Самый надежный объект для того, чтобы вызвать сочувствие, эмпатию и, соответственно, интерес к автору - это подсмотренные горе, несчастье, беда, страдания... Еще это полагают достоинством, так называемой, документальной фотографией.
В живописи, например, большие таланты редко развлекали зрителя физиологическими и анатомическими подробностями, которыми вызваны страдания. Не часто смаковали они и мерзости нечеловеческого. Живописцы вели зрителя к причинам причин не человеческого. Что это, черствость, неуместная деликатность? Отнюдь... Среди живописцев, можно смело предположить, тот же процент примитивов духа, как и среди фотографов и, собственно, среди прочих "слоев населения". Но фотография, в противовес живописи (на полотнах которой можно что-то разобрать, конечно), достается примитивам легко, без трудов. Доступность без преодолений и постижения себя в материале в значительной мере повлияла на критерии нравственности авторов публичных демонстраций трагедий.
А уж что, как не наши переживания, вывернутые наружу к всеобщему показу, хватают за душу простым пошлым любопытством обывателя к сокровенному, порочному или невыносимому.., обычно скрытых и недоступных для обозрения. Фотографы лезут, что называется, во все дыры, усердно выворачивают нутро общества, действуют этакими нравственными исследователями страданий, рассчитывая, по-видимому. подлечить общество болью и страданиями. Эти усилия, тем не менее, порой сильно напоминают деловитость прозектора анатомического театра. Отличие, разве что, в том, что фотографы режут по живому.
Во все времена страдания собирали толпы зрителей. Фотография продолжает линию зрелищ гладиаторских боев, публичных казней, показательных пыток, прочих ужасов нечеловеческого обращения с человечеством...Документальное распинает сочувствие в человеке, делая любопытство обязательным и беспощадно навязчивым.
Обыватель эмоционально истощается в тусклом обыкновении своей жизни. Откровения все еще случающегося ужаса нечеловеческого дают ему мощный эмоциональный заряд, ощущения полноты жизни, иллюзию сопричастности.
Его не истязает страх.., но он испытывает сильные эмоции. Для удовлетворения любопытства достаточно только рассматривать... Это влечет, конечно, и сопереживание, но и возбуждает животную память, эмпатия, перенос на себя страданий...
Живопись тоже могла бы так. Подумаешь, что тут особенного, запомнить и описать. Но средства, разогревающие эмоционально истощенных обыденным, в живописи не прижилась. Были и еще встречаются и такие, но для массового движения нужно бы приложить умений, трудов. Живописцы тысячелетиями вдохновлялись любовью к человеческому.
Искусство, в принципе, находит свой объект и себя самоё над проблемами нравственности. Художник занимается совсем не моралью, но формой и красотой. Мораль в интерпретациях. Нравственность - категория человеческих отношений. Произведение искусства только ткань с красками, мертвое дерево, камень, бумага...
Для отвращения к насильственной смерти человек создает в себе нравственный стержень любви к жизни. Можно призывать к жизни, добру или отвращать от зла, вызывая отвращение демонстрацией смерти. И это останется мерой и средством воспитания, но не искусством. Зритель любуется чудесным исполнением, красотой формы произведения, но уж точно не чудесным изображением какого-то из способов убиения. Мы ощущаем это на многих примерах классических произведений, где изображены сцены трагедий.
Конечно, можно и смаковать совсем в других целях то, что создано для любования прекрасной формой. Вагнер, к примеру, был объявлен композитором нацистской идеи. Но музыка, несмотря даже на убеждения автора, далека от переноса любых идей. Она прекрасна и живет после того, как ушли из жизни те, кто славили ее якобы идеологическую роль.
Искусство всегда использовали для чего-то...Оно по природе своей необходимости человеку вызывает у него сильнейшие эмоции. Не удивительно, ведь на фоне возвышенного состояния души легче проталкивать , вбивать в мозги любые идеи. Искусство не воспитывает, но может использоваться для воспитания. Воспитывают все же только люди. Они же и используют произведения искусства как для целей благородных, так и вовсе не для таких.
Понимая, что ощущения красоты, изящества формы значительно различаются от одного культурного слоя общества к другому, все же замечу, что я пишу о сущной красоте, но не о внешне красивеньком, о красоте формы, а не "классной фотке", о красоте, как о переживании восторга от изящного глубинного, требующего созерцательной вдумчивости, недоступной на бегу, между делом, в мимолетном "съеме" информации...