Курганов Ефим
Бриллиантовый скандал

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Курганов Ефим (abulafia@list.ru)
  • Размещен: 15/01/2009, изменен: 28/10/2009. 37k. Статистика.
  • Глава: Проза
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бриллиантовый скандал. Роман из серии "Старая уголовная хроника". Послесловие

    • 0x01 graphic

    НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ ЧИТАТЕЛЯ, ОБРАЩЕННЫХ НЕПОСРЕДСТВЕННО К АВТОРУ, ПО ПОВОДУ ЕГО ПРАВДИВОГО РОМАНА, ХОТЯ И СОСТАВЛЕННОГО ИЗ ВЫМЫШЛЕННЫХ ДОКУМЕНТОВ

      
      
      
       Граф де Ланжерон и графиня де ла Мотт, которым Вы посвятили два исторических ро-мана, использовав в одном случае подлинные документы, а в другом - вымышленные, ока-зываются (во всяком случае, в вашей интер-претации) в высшей степени символичес-кими фигурами. Эти два персонажа, каждый на свой лад, завершают великую эпоху (лично мне хорошо и печально известную). Поэт-солдат Ланжерон оканчивает еК героически, а бесноватая ла Мотт - скандально-уголовно. Можно было бы даже сказать, что они пред-ставляют два лица d'Ancien RИgime, безнадеж-но разошедшиеся, как два лика Януса.
       В истории графини де ла Мотт произ-водит впечатление совершенно уникальное и фантастическое стечение обстоятельств, кото-рое позволило осуществить это "эпохальное" похищение, оставившее след в коллективной памяти. Причина здесь не "легковерие", как говорит плохо информированный писатель Алданов, а ослепление участников этого дела. Сама по себе идея похищения королевского ожерелья была совершенно фантастической, если не безумной. Ювелиры, как известно, - люди крайне недоверчивые, но как раз самый осторожный персонаж, ювелир Боемер, ведет себя самым легковерным образом, против самых элементарных правил своего ремесла, ставя на карту все свое состояние. А ведь это была эпоха, в которую доверчивость сде-лалась смешной, а обман стал столь же необ-ходимым, как шляпа или носовой платок, как о том свидетельствуют с остроумием и изя-ществом непревзойденными романы Дидро "Жак фаталист" и "Племянник Рамо". К сло-ву сказать, подпольные кривляки русского ро-маниста Достоевского - это неумелые слепки с персонажей Дидро, которые, хотя и по-рочны, но никогда не вульгарны, как изобре-тения сего сочинителя.
       Ваши документы, особенно, протоколы допросов, в этом смысле, действительно, очень точны, хотя и выдуманы. В предисло-вии вы говорите о "подложных документах", что создает впечатление, что речь идет о фальшивых документах, вроде векселей. В действительности документы - не фальшивые и даже не совсем выдуманные в смысле мис-тификации, а реконструированные, как вы лю-бите говорить, и очень справедливо. Ваши документы - не менее фактичные, чем если бы были написаны собственноручно королев-ским советником Титоном. А эти последние могли оказаться совершенно поддельными в смысле фактов, если предположить, что графиня подарила также и ему маленький бриллиантик на память. На основании "под-линных" документов этого рода пишутся це-лые истории, и вовсе не потому, что свято ве-рят в подлинность сообщаемых в них фактов, а потому что сам по себе документ считается фактом, т. е. факт здесь совпадает с бумагой, на которой он выведен.
       С точки зрения философской можно было бы сказать, что всК есть конструкция, в том числе и так называемая "объективная реаль-ность", а не только "историческая", модели-руемая и ремоделируемая в соответствии с теми или иными интересами, которые дела-ют ее похожей на шутовскую гримасу. Так что, вы с полным правом можете сказать, что эти ваши документы есть самые настоящие, а все другие - поддельные. С точки зрения фор-мальной эта мозаика из документов самого разного рода - отрывки из мемуаров, про-токолов, газетных статей, письма - создают иллюзию (это слово для меня имеет бСльший смысл, чем "реальность") серии различаемых моментов в неразличимом потоке событий. Эти моменты - как островки посреди одно-бразной и монотонной воды-реальности. У индусов, с которыми мне не раз пришлось беседовать и от которых происходят многие мои алхимические и прочие познания, вода является символом майи-нереальности.
       Сплошные повествования меня утомляют, существенные моменты в них почти теряются. А уж об этих эпических потоках и говорить не приходится! В них вообще ничего не раз-личается: одна только поблескивающая муть, пока эта вода не остановится в каком-нибудь темном омуте, даже без чертей. Выбирая только документы, и притом только суще-ственные их части ("отрывки") вы создаете мозаику, где каждый элемент ясно разли-чается и имеет собственное значение, не смешиваясь в одну текущую и растека-ющуюся самсарическую массу. Это вовсе не означает, что элементы-события, как монады, остаются никак не связанными между собой. Эти связи как раз очень точно и резко обозначены именно в силу выделенности монад-элементов.
       Возьмем, к примеру, графиню. Ее очерта-ния даны очень резко, как срез на бриллианте, в силу чего ее отношение ко всем другим персонажам, с которыми она входит в сопри-косновение, обозначены также очень резко и определенно: ненависть, ярость и т. п. Очень хороша сценка, когда она хватает светильник и бросает его в Калиостро, но при этом сама обжигается, кричит, кусается, как бешенная собака, что ее приходится связать, чтобы она не нанесла вреда себе и другим. Затем, когда ее прижигают, она даже вырывается из рук палачей. Симуляция ли это? Из документов выходит, что вроде бы да, но все же полной уверенности нет. Писец, составлявший про-токол допросов и официальную докладную записку о фактах, которых он был свиде-телем, не имел, слава Богу! времени размыш-лять на этот счет, хотя, понятно, не мог удер-жаться, хотя в минимальной степени, от отно-шения к происходящему.
       Другая сцена, когда Кривой Жан погру-жает руку в кровавую рану графини и она па-дает без чувств, убеждает, что ярость ее - не-притворная, является спонтанной реакцией ее демонической натуры, определяющей ее гневное отношение с людьми вообще. Это на-стоящая дьволица, приобретающая в иные, моменты черты древней фурии. Не бы ла ли она, в самом деле, ее исторической аватарой? Начинаю подозревать.
       Судейские протоколы, отчеты следова-телей, которые пишут по должности и без всяких литературных намерений, или от-рывки из мемуаров позволяют сразу выде-лить главные черты персонажей в их, так сказать, первозданной сухости, не разбавлен-ные авторскими комментариями, после кото-рых в глазах остается один только дрожащий, как привидение, туман. Представляю себе какого-нибудь современного сочинителя ужасов. Он бы описал во всех отвратительных подробностях, удовлетворяя современный вкус ко всему безобразному и извращенному, как Кривой Жан изнасиловал своих малюток, убил их, а потом съел, дав при этом кулинар-ный совет будущим убийцам, как пригото-вить попикантней своих жертв. К счастью, ко-ролевский советник Титон, будучи судейским чиновником, а не литератором, ограничива-ется в своем мемуаре только самой необ-ходимой информацией, из которой, однако, следует совершенно инфернальная картина, но при этом без всяких дурнопахнущих под-робностей.
       Судейские записи оказываются прото-колами ада, в который нисходит графиня и из которого она победно выходит, обманув всех демонических его обитателей. Но удается ей это потому, что она сама принадлежит к тому же самому демоническому роду. Разница между Жанной де ла Мотт и Кривым Жаном состоит только в стиле. Скромный грязный Жан придушил семьдесят малюток, а неисто-вая Жанна дала людоедам-революционерам видимость морального оправдания для устроенной ими адской бойни. Они устроили бы ее в любом случае, но с оправданием как-то приятней.
       Сверх своих сторожевых функций Кривой Жан функционирует также как maestro d'ini-ziazione. Он, как дракон, испытывает приходя-щих в ад Сельпатриера преступниц, поедая не выдержавших испытания "малюток". Жан-на выдерживает испытание. Она не умирает, как это должно было случиться с обычным су-ществом после того, как Жан погрузил свои грязные руки в ее кровоточащую рану, а толь-ко впадает во временное бесчувствие.
       Понятно, советник Титон нисколько не думал об инициационных ритуалах (хотя, может быть, что-то слышал о масонах, попу-лярных в то время), составляя свой мемуар, а только старался, следуя правилам судебного расследования, точно передать случившееся, не прибавляя ничего своего. Только в одном месте он не удержался от маленького ком-ментария, рассказывая о неутомимом лоне полногрудой Анжелики, что совершенно про-стительно, как согласятся со мной все цени-тели женских прелестей, сколько бы их мало ни осталось в этот век, когда всК возвращается к первобытной слитости, когда небо не отли-чалось от земли, а мужчина от женщины.
       И как раз благодаря этой документаль-ной точности, в рассказе о злоключениях графини проступают очень древные черты. Говорю это на основании моего личного зна-комства с древнеегипетскими обрядами, сви-детелем и даже участником которых мне до-велось быть. Схема всегда остается одной и той же: неофит, прибывающий в Страну смерти, проходит испытание и получает по-священие. Высшим пунктом, на котором вы-ясняется годность испытываемого, является его пребывание в утробе чудовища. Так что, эта deliziosa деталь, что Кривой Жан съел семьдесят малюток, указывает на него как на чудовище, которое испытывает новоприбыв-ших неофиток. Обман чудовища также вхо-дит в один из существенных элементов этого древнего ритуала.
       Однако на этом мифология в этой исто-рии не оканчивается. Более того, благодаря своей мифичности эта история оказала такое огромное впечатление на современников и даже ее причисляли к одной из причин Великой Революции, что совершенно нелепо. Говорю это в качестве свидетеля всех ее ужасов и непотребств.
       ВсК, абсолютно всК в этой истории было против логики и здравого смысла. Кому, как не мне это знать! И именно документы, а не рассказ о событиях, как у ловкого, но не очень умного выдумщика Дюма, выделяют необык-новенно отчетливо абсолютный абсурд слу-чившегося. Можно даже сказать, что в силу своей абсурдности affaire удался. Вопрос о том, принадлежала ли идея графине де ла Мотт или графу Калиостро, в этом пункте почти теряет смысл. Но граф сходит со сцены, (его изгоняют), а графиню отправляют в ад-ский приют для воровок и проституток, в ко-тором она проходит испытание и получает посвящение. Абсурд - метафизический, иде-альный - с этого момента становится для нее forme d'Йtre. Более того, она становится вопло-щением этого всемирного Абсурда.
       Здесь я позволю себе предположение, что прототипом графини в знаменитом романе Александра Пушкина была графиня де ла Мотт, а образцом для сюжета - похищение бриллиантов. Бедный Германн похищает три карты, которые, как королевское ожерелье, должны были доставить ему фантастическое богатство. Не случайно, "внук" графини, рас-сказывающий ее историю (полностью вы-мышленную), таинственно замечает, что за тайну этих трех карт "всякий из нас дорого бы дал". Германн, похитивший тайну трех карт, как и графиня де да Мотт, оказывается в приюте. За тайну он распалачивается рас-судком. Ожерелье также есть тайна. И в самом деле, все вокруг говорят о тайне оже-релья и пытаются выведать тайну, которую графиня уносит с собой в могилу, хотя время от времени возвращается (без сомнения, по специальному разрешению сатаны) на землю, чтобы поглядеть на свои камушки. Гениаль-ный Пушкин не мог, конечно, остаться равно-душным к этой истории, мифологической уже в готовом виде, и, быть может, он был одним из немногих, кто понял, что никакой тайны не было, а только шутка, которая, однако, произвела катастрофу.
       Отвечая на вопрос императора Алек-сандра, графиня говорит совершеннейшую правду, хотя и представляет ее как ложь, что также очень характерно для настоящих де-монов: "Ваше Величество, к моему огромному огорчению, ожерелье осталось у Калиостро". Но еще раньше об этом можно было дога-даться из сценки с перекрестным допросом в Бастилии: графиня в ярости кидает канделябр в графа, свеча попадает ей самой в глаз, впро-чем, без всяких "последствий для здоровья обвиняемой", но зато "в результате этой не-возможной выходки свидание было прерва-но", т. е. эта сценка с самого начала была со-гласована. Больше их уже не пытались свести на допросе, что могло бы иметь нежелатель-ные последствия. Графа освободили, хотя и выслали, а графиню хотя и посадили в приют, но зато "чудо-ожерелье, состоящее из 629-ти бриллиантов, осталось на свободе".
       На этом история отношений между графом Калиостро и графиней де ла Мотт не оканчивается, более того, она является основ-ной историей, которой скрепляется вся эта документальная мозаика. Ироническая поме-та Каролины Собаньской на письме графини свидетельствует, что она высчитала истинную природу этих отношений. На основании до-кументов, хотя и вымышленных - с поверх-ностной материальной точки зрения, но под-линных с глубинной идеальной, - они рекон-струируются с логической ясностью.
       И в самом деле, событие должно иметь какую-то логику или его вовсе нет. В помете граф называется "учителем", а графиня - "ученицей". Следовало бы уточнить, в каком смысле, но это вполне проясняется через свидетельство кардинала де Рогана. Он очень удивляется, что они стали врагами, и расска-зывает, как графиня участвовала в сеансах, устраиваемых графом Калиостро, по вызыва-нию духов умерших, исполняя роль медиума. ("голубки"). Как следует из мемуара карди-нала де Рогана, у Калиостро, кроме графини, были и другие "голубки", но эта была, без сомнения, самая одаренная, умевшая очень естественным образом извиваться в конвуль-сиях, что она очень хорошо продемонстриро-вала, кусая стражников в Бастилии. Само собой понятно, чтобы имитировать эти при-падки, нужно иметь особую психическую структуру, которую я определил бы как "де-моническую". Здесь мы имеем более, чем до-статочно примеров. Важно отметить, что эти природные качества должны культивировать-ся, как и все другие ремесленные навыки. Говорю это по собственному опыту.
       Портрет графа Калиостро ("довольно приземист и имеет явную склонность к пол-ноте", "короткие и жирные пальцы") не пред-ставляет его особенно привлекательным с эротической стороны, даже напротив. Для привлечения голубок-учениц он явно пользо-вался более изощренными методами, и если имел с ними сношения (что совсем не исклю-чено, и кое-какие факты из его биографии указывают в этом направлении), то главным образом в профессиональных целях форми-рования голубки-медиума. Более значитель-ной является другая "медицинская" деталь: "одержим припадками падучей болезни". Самой по себе болезни этого рода, разумеет-ся, недостаточно, чтобы создать вокруг себя магнетическое поле, как это удается сделать графу. Без сомнения, речь идет о персонаже совершенно уникальном, с повышенной чув-ствительностью и интеллектуальными спо-собностями, выходящими за пределы обыч-ного. В каком-нибудь другом месте он сде-лался бы шаманом, но в Европе de l'Ancien RИgime он мог явиться только в качестве ве-ликого иллюзиониста.
       Графиня вовсе не лжет, утверждая, что это "он придумал безумную аферу с умыканием королевского ожерелья". Более того, она со-вершенно точно определяет эту аферу как безумную. Она, в самом деле, была безумной, невероятной, абсурдной, идея которой могла прийти только гениальному шаману-эпилеп-тику, вроде графа Калиостро. Кроме всех дру-гих спобностей, он имел чисто шаманский дар проницательности, которым очень ловко пользовался на своих сеансах. В этом вовсе нет ничего необычного, что в головах людей рож-даются самые абсурдные идеи, которые, од-нако, оканчиваются ничем. Но в возбужден-ной общением с духами голове графа возни-кает идея, которая становится мифом, распо-страняющим вокруг себя флюиды, завора-живающие и ослепляющие всех, кто входит в его магнетическое поле.
       Начальный пункт есть Абсурд, а посему похищение священного ожерелья следует за-конам абсурда. В этом также нет ничего уди-вительного. Абсурд, как и всякая другая вещь, имеет законы, которые есть результат сопри-косновения бессмысленного с насыщенным смыслом, в результате чего это последнее реализует свои скрытые потенции, но в чисто отрицательном смысле, т. е. как Абсурд. Но в тот момент, когда ожерелье перемещается из потайного места в лавке Боемера в тонкие пальчики графини, а затем переходит в жир-ные ручки графа Калиостро, на место мифа вступает железная криминальная логика, хотя миф всегда остается в глубине сцены, которая легко восстанавливается, если отвлечья от мифа.
       Граф Калиостро вполне сознает символи-ческое значение этого похищения. Вместе с ожерельем в его руках оказался миф, который стоил много больше, чем ожерелье. Это оже-релье было изготовлено для Людовика XV, но осталось невыкупленным у "саксонского ев-рейчика" Боемера, и когда этот последний предлагает его Марии Антуанетте, то она от-казывается его выкупить. Это голые факты, здесь нет ничего символического. В миф, в символ это невыкупленное ожерелье превра-щается только после похищения, и притом сразу, без всяких намерений непосредствен-ных участников. Ожерелье становится сакраль-ным символом королевской власти, и поэтому, оставляя его невыкупленным у еврея, персо-нажа также насыщенного символизмом, но-сители королевского достоинства теряют пра-во на ожерелье, а вместе с ним на королев-скую власть, которую ожерелье символизи-рует, и поэтому оно похищается демоничес-кими существами. Срабатывает механизм, в результате чего рождается миф.
       Граф Калиостро говорит об этом со всей возможной определенностью, которая следо-вателям кажется словами разыгрывающего комедию обманщика: "Тень страшная и зло-вещая должна упасть на королеву. И с этим ничего уже нельзя поделать. Орудием воз-мездия будет никто иная, как воровка де ла Мотт". И начинает вести себя соответству-ющим образом, культивируя миф, который сам собой родился, как Брахма из яйца, пра-вда, не без участия графа. Следует сказать, что он и сам не подозревал, что там таилось в этом яйце. На его счастье (или несчастье) в нем оказался чудный камушек, из которого вырос, как лотос в индийской сказке, миф, возбудивший пресыщенное воображение со-временников и разросшийся, как сорняк, до такой степени, что заслонил собой даже Вели-кую Революцию, которая стала как бы его следствием.
       Опираясь исключительно на собранные вами документы, попытаюсь восстановить от-ношения похитителей, т. е. графа Калиостро и графини де ла Мотт. Они также строятся по мифологической схеме, но теперь уже вполне сознательно и продуманно. Граф в этом пункте обнаруживает себя как гениальный мифолог и выдающийся криминал. Не скры-ваю своего восхищения этим сомнительным персонажем, которого лишенные воображе-ния историки называют обманщиком. Руча-юсь, это был честнейший человек из всех, ко-торых я знал. Дело в том, что ему никто не верил, однако все его у себя принимали, кро-ме этой вульгарной Пасифаи Екатерины, ве-ликой единственно своим влагалищем.
       Впрочем, верили ему или не верили, граф особенно не беспокоился. С искусством по-истине удивительным он умел обращать в свою пользу как веру, так и безверие. За ис-ключением одного случая, когда ему не пове-рил Святой Отец, и это стоило ему свободы и жизни. Но это уже другая история, на кото-рой задерживаться не буду из уважения к Святому Престолу, хотя ныне его уже больше никто не уважает.
       Главным образом говорит графиня де ла Мотт, афишируя свою ненависть к графу Калиостро при каждом удобном и неудобном случае. Набрасывается она даже на королеву, хотя эта деликатнейшая дама не имела реши-тельно никакого участия в деле и никак не могла повлиять на решение суда (монархия в те времена была уже слишком слаба, чтобы навязывать судам свои желания, даже спра-ведливые). Сама по себе неумеренность и пло-щадная грубость этих поношений вызывает подозрение. Романтическое бегство из HТpital de la SalpЙtriХre превращает графиню оконча-тельно в мифическую фигуру, род древней фурии, "орудие возмездия", которое ожидает "лилию" за ее кровавые преступления. Заме-чательно само по себе превращение этого чудного цветка из символа власти и чистоты в знак проклятия.
       Графиня становится центральной фигу-рой в мифологии, созданной Калиостро. Без нее она сразу бы провалилась, исчезнув на-всегда и беспамятно в запыленных связках старой уголовной хроники. Кроме всех других причин, эстетического и мифологического характера, здесь действуют чисто практичес-кие соображения, имеющие своей целью на-править внимание исключительно на графи-ню, превратившуюся в мстящую Эриннию. На сеансах по вызыванию духов Калиостро вполне испытал и узнал графиню, чтобы на нее положиться. Срыв, впрочем, всегда воз-можен, но это входит в rischii del mestiere. Даже опытный заклинатель духов, воплощенных или развоплощенных, никогда не может вполне быть уверенным, не укусит ли его самого взращенная им саламандра.
       ВсК, что говорит графиня о "бриллинто-вом мусоре", - совершенная правда. С этим мусором она отправляет в Лондон своего по-слушного мужа графа де ла Мотт, который бессмысленно транжирит деньги, выручен-ные с продажи мелких камушков, создавая впечатление, что все бриллианты перемести-лись вместе с ним в Англию. Если бы следо-ватели, допрашивавшие Калиостро в Басти-лии, с бСльшим вниманием отнеслись к словам графа, то они легко могли бы догаться об истинных целях английского вояжа графа де ла Мотта. И хотя Калиостро фиглярствует, как Гермес, доказывающий Аполлону, что он, несмышленный ребенок, не мог украсть его коров, желая убедить следователя, что у него нет никаких бриллиантов, и все они отпра-вились в недоступную для французского пра-восудия Англию, тем не менее, он прогова-ривается: "Но когда началась охота, графиня вручила ожерелье своему супругу и отпра-вила его тайком в Англию". Советник Титон явно что-то заподазривает, спрашивая "отку-да вам все это известно? Вы ведь находитесь в Бастилии".
       Вряд ли королевский советник, произво-дящий, кстати, впечатление человека совсем не глупого, поверил графу, услышав энигма-тический ответ Калиостро: "у меня есть своя почта, а для моих почтарей никаких стен про-сто не существует". В любом случае, никаких других дорожек, кроме английской, у Титона не было: из Франции бриллианты явно куда-то улизнули, а Лондон все же был ближе, чем Неаполь или Палермо. И именно в Лондон отправляется граф, изгнанный из Франции. В ваших документах этот факт многозначитель-но умалчивается. Он бы сразу и слишком прямо навел на никогда не прекращавшуюся связь графини с графом и согласованность их действий.
       Вслед за графом Калиостро бежит из при-юта графиня. В этой итальянской истории с "ключиком" легко угадать изобретательную руку (хотя с толстыми короткими пальцами) графа Калиостро. Не следует забывать, что граф идет из традиции дерзких побегов из гробовых темниц, которые стали очень мод-ными в романтической литературе следу-ющего века. Так что, устроить побег графини с возбуждающими воображение деталями было для него сущим пустяком, который, однако, имел весьма серьезные последствия. Вместе с графиней из адского приюта вышел на широкое европейское (и даже азиатское) пространство также миф, который более не имел никаких препятствий для своего рас-постранения. Поэтому король и королева в бешенстве, а графиня сразу принимается за сочинение самых нелепых и злостных пасквилей в итальянском духе (с помощью честнейшего графа Калиостро, надо думать). Миф становится естественным элементом для графини, а также доставляет ей необходимый доход в стесненных обстоятельствах (эти "обстоятельства" также принадлежат к эле-ментам мифа), т. е. она живет мифом во всех смыслах и отношениях.
       Но что же граф Калистро? Он отходит куда-то в тень, более того, сам становится тенью, живет как бы в тени графини. На это предположение наводит весьма странное следование событий и совпадений. Графиня устраивает свое самоубийство, а в это время едет погостить к одному "знакомому лорду" в графстве Сассекс, у которого знакомится с французским эмигрантом графом Гаше де Круа, "очень милым и симпатичным чело-веком", за которого графиня выходит замуж. Больше никаких подробностей об этом оче-редном графе не сообщается. Остается также неясным, вышла ли она замуж за графа Гаше де Круа при жизни своего первого мужа графа де ла Мотт или после его смерти. Графиня говорит, что "он вернулся во Фран-цию и умер там потом в нищете и безвест-ности", но когда именно не сообщает. Извест-но, однако, что он пережил графиню и умер в 1831 году, т. е. она вышла во второй раз за-муж, если это замужество в самом деле имело место, при живом муже. Впрочем, милый и симпатичный граф Гаше де Круа вряд ли допытывался у нее о своих предшественниках или пытался добраться до сокровенных тайн ее лона, которые она, как можно предполо-жить, после того, как ее отпечали на Гревской площади, тщательно скрывала.
       Замечательно также другое совпадение: сразу после смерти своего второго "мужа" графиня встречается всК у того же таин-ственного лорда со своей старой знакомой, которая, как и она, посещала в Страсбурге сеансы графа Калиостро, т. е. также была одной из его "голубок". После всех этих странных совпадений с достаточной долей вероятности (не следует забывать, что мы находимся в сфере вероятного и никогда определенного) можно утверждать, что "зна-комый лорд" был никем иным, как графом Калиостро, к которому слетались его старые "голубки", и что это он устроил и оплатил самоубийство графини, а потом женил на ней графа Гаше де Круа, который в качестве эмигранта находился в очень стесненных обстоятельствах, а посему не стал задавать нескромных вопросов.
       Этот граф Гаше де Круа также умирает в нужный момент, с почтительной готовностью удалившись в иной мир (за счет всК того же Калиостро), когда было совсем затухший миф срочно нуждался в возобновлении, но уже на новой, теперь уже российской почве, где он имел счастливое продолжение в "Пиковой даме" Александра Пушкина. Удивляюсь про-ницательности этого литератора. А чего стоит один только граф Сен-Жермен! Мне он очень напоминает Калиостро. Между прочим, это он изобрел жизненный эликсир, а не Сен-Жермен. С неменьшим основанием можно утверждать, что "ожерельная тайна выплыла на свет божий" совсем не потому, что кто-то признал графиню или граф де ла Мотт, ко-торый, по словам графини, давно уже умер, что-то выболтал (уж не на том ли свете?). И в самом деле, кто бы стал благодетельствовать графине Гаше де Круа, если бы она была только Гаше де Круа и за ней не скрывалась таинственная графиня де ла Мотт?
       Следующая история о высылке графа Ка-лиостро из России дает tocco finale мифу. Он приобретает свою окончательную форму, ко-торую резюмирует, как в обвинительном при-говоре, Александр Павлович при встрече с графиней: "вы содействовали падению фран-цузской королевской династии и явились со-общницею страшного и мерзкого шарла-тана". Абсурдность похищения и вообще всей ситуации создает не менее абсурдную мифо-логию вокруг главных персонажей. Миф - это рассказ о богах. Здесь же в качестве богов выступают король и королева, что очень ес-тественно, ведь королевская власть считалась происходящей от Бога. Этот момент следует учитывать. И хотя сейчас он потерял всякое значение, но тогда все еще чувствовался - и даже очень.
       Похищение королевского ожерелья (это надо подчеркнуть, ведь оно изготовлялось для короля) оказалось символическим, и поэтому мифологическим. Вместе с ожерельем был похищен не просто престиж королевы, а по-следний остаток сакральности, на которой держалась королевская власть. Как просто и легко она осела, показали события несчаст-ного 1789 года. Если эта власть еще держа-лась, то это не потому, что была полиция, а только благодаря своей сакральности. Эта сакральность в любом случае сошла бы на нет, даже если бы бедная Мария Антуанетта была образцом святости, а несчастный Людовик - воплощением добродетели. (Кстати, это был человек добросердечный и благочестивый, и как раз именно за эти прекрасные качества, достойные восхищения, он взошел на плаху.) Но тут вмешалось ожерелье, как бы притя-нувшее на себя последний остаток королев-ской сакральности, которая вдруг рассеялась, как призрак на спиритическом сеансе графа Калиостро. В этой сакральности и состоит тайна ожерелья, его мистический символизм, который притягивает к себе всех попадающих в его магнетическое поле.
       Возвращаюсь к документам. Значение имеет не то, что они вымышленные или на-стоящие, а соответствуют ли они логике со-бытий или ей противоречат. Ваши вымыш-ленные документы дают все необходимые эле-менты, из которых составляется миф, как это происходит с камушками, образующими ни-кем не предусмотренную конфигурацию, если их случайно рассыпать. А ведь ка-мушков-то было 629! И самое замечательное, что спустя много лет, после того, как прошли события несравненно более значительные, эта мифологическая конфигурация, образовав-шаяся в результате похищения ожерелья, продолжает эманировать свою версию собы-тий: "вы содействовали падению француз-ской королевской династии", говорит совсем старенькой графине де да Мотт (дело про-исходит в 1824 году) император Александр и отправляет ее в жаркий Крым, который по его словам "будет напоминать вам родную Францию гораздо более, чем наш холодный Петербург".
       Довольно двухсмысленное замечание, но очень в духе этого странного персонажа, со-здавшего вокруг себя также самую нелепую мифологию, на которую клюнули некоторые простодушные литераторы. Александр с сим-патией и пониманием относится к своему де-моническому собрату (он точно просчитал этого переодетого в женщину беса), и по-этому отправляет ее в Крым, где собралось избранное демоническое общество, состояв-шее из неотразимо-очаровательной Кароли-ны Собаньской, бесноватой княгини Голи-циной, дав ей в качестве "гвардии" местных контрабандистов, с которыми она, как не трудно догадаться, приобрела немало других ценностей (бриллиантовые подвески, которые графиня оставляет княгине Голициной, а та их дарит Собаньской, думается, имели не ко-ролевское, а контрабандное происхождение), оставившие, однако, публику совершенно равнодушной в виду отсутствия в них всякой мифологичности.
       Но это еще не всК, господин Автор. Раз-мышляя над историей высылки графа Ка-лиостро из России, как ее рассказывает мадам Бирх, в меня закралось сомнение (удивляюсь, как это я раньше об этом не подумал): боится ли графиня Гаше де Круа, что Калиостро узнает в ней графиню де ла Мотт или при-знает в ней только Гаше де Круа, т. е. разоб-лачит уже не кражу ожерелья, а мифа? В этом пункте, как Автор, так и Читатель, кото-рого я здесь представляю своей скромной персоной, раз и навсегда должны отказаться от праздного вопроса: а как оно всК было на самом деле? Реально существует только Миф, а всК остальное - более или менее произволь-ные конфигурации из точек, которые про-фессиональные фальсификаторы называют Историей.
       Cледует признать, что вымышленные до-кументы, в которых вы решили воссоздать "миф ожерелья", являются также наилучшей формой для того, чтобы представить иллю-зорную природу мифа вообще. Эта история королевского ожерелья по своему значению и следствию очень схожа с историей о кольце, которое всегда возвращается к своему вла-дельцу, предвещая несчастье. В одном случае потеря вещицы-элемента приносит несчастье, а в другом - ее нахождение, но схема в том и другом случае остается одной: что-то должно быть потеряно, чтобы сохранить или изме-нить данное состояние.
       Итак, ожерелье теряется, и эта потеря становится мифом. Было много потерь, но не все они стали мифом, т. е. сама по себе потеря не есть миф, сколько бы громадной она не была. Похищение ожерелья французких ко-ролей стало мифом, вернее, могло превра-титься в миф только в один единственный мо-мент, когда открывается бездна. И поэтому все персонажи, разыгрывающие этот миф, есть не более, как маски, отблески на лице бездны. Как шапка Аида делает всякого на-девающего ее невидимым, так и миф превра-щает всякого входящего в него в тень. Так слу-чилось со всеми персонажами вошедшими в "миф ожерелья". Все они переместились, и очень быстро, в царство теней. В самую на-стоящую тень (увы!) уже при жизни пре-вратился граф Калиостро, сидя в темнице, из которой его не смогли вывести даже знако-мые духи. В конце концов они освободили его, но уже после смерти. Духи, по своей при-роде, очень капризны, и поэтому совершенно невозможно знать, что у них на уме даже спе-циалисту.
       А вот, как и где окончила свои дни графи-ня де да Мотт, это остается совершенной тай-ной. Мария Игнатьевна Сударева, компань-онка княгини Голициной, утверждает, что графиня Гаше де Круа и "графиня Жанна де ла Мотт есть одно и то же лицо". Основы-вается она на том, что на спине умершей графини Гаше де Круа нашли выжженное клеймо, даже два клейма с буквой "V", т. е. воровка. Я бы на ее месте не спешил с вы-водами, ведь мы находимся в мире теней, а теням доверять особенно не следует. Ей, по-нятно, очень не хочется расставаться с мифом, как и всем людям, которые с ним встретились лицом к лицу, даже если это ложный миф. Но я в качестве специалиста по духам, зная их неверную натуру, должен заметить, что, хотя знаменитый герой Одиссей, пришедший в Аид, вроде бы разговаривает с индивидуаль-ными тенями, всК это есть чистейшая иллю-зия. В действительности есть только аморф-ная масса, из которой под влиянием крови жертвенного животного и высматривающего взгляда героя выделяются призрачные об-разы, а затем снова с ней сливаются.
       Все персонажи, которые вошли в миф, как, кстати, и сам Гомер, в отношении кото-рого нет даже уверенности, есть ли он один или их было много, стали тенью, вернее сли-лись в единую, в себе неразличимую теневую массу. Может быть, Мария Игнатьевна и права, и это именно графиня де ла Мотт умерла в Крыму в своем доме в Артеке. ВсК ведет именно к этому заключению, но тени, с которыми мы столкнулись, погрузившись в "миф ожерелья", препятствуют полной уве-ренности.
       Совсем не невозможной представляется предположение, что настоящая графиня де ла Мотт умерла от раны в Сельпатриере, т. е. она уже не очнулась после того, как ее потрогал Кривой Жан. Бежала же из приюта другая клейменная воровка при содействии адвоката Дуалло, который, зная, что графиню ждут в Англии, надеялся с ее помощью добраться до бриллиантов, а посему подкупил Жана и Ан-желику, чтобы они скрыли смерть настоящей графини де ла Мотт. И когда появилась угро-за разоблачения, эта ложная графиня симу-лировала самоубийство, явившись в образе графини Гаше де Круа, которую всК тот же мэтр Дуалло отправил как можно подальше, т. е. в Россию. Это, между прочим, объяснило бы ее страх встретиться с графом Калиостро.
       Двойное клеймение, которое Сударева объясняет тем, что "графиня де ла Мотт рва-нулась из рук палачей", и поэтому "про-цедура была повторена", также легко объяс-нить. В действительности было не повторе-ние, а двойное клеймение за двойное воров-ство. Почему нет? Правда, этой версии как будто противоречит сожительство графини со своим мужем графом де ла Мотт: не мог же он не признать самозванки. С другой сторо-ны, он имел тысячу причин сделать вид, что речь идет о самой настоящей графинe де ла Мотт, а его патетическая фраза в мемуарах могла относится не к ее самоубийству в Лон-доне, а смерти в Сельпатриере, зная "отлич-нейшим образом, как все обстояло на самом деле". И он жил "мифом ожерелья", как и все, имевшие к нему какое-то причастие, включая графа Калиостро. И как все главные участники "дела", и он должен был испытать свою мойру, оказавшись в папской тюрьме La Rocca di San Leo, где от него, как и от графини, заключенной Сельпатриере, ожидали рас-крытия тайны ожерелья.
       Но останавливаюсь, дабы самому оконча-тельно не превратиться в тень, оказавшись, как Одиссей, в стране мертвых, которых вы попытались оживить с помощью документов, а не крови барана, как это делалось в добрые гомеровские времена. Какой способ лучше, затрудняюсь сказать. Тени ведь всК равно останутся тенями
      
      
      
      

    Comte de Fenice

    Год MDXXXI от отмены

    Западной Римской Империи.

    Двадцатого дня от начала лета. Б. М.

    0x01 graphic

    0x01 graphic

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       142

    Читатель Автору

      
      
      
      
       142
      
      
      

  • © Copyright Курганов Ефим (abulafia@list.ru)
  • Обновлено: 28/10/2009. 37k. Статистика.
  • Глава: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.