На камнях сидел человек в зелёной тирольской шляпе с удочкой. Прохожие косились на него, ведь удочка - штука совсем не военная. Последние налёты союзников пугают всех до смерти, да и вообще в такое время все приличные люди ловят рыбу сетями, выходят в море с опаской, потому как даже если ты мирный рыбак на дряхлом корыте под парусом - поди, разбери с самолёта, что ты не военный или, скажем, не немец. Англичане тоже себе на уме, да и злее стали последнее время. А этот сидит, как ни в чём не бывало, сигаретку курит. Нет, это не местный, - решили мальчишки из соседней деревни и побежали купаться в другое место. Он даже не итальянец, - уверяла Клаудия, но над ней смеялись, вечно эти девчонки думают, что они самые умные. Но и она поплелась вслед за друзьями нырять с других камней. Солнце уже висело далеко за спиной, жара чуть спала, мужчина сидел в майке и подтяжках, подвернув штаны до колен. Он был счастлив. Трудно не быть счастливым в таком месте. Недалеко, в полумиле к западу прямо из воды возвышался белоснежный маяк. На небе ни облачка. Всё это было так красиво, такое умиротворение царило здесь, на итальянском побережье, что игра простой рыбки была куда важнее, чем все мировые войны на свете. Тишину вежливо нарушил плеск вёсел, и из-за мыса показалась лодочка. В ней пожилой толстяк с трубкой в зубах грёб к берегу, изредка поглядывая на одинокого рыбака. Он явно старался грести тише, чтобы не распугать рыбу, но человек в шляпе весело помахал ему - мол, причаливай, не стесняйся. Тот кивнул и быстрыми движениями подогнал лодку к берегу.
- Добрый вечер, синьор. Вот уж не ожидал, что кто-то рыбачит с удочкой в такое время. Вы уж меня простите, я мог причалить у старой таможни, но отсюда ближе к городу.
- А что, время как время. Наоборот, именно сейчас нужно особое успокоение духа. И я уже собираюсь возвращаться, так что ничего страшного.
Рыболов говорил с сильным прусским акцентом, но слова произносил правильно.
- А вы с того маяка?
- Вы угадали, я смотритель.
Толстяк притушил трубку, выпрыгнул из лодки и втащил её на берег. Он улыбался, засунув руки в карманы и походил на большого ребёнка.
Я сразу догадался, что вы не местный. Ну не только из-за удочки. Во всей вашей фигуре есть что-то такое... Готов поклясться, что вы из Пруссии. Ну как, много наловили?
Да так себе, вы же понимаете, что дело не в количестве бедных рыбок, извлечённых из привычной среды, которых даже пожарить не получится, потому что моя жена слишком занята, а наша экономка уехала к сестре.
Смотритель маяка осторожно присел рядом.
- В ваших словах, уважаемый, угадывается философ. Привычная среда... несчастные рыбки...Это так приятно. Ну конечно, кого я ещё мог здесь встретить? Только философа, человека, так сказать. В особом состоянии души. Буддисты медитируют, а немцы ловят рыбу на удочку.
- Я философствую только когда одеваю вот эту шляпу. А вы. Синьор смотритель, философ по профессии, мне до вас далеко.
- В тот момент, когда вы решили пойти рыбачить, вы уже стали философом.
- Так вы называете человека, который просто ищет покоя, - улыбнулся немец.
- А разве мыслитель не есть просто ищущий покоя человек? Даже через буйство мысли он хочет урезонить конфликты духа. Если он умён, то размышление о простых вещах, которое, как нам известно, и есть философия, является бегством от собственной головы. И именно поэтому, я считаю, великий Ницше называл себя филологом, но никак не философом. Он боялся признаться... чёрт... да разве он чего-то вообще боялся?
- Конечно боялся. Боялся даже признать себя немцем, бедняга утверждал, что в нём нет ни капли германской крови, исключительно польская.
- Ох, он был слишком ищущий, этот Ницше. Разве кто-то искал так Б-га, как он? В проклятом 19 веке на это нужно было особое мужество. Он вообще единственный верующий человек столетия. А идиоты понимали его буквально.
Немец восторженно поднял брови и протянул руку:
- Как это грандиозно - вести такие беседы с интеллигентным человеком, в такие дни, на итальянском побережье! Приятно познакомиться, Генрих Шиллинг.
Толстяк почтительно пожал протянутую руку.
- Анжело Карлуччи, друзья называют меня Сухарь.
- Сухарь?
- Да, Сухарь. Смешно, не так ли? Я располнел после Эфиопской кампании, а до этого, знаете ли, был весьма стройным человеком, женщины любовались моими лодыжками, а друзья из зависти называли меня Сухарь. Когда я прибавил тридцать килограмм, они сочли моё старое прозвище ещё более смешным.
- Вы воевали в Африке? Никак не назвал бы вас военным...
- Нет, тогда я был простым учителем, но каждое утро я спрашивал детей: скажите дети, чья теперь Эфиопия? А они хором отвечали мне: Эфиопия наша, господин учитель! И так начинался каждый день. О, какие это были времена, господин Шиллинг... Но если бы мне сказали тогда, что итальянцы вскоре будут сражаться на этой страшной русской реке.... как её... на Волге, я бы не поверил.
- Так вы были учителем и стали смотрителем маяка? Это не менее удивительно, чем ваши альпийские стрелки под Сталинградом, уж поверьте. Один школьный учитель становится основателем империи и дуче нации, а другой просто смотрителем маяка. Но почему вы не на фронте? Сдаётся мне, несмотря на вашу иронию, вы верный сын нации и истинный фашист. Разве в рядах этих ваших сквадристов не воюют люди такого же возраста?
Шиллинг прищурился, а Карлуччи только махнул рукой:
- Я даже не член партии.
- Это мало что значит. Карл Харрер тоже не член партии, но разве не он был её душой в трудные годы становления?
Сухарь вежливо улыбнулся и замолчал, мечтательно глядя в небо.
- Ну. Я так понимаю, - примирительно сказал Шиллинг, - ваша нынешняя должность не менее важна для победы
- О да! Моя синекура проходит по военно-морскому ведомству. Если уж служить, то на флоте. Когда я вижу в небе безнаказанно пролетающих англичан, моё сердце сжимается от боли. Но завидев вдалеке силуэты итальянских эсминцев. Я сам воспаряю над морем, и в моей душе играет марш.
Немец возвёл руки словно в молитве.
- Это и есть настоящий фашист. Браво, синьор Карлуччи! Отрадно встретить человека вроде вас в наше глупое время. А я уже начинал подумывать, что большинство итальянцев нытики и пораженцы. К тому же, имеющие непонятные сантименты с евреями. Я не хочу трогать дуче, но вот этот ваш генерал Роатта совершенно наглым образом отговорил Муссолини транспортировать евреев в наши лагеря. Не обижайтесь, милейший, но это сродни предательству!
- Я ничего не слышал о поступке генерала, но тут вы правы, герр Шиллинг, эти евреи... в трудный для нации час они живут, как ни в чём не бывало. И это когда верные сыны наших народов бьются с драконами коммунизма и капитализма... Это миндальничанье с евреями отвратительно. Наши концлагеря возмутительно хороши для них. Я слышал, вы в Польше создаете им единственно подходящие условия. А эти слюнтяи отказываются отправлять туда евреев из Греции и Югославии, чтобы вопрос решился по-настоящему окончательно.
Шиллинг поджал губы и покачал головой. На берегу повисла пауза, лишь волны тихо бились о камни. Не клевало, белый поплавок замер, превратившись в маленький маячок, сообщавший рыбам об опасности. Анжело Карлуччи по прозвищу Сухарь притушил трубочку и встал.
- Что ж, герр Шиллинг, приятно пообщаться с вами. Надеюсь, я ещё увижу вас, вы ведь в отпуске?
- Да, но как вы узнали?
- В наших краях новости висят прямо в воздухе, ничего не скроешь. Вы женаты на синьоре Галлизи из нашего города, а я учился в соседней школе. Простите, что называю её по старой памяти девичьей фамилией.
- Замечательная осведомлённость.
Немец аккуратно положил удочку и тоже встал, протягивая руку:
- Да. Я надеюсь, мы ещё встретимся. Вы меня весьма порадовали, синьор.
Карлуччи, кряхтя, вытащил из лодки велосипед, перевернул её вверх днищем и пошёл к дороге.
- Кстати, Анжело, - крикнул шиллинг ему вслед, - а нельзя ли посмотреть ваш маяк? Мне было бы очень интересно, да и дети обрадуются.
- С удовольствием, если будете здесь завтра в это же время, мы договоримся об экскурсии.
Смотритель маяка помахал своему новому знакомому, забрался на велосипед и медленно покатил в сторону города.
Подъём давался тяжело, он мгновенно взмок. Грести гораздо легче, чем крутить педали, подумалось ему. В воде всё делается мягко и медленно, только скорость не та. О, да я действительно становлюсь философом за эти годы. Это удел нищих. Ну, может и были из них обеспеченные, тогда они предавались размышлениям от безделья. А я от неспособности разбогатеть. Значит, если и есть склонность к отвлечённому умствованию, то она проявится независимо от утолённого голода. А, к чёрту...
Он очень быстро выдохся, слез с велосипеда и покатил его , салютуя одной рукой проехавшему мимо военному почтальону. На холме Анжело остановился отдохнуть и окинул взглядом бухту. На западных утёсах ныряли дети, он даже узнал дочку своей бывшей жены. Бывшей, конечно, бывшей, хотя кто бы их развёл официально... Разве что, знакомый Альберто кардинал даст разрешение на развод в Мексике. Но зачем? Сразу захотелось курить. Немца отсюда не было видно, но он существовал там, внизу, вон за тем деревом. Всё это очень нелепо. Как она могла выйти замуж за эсэсовца? Пусть тогда он был ещё молод, но... что 'но'? Это как если бы я женился на секретарше из конторы чернорубашечников. Карлуччи совсем расстроился. Ну всё, хватит, нужно ещё успеть в бакалею.
2. Инвалид
Анджело совсем загрустил. Он сделался каким-то молчаливым, чем озадачивал встреченных по дороге знакомых. Одноногий ветеран Фелиппе окликнул его у магазина:
- Эй, Анжело, у тебя есть сигарета? Что-то ты рассеянный сегодня. Так, самую малость... А я видел Софию с этим дурачком Джулио, представляешь? Они устроили скандал синьоре Джине из-за молока, там был Энцио и не сказал ни слова. Знаешь, он теперь ходит с этим ружьём и поэтому всегда молчит. Я накричал на него, что он боится открыть рот, потому что пристрелит кого-нибудь, если с ним вздумают ссориться. А раньше он всегда отлично дрался, ты сам любил его только за это, Анжело, - Фелиппе заглянул ему прямо в лицо, - а Джулия отпустила Клаудию купаться с мальчишками, ты видел их?
- Да, видел.
- Тогда насыпь-ка мне табаку, приятель. Признайся, ты же начал курить эту дурацкую трубку, чтобы не давать сигарет старику Фелиппе?
- На, на, доставай кисет, я тороплюсь.
- Ты не покуришь со мной? Остановись, куда ты торопишься? Одичал совсем на своём проклятом маяке с умными книжками. Ну не спеши ты, расскажи лучше, какие корабли видел сегодня. 'Луиджи Кодорна' проходил?
Анджело взглянул на инвалида так, что тот сразу полез за кисетом.
- Мне обидно, друг. Ты последнее время сам не свой. Давай пойдём к Лукко, выпьем вина, ты расскажешь, как король подарил тебе часы.
- Я пошёл, - сказал Анджело , отсыпал табаку и двинулся в сторону бакалеи.
Говорят, приехал Луиджи, брат Гвидо, тот, что держит на ферме двух евреев. Вот ведь бесплатные рабочие! В прошлый раз он напился со мной и кричал, что ему плевать на законы лысого дурака, а если кто накапает на него в полицию, то он сам отрежет ему яйца.
Анджело засмеялся и помахал ему рукой. До бакалеи было рукой подать. Только бы никого не встретить.
Когда Анджело уже с полными сумками возвращался назад, он увидел одинокого Фелиппе с бутылкой вина на развалинах старой усадьбы. Прислонил велосипед к камням и сел на развалившийся фундамент. Фелиппе протянул ему бутылку и закурил. Анджело медленно цедил сладкое вино синьоры Джины, потом достал купленного сыра, и они закусили.. Вдалеке промчался в клубах пыли чёрный красивый автомобиль. Фелиппе вдруг разозлился.
- Знаешь, кто это?
- 'Адлер Трампф' тридцать девятого года. Я такие только на картинках видел.
- Это муж Дзеты Галлизи, важный эсэсовец. Такой вежливый всегда, улыбается, будто он из шапито, чёрт бы его побрал. Чего это они припёрлись? Энцо говорит, что он родственник какого-то профессора из Праги.
- Профессора философии? Это уж не Курта Шиллинга случайно?
- Чёрт его душу знает. Наверняка, Курт. Как ещё могут звать колбасника? Ни у фамилии у них... Как у старых английских монет. Давай ещё выпьем, Анджело.
Бутылка быстро опустела, но становилось только грустней. Карлуччи подбирал с земли камушки и швырял их об стену.
- Это профессор из Мюнхена, он большая шишка в 'Анненербе'. В сороковом фрицы отправили его в Карлов Университет в Чехословакию. Я читал его писанину, ничего особенного, да и нацист из него так себе. А этот родственник вообще дурак.
- Как ты сказал? Где он большая шишка?
- В 'Анненербе'.
- Что это?
- Не важно, долго объяснять. Вот скажи, Фелиппе, ты встречал много людей, которые сами умные, а родственники дураки? Ну братья там или ещё кто.
- Да немало. Вот Джино, муж синьоры Джины, он круглый дурак.
- Так то муж. Я имею в виду, чтобы люди одного происхождения.
- А разве они не одного происхождения? Посмотри на синьору Джину внимательно.
- Да ну тебя.
- Я другого в расчёт не возьму. Как может женщина поменять умного человека на полного идиота?
- Ты это к чему?
- Ты знаешь. Мне думается так: чем глупей, тем покладистей, а женщине оно того и нужно. Да как она вообще вышла за него?! - Фелиппе разъярился. Ему трудно было говорить спокойно, и он с каждой вспышкой гнева хватался за костыль, - когда я об этом узнал, мне показалось, что чёртов немец поимел меня самого. Куда катится бедная Италия? Скоро фрицы пришлют нам своего папу, как чехам того профессора. Отвечай, мерзавец! Это ты, помнится ходил и всё говорил, что Муссолини это наш шанс! Ты засранец, Анджело.
- Ну что ты кричишь? Зря он связался с этим колбасным фюрером. Но разве у него был выбор?
Почему англичане бомбят нас, а не Франко?
- Да потому что Франко военный и знает цену всем этим войнам. Он не кинулся воевать с англичанами или с русскими, вот и всё.
- Да! Он генерал, Анджело, настоящий генерал. А нами правит капрал, я уж не говорю про немцев. Школьный учитель и редактор тухлой газетёнки не сделает Италию великой
- У нас кончилось вино, Фелиппе... давай споём...
- А-а, - тот злорадно засмеялся, - давно не выпивал со стариком Фелиппе? Ну, у меня есть ещё бутылочка.
Они хлебнули ещё и какое-то время сидели тихо. Смотритель маяка набивал свою трубку, его приятель мастерил самокрутку.
- Энцо говорит, что этот нацист, муж Дзеты, ездил в Тибет, к тамошнему понтифику.
Видит Б-г, наци чувствуют, что им чего-то не хватает. Кант и Гегель это, конечно, хорошо, но им нужны корни, а корней нет, мой друг. Они понимают, что без войн духа не выиграть войну тела. Никак. А германский дух заключён в колбасе. Больше всего им не по нраву евреи, потому что евреи это корни, одни сплошные корни.
- Ха-ха! Ствол давно срубили, но они живы и заполняют всю землю. Так что ни одна свинья не приживётся. Им нужно во что-то верить. Кроме своего идиотского фюрера. Лютеране...
- Откуда Энцо так осведомдён?
- Он дружит с Гвидо, а Гвидо знает всё. Победа ариев немыслима без выкорчёвывания евреев, так он сказал. И их не победить одними пушками, Анджело. Нужно прибить их ангела.
- Оригинально. - Фелиппе улыбнулся и сказал задумчиво, как-бы самому себе, - Но Эйсав давно одноногий инвалид и пьёт дешёвое вино на развалинах , он не хочет ни с кем воевать, а евреи его интересуют меньше всего...
- Так что это за контора, которую ты назвал, Ан...
- Нацистская контора по поиску корней. Хочет воевать с еврейским ангелом его же оружием. Они вообразили себе, что Эйсаву очень нужно, чтобы за него воевали.
- Да, думают, что ангела можно победить пивом. Попомни мои слова, скоро англичане с американцами будут здесь. А русские зальют пиво водкой и колбасу вставят в эти свои пряники.
Анджело впервые за весь вечер от души рассмеялся.
- Получится хот-дог, и в конце все призы возьмёт Америка.
- Кто получится?
- Хот-дог. Горячая собака. В Америке все едят сосиски в булке и называют это хот-дог. Эту дрянь придумал один немецкий эмигрант. В Германии его не оценили.
- В Германии никого не ценят.
- Ладно, Фелиппе, я пошёл.
- Куда ты, тут ещё осталось вино.
- Сварю себе пасту.
- А можно с тобой? Ты никогда меня не приглашаешь. Я съел с самого утра лишь тарелку улиток.
- Какая гадость...
- Я с тобой.
- Нет, друг, прости, мне нужно побыть одному. Я оставлю тебе сыру.
- Ну и убирайся, мне не нужен твой сыр!
- Прости, Фелиппе.
Анджело засунул трубку в карман пиджака, вынул из сумки свёрток и положил рядом на кирпичи. Солнце совсем скрылось, развалины заполнили тени. Он поднял велосипед и пошёл к роще.
- Стой! - закричал одноногий.
- Что?
- Ты же дружил с Дзетой. Как она дошла до такого? Она самая красивая женщина в округе до самого Неаполя.
- Не знаю.
- Ну ладно.
- Слушай, Фелиппе, а ты пробовал когда-нибудь кошерное вино?
- Это которое евреи пьют на Пасху?
- Всегда пьют, не только на Пасху.
- Нет, вроде... А что?
- Ничего, хочется попробовать.
- А может и пил. Я дружил со стариком Граци, он всегда угощал меня. Вдруг, он пил кошерное?
- Старик Граци? Конечно, он пил кошерное. Интересно только - где лоставал...
- Эти евреи, Анджело, везде всё достают. И их тоже достают. Сдаётся мне, что это их вино можно достать в Бари.
- Почему в Бари?
- Не знаю.
- Ладно, чао, Фелиппе.
- Чао, Анжелико.
Тот не успел отдалиться, как одноногий снова позвал его.
- Ну чего?
- Мне тоже захотелось этого ихнего вина. Если добудешь, нальёшь стаканчик? У Граци было отличное вино. Да и сам он был хорошим парнем. Он воевал в пятнадцатом году. И Вито Вольтерра воевал. Пошёл добровольцем в армию в пятьдесят пять лет. Дела нам дирижабли. А Энцо говорит, теперь нацисты делают из них дирижабли в Польше.
- Эти евреи дураки. Они помогают всем, а над ними глумятся. Вольтерра наполнял гелием дирижабли, старик Граци поил тебя вином. А мы отправляем их в лагеря.
- Ты чего это? Да разве наши лагеря похожи на немецкие? Ты обижаешь всех нас. Да дались тебе эти евреи, Анджело. Хотят быть хорошими со всеми. Ты просто завидуешь Луиджи, брату Гвидо, что он такой смелый, укрывает у себя евреев и всех открыто презирает.
- Завидую, Фелиппе.
- Чао, Анджело.
- Чао, Фелиппе.
3. На маяке
Временами Карлуччи казалось, что он совершенно трезвый. Тогда он забирался на велосипед и ехал вниз, но на спуске не рассчитал скорости и полетел в кусты.Весь исцарапанный. В крови и с колючками в волосах, он выбрался на тропинку, уселся по-турецки и заулыбался. Ему вдруг стало странно и обидно, тогда он заплакал. Всё-таки жизнь отвратительная штука. В сущности, ведь ничего не получается. Всё совершенно по-кретински. Глупо, Б-же. как всё это глупо! Как глупа моя чёртова любовь к жизни... Как безумно моё наслаждение этим морем, этим небом... что я нашёл в проклятом солнце, чтобы так любоваться им, когда оно тонет в тирренских волнах?! Трус, я просто жалкий трус. Радуюсь хорошей головке чесноку с чёрным хлебом, как будто они освобождают Б-га от ответственности за всё это дерьмо! Не-е-е, так дело не пойдёт.
Он вскочил на ноги, озираясь в поисках сумки с продуктами. Она улетела в кусты вместе с велосипедом. Грязно ругаясь, Анджело полез в заросли и извлёк на свет своего двухколёсного друга. Но сумка застряла в ветвях и нужно было снова лезть туда. Сил уже совсем не было, и он решил закурить. Только ради табака уже стоило открывать Америку, а этот парень, который привёз волшебные листья в Испанию - Родриго де Херес - не зря томился 7 лет в застенках инквизиции. Такая чушь порой приходит в голову. Ему представился жуткий подвал с какой-то слизью на каменных стенах, рядом ужасных камер и мутными человеческими силуэтами внутри них. Один человек в ветхой одежде моряка, с выпученными глазами стоял на коленях, схватившись руками за прутья решётки, и дико выл, как умирающий пёс. К нему приблизилась серая фигура монаха со свечой. 'Ну что, Родриго, покурил табачку?'. Cвеча вырвала у тьмы страдальческое костлявое лицо. 'Но... брат... брат Лука, теперь же все... все поголовно курят, - узник еле шевелил ссохшимися губами, - его преосвященство...'. 'Умолкни, пёс! Не смей упоминать его преосвященство! Все моряки. Как моряки, пьют старый добрый херес и угощают им язычников. Сам Колумб выбросил поганые листья в океан. А тебе нужно было непременно отличиться, гордец. Отступник! С такой фамилией, как у тебя, ты должен выпивать бочку вина за время, пока адмирал выкуривает трубку!'. 'Вот-вот! Адмирал курит!'. 'Иуда!' - монах сверкнул глазами и торжественно двинулся дальше по коридору. Родриго уже проклинал его, тот обернулся, но промолчал. Анджело узнал его. Это был Генрих Шиллинг в гестаповской форме под сутаной. Синьор Карлуччи вскрикнул от этого видения и бросился в кусты за сумкой. Продирался, как ещё толком не проснувшийся медведь, почуявший мёд. Вот и сумка. Продукты даже не вывалились. Г-сподь всё ещё любит меня, решил Анджело и поехал дальше, к своей лодке.
Маяк светил своим зелёным глазом и в сумраке казался огромным нелепым светляком, поднявшимся на невиданную высоту. Какое счастье жить не на берегу. Тогда бы я спился, как Фелиппе. Он подкатил к берегу, но лодки не было на месте. Анджело бросил велосипед, осмотрелся и почесал макушку. Что-то меня развезло, а ведь выпил не так много... Такое было уже как-то раз, когда дети взяли её покататься, но уже темно, они просто побоялись бы. Он прислушался. Со стороны моря раздавались смех и громкий разговор, а вскоре показалась и лодка.
- Анджело, не пугайся, это мы! - крикнули с воды и снова этот идиотский смех. Ещё, кажется, детский. У маячника словно лёд разлился по венам, он медленно опустился на камни, с которых днём рыбачил герр Шиллинг. Голос Дзеты всегда действовал на него странно, и это школьное переживание так никуда и не делось. Всё стало ясно. Герр Шиллинг вывез семью покататься. На его, чёрт возьми, лодке.
Ради Б-га, синьор, просим нас извинить. Дети так хотели покататься, что я не смог отказать. И нам нужно скоро ехать в Неаполь. Неожиданные обстоятельства. Но мы не отплывали далеко, чтобы вы не искали лодку, если вернётесь.
Из лодки выпрыгнули дети, немец помог супруге сойти на берег. Дзета держала свои туфли в руке и весело смотрела на Анджело.
- Ну что ты, дорогой, синьор Карлуччи совсем не сердится. Он всегда был такой застенчивый... Говорят, остался таким с самой школы. Ади! Грета! Идёмте скорее сюда, познакомьтесь с синьором Анджело!
- О, я вижу, мне не нужно вас представлять, - улыбнулся Генрих. Оба ребёнка - мальчик лет шести и девочка постарше подошли ближе. Стояли, взявшись за руки, и глядели себе под ноги. Носик у девочки весь усеян веснушками. Они совсем-совсем на неё не похожи.
- Что я вам сказала? Поздоровайтесь с нашим другом.
- Guten tag, - еле пошевелили губами малыши. Хорошо, что не 'зиг хайль', - отметил Анджело для себя и горько усмехнулся..
- Они отлично говорят по-итальянски, - затараторила Дзета, - но только когда им самим это взбредёт в голову. Когда мы были в Лугано, они говорили с прислугой только на итальянском, помнишь, Генрих?
Карлуччи смотрел на неё, на детей, на Шиллинга, идиотски улыбался, но совершенно не понимал, как себя вести в этой ситуации. Всё снова происходило, будто во сне. Он стеснялся разглядывать Дзету - постарела ли она. Дети раздражали, а этого нациста он, почему-то, боялся.
- Уважаемый синьор, - заговорил немец, поставив одну ногу на камень, с незажжёной сигаретой в руке, - а что если нам совершить экскурсию на маяк прямо сейчас? С этим срочным отъездом в Неаполь я даже не знаю, когда теперь мы сможем увидеться.
- Ну что ты выдумываешь? - Дзета сдвинула шляпу на лоб мужа, детям пора спать, да и удобно ли...
- Маяк! Маяк! - завизжали одновременно малыши на итальянском, подпрыгивая на месте, - хотим маяк!
- То есть, если это возможно, то мы могли бы прямо сейчас осмотреть ваш великолепный маяк. Если это удобно, разумеется.
- Сейчас? - переспросил он, глядя в глаза Генриху.
- Ещё не так поздно, по-моему, - немец обнял детей и лукаво посмотрел на жену, - ты ведь не против, дорогая?
- Только если мы не будем в тягость синьору...
Анджело медленно полез в карман пиджака, но трубки там не было.Наверное, вылетела, когда он кувыркался в кусты.
- О ч-чёрт... Простите, милейший, я упал с велосипеда и, видимо потерял свою трубку, у вас не найдётся сигареты для меня?
- Конечно, конечно, друг мой! - немец протянул ему белую пачку.
Анджело осторожно взял её и прочитал:
- Armada.
- Да, синьор, я люблю солдатские сигареты, так хоть что-то чувствую.
- Тут написано Fur den deutschen soldaten...
- Ну конечно, что ещё может быть на ней написано? Fur den italienische Flotte?
Шиллинг засмеялся собственной шутке. Дзета улыбалась и гладила светлые пряди дочери. Только теперь он узнал её. Она изменилась, чертовски изменилась. Похорошела даже.Но всё-таки на её лице было что-то не совсем... м-м-м... Стоп, нельзя так разглядывать жену при муже! Он извлёк сигарету с золотым ободком и вернул пачку.
- Нет, нет, что вы, оставьте себе, до утра вам должно хватить, а у меня есть ещё.
- До утра? - спросил почему-то Анджело и улыбнулся.
- Утром купите себе новую трубку. Или у вас есть ещё одна дома?
- Нет.
- Ну вот и хорошо.
- Благодарю вас. А где вы служите, герр Шиллинг? В каком звании?
Тот немного подумал, убрал ногу с камня и весь подобрался.
- Моя служба довольно скучна. Это штаб по борьбе с партизанами. У вас в Италии ведь есть партизаны?
- Это не смешно, дорогой! - вмешалась Дзета
Она всё-таки очень красивая. Но вот круги под глазами... Совсем чуть-чуть, но даже приятно. Значит, не так прекрасна жизнь с этим борцом с партизанами. Даже если если у вас 'Адлер Трампф' 1939 года.
- А звание?
- Гауптштурмфюрер.
- О-о, звучит просто как музыка Вагнера! Как это по-простому? Капитан?
- Премьер-капитан по-вашему.
Ну вот, даже с гаутштурмфюрером есть круги под глазами. Анджело вдруг решительно встал, вытянулся и отдал воинское приветствие:
- Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер! Разрешите экскурсию на маяк в составе семьи господина гауптштурмфюрера и бывшего рядового Итальянской королевской армии считать открытой!
Дети радостно засмеялись, Шиллинг обнял жену одной рукой
- В связи с малым тоннажем моего судна транспортировка будет проведена в два рейса, очерёдность выбирайте сами, господа!
Он вдруг стал решительным и резким, будь здесь Фелиппе, он обязательно заподозрил бы что-то неладное. Но для малознакомых людей сойдёт, как простая буффонада. Кто бы мог подумать, что спустя много лет Дзета будет рядом с ним, но уже не как малютка из Государственной школы для девочек, а как почтенная мать семейства. На ней опять чёрные чулки. Это также волнительно, как и в шестнадцать лет, когда он издалека наблюдал за ней. Она шла выбрасывать мусор в чёрных чулках, а Анджело пьянел от восторга. Теперь же он наоборот - протрезвел.
- Кто поедет первым?
- Первым... Первым поплыву с вами я и Ади. Этот будет мужской прорыв на маяк. Вы останетесь там, а я вернусь за женой и дочерью.
- Отлично! Прошу вас в лодку, я только захвачу свой велосипед.
Только сейчас он заметил чёрный автомобиль на обочине. Дзета направилась к машине взять какие-то вещи, а Анджело с Шиллингом и маленьким Ади погрузились в лодку и взяли курс к маяку. Маленькая Грета стояла на берегу и глядела им вслед. Отец что-то крикнул ей по-немецки, та недовольно дёрнула плечиками.
- Что это с ней?
- Она вдруг расхотела ехать. Девчонки это обычные женщины, просто маленького размера, пойди разбери, что у них на уме.
- Уж я-то знаю. У моей жены есть дочь от предыдущего брака. Я не знал, что с ней делать вообще.
- Я не знал, что вы женаты.
- Мы не живём вместе.
- А-а... развод вам, конечно, не дадут...
- Нет.
- Вот видите, в чём отличие германского нацизма от вашего фашизма? Вы, итальянцы, слишком религиозны. Эти средневековые оковы не дают вам проявить всю арийскую мощь.
- А вы сами разве не ищите в средних веках вдохновение для духовного взлёта Германии? А наша история неразрывно связана с религией, как ваша с нибелунгами.
- Это языческая традиция, она здоровая и полноценная, тогда как ваша имеет под собой еврейские народные сказки и поклонение убитому пророку.
Ладно, не буду с вами спорить. Хотя, очень хочется, особенно после того, что случилось под Москвой.
Маяк возвышался над ними посреди моря белым великаном и производил потрясающее впечатление. Даже Анджело перестал грести и смотрел на реакцию гостей.
- Ваше счастье, синьоры, что море сегодня спокойное. Иначе я бы ни за что не взялся вас везти. Зимой неделями не выбираюсь на берег.
- Я жду-не дождусь, когда вы расскажете моему сыну и мне об устройстве маяка. С каким интервалом загорается свет. Про линзы Френеля. Это всё чертовски интересно, правда, Ади?
Сын гауптштурмфюрера молча смотрел на белую башню.
- А если корабль врежется в неё? - cпросил вдруг мальчик по-итальянски, на всей скорости, а?
- О, это смотря какой корабль, малыш. Если наша лодка, то корабль даже не заметит. А если крейсер там или линкор навроде 'Тирпица', то снесёт всё здесь. Ну а эсминец или тральщик, то... даже не знаю, приятель. Обоим мало не покажется.
Малыш сделал изумлённые глаза и зачарованно смотрел на Карлуччи. Это мог бы быть и его сын. Ну, он бы выглядел по-другому , но был бы такой же маленький варвар, мечтающий. Чтобы корабль снёс маяк. Хотя, нет, это всё немецкие штучки. Мой сын спрашивал бы совсем другие вещи. А парнишка симпатичный... Бабушка говорила мне. Что если двое уж очень сильно любят друг-друга, то даже если один из них совершенный урод. то всё равно дети будут обязательно красивыми. А для бабушки этот колбасник точно урод. Она улыбалась, когда я рассказывал ей про Дзету...
М-м, простите, мы причаливаем? - фриц вывел его из оцепенения. Анджело налёг на вёсла и подогнал лодку к огромному пологому камню с торчащим ржавым кнехтом.
Тут была отмель, а может и остров когда-то, - пояснил он, - сюда навезли эти глыбы, сделали площадку и построили маяк. Ещё до Гарибальди.
Превосходно. Вы с Адольфом останетесь здесь, а я вернусь за женщинами. Кстати, у нас в машине, как нарочно, имеется жареный цыплёнок и бутылка 'Ангостуры', которой позавидовал бы и Муссолини.
Немец сиял от восторга, будто обрёл смысл жизни в посещении маяка.
Конечно, синьор. Велосипед я вытащу из лодки потом, он вам не помешает.
Шиллинг скрылся в темноте моря, а Анджело с мальчиком стояли на камне и смотрели ему вслед.
- Мы не пойдём внутрь? - спросил маленький Ади. Ему было холодно, но он держался стойко. Истинный ариец.
- Давай дождёмся твою семью здесь, и войдём уже все вместе, хорошо?
На миг повисла тишина, но Анджело вдруг занервничал и сказал:
Знаешь что, приятель? Подожди-ка меня здесь пару минут, я сейчас вернусь, мне нужно кое-что проверить, так, маленький сюрприз.
- Я бою-усь, - заныл мальчик, но Карлуччи уже кинулся к дверям небольшого каменного здания, из которого вырастала башня маяка. Ошарашенный мальчик озирался по сторонам, но на него уже никто не обращал внимания. Скрип дверей и шум волн. Однако, смотритель вернулся бычтро.
- Ну как ты, не замёрз? Ну ничего, у меня там внутри тепло, вы все быстро согреетесь. Я уже слышу шум вёсел.
И вправду - вскоре из темноты вынырнула лодка с остальным семейством гауптштурмфюрера. Анджело принял конец, подтянул их к камню и помог выбраться своим гостям.
Обычно я вытаскиваю её на камни, но погода сегодня хорошая, так что пусть остаётся на воде, - сказал он и принял от Дзеты небольшую котомку. У него сразу разыгрался аппетит и поднялось настроение.
Прошу вас, господа, следовать за мной, в уединённое жилище отшельника!
Улыбающиеся посетители чинно проследовали за ним.
4. На маяке
"Интересно, а мы останемся с ней наедине? Или этот идиот будет таскаться везде за мной
вместе со своими выкормышами... А ч-чёрт, теперь и не важно.' - Мысли в голове толклись,
бунтовали. Самые разные мысли, но на лице у него, не смотря на это, появилась улыбочка,
которую эти самые мысли терпеть не могли. Она ставила в тупик поток сознания, заявляя о
принятом решении. Уже ничего не могло остановить бывшего учителя начальных классов.
- Вот моя келья, чувствуйте себя, как дома, располагайтесь, генератор работает специально для вас, дорогие гости. Вас, господин капитан, я прошу первым подняться со мной на смотровую площадку для первичного знакомства и оценки, так сказать, поля боя.
- Замечательно, Анджело. Дзета, приготовь, пожалуйста, нашу скромную моряцкую трапезу, Грета поможет маме. Эй, Ади, смотри какая шикарная модель корабля у герра Карлуччо. Вы сами смастерили этот...ммм... бриг? Я не очень разбираюсь в парусных судах, хотя считаю, что они прекрасны. Даже вот такие маленькие рыболовы.
- Да, знаете ли, питаю слабость. Только это не бриг, это голландский кеч. Я строил его полтора года, терпение уже было на пределе, но я его очень люблю.
- Когда делаешь что-то своими собственными руками, то привязываешься к этому душой. Сегодня мы, бюрократы, отвыкли от труда, всё происходит на бумаге, каком-то духовно-ментальном измерении, а всё же не хватает вот такого контакта с осязаемой материей.
Анджело взял с пола канистру, взвесил её в руке.
- Нужно залить воду в линзу. Идёмте, герр Шиллинг.
- Ах, корабли, корабли... Я с детства грезил кораблями. Только судьба распорядилась иначе. - Гауптштурмфюрер в радостном расположении духа устремился вслед за Анджело по винтовой лестнице, построенной вдоль стен маячной башни, прикрыв за собой дверь, ведущую наверх из каморки смотрителя. Анджело остановился возле металлической двери наверху.
- Прошу вас, герр офицер! - торжественно и чуть громко сказал он и пропустил немца вперёд. Тот сделал шаг, остановился в замешательстве и обернулся к итальянцу, но тут же получил сильнейший удар чем-то тяжёлым по голове. Не выпуская из рук канистры, Анджело ногой пнул дверь и втащил обмякшего Шиллинга в небольшое рабочее помещение.
- Мойше! - тихо позвал он, - эй, Мойше, иди сюда быстрее. Помоги мне.
Откуда-то появился высокий человек совершенно растерянного вида в ярмолке и с маленькими пейсами.
- Дьявол, что это, Анджи?
- Тихо ты, не кричи. Где шнурки? Давай вяжи его.
- Ты всё-таки приволок его сюда.
- Не время, Мойше, давай быстрее.
Анджело запихал немцу в рот кусок тряпки и стал быстро обыскивать его.
- Вот, держи, - на свет появился небольшой чёрный пистолет. Высокий осторожно взял его, они вместе перевернули эсэсовца на живот и связали руки шнурками. Тот слабо мычал, но всё ещё не пришёл в себя, удар даже пустой канистрой был очень сильный. Длинный как-то обречённо разглядывал пистолет.
- Всё, готов нацист. Подожди, я закрою двери. Только внимательней, приятель, если что, сразу стреляй, даже не думай. Прямо в голову.