Филимонов Олег Игоревич
Моё Тму, 3 курс

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Филимонов Олег Игоревич (ofilimonov1936@yandex.ru)
  • Размещен: 17/03/2014, изменен: 30/04/2014. 151k. Статистика.
  • Повесть: Мемуары
  • Иллюстрации/приложения: 17 шт.
    • Оценка: 7.46*8  Ваша оценка:

    Моё ТМУ
    3 курс

      
       С первого октября начались занятия в училище. Мы рады были снова собраться вместе, снова увидеть друг друга. Практику мы проходили в разных местах: в Эстонском Пароходстве, в ЭРЭБ, на Чёрном море. Многие ходили в загранку. Побывали ребята в Швеции, Дании, Голландии, Франции Финляндии, Германии, в странах арабского Востока. У всех была масса впечатлений, на переменах и в личное время рассказывали друг другу о своих приключениях. Некоторые в наших портах впервые сходили к женщинам, кое-кому после этого пришлось срочно обращаться к медикам. Лёша К. умудрился нахвататься дряни просто с матраса, на котором спал в каюте. Над ним посмеивались, но и сочувствовали: уж лучше бы от дамы.
       Кто-то рассказал анекдот о парне, у которого случилась такая же беда. Друзья посоветовали ему купить в аптеке полетани. Сказано - сделано. Пришёл в аптеку:
       - Девушка, дайте мне полетани.
       - На сколько вам? - спросила аптекарша, умея в виду сумму, на которую он хочет набрать лекарства.
       - На сколько, - задумался парень, почёсывая зудящую часть тела, - штук так на двести.
       Другой наш парень, отличавшийся солидными размерами мужского достоинства, рассказал, как он, придя из Ирака в Одессу, увидел в парке Шевченко молоденькую девчушку с томиком стихов в руках. Обычно очень скромный, он все же решился подсесть к ней и познакомиться. Девушка благосклонно приняла его ухаживания. Кончилось тем, что пошли к ней домой. А утром, когда счастливый парень стал прощаться, она назвала сумму, которая с него причитается. У парня таких денег с собой не оказалось. Узнав об этом, милая до того девушка, превратилась в мегеру. Стала кричать, что сейчас позовёт соседских ребят, они с ним разберутся. И вообще, если нет денег, нечего подходить к девушкам. И откуда он такой взялся, все моряки знают, сколько все это стоит. Бедный парень выгреб все из карманов, снял с руки часы и рванул на судно. Ему говорили:
       - Где ты такую стерву снял. Учитывая твои особенности, она должна была тебе ещё приплатить, а не требовать с тебя денег, да ещё таких.
       Хохм всевозможных было множество, рассказы часто сопровождались громким смехом. Поведал нам свою горестную историю и Вик Прибавкин.
       Приехав в родную деревню, он пошёл в клуб на танцы. За два года его успели подзабыть и, подросшая мелкота, как принято у них в деревне, сразу же набила ему морду. Оскорблённый в лучших чувствах, Вик пошёл к участковому, тот попросил предъявить документы. Поскольку Вик поехал домой прямо с практики, из документов у него была только мореходка. Впервые в жизни увидев паспорт моряка загранплавания, участковый вскочил, отдал Вику честь и сказал, чтобы он не беспокоился, все будет улажено. Вскоре из района примчалась машина с милиционерами, Виковых обидчиков повязали и увезли в неизвестном направлении. Теперь к Вику толпой повалили родители арестованных. Согласно все тем же местным обычаям, они несли самогон, сало и яйца, прося взамен походатайствовать об освобождении их чад. Пришлось Вику, заклеив синяки пластырем, ехать в район. Весь самогон, сало и яйца менты вытянули с Вика за освобождение его обидчиков. Парни вышли на свободу, а Вик остался только при своих фингалах. Рассказывал он нам все это с возмущённым видом, а то, что букву "ч" Вик произносил как "чш", придавало рассказу особый колорит. Закончил своё повествование он так:
       - Я счшитаю это мэлочшностью со стороны милиции.
       Кстати, когда мы в начале второго курса стали заполнять анкеты на визы, Вик заявил, что нисколько не расстроится, если ему не откроют визу. На вопрос - почему? - он ответил, что очень не любит капиталистов, и у него нет никакого желания встречаться с ними. Естественно, визу Вику окрыли в числе первых.
       Кстати, по идее, в группе должен был быть стукач от "компетентных органов". Все-таки, нас готовили для загранки, таких людей "органы" без опеки не оставляли. Потом я думал, кто бы это мог быть. Скорее всего, он не был из тех, кто поступил сразу после десятого класса. Стараясь рассуждать логично, я все же вычислил двоих-троих, из которых один мог бы им быть. Но я могу и ошибаться. Ни на кого из наших ребят не хочу думать. Да и не так уж это важно теперь. Во всяком случае, визу из нашей группы не открыли только мне, я точно знал почему, и никого в этом обвинять не мог. Так что если и был такой, вреда он никому не нанёс.
       Правда, вспомнился эпизод, который заставляет задуматься. Помню, один наш парень познакомился с молоденькой медсестрой. Через какое-то время он стал нам показывать ампулу морфия, которую эта дурёха ему дала. Надо сказать, в то время наркомания в СССР практически отсутствовала. Я имею в виду тяжёлые наркотики: опиум, героин, морфий, о синтетических наркотиках уж и не говорю. Легкие наркотики типа анаши были широко распространены на Кавказе и в Средней Азии, но на остальной территории они хождения не имели. Я слышал, что были наркоманы среди бывших участников войны. В основном, среди танкистов и лётчиков, которые получали в бою тяжёлые ожоги. Они испытывали ужасные боли, и в качестве обезболивающего в госпиталях в те годы применяли морфий, который жалостливые медсестры часто давали им бесконтрольно. Некоторые в результате становились наркоманами. Но таких всё же были единицы. Поэтому, парень, как бы бравировал, демонстрируя нам морфин, это было что-то экзотическое и, конечно, запретное. Это стало известно нашим отцам-командирам. Парня таскали к Симоненко, ампулу отобрали, выясняли, откуда она у него. Потом Утёнок провел собрание нашей группы, говорил о вреде наркотиков и интересовался, не видел ли кто-нибудь из нас, чтобы он втихаря делал себе укол. Естественно, все понимали, что это полная ерунда. Наверху у нас были не дураки, поняли, в конце концов, что это была просто мальчишеская бравада. Для парня это осталось без последствий. Но вот, откуда о морфии стало известно нашему начальству?
      
       Теперь мы были третьекурсниками, выпускниками. У нас уже было чёткое представление о будущей профессии, мы в некоторой степени успели "оморячиться". За два года мы хорошо узнали преподавателей и офицеров, узнали и они нас. В основном, взаимоотношения были очень хорошими. Училище стало для нас как бы вторым домом, а коллектив - второй семьёй. Этим я не хочу сказать, что мы ходили и не могли нарадоваться друг на друга. Все было не так просто. Не зря я вставил слово "как бы". В 1957 году мы, собравшись вместе тридцать два парня, в основном, не знакомые друг с другом, приглядывались, инстинктивно пытаясь понять, "кто есть кто". Во всяком коллективе со временем устанавливается иерархия, которая и является стержнем, на котором держится этот коллектив. У ребят лет восьми - пятнадцати иерархия устанавливается при помощи кулаков, во взрослом коллективе определяющими являются интеллектуальные и моральные факторы личности. Мы были уже не детьми, но и не совсем ещё дозрели до взрослых. Тем не менее, драк, даже на начальном периоде, я не припоминаю. Когда возникала критическая ситуация, вмешивались окружающие, не допуская до крайности. Иногда ситуацию изменяла одна фраза. Был у нас на первом курсе Жора Орлов, невысокий, щуплый паренёк. Он уже отслужил в армии, был "сорокотом", к таким в группе относились более уважительно, чем к бывшим десятиклассникам, хотя для старшекурсников, все мы, невзирая на возраст, были тогда салагами.
       Помню, когда мы были на третьем курсе, в училище поступили двое мужчин. Им было за тридцать, в училище же принимали до тридцати лет, им пришлось писать рапорт на имя министра Морского флота, чтобы получить разрешение на поступление. В своё время они кончили ШМО, потом какие-то курсы повышения квалификации и плавали в Пароходстве уже механиками. Но, понимая, что курсов этих в дальнейшем будет недостаточно, решили закончить училище.
       У одного из них до училища плавал мотористом наш Лешка Клыков. Этот парень заглядывал иногда к нам в группу поболтать. Как-то рассказал, что когда получили форму, он что-то не так одел. К нему подошёл второкурсник, поправил и сказал:
       - Эх, ты, салага.
       Парень смеялся:
       - Я отплавал более десяти лет, где только не побывал, плавал механиком, а какой-то пацан, который ещё и моря-то не видел, называет меня салагой. Но что поделаешь, он второкурсник, а я только что поступил в училище.
       Но возвращаюсь к Орлову, однажды у него возникла с кем-то конфликтная ситуация, вот-вот могла вспыхнуть драка. Внезапно Орлов фальцетом закричал:
       - Уйди, я отчаянный, я на Волге родился!
       Все вокруг рассмеялись, инцидент был исчерпан, а Орлова с тех пор стали называть "отчаянный Орлов". Летом 1959 года Орлов по семейным обстоятельствам покинул училище.
       Постепенно в группе сложился костяк из наиболее эрудированных, начитанных ребят. Но высоко ценились и товарищеские качества, независимость при общении с отцами-командирами, смелость. Тут одним из лидеров был Витька Сергеев.
      

    0x01 graphic

    Виктор Сергеев

      
       В эстонской же группе драки бывали, но не из-за слишком горячей крови, текущей в жилах эстонских парней. Был там некий Генка Метс, который при малейшем конфликте пускал в ход кулаки. Естественно, в ответ тоже получал. Утёнок боролся с драками своеобразно: он всю группу лишал увольнений на ближайшие выходные. Как-то при одной из встреч с родителями курсантов, на которые приходили и жены, а в эстонской группе почему-то было довольно много женатых ребят, жены высказали Утёнку претензии, почему он так редко отпускает домой их мужей. Утёнок подвёл их к дверям класса и, указывая на Генку, произнёс:
       - Во всем виноват вон тот чёрный, который дерётся.
       Действительно, Генка был смуглокожим брюнетом, у него даже была кликуха "Гондурасец".
       После этого к нему так и обращались:
       - Ну, чёрный, который дерётся...
      

    0x01 graphic

    1960 г. Генка Метс. Чёрный, который дерётся.

      
      
       Начались занятия на третьем курсе. Хотя мы и продолжали сидеть за одним столом с Вовкой Малофеевым, он все свободное время старался проводить в семье, а я общался теперь, в основном, с Витькой Сергеевым и Генкой Метсом. По учёбе они оба были явно не лидерами, да и в отношении дисциплины к ним были у отцов-командиров претензии. Утёнок как-то сказал мне, что я подобрал себе не лучшую компанию, но нам было весело и интересно друг с другом.
      
       В расписании появились новые предметы. По спецподготовке Риммер начал читать нам курс - "непотопляемость и живучесть корабля". Учебники по непотопляемости были совсем новые - 1957 или 1958 года издания, каждый экземпляр имел свой собственный номер, и шли они под грифом "Для служебного пользования". Нас удивило, что в них, в качестве примеров, приводились эпизоды неудачных попыток сохранить на плаву линкор "Новороссийск", на котором произошёл взрыв в Северной бухте Севастополя в октябре 1955 года. Вроде, совсем недавнее событие, а уже фигурирует в учебниках.
      
       Я уже говорил, что гибель этого корабля явилась поводом для снятия с должности Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР и разжалования в вице-адмиралы адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова, человека, очень уважаемого на флоте. Для того, чтобы было понятно людям, имеющим смутное представление о званиях в ВМФ, в переводе на армейские чины это выглядело так: маршала Советского Союза разжаловали в генерал-лейтенанты. В советской прессе ни о гибели "Новороссийска", ни о количестве жертв тогда не было ни слова. Все это было, как говорится, "покрыто пологом тайны" и большинство людей в СССР ничего об этом не знали. Свято действовал принцип "Все хорошо, прекрасная маркиза". Ни секса, ни катастроф в СССР не было. Да и в учебниках, которые мы стали изучать на третьем курсе, разбирали не причину взрыва и его последствия, а приводили примеры халатности, которая способствовала гибели корабля.
       За два предыдущие года учёбы в ТМУ мы кое-что слышали об этой трагедии. Иногда упоминали о ней на занятиях офицеры цикла ВМП, что-то рассказывали ребята, которые где-то, что-то, краем уха...В основном те, кто плавал до училища. Когда я в начале 1958 года, ещё первокурсником возвращался из своего первого отпуска, ко мне в поезде подошёл мужик. Сказал, что он около двух лет тому назад демобилизовался с флота, черноморец. Поговорили о том, о сем, он порасспрашивал меня о нашей жизни в училище. Про себя сказал, что служил на "Новороссийске". Меня это, конечно, заинтересовало. Стараясь не быть навязчивым, я все же стал аккуратно его расспрашивать, и он часа два рассказывал мне о том, что там произошло. Хоть и прошло с тех пор более двух лет, рассказывал он эмоционально. Оно и понятно, такое пережить.
       Здесь я прервусь и постараюсь сжато рассказать и о самом "Новороссийске", и о его гибели. Обычно, говоря о погибших кораблях советского военно-морского флота, перед словом "гибель", употребляют прилагательное "героическая", но здесь оно не совсем уместно. То, что я рассказываю о об этой трагедии, в основном стало известно мне из прессы и интернета в последние годы. Что-то осталось в памяти ещё с училища. Кроме того, в конце 60-х годов мне по работе довелось побывать на всех флотах. И практически везде, при разговорах с офицерами, как говорится, в неформальной обстановке, рано или поздно, речь заходила и о "Новороссийске". Для флота это была кровоточащая незаживающая рана. Конечно, я ни в коем случае не претендую на звание знатока деталей этой трагедии. Я и не собирался о ней рассказывать, как-то зацепился за "Новороссийск", говоря об учебниках. Решил, коротко пояснить, о чем идёт речь.
       До 1948 года корабль входил в состав итальянского военно-морского флота и носил имя "Джулио Чезаре" ("Юлий Цезарь"). Спущен на воду он был, по-моему, в 1913 году, но в первой мировой войне участия не принимал. Советскому Союзу корабль был передан при разделе итальянского флота между СССР, США, Англией и Францией после окончания второй мировой войны. В 1948 году он вошёл в состав нашего флота с именем "Новороссийск". Говорят, что итальянские моряки восприняли передачу их линкора коммунистам, как оскорбление. Особенно негодовал знаменитый итальянский подводник князь Валерио Боргезе. Во время войны он возглавлял лучшую в мире группу подводных пловцов-диверсантов, которым, в числе других дерзких операций, удалось взорвать в одном из египетских портов два английских линкора.
      

    0x01 graphic

    Линкор "Новороссийск"

      

    ТТД (тактико-техническая данные) линкора "Новороссийск"

       водоизмещение
       25 000 т
       длина
       179 м
       ширина
       28 м
       осадка
       9,4 м
       силовая установка
       30 700 л.с. (мне попадались и другие данные о мощности силовой установки - 99 860 л.с. - очень большое расхождение)
       скорость хода
       27 уз.
       бронирование
       от 110 мм до 280 мм
       экипаж, согласно штатному расписанию
       1533 чел.
       вооружение
       50 артиллерийских орудий калибром от 320 мм до 76 мм, 3 торпедных аппарата калибром 450 мм
      
       К 1948 году это был корабль, мягко говоря, в возрасте, да и состояние его не делало чести итальянским морякам. Хотя, они знали, что он будет передан одной из союзных держав, не знали только, кому. В Советском Союзе, после нескольких ремонтов, он стал флагманом Черноморского флота, принимал участие во флотских учениях. 28 октября 1955 года линкор вернулся в Севастополь из последнего похода и встал у бочки на своё штатное место в ста метрах от берега. Кроме экипажа на линкоре находилось около двухсот человек курсантов, военно-морских училищ, прибывших на практику, и солдат, накануне переведённых с ликвидированной советской военно-морской базы Порккала-Удд в Финляндии. Поскольку этот день пришёлся на субботу, часть экипажа была уволена на берег. Матросы к 24:00 вернулись, а многие офицеры и старшины-сверхсрочники остались ночевать дома. Насколько я помню, в учебнике писали, что иллюминаторы во многих каютах остались открытыми, каюты были заперты. Хотя согласно Корабельному Уставу ВМФ, после спуска флага (в 20:00), все иллюминаторы должны быть задраены.
       Кроме того, командир корабля был в отпуске, на берег съехали командир БЧ-5 (старший механик) и командир дивизиона живучести, хотя, согласно тому же Уставу, на корабле должны находиться или командир корабля, или командир БЧ-5, и или командир БЧ-5, или командир дивизиона живучести. Три этих человека не могут одновременно отсутствовать на корабле. Однако, отсутствовали.
       В 01:05, уже 29 октября, под носовой частью линкора, ближе к правому борту, раздались два сильных взрыва. Образовались огромные пробоины в днище и в верхней палубе корабля, то есть, пробиты были все многочисленные палубы по всей высоте корпуса корабля. На верхнюю палубу со дна были выброшены многие тонны ила, хотя до илового слоя было 17 метров. Корабль получил, поначалу, незначительный крен. Исполняющий обязанности командира - старпом, приказал готовить корабль к выдвижению на мелководье. Однако, прибывшие вскоре командующий Черноморским флотом адмирал Пархоменко и член Военного совета флота адмирал Кулаков приказали: кораблю оставаться на месте, экипажу бороться за живучесть. На "Новороссийск" были направлены группы дивизионов живучести с других кораблей, которые не знали ни расположения помещений и водонепроницаемых переборок на корабле, ни систем обеспечения живучести. Когда корабль погиб, многие из них остались на нем. Командующий эскадрой и другие адмиралы обращались к командованию флота с просьбой, разрешить покинуть корабль членам экипажа, не занятым непосредственно в борьбе за живучесть, но Пархоменко и Кулаков приказали всем оставаться на местах.
       Тем временем через огромную пробоину в корабль поступала вода, и никакие водоотливные средства не могли исправить положение. С увеличением осадки и крена вода стала заливаться через открытые иллюминаторы, что ещё больше увеличивало крен. В конце концов, корабль перевернулся, но оставался на плаву. Только через сутки он затонул. Много народа погибло, когда "Новороссийск" переворачивался, много осталось внутри. Пархоменко и Кулаков к этому времени уже покинули корабль. Из перевернувшегося корабля водолазы сумели вывести семь человек. Почти сутки водолазы, работавшие на корабле, слышали пение "Варяга". Пели замурованные в отсеках моряки.
       А мой знакомый в поезде рассказал, что он вернулся в тот вечер из увольнения поддатым, ему не спалось, он вышел на палубу. Когда раздался взрыв, он, более-менее оценив обстановку, плюнул на приказ оставаться на местах, сиганул за борт и благополучно доплыл до берега. Говорил, зрелище было жуткое. Громада накренившегося "Новороссийска" освещалась прожекторами всех кораблей, стоящих на рейде. На палубе суетились сотни матросов, не знающих, что им делать. По акватории бухты сновали десятки больших и малых катеров, кого-то и что-то подвозящих к линкору, кого-то и что-то отвозящих. Говорили, что под их винтами погибло много людей, пытавшихся спастись вплавь. Стоял рёв двигателей катеров, крики людей.
       Для расследования катастрофы была создана Правительственная комиссия. Работала она недолго, выводы были сделаны скоропалительно. Конечно, они были секретными, но поскольку, по долгу службы, с ними был ознакомлен широкий круг лиц, узнали их и те, кому, вроде бы, знать их не полагалось. Как говорил группенфюрер Мюллер в фильме "Семнадцать мгновений весны": - Что знают двое, то знает свинья.
       По заключению комиссии, под "Новороссийском" взорвалась немецкая донная мина, оставшаяся со времён войны. По-моему, называлось количество погибших моряков - порядка шестисот человек. Но список погибших не приводился. Самое интересное, что и в настоящее время, опираясь на архивные источники, называется это же число жертв. Но тогда, зная, что официальные власти все время врут, никто им не верил. В разговорах называли цифры - тысяча человек, и даже - полторы тысячи.
       Как обычно, наказали тех, кто пытался что-то реально сделать для спасения корабля и людей - они были понижены в званиях и должностях, и лёгким испугом отделались Пархоменко и Кулаков. Правда, впоследствии их все же освободили от занимаемых должностей, но звания им сохранили. Наиболее жестоко Хрущёв и Жуков, воспользовавшись этой трагедией, расправились с Н.Г. Кузнецовым, который ещё с начала 1955 года, по собственному рапорту, в связи я тяжёлой болезнью, был отстранён от должности Главнокомандующего ВМФ. За все спросили с него, а не с Горшкова, который уже полгода исполнял должность Главкома, а до этого командовал Черноморским флотом. Он вообще оказался не причём. Что же касается Кулакова, то в состав Северного флота в настоящее время входит большой противолодочный корабль "Вице-адмирал Кулаков". Как говорится, превратности судьбы.
       К версии взрыва мины, моряки относились скептически. Ни одна из мин, имевшихся у немцев на вооружении во время войны, не могла причинить такие разрушения линкору. В то же время, по характеру этих разрушений, исключался и взрыв внутри корабля.
       Комиссией было отмечена неудовлетворительная работа ОВРа - службы охраны водного района. Вход в Севастопольскую бухту был перекрыт противолодочными сетями, ворота которых должны были на ночь закрываться, однако, они оставались, большей частью, открытыми. То есть, теоретически, не исключалось проникновение в бухту ночью иностранной подводной лодки, которая могла торпедировать "Новороссийск". Правда, для действий обычной подводной лодки в подводном положении глубины там были недостаточными, но на вооружении подводных диверсантов имелись лодки-малютки, для которых этих глубин было вполне достаточно. Все помнили о высоком профессионализме итальянских подводных диверсантов и об их отношении к передаче "Джулио Чезаре" СССР.
       В 1968 году я был в командировке в Севастополе в Высшем Инженерном Военно-Морском Училище, которое готовило механиков для атомных подводных лодок. На установке, которой мы занимались, работали двое мичманов, которые были свидетелями взрыва и гибели "Новороссийска". Они много рассказывали, как это было, называли цифры погибших: от тысячи двухсот до полутора тысяч человек. Дескать, на линкоре было много совершенно необученных бывших солдат из Порккала-Удд, которые не имели представления, что им делать в аварийной обстановке. Они только мешали, но Пархоменко и Кулаков запретили их эвакуировать.
       Из всего, что я слышал здесь и ранее, у меня сложилось впечатление, что "Новороссийск" - это была незаживающая рана нашего флота. Побывал я на Братском кладбище на Северной стороне, где были похоронены моряки "Новороссийска". Могила представляла собой две огромные прямоугольные клумбы (дело было в сентябре), обрамлённые гранитными плитами. Между клумбами была каменная стела, на которой было написано (привожу по памяти), что установлена она в память моряков линкора "Новороссийск", погибших 29 октября 1955 года. И слова, которые показались мне не совсем корректными: "Долг и присяга были для вас выше всего". Эти слова были справедливы в отношении моряков аварийных партий, погибших при спасении корабля. Но несколько сот человек участия в спасении не принимали и погибли только потому, что им не разрешили покинуть обречённый корабль. Причём, те, кто не разрешал, сами вовремя перебрались на катер. На плитах, обрамляющих могилы, кое-где лежали букетики, перевязанные лентами с надписью: "дорогому сыну", "дорогому брату", бумажные цветы, фотографии молодых ребят в матросской форме. Фамилий погибших на памятнике не было. Вроде как могила, а кто похоронен, и сколько человек похоронено, об этом - ни слова. Что чувствовали их родные, придя на кладбище? Говорят, в начале девяностых была установлена новая стела, на которой приведены фамилии шестисот пяти или шестисот девяти погибших моряков. Все они были посмертно награждены орденами. Мёртвым награды не нужны, они нужны их близким, как признание того, что их родные погибли за Родину, что гибель их не была бессмысленна. Но спустя более тридцати лет, большинства их близких уже не было в живых.
       В девяностых годах появилась ещё одна версия гибели "Новороссийска" - это было осуществлено нашими спецслужбами с целью дискредитации Н.Г. Кузнецова. Я резко отрицательно отношусь к тогдашнему руководству страны, но мне не хочется верить, что они могли пойти на такое.
      
       На третьем курсе появился у нас ещё один новый предмет - техника безопасности на морском флоте (ТБ МФ). Вести его стал начальник отдела техники безопасности Пароходства. Это был высокий, плотный мужчина с крупными чертами лица с большой головой, слегка опушённой короткими седыми волосами. Внешне он напоминал нашего Стасика Авдеенко, только сильно постаревшего. Ему было уже под шестьдесят, и нам он казался глубоким сорокотом. У него были мягкие интеллигентные манеры, хотя порой могло вырваться крепкое словцо. По-видимому, это было начало его педагогической деятельности в училище и наши порядки его несколько смущали. Когда дежурный при его появлении подавал команду:
       - Встать! Смирно! - он торопливо произносил:
       - Вольно, вольно, садитесь.
       Он излишне внимательно выслушивал рапорт дежурного, иногда спрашивал:
       - А почему сегодня так много народа в наряде? И вообще, почему вас ставят в наряд на время занятий?
       Когда кто-то спросил его:
       - А кто же будет нести службу во время занятий?
       Он ответил:
       - Но вы же здесь не служите, а учитесь.
       Ну что было ему объяснять, глубоко гражданскому человеку.
       Как-то к Вальке Осадчему на несколько дней приехали родители из Бреста. Отец его, командир полка, вышел на пенсию и первым делом они с матерью решили навестить сына. По этому поводу Симоненко дал Вальке увольнение на трое суток. Все дни Валька проводил с родителями, только ночевать приходил в экипаж.
       На очередных занятиях по ТБ дежурный доложил:
       - Товарищ преподаватель, на ваших занятиях присутствует группа 3 б с/м в количестве стольких-то человек. В наряде - столько-то, уволен - один.
       ТБшник, услышав это, участливо спросил:
       - А за что его уволили? - вызвав громкий гогот курсантов.
       Почтительно, но с некоторой долей снисходительности, улыбаясь, дежурный пояснил ему, в чем разница в значении слова "уволен" на гражданке и у нас в училище, и успокоил его, сказав, что Осадчего уволили не насовсем.
      

    0x01 graphic

    Самоподготовка.
    Наша троица: Г.     Метс, В. Сергеев, О. Филимонов у стенда АСИ
    (аварийно-спасательного имущества)

      
       Начал свои занятия ТБшник с того, что сообщил нам:
       - Каждое слово в Правилах техники безопасности написано кровью.
       Это произвело впечатление. Читал он этот скучный, казалось бы, предмет интересно, приводил много примеров из жизни. Любил проводить опрос, выясняя, насколько мы усвоили материал. Делал он это так: назвав первую попавшуюся фамилию из журнала, он говорил поднявшемуся курсанту:
       - А ну-ка, старый бык, расскажи нам, какие правила нужно соблюдать при выполнении таких-то работ.
       Он был человеком со стороны, не имел опыта общения с курсантами, не умел командным голосом вовремя поставить на место какого-нибудь шустрого малого, пытающегося нащупать границы дозволенного. Иногда на его занятиях мы позволяли себе больше, чем у других преподавателей. Однажды он пришёл на занятия простуженный и во время чтения лекции неожиданно как-то визгливо чихнул. Его тут же передразнил Вовка Александров, все расхохотались. ТБшник, который во время занятий обычно расхаживал вдоль столов, остановился и спросил:
       - Кто обезьянничает?
       - Я, - вскочил улыбающийся Вовка, ободрённый смехом группы.
       ТБшник достал огромный клетчатый платок, и громко высморкался. Потом секунд тридцать молча смотрел на Вовку. Под его взглядом Вовка стал непонимающе оглядываться по сторонам, как бы ища у нас поддержки. Выдержав паузу, ТБшник смачно произнёс:
       - Садись, старый дурак!
       Снова все расхохотались, только Вовка теперь улыбался как-то натянуто. После этого мы поняли, что особенно зарываться не стоит, себе дороже. А вообще, он был хороший мужик, часто разговаривал с нами "за жизнь". Видимо, ему нравилось делиться жизненным опытом с молодыми ребятами, одетыми в морскую форму. Последние занятия, зная, что нам после сессии предстоит практика, он посвятил полу-советам, полу-наставлениям как себя вести в дороге в поезде, как на судне, как в незнакомом порту, сойдя на берег. Причём он настойчиво советовал нам, сходя на берег, обязательно иметь в кармане пару презервативов.
       - Без них, - говорил он, - во избежание неприятностей, никаких знакомств в портах с девушками. И тут же подробно объяснил нам, какими могут быть неприятности и что делать при их возникновении. Причём, он так напирал на необходимость иметь с собой всегда презервативы, что мы заподозрили, не бывали ли у него в молодости эти самые неприятности и, может быть, даже неоднократно.
       На зачётах он был добродушен и никого не завалил. Мы тепло распрощались с ним.
      
       Как-то нам, судомеханикам, устроили встречу со старым моряком, проживающим в Таллине. Пришёл дедок лет восьмидесяти, но довольно бодрый. Он рассказал, что начинал плавать до революции по Волге на колёсных пароходах то ли общества "Кавказъ и Меркурий", то ли "Самолетъ". Были тогда на Волге две знаменитых конкурирующих между собой фирмы. Потом, перед революцией, во время первой мировой войны он попал в Доброфлот, плавал на море. Всю жизнь проплавал машинистом.
       Мы, будущие судомеханики, расспрашивали его о судовых машинах и котлах того времени, об условиях их эксплуатации. Он рассказывал много интересного. Помню, он с юмором рассказал нам, как в начале навигации на Волге их старший механик ("дед") регулировал паровую машину. Процесс занимал несколько дней. "Дед" с утра спускался в машинное отделение и закрывался там. Никто не должен был видеть, что и как он делает. Это было его, как теперь говорят, "Нау хау". Пароход был колёсный, вся машинная команда в течение нескольких дней с утра до вечера по его указаниям крутила то вперёд, то назад огромные колеса парохода. Наконец наступал день, когда дед торжественно объявлял, что регулировку он закончил. По этому поводу он всегда получал презент от благодарного хозяина, а пароход начинал навигацию. Следующей весной повторялось то же самое.
       Однажды кому-то удалось подсмотреть, что же делает "дед" в машинном отделении. Оказалось, у него были верёвочки, на которых узелками было помечено, где должен находиться золотник, когда поршень машины находится в верхней мёртвой точке, и где, когда в нижней. В течение часа он все это устанавливал, а потом несколько дней попивал там чаек, периодически отдавая команды крутить колеса то в одну, то в другую сторону. Слушали мы внимательно, но все это казалось нам такой древней стариной.
       Рассказывал он и о том, как плавал на грузовом пароходе на Севере в годы войны. Запомнилось, как их пароход направили летом 1941 года из Архангельска в Англию за ленд-лизовскими грузами. Пароход был совершенно не вооружён, может быть, был только пистолет в сейфе у капитана. Трудно представить себе, что чувствовали люди, выходя в море, где наши суда подкарауливали немецкие подлодки и самолёты. Чтобы уменьшить вероятность встречи с немцами, они пошли, стараясь держаться как можно севернее, у самой кромки вечных полярных льдов. А чтобы хоть как-то сбить с толку немцев, если нарвутся на них, они из брёвен соорудили на палубе муляжи орудий. Слава Богу, немцы их не засекли, и опасный район они миновали благополучно, а это ведь не одна сотня миль. Сколько часов нервного напряжения. Наконец, пришли в Англию. Перед приходом, чтобы не смешить англичан, деревянные пушки они демонтировали. Англичане подивились отчаянности русских моряков, как это они решились на такой опасный переход в одиночку и совершенно безоружными. Как будто их кто-нибудь спрашивал. В Англии загрузили их заморскими грузами, а заодно, установили несколько зенитных автоматов. Идя обратно, с зенитками, да ещё в составе конвоя, под прикрытием военных кораблей, они чувствовали себя более уверенно. Дедок совершил несколько таких переходов.
       Вообще, арктические конвои - это героическая глава в истории второй мировой войны вообще, и нашего морского торгового флота, в частности. Хотя, в основном, в составе конвоев были американские и английские суда. Наши были в меньшинстве. О конвоях нам рассказывал Постников, рассказывал и преподаватель СПТ (судовые паровые турбины) - Зиновьев. Он во время войны служил на флоте на Севере и по службе был связан с конвоями. Грузы перевозили гражданские суда, на которых плавали гражданские моряки. Военные там тоже были, - в основном, зенитчики. Конвои сопровождали военные корабли, насколько я помню, от Англии до острова Медвежий - англичане, дальше до Мурманска и Архангельска - наши. Конвой, это громадное скопление судов, растянувшееся на мили. Скорость движения конвоя определялась скоростью самого медленного судна. Большая часть маршрута пролегала вдоль оккупированной немцами Норвегии, где они оборудовали базы для флота и аэродромы. Немцы делали все возможное, чтобы сорвать поставки в нашу страну военной техники, продовольствия, сырья для промышленности. Что бы не говорили у нас о ленд-лизе в годы холодной войны, а к концу войны, практически, все армейские автомобильные перевозки осуществлялись "Студабеккерами", начальство же передвигалось исключительно на "Виллисах". Поставлялись нам и орудия, самолёты, танки, торпедные катера, тральщики, продовольствие, алюминий для самолётов, металлопрокат и многое другое. То, что в ходе войны выявилась острая нехватка тральщиков и кораблей "москитного флота": торпедных катеров, малых противолодочных кораблей, это прямой укор тогдашнему наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову. Он в 30-ые годы увлекался строительством больших кораблей в ущерб малым. Флот готовили к войне в океане, а ему пришлось действовать в прибрежной зоне. И здесь от линкоров и крейсеров было мало пользы, а сами они стали мишенью для немецкой авиации. Некоторые из них от неё сильно пострадали. А что касается продовольствия, то американскую тушёнку и "яйца Рузвельта", так в народе называли яичный порошок, продавали в магазинах спустя несколько лет после окончания войны.
       От Исландии и до наших берегов конвои подвергались атакам немецких бомбардировщиков и подводных лодок. Причём, охотились, в основном, немцы именно за транспортными судами, ведь каждое из них везло грузы на миллионы долларов, а главное, они везли оружие. Иногда переходы через Ледовитый океан превращались в сущий ад, как это было с конвоем PQ-17, большую часть которого немцам удалось уничтожить. Если судно теряло ход, команду с него снимали военные корабли, а судно расстреливали, чтобы груз не достался немцам. Рассказывали, что англичане и американцы довольно шустро покидали повреждённые суда, не пытаясь устранить повреждения. Вольнонаёмные экипажи у них получали приличные деньги за каждый переход, и рисковать жизнью за железки, которые они везли, особенно не стремились. Наши же боролись за живучесть повреждённого судна до последнего, порой вмести с ним и шли под воду. Они понимали, что каждый танк, каждый самолёт, доставленные ими в СССР, это их помощь фронту, удар по врагу. За это и рисковали жизнями. Если экипаж отказывался эвакуироваться, его предупреждали, что конвой ждать не будет, и потерявший ход пароход оставался один. Без прикрытия военных кораблей, лишённый хода, он превращался в лёгкую добычу для врага.
       Но бывали случаи, когда экипажу удавалось и судно вернуть к жизни, и отбиться от врага. Израненный пароход догонял конвой и просил разрешения занять своё место в ордере. Такого героя приветствовали гудками все корабли конвоя. В подавляющем большинстве случаев, это были наши суда. Самое интересное, что после войны наши моряки, плававшие в составах конвоев, официально участниками войны не были признаны, и никаких льгот, положенных фронтовикам, им не полагалось. Как будто они все это время совершали круизы на пассажирских лайнерах к каким-нибудь Багамским островам, а не пробивались с риском для жизни сквозь ад бомбёжек и торпедных атак через Ледовитый океан с грузами для фронта. Естественно, и нас воспитывали в том духе, что в экстремальных случаях за судно необходимо бороться до последнего, в том числе, и рискуя собственной жизнью. Нам тогда это казалось вполне естественным.
      
       Помню, весной 1959 года на Балтике был сильнейший шторм. Недалеко от Таллина подал SOS западногерманский теплоход "Антон-Вильгельм", потерявший ход. На помощь ему вышел спасатель Эстонского пароходства "Пересвет". Как только наши приблизились к немцу, весь экипаж во главе с капитаном, в момент перебрался на борт спасателя, бросив "Антона" на произвол судьбы. Наши высадили на судно аварийную партию, которой в шторм, удалось запустить двигатель и на буксире (на всякий случай) у "Пересвета" "Антона-Вильгельма" торжественно доставили в Таллин. Когда мы узнали об этом, все потешались над немцами. Нас даже водили в порт, чтобы мы воочию убедились в триумфе советских моряков. Правда, при виде маленького, плюгавенького судёнышка, у меня невольно шевельнулась крамольная мысль:
       - А, может быть, не так уж и не правы были немцы, решившие, что пусть лучше этот "Антон" идёт на дно самостоятельно, чем составить ему в этом мероприятии компанию.
      
       Как-то по училищу пошёл слушок: на Центральной площади висит карикатура на Аносова. Надо сказать, что относились мы все к Аносову с большим уважением, но человек устроен так, что интересно ему посмотреть карикатуру и на уважаемого им человека. Оказалось, что Аносов соскочил на ходу с трамвая на Центральной площади, что делали очень многие, а тут Таллинский горком комсомола, который, кстати, находился недалеко оттуда, начал компанию по борьбе с соскакивающими на ходу. Ничего не скажешь, очень важное дело для горкома. Они постояли на площади несколько минут, отловили с десяток человек, присутствующий среди них художник быстро нарисовал карикатуры, которые и были вывешены там же на стенде. Васьк, Рябов и Орсич отправились в райком партии, чтобы добиться снятия карикатуры, курсантов в этот день постарались не выпускать в город, но я, наверное, заступал в наряд, потому что успел заскочить на Центральную площадь и полюбоваться на изображение любимого начальника. Надо сказать, что на карикатуре Аносов был совершенно не похож, да и подпись была на эстонском языке.
       Дело в том, что со стороны Кадриорга к центру по Нарва мантее ходило два трамвая: единица и тройка. Тройка доходила до Центральной площади и дальше продолжала путь по Пярну мантее мимо нашего училища и куда-то очень далеко. На Центральной площади остановка ее была у самого начала улицы Виру. То есть, если надо в училище, едешь до самого училища, надо в экипаж, выходишь на Центральной площади и по Виру и Вене спокойно топаешь в экипаж. Кроме того, у трамваев этого маршрута были автоматически открывающиеся двери, так что при всем желании никто не мог выскочить из них на ходу.
       Другое дело единица. Она на Центральной площади описывала полукруг, отъезжала от неё метров на сто, и только там у была остановка. Полукруг единица описывала медленно-медленно, вагоны же у этого маршрута были старинные, двери каждый открывал сам. Естественно, те, кому надо было в центр города или как нам, в училище или в экипаж, соскакивали на ходу и продолжали путь пешком, не дожидаясь, пока трамвай затащит их куда-то в сторону. Ходили трамваи не слишком часто, люди садились на первый подошедший, а на Центральной площади каждый поступал по своему усмотрению.
       Аносов, как и родители Вовки Малофеева, и моя мама, жил недалеко от Кадриорга. Был он мужик молодой, здоровый, естественно и соскочил на кругу. А то, что нарвался на горкомовскую акцию - не повезло.
       Карикатуру на него, вскоре после похода наших ходоков в райком, сняли.
       Я сам сколько раз соскакивал с единицы на ходу на повороте. Особенно вечером, когда опаздываешь из увольнения. Тут уж не каждая минута, каждая секунда дорога. Соскочил - и бегом на Виру. Сразу же за знаменитыми старинными башенками, Виру пересекала улица Мююривахе. Если повернуть на неё с Виру направо, то она, описывая полукруг, упиралась в Вене и дальше продолжалась уже как Сяде, на которой и был расположен наш экипаж. Сколько раз, бывало, подбегаешь к башенкам, смотришь на часы - 23:59. Ты галопом несёшься по пустынной и полутёмной Мююривахе. Слева тёмные окна каких-то служебных зданий, справа - стены крепостной стены, когда-то окружавшей весь Старый город. На улице ни души, только "луна как жёлтое пятно сквозь тучи мрачные" светлеет. И ты, как чёрное пятно, грохочешь ботинками по булыжникам. Иногда рядом с тобой пыхтит кто-нибудь из таких же бедолаг. Вы не разговариваете - попробуй беседовать на бегу. Слышно, как на Ратуше начинают бить часы, мы увеличиваем темп, бежим уже как спринтеры, а ведь на нас шинели, зимние шапки. С двенадцатым ударом ты впархиваешь в двери экипажа. Не успев отдышаться, вспотевший, докладываешь дежурному офицеру, что за время отпуска замечаний не имел и сдаёшь увольнительную записку. Офицер смотрит на часы:
       - Добро. Успели. Идите отдыхать.
       Проходишь в помещение роты. В кубрике горит синий свет, большинство ребят уже спят, но несколько человек, в тельниках и трусах, в умывальнике полушёпотом делятся воспоминаниями о прошедшем дне. Рассказ часто сопровождается приглушенным хохотом: какие только приключения не случаются с курсантами в увольнении.
       Хуже, если ты не успел до 24:00 заскочить в двери экипажа. Тут, как говаривал дед Щукарь, "два путя": или все же предстать пред очи дежурного офицера и огрести несколько нарядов вне очереди за опоздание из увольнения, или же прорываться в экипаж со двора, благо вход в двор был свободный. Дальше - подняться по пожарной лестнице до окна гальюна нужного тебе этажа, окна в такие дни в гальюнах всегда приоткрыты, остальное - дело голой техники. Нам, механикам, было в этом плане хуже всех. Наши кубрики были на первом этаже. Рассекая его на две части, вдоль всего этажа шёл коридор. Примерно на середине коридора - дверь на лестницу. Вверх - на второй и третий этажи, вниз - к входной двери. Как раз там, в коридоре у распахнутой двери и стоял дежурный офицер. Мало того, что он контролировал вход в экипаж и лестницу, он видел и все, что творилось в нашем коридоре. Выходящая из гальюна фигура в полном обмундировании сразу привлекла бы его внимание. Поэтому опоздавший сразу же раздевался до трусов и прошмыгивал в кубрик, а находившиеся в умывальнике по одному выносили части его формы. Им-то опасаться было нечего, их увольнительные были уже сданы. Оставалось только подбросить в кипу увольнительных, лежащих рядом с дежурным офицером, ещё одну. Для этого дежурный по роте, подходил к офицеру с каким-нибудь вопросом, отвлекая его внимание, а проходящий мимо курсант незаметно подкладывал увольнительную. Подобные ситуации бывали довольно часто, но горели на них ребята редко, настолько этот процесс был отработан многими поколениями курсантов. Да и некоторые дежурные офицеры порой смотрели на все это сквозь пальцы, но не Утёнок или Давиденко. Те считали своим священным долгом перед Родиной отловить опоздавшего или подвыпившего курсанта. Плохо было, если опаздывающий был к тому же и здорово поддатым. Проблемой было такого клиента и поднять по лестнице, и затащить в окно. Да и провести через коридор было непросто, особенно, если он еле держался на ногах. Тут уж несколько человек подстраховывали его. Но в училище был неписанный закон: выручить товарища - святое дело. И он неукоснительно выполнялся. Здесь не имели значения ни курс, ни специальность, ни, может быть, и даже "чувство личной неприязни". Делалось все, чтобы парня не засекли.
       Большей частью поддавали в первые выходные после стипендии. Стипендии у нас были такие:
       первый курс - 60 рублей (это 6 рублей восьмидесятых годов),
       второй - 70,
       третий - 80.
       Для того, чтобы дать лучшее представление о материальном наполнении этой денежной массы, сообщу, что кружка пива стоила тогда два рубля. В пивном ресторане в подвале на Суур Карья за десять рублей можно было посидеть с ребятами пару часов. На эти деньги мы покупали по четыре кружке пива и по две порции отварного солёного гороха или бобов. Подавались там и отварные свиные ножки, но это было нам не по карману. В ресторане было два небольших зала, в них стояли дубовые некрашеные столы на шесть - восемь человек и дубовые же скамьи. Сводчатые потолки были расписаны национальным орнаментом, таким же, как на эстонском женском народном костюме. По этой причине в народе ресторан носил название "Под юбкой". Называли его и "Шестнадцать ступенек" по количеству ступеней, ведущих вниз. Но как бы ребята его не называли, договариваясь встретиться вечером, на месте оказывались все. Бывали субботние или воскресные вечера, когда почти на всех посетителях ресторана синели гюйсы - в первые выходные после того, как курсанты ТМУ получали стипендию. Естественно, когда человек в приподнятом настроении возвращался после этого мероприятия в экипаж, разило от него, как из пивной бочки и гораздо спокойнее было пролезть через окно в гальюн, чем подвергаться риску быть отловленным чересчур бдительным дежурным офицером. Как теперь говорят, весь кайф пошёл бы насмарку. Конечно, после посещения пивного ресторана и возвращения из увольнения к 24:00 утром в понедельник вставалось тяжеловато. Не помогала и зарядка на свежем воздухе. В декабре - январе в Таллине светает поздно, и сидеть на первых часах занятий, когда за окном совсем темно, было непростым испытанием, особенно, если преподаватель читал свой предмет монотонно и заунывно. Ребята то один, то другой начинали клевать носом, некоторые откровенно засыпали.
       У капитана второго ранга Бака был свой метод борьбы со спящими на его занятиях. Увидев, что несколько человек сидят с закрытыми глазами и не пишут конспект, он все тем же слегка гнусавым голосом, не меняя интонации, произносил:
       - Касается только тех, кто спит, - и потом громко:
       - Встать!
       Под общий хохот класса несколько человек ошалело вскакивали.
       - Садитесь, - уже спокойно говорил Бак и продолжал вести занятия.
      

    0x01 graphic

    1960 г. Во дворе экипажа около "трапа самовольщиков", видно и окно гальюна:
    В.     Малофеев, О. Филимонов, В. Александров, свояк Вовки- В. Трифонов.

      
      
       Пятый семестр пролетел незаметно, в середине января начались экзамены. После экзаменов нам предстояла двухмесячная практика, зимний отпуск на третьем курсе не предусматривался. Сессия эта запомнилась мне на всю жизнь, впервые в училище я завалил экзамен - спецподготовку. На спецподготовке от нас требовали обязательного ведения конспекта и перед экзаменом, в отличие от других предметов, вопросы не давали. Риммер говорил:
       - В билетах будет все, что у есть вас в конспекте. Ничего кроме этого.
       Он же требовал, чтобы мы, если пропустили занятия, то записали бы в конспект хотя бы название темы, которую он давал в наше отсутствие. У меня получилось так, что я пропустил две пары подряд, стоял в наряде. Естественно, по своему разгильдяйству, темы, а это было "Спрямление кораблей и Таблицы спрямления" в конспект не записал. Поэтому при подготовке к экзамену я даже не имел понятия, что мы эти самые таблицы изучали.
       В билетах у нас было два вопроса и задача. Риммер предупреждал, что если ответим на два вопроса, но не решим задачу - два балла. Если не ответим на один вопрос, но задача будет решена правильно, то - тройка. Поэтому, когда я в своём билете обнаружил задачу на спрямление, я сначала не мог понять, о чем идёт речь, а, узнав, понял, что за отведённое на подготовку к ответу время я вряд ли, вслед за академиком Крыловым, сумею разработать теорию спрямления кораблей, чтобы решить эту самую задачу. Поэтому, посидев и поразмыслив, я сказал, что буду тянуть второй билет. Услышав это, Риммер очень удивился, потому что до этого я все экзамены по спецподготовке сдавал на пятёрки, он даже попытался мне что-то подсказать, решив, что от волнения у меня в голове все перемешалось. Но все было бесполезно. Предмет я знал хорошо, но о спрямлении не имел представления (получилось почти в рифму).
       Вытащил второй билет, смотрю: второй вопрос - спрямление. Я понял, что приплыл. Самое главное, что это самое спрямление было всего в двух билетах из тридцати пяти, и я умудрился оба вытащить. Сижу, жду своей очереди отвечать. Некоторые ребята плывут в вопросах, которые я отлично знаю, пытаюсь им подсказывать, с самим же собой мне все ясно. Риммер даже мне сделал замечание:
       - Филимонов, вы бы вместо того, чтобы другим подсказывать, разобрались бы со своим билетом.
       Пришла моя очередь держать ответ. Рассказал первый вопрос, показал задачу, мне сказали:
       - Свободен.
       Позже мне ребята говорили, что Риммер кого-то из них посылал к Симоненко с вопросом, что ставить Филимонову? Симоненко ответил кратко:
       - Что заслужил, то и ставьте.
       Сдав экзамен, мы не расходились. После окончания экзамена у нас всегда было построение, на котором преподаватель зачитывал оценки. Дойдя до меня, Риммер сказал:
       - Филимонов ответил на три, но поскольку это был второй билет, общая оценка - два балла.
       Спецподготовка была у нас последним экзаменом, все предыдущие я сдал на четыре и пять. Завалили спецподготовку в нашей и эстонской группе человек пять. Нам, "двоечникам", дали три дня на подготовку к пересдаче, остальные ребята должны были разъехаться кто куда на практику. Но получилось так, что всех задержали почему-то на несколько дней в училище. Чтобы народ не болтался без дела, обе наши группы после завтрака и до обеда, а также после обеда и до шестнадцати часов отправляли на улицу убирать снег вокруг училища. Январь в том году выдался снежным и холодным.
       Сидя в теплом классе на первом этаже, мы с удовольствием наблюдали, как наши ребята под окнами на морозе и ветру соскребают снег с тротуаров. Глядя на наши довольные лица в окнах, они порой показывали нам кулаки. Но, всех после шестнадцати и до ужина отпускали в город, нам же, чтобы наши пары не казались нам мёдом, Кулларанд говорил:
       - А вы, двоечники, сидите и учите спецподготовку.
       Я предмет знал хорошо, со спрямлением разобрался быстро, поэтому читал газеты и писал письма, до этого все было некогда. На переэкзаменовке я получил пятёрку, но в тот момент, когда Риммер объявлял оценки, подошёл Орсич. Риммер скомандовал:
       - Смирно! - и доложил:
       -Товарищ капитан первого ранга, принял у курсантов пересдачу экзамена по спецподготовке.
       Орсич спросил, как сдали.
       - Хорошо, Филимонов сдал на пять.
       Орсич говорит:
       - Не может быть.
       - Филимонов сдал на пять.
       - Не может быть.
       Я стою, не могу понять, в чем дело, может быть, у него такая своеобразная манера шутить?
       А Орсич продолжает:
       - Три дня тому назад Филимонов на экзамене получил двойку, а сегодня вы ставите ему пять. Так не бывает.
       Но Риммер довольно твёрдо ответил:
       - Я опросил его по всему курсу и считаю, что сегодня он знает предмет на отлично.
       Орсич недовольно хмыкнул и ушёл.
       По эпизоду с ТУКом и этому, на "спецухе", как мы называли спецподготовку, можно подумать, что Орсич меня не взлюбил, но нет. Относился он ко мне так же, как и к другим. Просто, совпадало так.
       На практику уезжали мы в числе последних. Меня с рыжим парнем из эстонской группы по кличке Туляга - Эльмаром Туляковым, направили в Баку, на Каспий.
       Мы приехали в Ленинград рано утром. Прямых билетов на Баку не оказалось, решили ехать через Москву. Взяли билеты на вечерний поезд.
      

    0x01 graphic

    Питер 1960. По дороге в Баку. Фото Додки

      
       В Ленинграде на ремонте находился Додкин эсминец, около полугода тому назад они совершили переход из Североморска в Питер. Интересно, что по пути их эсминец должен был зайти в Таллин. Додка сообщил нам об этом из Калининграда, куда они зашли на несколько дней. Но в Таллине они постояли на рейде около суток и ушли дальше. Мы с мамой ходили на берег моря, смотрели на их эсминец. Представляли, что и Додка сейчас, наверное, смотрит на Таллин. Теперь я Додке заранее послал телеграмму о своём приезде, его отпустили до 24:00, и он даже встречал меня на вокзале. Эльмар поехал к каким-то своим питерским знакомым, а мы с Додкой провели весь день вместе. Додка служил уже третий год, и не был тем салажонком, каким я его видел полтора года тому назад. Он стал бывалым моряком, их эсминец на Севере много времени проводил в море, да и сам переход на Балтику в осенние шторма кое-чего стоил.
      

    0x01 graphic

    Старшина 2 статьи В. Филимонов

      
       Ранним утром мы прибыли в Москву. Билеты на Бакинский поезд достали только на следующий день. К этому времени папа с Татой и Серёгой уже вернулись из уральского "атомного городка" в Москву. Приняли нас с Эльмаром тепло, мы очень хорошо посидели вечером. На Серёгу, которому шёл десятый год, Эльмар почему-то произвёл большое впечатление, и он весь вечер от него не отходил. Утром мы уехали.
       Прибыв в Баку во второй половине дня, мы сразу отправились в Каспар, как называли здесь Каспийское пароходство. Размещался Каспар в центре города и, как мы поняли, это было очень уважаемое в Баку учреждение. В кадрах уже никого не было, нам предложили прийти завтра утром. Мы спросили, где нам можно переночевать. Ответили:
       - Ищите сами, у нас ничего нет.
       Мы отправились в Бакинскую мореходку. На КПП объяснили дежурному офицеру, кто мы такие и чего хотим. Нас разметили в кубрике, который занимала азербайджанская группа. Приняли нас ребята очень доброжелательно. Расспрашивали о нашем училище, рассказывали о своём. Нас поразило, что на всех них было надето тёплое белье бежевого цвета, хотя в Баку погода была плюсовая. В нем они и щеголяли в кубрике. Странно смотрелись, на наш взгляд, курсанты-мореходы в бежевой упаковке. Белье на зиму получали и мы, но никто его не носил. Это считалось у нас дурным тоном, хотя зимой у нас было попрохладней, чем в Баку. Иногда, бывало, Кулларанд объявлял, что при построении на увольнение будет проверять, надеты ли кальсоны. Не надевших, увольнять не будет. Мы решали этот вопрос просто. Вокруг ног обматывались белые носовые платки, часть их закрывали носки. Если же Кулларанд в припадке кальсонного рвения все-таки приказывал приподнять штанины (некоторые называют их - гачи), было полное впечатление, что под брюками белые кальсоны. Выйдя за КПП, мы вынимали платки, этим кальсонная эпопея и кончалась. У бакинцев же дело было поставлено без дураков.
       Утром при подъёме в кубрик вошёл офицер-азербайджанец. Дневальный скомандовал:
       - Смирно! - и обратился к нему:
       - Салам аллейкум!
       - Аллейкум-ас-салам! - козырнув, ответил офицер.
       Нас это поразило ещё больше, чем бежевые фигуры местных курсантов. Наши офицеры-эстонцы в училище разговаривали только по-русски, даже с курсантами эстонской группы.
       Мы позавтракали с ребятами и дружески простились с ним. Нас приятно удивила теплота, с которой азербайджанцы отнеслись к нам. Но само училище нам понравилось меньше, мы с Эльмаром единодушно решили, что наше - лучше.
       Хотя, осенью 1959 года у нас в ТМУ появился капитан второго ранга Веселов, переведённый из Бакинской мореходки. У него был тик века правого глаза, и, общаясь с кем-нибудь, он придерживал веко пальцем. Вид у него при этом был довольно своеобразный. О чем бы разговор не шёл, Веселов обязательно переводил его на тему "А вот у нас, в Баку". И далее из его слов следовало, что у них в Баку все намного лучше. С лёгкой руки Витьки Сергеева, по аналогии с популярным тогда фильмом "Мы из Кронштадта", Веселов получил кличку "Мы из Баку". Посмотрев на здешнюю мореходку и вспомнив отзывы о ней Веселова, мы убедились в справедливости пословицы о кулике и болоте. ТМУ, по нашему мнению, было гораздо лучше.
       В Каспаре нас определили на танкер "Профинтерн", и опять, как и "Украина" на предыдущей моей практике, он стоял на ремонте в заводе. Правда, нас заверили, что через неделю он выйдет в море. На пару дней раньше нас приехали в Баку наши ребята Стасик Авдеенко, Саня Снопов и Женька Троцкий, но мы их в Каспаре не застали, они уже плавали на танкерах.
       На танкере нас направили к старпому. Он подтвердил, что через неделю - дней десять мы покинем завод. Спросил, как мы устроились с жильём. Мы ответили, что эту ночь переночевали в мореходке, а дальше собираемся жить на танкере. Он предупредил нас, что экипаж сейчас живёт по домам, танкер не отапливается, а по ночам температура воздуха опускается порой и ниже нуля. Если мы твёрдо решили ночевать на танкере, он прикажет, чтобы нам выдали по несколько одеял. Так началась наша "Профинтерновская" эпопея. Днём на судне кипела жизнь, мы познакомились со многими ребятами из машинной команды. К вечеру танкер пустел. Кроме нас на судне ночевал сторож - пожилой азербайджанец. У него в каюте стоял электрообогреватель, иногда мы с Эльмаром проводили вечера у него, пили чай, он расспрашивал нас об Эстонии, об учёбе. Потом шли к себе, забирались в промёрзшие койки и дрожали там под кипами одеял, пока постельное белье не нагревалось от наших тел.
       Иногда мы бродили по Баку. Были и в Старом городе, поднимались в парк имени Кирова, откуда виден весь Баку и его огромная бухта. Так же, как и в Таллине, на выходе из бухты расположен остров Нарген. Правда, в Таллине его чаще называют на эстонский манер - Найсаар. Захаживали в кино, побывали на концерте ансамбля Тофика Мамедова, афишами которого был тогда увешан весь Баку. С деньгами у нас было туговато, но кружку пива мы, порой, позволяли мы себе выпить. Пивом торговали исключительно мужчины в небольших киосках, типа "Союзпечати". Прежде, чем налить пиво в кружку, продавец спрашивал:
       - Подогреть или нет?
       На улице было довольно прохладно, и пить холодное пиво было мало радости.
       Услышав ответ:
       - Подогреть, - продавец снимал с электроплитки чайник и наливал в кружку горячее пиво, потом доливал ее холодным. Пиво, по сравнению с таллиннским, было изрядно разбавлено водой. Туляга с отвращением пил его, брюзжа:
       - Так вот она, страна Лимония, где вечно пляшут и поют.
       Эту Лимонию он поминал всегда, когда что-то вызывало его неудовольствие. Бывало это часто. Баку в это время года был непригляден. Деревья в многочисленных скверах простирали кверху голые ветви, которые гнул и ломал сильнейший ветер, дувший с Каспия. Они словно молили небо о пощаде. Этот же ветер гнал по широким проспектам тучи пыли и песка, порой завивая их в небольшие вихри. Мы поехали на практику в бушлатах, которые бакинский ветер продувал насквозь. Поэтому в город мы выбирались нечасто. Не раз мы пожалели, что не взяли с собой шинели. Может быть, поэтому-то бакинские курсанты и носили тёплое белье.
       Кроме нас, двоих курсантов-практикантов, на судне было двое учеников мотористов: молодой рыжеватый русский парень, которого все называли Малый, под этим именем я его и запомнил, и азербайджанец лет двадцати - двадцати двух Агасалим. Малый был бакинцем в нескольких поколениях, жил он в Чёрном городе - пригороде Баку. Не помню, знал ли он азербайджанский язык, но по-русски он говорил с сильнейшим азербайджанским акцентом. Порой нам было легче понимать Агасалима, прилично говорившего по-русски, чем его, русского.
      
      
      

    0x01 graphic

    Агасалим

       Агасалим рассказывал, что учился в Бакинском военном высшем командном училище, но оттуда его вышибли. Он объяснял это тем, что отец вовремя не дал кому-то взятку. Позже, когда мы вчетвером жили в одной каюте, мы поняли истинную причину этого - Агасалим был наркоманом. Курил он, правда, как и очень многие тогда на Кавказе, лёгкий наркотик - анашу, это, по-моему, то же, что сейчас называют марихуаной, но курил много и если из-за задержки в море он на сутки оказывался без анаши, ходил Агасалим сам не свой. Зато, в какое бы время дня или ночи мы не приходили в Баку, Агасалим исчезал на час другой и вскоре слонялся по судну улыбающийся, с блестящими глазами. При этом он напевал:
      
    Ах, анаша, ты, анаша,
    Ах, до чего ж ты хороша.
      
       Дедом - старшим механиком был сравнительно молодой азербайджанец Эйвазов. Ещё в Каспаре, направляя нас на "Профинтерн", нам сказали, что учитель у нас будет классный. Действительно, механик он был от Бога (или, в отношении его, наверное, правильнее сказать: "от Аллаха"). Высокий, светловолосый, что нетипично для азербайджанца, с пухлыми губами и небольшими светлыми усиками, он был безоговорочным авторитетом для машинной команды. Был он очень вспыльчив, но быстро отходил. В случае возникновения неполадок в каком-нибудь из механизмов, он брал в руки ключи и сам принимался за ремонт. Если что-то не ладилось, он злился, с силой бросал ключи на рифленку палубы и начинал возбуждённо ходить по машине, что-то беззвучно бормоча себе под нос. Успокоившись, подбирал ключи и продолжал работать. Позже, когда мы уже плавали, он не раз удивлял нас знанием всех механизмов машинного отделения. Его часто можно было застать в курилке. На танкерах курить можно только в специально отведённом для этого помещении. Курилка всегда была полна народа: травили байки, играли в нарды, забивали козла. Часто сиживал там и Эйвазов. Играл он азартно. Проиграв, отбрасывал нарды и, так же как в машине, начинал беззвучно шевелить губами. Потом снова придвигал к себе доску, говоря выигравшему у него:
       - Давай ещё.
       Уходить проигравшим он не любил. Как-то, когда я стоял рядом, наблюдая за его игрой, он оторвался от доски и сказал мне:
       - Пойди в машину, скажи вахтенному механику, что у второго "бычка" не работает третий цилиндр.
       "Бычок" - это вспомогательный дизель БК, работающий на генератор. Как Дед в гомоне курилки расслышал его ненормальную работу, когда, к тому же, и в машинном отделении работают другие механизмы и громко плюхает главный двигатель, я не представляю. Не помню, как реагировали другие, но на меня это произвело большое впечатление. С другой стороны, может быть, он знал об этом раньше и просто вспомнил за нардами, но я не думаю, что это так. Забегая вперёд, скажу, что когда летом 1960 года я прочитал в газете "Водный транспорт", что в связи с каким-то юбилеем Каспийского пароходства группе его работников присвоено звание Героя Социалистического труда и среди них увидел фамилию Эйвазова, я целиком был согласен с подписавшими этот Указ Председателем и Секретарём Президиума Верховного Совета СССР.
       Капитаном "Профинтерна" был Бабаев, плотный мужчина средних лет, больше похожий на татарина, чем на азербайджанца, старпом был русский. Был на судне и помполит, хотя "Профинтерн" в загранку не ходил - маленький худощавый азербайджанец. У помпы я иногда брал ключ от вечно закрытой "ленинской каюты", там была небольшая судовая библиотека. Помпа давал мне ключ с условием, что я там подмету палубу или протру пыль. Я выбирал книгу, устраивался в кресле и в одиночестве читал. Это был редкий случай, когда я мог побыть один. Я не видел, чтобы кто-то кроме меня посещал библиотеку.
       Незадолго перед выходом "Профинтерна" в море Каспар направил к нам ещё троих практикантов. Двое были водителями из ленинградской мореходки, один - Костя, радистом из ЛАУ - Ленинградского арктического училища. Я не могу сказать, что мы подружились, но, верные традициям мореходок, товарищески общались.
       Днём мы работали в машине, Костя сидел в радиорубке, водителей старпом приспособил для оформления многочисленной документации, необходимой для получения "Профинтерну" разрешения на выход из ремонта. Вечера порой проводили вместе. Позже водители, используя свою близость к старпому, крупно выручили Тулягу.
       Наконец, настал долгожданный момент, когда "Профинтерн" стал готовиться к выходу в море. Экипаж перебрался жить на судно, в каюты дали тепло, и мы с Эльмаром почувствовали себя на вершине блаженства. Вместо "недели - десяти дней", как нам обещали в Каспаре, мы простояли на заводе двадцать дней.
       Вот что представляло из себя наше новое судно: танкер "Профинтерн":
      

    0x01 graphic

    Танкер "Агамали Оглы", однотипный с "Профинтерном" (идёт в грузу)

       Наибольшая длина
       132,6 м
       Наибольшая ширина
       16,86 м
       Водоизмещение
       12 600 т
       Грузоподъёмность
       8 500 т
       Двигатель
       дизель
       Мощность
       2 х 1250 л.с.
       Скорость
       11,6 узлов
       Дальность плавания
       2 800 миль
       Автономность
       10 суток
       Команда
       41 чел.
       Завод-изготовитель
       "Красное Сормово"
       Годы постройки
       1930-1936 г.г.
      
       К 60-ым годам в Каспаре, по-моему, оставалось четыре таких судна: "Профинтерн", "Коминтерн", "Генерал Ази Асланов" и "Герой Мехти". "Профинтерн" и внешне выглядел устаревшим. Корпус его, по-моему, был не клёпанным, а уже сварным, но форштевень вертикально уходил в воду, а верхняя часть кормы была далеко вынесена над водой. Бак, носовая часть, был приподнят, в нем размещались всевозможные кладовые помещения. У него была довольно большая надстройка на корме, и меньших размеров средняя надстройка. Машина размещалась в кормовой части. Нос, средняя и кормовая надстройки были связаны переходными мостками, расположенными на высоте около двух метров над палубой. Это связано с тем, что когда танкера полностью загружены, высота надводного борта у них составляет меньше метра и уже при небольшом волнении, не говоря уж о шторме, по палубе было опасно ходить.
       В средней надстройке размещались ходовая рубка, радиорубка, кают-компания, каюты капитана и стармеха. Там же жила и вся остальная судовая аристократия. В кормовой надстройке жил рядовой состав, там же была столовая команды. К нам с Тулягой в каюту подселили Малого и Агасалима.
       В конце февраля "Профинтерн" вышел из завода и пришвартовался в нефтяном порту. К нашему удивлению, семь тысяч тонн нефти в нас залили часа за четыре, и мы вышли в море. Маршрут у нас был Баку - Махачкала. Весь месяц с небольшим, которые мы проплавали на "Профинтерне", мы так и ходили.
       Путь от Баку до Махачкалы занимал часов десять - четырнадцать, в зависимости от погоды и силы ветра, который на этом маршруте был встречный: мы шли с юга на север, ветер всегда дул с севера на юг. Каспийское море считается неспокойным, а в этот период оно особенно часто штормит. Но длинный и узкий "Профинтерн", корпус которого почти целиком находился под водой, был почти неподвижен килевой качке. Все менялось, когда на траверсе Махачкалы мы, повернув на девяносто градусов, направлялись к берегу. Волны теперь били нам в борт, и судно начинало раскачиваться, как Ванька-встанька. Хорошо, что продолжалось это не более часа - двух.
       В Махачкале нас разгружали за шесть - восемь часов и мы, приняв балласт, топали обратно в Баку. При попутном ветре и налегке мы добегали до Баку часов за девять - десять.
       Иногда в Махачкале мы сходили на берег. Автобус, который ходил от порта в город, благоухал анашой. Некоторые мужики курили ее, не таясь от пассажиров. Похоже, она вызывала обильное слюноотделение, потому что они все время плевали на пол. Мартовская Махачкала не производила на нас впечатления и мы, побывав там пару раз, больше на берег не сходили.
       На обед на флоте отводится два часа, мы с Эльмаром иногда, в солнечный день, выбирались на палубу кормовой надстройки и, укрывшись от ветра за трубой, нежились на весеннем солнце. Но холодный ветер, в конце концов, доставал нас и там, и мы спускались в каюту.
       Вахту мы не стояли, с девяти до семи выполняли в машине работы, которые нам поручали. Бывало, когда вечером мы ложились спать, танкер шёл в Баку, а утром, проснувшись, оказывалось, что мы из Баку уже идём в Махачкалу. Свободные же от вахты бакинцы, когда бы мы не пришли в Баку, хоть на пару часов, но успевали заскочить домой. Не пропускал стоянки в Баку и Агасалим - запасался на рейс анашой.
       Помню, после первого прихода в Баку меня удивила наша буфетчица, коренастая чернявая татарка лет тридцати пяти. К отходу она явилась на судно с забинтованным лицом. Причём, бинт в один слой закрывал ей глаза. На мой удивлённый вопрос, что с ней случилось, она ответила, что ничего страшного. Потом ребята из команды пояснили мне, что как только она появляется дома, ее то ли муж, то ли хахаль регулярно сажает ей фингалы под оба глаза. Вот она и пытается скрыть их под бинтом, а сквозь один слой она все видит. Потом я привык к виду ее забинтованного лица, но первый раз оно произвело на меня впечатление. Не знаю, почему она не пользовалась темными очками.
       Как-то раз на пути в Махачкалу мы попали в сильный шторм. Машина еле выгребала против ветра и волн. Чтобы не жечь бестолку топливо, капитан решил укрыться за одним из островов. Мы, бросив якорь, простояли там несколько часов. Ветер был сильнейший, море было покрыто пеной, сквозь которую еле просматривалась зелень воды. Ветер срывал с гребней волн куски пены, и они почти горизонтально проносились мимо нас. Светило неяркое солнце, свет его преломлялся в каплях воды, которые, в отличие от дождя, летели снизу-вверх. Казалось, каким-то желтоватым светом светится сам воздух, было очень красиво. Через несколько часов ветер слегка ослабел, и мы продолжили путь.
      

    0x01 graphic

    Шторм на Каспии. Танкер "Гудермес"

      
       Однажды ночью произошла поломка в машине. Танкер потерял ход. По авралу подняли всю машинную команду. Пошёл и я, Туляга вставать ночью не захотел. Дед, увидев, что я пришёл один, спросил, что с Туляковым. Я ответил, что он себя плохо чувствует. Он сказал мне:
       - Иди и приведи его, нечего валяться, когда все работают.
       Но Туляга среди ночи вылезать из тёплой постели категорически отказался, не знаю, какая вожжа ему попала под хвост. Увидев, что я вернулся один, Эйвазов сказал:
       - Ну, придёт он ко мне за характеристикой в конце практики.
       Опять со звоном летели на палубу ключи, опять он бормотал что-то себе под нос, но ребята работали слаженно и энергично. Да и Дед грамотно всем руководил. Вскоре двигатель запустили, и мы отправились досыпать. Вернувшись с Малым и Агасалимом в свою каюту, мы увидели сладко спящего Тулягу. Когда же мы перед списанием с судна обратились к Эйвазову за характеристиками, он, указывая на меня, сказал:
       - Тебе дам, а тебе, - он повернулся к Тулякову, - я характеристику не дам.
       Тут-то Туляга и зачесал репу. Вернувшись с практики, характеристику необходимо было предоставить в училище. Хорошо, курсантскую солидарность проявили питерские водители. Один из них, работая в каюте старпома, втихаря напечатал характеристику, а потом, им с большим трудом удалось поставить на неё судовую печать. Целая операция для этого была разработана. Ведь печать хранилась у старпома в сейфе под замком. Но все обошлось для Туляги благополучно.
       Последний раз придя в Махачкалу, мы на причале увидели наших ребят Снопова и Троцкого. На нас произвёл впечатление Саня Снопов. Он за два месяца отрастил шкиперскую бородку и в мичманке с крабом, вместо курсантской эмблемы, выглядел заправским морским волком. Ребята списались со своего танкера, он из Махачкалы пошёл в Астрахань, а им нужно было в Каспаре получить документы. Денег на поезд до Баку у них не было. Они поджидали нас, рассчитывая вернуться в Баку на нашем танкере. Мы решили, что нет ничего проще. В столовой команды ребят накормили, а я пошёл к капитану просить разрешения для них на переход в Баку. К моему удивлению, капитан категорически отказал. Оказалось, танкерам, перевозящим сырую нефть, запрещено брать на борт пассажиров. Нефть считалась особо опасным грузом. За это на танкерах команде платили сорока процентную надбавку - "гробовые". Вернувшись в каюту, передал ответ капитана. Все приуныли, стали думать, что делать. Денег у нас у всех вместе на билеты ребятам не набралось, а в Баку им нужно попасть обязательно. Решили - пусть едут втихаря. Ребята сидели, не выходя, в нашей каюте, спать решили по двое на койке. Вышли в море. Вечером, когда за ужином в столовой мы стали собирать в каюту кое-что из еды, кто-то из команды спросил нас:
       - Что, везёте все же своих дружков?
       Но никто не настучал. Да если бы и настучали, что сделали бы, мы были уже в открытом море, не выкидывать же ребят за борт. В крайнем случае, сообщили бы в училище. Шум им поднимать тоже особого смысла не было бы, ведь за все, что происходит на судне, отвечает капитан. Утром в Баку мы все вместе сошли с "Профинтерна". Заметил наших ребят капитан, или нет, нас уже не волновало. Практика закончилась, мы возвращались в Таллин.
       В Каспаре мы получили кое-какие деньги, билеты взяли в плацкартный вагон, купили в дорогу выпить и закусить. Ехали опять через Москву, билетов на Питер не оказалось.
      

    0x01 graphic

    А. Снопов

      
       В соседнем вагоне ехала группа пограничников. Ребят досрочно демобилизовали, при условии, что они поедут на целину. Их сопровождал капитан. Как мы позже узнали, все их документы были у него, чтобы по дороге никто не передумал и не сбежал домой. Покупая водку на какой-то станции, Саня Снопов и Женька Троцкий познакомились с погранцами и дальше уже пили вместе с ними. Иногда мы с Эльмаром присоединялись к ним. Пили ребята крепко, капитан сначала пытался цыкнуть на них, но они послали его далеко, поскольку считали себя уже гражданскими людьми, и в дальнейшем он только затравленно из угла купе смотрел на разгул своих бойцов с курсантами.
       Через наш вагон, видимо, в вагон-ресторан несколько раз проходила пара мужиков. Один невысокого роста, щуплый, лет под сорок, похожий на выжитый лимон, второй, лет тридцати, под метр девяносто ростом, крепкий, фигурой и внешне очень похожий на сверхпопулярного тогда штангиста Юрия Власова. Такие же роговые очки, бобрик и интеллигентный вид. Когда они прошли последний раз - старший был уже довольно поддатым. Я лежал на верхней полке, когда он вновь появился в нашем вагоне. Нетвёрдой походкой прошёл в соседнее купе, где ехала молодая женщина, и подсел к ней. Сначала нёс всякую ахинею, а потом начал предлагать ей пройти в его купе, где сейчас никого нет. Женщина сперва шутками, потом сердито старалась от него отделаться, но он не отставал. Потом схватил ее за руку и попытался тащить силой. Она обратилась ко мне:
       - Молодой человек, помогите его угомонить.
       Я соскочил с полки, подошёл к нему и сказал, чтобы он оставил женщину в покое. Он послал меня. Я взял его за руку, помогая освободиться женщине, он свободной рукой дал мне в челюсть. Я тут же ответил. Он как-то всхлипнул и ушёл. Только я забрался к себе на полку, ко мне подошёл "Юрий Власов". Вид у него был возбуждённый:
       - Ты ударил моего товарища?
       - Он ударил меня, я - его.
       - Выйдем в тамбур, поговорим.
       Я понял, что если я пойду с ним в тамбур, оттуда меня будут выносить. Больно уж разные были у нас весовые категории: у меня -75 кг, у него - под 100.
       - Никуда я не пойду, говори здесь.
       - Пойдём выйдем.
       - Не пойду.
       - Ты знаешь, кого ты ударил, ты майора ударил.
       - Я же не первый его ударил.
       - Пойдёшь в тамбур?
       - Не пойду.
       - Ну, я тебя ещё встречу где-нибудь.
       Полный надежды на это, он ушёл. Вскоре пришли наши ребята. Соседи им рассказали о нашей стычке. Больше всех завёлся Саня:
       - Пойдём, набьём им рожи, не посмотрим, что он майор.
       Еле мы Саню угомонили.
       Потом мы ещё сходили к погранцам, а когда я снова завалился на свою полку, ко мне опять подошёл "Юрий Власов":
       - Слушай, парень, мне тут рассказали, как дело было, ты извини меня. Он пришёл, плачет, говорит, что его избил курсант. Ты правильно сделал, что не пошёл со мной.
       На этом инцидент, как говорил Маяковский, был "исперчен". Дальше до Москвы доехали без приключений. Из Москвы ребята в тот же день уехали в Таллин, а я на пару дней задержался у своих.
      
       Вскоре вся наша группа собралась в училище. Начался последний семестр нашего обучения. В конце июня нам предстояла сессия, потом месяц судоремонтной практики и госэкзамены в августе.
       Мы уже сдали курсовые работы по котлам, турбинам, паровым машинам, теперь предстояла курсовая работа по дизелям. Ещё раньше мы слышали, от предыдущих выпускников, что сдать курсовую по дизелям Жуховицкому сложнее, чем сдать экзамен. Он гоняет по теории по всему курсу и при малейшей запинке предлагает прийти в следующий раз. Некоторые совершали по пять - шесть заходов.
       Мне, в качестве курсовой, достался небольшой дизелёк ЯАЗ-200, их устанавливают на катерах. Как водится, мы договорились с лаборантом дизельного кабинета, он нашёл похожую работу в архиве лаборатории. Оставалось выполнить чертежи и по "рыбе" произвести перерасчёт двигателя на мои параметры. Кроме того, нужно было ещё написать отчёт по практике, я все откладывал его "на потом". Вообще, семестр предстоял напряжённым, а мы ещё должны были выступить на первенство республики по морскому многоборью.
      
       Вскоре мне передали, что меня вызывает к себе Яков Яковлевич Шапошников. Механикам Яков Яковлевич ничего не читал, водителям преподавал навигацию. Шапошников был достопримечательностью нашего училища. Ребята-водители порой рассказывали о нем. Плавать он начал чуть ли не сразу после революции. Плавал на легендарном "Товарище" у ещё более легендарного капитана Лухманова.
       По их словам, он любил включать в лекции рассказы о своих приключениях на море. Причём, если Яков Яковлевич попадал где-нибудь в шторм, то такого шторма никто до этого не видел, ревущие сороковые при его появлении начинали реветь с удвоенной силой, ураганы и цунами обрушивались на те порты, в которые заходил Яков Яковлевич. И, естественно, все впадали в панику и идейное шатание при виде этих бедствий, только он один оставался спокоен и невозмутим среди хаоса, и спасал судно и экипаж от неминуемой гибели, а заодно, и местных жителей. Причём, рассказывая об этом, Яков Яковлевич приходил в такой экстаз, что иногда у него вылетала вставная челюсть. Но, говорили ребята, навигацию знал он отлично и учил основательно. Кроме преподавания навигации, Яков Яковлевич занимал в училище должность начальника практики. Когда я, представ пред его очи, доложил:
       - Товарищ преподаватель, курсант Филимонов по вашему приказанию прибыл, - он вскочил со стула, на котором до этого сидел и стал очень громко говорить, почти кричать:
       - Обстановка тревожная! Тучи сгущаются! Скоро разразится гроза!
       Я смотрел на него во все глаза, не понимая, что происходит. Видимо, это отразилось на моем лице, потому что Шапошников улыбнулся, довольный произведённым впечатлением, сел и почти спокойно произнёс:
       - Филимонов, когда вы, наконец, сдадите отчёт по практике? Начальник приказал мне подготовить список должников, он сам будет разбираться с вами.
       Я заверил Якова Яковлевича, что сдам отчёт завтра. В классе ребята посмеялись над моим рассказом о проработке, которую мне устроил Шапошников.
       Вскоре со мной случилось ещё одно приключение, менее забавное. Я уже говорил, что на третьем курсе я заступал в наряд в качестве дежурного по экипажу и что, на мой взгляд, это была самая лучшая должность в наряде. Доставало одно: звонки по телефону. Днём, когда училище было в учебном корпусе, место дежурного по экипажу было в комнате, в которой ночевал дежурный офицер. Там же стоял экипажный телефон. При звонке, дежурный должен был ответить:
       - Дежурный по экипажу курсант такой-то слушает вас.
       Но в экипаж часто звонили девчонки с намерением познакомиться с кем-нибудь из курсантов, и, узнав фамилию, они потом начинали названивать и в экипаж, и в училище с просьбой позвать к его телефону. За это нам порой перепадало от дежурных офицеров. Поэтому мы старались фамилию свою произносить скороговоркой. Была одна, по-моему, не совсем нормальная, которая часами подряд названивала днём в экипаж, а вечером в училище и несла всякую ахинею, причём, все это было густо сдобрено, как сейчас говорят, ненормативной лексикой. Узнав фамилию дежурного по экипажу или помдежа, она потом требовала к телефону кого-нибудь из них. Мы неоднократно докладывали о ней и дежурному офицеру, и начальнику ОРСО, но те, почему-то, мер никаких не принимали. Однажды, когда я стоял в наряде, и она уже раз десять подряд позвонила мне, я, при очередном звонке, поднял трубку и заорал в неё:
       - Иди ты! - и очень доходчиво объяснил, куда ей следует направиться.
       Собираясь уже бросить трубку, я услышал громкий голос Новицкого:
       - Алло! Алло! В чем дело!
       Я тихонько нажал на рычаг. Тут же раздался новый звонок. Теперь уже я представился по всей форме. Новицкий спросил:
       - Филимонов, что у вас там творится, кто был у телефона?
       Я ответил, что у нас все нормально, никто нам не звонил, к телефону никто не подходил. Новицкий высказал то, по поводу чего он звонил, а потом, с некоторым сомнением в голосе, добавил:
       - Филимонов, вы все же проследите, чтобы никто посторонний к телефону не подходил.
       - Есть, товарищ подполковник, только я или дежурный по первой роте, если я где-нибудь на этажах.
       - Добро, - ответил Новицкий и повесил трубку.
       Не знаю, сколько лет ещё доставала последующие поколения курсантов ТМУ эта полусумасшедшая девица. Но рассказать я хотел не об этом. Как-то я стоял в наряде в пятницу, а я писал уже, что пятница была у нас банным днём. В этот день зарядки не было, мы все высыпали на Сяде и вытряхивали одеяла, потом меняли постельное белье. В училище все шли со свёртками: полотенце, мыло, белье. Старшины командовали:
       - Свёртки - внутрь строя!
       После обеда роты, одна за другой, отправлялись в баню. В бане уже сидел Коневицкий с огромными мешками, набитыми трусами и тельниками. Полагалось сдать грязное белье и получить у него чистое. Большинство, правда, предпочитали тельники у него не обменивать. Дело в том, что новый тельник первые несколько раз надо выстирать в холодной воде, только потом уже можно стирать его в горячей. Иначе при первой же стирке он становится почти одноцветным - сине-голубым. Такими тельниками и были набиты мешки Коневицкого, ведь он отдавал их стирать в прачечную. Мы же предпочитали стирать свои тельники сами. Некоторые, правда, на буднях таскали застиранные тельники, а бело-синие оставляли для увольнений и вечеров.
       Естественно, когда сто двадцать человек заполняли мыльный зал, в нем становилось, мягко говоря, тесновато. Наши эстонцы первым делом оккупировали парную. Парились они жестоко. Они поддавали и поддавали пару, пока большинство ребят не выскакивали из парилки. Тогда они забирались на верхнюю полку и там с упоением хлестали себя до изнеможения вениками. Помню, войдёшь в парную, выше двух-трёх ступенек подняться невозможно. А Ларион Политанов, Волли Раудкетт, Нанн и ещё несколько парней сидят наверху в мутном жаре, сами ярко-малинового цвета, на лице - блаженство, и с иронией посматривают на нас: что, мол, слабо? Честно говоря, было слабо.
       На третьем курсе мы с Вовкой Малофеевым или Витькой Сергеевым обычно отрывались от строя и шли в баню на Гоголя, недалеко от Особого отдела. Там за баню нужно было платить, но и баня была классом выше, да и посвободнее в ней было. Помню, как-то, когда мы с Вовкой раздевались, рядом с нами уже одевалась пара: отец и сын. Отцу было за шестьдесят, сыну под сорок. Это был высокий, симпатичный мужчина с густыми волнистыми волосами, но у него не было обеих рук, причём, совсем, по плечи. Из их разговора мы поняли, что сын живёт где-то в интернате для инвалидов войны, отец взял его к себе на время. Говорят, что в таком случае люди приспосабливаются ногами выполнять самые необходимые вещи по обслуживанию себя. Но здесь отец одевал сына, застёгивал пуговицы. Вид этого молодого цветущего мужчины, совершенно беспомощного инвалида, произвёл на нас тяжёлое впечатление. Для него война не кончилась, она будет вечно с ним.
       Но я опять отклонился от своего рассказа.
       Те, кто стоял в пятницу в наряде, шли в баню после окончания смены, в шестом часу. Видимо, у меня в тот день было запланировано что-то своё на после нарядное время, я решил смотаться в баню до смены. Я знал, что ребята порой так поступали. Сказал дежурному по нашей роте, что он остаётся за меня. Если же позвонит дежурный офицер, в тот день это был Кулларанд, пусть скажет, что я хожу по экипажу, проверяю качество приборки в ротах. Распорядившись таким образом, я спокойно отправился "на помойку", как у нас называли поход в баню. Часа через полтора, в отличном настроении возвращаюсь в экипаж и застаю там некоторое смятение, все чем-то встревожены. Оказалось, вскоре после моего ухода дневальный одной из рот водителей, первокурсник-эстонец, решил заменить перегоревшую лампочку в кубрике. Потолки в экипаже были высокие. Он притащил из баталерки стол, поставил на него четыре банки (табуретки), сверху на них ещё одну и полез на эту египетскую пирамиду, но потерял равновесие и грохнулся вниз. По пути он ударился спиной о спинку кровати. Встать сам не мог. Ребята вызвали скорую, минут тридцать тому назад она его увезла. Я спросил, в какую больницу его повезли, они не знают. Известили ли дежурного офицера? Нет.
       - Вот и сходил в баньку, - подумал я.
       Позвонил Кулларанду, сообщил о происшествии.
       - Почему так поздно доложили мне? - спросил Кулларанд.
       - Замешкались со всеми этими делами.
       - Какой предварительный диагноз, в какую больницу его положили?
       - Не выяснили.
       - Добро, я узнаю сам, - сказал Кулларанд. Потом, помолчав, добавил:
       - Филимонов, я ожидал от вас большей распорядительности.
       Мне пришлось молча проглотить пилюлю. Не мог же я сказать ему, что сбегал из наряда в баню. Это было бы ЧП, за которое я вылетел бы из списка заступающих в наряд дежурным по экипажу, да и гальюн после отбоя замучился бы чистить.
       К счастью, у парня серьёзных травм не оказалось, через пару дней его выписали, но я для себя из этого случая выводы сделал. Помню о нем и сейчас, почти пятьдесят лет спустя.
       В эти же дни произошло ЧП в группе механиков второго курса. У них в течение длительного времени периодически случались кражи. У ребят пропадали деньги. У матросской формы есть один недостаток: в летнее время, когда ходишь в суконке или в форменке, карманы имеются только в брюках. В них лежит и курсантский билет, и носовой платок. Поэтому, получив стипендию, ребята обычно клали деньги в ящик стола в классе, оставляя при себе какую-нибудь незначительную сумму. Днём в классе всегда находится народ. Вечером, когда личный состав переходит в экипаж, минут на двадцать - тридцать остаётся дежурный, который производит приборку, после чего запирает класс и ключ вешается на доску у КПП. Без ведома помдежа его никто взять не может.
       Кражи в группе поначалу совершались редко, потом, видя безнаказанность, вор обнаглел. Стоило только оставить деньги в столе, как они вскоре пропадали. Это повлияло и на климат в группе: ребята стали какие-то дёрганные, с подозрением начали смотреть друг на друга. В конце концов, сложилась инициативная группа, члены которые поставили себе целью разобраться с этим вопросом. Уж не помню, обращались ли они за помощью к милиции, но вора им удалось вычислить. Им оказался питерец по фамилии Яковлев. Это был невысокий белобрысый довольно общительный парень.
       Группа потребовала исключить его из училища. Помню, что вопрос решал Симоненко, Аносов был то ли в отпуске, то ли в командировке. Яковлеву удалось разжалобить Анатолия Степановича. Он плакал, говорил, что из многодетной семьи, отец погиб на фронте, сами они пережили блокаду. Симоненко то ли забыл старую русскую пословицу о коне леченом, воре прощённом и... (дальше не буду продолжать, чтобы меня не обвинили в антисемитизме), то ли поддался на убалтывание Яковлева.
       В общем, вышел приказ: Яковлев подвергался всевозможным репрессиям местного значения, но в училище его оставили. Ребята же из его группы, в отличие от Симоненко, Яковлева не простили. Вскоре ночью ему устроили тёмную, после чего он попал в лазарет. Там он, не поднимаясь с койки, написал рапорт с просьбой об отчислении из училища. У нас все ребята одобрили действия группы.
       Как-то кто-то из наших ребят сообщил нам интересную новость: он только что видел майора Кулларанда, стоящим перед одним из огромных зеркал у входа в актовый зал, и подкрашивающим черным карандашом свои белобрысые усы. Учитывая, что на последних вечерах майор появлялся в обществе стройной блондинки лет тридцати, мы пришли к выводу, что дело серьёзное. Судя по всему, наш старый холостяк Кулларанд решил связать себя узами брака. Действительно, вскоре на руке у майора было замечено обручальное кольцо. Теперь вечерами он уже не наведывался в роту, если не был дежурным офицером.
      
       Учиться нам оставалось несколько месяцев, и вся атмосфера была насыщена ожидание скорых перемен. С Риммером мы закончили изучение теоретической части выполнения легководолазных работ и методов использования АСИ (аварийно-спасательного имущества) в борьбе за живучесть корабля. Теперь нам предстояли тренировки на корабле живучести. Помню, первую лекцию по водолазному делу Риммер, в духе сороковых-пятидесятых годов, когда говорилось о приоритете всего советского, в крайнем случае, русского, начал со слов:
       - Издавна на Руси водились "водолазные люди".
       Помню, я механически записал эту фразу, а потом, на самоподготовке, читая конспект, задумался, а что, собственно, делали на Руси эти "водолазные люди". Понятно, Англия -там был флот, нужно было осматривать днища кораблей, были доки, нужно было ремонтировать ворота доков, были причалы, водолазам и с ними хватало работ. А на Руси до Петра Первого ничего этого не было и "водолазным людям" совершенно нечего было делать под водой, разве только за девками да бабами подглядывать во время купаний.
       Конечно, с Риммером я своими сомнениями, на всякий случай, не поделился, но понял, то это было из серии "Россия - родина слонов". Но возвращаюсь к тому, как "водолазными людьми" готовились стать мы.
       Корабль живучести "Аракс" стоял на одном из морских заводов. Это был трофейный немецкий эсминец, выведенный из состава боевых сил флота. На нем были оборудованы бассейны для тренировок легководолазов и отсеки, для проведения учений по борьбе за живучесть. В переборках и трубопроводах в этих отсеках были искусственно выполнены пробоины, в которые могла подаваться вода. Необходимо было заделывать их с использованием находящегося здесь же АСИ.
       Несколько раз наш знаменитый автобус подвозил нас к проходной завода, и мы шли на "Аракс". Больше всего нравилось мне с аквалангом погружаться в бассейн. Так приятно было холодной таллиннской весной поплавать в тёплой воде бассейна. Под конец мы сдавали зачёт: нужно было найти какую-нибудь деталь на дне бассейна или отпилить кольцо от небольшой трубки, установленной на стенке в специальном зажиме.
       Помню, порадовал нас Лёшка Клыков. Получив задание отпилить кольцо, он погрузился с ножовкой и исчез. В связи с тем, что стенки и дно у бассейна были металлические, вода казалась темной, и погрузившегося человека видно не было. Прошло минут пять, слышно, что Лёшка пилит, но пора бы ему уже и подниматься. Мы все погружались со спасательным концом, который страховал кто-то из ребят наверху. Риммер говорит, спросите, как он себя чувствует - это один раз дёрнуть за конец, в ответ Лёха тоже дёрнул один раз: все нормально. Проходит ещё несколько минут, Лёшка не появляется. Тут мичман-водолаз, обеспечивающий наши спуски, говорит:
       - Ребята, погрузитесь кто-нибудь, посмотрите, что он там делает, а то как бы он нам весь корабль пополам не распилил.
       Парень нырнул, всплывает, хохочет. Оказалось, Лешка пытается отпилить кольцо от огромной трубы, по которой вода подаётся на заполнение бассейна. Ему там до вечера работы хватило бы. Используя страховочный конец, упирающегося Леху извлекли из воды.
       За живучесть мы боролись так: трое или четверо человек, одетых в гидрокомбинезоны, заходили в отсек. Мичман, заведующий установкой, открывал задвижку и из одной из "пробоин" начинала хлестать забортная вода. Используя АСИ, мы рано или поздно заделывали "пробоину". Так как гидрокомбинезоны от долгой эксплуатации были только относительно гидроизолирующими, те, кто дольше возились, выходили из отсека более мокрыми. Не знаю, можно ли это назвать материальным стимулом, но все пытались заделать пробоину как можно быстрее.
       Под руководством капитана 3 ранга Кирьянова мы изучали 37 миллиметровый зенитный автомат 70К. Слушать Александра Ивановича было одно удовольствие. Перлов всевозможных он выдавал множество, жалко, почти ничего не сохранилось в памяти.
       Помню, как он объяснял нам действия наводчиков в бою. У зенитки два наводчика: горизонтальной и вертикальной наводки. Поймав цель в коллиматоры, наводчик нажимает на педаль открытия огня, но стрельба идёт только тогда, когда нажимают оба наводчика одновременно. Кроме того, среди орудийной прислуги имеется установщик курса, который вводит поправки на курс, скорость и угол пикирования или кабрирования самолёта, отклоняя коллиматоры от линии ствола таким образом, чтобы, когда наводчики видят цель в коллиматорах, ствол смотрит в ту точку, где будет самолёт, когда до него долетит снаряд. Александр Иванович комментировал нам то, что происходит после введения поправок и потери наводчиками цели так:
       - Возмущённые таким неслыханным безобразием, наводчики с удвоенной энергией начинают вращать приводы наводки, пытаясь скорее найти предательски уведённую от них цель.
       Дальнейшее изучение 70К шло в таком же духе. Капитана 3 ранга Кирьянова почти всегда можно было найти в компании капитана 2 ранга Бака.
       Кирьянов и Бак были почти одновременно переведены в наше училище в 1957 году. Квартиры они получили не сразу, какое-то время жили вместе в гостинице, что, наверное, и способствовало возникновению между ними дружбы, над которой подшучивали в училище. Бывало, на первом курсе стоишь дневальным на КПП, не торопясь, проходит тучный Бак. Козырнув в ответ на твоё приветствие, произносит слегка гнусавым голосом:
       - Будет выходить Кирьянов, передайте, что жду его в "Астории" (ресторан рядом с училищем). Через несколько минут на КПП влетает невысокий, худощавый, стремительный в движениях Кирьянов. Голос у него был хрипловатый и прежде, чем что-то сказать, он слегка откашливался:
       - Кхм, кхм, Бак не проходил?
       - Так точно, прошёл, приказал передать, что ждёт вас в "Астории".
       - Добро, - произносит Кирьянов на бегу, устремляясь к "Астории".
       Кстати, к Баку я на первом курсе с началом занятий был назначен оповестителем. Тогда большинство жителей Таллина, как и других городов СССР, не имели телефонов в квартирах. Поэтому в ТМУ первокурсников закрепляли каждого за определённым офицером или преподавателем. В случае какого-то ЧП или тревоги в нерабочее время, мы должны были бежать к ним на квартиру и оповещать их о событии. Нам раздали адреса наших "подопечных" и Кулларанд сказал, что в личное время мы должны будем выйти в город и пройти по этим адресам, чтобы знать, кто где живёт. Поскольку это было в начале октября, а официальное увольнение нам светило только после 7 ноября, мы с энтузиазмом отнеслись к легальной возможности лишний раз вырваться на время из стен родного училища. Очень быстро я нашёл квартиру Бака, после чего успел ещё на пару часов заскочить к маме. Через несколько дней я снова попросил у Кулларанда разрешения выйти в город, чтобы найти местожительства моего оповещаемого.
       - Филимонов, вы же уже ходили искать квартиру капитана второго ранга Бака.
       - Я в тот раз не нашёл.
       - Хорошо, идите. Но если вы ещё раз подойдёте ко мне с такой же просьбой, вместо города вы после отбоя пойдёте драить гальюн. Имейте это в виду.
       Я заверил Кулларанда, что на этот раз найду местожительство Бака обязательно и больше к нему не обращусь.
       - Я тоже почему-то в этом уверен - ответил Кулларанд.
       Выйдя за КПП, я сразу поехал к маме.
      
       С начала семестра у нас пошёл новый предмет: организация судоремонта. Читал его некто Филин, заместитель главного инженера Пароходства. Когда-то он был главным инженером, но потом на эту должность назначили отца Вовки Малофеева, а Филина омолодили до его заместителя. Филин был пожилым худощавым мужчиной невысокого роста, с вечно мрачным выражением лица. Почему-то он очень невзлюбил меня, я не мог понять, в чем причина. Может быть, он ненавидел Вовкиного отца, а заодно и Вовку, но опасался на нем вымещать зло. Мы же с Вовкой сидели за одним столом, и было видно, что между нами дружеские отношения, вот он, похоже, и вымещал свои отрицательные "антималофеевские" эмоции на мне. Его особое "пристрастие" ко мне подметили и ребята, и спрашивали, где я умудрился перейти ему дорогу? Я только пожимал плечами. На экзамене по судоремонту он влепил мне трояк.
       Подходили сроки сдачи курсового проекта по дизелям и почти каждый день из кабинета ДВС возвращались обескураженные жертвы "допросов с пристрастием", учинённых им Жуховицким. С первого раза он всех заваливал и предлагал подготовиться к следующему заходу. Некоторые сдавали проект только с третьей, а то и с четвертой попытки. Видя такое дело, я решил дотянуть до последнего дня, когда он не сможет мне сказать:
       - Подготовьтесь и зайдите через пару дней.
       Наконец, пошёл сдавать проект и я. По самому проекту вопросов особенно не было, но в теории он меня посадил быстро. Я услышал его коронную фразу:
       - Зайдите позже.
       - А сегодня последний день сдачи проектов.
       - Ничего, я даю вам ещё несколько дней.
       - Давайте, я сдам вам сегодня.
       - Но я поставлю вам тройку.
       - Ставьте.
       Я ушёл, решив, что отделался малой кровью. Но позже, получив диплом, увидел, что по ДВС у меня стоит тройка, несмотря на то, что все экзамены по дизелям в течение двух лет я сдавал на четыре и пять и госэкзамен сдал на четвёрку. Не простил мне Жуховицкий пренебрежительного отношения к своему предмету. Не помогла даже форсунка с "Русского дизеля". Вот до чего принципиальный был мужик. Так у меня в дипломе оказались две тройки, хотя большинство оценок там - пятёрки.
       В прошлом году на сайте ТМУ я прочитал сообщение:
       "Извещаем всех бывших курсантов Таллинского мореходного училища, что в Москве умер бывший преподаватель ДВС Семён Осипович Жуховицкий. Последние годы жизни он работал в Московской школе юных моряков".
       Надо же, я, как "представитель Истоминской династии", бывал в этой школе, и теперь, задним числом вспоминаю, что видел человека, похожего на сильно постаревшего Семена Осиповича, но мне в голову не приходило, что это мог быть он. А меня там представляли не как Филимонова, а как Истомина, так что и он узнать меня не мог. Помню даже, что мы встретились с ним глазами. Видимо, подсознательно что-то почувствовали. Поэтому я и запомнил эту встречу. Но, не узнали друг друга. Мир его праху.
      
       В конце апреля нам предстояло распределение - самое ответственное событие в жизни курсантов-выпускников. Мы уже знали, что распределять нас будут в три предприятия:
       - ЭГМП - Эстонское Государственное Морское Пароходство;
       - ЭРЭБ - Эстонская Рыбопромысловая Экспедиционная База - рыбаки;
       - и, как у нас, почему-то, называли, ДВК - Дальневосточный край. В это понятие входили Дальневосточное и Сахалинское Пароходства.
       Конечно, все мечтали об Эстонском Пароходстве, в ЭРЭБ не очень рвались, но это котировалось выше, чем ДВК. Привыкнув за три года в Таллину, никто не хотел ехать в Приморье.
       По результатам успеваемости был составлен общий по двум нашим группам список очерёдности выбора места распределения. Правда, в Пароходство автоматически брали всех, кто плавал там до училища, кроме того, старшины получали повышающий коэффициент на сумму баллов. Я в этом списке оказался пятнадцатым из шестидесяти, но для меня это никакого значения не имело. Пароходство, как и ЭРЭБ не светили мне из-за отсутствия визы, оставался только ДВК, там кроме загранки, много судов плавало в каботаже, хотя уезжать на Дальний Восток у меня, как и у большинства ребят, желания не было.
       И тут появился Куно Тамре. К этому времени он работал "культурником" в ЭРЭБ. На нем висело обеспечение культурного досуга рыбаков в межрейсовый период. А так же обеспечение уходящих судов кинофильмами, шахматами, библиотеками и т.д. Будучи человеком деятельным и активным, он значительно оживил эту работу. Не ограничиваясь межрейсовым периодом, Куно организовал радиопередачи для рыбаков, находящихся на промысле. А рейсы у рыбаков были по три - четыре месяца. Он писал открытки или звонил родственникам рыбаков, живущим по всему Союзу. Предлагал прислать какое-нибудь обращение к своему плавающему родственнику, или "говорящее письмо", которые он включил бы в радиопередачу. У него был свой уголок в здании Эстонского радио, оно размещалось на улице Вабадусэ. Людям, живущим в российской глубинке, его имя и название улицы трудно было понять и запомнить. Часто, посылая ему письма, называли его Куно Тамарой. А уж название улицы Вабадусэ, как только не переиначивали. Однажды он показал нам адрес, написанный на конверте письма присланного на Радио: Таллин, улица Бабы Дуси. Это не с его слов, сам видел.
       Как-то, в конце февраля, Куно в свою передачу, для кого-то из рыбаков по просьбе его родственников включил одну из популярных тогда песен. В те времена текст передачи согласовывался с цензором, и после этого нельзя было изменить там ни одного слова. Но все же, зная, что у нашей мамы 28 февраля день рождения, он включил в передачу дополнение: "Этой же песней поздравляют с днём рождения свою мать Ольгу Леонидовну Филимонову ее дети: Олег, Всеволод, Людмила и Светлана". Надо сказать, Куно здорово рисковал, если бы заметили, вход на Радио для него задробили бы, но обошлось. Меня он предупредил заранее, и, когда началась передача, я позвал маму к приёмнику. Конечно, это произвело на неё впечатление.
       Так вот, Куно пришёл ко мне с предложением. В скором времени ЭРЭБ должна была получить новую, самую большую плавбазу "Йоханнес Варес". Комсорг ЭРЭБ Вальтер Хейнмаа намылился идти на неё помполитом, и теперь он ищет себе замену на посту освобождённого секретаря комитета комсомола. Куно поговорил с ним в отношении меня. Я заканчивал мореходку, то есть, был человеком, имеющим отношение к флоту, в течение двух лет был членом комитета комсомола училища. Кроме того, в училище я пришёл с производства, ездил на уборку урожая на целине и даже был награждён значком ЦК ВЛКСМ "Участнику уборки урожая на целине. 1958 г". Другое дело, что этим значком награждали всех "целинников". Короче говоря, по анкетным данным, что тогда имело большое значение, я проходил по всем параметрам. Побывал я на собеседованиях у Хейнмаа, в парткоме ЭРЭБ, в райкоме и горкоме комсомола, везде получил добро. Теперь мне предстояло распределяться в ЭРЭБ.
       Особенно была довольна этим мама, очень ей не хотелось, чтобы я уезжал на Дальний Восток. Все знакомые убеждали ее в том, что ребята там моментально спиваются. Не знаю, как насчёт всех, но двое из нашей группы, как мне говорили, действительно, спились. Один из них - Миша Сесютченков, очень симпатичный, приветливый, спортивный парень, член сборной училища по баскетболу. Мишин отец погиб на фронте, мать поднимала его одна, он был к ней очень привязан. Миша часто писал ей письма, при первой же возможности смывался в Хаапсалу, это в ста километрах от Таллина, навестить ее.
       На Востоке Миша стал выпивать и постепенно превратился в профессионального бича. Сколько раз мать не присылала ему деньги, чтобы он вернулся домой, все было бесполезно, деньги тут же пропивались. В конце концов, она сама поехала за ним туда и вывезла почти силой. Но Миша уже перешёл "точку возврата". В Хаапсалу он стал плавать механиком на небольшом сейнере у рыбаков, пить продолжал. Вскоре он погиб, упав за борт в нетрезвом состоянии. Было ему всего тридцать с небольшим. Так его жалко. Неприспособленным он оказался к непростой морской жизни. Я и сейчас не могу представить себе Мишу Сесютченкова бичом. Такой он светлый был.
       Говорили, что запил там "по-чёрному" и Саня Снопов. Саня был из деревни, с Вологодчины. Поначалу это был такой "деревенский мужичок", как называл его Витька Сергеев. Среди нас, "городских", он держался настороженно, словно все время ожидал подвоха и все время был готов к отпору. Он напоминал ёжика, готового в любой момент выставить иголки. Но к концу первого курса Саня понял, что никто никаких козней против него не замышляет, расслабился и оказался отличным парнем, с хорошим чувством юмора, надёжным товарищем. Кстати, от Сани у нас пошло выражение, которое потом было в ходу до самого окончания училища: "Оно, конечно, дескать, ежели б, но постольку поскольку...". Применяли его по любому поводу.
       Единственно что, при случае, Саня мог выпить лишнего. Видимо, на Дальнем Востоке такие "случаи" выпадали слишком часто. Хочется верить, что Мишей и Саней ограничивается список тех наших ребят, кого сломала водка.
       После распределения наш класс разбился на три группы: загранщики, рыбаки и дальневосточники. Были и обиженные. Некоторые ребята учились хорошо, но в Пароходство взяли не их, а тех, у кого была "лапа", хотя и учились они хуже. Ещё недавно мы были едины во всем. Мы жили в одном экипаже, были связаны одной дисциплиной, нас одинаково "долбали" отцы-командиры и "гоняли" одни и те же преподаватели. Далеко вперёд мы не заглядывали, а ближайшее будущее у нас было одинаковым. Теперь все изменилось. Скоро кто-то останется в Таллине, кто-то уедет далеко, далеко.
       Конечно, все хотели плавать, ведь к этому нас готовили три года, но училище было тесно связано именно с Эстонским пароходством, в нем большинство ребят проходили практику, большинство хотели в нем и плавать. Да и к Таллину за эти годы привязались, не хотелось покидать его, ехать невесть куда. Со временем все же страсти, связанные с распределением, поутихли.
      
       В конце июня в Эстонии издавна отмечают Яани пяэв (Янов день), примерно, то же самое, что наш праздник Ивана Купалы или Лиго в Латвии. Все эти праздники пришли из древности, ещё с языческих времён. Только, если у нас Купала практически, забыт, то для эстонцев Яани - самый настоящий народный праздник, почитаемый и широко отмечаемый. К этому дню приурочивается Певческий праздник. В Эстонии развито хоровое пение и на Яани пяэв на Певческом поле в Таллине собираются хоры со всей Эстонии. Маленькая Эстония этнографически разделена на "маа" - земли. Национальный костюм, как, кстати, и кулинарные пристрастия, в каждой "земле" имеют свои особенности.
       С наступлением Яани пяэва днём сотни, если не тысячи певцов в национальных костюмах через весь город идут на Певческое поле, где их уже ждут многие тысячи зрителей. Зрелище исключительно красочное. Начинаются выступления хоров. Поют отдельные хоры каждой земли, потом поёт огромный сводный хор. Дирижировал в те года сводным хором известный эстонский композитор Густав Эрнесакс. Звучание хора из нескольких сот голосов производит впечатление. Царит атмосфера праздника.
       А вечером, разбившись на группы по десять - пятнадцать человек, народ в лесу Пирита разжигает костры. Поют песни, обязательно "Яани тулеб" (Яани пришёл), и широко отмечают это волнующее событие не всегда умеренным потреблением высоко чтимой эстонцами "Москва виин" ("Московской водки"). Причём, предпочтение отдаётся водке, явно в ущерб закуске. Пьют наравне, и мужчины, и женщины: сделав два-три глотка из горла и вытерев губы, бутылку передают соседу. Тот, отпив своё, передаёт ее дальше. Таким образом, распив четыре - пять бутылок, компания из десяти - пятнадцати человек становится очень тёплой компанией.
       Есть такой анекдот: сели как-то выпивать добры молодцы и красны девицы. И через полчаса за столом сидели красны молодцы и добры девицы.
       На Яани пяэв столов нет - единственное отличие от этого анекдота.
       Периодически отдельные парочки отделяются от компании и исчезают в темноте леса. Возвращаются через пятнадцать - двадцать минут ещё более покрасневшими, их встречают смехом, подначками. Иногда "горячие эстонские парни" начинают выяснять отношения между собой, порой эти выяснения переходят в драки, но чаще перебравшие просто мирно засыпают.
       В обычные дни русское и эстонское население Таллина жили, в основном, сами по себе, хотя, конечно, живя в одном городе, какого-то минимума контактов избежать было невозможно. Но в общем, отношения между двумя группами населения можно было охарактеризовать как нейтралитет. А вот в дни, когда эстонцы отмечали свои праздники и находились в состоянии подпития, русский, оказавшийся поблизости от эстонской компании, вполне мог нарваться на неприятности. Причём, в основном, эстонцы лезли в драку с русскими только в том случае, если их было в несколько раз больше. И, конечно, все эти конфликты были только среди молодёжи.
       В 1960 году Яани пяэв выпал, видимо, на субботу, потому что всех нас, третий курс, уволили до 24:00 воскресенья. Мы, шлюпочники, договорившись с Кобой заранее, взяли на базе свою шлюпку. Среди нас была одна девушка - Игорёк Мартыненко незадолго до этого познакомился с ней и сказал нам, что хочет пригласить ее отметить праздник с нами, никто не возражал. Игорёк, как Стенька Разин, полуобнявшись с своей "персидской княжной", расположился на кормовой банке, рядом с рулевым, Толей Шереметом. Мы сели на весла, и двинулись вверх по реке Пирита. Только в дальнейшем, в отличие от истории реального Стеньки Разина, искупаться в реке довелось не "персидской княжне", а мне.
      

    0x01 graphic

    Игорёк Мартыненко

      
       Пройдя метров восемьсот, мы нашли подходящую поляну и пришвартовались к берегу. Разожгли костерок, думаю, слегка выпили.
       Уж не помню зачем, мне понадобилось пройти в шлюпку. Берег был высокий и я, спускаясь, ухватился за ветки росшего на берегу куста. Оказалось, что корни его были ниже того места, где я стоял. Ветки стал гнуться, и я начал медленно пятой точкой опускаться к воде. Я понял, что ещё немного, и я сяду в воду, причём ноги мои останутся на берегу. Я представил себе, как это будет выглядеть со стороны, тем более, что все это происходило на глазах у малознакомой девушки. Не дожидаясь неизбежного финала, я спрыгнул в воду. Было не глубоко, где-то по пояс. Вода оказалась довольно прохладной. Не знаю, как у остальных, а у меня праздничное настроение сразу улетучилось. Ночью в мокрых брюках я чувствовал себя довольно неуютно. Снять их и сушить у костра не позволяло присутствие девушки, а сушить на себе толстые флотские брюки было бесполезно. Как говорил Жуховицкий: "сразу стало неинтересно и захотелось домой". Видимо, моё настроение передалось и ребятам. Вскоре мы сели в шлюпку и погребли к базе, а потом пешком, поскольку это происходило ночью, двинулись в Таллин. Там я сразу пошёл к маме - сушиться. Уж не знаю, что она подумала, когда я заявился среди ночи мокрый по пояс.
       Но оказалось, что мои приключения этой ночью были ерундой по сравнению с тем, что произошло с остальными нашими ребятами. Большинство из них после Певческого праздника тоже пошли в Пирита, разожгли костры. Уж не знаю, пели ли они "Яани тулеб", но махнуть, махнули наверняка. Естественно, пили вкруговую и эстонцы. Когда народ соответственно разогрелся, их молодёжь начала вязаться к нашим ребятам. Курсантов сразу было видно, они выделялись в ночи белыми форменками, да и ночи-то в июне в Таллине почти "белые". Видя это, наши стали группироваться. Всего собралось их человек тридцать - сорок, эстонцев - больше сотни. При таком соотношении сил выход был один - уходить в Таллин, до которого было километра три. Тесной группой ребята двинулись к Таллину, на некотором удалении, матерясь на русском и эстонском языках, улюлюкая, пошла за ними толпа молодых представителей титульной нации. Подогревая друг друга воплями, они подходили все ближе и ближе. Вскоре в наших полетели камни. Тогда ребята сняли ремни, намотали их на руки и, размахивая бляхами, ринулись на эстонцев. Те бросились врассыпную. Отогнав таким образом супостатов метров на триста, наши развернулись и продолжили движение генеральным курсом. Между тем, рассеявшаяся толпа снова собралась и все повторилось. Когда дело опять дошло до камней, наши снова ринулись на них и опять противник показал тыл. Так повторялось несколько раз, а до Таллина было ещё далеко и неизвестно, чем бы все это кончилось. Видимо, кто-то сообщил властям, что возможна межнациональная заварушка, потому что вдруг подъехало несколько милицейских машин, наших ребят загрузили в них и отвезли в Таллин, прямо к экипажу. Никаких претензий к ним со стороны милиции не предъявлялось.
       Утром Кулларанд на построении сказал, что увольнение на ночь в национальный эстонский праздник было ошибкой. Хорошо, что все обошлось. Конечно, ребята долго потом все это вспоминали, ведь неизвестно, чем могло кончиться. Мы, шлюпочники, с ребятами прикидывали, получалось, что мы ушли из Пирита где-то за час до всех этих событий.
       В июне нам предстояла сессия, а шляпочникам и соревнования на первенство республики. В июле - судоремонтная практика на заводах и в августе - госэкзамены.
       Сессия прошла как обычно, только на паровых турбинах (СПТ) мы впервые применили старинный приём - кто-то, вытаскивая билет и сообщая его содержание преподавателю, в это же время сумел стащить ещё один, из лежащих на столе. Первый же ответивший, вынес этот билет из аудитории. Дальше пошло по классической схеме: курсант входил уже с билетом, на который подготовлен ответ, тащил билет, называл номер и содержание того билета, с которым он вошёл, а вытащенный билет уплывал за двери, по нему быстренько готовились, и он снова возвращался в аудиторию. Так мы все, кроме шедших первыми, а в их число были включены лучшие "турбинисты", спокойно готовились с конспектом по билету и шли на экзамен. Немудрено, что сдали "турбины" мы очень хорошо. Только когда осталось двое или трое человек, преподаватель Зиновьев, заметил неладное. Он стал считать, сколько осталось билетов на столе, сколько человек ответило, начал рыться в портфеле. Ребята, сидевшие в аудитории, поняли, в чем дело и послали сигнал "Дробь" (отбой) наружу.
       "Предупреждён - значит, вооружён" - гласит старинная пословица. Когда очередной вошедший стал зачитывать содержание билета, Зиновьев сказал:
       - Покажите-ка мне билет.
       Но парень, естественно, теперь зачитывал то, что было в билете, который он взял со стола. Зиновьев остался ни с чем. Все же из тридцати человек, более двадцати ответили по этой схеме.
       Кстати, Женька Троцкий, отвечая на какой-то дополнительный вопрос, сказал ему:
       - Надеюсь, как Троцкий и Зиновьев, мы поймём друг друга.
       Мы, шлюпочники в очередной, но последний раз в упорной борьбе одолели команду "Вольта" и завоевали республиканский кубок для училища на веки вечные. Вольтовцам оставалось утешаться тем, что больше мы выступать не будем.
       После сессии большинство поехали на практику на судоремонтный завод в Локсу, я уже упоминал об этом посёлке недалеко от Таллина. Жили они там, судя по тому, что они рассказывали, вернувшись с практики, очень весело.
      
       А я в первых числах июля принял участие в комсомольской конференции ЭРЭБ. Вальтер Хейнмаа отчитался о проделанной за год работе. Его поблагодарили, поздравили с новым назначением и приступили к выборам нового комитета. Предложили в него и мою кандидатуру, как молодого специалиста, распределённого в ЭРЭБ. Кроме меня в комитет были выбраны человек шесть. Хорошо помню уже знакомого мне Женю Злобина с "Украины", а также Элю Лепп - главного специалиста по рефрижераторным установкам, Лену Марчик - технолога по рыбообработке, Яака Пылу - "деда" одного из СРТ (средний рыболовный траулер). С ними у меня долгие годы потом сохранялись хорошие отношения, а с Женей мы стали друзьями. На первом же заседании комитета, как и было оговорено, меня избрали секретарём. Я жил у мамы, считался на судоремонтной практике в ЭРЭБ, и, как клерк, ежедневно ездил на работу в комитет комсомола.
       Мне пришлось окунуться в совершенно новую для меня стихию. Комсомольская организация ЭРЭБ, в связи с большой численностью, незадолго до этого получила права райкома. Раньше в комитете комсомола были две освобождённых единицы: секретарь и зам. секретаря. Поскольку теперь учётные карточки наших комсомольцев хранились не в райкоме, а у нас, появилась третья освобождённая единица - заведующий общим отделом. Этот, вернее, эта же заведующая, должна была быть ещё и секретарём, и машинисткой и т.д. По рекомендации Вальтера Хейнмаа, заведовать общим отделом стала его жена Эльна. Свободной оставалась ещё одна единица - заместитель секретаря, прежний зам Виктор Лошак тоже ушёл плавать, хотя и не на такую хлебную должность, как Вальтер.
       Платили в комсомоле копейки, и желающих прийти к нам трудиться долгое время не наблюдалось.
      

    0x01 graphic

    Лето 1960 г. Перед ужином. Во дворе училища.
    Слева направо:     Лёша Ковыркин, Ваня Кичко, Коля Морданенко, Толик Маликов. Вовка Мизгирев,
    за ним Виктор Трифонов, Виктор Прибавкин, Антон Кременевский.

       Хотя мы теперь и имели права райкома, все же замыкались мы на райком Центрального района Таллина, где когда-то секретарствовал Куно. Он по себе оставил хорошую память, хотя коллектив там, после его ухода остался чисто женский. Зная, что мою кандидатуру рекомендовал Куно, в райкоме меня приняли доброжелательно и, в дальнейшем, у меня никаких трений с райкомовскими дамами не было. Первым секретарём была молодая эстонка с красивой фамилией Роозипыльд (поле роз). У нас с ней установились отличные отношения, может быть, была и некоторая взаимная симпатия.
       Весь персонал в райкоме были эстонцы кроме одного инструктора - Ирины Ристмяги. Переводится эта фамилия как "Крестовая гора", я называл ее Монте-Кристо. Несмотря на фамилию, эстонского языка Ирина не знала. Мать у неё была русская, а отец - "русский эстонец", до 1939 года он жил в СССР, в Таллин пришёл с советскими войсками. В те годы он был одним из секретарей ЦК Компартии Эстонии. Когда Ирина поднимала трубку телефона и там слышалась эстонская речь, она произносила:
       -Otukene natukene uks moment, palun (подождите один момент, пожалуйста) - по-моему, это была единственная фраза, которую она могла произнести на эстонском языке, и передавала трубку кому-нибудь из эстонцев. Это повторялось так часто, что я научился удачно ей подражать. Когда я звонил в райком, и она поднимала трубку, я первым произносил эту фразу. Несколько растеряно Ирина отвечала:
       - Palun, - и потом - это ты, что ли?
       У нас в училище говорили мы на своеобразном жаргоне, к окончанию училища он вошёл у меня в плоть и кровь. Ирину, которая училась заочно на журфаке МГУ, коробило, как она называла, моё коверкание русского языка. А я, общаясь с ней, особенно налегал на нашу терминологию. Но в общем, как я говорил, отношения с райкомом установились хорошие.
       Кстати, тогда "русские эстонцы" занимали многие руководящие должности в республике. С одной стороны, судя по фамилии - "национальный кадр", с другой, - "наш человек". "Русским эстонцем" был и первый секретарь ЦК Иван Густавович Кэбин, а его брат был замом начальника Эстонского Пароходства по кадрам. Каким он был специалистом по морским делам, видно из истории, которую нам рассказывали ребята из Пароходства. В Пароходстве было несколько трофейных, то ли немецких, то ли финских транспортных шхун. К началу 60-ых годов их деревянные корпуса одряхлели. Как-то на коллегии Пароходства обсуждался вопрос о списании их. Кэбин возмутился:
       - Да вы что, разве можно так разбрасываться народным добром. Нужно оббить их жестью и пусть плавают дальше.
       Похоже, он не понимал, что в негодность пришла не только обшивка, но и весь деревянный набор корпуса - шпангоуты, стрингера. Шхуны могли просто развалиться, попав в шторм. Кстати, жесть он собирался добывать не из консервных ли банок? Ляпнуть такое мог только человек, абсолютно ничего не понимающий во флотских делах. Но он был членом коллегии Пароходства, принимал участие в решении важных вопросов, касающихся жизни флота.
      
       Возвращаюсь к своей комсомольской деятельности. ЭРЭБ была крупной организацией, насчитывала она около пятидесяти судов, в основном это были СРТ - средние рыболовные траулеры. СРТ - небольшое судно, водоизмещением тонн пятьсот с немецким двигателем "Букау-Вульф" мощностью лошадей 300. Кстати, это был любимый двигатель Жуховицкого. Самый заядлый балетоман, наверное, не превозносил так свою любимую приму, как Семён Осипович "Букашку", как называли этот движок механики. Когда на занятиях по ДВС он начинал задалбывать нас теорией, стоило только кому-нибудь задать вопрос по "Букау-Вульфу", как до звонка нам уже не нужно было напрягать мозги - Жуховицкий упоённо пел дифирамбы "Букашке".
       Вообще, СРТ был очень удачным судном. При небольших размерах он обладал неограниченным районом плавания, мореходность его была замечательной, но условия жизни на нем были даже более, чем спартанские. Можно только представить, как швыряло его в зимние шторма на океанских волнах. А ведь народ уходил на нем в Северную Атлантику на три-четыре месяца, а то и на полгода. И трудились они там в труднейших условиях и иногда сутками напролёт, если шла рыба. Как ребята выдерживали? Кроме СРТ, были и новые, немецкой постройки СРТ-Р (траулер-рефрижератор) типа "Океан". По размерам они были чуть больше СРТ, и комфорта там было побольше, хотя условия тоже были тяжёлые. Имелись ещё и четыре плавбазы.
       Работала в ЭРЭБ, в основном, молодёжь. Рядовой состав - ребята, в основном, демобилизованные с флота и из армии. Среди командного состава много было выпускников Таллинского рыбного техникума и нашей мореходки. Некоторых я знал, когда они были ещё курсантами, другие, видя меня в форме, подходили, говорили, что тоже несколько лет тому назад окончили наше училище. Да и выпускники других училищ тоже считали меня за своего, сказывалась общность всех курсантов. Поэтому вскоре у меня появилось много знакомых. Больше всех сдружились мы с радистом, питерцем Бобом Смирновым. Боба, хоть и пришёл он работать в ЭРЭБ недавно, казалось, знали все. Вот уж кто был совершенно лишён комплексов. Шебутной и заводной Боб был до крайности, поэтому беспрерывно попадал во всякие передряги, из которых, на удивление, ему удавалось благополучно выпутываться. Помню, однажды Боб уехал домой на отгулы. Хотя в те годы была шестидневная рабочая неделя, учитывая работу без выходных в рейсе и ежедневную переработку, ребята, вернувшись с моря в Таллин и получив деньги, уезжали домой на три - четыре недели. Бывало, если не хватало при формировании экипажа в рейс каких-нибудь специалистов, их отзывали досрочно из отгулов. Отозвали однажды и Боба из Питера. Вскоре от него пришла в кадры телеграмма:
       - Денег нет, выхожу пешком, буду такого-то (как раз, когда у него кончались отгулы).
       В кадрах, получив телеграмму, поначалу рассвирепели и побежали докладывать директору ЭРЭБ - Галкину. Будучи человеком с юмором, Галкин оценил ответ Боба:
       - Вот мерзавец. Но не будем же мы высылать ему деньги на дорогу, тем более что, если ему верить, он уже в пути. Отзывайте кого-нибудь другого.
       Подобных историй, связанных с Бобом, было множество.
       А вообще, работа у рыбаков была очень тяжёлой, и если командный состав держался более стабильно, то среди матросов текучка была большая. Сказывалось и то, что если семейные специалисты, проработав несколько лет, получали жилье, рядовые же моряки, сидя на биче, ошивались по подругам или друзьям. Ночевали и на судах, стоящих в ремонте. Межрейсовый дом для рыбаков был долгостроем. Кстати, слово "бич" это английское beach и переводится как "пляж". Так за границей называют моряков, ожидающих отправки на судно. Свободное время они проводят на пляже, оттуда и прозвище. У нас официально такие моряки считаются находящимися "в резерве", а в разговорной речи, на биче.
      
    Голодный бич страшнее волка, а сытый бич - милей овцы.
    И не дождавшись в кадрах толка, голодный бич отдал концы.
      
    всегда вспоминал кто-нибудь, когда речь заходила о бичах. В те годы представители командного состава, при нахождении на биче, получали 80% от должностного оклада и к 11 часам они должны были ежедневно являться в кадры, узнавать, есть ли вакансии по их специальности. Рядовой состав получал 50% от оклада и отмечался в кадрах дважды: утром и вечером. Если же человек не приходил отмечаться, то этот день ему не оплачивался, считался прогулом. Оклады у рыбаков были мизерные, сидя на биче, человек получал копейки. В море же заработок зависел целиком от улова. Зарабатывали рыбаки, особенно у хорошего капитана, по тем временам очень приличные деньги.
       Например, рассказывали, что знаменитый в те годы капитан СРТ Агеев, после возвращения с улова, передвигался по Таллину на трёх такси. В одном лежала его мичманка, во втором макинтош, в третьем ехал он сам. Соответственно он и отдыхал.
       Да и многие рыбаки, ступив на берег после нескольких месяцев тяжелейшей работы в неимоверно трудных условиях, и получив большие деньги, частенько пускались в загул. Сразу же появлялась куча бичей, со многими из которых любой когда-то хлебал горе на промыслах. Все они клялись в вечной дружбе и тащили его в кафе или рестораны, на крайний случай, в какую-нибудь забегаловку. Придя в себя после пары недель такого отдыха, человек обнаруживал, что деньги кончились, а его недавние друзья, забыв о нем, окучивают уже кого-то другого. Оставалось или идти снова в море, или самому становиться бичом. Некоторые превращались в профессиональных бичей, они уже и не пытались попасть на судно, а пили и жили за счёт вернувшихся с моря друзей или знакомых. Постепенно они спивались и опускались все ниже и ниже. Со временем слово "бич" приобрело то же значение, что и "бомж" в наши дни. Кучи бичей всех мастей ошивались около здания ЭРЭБ на улице Вана Пости. Рядом было заведение, называемое "Араратом", это был винный магазин, в котором продавали вино в разлив. Народная тропа к нему не зарастала. Говорили, что план у "Арарата" был больше, чем у самого знаменитого таллинского ресторана "Глория", расположенного, кстати, поблизости.
       Надо сказать, что и мои новые знакомые, частенько, встретив меня на улице около ЭРЭБ, тащили в "Арарат", как не угостить знакомого курсанта, да ещё и комсорга. Кроме того, некоторые считали себя моими должниками. Дело в том, что, вникнув в дела комсомольской организации ЭРЭБ, я с удивлением обнаружил, что большинство ребят не платили членские взносы годами. В комсомоле членские взносы, в зависимости от величины заработка, по Уставу составляли от одного до трёх процентов. С наведения порядка в этом вопросе я и начал свою деятельность. Мы провели заседание комитета комсомола на тему взносов, исключили из комсомола одного из работников отдела главного механика, который сидя все время на берегу, просто не удосуживался платить взносы в течение трёх лет, некоторым объявили взыскания. Тех, кто плавал, предупредили о необходимости погасить задолженности. Текст решения разослали на все суда. После этого народ повалил к нам густой толпой. Весь плавсостав имел визы, правда, вторые. Ребята опасались, что исключение из комсомола может привести их и к закрытию визы. Понимая, что долги у ребят получаются огромные, мы приняли решение по полной программе брать взносы только за текущий год, а за остальные - исходя из должностного оклада. Он же, как я говорил, был несоизмеримо меньше фактического заработка. Не знаю, насколько законным было такое решение с юридической точки зрения, но мы тогда как-то об этом не задумывались. Таким образом, мысленно распрощавшись с приличной суммой, придя в комитет комсомола, народ с радостным удивлением узнавал, что платить ему придётся гораздо меньше.
       После этого каждый считал, что он просто обязан угостить меня. Я старался увильнуть от ритуальных посещений "Арарата", но порой все же возвращался домой поддатым. Мама, по-моему, стала опасаться, не сопьюсь ли я, и не выезжая на Дальний Восток.
       Перед выходом судна на промысел, я должен был сходить на него, провести комсомольское собрание, вдохновить комсомольцев на трудовые подвиги, провести выборы комсорга. Первое время для меня было непросто выступать перед незнакомыми людьми, но потом приноровился. Кроме того, перед выходом в рейс на судне суматоха, у всех, начиная с капитана и кончая матросом второго класса, тысяча дел. На судно, один за другим приходят проверяющие из разных отделов ЭРЭБ. У каждого свои вопросы, с каждым нужно что-то обсудить, выслушать его наставления. Непрерывным потоком подвозят орудия лова, продукты, бочки, соль и ещё много чего. Все нужно загрузить на судно, разметить в трюмах и помещениях. Частенько капитан говорил мне, что до отхода просто невозможно провести собрание, все заняты, а сроки отхода поджимают. Вот выйдем в море, разберёмся, появится свободное время на переходе к району лова. А ловили сельдь в те годы наши рыбаки, в основном, в районе острова Ян-Маейн и у Фарерских островов.
       Тогда и проведём собрания и профсоюзное, и комсомольское, и любое другое, которое ещё потребуется впредь. А фамилию избранного комсорга сообщим радиограммой. В принципе, это было нарушением существующего положения, но я соглашался, видел, что творится на судне.
       Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что для капитана я был чем-то вроде назойливой мухи, отвлекающей от дела, но от которой сложно отмахнуться. Тогда же я был уверен, что мой священный долг - мобилизовать комсомольцев на выполнение и перевыполнение рейсового задания. Не задумываясь о том, что они и без меня были заинтересованы в этом, потому что от этого зависел их заработок. Ради этого они и шли в море.
       Кстати, бывая на плавбазах, я смотрел, не увижу ли ту девчушку из Нарвы, с которой познакомился более двух лет тому назад в поезде, она ещё спрашивала у меня совета, идти ли ей работать в ЭРЭБ. Но так и не увидел ее. То ли она так и не решилась идти плавать, то ли пошла и успела уже выйти замуж. Девчонка-то была симпатичная.
      
       Незаметно в этих разнообразных хлопотах пролетел июль. Подошёл август, а с ним - и госэкзамены. На экзамены я взял отпуск.
       Работая в комитете комсомола, я считался на судоремонтной практике. Перед уходом я должен был получить справку, что прошёл ее успешно. В отделе главного механика мне отпечатали соответствующую справку, и поставили оценку "отлично". Такая высокая оценка меня смутила, я попросил переделать ее на "хорошо". Ничтоже сумняшеся, секретарь начальника, которая ставила на неё печать, стёрла ластиком "отлично" и от руки написала: "хорошо". Когда я сдавал справку Шапошникову, он долго с подозрением рассматривал ее, а потом спросил:
       - Филимонов, почему оценка подтёрта?
       Я объяснил, что стояло отлично, но я попросил переделать на хорошо.
       - А может быть, там стояло неудовлетворительно, а вы переделали на хорошо? С какой стати человеку переделывать оценку отлично.
       Тут и я подумал, а с какой стати я все это делал?
       Вернувшись в училище, мы узнали скорбную новость: в Мурманске на практике погибли двое наших ребят-второкурсников. Фамилии их я сейчас уже не помню. Один, армянин, но светловолосый, был очень общительным парнем. Хоть и был он наполовину русским, характер у него был кавказский - вспыльчивый, взрывной. Их судно стояло в Мурманске на рейде. Парень на катере возвращался с берега, прилично поддатым. С ним же на катере оказался и помполит. Он стал вязаться к парню, между ними завязалась перепалка. Помпа сказал, что сообщит в училище, добьётся, чтобы ему закрыли визу. Тот, с горяча, послал его довольно далеко и прыгнул за борт, больше его не видели. На Севере, человек, упав в воду, камнем идёт ко дну. Сказывается, видимо, холодовой шок.
       Там же погиб и второй. Он пришёл в училище после армии и был у нас штатным ассистентом у знаменосца. В Мурманске его судно так же стояло на рейде. С катера на борт он поднимался по штормтрапу, почему-то не был спущен штатный трап. Он со свёртком карабкался по трапу, держась одной рукой. Когда голова его поднялась над бортом, порывом ветра с него сорвало мичманку. Инстинктивно он попытался ее удержать, отпустил трап, и упал в воду. И тоже даже не появился на поверхности.
       За все три года до этого погиб только один курсант - Пупов, а тут - сразу двое, которых мы к тому же хорошо знали, два года были в одной роте. Все испытали от этого известия шок.
      
       В течение августа нам предстояло сдать пять государственных экзаменов:
       судовые паросиловые установки,
       судовые двигатели внутреннего сгорания,
       электрооборудование судов,
       судовые вспомогательные установки,
       спецподготовка.
       На подготовку к каждому экзамену давалось по пять дней.
       Мы готовились, но и не отказывали себе в удовольствиях, например, съездить в Пирита искупаться. Конечно, чувствовали мы себя уже довольно вольготно. Да и Кулларанд на многое смотрел сквозь пальцы.
      

    0x01 graphic

    Лето 1960 год. Претворение в жизнь "поползновения к нарушению формы одежды".
    Матрос Ваня (фамилию не помню), Куно Тамре, матрос Владимир Крячко,
    курсант О.     Филимонов, курсант В. Сергеев.

      

    0x01 graphic

    Встретили семейство Малофеевых,
    слева направо: О.     Филимонов, К. Тамре, В. Малофеев с сыном Сергеем на руках,
    Алла Малофеева, Иван, В. Крячко

      
      
       В августе же производились и вступительные экзамены в ТМУ.
       Не верилось, что три года тому назад мы, такие же робкие и неуверенные в себе, как эти ребята в гражданском, бродили по коридорам училища и широко раскрытыми глазами смотрели на тогдашних выпускников. Теперь выпускниками были мы. Через месяц мы разъедемся по пароходствам, у нас впереди работа, море. А у них - три года непростой, но интересной жизни.
      
       Неожиданно меня разыскал матрос, с которым мы год тому назад ехали в поезде из Москвы, помню его фамилию: Чижевский. Он все же решил поступать к нам. Выполняя своё обещание, я поговорил с преподавателями, назвав его своим родственником. Не знаю, сказалось ли моё ходатайство, но парень в училище поступил. Позже, бывая в училище, я узнал, что его назначили старшиной роты. Ребята жаловались, говорили, что гонял он их за милую душу. Я уж молчал, что в какой-то мере способствовал его поступлению.
      
       Госэкзамены я сдал на четвёрки, только по спецподготовке получил пять.
       31 августа, сдав последний экзамен, я пришёл к маме. По моей просьбе Люда сфотографировала меня, после чего я снял форму, чтобы больше никогда ее не одевать. Завершился важный этап моей жизни.
      
       С тех пор прошло полвека. Я давно уже "еду не на ярмарку, а с ярмарки", как говорил замечательный писатель Борис Васильев. Много за эти годы было хорошего, бывало и такое, о чем вспоминать не хочется. Но оглядываясь назад, я вижу, что самыми лучшими годами в моей жизни были три года учёбы в ТМУ. К сожалению, у меня не получилось подробнее рассказать о ребятах, с которыми я тесно общался в те годы. Наверное, не хватило способностей, памяти. А ведь, каждый из них был личностью. В общем, неприязненных отношений у меня ни с кем не было. Да и вообще, я не помню, чтобы кто-то с кем-то у нас в группе враждовал. Просто, с кем-то было интереснее общаться, с другими общались меньше. Наиболее близки мне были в эти годы:
       Виктор Сергеев, очень независимый парень, наполовину цыган, большой любитель Есенина и Симонова. Иногда в увольнении, когда мы вместе с Витькой шли куда-нибудь, мы наизусть читали стихи - одну строчку он, другую - я. И так могли читать долго. Но не дай Бог было кому-нибудь намеренно задеть его, Витька не только стихи мог читать наизусть, он и боксом занимался. Да и характер был такой, что попробуй, тронь его, очень дорого обойдётся. Но, конечно, это не распространялось на наших ребят. Позже, когда один мерзавец выставил Витьку непорядочным человеком в глазах его друга, пока жив был, думаю, крупно жалел об этом, но Витькина судьба была сломана.
       Володя Малофеев, все три года мы просидели за одним столом, сколько раз вместе сматывались в самоволку, сколько было приключений.
       Геннадий Метс из эстонской группы - "чёрный, который дерётся".
       Стасик Авдеенко, особенно сдружились с мы ним после окончания училища, когда год вместе проработали в комитете комсомола ЭРЭБ. Он ушёл так рано - в двадцать два года, первым из наших ребят.
       Наши "шлюпочники" Валера Данилов, Слава Дмитриев, Антон Кременевский, Коля Горбатенко, Толя Шеремет, Игорёк Мартыненко - сколько десятков миль прошли мы вместе на вёслах и под парусами, сколько мозолей натёрли, сколько пота пролили.
       Валя Осадчий, Толик Маликов, Миша Юшко - наш штатный баянист, непременный участник ротной самодеятельности, Володя Александров, Коля Морданенко, Лёша Клыков, Витя Трифонов, Женя Уртан, Миша Сесютченков, Саня Снопов, Гена Хальзов, Гена Лавриненко, Лёша Ковыркин.
      

    0x01 graphic

    Женя Уртан (Джекки)

      
       О чем только не переговорили, сколько было шуток, хохм. Наш штатный фотограф Володя Мизгирев, нам повезло, что он был фанатом не только борьбы, но и фотографии, благодаря ему у нас остались (не люблю это слово) "фотки" о нашей училищной жизни. Ваня Кичко, Женя Троцкий, Витя Прибавкин, Толя Полозенков, Коля Французов, Виталий Павлов, Миша Вачедин - без каждого из вас наша группа была бы другой.
       Ребята, я вас всех помню и люблю, и живых, и тех, кого уже нет с нами.
      
       Первого сентября в училище состоялся выпускной вечер.
       Мы, большинство уже в гражданском, сидели в зале. На сцене за столом президиума разместились Аносов, Кулларанд, Белая, Симоненко, Жуховицкий.
       Майор Кулларанд поздравил нас с присвоением званий младший лейтенант запаса ВМФ. Довольно долго он разъяснял нам, какая это честь - войти в состав офицерского корпуса Советского Военно-Морского Флота. Затем он зачитал приказ начальника училища об окончании нами Таллинского мореходного училища и вручении дипломов техников-судомехаников. Под звуки туша, исполняемого оркестром, по одному мы поднимались на сцену и получали диплом и военный билет офицера запаса. Когда вручали дипломы оркестрантам Коле Морданенко, Толику Маликову, Валере Данилову оркестр играл туш дважды.
       Как я говорил, красный диплом получил Коля Морданенко, немного недотянул до него Толя Шеремет.
      

    0x01 graphic

    Первый ряд: Г. Хальзов, В. Александров, начальник специальности А.С. Симоненко, командир роты майор Кулларанд,
    В. Трифонов, Е. Троцкий.
    второй ряд: А.     Снопов, А. Маликов, А. Кременевский, О. Филимонов, В. Сергеев, А. Клыков,
    И. Кичко, М. Вачедин, И. Мартыненко.
    третий ряд: В.     Мизгирев, Е. Уртан, А. Полозенков, Н. Французов, В. Прибавкин, В. Павлов,
    С. Авдеенко, А. Ковыркин, Н. Морданенко, В. Осадчий, М. Сесютченков.
    К сожалению, здесь не все.

      
       Напутственное слово произнёс Аносов. Закончил он пожеланием:
       - Счастливого плавания вам, механики! Семь футов под килем!
       Раньше сразу же вслед за торжественной частью следовала неофициальная, но бурная. Отмечали окончание училища в тех же классах, в которых учились эти годы. Но ещё в декабре 1957 года выпускники-водители, видимо перебрав, устроили в классе погром. Они переломали столы и стулья, разбили даже плафоны. На большом сборе, который за этим последовал, Аносов, страшно возмущённый произошедшим, перечислив нанесённый родному училищу урон, громогласно заявил:
       - Больше отмечать в училище я не позволю, снимайте рестораны, кафе, столовые, что хотите. Но училище - исключено.
       Исходя из этого, мы с помощью все того же Куно, нашли то ли скромное кафе, то ли хорошую столовую, не помню, но первого сентября там мы последний раз собрались все вместе и соответствующим образом отметили окончание училища. Опять были Симоненко, Белая, Жуховицкий, Кулларанд с молодой женой. Мы пили за училище, пили за преподавателей, пили с преподавателями. Все наперебой объясняли им, как мы полюбили их за эти три года, они хвалили наш выпуск. Впервые, обращаясь к нам, они называли нас по имени. Это было непривычно и лишний раз подчёркивало, что мы уже не курсанты.
       Симоненко и Белая вскоре ушли, а Жуховицкий с Кулларандом героически продержались почти до конца.
       Конечно, кто-то падал кудрями в салат, кому-то становилось плохо и его срочно выводили на свежий воздух, кого-то приходилось успокаивать. Среди общего шума и гама вдруг раздался громкий голос:
       - Смотрите, смотрите! - кричал Жуховицкий. Он снял тужурку, подошёл к стулу и, опираясь одной рукой на сиденье, а другой на спинку, сделал безукоризненную стойку. Даже носочки оттянул. Но это его и погубило. Раздался всеобщий рёв восхищения, все кинулись чокаться с Семёном Осиповичем. Снова он пил с нами. Вскоре его, почти никакого, найдя такси, отправили домой.
      
       Поздно вечером мы, в разной степени подпития, разошлись. В последующие два дня ребята разъезжались по домам. Мы, остающиеся в Таллине, приходили на вокзал их провожать. Тёплая водка, налитая в бумажные стаканчики из-под мороженого, последние объятия. Большинство ребят с тех пор я не видел. В училище существовала традиция: через двадцать лет после окончания, производилась встреча выпускников. Наш выпуск встречался в июле 1980 года. Мне не удалось тогда приехать. Сейчас думаю, нужно было бросить все дела и ехать. К сожалению, прошедшего не вернёшь.
      

    ***

      
       Теперь уже и училища нашего нет, и Эстония стала самостоятельным государством, для поездки туда нужно получать визу. Но я все же не теряю надежды съездить в Таллин, попытаться разыскать тех ребят, кто живёт там.
       Наверняка, годы взяли своё. Я знаю, что ушли Стасик Авдеенко, Лёша Клыков, Виктор Сергеев, Миша Сесютченков, Гена Хальзов, Толик Маликов. Говорили, что умерли Женя Уртан и Коля Французов, Антон Кременевский, недавно узнал о смерти Валеры Данилова. Наверное, этим потери группы 3 б с/м выпуска 1960 года за сорок семь лет не ограничиваются.
       Нет и Лидии Ивановны Белой, Анатолия Степановича Симоненко, Александра Владимировича Аносова, Семена Осиповича Жуховицкого. Вряд ли живы и наш майор Кулларанд, и капитан третьего ранга Риммер. (Недавно узнал, что Исай Исаевич Риммер жив, дай Бог ему здоровья ещё на долгие годы). Знаю, что умер капитан первого ранга Кангро... Пусть же всем им земля будет пухом.
       Да и те из наших ребят, кто жив, наверняка изменились за эти годы.
       Наверное, встретившись сейчас, большинство не узнали бы друг друга. Но в моей памяти все они, и живые, и мёртвые, остались такими, какими были в тот день выпускного вечера 1 сентября 1960 года, когда впереди была целая жизнь: молодые, красивые, весёлые, счастливые. Такими я и буду помнить их всегда, пока живу.
      
      

    Февраль 2008 г.

      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Филимонов Олег Игоревич (ofilimonov1936@yandex.ru)
  • Обновлено: 30/04/2014. 151k. Статистика.
  • Повесть: Мемуары
    • Оценка: 7.46*8  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.