А. С. Пушкинъ. Изъ десятой главы "Евгенiя Онегина", раскрытiе шифра Б.В. Томашевскаго.
-- Смола мёрзнетъ! Не поспеваемъ! Не поспеваемъ! -- въ последнiя дни старики молчали, но эти мысли мальчикъ отмечалъ во всехъ ихъ движенiяхъ. Ужъ ровно неделя, какъ съ разсветомъ они втроёмъ выезжали за живицей и возвращались въ cиръ-баракъ въ потёмкахъ, почти наощупь, подъ шелестъ настырнаго мокраго снега, который пригибалъ ветки, заслоняя и такъ ужъ узкую для телеги дорогу. И чуть заденешь -- снегъ падаетъ комкомъ за шиворотъ и отпускаетъ ещё полную листьевъ ветвь, которая съ шумомъ вновь выбрасываетъ ихъ вверхъ, какъ пальцы, -- опять ловить снегъ, опять держать небо: фффухъ... не поспеваете!..
И какъ назло, падаетъ съ телеги воронка, и надо бежать назадъ, минуя лужи и оставленныя то-ли охотничьей собакой, то-ли волкомъ яркiе жёлтые пятна и колодцы въ снегу, светящiеся въ сумраке, надо схватить за горло проклятую воронку -- и догонять, теряя напрочь тепло, еле сохранённое съ утра подъ одеждою.
-- Не поспеваемъ! Не поспеваемъ! -- ворчалъ про себя мальчикъ, глядя на спины стариковъ, увязывавшихъ въ лодку грузъ, который надо было доставить на зиму въ деревню: ягоды, грибы, мёдъ...
-- Конечно, не поспеваемъ... Целый день лодку смолили, горе-мастера... Чтобъ одинъ разъ проплыть, -- мальчикъ смотрелъ на радужныя пятна, веерами раскрывшiеся на тёмной поверхности, когда старики вдвоёмъ опустили на воду вторую лодку.
-- Три дня ягоды собирали, смехъ... Какъ бабы... Да если-бы какъ бабы! Одинъ-то день, ну совсемъ смешно -- пробовали... Одному тутъ ягодки мелковаты... Другому тамъ -- горьковаты... То пресноваты, то кисловаты... Не те! Какiе жъ не те?! Мальчикъ поморщился, вспомнивъ жгучiй вкусъ брусницы, и чуть-чуть пошевелилъ плечами. Поёрзавъ шеей, определилъ -- насколько промокъ воротникъ, и вновь замеръ, вставъ затылкомъ въ только-что оставленное имъ ещё тёплое место.
Вотъ такъ онъ часто какъ-бы спалъ стоя на привалахъ, наблюдая сквозь прикрытые веки, какъ старики притаскиваютъ хворостъ, поджигаютъ бересту или смоляную щепку, разводятъ костёръ -- считая, что такъ и должно быть: старики, когда онъ усталъ, и должны заботиться о нёмъ -- разжечь костёръ, поставить чаю, сварить кашу. А онъ -- можетъ притащить ветокъ, если не тяжело, или не притащить, найти себе брёвнышко для сиденiя, или не искать, побродить вокругъ или вотъ такъ стоять. -- Да какiе они старики! Они такiе-же долговечныя какъ смолистые сосны, они ещё сильныя, какъ медведи -- вонъ, гружёная лодка, какъ пёрышко въ ихъ рукахъ!.. Да хоть-бы разъ изъ нихъ кто-то усталъ!..
Рядомъ журчалъ ручей -- и это было мальчику непрiятно. Потому что изъ за него приходилось итти къ сиръ-бараку не напрямикъ, а вокругъ, лишнюю версту. Хотя сиръ-баракъ -- тутъ, рядомъ, рукой подать. Но вдоль ручья не пройдёшь -- тамъ чаща, тамъ поваленныя деревья лежатъ одно на другомъ. И приходится итти сначала вдоль берега, потомъ по едва заметной тропинке къ крутому подъёму, къ необъятной горе въ лесу, и потомъ съ этой-же горы спускаться по другой стороне къ дому. А подъёмы, а спуски -- какъ въ ущельяхъ! Кругомъ -- кусты, и Богъ знаетъ, кто можетъ оттуда выскочить...
Мальчикъ представилъ, что старики вдругъ исчезли -- и онъ остался одинъ, и ему надо итти домой одному. Вотъ онъ крадётся вдоль речки, оглядываясь, потомъ переходитъ ручей, въ которомъ громко дрожитъ страшно холодная вода, и ея зябкiе пальцы вечно ждутъ его... Вотъ онъ находитъ примету -- валяется колесо, отъ него отходитъ едва заметная тропинка, которую потеряешь -- и пропалъ... И вотъ въ темноте встаётъ впереди склонъ, и путь идётъ вверхъ, а по бокамъ его зажимаетъ обрывистая земля, на которой чьи-то свежiе следы... А сверху -- склонились руки кустовъ, нагруженныя снегомъ. И вотъ онъ...
Одинъ изъ стариковъ, Волшебный Тошъ, обернулся и подмигнулъ ему, похлопавъ ладонью по деревянному сиденью лодки, предназначенному на завтра для мальчика.
Другой, Олёксанъ, тоже разогнулся и удовлетворённо крякнулъ. Но мальчикъ, испугавшись своихъ грёзъ, смотрелъ на нихъ недовольно. -- Веселятся!.. А ведь могутъ вдругъ исчезнуть!.. И даже не знаютъ объ этомъ! Даже не думаютъ!..
Пока старики взбирались на берегъ и чистили сапоги отъ налипшей прибрежной грязи, мальчикъ неподвижно смотрелъ, какъ холодная вода, огибая лодку, уноситъ плёнку смолы, источаемую досками, подбираясь всё ближе и ближе къ бортамъ.
-- Ну, пойдёмъ, -- позвалъ мальчика Олёксанъ, тронувъ за плечо.
Они пошли другъ за другомъ, впереди Олёксанъ, за нимъ мальчикъ, и позади Волшебный Тошъ. Сначала вдоль берега, потомъ, нащупавъ подъ снегомъ колесо, отъ него по тропинке къ склону, и -- вверхъ по ущелью.
Не дойдя до высшей точки, Олёксанъ обернулся и кивнулъ на полузасыпанный чёрный пенёкъ, лежавшiй на обочине: -- Вонъ!
Это вчера медведь-шутникъ подкрался сзади къ Олёксану, бросилъ въ него этотъ пенёкъ, и -- прыгъ въ кусты! И тихо-тихо затаился тамъ...
Волшебный Тошъ тонко засмеялся: -- И-хи-хи-хи-хи... -- и подтолкнулъ пень сапогомъ. А мальчикъ поёжился. Да, ещё этотъ медведь! Изъ за него ведь тоже одинъ день потеряли!..
Тогда, въ потерянный день, наловивъ целую банку живцовъ, они съ Волшебнымъ Тошкомъ спустились къ реке, а банку оставили наверху, на берегу. Поднимаются -- охъ! -- живцы ужъ еле прыгаютъ по траве, а банка, железная банка -- разодрана за края, какъ будто кто-то хотелъ сыграть на ней, какъ на гармошке... Кто? Кто-то очень сильный... Тотъ, кто кидается пеньками сзади, а какъ наступитъ ночь, приходитъ и ложится за сиръ-баракомъ на колодецъ, и лежитъ тамъ всю ночь... Поэтому ночью никто выйти не смеетъ -- ни Олёксанъ, ни Волшебный Тошъ...
Вспомнивъ про медведя, старики шли до дома посмеиваясь, а мальчикъ наоборотъ -- замiрая отъ страха.
Дома онъ сразу-же взобрался на полати и свернулся тамъ замёрзшимъ зверькомъ, а ужъ старики растопили печь, поставили самоваръ и вышли во дворъ -- увязывать на телегу бочки съ живицей. Завтра Олёксанъ повезётъ последнюю живицу въ сиръ-заводъ, а мальчикъ и Волшебный Тошъ поплывутъ на двухъ лодкахъ внизъ по реке, къ пастухамъ, а затемъ на ихъ лошадяхъ свезутъ грузъ въ деревню.
Мальчикъ укрылся полушубкомъ съ головою и сталъ представлять въ темноте, какъ поплывётъ завтра въ лодке, впервые -- одинъ... И вотъ -- лодка ударяется объ камни и даётъ течь... И вотъ -- падаетъ одно изъ висящихъ надъ водою деревьевъ, перегораживая реку и придавливая его ко дну... И вотъ -- онъ выходитъ на берегъ, и изъ кустовъ выскакиваетъ волкъ и хватаетъ его за шею, и взваливаетъ на спину... И вотъ -- никто не слышитъ...
Не надо плыть, не надо... Не надо плыть одному... -- ищетъ онъ выходъ въ темноте, подъ шубой, боясь, что откинешь ея -- и проникнетъ безжалостный светъ -- и придётъ вечеръ, и ночь, и утро -- и придётся плыть.
Онъ лежалъ очень долго -- ужъ много разъ кто-то входилъ и выходилъ, шуршалъ, стучалъ; наконецъ, вошли оба старика и сели за столъ, стали разливать чай. Внутри самовара что-то чуть-чуть поскрипывало, какъ будто тёрлись о медную стенку всплывающiе пузырьки кипятка; за окномъ то одна ель, то другая отбрасывала белую ненужную тяжесть: ппъ-пухъ-ххъ...; и иногда сыпалась сквозь щель въ потолке тонкая струйка песка; и редко вздыхали старики.
Наконецъ, Волшебный Тошъ, поднеся чашку ко рту, вместо того, чтобы отхлебнуть, негромко произнёсъ, еле-еле отклоняя дымящiйся, льнущiй къ бороде паръ:
-- А вотъ какъ Царь?..
Когда былъ живъ дедъ мальчика, которому Волшебный Тошъ и Олёксанъ приходились братьями, то Волшебный Тошъ такъ-же спрашивалъ его:
-- А что, Буду Василь... А вотъ какъ женщины?..
Спрашивалъ -- и подсмеивался, какъ позвякивающiй колоколецъ. А дедъ ужъ, помолчавъ, какъ-бы долго раскачиваясь, бухалъ вдругъ, какъ Царь-колоколъ, просто и твёрдо:
-- Что жъ... Ищи, Волшебный Тошъ, душевной любви... Потомъ -- свободной жизни... А потомъ -- покоя душевнаго... Тутъ и помирать придётъ время...
И Волшебный Тошъ хихикалъ, да смотрелъ на деда, съ любовью и смехомъ, какъ пономарь на попа. А дедъ -- на славу поразмысливъ надъ простымъ ответомъ, вздыхалъ, будто после тяжкой работы.
Мальчикъ, хотя дедъ и умеръ за два года до его рожденiя, всё это отчётливо представлялъ, подслушивая иногда, какъ вспоминаетъ его речи Волшебный Тошъ: "А я его спрашиваю... А вотъ, Василь, какъ насчётъ бабъ?.. А онъ мне отвечаетъ: что жъ... Ищи то-то и то-то... И-хи-хи..."
И сейчасъ мальчикъ ждалъ, что Олёксанъ, какъ старшiй, такъ-же загудитъ, отвечая: "Что жъ, Царь..."
Но Олёксанъ что-то молчалъ -- мальчикъ, лёжа подъ своей шубой, прiоткрылъ щель для воздуха, и виделъ лишь его лицо, закрытые глаза, неподвижныя губы -- будто онъ спалъ сидя, а можетъ думалъ, крепко разсевшись на лавке, какъ большая картофелина въ земле.
Мальчикъ, какъ былъ, вместе съ шубою, подползъ къ стене, такъ что въ щель былъ виденъ только срезъ бревна, и сталъ считать годовые линiи, сбиваясь, начиная вновь, разсеянно слушая, какъ Волшебный Тошъ снова, мелкими позвякиванiями, тихо зачастилъ, прихлёбывая изъ чашки, -- наполовину непонятное, такъ что приходилось додумывать:
-- Вотъ... Вернёмся домой... Что мне делать?.. Кто-то-же долженъ хозяйство вести, по справедливости... Вотъ и выбирай, какъ жить...
Кого хотелъ выбирать Волшебный Тошъ? Мальчикъ не зналъ...
... И вотъ бегаетъ Тошъ по деревне, хлопочетъ, что-то ищетъ: везде его бородка мелькаетъ -- въ церкви, въ хлеву, всехъ собралъ на поле: девчонокъ, бабъ, лошадей... Кто будетъ изъ нихъ "вешти" -- шепелявитъ такъ, что не поймёшь -- "везти" или "вести"? Все стоятъ, мёрзнутъ, ёжатся, а онъ, какъ всегда, шебуршится, бегаетъ, всё выбрать никакъ не можетъ: охъ-хо-хо, не поспеваемъ... Выбираютъ-то все по очереди, а его-то очередь сейчасъ кончится. И тогда опять хозяйство на зиму безъ нея -- безъ какой-то силы, безъ власти, безъ хозяйки, безъ справедливости...
Вотъ-бы отецъ не забралъ въ городъ на зиму -- вздохнулъ мальчикъ -- хоть-бы посмотреть... Я-бы выбралъ... Они не знаютъ, какой я сильный, -- и повёлъ палецъ вверхъ по отполированнымъ и потемневшимъ за векъ стёсаннымъ изнутри избы брёвнамъ. Они все были будто изъ тончайшихъ годовыхъ линiй-струнъ, которые иногда такъ сгущались, что конецъ тонкаго ногтя зажималъ целый многозвучный аккордъ, который по неосторожности можно было перепрыгнуть вразъ.
-- Сто тридцать семь... Сто тридцать восемь... Сто тридцать девять...
-- Ты ведь не поймешь, Олёксанъ, какъ и съ Василёмъ-то, въ прежнiя времена... -- видимо волновался Волшебный Тошъ. Ахъ, это онъ, наверное, за брата, за его очередь -- кому она достанется. А дедъ-то, конечно не ходилъ: у него и бабушка была, и конь... Чего ему ещё?
Олёксанъ, видимо, кивнулъ: нетъ, не пойду, забирай мою очередь -- а Волшебный Тошъ-то такъ и зналъ, егоза:
-- Ну да, знаю я... Какъ и онъ, тоже скажешь -- нечего выбирать, да и нечемъ... Понимай, какъ хочешь...
Олёксанъ, видать, и тутъ кивнулъ: -- Нечего... И нечемъ...
Да и Волшебный Тошъ сразу продолжилъ, зная наперёдъ ответъ: -- Ну вотъ скажи мне -- какъ это нечемъ? Что за загадки... Голова-то на что?.. Тело?.. Да вотъ. Рукой показать! Просто взять и выбрать -- нечемъ! Охъ, народъ тёмный... Охъ, жуки...
И точно -- какъ это нечемъ Олёксану выбирать? Ну, можетъ всё оттого, что у деда руки не было -- такъ у Олёксана обе есть, или у деда нога правая тожъ отнята была -- такъ ведь у Олёксана всё на месте... Можетъ, изъ за бороды?.. Можетъ -- у деда бороды не было, и у Олёксана нетъ... А у Тоша есть. И поэтому онъ -- Волшебный Тошъ! Въ ней какая-то сила у него, въ бороде. Чародейская, звериная!..
-- А я помню случай, какъ Буду Василь мне говорилъ про то-же самое... -- совсемъ ужъ въ чашку зашепталъ Волшебный Тошъ, такъ что выходило гулко и необычно. -- Я ему: "Да какъ-же нетъ! Вотъ ты -- есть... Не путай ужъ про себя-то... Скажи: я есть! Азъ-то есмь! Или какъ?", а онъ мне черезъ день отвечаетъ, строго такъ, ухъ! -- "Тело -- есть, правда твоя, Борода... А вотъ и Богъ есть. Его суть и правда, и судъ, и справедливость, Его и выборъ. Какъ-же я, мелкiй жукъ, выберу что-то самъ. Тело-то ухватитъ Его правду, да потянетъ, да утащитъ въ себя!" -- тутъ Василiй какъ хватанётъ рукою что-то невидимое, да какъ вложитъ себе въ грудь, да съ силою-то какою, Царствiе Небесное!.. И гляжу я -- чистый онъ паучина...
Волшебный Тошъ, видно, перекрестился, и продолжилъ темъ-же чародейскимъ голосомъ:
-- А онъ тянетъ меня къ себе, пальчикомъ, какъ муху, и приговариваетъ: "И вотъ получается: я думаю, я знаю -- что хорошо, а что плохо... Кто хорошъ, кто плохъ... Обрёлъ, укралъ справедливость, ну и вотъ -- выбираю... А потомъ и забылъ, что не моё, что укралъ... Такъ?" Охъ, страхъ! Ххохъ-ххохъ, испугалъ онъ меня! А потомъ сплюнулъ онъ эту дрянь черезъ плечо, и смотрю -- рука-то опять повисла, не тянетъ ужъ за жилы... И откуда жъ силы-то были -- ведь рука-то безъ кости у него была, а чуть не утянулъ, чуть не оплёлъ паутиной... У-у-ухъ, бродяга! А онъ смеётся: верь или люби, а не выбирай, иначе силъ не хватитъ...
"А можетъ они просто болтаютъ?" -- подумалъ сквозь сонъ мальчикъ, уставъ отсчитывать слипающiеся полоски, пройдя ужъ пальцемъ почти до сердцевины. Всё лето молчали -- дело было! А вотъ поспели сегодня чуть раньше -- можно и поболтать. Охъ, такъ всё проболтаютъ... Завтра плыть! Жизнь уходитъ, а они...
Онъ закрылъ глаза, и представилъ Волшебнаго Тошка и Олёксана, обычныхъ, какъ они запомнились, съ тоской въ сердце. Какъ будто они вотъ-вотъ преставятся. Всё было больно вспомнить: выщербленныя зубы, почерневшiя руки, старую одежду, даже хилую бородку Волшебнаго Тоша...
Вотъ, прожили, ничего-то у нихъ нетъ, ничего-то имъ и не нужно, ничего не боятся -- выберешь, не выберешь, будетъ у тебя что-то, не будетъ... -- онъ вновь открылъ глаза и на мигъ перевёлъ щель шубы на стариковъ, чтобы пожалеть ихъ, а потомъ такъ, чтобы былъ виденъ только образъ, висящiй въ углу, надъ ихъ склонёнными главами. Боясь завтра плыть, онъ сталъ читать сначала подъ шубою "Отче нашъ", но потомъ передумалъ -- вроде не подходитъ -- и спрятался совсемъ. Наконецъ, надумавъ дело, на мигъ выставилъ изъ шубы лицо, какъ кукушка изъ ходиковъ, быстро прошепталъ: "Продли мне жизнь" -- трижды, и опять глубоко спрятался.
-- А ведь за нихъ тоже надо. Пусть болтаютъ... Я за Олёксана сначала, а потомъ и вместо Волшебнаго Тошка... -- онъ выпятилъ подбородокъ и грозно, какъ Олёксанъ, прошепталъ, закрывая лицо, кроме рта, чтобъ не узнали: "Продли мне жизнь, продли мне жизнь, продли мне жизнь..." Потомъ, напротивъ, открывъ только хитрые маленькiе глазки, сощурившись, пропищалъ: "Продли мне жизнь... Это я, Волшебный Тошъ, продли мне жизнь..."
-- Вотъ, я думаю, зналъ онъ что-то... А сказать не решался... Ажъ до того, что языкъ-бы себе отрезалъ, только-бы не сказать... -- тихо вспоминалъ Волшебный Тошъ, такъ ужъ сжавшись, что ни мальчикъ, ни тотъ, къ кому онъ обращался, его настоящаго и не увидели бъ. -- А вотъ когда простылъ, въ бреду-то проболтался... Я ему пить несу, а онъ меня зовётъ: "Ошъ, говоритъ, братецъ... Ошъ, где ты?.." А я слышу: Тошъ, борода, братецъ... "А ужъ когда подошёлъ, то разобралъ кого онъ зовётъ... Медведя! А самъ ужъ говорю:"это я, я, Волшебный Тошъ..." А онъ-то слышитъ --"я это, я, Волшебный Ошъ..." Да и зашепталъ мне... -- "Вотъ! Слышу! Хоть ты и медведь, и говорить-то не умеешь -- а ведь слышу вотъ тебя... Слушай... Слово было Богъ, Миша... И Слово было у Бога... А потомъ и люди отъ Него научились говорить... И говорили они свободно и правильно, пока не соблазнились... А какъ соблазнились, такъ и первое-же пустое слово слетело съ языка, новое, другое... Потомъ были пророки и не-пророки... И всё сбилось въ одинъ родъ... Не-пророки къ пророкамъ... Все заговорили разомъ -- одни, пророки, теми-же словами, что были раньше, другiе -- отъ новаго, пустаго слова, которое ужъ и забыли и какое оно было, вспомнить уже не могутъ... Да только пророки-то говорили не отъ себя, Духомъ отъ Слова, да и не только говорили, а дело делали. Пророкъ скажетъ, да это не всё, Миша. Да пойдётъ къ царю, можетъ, да царя обманетъ, да и это не всё. И денегъ достанетъ, да не остановится, Миша, да пойдётъ въ Iерусалимъ, да тамъ скажетъ, такъ что все поймутъ, да станутъ стену ставить, и онъ будетъ тамъ, и все будутъ радоваться, да это ещё не всё, онъ ещё потомъ скажетъ объ этой радости, откуда она -- отъ какаго Слова. И что отъ начала до конца только одно Слово и было. Да только мало кто слышитъ, а много кто говоритъ отъ себя, отъ своего языка и тела... Ведь то, другое, не Слово, а словечко, словцо -- осталось... И Онъ можетъ вернётся, когда найдутъ его -- то, первое, которое сказано после Адама и Евы... А до той поры пророкамъ отъ Него трудно придётся... А вспомнить, такъ, можетъ, всё ещё и вернётся, какъ было, пока не соблазнились. Сидитъ ведь оно где-то въ насъ, Миша, въ людяхъ, и пока мы не найдёмъ съ тобой его -- то, первое, чужое, -- какимъ пророкамъ верить? Можетъ намъ и дано отыскать его? Какъ думаешь, Миша?.. Того, что ты не знаешь, а я знаю... Послушай, Миша, давай начнёмъ съ поэтовъ. Вотъ они-то, можетъ, ради рифмы куда и вставили его?.. Вотъ, Пушкинъ, говорятъ, былъ пророкъ... Послушай, каковъ онъ былъ пророкъ... Стихи-то намъ оставилъ, но какъ сиротъ безпризорныхъ, -- чтобъ ему дело-то самому-бы доделать?.."
"А это дерево было раньше Пушкина," -- удивился мальчикъ, сложивъ приблизительно вековой возрастъ дома и полуторавековой -- сосны. И протянулъ руку, и погладилъ ея, ужъ нагревшуюся за долгiй вечеръ. Линiи были неразборчивые, какъ въ учебнике страницы мелкимъ шрифтомъ... И страницы такiе-же жёлтые...
-- И сталъ онъ тутъ стихи читать... А мне -- страшно... Не выдержалъ я... Это я ведь его спрашивалъ годъ назадъ: "А вотъ какъ, Василёкъ, положимъ, Пушкинъ?.." Годъ назадъ! И ведь не забылъ! А я-то ещё хотелъ его спросить: "А вотъ какъ антихристъ?.." Испугался я тутъ страшно, подхватился -- и наутёкъ... И чашка изъ рукъ вывалилась, разбилъ я чашку...
Волшебный Тошъ дрожалъ всемъ теломъ, слышно было, какъ онъ плескалъ изъ чашки чай, давно остывшiй. Олёксанъ всё молчалъ, не шевелился -- то-ли спалъ, то-ли прислушивался къ чему-то.
Мальчикъ, освободившись отъ ненужной шубы, всё гладилъ тёплую грубо струганую стенку, и тоже прислушивался. И вдругъ явственно различилъ за стеной какую-то приближающуюся силу. Въ безветренной вечерней тишине что-то надвигалось... Раздался далекiй, еле уловимый трескъ -- и всё ближе и ближе -- съ той стороны дома, где бралъ начало ручей, -- да, будто нечто плеснулось, и захрустелъ тонкiй лёдъ...
Сила приблизилась и стала за домомъ.
Олёксанъ неожиданно пробормоталъ, не открывая глазъ:
-- Что жъ!.. Антихристъ уже приходилъ... Ты самъ знаешь... Что жъ!..
Онъ открылъ глаза и кивнулъ, улыбнувшись, Волшебному Тошку, на ту стену дома, за которой остановилась сила. Онъ поднялъ палецъ -- въ знакъ, что придумалъ кое-что, тихо всталъ, и такъ, съ поднятымъ пальцемъ, подошёлъ къ печи, взялъ две кочерги, сунулъ одну Волшебному Тошку и поманилъ его за собой, чтобы тотъ неслышно следовалъ за нимъ.
Они тихо отворили дверь и вышли -- Олёксанъ твёрдый и уверенный, а Волшебный Тошъ всё ещё испуганный. Стараясь не скрипеть снегомъ, братья подошли къ стоявшей рядомъ съ домомъ сосне / "моя ровесница" -- называлъ ея Волшебный Тошъ/. Они встали съ разныхъ сторонъ отъ нея, и -- одновременно со всей силы ударили по стволу!
"Ровесница" отъ удара вздрогнула, задрожала страшной дрожью, загудела, какъ огромный колоколъ, такъ, что съ крыши и съ соседнихъ деревьевъ сошёлъ снегъ...
Олёксанъ осторожно прокрался вдоль стены и заглянулъ за уголъ -- сила исчезла... Онъ позвалъ Волшебнаго Тошка, и они, осмотревъ тамъ что-то, съ ногъ до головы обсыпанныя снегомъ, который тутъ-же таялъ, вернулись въ жаркiй домъ, какъ пьяныя -- еле держась на ногахъ отъ неудержимаго смеха. Олёксанъ хохоталъ ровно, отъ души, а Волшебный Тошъ тонко, съ причитанiями: -- Ой, не могу... Йехъ-хей-хей... Мелкимъ пунктиромъ!.. Мелкимъ пунктиромъ! -- отмечая рукой въ воздухе, какъ мчался медведь и какъ со страху позорно усеивалъ путь... -- мелкимъ пунктиромъ! Хаха-хха-хххъ...
Мальчикъ поначалу испугался вернувшихся шумныхъ и обснеженныхъ стариковъ, раскрасневшихся и прекрасныхъ, потомъ тоже разсмеялся надъ хохотавшимъ до изнеможенiя Волшебнымъ Тошкомъ, но тотчасъ переставъ смеяться, быстро спрыгнулъ съ полатей и выбежалъ вонъ.
Ведь это былъ онъ -- тотъ, кто узналъ ответъ, тотъ, кто ждалъ и стерёгъ, чтобъ сказать, прорычать его, то единственное слово...
Онъ подбежалъ къ стене леса и позвалъ: Деда-а-а...
Лесъ ответилъ только падающимъ съ деревьевъ снегомъ: ...ахъ!
Подъ защитою
Разсказъ
Блаженни безпечныя...
Мальчикъ старался не проснуться отъ холода. Сначала сталъ подмерзать кончикъ носа и коленки -- это поднялся Олёксанъ, чтобы растопить печь, а затемъ и спина -- это вскочилъ Волшебный Тошъ, кое-какъ наваливъ на мальчика шубы и оставивъ невидимыя щели, сквозь которые холодъ будто пробирался и дёргалъ сзади за одежду. Мальчикъ всё более сжимался и сквозь полудрёму ждалъ, когда ослабнетъ холодъ и протечётъ по темъ-же щёлкамъ запахъ любимыхъ пятничныхъ лепёшекъ изъ картофеля -- особыхъ и заговорённыхъ. Такъ обычно завлекалъ и выманивалъ его съ полатей Волшебный Тошъ, всё ещё полагая, что мальчикъ только потому и спускается каждое утро -- полакомиться, какъ маленькiй.
Но сквозь ущелья и пещеры смятыхъ шубъ то тутъ, то тамъ проникали только тревожныя зябкiе пальцы холода -- значитъ, Олёксанъ печь не растопилъ, значитъ, Волшебный Тошъ лепёшекъ не испёкъ, значитъ -- правда, придётся сегодня плыть... Мальчикъ свернулся въ клубокъ и постарался не шевелиться, чтобъ сквозь присмiревшiя запахи всё жъ уловить тотъ, обнадёживающiй, особый и заговорённый...
Въ домъ кто-то вошёлъ, что-то звякнуло, вроде кочерги или печной заслонки, но затемъ этотъ кто-то взобрался на полати, нащупалъ мальчика черезъ шубы и легонько потрясъ: -- Пора вставать, золотой... Пора вставать...
Мальчикъ закрылъ глаза и недовольно буркнулъ, будто-бы сквозь глубокiй сонъ. Но Волшебный Тошъ, это былъ онъ -- опять настойчиво тронулъ за плечо. Мальчикъ резко, съ недовольствомъ, дёрнулся, заворчавъ что-то обиженное, уткнулся въ подушку.
-- Вставай... Вставаааай... Смола-то ведь хитрая -- ждать не будетъ...
Мальчикъ опять недовольно толкнулъ руку -- всё эта смола, надоела ужъ до смерти.
-- Вставай, вставай, а не то убежитъ... Не будетъ тебя ждать-то... Самая-то огромная... Твоя-то...
Да Богъ съ нею, со смолой... Пусть бежитъ куда хочетъ... Это жъ смола, куда ей бежать... Аааа, да это онъ про щукъ говоритъ! Огромная... Прямо какъ маленькому... Ещё скажи, что сегодня-то ужъ точно на мою попадётся...
-- Сегодня на твою точно попадётся...
Мальчикъ, сохраняя какъ можно более недовольный видъ, попытался сесть, но не смогъ рывкомъ одолеть все шубы, и Волшебный Тошъ тутъ-же ласково поддержалъ его за затылокъ, разгребая спутавшiеся рукава и полы. -- Вотъ, ангелъ... Проснулся... А дедулька чаю ужъ накипятилъ... Что, попьёмъ и въ дорогу, а?
Онъ бережно снялъ ещё мягкаго и податливаго мальчика съ полатей, опустилъ его ногами сразу въ валенки, накинулъ пальто и повёлъ на дворъ, придерживая за руку.
На заднемъ дворе, среди пораскиданнаго въ стороны снега догоралъ маленькiй костёръ, надъ которымъ виселъ котелокъ съ чаемъ.
Мальчикъ приселъ къ костру -- погреть остывающiе ладони, затемъ принялъ горячую кружку и долго ждалъ, когда можно будетъ отхлебнуть. Волшебный Тошъ быстро куда-то сбегалъ, вернулся съ ворохомъ шубъ и сталъ связывать ихъ, покряхтывая и ласково подмигивая. Мальчикъ вздохнулъ, махомъ выпилъ весь чай, налилъ себе ещё, поставилъ кружку рядомъ, у костра, и принялся за холодныя вчерашнiя лепёшки, лежавшiя тутъ-же ворохомъ на колоде, около дорожнаго мешочка для сахара и травъ на заварку.
Волшебный Тошъ несколько разъ всё обежалъ, обследовалъ, прикрылъ, вернулся къ костру и съ маху плюхнулся на шубы. -- Ну, присядемъ на дорожку...
Мальчикъ чуть прислонился къ колоде, смотря на вовсю разгоревшiйся костёръ.
-- Ну... Попилъ? Поелъ? Можетъ ещё? Нетъ? Ну тогда съ Богомъ... -- Волшебный Тошъ перекрестился и началъ ужъ вставать съ мягкаго сиденiя, какъ мальчикъ спросилъ: -- Олёксанъ уже уехалъ?
Волшебный Тошъ кивнулъ -- да, и опять сталъ выбираться изъ мягкой меховой трясины.
Мальчикъ подумалъ вслухъ: -- Надо было, наверное, съ нимъ поехать...
Волшебный Тошъ, такъ всё ещё и не выбравшись съ проваливающагося ложа, весело копошился: -- Да зачемъ-же съ нимъ! Сейчасъ вотъ шубъ тебе накидаемъ -- сядешь и поплывешь, какъ Царь! Хочешь -- спи, хочешь -- лежи...
Мальчикъ недовольно хмыкнулъ: -- Спи... Всё равно холодно... Не поспишь.
Волшебный Тошъ пропустилъ это холодное замечанье, и бодро предложилъ: -- Ну что, можетъ ещё чайку?! Сегодня оставлять некому...
Мальчикъ сурово помоталъ головой, подошёлъ къ костру и вылилъ чай изъ кружки на угли. Волшебный Тошъ кой-какъ выпростался изъ мягкихъ, какъ болотное покрывало, шубъ, и, пока онъ сбивалъ ихъ вновь въ кучу, мальчикъ сталъ вытаскивать изъ костра заострённыя горячiе головешки и решительно втыкать ихъ въ снегъ. Потомъ остановился и спросилъ: -- Ты молитву на дорогу прочиталъ?
Волшебный Тошъ ласково обернулся: -- А какъ-же! Всё по чину, какъ надо...
Мальчикъ вновь строго спросилъ, глядя старику въ спину. -- Ты думаешь, Онъ услышитъ? Онъ-же далеко... -- и принялся за костёръ.
Волшебный Тошъ, покончивъ съ шубами, подскочилъ къ мальчику и сталъ делать то-же самое, хватая руками самыя горячiе головешки и приговаривая: -- Да конечно услышитъ! Онъ ведь не далеко -- Онъ тутъ вотъ, у тебя за плечикомъ, всё время...
-- Какъ это? -- мальчикъ остановился. -- Онъ-же на небесахъ!..
-- А такъ! Не-из-ре-чен-но... Молча то есть, таинственно! Ведь небеса-то где начинаются, а? Вотъ тутъ, -- и онъ похлопалъ себя по плечу. -- Тутъ у Него и место!.. Чтобъ смотреть за порядкомъ. Ему-же интересно -- что это Онъ сотворилъ, надо-же всё осмотреть чтобъ всё было правильно... Вотъ Онъ смотритъ, и радуется мiру потихоньку!.. Где кто траву коситъ, или въ городе кто урокъ не выучилъ, или вотъ солнце выглянетъ -- вотъ Онъ и глядитъ, кто какъ живётъ. Если дети въ прятки играютъ, такъ и Онъ съ ними -- играетъ, а что? Въ комъ ещё резвиться... А во мне, къ примеру -- рыбу ловитъ или смолу собираетъ, да и болтать со мной тоже приходится...
Мальчикъ недоверчиво слушалъ, оставивъ Волшебному Тошку довершать расправу надъ костромъ. Потомъ осторожно спросилъ: -- И въ медведе? И въ зверяхъ тоже Онъ сидитъ? И въ волке?
-- А вотъ этого не знаю... Незаметно, можетъ быть... А какъ это увидишь? Они ведь не понимаютъ кой-чего... Можетъ, они и видятъ за спиной, да только не знаютъ кто это тамъ таковъ -- и не скажутъ никакъ! Да что звери, они -- глупые слишкомъ, что Ему съ ними делать?.. А вотъ съ людьми -- такъ всё и есть...
-- Да какъ-же Онъ тогда защититъ, если Онъ такой! И зачемъ Ему молиться, если Онъ и такъ здесь? Пусть тогда всё такъ и будетъ! Если волкъ или медведь нападутъ, какъ-же Онъ защититъ и спасётъ! Невидимый-то! Безъ рукъ! Слабый... -- мальчикъ стоялъ надъ склонившимся Волшебнымъ Тошкомъ и спрашивалъ, наблюдая, какъ тотъ спокойно отбрасываетъ по одному мелкiе угольки и шепчетъ въ ответъ:
-- Ну что ты говоришь, ангелъ... Какой-же Онъ невидимый... Какой-же Онъ слабый... То, что на иконе -- это то, что сзади у тебя и есть, за спиной... Только правильно надо на себя поглядеть, не какъ въ зеркале, а по простому, и вотъ тутъ за плечикомъ-то у тебя и будетъ видно... -- Волшебный Тошъ всталъ и взялъ его за плечо.
Но мальчикъ неодобрительно дёрнулся и сказалъ: -- Такъ защититъ Онъ или нетъ? Отъ медведя? Отъ волка? Отъ воды? Холода?
-- А ты, ангелъ, у Него спрашивай!.. Мы ведь для Него -- тоже всегда рядомъ, тоже какъ-бы защитники... Не грешимъ, значитъ -- Его и защищаемъ. Наши грехи-то, можетъ, Ему, какъ намъ -- волки и медведи! Вотъ можемъ мы Его защитить или нетъ? И Онъ насъ точно такъ-же -- можетъ. А если не можемъ -- то и Онъ поди не можетъ...
Волшебный Тошъ закидалъ кострище снегомъ, вылилъ остатки чая изъ котелка, затемъ сложилъ въ него кружку, лепёшки, травы и протянулъ мальчику -- Ладно, ангелъ, идёмъ... Пора ужъ...
Мальчикъ помоталъ головой: -- Нетъ.
Волшебный Тошъ усмехнулся и погладилъ его по затылку: -- Да не бойся, ангелъ... Дедулька болтаетъ глупости-то... Не слушай!.. А вотъ мы потихонечку поплывёмъ, да будемъ чемъ-нибудь постукивать... Да полегонечку попугивать ихъ, волковъ-то... Они-же ещё больше насъ боятся -- звери-то сплошь трусы... Вотъ такъ и доплывёмъ, а? И ничего намъ больше не надо, а? -- и далъ мальчику котелокъ, а самъ взвалилъ за спину шубы, ожидая мальчика. Тотъ, сильно сжавъ губы, вздохнулъ, взялъ ещё снегу, накидалъ на шипящiе, опять протаявшiя угли, затемъ съ силой растопталъ ихъ, постоялъ и пошёлъ вперёдъ, погромыхивая котелкомъ, а за нимъ засеменилъ и Волшебный Тошъ съ грузомъ одежды.
За ночь речка изменилась, будто сжалась отъ холода -- по ней уже сплошнымъ потокомъ плылъ накрошенный мокрый снегъ со льдомъ, словно по озябшей руке проступили мурашки. Лодки за ночь вмёрзли въ тонкiй лёдъ, какъ будто влипли въ сладкую плёнку на дне остывшаго переслащённаго чая. Мальчикъ вспрыгнулъ въ свою лодку и сталъ решительно ея раскачивать, круша этотъ ненастоящiй лёдъ, который разламывался на куски со слабымъ стономъ и скрипомъ и тутъ-же старался заплеснуться подальше отъ бешенаго борта лодки на края целаго льда, сникая тамъ и почти исчезая отъ воды, делающей его безцветнымъ и униженно слабымъ.
Волшебный Тошъ повторилъ то-же за мальчикомъ, затемъ, собираясь обустроить потеплее мальчику лодку, притянулся къ ней за бортъ, окончательно разрушивъ ледяной строй, и сталъ переваливать и разворачивать шубы одну за другой, но мальчикъ остановилъ его на половине. -- Хватитъ. Всё, больше не надо...
Волшебный Тошъ воскликнулъ было: -- Да ведь замёрзнешь... -- но мальчикъ холодно его оборвалъ: -- Нетъ. Поплыли скорее...
-- Ладно, ладно, ангелъ, не сердись... -- Волшебный Тошъ обстоятельно утеплилъ и своё сиденье, быстро соскочилъ на берегъ, отмоталъ верёвки, первой оттолкнулъ мальчикову лодку, затемъ свою и вспрыгнулъ на корму, весело прикрикивая: -- Ну, поехали!.. А? Ну что жъ! Опъ-ля!.. Вперёдъ, а?
Сначала они пробовали плыть бортъ о бортъ, но у Волшебнаго Тошка не получалось грести со своей стороны вровень съ мальчикомъ, который очень аккуратно поднималъ весло, нёсъ его вперёдъ, опускалъ, волнуясь и вздрагивая, когда лодки начинали поворачивать въ его сторону. Отчаявшись въ такой гребле, постоянно горячившiйся Волшебный Тошъ привязалъ мальчикову лодку къ корме своей и сталъ быстро грести, съ шумомъ разбрызгивая воду и снегъ во все стороны. Мальчикъ всё ещё не оставлялъ весло и такъ-же правильно загребалъ то съ одной стороны, то съ другой, но, правда, теперь безъ особаго толка...
И это продлилось недолго -- какъ только доплыли до места, откуда начинались снасти на щукъ, -- пришлось отвязываться, чтобы не мешать Волшебному Тошку, который всё такъ-же что-то горячо приговаривая, подплылъ потихонечку къ снасти, привязанной къ ветке склонившейся къ воде. Мальчикъ, подгребая какъ можно тише, чтобы не спугнуть рыбу -- присталъ къ кусту на противуположномъ берегу, ухватился обеими руками за ветку, чтобъ не утянуло теченьемъ, и сталъ наблюдать за Волшебнымъ Тошкомъ, который долго обкалывалъ непрiятный лёдъ вокругъ лески, такъ что мальчикъ не выдержалъ и зашепталъ: -- Ну какъ тамъ? Есть? Это ведь моя? Есть?
Онъ хоть и не вытаскивалъ ещё никогда снасти, но по уговору -- черезъ одну, снасточка и рыба на нихъ считалась -- его, какъ-бы его.
Волшебный Тошъ поддёрнулъ легонько лесочку вверхъ и разочарованно вздохнулъ: -- Неа... Твоей здесь нету... -- и сталъ сматывать лесу на деревянную моталку. Потомъ, не отрываясь, спросилъ мальчика: -- Можетъ, ты вперёдъ поплывёшь пока, а? А я тебя мигомъ догоню... Только плыви да проверяй, и свои и мои -- если что есть, то... ААААА, вотъ она где! -- Волшебный Тошъ привскочилъ на одно колено и что-то сталъ съ силой тянуть. Вода вместе съ крошками льда вдругъ взбурлила, что-то мотнулось, такое-же пятнистое, чёрно-серое, еле видимое, чуть не утянувъ Волшебнаго Тошка подъ лодку за руку. И вдругъ Волшебный Тошъ оперся другой рукой о бортъ и съ силой выдернулъ изъ реки рыбину, которая въ воздухе изогнулась, ударилась о край борта, и, сорвавшись уже съ крючка, будто повисела въ воздухе и -- отскочила обратно въ воду.
Волшебный Тошъ съ мальчикомъ одновременно вскрикнули: -- О-о-о-а-а-а... -- и вскочили на ноги, но Волшебный Тошъ тутъ-же рухнулъ обратно, запустивъ руки въ реку, где ещё стояла ошалевшая рыбина, и чуть не перевернулъ лодку. Только замочившись по плечи спугнувъ прикосновеньемъ щуку, онъ опомнился и селъ на место, наливъ себе ещё и на одежду воды съ рукъ. Наконецъ, очнувшись, онъ сталъ отряхиваться отъ воды, посмотрелъ съ испугомъ на всё ещё стоящаго въ лодке мальчика, виновато улыбнулся ему. -- Только вотъ схватила... Когда вытаскивать уже сталъ... Поперёкъ, наверное, не зацепилась...
-- Что ты! Ну что ты! Ну какъ-же ты! Это-же моя! -- несколько разъ воскликнулъ мальчикъ.
-- Вотъ, смотри!.. Поперёкъ схватила... -- оправдывался Волшебный Тошъ, поднимая повыше уцелевшаго живца и показывая мальчику следы щучьихъ зубовъ, потомъ опустилъ и сталъ самъ разглядывать и -- неожиданно сталъ удаляться отъ мальчика, который отъ слабости давно разжалъ руки, и его лодку потихоньку начало относить внизъ.
Мальчикъ обернулся къ своему берегу и попытался достать какую-нибудь ветку, чуть не задевъ воду, но его понесло мимо. Тогда онъ схватилъ весло и сталъ неловко подгребать резкими нервными движенiями, такъ-же, впрочемъ, безуспешно -- только тянетъ и тянетъ и разворачиваетъ.
Волшебный Тошъ бросилъ свою спутавшуюся снасть и крикнулъ ему вследъ: -- Тамъ ещё много, осторожней проверяй... Ветку-то въ рукахъ не держи, садись на неё. Нагнулъ -- и подъ себя... Или лучше привязывайся. Сначала поворотъ, потомъ яма, за островомъ.
Мальчикъ взялся руками за оба борта лодки и сильно сжалъ пальцы, почти не слушая затихающiе объясненiя, напрягаясь при каждомъ покачиванiи лодки, пытаясь чуть-чуть ея какъ-то повернуть, чтобъ плыть правильно -- носомъ вперёдъ, а не вертеться по реке, тоже очень неправильной, сплошь состоящей изъ однихъ поворотовъ...
Первые несколько снастей онъ пропустилъ, такъ и не сумевъ привязаться какъ следуетъ, чтобъ попасть точно рядомъ съ леской, или забываясь и привставая съ подобранныхъ подъ себя ветокъ, когда надо было дотянуться до мягкой стариковской лесочки, -- река быстро тянула всё дальше и дальше.
Наконецъ, всё сошлось -- верёвка пришлась вровень, мешающiй противный ледокъ разбитъ, леска оказалась въ рукахъ. Мальчикъ осторожно потянулъ ея вверхъ, что-то въ глубине подалось, а потомъ остановилось. Онъ осторожно подержалъ такъ, раздумывая -- отпустить или нетъ, потому что это была какъ разъ не его по порядку снасть, потомъ всё-же потянулъ посильнее -- что-то молча упиралось тамъ, въ глубине, подъ скопившейся у борта ледяной окрошкой. Онъ несколько разъ дёрнулъ вверхъ, что есть силы, -- безуспешно. Тогда онъ бросилъ леску и наклонился надъ водой, раздвинулъ чуть-чуть крошки льда и сталъ разглядывать -- что-же тамъ произошло. Когда глаза привыкли видеть сквозь тень и мешающiе, прыгающiе у лица, льдинки -- то проступило тамъ что-то белое. Осторожно, такъ-же глядя внизъ, онъ взялъ одной рукой леску, второй всё ещё заслоняя место отъ льдинокъ, и потянулъ вверхъ -- белое потянулось, дёрнулъ -- дёрнулось, отпустилъ -- ослабло и вновь замоталось въ струе... Мальчикъ приблизилъ лицо къ самой воде и увиделъ уходящую внизъ леску съ налипшими къ ней нитками старыхъ водорослей, и далеко-далеко внизу мёртвую рыбку, несколько разъ обмотавшую снасточку вокругъ подводной коряги... Онъ разочарованно вздохнулъ и выпустилъ лесу изъ рукъ -- рыбка опять ушла въ глубину. Мальчикъ отвязалъ верёвку и сталъ потихоньку грести, обиженно приговаривая: -- Самъ ничего не знаетъ, а говоритъ! А можетъ быть и въ медведяхъ! А можетъ быть и въ щукахъ! А можетъ и въ живцахъ, а они у насъ безъ толку дохнутъ... Да ещё и щуки срываются... А можетъ и правильно! Пусть такъ они защищаются!..
Онъ взялъ весло поудобнее и сталъ грести спокойно и правильно -- то съ одной стороны, то съ другой, такъ что лодка плыла, какъ по струнке, носомъ вперёдъ. У следующей снасти, своей по порядку, онъ даже не остановился, только, проплывая мимо, хлопнулъ по ветке со снастью, проломивъ съ нею и надоевшiй лёдъ. -- Вотъ такъ! И мы поможемъ!
За поворотомъ оказался какой-то островъ, и надо было решать -- съ какой стороны его обплывать. Мальчика, не решавшегося и опустившаго весло, потянуло къ более мелкой протоке, заваленной по дну брёвнами, которые онъ увиделъ только вблизи, сквозь растянувшуюся на быстромъ теченiи пелену снега и льда. Такъ что еле-еле онъ дотянулъ до другой протоки, загребая что есть силы и плеская въ лодку воду.
Оказавшись, наконецъ, въ безопасномъ рукаве реки, онъ устало вздохнулъ и отложилъ весло, хотя его стало поворачивать кормой вперёдъ, и потихоньку началъ отчёрпывать кружкой изъ лодки воду. Впереди по теченiю, а по положенiю лодки -- сбоку, билась отъ быстрой воды какая-то ветка, прямо надъ серединой протоки, то погружаясь листьями въ воду, то вновь вскидываясь, какъ-бы шлёпая и подгоняя воду вперёдъ. Мальчикъ уже привыкъ къ такимъ машущимъ кустамъ, и, приметивъ его только краемъ глаза, отвернулся. Но потомъ вдругъ вскочилъ -- понялъ, что къ ветке привязана леска, и что отъ неё-то всё и дёргается. Онъ кинулся къ корме и дотянулся до основанiя этой ветки, а затемъ, осторожно перебирая руками по стволу, приблизился къ вершинке, аккуратно пропустилъ ея подъ собой вместе съ охапкой другихъ ветокъ и, сильно дрожа, взялъ въ руки лесочку, чуть помедлилъ и, наконецъ, еле-еле потянулъ ея на себя -- и тамъ, внизу, что-то потянулось и стало плавно тянуть въ ответъ, слегка раскачиваясь въ струе. Мальчикъ по капельке сталъ подтягивать это къ лодке, склонившись внизъ и дрожа всемъ теломъ, пока не показалось нечто прямо подъ нимъ -- чья-то спина въ неясной, бурлящей изъ-подъ края лодки воде и всплывающихъ кувыркающихся осколкахъ льда. Онъ держалъ въ рукахъ леску и смотрелъ внизъ, на смутно угадываемую рыбу, не представляя, что делать дальше. Рыба спокойно потянула въ глубину, и онъ чуть-чуть отпустилъ леску, но потомъ опять притянулъ -- и опять здесь, рядомъ, рукой достать... Тогда онъ протянулъ руку, чтобы накрыть ея сверху, -- рыба неожиданно дёрнулась и вытянула изъ ослабевшей вмигъ руки мальчика изрядный кусокъ лески. Мальчикъ опять подтянулъ ея къ себе, опять поднёсъ руку -- рыба опять мотнулась, видя руку и избегая ея... Тогда онъ опустилъ руку въ воду, а на другую сталъ потихоньку наматывать леску: -- Вотъ такъ... Вотъ такъ... Вотъ такъ...
Рыба была уже рядомъ съ пальцами, и мальчикъ на мигъ замеръ, и затемъ попытался ея схватить -- но она увернулась и сильно дёрнула его въ глубину, за прочно намотанную леской руку. Мальчикъ, испугавшись резко приблизившейся воды, вскочилъ и дёрнулъ что есть силы, крича: -- Нетъ!
Рыбина, будто смазанная чемъ-то жирнымъ, легко выскользнула изъ воды и упала на дно лодки, тутъ-же сорвавшись съ крючка. Мальчикъ бросился на колени, стараясь схватить ея за скользкiй хвостъ, но неожиданно кто-то потянулъ его изъ лодки, очень сильно -- опять за руку съ леской, рывкомъ, туда, за бортъ...
Онъ успелъ схватиться за сиденье и, обернувшись, увиделъ, что его тянетъ та самая ветка, которая прыгала въ воде, теперь ускользнувшая изъ-подъ него. Мальчикъ попытался резко дёрнуть за намотанную на руку леску и подтянуться къ вершинке, но только поранился. Онъ попытался какъ-то развязать леску на вытянутой далеко назадъ руке -- но всё захлестнулось намертво и, глубоко врезавшись, не отпускало. Отъ обиды покатились слёзы, онъ ещё и ещё дёрнулся и закричалъ: -- Дедулька!.. Помоги, дедулька!.. Я боюсь...
По кустамъ прошёлъ шумъ ветра, но никто не отозвался. Когда мальчикъ понялъ, что кричать безполезно, онъ оглянулся назадъ, огляделъ проклятую, сильно тянувшую вперёдъ лодку -- но всё было далеко, не дотянешься. Онъ провёлъ свободной рукой по карманамъ и нащупалъ только холодный крестикъ подъ одеждой и где-то ещё спички для костра. Онъ выудилъ изъ-подъ рубашки крестикъ и горько осмотрелъ его -- нетъ, края нарочно закруглённыя, чтобъ не перерезать ничего, и спряталъ обратно. Затемъ такъ и лёгъ въ корме, съ вытянутой назадъ рукой.
Снегъ, невидимый въ воде, и еле различимыя льдинки -- шуршали, тёрлись о борта лодки, ветеръ утихъ, где-то крикнула птица, рыба на дне лодки пару разъ перевернулась и замерла, и всё стало замирать, будто скованное невидимымъ льдомъ. Мальчикъ успокоился, только иногда ещё пошевеливалъ пойманными, стиснутыми въ горсть пальцами, чтобъ не отморозить.
Такъ продолжалось очень долго, потомъ онъ всё-таки досталъ коробокъ спичекъ, вынулъ одну, уронивъ сразу несколько въ воду, и, придерживая подбородкомъ коробку, зажёгъ и спряталъ въ ладони, потомъ ещё одну, задевъ тутъ-же подвернувшiйся волосокъ, который мгновенно оплавился и скрутился съ непрiятнымъ запахомъ. Мальчикъ улыбнулся, досталъ сразу несколько спичекъ, сложилъ ихъ кое-какъ одну къ одной, чиркнулъ, и, когда зажглось, -- протянулъ къ державшей его леске, которая неожиданно легко оборвалась, и онъ опять чуть не упалъ въ реку. Но какъ-то чудомъ удержался, ткнувшись было уже лицомъ и вытянутыми руками въ своё дикое отъ страха отраженiе, метнувшееся среди плывущихъ холодныхъ комьевъ.
Еле оправившись, онъ селъ на своё место, облегчённо вздохнулъ и не спеша отмоталъ леску съ кисти, а затемъ аккуратно сложилъ обрывокъ подъ сиденьемъ. Потомъ подался вперёдъ, взялъ присмiревшую рыбу, разсмотрелъ ея и такъ-же аккуратно завернулъ въ мешокъ и тоже положилъ къ леске подъ сиденье. И селъ прямо, спокойно взялъ весло, но, оглядевъ лодку, отложилъ его, побросалъ за бортъ комья снега и нападавшiй съ кустовъ мусоръ, который поплылъ вперёдъ, кружась среди тянущагося куда-то мелкаго льда -- за поворотъ, а потомъ ещё дальше...
Переставъ обращать вниманье на снасти, мальчикъ увлёкся игрой -- сталъ собирать снежныя комки и швырять ихъ въ плывущiе по реке цели -- глупые, кое-какъ вертящiеся листья, торчащiе изъ воды палки, осколки льда, стараясь ихъ притопить если не прямымъ попаданiемъ, такъ волной. Увлечённый игрой, краемъ глаза онъ заметилъ какое-то тёмное бревно посреди реки, топлячокъ, надъ которымъ его должно было пронести, и которому въ свою очередь должна была достаться порцiя снежныхъ залповъ. Онъ ещё разъ кинулъ снежкомъ въ далёкiй вёрткiй листъ, собираясь уже перенести огонь на это бревно, но, что-то осознавъ, резко, съ крикомъ обернулся: -- Почему съ глазами?! Почему?!
Кусокъ бревна, торчавшiй изъ воды, правда оказался съ глазами -- и вдругъ въ нёмъ что-то ухнуло и что-то хлопнуло объ воду, будто настоящимъ взрывомъ размётывая всё вокругъ. Мальчикъ испугался до смерти и въ безпамятстве что-то крикнулъ, непроизвольно пригнувшись...
Прошло много времени, прежде чемъ онъ успокоился, опознавъ въ брёвнышке куда-то проплывшаго бобра, ударившаго объ воду своимъ ужаснымъ хвостомъ. Онъ слепилъ здоровенный комокъ изъ забортнаго насквозь пропитаннаго водой безцветнаго снега и запустилъ его далеко, въ заводь, въ скопленiе листьевъ, которымъ была суждена безславная гибель: -- Вотъ вамъ! Получайте!
Неожиданно въ томъ самомъ месте, где долженъ былъ произойти снежный взрывъ, что-то всплыло и, получивъ снежный ударъ, опять взбрыкнулось, хлопнуло, нырнуло со всего размаху, взрывая всё вокругъ!..
Мальчикъ охнулъ, какъ въ первый разъ, испугавшись не меньше. Потомъ, заметивъ на томъ самомъ месте после волнъ и плеска цепочку всплывающихъ между листьями и испуганно петляющихъ пузырей, улыбнулся: -- А-а-а-а, такъ ты испугался, а? Вотъ тебе, чтобъ не подкрадывался!..
Онъ изготовилъ огромную снежную штуковину и бросилъ по направленiю выдающихъ кого-то пузырей, но штуковина не долетела, и онъ опять засмеялся. -- А-а-а-а, ну что, трусъ... Ладно, не бойся...
Пузырьки прекратились, бобёръ больше не показывался, видно притаившись где-то подъ берегомъ, наверное, что есть силы зажимая ротъ и носъ... И мальчикъ победно огляделъ завоёванную тихую яму -- кругомъ кусты, лёдъ, снегъ, старые листья, тёмная вода, подъ которой кто-то испуганно бултыхается, или сидитъ и ждётъ, когда онъ уплывётъ. Вотъ какая-то палка, какая-то палка, что-то знакомое... И вдругъ призналъ въ этой палке своё весло, видимо, выпавшее, пока онъ воевалъ, или со страха онъ незаметно его столкнулъ. Весло было уже далеко, къ тому-же оно не собиралось плыть и лежало въ заводи, окружённое листьями, въ то время какъ мальчика несло и несло къ повороту. Онъ оглянулся вокругъ, опять въ отчаянiи, но кругомъ -- только кусты и вода. Онъ попытался подгрести назадъ руками -- тщетно. И тогда крикнулъ такъ-же, назадъ: -- Дедулька... -- Потомъ со всей силы: -- Дедулька...
Но ветеръ всё унёсъ за какой-то поворотъ въ неизвестномъ направленiи.
Тогда мальчикъ испугался, что остался совсемъ одинъ, -- вотъ нетъ дедульки, нетъ весла, его несётъ и несётъ, какъ льдинку, -- неизвестно куда, можно только зацепиться за кусты и ждать неизвестно чего... И замёрзнуть такъ.
Онъ заплакалъ отъ отчаянiя, что всё такъ неправильно и безтолково, тихо призывая: -- Мамочка... Мама, папа, где-же вы...
Селъ, укрылся шубой съ головой, сжался въ комокъ и закрылъ глаза -- решивъ такъ и плыть неизвестно куда. Немного согревшись, онъ вдругъ успокоился -- всё-таки где-то тамъ, позади, плывётъ Волшебный Тошъ и сматываетъ свои снасти, и никуда ему не деться надо только пристать къ берегу где-нибудь на видномъ месте и подождать его или даже, можетъ быть, вернуться чуть-чуть пешкомъ назадъ... Но такъ, правда, можно потерять реку...
Удобный берегъ подвернулся очень скоро -- за поворотомъ. Песчаный, наполовину покрытый снегомъ, чуть разворошеннымъ птичьими следами, къ которому лодку приткнуло кормой, -- такъ что мальчикъ успелъ выглянуть изъ шубы, схватить верёвку и мигомъ спрыгнуть на берегъ. Онъ подтянулъ, сколько могъ, лодку на отмель, затемъ нашёлъ какой-то колышекъ, воткнулъ его глубоко въ песокъ и на всякiй случай привязалъ къ нему лодку. Затемъ осторожно раздвигая ветки и уворачиваясь отъ сыплющагося точно за шиворотъ снега, будто кто-то целился въ него, поднялся на берегъ -- размяться и походить. Ещё разъ крикнулъ: -- Дедулька... -- негромко, просто такъ, чтобы только распугать техъ, кто въ кустахъ, и, стараясь не сбиться и не потерять реку за спиною, сталъ собирать по кустамъ сухiе ветки, всё время возвращаясь и увеличивая кучу рядомъ со спускомъ къ лодке, и всё время потихоньку оглядываясь на стену настоящаго леса, чуть отстранённаго отъ реки и прибрежныхъ кустовъ небольшимъ лугомъ.
Онъ развёлъ костёръ, поднялъ изъ лодки шубу, положилъ рядомъ и улёгся, неожиданно обнаруживъ у изголовья какой-то странный разворошенный холмикъ, оказавшiйся черезъ несколько мгновенiй осмотра только-что разорённымъ береговымъ муравейникомъ, въ которомъ ещё отчётливо виденъ былъ свежiй следъ чьей-то огромной когтистой лапы. Лёжа у костра и внимательно разсматривая этотъ следъ, а затемъ осторожно ковыряя его палочкой, мальчикъ положилъ сначала голову на шубу, потомъ, посмотревъ искоса, расчистилъ следъ отъ снега, откинулъ ветку въ костёръ, потихоньку закрылъ глаза и уснулъ.
Онъ пробудился отъ чего-то опять тревожнаго, вскочилъ, посмотрелъ на лодку, на еле тлеющiй костёръ и затемъ обернулся на лесъ -- и тамъ вдругъ метнулся чей-то тяжёлый странный взглядъ, и что-то мелькнуло въ глубине. Онъ мигомъ схватилъ шубу и бросился съ берега къ лодке, впрыгнулъ въ неё и ещё разъ прислушался къ тому, что делалось тамъ, на берегу, потомъ услышалъ далёкiй всплескъ, но въ другой стороне, где-то сзади, откуда плыла пелена льда, обернулся туда и вдругъ обнаружилъ, что не можетъ дышать, не можетъ вздохнуть, не можетъ сделать даже маленькаго вдоха, чтобъ крикнуть, -- что-то держитъ въ груди и не отпускаетъ, будто всё забилось чемъ-то мохнатымъ, серымъ. Несколько разъ съ силой вздохнувъ до какого-то предела, мальчикъ, отъ отчаянiя не зная, что сделать, селъ въ лодке и, мелко и часто придыхая, закутался въ шубу, и такъ сталъ сидеть и ждать, не отвязавшись отъ берега.
Прошло очень много времени, пока вдалеке где-то послышался плескъ и что-то стало приближаться со спины. Онъ ждалъ ещё очень долго, пока, наконецъ, рядомъ, за спиной, за поворотомъ, кто-то кашлянулъ, что-то щёлкнуло, и уже здесь, по открытому пространству послышался неторопливый плескъ вёселъ и приветствiя Волшебнаго Тошка: -- А-а-а-а, я-же говорилъ, замёрзнешь... Весло-то обронилъ! А я, гляди, какую красавицу вытащилъ, твою, а? Что скажешь?..
Сквозь жаръ мальчикъ ждалъ и ждалъ только одного -- когда-же онъ, наконецъ, будетъ рядомъ, и лодки въ конце-концовъ стукнутся... Но Волшебный Тошъ причалилъ чуть повыше и подошёлъ по берегу. -- А, спишь... Не спи... Такъ ведь и заболеть недолго...
Онъ подошёлъ совсемъ близко, плеснувъ рядомъ, за бортомъ, водой, -- и коснулся мальчикова плеча сквозь шубу. Только тутъ мальчикъ поднялъ голову и, мелко дыша, тихо проговорилъ. -- Я... Деда... Только не ругайся... Дышать что-то не могу...
Волшебный Тошъ испугался, приселъ, и, вмигъ преобразившись, подхватилъ мальчика, вынесъ его на берегъ въ шубе, поставилъ и, тутъ-же осмотревъ и выяснивъ въ чёмъ дело, бережно отнёсъ обратно въ лодку, обложилъ всеми шубами, и, привязавъ его лодку къ своей быстро и сильно погрёбъ вперёдъ, всё время виновато оглядываясь: -- Ахъ ты... Что-же это я... Сейчасъ доплывёмъ до тропинки, и -- сразу домой... Сейчасъ, потерпи, тутъ недалеко, два поворота, перекатъ и всё. И ведь надо-же такъ! Всё ведь завтра замёрзнетъ... Эхъ, не поспели, старые дураки...
А Волшебный Тошъ всё сокрушался: -- Вотъ ведь! Думалъ ведь, что всё уже хорошо!.. Хорошо, что и лучше не надо... Вотъ тебе и хорошо! Сглазилъ... Будто сглазилъ... Ахъ ты!.. Ведь такъ и зналъ, что не надо одного пускать, всего ведь не предусмотришь...
Наконецъ, пройдя все повороты, мальчикъ подъ шубами сквозь лихорадку услышалъ, какъ ткнулась въ берегъ лодка Волшебнаго Тошка и затемъ ея догнала и скользнула по скуле мальчикова лодка. Волшебный Тошъ выпрыгнулъ на берегъ, подтянулъ обе лодки къ берегу, и мальчикъ самъ всталъ изъ шубъ и сквозь частое дыханiе зашепталъ: -- Дедулька... Я одинъ... Я дойду... Тебе нельзя... Тебе надо плыть... Всё замёрзнетъ... Рыба тамъ... Подъ мешкомъ, твоя...
Волшебный Тошъ запротивился -- нетъ, и речи быть не можетъ, онъ такъ мальчика больше не отпуститъ, темъ более больного. Но мальчикъ очень решительно замоталъ головой, шёпотомъ возражая: -- Нетъ, надо плыть. Я дойду. Ничего со мной не случится.
Волшебный Тошъ, съ трудомъ сдерживая волненье и сильно сомневаясь, всё-же сталъ объяснять мальчику: -- Вотъ здесь по тропинке пойдёшь прямо... Будетъ развилка... Ахъ, ты, Господи!.. Да давай вместе пойдёмъ... Богъ съ ними, съ лодками!..
Но мальчикъ твёрдо помоталъ головой: -- Нетъ. Всё замёрзнетъ. Я дойду.
И Волшебный Тошъ продолжилъ, самъ зная, что точно замёрзнетъ: -- Ахъ ты, Господи, Господи! Ну ладно... Какъ пойдёшь, бери всё левую сторону, ангелъ... Кроме одного места, где дорога будетъ поперёкъ другой итти -- тамъ надо прямо... Это где-то посреди пути...
Мальчикъ кивалъ и запоминалъ -- везде налево, только одинъ разъ прямо, когда поперёкъ... Потомъ запахнулъ пальто, просипелъ: -- Всё, дедулька... Я пошёлъ...
Волшебный Тошъ опять забормоталъ что-то, но мальчикъ, уже не слушая, оборвалъ его: -- Я осторожно... Я не боюсь... Надо плыть... -- и всталъ на тропинку.
Волшебный Тошъ придержалъ его за плечо, поправилъ пальто, шапку, что-то прошепталъ, перекрестилъ -- и разжалъ руку, сокрушённо вздохнувъ, наблюдая, какъ мальчикъ ровно, не оборачиваясь, входитъ въ лесъ, надъ которымъ небо уже сильно потемнело -- скоро вечеръ, и съ нимъ -- сковывающiй всё холодъ...
Волшебный Тошъ, яростно теребя бородку, вздохнулъ, сошёлъ внизъ, селъ въ свою лодку, собираясь плыть дальше, притянулъ мальчикову лодку, взялъ шубу, подложилъ подъ себя, пошарилъ подъ сиденьемъ, откинулъ мешковину и увиделъ большую, вытянутую вдоль борта рыбину. -- О-о-о-о-о! Вотъ те на... Это моя-а-а!
Мальчикъ шёлъ поначалу ровно и быстро, но какъ только начало темнеть -- сталъ оглядываться и запинаться. Доходя до развилки, онъ проверялъ, какъ идутъ все дороги, и выбиралъ левую. Когда совсемъ стемнело -- попалась та, что надо -- дороги лежали крестъ накрестъ, и надо было итти напрямикъ... Онъ всё-же прошёлъ чуть-чуть по всемъ и после этого уже почти побежалъ вперёдъ по той, что вела прямо, оглядываясь черезъ плечо на тёмный, смыкающiйся коридоръ... Неожиданно попалась ещё одна развилка, такая-же, две дороги крестомъ. Не зная, что делать, мальчикъ остановился, потомъ сходилъ понемногу по всемъ трёмъ туда и обратно, возвращаясь къ перепутью. Неожиданно за стеной леса где-то залаяла собака, и онъ побежалъ туда, откуда, кажется, шёлъ лай -- опять прямо.
Уже въ полной темноте онъ вышелъ на какое-то поле, полузасыпанное снегомъ и чуть светившееся отъ этого въ наступившей темноте. И дальше, где-то за полемъ, блеснулъ огонёкъ. Онъ помчался вперёдъ, напрямикъ, черезъ какiе-то редкiе кусты, но неожиданно замеръ -- сквозь ветки страшной маской вместо огоньковъ светила луна, которую онъ принялъ за близкiй светъ домовъ.
Онъ остановился. Въ кустахъ позади что-то затрещало -- и на дальнiй конецъ поля стало выползать что-то серое, странное, какiе-то копошащiеся тени, нечёткiе, какъ льдинки въ воде, -- и они стали расползаться по полю, въ чёмъ-то рыться, тихо причмокивая и похрюкивая, какъ свинки.
Мальчикъ обрадовался и метнулся къ нимъ, но они вдругъ, услышавъ его топотъ и увидевъ его, будто окаменели, а черезъ мгновенье бросились кто куда, громко ломясь сквозь кусты, и позади всехъ метнулась какая-то чёрная грозная тень, до этого стоявшая пятномъ въ стороне, глухо рыкнувъ напоследокъ.
-- Такъ... -- мальчикъ остановился. -- Такъ! Что-же... Кабаны? Не свиньи?.. -- обожгло его открытiе. И онъ побежалъ прочь отъ этихъ теней, скатился въ оврагъ, вскарабкался на другую сторону и только тутъ остановился, окончательно заблудившись, и уже боясь крикнуть въ ночи.
Отдышавшись, мальчикъ собрался было возвратиться назадъ, къ той последней развилке, началъ уже спускаться въ оврагъ -- но остановился, полезъ обратно. Потомъ, постоявъ ещё, решилъ держаться кромки леса и не отходить отъ луговъ и картофельныхъ полей, которыя окружали деревню, невидимую пока что изъ за какихъ-нибудь кустовъ и поворотовъ. Онъ двинулся вдоль леса налево, твёрдо шагая и что есть силы бодро приговаривая: -- Ну и что! Ну и что! А я рыбу поймалъ!
Неожиданно опять что-то блеснуло -- мальчикъ остановился и недоверчиво сталъ вглядываться въ ту сторону -- звезда или луна? Опять блеснуло -- что-то красное, кажется, костёръ... Онъ побежалъ туда, оставивъ кромку леса, и вдругъ обнаружилъ подъ ногами дорогу, которая шла почти въ томъ-же направленiи. Онъ быстро зашагалъ по ней, стараясь не завернуть и не сбиться, но всё-же упёрся въ лесъ, за которымъ блескъ потерялся. Помедливъ, онъ съ опаской вошёлъ въ него и, смотря и озираясь во все стороны, медленно пошёлъ вглубь, пугаясь и вздрагивая отъ всехъ своихъ шороховъ и собственнаго оглушительнаго дыханiя. Неожиданно лесъ кончился, и за нимъ, рядомъ, оказалась деревня. Мальчикъ оглянулся ещё разъ назадъ, усмехнулся и побежалъ къ домамъ, насколько могъ дышать.
Въ деревне всё уже затихло, и онъ, оглядываясь, какъ въ лесу, среди молчащихъ домовъ, пробежалъ всю деревню насквозь, изъ одного конца въ другой, къ которому онъ долженъ былъ выйти, если-бы не сбился.
Онъ долго стучалъ въ дверь, но бабушка не слышала. Тогда онъ сорвалъ ветку, дотянулся до высокихъ оконъ и поскрёбъ по стеклу.
Въ доме мелькнулъ светъ, кто-то выглянулъ въ окно, затемъ отперъ дверь, спустился въ сени, отворилъ крыльцо и, всплеснувъ руками, обнялъ его, только тутъ потерявшаго все силы и дыханье.
Мальчикъ пришёлъ въ себя только на третiй день, и сквозь жаръ и постоянное бабушкино питьё, чернику съ водой, онъ увиделъ что-то белое. Какъ будто онъ не лежалъ подъ одеяломъ, а стоялъ во дворе и съ облака, какъ по лестнице, спускалась девочка, которая взяла его за руку, отряхнула снегъ съ одежды, привела въ домъ, провела мимо сидящихъ за столомъ отца, Волшебнаго Тошка и бабушки, чистившей его рыбину, и показала со спины на мальчика, укрытаго несколькими одеялами, потомъ обошла его, а ему, стоявшему у порога, показала жестомъ, чтобы онъ тамъ оставался, сама присела въ изголовье, взяла со стула стаканъ съ разведённымъ черничнымъ вареньемъ и поднесла ему ко рту. Мальчикъ приподнялъ голову и сделалъ несколько глотковъ. Съ трудомъ сглотнувъ ягоды, онъ прошепталъ. -- Спасибо, бабушка... -- и снова тихо лёгъ на подушку. Девочка сделала знакъ рукой -- ложись, ложись, молчи... Встала и опять повела его на дворъ. Во дворе взяла его за руку, сжала горячими сильными пальцами: -- Ну иди... Не плутай... -- и повернула его къ крыльцу. Мальчикъ не послушался и обернулся -- но девочки, его девочки, уже не было, будто она растаяла въ соседнемъ доме. Онъ осмотрелъ всё кругомъ, потомъ всё-же пошёлъ въ домъ, осторожно прокрался мимо взрослыхъ, заметивъ, что бабушка чиститъ уже другую рыбину, а его -- бросила въ общую чашку, и вошёлъ въ комнату, лёгъ въ остывшую постель и укрылся одеяломъ съ головой, стараясь не забыть этого прикосновенiя и запаха руки со стаканомъ, а проснувшись, попробовалъ потянуться ещё слабымъ теломъ и глубоко вздохнулъ, уловивъ сладкiй запахъ рыбнаго пирога.
Тёплая женщина
Разсказъ
Имеющiй ухо /слышать/ да слышитъ, что Духъ говоритъ церквамъ: побеждающему дамъ вкушать сокровенную манну, и дамъ ему белый камень и на камне написанное новое имя, котораго никто не знаетъ, кроме того, кто получаетъ.
Откровенiе святаго Iоанна Богослова, гл. 2
Мальчикъ проснулся отъ страха, почувствовавъ, что весь мiръ переменился, пока онъ болелъ. Сначала кошка прокралась въ изголовье подъ утро, пристроилась рядомъ, пригрелась и потихоньку стала муркать и тарахтеть, напомнивъ мальчику сквозь сонъ старую бабушкину швейную машинку. Онъ чуть не заплакалъ во сне, представивъ бабушку, вечно что-то починяющую въ полутёмной комнате, и испугался своихъ чувствъ, и открылъ глаза, и увиделъ ея въ прiоткрытую дверь кухни, почти такую-же беззащитную и маленькую, какъ во сне. Она стояла и натирала морковь, и звукъ отъ тёрки былъ, какъ отъ пилы, отчего мальчику представились сгорбленныя Олёксанъ и Волшебный Тошъ, вотъ такъ-же на всю жизнь прикованныя къ деревьямъ и лесу. Отецъ въ мокрыхъ болотныхъ сапогахъ прогромыхалъ черезъ всю комнату, вызывая ужасъ самый тяжкiй -- тотъ, что скоро уезжать въ шумный и восторженный городъ, въ которомъ мокро и черно, и сумрачно отъ тающаго и вновь падающаго снега -- по дороге въ школу и по дороге изъ школы, въ обе стороны безконечныхъ, ненавидимыхъ и тянущихъ.
-- Пойду, что-ли, прогуляюсь насчётъ дровъ тамъ... -- где-то прошелестелъ сквозь бороду Волшебный Тошъ, тихо и обречённо, какъ последнiй разъ въ жизни, и несколько разъ толкнулъ дверь, пока она не отворилась недовольно, а какъ только онъ вышелъ, захлопнула плотно мягкiе, обитые по краямъ створки, поскрипывая, что она одна тутъ вечная работница, старается и держитъ тепло.
-- Куда это онъ... Опять что-ли къ ней?.. -- вздохнула бабушка.
-- Да, наверное, -- ответилъ невидимый мальчику таинственный Олёксанъ, спокойный и неторопливый.
-- Вотъ... Тёплая она женщина... И не горячая и не холодная, скоро состаримся уже, а ни "да", ни "нетъ"... И чего она отъ него хочетъ? А онъ-то бородой своей что упёрся? "Безъ обряда таинства не могу!.." -- передразнила бабушка Волшебнаго Тошка, на мигъ прiостановившись, и вновь продолжила вжикать морковкой, и разсуждать: -- Уступилъ-бы ужъ кто-нибудь... Обвенчались-бы или наоборотъ... Попробовали-бы сначала вместе пожить, если такъ не могутъ... А то столько летъ -- и каждый своё, то у одного сердце ожесточится, то у другого... То одинъ: такъ не пойдётъ, то другой... Ну что, ведь правильно?..
-- Вечеромъ придутъ, посмотримъ... -- сказалъ Олёксанъ, то-ли холодный, то-ли напротивъ, слишкомъ настрадавшiйся отъ этого постояннаго жара по соседству.
-- И она придётъ? -- осторожно поинтересовалась бабушка, усиленно шаркая морковью, такъ что полетели по комнате яркiе морковныя искры.
-- Да, можетъ и придётъ, наконецъ... -- вздохнулъ Олёксанъ, и тоже вышелъ. Дверь ему подалась легко, и покорно за нимъ закрылась.
-- Ну, тогда, пожалуй, я пирогъ испеку... -- вздохнула вслухъ съ облегченiемъ бабушка. Она прошла въ комнату, обтирая руки о передникъ и роняя красныя блёстки, отворила шкафъ, достала мешочекъ муки и возвратилась въ кухню.
Мальчикъ дождался, пока всё затихнетъ, и тогда осторожно всталъ, оделся и тихо подошёлъ къ бабушке, молча улыбаясь ей.
-- Ну, слава Богу... А то ужъ уроковъ-то сколько прогуляно... Надо быстрей ехать въ городъ, учиться... -- мальчикъ попытался скрыть вновь перехватившiй дыханье страхъ, улыбнулся, взялъ со стола лепёшку и спросилъ:
-- Бабушка, рыба у насъ есть?
-- Не знаю... -- бабушка встревожилась его вопросу. -- Отецъ вроде-бы ходилъ куда-то, да ведь что толку сейчасъ... Вонъ онъ, въ лесъ побежалъ, за ягодами... А ты что думаешь?
Мальчикъ ничего не ответилъ, впервые за несколько дней онъ взглянулъ въ окно и поразился -- весь снегъ растаялъ, всюду было черно отъ уже подгнившихъ опавшихъ листьевъ, и тепло, и облака были мягкими и прозрачными, такъ что солнце стояло близко, и ещё грело... Онъ чуть не разрыдался отъ этого нахлынувшаго ещё одного безконечнаго дня, который можно ещё прожить подъ какой-то такой-же прозрачной и тёплой защитой, съ какимъ-то сладкимъ привкусомъ на губахъ, со страшнымъ сладкимъ нытьёмъ ветра во всёмъ теле. Онъ еле сглотнулъ лепёшку, отпилъ изъ своей чашки тёплаго чаю и, поблагодаривъ, пошёлъ за тёплой одеждой, снялъ ея съ печи и принёсъ всё ворохомъ на лавку.
-- Ты куда? -- тревожно спросила бабушка.
-- За рыбой, на своё место. Я уже совсемъ здоровъ и тепло оденусь.
-- Ну вотъ... -- только и сказала бабушка, глядя, какъ онъ решительно одевается. -- Куда ты... Не ходи...
Мальчикъ только помоталъ головой изъ курточки.
-- Охъ ты, что съ вами сделаешь... Всё только къ реке, да въ лесъ... Ну, осторожней, благослови Христосъ... Возьми тамъ, въ шкафу, мой платокъ, да обмотайся вокругъ -- смотри, чтобъ поясница не была голая... Аминь-аминь... Ой да ой, что съ вами сделаешь...
Мальчикъ кивнулъ и пошёлъ одевать платокъ. Весь какъ следуетъ закутавшись, онъ осторожно прокрался къ двери, погляделъ какъ бабушка замешиваетъ тесто и вернулся къ шкафу. Въ нёмъ, на самомъ дне, онъ нащупалъ мешочекъ, развязалъ его и чуть-чуть высыпалъ на ладонь -- это была старая манная крупа, желтоватая, вся въ какихъ-то жучкахъ и сухихъ личинкахъ. Онъ набилъ полныя карманы этой крупой, спряталъ мешокъ на место, и вернулся въ горницу.
-- Бабулька, я пошёлъ, -- онъ на мигъ прижался къ ней и обнялъ сзади. И, чтобъ она ничего не заметила, не сталъ дожидаться, пока она его поцелуетъ, а подбежалъ къ двери и сталъ толкать ея плечомъ, прикрывая рукой набитый доверху карманъ. Дверь сопротивлялась, и бабушка уже собиралась подойти помочь -- тогда мальчикъ ударилъ плечомъ со всей силы и вылетелъ въ сени, чувствуя, какъ потянулась за нимъ тонкой дорожкой выплеснувшаяся крупа.
Мальчикъ издалека увиделъ, что место пусто. Немой, съ которымъ они беззвучно соревновались съ весны до осени, -- не пришёлъ, видимо, полагая, что мальчикъ уже уехалъ въ городъ. Обычно немой приходилъ раньше, и сыпалъ везде передъ своими удочками прикормку. А мальчикъ уже пристраивался сбоку, рядышкомъ, на краю прикормленнаго места, и когда онъ вытягивалъ рыбу, то немой, плохо скрывая недовольство, съ шумомъ кидалъ къ своимъ поплавкамъ изрядный комокъ привады, более распугивая рыбу этими яростными всплесками.
Мальчикъ обрадовался, что сегодня онъ будетъ одинъ. Онъ быстро побежалъ внизъ къ своему бережку, но неожиданныя резкiе звуки за спиной будто ударили его и остановили -- онъ оглянулся и посмотрелъ вверхъ, пытаясь определить, что тамъ звенитъ вверху, со стороны выступающей одной стеной на берегъ деревянной часовни, которая въ это время должна была молчать. И вдругъ изъ за ея колокольни ударилъ отчётливый звукъ, и ворвались въ небо низко-низко летящiе строемъ журавли. Мальчикъ вскрикнулъ отъ восторга, и замiрая сталъ следить, какъ они быстро тянутся мимо солнца, какъ ихъ сноситъ ветромъ, котораго они наверное, не замечаютъ, и какъ ихъ уже мотаетъ надъ лесомъ по ту сторону реки.
Онъ дождался, пока они скроются вдали, слившись съ тёмной кромкой леса, и, когда всё затихло, спустился къ воде, осторожно, стараясь не греметь сапогами по камнямъ, -- и всталъ на обычное место.
Воды въ реке поубавилось -- каменная загородка для мелкой рыбы очутилась полностью на суше и наполовину разсыпалась. Мальчикъ перенёсъ поближе къ воде несколько камней, размоталъ удочку, забросилъ и пристроилъ ея между этихъ камней, въ почерневшихъ отъ осенняго воздуха, легко расползающихся отъ прикосновенiя, водоросляхъ. Потомъ онъ вынулъ пригоршню крупы и вееромъ сыпанулъ вперёдъ.
Белые точки манки понемногу тонули, намокнувъ, а слабое теченье тянуло дальше все чёрныя сухiе мусоринки, где на нихъ снизу налетали мелкiе рыбки, толкали изъ стороны въ сторону, пока, наконецъ, кто-нибудь покрупнее не уносилъ всё въ глубину.
Мальчикъ поминутно сыпалъ и сыпалъ бабушкину кашу въ воду, но поклёвывала только мелочь, не попадаясь и только дразня. Одинъ разъ дёрнулъ кто-то довольно сильно, но мальчикъ опоздалъ схватить удочку.