Есин Сергей Николаевич
В зоне Тонатоса. Интервью о собственной жизни.

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Есин Сергей Николаевич (rectorat@litinstitut.ru)
  • Обновлено: 16/12/2015. 18k. Статистика.
  • Интервью:
  • Скачать FB2


  • Интервью
    о собственной жизни

    В зоне Танатоса

       В дневниках Сергея Есина, которые сейчас печатаются в различных изданиях и скоро, вероятно, выйдут отдельной книгой, часто, едва ли не в каждой главе, если не на каждой странице, упоминается о тяжелой болезни его жены. Болезни хронической, неизлечимой -- одним словом, она находится на гемодиализе.
       В связи с этим показалось интересным поговорить с известным писателем, ректором Литературного института, на злободневную тему (как известно, у нас в стране очень много инвалидов и вообще нездоровое население), на тему "больной человек в семье". Понятно, что здесь возникает множество проблем. О них сегодня наш разговор.
       -- Как вы узнали о болезни жены? И какова была ваша реакция?
       -- Начнем с некоторой вашей неточности. Собственно, о болезни моей жены я узнал, как, впрочем, и многие, из ее собственного повествования, опубликованного в журнале "Новый мир". То есть я, конечно, знал о ней задолго до этой публикации -- болезнь эта жестокая, коварная, развивается исподволь. Задолго. Но о том, что она такое, в ее, если хотите, духовном естестве, я узнал, конечно, из этого эссе.
       Мы оба много пишем и писали с юности. Я бы даже сказал, что в какой-то мере являюсь ее учеником. А писатель привык всю свою неосуществившуюся в жизни, в скандалах, в склоках с "товарищами по работе" боль реализовывать на бумаге. Произведение Валентины Ивановой произвело сильное впечатление -- это отнюдь не мое семейное мнение, в редакцию шли письма даже из-за границы (там теперь больше читают нашу литературу), журнал даже напечатал подборку откликов -- а вы знаете, что в наше время такое случается редко.
       Честно говоря, я, довольно активно участвуя в разного рода жюри по присуждению многочисленных премий, иногда с чувством законного, быть может, даже садист­ского удивления наблюдал -- ну где же вы, справедливые оценщики? Ведь и читали, и говорили очень много и многие? Восхищались, плакали -- жены "номинаторов"? А ведь никто, в том числе и журнал, и не подумал как-то отметить эту, им самим очень нравившуюся повестушку... Ну да Бог с ними. Все это суета и не в ней дело.
       Так что больной человек высказался сам. И читатель уже знает, что участь любимого мужа -- а что уж говорить вообще о других? -- трудна и безжалостна. Но это данность, которую мы выбираем сами. Здесь можно бы было, конечно, удрать в кусты. Воспользовавшись первым глобальным семейным скандалом, уйти в развод. Но ведь каждый все выбирает сам. Сменить квартиру, уехать в студенческое общежитие, да мало ли что можно придумать? Однако есть прошлое, приходится думать о прошлом. И о собственной биографии, которая срослась с другими корнями. И с иной жизнью.
       Теперь все-таки о том, как я все это узнал. Узнать ужас чужого страдания -- невероятно трудно. Практически это не удается ни одному человеку. Понять и принять такое может только святой. И святые, библейские герои не только это понимали, но и несли в себе пафос сострадания. Мы же, обычные люди, способны только в какой-то мере попытаться поставить себя на чужое место -- представить себе чужие муки. Ну, вообразите себе, что вы не дышите. Не дышите под водой лишнюю минуту.
       А теперь вообразите себе полностью не работающие, отключенные почки. Как весь организм, словно колба, наливается отравой. Как эта самая колба, при вливании чужой жидкости, меняет цвет.
       Помню, как в журнале "Америка" прочитал об этих огромных аппаратах "искусственная почка", где через легкие мембраны происходит эта диффузия, своего рода просачивание. Я еще тогда вообразил себе и восхитился мастеровитости человеческого гения, технологически способного изменить физиологическую природу человече­ского организма. Но это были огромные аппараты, способные помочь человеку в экстремальной ситуации.
       Может быть, это была судьба -- что именно этот журнал попался мне под руку. В нашей жизни нет ничего случайного. Есть то, что готовит человека к экстремальной ситуации.
       А теперь представьте себе, что нормально текущая жизнь интеллигентного человека, с чтением книг, смотрением фильмов и уборкой по дому, разбита на несколько зон. Зона ответственности -- сон, еда, эта самая интеллигентная работа. И зона, не подвластная жизни, -- зона Танатоса. Где через день-два, поверьте, через день -- четыре-пять часов надо пролежать на специальном кресле -- окруженным сложнейшей аппаратурой. И чувствовать, как из тебя выливается кровь -- очищается. И все это через тонкую иглу, где распухшие вены становятся как бы вратами жизни. И наступает блаженный миг освобождения от химической отравы. Постепенное возвращение к обычной жизни. Когда из нервов утекает горечь безумия. Через пять часов на аппарате зажигается долгожданное "Стоп!" Но это при условии, что где-нибудь не вылетела или не поддула та самая игла, что у тебя не "взорвалось" давление. Или попросту не ударило в мозг -- шок. Инсульт. Страшно даже подумать. Но и такое случается. Но если все хорошо (!), то по раскаленной или обледеневшей Москве, в так называемой "перевозке", раскаленной или тоже обледеневшей, происходит поднятие из зоны Танатоса.
       Вот это и есть то, что вы называете "больной человек в семье". Как я уже говорил, до какой-то поры все идет на грани облегченной терапии. А потом черта -- и все переходит за черту, в искусственную жизнь. На этот самый гемодиализ, из которого возврата уже нет, это до смерти, до последней березки. Когда я узнал, то сначала попытался как можно дальше отвести это от себя. Постарался как можно меньше думать на эту тему. Как можно дольше не принимать на себя эту боль.
       Но зона Танатоса охватывает всех вокруг. Она действует по-разному -- через ум, через эмоции. Уйти от нее, вырваться -- невозможно.
       -- Вы, наверно, знаете, что многие, как это ни прискорбно, не могут или даже не хотят нести на себе эту тяжелую ношу? Не выдерживают. А сколько просто малодушия, если не сказать больше. Как вы расцениваете подобные ситуации -- не будем говорить о прямом предательстве -- это однозначно. Но вот тяжесть ноши?
       -- Осуждать в подобной ситуации я бы не решился никого. Самоотверженность и многодневный подвиг -- они хороши только на бумаге. Или на экране. После него идет отточие. В жизни все гораздо труднее. Здесь нужно думать не только о сострадании. Но если хотите -- о многолетней солидарности. Иногда закрадывается и другая мысль -- если ты ответствен за чужую жизнь, то в такой же мере -- и за свою собственную разве не отвечаешь? За ее реализацию? За то, чтобы она шла и катилась в радость? Она ведь дана тебе Богом. И перед ним ты отвечаешь за нее. Каждый человек живет в чудовищно сложном мире. Полном стрессов, материального неблагополучия. Завидую легкой жизни, которая, между прочим, украдена у нас же. А тут еще -- дома. Ты должен терпеть не только физические и нравственные страдания, выслушивать о перипетиях лечебного процесса. А мы знаем, как больные постоянно прислушиваются к себе.
       А собственно, зачем? Не лучше ли единожды пережить, как я уже говорил, грандиозную семейную битву? Пойти на нее с открытым забралом? Человек ведь уходит не только от биографии, но и от взаимосогласия мира, совести, общих друзей. Общих удач. И общих минут былого счастья. Бог ведь дал нам не только жизнь, но и бессмертную душу. И может быть, в этом служении самоотверженности душа приходит к некой гар­монии. Если хотите, это особенность русского мироощущения -- как-то меньше думать о себе. Здесь приоритетная мысль -- меньше думать о себе. Ты в руках Божьих, но выбор должен сделать сам. В России за тебя творит Бог, и ты служишь слову, данному ему в юности.
       -- Вы очень много работаете. У вас трудная ответственная должность -- ректор Литературного института. Я уже не говорю, что вы писатель. Одно такое сочетание -- уже немалая ноша. А тут еще болезнь жены. Вы приходите с работы. И вас встречает человек, у которого накопилась масса своих проблем -- целый день она была одна, и ей надо высказать свои заботы, свою боль. У вас же голова буквально гудит от тамошних дел в институте -- студенты, общежитие, очередной выпуск, иностранцы, аренда, зарплата и прочее. А еще общественные нагрузки -- Академия российской словесности, Общество охраны автор­ских прав, Общество книголюбов, комитет Москвы по премиям в области литературы и искусства, да что там еще? В такой момент вам, наверно, хочется убежать от всех домашних дел куда глаза глядят. Спрятаться. Головой, рационально вы, конечно, понимаете, что перед вами незащищенный, молча просящий у вас помощи человек. Но сил-то уже нет!
       -- Собственно, в самом вопросе достаточно саккумулирована и атмосфера и состояние. Добавить можно только картинки, которые разные во всех несчастных семьях. Это в счастливых семьях, как говорил Толстой, все одинаково. Но ведь согласитесь, болезнь -- это страшное несчастье. Если говорить о данном специфическом заболевании, то оно все равно не возникает внезапно, на пустом месте -- оно развивается с юности. И собственно говоря, каждый уже прошел этот искус -- дурного настроения, разбитой чашки, внезапных слез, бегства из дома и прочее.
       А когда эта особенность молодежной семейной жизни внезапно обернулась болезнью, и если не оказалось врожденной доброты и понимания, то здесь должна на помощь приходить логика -- да, именно, логика. Здесь надо вспомнить ту самую химическую колбу, в которой пространство жизни постепенно замещается пространством смерти. И представить себя на этом сужающемся пространстве, на котором сверкают молнии. Русские пословицы иногда полны мудрости -- говорят, моча в голову ударяет. А значит, это не вина человека. Работает не его черная душа. Это не он сам по своей воле, он по своему желанию хочет сделать тебе зло, забрать в черный омут своего горя. Надо просто всегда помнить, что все плохое проходит довольно быстро -- помните, и это пройдет. А в общем, жизнь увлекательна и интересна. Надо помнить, что в лодке всегда лучше грести вдвоем.
       -- Как вы считаете, должен ли тяжелобольной (а диализников считают неперспективными пациентами), должен ли он работать? Или просто даже двигаться, переезжать по городу по своим, домашним делам? Ведь у такого человека постоянные комплексы -- что он сидит на чужой шее, что он нахлебник и так далее. Тем более если изначально этот человек был весьма деятельным, энергичным. И что, мол, стоит ли так уж носиться со своей, пусть и очень нелегкой болезнью? Вы ведь и сами, в вашем возрасте, не очень здоровый человек. Понимает ли больная, которая живет рядом с вами, что и вас необходимо поберечь? Стремиться максимально снимать эмоции? А самое главное -- не бравировать постоянно своей болезнью? Не давить, как говорится, на психику?
       -- И опять я должен сказать, что в своем вопросе вы предусматриваете почти литературную ситуацию возвращения писателя и чиновника домой, к больной жене. Кроме возраста этого писателя. А возраст -- это не только минус из того, что нам предстоит. Но и плюс к тому, что было и что будет.
       За годы человек вырабатывает сумму приемов в общении не только с близкими, но и с самим собой. Возраст и профессия дают возможность контролировать свою психику. Здесь можно так сказать: раздвоиться, идти "автоматом", думая о чем-то своем. Делать вид, что слушаешь. Вести свою собственную партию, но делать вид, что участвуешь в другой. А во-вторых, почему вы так решили, что, прожив с человеком чуть ли не сорок лет, вам может быть неинтересна жизнь этого человека? Здесь я должен сказать главное -- если вы хотите прожить трудную жизнь, но счастливую, то выбирайте себе спутника жизни. Конечно, в молодости имеет значение разное -- и секс, и эмоции. И если хотите, материальное. Вот так люди, наверно, женятся, но у одних главным побудительным мотивом была карьера, скажем, через будущего тестя. У других -- уже наличие дачи и квартиры, московской квартиры. А мы оба были из коммуналок. Оба учились. Меня занимала литература и психология. Мою жену целиком поглощало кино. Оба были беззаветно преданы своей профессии. Ради служения профессии оба пошли на большие жертвы. Нам всегда было что сказать друг другу. Я допускаю, что если человек неглуп, то и вокруг него тоже люди неглупые. Моя жена всегда казалась мне человеком неординарным. И у нас шел постоянный диспут -- на кухне ли, в театре, в кино (к сожалению, она теперь редко общается в компаниях -- ну, это понятно). Надвигается тень. Но облако -- это не состояние погоды на все лето. Предположим, рассказы о своих болях, самочувствии -- но, ничего не поделаешь, у писа­теля и собственная жена -- тоже материал. Рассказывает в пятнадцатый раз один и тот же фильм. Значит, этого интересного человека этот фильм чем-то привлек. А сколько раз она меня наталкивала на разные книги, передачи! Смею думать, что и я не раз подталкивал ее на разного рода концепции. Помогал формулировать определенные выводы. Выстраивал их в общем философском плане. Конечно, в светском разговоре, где-нибудь на рауте или приеме, лучше иметь разных собеседников, чтобы собрать разносторонний спектр мнений. Но в жизни у тебя есть собеседник, ты смотришь ему в глаза, как в зеркало. И такого собеседника, на мой взгляд, менять не следует.
       У меня всего несколько друзей, они собрались за всю жизнь -- это профессор русского языка Лев Скворцов. Журналист Юрий Апенченко. Сергей Толкачев, специалист по зарубежной литературе. Профессор Владислав Пронин, на лекции которого сбегается весь институт -- и не только у нас. И, наконец, моя жена, с которой я веду споры вот уже сорок лет. И меня все устраивает.
       Есть такой прием в психологии: если у вас хорошо идет диалог за чашкой кофе или сидя на садовой скамейке, не меняйте позы -- диалог может внезапно прекратиться.
       Я думаю, что приблизительно такие же принципы исповедует и моя жена. Духовное одиночество -- это лишь фраза. Духовное одиночество испытывает только пустой человек. Вот этих случайностей, которые можно назвать Божья воля, у него больше. Осознавать это тяжело. Я представляю -- жена к этому привыкла. Да и я привыкаю. Но здесь может случиться все. Я уже не говорю о том, что диализ -- это хирургическая операция, которая у человека случается три раза в неделю.
       Но может произойти и многое другое. Если все мы идем по хаотическому заминированному пространству, то куда в большей мере такое относится к нашим близким. Согласитесь, что в этой ситуации сложно говорить о врачах, о беседах с ними, о лекарствах и о течении болезни. Течение болезни лучше не знать -- так спокойнее. "Фаталист" недаром произведение русской литературы. Это наш менталитет, мы не бросаем вызов Богу. Но все-таки мы люди современные, кое-что читавшие, понимаем основы биофизики. В частности, никогда не пытался возить жену к знахарям и чудодеям. Хотя были мастера, готовые легко за это взяться, в том числе и за это заболевание. Помню, у Диккенса, в одном из его произведений, в критический момент обезноженная женщина вдруг встает со своего кресла. И идет. И здесь я верю. Так же как я верю в исцеление в Лурде, в чудодейственные исцеления наших святых.
       Тем не менее я все время прислушиваюсь к тому, что происходит в диализном центре. На мне лежит область психотерапии. То есть я слежу за постоянно меняющимися переливами этого так называемого диализного братства, или, скажем так, сообщества. На мне лежит многое, связанное со всеми этими делами. Бессонница. Вечерние разговоры, когда и компресс с капустным листом на больную руку -- кто-то там все это придумывает: страшно взглянуть на это место на руке, где обычно работает игла для переливания крови.
       А вмешиваться в самый процесс, спрашивать у врача детали -- это все равно как спрашивать у компьютерщика о программах для компьютерных схем. Я пользователь. Я готов сопротивляться ударам судьбы. Противостоять обстоятельствам. Но тем не менее всегда плыву по медленному течению жизни.
       -- Вы тоже немолодой человек. И наверно, не совсем здоровый. Понимает ли больная жена, находящаяся рядом с вами, что ее жизнь впрямую зависит и от вашего состояния? И что ей необходимо как-то придержать свои эмоции и не бравировать исключительностью собственного положения?
       -- "Дневники" сыграли со мной не самую хорошую шутку. Идея напечатания возникла спонтанно. Я их писал все-таки прежде всего для самого себя -- это хороший выход из сомнительного раздражения, еще и для компенсации несчастья: напишешь о болезни, о пропаже, даже о "наезде", и вроде нет этого, все кажется легче и проще. Потому что есть слова еще более грозные. И коллизии еще более страшные.
       Печатал "Дневники" я еще и потому, что, как понятно, мы с женой вдвоем. И хотелось как можно больше сделать при жизни. Этого требует от тебя долг литературы. А в моих "Дневниках" еще очень много о Литературном институте, играющем заметную роль в нашей российской культуре... Конечно, у меня был недавно сравнительно тяжелый момент, когда мне казалось, что пора подводить окончательные итоги. Но я попал в руки нашего виднейшего специалиста, академика Чучалина. Ленин неоднократно говорил и писал, что если лечиться, то только у очень хороших врачей. Медицина -- это скорее искусство. А когда медицина хочет опуститься до уровня математики, она начинает проигрывать.
       Но к делу. Вот в эти критические для меня дни и месяцы, может, только жена понимает, в каком я был тяжелом состоянии. Поэтому быть надо только вместе.
       Близкий человек -- всегда близкий человек. И все, что происходит с ним, происходит на привычном уровне, фоне. Здесь можно меньше сдерживаться, меньше жалеть. Говорить меньше слов. Особенно когда в клетке квартиры заключено двое, заключено два больных человека. Здесь надо справиться со своей болезнью. И только потом взглянуть на стоящего рядом. Я это всегда понимал и всегда понимаю.
      
       "Литературная газета", 2001
      

  • © Copyright Есин Сергей Николаевич (rectorat@litinstitut.ru)
  • Обновлено: 16/12/2015. 18k. Статистика.
  • Интервью:

  • Связаться с программистом сайта.