Этот Турист как из-под земли возник, точнее и не скажешь. А тут еще дождь. Он то усиливался, то едва накрапывал, как будто собирался с силами или обдумывал, что бы выкинуть такое, чтобы автомобилисты встали на уши, и, не найдя ничего лучшего, обрушивался на дорогу сплошной стеной. Так что все, кто осмелился все-таки выехать на ночь глядя за город, поневоле ехали медленно, как на похоронах, напряженно всматриваясь в каждый метр дороги, который выхватывал из мокрой темноты свет фар. И все-таки этот Турист как-то выскочил на дорогу так, что Будылин не усмотрел. Только тень мелькнула, и затем глухой удар...
Будылину поначалу даже в голову не пришло, что он сбил человека, может, кошку или собаку - удар был совсем не сильный. Сначала он даже не хотел останавливаться, противно было думать о том, как холодные струи дождя попадут за шиворот. Но потом он представил себе раненую собаку, которую к утру беспощадные колеса превратят в коврик, и, развернув, машину, поехал осматривать место происшествия.
Это место он сразу нашел, там был указатель на Шевелево, но никакой собаки там не было, ни дохлой, ни покалеченной, а сидел человек на ящике и ел хлеб.
- Ты что тут делаешь? - спросил Будылин, хотя и так было ясно, что человек делал, сидя на ящике.
- Ем, - услышал он в ответ. Голос был молодой, звонкий.
Будылин подошел поближе, посветил фонариком. Так и есть: почти мальчишка, волосатый овощ с жиденькой бороденкой и рюкзачком за спиной - ну прямо турист-автостопщик, ждет попутку среди ночи под проливным дождем и уписывает булку.
- Я здесь, кажется, собаку сбил, ты ее не видел? - спросил Будылин.
- Нет, собаки здесь не было, это вы меня сбили, - ответил Турист, не переставая жевать.
- Какого ж черта ты под машину кидался, жить надоело?
-Я просто голосовал, а вы меня не заметили и наехали. Вы не подумайте, жить мне очень даже нравится, а если бы и не нравилось, я все равно не смог бы нарочно броситься под машину. Говорят, самоубийцы - это слабые люди, а мне так кажется, что они посильней нас. Вот однажды у нас в детдоме воспитатель сильно избил меня за то, что я не сказал ему, кто у него украл кинокамеру. И мне стало очень обидно, потому что я даже не знал, кто это сделал, а тут уборщица нашла камеру в кладовке, а ребята подумали, что это я проследил, куда они спрятали вещь, и рассказал все уборщице, которая иногда угощала меня пастилой. Мне стало так обидно, что я назло всем решил повеситься и даже приготовил бельевую веревку, но как только подумал, что завтра по телевизору будут показывать "Белое солнце пустыни", а я не увижу и вообще ничего никогда не увижу, потому что меня больше не будет, так сразу бросил веревку и убежал.
- С головой-то у тебя все в порядке?
- В порядке, только колено побаливает, но это скоро пройдет.
- А куда тебе ехать?
- В Кирсановку.
- Ну, садись в машину, подвезу, а то еще сдуру под самосвал угодишь.
Турист запихал в рот остатки хлеба и, прихрамывая, пошел к машине, нескладный, худой, как будто весь на шарнирах, как будто клоун по телевизору - при ближайшем рассмотрении он оказался старше, чем показалось с первого взгляда. Ему можно было дать и двадцать, и тридцать, и месяц за бродяжничество.
- Тебе какое место в поселке?
- Не знаю, может, подбросите на станцию, а утром я разберусь. Я, собственно, в этих местах никогда не бывал. Мне один дядя с Украины сказал, что здесь строят дачи и нужны плотники.
- Так ты плотник, а я думал поэт или рок-музыкант.
- Нет, не музыкант, да и плотник из меня почти никакой, так, кое-чему научили в детдоме, но мне нравится работать по дереву, оно такое податливое и пахнет приятно. У нас в детдоме была столярная мастерская, там нас учили делать табуретки, полки и разделочные доски. Раз в месяц учитель труда возил наши поделки в город и сдавал в магазин. Он ругался, когда мы делали что-нибудь не так, говорил, что у нас руки не из того места растут, мог дать подзатыльник в сердцах, но все равно я ему очень благодарен за то, что теперь могу заработать себе на жизнь.
Там в мастерской были такие стеллажи, на которых сушились доски. От них шел такой приятный смолистый дух, что казалось, будто гуляешь в сосновом лесу. Я иногда, когда в мастерской никого не было, забирался на самый верх и представлял, что лежу на лесной поляне и меня вот-вот позовут домой обедать.
Однажды я так замечтался, что уснул, а мастерскую закрыли на три дня, потому что начались майские праздники, и всех старшеклассников повезли на экскурсию в город. Я, конечно, мог стучать в дверь или кричать в окно, чтобы меня выпустили из мастерской, но тогда мне бы попало, меня за это могли посадить в подвал, а я не переношу, когда тесно и темно. У нас был такой карцер в подвале, туда сажали тех, кто воровал и попадался. Я не воровал, но однажды меня там заперли заодно с теми, кто стащил из красного уголка бархатное знамя. Там был очень низкий потолок, с которого капала вода. Вот я и решил переждать праздники в мастерской, а потом, когда ребята придут на урок труда, незаметно с ними смешаться. Вполне могло случиться, что никто из воспитателей меня бы не хватился - ну, увязался со старшими в город, и все дела. А ребята могли подумать, что я удрал из детдома, и держали бы язык за зубами. У нас многие мечтали удрать из детдома, и не потому, что там так уж было плохо, а потому что просто хотелось посмотреть, как живется в других местах.
Он замолчал, как будто ушел в воспоминания и закрыл за собой дверь. Определенно он был сейчас там, в своей мастерской, лежал на смолистых досках, подложив руки под голову, и думал о том, как будет путешествовать, когда вырастет.
- Ну, и чем закончилось твое приключение? - спросил Будылин, когда понял, что остался один в машине.
- Какое приключение? - Турист все еще где-то летал.
- Ты уснул в мастерской, тебя заперли, а что было потом?
Будылин вдруг поймал себя на мысли, что поступает вопреки своему принципу невмешательства в жизнь незнакомых людей. Какое ему дело до детских переживаний этого овоща, которого он знать не знал и знать не желал.
Но Турист как будто ждал его вопроса. Он сразу оживился и покатил, как под горку.
- Сначала мне было очень интересно, потому что один в мастерской и можно был трогать все инструменты и вырезать что хочешь из дерева, и никто не скажет, что ты мучаешься дурью, но на следующий день очень захотелось есть. Вода там была в умывальнике, а еды, конечно, никто не оставил. Я попробовал жевать тонкие стружки, но вкус у дерева оказался гораздо хуже, чем запах. Я уже про себя согласился с тем, что умру от голода, но тут пришла уборщица тетя Клаша и освободила меня. Она повела меня к себе и накормила холодными котлетами. Я никогда в жизни не ел таких вкусных котлет. В общем, никакое это не приключение, я даже не знаю, зачем вам все это рассказал. Это все моя болтливость. Уж и доставалось мне за нее, один раз мне даже хотели зашить рот.
- Как это зашить? - Турист начинал забавлять Будылина, посреди необъятной темени и сырости его треп был сейчас как раз кстати.
- В прямом смысле слова, иголкой с ниткой. Они уже связали меня по рукам и ногам и иголку приготовили, прокалили над свечкой, чтобы не внести заражение.
- Кто это они?
- Извините, вот видите, как я плохо рассказываю, перескакиваю с одного на другое, ну как тут не рассердиться на мою болтовню. Они - это больные, ну, психи, короче говоря. Они меня связали простынями и уже хотели приступать, но санитар меня спас. Он услышал возню в палате и заглянул узнать, все ли в порядке, а там они мне рот зашивают.
- А, так ты псих, теперь понятно, почему тебя понесло под машину - чертей ловил.
- Во-первых, я не псих, хотя и провел два года в психиатрической лечебнице, просто у меня был тяжелый стресс после несчастного случая. Первое время я совсем не мог разговаривать, а потом, когда вылечился, уже не мог остановиться. Вот и вывел из себя товарищей по палате, да так, что они хотели зашить мне рот. А во-вторых, чертей я никогда не ловил, я только говорить не мог, у меня был такой спазм на нервной почве, а в остальном я был как все нормальные люди. А вам моя болтовня не мешает, а то я и помолчать могу?
- Да нет, ты очень хорошо рассказываешь, и речь у тебя поставлена, как у учителя словесности. У вас в детском доме, наверно, была хорошая библиотека, из которой ты не вылезал. Ты говоришь, как сверчок стрекочет. Знаешь, китайцы за большие деньги покупают сверчков для уюта. Кругом непогода, ветер, снег, а в углу сверчок, и все уже не так печально.
- Ну, тогда я вам расскажу, как попал в психиатрическую больницу, а то вы еще подумаете, что я кого-нибудь зарезал и съел.
- Постой, постой, кажется, там на дороге кто-то голосует.
Дождь кончился или почти кончился, так что можно было видеть, что происходит на дороге. После поворота на Кирсановку дорога стала узкой и извилистой, справа и слева почти вплотную к ней подступали деревья, а впереди маячила фигурка в светлом плаще с поднятой рукой.
- Это женщина, - заключил Турист. - Ночью в такую погоду одна на дороге...Может, что-то случилось?
Женщина попалась неразговорчивая, сказала только, что ей надо на станцию, уселась на заднее сиденье, и молчок. Турист пытался ее разговорить, стал рассказывать, как его однажды чуть не вытолкнули из электрички за то, что он не хотел выпить пива, которым его угощали подгулявшие подростки, задавал какие-то вопросы. Но она отвечала односложно и с большой неохотой, попутчик ее явно не интересовал, да и вообще ничего не интересовало, кроме, наверно, цели движения. Судя по ее напряженному выражению лица, можно было подумать, что она мысленно все время подгоняет машину и досадует на то, что едет слишком медленно.
- Опаздываете на электричку? - спросил Будылин, только чтобы прервать напряженное молчание, которое начинало действовать ему на нервы. Вдруг все неприятности, которые одолевали его в последнее время, всплыли из глубины сознания: скандал, который ему закатила любовница перед тем, как уйти к другому, непонятная болезнь жены, проблемы с дочерью, отказы клиентов от контрактов.
- Ну, на электричку, вам-то что, - грубо ответила пассажирка, давая понять, что не намерена вступать в контакт со случайными людьми.
"Вот дура, - подумал Будылин, - и чего бесится. Ее подобрали на дороге, мокрую курицу, везут, куда ей надо, а она тут характер показывает. Высадить на хрен, и все дела".
Стараясь не выпускать из виду дорогу, чтобы не попасть ненароком в выбоину, он мельком взглянул в зеркало заднего вида, чтобы получше разглядеть пассажирку. Образ соответствовал голосу: стрижка короткая, пиджачок в полосочку - стиль независимой женщины, которая и так на фиг никому не нужна. Глаза глубоко посажены, брови выщипаны, губы тонкие - не лицо, а маска в современной комедии дель арте - менеджер среднего звена.
"Специалист по связям с общественностью в промышленной компании, может быть, даже с участием иностранного капитала, - предположил Будылин. - Старательная сотрудница, читает "Коммерсантъ", учила английский на корпоративных курсах, "откатами" не избалована, в одиночку воспитывает сына-оболтуса и думает, что с мужиками завязала раз и навсегда. В общем, курица несчастная, каких сейчас полно развелось в нашем несчастном отечестве".
За деревьями показались станционные огни, и машина выкатилась на привокзальную площадь. Собственно, это была никакая не площадь, а пятачок с огромной лужей посредине, зажатый с трех сторон магазинчиками, которые с некоторых пор стали "супермаркетами", киосками и ларьками, сохранившимися с тех времен, когда Кирсановка еще считалась рабочим поселком. В одном из "супермаркетов" горел свет, значит, ждали последнюю электричку, чтобы все, кто не успел запастись спиртным заранее, могли затовариться на месте.
- Railway station. Pleasant to you a way! - обратился Будылин к пассажирке, чтобы проверить свое предположение относительно ее социального статуса.
- Thank's, - криво усмехнулась менеджер по связям, как будто отмахнулась от надоедливой мухи. Порывшись в сумочке, она сунула Будылину сотенную бумажку и выскочила из машины прямо в лужу.
Тот машинально взял купюру, аккуратно сложил ее пополам, расстегнул рюкзачок, застегнул рюкзачок. Он явно медлил с уходом.
- А может, у вас есть какая-нибудь плотницкая работа? Ну там, подновить забор, укрепить крыльцо. Я и баньку могу поставить, только тут помощник нужен. Но, если надо, я могу поискать, говорят, тут где-то идет большое строительство, так что наверняка понаехало много желающих заработать.
- Банька у меня есть - там и переночуешь, - сказал Будылин, как будто подумал вслух, - а утром позавтракаешь и пойдешь искать работу. На станции тебе, Турист, делать нечего, там даже приткнуться негде.
- Спасибо, только я не понимаю, почему вы меня туристом называете, я ведь никогда не ходил в походы, хотя всегда хотел путешествовать, идти за облаками и спать, где ночь застанет, может, прямо на траве.
- Наверно, потому что ты сам как трава: дождик намочит, солнышко обсушит, и ты доволен.
Сто лет назад тут, где теперь поселок, были одни еловые леса да болота. Ближайшее жилье располагалось за речкой - барская усадьба, где некогда мучительно переживал период полового созревания великий поэт.
Потом всю землю в округе купила богатая вдова и меценатка Кирсанова. Ее муж помимо нескольких магазинов владел еще и роскошными банями, куда любили хаживать писатели, художники и актеры. Сама Кирсанова тоже не была чужда искусству, в молодости она играла в театре служанок. Вот она и задумала построить здесь дачи и сдавать их творческой интеллигенции, и даже договорилась со своим старинным приятелем - министром путей сообщения, чтобы вблизи поселка был полустанок.
Богема жить колхозом не захотела, из людей, близких к искусству, дачу в поселке снимал только бухгалтер Румянцевского музеума. В остальных домах жили чиновники средней руки.
После революции поселок стал вотчиной Большого театра. Рядом со скромными домиками тщеславной банщицы выросли терема теноров, чертоги дирижеров и шале балерин. Летом из распахнутых настежь окон лились волшебные звуки кларнетов, скрипок и фортепьяно. По вечерам на открытых верандах слышался смех небожительниц и звон бокалов. На эстраде у пруда Нейгауз играл мазурки Шопена и пела Нежданова. Об этом золотом времени сейчас напоминают только названия улиц - Рубинштейна, Глинки, Шаляпина...
Тенора и балерины как-то незаметно растворились в массе родственников. Дачи и участки великих делились сначала между прямыми наследниками, потом между отпрысками наследников, и так до тех пор, пока не теряли своей дачной привлекательности и не превращались просто в жилье для рабочих и служащих.
Эти уже жили здесь постоянно, возводили русские печи в летних шале, обзаводились мелким рогатым скотом, копали огороды. На работу ездили в Москву, благо до города рукой подать, а по выходным устраивали у пруда гулянья с водкой, закусками и песнями под гармонь, которые часто заканчивались мордобоем.
Новые времена здесь начались задолго до перестройки: сначала поле между поселком и бывшей барской усадьбой облюбовали торговые работники. Дачи директоров магазинов, товароведов и заведующих складами до сих пор поражают своей аскетичной архитектурой. Один весовщик с овощной базы построил себе огромный дом наподобие лабаза, всего с тремя окнами, а продавец из Елисеевского - нечто вроде силосной башни.
Когда в поселке появились "новые русские", свободных земель по эту сторону железной дороги уже не было, и они стали осваивать леса по ту сторону. Их виллы с бассейнами и теннисными кортами составили как бы отдельный поселок с тем же именем. Кто-то из местных окрестил его Санта-Барбарой, но другим это показалось слишком сложным, и они называли его просто Новой Кирсановкой.
К тому времени только немногие аборигены имели работу в городе, а "новые" предпочитали нанимать иногородних и даже иностранцев. Один нефтяной король брал в охрану только китайцев, а алюминиевый магнат уборщиц и кухарок выписывал аж с Филиппин.
Во время войны немцев остановили в десяти километрах от поселка. А вот от безработицы и пьянства спасти его не удалось, впрочем, никто и не спасал. Аборигены старого поселка вымирали, как во время эпидемии, на смену им приезжали другие люди - переселенцы, беженцы и бог весть кто еще.
Это были странные люди без роду и племени, без биографий, без имен и даже без лиц. То есть какие-то биографии у них, конечно, были, но они никого не интересовали, похоже, что даже самих приезжих. На вопрос "вы чьи?" они недоуменно пожимали плечами. Имен их тоже никто не знал, да и не хотел знать - много их тут понаехало, всех запоминать - много чести. Одного аборигены звали Тот, Который в Кожаной Кепке, другого - Тот, Что Заикается. А что касается лиц, то для местных они все поначалу были на одно лицо, как китайцы из охраны нефтяного короля.
Кое-кто, однако, был из ряда вон. Таких побаивались и смеялись над ними. И в этом был некий магический смысл, сохранившийся у людей в подсознании с тех времен, когда смехом защищались от порчи. Больше всего, конечно, местные насмехались над Клюкой. Это была большая и, наверно, еще не старая баба, которая одевалась во все черное и ходила всегда с палкой. Никто не знает, как ее звали на самом деле, откуда она взялась в поселке и каким образом заняла бывший дом печника Евдокимова на улице Глинки. Нет, конечно, чиновник, который оформлял на нее дом, знал, но предпочитал держать язык за зубами. Когда она шла по улице, то казалось, что это не человек идет, а какая-то огромная мрачная птица стелется над землей.
Считалось, что она приносит несчастье тем, кому попадется навстречу. Взрослые ее сторонились, а дети пугались. Хорошо еще, что она не часто вылетала из своего гнезда, только затем, чтобы купить картошки и какой-нибудь крупы. Остальное ей, видимо, привозил муж или сын, кто их там разберет, в общем, длинный носатый мужик, который раз в неделю приезжал к ней на самосвале. Мужик тоже ни с кем не разговаривал, так что некоторые сомневались, знает ли он по-русски.
У этой самой Клюки была странная особенность: она, когда шла из магазина, всегда прихватывала кирпич с какой-нибудь стройки, не кирпичи, а каждый раз только один кирпич, и при этом всегда заворачивала его в платок и несла, как ребенка, прижав к груди.
Сначала все возмущались, кирпичи-то денег стоят. Это раньше, когда все вокруг было ничейное, народ смотрел сквозь пальцы на расхищение государственного имущества, а сейчас-то все хозяйское, за все уплачено. Ее материли, бывали случаи, когда спускали собак, но матюги отскакивали от нее, как горох, а собаки от нее сходили с ума, скулили и жались к ногам хозяев. В конце концов люди перестали обращать внимание на это мелкое воровство, кто знает, что у нее на уме, может, еще порчу какую наведет, ведь эти приезжие на все способны.
По поводу кирпичей ходили разные слухи, одни говорили, что Клюка копит кирпичи на новый дом, другие уверяли, что видели собственными глазами, как ее носатый хахаль грузил в машину целые груды кирпичей. Кто-то пустил слух, что у Клюки когда-то был ребенок, который умер в младенческом возрасте, и с тех пор она помешалась - собирает кирпичи и тетешкается с ними, как с детьми, и будто бы однажды видели, как она сидела на крыльце и давала кирпичу сиську.
Это уж была совсем невероятная версия, но именно в нее почему-то все поверили и перестали шугать несчастную мать. Теперь к ней относились с участием, особенно женщины. Любят у нас страдальцев за то, что рядом с ними даже неудачники чувствуют себя немного везунками. У кого сын был горьким пьяницей, у кого - не вылезал из тюрьмы, но они были все же живые и в детстве даже давали поводы для радости: смешно коверкали слова, ели с аппетитом. Клюка была лишена даже этих микроскопических радостей, ну какое женское сердце останется равнодушным к такой беде.
Женщины пытались выказать ей свое сочувствие, тяжело вздыхали, когда она заходила в магазин, пытались заговорить. Но та вела себя заносчиво, ни с кем не здоровалась и даже не смотрела в их сторону, покупала свою картошку и крупу и летела в свое одинокое, горькое гнездо.
И тогда все махнули на нее рукой: что с нее взять, с дуры несуразной, все у них не как у людей, у этих приезжих. Ее просто перестали замечать, и даже когда она вдруг куда-то пропала, никто ее пропажи не заметил.
Прошло несколько дней, прежде чем в поселке узнали, что Клюка умерла. Ее труп обнаружил сосед, который забрел к ней в дом, чтобы спросить спичек. Она лежала на полу, одетая во все черное, держала в руках палку и уже начала разлагаться.
Самое удивительное, что ни во дворе, ни в доме не оказалось ни одного кирпича, но зато было полным полно кошек. Он были и в комнате, и на веранде и на чердаке - жирные разномастные котяры. Они сидели, лежали, шлялись туда-сюда, и ничто их не смущало, ни присутствие чужого человека, ни запах разлагающейся плоти. Самого рыжего и наглого кота Будылин взял к себе и назвал Кирпичом.
Этот Кирпич взял моду будить хозяина ни свет ни заря. Устроится на постели в ногах и давай месить одеяло передними лапами. Жена и дочь спали внизу в отдельных комнатах, а Будылин облюбовал себе мансарду. Летом в жару там, конечно, было душновато, зато окна выходили в сад, и казалось, что ты на корабле плывешь навстречу небу по зеленым волнам.
Дача в Кирсановке досталась Будылину от отца, довольно известного в Москве стоматолога. А тот купил ее по случаю у директора комиссионного магазина, который уезжал на историческую родину. По счастью у торгаша был вкус, или лучше сказать здравый смысл, он не стал, подобно своим коллегам, воздвигать боярские хоромы с бойницами вместо окон, а построил просто дом, в котором было бы удобно жить. Будылин-старший не строил ничего, кроме зубных мостов, и потому оставил дом в том виде, в каком его оставил прежний хозяин. Сам он был человеком сугубо городским и на даче чувствовал себя не в своей тарелке. Загородный дом он купил на всякий случай, для внуков, как он говорил. Когда у Будылина-младшего родилась дочь Кристина, отец отдал ключи от дачи сыну и вздохнул свободно - теперь ему больше не нужно было ездить за город - проверять целостность своей недвижимости, и все свободное время он мог посвятить любимым занятиям: чтению военных мемуаров и преферансу.
Сын принял отцовский дар без энтузиазма. Дачная жизнь его тоже не привлекала, круг его интересов не выходил за пределы города. Он окончил сценарный факультет ВГИКа и привык к богемному образу жизни. К тому же была у него одна страсть, которая предполагала постоянное общение с людьми.
На вскидку Будылину можно было дать лет тридцать - тридцать пять, на самом деле ему уже стукнуло сорок. Моложе своих лет он выглядел благодаря здоровому образу жизни. Курил он изредка - сигару под виски, пил только очень качественные напитки, два раза в неделю по утрам плавал в бассейне, а по вечерам занимался фитнесом в престижном клубе на Чистых прудах. И, тем не менее, был болен, болен тяжело и безнадежно с самого детства, с трех лет.
Все началось с того, что он уронил бабушкину шкатулку с рукоделием и рассыпал по полу пуговицы. Он уже хотел собрать их и поставить шкатулку на место, но вдруг замер - многообразие перламутровых, костяных, стеклянных, пластмассовых и металлических кружочков очаровало его. Одни были простые, как таблетки аспирина, которыми бабушка пичкала его, когда он промочил ноги на прогулке и слег с температурой, другие сверкали всеми гранями, как камушки с маминого медальона, третьи были сами как старинный медальон - все в причудливых завитушках. Они были такие разные, но все же это были пуговицы, а не какие-нибудь монеты. Именно это и произвело на него самое большое впечатление: неожиданно он открыл для себя закон пуговицы, по которому один предмет может иметь бесконечное число форм. Он поднимал с пола каждую пуговицу по отдельности и подолгу рассматривал, прежде чем положить ее в шкатулку.
Бабушка, которая застала его за этим занятием, взяла в руки шкатулку и тоже стала перебирать пуговицы.
- Вот эта перламутровая от дедовых кальсон. Военным по уставу полагались кальсоны с завязками, но дед предпочитал пуговицы. Пришлось мне переделывать так, как он желал.
А эта стеклянная от моего зеленого креп-жоржетового платья. Дедушке в министерстве выделили билеты в "Большой" на "Лебединое озеро", а мне не в чем было пойти, и вот я за два дня сшила себе платье, благо у соседки была хорошая выкройка. А вот эта, обтянутая кожей...
- Эта от жилета палача, он потерял ее, когда рубил третью голову Змею Горынычу, которого взял в плен Иван Царевич. А эту с золотыми финтифлюшками потеряла принцесса, когда гуси-лебеди несли ее в тридевятое царство.
В три года он был уже достаточно "наслушанным" мальчиком, то есть хорошо помнил все сказки, которые ему читала бабушка, пока он ковырял ложкой в тарелке с манной кашей. Он не только помнил все эти фантастические истории про царевичей, говорящих коней и отважных солдатиков, но и умел их раскладывать на части, а потом собирать на свой лад. Кощей Бессмертный у него запросто мог встретить на балу у короля Белоснежку в образе Бабы Яги и влюбиться в нее без памяти. Семеро козлят могли найти приют в доме медвежонка Винни. Для каждой пуговицы у него была своя история. Ежедневно после полдника он раскладывал их на столе и подолгу шептался с ними.
Поначалу это тревожило родителей, но приятель отца, побеседовав с мальчиком, успокоил их, объяснив его поведение обостренной восприимчивостью мальчика ко всему необычному.
"Это признак нарождающегося таланта, - сказал он. - Из мальчика в будущем, может быть, получится новый Андерсен, Репин или Чайковский. Не мешайте ему коллекционировать предметы. Для него это способ познания мира".
В конце концов бабушка подарила ему свою шкатулку, а мама объявила всем друзьям и знакомым, что ее сын коллекционер. В то время было очень модно иметь какое-то хобби, коллекционировать марки, монеты, самовары.
Теперь все друзья и знакомые, которые приходили в гости к Будылиным, тащили в дом пуговицы. Это было очень удобно, не нужно было искать по магазинам заводные машинки, конструкторы и наборы цветных карандашей - в то время не было дома, в котором бы не имелась заветная коробочка с пуговицами.
Будылин младший, однако, был разборчив в подарках, новые, прямо из магазина, брезгливо отодвигал в сторону, зато старым, с историей, радовался, как какой-нибудь архивариус радуется старинной рукописи.
К пяти годам его коллекция насчитывала около ста настоящих раритетов. Среди них была золотая пуговица с лилией с камзола кого-то из Людовиков, японская перламутровая в виде хризантемы и целых пять штук якобы принадлежавших Петру I, три их которых, впрочем, были пластмассовые.
Чем больше было в коллекции "артефактов", тем интереснее были истории, которые для них сочинял мальчик. Сказок ему уже не хватало, теперь ему были нужны исторические романы, книги о дальних странствиях и приключениях. Потом и этого стало мало. В десять лет он знал почти наизусть тургеневские "Записки охотника", стихи Пушкина, Блока и Евгения Евтушенко. А в пятнадцать с ним случился конфуз, который чуть не излечил его от хронической болезни.
В его классе появилась новая девочка - Марина, и, как это водится, сразу все мальчишки в нее влюбились. Но предпочтение она отдавала Будылину - сразу же пригласила его на свой день рождения, затеяла игру в ручеек и все норовила выбрать его себе в пару. Будылину она нравилась, но он до сих пор не слишком интересовался особами противоположного пола и потому не знал, что предпринять, чтобы как-то укрепить отношения. Более опытные друзья посоветовали ему пригласить девочку на концерт какой-нибудь популярной группы. Через отца он достал билеты на очень модную тогда польскую группу "Червоне гитары". Марина была в восторге и все говорила, что в ее родном городе все "обоссались" бы от зависти, узнав, что она слушала живьем "Червоных гитар". Ее непосредственность покоробила столичного мальчика, но виду он не подал - может, у них в Сибири вообще все так выражаются. В перерыве он угощал ее мороженым, как какой-нибудь Евгений Онегин, и рассказывал ей о своем дедушке, который был адъютантом самого Ворошилова. Дедушка Марину не заинтересовал, а вот отец очень даже.
- А правда, что твой батяня сверлит зубы Брежневу? - спросила она, облизывая сладкие пальчики. - Мать говорит, что у вас небось каждый день на завтрак красная икра, а на ужин черная.
- Вот и неправда, - смутился Будылин. - У нас никто икру на дух не переносит. Покупаем иногда для гостей, но только редко. А знаешь, пойдем к нам, я тебя познакомлю с мамой и бабушкой, а может, и папа с работы придет пораньше.
Бабушку, открывшую им дверь, Марина проигнорировала, не то чтобы совсем, а так, буркнула себе под нос "здрасьте", зачем-то сняла туфли и в одних носочках прошла в гостиную.
- Ой, какая люстра, - всплеснула руками девочка, - как в театре в Омске. Почем брали?
- Это старинная, отцу подарил один генерал, которому пуля разворотила челюсть. Десять операций понадобилось, чтобы ее восстановить, - объяснил Будылин-младший, который считал отца настоящим светилом стоматологии.
- За десять операций мог бы всю обстановку подарить, - сказала Марина, остановив взгляд на довольно потертом кожаном диване.
Потом пили чай в маленькой комнатке Будылина-младшего. Марина уплетала пирожные, болтала ногой и обсуждала одноклассников.
- Ваша Стеклова просто змея. Спрашивает так ехидно: "А что, у вас в Сибири все носят индийские джинсы? Это последний писк, да?". Знает же, стерва, что у меня не индийские джинсы, а настоящие японские. А Чеглоков ржет как мерин, просто придурок какой-то. Кормилицын вроде ничего мужик, только свихнутый на своем футболе. Евсеев симпатичный парень, но одевается как колхозник.
- А с кем бы ты могла дружить? - робко спросил Будылин.
- Да ладно, сам знаешь.
Будылин догадывался, и его вдруг затопила теплая волна незнакомого чувства. Он перевел дух, окунулся в ее глаза цвета морской волны и поплыл.
- А хочешь, я покажу тебе свои сокровища? - предложил он, чтобы продлить состояние близости с девушкой, которая ему нравилась.
- Золото, брильянты?
- Лучше, - он полез в шкаф и достал заветную шкатулку.
- Пуговицы? - удивилась Марина, когда он высыпал на стол свои самые ценные раритеты.
- Эту коллекцию я собирал тринадцать лет, - открыл свой диагноз Будылин. - Вот эта зеленая бомбошка с камзола французского короля, эта серебряная обошла вокруг света с адмиралом Крузенштерном, а эта с двуглавым орлом от парадного мундира графа Бенкендорфа...
- Она что, правда золотая?
- Да нет, медная, наверно.
- Фигня все это, - скривила свои полные губки Марина. - Выбрось это говно на помойку. Собирать надо ценные вещи, картины или там старинный фарфор. Это дело прибыльное: купил - продал - заработал. Лучше всего, конечно, фарфор, а я могла бы тебе помогать, ходить по комкам, смотреть, что почем.
Но Будылин ее уже не слышал, он смотрел то на свои сокровища, то на гостью и не понимал, что происходит, какое право имеет эта девчонка отзываться о его коллекции. Да кто она такая, в конце концов? Да вот этот серебряный кружочек с кителя Крузенштерна заслуживает большего уважения, потому что он видел архипелаг Туамоту.
- Собирай что хочешь, а мне моя коллекция нравится, - сказал он, едва сдерживая себя, чтобы не нагрубить гостье.
- Ну и фиг с тобой, пуговичник несчастный, бросила она ему на прощанье и ушла.
Будылина потом еще долго называли Пуговичником, но кличка не прижилась, он был сильным, спортивным мальчиком и не давал спуску обидчикам. Кличка не прижилась, а шок, испытанный им после первого свидания, чуть не излечил его от тайной болезни. Почти месяц не открывал он свою шкатулку, но потом все-таки не выдержал, открыл, посмотрел в последний раз на свои сокровища, закрыл крышку и отправил шкатулку на антресоли, в компанию к старым конькам и фотоаппарату "Лейка".
Он решил, что больше никогда ничего не будет собирать, что взрослому человеку, каковым он себя считал, не к лицу заниматься такими глупостями. Вот учеба, спорт, книги - это достойные занятия, а коллекционирование - блажь бездельников. Но ни спорт, ни книги не могли заполнить пустоту, которая образовалась в его жизни. Он пытался заполнить ее увлечением кино, ходил на все премьеры, ездил к черту на кулички в какой-нибудь клуб камвольной фабрики, где крутили фильм Бергмана, знал всех итальянских неореалистов. Однажды после просмотра старой французской комедии с Фернанделем, он возвращался домой пешком, и вдруг на углу возле пивного ларька увидел Фернанделя с кружкой в одной руке и воблой в другой. Судя по выражению лица, двойник актера испытывал блаженство. Он заметил, что мальчишка уставился на него, и подмигнул:
- Что, малой, пивка захотел, а спросить стесняешься? Давай деньги, я возьму.
Будылин, все еще зачарованный сходством пьянчуги с великим комиком, достал из кармана рубль. Двойник взял ему кружку мутноватого напитка и поделился воблой.
- Сдачу потом, у хозяйки вся мелочь кончилась, - заржал он, сделал большой глоток и облизнулся. - Приходи завтра, я завсегда здесь в это время бываю. Меня дядей Колей зовут.
Будылин терпеть не мог пива, даже хорошего импортного, которое отец иногда покупал в "Березке", но все же хлебнул пару раз из кружки за компанию, его заинтересовал Лжефернандель, и ему захотелось узнать о нем больше.
- Дядя Коля, а у вас нет случайно родни во Франции?
- Ты, что шпион? Хочешь меня завербовать? Так я готов, двести рулей в месяц - и все секреты сантехники у тебя в кармане. Я, бывает, и у генералов краны чиню, у Баталова в квартире бывал, у них засор был, засрали, значит, трубу...
Дядя Коля оказался словоохотливым, от него трудно было отвязаться, пришлось допить пиво. Распрощавшись с новым знакомым, Будылин вышел на бульвар и вдруг увидел артиста Баталова, который был совсем как настоящий, только маленького роста. Он стоял возле детской коляски и читал газету.
Тихая радость разлилась по всему телу Будылина. Такое чувство, наверно, испытывают наркоманы, когда введенный в вену препарат начинает действовать. Это был рецидив его хронической болезни. Он теперь знал, что, а точнее - кого будет коллекционировать.
Коллекционировать двойников оказалось далеко не так просто, как пуговицы. Двойников никто не дарил, их нельзя было купить. На них нужно было охотиться на улице, в метро, в магазинах. Нужно было тренировать зрительную память и, конечно же, знать в лицо множество известных личностей, а для этого нужно было каждый день пролистывать газеты, смотреть по телевизору сводки новостей, ходить в кино. Все это Будылин делал с удовольствием. А уж сколько удовольствия оставляла ему удачная охота.
Чтобы причислить двойника к коллекции, мало было его опознать, нужно было еще и определить его место жительства, узнать, чем он занимается и как его зовут. "Оприходованный" экземпляр непременно должен был иметь свою историю, если таковую узнать было трудно, на помощь приходила фантазия. Часто сбор информации был сопряжен с опасностями. Далеко не всех людей можно было расположить к себе с помощью кружки пива, как дядю Колю, большинство людей не шло на контакт, а некоторые, почувствовав за собой слежку, могли сообщить в милицию или просто поймать и надрать уши.
Кто-то принимал несчастного коллекционера за вора, кто-то за извращенца. Пару раз его задерживала милиция, однажды двойник Есенина отколошматил его так, что неделю пришлось отлеживаться дома. Но Будылин был счастлив, потому что в погоне за двойниками обрел себя.
Повзрослев, он стал меньше интересоваться двойниками и больше историями, но когда он видел двойника, в нем пробуждался прежний азарт. И бывало, что он сам становился героем любопытных историй, особенно, когда ему попадались двойники известных красавиц.
Ирина окончила театральный институт, но не играла ни в театре, ни в кино, в провинцию ехать не хотелось, а в столице мест не нашлось. Она работала натурщицей в художественном училище раз в неделю. У нее были пышные волосы, большие белые груди и широкие бедра. Преподаватели говорили ей, что она очень похожа на Клару Лучко в кинокартине "Кубанские казаки". Студенты любили рисовать ее с косой и в кокошнике. За глаза они ласково называли ее Буренкой, не Коровой и не Телкой, а ласково - Буренкой. Над другими натурщицами они изгалялись, как могли: та у них - Насос, эта - Раскладушка, а Ирину щадили.
Платили ей по десятке. В месяц получалось рублей тридцать. Этого хватало, чтобы заплатить за квартиру, за телефон и купить единый проездной билет на месяц. На "обнаженку" студенты скидывались дополнительно, и выходило прилично.
На еду давала мать. Помимо денег она привозила еще и кое-какие продукты. С некоторых пор мать работала бухгалтером в подмосковном пансионате. Там и жила круглый год - комната служебная, питание дармовое. Это давало ей возможность кое-что откладывать для дочери.
Свежий воздух, размеренный образ жизни - что еще нужно на старости лет. Впрочем, у нее была и еще одна причина уехать за город - хотела дать дочери "пространство для маневра", проще говоря, создать условия для личной жизни, которая никак не складывалась.
Ирина говорила, что она и так счастлива, что она больше не хочет выходить замуж, что замужество похоронит ее как творческую личность, но у матери было другое мнение на этот счет. Мать хорошо знала дочь и не очень-то верила, что Ирина сможет когда-нибудь сниматься в кино или играть в театре без мужского участия.
В последний раз Ирина снималась еще до замужества, еще на последнем курсе театрального института. Она играла роль стервы, которая отбила мужа у порядочной женщины. Та женщина потом отравила себя и своего неверного мужа газом, а стерва осталась вдовой с ребенком на руках. Такая вот назидательная история.
Партнером по фильму был известный актер. Он все время старался оторваться от сценария, трактовал эпизоды на свой лад и спорил с режиссером, то есть "тянул одеяло на себя", как говорят в театре. Партнеры ему потакали, режиссер уступал, и только дебютантка Ирина, казалось, была совершенно равнодушна к творческому горению кинозвезды. На самом деле она просто не знала как себя вести в подобной ситуации, чтобы не показаться полной идиоткой. Рядом с неистовой звездой она чувствовала себя деревянной куклой. В конце концов все это сказалось на ее игре. Режиссер даже хотел снять ее с роли, хотя треть картины была уже отснята, но ограничился тем, что обкорнал ей текст. В результате критики и зрители совершенно не приметили Ирину, несмотря на то, что фильм имел успех и о нем много говорили, в том числе и по телевизору. В общем, Ирина не использовала свой шанс, а это всегда плохо сказывается на актерской карьере. Ее больше не приглашали на пробы, хотя она каждый месяц меняла фотографии в мосфильмовской картотеке актеров.
Впрочем, делала она это скорее из чувства долга перед близкими и друзьями, нежели из искреннего желания сниматься в кино. Скорей всего, Ирина даже отказалась бы от роли, получи она вдруг приглашение. Чего греха таить, ее способностей хватило только на то, чтобы с грехом пополам закончить институт, поступлению в который в свое время способствовала ее мать, которая тогда работала в институтской бухгалтерии. Увы, бремя актрисы оказалось для Ирины слишком тяжелым, и она об этом знала, хотя и не признавалась никому. Даже роль супруги Ирина не потянула. Ее мужем был сокурсник, по мнению преподавателей, подававший большие надежды. После института он стал диктором на радио и до сих пор подает надежды по третьей программе.
Нельзя сказать, чтобы у Ирины не было желания стать хорошей женой. Она старалась в меру своих сил и способностей, научилась даже готовить мясо по-парижски. Но свекровь слишком любила своего сына, чтобы доверить его желудок дебютантке. Ей не нравилось, когда Ирина что-нибудь делала, но еще больше ей не нравилось, когда невестка сидела без дела. Постепенно жизнь Ирины в доме мужа становилась невыносимой, и наконец она не выдержала, и похудевшая, заплаканная, вернулась к матери.
"Ты, Ириша, не тушуйся, - сказал ей один веселый человек, берейтор из цирка, который появился в ее доме сразу после развода. - Взять хоть лошадей: они бывают, как известно, рабочими, беговыми и для выездки. Хозяйство ты, надо признаться, не тянешь - вон у тебя посуда грязная по пять дней в раковине лежит. В театре и в кино у тебя полный сбой. Стало быть, ты создана для выездки. Ну-ка, мать, пройдись. Я от тебя балдею..."
Оправившись после тяжелого поражения на семейном фронте, Ирина попыталась сходу вернуть утраченные позиции. Многие мужчины оказывали ей внимание, но охотников жениться что-то не находилось.
Дольше всех за Ириной ухаживал поэт Колобанов. Вообще-то он торговал пепси-колой на Курском вокзале, но это не мешало ему писать стихи о дальних странствиях и даже печатать их в газете "Советская торговля".
Честолюбия у продавца хватило бы на трех поэтов. Ему мало было стихов, ему хотелось жениться на известной актрисе, пусть даже разведенной, но непременно на актрисе, и очень желательно, чтобы на известной. По образованию Ирина ему подходила. Оставалось только устроить ее по специальности и вывести в знаменитости.
Ирина не возражала. Под руководством Колобанова она выучила наизусть несколько глав из "Руслана и Людмилы" и отправилась в филармонию на суд худсовета, но так туда и не дошла. По дороге ее охватил мандраж. Она купила билет в кино и с удовольствием посмотрела детектив, а вернувшись домой, сказала Колобанову, что худсовет был в восторге от ее чтения, но ставок пока нет. Как только появятся, ей позвонят.
Колобанов принял это сообщение довольно спокойно и договорился с одним знакомым режиссером, который работал в народном театре при клубе мебельщиков, чтобы он зачислил Ирину в свою труппу. С "мебельщиками" у нее тоже ничего не вышло. Сначала они очень обрадовались, что в их коллектив вольется профессиональная актриса, но видя, что Ирина не спешит "впрягаться в их телегу" - не учит текст, пропускает репетиции - быстро к ней охладели.
Тогда Колобанов сделал еще одну попытку вывести свою подругу в звезды. Он устроил ее на должность руководителя кружка художественной самодеятельности в парке культуры и отдыха. "У всех актеров тяга к режиссуре, - рассуждал он. - Так, может, в ней сидит Мейерхольд?"
Это было роковой ошибкой с его стороны. В кружке Ирина познакомилась с Бориской и стала ходить с ним в кино и в кафе потихоньку от поэта.
Этому Бориске еще не было и семнадцати. Он учился в десятом классе и мечтал о театральной карьере. Ирина открывала ему глаза на систему Станиславского и театр абсурда и не убирала его признательной руки со своей коленки. Мальчик так обалдел от Ионеско, Беккета и сдобной коленки, что однажды сбежал из дому к Ирине, захватив с собой томик Сент-Экзюпери и гантели. Родителям он оставил записку: "Простите вашего нехорошего сына. Он встретил женщину, без которой его жизнь не имеет смысла. Не ругайте меня и не ищите. Ваш Боровичок".
Родители нашли его только через два дня. Он ни в какую не желал возвращаться домой. Тогда они предложили Ирине триста рублей. Когда она не взяла денег, они взволновались всерьез и подали заявление на имя директора парка, заверенное у нотариуса, в котором говорилось, что под видом занятий в театральной студии Ирина занимается растлением юношей.
Директор был не из пугливых, но его смутила печать нотариуса. Он вызвал Ирину к себе, посочувствовал ей, а потом предложил временно, пока скандал не утихнет, лечь на дно, то есть уйти по собственному желанию. Ирина пожалела симпатичного директора и согласилась уйти по-хорошему. Заодно она пожалела и Бориску, сообщив ему, что приласкала его из педагогических соображений, чтобы он почувствовал уверенность в себе, которая так необходима мужчине как в жизни, так и на сцене.
Бориска плакал и порывался выброситься из окна, но Ирина отнеслась к этому спокойно. Она дала мальчику горячего молока и проводила до дома. Через год Бориска поступил в институт инженеров железнодорожного транспорта.
После Бориски у Ирины было два "режиссера". Один из них оказался макетчиком с телевидения, а другой безработным актером из Воронежа и искателем столичной прописки.
- Ну, все, - сказала ей мать, когда раскусила воронежца. - С меня довольно творческой интеллигенции. Или ты будешь жить, как все нормальные люди, или я уйду от тебя к чертовой матери. Моя квартира не дом терпимости. Был бы жив отец, он не допустил бы этого безобразия.
- Хорошо, - согласилась Ирина, и мужчины на некоторое время перестали появляться в ее доме.
От нечего делать она решила бегать трусцой для здоровья. Но скоро забросила и это дело - в своих линялых тренировочных штанах с вытолканными коленками и кедах неопределенного цвета она больше походила на уборщицу, которая только что мыла подъезд, нежели на спортсменку.
- Хватит, - сказала ей мать. - Ты совершенно не приспособлена для самостоятельной жизни. На свободе ты теряешься. Тебя надо пристроить за хорошего человека. Вся ваша богема - плесень. Положительные люди служат в учреждениях. У нас в планово-финансовом отделе появился новый сотрудник. Он, кажется, вдовец.
Вдовцу было под пятьдесят. Он пришел в гости с тортом и почти весь его съел за чаем и разговорами. Трепаться он любил не меньше, чем есть. Во время разговора он все время перескакивал с пятого на десятое и обо всем судил так, как будто всю жизнь только этим и занимался, то есть затрагивал такие тонкости и частности, что всех, кто его слушал, уже через пять минут одолевала зевота. Особенно много подробностей он знал о сближении галактик.
Ирина слушала гостя и думала: "Зануда, конечно, но, видимо, положительный. А может, положительный и должен быть занудой?.."
Вдовец был настолько положительным, что даже не пытался ухаживать за Ириной, даже комплиментов в ее адрес не отпускал. Только посмотрел на нее очумело, когда она, расшалившись, как бы невзначай прижалась к нему грудью, когда подавала пальто.
Видимо, это все-таки сработало. Через две недели, когда Ирина уже думать забыла о вдовце, он вдруг позвонил по телефону и степенно, как купец из пьес Островского, пригласил ее к себе в гости на чашечку кофе.
- Возьмите бумагу и карандаш, - сказал он, - и запишите мой домашний адрес.
Он так долго и нудно объяснял Ирине, как найти его улицу, дом и квартиру, что она уже на "третьем повороте" решила про себя, что никуда не поедет.
- Ты неисправима, - сказала мать. - Бог с тобой, живи, как знаешь.
Она устроилась бухгалтером в загородный пансионат и в Москву наезжала раз в месяц, чтобы передать дочери деньги и кое-какие продукты. А Ирина, таким образом, обрела полную свободу.
И снова в ее квартире появились художники, режиссеры, актеры. Опять пошли вернисажи, банкеты, богемные посиделки при свечах.
На одном из вернисажей ее заметил Будылин. Он сразу же определил ее сходство с Кларой Лучко времен "Кубанских казаков", весь вечер ухаживал за ней и пошел ее провожать. Через месяц они поженились, а через год у них родилась дочь Кристина.
Ирина не любила бывать на будылинской даче из-за того, что муж иногда возил туда друзей, чтобы покутить на вольном воздухе. Она иначе как притоном дачу не называла и принципиально туда не ездила, даже когда родилась дочь. Естественно, и для дочери Кристины дом в Кирсановке не стал родным. Родители сделали все, чтобы лишить ребенка детства - устроили в школу с углубленным изучением английского языка и записали в секцию плавания. По счастью, у нее не оказалось слуха, а то бы не миновать ей еще и музыкалки.
В общем, в пестром кирсановском архипелаге дом Будылиных оставался необитаемым островом. И оставаться бы ему таковым еще бог знает сколько, когда б не чрезвычайные обстоятельства, которые заставили семейство всерьез вспомнить о своей загородной собственности.
А началось все после того, как Ирина узнала о существовании соперницы. Однажды она почувствовала слабое жжение в желудке после еды. В общем, обычное дело при гастритах. Это явление она расценила как аргумент в пользу диетического питания. Какая женщина не мечтает сесть на диету, но все что-то мешает, а тут, как говорится, сам бог велит. После обстоятельной консультации с очень авторитетным и дорогим диетологом она, как ей посоветовал врач, стала питаться правильно, но жжение не прошло и даже усилилось. Тогда она ужесточила диету, но от этого ей лучше не стало, мало того, к жжению прибавились еще и боли. Они возникали внезапно и так же внезапно проходили. Боли были не резкие, а тупые и продолжались они не долго, можно было бы и потерпеть, в конце концов, но одно сознание, что у нее в организме что-то не так, бросало Ирину в холодный пот. Она росла в приличной семье, вышла замуж за успешного, хотя и несколько легкомысленного человека, благополучно родила ребенка и никогда ничем серьезнее ОРЗ не болела. Здоровье было для нее одним из столпов благополучия, можно сказать, даже его краеугольным камнем, и вдруг этот столп покачнулся, этот камень покосился.
Говорят, некоторые люди очень чувствительны к настроению Фортуны, она еще только подумала, а не изменить ли ей любимцу Васе с Петей, а Вася уже рвет на себе волосы. Фортуна она ведь тоже женщина и, как все женщины, жалеет слабых, хотя сильные ей нравятся гораздо больше. Вздохнет она по несостоявшемуся роману и с новыми силами берется вытаскивать за уши своего баловня Васю.
Ирина не была ни слабой, ни глупой и в панику не впадала, а обратилась к врачу, к очень авторитетному и очень дорогому гастроэнтерологу. Тот, естественно, дал ей направления на анализы. Результаты его почему-то не удовлетворили, и Ирине пришлось сдавать анализы повторно плюс рентген и компьютерная томография. Только после этого врач поставил туманный диагноз - возможно, гастрит, но не исключена и язвенная болезнь в редкой форме, в общем, нужно подождать, пока болезнь себя проявит, чтобы лечить уж наверняка.
Ирина предпочла худший вариант и сразу же сообщила об этом мужу.
Эта новость повергла Будылина в психологический нокдаун. Он уже давно решил для себя, что разведется с Ириной, и, казалось, ничто не сможет поколебать его решения, но тут вдруг эта ее внезапная болезнь...
Обстоятельства изменились коренным образом, и теперь он уже не знал, как ему поступать, ведь одно дело расходиться с благополучным человеком, и совсем другое - оставлять в беде больную женщину.
Будылин никогда не считал себя человеком высокой морали, в детстве он мог запросто подделать оценку в дневнике, чтобы получить деньги на кино, потратить их на сигареты, и при этом не испытывать никаких угрызений совести. Это был своего рода спорт, который давал ему иллюзию удачливости. Впоследствии эту формулу он применял в отношениях с женщинами: изменял жене с любовницей, а той - с другими женщинами, но при этом действовал осторожно, чтобы никому не причинить страданий. Он родился под знаком Весов и потому стремился к равновесию, но обстоятельства все время норовили вывести его из этого состояния. Предстоящий развод был как раз таким неприятным обстоятельством, однако болезнь жены, несмотря на всю ее трагичность, давала ему возможность сохранить статус-кво в семейных отношениях, что избавляло его от многих хлопот и стрессов.
Инцидент с дочерью подлил масла в тлеющий огонь. Вообще, Будылин никогда специально дочерью не занимался, все, что он для нее делал, - это обеспечивал ее материально. Она росла, как цветок на подоконнике - полили, удобрили и забыли до следующего полива. Она училась в английской школе, регулярно посещала секцию плавания, но никогда не была с отцом в зоопарке, как, впрочем, и с матерью. По замыслу родителей, хорошее воспитание должны были ей дать хорошие педагоги, они профессионалы - им виднее, как найти подход к ребенку. В конце концов, им за это платят деньги, и немалые. Что могли сделать дилетанты-родители на поприще, где преуспевали люди, вооруженные последними достижениями психологии и мудростью великих педагогов прошлого - Руссо, Песталоцци, Коменского и Сухомлинского...
Впрочем, Кристина и сама не очень-то рвалась в объятия "предков", с самого раннего возраста она привыкла самостоятельно решать свои проблемы. В школе она училась хорошо, но без особого блеска, к одноклассникам относилась ровно, хотя у нее и были подруги, с которыми она обменивалась молодежными журналами и обсуждала книги Мураками и Кастанеды.
Когда встал вопрос, куда идти учиться после школы, Кристина только пожимала плечами, она не чувствовала интереса ни к одной из традиционных дисциплин. Более или менее ее привлекала только черная магия, но ни один из известных вузов пока что не выдавал дипломов по этой специальности - сошлись на Юридической академии: с одной стороны юридическое образование давало широкий круг знаний, которые могли пригодиться на любой работе, с другой стороны - в юриспруденции есть что-то от магии: с помощью законов можно легко манипулировать людьми и доводить их до состояния зомби.
В академии Кристина обзавелась приятельницами и приятелями и все свободное время проводила в их обществе. Это была если не "золотая", то уж точно "позолоченная" молодежь: сын известного адвоката Струженцова, сделавшего себе имя и состояние на защите братков из Солнцевской группировки; дочь депутата от Усть-Ордынского бурятского автономного округа Ковшаровича, который путал бурят с южноафриканскими бурами, но зато владел сетью аптек в Москве; племянница эстрадного певца Рухадзе, прославившегося своими задушевными речитативами с пикантным кавказским акцентом.
Будылин не обладал большим состоянием, но получил некоторую известность после того, как его агентство сняло несколько рекламных клипов для банка "Интерфинанс". Банк давно лопнул, а клипы запомнились, так что недостатка в клиентах у Будылина не было, и это давало ему возможность не думать о том, как свести концы с концами.
Конечно, он знал цену всей этой "серебряной молодежи", которая окружала его дочь, они были все одинаковые, как искусственные зубы, порождаемые гением его отца, но это было все-таки лучше, чем гнилые обломки в пастях изгаженных подъездов и проходных дворов.
Новая компания немного растормошила довольно скованную Кристину, мать всегда жаловалась, что ее дочь из дома клещами не вытащишь, а тут она то на премьеру фильма, то на дискотеку, то на пикник. После премьер и дискотек она возвращалась усталая и разбитая, так что на следующий день приходилось пропускать занятия, чтобы привести себя в порядок, но родители смотрели на это сквозь пальцы, там, в академии, ведь не дураки сидят, небось понимают, что платные студенты на дороге не валяются, а здоровье молодым на то и дано, чтобы растрачивать его на вечеринках.
Эйфорию родителей нарушил звонок следователя. Звонкий комсомольский голос пригласил Будылина на собеседование.
Молодой человек, представившийся майором Валиуллиным, был весь как начищенная пуговица. Про него можно было сказать: "Такой молодой, а уже майор" или "Такой молодой, а уже следователь". Оглядев Будылина строгим взглядом, он погнал с места в карьер:
- Вам известно, с кем встречается ваша дочь?
- С однокурсниками. Они, конечно, засранцы, но на серьезные проступки не способны.
- А фамилии Кадомцев, Мейер, Смолина вам ничего не говорят? - слова отскакивали, как дробь пионерского барабана.
- Постойте, какая-то Смолина вроде училась с Кристиной в одном классе, но это было давно.
- Это было три года назад, а потом ее исключили из школы за распространение наркотиков, она приторговывала травкой на вещевом рынке, чтобы заработать себе на шмотки. Ее родители разошлись, а дочку сбагрили бабушке. Вы, конечно, ничего не могли об этом знать - руководство школы делало все, чтобы скандал не дошел до родителей. Так вот эта Смолина - лучшая подруга вашей Кристины, а нигде не работающий Кадомцев ее близкий друг, вы понимаете, о чем я говорю. Он на пару с Мейером грабил подростков, отнимал у них мобильные телефоны и сдавал в скупку. Позавчера его задержали на месте преступления, там, между прочим, была и ваша дочь.
После каждой фразы майор делал долгую паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление они произвели на собеседника. Где-то Будылин уже это видел, кажется, в каком-то американском фильме. Сыщик доставал подозреваемого паузами, а его оппонент все время норовил перевести разговор на посторонние темы и сбить ищейку со следа.
- У вас интересный тембр голоса, - решил подыграть следователю Будылин, - не хотите себя попробовать в рекламе?
Майор понял, что его раскусили, и сразу как-то потускнел.
- У нас, вообще-то, против нее ничего нет, в ограблении она непосредственно не участвовала. Ее, конечно, вызовут в суд в качестве свидетеля, но я не об этом. По нашим сведениям, ваша дочь употребляет наркотики.
- Как давно?
- Возможно, года два, да вы сами ее спросите.
Кристина ревела, кусала ногти, губы у нее дрожали, но ничего толком от нее добиться не удалось. Да, она встречалась с Кадомцевым, их Смолина познакомила, пили пиво, иногда водку на квартире у Мейера, но ни о каких краденых телефонах и наркотиках не может быть и речи.
Будылин-старший давно не практиковал, но у него сохранились хорошие связи в мире медицины. Профессору Комбарову достаточно было лишь мельком взглянуть на результаты анализа, чтобы поставить диагноз: принимала таблетки амфетамина примерно с полгода.
У Будылина чуть не вырвалось "слава богу", таблетки на него впечатления не произвели, для него слово "наркоман" ассоциировалось с иглой и исколотыми венами. Уколов он не переносил органически и относился к ним с брезгливостью, даже когда речь шла о простой прививке против полиомиелита. В представлении Будылина, сам по себе укол был противоестественен, потому что нарушал целостность организма, а в сочетании с неким химическим дурманом он приобретал масштаб катастрофы.
- Не надо успокаиваться, - прочел взгляд Будылина профессор, - это довольно серьезно, но могло быть и хуже. Мы проведем детоксикацию организма, а уж дальнейшее зависит только от нее, ну, и от вас, конечно.
- Может, обратиться в специальную клинику, там, говорят, есть методики реабилитации?
- Не думаю, что это хорошая идея. Дело в том, что восемьдесят процентов доходов им приносят вторичные обращения, стало быть, они не заинтересованы в том, чтобы пациент ушел от них навсегда. Даже самая что ни на есть эффективная методика реабилитации не дает гарантии того, что человек не сорвется и не примется за старое. Тут важно исключить соблазн. При клиниках есть нечто вроде клубов бывших наркоманов, по сути общества взаимопомощи. Казалось бы, хорошая идея, кто как не "завязавшие" знают лучше, как помочь "завязать" другим. Но ведь это разные люди, с разной психикой, живущие в разных социальных условиях, и не исключено, что в этой цепочке найдется слабое звено. Представьте себе, сегодня он убежденный борец за здоровый образ жизни, готов помогать товарищам по несчастью, а завтра его выгнали с работы, умер близкий человек, да мало ли что может случиться, и вот уже он снова на игле, и у него можно разжиться дозой, а товарищи продолжают с ним общаться. Говорят, паршивая овца все стадо портит, и вот уже часть "завязавших" опять становятся пациентами клиники, им опять требуются процедуры и реабилитация, теперь уже более длительная, а это вдвое дороже.
Люди, чтобы спасти своих близких, не жалеют никаких денег. На моих глазах богатые люди становились нищими, спускали сбережения, продавали автомобили, квартиры, дачи - и все тщетно, а врачи наживали огромные состояния. Вы, наверно, видели в газетах объявления "реабилитация за границей". Вроде бы все правильно: другая среда, другой образ жизни, а на деле сплошное надувательство: за койку в общежитии берут, как за номер в хорошем отеле, с утра до вечера нужно гнуть спину в поле или в саду, а деньги за работу идут на счет клиники. Ну, а что касается соблазнов, то за границей в любой деревне раздобыть дозу не проблема, если эта деревня не в Китае.
Я, конечно, могу вам порекомендовать более или менее приличную клинику, но лучше бы вам самим заняться ее реабилитацией. Сейчас каникулы, везите ее куда-нибудь за границу или на дачу и не выпускайте из поля зрения ни на минуту.
Идея очень понравилась Будылину: отправляя жену с дочерью на дачу, он одновременно убивал двух зайцев: во-первых, хотя бы на некоторое время лишал Кристину возможности общаться с дурной компанией, а во-вторых, проявлял заботу о здоровье Ирины - где как не на даче ей поправлять здоровье. Были, конечно, и другие зайцы, но о них потом.
Однако перспектива провести все лето на даче с дочерью никак не устраивала Ирину. Она расценила это как предательство, не чье-то конкретное, не мужа и не дочери, а, скажем, предательство судьбы. Вот, была у нее счастливая судьба: розовое детство, голубая юность, удачливый муж, послушная дочь и все это ускользает из рук: дочка оказалась наркоманкой, муж путается с кем-то на работе, а теперь ее еще и в ссылку отправляют, ну как тут не болеть.
Она не плакала, не заламывала руки, не закатывала скандалы, она впала в тихое отчаяние от несправедливости, которая на нее обрушилась, сидела в кресле с журналом в руках и все повторяла: "Что я вам сделала? Почему вы хотите моей погибели?".
Будылин пробовал подойти к ней и так и сяк, но всякий раз, когда разговор заходил о даче, она повторяла одно и то же: "Что я вам сделала? Почему вы хотите моей погибели?". Дочь бродила по квартире как потерянная, на вопросы отвечала невпопад, часто запиралась в своей комнате и курила. Все это выбивало Будылина из колеи. Он уже подумывал, не заменить ли Кирсановку каким-нибудь благопристойным островом, где не настолько весело, чтобы это повредило дочери, и не настолько скучно, чтобы жена зациклилась на своей болезни, скажем, Мальтой или Кипром, как вдруг Ирина согласилась ехать на дачу.
- Только ты должен жить с нами, - поставила она условие мужу. - У меня вряд ли сейчас хватит сил, чтобы одной справиться с хозяйством да еще присматривать за Кристиной.
- Давай наймем тебе помощницу.
- Ты прекрасно знаешь, что я не потерплю в доме чужого человека, ты ведь сам говорил, что, нанимая работников, поневоле становишься их рабом. Мне сейчас только этого не хватало. Нет, если ты так уж хочешь устроить нам карантин, будь любезен, живи с нами.
Это было заявлено в ультимативной форме с каменным лицом, так что Будылину ничего не оставалось делать, как только пообещать переехать на дачу, так сказать, на постоянное место жительства, как только что-то прояснится с американским заказом.
Предложения по рекламной кампании американской корпорации "Энджи-кола" были отправлены в Солт-Лейк-Сити две недели назад, но ни ответа, ни привета из Америки пока не поступало, так что Будылин со спокойной совестью всю неделю мог проводить в городе и только на уик-энд приезжать в Кирсановку.
Вчера он задержался на работе до темна, выясняя отношения с Кирой, потом попал в пробку при выезде из Москвы, потом - в дождь, да в такой, что приходилось ехать наугад, потом ему показалось, что он сбил собаку, а на самом деле под колеса попал какой-то бродяга, которого пришлось прихватить с собой, потом он зачем-то подобрал на дороге злобную бабу и, наконец, зачем-то пригласил бродягу, которого сбил, переночевать у себя в бане.
Лежа утром в постели с рыжим наглым Кирпичом в ногах, он вспоминал все, что произошло с ним вчера, и ему было почему-то неловко то ли перед самим собой, то ли перед котом. Вроде бы ничего зазорного с ним не случилось, однако во всем этом было что-то такое, что было несвойственно его характеру. Вот зачем он в дождь пошел искать сбитую собаку? Зачем сажал в машину незнакомых людей? Добро бы пьяный был, а то ведь трезвый. Это тревожило его и мешало наслаждаться теплым летним утром, которое заглядывало к нему в окно.
Заскрипела лестница, и в мансарду поднялась Ирина. Значит, уже больше десяти, раньше она никогда не просыпается.
- Во сколько ты приехал? Я ждала тебя до двенадцати. У меня вчера опять был приступ, - она теперь все время говорила так, как будто накануне ей нанесли смертельную обиду.
Будылин не знал, как на это реагировать, и на всякий случай решил делать вид, что устал и не выспался.
- Да пришлось задержаться на работе, ждал звонка из Америки, а тут еще этот дождь... Да, ты в прошлый раз говорила, что рама в твоей комнате плохо закрывается, так я привез плотника. Он заночевал в бане. Забавный такой паренек, надо бы его накормить завтраком.
- Там никого нет, я сейчас заходила туда за полотенцем, и никого там не было.
- Наверно, пошел искать работу в поселке.
- Надо будет окатить там все кипятком, а то еще подхватим чесотку.
- Зря ты так, парень, кажется, был вполне приличный, - возразил Будылин, и тут же опять поймал себя на мысли, что говорит не то, что должен был сказать, и все его последние поступки совершенно с ним не вяжутся.
В старом Китае врачи не лазили пациенту в рот и не просили его раздеться до пояса. Такая беспардонность могла стоить эскулапу жизни, особенно, если дело касалось мандаринов и прочих цитрусовых. Врачу достаточно было руки больного, чтобы определить, какой болезнью он страдает, и назначить лечение. Вот так и Алеша Рублик "здоровье" любого механизма определял по одному ему известным приметам.
Бывало, подгонит шофер автомобиль к Алешиному крыльцу.
- Эй, доктор, посмотри, что там у нее, не хочет разгоняться, зараза...
Алеша выйдет, положит в рот карамельку, минуту послушает, как работает мотор, потом попросит поднять капот и скажет коротко и ясно:
- Вон, ту круглую хреновину надо менять.
И действительно - оказывается, именно в этой хреновине все дело.
Алеша не знал, как устроен автомобиль, не мог усвоить, как называются его детали. Он не умел ни читать, ни писать - его отчислили из первого класса за полную неспособность к обучению. Он не мог запомнить собственную фамилию и свой адрес, но в автомобильной диагностике был гением.
Родители поначалу очень расстраивались - что за напасть такая, старшие дети были смышленые, а этот дурак дураком. Они показывали его врачам, возили в Одессу к известному специалисту, но тот сказал, что в данном случае медицина бессильна.
Они успокоились только, когда у Алеши в семнадцать лет вдруг открылась эта удивительная способность - определять причину "нездоровья" механизмов. С паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок, хотя какой там клок - слезы одни.
Когда довольный владелец автомобиля спрашивал Алешу, сколько он ему должен за консультацию, тот улыбался своей дурацкой улыбкой и говорил:
- Рублик дашь, и хорошо.
За это его и прозвали Рубликом. И это прозвище так к нему прилипло, что многие даже думали, что это у него фамилия такая. А на самом деле его фамилия была Сдобников. У него на шее, на веревочке, болталась дощечка, на которой так и было написано чернильным карандашом - Сдобников Алексей Кузьмич. Московская область, поселок Кирсановка, ул. Пушкина, д.3. Это мать ему нацепила дощечку, чтобы, если потеряется, его по этому адресу доставили домой или хотя бы дали знать, где искать, потому что Алеша не только не умел объяснить, кто он такой, но и совершенно не ориентировался на местности.
Как-то мать послала его в магазин за маслом: в одну руку вложила деньги, а в другую записочку к продавщице: "Клава, отпусти ему бутылку постного масла и не забудь дать 3 руб. 40 коп. сдачи". Клава масло отпустила и сдачу дала, но только забыла вывести Алешу на улицу и показать, куда ему надо идти - хвост распустила перед дачником и забыла. А Рублик, не долго думая, попер напрямки через железнодорожные пути на шоссе. Так бы и ушел невесть куда, если бы как раз в это время не проезжал мимо знакомый шофер из жилкомхоза. Алеша его как-то раз выручил, когда у него машина стала глохнуть на холостом ходу. Теперь шофер отплатил добром - посадил его в кабину и доставил к родному крыльцу.
Вообще Алеша любил кататься на машине. От езды у него дух захватывало - дома, огороды, деревья так весело бежали навстречу... Но мать не разрешала благодарным водителям доставлять ему это нехитрое удовольствие, еще завезут куда и оставят - беды не оберешься. И все равно не уберегла.
Приехал как-то к Алеше один грузин, вроде солидный человек, директор автобазы. Приехал на диковинном серебристом автомобиле, каких в поселке никогда не видали. Что-то у него с машиной не ладилось, вот ему и сказали: дескать, есть у нас тут один знахарь, может сходу определить неисправность.
Алеша ему помог. Грузин отстегнул парнишке червонец и уехал, но через неделю вернулся и предложил Алеше покататься на его серебряном коне. Мамки рядом не было, Рублик сдуру влез в машину - и поминай, как звали.
Все семейство Сдобниковых с ног сбилось, разыскивая своего дурачка, спрашивали соседей, знакомых шоферов, дачников, кассиршу на станции, но никто ничего толком им так и не сказал. Заявили в милицию, старший брат даже ездил в Москву давать объявление в газету, но все без толку - Алеша как в воду канул.