1. Мне очень стыдно, что я не читал "Моби Дик" в детстве. Оставаётся утешать себя пошлой поговоркой "всему своё время". Единственное, что мне попалось из Германа Мэлвилла, это "Белый бушлат", да и то в ранней юности. Текст был скучным, без пиратов, без серьёзных морских сражений, чем-то похож на Станюковича, только гораздо жёстче. Но в те времена я почему-то дочитывал все книги до конца. Это были дикие картины службы в американском военном флоте 19 века, настоящий ад. Сегодня я бы увидел во всём этом песнь отщепенцу, поэму одиночества, когда только потому, что твой бушлат белого цвета, тебя принимают во тьме за призрака и пытаются убить, будто, если бы ты был действительно призрак, это было бы возможно. Ты идёшь жаловаться командиру, а он говорит: "Ничем не могу вам помочь. Можете идти, сэр". Больше всего мне запомнились издевательства офицеров, они не забывали добавлять к самой унижающей реплике, обращение "сэр". И чем сильнее измывались, тем чаще добавляли. Это совершенно выводило меня из себя. Ох уж эти американцы. В погоне за всеобщим равенством они распространили английский изыск на всё. Вот в Англии - сэр это сэр. Сэр рыцарь. А в США любой гальюнный матрос - тоже сэр. Наверное, эти вещи учили меня цинизму. А книжка эта принадлежала тёте Зине - двоюродной сестре моей бабушки. Она до сих пор в Бостоне живёт. Но тогда она жила в Уфе, и её книги нужно было читать очень аккуратно, потому что у некоторых людей книги составляют предмет мебели и берегли их не хуже лакового покрытия на сервантах. Порвать или испачкать страницу было моментальной травмой для психики. Люди в приличных странах с подобными переживаниями платят большие деньги психологам. Но, кажется, я вернул ей тогда томик Мелвилла в полном порядке. Непорядок начался когда скончался её почтенный супруг Д., начальник цеха Агрегатного завода. После него осталась куча самых невообразимых вещей - от мешка песочных часов и лабораторных хронометров до совсем уже неизвестных мне, да и, возможно, неведомых самим производителям точных приборов. Времена были такие, как говорил наш участковый. Когда тётя Зина показала мне всё это, я стоял с открытым ртом, но думал не о тленности бытия. Меня попросили продать эту долю наследства за определённый процент, но, как назло, именно тогда я связался с плохой компанией, находился в самозабвенном поиске удовольствий, и бедной старушке ничего не досталось. Она обиделась и уехала в Америку вслед за сыном, который вскоре сказочно разбогател. Её внуки отучились в лучших университетах США и естественно, мы оказались по разные стороны экономической и социальной пропастей. Она даже не звонила больше моей бабушке, как будто это она проторчала напильники, а не я. Да говорят, что в Бостоне все такие. А меня всё же до сих пор мучает совесть.
Так получилось, что с Белым китом вышеупомянутого автора я познакомился в 38 лет, уже в Израиле, работая в порту города Герцлии на мойке яхт. Это была самая близкая к морю работа, которую я нашёл. Читать приходится, когда совсем нет времени. То есть, по дороге с работы, на остановках, в очередях. А если время есть, то читать не получается вообще. Логика уничтожена реальностью.
"Моби Дик" втянул меня в новый мир, медленно, но сильно. Вначале мне не нравилась громоздкость текста, я сравнивал его с Эдгаром По, но автор вскоре очаровал меня, уже и не припомню - чем именно. Приезжаю на работу, вижу кислые лица украинских беженцев, сражаюсь с флюидами транслируемой ими безысходности, но всё равно тону в их беде. Эти люди попали в прицел судьбы так прочно, что даже если сбегут за семь морей от эпицентра, всё равно сохранят печать ужаса. Горе обволакивает их просто физически, да они сами и есть горе, часто неосознанное и оттого ещё более нелепое. Когда я рядом с ними, вокруг нас туман человеческого и слишком человеческого, в тумане этом недостатки кажутся ярче и сильнее, душа моя мечется, ищет спасения везде, на каждом шагу. Море, небо, птицы, ветер, волны, стайки рыб, яхты, бухты швартовых канатов - всё это становится моим пристанищем, я бросаю якорь своих мыслей и чувств при малейшей возможности. Напарник, которого сначала я считал неплохим парнем, становится тяжёлым балластом моего пьяного духа романтики, и я с нетерпением жду обеда.
Получив свой хумус, хлеб и огурцы, я сажусь на край пирса, прямо напротив волнолома и свешиваю ноги в море. Между мной и огромной насыпью камней остаётся проход, всего с полкабельтова, по которому яхты выходят в море. Мне повезло, что я ем кошерную еду - так между мной и другими рабочими хотя бы на полчаса образуется дистанция. Но я совсем не молчалив, когда они рядом, скорее - наоборот, мы болтаем обо всём подряд, я очень легко поддаюсь на провокации, особенно на темы религии. Они задают вопросы, но мне не нужно ничего отвечать им, потому что ответы не интересуют их. Это просто очень чужие люди, а я стараюсь не замечать завуалированные насмешки и отвечаю совершенно серьёзно в глупой надежде, что в один прекрасный миг они воскликнут: "Велик Всевышний!". Но нет ничего более смешного, чем ожидать этого от рабочих. Как же невероятно изменился мир. Ещё вчера мы работали у них, жили у них, смотрели на них. Теперь они работают у нас, просят поселиться у нас, смотрят на нас. Наверное, это где-то приводит их в шок, противоречит генетической памяти тысячелетий. Поэтому я всё больше стараюсь говорить только о работе. Вот парень бросает в море дынную корку, меня всего переворачивает, я молчу, но видеть и слышать этого человека уже не могу. Пытаюсь оправдывать: мол, это форма протеста, он в чужой стране, не знает язык, вообще очень несчастный человек. Он еврей, кажется. Но это совсем меня не утешает, наоборот, только усиливает неприязнь. Он очень любит девяностые годы, когда он ездил на "бэхе" и у него был какой-то там офис. Меня такие вещи просто приводят в полный ступор, я не знаю, о чём можно говорить с человеком. Его отец отдал в армию в 1988 году, и этим многое сказано. В СССР, в разгар Перестройки, если еврейский папа намеренно и радостно отдаёт сына в армию, то нужно проверять, а не опасен ли он для окружающих. Притом обоих - и отца и сына. Если бы он был украинец, армия не нанесла бы ему такие суровые удары, думается мне. А поиздевались над ним, как он рассказал - даже мне страшно стало. Страшнее, чем было в уфимской тюрьме.
Получается, сидеть на причале, свесив ноги вниз, в полнейшей тишине полуденного зноя, курить и таращиться на стайки рыбок - это лучшее, что происходит со мной на за обедом. Вот мимо нас тихо-тихо прошла маленькая яхта. За штурвалом - девушка. Она полностью сосредоточена, а шкипер развалился на козырьке кокпита, улыбится и даёт указания. Они идут вдоль волнолома на одном моторе, а сразу за маяком поднимут паруса и Г-сподь позаботится о попутном ветре. Мне становится так завидно, что я прекращаю есть и быстро скручиваю сигарету. Я научился делать это даже при северо-западном бризе. Так что и меня можно принять на борт, не важно - зачем, драить палубу или укладывать бухты канатов.
Море сегодня спокойное, небо чистое, взгляд ищет - за что ухватиться. Вдалеке одно-единственное облачко. Голову на отсечение - вылитый кашалот. Огромный зверь вырывается из бездны, его голова нежно-белого цвета над водой, а тело уже дождевое, свинцово-серое. Вот это да. Как созвучно с книгой, которую я читал утром! Или во мне проснулся художник и увидел картинку именно так? Да нет же, все контуры правильные, кашалот выхвачен в момент, когда гарпунёры разозлили его, и разъярённое животное бросилось прямо на вельбот. Протираю глаза, но восхитительная картинка остаётся, ветер лишь сносит её немного на юг. О, Герман Мелвилл, какой же силой обладаешь ты, если стоило мне начать читать о твоём Белом Ките, как Творец посылает мне такое облако! Ведь мне же? Я смотрю во все глаза, зачарованный зрелищем, а кашалот движется, различаю его плавники, поднимающиеся из воды, как крылья, но через мгновение это уже уши, большущие уши. Ушастый зверь устремлён на восток, и в нём движется всё, ни на миг не оставаясь тем же самым. Небесный художник мастер на такие мультфильмы. Но всё исчезает также быстро и последнее, что я увидел - огромный кусок белоснежной ваты, из которой торчит бушприт разбитого корабля.
Перерыв тоже закончился, я в каком-то трансе подбираю швабру, рюкзак с инструментами и бреду мыть катамаран под канадским флагом.
2. Вообще, я ненавижу работать. Сменил работ, больше чем пар обуви. Но у моря хорошо. Особенно в начале было, первый месяц примерно. Драй себе лодки, яхты, катамараны, упивайся солнцем, смотри на небо, на горизонт, на пролетающие самолёты и отчаянных серфингистов. Радуйся стайкам маленьких рыбок или огромной всплывшей вдруг у причала морской черепахе. Обедаем прямо на солнце, потому что нам запрещено есть, курить и загорать на обслуживаемых судах. Ещё запрещено снимать майки. Вот Алиске, нашей уборщице внутренних помещений, можно - она скинет одежду, нырнёт с причала, сплавает до мола и обратно, вылезет из воды свежая, довольная, Серёга поливает её из шланга, она кричит от удовольствия, солнце блестит в капельках воды на её теле. Никто ей слова не скажет. Фигуры нет, но женщина есть женщина. Мы располагаемся прямо на пирсе, жуём бутерброды, приготовленные женой нашего начальника. Так-то я за капитализм, но начальник наш он не капиталист, а просто очень хочет им быть. Такое презрение к работникам бывает только у эмигрантов. Я этого не замечаю, уж больно мне море нравится и готов работать за абсолютный минимум, строю из себя такого весёлого парня, хотя внутри всё переворачивается от запретов этих. Иногда хозяева судов изумляются - что это вы на солнце сидите, поднимайтесь на борт, в тень. А мы боимся или стесняемся. Так что бутербродами жинка начальника меня не купит. У меня даже поинтересовались - какой кашрут я ем и предупредили, что всё кошерно, потому что Эли (хозяин фирмы) дома тоже кушает только кошерное. Меня легко купить, и я одобряюще киваю головой, мол, целиком его политику поддерживаю, будто у меня разрешение спросили. Мне сказали, что он служил на флоте, а ВМС Израиля - особая, замкнутая каста. Умираю от зависти. Потому что в армию меня не взяли, а через год на дальнюю дачу отправили. Да и сам я всё больше к партизанам склоняюсь, чем под чьим-то флагом маршировать. В общем, классическая такая зависть к золотой молодёжи, схватившей судьбу за вертлявую попу, как говорили в одной компьютерной игре. У парня бизнес, офис на берегу, жена-секретарша, по этому поводу из горячей точки завезённая, но всё же. Да он ещё младше меня на 10 лет. Но больше всего его наглость и самоуверенность меня раздражают, то, чего мне самому не хватает. Платит минимум за тяжёлую работу и кричит на людей, для него трудящихся. Да все данные, чтобы его расстрелять. Это если власть возьмёт мой друг-революционер Матан и назначит меня каким-нибудь начальником отдела по борьбе с контрреволюцией.. Но пока пожалею, он почти земляк - с той стороны Урала, из славного города Екатеринбурга. Тем более, жена как-то сделала нам бутерброды. Нас четверо - бывалый и вполне себе спокойный Серёга из Кременчуга, 20-летний Данька с Ростова, ну и конечно, Алиска. Она с Днепропетровска или как его там сейчас называют. Так что нас поровну. Украина - Россия 2:2. На соседней яхте кто-то кричит по-русски:
- Света!
- Что? - доносится из утробы яхты.
- Ещё хочу успеть искупаться.
- Ну...
На палубе появляется высокий поджарый мужчина лет 57 и начинает копаться с какими-то шлангами. А у нас разворачивается беседа.
В какие войска ты пойдёщь? - спрашивает Алиска у Дани, которому скоро в казарму. Здесь вообще принято спрашивать у молодых людей - а почему, мол, не в армии. А может, Данька не хочет в армию. Может, он хочет в ешиву? Когда в Ростове возникла идея сделать обрезание, бюрократы от общины требовали справку, что он был у горы Синай, а родители такие документы представить не смогли. А вчера Алиска со своим южнорусским выговором спрашивает у него: а чего не в армии-то? Она скоро уезжает в Индию, её там больше нравится, но всё ещё старательно вербует людей в солдаты. Ну и сегодня та же песня. Я не выдерживаю и говорю где-то прочитанное:
В морских котиках ДНР.
Все смеются. Но вот я не понимаю, зачем я это сказал. Там же война, люди гибнут. Бывает такое, хочу хорошим парнем показаться всяким сволочам. Начинается добродушный политический конфликт. Я почему-то на позициях либерализма. Серёга из Кременчуга говорит, что он украинец, но понимает русских (его предки с Нижнего Новгорода), Данька верит, что скоро возьмут Одессу, Алиса... ну она мне слишком нравится, чтобы я всерьёз воспринял её точку зрения. Вот же бывает - ничего такого в ней нет, а накрывает меня не шуточно. Бурный политический спор мойщиков яхт вызывает интерес окружающих и в момент, когда я пафосно проскандировал: "Это всё из-за того, что там проходит геополитическая граница Запада и Востока!", замечаю на себе взгляд высокого мужика с яхты. Он внимательно слушает, но слишком интеллигентен, чтобы вмешаться.
Жарко, солнце валит меня прямо на бетон, но долго лежать не могу - разморит, и мы идём работать.Мне дают особое поручение - мыть защитные банки пирса. Высокий спрашивает что-то про шланг, я предлагаю ему пользоваться, он доволен, хотя ему не нужно.
Света, надо помыть коврики.
Хорошо!
Затем обращается ко мне:
Простите, а зачем вы это моете?
Старший приказал, - улыбаюсь я и продолжаю драить пластиковые банки с мылом. - А какая здесь глубина?
Метр девяносто.
Он объясняет мне, что хочет сделать со своей яхтой, но я даже не понимаю терминов. Терпеливо объясняет мне и признаётся:
Но вы знаете, я совсем ещё дилетант. Мы недавно в море.
Надолго выходите уже?
Пока нет, часов на пять-шесть. Лодка же парусная, от солярки не завишу, могу идти, куда хочу. Такая штука хорошая. Она ведь девять узлов делает!
Да ну...
Да, да, девять.
Это под парусом?
Ну конечно, под парусом, - он снисходительно улыбается моей некомпетентности, - а во-он та, например, - указывает на шикарную двухпалубную игрушку, - может и 25.
Ну не-е, не может быть.
Хорошо, но 22 точно.
Соглашаюсь и критически смотрю на побелевшие банки. Он говорит с глубокой внутренней радостью, и мне становится приятно за этого мужика. Странно, обычно я завидую.
А это ваша лодка или арендованная?
Он будто ждал этого вопроса.
Нет, мы купили её. Я и моя подруга. Ведь мы же ещё молодые, надо жить.
Прямо так и говорит. Изумлённо смотрю на него, у меня улыбка до ушей.
Яффе, - только и нашёл, что сказать и опять драю банки. Он кричит через борт:
А вам не нужен хирургический дренажный пистолет?
Какой пистолет, простите?
Он демонстрирует какой-то совершенно немыслимый прибор - скрученный прозрачный шланг с трубочками и насадками.
Хм, вещь красивая, - говорю. Мужик подходит ко мне и протягивает эту штуковину.
Вот, возьмите, они же одноразовые. Если не нужен будет, выкинете.
А вы доктор?
Да.
Хирург?
М-м... помощник хирурга
Восхищённо смотрю на него, благодарю и бережно несу артефакт к складу. Сапм позыв его сердца (или разума - кто знает?) приятен мне. И не важно, хочет ли он, чтобы мы помыли его яхту хорошо, если доведётся обслуживать, или же просто делится маленькой радостью. Пришёл Серёга, я хотел похвастаться трофеем, но он с кряхтением зачищает за мной банки
Эй, братишка! - слышу с лодки помощника хирурга, - иди сюда, я тебе покажу, как оно работает. Интересно. На кого я похож, если он ко мне так обратился? Я перепрыгиваю босиком на тёплый настил палубы, мы спускаемся вниз, и он показывает мне, как выкачивать воду из трюма
Вот эти два тоненьких шланга опускаете в воду и следите, чтобы они оба были внизу, и всё, ничего сложного. Это я сам додумался.
Спасибо, - говорю, - у вас голова хорошо работает.
Мы заканчиваем нашу работу, собираем барахло и уходим. Я кричу ему "до свиданья!", но он меня не слышит, копошится в каюте и разговаривает со своей Светой.
День подходит к концу, мы с Алиской вдвоём тащимся в офис. Она мне говорит, что религиозные совершенно не следят за своим телом. В смысле не занимаются спортом. Я зову её купаться после работы. Нет. Она уже три дня подряд купалась после работы. Туман в голове. Продолжает что-то говорить, наверное, рассказывает о своих планах, но я уже не слышу её. Мне это надоело. Эфиопка не пошла со мной на выставку. Алиска не пошла на пляж. Обе религиозные девушки, с которыми я созванивался вчера, исчезли также внезапно, как и появились. А, нет, вот одна пишет, что её рабанит считает, что она должна выйти с кем-то ещё. Ну это классика жанра. Всё ни к чёрту. Я отмечаю конец рабочего дня, прощаюсь с Алиской и совсем без сил сажусь на скамейку возле причала.
Хочется сделать что-то значительное, почувствовать истинность жизни, убить отчаяние, охватившее меня. Но как? У меня нет привилегий молодости: наркотики остались в прошлом, я не умею снять ломку от простых жизненных травм. Моё навязчивое желание соблазнить хоть кого-то именно на работе, рядом с морем это тот же самый бред капитана Ахава. А вот бы было неплохо угнать какую-нибудь яхту и выйти на ней в море в поисках Белого Кита. Нетривиально хотя бы. А когда поймают, обо мне напишут в газетах. Далеко, конечно, не уйду, вон на выходе стоит "Супердвора" - скоростной катер береговой охраны. Скорость 45 узлов. Ну, пока очухаются, пошлют вертолёты. Эти быстрее найдут. А так-то картинка мне рисуется эпическая. Это не старый фургон GMC на металлолом арабам перегнать. Адреналин мне обеспечен до конца жизни. По идее, могут долго не узнать. Есть хозяева, что неделями на лодках не бывают. Главное, чтобы кто-то на выходе знакомую яхту не увидел и тревогу не поднял. А так выхожу спокойно на моторе за волнолом и парус поднимаю, вон какой ветер хороший. На "Гонде" я видел два приёмника, жалко пользоваться не умею, там же личный позывной наверняка есть или что-то вроде. С картами обращаться умею. На Кипр сразу. Да что мне Кипр? Не масштабно мыслю, надо сразу на Италию курс брать. Зайду в супермаркет, куплю еды, воды и сигарет на две недели. Начальнику позвоню, скажу, что болею. Так, этот потом. Единственное, мне с парусами одному не справиться. Нужно ещё двоих как минимум. Даже пусть необученных, одного к штурвалу, второго на левый борт, управимся, главное, чтобы команды исполняли. Так, стоп, это я серьёзно надумал? Или у меня на солнце перегрев. Где же это я сейчас двоих таких идиотов найду? Беженцы не согласятся, а местные... Идиотская затея. С работы уволят. Если яхту не угроблю, штрафами замордуют, а если угроблю, то и подумать страшно. Это я струсил что ли?
Тяжело вздыхаю, беру рюкзак и иду на остановку. Пора домой, а там видно будет. Приключения никуда от меня не денутся. Или я просто постарел.