Родился я в то время, когда в Ленинграде ещё верили, что если на Дворцовый мост придешь с девушкой, то обязательно выстрелит пушка. И юноши с комсомольскими значками старались приводить туда своих избранниц к полудню. Знали, что если опоздаешь минут на десять, потом окажется, что твоя избранница давно потеряла невинность. А артиллеристы на Петропавловке чётко держали временной баланс нравственности. Мой папан любит вспоминать эту легенду под хмельными парами
Матушка тоже ностальгически вздыхает, что тогда, конечно, магазинные полки сияли чистым кафелем, особенно после Олимпиады, но жилось весело и без боязни, на улицах не ездили, конечно, иномарки, но там же и менты не бродили с автоматами. Она вращалась в компашках, где бывали зарубежные гости, и вспоминала ни раз, как одна старушка-эмигрантка сказала им тогда с восхищением: "Вы настолько счастливы, что даже не видите, насколько бедны!" "Ну и что! - накинулись наивные подружки на бабушку из-за бугра. - Зато мы внутренне богаты. У нас много книжек читают, и кинематограф наш намного добрей". Матушка до сих пор любит повторять, что духовная щедрость по карману только бедным.
Я помалкиваю. Иногда киваю головой. Что им докажешь, если они выросли в эпоху виниловых пластинок? Папан любит иногда врубить "Дым над водой" или "Лестницу на небо". Для меня это пыльная классика, а при нём эти вещи появились на свет, и его современники тогда, как говорится, "торчали". Как мы теперь с компакт-дисками у жидкокристаллических мониторов. А к чужому "торчку" следует относиться с пониманием. Поэтому я не лезу ничего им объяснять, хотя на себе тоже ощутил, насколько бедность унижает.
Я уже смутно помню время после Московской олимпиады, антиалкогольная компания меня никак не тронула, я ещё учился в школе, хотя первыми опытами грешков живо интересовался. В армию мне совершенно не хотелось, родители пытались дитятко своё отмазать, но липовые справки о плоскостопии сердечно- сосудистой системы не убедили решающую медкомиссию, и я загремел в кирзовые сапоги, не поступив в Универ в восемьдесят девятом году. А дембельнулся глубокой осенью девяносто первого, когда распалась страна, на верность которой служить я давал присягу. Я был растерян больше моих родителей, которые бурно голосовали за перемены, а потом, когда их зарплаты хватало только на туалетную бумагу, поняли, как жидко обделались. Папан до сих пор тычет мне пальцем в телевизор, как только там мелькнёт помеченная свыше плешка Горбачёва: "Вот, запомни, будущий историк, это самый бездарный клоун из коммунистических руководителей, потому что умудрился подрубить сук, на котором сидел". Я киваю головой из вежливости, да, мол, согласен, хотя сейчас мне как-то по венику, что он там подрубил. Но тогда, в девяносто втором, я тихо офонаревал, так как исчезла прежняя страна, не стало бесплатного образования, и не было работы. Куда было податься демобилизованному защитнику Отечества? На сверхсрочную, чтобы как-то перебиться на казённых харчах? За полгода до дембеля меня звали в прапоры, начальство за что-то меня ценило, хотя знали, что я иногда балуюсь травкой, но после уже не приняли бы в ряды, армия резко сокращалась и трещала по всем гимнастёрочным швам. Да я бы и не пошёл.
Папан теперь лихо закладывает и клянёт на чём свет стоит тех, за кого свой голос отдавал, не замечая, что повторяет по десять раз одни и те же умозаключения. А матушка давно не обращает внимания на политические испражнения в стране. Поэтому живут они мирно. Пробовали разводиться, но потом завязали.
2
История, которую мне хочется поведать, случилась после миллениума, а её предыстории остались в веке минувшем. Корешки плетутся оттуда, а цветочки с ягодками вызрели сейчас.
Меня ещё в детстве удивляла сказка про вершки и корешки, я не мог понять, зачем мужику так жестоко прокидывать медведя, ведь он же потом ему голову отшибёт. А сейчас понятно, что народная сказка поучительна темой безнаказанности. Сноровистый мужичок оставил в дураках своего незадачливого помощника и ему за это ничего не было. Вот и бывшие комсомольские лидеры, одемократившись, не боялись, что русский медведь начнёт им хребты ломать после справедливой приватизации, знали, что лохматый летом порычит, а зимой в спячке забудется, а потому и не страшно, зима у нас дольше. Но это уже рассуждения моих родителей, живущих не в особняках, как депутаты думы, а в однокомнатной квартире. Мне же, отпрыску, должно быть по фигу, что их как-то где-то предали и обманули. Но я-то им благодарен, что и сыну они отдельное жильё приделали, а впереди у меня свои погремушки.
Поехать в Крым я собрался по трём причинам.
Во-первых, показать самой крутой из моих подружек, Малевской, что я чего-то стою, кроме книжных знаний. А если уж ехать на юг со своим, как говориться, самоваром, то уж с таким, чтобы другим завидно было. Я тогда ещё смутно догадывался, что отдыхать с красивой девушкой - это не только счастье, но и несчастье. Решил проверить, правду ли говорят умудрённые опытом.
Матушка зимой нашла приличную халтуру, неплохо заработала, отца решила свозить на турецкий берег, а мне взопревшему, по её мнению, от работы и учёбы, купила путёвку на отдых в Партенит. Я бывал с родителями в Крыму. Вместе, помнится, плескались, в Судаке, и дважды матушка брала меня в Гурзуф, где тогда предпочитала отдыхать небогатая столичная интеллигенция. Теперь же я сам целеустремлённо выдвинулся туда с прицепом и сомнительными задачами. Партенит раньше назывался Фрунзенское, живописное местечко с пансионатами от министерства обороны у Медведь-горы. Путёвочка имелась в одноместный номер, а там заплатишь и договоришься, что будешь не один, советовала мать. Малевскую она переносила с трудом даже при редких встречах, и с юморком возмущалась, зачем кого-то везти, если там можно познакомиться, а за деньги тебе прямо в номер приведут хохлушку вот с такими галушками. Она с печалью глядела за сына, который в свои за тридцать ещё ни разу не женился. А я по этому поводу люблю цитировать Лермонтова. "Печально я гляжу на ваше по колено!.."
С Малевской, Мальвиной, как её называли в глаза, за глаза и за другие части тела, меня познакомила бывшая одноклассница Ходова. С Ходовой мы учились с первого класса, жили по соседству, ходили друг к дружке в гости и занимались разными шалостями. После шестого класса Ходова поступила в хореографическое училище и вскоре гордилась тем, что знает партию маленького лебедёнка. Но время шло, девушка воспринимала не только классическую музыку, и выросла в конкретную лебедь, которой больше нравились не пуанты, а путаны. Когда я пришёл из армии, она уже побывала разок замужем, но в дружбе осталась верной, и не раз предлагала мне варианты по устройству личной жизни. Душным летом у Казанского собора она и представила мне юную подружку с ногами от коренных зубов, тоже поступавшую разок в Университет. Ходова наивно полагала, что тема будущей учёбы может стать в наших отношениях определяющей. Я-то всё-таки в Большой поступил, а Мальвина каждую весну с восторгом уверяла меня, что теперь-то знает, куда ей следует подавать документы, и где её обучат самой верной профессии. Я догадывался, что это один из весенних женских инстинктов, и надеялся, что определяющим всё-таки станет идущий от разума. Да и когда фланируешь по улице с девушкой, которая выше тебя на полголовы, то не важно, что у неё в этой половине намешано. А Ходова вышла-таки замуж за иностранца и на этом её балетная партия закончилась. Во всяком случае, для меня, потому что больше я её на подмостках жизни не видел.
Мы сели с Мальвиной в купе севастопольского поезда. Моих карманных денег хватало на первые широкие жесты. И оказались втроём. Шла вторая половина июня, видимо, ещё не сезон, а потому четвёртое место так никто и не занял. А пассажиром напротив оказался сорокалетний ловелас с большими залысинами на коротко стриженной седой голове. Глаза у него сразу же увеличились и почти не слезали с Малевской. Он даже обо мне спросил её, меня не замечая.
- А чем занимается ваш кавалер?
- Да выставки в музеях оформляет, - сказала эта страусиха, не зная, как получше расположить свои ноги.
Просто Валера, как назвался попутчик, отказываясь от обращения на "вы" и по отчеству, выставил бутылку коньяка и пластиковый контейнер с нарезанными колбаской и лимоном. Я знал, что мне лучше не пить, а Малевская, с подзуживания просто Валеры, стала меня донимать. Ну, Антон, ну, Антоний, ну, Антошечка. А когда голос её взвизгнул, обозначив границу перехода к скандальным отношениям, я махнул одним глотком наполненную мельхиоровую стопку.
Второе обострение произошло перед тем, как мы стали укладываться спать. Я вызвал Малевскую из купе и сказал, что ей предназначается верхняя полка. Она выразила на лице тупое недоумение.
- Почему это?
- Потому, - ответил я тихо. - Сделай, пожалуйста, как я прошу.
- Да пошёл ты на фиг!..
Дозы коньяка возбуждали её к демонстрации независимости, а потому громкость она не контролировала.
Я часа три не мог уснуть на верхней полке, прислушиваясь, когда же "просто Валера" полезет к ней, чтобы уронить ему на голову что-нибудь тяжёлое. С мыслями, что же такое уронить, я задремал и несколько раз вскидывался ночью в поту от духоты. Внизу белели простыни. Из-под одной торчали смазливые ноги, из-под другой раздавался правдоподобный храп.
Утром Валера приволок с платформы в Курске шикарной черешни, мороженого и ещё коньяка. На этот раз явно "палёного". Теперь он обращался больше ко мне, а не к стонущей Малевской, подбадривая присоединиться. Я сначала перекусил бутербродами с чаем, а потом выпил раз и не отказался другой. Мне следовало расслабиться, чтобы на границе держаться непринуждённо. В Белгороде мы купили ещё, и на затяжной стоянке таможенного контроля меня развело от солнечной жары. Когда в купе вошла женщина в пилотке и погонах на зелёной рубашке, я и выронил из рук приготовленную папку с документами. На пол упали паспорта, путёвка и заполненные бумажки для пересечения границы, а в проходе стоял толстяк точно в такой же рубашке с казённым галстуком, но в фуражке. Я наклонился, но Малевская оттолкнула меня, подняла документы и прошептала, что теперь папка будет у неё, а мне пора в тамбур, потому что я надоел. Женщина сверила фотографии в паспортах с нашими физиономиями, проштамповала бумажки и вышла, а потный толстяк велел поднять полки для осмотра рундуков. Я вышел, чтобы не мешать, и услышал вопрос.
- Это весь багаж?
- Да, весь, - ответила Малевская.
И я похолодел. Мой рюкзак лежал в глубине антресоли над дверью. Если таможенник заглянет туда и обнаружит, что его обманули, то, наверняка, захочет проверить содержимое. Но толстяку заленивилось производить телодвижения, он поверил и вышел из купе. Я мгновенно вспотел так же, как он, и понимающе улыбнулся ему на прощание. Дескать, мне тоже духота поперёк горла. Но без слов сочувствия. Потому что у служаки в глазах застыл интеллект времен Киевской Руси.
- Всё, Крайнов, - опять повысила голос Малевская, и повторила ещё раз, как тугодуму. - Теперь документы будут только у меня! Ты понял? Ты всё понял?
Я и ей от души улыбнулся и кивнул. Откуда ей было знать, какая гроза в знойный день нас только что миновала. Сначала бы сняли с поезда, а потом отправили в помещение, по-украински называющееся "вязн`ыця", а по-русски с кавказским акцентом - "турма".
В моём рюкзаке лежала коробка, передать которую следовало встречающему в Симферополе. За очень неплохие деньги. Я не только ехал прокатить эффектную фифу по черноморскому побережью, но и заработать для комфортного отдыха криминальным путём. Это во-вторых.
3
Проснулся я в темноте верхних полок, где по углам разметался мой истерический сон, в котором распатланая Малевская пыталась бить меня по лицу, замахивалась соединёнными ладонями то справа, то слева, и поэтому не могла нанести удар, а я кричал ей: "Ну, прости, прости!.." - и уворачивался, так как мои руки тоже были схвачены наручниками, но сзади...
Я приоткрыл дверь купе и увидел скомканные простыни на нижних полках. Значит, они ещё не пришли. На руках часов я не носил, а электронный таймер лежал в кармашке рюкзака. Я спустился, хлебнул минералки со стола, и вышел, пошатываясь, в коридор. Там за окном оказалось светлее. Поезд приближался к темно-зелёной горе с белыми отрогами, под которыми теснились высокие строения какого-то производства, потому что дымили трубы. Из служебного купе вышла проводница и явно обрадовалась моему появлению. Смотрела и смотрела с открытым ртом. Я улыбнулся в ответ и подошёл, не смущаясь босых грязных ног.
- До Симферополя ещё далеко?
Мой вопрос изумил её так, что раздался не то смешливый выдох, не то какой-то неприличный звук.
- Ты как тут?.. Ты же вышел в Симферополе!.. Со своей девушкой ты выходил?.. Ты почему здесь опять?.. Мы проехали!..
- Вот как, - нисколько не удивился ваш покорный слуга, как и подобает хладнокровному джентльмену из северной столицы. - И что же теперь?
После таможенного досмотра я на радостях взял в Харькове ещё спиртного. А Мальвине светлого пива, чтобы она побыстрее заснула и не пилила мне мозги тупой ножовкой. Но подруга только раззадорилась. В Запорожье мне пришлось добавить, чтобы задремать самому, а когда я очнулся на её постели, то ни Малевской, ни попутчика Валеры за столом не обнаружил. Я вышел в тамбур, но, увы, Малевская там струек дыма не пускала. Я прошёл в хвост состава, где-то вагонов пять-семь, затем до вагона-ресторана, но и там не застал их чинно ужинающими. Они сейчас в таком месте, понял я, где мне их застукать не удастся. Значит, просто Валера добился своего.
Я вернулся в купе, подождал немного и решил сделать что-нибудь назло неизвестно кому. Я допил остатки тепло-противного коньяка и спустил вниз рюкзак. Опасный груз лежал сверху, чтобы не вызывать подозрений, а почти безопасный на дне в кармане ветровки. Я достал пачку "застроченных" папирос, сложил вещи обратно и закинул рюкзак наверх. И чуть не упал при этом, вполне мог затылком подровнять стол, а потом лежал бы со сломанной шеей... Но это уже предположения.
Закрывшись в туалете, я курнул, стараясь выдувать дым со специфическим запахом в открытое окно. Я рассчитывал на приход кайфа с той весёлостью, когда любые невзгоды по венику. Вернувшихся Малевскую с Валерой хотелось встретить с презрительной иронией. Говорить им правдивые и хлёсткие слова. Задавать едкие риторические вопросы. Хотя было и другое предположение... А что, если Валера не так прост, подсажен следить за мной, и накрыть в конечном пункте при передаче товара? А что если он пытает сейчас Малевскую, закрывшись где-нибудь в другом туалете, чтобы побольше вызнать обо мне и содержимом рюкзака? Предположение рассеялось от глупости, но я всё-таки похвалил себя за то, что не проболтался, ведь подмывало же меня рассказать этим лопухам, что бы такое случилось, если б таможенник попросил вскрыть рюкзак и взял в руки запечатанную коробку конфет. Не рассказал я, наверное, из боязни, что Малевская меня убьёт, чего и добивалась сделать во сне. А возможно ей бы понравилась острая ситуация в силу пофигического восприятия мира авантюрным характером.
Мои надежды на оптимистический "торчок" не оправдались, в купе стало противно, не хотелось видеть глаза предателей, если бы они вошли, и я зарылся наверху в свои тряпки, а проснулся брошенным окончательно.
- Ты давай быстро! - засуетилась проводница. - Сейчас Бахчисарай будет, стоянка две минуты, так что успеешь десантироваться.
Выскочив из вагона с рюкзаком за плечами, я действительно походил на десантника. И повёл себя как десантник, быстро скрывшись в кустах. Мне ярко запомнилось чистенькое, как на картинке, салатовое с белыми колоннами здание вокзала, а на ступеньках перед входом двое в синей униформе с шевронами и головными уборами, как у жандармов из французских кинокомедий. Мне показалось, что украинские менты сразу же обратили на меня внимание и двинулись в мою сторону. Была мысль, что именно так проявляется мания преследования, но я не стал испытывать нервы на прочность и демонстрировать кому-то силу воли. Другая мысль работала чётче. У меня нет паспорта, нет проездного документа и нет путёвки в пансионат, а в рюкзаке есть кое-что интересное для правоохранительных органов. Поэтому я и ломанулся по утреннему холодку меж кустов вдоль забора.
Малевская потом оправдывалась как на исповеди, что у них и мысли не было меня бросать. Когда я отключился, они действительно пошли в ресторан, где познакомились с такой же парочкой шурующих к морю, а те пригласили их в себе в купе, где заболтались допоздна. Вернувшись, они тоже прилегли вздремнуть, а подорвались от стука в дверь, что уже прибыли на место. Она меня якобы толкала, а я ответил, что знать её не хочу, и выйду только после них. Они покинули вагон, стали на перроне в сторонке покурить, в ожидании меня, и тут их сгавчили менты. Предъявите документы, какие деньги у вас в наличии, откуда у вас украинские гривны, есть ли документ, что вы их приобрели официальным путём? Нет? Пройдёмте в дежурную часть.
Мы действительно запаслись гривнами у поездных менял, снующих по вагонам от Белгорода до Харькова, которые никаких квитанций, естественно, не давали, что и стало причиной атаки ненасытных украинских постовых. Традиция, запорожские казачки ещё покруче обирали встречных и поперечных. Это был явный грабеж на утреннем вокзале, и Валера возмутился, какое ваше дело, где я деньги приобрёл, не пойду я никуда, мне товарища нужно дождаться, он из вагона почему-то не выходит. Хлопцы в форме пригрозили силой, а Малевская недвусмысленно намекнула, что лучше идти, никакого товарища дожидаться не стоит. Валера не так её понял и согласился, а Малевская, оказывается, боялась, как бы меня с рюкзаком не взяли, потому что я, наверное, все-таки похвастался ей под коньячок, что везу кое-что доходное и достаточно серьёзное для задержания. Я ещё не знал кое-каких подробностей. С Валеры в результате содрали приличную сумму в виде штрафа, и в рублях, а в ответ на угрозы дали адрес, куда он может подать жалобу.
Аналогичные истории происходят и в Питере, где местные волки в фуражках трясут на вокзалах приезжающих из ближнего зарубежья. А можно никуда не ездить и попасть. Я как-то вышел сентябрьским вечерком из музея, где мы отмечали день рождения Михайлы, и при входе в метро меня остановили. Я предъявил документы, и вежливо объяснил, по какому случаю выпил на халтуре. Меня привезли в отделение, раздели и заперли в комнату с заправленными кроватями, а выпустили через час, но уже без денег в потайном кармане, которые на свою беду именно в этот день я получил за сделанную ранее работу.
Когда попадаешь сам, то чувствуешь горечь унижения, обиду и злость, даже отомстить хочется мерзавцам, которые получают содержание от нас же, с налогов честных граждан, которых обирают. Но когда я слушал рассказ Малевской, то внутренне злорадствовал, что её постигло наказание за измену.
- Ты спасибо должен сказать за то, что с нами не оказался! - вскипела Малевская, увидев мою сардоническую ухмылку.
Я попытался возбудить в душе чувство благодарности, но не смог.
4
Хмель из меня вышел ещё в поезде, а дурь улетучилась, когда я с перрона уходил без оглядки по кустам. В голове стучали ясные мысли, а вот ниже бродили ещё химические процессы. Терпеть не могу алкоголь за его последствия. Водка хороша поначалу, особенно вечером, а вот утренние реакции в организме - это проблема, которую долго ещё будут решать прогрессивные учёные-химики. Возможно, кто-то получит Нобелевскую за избавление от зависимости. Травка переносится организмом легче, хотя жажда обуревает после того и другого. Язык буквально шуршал у меня по деснам, и я со стоном вспоминал оставленную в купе минералку. Трезвый рассудок подсказывал купить жидкости для гашения хмельных внутренностей. Я сунул руку в карман шорт, затем в нагрудный карман рубахи.
Этот день я потом занёс в список личных календарных дат. Отмечать его буду каждый год как день камнепада неожиданных событий. Я достал из карманов сдачу, которую мне давали в Харькове и Запорожье. Остальные украинские деньги остались у Малевской, запас российских рублей лежал под обложкой паспорта, который тоже находился у неё, приличная сумма в долларах ожидала меня в Симферополе, а сам я в это время "торчал" в Бахчисарае!
С купюр достоинством в две, пять и десять гривен на меня смотрели портреты великих исторических деятелей, а мелкими буковками пояснялось, что это Богдан Хмельницкий, Иван Мазепа и Ярослав Мудрый. У всех троих под глазами выделялись характерные складки. Хоть и жили герои в разное время, но употребляли один и тот же национальный напиток. И они будто шептали мне: "Да хватит тебе на пиво, не паникуй, нам покруче приходилось". И я приободрился. Судьба посылала мне испытания, но мне же того и хотелось.
Я пошагал, пытаясь определиться на местности в рассветных сумерках. Улочка вела меня грунтовая, неширокая, с канавками и густыми деревьями вдоль высоких заборов. Пересекающая улица походила на неё как двойняшка. И тройняшка, на которую пришлось свернуть, и следующая, ничем не отличались от предыдущей. Я понял, что угодил в лабиринт частного сектора, откуда не так-то просто выбраться. Прислушался, в надежде услышать гудение машин или шум поезда. Кое-где птички приветствовали зарю, но больше ни звука. Кое-где за заборами просматривались темные окна, за которыми народ ещё спал. Захотелось обратно к вокзалу, уж там-то есть ларьки, торгующие круглосуточно. Я свернул, в надежде сократить возвращение к исходной точке, свернул ещё раз, однако улочка оказалась тупиковой, пошёл назад и оказался на улице бесконечной в оба конца. Даже горы вдали не просматривались, по которым хоть как-то удалось бы сориентироваться. Тут ещё собаки залаяли для пущего страху. Одна вдруг проснулась, остальные взялись подвывать. Я понял, что заблудился окончательно.
Следующая неожиданность оказалась приятной. И даже полезной для здоровья. Дерево, под которым я остановился, привлекло моё внимание. Между большими темно-зелеными листьями болтались какие-то чёрные шарики. Я пригнул ветку. Шарики оказались бордовыми. Парочка тут же очутилась на зубах, которые осторожно выдавили живительный сок. Это была черешня! И вкуснее, чем та, в поезде, купленная просто Валерой. Представьте состояние жителя северного города, где растут клёны с тополями, который оказался на улице, где ветки деревьев усыпаны фруктовыми плодами, причём задаром. Столичная образованность тут же покидает этого человека, и он превращается в дикаря. Я стал орудовать обеими руками. Засовывал в рот по две-три ягоды и звучно выплёвывал косточки. За второй веткой пришлось подпрыгнуть, не замечая тяжести рюкзака за плечами. И я не придал значения тому, что ветка опасно затрещала, и не услышал, как меня окликнули.
Следующее событие явилось со знаком минус.
- Ну ты нажрался, наконец?
Я обернулся. Сзади ко мне подходил мужичок неопределённого возраста, но с определённым выражением лица.
- Угощайся, - ответил я как можно приветливей. Добродушный тон сглаживает обострения.
- Мало того, что воруешь, - прорычал мужик, не оценив моей шутливой интонации. - Мало того, что ветки ломаешь!.. Так ты ещё смеёся?
Я отпустил ветку, она зашелестела вверх, и мой взгляд проследил за ней, чтобы определить, действительно ли она сломана. Обратив внимание на ветку, я упустил из виду её хозяина. И, повернувшись к нему сказать, что ветка цела, я не успел пригнуться. Он врезал мне с размаху дрыном по лицу. Одним ударом по левой щеке по носу и в глаз. Я увидел салют, но инстинктивно нырнул под дерево к забору и побежал по узкой бетонной дорожке, отдалённо напоминающей тротуар.
Когда ругательства за моей спиной отдалились, я замедлил шаг и почувствовал влажность на ладони, которую прижал к месту залепухи. А вторым глазом увидел кровь. Она капала. Тут мне захотелось вернуться. Но не с голыми же руками идти против дрына. Сверкнула мысль о складном ноже в кармане рюкзака. Но я погасил её вместе с искрами в левом глазу. Проморгавшись, я стал искать между деревьями. Сухие ветки должны же были где-то валяться. Голос обидчика моего не стихал, продолжая посылать проклятия. Из меня тоже посыпались разные слова. В траве под деревьями не нашлось орудия возмездия, я поднял голову и увидел искомое перед глазами. Верх каменной ограды удлинялся зубчатой решёткой из деревянных штакетин. С метр длиной. То, что надо. Я попробовал одну, другую, изо всех сил потянул на себя третью.
- Ты что делаешь? - прозвучал рядом голос, но уже другой.
Я обомлел. Если за ветку черешни мне двинули палкой, то за рейку из забора могут и камнем долбануть, если не из двух стволов крупной солью. Голос повторился, и это был женский голос.
- Прекрати сейчас же, слышишь?
Я пошёл на него и увидел, наконец, обладательницу. Она стояла за металлической калиткой в высоченных воротах.
- Послушайте, уважаемая, извините, пожалуйста... Дайте что-нибудь тяжёлое. Палку, полено какое-нибудь... Я сейчас этому козлу!..
- Не трогайте, не надо! Это очень злой человек.
- Он мне лицо разбил!.. Я весь в крови...
Щёлкнул замок, и я увидел её всю, а не только часть лица сквозь решётку на калитке.
Это было событие с жирным плюсом. Значение которого мне ещё предстояло определить.
5
Алёна, так её назвали в честь бабушки. Елена Григорьевна по паспорту, как выяснилось потом. Я же до сих пор её называю про себя Бахчисарайская Княжна, и не знаю почему.
Она закрыла на ключ металлическую дверь в поржавевших воротах и прислушалась. Мужской голос неподалёку продолжал материться, но уже не так громко и словно к кому-то обращаясь.
- Он не один, я как чувствовала, - с удовлетворением отметила впустившая меня хозяйка двора и небольшого дома.
- Мне бы кровь остановить, - напомнил я нерешительно.
- Сейчас, - она указала мне рукой, продолжая на слух определять происходящее за оградой. - Вы туда, в дом проходите. Я сейчас.
Она была чуть ниже среднего, мне по ноздри, а Малевской до подбородка, и в теле, что говорится, упитанная в меру, талия пока ещё наблюдалась, но в будущем могла исчезнуть, чуть полноватые руки, чуть полноватые ноги, и впечатляющая грудь, как у большинства южных женщин, выросших на свежем молоке. Лицо приятной округлости, бледное, не крупные карие глаза, ничем не выделяющийся нос, губы не тонкие и не пухлые, как и волосы, не прямые и не кучерявые, а подкрашенные хной. Вся какая-то средняя, лет двадцати пяти, а то и больше, но язык не повернулся бы назвать её женщиной. Чувствовалось, что она ещё замужем не была.
Я подошёл к невысокому бетонному крыльцу в две ступени, но шагнуть в темноту за распахнутой дверью не решился, как человек воспитанный. Кровь капала на белёсую дорожку, и тут я вспомнил про носовой платок. Но хозяйка не позволила им воспользоваться.
- Не надо платком!.. В дом проходите, на кухню, там водой из крана.
- По моим следам крови, - сказал я как можно веселей, - легко найти, где вы прячете преступника. Ведь я же воровал чужое, получается. Не думал, что у вас такие строгие порядки. Каждый хозяин не спит по ночам и караулит свои деревья? Зачем же тогда сажать их на улице? Не искушай, гласит одна из заповедей.
Это я неуклюже блеснул эрудицией. А она включила свет и показала на умывальник с зеркалом.
- Смойте аккуратно, хорошо промойте, - она пустила воду, уступила мне место и сказала поясняющую фразу, на которую я не обратил внимания. - Вы же им помешали.
Досталось мне прилично. Рассечение тянулось по щеке до виска, а место удара напухало багровостью. Тампоном с чем-то жгучим она просушила рану, нанесла мазь, приложила тампон с чем-то вонючим, накрыла его марлевым прямоугольником и прихватила полосками лейкопластыря. С такой рожей выходить на поиски напитков не хотелось.
- Вы не медсестра, случайно? - пошёл я на комплимент для сближения. - Так профессионально всё делаете.
- Да, медучилище заканчивала. Ну, и так, сама умею. За что меня тут и не любят.
Я опять не понял, о чём она толкует, и мы познакомились. Всю правду о себе говорить не хотелось, я сказал, что ехал один и проспал Симферополь. А вот надо ли говорить, что меня там встречали, не решил, засомневался.
- Из Петербурга, значит, - повторила она как-то мечтательно. И скорбно вздохнула. - У вас там красиво.
Говорить, что мне всё-таки надо в Симферополь, не стоило. Меня там на вокзале уже никто не ждал, это было ясно. А куда потом оттуда ехать, я пока не представлял. Сбежавшая Малевская могла направиться с моей путёвкой в указанный на ней пансионат. Но могла и рвануть с простым петербуржцем Валерой куда-нибудь в другое место. Он в поезде расписывал красоты Алупкинского парка, куда и мог увлечь под буйный кусточек Малевскую, которая любит природу всеми животными инстинктами, о чём не устаёт повторять и к месту и не к месту. Правда, у неё мой паспорт. О котором говорить Алёне тоже пока не хотелось. Ну как это, - ехал один, проспал и оказался без паспорта и денег? В крайнем случае, скажу, что меня в поезде обокрали, зачеканилась в мозгу версия на будущее.
Напомнила о себе жажда, я попросил попить, и вкратце рассказал, что меня "сушняк" и завёл на фруктовые улочки, а так бы и не узнали друг друга.
- Сушняк - это ничего, - улыбнулась она опять как-то печально. - А вот наркотиками вы зря балуетесь.
Я вдруг испытал чувство стыда, которого за собой давно не замечал.
- А моя царапина скоро заживёт? - спросил я, сбивая тему.
- За неделю. Шрам останется небольшой. Но я могу и быстрей вам всё убрать. За день и ночь. Если не боитесь.
Я начал теряться.
- Послушай, Алёна, давай перейдём на "ты"? Да, я попал, сам виноват, мне с таким фэйсом на люди лучше не показываться. Но я почему-то рад. Мне повезло с тобой. И без твоей помощи мне никак не обойтись. Ты знахарка, что ли? Как ты просекла, что я травку потягиваю? Я ведь по чуть-чуть.
- Наверное, знахарка. Не знаю, как правильно назвать. Я просто умею.
- А почему ты сказала "если не боитесь"? Кого я должен бояться? Или чего?
- Да нет, неправильно, - она ещё раз печально улыбнулась. - Бояться не за чем. Нужно верить. Потому что, если вы не поверите, то ничего не получится.
- Мы договорились на "ты", - напомнил я как старший младшему. - А во что я должен верить?
- Ну, в эту... В народные средства. В Бога тут верить не надо. Не обязательно.
- Я постараюсь верить, конечно. Я буду верить в твои способности. Ты бесстрашная такая девушка. Не побоялась пустить среди ночи голодного пожирателя черешни с рюкзаком. Ведь ты же в доме одна, как я понял?
- Одной тут ещё страшней. Если они ещё раз полезут, вы мне поможете?
Я выразил недоумение. Кто такие они? Бандиты, воры, насильники?
- А пойдёмте, проверим, - встала она из-за кухонного стола. - Уже светло, всё видно.
Мы вышли, и она повела меня от ворот вглубь небольшого двора, под низкие и густые ветви деревьев.
- Ну вот, смотрите. Так я и знала.
По сухой земле, под кустом с редкими листьями, белели разбросанные карты. Несколько игральных карт черной масти. Это была явная чертовщина.
6
Отец Алёны умер давно. Всю жизнь достраивал и ремонтировал вот этот дом в четыре комнаты. Стены, крыша и столярные изделия ещё ничего, а газовая колонка и отопительный котёл старые, вот-вот накроются, и закукует она здесь в холода без горячей воды. Я примерно догадался о чём речь, и удивился её, девичьим, познаниям в хозяйственных делах.
Мать Алёны работала, где только могла, и продавщицей, и поварихой, и уборщицей, и свои фрукты с овощами продавала, и таскала вёдрами персики из совхозных посадок на вокзал к проходящим поездам. Деньги тратила и откладывала только на дочку, чтобы выучилась, профессию обрела и в люди вышла, а не мыкалась, как они. По этой же причине и местных парней отваживала в жениховую пору, наставляя дочь искать супруга с головой и богатыми родителями на стороне, и лучше в Симферополе. Так что вовремя, в шестнадцать-двадцать лет, у Алёны с образованием семьи не сложилось, а теперь выйти замуж намного трудней. Но профессиональное образование получить удалось.
Здесь, на юге, чтобы попасть в государственную бюджетную структуру, нужно как можно больше нести и давать. Вековая традиция. Хочешь ты устроиться административным служащим, попасть в милицию, в здравоохранение, в систему железнодорожного транспорта или народного образования, - готовь деньги и волоки со двора фрукты, овощи, сало, яйца, кролей, хорошо, если имеются молочные продукты, стройматериалы, даже банками с домашним консервированием не побрезгуют, - здесь берут всё.
Мать без труда нашла специального человека при приёмной комиссии медучилища, и тот объяснил, куда и сколько нужно принести, чтобы дитё стопроцентно зачислили на учёбу, не смотря на успешно сданные вступительные экзамены. Сокурсницы и педагоги удивлялись, как легко Алёне даётся не только учение, но и попутные навыки. Она и массаж освоила на курсах, и терапию приборами и грязями, и познания из народной медицины гребла к себе двумя руками, которые обладали даром чувствовать и распознавать, где что болит, каким лечением поправить. Работа после училища нашлась легко, её нагрузили дополнительными ухаживаниями за домашними больными, но тут вскрылись и человеческие недостатки Алёны. Она не желала брать много денег, не понимала, за что должна отдавать часть приработка начальству, и говорила правду, когда что-то происходило не по справедливости. Она увольнялась сама, если ей не нравилась обстановка и отношения в коллективе. За пять лет сменила больше десяти мест работы, но так бы и продолжала мотаться ежедневно в столицу Крыма, тратя на дорогу и питание половину заработка, если б не случилась беда.
Мама жаловалась на боли внизу живота, и когда грянул приступ, Алёна договорилась положить её в одну из лучших центральных больниц. Договорилась об умеренной оплате, прекрасно зная, что за одну зарплату медработники в любой больнице никого лечить не станут, какими законами ты их не обложи.
Светило крымской хирургии, профессор мединститута, имя которого запомнилось ей навсегда, поставил диагноз. Ущемлённая грыжа. Нужна срочная операция. А его ассистент назвал цену. Алёна ужаснулась, но ей пояснили, что оперировать-то будет не хрен с крымской горы, а профессор. И она правдами и неправдами набрала в долг нужную сумму, не представляя даже, как будет отдавать. Операция прошла успешно, но через несколько дней началось обострение. На личной встрече профессор, проникновенно глядя в глаза, подробно рассказал ей, человеку понимающему, как и что делал, какие спайки пришлось ему рассечь, а слабое заживление с непроходимостью обусловлено плохой работой иммунной системы стареющего организма. Поэтому требуется повторное хирургическое вмешательство. Алёна инстинктивно почувствовало несогласие, и попросила выписать матушку под её ответственность, она её дома долечит. Но ей не разрешили трогать тяжёлую больную, которую нужно срочно оперировать повторно. Ассистент назвал ещё одну сумму и подсказал вариант, как добыть деньги. У вас есть дом, под залог которого можно взять кредит в банке. И дал телефон нотариуса, который поможет с оформлением. Алёна бросилась к знакомым врачам за консультацией. Те выразили недоумение. Повторная операция теперь-то, возможно, и необходима, но зачем было делать первую операцию, рассекать спайки? Люди живут с грыжами, болевые воспалительные процессы которых снимаются медикаментозно. О самом профессоре Жебровском они старались не говорить в силу корпоративной этики, но за их молчанием чувствовалось неуважение к медицинскому светиле, активно разъезжающим по симпозиумам и крапающем научные труды. Она и сама знала, что в медицину идут в большинстве желающие хорошо зарабатывать на человеческой потребности в лечении. Выздоровление чаще всего случается по необъяснимым причинам, и если оно происходит, то врачи ставят данные факт себе в заслугу, а если не происходит, то ухудшение самочувствия списывается на состояние организма. Раньше её возмущал цинизм работников самой гуманной профессии, теперь пришлось столкнуться лицом к лицу с бесчеловечностью, и она не знала, как бороться с интеллигентным разбоем. Кто-то когда-то по доброте или слепоте пропускал таких, как господин Жебровский, на вышезанимаемые должности, не заметив, малодушно смирившись, или просто махнув рукой на их животную алчность, а когда они заматерели, то с ними уже не справиться. Из паразитов они превращаются в хищников с дипломами и положением.
Алёна задумала вывезти мать из больницы, чтобы заняться её лечением по-своему, она даже чувствовала, как надо взяться. Медсестрам приходилось давать при каждом посещении деньги, но лишь одна из них, татарочка, брала очень мало и возмущалась аппетитом своих сослуживец. Она и рассказала Алёне, что профессор две трети платных операций делает тем, кто в них не очень-то нуждается, а над матерью Алёны он поставил какой-то эксперимент, потому что пишет сейчас диссертацию. Она же согласилась помочь осуществить побег больной наступающей ночью. Но мать наотрез отказалась. Оказывается, профессор, будучи неплохим психологом, убедил её в необходимости повторно оперироваться. Полночи Алёна билась над ней, объясняя и доказывая, что будет лучше вырваться отсюда, но мать твёрдо стояла на своём, делай так, как сказал Викентий Викентьевич.
Кредит ей оформили легко. После операции три дня не пускали в реанимацию, а на пятую ночь позвонили о смерти по причине низкого гемоглобина и сердечной недостаточности. А мать на сердце никогда не жаловалась, она в свои пятьдесят по два ведра груш бегом на станцию доставляла, держала поросят и до тридцати кур, чтобы на продукты не тратиться. Всё тот же ассистент печально развёл руками, досматривали больную после второй операции не они, а другие врачи, которых надо было как-то заинтересовать.
Я, слушая печальный не придуманный рассказ, вспомнил слова моей матушки, что демократическое равнодушие пострашней социалистического.
Теперь Алёна бросилась к юристам, но ей объяснили, что привлечь к ответственности профессора никак не удастся, он защищён по всем статьям, вплоть до расписки матери о добровольном согласии.
- Давай сейчас отомстим, - непроизвольно вырвалось у меня. - Киллера наймём. Кирпич по голове недорого стоит.
- Была и такая мысль, - печально улыбнулась Алёна. - Даже человек есть, предлагавший сделать. Лишь бы я стала его любовницей. Но я не захотела.
Предлагали ей это год назад, когда встала проблема расплачиваться с долгами. И она распахнула двери на приём больных. Если раньше врачевала только знакомых за подарки, то после похорон матери объявила, что у неё цены чуть ниже, чем по негласному прейскуранту. И желающие повалили. Что и стало причиной вспышек ненависти к ней.
В Бахчисарае, как и в любом южном городишке, чуть ли каждая третья жительница умеет ворожить, колдовать, врачевать, наводить и снимать порчу. И готова со свету сжить конкурентку, перебивающую клиентов. Вот и соседка, живущая пятью дворами ближе к вокзалу, почти год лечила наговорами одну семью, троих человек, а бедной Алёне понадобилась неделя, чтобы избавить их от грибковой экземы. Ведунья стала проклинать её по всем закоулкам, дважды бросала во двор магические заберухи, а этой ночью решилась на самое чёрное дело, подбросила карты, вороженные на смерть.
- Я как почувствовала, представляете? Проснулась в тревоге, ничего понять не могу, и решила во двор выйти. И даже шорохи слышала, но боялась подойти. А ей муж помогал, потому что на забор она без него не залезла бы. И тут вас, получается, не то нелегкая, не то светлая сила принесла. Муж её очень недобрый человек, собаку мою отравил, хлеб ей подкидывал, когда меня не было, соседи видели, а она на него прямо рвалась, ни на кого так не кидалась. Он потом кого-то подговорил отраву сунуть, я знаю. Они, получается, полезли, а вы тут вдруг черешню ихнюю стали обдирать. Он, значит, на вас бросился, и тем самым не дал ей колдовство до конца довести. Нужно ведь не только карты бросить, а ещё заклятие какое-то прочесть. Мне подружка говорила, она тут многим гадает. Он, значит, к вам, а она с забора и слетела. Я слышала. Жадность помешала недоброму делу. Он потом не столько вас проклинал, сколько перед ней оправдывался. Сам как зверь, а её боится.
Я рассмеялся, гордясь своим нелепым поступком, оказавшим неожиданную пользу.
- Теперь я просто обязан пройти у тебя курс лечения. За любую оплату.
- Заплатите, когда всё получится. Сейчас мы покушаем, я первую мазь нанесу, и вы спать ляжете. После обеда вторую, а на ночь процедуру сделаем. Хорошо?
В моем положении не хотелось отказываться даже от совершенно бесполезного лечения. А тут меня интерес захватил.
- Только, пожалуйста, Алёна, давай всё-таки на "ты".
7
Она перешла на "ты" поздним вечером.
Когда в её комнате погасла настольная лампа, я проскрипел половицами, и она сказала.
- А ну, прекрати! Ты что, с ума сошёл, что ли? Прекрати сейчас же.
Я выразил извечное мужское удивление. А почему бы и нет? Что мешает двум здоровым организмам получить удовлетворение? Говорил я тихо, вполголоса, хотя в доме находились мы одни. Её ответ удивил меня по-настоящему.
- Мне нужен муж, а не любовник. Ты уедешь, и что я тут потом буду делать?
От питерских девиц я таких откровений не слышал. Мой первый спарринг с Мальвиной произошёл вообще без вопросов и ответов. Ох уж эта провинциальность, иронично размышлял я, вернувшись на предоставленную мне чистую постель в комнате напротив. Надо было не так, зароились сожаления, надо было ещё днём сделать первые попытки, подготовить почву, наладить мосты, выразить симпатии. Она возбуждала своей женственной аппетитностью, и мысли возникали. Но, если честно, я отважился на ночное проявление активности в знак благодарности за гостеприимство. Скребла по совести укоризна, что вот-де женщина к тебе со всей душой, а ты ну никакого внимания. Почему же я полез по темноте, а не во время беседы у телевизора? От стыда, наверное, потому что днём не позволил себе пошлых намёков и телодвижений из чувства той же благодарности, что-де к тебе тут по-человечески, а ты как животное. А если уж совсем честно, то я предпринял попытку из желания сделать хоть что-то в отместку Малевской. Глупо, но так. Её выходка не давала мне покоя. Мне, конечно, надо было сделать выводы и постараться всё забыть. Раз уж она проявилась по своей "сучности" на негативной плёнке жизни, то всё, спасибо за внимание, и до свидания. Но голове не прикажешь.
Утром я просто обалдел. У виска осталась тонкая засыхающая царапина. И это после трёх процедур в течение дня. Порез на руке заживает с неделю, я сколько раз кровавил пальцы при монтажных работах. А тут разодранная кожа на щеке затянулась за сутки, надо же. И я поверил в уникальные способности Алёны, да и не сомневался, так как за прошедший день к ней приходило человек десять благодарных пациентов, а за ужином она сказала, что продуктами теперь обеспечена почти на месяц. Пришёл мой черёд рассчитываться за лечение. И я растерялся, не зная, что же рассказать о себе. По какой тропинке правды или лжи повести Алёну?
На завтрак хозяйка приготовила яичницу, какой мне сроду не доводилось пробовать. Скорее даже омлет, обжаренные свежие овощи с зеленью, а сверху яйца, взбитые с молоком. Ну и специи. Я даже слов благодарности не смог вымолвить от счастья. Жрал взахлёб, позабыв, что являюсь представителем города культурных манер. По мере насыщения взошла и разветвилась тревожная догадка. Почему она не спрашивает, куда мне надо и когда я собираюсь отваливать? Вообще не задаёт вопросов. Ей нравится, что я здесь поселился? Но ведь мне надо на море. И срочно позвонить! Позвонить в первую очередь, пусть даже на последние деньги. Не зная, что же мне врать, я решил тактично выждать, пусть она сначала поинтересуется, а я по ходу решу, какие спагетти на уши развешать.
- Мне бы надо в город, - предложил я, прихлёбывая чай. - Ты бы не смогла меня проводить? Без тебя назад я не вернусь. Начну блуждать по вашему шанхаю, увижу опять спелую черешню, не сдержусь, и мне на этот раз вообще череп проломят.
Она засмеялась.
- Заодно покажешь местные достопримечательности.
- У нас есть что посмотреть, - сказала она не без гордости. - Ханский, Чуфут-Кале, город караимов.
Я чуть не закрыл лицо от стыда. Здесь же находится знаменитый ханский дворец! Как у меня из башки-то вылетело? Видимо, не слабо получил.
- В Ханский дворец мне нужно обязательно. Как историку.
- Я там работала в прошлом году. Экскурсии водила. Так что можно пройти бесплатно.
- Ну, зачем же бесплатно, - непроизвольно вырвалось у меня.
--
А почему ты сказал "как историку"?
Ну вот и началось. Сам виноват, проболтался. Пришлось, напуская скромность, рассказать, где я учусь и чем интересуюсь. И промолчать о том, что бесплатное посещение экспозиций вообще моя стихия, потому как участвуя в оформлении выставок по питерским музеям, я забыл, что туда ходят по билетам. Да и на какие шиши мне тут у них брать билет, если надо сперва позвонить, затем каким-то образом доехать до пансионата, да и расплатиться за лечение желательно. А в кармане всего семнадцать гривен. Я чувствовал себя растерянным настолько, что мне данная сумма украинских денег казалась идентичной российским. А у нас на такое количество рублей можно проехать только на метро или трамвае, да и то лишь в один конец. Это потом я узнал, что мне бы хватило на электричку до Симферополя, на ялтинский троллейбус до Партенита, и дальше пешком. А за столом и вкусным завтраком я чувствовал, что попал конкретно, и не представлял, как выбраться отсюда.
8
По длинной, узкой дороге к ханскому дворцу Алена неторопливо рассказывала мне про историю города, в котором ей выпало родиться и вырасти. Но я не воспринимал рассказ как будущий историк. В голове повторялись фразы короткого телефонного разговора. Я позвонил в Питер из почтового отделения, что рядом с вокзалом. Протянул в окошко пять гривен, и мне назвали номер кабины.
- Рыжий, привет! Это я, Край...
- Алло, кто говорит?..
- Рыжий, это я, Антон Крайнов!.. У меня тут засада, я проспал Симферополь, вышел в каком-то долбаном Бахчисарае, поэтому не смог передать передачу, понимаешь?
- Алло, вас плохо слышно. Вы куда звоните?..
- Да это я, Антон!.. Я проехал нужную остановку, понимаешь? А кроме того, пропала моя подруга, с которой вместе ехали. Проснулся, а её нет, блин. Но товар на месте, поэтому скажи, ты можешь сказать, как мне передать коробку? Я могу как-то позвонить тому человеку...
- Алло, извините, я не понимаю, о чём идёт речь, вы ошиблись номером.
И понеслись короткие гудки.
Я с минуту истекал потом в душной кабине, тупо рассматривая телефонный аппарат и список городов, куда можно позвонить. Набрал номер ещё раз. Рыжий вновь ответил своей любимой дебильной фразой.
- Я вас аллё?..
- Серёга, это я, Антон Крайнов!.. Я действительно проехал на одну станцию дальше, Малевская исчезла с моими документами, а я теперь не знаю, что делать!.. Но товар при мне!..
- Алло, вы что, не поняли? Я же сказал, вы ошиблись номером. Не звоните сюда больше, пожалуйста!..
С третьей и четвёртой попытки аппарат гудками отвечал, что абонент занят. Из окошка меня окликнули и дали сдачу. Я вышел на улицу и мысленно поблагодарил Алёну за то, что она не поджидала меня внутри, а потому не слышала про Малевскую.
Но её проницательность меня сразила.
- Ну и что ты сказал своей жене? Что доехал нормально?
Я расхохотался.
- Да я другу звонил!.. Чтобы он... Ну, неважно... Попозже надо будет ещё раз позвонить.
А мне было не до смеха. Шагая под припекающим солнцем, под обстоятельный рассказ личного экскурсовода, я повторял про себя услышанные фразы и анализировал ситуацию.
С Рыжим я познакомился во время первой своей сессии в Герцена, куда поступил через три года после ухода из Университета. Из Большого, как его у нас называют. Рыжий стоял в укромном закутке для курящих, я подошёл, почувствовал знакомый запах и улыбнулся приветливо: "Хорошая травка!" "Хочешь потянуть?" - предложил он. Все последующие перекуры мы проводили вместе. А когда сессия закончилась, созванивались и встречались в "Вене", там лучшее разливное пиво, и до закрытия на ремонт зал с длинными столами и лавками более других располагал к душевному раскрепощению. Рыжий познакомил меня со своими друзьями, они ровняли тротуары на Васильевском, и один из них, Фиолет, предложил мне как-то "колёса". Я отказался. В другой раз он предложил мне диаметр послабже. Я сказал, что вообще не "катаюсь", но могу дать афишку своим знакомым. Ещё со школы знавал компашки "торчков-наркомов". Так пошли через меня экстэзи, кислотные марки, а затем и таблетки местных химиков. Я не борзел, наваривался понемногу и категорически отказывался брать ампулы, героин и синтетические порошки для укалывания. Во мне на уровне тревожного инстинкта сидело неприятие ко всякой гадости, которую для кайфа вводят в кровь. Хотя любил повторять известный прикол "хорошие вены - мечта наркомана".
Когда Рыжий узнал, что я собираюсь на юг, то долго расспрашивал, куда именно, есть ли там знакомые, есть ли вообще в Крыму знакомые, и с кем именно собираюсь поехать. Я сказал, что у меня есть знакомый в Севастополе, школьный товарищ моего товарища, служит мичманом на флоте. Нет, это не тот вариант, однозначно, засмеялся Рыжий. Когда же он поинтересовался моим финансовым положением, я напрямую спросил, что ему от меня надо, так как за деньги готов на многое, потому что еду не один. Малевскую он знал, я как-то привёл её к ним на вечеринку, мы "хэппибёздили" до самого утра, где лахудра попробовала кислоты, и я "запарился" её оттаскивать, злясь на собственную ревность, потому что приятели Рыжего были не прочь использовать мою девушку по прямому назначению, отчего у меня теперь язык не повернётся назвать их друзьями. Короче, Рыжий, предложил мне кое-что провезти. На вокзале, под головой Петра, к тебе подойдёт некий гражданчик и сунет в дорожную сумку коробку конфет, которую самому трогать категорически неможно. У меня будет рюкзак, сказал я, а положить туда груз лучше по дороге на вокзал, в метро, чтобы коробку не увидела любопытная Малевская. В Симферополе я должен буду подойти к троллейбусным кассам на Ялту, где увижу мужика с газетой "МК" и спрошу, не он ли Семён Семёныч. Я ещё прикололся, дескать, всерьёз воспринимать информацию из такой газеты могут только наркоманы, однако Рыжий в юмор не въехал. Он дважды повторил, что мужик сам заберёт коробку, достанет из рюкзака и проверит её на сохранность, там будет секретная мулька, после чего отблагодарит меня за доставку приличной суммой денег. Но если посылочку вдруг у меня изымут на таможне, то я не знаю, что в ней, всучили мне её перед отправлением поезда, встретить должен кто-то с газетой при выходе из вагона и неплохо заплатить за доставку, отчего трудно отказаться. Легенда убедительная и никаких отпечатков пальцев на целлофановой обёртке.
Итак, меня не задержали, неприятностей на таможне я избежал, но и до места встречи груз не доставил, за что предполагались другие неприятности. И вдруг со мной не желают контачить. Понятно, что мужик с "МК" сообщил в Питер о несостоявшейся встрече. Сразу же, через час или через два. Курьер не прибыл, и адресаты заволновались, что же со мной произошло. Неужели сгавчили на таможне? Значит, груз пропал, а меня допрашивают, а то и пытают? Мы-то в Питере наслышаны о методах работы с задержанными на Литейном-4, и, думаю, они мало отличаются от методов украинских следаков, корни-то одни, славянские. Мне бы, конечно, надо было позвонить в Питер ещё вчера, сразу же по прибытию в Бахчисарай. Но я испугался ментов, не знал, где находится переговорный пункт, заблудился ночью в частном секторе, получил по башке, и оказался на лечении у местной знахарки, где не было телефона. В результате мне уже сейчас не верят, потому что я звоню через сутки, и при встрече не поверят, потому что шрама на лице не останется! Со мной не желают вступать в контакт, меня не знают, говорят, что я ошибся номером, потому что сомневаются в моей правдивости. Думают, что я раскололся, согласился сотрудничать с органами по борьбе с наркотиками, которым надо вычислить всю цепочку от поставщиков до потребителей. Отчасти логично, я действительно мог под пыткой рассказать им про Рыжего, но не больше. А он теперь не желает меня признавать. Это уже не совсем логично с его стороны. Если меня взяли, то раскрыли записную книжку, где его номер телефона не с балды появился. Но ему бы со мной поговорить, как со знакомым, а вот ни о каком грузе, посылочке или коробке конфет, он понятия не имеет, сказал кому-то, что я буду ехать в Крым, а кто и что мне передавал, это не его дело. Так было бы правдоподобней. Но разговор-то получился иной. Значит?..
"Не звоните сюда больше, пожалуйста..." Вот! Вот ключевая фраза. Со мной не только обрубают связь, но и дают сигнал. Мне дают понять, чтобы я не лез, не появлялся, не возникал в эфире, забыл номер телефона. Почему? Потому что я оказался ненадёжным человеком? Но ведь у меня ценный груз, за стоимость которого можно и голову оторвать. Отсюда один вывод. У них в Питере какие-то неприятности. Накрыли группу, в которой Рыжий всего лишь посредник, связной, он как-то намекал под кайфом на своё незначительное участие, а теперь они обрубают концы. А я с грузом - всего лишь вещественное доказательство. Которое, при необходимости, можно и убрать. Логично без всяких отпечатков.
Ну и как же мне быть дальше?
9
Мы вошли в тенистый двор за стены с минаретами, где я, довольно равнодушный мужлан, поразился благоуханию цветов. Алёна быстро вернулась и сказала, что какой-то её знакомой женщины сейчас нет, а на контроле очень злая бабка, которой она тоже перешла дорогу, а потому бесплатно не пройти. Я даже не стал спрашивать, сколько стоят билеты, а пошёл на выход, где что-то незначительное привлекло моё внимание. Теперь объект притянул меня к себе как магнит. На стенде у лотка с газетами, брошюрами, книгами и канцелярской дребеденью висела развёрнутая карта Крыма. Вот что мне требовалось в данной ситуации.
- Десять гривен? - удивилась Алёна, когда продавец назвала цену. - Да у меня дома есть такая, не надо покупать. А тебе зачем?
Она поняла, что у меня мало денег. Пришло время что-то врать.
- Понимаешь, Алёна... - я улыбался, изучая её глаза, не решаясь запустить в их глубину правдивую информацию. - Мне очень надо пройти пешком до Ялты. По горам. С детства мечтал, можно сказать.
- Так это просто, чего тут, - она пожала плечами. - Раньше у нас турбаза была, ходили по маршрутам. Потом всё рухнуло, потом её приватизировали, жгли несколько раз...
- Зачем? - наивно спросил я для развития темы.
- Или конкурентов палили, а, может, следы заметали, кто много наворовал. Откуда я знаю? Разное говорят. Это ж демократия. А сейчас один дядька взялся поднимать это дело, вроде бы есть у него и снаряжение, и проводники есть, но им же платить надо. За просто так никто ничего, сам понимаешь.
Да, её не обмануть, она уверена, что у меня нет денег. Но почему же сама помогает за просто так? На что-то надеется? Вероятно, потому как я пообещал щедро вознаградить за лечение.
- А вот и мой защитник, - увидела кого-то Алёна. - Который хочет, чтобы я стала его полюбовницей. Может быть, он что подскажет?
Мы подошли к смуглому худощавому обладателю подержанного 200-го мерседеса.
- Алё-о-на! - запел он, раскинув руки. - Как дела, дорогая? Когда в гости говори заехать? Сколько дней я у тебя не был? Дней пять? Извини, моя волшебница. Как дела?
- Дела не очень, но про них потом как-нибудь. Вот, познакомься. Мой хороший знакомый из Петербурга.
Он с почтением подал руку. Звали его Ибрагим. Видимо слово "Петербург" имело для них магическое значение. Если ты оттуда, то изначально как бы имеешь на руках козырный марьяж, который остаётся лишь по-умному разыграть. Когда-то и Екатерина Великая прикатила сюда из Петербурга, породив массу легенд. У неё-то имелась не одна колода козырных карт, а от ханского владычества тогда уже почти ничего не осталось. Так что нынешнее уважительное отношение к петербуржцам имеет не совсем уважительную историческую подоплёку. Та же Екатерина уничтожила запорожскую вольницу, и с тех пор самостийные украинцы смотрят на нас не как на русских, а как на москалей.
- Он историк, - лихо играла за меня Алёна. - Ему надо пешком пройти до моря через Ялтинский хребет. По историческим местам. С научной целью, понимаешь?
Вряд ли он разбирался в научных целях, но что-то по-своему понял.
- Пусть подойдёт к двенадцати на Севастопольскую, к мечети. Я там буду, помогу.
- К двенадцати часам? - уточнил я, ещё раз подавая руку.
- Встретимся у михраба, - сказал Ибрагим, и его глаза блеснули озорством.
И я не просёк мусульманского лукавства. По сути, он даже не пошутил, а вот я опростоволосился в силу личного невежества. Мы вернулись к Алёне, перекусили опять чем-то вкусным, затем притопали к указанной недостроенной мечети, где у крыльца мирно беседовали трое смуглых соплеменников Ибрагима, судя по худобе, не употребляющих свинину. Я подошел и дружелюбно спросил.
- Кто из вас Михраб? Или он ещё не пришёл?
- Слушай, чего тебе надо? - не сразу, но как-то уж резко спросил один из них, видимо, недовольный тем, что я нарушил мирный характер беседы.
- Ему Ибрагим тут назначил! - крикнула на них Алёна. - Сказал, что встретимся у Михраба. Где он есть, этот Михраб?
От потока слов, посыпавшихся на наши головы, я вспомнил, что михраб - это не человек, а окно любой мечети, глядящее в сторону Мекки. Причем я же знал, но забыл! Русские слова с акцентом пересыпались татарскими, будто соревнуясь в ругательствах. Одно из них мне понравилось, и я бы отдал ему пальму бранного первенства. "Гад-паскуда-сатана-урод".
Приехал Ибрагим, и по его сияющей физиономии стало ясно, как он относится к историкам из Петербурга.
- Отвезёшь его деревня Кудрино, - сказал он одному из прекративших ругань. - А ты, - это уже ко мне, - заплатишь ему пять гривен. - И лишь потом, как и подобает у мусульман, обратился к женщине. - Так нормально будет, Алёна? Я всё сделал. Когда в гости говори заехать? Сегодня?
- Потом скажу, когда он вернётся, - весело ему ответила Алёна. - Смотри, если с ним что-то случится, порчу наведу!
- Я и так с тобой совсем испортился, слушай! - воскликнул Ибрагим, вскинув руки. - Никакой женщина мне совсем не надо. Только про тибе думаю!
- Да-да, то-то я смотрю, каждый день новую на машине возишь! - ответила ему так же весело и громко Алёна.
- Какую новую? Где ты видишь новую? - уже прокричал Ибрагим.
Я понял, что у них принято выражать радость на повышенных тонах, а потому покорно молчал, как человек не отсюда. Да и что я мог добавить, если уже высказался?
10
Теперь я откровенно боялся своих благодетелей. Какой будет следующая мусульманская шутка? Постоять за себя в прямом столкновении я смогу. Они народ горячий, ножи с собой носят, но и у меня есть выкидной складень в кармане наплечной сумки под правой рукой.
Главное - не надо в кофе! - этот зарок я усвоил в питерских уличных махаловках. Особенно при столкновении с нашими шакалами, когда на одного-двух-трех выходит свора. Сначала цепляются низкорослые молокососы, за ними подходят пятнадцатилетние уроды в большом числе, малым числом они напасть не отважатся никогда, а за их спинами стоят великовозрастные дебилы, у которых руки чешутся, а они своими пальцами даже клавиатуру компьютера не могут осилить, способны лишь нажимать кнопку игрового автомата, и только одну, если две - уже думать надо. Эти скоты оставили меня без мобильника за месяц до отъезда. Но и мы с Симоном в грязь лицом не ударили.
Здесь же я оказался в непредсказуемой ситуации. На меня смотрели как на туриста, отдыхающего, приезжего иностранца, и как на представителя того племени, которое повоевало их предков восемнадцатого века. Они запросто могут завести подальше в горы и указать тропу, ведущую к шайтану. Поделиться сомнениями с Алёной я не решался, она меня свела, оказывая помощь, и отступать на попятную казалось глупым. И я не представлял, как самому добраться до нужного места с двенадцатью гривнами в кармане.
Тот, кому было велено меня сопроводить, сказал, что в четыре часа вечера заберёт меня со стоянки на Чуфут-Кале. Сказал категоричным тоном, поэтому я не осмелился спросить, во сколько мы будем на месте, и успею ли я оттуда и до полуночи перейти к морю. Он привёз меня в оговоренное место в шесть вечера, и я пожалел, что связался. За три часа ожидания мне бы удалось пешком дальше уйти, а к шести я был бы уже на Ай Петри. Я, конечно, изучил за это время убогую горную обитель монахов, посетил храм, который назвал бы скорее церквушкой, а внутреннее убранство посчитал делом рук художников-любителей, но задача-то передо мной стояла иная, не познавательная, поэтому и воспринимались мною местные красоты с раздражением. Приехали мы на самосвале ЗИЛ-130, грохот которого не располагал к общению, да и водила не походил на разговорчивого попутчика. Первую фразу он сказал, когда мы заехали во двор разобранного дома этой самой деревни Кудрино.
- Я с тибе деньги не вазму, если поможешь машина грузить.
Я согласился. Ещё бы, сохранить на будущее жалкую наличность в моем положении казалось делом разумным. И опять нарвался на восточную хитрость. Ракушечник, пористые кирпичные блоки размером где-то пятьдесят на двадцать пять сантиметров, грузились играючи, но полный кузов набрался за час работы. То есть, за час физического труда без перекура я заработал пять гривен. Тридцать рублей на наши деньги! Один доллар, мать-перемать!
Я впервые физически ощутил взаимосвязь пространства со временем. Вечер наступал, но я к горам не приближался, а ведь ещё предстояло взойти и спуститься. Когда и где, я не ведал, лихо швыряя части разобранного дома на краю села. Кто хозяин этого дома мой шофёр-проводник не знал, просто грузил и увозил. Он пожал мне руку, поблагодарил за работу и сказал, что всё, поехал.
- Как это всё? - вскричал я с восточной жестикуляцией. - А мне куда идти дальше? Здесь ночевать, что ли? В доме без крыши?
- А куда тебе надо? - участливо спросил хитрый татарин.
В моей голове прозвучало запомнившееся ругательство. Я развернул карту, подаренную Алёной, показал населённый пункт, где мы находились, затем ялтинскую трассу, куда хотел бы попасть.
Он долго и с интересом рассматривал желтую полосу, вьющуюся по зеленому полю, наверное, впервые увидел такое изображение местности, затем ткнул в неё пальцем знатока.