Галактионова Вера Григорьевна
5/4 Накануне тишины

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 07/04/2021.
  • © Copyright Галактионова Вера Григорьевна (anflag@inbox.ru)
  • Размещен: 01/07/2005, изменен: 01/07/2005. 362k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
    • Оценка: 6.36*13  Ваша оценка:
       5/4 Накануне тишины
      
       роман
      
      1.
      
      Любовь теперь пребывала далеко - над жизнью. Она покоилась в своём беспамятстве, будто в зыбке, зависшей меж небом и землёй,
      - реаниматор - Барыбин - не - подпускал - Любовь - к - болевому - порогу - он - готов - был - продлевать - ей - жизнь - бесконечно - посредством - препаратов - перетекающих - в - вену - с - высоты - штатива -
       и в круглосуточном сидении Цахилганова возле жены не было толка. Тем более что Барыбин запретил ему разговаривать с Любовью.
      - Она только бредит, не воспринимая слов. Перестань отвечать ей, как здоровой. Прекрати спрашивать её, наконец. Ты входишь в систему её бреда и живёшь в нём изо дня в день. А это опасно. Для тебя, Андрей.
      - Помилуй! Отчего же опасно?
      - От того, что вы существуете в разных измереньях. А ты взвинчен. И не защищён, - хмурился реаниматор, отворачиваясь. - Не прикрыт ни крестом, ни постом, ни медицинским знаньем, да и вообще... В прошлый раз я тебя застал за тем, что ты препирался со своим отраженьем в зеркале. Ну, что, прикажешь мне снять со стены эту стекляшку? Так она в стенку вмурована... Ехал бы ты домой. Целее будешь. Глаза у тебя совсем не хороши. Парниковые какие-то глаза.
      - Чушь. Пустое. Я сам знаю, что и когда мне делать, - отвечал Цахилганов в раздраженьи. - Мне теперь в тебе тоже почти всё не нравится. Особенно то, что разговариваешь ты со мной в последнее время, будто сквозь медицинскую вату. Важничаешь, как начальник над жизнью и смертью. А самому одного надо... Тебе бы только прогнать меня от жены!
      - Вот, морока! Что ни бабник, то ревнивец... Ладно. В конце концов, всё бывает попущено - для чего-то, и вот этого нам с тобой, уж точно, не понять. Но я тебя предупредил! А там справляйся с собой, как знаешь.
      И Цахилганов оставался, неудобно ночуя здесь же - на узкой клеёнчатой кушетке, под зеркалом. Брал за стеной, у рыхлой кастелянши, одеяло, а утром скатывал его нетерпеливо, кое-как,
      и относил,
      прижимая к себе,
      будто надоевшего разбрыкавшегося ребёнка.
      
      2.
      Обречённый на безделье, он, и в самом деле, перестал воспринимать границы зеркала всерьёз. И временами встречался с собою, словно с посторонним. Да, будто бы выходил на шаг из самого себя, как из захламлённой комнаты,
      - где - уже - не - закрывалась - разболтавшаяся - дверь - раскачиваемая - сквозняком - бесприютным - бесконечным -
      а потом наблюдал за собой, как за кем-то враждебным ему, в упор.
      Разные люди в белом, появляющиеся в палате ненадолго, тихонько говорили меж собой о девяти небывалых вспышках на Солнце, помрачающих сознание, меняющих будто бы самоощущение людей до катастрофических крайних пределов. Со страхом все советовали всем остерегаться физических и нервных перенапряжений, и даже объясняли, как. Но Цахилганов сначала запоминал всё,
      а потом всё забывал,
      отвлечённый новым, двойным, зрением.
      Второе непривычно устремлялось на него из мира,
      хотя и было его собственным - тоже.
      Но обескураживало не это. А вот что: с каждым днём он, Homo novus совершенный, нравился себе всё меньше...
      
      3.
      В холодном свете весеннего дня и в убогости больничной обстановки был он всё же, однако, представителен и недурён собой. Ну, разве побледнел немного от бессонницы и сутулился временами,
      - нынче - Любовь - не - просила - отогнать - от - её - постели - птицу - и - казалось - крепко - спала - не - мешая - ему - думать.
      Цахилганов коротко прижимал пальцами мешки под глазами, резко отпускал их, - они проступали снова, - и против воли вынужден был теперь видеть все эти свои краткие действия по наведению порядка на лице.
      - Будто что-то в глаз попало, - пробормотал он, усиленно моргая. - Ресница, что ли?
       - Да нет там никакой ресницы, - небрежно успокоил его он же сам, вглядевшийся в себя с недалёкого расстоянья. - Нормальный чистый старческий глаз.
      Цахилганов усмехнулся быстро и понимающе. Ложь - про старческий глаз - была злонамеренной. Кажется, тому, Внешнему Цахилганову, одного теперь хотелось - бросить себя совсем, как опостылевшее неприбранное помещенье, и уйти, не оглядываясь.
      Куда?
      Да в никуда, конечно. Где просторней всего,
      - где - свободно - от - самого - себя - в - общем.
      Позёвывая, Цахилганов поразмышлял немного - и пожал плечами: если я - часть мира, то что есть раздвоенное я? Не значит ли это, что часть мира - раздвоилась? И дело тогда, значит, вовсе не в Цахилганове, а в частичном раздвоении мира как такового.
      Но неприятно вспомнились ему бледные летние рыбы.
      
      4.
      Этим летом в спокойной степной Нуре появились бледные, крупные медлительные рыбы.
      - Спи, Люба. Спи...
      Они плавали мирно в прозрачной воде, у тёплого берега, совсем как обычные. Только телесная ткань у самых хвостов была голой, без чешуи, и отставшей от костей. Она вилась в воде отдельными, распавшимися, волокнами, и видеть это рыбакам было страшно и омерзительно. Все они выдёргивали поскорее свои крючки из воды, на которых извивались розовые черви бесполезными перевёрнутыми знаками вопроса.
      Что ж, если мир есть отраженье человеческой души - да, повреждённой, распадающейся заживо, человеческой души, то должен, конечно, распадаться - расслаиваться, рассыпаться - и он,
      - а - если - душа - есть - только - отраженье - рассыпающегося - на - части - умирающего - угасающего - разрушающегося - мира - то - бесполезно - бесполезно - лечить - самого - себя - разговорами - с - собою - же - самим.
      А ведь всё поначалу внушало лишь безграничные надежды на безграничный взлёт!
      - Спи, Люба. Тебе не надо знать, как ломается и рушится всё вокруг... Боюсь, что душа и мир - это всё-таки зеркала, которые отражают друг друга. Больно миру - больно душе. Я не знал этого раньше. Но я разберусь во всём сам. Я соберусь, Люба. Уж восстановлюсь как-нибудь. И всё вокруг меня тогда восстановится в правильном виде. Само собою.
      Я разберусь - и соберусь сам, Люба. Скоро, скоро. А ты будь спокойна. Спи...
      
      5.
      Когда видимо стало распадаться на части живое тело Державы, казавшееся могучим, давно, впрочем, подтачиваемое и выедаемое изнутри такими, как Цахилганов - да, растленными детьми преданных коммунистов,
      - невидимо - Союз - рухнул - ещё - при - крупной - аморальной - победе - одержанной - некой - мелкой - самолюбивой - дочерью - над - великим - и - непобедимым - Вождём - да - только - пристукнув - дочь - на - месте - Отец - всех - советских - народов - мог - бы - освободить - её - тем - самым - из - объятий - еврейского - пожилого - мужчины - но - тут - Вождь - смалодушничал - впервые - и - неразомкнутые - эти - объятья - душили - потом - будущее - Державы - всё - туже - пока - советская - империя - не - обессилела - окончательно -
       и когда помчалось время тёмного беззаконья, дробя и умерщвляя всё вокруг, он не приметил начавшегося разрушенья - и саморазрушенья тем более.
      - Всё отражается во всём, Люба. Увы...
      Да, да, да: Цахилганов, воспрявший для безнаказанной деятельности - для самого широкого самоугожденья, то есть! - ликовал и буйствовал в те годы, поскольку исчезло нравственное сопротивленье среды. Он вошёл в эти весёлые, отчаянные ритмы наступившего беззаконья, как входят в рок-н-ролл, зазвучавший вдруг на танцевальной площадке после бесконечной череды чинных, принудительных вальсов. Вошёл -
      - мгновенно - ловко - играючи -
      и помог высокопоставленному Соловейчику преобразить обессилевший городской транспорт, растерявший свои изношенные гайки по дорогам, уже давно приводившимся в порядок лишь на финансовых документах. Афёра удалась,
      - мгновенно - бесшабашно - играючи -
      и по улицам Карагана поползли странные автобусы, отслужившие свой срок в Германии. Пёстрые как попугаи, купленные за копейки, но оформленные Гошей Соловейчиком за весьма многие рубли, они утяжелили их карманы так,
       - мгновенно - обманно - играючи -
      что Цахилганов сразу обзавёлся собственным, полуиностранным, предприятием в Москве и, конечно, безбрежной квартирой
      - с поднебесными - потолками - в - гипсовых - туберозах - бело-кремовых - сладко-выпуклых -
      с тремя самыми дорогими и разностильными, невпопад, гарнитурами,
      а потом уж прислугой, охраной и бивнями мамонта,
      скупленными у северных косматых, но пугливых, бродяг в изобилии -
      они - мало - отличимые - от - неандертальцев - притаскивали - их - на плечах - трусцой - пробегая - по - бульварам - столицы - и - сваливали - на - пол - с большим - облегчением - чтобы - сразу - схватить - деньги - и - раствориться - во - тьме - перестроечной - тревожной - ночи - бесследно.
      Гигантские кости лежали на паркете там и сям, будто поваленные ошкуренные коряги.
      Может, Цахилганов откроет производство дорогих шахмат? Или изысканных будуарных шкатулок? Или телефонных аппаратов с золотой инкрустацией? Или?..
      Нет. Наёмные мастера будут вытачивать из этих бивней
      - день - и - ночь - ночь - и - день -
      костяных радостных молодых слонят, сидящих в уютных клетках, за решёткой. За решёткой!
      И слоников подросших - буйных, попирающих и ломающих костяные клетки неволи.
      И слонов величественных, матёрых, вырвавшихся из заточенья - но обессилевших оттого,
      и коленопреклонённо погибающих от голода на развалинах своих тюрем-жилищ...
      
      6.
      Заботясь об антураже, в одной из боковых комнат для челяди Цахилганов сразу же поселил благообразного продрогшего литератора, назвавшегося Поленовым, но, словно бы по рассеянности, так и не открывшего имени.
      - Ставь свой сидор. Живи, пиши! Теперь для вашего брата наступила полная свобода!
      - Да уж куда полнее, - переминался тот в фетровых стоптанных ботах, соглашаясь с благодетелем и стряхивая иней с макушки.
      Свобода - к - тому - времени - уже - освободила - литератора - от - жилья - от - шапки - и - от - средств - к - существованью - а - Цахилганов - освободил - его - в - крещенские - морозы - посредством - взятки - от - милиционера - требовавшего - регистрации - посреди - бульвара.
       - Встречаться будем в этой кремовой гостиной, - с удовольствием пояснял Цахилганов: надо же с кем-то вести возвышенные беседы за вечерним долгим чаем. - Кстати, туалета у меня два. Оба близко. Очень удобно. Не придётся делать долгих пауз в наших неизбежных будущих спорах.
      Но под московской тахтой Цахилганова появилась огромная жестяная банка из-под сельди, полная необработанных, тусклых и шершавых, изумрудов, залитых водой: ему казалось, что, отмокнув как следует, они вот-вот заблестят. И первым делом, проснувшись, Цахилганов свешивал руку и проверял наощупь, не долить ли ещё, а потом нетерпеливо колупал каменную коросту ногтем - и уезжал, матерясь. Он не вспомнил о литераторе ни разу.
       О, благодаря Соловейчику, не оставшемуся в накладе, Цахилганов заработал, в то самое время, кучу зелени - на приватизации и перепродаже двух обогатительных участков и одного угольного разреза в Карагане, но что об этом толковать.
      Так ли уж важно, из чего складывается благополучие,
      - получение - блага - то - есть - а - вовсе - не - зарабатыванье.
      - Спи, Любочка. Бедная моя... Тебе не больно? Спи.
      
      7.
      Да, никогда ещё на просторах России не было - и не будет никогда - столь соответствующих Цахилганову времён, как последние!
      Так размышлял, помнится, он, глядя в лепнину московского потолка,
      - будто - в - раскинувшийся - над - ним - безбрежный - именинный - торт - перевёрнутый - и - готовый - ронять - кремовые - туберозы - в - рот - как - только - откроешь - его - пошире.
      Перевозбуждённый все эти годы, Цахилганов казался себе похожим на пьяного подростка, которому ставили множество пятёрок, освободив при этом от уроков.
      Жить во всю ширь - разве не славно? И преизбыточны возможности! Неподсудны действия! И трубят повсюду рога самообогащения!..
      Рога изобилия?
      Но эти, должно быть, беззвучны, потому как переполнены -
      рога - из - обилия - из - обилия - вырастающие?..
      Так или иначе,
      - рога - рога - рога - торжествуют - всюду - рога - и - копыта -
       а дух мелкого местечкового мошенника, долго томившийся в двух адских зачитанных книжках, выскочил наружу, и, победив социализм,
       "Я могу загипнотизировать эту страну...",
      вспарывал теперь недра России, будто подушки стульев, и царил, и грабил, множа себе подобных, и сбывал награбленное за границей, перелетая туда и сюда уже беспрепятственно, - дух infernalis. Он устроил России всем погромам погром!
      Так, с какой же стати ликовал ты - коренной русский Цахилганов? Стремглав примкнувший к рогам - но скупивший, по чистой случайности, бивни?.. Кстати, почему - бивни, именно бивни?! Непонятно. Додумать!
       - Дух infernalis, я был охвачен - захвачен? - им... Спи, Люба. Спи, неприметный ангел мой. Жена моя тихая, сиявшая простенькой красотой всего-то одну весну. Стеснительно и совсем недолго сиявшая. Самая измученная из всех жён на свете -
      почему ты умираешь?
      
      8.
      - Но тот, кто не был охвачен этим самым духом, остался на бобах. В дураках, Люба! А я не из таких...
      С Урала, сквозь заснеженное полуобморочное православное пространство, мчались советские составы со свежими шершавыми досками и не разгружались, достигая голодной Москвы. Они прямиком шли за рубеж, снабжённые новыми документами, удостоверяющими, что доски только что прошли в столице новой России новый, незначительный, этап древесной обработки -
      распилочные - на - бумаге - превращались - в - обрезные - обрезные - в - грубо - оструганные - а - грубо - оструганные - в - тёсаные - с - торца -
      обманно, ловко, играючи. Фальшивые справки стоили сущий пустяк...
      Да, погибали окрест леса - от адского пожара, высвобожденного из преисподней: этот огонь удешевлял лесозаготовку. Да, задыхались в чаду гари древние святыни Москвы; новый ворог, золотой телец, выжигал Россию и клеймил пятнами проплешин. А за Уралом всё выли и выли, всё визжали бензопилы, вгрызаясь в многовековые древа российской жизни,
      да, да, да,
      и цахилгановским составам тем не было конца: они весело уходили из страны - обманно, играючи, ловко.
       И тут уж, так - ради баловства, у Цахилганова появилась крупная подпольная фирма, поставляющая на беспомощные, ошалелые толкучки скверные видеофильмы. И люди принялись внимательно разглядывать, как на экранах извиваются и корчатся безвольные тела их озабоченных соотечественников - живые тела, но употребляемые теперь для мертвящего разврата,
      - обманно - ловко - играючи -
       словно бездушная розовая резина.
       - Не умирай, Люба. Зачем ты покидаешь... всё. Ведь если не обращать внимания на эти шалости, то теперь только и жить. А ты...
      
      9.
      Лишь между делом, на всякий случай, он открыл филиал фирмы, для копирования фильмов, и в родном своём Карагане, поскольку наезжал домой время от времени.
      Но вдруг - без боя - Цахилганов приостановил "деревообработку" в Москве: там началась череда переделов собственности, ввязываться в которую он мог, но не стал. А заодно разогнал всю прислугу из квартиры:
      эти москвичи - большие мастера изображать лицами всяческую преданность и производить руками и ногами бурную сутолоку, умудряясь при этом почти не работать.
      Тогда оба его столичных соучредителя, Хапов и Шушонин, сказали, что поняли его сразу и всецело,
      - они - ничего - не - могли - слышать - о - том - что - Цахилганов - оказался - носителем - мёртвых - видите - ли - сперматозоидов -
      поскольку, и в самом деле, разумнее было ему переждать драку в стороне, давая возможность всем, рвущимся в новые хозяева, поубивать друг друга поочерёдно, но прежде взять с каждого рвущегося хорошие отступные.
      - Люба, ты понимаешь меня? Ты ничего не знала об этом...
      
      10.
      Конечно, Цахилганов намеревался потом, с новыми силами приняться за старое в новых, успокоившихся, условиях,
       - так - что - не - при - чём - тут - его - шок - от - странного - диагноза -
      к тому же и других причин для отъезда хватало. Протухла, прежде всего, вода в изумрудах и завоняла, а сами камни ещё больше запаршивели, вместо того, чтобы заблистать... Дорогой купленный королевский дог, про которого он забыл, валандаясь с Нинэлькой, приучился мочиться на персидские ковры и пуховые постели беспрерывно, пока Цахилганова не было дома три липово-медовых месяца. А охранник, плечистый детина из десантников, только поил дога из-под крана, не смея всё это время покинуть поста.
      Увы, Цахилганов как-то не успел оставить ему и догу денег на еду...
      И сначала Цахилганов прогнал бестолкового охранника, исхудавшего и представшего бледным, будто камуфляжное привидение, с квитанциями за неуплату телефонных услуг. Потом дважды пнул под зад пятнистого дога, не дав ему домочиться и распахнув дверь квартиры, а затем - подъезда, во всю ширь.
      Нет, разве можно было сравнить этого унылого красавца с Чаком?!
      Про лохань с изумрудами разбушевавшийся Цахилганов запамятовал вовсе, поскольку расшиб колено о бивень и упал: ему до слёз захотелось в Караган.
      
      11.
      Ночь он, человек-достигший-всего, просидел с открытыми глазами, истуканом, подвернув ноги калачиком и накрывшись ватным одеялом охранника с головой, в огромном кожаном коридорном кресле - лишь тут, почему-то, было сухо.
      Должно быть, охранник порол нещадно этого вездесущего короля псов, напрочь отучив его приближаться к себе, и только и делал, что слушал свой дешёвый плеер, забытый второпях здесь же, на одеяле.
       Перед рассветом Цахилганов рассеянно включил его, обшарпанный плеер изгнанного ко всем псам десантника, уже тоскуя по охраннику и надеясь на внезапное его возвращенье.
      Непререкаемая квартирная тишина оглушительно предупреждала Цахилганова об одинокой будущей старости. С чего бы это?..
      Он возжелал послушать для развлеченья хотя бы блатоту одесского разлива или точно такой же, одесский, чечёточный юмор - то, что слушает обычно всяческое быдло, горько тем утешаясь. Но лишь неведомая юная поэт стала выговаривать ему в уши с провинциальным, кажется - тамбовским, сдержанным презреньем:
      "...Пока тобою правит без стыда картавая кремлёвская орда, ты не народ, ты - полуфабрикат, тебя сожрут и сплюнут на закат, крестом поковыряют меж зубов, анафема тебе, толпа рабов, ползи на брюхе в западную дверь..."
       Непонятно чем задетый, Цахилганов поморщился и отмотал плёнку, как следует. К нему прорвался затем грохот откидных стульев. "Слава России! - возмущённо гаркнул жалкий аппарат сотнями молодых, озверевших от недоеданья и отчаянья, голосов. - Слава России!"...
       ? Крики, крики, - укоризненно покачал головой Цахилганов, думая о бледном десантнике. - Энергия народного сопротивленья уходит в слова, ибо нет у неё реальной точки опоры. А вот не дали бы сопротивленцам разговаривать - они бы, глядишь, пе-ре-вернули мир -
      вернули - мир?
      А так - орут себе под хорошим присмотром. Под нашим, конечно же, присмотром... Допросить бы их в лучших лагерных традициях, чего они хотят добиться своими воплями? Правительство низложить
      - изложить - ожить - жить -
       стремятся, что ли?
      Но тут внезапно вспомнился ему нелюдимый, приручённый им, литератор, которого Цахилганов так и не видел со дня заселения. И он ужаснулся, готовый обнаружить за стенкой иссохший его скелет в фетровых ботах.
      - Ёо! - коротко простонал Цахилганов, освобождаясь от плеера рывком.
      В тесной комнатёнке для челяди заколыхалась от воздуха, засеребрилась, нервно задрожала огромная сеть паутины, раскинувшаяся от потолка до двери, и мягко опала рваным немощным хвостом. Заскрипела, хлопнула сама собою форточка. И пожелтевший лист бумаги нерешительно сполз с подоконника. Он, покачиваясь, стал тонуть в утреннем новом воздухе, пока не улёгся на сумрачное дно комнаты.
      Цахилганов, не поднимая его и не нагибаясь, стал читать написанное шариковой ручкой и выгоревшее местами до белых проплешин -
      от - утреннего - дневного - и - вечернего - бесплодно - чередующегося - света - унылой - российской - перестройки.
      
      12.
      "126 ...И шестое имя богохульное... ерненко.
      И седьмое имя богохульное - Горба...
      В год-оборотень 1991 исполнился срок и тайной легенды старообрядцев бегунского толка: во время 360 лет и ещё три раза по 6 лет, от первого года царствования царя Михаила Романова до последнего года правления исполняющего волю антихриста, лукавого меченого, истинное имя которого читается наоборот - Лиахим, произойдёт третье падение Руси и явится второй царь Борис детоубийца и новая смута.
      И из капищ, построенных на той стороне земли, где раскинулась среди вод великая блудница Америка, выйдет Зверь-двурог, второй слуга Красного дракона. А в капищах тех был он хранителем золота блудницы. И на Руси явятся демоны второго Зверя-двурога и станут плотью этого Зверя и будут пожирать ненасытно всё вокруг...
      Летом в год оборотень 1991 видел я, как кричал на площади московский народ, словно сотни лет назад: "Бориса! Бориску на царство!!!" Видел и длинные вереницы людей, их несчастные лица, и то, как сами себе ставили на руках они номера; видел, как разбегаются кусочки плоти гниющего издыхающего Зверя по прозвищу Большевизм, бросая красные книжечки - свидетельства первого Зверя, и тут же на бегу хватая книжечки другого цвета - свидетельства второго Зверя-двурога.
      И пожил я среди прельщённых.
      И тошно стало мне. Ушёл я из Москвы..."
      
      13.
      - Где же, однако, "шеф, благодарю за кров"? - всё же подобрал и строго рассмотрел бумагу Цахилганов, делая вывод о крайней чёрствости и своеволии истинно народных талантов. Лишь короткое слово "Молитва" было старательно выведено на обратной стороне, да всего одна фраза на непривычном церковно-славянском,
      "Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих ядр не отступи - отческих недр не отступи..."
      а далее всё выгорело.
      Он снял с листа лохмотья паутины, затем сунул бумагу в нагрудный карман пиджака и резко отёр пальцы платком.
      - Сволочи! Их невозможно сделать счастливыми даже насильно! - возмутился он, увидев спальное место давнего постояльца - старую фуфайку на полу, у стены. - Припёр бы себе любой уникальный диван из комнат! Спал бы под атласом, как сурок! Но нет: терпел неудобства. Им, исконным-посконным, жизнь не в жизнь без кеносиса... И покинул столичных нечестивцев, дабы затаиться в глуши родных лесов и болот. Бо-лот,
      Лот, разумеется - Лот, писаниям которого негде издаваться, как только здесь, в Содоме, да ещё в Гоморре, немного северней...
      Угрюмятся, спасаются по своим медвежьим углам,
      - от - кого - от - чего - отчего?
      И снова Цахилганов вспомнил про свой Караган, с мимолётной, но острой тоской.
      - ...Какая же фамилия у него была? Щепкин? - очнулся он в свете сырого городского утра. - Хм, что-то, способное запылать. Огнеопасное что-то, но пока не подожжённое.
      В свои роскошные комнаты с мокрыми постелями Цахилганов заглянул ещё раз совсем не надолго -
      загаженный
      гагажий
      пух
      перин, куда его девать...
      Бивни, лежащие повсюду, делали квартиру похожей на безжизненный и непроходимый, поваленный лес с облезшей корой.
      - Чур меня, - попятился он. - Мёртвое царство.
      - ...Нет, вон отсюда!
      
      14.
      В самом деле - хитромудрые Хапов и Шушонин всегда выражали страстную готовность к тому, чтобы взять на себя часть его полномочий. И Цахилганов не доверял им ни на грош. Однако среди москвичей попадались ему лишь эти две человеческие разновидности - либо Хаповы, либо Шушонины,
      а других он не обнаруживал никак.
      Столичная шалая видеофирма могла действовать и без него. Приказчик, бывший пионервожатый, обозванный им сгоряча продюсером, охотно справлялся с производством сам, норовя озвучить пики порнографических страстей радостными звуками горна или частой барабанной дробью -
      крала - баба - бобы - крала - баба - бобы - крала - баба - бобы - и - го - рох!
      Ещё этот малый любил сниматься на фото с теми, кого искренне считал мастерами кино. Он то и дело выстраивал их, голых, в ряд у стены, в дружную ровную шеренгу, а сам кидался к ногам и преданно смотрел в объектив с пола, растянувшись и подперев голову кулаком.
      Однако эти сволочи с фотоаппаратами всегда почему-то снимали группу по пояс.
      Цахилганов же, посещавший фирму раз в год, оставался вполне довольным всею дурною сутолокой,
      несмотря на то, что подслеповатая уборщица,
      безостановочно двигающая мокрой шваброй по полу,
      нарочно стукала ею по щиколоткам курящих артистов,
      а так же всех прочих, свирепо ворча одно и то же. И с особым удовольствием, до пронзительной костной боли, ударяла его -
      нагримуются - с - утра - как - ггговны - и - ходют - по - колидору - и - серут - и - серут...
      
      15.
      Цахилганов обходил фирму наскоро и покидал её, не задерживаясь: унылый профессиональный разврат любопытен половым неудачникам. Ему же было решительно всё равно, кем они считали себя раньше, все эти помешано улыбающиеся видео-женщины с глазами мучениц, в чью живую плоть, увековеченную новым, свободным, искусством, втыкалось такое количество мужских осеменительных органов одновременно - и бездетородно...
      Только - вот - досада - обнаружилось - вдруг - что - здоровый - организм - Цахилганова - почему-то - стал - вырабатывать - лишь - мёртвые - сперматозоиды - а - так - всё - шло - как - надо.
      Мысли о некой каре он отбросил от себя сразу: никто их ни к чему не принуждал, этих женщин и мужчин, поскольку аморален не рынок, но - нужда! И свободный гордый выбор - умереть от безденежья - оставался у каждой и у каждого: у извивающихся и закатывающих глаза на плоских, весьма голубых и розовых, экранах,
      - тела - извивались - поскольку - на - них - клевали - и - пока - на - них - клевали - они - голубели - розовели - и - извивались -
       а далеко от столицы, в степной тихой Нуре, уже появились распадающиеся заживо бледные рыбы - крупноглазые медлительные рыбы апокалипсиса.
       Он-то бежал из Москвы,
       - Лот-2 -
      потому что в Карагане...
      
      16.
      
      В Карагане, был уверен Цахилганов, его ждала привычная жизнь,
      - свобода - выбора - сохранялась - равно - за - каждым - ещё - не - умершим - от - нищеты - и - ещё - не - умершим - от - обжорства - и - он - преуспевающий - выбрал - вдруг - возвращенье - в - тихое - притаившееся - спрятавшееся - там - прошлое ?
      где предрассветная сизая роса мерцает вдоль пыльной тропы, прямо за домом; и где перламутровая заводь, пахнущая лягушками, поблескивает в тинистом котловане, на ближайшем пустыре, словно круглое зеркало, невзначай оброненное рассеянными небесами невдалеке от мусорной свалки.
      Ведь всё лучшее, как ни преуспевай в столичной расчётливой сутолоке, осталось там, в Карагане... Ранняя, немного знобящая, рыбалка под кустом краснотала, наивно заглядывающего в степную речку, но иногда хватающего за спиною леску на взмахе всеми ветвями сразу,
      - про - бледных - полураспавшихся - заживо - рыб - Карагана - он - ещё - не - знал - ровным - счётом - ничего -
      и в Карагане жила его старомодная, до милой нелепости провинциальная, надёжная семья - из числа тех мирных семей, где ждут своих странников
      - героев - отступников - изменников - калек - предателей - всех - любых -
      светло и доверчиво, совсем не понимая плохого.
      И отеческая добротная квартира в сталинском доме - тоже ждала Цахилганова, в которой мягкие обширные кресла и потёртые валики дивана хранили прежние тёплые запахи - ванили, миндаля, яблочного пирога и грубоватого, крепкого кофе марагоджип, вскипающего по утрам в тесных объятьях меди, опоясанной старинной чеканкой с летящими по кругу крылатыми жаркими леопардами.
      Люба и дочь Степанида - ждали его, отправляясь по воскресеньям, ни свет - ни заря, в одинаковых светлых косынках на базар, за густым молоком и колхозной сметаной. А возвратившись, они неспешно ели нарезанные помидоры с перцем и спали ещё, до самого обеда, в большой комнате, разостлав одеяла на полу - для прохлады и простора. И тогда одинаково высовывались из-под простынок их пятки, гладкие и смуглые,
      - будто - чисто - вымытые - молодые - репки.
      
      17.
      Как же хорошо, что старую родительскую мебель он так и не успел сменить на более современную -
      его дочь, читающая многие толстые книги, уже маялась обострённым чувством социальной справедливости, и потому любую роскошь воспринимала как украденную у народа, грозясь убежать из дома или выйти замуж преждевременно, назло отцу...
      Драгоценнее же всего, однако, было иное: в степном далёком Карагане хранился запас времени,
       - оно - время - всегда - и - вечно - хранится - для - каждого - лишь - в - тех - местах - где - осталось - детство - человека...
      Да, именно там, в угрюмом шахтёрском городе его детства, с пирамидами мрачных террикоников на горизонте, судьба сберегала - и сберегла - для Цахилганова огромное количество безмятежного времени!
      Оно мирно дремало
      в полированной настенной башне
      с полнолунным
      медлительным
      маятником...
      Звень-звень.
      
      18.
      Маятник не подвёл. Цахилганов приехал - и в очередной раз удостоверился: нерастраченное его время старые настенные часы роняли бережно, лишь по строгой механической необходимости, словно серебряные капли, каждые полчаса, источая его скупым, сквозь нежный всхлип, звоном. И в безбрежном прежнем этом ванильно-кофейном времени ему очень важно было раствориться совсем,
      - чтобы - здоровый - его - мужской - организм - забыл - напрочь - о - том - что - он - вырабатывает - лишь - некие - мёртвые - клетки -
      почему-то.
      Но в вольной степной Нуре уже плавали медлительные бледные рыбы с распавшимися на волокна хвостами...
      И Любовь почти всё время лежала безрадостно с книгой в своей комнате,
      - ну - не - бред - ли - читать - Данте - на - французском - (??!) - Достоевского - на - немецком - Фолкнера - на - русском - то - есть - уходить - уходить - из - настоящего - в - искажённую - переводом - и - без - того - искусственную - реальность -
      а выросшая, гладко причёсанная дочь-патриотка собиралась в Москву по неотложным делам, туго застегнув на горле все пуговицы белоснежной блузы, и топала по паркету полувоенными тяжёлыми ботинками, как пехотинец.
      Её пшеничная коса при этом моталась за спиной вызывающе и хлёстко,
      будто казачья плётка...
      
      19.
      
      Дочь заваривала теперь в незнакомом грубом чайнике дешёвый, дрянной чай, похожий на дёготь, пила это пойло, морщась, словно отраву,
      но была при этом внешне так похожа на него, именно - на него, нет, что ни говори, а - похожа,
      и дерзила Цахилганову уже напропалую. Заносчиво презирая добытые им деньги, бело-коричневая дочь грозилась расстрелять его, отца, за развал Союза (ну не бред ли?!) прямо на кухне. Расстрелять попутно, потому что всерьёз готовилась Степанида к убийству более ответственному. Чудище обло стоглаво было её целью - и не только её. И первая голова Чудища, явившаяся миру с печатью на лбу, была целью какой-то тонконогой пигалицы, приходившей, впрочем, на шатких шпильках. Вторая - Пьяная - голова также выслеживалась для некой девушки-мстительницы с толстым вздёрнутым носом. И лишь третья голова Чудища - Рыжая, завладевшая всей электрической системой страны, предназначалась для Степаниды. Теперь это была самая сильная и беспощадная голова,
       - она - пустила - такие - метастазы - что - стала - являться - многим - вытекая - вначале - оранжевым - облаком - и - материализуясь - прямо - из - электрических - домашних - розеток - но - исчезала - когда - её - осеняли - крестным - знамением -
      однако Степанида знала, что освободить страну от её удушающих поборов навсегда можно лишь, выстрелив ей в лоб
      из обреза.
      Да, из обреза - и в упор, потому что радиус поражения тут - наибольший, видите ли.
      И всю эту белиберду Цахилганов был вынужден слушать теперь от трёх молодых девиц у себя дома, хоть и в пол-уха, причём девицы - как три сиамские кошки - фыркали одновременно за спиною, когда он выходил, и нарочно включали ему вслед на полную громкость одну и ту же многообещающую злорадную песенку,
      - достань - гранату - и - будет - праздник - сразу - даром - и - для - всех -
       застревающую в сознании надолго, как не усвоенный и не переработанный словесный продукт.
      
      20.
      Караганскому своему филиалу Цахилганов был, конечно, тоже не особенно-то и нужен, но он всё же развернул в нём более-менее стремительную копировальную деятельность, чтобы отвлекаться там от классовой, домашней, ненависти дочери и чтобы не думать о самом странном и неожиданном для него,
       - о - мёртвом - видите - ли - сперматозоиде - совсем - впрочем - не - мешавшем - ему - жить - очень - полноценно - и - даже - более - чем - полноценно -
       а если не получится "забыть", то он мог запросто, и в любое время, потолковать на досуге об этой странности своего организма со старым приятелем - с Мишкой Барыбиным, заведующим в Карагане реанимационным отделением.
      Впрочем, дальше всё перевернулось так, что Цахилганов впервые в жизни растерялся. Степанида, похожая, всё же - так похожая на него, действительно отправилась в Москву - с каким-то богатым, но бесстрастным, неотвязным кавалером, как его... со своим Кренделем, короче. И Цахилганов то раздражался по этому поводу, а то вздыхал облегчённо -
      "граната" больше не довлела над ним.
      Но вот Люба... прибавила хлопот, впервые в жизни.
      Да, не он, а молчаливая, так и не состарившаяся, жена его Люба, всего-то навсего - безропотная медичка, ситцевая "простушка с плюсом", вдруг оказалась у Барыбина, в реанимации, с последним, диким, безысходным диагнозом.
      Жена его неприметная - с припухшими, будто заплаканными, веками, жена его тихая - как пасмурные небеса, жена его - замкнутая, застенчивая умница, сама - лучший диагност в клинике, была больна...
      И он, Цахилганов, теперь просиживал около её больничной койки сутки напролёт, дивясь своему такому, примерному, поведению
      - он - должен - был - отгонять - от неё - какую-то - птицу -
      бесконечно.
      Но в это утро Любовь спала под барыбинской капельницей совсем спокойно - она казалась безмятежной, будто дитя, успокоившееся после долгого, долгого горького плача.
      
      21.
       Раньше жизнь Цахилганова складывалась соответственно его желаньям столь точно, что была похожа в общем-то на безостановочную линию подъёма,
      - мелкие - передряги - славно - горячили - кровь - радостью - их - предстоящего - наглого - внезапного - преодоленья -
      поскольку был он благодушен, умён и смел. О, Цахилганов умел достигать цели в один ход - там, где остальным требовалось десять! Он нравился себе в зеркале
       - носитель - мягкой - бороды - мягкого - ироничного - взгляда - и - мягкой - небрежно - замечательной - дорогой - одежды -
       и нравился вообще; как безупречно-вежливый циник.
      Однако всё теперь шло совсем не по его воле, а как-то дико, нелепо, почти бессмысленно. В любой день, сославшись на неотложные дела, он мог улететь в Москву, к поваленным бивням и протухшим изумрудам, чтобы разыскать срочно и взять под свой неусыпный надзор взбалмошную Степанидку, и заниматься там привычным, унылым замолачиванием бешеных денег - драки с деловыми соперниками он ни чуть не боялся,
      - были - были - у - Цахилганова - ребята - в - органах - которые - перекромсали - бы - его - врагов - как - капусту -
       при любых обстоятельствах.
      Но, разговаривая с Любой, бредившей временами, он запутался несколько дней назад именно в её бреде, выйти из которого было необходимо, прежде чем улететь.
      
      22.
      Да, вместо того, чтобы улететь отсюда как можно скорее, он влетел в её бред - и с удивленьем увидел в этом её бреде себя, лучшего: того Цахилганова, которого любила Любовь,
      - незнакомого - ему - и - даже - враждебного - отчасти -
       Внешнего, то есть, какого-то себя, который находился при Любе почти неотлучно...
      И оказалось вскоре: уже даже вовсе не жена удерживает его здесь, в бедной реанимации, у её постели, а он сам - другой, который выступает тут, когда ему вздумается, и упрекает, и философствует в палате занудно, как старая дева,
      вообразившая себя нравственностью вселенной.
      Разумеется, этот "лучший" Цахилганов никак не хотел совмещаться с ним самим, сегодняшним, а отсоединялся всё больше, чем раздражал Цахилганова бесконечно. Такая незадача...
      Или это он, Цахилганов, не умеет совместиться с собою - с таким, каким представляла его Любовь?
      Совместиться надо было - поначалу лишь для неё и ради неё, а для самого себя в том нужды ещё не было: не больно-то и хотелось!..
      И вот он обжился в новой обстановке досадного недопонимания себя, а в итоге - и в беспрерывном сердитом думании: оно стало для него сверхценным.
      Потом уж и сам вопрос - для чего лететь? - потерял всякий смысл, вызывая лишь недоуменье. Для того, чтобы повторять там самого себя, не-лучшего, так и не додумав главного,
      - в - Москве - не - думают - в - Москве - действуют - на - остальное - там - не - отпущено - времени - там - действуй - или - проиграешь -
       и что? И только-то?..
       А управлять в столице уехавшей Степанидой - глупое, и даже глупейшее, намеренье: легче справиться с шаровой молнией, чем с его великодержавной крошкой.
      Нет, уж лучше сидеть в Карагане, возле Любы, и терпеть выходки этого Внешнего, местного, Цахилганова, а не выходки своенравной девчонки, вставшей на путь свирепой борьбы - с ним...
      С ним, как с полномочным представителем Рыжей головы, с ним - как с захватчиком и осквернителем идейного заповедного пространства страны, с ним...
      В общем, неизвестно, чего ещё она там себе напридумывала, в своих праведных порывах, заплетая косу потуже, морща нос перед зеркалом, спотыкаясь о половик, с несусветным стуком разбалтывая в кастрюльке муку на оладьи и обзывая разбившуюся тарелку дурой.
      
      23.
      Довольно скоро, в полной соотнесённости с небывалыми, грозными вспышками на Солнце, Цахилганов стал понимать: пока он разглядывает себя - Цахилганова, так сказать, лучшего, то есть - Внешнего, тем же самым занимается макрокосм. Вот - ловушка, расставленная для него Вселенной! Точно: да ведь это макрокосм разглядывает его, Цахилганова, будто в лупу, его же глазами - глазами Внешнего!
      Он делал всё новые открытия на свой счёт,
      - надо - же - как - бесконечно - сложен - человек - и - если - его - разложить - на - составляющие - части - то - можно - постичь - наконец - самого - себя - и - может - быть - мир -
      и новые небывалые мысли обступали его здесь, в реанимации, кольцом, будто оккупанты, и он то отмахивался от них,
      когда внешний мир изучал его слишком назойливо,
      а то погружался в размышления едва ли не с наслажденьем,
      чтобы изучать себя, не доверяя этого дела миру чересчур.
       Внешний мир персонифицировался всё более изощрённо - далее он принимал то облик Патрикеича, то вовсе незнакомых каких-то людей, - и требовал теперь от Цахилганова иного, всеобщего, срочного пониманья себя. Цахилганов это чувствовал, и тут задачи мира и задачи личности как будто совпадали.
      Однако тут же возникало сильнейшее опасенье, что самой его жизни, может быть, осталось (что за чушь?!) совсем мало,
       - теперь - ему - всё - чаще - казалось - будто - вместе - с - Любовью - и - страной - умрёт - и - он -
       а с чем же ему умирать? Не с деньгами же.
       И тогда-то ему панически хотелось найти пути оживления -
      хотелось - до - смерти - и - досмерти -
       оживления всего, что умерло или умирает.
      Как же он обращается вспять, этот второй закон термодинамики, запущенный природой в один лишь конец?!.
      Изредка, запутавшись в себе, Цахилганов старался уснуть здесь же, на больничной кушетке, совсем ненадолго, чтобы собраться с силами. Однако распадающиеся заживо рыбы он видел перед собою, едва только прикрывал глаза. И это наваждение теперь его не оставит, должно быть, пока он... не совместит себя...
       - не - совместит - себя - с - собою - то - есть - с - миром -
       ...с миром живых.
       Так?
      
      24.
      Но степени своей душевной раздробленности он пока установить не мог.
      - Можешь ли ты знать в точности, сколько нас теперь? - перебил молчанье Цахилганова он сам, Внешний. - Раздвоился ли ты, расчетверился или уж распятерился между делом.
      И припугнул нехотя:
      - Вон, кое-кто из физиков допускает, что число измерений, существующих в нашем мире одновременно, доходит до шестнадцати. А вдруг люди начали неосторожно размывать границы этих измерений, не понимая того, и проникать, просачиваться, перетекать разумом в другие измеренья - тоже? Не без ущерба для психической своей цельности, разумеется. А там, глядишь, и до биологической. Если же всё взаимосвязано, и всё отражается во всём,
       - но - отчего - размыли - как - размыли - зачем - размыли - разрушили - растворили - свои - душевные - спасительные - свои - невидимые - коконы - оболочки - облатки - и - если - так - пойдёт - дальше -
      то как тогда жить?!
      Тем более, жить вечно - как?
      Рыбы, бледные рыбы апокалипсиса... Разгадка вечной жизни находится где-то тут, совсем рядом. Механика распада-смерти автоматически даст картину синтеза-жизни. Это - та же самая энтропия, только наоборот, вспять, назад...
      А шестнадцать измерений - куда их девать?! Зачем они? Зачем?!!
      - Не хочу.
      
      25.
      Цахилганов даже озирался поначалу, представляя вокруг себя ещё полтора десятка возможных Цахилгановых,
      - всех - в - байковых - линючих - больничных - халатах - накинутых - на - дорогие - мягкие - костюмы - цвета - мокрого - асфальта - и - всех - с - пятнадцатью - парами - мешков - под - пятнадцатью - парами - глаз - одинаково - покрасневших - от - одинакового - недосыпанья -
      а потом нашёлся.
      - Кругом шешнадцать - не бывает! - засмеялся он с вызовом. И погрозил мыслящему пространству пальцем: - Мало ли сколько измерений насчитают физики. Чтобы кругом - шешнадцать? Шалишь, макрокосм!
      - Дулу Патрикеича, значит, цитируем? - вежливо полюбопытствовал Внешний Цахилганов.
      - А отчего же нет? Патрикеич, старый служака, он-то как раз - зря не скажет. Выучка ОГПУ - это вам не баран чихнул! И нам лично процитировать начальника конвоя, возросшего аж до кума в лагере политзаключённых, совсем даже не западло.
      Внешний пробурчал что-то про юродство - должно быть, намереваясь пристыдить! А ему, настоящему, сразу стало легко и почти весело.
      
      26.
      Нет, слава, слава, трижды слава Патрикеичу! Непоколебимый Дула Патрикеич ещё здравствует в этом распадающемся заживо мире, и ходит в неизносимом драповом пальто по улицам старого посёлка, построенного советскими узниками вблизи Карагана, и пьёт из блюдечка горячий чай под крышей своего дома, сложенного когда-то белыми рабами - соотечественниками!
      Бессмертный Патрикеич временно оказался не у дел, но он чутко ждёт своего часа! Живёт он, оплот устойчивости и незыблемости. Спасительный ржавый якорь. Тяжёлый якорь в подвижном море человеческого безумия, растекающегося под солнечными выбросами энергий. И по колено ему, именно что - крепкому, будто карагач, несгибаемому, как дуб, жилистому Патрикеичу,
       - чьё - старое - закалённое - репрессивной - службой - сердце - стучит - и - стучит - в - татуированный - образ - Вождя - всех - советских - народов -
      по колено ему это море безумия. Нашего безумия, корчащегося, страдающего от безбрежности своей - и от неостановимости растекания.
      Не размылась бы только ненароком, напрочь, граница меж миром мёртвых и миром живых - как размылась нынче граница меж Западом и Востоком...
       Слышь, Патрикеич? Выручай. Это растеканье-размыванье надо как-то останавливать. Кому-то ведь надо, так?..
      Неужто именно нам с тобой -
       со - старым - энкавэдэшным - хрычом - как - с - редчайшим - образцом - абсолютной - непоколебимости - совершенной - цельности - то - есть?
      
      27.
      - Кто ты? - резко спросил Цахилганов себя Внешнего. - Если ты - моя душа, вышедшая из-под управления, то почему ты - не во мне?
      - Нет, я только часть твоей души. Та часть, которую ты давно потерял. Точнее, предал.
      - Это я - отторг тебя от себя?
      - Отторг, отверг - какая разница?
      - Лжёшь! Никакая ты не часть моей души. Ты - макрокосм.
      - Тут нет противоречия. Ибо всё - во всём... А вот ты попробуй теперь справиться со своей душой, не особенно-то тебе уже и принадлежащей - частично отторгнутой, то есть. Или преданной тобою - частично. Опасно болтающейся, то есть, в мире - и потому взятой пока миром под опеку. Из высшего милосердия, так сказать...
      - Что значит, пока?
      - Пока остаётся возможность для воссоединения души в единое целое, остаётся и возможность её спасения. Если, конечно, она воссоединится - в тебе.
      - А если она воссоединится - вне?..
      - Вне - это смерть. Но своеобразная. Тогда завершится твоё превращенье в полую, пустую, космическую оболочку. Она, полая, способна удерживать человеческое обличье лишь за счёт того, что пополняется вечно дурными эманациями живущих - да, насыщается она чужими страхами, похотью, злобой до необходимой персонификации.
      Larwae... Мятежный, неупокоенный, хищный полый дух, в которого превращается душа умершего злого человека. Ну, это по-римски, а по нашему...
      - В лярву, что ли? В летающее полое космическое корыто? В беса?.. Погоди, макрокосм, что ты этим хочешь сказать? Выходит, я - я! - нахожусь в состоянии психической мутации?.. Или это вся человеческая цивилизация перерождается нынче в цивилизацию бесолюдей?.. Слушай, зачем ты заводишь меня в дебри таких рассуждений? Ведь для чего-то - ты меня в них заводишь? Отвечай: для чего?
      Внешний то ли обиделся сразу - то ли просто уклонился от ответа:
      - Ты хотел бы, чтобы я бросил тебя? Такого? Ущербного... Признаться, мне самому того же хочется. Но ты несёшь наказанье - значит, ты не безнадёжен. Потому я с тобой и нянчусь. Это очень хороший знак - твоё хм...наказанье.
      - Что? Что - хороший знак?! О каком именно наказаньи идёт речь?..
       И Цахилганов понял, о чём промолчал Внешний -
      о мёртвых клетках. Вычеркнутых природой. Потерявших возможность к воспроизведенью жизни.
      
      28.
      Зато московский консилиум десятком уверенных голосов - заявил: частичные сбои в организме Цахилганова, скорее всего, начались ещё в юности, а затем, много позже, закрепились под влиянием неких провоцирующих психических факторов (?!?)...
      В том возрасте, когда родилась его Степанида, у него, видите ли, уже наблюдались какие-то отдельные сбои!
      А она, между тем, похожа на него: именно - на Цахилганова.
      Только глаза не его: серые, но иные. У Цахилганова - будто оцинкованные, а у дочери - прозрачные; то пасмурно-дымчатые - то льдистые. И для ухоженной, светской барышни - слишком, слишком, конечно, холодные. Прямо антарктические глаза какие-то временами бывают у неё, ёлки-моталки,
      - ну - чистые - айсберги - угрожающе - покачиваются - перед - Цахилгановым - будто - перед - Титаником.
      - Наша задача, отец, состоит в том, чтобы очистить свою землю от таких, как ты. Иначе у нас не будет будущего. У человечества - не будет будущего. Это ты хоть понимаешь?
      - Да уж как не понять! Знамо, не будет. Плесни-ка мне ещё твоего скверного чаю. Зубы подчернить. Для пущего устрашения потомков.
      
      29.
       М-да - неладное - что-то - творится - нынче - с - миром - шизует - что - ли - он - этот - мир?
      - И, может, исключительно по вашей милости, - не преминул заметить Внешний. - Шизоидизация - не что иное ведь, как раскол. Если по русски-то. Раскол души, ума, раскол личности. Дробя себя, дробишь мир. Дробя мир, дробишь себя. А дробление есть распад. А распад есть смерть. А - смерть - есть - распад. Так-то! А кто у нас - дробитель по сути? А кто у нас - разрушитель клеток? Клеток, размеров, норм, правил, устоев, а значит и самого государства? Кто он?
      - Ну - я, - добродушно признался Цахилганов. - Я,
      я - жнущий - то - что - не - сеял - я - отбирающий - себе - то - что - принадлежит - многим - я - прирождённый - демократ - новый - рабовладелец - нагло - хозяйничающий - на - постсоветском - пространстве - я -
       финансово усиливающийся человек слабеющего духовно мира.
      А что? Пусть это буду я, чем кто-то другой.
      Но Внешний продолжал, посмеиваясь и не слушая его:
      - ...Кто он, разрушитель устоев, как не исчадие ада? Падший ангел, демон гордыни, сброшенный на землю? Носитель тёмного духа дробленья? Не он ли летает над шестой частью суши, торжествуя кровавую безбрежную свою победу? Раскол Союза, шизоидизация Союза - вот разрушительный пир его! ...А ты - не демократ, нет! Русский не может быть демократом. Он или государственник, или он не русский. Но ты - испорченный русский... Нет, ты не демократ, ты - только демократствующий, продажный русский.
      
      30.
      - Так, - поднял руки Цахилганов. - Сдаём карты заново. Всё, что сложно, того не существует.
      - Отчего ж так скоро? - изумился Внешний. - Отчего же не признать за собою того, что нашалил ты в этом мире изрядно?
      - Да не то противно, что нашалил, - сконфузился Цахилганов перед самим собою. - Печально, что я принимал своё жизненное паденье за взлёт. И вот, всё у меня есть, а - печально...
      Противно, право, быть жертвой - только жертвой своих же шалостей, когда ты - герой по сути.
      - Ну, допустим, не только своих, - подловил движение мысли Внешний. - Не обольщайся. Твои шалости - лишь глупое продолженье тех великих шалостей, которые натворил в семнадцатом веке некий бесноватый мордвин, расколовший русское духовное единство, а потом не знавший, где укрыться от наседающих на него злых духов... Расколовший, размывший, раздробивший единое несокрушимое верованье сильного когда-то, великого народа. А дальше-то - уж само всё пошло распадаться в веках и душах. И поди ты, останови, слабый человече, такую инерцию исторического распада!
      - А! Не любишь патриарха Никона? - засмеялся Цахилганов над собою, тем - преданным им же. - Не любишь европеизации России? То бишь, онемечиванья? Всех немецких Романовых - не любишь? Не терпишь прогресса, значит?
      - Вторая половина самого тебя не терпит его.
      - ...Скажи тогда, внешнее моё отраженье,
      - незаметно - отслоившаяся - совесть - моя -
      скажи: доколе нам носить раскол в душах? Раскол на Запад и Восток?
      - До выздоровленья. До избавленья путей России от западных кривд.
      - О, как торжественно, как пышно это звучит... Тьфу. Театр одного раздвоившегося актёра.
      - Хорошо хоть не растроившегося. Пока что... А то ведь, лиха беда начало. С пятнадцатью Цахилгановыми - управишься ли?
      
      31.
      Но невидимый Патрикеич всё хмыкнул и хмыкал где-то поблизости.
      - Так оно ж нам - без разницы! - запоздало произнёс он наконец, не проявляясь из деликатности. - Оно нам без надобности - знать: Никон - не Никон, семнадцатый век - иль какой там ещё. Мы и не читали ничего про то, а - справлялись! Ууууу, справлялись. И с западным путём, и, особливо, с византийским. А уж с новым баловством справимся подавно, придёт час... Рабов-то Божиих как мы пасли жезлом железным, чтоб они про пути ненужные думать забыли? Славно пасли. Под руководством батюшки вашего, самого Константин Константиныча Цахилганова! Жалко, генерала-то ему не присвоили. А заслужил он. Ууууу, заслужил ведь, калёно железо!.. Он, Константин Константиныч, ведь и фамилию-то свою, чрезвычайно русскую, нарочно в тридцатом году изменил, чтоб никто не заподозрил его - в опасной русскости. Вот какой дальновидный человек был! Для карьеры, можно сказать, ею, настоящей, пожертвовал. А не помогло: не дали всё ж генерала ему!.. Извините, конечно, за компанию.
      Но Цахилганов уже отмахивался:
      - Макрокосм! Отстань. Не втягивай меня в конфликт поколений. Ты, макрокосм, странно буйствуешь нынче в речах тех, кого нет здесь, в палате... А я вот не хочу этого слышать. Отстань. Особенно Патрикеича не слушать бы. Воет вечно, как цепной пёс.
      Как цепной пёс рухнувшего режима.
      - А опыт наш ты куда денешь? - с достоинством потирал Патрикеич где-то там, за кадром, свои старые энкавэдэшные колени. - Не-е-ет, его из мировой практики ты, сынок, не выкинешь. Никто уже его не истребит! Никогда. И опыт наш - он взывает! Ууууу... Он будет совершенствоваться, сынок. Ещё как будет! Только вот - кем? Не нами, так против нас... А мы ведь много знаем по этой части - именно мы, калёно железо. И есть ещё... такое, мил человек... что один я на свете только и знаю. Я ведь и не помираю-то поэтому. Что страшное знанье я - один! - на свете храню,
      ууууу, храню... Страшное!.. Один!
      
      32.
      - Спи, Любочка.
      В сторону реанимационной кровати Цахилганов старался смотреть пореже. Так ему было легче и проще. И потому, даже раздражаясь, он был рад, что вновь и вновь даёт о себе знать кто-то, с кем можно потолковать не только о смерти, но и о жизни, пусть даже о дробящейся, отслаивающейся
      - а - то - всё - смерть - да - смерть - на - уме - так - и - свихнуться - недолго -
      поэтапно.
      Глаза однако резало и пощипывало. Засорил он их что ли...
      - На смену эпохи дробления, как правило, приходит эпоха спасительного синтеза. Как правило, но всегда ли? - тёр он веки и позёвывал. - Не последнее ли это дробленье? Уже - критическое, уже - безнадёжное? А?..
      Пространство молчало.
      - Как бы это понять? Как?!. - размышлял он.
      Конечно, Цахилганову следовало прежде всего отоспаться - до полного, блаженного и спасительного, отупенья, под всеми этими беснующимися на Солнце оголтелыми пятнами. И не на этой больничной кушетке, жёсткой и узкой, как днище гроба. И не в этих мягких, но слишком новых, чуть широковатых брюках, по рассеянности подтянутых дарёным ремнём с твёрдой дорогой пряжкой. Она свивалась из серебряных, ручной работы, изящнейших букв "Медео". Но "ео" вдруг отломилось сегодня в больничном туалете, засыпанном хлоркой как порошей, и упало со стуком на кафельный мерзкий пол.
      М-да, "ео" сиротливо валялось там, в несвежем уже порошке, желтеющем по буграм; даже названье всемирно известного высокогорного катка распалось нынче тоже. Зато частицу его можно было читать теперь как вывеску на самом себе - "Мёд",
      - ох - вкушая - много - мёда - вкусил - и - се - аз - умираю -
       дескать...
      
      33.
      Но зачем принимаемся мы умирать, когда угасает кто-то из близких? Из солидарности будто. Примеряемся будто... Глупо всё. В том числе и вынужденное, томительное, бесконечное его присутствие здесь, в больнице. Которое ничего не может ни решить, ни изменить, ни исправить в Любиной медленно, медленно догорающей судьбе...
      И тут Внешний выложил всё же свою козырную карту:
      - А может, здесь ты, успешный самец, пытаешься попутно заполучить от самого себя спасительный рецепт оживления... хм, угасшего семени? Вернее - вычислить его, рецепт, логическим путём, а? Ты ведь понимаешь, почему тебя бросила в одночасье московская девица Нинэль с голым теменем? Обеспеченная, обритая, будто татарин, тугая девица Нинэль в кожаных штанах, которая вознамерилась было родить ребёнка. От тебя.
      - Но я никогда не обещал на ней жениться! Я не собирался разводиться с Любой - никогда!.. Нинэль? Странно, что я всё время забываю о ней теперь. В Москве
      - влюблённая - Нинэль - Нинэлька - Шанэлька - Нинэль - номер - семь -
      это было всё так важно, а здесь... Я тоже хотел, чтобы она, восемнадцатилетняя... Почему бы и нет? Пусть бы нянчилась... Родила бы младенца и стала с ним играть. Глядишь, и волосы бы тем временем отросли. На головах у обоих... Но она ничего не знала про... Про это никто не знает, кроме меня и десятка врачей в анонимной московской клинике. И потом...
      Ему всё чаще казалось: если удастся умирание жены развернуть в сторону выздоровленья,
      - Люба - постарайся - голубушка - вернись - оттуда - где - ты - теперь -
      это может изменить картину мира. А если изменится мир - изменимся мы. Восстановятся, оживут всяческие, всяческие клетки. Разрушенные клетки... Логично?
      Только вот с чего начать - её оживленье.
      Внешний погрустнел:
      - Она лежит в палате умирающих, твоя жена. Любовь обречена.
      - Птица, - привычно прошелестел едва слышный голос Любы. - Зачем?..
      И опасно стих на вершине вздоха.
      - Люба! - испуганно окликнул он её.
      Она послушно задышала вновь.
      - Да, - с готовностью откликнулась она из своего забытья через время. - Тебе... не надо волноваться. Я... постараюсь. А ты... Ты здесь.
      - Я с тобой. В большей мере с тобой, чем думал. Я не знал, что наша взаимосвязь вечная, Люба. Теперь мне страшно от этого.
      Она смотрела прямо на Цахилганова целую минуту ничего не отражающими, не воспринимающими ничего глазами. Потом, будто устав, сомкнула ресницы и нахмурилась.
      Так хмурится человек, не обнаружив в кромешной темноте того, кого безуспешно искал.
      
      34.
      - Спи...
      Заключённый в кубе реанимационной палаты, Цахилганов принялся снова то шагать по линолеуму, а то стоять на нём без смысла. Он подходил для развлеченья к широкому окну, за которым сразу же начиналась оттаявшая бескрайняя пустынная степь. Она была голой и заплаканной как невеста, уже оказавшаяся без белоснежных, свадебных, целомудренных своих одежд,
      а, соответственно, и без недавних грёз о несусветном счастье.
      Холодный апрельский ветер летал над блестящей от влаги землёй, низко пригибал и мотал пожухлые кусты караганника, совсем редкие. Он выл равнодушно в вентиляционных колодцах больницы и замолкал там в глубине, словно прислушивался и тосковал в ожидании воя ответного. Ветер замирал - и невольно замирал Цахилганов, прислушиваясь к тому, что должно было здесь неминуемо произойти;
      - и - лучше - бы - не - скоро - а - может - быть - лучше - чтобы - скоро - кто - знает ?
      тогда в палате гуще становился запах лекарств и карболки.
      Не дождавшись ничего, кроме пустой тишины в ответ, ветер принимался снова выть сам, в одиночку, только угрюмей, резче и злей. И снова летал над голой степью, потягивая за собой кусты, как потягивает пряха бесцветную кудель и дёргает её в равнодушном нетерпеньи.
      - Отгони от меня эту птицу! - внятно попросила Любовь.
      Цахилганов вздрогнул от непривычного отсутствия теплоты в её голосе - и посмотрел назад в сильном недоуменьи,
      - таким - бывает - голос - у - жён - впервые - изменившим - мужьям - и - ещё - не - обретшим - навыка - лицемерья.
      Он подошёл к реанимационной кровати и стал ждать, когда Любовь снова откроет глаза. Однако невзрослое тело жены, укутанное казённым сиротским одеялом, было спокойно, а обнажённые раскинутые руки - недвижны.
      Прозрачные мягкие трубки несли в себе - и насильственно, мягко, безостановочно вливали жизнь в её вены сквозь металлические жала, точно вонзённые в бледные локтевые впадины.
      И всё было здесь, как неделю назад, как две недели назад, только...
      Только Цахилганову не нравилось, что теперь реаниматор Барыбин повязывает безвольную Любовь белым бязевым платком с больничным расплывчатым штемпелем "РО" на виске - реаниматор считал, будто малейший сквозняк для неё сейчас очень опасен. И Любовь лежала, как молодая спящая старушка, совсем не понимая того.
      Всё это время у него язык не поворачивался - задать ей этот дурацкий, нелепый вопрос: "Степанида - она ведь... от меня?" Он бы потом просил прощенья, на коленях бы стоял и вымаливал его. Да, говорил бы, что он - последняя дрянь и мразь, если спросил такое - и у кого? У неё!!!
      Но...
      
      35.
      - Люба, - без надежды позвал он жену из её забытья. - Люба!..
      И смолк, вдруг вспомнив крошечную, будто просяное зёрно, родинку - под мизинцем, на правой её ноге. Щемяще трогательную родинку, про которую когда-то не знала даже она сама. И про которую он сам потом не вспоминал десятилетия.
      Надо же, не вспоминал никогда, и вот что-то сильно вспыхнуло там, вверху, и осветило давнее. Вспыхнуло - словно клюнуло лучом в макушку...
      Он ушёл смотреть в стекло снова.
      Вечный ветер летел над степью, как летал он над нею веками. И в равнодушном его полёте, посвистывающем, шелестящем, подвывающем, многоэтажное кирпичное зданье
      - в - котором - жизнь - боролась - со - смертью - а - смерть - с - жизнью -
      было только временным серым коробком на его пути.
      Временные люди строят что-то временами там и сям. Строят что-то временное - и вечно относятся к построенному как к вечному.
      Строят на земле - чтобы продлевать в кирпичных коробках своё существованье на земле. Всё равно - временное,
       - ууууу - ууууу - ууууу...
      Пространство выло и выло за окном голосом бессмертного Дулы Патрикеича - вечного, как сама идея лагерного порядка.
      - Что? Тоскливо тебе, Патрикеич?
      - Так оно ж... Кругом шешнадцать не бывает.
      
      36.
      Цахилганов сел на больничный подоконник, спиною к стеклу и ветру. Странно, имеющий возможность купить всю эту больницу с потрохами, именно здесь-то со своими дурными деньгами он оказался совершенно бесправным. А белобрысый, обрюзгший друг его Мишутка Барыбин, который ужинает всё больше хлебцем с крутым чёрным чаем и расхаживает по этажу в дырявом белом халате, ржаво прожжённым йодом до дыр, командует теперь самим Цахилгановым!
      И распоряжается его, цахилгановскими, действиями.
      И не разрешает перевезти Любу в Москву.
      А тут ещё всё время шляются какие-то геодезисты...
      - Вчера, Любочка, сюда приходили геодезисты, - вспомнил он и чуть-чуть посмеялся, думая в то же самое время с бесконечной теплотой про крошечную её родинку. - Геодезисты со своими обшарпанными, ещё советскими, приборами... Представляешь, здесь, где ты лежишь, находится теперь географический центр Евразии...
      - Правда, занятно? - говорил он ей, как маленькой. - Вот: мы с тобой жили-поживали,
      - реаниматор - запретил - ему - разговаривать - с - Любовью -
      а происходили в это время, оказывается, какие-то сдвиги земной коры... Какие-то мощные тектонические процессы,
      - да - обнищавший - до - неприличия - врач - Мишка - Барыбин - запрещал - ему - Цахилганову - разговаривать - здесь - с - собственной - женой -
      вообрази только! ...Помнишь? Раньше этот центр находился в Раздолинке, у Патрикеича. В недрах Карлага, в центральной конторе ОГПУ,
      - намеренно - случайно -
      а потом всё вдруг перемеряли. И сорок последних лет считалось, что центр - в самой середине Карагана, в зоопарке. Там, где была клетка со слоном... А теперь центр - не там. А здесь. Прямо вот здесь, в палате...
      И здесь, в географическом центре Евразии - в самом чёрном её и проклятом многократно городе, жила ещё Любовь - умирала Любовь, умирала. Но - нельзя, не надо об этом, во что бы то ни стало - не надо. Потому что думать об этом - значит, умирать вместе с ней, а думать о другом - значит, жить
      - жить - хотя - бы - в - одиночку - кое-как - пусть - без - неё - но - жить - остатками - животной - грубой - жизни -
       ...в реанимации.
      Жаль, что вечной жизни не придумал никто. Никто до него. Но!..
      Но если энтропия нарастает в одном направлении, то в обратном направлении, убывая, она обеспечит возврат из старости в... В Вечнозелёную...
      Он потерял обе мысли - внешнюю, внутреннюю - и теперь тупо смотрел в пол. Но видел отчётливо в опасно уплотнившемся напрягшемся времени, как над пасмурной заплаканной землёй небывало бушует Солнце, исторгая бешеные выбросы энергии. И как под этими выбросами неуловимо вздрагивает земная кора, и ползёт, ползёт, незаметно, по миллиметру, искажая очертанья материков и континентов.
      
      37.
      Вдруг Внешний Цахилганов ухмыльнулся в блеске дешёвого, поцарапанного зеркала - и между ними произошла странная перебранка.
      - Да не геодезисты это были вовсе. А самые обыкновенные эфэсбэшники.
      - Только не принимай меня за сумасшедшего! Что здесь делать эфэсбэшникам, скажи на милость? Здесь, в реанимации?
      Ну и макромир! Какая нелепость. А ещё толкуют о разумном начале, рассеянном будто бы во Вселенной; о какой-то там ноосфере...
      похожей совершенно на коллективный разум у мух.
      - Потом узнаешь, чего они ищут. Эти ребята в штатском. Если захочешь, разумеется... Если не закроешься от знания. Самое тяжёлое на свете - это самое точное, брат, беспощадное знание. Люди его не любят. И даже попросту не выносят.
      Они защищаются от знания, чтобы уцелеть - чтобы не пережечь себя ненароком. Высокий накал мысли не безопасен.
      Цахилганов передёрнулся. И выговорил назидательно:
      - Обычные, рядовые люди его избегают. Поскольку пониманье не по их силам... Соображай, с кем разговариваешь! Не с Патрикеичем же толкуешь, как-никак.
      
      38.
      В окно, однако, сильно поддувало. И Цахилганов, покряхтывая, потирая поясницу, слез с подоконника, чтобы сидеть возле жены на табурете.
      Немного погодя в палату стали вбегать санитарки, хватающие блестящие предметы резиновыми перчатками, и медицинские сёстры, бросающие предметы с грохотом на металлические подносы.
       Одна из них, с бутылками физраствора под мышками, самая вёрткая и сильно топочущая, была ничего.
      Они посуетились вокруг Любы. Потом сгинули все -
      со своими нержавеющими корытцами,
      обоймами ампул,
      тёмными слепыми флаконами -
      мимолётные свидетельницы его мужской неотразимости. И, приосанившийся небрежно, Цахилганов вдруг изнемог от того. Он сгорбился сразу на табурете, смирно поджав ноги, - смирно, уныло, покорно - а его поседевший чуб упал на пожилой лоб и обвис
      - так - обвисает - флаг - утомлённый - собственной - непобедимостью - и - пристроенный - в - красный - угол - ввиду - прекращения - боевых - действий -
      безвольно.
      Цахилганов тихо посвистал от скуки, узнавая словно со стороны те самые пять четвертей, подстёгивавшие когда-то душу, будто шампанское.
      
      39.
      Когда-то Вечнозелёная опера пообещала ему бесконечную юность, прекрасную и замысловатую, как она сама! И он поверил опере навсегда. Очарованные ею - и собой, заносчивые от своей непохожести на прочих смертных, они все поверили ей тогда -
      будущий реаниматор, тяжеленный увалень Мишка Барыбин,
      ещё не ставший прозектором шустрый Санёк Самохвалов,
      и он, Цахилганов из Политеха,
      - а - если - "из" - то - должно - быть - и - "куда" - но - "куда" - у - него - не - было - значит - он - один - оказался - "из" - в - "никуда" -
       ни дня не работавший по своей специальности; практика не в счёт.
      А кто же ещё остался из тех, зачарованных Вечнозелёной?.. Растопырив пальцы, он приготовился загибать их по одному, подсчитывая старых участников новой жизни,
      - спился - повесилась - погиб - бросился - под - поезд - шизонулся - а - самая - красивая - отличница - из - класса - читавшая - Асадова - со - сцены - шляется - по - помойкам - страшная - как - студень - давно - перестав - напоминать - собою - человеческое - существо -
      потом нахмурился, разглядывая ладони в недоуменьи.
      Так что же - из той весёлой людной ватаги осталось их, подошедших к пятидесяти, всего-то навсего -
      правда - крутился - среди - прочих - ещё - некто - кудлатый - в - бабьей - кофте - с - оранжевой - крашеной - башкой - воображающий - себя - мужчиной - спереди - и - женщиной - сзади - который - крутится - теперь - вокруг - новых - вождей - усечённой - страны - но - он - не - в - счёт - двухсторонний - значит -
       трое?!.
      И вот, пришло вдруг время, когда всех их, троих, судьба свела здесь, в одной обнищавшей до безобразия, провинциальной холодной больнице...
      Зачем?
      Реаниматора. Прозектора. Любовь. И электронщика Цахилганова, появившегося здесь будто транзитом: из - в никуда, и осевшего тут совсем неожиданно,
       - словно - он - выпал - в - осадок - в - самом - неподходящем - для - себя - месте - земли.
      Неужто сюжет их судеб сузился так страшно и неожиданно - для чего-то?
      Для чего-то необычного и, может быть даже, ужасного?
      Если для возмездья - то для ужасного, конечно: есть предчувствие такое,
       остро бодающее сердечную мышцу.
      И для этого он, Цахилганов, заключён теперь - и добровольно, и поневоле - в убогий куб, пропахший лекарствами?
      Заключён самим собою - и не собой, чтобы впитывать миазмы чужих смертей до самой своей..? Нет.
      Это - не предчувствие. Это всего лишь очередная неимоверная солнечная вспышка.
      Нет! Так не бывает...
      Должен же уцелеть кто-то ещё! Хотя бы один из тех! Ведь каждый из этих умерших унёс с собой в могилу часть жизни Цахилганова, ослабив, ослабив тем самым его. Но...
      Но уцелевших
      - кроме - того - женовидного - неосторожно - размывшего - границу - меж - полами -
      больше не находилось...
      The sun so hot i froze to death,
      Susanna, don"t you cry...
      Но... Солнце их бесшабашной социалистической юности жгло так горячо, что...
      - что - они - замёрзли - до - смерти.
      
      40.
      Цахилганов быстро провёл ладонью по лицу, убирая дурные мысли прочь. Прочь! Не лучше ли смотреть на всё только с той точки зрения, которая тебе больше нравится?
      А всё же славное было время! И почему бы не помянуть его добром? Да! Оно - было!
      Непохожесть на смертных. Как легко достигалась она! Какую небрежную, скачущую походку обеспечивали молодым жилистым ногам толстые подошвы на микропоре!..
      - В своей непохожести на прочих вы были похожи друг на друга, как несусветно размножившиеся копии одного нелепого оригинала, - тут же вставил Внешний Цахилганов. - В своих красных носках, пламенеющих под короткими, узкими штанинами, вы были похожи на скачущих по стране стрекулистов.
      - То есть? - ввязался в разговор с собою Цахилганов.
      - ...На мелких мошенников, воображающих себя крупными.
      - А, - равнодушно пожал он плечами. - Ну, мы же не устремлялись вперёд, в клан правящих, через Высшую комсомольскую школу и всяческое подобострастье перед дряхлеющей и уже насквозь продажной номенклатурой... Мы не рвались в красные баре, потому и не рядились в надменные белые рубашки, в эти строгие чёрные костюмы, столь торжественные, что в них - хоть в гроб клади.
      Случайно оговорившись, Цахилганов суеверно покосился на узкую больничную кушетку. Ох, уж это memento - ох, уж эта mori!!! Но когда ты помнишь о смерти, ты не живёшь. А когда живёшь, то совсем не помнишь о какой-то там безносой особе. Точно, тояно: чем безоглядней живёшь, тем дальше от тебя эта ходячая костяная рухлядь с нержавейкой наперевес -
       косильщица - ещё - более - неутомимая - чем - граф - Толстой.
      - ...Со своими огненными щиколотками вы бегали по стране Советов на платформенных копытах, будто новоявленные бесы, только что выскочившие из преисподней, - невозмутимо продолжил Цахилганов Внешний, бесцеремонно загоняя разговор в прежнее русло. - Да, выпущенные из преисподней нечаянно своими отцами - уже зажиревшими, пресыщенными коммунистами, ненавидимыми
      - видимыми - хорошо - видимыми -
      народом...
      - Стоп! Константин Константиныч Цахилганов был как раз не таков! Совсем даже не таков! Не нам его расшифровывать, - погрозил зеркалу Цахилганов. - Потому как не обладает никто полнотой сведений об отце моём. Этот человек слишком о многом вынужден был молчать.
      - Сложен был... Константин Константиныч.
      - Хорошо сложен, - охотно кивнул Цахилганов. - Весьма.
      Что правда, то правда.
      - И бегал среди вас ещё один, с крашеными абрикосовыми волосами. Совмещённый. Как общественный туалет, в котором рухнула перегородка между "м" и "ж".
      - Он среди всех бегал, - раздражённо оборвал Цахилганов себя Внешнего. - Журналистишка. Сначала - мелкий, а потом - крупный. Да, бегал среди всех! Причём, так продуктивно, что именно он добежал до самых верхов,
      - когда - в - России - дерутся - белые - и - красные - то - побеждают - голубые - такой - вот - роковой - триколор - получается - у - нас - неизбежно.
      - Митька Рудый. Его звали Митька Рудый, - с нажимом уточнил Цахилганов Внешний. - Каждый раз ты стираешь его из памяти усилием воли, будто ластиком, чтобы забыть последний ваш разговор. Совсем недавний.
      Ну - что - за - чушь - всё - упирается - и - упирается - мысленный - разговор - в - какого-то - абрикоса.
      - Не хочешь, значит, помнить о том, что он теперь - большой человек, - понял Внешний. - Что именно он проектирует будущее страны.
      - У Митьки Рудого, этого главного архитектора российского будущего, свои хозяева. За океаном. Он давно не сам по себе! Хотя голова у него всегда была не плохая. А всё остальное - кто, кого, где и куда - для меня не имеет никакого значения. И хватит про это.
      - Изволь! - охотно согласился Внешний. - Сделаем вид, что Рудого будто и нет... Итак, вы - новые бесы, носились тогда по ненавидимой вами стране, живущей под красным флагом, и озирались, подняв воротники, стараясь быть чужими в ней. Тогда это было модно.
      Вы - пустили - красный - цвет - себе - под - ноги - вы - истоптали - исплясали - поистёрли - его - до - дыр.
      - Потому что неуютно, - вздохнул Цахилганов, вовсе не собирающийся ссориться с собою же, а значит - с миром, - неуютно быть свободными в стране несвобод, созданных во имя мифической свободы трудовой черни. То есть - во имя самого малоразумного и самого нетребовательного большинства, которому свобода противопоказана в принципе... Ну, на кой ляд ей свобода и что бы она делала с нею - моя бабка, железнодорожная путейщица? Нет. Мы не пошли путём стада. Глупого стада.
      - Вы пошли путём другого стада. Безумного.
      
      41.
      Цахилганов больше не возражал себе, только ещё посвистал немного.
      The sun so hot i froze to death,
      Susanna, don"t you cry...
      - В стране несвобод вы стали создавать свои собственные крошечные свободы, - продолжил Внешний равнодушно - равнодушно, брезгливо, медленно. - ...Да, тогда, в нетерпеньи, фарцуя, примеряя импортные шмотки, переплачивая, опасно балуясь с валютой, вы стали создавать собственные, маленькие, совсем самодеятельные
      - деятельные - и - весьма -
      квадратно-гнездовые свободы - для себя: камерные такие свободы, заключённые в четырёхугольники обеспеченных квартир, похожих на души, и в своих четырёхугольных душах, похожих на обеспеченные квартиры.
      - Свободы, заключённые в..? - живо переспросил Цахилганов с табурета. - Что есть заключённая свобода? Свобода - зэк? Хха. Хха. Хха.
      Он и вправду закашлялся от деланного смеха. А потом задумался.
      Свобода... Она приживалась и в клетках душ, и в клетках квартир, но обретала вскоре дикие признаки разнузданности,
      - Птица... - проговорила Любовь тревожно. - Это она,
      - ибо - свобода - не - любит - границ - а значит - способна - развиваясь - и - развиваясь - разнести - вдрызг - в - клочья - всё - и - вся - а - именно - быстрые - союзы - сердец - брачные - узы - родственные - связи - правительства - государства - континенты - планеты - гаметы - настоящее - и - будущее - и - всё - всё - всё - тому - же - совершенно - подобное -
       она убивает меня...
      - Порваны связующие нити. Уже - порваны связующие нити. Всё разнесено вдребезги. Не надо плакать, Сусанна... Поздно, - вздохнул Цахилганов. - Всё - поздно! Мы победили...
      - Зачем? - Любовь не понимала жестокости своего виденья и спрашивала: - Зачем?
      - Чтобы стать свободными как птицы... - рассеянно бормотал Цахилганов.
      - Зачем она мучает меня? - привычно шелестел голос жены.
      - Кто? - очнулся Цахилганов, воссоединяясь с собою.
       - Птица... Она выпускает когти...
      
      42.
      Любовь вздрогнула. Опасно качнулись прозрачные трубки. И волосы её, неровно отросшие, чуть тронутые сединой, выбились из-под старушечьего самодельного платка.
      - Она опять снижается, Андрей. Она измучила меня.
      Даже его имя Любовь произнесла совсем равнодушно, будто имя случайного, малознакомого попутчика. И Цахилганову стало особенно неприятно - оттого, что увалень Барыбин теперь бывает возле Любы гораздо чаще, чем он.
      Наконец-то - бывает чаще. Дождался всё же своего заветного часа, зануда. Зануда, трижды зануда и твердолобый однолюб - как все, впрочем, зануды,
      - сидел - здесь - в - своей - нищей - реанимации - и - поджидал - годами - десятилетьями - когда - же - когда - под - его - капельницы - попадёт - наконец - та - которая - или - тот - который - то - есть - Цахилганов...
      - Птицы нет, Люба. На самом деле этой птицы не существует. Её - нет!.. Никакой свободы - нет. То, что кажется свободой, это всегда лишь новая, не очень знакомая, форма неволи...
      - Она выклевала мне всю печень...
      Жена простонала и стихла. И уже через минуту странное сочетанье боли и блаженства выражало простенькое лицо её, застыв в терпеливом, долгожданном покое, который был всё же немного сильнее страданья - и почти сильнее жизни.
      Но покой ещё не мог одолеть её,
      эту больную жизнь,
      до конца.
      
      43.
      И всё же, как раздражал Цахилганова её белый казённый платок, сделанный из старой больничной истёртой простыни!
      А Мишка Барыбин ночевал теперь в больнице даже тогда, когда у него не было здесь никаких дежурств.
      Стоило Цахилганову остаться у себя дома,
      - он - осведомлялся - потом - невзначай - у - дежурных - и - выяснялось - всякий - раз - выяснялось -
       Барыбин ночевал на службе.
      - Скоро наступят тёплые дни, - отводя взгляд от грубого штемпеля "РО" на платке, пообещал жене Цахилганов.
       И снова приуныл. Он не любил ранней весенней жары - с её голым резким Солнцем над не пробудившейся ещё природой без зелени - с её беспощадным, безжалостным светом, обнажающим усталую слёглую пыль, и старую грязь, и свежую грязь Карагана.
      Но усталая чёрная пыль Карагана поднималась вскоре вверх, к Солнцу, крутящимся неистовым роем, и тогда неодолимая усталость наваливалась на людей, словно тяжёлое невидимое одеяло. И сонливость равно одолевала идущих, сидящих в своих домах и лежащих жителей Карагана. И только пришлые монахи в эту пору деловито проходили сквозь Караган. Они направлялись к лагерным необозримым полям, где не было могильных холмов, а стояли лишь пронумерованные колья вместо крестов.
      
      44.
      Захожие монахи толковали про какое-то свечение: белые световые столбы, дескать, восходят там, над номерными караганскими могилами - в небо: от тления к нетленью, от смерти к бессмертию. И сияют над зонами Карагана - над останками мучеников большевистского века - денно и нощно.
      Захожие монахи падали на колени перед ровным сиянием недовоплощённых судеб, словно перед гигантскими свечами, не гаснущими никогда.
      Однако простые люди сонно улыбались, не доверяя паломникам вполне. Потому что давно привыкли к чёрным весенним надоевшим смерчам, затмевающим Солнце и навевающим скуку и лень.
       Что ж, молящимся людям, должно быть, видно оно,
      - в - трепете - благоговении - робости -
      белое то бесстрастное свечение, соединившее небо и землю. Обывателям же, занятым простыми докучливыми делами, виднее крутящееся, чёрное, земное, затмевающее.
      Но бедные, бедные, трижды несчастные пытливые книжные люди, оказавшиеся на роковом пограничье -
      урывками видящие белое и чёрное,
      и пытающиеся отыскать гармонию в якобы правильной соотнесённости двух противоположных сред,
      - света - и - тьмы -
      и умирающие в душевном мучительном собственном разъятии, так и не поняв ни одного из миров
      - то - есть - мира -
      в целом.
       О них-то и речь, ибо они есть мы
      - тьмы - тьмы - сопричастники - и - света - света - света -
      временами.
      
      45.
      Скоро поднимется вверх дремучая сонная чёрная пыль Карагана.
      Цахилганов откинулся к стенке. Он прикрыл глаза, плотнее закутываясь в больничный халат. Ему стало тепло, будто под одеялом. И он даже не пошевелился, услышав, как больница, громко топоча, вновь ловит и не может поймать сухонькую, будто веник, шуструю старуху, опять сбегающую из соседнего, невропатологического, отделения - через реанимацию.
      Старуха, проносясь по коридору в своих розовых китайских тапочках, звонко и торопливо кричала то же самое, с пронзительным плачем, что и в прошлый раз, и в позапрошлый:
      - Выпустите меня!.. Господи! Господи, смилуйся надо мной: не возлагай избыванья грехов моих на детей моих, на всю ветвь мою. Я сама исстрадаю всё, Господи! Пожалей их - не возлагай... Не мешайте мне!!! Ы-ы-ы! Пустите! Дай-те ис-стра-дать! Самой! Чтоб - не они, не дети мои... Люди! Простите меня! Простите хоть вы меня!!! Ради детей своих прошу, ради внучиков...
      И, тонко подвывая, билась, пойманная, в проворных руках сестёр и санитарок. Спасительно больная, она никак не могла вырваться на нужную ей, запредельно вольную волю страдания,
      потому что застревала и застревала, как на зло,
      в реанимации,
      - и - уносила - свою - обиду - с - собой - вдоль - по - коридору - в - обратном - направлении.
      - Лишают искупления, глупые, глупые, - откатывалась, удалялась по коридору старушечья жгучая обида. - Лекарствами - лишают меня: обезболивают всё неправедное - всю-то мою жизнь греховную обезболивают, бессердечные...Господи, смилуйся надо мной! Не возлагай Ты на детей моих... избыванья грехов моих!!! Лучше - я! Исстрадаю! Сама! Пожалей Ты их... Ы-ы-ы-ы... Дайте же избыть... Изверги! Да смилуйтесь же вы надо мной хоть разок...
      
      46.
      Цахилганов снисходительно усмехнулся: а грехов-то там - небось, кот наплакал. Ну, разок изменила - нечаянно, по глупому стечению неприятных для себя, насильственных обстоятельств, да разок щепотку чая на общей кухне без спроса взяла,
      - ибо - масштаб - грехов - соответствен - масштабу - личности ?
      ещё в ранней молодости, и всё на том...
      Однако этот повторяющийся время от времени крик старухи что-то неудобно менял всякий раз в пространстве - словно с трудом, со скрипом проворачивались в нём некие давно проржавевшие оси,
      - избыть - или - не - избыть - вот - значит - в - чём - вопрос - самим - избыть - или - свалить - избыванье - на - судьбы - детей - сбагрить - скинуть - на - последующие - свои - поколенья...
      А поглядим-ка для начала, что на нас сброшено! Мы ведь тоже не без наследия на свет появились...
      Ну-с, чем же, в таком разе, отяготил судьбу своих потомков отец его, Константин Константиныч Цахилганов, за бесконечно долгую свою службу - поздно, очень поздно ставший отцом, невысокий коренастый человек с блестящим, слегка облетевшим, лбом и тусклым победитовым взглядом?
      И - избывать - Андрею - Цахилганову - значит - что - приходится?
      А потом уж прикинем, много ли непотребного натворил в жизни он сам, душка Андрей Константиныч Цахилганов. Что натворил хорошего для себя, а значит - плохого для других.
      Избывать Степаниде -
      она - же - рождена - от - него - разумеется - от - него - хотя - Люба - тогда - уезжала - к - родителям - в - Тоцк - почти - на - целый - год - а - приехала - с - ребёнком - Цахилганов - не - видел - жену - с - большим - животом - вот - что...
      что???
      Да. Теперь он, хоть и с трудом, но припоминил многое - из того, что забыл. Будто слежавшаяся душевная пыль поднималась в нём. И неприятный ветер мёл и взвихривал воспоминанья всё стремительней.
      Но когда утихали вспышки на Солнце, былое оставляло его в покое.
      К концу дня ослабнет магнитная буря. По сообщеньям - ослабнет. Тогда видимая суть снова возобладает над невидимой,
       - и - Люба - конечно - окажется - вне - подозрений -
      как всегда.
      А пока... шумит в ушах воспоминанье о сухой, летучей пыли Карагана. О прошлой. О предстоящей. Скучно!
      Смертельно скучно она шумит в памяти.
      
      47.
      Сухая, летучая, чёрная пыль Карагана взлетала после нескольких дней весенней жары и носилась из края в край уже до самых осенних дождей.
      - ...Ободрана тысячелетняя пустынная степь, дикая степь, годная только для летних пастбищ, отсюда и пыльные бури, - забормотал Цахилганов Внешний, как бормочет усталый человек, впавший в глубокую дрёму. - Она ободрана десятками тысяч замученных крестьян, священников, учёных, проложивших здесь, в лютом безлюдье, под конвоем, железные дороги... вспахавших поля, вырывших каналы и шахты. Шахты, уходящие в чрево земли, в недра - недра...
      "Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих недр не отступи..."
      Большое хозяйство было у чекиста Константина Константиныча Цахилганова. Ответственное. Хлопотное. Но он с ним справлялся.
      - Я-то тут при чём? Ах, да: сын за отца ответчик... И так - до седьмого колена, из-бывать... - отвечал ему-себе Цахилганов сквозь полусон. - Скоро наступят тёплые дни...Двадцать седьмой год, тридцатый год, когда всё это начиналось - уже далеко. И сороковой. И пятьдесят третий... Далеко, далеко. А пыль, лагерная пыль, всё поднимается, всё носится в современности. И наводит морок на живущих. Она что же, будет подниматься с каждой весенней жарой, затмевая всё зелёное?
      - Да, да... - полу-услышал его Внешний. - ...Здесь прогорали в труде подневольные, загубленные судьбы, под надзором НКВД, - бормотал Внешний Цахилганов совсем сонно и уныло,
      - и - жилистый - трёхглазый - Патрикеич - старый - начальник - охраны - ждёт - доселе - продолженья - тех - работ - ждёт - со - дня - на - день ?
      как сомнамбула.
      - Скоро наступят тёплые дни, - не слушал, но слышал всё же себя Цахилганов, не поднимая век. - И довольно об узниках. Довольно о прахе. О летучем лагерном прахе. Скоро сквозь него опять прорастёт зелёная весна!
      - Их невольничьи судьбы дочерна сгорали здесь, внизу, под землёй - в шахтах, под тоскливо-просторной степью, во тьме, - не обращал на него вниманья и будто бредил Цахилганов Внешний, - Во тьме, на тысячеметровой глубине, продуваемой чёрными подземными сквозняками, студёными, сырыми, под чёрным и низким каменным небом. ...А наверх шёл чёрный уголь, добытый изгоями, лишёнными Солнца - помнишь, этот уголь, который они добывали, называли ещё Чёрным Солнцем... - словно начётчик, твердил и твердил своё Внешний.
      - Да. Это Солнце социализма... Оно, чёрное, грело так горячо... Что наши души, ещё в зелёной юности, замёрзли до смерти,
      - до бесчувствия, до беспамятства: мы стали мертвы для любви к Отчизне...
      Но Внешний не слышал Цахилганова:
      - Сюда, под землю, сбрасывали лучших. И во тьме догорали их жизни. Страна сгоняла и сгоняла их сюда. И сбрасывала с лица земли,
      - в - каменные - штреки - в - чёрные - сырые - колодца - Карагана - где - не - было - света -
       страна избавлялась от лучших - во имя Царства света для всего трудового народа,
      - народа - братоубийцы -
      а уголь, добытый узниками во тьме уголь, сиял потом, жарко сгорая в мартеновских печах, пылая в топках теплостанций и светя всей стране -
      светя худшим, предавшим своих же: где брат твой, Каин?Где брат твой?.. Ответишь ли ты - или сыну твоему, Каин, держать этот ответ?
      
      48.
      - Братоубийственное солнце грело... очень горячо, - слабо оборонялся Цахилганов, прикрывая глаза ладонью.
      - Сожжённые судьбы сияли на благо будущим поколеньям советских людей,
      выживших либо чудом, либо преступленьем, либо подлостью, и рамножившихся, и внедривших в потомков ген взаимопредательства навечно.
      -... Чёрное рукотворное Солнце грело так горячо... Что мы, будущие поколенья, замёрзли до смерти, - поёживался Цахилганов в полусне - полуяви, в полуяви - полусне. - Но если на мне Каинова печать, то что она такое? Что она такое?!.
      - Каинова печать - это когда ты убегаешь от содеянного твоим родом,
       но не можешь убежать никогда.
      - Отстань от меня! Исчезни! Я затыкаю уши...
      - Чёрное подземное Солнце, добытое невольниками, взамен живого выкатывалось на-гора из глубоких шахт Карагана, - не замолкал Внешний ни на мгновенье. - Жарко сгорая, оно пламенело ночами над стройками социализма... Социализм отапливался и освещался путём сжигания человеческих судеб. И потому это тепло не пошло впрок...
      У социалистического тепла выросла вдруг Рыжая демократическая хищная всепожирающая голова.
      - Мы, возросшие под чёрным Солнцем социализма, стали мертвы для любви к Отечеству. И мы исподволь готовили себя к жатве того, что сеяли другие... - кивал себе Внешнему Цахилганов. - Потому закономерно, что всем этим теплом владеет теперь Рыжая голова, огненная раскалённая тысячеваттная голова стоглавого Чудища - во зло и в отместку всем живущим...
      Но она уже стала мишенью некой чистой девочки с тугой хлёсткой косой, болтающейся будто казачья плётка!
      - Да, - бормотал Цахилганов, соглашаясь с собою. - У этого энергетического света-на-крови оказалась Рыжая голова американизированного Чудища... Степанида, девочка моя, я не пойму, как ты стреляешь? Эта непостижимая меткость - откуда она? Я никогда не видел такой меткости у мужчин...
      
      49.
      Очередная солнечная вспышка разомкнула пространство и время.
      Степанида расчёсывала перед зеркалом волосы, щурясь от небывалых световых бликов. Она стояла в них, бликах, будто в летней сияющей воде, и оттягивала расчёской наэлектризованные волосы цвета спелой пшеницы. Но они потрескивали, искрили и норовили раскинуться в широкую светлую паутину -
      полукругом, полунимбом.
      Будто преуспевшая ученица, Степанида объясняла Цахилганову из нестерпимо поблёскивающего света - да, будто ученица, быстро решающая задачи, не поддающиеся учителю.
       - Я видела, как стреляют мужчины, - серебряно говорила-пела она. - Всякий мужчина насильно втыкает пулю в цель. И пуля противится этому, потому идёт к цели своевольно и капризно... А женщины стреляют много лучше оттого, что втягивают цель в себя. Моя пуля - поэтому - совсем, совсем ручная. Моя пуля намагничена мной... Да, мишень сама льнёт к моей пуле - поскольку я втягиваю мишень в себя усилием воли. Теперь ты понимаешь что-нибудь?.. У меня, у женщины, обретается единство пули и мишени -
      союз - палача - и - жертвы - любовное - горячее - точное - соитье - смерти - с - жизнью - в котором - всегда - побеждает - смерть - победоносная - смерть - во - имя - продления - жизни -
       а у тебя, как у мужчины, происходит их взаимоотталкиванье, противоборство - жизни и смерти... Ну, что? Представил? Ах, ты ничего не понимаешь! У вас пуля и мишень сопротивляются друг другу, отсюда у мужчин помехи в стрельбе.
      Юная дочь жёстко щурилась, похожая, со вздыбленными волосами, то на радостное пшеничное Солнце - то на зловеще искрящуюся Медузу Горгону.
       - Тогда, тогда... - соображал в полусне Цахилганов. - Тогда ты должна слиться усилием воли со своей целью - с Рыжей головой. Ты - с Рыжей головой Чудища... Значит, женщина, втягивающая цель в себя, сливается с ней и поражает... жертву, и одновременно себя? Неизбежно - себя? Тоже?.. Поражает себя, как цель?
      Вот - оно - как - чтобы - поразить - цель - стреляющая - женщина - должна - стать - жертвой - своего - выстрела...
       Степанида озадаченно молчала где-то поблизости, в стеклянном, усилившемся до тонкого звона, блеске. И Цахилганов обрадовался тому, как дочь беззащитна. Да, обрадовался, почувствовав, как он...
      - чем - беззащитнее - женщина - тем - сильнее - мужчина -
      вдохновлён.
       - Вот почему нельзя давать женщинам в руки оружие! Стреляя в другого, они стреляют в себя!.. - с большим чувством предостерёг её Цахилганов. - Стрелять в живое для женщины самоубийственно. Я запрещаю тебе это! Стреляй, как и стреляла, по бездушным целям! Слышишь? А про остальное забудь.
       - Но Рыжая голова - бездушна. Совершенно бездушна, как совершенно бездушно всякое зло. Значит, это не живая цель. Если она несёт людям вымиранье... Для спасения миллионов обречённых, ни в чём не повинных, я должна...
       - Не втягивай в свою душу бездушие, Стеша!
       - Во имя жизни страны...
      
      50.
       Две бледненькие беспомощные Медузы Горгоны с расчёсками коротко глянули на Цахилганова: из домашнего зеркала - и из комнаты дочери.
      - Зачем тебе убивать себя выстрелом, направленным в зло? Ты же боишься греха, Степанида? Греха самоубийства? Так?
       - ...Так, - озадаченно размышляла Степанида, будто светлая тень света. - Но любой смертельный героизм - самоубийство. Идти на смерть за други своя - это самоубийство? Или героизм?
       - Героизм это исправление накопившегося негодяйства или разгильдяйства единым рывком, - словно наощупь, в потёмках, искал ответ Цахилганов, - Чем пышнее расцветает негодяйство, тем больше и больше обездоленных вокруг. Преизбыточность же негодяйства устраняется героизмом. Героизмом, ставшим неизбежностью... Ты так это понимаешь?
      Н-да. Похоже, лишь поколенье отборных подлецов способно породить племя великих героев.
      - Так! Так! - сияет пшеничное Солнце с расчёской, застрявшей в волосах. - Ведь нам уже ничего не остаётся, кроме героизма! Вы, отцы, не оставили нам другого выхода, кроме... самоубийственного. Всё остальное будет предательством по отношению к стране и народу.
      - Не думаешь ли ты, однако, что любишь страну и людей сильнее, чем любит Бог? - осторожно спросил он отсутствующую Степаниду.
       Степанида ответила не сразу.
       - А если я и есть орудие Его любви?
       - Орудие смерти, значит.
       - Смерти для себя. Я хочу радоваться тому, что умру для того, чтобы не умирали другие. Разве это плохо? Это плохо? Плохо?
       Цахилганов молчал, не зная ответа. Он хотел бы сейчас долго и горячо молиться о том, чтобы мужчинам было даровано мужество, а женщинам любовь, а не схватка с нечистью. Но не смел. Потому что понимал: там, где теряется мужество, не живёт любовь, умирает любовь -
      она умирает. Но не надо, не надо об этом...
       Степанида спрашивала беспокойно кого-то - и всё не могла выбраться из взаимоперетекания чёрно-белых смысловых потоков,
      - жизни - в - смерть - смерти - в - жизнь -
      и Цахилганов понимал: спрашивала не его, потому что два пшеничных Солнца с расчёсками отвернулись одновременно. И зеркало померкло, затем почернело, а электрический треск прекратился.
      И только какой-то пономарь - или кто он? - уныло читал церковный псалом, читал неведомо где, далеко-далеко, в спресованном окаменевшем времени, и выговаривал глухо, словно из глубочайшего шахтного подземелья:
      ...земля убоялась и утихла, когда восстал Бог на суд, чтобы спасти всех угнетённых земли. И гнев человеческий обратится во славу Тебе: остаток гнева Ты укротишь...
      
      51.
       Затем наступило молчанье, образуя собою некую осязаемую сферу, - пустую, будто полое, ещё не осевшее, пространство выработанных шахт. Лишь поскрипывало время, как поскрипывает над головою едва слышно километровый земельный пласт, роняющий иногда с тихим шелестом незначительную угольную осыпь. Цахилганов открыл глаза.
       Однако в палате тут же почувствовалось раздражённое присутствие Дулы Патрикеича.
      - Нашлась защитница! Тоже мне, боец. Мы как-нибудь без сопливых обойдёмся, - совсем взъерепенился старик. - Ещё как обойдёмся, калёно железо,
      ууууу: придёт час.
      Цахилганов заметно оживился. Он сбросил байковый халат, будто для ближнего боя.
      - Патрикеич! А ну-ка отрапортуй. Готов ли ты для расправы с нами, с усиливающимися хозяевами слабеющей жизни? И в первую очередь - с Рыжей головой,
      пытающейся заменить людям Солнце,
      а? С Рыжей головой, являющей собою анти-Солнце? - весело спрашивал он старика, подразнивая. - На Степанидкиной ты стороне? Или же, напротив: начнёшь работать на нас, новых хозяев старой жизни? Может, построим ещё с тобою, старичок, лагерный капитализм? Мировой лагерный крепкий,
      самый доходный, самый совершенный то есть,
      капитализм? А то уж больно сопротивление детей в стране разрастается. И как от них, детей, нам, деловарам, обороняться, скажи?.. Загоним остатки святой Руси в шахты - вместе с ними, юными неслухами, вообразившими себя героями? А?.. Ну? Ты лично как настроен, Дула Патрикеич,
      - Степаниду - взять - под - надзор - или - меня -
      решай же в конце-концов!
      И тут Патрикеич завздыхал.
      - А нам без разницы, - уклончиво проворчал он, не одобряя цахилгановского ёрничества. - Смотря какой приказ поступит. Наша работа простая - рабов Божиих пасти жезлом железным...Специальность у нас такая. Она точного выполнения приказа требует, калёно железо, и ничего - кроме.
      Однако что-то ещё, невысказанное, заветное, томило Патрикеича, о чём он слишком давно знал, но предпочитал помалкивать до поры, не доверяясь пока Цахилганову, нет...
      - А чего здесь эти - "геодезисты" искали? Они же эфэсбэшники. А? Старичище? - спросил его Цахилганов, стремясь поточнее угадать причину его уклончивости.
      Дула Патрикеич надсадно крякнул, не успев вовремя убрать своё присутствие из палаты.
      - Ну?! - жёстко прикрикнул Цахилганов, преодолевая молчанье старика. - Не юли, старый.
      - Ууууу! - жалобно завыл тот. - Как Иосиф Виссарионович преставился, так всё и ищут. "Геодезисты"! По всем лагерям бывшим.
      - Что - ищут?
      
      52.
      Старик упрямо сопел где-то поблизости - и только.
      - Ну, приблизительно - что? - хитрил Цахилганов. - Без подробностей. В общих чертах.
      - Откуда я знаю?!. - возмутился Дула Патрикеич. - Всё про какую-то особо секретную лабораторию расспрашивают, нечаянно будто бы уцелевшую: след её, видишь ли, они потеряли, потому как по документам она нигде и никогда не проходила. Не проходила, да... А, вроде, должна где-то быть! Уж так при Берии искали - страх! Страх! Сразу после смерти товарища Сталина, весной... Чуть не все лагеря наши тогда перевернули. Ну, к лету всё стихло, правда. Перед Пленумом. А там ещё и в Германии заваруха поднялась, не до этого стало.
      Старик скромно пошмыгал носом.
      - А с Андропова опять всё сызнова началось. Нас который десяток лет трясут, - пожаловался он. - Старых врачей из Карагана тоже дёргали... Так тех-то докторов, которых с завязанными глазами туда с воли привозили, для проверки открытий всяческих подземных, сразу потом убирали! Да-а-а. Не осталось их на свете... А лаборатории подземные,
      - где - учёные - открывали - управление - ядами - невидимыми - неуловимыми - летучими - и - всякими - там - против - агрессоров - природными - катаклизмами - да -
      все лаборатории эти, значит, должны были на воздух взлететь, в тот самый миг, когда Вождя не станет. Такой код был установлен Лаврентий Павлычем: чтоб, значит, след открытий этих не обнаружился. Я что думаю? Яды-то неуловимые ему, может, только для ликвидации товарища Сталина, и требовались... А все открытия уничтожить надобно было после этого, чтобы этими ядами самого Лаврентия Павловича нельзя было убить! Уж очень коварные яды изобретались... Я вот у заключённого Чижевского, к примеру, спрашивал, и он мне подробно толковал что-то такое, не помню,
      летучее безобидное вещество они брали, и глядели, при воздействии каких природных и иных условий меняется у него временно строение ядра - так, что становится это вещество ужасным ядом, а переменились условия, опять оно вещество как вещество, а какое вещество -
      вобщем, в точности не скажу.
      - Ну, ну. Так ты и до аэроионов дойдёшь, - снисходительно заметил Цахилганов. - Расскажешь мне про гибельные - положительные, и про оживляющие - отрицательные. Про рукотворные "долины смерти" сообщишь, того гляди!
      - Чего ты языком теперь молотишь, умник? - возмутился старик. - И зачем? Ты слушай больше! Пока я живой... Только ядами-то один всего отдел занимался там, под землёй. А остальные отделы этой системы - они ведь такие разработки вели, чтобы приводить в движенье целые материки! А в основе всего - ядро!.. Такое у них, у наших - караганских, направленье общее было.
      - Яд. А рядом - Яд-ро, оно же - недро, - в задумчивости будто считывал Цахилганов заново что-то забытое, старое, древнее - ах, да,
      "Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих ядр не отступи - отческих недр не отступи..."
      молитва. Опять она. Старинная, потерявшаяся в прошлых веках, забытая, утерянная почти всеми молитва, которую бездомный литератор в Москве так и не дописал до конца. Откуда же они, древние про ядра-то могли знать? Стоп. Слово-то - многозначно...
      
      53.
      Вспоротые, выпотрошенные недра Карагана, согревавшие царство безбожников чёрным Солнцем. Ядерные тайны. Лагерные да шахтёрские расхожие суеверия. Караган, Караган... И охота же Цахилганову перекатывать всё это в своей памяти так и сяк. Живучи они, как сорный караганник, растущий на отработанных отвалах шахт,
      - кустарник - сок - которого - чёрен -
      "кара-кан" - "чёрная кровь"...
      - Ну-ну. Складно врёшь, Дула Патрикеич, - рассматривал умственную свою конструкцию Цахилганов и щурился: занятно получалось. - И кто же код этот сбил? Код самоликвидации лаборатории, занимавшейся программами вселенского научного масштаба? Да ещё - в структуре госбезопасности СССР?
      - А ты думаешь, за Лаврентий Павлычем слежки не было? - надменно заметил старик. - Я не знаю, конечно, но думаю: Иосиф Виссарионыч и... сбил..
      - Да как же он мог - после смерти своей - сбить?
      - А может, его человек верный - код этот сбил, потом? И, может, даже знал ты, сынок, этого человека?... Хотя - нет: до сих пор ты его не знаешь и знать не можешь. Где тебе.
      Цахилганов напряг память - и утонул в ней, будто в ночной воде. В которой не видно ни зги.
      - Вот, ищут до сих пор: где приказ по автоматической ликвидации нарушен был, - продолжал Патрикеич неохотно. - На центральном пункте одна-то лампочка в Москве - не мигнула, вроде. При самоликвидации системы...
      - Какой такой системы?
      Старик вопроса будто не услышал, а продолжал уводить Цахилганова от прямого ответа куда-то в сторону, старый лис:
      - ...Только не обнаружится она, лаборатория эта невзорванная с секретными-то открытиями, до нужного часа! Если и уцелела такая. Обнаружилась бы если - тогда и стрелять бы в них, в нынешних-то врагов родного народа и страны, не понадобилось! Бесшумная чистка - она ведь быстро бы прошла. Незаметно. Такая чистка чистая по всей земле, что - ууууу!.. Смотря, конечно, в какие руки попадёт, лаборатория. А, может, и ни в чьи она не попадёт! Там видно будет.
      - Так, система-то как называлась? Ты знал? Или нет? Что ты тянешь? Ну, понагнал туману...
      Старик снова затомился.
      - Система? - вдруг встрепенулся он. - Это которая? А, ну да,
      по разработке неуловимых способов и средств против врагов страны, по научному использованию природных явлений в целях государственной безопасности, на молекулярном уровне - и на уровне геокосмическом,
      была тогда вроде... система одна, которая в устном только обиходе и обозначалась. Та ли, не та ли? Кто ж её знает... Забыл, калёно железо! Начисто забыл. Я - кто? Страж, да и всё!
      Вечный страж я, недрёманное око. Так ведь ты меня обзывал, так?..
      И тут присутствие старика в палате стало ослабевать, истаивать, пропадать. Зато шумы иных миров возникли и усилились непомерно. Они, похожие на радиопомехи, заполнили треском всё пространство.
      
      54.
      Однако вскоре сквозь них начал пробиваться удалённый, тусклый голос Патрикеича.
      - ..."Ослябя", что ли? Так, вроде, систему сам товарищ Сталин назвал, ещё при проектировании. А вообще-то - не помню я... "Особо Секретные Лаборатории Ядер и Биогеокосмических Явлений" ... Слыхал ты словцо такое от главного начальника моего - от батюшки-то? От Константин Константиныча Цахилганова? "Ослябя"?.. То-то, что нет... Эх, вы - "Чижевский! Чижевский!". А что, разве он один у нас, такой-то, сидел? А по всем-то лагерям сколько их находилось? И Чижевских, и Войно-Ясенецких всяких, и других, своих имён не оставивших? Нас-то и уничтожают нынче под гребёнку, потому что умов наших боятся. А мы их собирали в кучку, мыслителей. Их дело было - работать, а наше...
      - Железным жезлом их пасти,
      - от - греха - учёной - гордыни - избавляя - всегда-то - препятствующей - в - продвижении - человека - к истине -
      слыхали мы про ваши благодеянья. Как же-с, понимаем, не прид-урки!
      - Урки - не урки, а лагерная пыль - она много толкового придумала, перед тем, как развеяться на караганских-то наших ветрах....
      - Да, скоро опять пойдут они гулять над степью чёрные, неспокойные смерчи. А вот белые световые столбы мученичества, восходящие, будто бы, к небу - эти не видны ни мне, ни тебе... Отчего это здесь, Патрикеич, пространство так аукается с душой, а душа - с пространством, будто
      - в - самом - ценре - Евразии - где - умирает - Любовь -
      попадаешь в сильнейшие вибрации вселенной? А? Магнитные вихри информации разгулялись отчего-то... Ох, особое место - Караган! М-да, а глаза-то у меня, и в самом деле, нехороши. Режет что-то глаза.
      У сына полковника Цахилганова.
      Словно от невидимой пыли.
      
      55.
      Старик, кажется, заплакал где-то вдалеке от сложного своего и великого чувства, потому что долгое время ничего, кроме слабых всхлипов, не слышалось в палате.
      - ...Нет, не понять никому, через что мы с ним, с товарищем полковником Цахилгановым, прошли! - решительно выдохнул Дула Патрикеич. - Ты думаешь, почему ему генерала не присвоили, Константин Константинычу? Может, по причине высшей государственной верности - в звании твоему отцу отказали!.. А это, сынок, заслужить надо, такой отказ. Он выше любого ордена - отказ-то такой...
      - Бред! Бред... Всё - бред! - решительно замотал головой Цахилганов. - Солнце безумствует, Солнце безумствует. Да: не искусственное - живое Солнце. Настоящее. Оно... бунтует.
      - Только то, что слыхал ты, забыл ты уже! - спохватившись, трусливо принялся внушать Цахилганову Патрикеич откуда-то издали. - Забыл! Не знаешь ты ничего.
      - Ещё такого знания мне не хватало! Бредового, странного, непрочного и... прочего...
      Прочь его... Прочь его...
      - Вот и правильно. И ладно... Да, большая работа впереди предполагается, калёно железо, - забормотал Дула Патрикеич, уже находясь в своём глубоком, будто колодец, стариковском предчувствии. - Ууууу, прополка пойдёт... Бурьяну-то сколько наросло. Всё живое бурьян забил. Напрочь. Так, что и здоровый побег иной испаскудится, искривится, как последняя сволочь, чтобы прорасти сквозь это непотребство. Возможности никакой нету ему, считай - расти...
      
      56.
      Теперь они мирно помолчали вдвоём.
      - Патрикеич? Лет-то тебе сколько?
      - А что такое? - обиделся старик. - Сколько лет есть, все мои... Раньше время в могилку никто не спрыгнет. Хочешь - не хочешь, а - живи! Если надо это зачем-то. А что такое?!.
      Впрочем, задиристый тон Патрикеича тут же сменился на самый унылый.
      - Приказа мне такого - помереть - Константин Константиныч Цахилганов не оставил, - расслабленно пожаловался вдруг старик и всхлипнул. - Сам на тот свет ушёл, калёно железо, а меня без приказа, одного, на свете оставил: справляйся, как знаешь... Вот я и живу. Потому как кругом шешнадцать - не бывает... И ты - живи! Разбирайся. А то давно устал я. В одиночку-то кумекать. А сказать кому ни на то - не могу: права такого не имею... Устал я знанье это терпеть, без всякого нужного примененья. Скорей разбирайся: время-то уж пришло. Торопись ты, пока я... Я ведь тоже - не железный! Устал...
      Побуждает - Цахилганова - старик - к - чему-то - побуждает - а - к - какому - действию - непонятно.
      Дула Патрикеич бормотал ещё что-то, временами - несуразное:
      - ...А я, старый пень, всё не понимал, отчего сынок-то у Константин Константиныча так поздно народился? А оно - вон для чего... Только тяжко мне это знанье на себе в особо секретном режиме по жизни волочь,
      пока сынок его беспутный умом доспеет,
      тяжко - одному. А переложить пока что не на кого... Пока знанье это в надёжные руки не передам, нельзя мне помереть, сынок. Только рук надёжных всё нет и нет... А самая важная работа моя, она у меня вся впереди! Хочешь - верь, хочешь - не верь, только без помощника, без электронщика, значит, мне туда идти невозможно. Вот!
      - Зарапортовался ты, Патрикеич. Ахинею понёс... А откуда ты со мной говоришь? Из Раздолинки своей, что ли?
      - А то! - гордо ответствовал старик. - Мне с рабочего места без дела двигаться нельзя. Мой пост - он тут. Пожизненный, калёно железо.
      
      57.
      Что ж, всегда было много работы у служаки Патрикеича - ууууу, много. Даже у Патрикеича, оказавшегося на пенсии. На временной пенсии. Ибо Дула Патрикеич - вечен. Потому как не имеет он права - покинуть землю без приказа начальства. Умершего начальства... Забывшего обозначить предел земной его жизни.
      Он только устаёт иногда и старится порой ненадолго. И бормочет тогда непонятное.
      Но Дула Патрикеич уже готов помолодеть - он чует, как прибывают в нём репрессивные силы. Уж больно много врагов родного народа накопилось.
      Давно преизбыточна их масса на душу населения, вот что!..
      Репрессивные силы томят вечного старика ночами и заставляют часто включать свет, и поглядывать на часы, и откидывать сатиновую шторку с окна, и изучать беспокойным взором пришедшие в негодность участки степных зон, дремлющих под полной тревожной луной.
      - Разбирайся скорей, сынок! Куда уж дальше-то тянуть? Сколько мне маяться без всякого толка?
      И правда, сколько же можно маяться старику в замершей на полвека, простаивающей, опустошённой Раздолинке?
      Много работы накопилось в полуразрушенных зонах Карагана - в зонах, тоскующих по самым жирным в истории России, по самым холёным и бесстыжим заключённым. Ууууу - много!
      - Что, Патрикеич? Непростительно долго простаивает столица Карлага?
      Но - именно - здесь - в - Карагане - жила - Любовь - и - теперь - она - умирала - здесь.
      - Люба. Почему ты уходишь?...
      К чему бы это, а?
      К какой такой беде? Люба?
      Жена молчала в своём надземном существованьи. Молчал пономарь в глубинных земных пустотах. И лишь долдонил, долдонил наземный служака Патрикеич:
      - Разбирайся, калёно железо.
      
      58.
      - Легко сказать - разбирайся, - приуныл Цахилганов после исчезновенья Патрикеича, в опустевшей тишине. - На сколько именно частей? Уж не на шестнадцать ли?
      И понял окончательно: дабы правильно собрать себя воедино, надо прежде всего внимательнейшим образом себя же всего разобрать.
      Не препятствовать дроблению, нет, но ускорить его.
      Не тем ли самым занимается нынче стремительно дробящийся мир,
      стремящийся к самопознанью - и цельности?
       - ...Птица, - проговорила Любовь, и дыханье её сбилось.
      Цахилганов насторожился.
       - ...Отгони, - слабо просила жена. - Ты же видишь, как она налетает. Отгони...
      - Какая хоть она, эта птица, Люба? - спросил он, покорно вздыхая, и подошёл к высокой её кровати.
      - Зачем? - проговорила Любовь едва слышно.- Зачем ты впустил её в наш дом? Она налетает всё время. Она измучила меня! Отгони, умоляю.
      Цахилганов тронул её лоб, который был холоден и влажен.
      - Всё, всё, Люба. Я её прогнал. Кыш!.. Тебе не больно?
      Но взгляд Цахилганова остановился по ту сторону кровати. Там стояло кожаное низкое кресло, раскоряченное и продавленное до безобразия, в которое он никогда не садился,
      - оно - было - креслом - Барыбина - только - Барыбина - преданным - креслом - Барыбина - упорно - хранящим - сердобольное - тепло - нижней - части - реаниматора -
      и в этом кресле лежала какая-то недочитанная, раскрытая книжица. Ещё позавчера этой книжицы здесь не было, а сегодня... Ну-ка, ну-ка...
      "Оставаясь на почве точных фактов, - с пристрастным вниманием читал Цахилганов отчёркнутое карандашом, перегнувшись над Любой, - мы можем сказать, что большие полушария есть совокупность анализаторов, которые разлагают сложность внешнего и внутреннего мира на отдельные элементы и моменты и затем связывают таким образом анализированные явления с той или иной деятельностью организма..."
      
      59.
      Потом Цахилганов ощупывал свою голову и соображал:
      - Полушария. Разлагают... Дробят... Сложность внешнего - и внутреннего мира! Слышишь ты, Внешний я?.. Дабы свести всё в единое, чёткое, необходимое действие организма...
       Почему же они раньше этого не делали? Простаивали, что ли?
      - Ну вот, - тут же откликнулся Цахилганов Внешний. - А ты боялся, что не разберёшься. Вот и подсказка тебе подброшена - неким святителем из заключённых. Теперь - вперёд. Напрягай их, большие полушария!..
       Или при целенаправленном зарабатывании денег и при удовольствиях всяческих они своей основной функции не выполняют вовсе?!.
      - Выходит, деятельность неких дремлющих способностей человека запускается с помощью несчастий... Весёлое дело! А может, я не хочу - такого запуска?
      Внешний, видно, растерялся.
      - Запуска такой ценой - не же-ла-ю!!! - прикрикнул на себя, того, Цахилганов. - Несчастья пусть остаются несчастьями, а я буду - сам по себе. Барыбин, небось, нарочно подсунул мне книжицу и подчеркнул тут, а я буду, как дурак, ломать голову ещё и над деятельностью головы.
      - Ну, если уж ты начал рассыпаться, то и собраться в неком неведомом действии предстоит тебе же. Рано или поздно состоится он -
      переход - количественных - изменений - в качественное - посредством...
      - Мне без скачков как-то спокойней! - перебил Цахилганов, отгоняя себя Внешнего взмахом руки. - А если будешь напирать, если будешь тут нагнетать немецкую классическую философию, то я в знак протеста отправлюсь домой. Пить хорошее вино и слушать оперу,
      - про - Горюнову - он - благоразумно - умолчал ?
      причём, заметь, вовсе не "...супер-стар". Я что, потерял право на удовольствия? Шум лагерной пыли, распады, видения человеческих жертв прошлого, боязнь жертв будущего - всё по боку! Я нырну с головой в Вечнозелёную оперу, только меня и видали.
      - Предельный объём удовольствий, вообще-то, давно исчерпан. Тобою - и миром.
      - А мне плевать... К счастью, есть на свете Вечнозелёная! - сказал Цахилганов, потягиваясь. - И она - бессмертна! И я не виноват, что мне в ней - хорошо! А вот в душевном эксгибиционизме, который навязывается мне...
      - именно - в - этой - точке - земного - шара - и - именно - под - этими - солнечными - выбросами - именно - такой - интенсивности - а - не - иной ?
      мне не очень-то уютно. Я выхожу из игры. С меня довольно. Всё, что сложно, того не существует!.. Да, я делаю попятный шаг - я удаляюсь в привычные, проверенные удовольствия.
      
      60.
      Как вдруг Цахилганов подумал, что Вечнозелёная опера обманула их - всех. Их всех, прельщённых ею в своё время.
      Она предательски покидала изношенные поспешно души, оставаясь сама - молодою, уже - без них.
      Она испарялась из жизни околдованных ею, как обыкновенный веселящий газ...
      И весеннее поле жизни, на котором они, не похожие на прочих смертных, плясали свой безумный, развинченный молодой рок-н-ролл, обнажилось вдруг.
      И оказалось, что это только поле вечного и неотвратимого инобытия - поле неизбывного унынья, поросшее мелкими дикими призрачными тюльпанами, бледными как тени ?
      над - ними - самыми - бледными - из - цветов - не - было - неба - как - не - бывает - его - над - адом ...
      - Птица, - сказала Любовь быстро и тревожно. - Скорее! Ты всё ещё её не отгонал.
      - Что ты, Люба? Здесь нет ...ничего такого, - для верности он посмотрел на плафон под потолком.
      Любовь вздохнула, чтобы сказать ещё что-то, но стихла, ослабев от слов. И тень слабого ужаса погасла на её лице.
      - ...А ты так и не сказала мне, почему ты не лечилась. Ты давно знала о своей болезни - и молчала. Почему?
      Цахилганов грустно осмотрел иглы, торчащие в её венах по-прежнему.
      Любовь не может повернуться из-за этих игл. Любовь лежит, будто распятая. Любовь не поднимает век. И он давно не видел её живого, прежнего, взгляда.
      
      61.
      Он перестал видеть её взгляд давно, когда она была ещё совсем здоровой. Можно ли виноватому видеть всё время взгляд правого -
      и - не - возненавидеть - правого - за - его - правоту -
      нет, конечно.
      Цахилганов - не смотрел.
      Цахилганов, подчинивший свою жизнь мелким и крупным земным страстям, не возненавидел.
      Но чему их было ещё подчинять тогда - эти самые собственные пресловутые жизни?! - вздыхал и не понимал Цахилганов, возвращаясь к себе самому. - Не посвящать же их было целиком неумному труду, становясь винтиком, буравчиком, шурупчиком, а, если уж очень повезёт, то, пожалуй, и коленвалом всеобщего производственного процесса!
      Держи, страна Советов, карман шире!
      ...Разве что можно было бы стравить собственную судьбу хитрому расчётливо-лживому комсомолу? Партийной, затем, вдохновенной трибунной работе, ведущей за собою на ошейнике трудовые массы в светлое будущее?
      ...Но это тоже - земные страсти, только заключённые в клетки. В клетки правил. И участь поддавшихся этим страстям была так же давно всем известна, и уж потому - невероятно скучна!..
      И над этой участью - тоже - не было неба! Над нею маячила только пятиконечная звезда из жести, скрипящая на ветру.
      О, жизнь оказывалась клетчатой в любом раскладе, как пиджаки стиляг, и даже заканчивалась неизбежно - клеткой могильной ямы,
      - в - которую - вставляли - заколоченную - клетку - продолговатого - деревянного - ящика - с - красивой - бахромой -
       после того, как опустела грудная клетка, откуда вылетела душа человека - куда-то: фью...
      
      62.
      М-да, привычные страсти надоедают людям, как старая одежда.
      Модельерам страстей, там, в преисподней, приходится менять их довольно часто, а потом запускать хорошо забытые - по новому кругу.
      И Вечнозелёная уже принадлежала юным.
      И джазовая маньячка, легконогая Горюнова, с голосом спелым и шершавым, как арбузная сахаристая мякоть, эта самая молодая Горюнова три дня назад пила много вина в их с Любовью квартире. Пила очень много, и как только в неё влезало,
       - и - бесконечно - удивляла - его - эта - способность - узких - женщин - столько - всего - поглощать - с - их - талиями - гладкими - изящными - лилейными - которые - ничуть - не - шире - жерла - унитаза -
      и наглела на новый уже манер, в своём тесном белом платьице, едва прикрывающем сокровенное женское место:
      - Слышь, дядька? Нет, ну должен ведь у тебя быть где-то пафосный пиджачишко с такими огромными ватными крыльями, если ты собрал этот классный старый рок, где они, твои ватные крылья, на которых ты весь парил, парил, летал над партийными лохами, где он, где? - заваливаясь на бок, она изображала, будто ищет ватные тяжёлые крылья под столом, под стульями и даже ловит их под диваном, - Почему я их не вижу? - шарила она руками в воздухе, словно слепая, над столом. - Ну, стряхни с него нафталин, оденься как тогда, подними воротник, начнём танцевать под Армстронга, или под это - дуба-дуба-дуба-дуба - дуба, давай ты опять будешь тащиться в своём ретро, ну, не прикидывайся таким уж преждевременно глухим, дядька, у тебя же ещё вполне товарный вид!
      - Ты меня с кем-то путаешь! Я не носил таких дурацких пиджаков, которые ты обозначила. Разве что - слегка подобные... Любитель старого - именно старого! - джаза, не так уж я и стар.
      
      63.
      Горюнова, старшая преподавательница института, тормошила его розовыми руками - три дня назад.
      Похоже - сейчас - малообеспеченные - женщины - стали - намазывать - дешёвым - тональным - кремом - не - только - хорошенькие - свои - рожицы - но - и - руки - а - ноги - неужто - тоже - хм - и - до - каких - же - высот?
       В который раз она вставала, тщетно тянула тяжёлого Цахилганова за собой, и отплясывала одна - ах, как отплясывала! - рок-н-ролл перед ним, унылым и пожилым.
      Рок-н-ролл опасен для барышень, Горюнова! Для барышень, подкидываемых в воздух и отталкиваемых небрежно, он очень быстро становится роком!..
      А она зазывно вертела бесстыжими до желтизны козьими молодыми глазами, сильно и свободно дышала, вдохновенно махала ступнями перед его лицом - такими шёлковыми ступнями с тонким тёмно-розовым швом от большого пальца к пятке.
      - Господинчик! Не угостите ли стаканчиком оранжада?.. - весело махала ступнями Горюнова - и кричала своим хрипло спелым, красным, липким голосом: - А, господинчик? Ваша мадамка устала сегодня читать лекции. И вообще, студенты её портят... Они все такие развязные! Жуть во мраке! Их сленг ужасен... Ваша мадамка нахватывается там разных вульгарных словечек. Не угостите ли вашу весёлую, хорошенькую мадамку,
      - припёршуюся - из - современности - из - чужой - уже - ему - современности - прямо - из - объятий - очкастого - мужа - метеоролога - который - со - временем - того - и - гляди - непременно - ох - посшибает - своими - рогами - все - телеграфные - провода - в - Карагане - а - также - в - его - окрестностях - и - связь - географического - центра - Евразии - с внешним - миром - прервётся - потому - что - эта - всеобщая - связь - окажется - вытесненной - из - жизни - горожан - многочисленными - бурными - связями - молодой - или - моложавой - преподавательницы - Горюновой - однажды -
       на ночь глядя?
      А туфли её стояли рядом -
      чёрные туфли на толстой платформе, похожие на копыта!!!
      Стояли три дня тому назад...
      
      64.
       Но три дня назад Цахилганов скучно пил красное вино из литровой замысловатой, впрочем - беспородной, бутыли, прихваченной в магазине походя за горло, пил уже только сам, и тосковал всё больше, и не желал впускать Горюнову в своё прошлое, как она туда не ломилась и как она ни старалась выдать себя за совсем, совсем свою - в доску, дабы туда, в его прошлое, прошмыгнуть - и припасть к его жизни, будто розовая нежная пиявочка, и уже не отлепляться никогда.
      Для женщин мало владеть настоящим. Владеть настоящим - для них - ничто.Они покушаются непременно - на будущее,
      - а - путь - в - будущее - мужчины - лежит - через - его - прошлое...
      И вот она весь вечер искажает его прошлое своими представленьями о его прошлом - недозрелыми, вульгарно-развязными представленьями, нарочно грубо и сильно теребящими его нервы.
      Её же настоящее казалось ему не настоящим, а фальшивым
      - и - зачем - только - он - позвал - к - себе - на - лестничной - площадке - эту - намазанную - халду - нежно - ущипнув - её - на - ходу - за - задницу -
       три дня назад.
      
      65.
      Ох-хо-хо! Будто хорошо темперированный рояль, Цахилганов намеревался на досуге, всю жизнь, вести изысканные, замысловатые, шаловливые, лёгкие диалоги - с трубой, и с арфой, и с виолончелью. Да, обязательно ещё и с виолончелью! Но ведь не с магазинной же сигнализацией? Правильно?
      Для того, чтобы подыгрывать магазинной сигнализации, нужно было становиться поочерёдно автомобильным клаксоном, ухающим, шуршащим, зевающим мусоропроводом, скрипящей, грязной тележкой пьяного грузчика - вот как можно было играть с Горюновой напару
      - в - четыре - руки - и - в - четыре - ноги.
      Бедная, глупая, оголтелая, безликая Горюнова!
      Это - пора её личной женской свободы в свободной, но уже безликой стране,
      - в - стране - обезличенной - свободой -
      и желать теперь женщине здесь свободы так же нелепо, как плавать и плавать в дождь, не прекращающийся ни на минуту и давно превративший всё вокруг в один общий грязный, мутный потоп без конца и края,
       - в котором - не - уцелеть - не - спастись - из - которого - не - выплыть - ни - в - каком - ковчеге - потому - что - ковчега - на - этот - раз - кажется - не - припасено.
      Он вспомнил некстати об омертвевших своих клетках - да, о дохлых своих гаметах, вырабатываемых организмом, но не способных к оплодотворенью Горюновой и прочих -
       что никак не сказывалось, не сказывалось, не сказывалось на его отношениях с женщинами -
      и вдруг, впервые в жизни, почувствовал резкое желанье избавиться от женщины немедленно.
      - Тебе пора домой. Твоя свекровь угорела там сидеть с твоими двумя сопливыми детьми, - нарочно зевнув, напомнил он ей вдруг. - С твоими несчастными двойняшками, пока ты развлекаешься. Ты же сама говорила, что у них оэрзэ... Да и муж твой, метеоролог, уже целых четыре часа не предсказывал тебе погоду. Может, спустишься всё же на первый этаж, в свою супружескую двухкомнатную квартирку?.. Танцуешь тут без толку, как заводная кукла. Я бы очень советовал тебе уйти сейчас же.
      - Отчего это?!
      - Да оттого.
      - Как?! А зачем же я тогда приходила? - запротестовала она, деловито поправляя в одежде нечто синтетическо-кружевное, сползшее с ключицы, - Тебе что - совсем не в кайф, что ли, дядька?.. А почему ты не побреешь бороду под щетину? Под трёхдневную щетину? Слушай! Тебе пафосно будет... Ага! Ты скрываешь под густой бородой раздвоенный подбородок! - теребила она его. - Зачем ты скрываешь свой раздвоенный подбородок? От кого? Зачем? Раздвоенный - зачем?..
      
      66.
      Снова замахав ногами в розовых чулках, она, танцуя, сбила с низкого стола пустую коньячную бутылку - и та прокатилась по полу, громыхая стеклянно всё тише, тише, тише.
      - Ну, зачем ты его скрываешь? Раздвоенный?
      Он пожал плечами, ленясь отвечать.
      - Закомплексованый ты, что ли? Ффу!...Сын энкавэдэшника! - разоблачительно ткнув в него лакированным розовым ноготком, обозлилась она тогда. - Фу! Фу! Фу!
      И села, собравшись, кажется, ещё здесь, у него на коленях, и порыдать нетрезво, выжидая, когда он начнёт её утешать -
      и - вот - тогда-то - произойдёт - то - за - чем - она - сюда - собственно - по - первому - зову - и - недопудрив - розового - широкого - свежего - носа - примчалась - вверх - по - ступеням -
       великодушно.
      Цахилганов потянулся до неприличия откровенно. И Горюнова в миг поняла, что сцены утешения не будет.
       - ...Это у вас наследственное, - сухо заметила она, резиново напрягаясь. - У детей кагэбэшников.
      Цахилганов смолчал.
      - Я тебе как психолог говорю, и как социолог, - не унялась она и презрительно сощурилась. - У меня, между прочим, готова кандидатская по элите советского периода... Я бы ещё в прошлом году защитилась. Если бы не дети.
      
      67.
      - ...Ну и что же такое, наследственное, у нас - детей? - обернулся он всё же к Горюновой.
      - Ну-у - психологический банальный приёмчик такой: сначала - расположить к себе. А потом - резко - по морде! - раздосадованная и оттого совсем уже некрасивая, она гневно дышала ему в глаза. - Это у вас - наследственно-про-фесси-ональное!
      - Как-как? Професси..? - удивился он с непосредственностью дебила.
      - ...ональное! - подсказала она по-учительски прилежно.
      - У нас?! Ты что-то путаешь, крошка. Хотя, был среди нас когда-то один... Да, Митька Рудый...
      Мусоропровод всё же отозвался в нём и подыграл магазинной сигнализации самую малость.
      Горюнова моргала и в толк не могла взять, о чём это говорит Цахилганов.
      - ...Расположить - а потом ударить! - повторила она на всякий случай: для ясности.
      - Если мой отец энекавэдэшник кого и хлестал, то - меня. В частности, за пьянки, - холодно заметил он, отстраняясь: от близкого её дыханья пересыхали глаза. - А ещё - за патлы, чтоб ты знала.
      И - за - то - что - в восьмом - классе - юный - Цахилганов - обкурился - анашой.
      Он согнал нарядную, но надувшуюся Горюнову с колен
      - и ему стало спокойней.
      Он хотел быть в своём прошлом
      - без неё.
      Цахилганов сменил запись
      - включил снова Вечнозелёную.
      Откинувшись к спинке кресла, он опустил веки, чтобы не видеть её нахальной молодости и глупого животного временного здоровья,
      принимаемого ею, должно быть, за вечное.
      - ...Мой отец, энкавэдэшник, как ты изволила выразиться, хлестал меня офицерским ремнём! - с удовольствием припомнил Цахилганов только для самого себя.
      И усмехнулся, забавляясь:
      - А это было не так уж и больно! Хотя все думали, что страшнее и наказанья для меня, долбодуя, нет на свете...
      Зато когда слабенькая, сердобольная бабулька хлестала его, походя, в сердцах, резиновой своей авоськой - м!м!м!!! - вот что как раз и было больней всего на свете,
      - но - об - этом - в - доме - так - никто - и - не - догадался...
      Да. Его очкастая дальнозоркая бабуля в кривых нитяных чулках добросовестно исполосовала, исхлестала вкривь и вкось, доблестно излупила своими резиновыми сетчатыми авоськами - красными, синими, зелёными - всё его беспутное детство и даже не менее беспутную юность!..
       - Кто тебя, собаку, портьфейном поил до двух часов ночи?
      - Не знаю я никаких поильцев собак.
      - Ну, дождёшься ты у меня. Вот скажу отцу - он тебя ремнём выдерет, гуляку!
      ...И как только он вытерпел эту школу мужества? Бабкину школу мужества на дому?
      Впрочем, авоськи бодрили. Ум, норовивший сосредоточиться целиком в области чрезмерно подвижных юных чресел, они взбивали и довольно быстро гнали вверх, к голове. На краткое, впрочем, время. И всё же - Цахилганов благодарен... Благодарен бабуле за добросовестный чистейший резиновый посвист
      на фоне сдавленного, собственного, подросткового воя!
      
      68.
      - ...А ведь я всегда, при том при всём, очень хорошо учился, Горюнова! - вздохнул он. - Не в пример твоему мужу. Если судить по прогнозам погоды, учился он прямо-таки скверно... Ты ещё здесь? Отправляйся. Там дети без тебя, своей беспутной мамы, сильно плачут
      - и - жалобно - стонут - быть - может...
      (Фортепианное соло без сигнализации).
      - Им же лучше - сидеть с порядочной свекровью, а не со мной, такой скверной! Такой ам-моральной! - настойчиво кокетничала Горюнова.
      - Как-как? - тупо удивился Цахилганов. - Амм...?
      - ...оральной! - быстро подсказала Горюнова.
       Цахилганов неодобрительно покачал головой.
      Он не любил, когда женщины пробуждали в нём нижайший цинизм, и злился оттого на них, а не на себя.
      - Это - так педагогично, так даль-но-видно, - не слышала и не понимала она его ленивой, тяжёлой и пошлой забавы. - Держать детей подальше от нынешних матерей. Очень дальновидно.
      - Хм... Даль, но - видно... Уже - лучше. Немного лучше, Горюнова! - одобрил Цахилганов, грубо хлопнув её по плечу.
      - А я лучше, так и быть, здесь протрезвею! Чтоб меня из семьи не выгнали! - голос её, шершавый и яркий, как только что треснувший арбуз, от большого количества коньяка обрёл ещё и сочную крепость крюшона. - Погощу в твоей наследственной роскошной кагэбэшной квартире! Как будто я - не исследовательница пороков номенклатуры, а самая настоящая, привилегированная жена сына душителя демократических свобод! Вживусь тут, у тебя, в образ. А вдруг мне понравится?
      - Ого! Ну, ты, чувиха, размечталась!
      
      69.
      Горюнова раскинулась на подушках, как после парилки, весело подрыгала розовыми ногами и расстегнула сразу две верхних пуговицы платья. Она делала вид, что блаженствует:
      - Да, да!!! Ведь если меня, пьяную, выгонят сейчас из семьи, - кокетливо угрожала она, - мне придётся поселиться у тебя, дядька! Вот к этому я сейчас и попривыкаю. А ты - к этому готов? Будь готов! - запустила она в него подушкой, потом - другой. - Будь!.. Будешь всегда готов?
      - Помолчи хотя бы минуту, - поморщился Цахилганов, уклоняясь. - Иначе я окончательно решу, что училась ты не на душеведа, а на душегуба. Ты мне мешаешь сейчас. Помолчи.
      Крутилась бы, и вертелась, и купалась бы ты молча в звуковых волнах, Горюнова. И не выводила бы ты лучше Цахилганова из его обжитого, немного печального усложнённого симфоджаза -
      музыкального продукта приятной духовной дезориентации.
      Но Горюнова перебила все его мысли -
      три дня назад.
       - А у тебя есть "рак"? "Рок-анти-коммунистический"? Я хочу слушать "рак". Немедленно. Поставь! Кому сказано?..
      Горюнова кинулась на него, будто бешеная, и принялась стискивать его шею.
      - А ты был в Америке? - душила она его. - Или во Франции? А?
      - Был. На всех этих кладбищах духа - был. Отпусти...
      И звук её поцелуев был таков, как если бы с цахилгановской шеи отрывали затем присосавшиеся медицинские банки.
      - А вот если с тобой? А если с тобой я поступлю так, как твой коммунистический чекистский папашка - со свободой? - она придушила его не на шутку. - А?.. Ну, что тогда, дядька?
      Мрачный Цахилганов посопротивлялся немного. Он отбивался и вырывался из её упрямых розовых рук, пережимающих насмерть адамово яблоко.
       - Да что вам свобода - Дездемона, что ли? - натужно сипел и кашлял он.
      А - что - пожалуй - удавит - он - её - всё - же - англо - американскую - белокурую - свободу - как - Дездемону - успешно - удавит - в конце - концов - чёрный - мавр - то - есть - негр - со своими - джазовыми - избыточными - биоритмами - некий - The - Suffering - Negro - и - поделом - быть - может - и - всё - быть - может - предвосхитил - и - предрёк - иносказательно - для - западных - белых - этот - некто - Шекспир - из - совсем - совсем - никчёмных - англичан - не - умеющих - даже - подковывать - блох - в отличие - от - русских...
      - Уйди прочь, Горюнова!
      
      70.
      Наконец он перехватил цепкие розовые руки этой халды у себя на горле, разжал их и, не выпуская, повалил Горюнову на диван; грубо, зло, непристойно.
      - В рот можешь? - спросил он.
      - Ну... - опешила она, стихая глубокомысленно и немного трезвея. - Как сказать... Могу, наверно.
      - Так наверно или точно?
      - ...Наверно.
      - А что, метеорологи в рот не...?
      Она влепила ему пощёчину - он расхохотался вяло, без веселья. И она ударила его ещё раз.
      - Фильтруй базар, дядька! Пошляк!.. Вы все, из того поколенья, умудрились превратиться в злобных сатиров? Да? - она быстро одевалась, закрываясь от него, и дрожала: - Все, да? Пробренчали, проплясали, разбазарили всё? А теперь злобствуете? Ублюдки. Ублюдки! - хрипло орала она, не вытирая пьяных слёз. - Трамвайные хамы!!!
       - А чего бы нам злобствовать? - рассмеялся Цахилганов.
      Чего бы им злобствовать, если их маленькие, одноклеточные свободы давно разбушевались, и сокрушили первичные границы, и выросли до клетки целой страны, и разнесли даже её? Если их спекулятивные свободы узаконились повсюду и стали называться предпринимательством? И если даже страною правят их собственные спекулятивные правители?
      Если его фирма "Чак" приносит Цахилганову деньги в зубах не за хрен собачий - за нелицензионную порнуху?
      Ну, Горюнова - смешная, право!..
      Правда, и половые клетки накрылись отчего-то...
      
      71.
      Цахилганов сразу ушёл на кухню, даже не спросив, откуда у неё такой богатый опыт по части ублюдков, чтобы обобщать.
      Да вашему, молодому, поколению хочется того же самого, только вот уже нечего вам - проплясывать и разбазаривать. Опоздали вы с этим, госпожа Горюнова, преподавательница социальной психологии в педагогическом институте, занимающаяся проблемой элиты в советском обществе! Свободничайте задарма.
      Им - свобода принесла изрядный навар при дележе застоя. Этим - она не способна принести ничего.
      Свобода - не плодоносит, Горюнова! Свобода только расточает плоды несвободы.
      И валится с ног, истощённая, изъевшая саму себя,
      - и - молит - молит - правителей - о - новой - несвободе - чтобы - не - подохнуть - ей - свободе - с голода - насовсем.
      - Свобода на наших просторах - это большааая безответственность, и только! - недобро усмехаясь, Цахилганов приводил себя в порядок.
      Куда штатовской, отрегулированной на самые малые обороты, свободке - до нашей,
      - умывался - он - под - кухонным - краном.
       В Штатах - это только свобода самоубийственного саморастленья, и всё,
      - он - поискал - полотенце -
      а большо-о-ой - нету там. В одну сторону направленная свобода: разрушай себя - а не государство...
      - но - не - нашёл - и - вытирался - теперь - носовым - платком.
      Свобода, крикливая, и пёстрая, величиной с пивную жестяную банку, усмехался Цахилганов. Дозированная синтетическая свобода, какую им изготовят и какую нальют, они, там, на Западе, послушно посасывают и глотают на досуге, почёсывая животы. А наша свобода не знает границ,
      - уж - наша - свобода - похоже - разнесёт - этот - весь - мир - во - всём - мире - вдребезги - в - клочья - в - лоскуты -
       уф-ф-ф...
      
      72.
      - Вот когда-нибудь! Твою дочь!..
      В дверях кухни стояла косматая преподавательница Горюнова в криво накинутом дешёвом пальто
      - о - это - жёлтое - пальтецо - преподавательницы - вуза - жалкое - как - будушая - её - пенсия -
      и гневно рубила воздух ладонью, с плеча, и плакала, кривясь.
      - ...Твою дочь! Унизят! Точно так же!.. Запомни же, ублюдок! С вашими дочерьми! Поступают потом! Точно так же! Как поступаете с женщинами - вы! Вы! Вот!
      - Что ты сказала? - побледнел и перешёл на шёпот Цахилганов. - Что ты сказала сейчас про мою дочь, сучара?
      У Горюновой хватило ума выскочить в коридор.
      - ...Знай! Хорошо знай это!!! С вашими драгоценными доченьками поступают потом точно так же! Это закон, дядька! - мстительно хрипела она с порога - мстительно, беспомощно, пьяно. - Закон!.. Так - бывает всегда! Всегда! Со всеми вашими..!
      Входной дверью Горюнова, взвизгнув напоследок по-щенячьи, шандарахнула с невероятной силой. И выпал, должно быть, сверху изрядный кусок штукатурки, и, судя по стуку - не один. Потом осыпались куски помельче.
      Мельче... Ещё мельче... Прошелестела пыль, пыль, пыль.
      Пыль - на пороге его дома...
      Земля...
      Тлен...
      Прах...
      Подвижная, растревоженная много десятилетий назад, земля. Вечно осыпающаяся, кочующая земля Карагана,
      всё погребающая -
      и не находящая успокоенья...
      
      73.
      В тот самый вечер Цахилганов пришёл в себя не скоро,
      - вот - сучара - бешеная - однако - каков - огонь...
      Наконец он огляделся, как ни в чём не бывало, - и старательно переставил помытую Горюновой посуду так, как ставила её на кухонной полке Любовь.
      Реаниматор Барыбин сказал, что они обокрали поколение своих же детей... Обокрали во всех смыслах! В каких это - во всех?.. Да его Степанида - его, его, его! - будет наследницей кучи баксов! В отличие от прыщавого, глупого Боречки Барыбина. А бедной низкооплачиваемой Горюновой весь век, до гробовой доски, румяниться таиландскими грубыми румянами, каких бы учёных степеней она не достигла!..
      Сначала - его большая фаянсовая кружка с блюдцем, расписанным золотыми желудями.
       Ба! Да уж не к тому ли подарили ему эту кружку и блюдце патологоанатом Сашка и реаниматор Барыбин? С желудями. Мол, свинья ты, свинья!..
       Рядом - Любина чашка в безмятежных блестящих васильках. Потом - Стешина, ещё детская, с весёлыми зайцами по зелёному полю, на котором алеют, алеют до сих пор наивные крапины лесной клубники.
      Но - Степанида - уже - не - крошка - а - жёсткая - изящная - красотка - да - гибкая - звероватая - маленькая - баба - с - белоснежными - воротничками - и - только - белейшими - блузами - гладко - причёсанная - скромница - этакий - опрятный - ласковый - котёнок - умеющий - мгновенно - превращаться - в - разъярённую - пантеру - с - ледяным - точным - взглядом...
      Мало того, что стала носить грубейшие бутсы, так ещё и уехала из дома с каким-то крутым: с этим... Со своим Кренделем.
      С тридцатипятилетним тонкогубым сосредоточенным роботом - безмолвным делателем денег для свержения режима.
      С Ромом, видите ли.
      - Шлюха. Моя дочь - шлюха.
      А её детская чашка та же, с клубничками...
      
      74.
      Тепло из палаты выдувало ощутимо. Разогреться что ли?
      Разминая ноги, Цахилганов принялся делать что-то вроде зарядки.
      - Опять... - сказала Любовь и отвернулась.
      Зелёной краски, должно быть, не хватило при последнем больничном ремонте. В изголовье реанимационной кровати стена докрашивалась охрой и являла над подушкой неожиданный коричневый полукруг-полунимб.
      Цахилганов наскоро помотал руками во все стороны над белым её платком, отгоняя Любино виденье.
      - Ну, как теперь? - спросил он Любовь.
      И долго смотрел потом на её припухшие веки, на тонкий нос в едва заметных веснушках - их всего пять.
      Нет, семь почему-то...
      Люба дышала слабо и ровно.
      - Пока ещё - ничего страшного, - сказал про Любу Внешний. - При её диагнозе это может продолжаться долго. Ты знаешь.
      - Где ты был всё это время? - обрадовался ему-себе Цахилганов. - А ведь мы с тобой сущий пустяк не договорили... О чём мы, бишь, толковали?
      Он прилёг на кушетку, кутаясь в больничный халат - серый, в оранжевых обезьянках, дрыгающихся на лианах и болтающихся на своих хвостах.
      Судя по степени изношенности, его таскала на своих больных и здоровых туловищах не одна сотня людей.
       - О чём? Да всё о том же: о социалистическом рае. Построенном преступной ценою. О саморазрушительности блага, созданного путём зла, - холодно ответствовал Внешний.
      
      75.
      Цахилганов подумал - и покивал себе, другому.
      - Всё правильно. Чтобы создать для кого-то рай на земле, необходимо прежде создать ад для других. Ад для других!.. Любой рай на земле создаётся ценою ада, в который одни насильно вгоняют других... У нас, в социалистическом раю, сияло Солнце, добытое сброшенными в ад при жизни... Солнце грело так горячо, что мы, молодые...
      SOS. Так получилось помимо нашей воли. SOS. Мы ли виноваты, что в итоге на нас не действуют тонкие раздражители, а действуют лишь самые грубые, животные, примитивные?
      Атрофией тонких чувств мы расплатились за насильственные действия отцов-братоубийц, и вот Любовь умирает...
      Внешний не возражал, а продолжил в той самой тональности, которую задал только что сам Цахилганов:
      - ...Но адский труд невинно убиенных вливался ярким электрическим светом в твои глаза и пронизывал весёлую в наглости - и наглую в веселии - твою душу. Но ад, незаметно и вкрадчиво, вливался в неё - и порабощал. И увечил. И дробил. И размывал. И вот теперь содрана с души твоей спасительная оболочка. И миры иных измерений хлынули в неё жестоко и нещадно.
      - Но прежде что-то случилось с клеткой, продлевающей род. Впрочем, у меня есть Степанида.
      - Целящаяся в тебя...
      - Каждому своё, - отмахнулся Цахилганов. - Каждому своё. Бывают наказанья похуже. Пускай себе целится. Чем бы дитя не тешилось... Только не надо опять про...
      - Да. Скоро летучая пыль Карагана снова взовьётся над степью, - стыло улыбался ему Внешний из больничного зеркала, вмазанного в стену.
      Нет, это повторяется и повторяется какая-то изощрённая пытка советской историей -
      я - вязну - вязну - в - навязчивых - мыслях - я - загнан - ими - словно - Актеон - своими - же - псами.
      - Уймитесь вы, мысли-псы!.. Ну, зачем, зачем ты мучаешь меня, заставляя смотреть в прошлое, на замученных здесь людей? Я-то тут при чём?!! Не занимался я - лично - никакими репрессиями. Уничтожение русских в тридцатых, в начале сороковых, осуществлялось по плану иудея Троцкого! Потом, в пятидесятых, эта машина пошла уничтожать и тех, кто её изобрёл... И мой русский отец выполнял приказы, только - приказы, точно также, как иудеи в погонах позже стали выполнять приказы, уничтожая в лагерях своих же -
      ещё один народ, подхвативший на просторах России вирус национального самоистребленья и наивно полагающий, будто справился с болезнью, утопив её в роскоши.
       Почему же - я, отчего - я, должен размышлять на эти темы бесконечно? Не понимаю... Нет...
      - Потому, что умирает любовь.
      - Да, Люба, она...
      
      76.
      Цахилганов вдруг устал от собственного сопротивленья, и теперь разглядывал русское прошлое обречённо и почти смиренно.
      Обледеневшие жертвы коллективизации лежат нетленными мощами, в ряд, под шпалами железнодорожных веток, идущих через Караган.
      Там брат твой, Каин...
      Измождённых строителей железных дорог социализма, которые падали здесь, в степи, замертво - от истощения и вьюг, укладывали в насыпь. Их трупы служили наполнителями грунта - они сберегали тем самым энергию, а значит - жизнь, остальным заключённым с тачками.
      Каждый заледеневший покойник, уложенный под шпалы, это - на одну тачку земли меньше. И не надо отвлекать изнурённых людей на рытье отдельных могил. Простая арифметика.
      Они, нетленные мощи социализма, лежат ныне в ряд многими сотнями километров, и не оттаивают под грунтом летом, когда вздымается чёрная пыль Карагана. Вспотевший от верхнего тепла лёд снова подёргивается холодом, идущим из окоченевших навечно трупов. И испарина вновь превращается в лёд - испарина сцепляется новым льдом.
      Здесь, в степной земле, наблюдается всё тот же странный эффект вечной мерзлоты, не тающей под летними жаркими лучами.
      ...Ледяные люди под шпалами лежат, как живые. И будут лежать там, как живые, в утрамбованном грунте - вечно. Такой лёд не тает никогда.
      Но весёлые живущие люди, едущие в вагонах и не помнящие о них, становятся мертвее них, не замечая того: они теряют тонкие свои ощущения, охладевая душой, ибо нельзя безнаказанно русским ездить по таким путям -
      по - дорогам - из - русских - мертвецов -
      по трассам лагерного коммунизма Троцкого; эти пути ведут Россию в ничто, в никуда, в низачем. И вот это ничто-низачем наступило...
      - Другим народам такое ещё как-то сходит с рук, кататься по костям убиенных собратьев, а нам, выходит, нет... Мы же, мы - русские, въехали по этим дорогам в период психических мутаций, которые неизвестно чем завершатся... Вот что вы, наши отцы, сделали с нашими душами, - понимал теперь Цахилганов, видя перед собой покойного Константина Константиныча Цахилганова - и ничего не чувствуя при этом.
      Он просто отмечал, да и всё:
      - Вот как ваши действия отражались затем на состоянии наших душ, ледеющих под вашим искусственным солнцем рукотворного рая.
      - Лучше подумай, что вы сделали с душами ваших детей, - буднично и слабо ответствовал тот из небытия.
      - Я? Мы?... Не знаю. Я знаю только, что сделал со мной ты. Со степью, с людьми, а значит - со мной.
      
      77.
      И недовольно заворочался вдруг, забрюзжал невидимый Патрикеич:
      - Ну - заладили! Степь да степь... И всё-то вам ОГПУ виновато! Извините, конечно, за компанию. Зато, вредный ли - полезный, а порядок был. Не нами те решенья принимались, и никто нас про то не спрашивал. А приставлены мы были с батюшкой твоим - для порядка! Его и обеспечивали... Чтоб крепче становилась клетка государства! Чтоб, значит, не размывало. Не разносило... Ууууу - порядок был! А остальное-то - не нашего ума дело считалось.
      - Что ж, Патрикеич! Поработал ты против нашего народа - под руководством иноверной верхушки! Придётся, придётся тебе, видно, потрудиться ещё - если не наработался ты как следует. Теперь уж - для международного порядка, - вяло ёрничал Цахилганов, глядя в больничный потолок. - Под штатовским флагом станешь работать, Патрикеич?
      - А что ж не поработать, когда своего хозяина нет? - едко поддел Цахилганова Дула Патрикеич. - Хозяин должен быть хоть какой. А вы вот хозяевами-то стать не сумели... Распоряженья кто будет нам отдавать, калёно железо?! Мы ведь люди служивые, происхожденьем - из лакеев, мы за режимы не отвечаем... Умники, едрёна вошь. Вы от нас какую державу получили? И куда вы её могущество дели? Плясуны. Подамериканщики...
      - Причём тут плясуны? На себя обернитесь. Выстроили рай на людской беде и гордитесь... Конечно, не должен он был выстоять - на невинной крови возведённый, потому и полетел ко всем штатам,
      - считай - в - преисподнюю...
      - Поглядим ещё. Долетит ли! И куда тебя, такого святого судию, занесёт - тоже поглядим. Наворопятил-то сам - вон сколько: размотать в обратную сторону никак не можешь, - не верил в мыслительные способности Цахилганова старичище.
      И огорчался дальше:
       - А уж какой рай мы построили... Сам-то я видал его, что ли, рай? А? Я им пользовался, что ли? В лагерях-то всю жизнь проведши? Пожизненно - в лагерях, калёно железо, бессрочно!.. А вот тебе - грех меня порочить. Потому как пользовался раем - ты! Во все тяжкие пользовался.
      - Да ты, оказывается, жертва у нас, Дула Патрикеич? - дразнил старика Цахилганов. - Я и не знал. Сколько тысяч людей ни за что в эту землю уложил, а - жертва!..
      Однако старик исчез напрочь, должно быть - от большой сердечной обиды. И лишь обрывки его слов ещё носились в палате, угасая не сразу:
      - А как же "Ослябя"?... Одну-то единственную лабораторию кто втайне под землёй сохранил? Целиком - для настоящего времени? Не знаешь, сынок? Вот то-то и оно. Так мы её сохранили, что и передать некому...
      
      78.
      - Люба, не обращай ты внимания на Дулу, - попросил Цахилганов жену - и усмехнулся, вставая. - Старик начинал свою службу на севере. Когда-то, военным юношей, он жил некоторое время среди самоедов, и многому от них научился. А теперь прививает те же самые навыки мне... Люба, может, тебе нужно чего? Ты кивнула бы как-нибудь, я пойму.
      - Он опять сказал "нет", - вдруг послушно откликнулась Любовь. - "Нет, - сказал Дух святый, - Я не сойду"...
      - А почему? Почему? - терпеливо допытывался Цахилганов, склоняясь над ней. - Ты спросила?
      Любовь молчала, слабо перебирая пальцами. Она была далеко, в беспамятстве.
      - ...Н-да, - то ли восхитился, то ли пригорюнился Цахилганов. - Чем лучше жена, тем меньше её замечаешь.
      И как это люди живут с яркими жёнами, изо дня в день? Должно быть, лишь на грани истерики. Как в комнате, оклеенной цветастыми красными обоями, должно быть.
      - Спи, Люба.
      Цахилганов вновь отправился к окну. Заплаканная дневная степь поблёскивала проплешинами голой глины. Земное пространство зябло оттого, что ватное одеяло облаков было слишком, слишком высоко. Весь снег поднялся в небо по весне, и теперь не вернуть его оттуда до самой зимы, из долгого небесного кочевья. Тепло же всё не наступало, и привыкать к нему пока не требовалось. Оставалось только терпеливо зябнуть - почве и человеку.
      В промежуточных состояниях природы люди думают много и бесплодно, раскачиваясь в некой мыслительной неопределённости, похожей на парение.
       Ветер мотал редкие кусты караганника, гнул их к влажной земле.
       - Каинова печать - это когда человек убегает от себя; убегает вечно но тщетно, - кивал, бормоча, Цахилганов. - Он только выскакивает из себя порою, и - снова видит то, что не хочет видеть.
      Да, да, молчал, соглашаясь с самим собой, он... Зарастали по вёснам железнодорожные свежие насыпи, зарастали потом старые, отработанные, завалившиеся шахты с высокими отвалами пустой породы. Но из просевшей, подрытой, унылой этой, похоронной земли выбивался, лез к настоящему Солнцу странный кустарник! Редкий кустарник, невзрачный кустарник, страшный кустарник пил соки этой безымянно-могильной выпотрошенной земли - и тянулся к настоящему, далёкому животворному Солнцу. Только вот сок в этих стеблях и листьях был траурным. Он был чёрен. Чёрен! Чёрен!!!
      Навязчивые - состоянья - как - же - с - ними - справляются - опытные - психи?
      Караганник! Кругом вырастал сорный тёмный редкий караганник - над теми, чьи силы и судьбы и чувства и удивительные познанья о мире бесследно сгорели в подземных каменных лавах...
      "Кара-кан" - "Чёрная кровь"... "Кара-кан" - "Чёрная кровь"... Запекшаяся кровь прорастала, лезла из этой земли на волю.
      Говорят, что выработанная площадь под землёю Карагана равна Москве - так широко разошлись в подземной тьме штреки многочисленных шахт, перетекающих иногда одна - в другую... Легко, конечно, представить, что среди множества заброшенных там и сям шахтных стволов, дремлет где-нибудь в тёмной глубине некая лаборатория с особо секретными разработками.
      Для чего-то ведь именно здесь, в Карагане, держали всех этих, теперь уже - навеки безымянных, геохимиков и биокосмиков? Гелиобиологов и биофизиков? Для чего?
      Но кругом - один немой, сорный караганник. Кустарник, стебли которого тянут из земли почерневшую, подневольную кровь - и возносят её каждым летом к Солнцу живому.
      Кустарник-проводник.
      
      79.
      Вдруг Внешний Цахилганов удивился:
      - Да что это с тобой, неверный сын старого чекиста?! Блудный сын Главного чекиста Карагана? Тебя же никогда это особо не занимало,
      - то - что - не - способно - было - доставить - тебе - удовольствия -
      отчего ж ты так неспокоен теперь?
      Цахилганов, расхаживая, подумал про Любу, про своё внезапно обнаружившееся бесплодие - и снова потёр глаза, будто в них попала колючая, режущая пыль, от которой он никак не мог избавиться.
      - Как сказал Василий Тёмный ослепившему его Шемяке? - грустно спросил он зеркальное своё отраженье, пытаясь проморгаться. - Припомнить бы. "Ты дал мне средство к покаянию". Да, так... Наказанием, посланным свыше, закрывается зрение бытовое, обыденное. Но за то, и вместо того, открывается зрение иное,
      - тогда - только - обретает - человек - способность - к - созерцанию - вечного.
      Однако Внешний почему-то смиренного этого признания не принял. И даже рассмеялся суховато, дробно, неприятно:
      - Ох, ты куда махнул! Сразу - в пылающие далёкие звёздные миры! Устремился - из реанимации - прямёхонько - в родство с огненными серафимами и херувимами. А грехи с себя на земле сбросил и целиком их, значит, внизу оставил... Исправить - тут - тебе ничего не хочется? Чтобы мысленный взор очистился до нужной тебе ясности?
      - Легко сказать... - уныло ответствовал Цахилганов. - Для этого надо самому меняться. Ты думаешь, простое это дело - меняться, когда ты уж весь заматерел и окостенел?
      Топот и крик в коридоре вернули его к реальности,
      - там - снова - ловили - старуху - сбегавшую - от - обезболивания - к - очистительному - страданью.
      Однако свежая попытка избавить потомков от кары во всех последующих поколеньях опять потерпела неудачу: щуплую больную, надрывающуюся в крике и слезах, уже волокли обратно, уговаривая -
      сейчас - выпьем - брома - а - тапочки - где - потеряли - не - дрыгайтесь - бабушка - вы - доктору - зубы - выбьете - пяткой - да - что - это - такое!
      - Заколебала всех старуха.
      Общенациональный психоз...
      
      80.
      Вдруг Цахилганов обнаружил через время, что, нервничая, он отковыривает ногтем синий пластилин из оконной щели - и тут же замазывает им щель снова, туго приминая подушечками пальцев податливые колбаски,
      - добровольно - оставляя - отпечатки - пальцев - словно - благоразумный - преступник.
      - Я вижу, как на глазах старится моё отраженье в стекле, - пожаловался он себе, не прерывая занятия. - Я плох нынче...
      Плох... Лох... Ох... Ох-хо-хо...
      - Зато тебе очень хорошо сиделось в Митькином кабинете, в Москве, незадолго до твоего отъезда, - пожал плечами Внешний. - И как убедительно советовал ты этому женомужчине привести в действие простаивающий репрессивный механизм Карагана! Помнишь? Ведь ты же, ты, не кто иной, доказывал Рудому, архитектору будущего страны и мира: если демократы не придут к идее Мирового лагерного капитализма, то Российский национальный порядок перемелет их в зонах Карагана всех до единого. Превратит в чёрную лагерную пыль... Вот отчего тебе не даёт покоя эта пыль - весенняя неизбежная будущая пыль. Только не ясно тебе: кто кого перемолоть должен...
      Цахилганов Степанидку, или Степанида - его. И от внутреннего согласия Цахилганова - либо на то, либо на другое - всё это теперь будто и зависит...
      - Ты, ты говорил утончённому, томному Митьке Рудому: победа мирового лагерного капитализма неизбежна, и она начнёт своё триумфальное шествие - из Карагана, - горевал вместе с ним Внешний совсем по-бабьи. - Ты, Цахилганов - сын Цахилганова, программу эту ему предлагал. И своё участие в ней предусмотрительно определял. В программе весьма, весьма доходной! Расписывал, какие ты окажешь услуги, за хорошие деньги. Услуги по первоочередному уничтожению одряхлевшей и истощённой до последнего предела, уже немногочисленной патриотической интеллигенции...
      Круг готов был замкнуться - исторический круг. Но как?
      
      81.
      - Это был пьяный трёп. Предположительный. Хотя... Во мне говорил инстинкт социального самосохранения! Не просто жажда наживы, нет. Пока не уничтожили нас, должны уничтожить - мы. Разве, чисто по-человечески, это не понятно?
      Я - же - не - знал - тогда - не - знал - куда - занесло - мою - Степаниду - куда - занесло - бесповоротно - мою - военизированную - тонкую - девочку - в - тяжёлых - башмаках - у - которой - хоть - кол - на - голове - теши...
      Но Внешний был неумолим.
      - Более того, ты пригласил Рудого в Караган, Цахилганов! И два месяца назад чуть было не послал машину за Патрикеичем, чтобы обсудить со стариком все "практические детали", готовясь к приезду Митьки Рудого. Потом задумался - здесь, в реанимации - и отложил вдруг это дело. А Патрикеич... Тогда Дула Патрикеич стал наведываться к тебе сам. В мыслях, конечно.
      - Говорю же, пьяный то был разговор! - упорствовал Цахилганов. - Фантазийный. А Патрикеич, он сам по себе сюда ломится. Не скоро поймёшь, что у него на уме...
      - Отчего же ты страдаешь?
      Оттого ли, что Рудый не пояляется здесь?
      Или оттого, что он вот-вот заявится?
      - Просто у меня никогда не было столько пустого времени, чтобы думать, - молчал и оправдывался зачем-то Цахилганов. - Просто раньше мне не надо было находиться рядом с Любовью днями и ночами... С молчащей Любовью. Я... почему-то застрял. В реанимации. По своей - и как будто не по своей воле.
      Внешний молчал.
      - Барыбин не разрешает пользоваться сотовым в палате, - проговорил он себе Внешнему. - Поэтому Митька не сможет дозвониться до меня! Слышишь?!! Пока я с Любовью, я для Митьки Рудого, с этими проектами, недосягаем... И я теперь... Я застрял в Карагане, возле неё, здесь, навечно.
      Ведь человек умирает тогда, когда кто-то из самых близких даёт ему мысленное разрешение, внутреннее согласие на эту его смерть.
      Но я - не соглашаюсь. И не соглашусь!!! И поэтому она будет жить и жить! И я... возле неё, всегда, буду жить, здесь.
      - А ведь Митька обещал... Обещал хорошо заплатить за саму идею - и за дальнейшую разработку идеи.
      - Но я!.. Скрылся. Я спрятался возле Любы. Навечно. В реанимации.
      Цахилганов заплакал в бессилии.
      
      82.
      За стеной, у рыхлой кастелянши, меж тем, стали раздаваться резкие признаки жизни
      - столоверченьем, что ли, там занимаются средь бела дня?
      Дробный стук, от которого сотрясался пол, вскоре прервался женскими криками, натужными, торопливыми:
      - Давай, давай! На меня.
      - Зачем? Мужиков, что ли, у нас нет?
      - Их тут днём с огнём не найдёшь.
      - Иди! Позови любого, хоть копшивенького... Да вон из-за стенки, этого! Пускай разомнётся.
      Цахилганов насторожился и обернулся к двери, спешно отерев глаза.
      Однако не прошло и двух минут, как игривый какой-то старикашка провозгласил там весьма развязно:
      - ...А это спроста. Только сначала, девушки, признайтесь: у кого сколько любовников было.
      Наступила долгая тишина. Затем пожилой женский голос спросил озадаченно:
      - А разовиков считать?
      И дробный стук возобновился с удвоенный силой.
      - Левей! Куда вы его?! - закричала другая женщина, запыхавшись. - Он же старый! Кособочится!.. Козлы.
      На этом возгласе что-то рухнуло с невероятным грохотом и треском.
      - ...Бельё надо было сначала снять! На кушетку, вон, положить, - принялся пенять за стеною расстроенный старичок.
      - Ладно! Иди, иди! - закричали женщины одновременно. - Мы кого-нибудь помоложе позовём.
      - Да если б без белья - я что? - возражал старикашка, уходя. - Не задвинул бы что ль? А так... Это какой же бугай справится? Ну, девчонки...
      
      83.
      Любовь никак не отозвалась на грохот.
      Недовольный тем, что ход его раздумий был прерван глупейшей суетой, Цахилганов зажал уши ладонями. Тугое биение крови зашумело в ушных раковинах подобьем морского прибоя.
      Живая кровь, думал Цахилганов, она во мне и в моей Степаниде, а их кровь мертва, она не получила продленья на земле.
       "Кара-кан" - "чёрная кровь"... Караганник - странное растенье, сок которого - чёрен, чёрен, чёрен, раскачивался сидящий Цахилганов, плохо понимая себя. Вот-вот наступят тёплые дни, и скоро опять поднимется пыль.
      Он боялся теперь этой предстоящей траурной пыли, будто конца света.
      ...Если бы он был древний грек, вооружённый увеличительным стеклом, то каждая лагерная пылинка преследовала бы его, сына полковника Цахилганова, в образе крошечной мстительной старухи с горящими факелами в руках и с кровью, капающей изо рта.
      С чёрной кровью.
      - Рой старух, бр-р...
      Но он не грек. Он только сын многоуважаемого Канстантина Константиновича, у которого за плечами - кровавая коллективизация. Как отогнать эти мысли о даром пролитой крови, о караганской пыли - о летающем прахе, напрочь? Ах, да: Каинова печать, клеймо на семь последующих поколений... И много, много лет назад поднялась сухая чёрная пыль социалистического Карагана, содранная с поверхности земли белыми рабами,
      - цепляющимися - за - жизнь - безуспешно -
      и ему уже слышен будущий, знакомый шум песчинок о стекло, монотонный как вечность.
      - ...Мы с отцом сделали пылью многое, немой пылью. Я раздробил свою любовь, единственную свою любовь. Я измельчил её, и каждая последующая становилась мельче, мельче, мельче предыдущей. И вот со временем лишь пыль будет стучать в мои стекла. Потому что я скрылся здесь от Москвы - навечно... Теперь - навечно... Нарочно - навечно... Мельчайшая пыль Карагана...
      - Где ты? - простонала Любовь. - Мне не видно тебя. Всё в тёмных мушках. Что за мельтешение такое, белого света не видно...
      - А я вот всё рассуждаю, сам с собой, - тёр глаза Цахилганов. - Про отца, служителя порядка, и про себя - служителя беспорядка... Об отцовской несвободе...И о свободе своей - рассуждаю.
      - Она метит мне в сердце, - шелестел голос жены.
      - Мне тоже некому помочь, - пожаловался ей Цахилганов.
       Господи, сойди в мой ад...
      
      84.
      Окно палаты смотрело на унылую бескрайнюю волю безразлично. А воля в палату не смотрела вовсе. Иссечённое недавними вьюгами и первыми, холодными дождями, тусклое стекло плохо пропускало свет снаружи.
      Внешний глубокомысленно молчал. Значит, кто-то ещё должен был появиться в палате вот-вот. И Цахилганов почувствовал сначала непонятный трепет души - потом вдруг позорный испуг её, и озирался теперь по сторонам. Да, сейчас появится некто, и потому молчание Внешнего сгущалось, заметно уплотнялось. И пространство напрягалось оттого до немыслимых, крайних своих пределов.
      Цахилганов подумал, что сейчас у него пойдёт носом кровь. И либо он умрёт от неведомых этих перегрузок. Либо появится некто, прозревающий всё... Появится оттуда, со стороны воли. И возвестит...
      Цахилганов оттолкнулся от подоконника, потому что увидел: за окном резко посветлело. И в тумане облаков, тяжёлых и серых, пробился колодец света, достигающий самого дна,
      - полынного - влажного - под - низовым - течением - ветра.
      Солнечный столб соединял небо и землю.
      - Кто здесь? - вскрикнул Цахилганов, ощущая уже рядом это чужое и грозное присутствие.
      - Кто? - он отступал к двери.
      
      85.
      Преодолевая страх, Цахилганов поднял глаза. И обмер. От окна, твёрдо и быстро ступая, шёл непомерно высокий старец в одежде грубой, рваной, пропылённой. Шёл старец,
      - стремительно - преодолевая - сопротивленье - современного - душного - воздуха ?
      похожий на пастуха.
      Он задержал свой взгляд на Цахилганове, на одно лишь мгновенье - сильный... не осуждающий... видящий Цахилганова взгляд...
      - мгновенье - было - долгим - как - вечность ?
      и старец прошествовал мимо.
      Случилось так, что Цахилганов, совсем против воли, сжался. Сжался, ощутив и запомнив эту свою постыдную трусость и мелкость...
      - Миг - как век. И век - как миг... - пробормотал он.
      Ещё взгляд его ненароком отметил один пустяк - жёсткую верблюжью колючку, зацепившуюся за край рукава того, кто прошёл только что.
      Он смотрел старцу вслед, когда пространство зазвучало внятно и сокрушительно. Оно зазвучало беспощадно,
      - так - доходят - раскаты - грома - после - чудовищно - сильной - молнии ?
      ошеломляюще гулко:
      "Мучители и рабы равно пеплом станут, и возраст их разрушится. Оцеломудритеся, мучители и рабы! И промысл сотворите о спасении душ ваших..."
      
      86.
      Однако всё стихало. И больше, как Цахилганов ни прислушивался, не прозвучало ни слова.
      - ...Как доходят небесные раскаты после молнии, - проговорил он тогда слабым голосом,
      и оцепененье прошло...
      Вдруг Цахилганову захотелось кинуться за незнакомым старцем следом, чтобы говорить с ним. И, торопливо двинувшись, Цахилганов больно ударился о дверь, ставшую резко видимой.
      - Думая о смерти, мы умираем раньше смерти! - тонко прокричал всё же ушедшему Цахилганов, потирая ушибленное плечо. - Думая о болезни, мы болеем. Думая о потере, мы теряем!.. Думая о юности, мы воскресаем!
      Что-то он, Цахилганов, заигрался в эти игры с самим собой. Надо срочно вернуться в действительность - на опорные, испытанные точки, обеспечивающие умственное и душевное равновесье.
      - Она метит мне в сердце, - проговорила Любовь. - ...Птица. Опять. Снижается.
      - Что?!! - удивился он внезапно присутствию жены.
      Убегая - невольно - от - её - умиранья - всё - дальше - он - так - преуспел - в - этом - что - уже - не - помнил - о - ней - временами.
      -- Что?.. - потирал он лоб. - Когда ослабевают вспышки на Солнце, то оба мои полушария... Они перестают работать в напряжённом режиме. Сейчас то зрение, Люба, заменится у меня бытовым, обыденным. Сейчас будет всё как раньше. Минуту, одну минуту...
      
      87.
      В самом деле, возвращалась и восстанавливалась понемногу реальность. Колодец света за окном быстро затягивало серыми кипящими облаками... И в пустынной степи за окнами больницы стало пасмурно, как на дне океана. Пасмурно. Холодно. Тихо.
      Ветер молчал, будто в обмороке, и из коридора не доносилось ни звука.
       - ...Отгони. Пожалуйста, - слабо просила жена. - Ты же видишь. Она снижается. Кидается. Когти... Страшные. Отгони...
      - Ну вот. Отогнал, - сказал он ей, как ребёнку, покорно вздыхая, и помахал над высокой реанимационной кроватью руками в который раз.
      - Зачем? - шептала Любовь. - Зачем ты впустил её? Она налетает всё время... Отгони, умоляю.
      - Любочка... Её уже нет.
      - Степаниде... Степаниде не говори про меня, - просила Любовь. - Пусть она не знает. Ей много ещё страдать придётся. Девочкам много приходится страдать... от разных грубых, чужих людей. От клеветников - отвергнутых самодуров. От завистниц. Пусть - меньше... Так будет меньше...
      - Ах, Люба! Ты же сто раз говорила об этом! Я всё помню. Я же обещал! Не беспокойся. Не думай ни о чём, - успокаивался Цахилганов и сам понемногу. - Тем более - о нашей с тобой девочке. Она уехала в Москву, ничего про твой диагноз не зная,
      - эта - наша - девочка - сама - кому - хочешь - глаза - выцарапает - ни - за - что - ни - про - что - при - том -
       будь спокойна, Люба. Уж наша девочка не пропадёт!
      - Хорошо, - говорила Любовь. - Теперь - хорошо.
      
      88.
      Как же не разглядел Цахилганов в своей - в своей! - дочери зарождения этой тяги к оружию? А ведь мог бы насторожиться ещё задолго до всякой Москвы!
      Между одной сделкой - со списанными автобусами из Германии, и другой - с покупкой хлебокомбината и быстрой его продажей, Цахилганов окончил телефонный разговор с Соловейчиком, потирая руки. И невзначай, на бегу, увидел Степаниду, которая скатывала половик, чтобы выбивать его на снегу, за домом.
      Странное возросло у Цахилганова дитя - это юное пятнадцатилетнее существо с надутыми губами.
      - Откуда у тебя волдыри на локтях?
      - Я в тире стреляла. С упора. Представляешь, чем больше вижу вокруг себя подонков, тем лучше стреляю... Это помогает снять воз-му-ще-ни-е.
      - Болят? Локти?
      - Зато - не душа... А локти быстро заживают. Только грубеют от стрельбы. Сильно.
      И голос её - невинная свирелька - радостен и подозрительно безмятежен.
      Но... Цахилганову некогда. Сорок процентов акций угольного разреза он продал английским индусам, и вот они его ждут.
      В далёкой, холодной степной конторе,
      за двести вёрст от Карагана;
      все как один - мелкие,
      смуглые,
      красивые,
      все - в лохматых шапках-ушанках,
      криво и быстро пошитых Василичем на дому из степных лис - корсаков, раз такое дело,
      все - в бабьих толстых вязаных кофтах,
      потому что иных в местном магазине нет.
      И он мчится по бездорожью, сквозь вьюгу, туда, на самом надёжнейшем вездеходе - уазе.
      
      89.
      Окоченевшие индусы за длинным столом как раз соображают, как им действовать. Усвоивший русский язык на строительстве завода в Бхилаи, их переводчик бойко поблёскивает белками глаз:
      - Весь доставшийся вам от тех времён автопарк необходимо сменить, - толкует он радужным, тропическим голосом. - Сдать в автомагазин Карагана и получить вместо старых несколько новых автомобилей.
      - Ну, кокосы... И кто вам их тут даст? Новые? - дивится краснолицый начальник автопредприятия Василич, покручивая в руках свою, енотовую однако, шапку. - Взять-то у нас, конечно, всё могут. А вот насчёт того, чтоб выдавать... Шалишь, брат индус. Что-то не слыхал я никогда про отдачи.
      Он так увлечён необычным разговором, что не матерится. И даже на приветствие Цахилганова не отвечает никак.
      - Водителей легковых машин мы решили уволить всех! - бойко продолжает индус-переводчик, кутаясь в бабью кофту. - Нам их не надо, ваших водителей... Мы все за рулём - сами.
      - Да как вы там водите? Водилы, - Василич чуть не сплёвывает на пол от презренья. - С автоуправлением вы рулите!.. Ну, хорошо. Сломалась, допустим, у вас машина в степи. За триста километров от Карагана. Наш водитель вам её починит. И все поедут дальше. А вы? Сами вы её - исправите? На морозе?
      Индусы переглядываются, разговаривают по-своему, вертят головами в мохнатых шапках, туго подвязанных тесёмками на шеях, и крупно моргают.
      - Мы вызовем автосервис! - бойко сообщает переводчик.
      - Ну, мать честная, - откидывается к спинке стула Василич. - Как дети... Откуда вы его вызовете? Из города что ли? Даже если он к вам выедет в пургу, автосервис, вы окочуритесь до тех пор на морозе. Ждать долго! ...Ну, ни хрена не понимают.
      - Мы оставим сломанную машину для автосервиса, а сами пересядем в другую и уедем!
      - Слышь, - Василич кивает Цахилганову. - Машину они без пригляда оставят! В голой степи.
      И кричит индусам, как глухим.
      - Не увидите вы больше своей машины! Никогда! Разве что задний мост уцелеет.
      Там и колёса открутят, и сиденья на хрен унесут.
      - Но почему? - разноголосо галдят индусы. - Почему?.. Почему?
      - А для смеху! У вас же машин много... Криминальное прошлое у нас! - Василич, для пущего красноречия, обхватывает поочерёдно свои запястья пальцами, будто наручниками. - Семь зон Карагана - не баран чихнул: понимать надо! Ссыльные здесь места, лагерные! Тут, кто сам не сидел, так отец его сидел. Или племянник сидит, а зять - под суд собирается... Ну, столько они, Андреич, мне каждый день ежей под шапку запускают! Баклажаны эти. Многовато их, видно, напроизрастало там, в капиталистическом тепле.
      - Еж-жей? Почему - под шапку?.. Вы не верите в нашу возможность работать здесь? У нас всё просчитано, до стоимости скрепок. Наша работа должна быть прибыльной.
      - Э-э-э, - трёт виски Василич. - Сколько вас, иноземных, при царе в Россию стремилось? Заводы какие-то строили. И где они, эти иноземцы? Кто из них тут уцелел? Дурьи бошки... Сидят, как французы после Москвы. Ох, будут они тут, у нас, конское мясо есть! Чую, будут.
      
      90.
      Василич кидается к Цахилганову и едва не плачет:
      - Ты зачем свои акции этим джунглям продал? Как нам с ними ладить-то теперь?.. Ну объясни ты им по-английски: пускай по-нашему с месяц поработают, с шоферами! Потом сами поймут, что именно так и надо. Они же без кормильцев семей пятьдесят сейчас же оставить готовы, и им - не стыдно... Нет, люди они, конечно, хорошие, но - не для этих мест. У нас ты лучше плох будь, но - добр! А у них наоборот: хорош, да недобр... Перед компьютерами сидят и в компьютеры свои верят, а в них же... в них совесть-то не заложена! Нет, как жить думают?.. Без совести - на наших просторах - никак нельзя: все тут передохнут. Жалко их, Константиныч! До слёз. Маленькие они, неопытные. Гляди: одел я их всех по-быстрому, как людей, а они... И своих, безработных, жалко: детей чем народу кормить, скажи?
      - Так-то оно так, - смеётся Цахилганов. - Но...
      Но подрастающие за компьютерами мальчики России уже выводят смертельные для иноземных расчётов вирусы, которые пожрут у чужаков любые базы данных! Компьютерная война грядёт. И пришельцам здесь не тягаться с народным сопротивлением на жидких кристаллах...
      Нет, кто к нам с чем придёт, тот от того и погибнет. Не надо ходить к нам! За барышами ходить - ой, не надо!
      - Мне только документы оформить, - добродушно смеётся Цахилганов. - Вы уж тут сами, как хотите. А для меня... Всё, что сложно, того не существует! Дела, Василич!
      Дела - ла - ла - ла - ла...
      Он быстро подписывает одну бумагу за другой, отогревая свою дорогую ручку дыханьем, под приближающиеся звуки неведомых барабанов, дудок, колокольцев.
      - Культурный обмен! - радостно объявляет закутанный переводчик. - Они прилетели из Дели!
      И вот в кабинет, подёргивая голыми сизыми животами, свивая и развивая посиневшие руки над головой, вплывают танцовщицы с напряжёнными от дикой стужи, подведёнными глазами. Одна из них тут же начинает вертеться вокруг своей оси, бряцая цепочками и часто притопывая по ледяному дощатому полу покрасневшей пяткой.
      Василич прилежно щурится, закуривая "приму".
      - Гляди, гляди, Андреич! - не может он скрыть своего восхищенья. - Как кружена овечка!.. А нашу, попробуй, заставь так вертеться? Скорей ты у неё сам юлой завертишься, у нашей... Твоя-то дочка ни за какие тыщи, небось, пупком крутить не станет.
      
      91.
      Не расписалась, не расписалась с ним, с Кренделем, до сих пор.
      Конечно, Цахилганов не против свободной любви. Однако Его дочь не может вот так вот уезжать с мужчиной, которому она - никто,
       - ещё - одна - заноза - в - сердце!
      Шлюха. Его дочь - шлюха...
       Готовилась ведь поступать в институт. Всю зиму сидела под бра и читала книжки, щёлкая семечки, и с умным видом поглядывала в потолок. Завалила весь стол религиозно-философскими системами мира. Сначала обложилась православием. Потом - ведизмом, буддизмом, конфуцианством, даосизмом, мусульманством, католичеством. Потом - снова - православием. Потом - книгами по отечественной истории. И объявила ранней весной, захлопывая книги одну за другой, поочерёдно:
      - Всё!.. Пусть в институте дураки учатся. Им это необходимо. В отличие от меня. Так что, тебе на моё обученье и тратиться не придётся.
      Его дочь - банальная, пошлая шлюха - и всё тут! Вариации на тему Собачьего вальса!
      - ...О чём ты думаешь только, Степанида? Да этот Крендель бросит тебя ради первой же попавшейся новой фитюльки в мини-юбке!
      Это он - ей, в её невинную улыбку.
      - А вот и не бросит.
      - Да почему же это - тебя - он - не бросит?
      - А я у него две штуки баксов в залог взяла. Тьфу. Для наёмного убийцы. На случай его будущей измены, - ответствует безмятежное, нежное меццо-сопрано, перебиваемое щелчком - и лёгким плевком. - Тьфу. Заблаговременно... Клятвы в верности на словах, а не на деньгах, это для дур, папа. Запомни.
      
      92.
      Степанида жмурится, будто котёнок, разгрызает белейшими зубами ещё одну чёрную подсолнечную трапецию.
      Шутит, должно быть, его гладкопричёсанная дочь и дразнит отца нарочно. Но как неприятно шутит, противная.
      Противная, спокойная, вымытая до блеска, сидящая с двумя бумажными кульками на коленях. В одном - семечки. В другом - кожурки.
      - Эх, ты! У меня с ним политический союз, а не брачный! - вдруг кричит она на отца в несусветной обиде. - А вообще!.. Я бы давно уехала, если было бы раньше, с кем. В десять лет ещё.
      - Почему?
       - Мне всё вокруг мерзело, мерзело и - омерзело окончательно. Тьфу.
      - Почему?
      - Потому что я твоя дочь. А ты - граф Порно. Тебя так метеоролог с нижнего этажа обзывает... Весь Караган и его окрестности усеяны твоими мерзопакостными кассетами. Вот.
      Её подбородок начинает мелко подрагивать от гнева,
      будто в него быстро тычут невидимой спичкой.
      - Во-первых - богатая дочь. А во-вторых, перестань грызть семечки, когда ты разговариваешь с отцом!!! - срывается Цахилганов. - Немедленно!
      Дочь смотрит ему в глаза, прямо и неотрывно - и старательно разгрызает ещё одну трапецию. Потом - другую. Третью. Четвёртую... Пятую!
      Шарит пальцами в пустом уже кульке. Заглядывает в него удивлённо. Отирает подбородок с подчёркнутым изяществом. Стряхивает одинокую кожурку с белой кофты -
      медленно - раз - другой - третий ?
      и Цахилганов теряется от такой откровенной наглости.
      - Н-ну? - невинно таращит она круглые прозрачно-дымчатые глаза, поигрывая косой, будто плёткой. - Что?.. Теперь - ты - доволен?..
      И уходит в свою комнату, капризно выгнув спину.
      
      93.
      Нервничая, Цахилганов ищет запись Вечнозелёной. Как вдруг стены начинают дрожать от включенного у Степаниды на полную громкость музыкального центра,
      - словно - из - под - мрачных - монастырских - сводов - суровое - одноголосное - соборное - пенье - долетает - из - комнаты - Степаниды - и - он - вслушиваясь - дивится - тому - где - же - и - когда - она - отыскала - такую - странную - запись.
      Цахилганов замирает.
      Но Степанидка резко сбавляет громкость.
      - ...Что это за музыкальная манера такая, Стеша?
      Дочь быстро закрывает иссиня-чёрную тетрадь с позолоченными уголками, встаёт из-за стола - дочь смотрит исподлобья.
      - ...А тебе зачем? Моё. Не слушай. Не слушай - моё - своими идейно грязными ушами. И не шарь здесь, по моим вещам, своими пошлыми глазами. Они у тебя, от полной бесстыжести, стали как шляпки от гвоздей. Не смей глядеть на меня своими шлямбурами!
      - Стеша, - укоризненно тянет Цахилганов. - Какая же ты злая. Мне в самом деле любопытно...
      Дочь сначала ёжится, будто котёнок, которого собрались купать, и быстро строит ему дикую страшную гримаску. Но расплывается вдруг в улыбке, простоватой до глупости:
      - Вообще-то - это стихири. В русских древних церковных песнопеньях соблюдался один такой неукоснительный завет, ну - на все века, в общем, завет такой был - исполнять их одноголосно. А не двоить и не троить. Ибо крамольное двух и трёхголосье разобьёт затем непременно и единство людей, а значит - и общую, неделимую силу народа! Вот! - завершает дочь, победно хлопая ресницами.
      
      94.
      - Так... - ошарашен Цахилганов. - Откуда познанья?
      Он совершенно готов к тому, что Степанида влюбилась в религиозного фанатика.
      Ох, уж этот непроницаемый Крендель! Поди пойми, что там, в бритой его башке, гладкой как булыжник - орудие пролетариата.
      - Из школы, вестимо, - добродушно признаётся дочь. - Училка по эстетике говорила. Наша школа обычная, нам ещё нормальную эстетику преподавали. Хорошую.
      - ...Что за училка?
      - Ага. Закадрить собрался, - Степанидка щурится с брезгливой подозрительностью, но успокаивается вдруг. - ...Она тебе не понравится: у неё сумка из кожзама.
      Мда. Зря, пожалуй, демократы перестали платить зарплату учителям. Прожадничали. Получайте, господа новые буржуи, новое поколенье, подготовленное голодными, озлобленными против вас педагогами...
      Российская демократия, она же - диктатура жлобов, погибает теперь,
      пожалуй,
      исключительно от своей оголтелой
      жадности...
      И вот Стешина комната, увешанная только натюрмортами -
      с - короткими - кусками - колючей - проволоки - среди - забытых - недосягаемых - фруктов -
      и ночными степными пейзажами -
      с - померкшими - колючками - звёзд - над - слепящими - сквозь - десятилетия - лагерными - прожекторами ?
      пуста и безмолвна. И чёрно-синяя тетрадь пропала со стола вместе с ней, несмышлёной.
      - ...Не бойся за Стешу, Любочка. Ничего не бойся. Я с тобой... Я сам, Люба, её боюсь.
      
      95.
      Картины привозил из Раздолинки Патрикеич в своём дерматиновом портфеле.
      - Всё по инструкции, товарищ полковник: нигде человека нет. Ни души на картонках! Чего рисовать не положено, того не положено. Следим!
      Старший Цахилганов рассматривал их, почёсывая выпуклый, бильярдно блестящий лоб. Бормотал что-то,
      - хм - как - однако - облагораживает - художника - душевная - мука - определённо - это - могло - быть - написано - только - под - стражей - нет - воля - конечно - же - не - даёт - человеку - возможности - для - такого - высокого - сверканья - таланта -
      потом прилежно складывал картины в каморку за кухней, оборачивая каждую газетами.
      И вот подросшая Степанида разыскала их, вытащила на белый свет. И развесила - все! - в своей комнате... Натюрморты,
      - с - короткими - кусками - колючей - проволоки - среди - забытых - фруктов -
      степные тоскливые пейзажи -
      с - померкшими - колючками - звёзд - над - лагерными - прожекторами - ослепительно - сияющими - в - кромешной - лагерной - ночи.
      Эманации безвестных заключённых художников,
      погребённых под чёрной пылью Карагана,
      все, все они - здесь!
      И в этих эманациях живёт светловолосая внучка товарища полковника, полковника Цахилганова.
      И в этой её, пустой теперь, комнате Цахилганов не может сидеть почему-то
      дольше пяти минут...
      
      96.
      Надо будет непременно нанять массажиста,
       - когда - всё - кончится -
      а то поскрипывает шея, будто позвонки заржавели. Массажистки - те только гладят,
      - когда - что? - кончится - не - понимал - он - себя ?
      а не разминают как следует,
      - когда - кончатся - безумные - вспышки - на - Солнце - будь - они - неладны ?
      эти слаборукие нежные крошки,
      кошки, любящие дорогие сапожки, одёжки, брошки-серёжки и...
      потанцевать.
      Женщины, женщины! Отвлекающие от серьёзных дум женщины!
      Они всегда стремятся зависеть от кого-то, потому что только из своей зависимости умеют виртуозно извлекать всевозможные выгоды и жизненные удобства.
      Впрочем, это лишь те изысканные фокусницы, единственная настоящая специальность которых - быть женщинами.
      
      97.
      За дверью, по коридору, громко затопали. Потом грубо закричали две медички почти одновременно:
      - Где Барыбин? Там люди погибают. Где Барыбин? Две "скорых" стоят!.. Крепи в штреках все сгнившие, опять рухнули, на восьмой. Шахтёров задавило. Где Барыбин?!! Хорошо ещё, покойников пока нет...
      - Там Барыбин. Там Барыбин. И нечего по этому крылу бегать с выпученными глазами... С высшим образованием, а мечется вечно, не там, где надо. Как кошка без мозжечка. Дурдом, а не реанимация.
      - Размечталась - дурдом! С такими работниками тут сплошной морг скоро будет, а не дурдом.
      - А много я наработаю с одним градусником?
      - Засунь свой градусник.
      - Эх. А ещё - с дипломом.
      Топот прокатился в обратную сторону и стих.
      Цахилганов снисходительно усмехнулся - он не любил грубых, раздражённых, деловых женщин.
      Уродки цивилизации. На службе они - Гермесы, дома - Афродиты... Гермесо-Афродитки...
      Вдруг Цахилганов снова почувствовал, что мир наблюдает за ним, и ждёт от него какого-то решения. Какого?
      Высшая - свобода - быть - свободным - от - свободы - бормотал - меж - тем - Внешний - высшая - свобода - быть - свободным - от - своих - желаний...
      И Цахилганов наконец вслушался в слабое звучание этих слов.
      
      98.
      - Ах, вот куда ты меня сегодня увлекаешь! - удивился он. - В положение раба упорно заманиваешь. Сверхчеловека, щедро наделённого умом, талантом и... везеньем - в положение раба. Для равновесия, значит. Для социальной справедливости. Понятно. Однако у тебя ничего не выйдет. Я хорош таков, каким я был и каков есть. Ум на то, может, и дан человеку, чтобы любой свой грех превращать в негрех и тем освобождаться от хандры... Глупее Фауста я, что ли?
      Эй, Фауст! Патрон! Ведь правда, многоуважаемый, что лучше всего стрелять в обе стороны одновременно, а не только в одну лупить нещадно? То бишь, по самому себе?
      Но никто не отозвался в ответ.
      Тогда Цахилганов снова направился к невнятному пока весеннему свету.
      - Да! Мы разламывали клетки несвободы - клетки, созданные нашими отцами! - с вызовом произнёс Цахилганов. - Теперь эти клетки рушатся уже сами. Да, инерция разрушения идёт по стране, она уже неостановима. И рушатся клетки зданий, рушатся клетки семей, рушатся штреки. Всё рушится! Весь мир! И глупо мучиться по этому поводу, когда ты ничего уже не можешь изменить. Не лучше ли предаться восторгу разрушения, раз нет другого выхода?.. Рушимся мы - наши души норовят покинуть нас ещё при жизни. Но пусть они вырываются на волю весёлыми!
      - Зачем? - прошептала Любовь.
      - Затем, что созидательность несвободы уж больно была пресна! - ответил он ей с раздраженьем. - И я в неё не помещался никогда. Если честно-то...
      
      99.
      К чему обманывать себя,
      пытаясь натужно каяться? Цахилганов мог прожить лишь так, как он прожил,
      - несмотря - на - жуткие - разрушительные - последствия - таких - умонастроений - для - бывшей - огромной - страны - и - для - её - государственности.
      - Зато мы сумели ощутить себя сверхлюдьми! И ради этого, право, стоило жить, - упрямо и возбуждённо сказал он, переходя в резкую оборону от самого себя. - Даже дети рвутся к всесокрушающей свободе!.. Да-да, чистые невинные детки вдруг принимаются ломать свои игрушки, как маленькие упорные изверги, дабы ощутить себя - над правилами и вне их. Рамки правил, рано или поздно, любой человек начинает испытывать на изгиб, на излом, на прочность - в семье, на работе, в стране! И это - так!..
      - Мир, доведённый до абсурда, стремится к порядку, - то ли спросил, то ли уточнил Внешний. - Порядок, доведённый до абсурда, стремится к хаосу. И так - всякий раз...
      Внешний говорил ещё что-то. Но Цахилганов уже не слушал.
      - Мы хотели быть людьми вне социалистического строя!.. - говорил он в окно, словно с удовольствием мстил себе, другому. - Да, мы не могли тогда по молодости лет придавать этому особого значенья - тому, что строй создан неправедно. Но мы явились слепыми орудиями Высшего Промысла: нами уничтожалось общество, выстроенное неправедно и жестоко - "гуманное", видите ли, общество, расцветшее на крови соотечественников... Оно должно было разрушиться! С нашей ли помощью, с чьей-то иной. Потому как... кругом шешнадцать - не бывает!
      - Птица... Она стала старая и злая. И очень сильная, Андрей... - шептала Любовь.
      - Погоди, Люба! Мы, слепые орудия Высшего Промысла, сбили им привычные ударения в ритме всеобщего социалистического стройного движения вперёд. Мы выпали из размеренности интонаций!.. Мы, мы - даже не знаю, как нам это удалось...
      Волнуясь, он легонько забарабанил пальцами по больничному подоконнику:
      - Мы... В общем,
      - мы - синкопа - да - синкопа - мы - анархичная - туземная - африканская - животная - развязная - пляшущая - на - костях - прежних - ритмических - правильных - ударений - синкопа ?
      мы уже тогда тайно жили, как Америка, пристрастившаяся к диким африканским ритмам, будто к наркотику. О, Америка, яростным вином блуда своего напоившая все народы! Мы, зажравшиеся при Советах, любили тебя...
      - И тайно, как предатели, носили на своих вечеринках галстуки расцветок штатовского флага, - ругался с Цахилгановым он сам, Внешний.
      - Да! Мы хотели быть сатанински свободными - как американцы! И мы, невольники красной морали, так же, как чёрные невольники колониализма - слепо разбивали кандалы норм в нашей галере социализма!
      (Кто же знал, что это - самая несвободная от своих правителей страна: Штаты...)
      - Русскую безбрежную извечную волю души, которая не покидает человека и в тюрьме, вы променяли на заокеанскую химеру.
      - Ну, значит, за океаном выдавали, хоть и в расфасованном виде, но - то, именно то, чего не хватало нам! - снова раздражился Цахилганов.
      - Дешёвки, - брезгливо подытожил Внешний. - Тот мир поймал вас на целлофан!.. И вот теперь ваши души размочалились как рыбьи хвосты.
      - Но я же не виноват в том! Просто...
       Искусственное - Солнце - грело - так - горячо - что - я - замёрз - до - смерти...
      - Ты здесь? - спросила Любовь равнодушно, не видя его. - Ты со мной?
      - Нет, Люба. Да, Люба... Отчасти.
      - О чём ты?
      - О завоёванной свободе, Люба.
      - Она метит мне в сердце.
      И что-то своё продолжал угрюмо бормотать Цахилганов Внешний - кажется, опять про освобожденье от оков свободы.
      
      100.
      Ветер взвыл, задребезжал в рамах окна.
      - Того и гляди, стёкла выдавит... - укоризненно заметил Цахилганов.
      Тот, Внешний, завершил уже, должно быть, свои вылазки на сегодня, и собеседника Цахилганову теперь не находилось вокруг.
      - Жалко, - пробормотал он. - Должно быть, стихает буйство Солнца. Только вот надолго ли?
      Он направился к ненавистной кушетке, чтобы полежать немного в скучном бездумии. Но тут в палату вошёл без стука его шофёр с огромным, бугристым пакетом еды. Кривоногий и крепкий, он молча, как приучил его Цахилганов,
      - только - не - засоряй - мой - мозг - своими - необязательными - словами - молчи - и - делай - понял - хороший - слуга - должен - быть - биороботом - и - только - тогда - он - качественный - слуга ?
       протопал к тумбочке и принялся заполнять сначала её, а потом крошечный убогий больничный холодильник "Морозко" в дальнем углу.
      Три четверти населения России никак не поймут, что они переведены в обслугу, разжалованы в лакеи, и лишь поэтому пробуксовывают, спотыкаются, падают, расползаются у нас реформы, словно коровы на льду.
      Во всех-то реформенных веках с лакеями у нас было неважно...
      Но времена теперь изменились окончательно. И три четверти России скоро будут молчать, как этот крепыш Виктор,
      - да - как - этот - Победитель -
      и делать, при полной свободе слова, что им положено - для своих богатых господ.
      А этот понял и смирился. Виктор, с позволения сказать. После Чечни. И после двух лет безработицы при больной матери.
      Молодец. Человек-вещь. Человек-исполнитель.
       ...Вот только произнёс он однажды, в тёмном и узком переулке, что-то совсем невнятное, непонятное, неприятное - этот его молчаливый шофёр
      - не - ходил - бы - ты - шеф - в - глухих - местах - впереди - меня - а - то - ... - мало - ли - какие - мысли - приходят - в голову - вооружённому - человеку.
      
      101.
      Цахилганов невольно простонал: ну и жизнь! Спереди вечно и холодно глядит тебе в лобешник меткая красотка Степанида, а сзади вечно и неотступно шествует за тобою бывший военный, униженный ныне: коренастый мотострелок...
      В палате уже пахло ресторанной снедью. Но тут в кармане у шофёра зазвонила сотка - его, цахилгановская, сотка.
      "Рудый", - с испугом понял Цахилганов, не зная, брать ему протянутый сотовый - или нет.
      Любовь с досадой шевелила губами, словно сгоняя с них что-то ползающее, мелкое, досаждающее.
      Цахилганов поднёс всё же серебряную рыбку телефона к уху,
      - готовый - воспринимать - разнеженный - голос - двуполого - но - не - готовый - отвечать - ему...
      Однако это - уф! - Макаренко, заместитель Цахилганова по фирме "Чак", принялся нудно жаловаться на налоговую инспекцию Карагана.
      - Предлагал? - перебил его Цахилганов, поглядывая в потолок.
      - Не берёт, - ответил Макаренко про начальника налоговиков.
      - Как?!! Уже и столько не берёт?.. Значит, оборзел. Ну, ладно. Фирма "Чак-2" у нас только что оформлена. Так?.. Переводи себя немедленно на "Чак". Вместо меня. Ты покупаешь - я продаю. А потом пойдёшь под банкротство. С долгами по налогам. Как договаривались.
      - Понял. Замётано, - сказал Макаренко бесцветно - слишком, слишком бесцветно. - Сейчас займёмся. Только вот с вашей подписью - как?
      - Возьмёшь пустые, подписанные мной, бланки и листы у Даши. Она знает, где. Всё.
      Он отключил сотовый и проговорил без улыбки:
      - Шёлковые веснушки, снушки, ушки... Ну, ты иди, иди. Свободен! Ты... хм...
      - свободен. Победитель-лакей.
      Но телефон, под недоумённым взглядом Виктора, Цахилганов всё же оставил у себя - спрятал в тумбочку, вопреки запрету.
      
      102.
      Проводив шофёра, он улёгся на кушетку с удовольствием.
       У этой Даши на плечах и на спине рассыпаны шёлковые нежные веснушки. Хорошо, что Даша не загорает,
      - загоревшая - женская - кожа - всегда - кажется - немного - грубоватой - на - ощупь.
      А ловко всё же он вернулся из надземных - и подземных! - воображаемых сфер в реальность! Ловко, играючи... Как виртуозный ныряльщик - без брызг. Или это просто стихло Солнце?
      Женщина в конфетти. В шелковистых рыжих конфетти... Офисная спасительная блудница, осыпанная золотистой пылью, будто авантюрин...
      И вот уже не метёт, не поднимается в сознании, и не пугает никого чёрная лагерная пыль Карагана,
      - а - значит - лишь - для - отдельных - особо - нервных - греков - страдающих - манией - преследования - страшны - эти - мстительные - летающие - старушонки - Эринии - addio!
      Цахилганов заулыбался, ворочаясь на кушетке, узкой, как вагонная полка, а вовсе не как днище гроба, и ему было приятно вспоминать про рыжий дождь на женском вяловато-податливом теле - на тёплом, приятном теле, не излучающем ни огня, ни света,
      - впрочем - от - неё - женщины - этого - и - не - требовалось.
       Золотая россыпь, осыпь, сыпь... на тестяном добротном, качественном теле, которое можно мять, мять, мять -
      мять-перемять.
      
      103.
      Ещё ему было приятно отмечать, что Макаренко и Даша недолюбливают друг друга. Отчего? Да просто Цахилганов всё чаще брал с собой на переговоры именно Дашу, а не его, плешивого очкарика.
      Брал, чтобы она - сидела.
      И она - сидела: с отрешённым и бесстрастным видом - перед дельцами. Глядела в пространство, будто снулая, слегка косая, бледная крапчатая рыба. И так перекладывала ногу на ногу, и так зябко потирала колено коленом, и так медленно сучила и сучила шёлковыми ногами, устраиваясь поудобней, что одно её шёлковое отрешённое, молчаливое ёрзанье перед деловыми людьми уже принесло Цахилганову в четыре раза больше контрактов, чем трудолюбивая возня зама в офисе с утра и до поздней ночи.
      Золотая - пыль - веснушек - приручённая...
      Уже стоя у окна, он ещё раз спросил себя, есть ли у плешивого Макаренко возможность кинуть его на этой операции. При фиктивной продаже фирмы.
      - Нет. Не скозлит, конечно, - сказал себе Цахилганов после короткого раздумья. - Договор о купле-продаже - условный, но заключён будет - как чистый... Определённо, не скозлит.
      - То, что заключено, уж оно - точно: заключено! - согласилось вдруг пространство голосом Дулы Патрикеича. - И хоть кругом шешнадцать не бывает, а заключить - всё ж лучше, чем не заключить.
      - Тоже мне - вечный страж, недрёманное око, - сказал с усмешкой про старого служаку Цахилганов. - Успокоилось, значит, светило, угомонилось небесное электричество, и утихли твои фантазии на тему подземной лаборатории, неугомонный ты старичище... Впрочем, про лабораторию я всё выдумал сам, для дальнейшего возможного мыслительного манёвра. Слышишь? А то смерть как скучно мне! Тьфу-тьфу.
      Какое - там - выдумал - что - ты - несёшь - заволновалось - пространство - чувствуя - как - ловко - выскальзывает - он - из - исторических - ловушек.
      Дула же Патрикеич, как видно оказался совершенно сбитым с толку последним сообщеньем Цахилганова. Потому что, помолчав, завыл вдруг - жалобно, просительно и неизвестно к чему:
       - Не бе-е-ей собаку, она раньше челове-е-еком была-а-а... Никогда не бей,
      - уууу, была... (Убыла?)
      
      104.
       Цахилганов даже не рассмеялся, а сразу же, решительно и намеренно, забыл про охранника.
       - Если я не мог жить иначе, значит и отец не мог иначе, и нечего, значит, людям судить друг друга - и себя. Точка!
      Не наше это дело, а прокурорское.
      В рассеянности он напел первые такты Вечнозелёной оперы - и осёкся, оглянувшись на жену.
      - Так значит, высшая свобода - быть свободным от свободы? - вернулся он к разговору с собой.
      Вчера Внешний всё убеждал Цахилганова, как маленького, в необходимости отреченья от грязного существованья,
      - и - всё - намекал - невнятно - на - то - что - может - быть - тогда - Любовь - станет - прежней - а - болезнь - её - уйдёт - без - следа - потому - что - дескать - все - мы - стоим - на - пороге - чуда - а - понимать - этого - не - хотим - тогда - как - один - шаг - меняет - судьбу - и - судьбы - вокруг -
      а теперь даже про - освобожденье - от - оков - свободы - замолчал и не откликался никак, словно ушибленный разумными, смелыми распоряженьями Цахилганова.
      Каждым своим возвращеньем в действительность я его, видимо, унижаю, с удовольствием подумал он про себя, того, косясь в зеркало. И даже пожалел его-себя немного.
      - Ну и как это - освободиться от неё, постылой? От собственной свободы? - поторопил он своё отраженье. - Пойти в ментуру с доносом на собственную фирму? Или сразу - к прокурору? Чтобы выклянчить у него срок побольше?
      Здрасьте - отвесьте - мне - лет - пять - наилучшего - строгого - режиму - а - лучше - бы - крытку - мне - если - получится - конечно.
      - ...Быть свободным от свободы, в самом деле, дано не многим, - очнулся наконец-то Внешний в зеркале. И признал довольно неохотно: - Но, говорят, зато они, такие, становятся при жизни ангелоподобными: столь многое открывается затем их взору. Их взору тогда открывается истина.
      - Нет. Провались-ка ты лучше пропадом. Надоел ты мне,
      - надоел - я - мне.
      
      105.
      Что-то Барыбин с утра самого не заходит. Даже странно.
      А теперь привезли шахтёров. Реанимация! Реанимация изнемогает...
      - Свобода от свободы достигается человеком, - уныло принялся за своё Внешний. - Но - путём духовного тяжелейшего подвига подавления личной свободы. Если человек справился со своей свободой, перед ним спадают все оковы, перекрывающие движение к истине.
      Поняв это против воли, Цахилганов быстро сообразил:
      - Тогда уж вся история страны Советов - духовный тяжелейший подвиг! - назидательно пояснил он Внешнему, как недоумку - как выпускнику специнтерната для детей с задержками умственного развития. - Это советские люди поневоле учились быть свободными от свободы!.. И ведь - становились!.. Что ж, то была страна святых?
      - То была страна святых... - то ли кто-то сказал, то ли кто-то спросил, словно эхо. - То была страна святых...
      Эхо плавало в реанимационной палате, как отделившееся от человека и независимое пониманье.
      И Цахилганову это звучанье совсем даже не понравилось. Потому что... любить пониманье человеку, любящему удовольствия, вообще-то - неудобно, и невыгодно, и обременительно: нецелесообразно, да!
      Хотя - и - тянет - иногда - прикоснуться - к - нему - к - пониманью - так - не - совсем - всерьёз - и - ненадолго - чтоб - не - затянуло...
       К счастью, ему вовремя обрыдло созерцание вечных истин. Он изрядно переутомился, заигравшись с высшими смыслами. И теперь душа его требовала совершенно противоположного - для равновесия.
       Оглянувшись на жену и вздохнув,
      - Барыбин - не - позволял - ему - кормить - Любу - не - думает - ли - реаниматор - что - всё - к чему - прикасается - Цахилганов - оказывается - пропитанным - духовным - стрихнином -
       он достал из тумбочки сразу два горячих бутерброда в скрипучей фольге: один, с телятиной - в листке салата, другой - с жирным сыром, осыпанным тмином. А коробку с фаршированным черносливом, повертев, пока отложил.
      Что ж, этот частный, турецкий, ресторан в Карагане, на бульваре Коммунизма, не так уж плох... Вон какие сливочные чалмы навертели приезжие азиаты на пирожных,
      заботливо усадив каждое в небольшой, но глубокий, прозрачный зиндан.
      
      106.
      Он дежурит у постели больной жены без телевизора - вытеснителя собственных мыслей... Потому что, как сообщил реаниматор Барыбин, через экраны земные силы злобы ведут информационный обстрел, угнетая доверчивые души до бесчувственности. Так тлетворный Запад убивает в нас остатки животворного византийства - остатки нашей живой жизни; единственно живой на земле, то есть!..
      Уж лучше бы изрёк что-нибудь про смертельный вред от свободных радикалов, право.
      - Защитные силы её организма не работают, - с хмурой важностью говорил Мишка про Любовь, лежащую без движения. - Впускать в палату дикие образы, анилиновые ядовитые краски, устраивать здесь разгул безобразия и пошлости - не позволю;
      - как - будто - Любовь - воспринимала - цвет - и - звук - в - своём - пребываньи - меж - небом - и - землёй - меж - смертью - и - жизнью -
       они меняют жизненный состав пространства и делают его не пригодным для здоровья, старик...
      Маленький переносной ящик, установленный было Цахилгановым на тумбочке, состарившийся Мишка схватил за рожки антенн - и отдал санитарке почти торжественно:
      - Мария! Убери отсюда око ада! В морг отнеси - эту радость обезьянолюдей. Поставь перед санитаром Циклопом, тому уж ничто не вредно.
      
      107.
      ...Надо же! Сивый, как ватрушка, покладистый увалень Барыбин вдруг стал решительным распорядителем цахилгановского проживанья.
      В - каждом - рабе - мирно - посапывает - диктатор - но - распоясывается - как - сволочь - стоит - только - тебе - ослабнуть - быстро - же - они - перевоплощаются - рабы - в - свою - противоположность.
      - Мария! Принесите телевизор из прозекторской! Барыбин разрешил, - сердито солгал Цахилганов, высунувшись в коридор.
      Мария на сестринском посту сидела за столом, будто алебастровый немигающий монумент. И ужаль её пчела, не пошевелилась бы ни за что, ибо думала некую думу, возможно не одну.
      - Срочно! - прикрикнул на неё Цахилганов с порога. - Дождётесь вы у меня, что я вас тут всех рассобачу. В пух и прах!
      Прах - пыль - пыль - прах - смерть...
      Спохватившись, он оглянулся. Любовь же была спокойна. И так безмятежна, словно видела ангелов в своём пограничье, или цветущий луг...
      - Извини меня. Ладно? - торопливо сказал жене Цахилганов, подсев к тумбочке и принимаясь за еду. - Люба, я такой проглот, что всё это умну сей же час. Пока не остыло. Прости.
      Барыбин, уж точно, при ней есть не стал бы,
      - а - если - бы - и - стал - то - поглощал - бы - пищи - мало - и - скорбно - аки - гастритное - дитя.
       - Отчего бы тебе, Барыбин, не зашить свою ротовую щель? Шёлковым хирургическим надёжным стежком? - предложил Цахилганов отсутствующему реаниматору, жуя с удовольствием. - Для полной солидарности со всеми голодными. Рекомендую! Заодно и болтал бы поменьше. Изъяснялся бы исключительно своими медицинскими конечностями, вымытыми с хозяйственным мылом... Сам говорил, что персонал понимает тебя без слов.
      Ухмыльнувшись, он всё же принялся и за чернослив, напичканный печёной сёмгой с чем-то сладко-жгучим и зелёным: красиво!
      Где - брат - твой - Каин - шелестело - пространство - впрочем - бессильно.
       - У таких, как я, братьев не бывает, - утирался он влажной душистой салфеткой. - Потому как вместо братства у нас - деловой интерес! Навар!
      Навар... Вар... Смола...
      
      108.
      Осоловев от еды, Цахилганов смял и выбросил фольгу в корзину для мусора, а затем грузно улёгся на бок.
      Клеёнчатая кушетка больше не смущала его и не пугала ни чуть.
      Заняться теперь было нечем. А эта неповоротливая огромная Мария, видно, не очень-то разбежалась - телевизора как не было, так и не было.
      - И всё ж, хорошо поблаженствовать на досуге, - сел Цахилганов и принялся отвинчивать блестящую крышку, чтобы налить из термоса кофе. - Плохо только осознавать, что нас, предельно сытых, теперь маловато...
      Цахилганову припомнился статистический сборник, валявшийся в офисе. Полистав его, он отметил тогда, что при рыночных условиях смертность русских, по сравнению с другими народами России, гораздо, гораздо выше... Антирусский, выходит, рынок-то строится... Ещё более антирусский, чем коммунизм...
      Вкуса кофе он не чувствовал - из тревожного пространства долетало:
       - Семьдесят лет здесь убивали Христа, и вот всё русское пространство освобождено теперь для рынка совершенно,
      для - международной - самой - беспощадной -то - есть - наживы.
       - Да. Остаётся только сочинить реквием, - выплеснул он остатки кофе в раковину со вздохом. - Реквием "Исход русских в небытиё"... О, народ мой, народ мой. Кто отрёт твои слёзы... Барыбин? Рохля, стоящий за операционным столом?
       Ох - плачущий - состарившийся - Мишутка - Барыбин - разве - что...
      
      109.
      Страна опять бредёт по дорогам всеобщей нищеты,
      и снуют всё те же самые картавые большевичишки, привычно экспроприируя, раскулачивая, перекраивая,
      - вечные - экономические - портные - успевающие - между - делом - трындеть - что-то - политическое - и - якобы - гуманное -
      суетятся рыночные, теперь, большевики. И сжигают нуждою и голодом всё новые, новые человеческие судьбы, на этот раз - на поверхности земли, совсем не растрачиваясь на спецобслуживанье: так - ещё дешевле, гораздо, гораздо...
      И хоть сидит без дела бедный Патрикеич, а нынешние укороченные русские жизни сгорают, сгорают, сгорают,
      - в - войнах - в - нищете - в - холоде -
      на бесприютных просторах бывшего Союза, как никогда прежде. Но уже не обогревают никого на земле своей преждевременной гибелью, ибо останавливаются мартены, и ломаются конверторы, и обваливаются шахты...
      Куда же уходит с поверхности страны энергия уже - этих - недовоплотившихся, не исчерпавших себя, прерванных русских судеб? Куда она взлетает?..
      И только Солнце бушует как бешеное, бушует, как никогда прежде, выбрасывая колоссальную энергию вспышек, небывалых доселе... Солнце возвращает энергию недовоплощённых судеб обратно,
      на землю.
      - Ох, сожжёт оно землю напрочь...
      
      110.
      - Ох, сожжёт оно землю напрочь! - повторил Цахилганов, зевнув огорчённо и судорожно.
      - Или подарит великие прозренья... Деятельная сила судеб, насильственно прерванных нынешней властью, взлетает к солнцу - и оттуда бьёт по живущим. Она подарит великие прозренья праведным - и смерть палачам. Ты чувствуешь, как Солнце мстит вам, нынешним хозяевам жизни? - упорно проговаривал то ли Внешний Цахилганов, то ли некое мыслящее пространство.
      Я - то - же - что - отец - я - иду - в - ногу - с - властителями - как - шёл - с - властителями - он - и - вот - итог...
      - Чёрное искусственное Солнце социализма сияло энергией недовоплощённых судеб белых рабов большевизма - но Солнце Живое, природное, вбирает страданья новых белых невольников: рабов демократии, - говорил своё Внешний. - И превысилась мера сублимации этой энергии. И Солнце Живое сбрасывает избыточную энергию на живущих.
      Цахилганов приуныл, обводя тревожным взглядом окно -
      картину - неба - низко - висящего - над - степью - обрамлённую - скверной - облезшей - рамой -
       капельницу, обездвиженную Любовь.
       - Сугубый реализм...
      
      111.
      - Ничего, - приободрился он вскоре. - За наши-то деньги чахлые подневольные учёные придумают нам какие-нибудь кондиционеры и от этой, магнитной, напасти. Невинные же от солнечных вспышек и пострадают. С деньгами любое возмездье можно объегорить!..
      - Живое Солнце мстит неправедным, - настаивал Внешний. - Вот отчего вы все, новые хозяева жизни, сходите с ума. Ты - сходишь с ума, как все вы - такие... И страшен, страшен, страшен ваш удел.
      The sun so hot i froze to death...
      - Да ладно пугать-то! - отмахнулся Цахилганов. - Забьём как-нибудь свою совесть транквилизаторами, и тогда нам всё по барабану. Кто не с Хозяевами планеты, тот в числе смертников. Это и козе теперь понятно.
      Есть, в конце концов, таблетки от шиза! У того же реаниматора - у Барыбина есть!
      ...И есть Митька Рудый, который уже во все лопатки планирует, как извлечь наибольший доход из происходящего - то есть, как сегодня энергию сгорания лучших из людей превращать в деньги для Хозяев...
      - путём - всемирного - лагерного - капитализма - да - этот - абрикос - начал - действовать - сам - без - тебя.
       - И чёрное Солнце бывшего Союза воссияет вновь! Чтобы обогревать лишь властителей мира! И успокоится тогда Солнце живое, ибо людские энергии будут утилизированы здесь, на земле, для успешного поглощения мировым капитализмом!.. Браво, западник - браво, Рудый, специалист по идеологическим внешним сношениям -
      успешно - сношаемый - в - мрак - дерьма - ибо - малая - адская - бездна - призывает - адскую - же - большую - бездну - хотя - бы - и - политическую.
      
      112.
      Однако Цахилганов был недоволен такой своей логической виньеткой: чем, собственно, один порок хуже или лучше другого? А сколько их у каждого! И он чувствовал сейчас сильнейшую потребность оправдывать любой вид греха, потому как... ему не хотелось верить в святость кого бы то ни было, а именно - в непорочность святости!
      Он всё не мог забыть постыдной своей трусости при появлении странного Старца, прошедшего недавно сквозь палату.
      - Кстати, кто это был? - подозрительно спросил Цахилганов. - Ну, тот, из-за которого я едва не вышиб лбом дверь?
      - А-а... Из Византии пятого века. Они ходят иногда, святые из прошлого, по местам, где сосредоточены людские страданья. И, в той или иной форме, оставляют людям знанья, добытые своим аскетическим подвигом. ... Помогают незримо. Если бы не колоссальная вспышка на Солнце, ты бы его заметил. Да что тебе до тех, кто молится за род людской в вечности?..
      - А замечал ли ты, - спросил он себя Внешнего, - что наши нестяжатели очень хорошо умеют говорить о бренности жизни - не знавшие её радостей и не имевшие лишней копейки. Кто богатство презирает? Да тот, для кого оно недостижимо. А кинь ему та же Америка хорошую сумму - вот тут-то он от всяческой своей святости и излечится мигом... Нищие, между прочим, самый сребролюбивый народ! Замечено: они оч-ч-чень алчны. Так что, святость аскетическая, брат ты мой, - достояние тех, кто сам ничего не стоит!!!
      То есть вот, ничегошеньки...
      Внешний, как видно, немного растерялся и теперь безмолвствовал озадаченно.
      - Да! Жалко Любу... Жалко русских, которых быстро, стремительно сживают со свету. Жалко святых, моривших себя постами, - бормотал Цахилганов, развернувшись на кушетке. - Всех жалко, кого никто не купил и никто не купит. Обречённых, значит. На нужду. На вымиранье.
      - На вечную жизнь, то есть.
      - Вот мы и говорим всем им: счастливого пути на тот свет, - раздражённо прикрикнул в зеркало Цахилганов. - Всем чистеньким. Кто не с нами,
      - всем - уходящим - в - небытиё -
       счастливо добраться да небесного блаженства. С нами же, на земле, останется обслуга - и довольно того.
      - Договорился. А как же Любовь? - спросил Внешний. - Разве она с такими, как ты?..
      Ты что же, прощаешься с ней тем самым?
      
      113.
      Ничего не ответив на это, Цахилганов решил полежать без всякой мысли.
      Ветер снова взвыл, задребезжал стёклами в рамах - и стих, упав на дно вентиляционных больничных колодцев.
      - ...Так, значит, из Византии он? Тот, в лохмотьях? Который приходил из глубины веков? ...А по виду, так с паперти нашей, -Цахилганову всё же было не по себе. - Задержись он в этом измерении, я бы ему, пожалуй, хорошо подал. Порадовал бы нищего.
       - Нищего? - удивился Внешний. - Не сказал бы. Отец его был воеводой в императорском войске всё-таки... Вроде твоего отца, только повыше в должности. Да и он сам, Иоанн - служил в сане архиепископа в Константинополе. Боролся против тех, кто обирает народ, к сведенью твоему. И главное - обличал! Обличал сильных мира сего в проповедях своих, прилюдно. Боялись его олигархи пятого века, конечно. Не то, что наших архиепископов, перед злом смиряющихся...
      Бич России - покорность злу, как данности свыше. Никак не может Россия направить гнев свой на врагов, если враги - не явные.
      - И потому гложет себя же! - согласился Цахилганов. - Друг друга зато мы изводим весьма охотно. Как это азиаты про нас издавна поговаривают, за нашими спинами? "Русские бывают сыты тем, что загрызают друг друга"... Не забыть бы сказать это Степаниде. В назиданье. А то такая бензопила выросла! Не остановить.
      
      114.
      - В самом деле, давненько я не звонил своему политическому оппоненту. Оппоненту в юбке и в солдатских бутсах.
      Он чуть было не попросил себя Внешнего подать ему сотку.
       Подниматься пришлось, конечно, самому.
      - А может, мы, русские, сами себе устраиваем жесточайший естественный отбор? Какого не могут позволить в своей среде малые нации? - бормотал он, отыскивая сотовый аппарат в тумбочке. - Устраиваем - безжалостно-подлым, равнодушным, предательским отношением друг к другу, и в том-то наша сила?.. Алло! Степанида?.. Хотя и среди малых народов иногда, временами, вспыхивали отдельные братоубийственные... Алло!
      - Ну, - хрипло буркнула дочь.
      - А знаешь ли ты, как говорят про нас, русских, всяческие азиаты?
      - Нет, - прокашливалась она заспанно. - И про численность населения на острове Мадагаскар тоже не знаю. Доволен?
      - ...Ты что там делаешь?
      - Сплю. Крепко.
      - Не хочешь разговаривать с отцом?
      - Родительское чувство у тебя проявляется крайне редко и крайне не вовремя, - заметила дочь неучтиво.
      - ...А погода у вас какая? - заинтересовался вдруг он. - Погода?
      - Хорошая. Град идёт.
      - Серьёзно? - оживлённо расспрашивал Цахилганов. - ...И крупный?
      - С мышиное яйцо.
      - Надо же!
      Глупо изумившись, он смолк: Степанидка уже положила трубку.
      
      115.
      - Вот тебе и естественный отбор, - Цахилганов спрятал телефон.
      Внешнему разговор этот, видно, казался либо слишком больным, либо слишком скучным: он оставался безучастным. И тогда Цахилганов продолжил, вытянувшись снова, заложив руки под голову:
      - Ну, я-то в естественном отборе - точно: участвую во все лопатки. Наказываю развратников! И поделом им, так ведь?
      - Как сказать, - норовил уклониться Внешний.
      - Нет, давай поглядим на это с такой стороны. А не занимаюсь ли я, грешный, как раз праведным делом? Разоряю грешников. Тем, что продаю им порнуху. Так ведь? Это даже очень нравственно: безжалостно наказывать порочного - долларом. Обираю его, гада, и буду обирать!
      - Не так уж сильно и обираешь. Тебе ведь лень разворачивать большое дело. С большими хлопотами и с большой суетой. К счастью, лень.
      - Решительно лень! Потому что... Всё, что сложно, того не существует, - с удовольствием, в который раз, подтвердил Цахилганов. - Ну, немного обираю, немного...
      Да, обирает немного - но денно и нощно,
      потому в подвале, под его офисом, сидят, в три смены, бледные писари, перед тремя сотнями нагретых панасоников, с пультами в руках, и копируют, копируют порнофильмы. А дежурный малый с коротким ножом вспарывает и вспарывает целлофан над очередным картонным коробом, готовя чистые видеокассеты к записи,
       - и - не - разгибает - этот - малый - спины - своей - сильной - по - десять - часов - в - сутки -
      но Цахилганов и платит! В отличие от многих, ничего-то в этой жизни, между прочим, не умеющих, как только вымирать от своей честности и от порядочности своей.
      Он даёт работу и пропитанье малым сим!
      А смотрит ли в безысходности человек, достаточно ли чиста рука, протянувшая ему хлеб насущный?
      Белые рабы, загнанные в подвал Цахилганова, множителя порнографии, готовы руки ему целовать. Лишь бы не потерять возможность быть его безропотными слугами, слугами порока. Потому как безработица - затяжная, тяжёлая смерть. И ею медленно умирают миллионы на просторах расколотого Союза...
      - Да знаешь ли ты, макрокосм, кто такой Цахилганов?!.. Я спаситель малых сих, которые мечтают о труде! И я же - разоритель развратников!
      ...Герой демократического труда, короче.
      
      116.
      - Ты - множитель греха, вообще-то, - уточнил Внешний без особой охоты. - Соблазняешь своей продукцией нестойких, несмышлёных. Собственно, ты ничем не отличаешься от содержателей весёлых домов, сутенёров, оголённых певиц, сверкающих ляжками напоказ, ну и прочей подобной же мрази.
      В ту минуту будто грозная тень старца запечатлелась на стене - и пропала.
      - Облако прошло, - успокоил себя Цахилганов, всё ещё приглядываясь. - Мимолётное. Странное облако... Конечно, я копирую грех. Но грех, который сохраняет людям жизни!
      Однако голос старца всё же раздался - с опозданием, и был он теперь весьма далёк.
      - ...Один - неправдою собрал, грабя грабил; другой - питался. Один грехи собрал, гнев и ярость - другой грехам и гневу причастился и зленно за то осудится...
      Что ж это такое? Совсем стёрлись границы меж веками, что ли? Уже? Насовсем?
      - ...Один - неправдою собрал, грабя грабил; другой - питался, - повторяло пространство всё тише. - Один грехи собрал - другой грехам причастился -
      и - зленно - за - то - осудится...
      Наступило молчанье. Не глубокое, а так: рассеянное какое-то, растрёпанное, безысходное...
      - Ну, - спросил Внешний. - Ты ещё что-то хочешь знать о нём?
      - Отбой! - Цахилганов сел и замахал руками, будто выгоняя из палаты лишнее знание. - Пусть - Апокалипсис, пусть он грядёт, благодаря нам, цахилгановым... Зато я брал от жизни всё! Я и грешней-то других только потому, что мне больше фартило, чем остальным -
      кому - фартит - тот - и - грешнее - !!!
      И уж не знаю, как там Византия, а Россия - точно: страна принудительной святости. Не добровольной! Была, и есть.
      - ...Пожалуй, - поразмыслив, согласился Внешний. - Потеряли возможность добровольной, византийской, святости - обрели
      - с - Алексеем - Михайловичем - с - Петром - первым - с - Лениным -
      возможность святости принудительной. И ещё более принудительной - со сворой нынешних, гарвардских, Биронов. Никуда-то Русь от святости своей не денется.
      - Так виноват ли в том я, что никто меня к святости - не принудил?!
      - Знамо дело, счастливчик, - отвернулся от него Внешний.
      Но Цахилганов приуныл:
      - ...И вот, четвёртый век она так, жертвенно, кроваво бредёт. Россия. И человеческие потери только увеличиваются. И никакого выхода ты, Внешний мир, мне подсказать не можешь. Нет у тебя ответа!
      У - тебя - Внешний - мир - у - тебя - его - нет!
       А Цахилганов тут ни при чём...
      
      117.
      Вдруг, невидимый, Патрикеич взвыл негромко, как от боли, и, поворчав,
      - ууууу - и - тут - порядка - не осталось - уж - и - на - кушетку - присесть - ничем - нельзя ?
      смолк в больничном пространстве.
      Цахилганов подошёл и оглядел клеёнчатую поверхность со вниманьем. На том краю её, у самой двери, он увидел сухую верблюжью колючку.
      - ...То была страна святых, - всё ещё возвращалось, носилось в воздухе и не исчезало отстранённое пониманье. - Была, и есть, страна мучеников и насильников...
      - Ну, здрасьте! - последовало в ответ старческое недовольное брюзжанье. - И вот мученики у всех в почёте, калёно железо, а те, кто им эти мученические венцы собственноручно, добросовестно ковал - не в счёт, будто и заслуги никакой нашей в этом нету. Эх, разве бы были святые - без нас? Подумали бы вы все своей головой!
      Это Патрикеич обеляется. Обеляет себя и Цахилганова старшего. Грех мучительства обеляет!
      - Святыми становятся жертвы палачей, но не палачи! - поучительно произнёс тогда Цахилганов, осторожно трогая колючку пальцем, - ...Так сколько же на одну жертву приходилось в стране Советов доносчиков, завистников, клеветников и исполнителей наказанья? - спрашивал он то ли себя, то ли мир, то ли Дулу Патрикеича. - Сколько? Уж, конечно, большая часть населения страны тогда усиленно занималась тем, что насильственно делала святой другую её часть... Чтобы толпами отправлять людей на Голгофу и гнать их спасительным путём Христа - нужны толпы Иуд, соответственно. Даже - необходимы. Иуды положены по штату! Так ведь, Патрикеич?
      Пространство - смущённо - крякнуло - потом - отозвалось - туманно - дипломатично...
      - Так ведь и это - уметь надо: гнать по нужному пути, калёно железо... Вот батюшка ваш Константин Константиныч - умел. Ну и я, старик, с ним, как опёночек на пенёчке, значит... Как опёночек, можно сказать. Жалко вот, генерала-то ему не присвоили. А какой проницательности был человек! Ууууу. Меня же Трёхглазым за что именовали? Говорили, будто во лбу у меня тайный глаз имеется. А почему? Потому, что слушал я его во всём. Без его слова - ни-ни: шагу единого не сделал. Опыт у него одного перенимал, а тем, которые от Берия к нам приезжали, вот ни настолько не поддался...
      - Не ври, старик! Не поддался ты... Цепной пёс - это пёс Хозяина, а не идеи. Всё равно какого Хозяина. А значит, всё равно какой идеи.
      Однако Дула проговорил затем с тихим укором:
      - Тут... Ты тут опять... шалишь, и нас с Константин Константинычем нарочно обижаешь. Нехорошо... А как же - "Ослябя"? Она же, система эта, в действие приведённая, всё очистить сможет и наши жестокости - оправдать!.. Мы же с Константин Константинычем... Мы лабораторию подземную своими жизнями заслоняли. От Лаврентия Павлыча, да... Всё-то он ждал, наш товарищ полковник: вот-вот разработки подземные на дело решительное, народное, праведное потребуются! Лабораторию твой батюшка берёг, от врагов народа, пуще жизни своей... А их, врагов-то народа, всё больше да больше становилось, и вся власть ихняя уже теперь стала... А он - сберёг. Ото всех... Эх, ты! Сынок. Ты бы в ту сторону думал, чтоб против тиранов лабораторию эту повернуть! Юлишь только да прикидываешь, как бы в накладе не остаться... Сроду не думал, что от Константин Константиныча такой отпрыск несподручный в будущем может оказаться... Ну, другого-то - нет! Нет у нас, вот беда...
      - Морочишь ты мне голову, старик, какими-то научными сказками. Далась тебе эта лаборатория, которая то ли есть - то ли нет её. Что за фантазийный разговор?!.
      И вдруг оторопел от чёткой догадки - мозг отражает его, этот внешний мир, но внешний мир сам отражает деятельность нашего мозга,
      и видоизменяется мир - соответственно изменениям в нашем мышлении:
       апокалипсис вызревает в головах...
      Тогда... И в наших же головах тогда способно вызреть то, что его отодвигает... И может быть, так уже было не однажды...
      
      118.
      - Ладно, Патрикеич, - устал от рассуждений Цахилганов. - Прости за Иуд... Ведь при нынешней власти творится то же самое. Экономические теперь Иуды отправляют людей на Голгофу миллионами, и они давно перещеголяли вас по части жертв. Прости. Плохо мне... Не верю я, конечно, ни в какую законсервированную лабораторию. У меня всё это - игры с самим собой. От тоски. От очень большой.
      От смертельной даже, может быть.
      Но невидимый старик всё суетился где-то в пространстве.
      - И нам, сынок, оно знакомо. И мы не каменные... Вот видишь, всего ты в жизни добился, а тоскуешь. И, вроде, кругом шешнадцать, а... - принялся охотно рассуждать Патрикеич, деликатно не персонифицируясь. - Но я тебе, как старый спец, скажу: тоскуешь - значит, боишься. Ууууу, боишься.
      - Да не Степаниды я боюсь! А того, что... Потери слишком большие, Патрикеич, - коротко взглянул на Любовь Цахилганов.
      Потери... Не материальные... Может, правда, от беды можно откупиться потерями - материальными, а?
      И - именно - так - мир - стремится - всё - же - к - сбалансированности - в - самом - себе - уберегаясь - от - окончательного - распада?
      Хочешь что-то одно непременно сберечь - потеряй другое. Или - как это? Кругом шестнадцать не бывает...
      - Ох, Патрикеич, толковали мы о многом, да уяснили невесёлое: то была страна принудительной святости - но завтра она станет страной принудительного всеобщего греха: вот что,
      ибо святость её отходит в небеса,
      вместе с народом,
      истязаемым нуждой.
      
      119.
      - ...Оставь меня, старик. Отдыхай там, на заслуженном отдыхе, в своей Раздолинке, в километре от колючей проволоки. В Раздолинке, давно томящейся и скучающей без большой настоящей профессиональной работы. Ты - верный человек. Где теперь таких найдёшь?.. Не обращай на меня, Патрикеич, внимания. Да, у меня это - игры с самим собой. Только игры... Мысленные солдатики. И не более того...
      Все люди играют временами, потому что все люди - дети. И взрослые дети, и детские дети играют - от безмерной тоски. Да, да: играют те, кто не любит тосковать, то бишь - бояться.
      Джаз - тоже игра: игра инструментов друг с другом, но если в неё заиграться до беспамятства, она становится скоро образом жизни и даже судьбой -
      занятной - такой - судьбой - исполненной - эстетического - самоублаженья.
      Я успешно спасался джазом. За Вечнозелёной не было слышно шума лагерной пыли по весне. А теперь...
      Цахилганов напел несколько тактов из Фостера, пытаясь немного развеселить себя - и беспомощно развёл руками: эта игривая судьба его, кажется, подходила к концу - ощутимо и страшно. Потому что умирала Любовь.
      А Внешний упорно молчал сегодня про чудо - и не подговаривал Цахилганова сжечь фирму, раздать деньги бедным, и жить честно, скромно,
      - в - тихой - невнятной - радости - жалкого - существованья - на - земле -
       и не намекал Внешний на то, что тогда Любовь будет спасена, а иначе... В общем, только подвигом самоотреченья, мол, вершится чудо -
      чудо - воскрешения - умирающей - жизни...
      Но вчера же вот что понял Цахилганов: каждый-то человечек у нас норовит обмануть себя какой-нибудь идейкой! Причём, сам себя - шантажирует, вынуждает себя выкинуть что-то эдакое... необычайное! Непременно - необычайное, иррациональное! А без того, вроде как, и уважать себя не за что; и жизнь-то ему не в жизнь, и радость-то не в радость...
      Именно оттого позывы самоотреченья так мучили Цахилганова накануне!.. О, это глупость, скорее всего -
      вечная молодость, должно быть!
      Вечная беспокойная молодость души толкает и толкает человека на несусветные глупости -
      The sim shines bright in the old Kentucky home... -
      так полагал он вчера. Но сегодня всё было иначе.
      Сегодня ему изменило прошлое.
      Прошлое восстало против Цахилганова.
      Окончательно?
      
      120.
      Телефонная рыбка забулькала серебряно в тумбочке -
      Рудый? Рудый... Рудый!!!
      - Почему мама к телефону не подходит? - голос дочери вяловат спросонья.
      - Нет, это ты ответь, почему ты спишь круглые сутки?! - орёт Цахилганов, переволновавшийся только что чрезмерно. - Рекуррентная летаргия у тебя, что ли?
      - Позови маму.
      - У неё теперь ночные дежурства.
      - Ночные? - долгая пауза.
      И Цахилганов чувствует, как прозрачные глаза дочери начинают блестеть - там, вдалеке.
      Это - беспощадный, спокойный блеск льда.
      Продолженье, впрочем, следует почти благодушное, по тональности:
      - ...Если - с - ней - что - случится - я - тебя - убью.
      Цахилганов уже не кричит - "Как ты смеешь так разговаривать с отцом, маленькая дрянь!?"
      Маленькая изысканная, жестокая дрянь, дрянь!
      - А у твоего этого... - осторожно, почти вкрадчиво, спрашивает он. - У этого... как насчёт личного оружия?
      - А тебе зачем? - резко спрашивает она. - Что за нездоровый интерес к вопросам нашей самообороны?
      - У него - пистолет?
      - Нет! - отвечает дочь. - У него револьвер. Пятизарядный. Девятого калибра. Лёгкий, но с тугим курком. Если тебе это важно... Отец, а знаешь, я приеду, пожалуй.
      - Зачем? - нервничает Цахилганов, - Зачем?!! Мама собирается в Сочи. На месяц. Её долго не будет, - быстро врёт он. - А мне сейчас не до встреч. Командировки впереди. Ты приедешь - и будешь жить в пустой квартире, как пенсионерка. У тебя там что, своей жизни нет?
      - Мне здесь не нравится.
      - Почему? Это же - столица великого государства Российского. А у тебя - детский сдвиг на почве любви к Отечеству. Вот и благоговей там, в сердце Родины, без грязных моих денег. Живи на грязные деньги Кренделя. Но если тебе их на что-то не хватает...
      - Это - антистолица, - мрачно поясняет Степанида. - Здесь антироссийцы живут. В основном. Точно такие же, как ты.
      - Сиди там!!! - у Цахилганова оборвалось терпенье. - Я позвоню, тебе в Москве выдадут деньги на всё! Даже на классовую борьбу против меня, назови лишь сумму. Только не приезжай... Но запомни: на грязных деньгах чистое не строится. А если и выстроится, то рухнет, непременно рухнет. Мы это уже проходили. Пройди это и ты, если хочешь, там, в Москве... А здесь, в чёрной дыре, что ты здесь забыла? В Карагане?.. Глупая! Здесь чёрная лагерная пыль свистит!.. Здесь стебли вытягивают, из этой земли мертвецов, чью-то спёкшуюся кровь, загустевшую до черноты. Кровь!!! Они траурные, эти стебли!!! Слышишь, ты, девчонка?!.
      
      121.
       Цахилганов отшатнулся от зеркала - от искажённого страхом лица своего, с металлическим уродливым наростом на ухе.
      - Какая пыль в конце марта?.. - вежливо удивилась Степанида, определённо воображая себя дамой. - И что ты надрываешься? Трубишь, как мамонт из глубины тысячелетия?
      - Потому что... не надо тебе сюда.
      - Чёрная дыра - здесь, и я здесь поэтому, - вздыхает она. - Ладно, останусь... А в Карагане всё жертвами давно искуплено, Караган к свету нынче идёт... Но ты смотри у меня там! Я про маму. Ты запомнил, да? Если с ней что случится... Впрочем, ты хоть как попадаешь в число людей, которых мы должны убрать. Ради жизни на земле.
      Степанида что-то там соображает ещё, у телефона.
      Нет, право, уж лучше бы грызла семечки!..
      - Хотя... - глубокомысленно произносит она. - Ты странно сейчас кричал. Говорят, вспышки теперь небывалые. Это солнце так влияет на тебя?
      - Да. Влияет. А я влияю на него. И ты тоже.
      - Тогда лучше бы ты спал. Спал бы беспробудно, чтоб не влиять.
      Ммм! ...Опять memento - ох, опять mori!!!
       "А может, я исправлюсь! - едва не выкрикнул Цахилганов. - Что тогда?"
      
      122.
      Но он кивает, машинально кивает коротким гудкам в трубке - и не может прервать этого своего киванья.
      А вообще - безобразие. Надо поставить девчонку на место. Что значит, убью?!.
      Ещё в семь лет Степанидка, к ужасу Любови, пролепетала совсем доверчиво, показывая на Цахилганова пальцем и склонив голову с белым бантом к плечу: "А когда я вырасту, я папу убью".
      Был, правда, там один... неприятный повод к этому. Когда дети постарше выследили его с Ботвич. А потому дразнили маленькую Степаниду. Но ведь она должна была про это, и про свои детские слёзы, давно забыть... Однако, нет! Твердит, твердит одно и то же - с ангельским видом, паршивка:
      - Земля должна быть чистой от таких как ты. Если природа разумна, она должна тебя уничтожить. А если нет - погибнет мир, папочка...
      Ну, пусть не твердит.
      Но произносит же временами,
      маленькая, так и не повзрослевшая, дрянь!
      Сейчас она получит отменную трёпку. Цахилганов набирает номер. Он долго слушает, как уходят в пустоту бесследно его частые телефонные сигналы. Гудки летят из географического центра Евразии - над измученной полуразрушенной Россией - туда, где одно ласковое, красивое, небольшое существо давно готово мысленно убрать с лица земли его, своего отца.
      Цахилганов, сотворивший дитя, ничто иное как творец! И вот, тварь готовится поднять руку на творца, ибо полагает, что сотворена она, чистая видите ли, нечистым творцом!
      Решительно - мир - сошёл - с - ума.
      Но кто-то суровый безмолвно остерегает Цахилганова: человек не может быть творцом человека. А вровень со Всевышним ставит себя...
      - дух - тьмы - понятно - понятно!
      А может, это Любовь, тысячи раз обманутая им Любовь, должна была породить именно такое дитя - которому предначертано расправиться с ним,
      как с осквернителем любви?
      Хм, тогда... плохо дело.
      
      123.
      Телефонные сигналы, летящие от отца к дочери, снова остаются без ответа. Выходит, её уже нет дома... Но - чу! - забулькала металлическая искусственная рыбка. Цахилганов быстро нахватывает воздуха в грудь, открывает рот, багровеет заранее...
      - Ну и что ты молчишь как бешеный? - Степанида невозмутима. И она опять щёлкает семечки! - Тьфу. Смотришь в сторону Москвы своими дюбелями?
      - Я? - теряется Цахилганов.
      Шлямбуры, дюбеля... Что-то не припомнит Цахилганов ни одной барышни в своей жизни, которая бы знала, что это такое. Ах, да - у Степаниды в школе хорошо преподавали ручной труд...
      - Конечно, ты.
      - А кто это - вы, которые должны меня убрать?
      - А тебе не всё равно?
      - Скверно шутишь, Степанида. Не смешно!
      - Ну, ладно. Тебе есть что сказать? Тебе, как профессиональному духовному врагу страны и народа, есть что сказать своим потомкам?
      - Нет... - кладёт он трубку, понимая бессмысленность любых будущих своих слов. - Нет.
      Беспощадная тварь. Кто бы мог подумать, что безропотная его Любовь родит эту беспощадную тварь. Будто он не человек, а...
       - Мутант, - подсказал кто-то. - Она борется с цивилизацией бесолюдей...
      
      124.
      Странно: у Цахилганова никогда не дрожали руки. Но они дрожат у него сейчас, в палате. Странно.
      - ...Опять.
      Жена повернула к нему лицо, пугающе молодое - освободившееся совсем недавно от своей приветливости, не оставившей даже двух улыбчивых морщинок по углам рта,
      - будто - и - не - было - их - никогда -
       и как же это страшно, когда у женщины в годах - гладкое лицо!
      - ...Птица. Опять висит... надо мной...
      Жена смотрела теперь на Цахилганова сквозь истончённые веки, будто слепая:
      - Отгони! - беспокоилась она. - ...Это коршун? Или... Лунь. Лунь?
      - Где? - Цахилганов обвёл взглядом палату - стены, до половины замазанные зелёной краской, потолок в жёлтых разводах сырости, похожих на выцветшую карту рек.
      Полудетские руки жены раскинуты, как на распятье. И голубоватые вены на них тоже похожи на реки, но только живущие. Две искусственные тонкие жилки тянутся к ним от высоких капельниц. Синие кровеносные русла несут в себе то, что назначает реаниматор Барыбин, и только потому Любовь ещё жива.
      - Здесь... - Любовь отвернулась от Цахилганова. - Или не коршун... Или сыч... Мне плохо видно... Опять... Тебя нет...
      
      125.
      Неровный коричневый полукруг-полунимб в изголовье реанимационной кровати потемнел: за окном по низкому небу шли облака.
      Цахилганов опять помотал руками во все стороны над белым её платком, отгоняя Любино виденье.
      -...Всё? - спросил он Любовь.
      Уныло вздохнув, он ушёл смотреть в синеющее сумрачное окно.
      Нет, как там не крути, а если тебе не отвечает Любовь... Если тебя покидает Любовь... Если тебя покидает любовь ко всему, что ты любил когда-то, значит, уже скоро ?
       скоро - в - эту - блестящую - мокрую - степь ?
       тоже...
      Всех поглотит, рано или поздно, вечная обветренная степь, поросшая прежде только серебристым ковылём и нежной терпкой полынью, а теперь - караганником; кустарником, стебли которого вытягивают из многострадальной этой земли лишь траурные - чёрные скорбные соки.
      Земля сомкнётся над каждым, как смыкается вода. Над жертвой и палачом, одна и та же земля -
      сомкнётся - бесследно - над - Любовью - над - ним - когда - нибудь...
      А город, в который он так рвался для душевного отдохновения, - он только для живых, думал Цахилганов в палате.
      Отсюда Караган - с его толстостенными домами, о стены которых всё время бьётся упрямый, сильный, видимый ветер, город - с веретёнами неспокойных тополей вдоль шершавых тротуаров, с пожизненно угрюмыми прохожими, не виден.
      Хоть и крепкий он город, построенный ссыльными под конвоем, но и в нём пребыванье каждого - временное, как на вокзале.
      Надо - же - везде - пребыванье - человека - временное - но - почему-то - об - этом - не - помнишь - когда - живёт - и - улыбается - и - смеётся - и - плачет - и - ждёт - тебя - Любовь - а - когда - этого - нет - душа - только - зябнет - на - вечном - вокзальном - сквозняке - и - не - радуется - тому - что - она - вечная...
      - Вы просили ваш телевизор принести.
      - Благодарю, Мария. А кто отломил ему рог?
      - Там, в прозекторской, с двумя рогами стоял, работал. А тут... Извините. Ну, может, ввинтите как-нибудь? Если вы по рогам мастер, конечно.
      - Мастер. Именно по рогам. Бо-о-ольшой мастер!.. Как, впрочем, и по копытам... Ввинчу. Уж непременно, Мария. Потому что рога должно быть два! У всякой порядочной нечисти.
      
      126.
      Ящичек включился сразу: человеческий самец и самка влажно елозили по губам губами, чавкая и чмокая,
      - ну - свиньи - и - свиньи -
      но вот самец изловчился и втянул в рот женское лицо едва не до бровей. В резком приступе отвращенья Цахилганов стукнул по ящичку кулаком:
      - Тошно! Изыди... Вампирят, сволочи.
      Изображенье зарябило, а звук сбился на шорох, шум, шелест, словно экран заносила эфирная пыльная буря. И тут пыль, опять...
      Боже, отчего же, отчего так мучит Цахилганова, совсем не причастного к репрессиям, этот страх - слепящий, иссушающий, колючий страх перед чёрной пылью Карагана? Перед летающим по ветру, бьющимся в стёкла окон, прахом?
      Неужто вправду мы наследуем грехи вместе с группой крови и несём их в себе вечно, не находя покоя?
       Наконец он нашёл нужную кнопку. Уж лучше смотреть в экран окна.
      Своих больных город отодвинул на самый край - больничные корпуса глядят туда, где небо, степь и кромка далёкого горизонта, и обширные, на многие километры, провалы от брошенных шахт.
      А умершим город оставил одну только степь, с её тремя городскими кладбищами за дальними террикониками.
      Выходит, для успокоенья Цахилганов спешил - туда? В Караган мёртвых? Воистину, спешащий спешит к могиле...
      И дальше, чем мёртвых, город отодвинул от себя полумёртвых-полуживых, огородив их колючей проволокой, как зверей. Тех, кого называют уголовниками. Не пропадать же было совсем лагерям, оставшимся после политзаключённых...
      Но летучий, тревожный прах погибших. Куда от него деваться сыну полковника Цахилганова? Куда?!.
      - Невиновных держали там, как зверей, подлежащих усиленной дрессировке, - принялся бубнить своё Цахилганов Внешний, будто сомнамбула. - А не поддающихся исправленью убивали.
      - Как, право, просто всё в нашем государстве! Как незамысловато!
      - Точно так же, как и в любом другом, где убийство непослушных может быть изощрённей и потому незаметней.
      - Кто спорит... - развёл руками Цахилганов.
      Да, Караган - столица лагерей, набитых когда-то привезёнными под конвоем людьми до предела... Потом в них стало много просторней, ибо жизни невольников сгорали в шахтах быстро,
      - до - угольной - черноты - а - добытая - окаменевшая - чернота - сгорала - тоже - но - в - топках - наверху...
      И туда, в лагеря, переименованные в колонии, стали загонять урок, а также шофёров, кассиров, колхозников - по весьма сомнительным обвинениям и приговорам, и это был новый резерв для работы в шахтах. И одну бывшую зону отвели под штрафбат -
      под - беспощадный - знаменитый - евроазиатский - штрафбат - Спасский.
      
      127.
      Навязчивые мысли-мстительницы. Это Солнце впрессовывает их в башку насильно, возбуждая некие дремлющие центры памяти! Живое Солнце опять бунтует...
      - Подземный рукотворный советский прижизненный ад требовал и забирал всё новые судьбы, силы, знанья, - негромко твердил Внешний, не желая выходить из мысленной колеи. - Там, в шахтах, они обугливались преждевременно, и каменели, и превращались затем в свет, сжигаемый наверху. И этот свет можно было без особого труда расточать затем на строительство земного коммунистического общего рая.
      Хватит же, довольно, хотел закричать Цахилганов. Уж лучше бы это Солнце погасло совсем! Однако, зажав уши, только кивал себе же:
      - Но мы, дети номенклатуры, приватизировали коммунистический рай, поделив его между собой - между сообщниками воровства... Мы украли у трудового народа заработанный им, оплаченный кровью соотечественников коммунизм. Мы разодрали его на куски! Мы завладели, каждый, своим кусочком прижизненного рая! Всё признаю, со всем соглашаюсь. Да пощади ты меня, макрокосм, иначе голова моя треснет, как гнилой орех...
      Но - долго - ли - быть - каждому - такому - небольшому - земному - персональному - раю - если - в - чрево - земли - не - загонять - новых - рабов?
      
      128.
      Новости!
      Пока Барыбин не отобрал телевизор, надо...
      - Не включай, - посоветовал ему Внешний, - Поздно! Всё самое главное уже свершилось - всё произошло сегодня за экраном. И это никогда не попадёт в газеты. Только что на острове Мальта международные Хозяева планеты согласились с необходимостью создания международных концентрационных лагерей, - добавил он хладнокровно. - Начнут с террористов, в порядке борьбы с международной общей угрозой, а там -
      всякий - бунт - и - даже - ропот - станут - невозможными.
      - Ты хочешь сказать, что знаешь теперь больше меня? - недоверчиво косился Цахилганов.
      - Но ведь и ты знаешь, что это - самый дешёвый способ наживы: лагерный капитализм. Дешевле этого, как показало строительство лагерного коммунизма, ничего не бывает. Великий эксперимент Троцкого, апробированый на просторах России в начале века, ныне переходит в свою новую, глобальную фазу, уже без прежних лживых догм - они отпали за ненадобностью.
      - Значит, апокалипсис...
      - Именно. И ты, ты назван в этом международном совещании автором идеи своевременного внедрения международного лагерного капитализма,
      - к чести Митьки Рудого, который мог бы присвоить себе идею целиком, заметь -
      и это будет следующая эра на земле. Короткая. Последняя.
      - А основоположник - я: Цахилганов, сын полковника Цахилганова, а вовсе не покойник Троцкий. Понял. Совершён подменный исторический манёвр. И что теперь я должен делать?
      - Решай сам... Но знай: вот-вот будет предпринята попытка внедрения лагерного капитализма на практике, пока - на просторах России. Начиная с Карагана... Не отпирайся: с твоей подачи! Потом этот новый лагерный порядок сотрёт границы государств и обнимет всю землю. Он употребит, пустит в дело, себе на пользу, всех разорённых, мятежных, сирых, изгнанных из квартир за неуплату, всех недовольных мировым порядком, да...
      Цахилганов растерялся. Игра зашла слишком далеко.
      - Нет, причём тут я?!! Они сами додумались! Сами!!! Своею сотней голов. Чудище обло стоглаво - оно давно к этому шло, потому что произросло прямиком из троцкизма. А я только присоседился. Прикинул, балуясь, что с этого мне можно получить... Если я опередил ход событий, то чисто случайно. И имя моё, внесённое будто бы в анналы апокалипсиса - чушь. Мои пьяные слова, я и выдал-то их нагора лишь затем, чтобы Рудого не тянуло на нежности! Чтоб огорошить! И отгородиться...
      - Только вот беда: Рудый отнёсся к ним более чем серьёзно. Он даже навёл о тебе все необходимые справки. И представил их мировой закулисе. Там тебе с удовольствием похлопали.
      - Оформил меня, короче... Чтоб в истории человечества не его имя осталось в сочетании с теорией лагерного капитализма, а моё. Имя Цахилганова... Впрочем, какая история? Прах, прах... Чёрная пыль - по всему белому свету, и никакой больше истории!..
      Да что же я-то о нём справок не навёл?
      - Ты прячешься от Рудого. Забился в реанимацию, к Барыбину. Где ещё жива Любовь.
      
      129.
      Цахилганов схватил сотку с тумбочки и набрал номер, который знал назубок - как наиболее важный.
      - Жужуля, - сказал он секретарше Соловейчика проникновенно до приторности. - На тебе сейчас тот самый сногсшибательный жёлто-горчичный прямой костюм,
      - в - котором - она - похожа - на - автобус - да - на - Икарус - двухсоставной - перед - каковым - уж - точно - никто - не - устоит -
      или то дивное чёрное платье с красной шалью, увешанной кистями,
      - в - котором - она - ходит - как - гроб ?
      или что там на тебе?.. У меня, между прочим, заготовлен солидный пузырь "Сальвадора". Я собираюсь подарить его кое-кому.
      - "Дали" я раньше любила, - со вздохом признался важный девичий голос. - Но теперь мне нравятся другие духи. Я же говорила! Вы забыли?
      - Забыл! - радостно вскричал Цахилганов. - Забыл, понимаешь, "Масаку"! И забыл фамилию того политтехнолога. Который на днях из Кремля к вам приезжал.
      Его ведь, Рудого, здесь ещё не было? Или он всё же наведался в Караган?
      - А, вы про того, коротко стриженого? Его фамилия... Сейчас посмотрю... Рудый.
      - Как?!
      - Рудый. Дмитрий Борисович. А он говорил, что хорошо знает вас.
      - Ну, меня-то он не разыскивал, надеюсь? У меня сотка обнулилась...
      Секретарша, затаив доходную информацию, хищно промолчала.
      - Значит, коротко стриженый? А где же он растерял свои пёсьи кудлы? - живо полюбопытствовал Цахилганов. - Крашеные? Абрикосовые?
      - Не знаю... Во всяком случае, не у нас, - озадачился девичий голос. И предположил. - Наверно, в Кремле.
      - Но я вообще-то не про то, Джулия. Он потом никак не проявлялся?
      - Как бы вам сказать...
      Ни за что не расколется задаром, сколько не тискай её впрок по углам, головоногую.
      Головоногую, хохотливую.
      - А что бы ты себе ещё хотела? Мне важно угодить тебе побыстрее.
      - ...Звонил. Он. Шефу, - понизила голос секретарша. - Они согласовывали какой-то вопрос, о новой программе. Связанной с Раздолинкой. А ещё раньше... В общем, так: Москва запрашивала бумаги на вас. Я лично готовила. Разговор шёл о каком-то вашем назначении. Крупном. В Москву.
      - ...А шеф - что?
      - Ну, он человек осторожный, критически настроенный.
      - Жужу, ты так и не призналась, что тебе нравится кроме "Дали".
      - Ну, не буду же я его расспрашивать! Нам не положено... А так - люблю морские путешествия. И забудьте вы про "Дали"! Они давно не в моде! Сколько раз повторять?.. Так что - путешествия, только путешествия.
      - Но, позволь, а как же "Мацусима"? Или как там их?
      - Ой. Духов у меня полный шкаф. Оставьте вы свои пузырьки для кого-нибудь попроще! И не будем больше тратить время на пре-пи-ранья,
      - пиранья - нет - какая - же - пиранья -
       кто следующий? Что там у вас?..
       - Погоди! А может, встретимся? Развлечёмся в той усадьбе? Ещё разок. Самую малость... Потолкуем.
       - Что-о-о?
       Презрительный вопрос не требовал ответа. Секретарша отключилась.
      Отвергла мёртвые его гаметы, не годные для продленья жизни в вечности.
       ...Позор, Цахилганов. Теперь тебя отшивают даже секретарши. Претенциозные дуры. Ме-тёл-ки
      - тёлки -
       с собачьими именами.
      Позор.
      
      130.
      
      Как же быстро закрутилось это дело. Хотя, когда речь идёт о сверхприбыли в мировом масштабе, им не брезгуют. За него борются. А я у них буду болтаться в качестве вывески.
      - Рудый учился вместе с Соловейчиком в Высшей комсомольской школе, - уточнил Внешний. - В общем, ты доболтался. А они - спелись.
      Да, тут уж не до половых клеток. Живые они у тебя или дохлые, не очень-то теперь и важно.
      - Но... Соловейчик, он спешно превращается сейчас из демократа в патриота, - со слабой надеждой на лучшее прикидывал Цахилганов. - Это у них становится модным, и он может воспрепятствовать там, в Москве...
      Хм, в патриота своего кармана, разумеется.
      - Ты веришь в казённый патриотизм? В ширму?!.. Тебя вот-вот позовут. Будь готов, - звучало и звучало мысленное эхо.
      Будешь - готов - будешь - будешь...
      Вдруг Митькин жеманный голос прорвался в палату без всякого телефона, и Цахилганов вздрогнул.
      - Москва - это ненадолго; тебя переведут в Международный центр внедрения антитеррористической экономики. И если всё пойдёт так, как идёт...
      - Но откуда вы, пидеры, там знаете, как всё пойдёт? - закричал он на Рудого.
      Моделируют планетарные ситуации, а сами больше, чем на слуг антихриста, не тянут.
      - Не бойся, - откликнулось пространство ласковым голосом Степаниды. - Этого не случится в любом случае. Даже если ты будешь вынужден пойти на предательство, тебя своевременно устранят. Наши. Это штурмовики освободительных народных полков.
      - Я счастлив! - высокопарно съязвил Цахилганов и лёг на кушетку вниз лицом. - Впрочем, если у народа есть враги, то должны быть и защитники.
      - Их боится твой политтехнолог. Он меняет внешность и охрану.
      - Появление защитников неизбежно. Оно вызвано появлением врагов...
      Пятна на Солнце, пятна... Солнце бунтует, поёживался он.
      - Солнце никогда не бушевало так прежде, - печально говорила между тем Степанида. - Что вы, все, сделали с Солнцем? Зачем?.. Зачем вы оставили нам только один выбор: быть либо рабами, либо штурмовиками?
      Либо рабами, либо штурмовиками...
      - Но... Вспышки - они проходят, девочка!
      - Вспышки несут людям временное, хоть и болезненное, прозренье. Однако, если ничего не менять, грозное Солнце станет багровым. И однажды оно убьёт всех полной и окончательной, насильственной ясностью. Если мы не окажем сопротивления злу.
      - Я знаю, Степанида. Я же всё понимаю! - покорно согласился с ней Цахилганов. - Но... не самый глупый человек твой отец. И может, именно я придумаю, как выйти из этого без крови... Только бы понять, что именно мне следует предпринять. Важно определить гнездо крамолы! Вот: гнездо крамолы! В себе - и в мире. Чтобы уничтожить оба, ибо одно есть отраженье другого. И... одно без другого... неуничтожаемо.
      - У тебя очень мало времени. У нас. Мало. Поторопись.
      
      131.
      Гнездо крамолы. Где оно? Одно - в нём, Цахилганове. А мировое?..
      The sim shines bright in the old Kentucky home...
      - Откуда у тебя волдыри на локтях? - снова спрашивает он девочку-подростка, но не удивлённо, как прежде, а скорбно.
      - Оттого, что я стреляла с упора, - доносится из прошлого невинное, доверчивое признанье.
       Тогда Цахилганов не обратил на это особого внимания. Хотя мог бы призадуматься. Два года назад. Ведь застрелит кого-нибудь и сядет в тюрьму.
       - ...Степанида! Садись, подвезу. Я как раз домой. Уф, жарища.
       Но Степанидка важно шествует по тротуару с двумя, ещё бабушкиными, полными авоськами: она купила на базаре картошку - для дома. Шкандыбает в белых босоножках на высоченных шпильках, как взрослая, и косится:
       - Дотащу. Сама.
       Потом сердито сдувает тополиный пух с носа:
       - Пфу. Езжай себе!.. А то ещё меня с тобой кто-нибудь увидит.
       - Не сядешь, значит?
       - Нет.
       Цахилганов, покорно кряхтя, выбирается из машины. Он отпускает шофёра. И теперь, с надувшейся Степанидой, они несут картошку вместе. Мимо тира.
       - Что? Зайдём? - усмехается Цахилганов.
       Она ставит авоську на землю, поправляет белоснежную кофточку с короткими рукавами и удивлённо вскидывает светлую бровку:
       - Туда?.. С ума сошёл? У нас же руки после картошки будут трястись... Впрочем, давай. Если ты так хочешь.
      И Цахилганову невдомёк, почему базарная шпана и подростки у кинотеатра легонько пересвистываются, переглядываются, переговариваются, завидев его дочь издали.
      Впрочем, старые, чистые джинсы ловко сидят на ней, да и пшеничная тугая коса мотается за спиной весьма... завлекательно; разве не понятно?
      Хм. Малолетняя шпана и подростки двигаются за ними следом, на почтительном, впрочем, расстоянии. К чему бы это?
      
      132.
       В железном ангаре прохладно и сумрачно. Пожилой кавказец-тирщик, утопающий в собственной бороде, словно в диком кусту, кивает Степаниде поверх других голов, сузив звероватые глаза,
      - они - поблёскивают - двумя - непримиримыми - лезвиями -
      и бесцеремонно забирает у посетителя-мужика третью винтовку слева.
       - Это её, - он хмуро тычет пальцем в сторону девочки.
       Мужику хочется повозмущаться, но он засматривается на Степаниду. Та стоит, словно у себя дома, и деловито растирает руки - от кистей до локтя - задрав их вверх. Она раскачивается и перетаптывается на тонких шпильках, словно молодая, небольшая, нервная кобылка перед забегом... И великовозрастная ребятня потихоньку заполняет тир, занимая место у стены.
       - Десять? - отсчитывает пульки перед Степанидой кавказец.
       - Десять! - Цахилганов лезет за кошельком, чтобы расплатиться.
      Но кавказец не слышит его, Цахилганова, не берёт его денег, не замечает - его - вовсе! Он уходит зажигать тонкие парафиновые свечи. Все они вскоре пылают в ряд там, в глубине тира,
      крошечными, будто капли, огоньками.
      Степанида берёт винтовку с осторожной кошачьей грацией. Откидывает тяжёлую косу на спину. Опирается на локти. И подростки за её спиной замирают, как вкопанные. Сосредоточилась базарная шпана у задней стены...
      Что этой толпе тут надо?
      Лишь два взрослых "пиджака" с винтовками принимаются лупить по огонькам беспрестанно. Беспрестанно, безуспешно... Однако с досады переключаются вскоре на жестяные обшарпанные мишени.
       - Подожди, - волнуется Цахилганов, заодно присматривая за авоськами на подоконнике. - Ты не правильно держишь оружие. Прижимаешь приклад к ключице. А надо - вот так, к плечу...
       Краем глаза он замечает, что подростков в тире уже полным полно, и что все они ждут чего-то,
      - а - ещё - переглядываясь - ухмыляются - его - словам -
      или это ему только показалось?
       - Вот... Вот так! - подворачивает Цахилганов ложе под её щекой.
       Степанида разворачивается вместе с винтовкой - и Цахилганов пятится от неожиданности: лицо дочери побледнело от гнева.
       - Не смей меня учить. Никто и никогда - вы! - не смейте меня ничему учить!!! ...Отойди.
       Топнув ногой, успокаивается она мгновенно. И снова мягко, ласково припадает щекой к прикладу.
      Господи! Степанида! Так держат скрипку, а не оружие!..
       Цахилганов растерян. Он пятится к стене, в тень, под насмешливым, непонятным, мимолётным взглядом кавказца,
      полоснувшим его по лицу небрежно.
      
      133.
       Степанида, пригнувшись, замирает. В тире тихо. Даже "пиджаки" перестали палить впустую по огромным жестяным крутящимся мишеням. Только поднявшийся вдруг ветер на улице гонит по железной крыше ангара, взметнувшуюся, шуршащую будто дождь, чёрную пыль Карагана.
      Степанида целится в тонкий фитиль - в нитку, пылающую там, вдалеке. И Цахилганов успевает заметить, как плавно, вкрадчиво она отжимает курок, слегка потянув ложе на себя.
      Но жёсткий хлопок её выстрела всё равно раздаётся неожиданно.
      Первая свеча в длинном ряду зажжённых почему-то уже погасла. И на неё, погашенную выстрелом его дочери, с удивлением смотрит ничего не понимающий Цахилганов.
      - Ммм, - проносится за спиной осторожный выдох подростков.
      Степанида снова растирает руки, сильно прикусив губу. Потом она деловито гасит выстрелами свечу за свечой, все - подряд, перезаряжая винтовку быстро и ловко. И на неё, стреляющую, неотрывно смотрит своими лезвиями прищурившийся кавказец.
       Нет, так смотрят - не на девочек, не на девушек, не на женщин. Так, пожалуй, смотрит игрок за картёжным столом - на другого игрока, выигрывающего партию за партией.
      
      134.
      Она промахивается только на десятом выстреле, состроив недовольную, мимолётную гримаску.
      - Давай - выстрел твой, выстрел мой, - деловито предлагает, нет - ставит Степаниду в известность, кавказец. - Перестреляешь меня - твои пули бесплатные. Идём на десять.
      И Степанида без улыбки кивает ему, соглашаясь.
      Снова возбуждённо гудят и перешёптываются подростки,
      - в - тире - уже - не - протолкнуться -
      они оттесняют Цахилганова вплотную к стене - его вместе с тем мужиком, забывшим закрыть рот ещё после первого её выстрела.
      Кавказец выходит с собственной, потёртой, винтовкой с укороченным стволом и встаёт рядом со Степанидой: лохматый чёрный дикобраз - с его хрупкой, гладко причёсанной девочкой в белой кофте. Парафиновые свечи пылают снова.
      Одну гасит выстрелом Степанида. Другую погасил прилежный выстрел горного человека.
      Подростки с базара болеют за Степаниду, за его Степаниду, все как один! Кавказец - казённый человек. А она - пришлая. Своя...
       В оглушительной, сосредоточенной тишине раздаются редкие выстрелы: её - его. Степанида выбивает десять из десяти. Кавказец же, непонятно усмехаясь, промахивается на своём восьмом выстреле, потом - на десятом.
       Торжествующий вой подростков взлетает под железный потолок, шумящий от летящей поверху пыли, как от ливня. Кавказец выкладывает на прилавок перед нею десяток бесплатных пуль:
       - Приз.
      И потом неотрывно следит издали, как Степанида бьёт по горящим фитилям, не промахиваясь уже ни разу.
       Толпа подростков снова приходит в движенье, гудит возбуждённо. Но вдруг кавказец вскидывает свою потёртую винтовку к плечу. Скалясь, он трижды стреляет по фитилям трёх оставшихся зажжённых свеч - навскидку, с одной руки, почти не глядя. И все они - гаснут.
       - ...Нормально, абрек, - после долгой паузы кивает Степанида, не отрывая тяжёлого, льдистого взгляда от его винтовки -
      и застывший этот взгляд можно понимать одним лишь образом: она научится стрелять навскидку.
       Дочь смахивает ладонью напряженье с глаз, выходит в раскрытую дверь легко, будто с танцев.
       - Заходи всегда,- сдержанно говорит ей в спину кавказец, вытирая тряпкой пыль с барьера.
      Спокойная - вот зараза! - та не оборачивается. А раскрасневшийся до жара в ушах Цахилганов тащится с двумя авоськами следом,
      как последняя какая-нибудь шестёрка.
      
      135.
      Он плетётся за Степанидой под шквал выстрелов - кажется, там, в тире, к винтовкам ринулись все разом... На улице Солнце и сухой скорый, чёрный ветер, который хлещет по их лицам.
       - Ну, ты даёшь, старуха!
      Он слышит в голосе своём невольное подобострастье.
       - Давай без оценок, - обрывает его Степанида, поправляя с прилежностью белоснежный ворот своей блузки и отбирая у него одну авоську. - ...Просто здесь винтовка у меня хорошо пристрелянная. Из другой, чужой, могло быть хуже. Немного - хуже.
       - У тебя кровоподтёк на ключице, - с удивленьем замечает он. - Посмотри, там же синячище со сковородку!
       - Это не от винта, - спокойно отмахивается дочь. - От винта только кожа краснеет. Кровоподтёк от двустволок. От одной - двенадцатого калибра, и от другой - шестнадцатого. Там - отдача.
       - ...А тот лейтенантик, который провожал тебя в прошлом году? Не учил ли он?..
       - Из калаша, - солидно кивает Степанидка. - Тот - из калаша. Но только два раза. У них выстрелы подотчётные... А ты, небось, думал, он меня, как малолетку, кадрит? Да?.. Ружья держит Ром. У себя на даче. Разные. Вертикалки, горизонталки... Ты зачем его Кренделем зовёшь? Он, кстати, скромный. Вот он меня уважает! В отличие от некоторых...
       Она вдруг оживляется, вспомнив что-то весьма занятное, и даже останавливается, сморщив нос от удовольствия:
      - Пап! Есть у него одно ружьецо... нарядное. Дамское. С посеребрёнными стволами. Зауэр 1897 года. Приятное. Но... вёрткое. Лёгкое слишком! К тому же калибр нестандартный. И потом, эти раструбы... Совсем, совсем не годное для боевых действий.
      - А как тебе пистолеты?
      - Тьфу. Не люблю, - мотает головой Степанида. - Стреляю, но... Они тупые. А вот зато револьверы - да! Сами к руке льнут. И такие чуткие! Я один даже поцеловала...
      
      136.
       Степаниде надо, чтобы у неё всегда был тугой и сильный живот. Однако от лени она не хочет делать зарядку. Поглядывая в телевизор, Степанида укладывает на живот тяжёлые тома. Брокгауз и Эфрон напрягают сейчас и укрепляют её молодые мышцы.
      - Степанида, у тебя не всё в порядке со средой. Лучше бы её сменить. Шпана вокруг какая-то, грубое мужичьё... Для чего тебе стрельба?
      - Угу, - соглашается она рассеянно. - Вышивала бы лучше гладью.
      - А что? Вполне приличное занятие... Хочешь, куплю тебе швейную машинку? Или беккеровский белый рояль?
      Снисходительное хмыканье с дивана, небрежное перекладывание ноги на ногу, вращательные движения стопой и - ни слова в ответ.
      - Наймём, если хочешь, учителей английского и французского, буду отправлять тебя за рубеж каждый год, для практики. Ты окажешься в элите общества. Там Эйфелева башня.
      - Она кривая!
      - Импрессионисты ...
      - С ушами и без, - поддакивает ему дочь, поглядывая холодно с дивана. - И горбуны. И сифилитики. Лягушатники тож.
      С таким отцом она может многое себе позволить. Очень многое. Почему она не пользуется этим?!
       - Ну, допустим, не только.
      Дочь позёвывает широко, как пантера. Подрагивает её блестящий язык. И вот она обещает, вытирая проступившие слёзы кулаками:
      - Да, сейчас брошу лежать и поеду глазеть, вместе с другими идиотами, на чёрную икону Малевича; молиться пустоте... Ты что, не чувствуешь разве? Как абстрактные картины вытягивают из зрителя энергию? Они требуют заполнения, а значит - донорства от всякого смотрящего. Они живут энергией живущих, эти чёрные, алчные дыры искусства!
      Что это? Своё?.. Вычитанное? Услышанное?
      - Ой, только не надо употреблять при мне слово "энергия" в таком смысле! - решительно протестует Цахилганов. - Как физик-электронщик по образованию, я этого терпеть не могу. ...А жалкие картины из Раздолинки, которые ты у себя развесила? Они что, много тебе дают?
      - Много, - изрекает Степанидка враждебно, отрывисто, угрюмо. - Они... глядят... Их нельзя закрывать от людей, потому что... они требуют соответствующих поступков от живущих. Ой, ты не поймёшь... Они знали, как нельзя жить!!! ...Они передают это. Те. Художники. Которых за людей не считали.
      - Тебе?.. Передают?
      - Мне. Мне! А тебе-то что?..
      Надо же, Цахилганов со временем усвоил целиком почти весь словарь дочери! Со всеми её "энергиями" и "откорячками". Как незаметно всё это произошло...
      - Но почему-то в мире шедеврами считаются те картины, а не эти, - упорствует он. - Родила бы ты что ли скорей... Далась тебе эта пальба.
      Великий генофонд прошлого опасно качнулся на её плодоносном животе, накренился. Дочь потягивается, придерживая тома на животе, чтоб не свалились:
      - Благодаря таким, как ты, папочка, в моей стране столько дерьма развелось, что женщине очень легко попасть в неприятную зависимость от какого-нибудь козла... Так вот, - лениво сообщает ему дочь, вращая теперь сразу обеими, задранными вверх, стопами. - Я никогда, никому не позволю помыкать мной, как ты - мамой. Ни-ког-да! Ни-ко-му! И ты мне в этом - не мешай... Число врагов, к тому же, у нас катастрофически растёт. Благодаря вам, отцам. Враждебный козёл - это ещё опасней, чем влюблённый... А от вашего сильного пола можно ждать лишь одного. Знаю, знаю, не маленькая! Если я не позабочусь о великолепной самозащите, ваш пол очень быстро сделает из меня котлету. Общепитовскую. Так ведь?.. Папа, ты знаешь, в кого теперь превращаются добрые, отзывчивые женщины? Их употребляют напропалую. А они плачут...
       Она лепечет ещё что-то, но у Цахилганова рассредоточивается внимание. Над чревом его дочери...
      
      137.
      Над чревом ещё не плодоносящей, но - плодоносной его дочери высится гора выдающихся судеб предшествующих веков. Пирамида из томов колышится от её ровного, сильного дыханья.
      - Ты... женщина! - подыскивает слова Цахилганов. - А сила женщин - в притворной слабости, в хитрости, в предусмотрительности. Поверь, я знаю их. И я знаю, что выигрывают в жизни только хитрые дамы, Стеша!
      Хитрые, а не сильные.
      Жизни великих предков вздымает её юный живот и опускает. А голос с дивана - умненькая флейта - звенит так неподражаемо нежно,
      - что - нежность - эта - не - предвещает - ничего - хорошего.
      - Интересно... Какой дурак сказал тебе, будто всё на свете ты знаешь лучше всех? - размышляет дочь и пожимает плечами. - Всё, что правильно, то ясно и просто. У меня всё просто. А у тебя - бардак снаружи, а потому бардак в душе... То шнягу в натуре гонит, а то раструбился, нравоучитель.
      Она с ледяным любопытством смотрит на отца, в упор, поджав губы.
      - ... Ты опять за своё? Была бы ты парнем... Не смей грубить мне! Дрянь... Я научу тебя уважать старших.
      Лёгкий осторожный поворот головы в сторону - чтобы не уронить пирамиду великих предков со своего плодоносного живота! - ленивая улыбочка - и новый скучный зевок:
      - Уважать? Вас?!! За что-о-о?.. Всё бы тебе шутить. Родимый.
      
      138.
      Но теперь, в реанимации, Цахилганов соглашался со Степанидой.
      - Зачем я так орал на тебя? Может быть, ты была права, котёнок. Только... Тебе тяжело, наверно, было тогда? Просыпаться - и видеть эти натюрморты, перевитые колючей проволокой. И засыпать, глядя на ослепительные прожектора, запечатлённые ими, погибшими в Карагане,
      - тебе - в - лицо - всё - детство - били - прожектора - прожектора - из - прошлого - Стеша!
      Он сидел на больничной кушетке, раскачивался, туго кутаясь в байковый халат, и торопился понять себя - и дочь, которой здесь не было:
      - Ну, зачем?! Зачем отцы уничтожали в Карагане художников, не понимаю. И мы... Мы действовали точно так же: не давали выхода их искусству, их знаниям, их открытиям... Да, мы тоже лишили возможности творить и обнищавших художников, ушедших в маляры, и честных писателей, ушедших в самоубийцы после продажи своих личных библиотек... Россия всё время затыкала творческие вены своего народа страшными тромбами нужды! И ведь не от бедности. А так... И это гигантское русское напряжение, не находящее выхода при жизни, оно ещё... ударит по благополучным;
      - непременно - куда - ж - ему - деться - ударит -
       рано или поздно. И получим мы от озверевших творческих ребят по полной программе. За всё. Сполна.
      - За грехи свои - и за грехи родителей, - внятно договорил вместо Цахилганова чей-то женский голос, не похожий на голос его дочери.
      
      139.
      - Кто это сказал? - спросил Цахилганов тревожно. - Кто?! Кто здесь ещё?!! ...Никто не смеет корить меня отцом, никто не знает толком его дел.
      Он мог быть творителем блага в системе зла!
      - Ну, этого в чистом виде не бывает... А чего ты так испугался-то вдруг? - спросил его Внешний с усмешкой. - Нет тут никого. Из лагерного контингента мало кто остался в живых. Так что, попрекать тебя отцом особо-то некому. Да они сюда и не придут, старики уцелевшие...
      - А мать, мать Мишки Барыбина? - оглянулся на дверь Цахилганов. - Это она сейчас говорила? Я узнал её!
      - Да она же умерла.
      - Но - вспышки! При вспышках видно, как здесь ходят святые, - простонал Цахилганов. - Святые... Страдальцы, мученики... Они, кажется, не умирают. Умирая...
      Умирая, они не умирают!
      - Пустое всё, даже если так, - успокоил его подобревший Внешний. - Ты же знаешь их, бывших политзаключённых. Они совсем не страшные...
      - Я? - всё ещё озирался Цахилганов. - Я - знаю. Многих. Многих... Конечно.
      
      140.
      Да, многим из освободившихся политических возвращаться уже было не к кому, или некуда, или незачем. Тогда они становились обыкновенными жителями Карагана. Как суровая мать его приятеля - реаниматора Барыбина, например. И Мишутка, обхватив мяч, снова кричит в их общем дворе:
      - ...Мама! Мама! А мой отец - кто? Вон, его, цахилгановский, чекист! А мой?
      - Не твоё дело.
      Кажется, эта барыбинская мать, курящая на ходу "беломор" и жгуче глядящая по сторонам исподлобья, тощая и прямая, как древко знамени, совсем, совсем не поддалась исправленью -
      а - зачем - же - её - выпустили - из-за - чугунной - решётки - надо - будет - спросить - папу...
       - Это - не - твоё - дело. Вот вам деньги на крем-соду. Марш гулять.
      Но, какая там крем-сода, когда в самой середине города щебетал, выл, мычал, трубил - зоопарк! А в середине зоопарка, за чугунной решёткой, жил мощный слон Батыр, разматывающий хоботом и готовый снести прочь все эти железные прутья неволи,
      заключённый слон.
       Да, слон... Да, всё остальное располагалось вокруг Карагана, будто годовые кольца. Сначала, по кругу, - живущие. Потом - больные. Потом - мёртвые. Потом - полуживые-полумёртвые...
      Город Караган - чёрное Солнце Евразии - жил,
      заметаемый
      то чёрными горючими песками, сорванными с земли,
      то лютыми колючими метелями,
      заметающими всё тёмное и превращающими всё грязное в белое,
      в безупречно белое, в безжизненно студёное -
      Караган его, цахилгановского, детства жил вокруг слона...
      В - чёрном - Солнце - Евразии - в - те - советские - годы - трубил - радостный - молодой - слон - заключённый - слон - могучий - Батыр...
      Но семь зон Карагана - случайно ли, нарочно ли - по модели совпадали с планетарной, солнечной, системой. И Константин Константиныч Цахилганов не любил даже малейших искажений антисолнечной рукотворной схемы, а потому - гневался и разоблачал. Разоблачал - и гневался.
      
      141.
      Помнится, отец Цахилганова никак не хотел мириться с тем, что центр Евразии в 56-ом году топографы вдруг неожиданно совместили с этой клеткой, сославшись на происшедшие незаметные тектонические сдвиги.
      - Какая чушь - слон!.. - волновался он даже десять лет спустя.
      - Точно в центре Евразии строилось здание ОГПУ в тридцатом!.. - горячился Константин Константиныч. - Вокруг этого центра, словно вокруг солнца, мы открыли отделения лагеря в радиусе четырёхсот километров! - показывал он сыну на карту, висящую в его кабинете, - Земельная площадь его - пожалуйста! - была 20 тысяч 876 квадратных километров. Мы втянули сюда со всего Союза, на освоение степей, около миллиона человек! Мы, коммунисты, выполнили свою святую миссию - мы заставили их повторить жертвенный подвиг Христа!.. И сотни тысяч людей - повторили его - здесь! Вот он, центр Евразии - новая Голгофа. Советская Голгофа! - стучал и стучал Константин Константиныч по карте. - А тут... Какой ещё, к такой-то матери, слон?! Что за кощунство - животное вместо ОГПУ?! Какие после всего этого могут быть перемещения? Какие тектонические сдвиги? Потрясающее кощунство. Потрясающее неуважение к жертвенному подвигу народа...
      Нет, это не география, уважаемые члены Политбюро. Это - идеологическая диверсия, братцы. Прямое надругательство над высшим смыслом массовых жертвоприношений! Совершённых во имя будущего.
      - Всё будет рано или поздно пе! ре! смо! тре! но!.. - вытирал отец гладкий лоб платком. - Поставить в центр не политику, а животное? Такое добром не кончится!
      Но... школьнику Цахилганову топографические споры, долго ещё продолжавшие волновать Караган, были ни к чему.
      Ах, молодой Батыр, шевелящий за решёткой огромными, ласковыми ушами, как опахалами!
      И не всё ли равно, что бормочет почерневший от раздумий, старый отец, Константин Константиныч Цахилганов, привычно нашаривающий что-то под своим письменным столом, на узкой подножке, сбоку...
      - Ну, доиграются они, глумливые поколения. Дождутся они воскрешения системы! Когда восстанет "Ослябя"! Посмотрим... Наступит ещё она, наступит эра великого очищения страны: эра возмездья. "Ослябя", возможно, сметёт нас - значит, так нам и надо. Зато потом... Но из них, нынешних святотатцев, не уцелеет никто! Не слушай. Принеси стакан.
      
      142.
      В Карагане долго ждали, когда Батыру наконец привезут юную слониху из Оренбургского зоопарка. Однако, договорившись о том, специальные люди забыли это сделать. А Батыр не умел им ни о чём напомнить. Только хромой служитель зоопарка, кормивший его и чистивший клетку, горевал вместе с ним, тосковавшим по слонихе.
      Смирный служитель, из сосланных, видел буйство одинокого, заключённого слона по весне - и ничего не мог поделать.
      Бедный служитель в фуфайке то бил его специальной жердью - для острастки, а то жалел до слёз - за человеческие почти что муки. И, жалея, споил однажды слону полведра дешёвого вермута. Да, от сердечной своей боли они взяли да и выпили на пару со слоном. Тому стало легче. Хмельной Батыр утихомирился ненадолго, он крепко спал потом среди дня. И тогда слону стали приносить вёдрами ненужную барду со спиртзавода -
      воняющую перебродившим зерном, бурую хмельную жижицу из зацементированной ямы...
      Ах, весёлый, ещё не пьющий, слон, осторожно забирающий хоботом из детских рук - его и Мишкиной - две морковины с зелёными висячими хвостами!.. Ах, бедный одинокий слон, разбегающийся - и бьющийся лбом о чугунные решётки опасно вздрагивающей клетки...
      В Карагане слово "вольер" было чужим, ибо пленённая гордость страны - ссыльная лучшая профессура - преподавала здесь, в школах и институтах, лишь чистейший русский язык, отчасти утраченный ныне.
      О, жуткий, трубный, оглушительный рёв его, доходящий до живых, и, кажется - до больных, мертвых, и полуживых-полумёртвых... Рёв богатырского слона, привезённого в центр Евразии, про которого забыли -
      забывчивость начальников ведёт к трагедиям всё живое...
      
      143.
      Но матёрый Батыр, ставший в перестройку мутноглазым слоном-пьяницей, уже не всегда забывался от барды. Потом он усмирялся на время, когда по весне слоновью кожу его простреливали капсулами с наркотиками -
      - с успокаивающими и подавляющими волю, примиряющими с нелепой действительностью.
      Однако не на всякий гон хватало их. Вскоре оказалось, что капсулы слишком дороги, а приватизированный завод перестал гнать спирт из чистого зерна, поскольку перешёл на искусственные, химические, заменители...
      К тому времени одинокую слониху из Оренбургского зоопарка готовы были отправить в Караган, только уже не бесплатно. Она стоила теперь больших денег, поскольку стала живым товаром...
      Тогда тот же добрый служитель придумал бросать в клетку во время гона старые автомобильные покрышки. И скоро слон приучился складывать их - и воображать, что они заменяют ему его не приехавшую слониху, которая металась также, в одиночестве и тоске, далеко-далеко.
      Да, мутноглазый и хмельной, он обходился долгое время покрышками, к потехе глазеющей, похабно кричащей, вихляющейся публики,
      - уже - не - помнящей - о - милосердии, потому как наступили ещё более варварские времена...
      
      144.
      Но однажды добрый слон, замерший в центре Евразии, вдруг затрубил предсмертно на зарево заката. И разметал покрышки в приступе безудержной, небывалой злобы!
      По времени это точно совпало со смертью той самой одинокой, состарившейся прежде времени, слонихи в далёком Оренбургском зоопарке...
      Слон бил покрышки о решётку, топтал их так, что дрожала под бетоном земля, и пропарывал клыками, и рвал иступлённо.
      И это уже был страшный слон.
      И сам служитель боялся его, потому что в слоновьих безумных, налитых кровью, глазах читалась только жажда убийства - всё равно кого. А молодой чистильщик клетки, которого Батыр едва не убил ударом хобота, спасся лишь чудом.
      Тогда, для усмирения, Батыра перестали кормить. Совсем.
      Но в Карагане оставались ещё люди, которые помнили слона доверчивым и юным. Они любили его по-прежнему. Запаршививший, понурый, Батыр долго жил на скудные подаянья заметно обедневших посетителей.
      Он стал слоном-попрошайкой.
      
      145.
      Потом слона убивали - оттого, что новые звёздно-полосатые баре оказались гораздо более жадными, чем красные баре, и никто из них не хотел жертвовать деньги ни на что.
      Могучего слона убивали долго. Такими же наркотическими капсулами, добиваясь передозировки раз и навсегда. И никто не помнит, после какого выстрела слон не поднялся.
      В неподвижного, тощего, стоящего на коленях, в него стреляли, стреляли, стреляли. В равнодушного, закрывшегося ушами и не понимающего своей вины -
      смотритель уверял, что из слоновьих глаз тогда текли слёзы, и, рассказывая, всякий раз плакал сам.
      Что ж, так всегда поступают с чрезмерно сильным существом, попавшим в полную зависимость от обстоятельств. Но только - если существо остаётся бессловесным...
      Так поступают с бессловесными -
      с животными,
      - ибо - оставаясь - бессловесным - существо - остаётся - животным - годным - лишь - для - труда - забавы - или - заклания -
       да, с животными - лопоухими, добрыми, но - взбесившимися от полной безысходности, и... слишком сильными...
      
      146.
      "Батыр" значило "Богатырь". Он был молод при Хрущёве, беспечен и весел - при Брежневе. Слон метался - при Черненко и Андропове. А пьяницей становился при Горбачёве. Горьким же пьяницей, наркоманом и попрошайкой Батыр сделался при Ельцине... И вот теперь, с наступлением всяческих свобод, насильно напичкали его наркотиками - уже до смерти.
      Потому что слон был силён - и бессловесен...
      С тех пор в бывшем центре Евразии стоит, разрушается пустая клетка. Клетка великого погибшего доброго животного. Она стоит - незапертая, со сломанной скрипящей чугунной дверью, на том же месте и сейчас. И летом в ней страшно свищет и завывает чёрный шелестящий ветер Карагана, наметая в углах холмы траурной караганской пыли.
      Цахилганов любил смотреть на слона. Когда-нибудь он откроет производство костяных слонов с изумрудными глазами. Слонов Батыров,
      - богатырей - обречённых - на - уничтоженье.
      Степанида ходит в зоопарк так же часто, как раньше - Цахилганов. Но слишком долго стоит там перед пустой клеткой, будто в столбняке, упрямо насупившись.
      Странно. Странно это. Не хорошо,
       - зачем - она - там - стоит - ?!! -
      
      147.
       Но... Но вновь переместилось всё во времени, и новые люди сообщили о новых подземных неведомых сдвигах, и всё перемеряли и пересчитали -
      и - центр - Евразии - сошёлся - на - той - самой - точке - где - умирает - Любовь -
      Любовь - но - не - надо - не - надо - не - надо - об - этом - об - этом - нельзя.
      Да! Лучше рассуждать о чём-нибудь, усложнённом до невероятности, обманывая себя, расставляя логические ловушки, попадаясь в них - и обходя...
       В палате, однако, неслышно появилась старшая медсестра - Мария. Здоровая и нескладная, с подносом. Она угрюмо освободила Любины руки от игл, припечатав ранки клочками влажной ваты. Потом, приподняв её голову, дала выпить из стакана что-то прозрачное - и ушла, не взглянув на Цахилганова. Только сказала неприветливо уже почти из коридора:
      - У Барыбина операция. Он позже будет... А телевизор ваш сдох, значит. Вот, не смотрите вы его. А меня за ним гоняли.
      Цахилганов, спохватившись, выскочил за нею следом.
      - Подождите, - он открыл бумажник, самая мелкая купюра была в нём десятидолларовая. - Возьмите. Я знаю, здесь вам почти не платят...
      Им - мелкой - обслуге - лучше - давать - пять - раз - по - десять - чем - один - раз - но - пятьдесят.
       Мария сильно помотала головой, не поднимая глаз. И Цахилганов отчего-то смутился,
      - когда - он - краснел - в - последний - раз?
       - Простите, я не ту... - он вытащил сотенную.
      - Не надо! - медсестра окинула его странным взглядом, и даже замахнулась, неловко и слабо. - Уберите, вам сказано!
      - Но... чтобы вы лучше за моей женой... Это за хлопоты.
      - Не надо, сказала! - ещё беспомощней и злей прокричала Мария.
      - ...Ненормальные какие-то, - пожимал плечами Цахилганов, вернувшись в палату. - Та не взяла. И эта... И санитарка, студентка, совсем пичужка заморённая, отказалась. Ну и порядки тут, у Барыбина, в реанимации... Нет, где, в какой ещё стране голыдьба способна так кочевряжиться?!.
      Весь цивилизованный мир поклоняется золотому тельцу, а с нашими сладу нет... И как они жить собираются в новом мире? На подножном корму, что ли?
      
      148.
      - Ничего, ничего, Люба. Отдохни от своих игл. Давай, я поверну тебя на бок. Вот так. Лучше тебе? Лучше, милая?.. Ах, Люба Люба. Что ты наделала? Почему ты не стала лечиться, когда это было ещё не поздно?..
      Ветер за окном, должно быть, сменился. К вою прибавилось новое мелкое беспрерывное дребезжанье плохо прижатого к раме стекла, там, в верхнем углу. Но Цахилганову казалось, что дребезжит у него под ложечкой.
       - Люба, а птица? Где она? - допытывался он время от времени, надеясь, что Любовь заговорит. - Этот сыч, или кто, не тревожит тебя?
       Он сел на табурет и стал держать Любину руку в своей.
       - А то бы я прогнал...
       - ...Люба, дрожит во мне что-то. Отчего? А?..
      Как вдруг та же медсестра вошла снова. Прислонившись к дверному косяку, она смотрела теперь на Цахилганова непонятным, давящим взглядом, скрестив на груди красные здоровенные ручищи,
      такими удобно, должно быть, душить людей за крупные и малые провинности.
      - Что вы? - насторожился Цахилганов. - Что вы хотели?
      - А ничего. Не обижайтесь вы на нас, а только... - она задышала тяжелей и впала в глубокую, основательную неподвижность.
      Цахилганов отвернулся, без нужды поправил одеяло на реанимационной кровати.
      - Муж у меня - шахтёр! И сын! - наконец увесисто сказала Мария за его спиной. - На двадцать второй шахте работают. Которая под нами.
      Она указала пальцем в пол.
      Цахилганов молчал. И тогда женщина пояснила, со значеньем, но тихо, быстро оглянувшись по сторонам:
      - Он ведь с Иван Павлыч Яром работал! Муж мой.
      
      149.
      Цахилганов решительно не понимал её,
      - тяжеловесность - слов - мыслей - поступи - зачем - это - женщине - зачем.
      - Да вы садитесь, - без охоты указал он ей на кушетку.
      Та села, поправила на коленях белый халат - и будто уснула, тесно сдвинув огромные ступни в синих резиновых тапочках.
      Цахилганов отвернулся, пытаясь догадаться, хуже Любе сейчас, без препаратов, или ничего, терпимо... И лишь через время отметил, что Мария глядит на него пристально и неотрывно.
      - Помните? Авария тут была, - заговорила медсестра о чём-то своём. - Лет девятнадцать назад? Тринадцать-то гробов было. Ну, в это же вот время самое, весной?.. И погода стояла в точность такая, только ещё тяжельше, без ветра. Тогда на вентиляционной, наверху, в моторе заискрило. А в шахте метан подтравливал. Ну и погодой искру придавило. Она вниз, по вентиляционным колодцам, по метану, в штреки пошла. Как тогда рвануло! Аж в Раздолинке слышно было. Все надшахтные постройки снесло.
      - Так это же в нескольких километрах отсюда, - недовольно возразил Цахилганов.
      Думает, небось, что ему скучно. Развлекает... Нет, курица, определённо, не птица.
      - Надшахтные постройки - они там, ваша правда, - согласно покивала женщина. - А штреки-то, где горело, здесь! Под нами как раз раздолинский второй угольный пласт идёт. Богатый самый. Разрабатывать его, конечно, нельзя было, под больницей. Да кто на это смотрел; разрабатывали! План давали! Они же, на двадцать второй-то шахте, по-стахановски привыкли...
      - И что? - невежливо поторопил он её, опять замолчавшую.
      - Так, Иван Павлыч Яр тогда, проходчик один, из старых ссыльных, он, со всеми вместе, к клети-то подошёл!.. Они ведь к шахтному стволу двинулись, когда метан только травить начал! А счётчики-то уже показывали! - сердилась женщина, подозревая Цахилганова в непонятливости. - Ну и вот. Подошёл, значит, спасся, считай. Подняться только осталось. А как в штреке рвануло, да как пламя к стволу пошло-полетело, то угольную пыль сначала понесло на них. Перед пламенем она всегда, впереди, летит... Пыль понесло, потемнело совсем возле клети. А он, Иван Павлыч Яр, повернулся - и от клети к огню сквозь пыль пошёл. Пламя на него, а он на пламя, встречь!.. Кричали ему, клеть до последнего держали, не поднимались, чуть сами не сгорели!.. Ушёл, да и всё. Не вернулся. В пламя - ушёл!
      
      150.
      Медсестра сокрушённо качала головой и не помнила уже, казалось, про Цахилганова.
      - Ох! - вдруг решительно очнулась она. - Никто тогда не понимал, зачем это он. Никто! А вот надо, значит, так было... Ходит ведь он там, Иван Павлыч! Под землёй. До сих пор. Двухметровый-то старик этот.
      - А. Шахтёрское суеверие, - сказал он понимающе.
      - Ну, нет. Не-е-ет! - усмехалась медсестра многозначительно. - Не скажите... Его, Иван Павлыч Яра, бригада целая этой зимой под землёй видала. Вот к чему бы это?.. Как раз перед Новым годом. Не та, в которой мой муж да сын, а сменная. Истинно, видала!
      Мария подалась вперёд и зашептала:
      - Как эту шахту сокращать стали, то бригада начала механизмы развинчивать и оттуда их поднимать. Демонтаж производить. А это дело - долгое... И вот сидят они там, - снова указала медсестра в пол, - тормозки достали, перекусывают. Всё тихо. Ну, только что шахтный свод над головами поскрипывает, осыпается чуток. Да ветер сквозной, чёрный, над ручейками чёрными, над водой, какая со стен сбегает, дует. Вот ветер этот как вдруг полетит! Прямо воду со стен в брызги рвёт, в пыль влажную. Они закрываются - что такое? А сквозняк-то раз - и спал. И идёт, идёт к ним человек высоченный издалёка. Они по лампочке его увидали. Ну, думают, бригадир, наверно, с проверкой. А уж Иван Павлыч Яр перед ними, как живой, стоит.
      - На ночь такое только рассказывать, - завозился Цахилганов на табурете. - Ребят малых страшить.
      - А вот слушай! - приказала Мария. - Подошёл он. "Здорово ли, - говорит, - живёте, ребята?" "Здорово, - отвечают, - живём. Хлеб-соль жуём... Иван Павлыч! Ты, никак?" "Да, точно, я это", - соседу нашему, Петру Миканорычу, механику, он говорит. "Ну, садись с нами! - бригада-то его, Иван Павлыча, приглашает". "Нет, - Иван Павлыч стоит, а ближе не идёт. - С вами мне нельзя. Вам ещё жить да жить... Ну, как демонтируете вы этот участок, то без работы не останетесь. А позже обманут вас, как только на другую шахту переведут. Но и в голоде вы не погибнете. Хоть тут будет пустота. Пустота, запустенье всюду. До самых новых Хозяев всё разрушаться, заваливаться будет. Помяните моё слово". "А до каких же новых-то?" "До международных Хозяев, - говорит, - если сроки такие настанут. И будут они злее всех прежних хозяев. И наши люди перестанут быть людьми. Потому что потеряют такую возможность уж на веки вечные".
      
      151.
      ..."Да ты, Иван Павлыч, все эти годы тут мёртвый, что ль, ходишь? А как же у тебя лампа-то горит? Без подзарядки?" Это Пётр Миканорыч, значит, его спросил. А он на это:
      "Так и горит. Тут энергии много...И до тех пор будет гореть моя лампа, - говорит, - покудова там, наверху, Любовь будет жива!.. А если только Любовь наверху погибнет, в ту минуту Солнце взбесится. Искра от Солнца землю пробьёт, и по вентиляционным колодцам та искра солнечная пролетит, и лампы моей достигнет. Две энергии тогда - небесная и подземная - на этой лампе моей замкнутся. И взорвётся она страшным взрывом. И не будет уж меня больше. И от этой вот лампы тогда весь мир - взорвётся! Если Любовь умрёт... Но если только люди там, на верху, вернут Любовь из самой смерти, в тот срок особый, тогда этим взрывом сметёт всё мировое зло. А невинные невредимы останутся".
      Цахилганов молчал, разгадывая смысл аллегории.
      Потом произнёс в раздумьи:
      - Вольтова дуга. Замкнётся дуга избыточного Живого солнца - и Чёрного солнца, подневольного...
      Энергия - недовоплощённых - судеб - коллективизации - сольётся - с - энергией - недовоплощённых - судеб - демократии...
      - Я понял, понял, - снисходительно кивал Цахилганов. - Всё складно у вас. Эта вольтова дуга замкнётся, когда умрёт Любовь. Понял. Но если Любовь в эти сроки вернётся из небытия, то эта вольтова дуга замкнётся как-то иначе, ко всеобщему благу... Мудрёно, однако.
      Медсестра, казалось, его не слушала. Но аллегорию, по-своему, тут же и подтвердила:
      - А жену-то вашу - как зовут?
      - А? - рассеянно отозвался Цахилганов.
      - Любовь, - назидательно сообщила ему Мария.
      - И что с того?
      - А вот и понимай! - осердилась медсестра. - За то, что мы за ней смотрим, нам денег за это брать никак нельзя, милок... Нет. За такое денег не берут... Мы ведь сразу поняли, как она сюда попала: всё совместилось! Вот, значит, про какую Любовь Иван Павлыч Яр предупредить являлся. А Миканор Иваныч, сосед наш, сразу нам рассказал. ...Ну, извините, что не так. А деньги ваши больше нам не суйте. Вам, конечно, барами везде охота быть. А нам - слугами - неохота. Мы к этому не привыкшие. Извините.
      
      152.
      Тихое дребезжание стекла в раме стало слышнее, и Мария вдруг подалась к окну в смутной своей тревоге. Однако, не увидев никого на воле, успокоилась и уселась на прежнее место.
      - Ну вот, - невесело улыбнулся Цахилганов. - Говорят, что на теперешних шахтах по году зарплаты не платят. А шахтёрским жёнам и деньги не нужны, оказывается.
      - Да чего уж... - вздохнула медсестра, неловко поджимая ноги. - Вся страна нынче за бесплатно работает! Капитализм какой-то чудной настал. Или - настаёт, не разбираюсь я... Люди как с тридцатаго года тут задарма в неволе спины гнули, так же и теперь снова гнут, без денег, только что без конвоя. Старое время к нам вернулось. Ну, ещё приставят - конвой... Разбегутся все шахтёры, так силком, наверно, народ-то сюда опять пригонять будут?.. А я, мол, кто деньги за труд платить не привык, никогда уж он их платить не станет... От дармового труда кто же сам, по доброй воле, откажется... Вон и Пётр Миканорыч вчера к нам под вечер зашёл, - он тоже...
      - Что - тоже? - поторопил её, закаменевшую было, Цахилганов. - Что?!.
      Скифские - двухтысячелетние - бабы - точёные - из - монолитных - глыб - торчащие - в - русских - степях - там - и - сям - не - так - медлительны - как - эта - Мария.
      - А, тоже говорит: не миновать! - вздохнула она наконец. - Да. Для нас только и счастье было, короткое, что в позднее время советское пожить удалось. Слава Господу!.. Банку тушёнки принёс, Пётр Миканорыч, на стол выставил. Мы ведь теперь со своим харчем друг к дружке в гости ходим, вот как! Дети наши за столом сидели, да муж мой. Так они - как заразы последние, как проглоты!.. - медсестра вдруг зарыдала в голос и начала вытирать глаза полой халата.
      - Да что такое?
      - Враз!.. - безутешно плакала медсестра Мария. - Враз банку эту с тушонкой открыли и - ложками. Ложками! Съели...Всё!.. Ох, горе горькое.
      - А что они должны были возле банки делать? - недоумевал он.
      Медсестра только плакала, тонко, по-детски, и растирала слёзы по широким дрожащим своим щекам обеими ладонями.
      - Да я же... - заговорила наконец она. - Я бы из неё - неделю! - суп варила бы с макаронами. Неделю целую кормила бы их!... Мне бы её отдали! На семь частей надо было разделить: сколько бы дней варёное у нас было. Не в сухомятку бы жили. А они... Голодные ведь на работу идут. И сын, и муж... Ну что ты будешь делать: враз проглотили. А завтра-то что есть?! Подумали?.. Обидно мне так из-за этой тушонки, сил нету...
      Медсестра ушла, всхлипывая на ходу и утираясь.
      
      153.
      Цахилганов потёр виски. И эта - про мировой лагерный капитализм,
      лишь бы не поверить, не поверить самому, что уже запущен он в действие с его подачи.
      Любовь вздохнула протяжно и глубоко, закинула руки за голову, однако глаза её оставались закрытыми по-прежнему.
      - Кто с тобой? - внятно спросила жена.
      - Никого. Он, Внешний, смотрит на меня, когда на Солнце происходит очередная вспышка, - рассеянно ответил Цахилганов. - Я знаю: вспышка угасает, и пропадает он. А так - мы здесь с тобой вдвоём. Одни... Остальные только кажутся. Или слышатся. Кроме медперсонала, конечно.
      Любовь больше ничего не говорила. Но вдруг отозвался Внешний.
      - Как ты это понял? - удивился он.
      - ...К сожаленью, я знаю про тебя всё, - мысленно сказал ему Цахилганов. - Про себя, то есть. Большие полушария есть совокупность анализаторов, которые разлагают сложность внешнего и внутреннего мира на отдельные моменты и затем связывают проанализированные явления с дальнейшими поступками организма. Не так ли?.. И пока будет происходить такое разложение, ты, Внешнее моё я, будешь разговаривать с моим внутренним я. Под особым воздействием солнечной активности... Но как только проанализированные мною явления жизни свяжутся с дальнейшими моими поступками, ты исчезнешь, за ненадобностью.
      - Но до этого ещё далеко, - немного посмеялся Внешний.
      - Ах, да. Я ведь так и не проанализировал то, что ты мне вчера закидывал. Про чудо. Ты вправил мне это в подсознанье, но отступил, чтобы я не воспротивился напору. Уж я-то изучил твои уловки -
      свои уловки.
      - А про какое чудо толкуем? - не понял будто бы Внешний.
      - Про чудо самоотреченья, конечно же! - с издёвкой ответил Цахилганов. - Про чудо самоотреченья, которое может спасти Любовь.
      Однако сотовый телефон уже верещал в тумбочке и не собирался умолкать ни при каких обстоятельствах.
      - Андрей Константиныч? - прошептал в ухо шёлковый голос. - Ксерокопии в двух экземплярах делать?
      - В двух, Даша. На всякий случай. Один будешь оставлять в сейфе... С любой бумажки - две копии, одну мне... Договорились.Умница.
      
      154.
      Положив телефон и повеселев, Цахилганов вернулся к себе, Внешнему:
      - Так вот, теперь я ничего не хочу знать про работу своих полушарий. Я шёл по линии усложнения - и не спятил. Теперь я нарочно пойду по линии упрощения - по самой любимой моей линии, и не спячу тем более.
      - А! Всё, что сложно, того не существует, - понял Внешний.
      - Именно. И так, начали. Если я - звучащее фортепьяно, которому давно, слишком давно никто не отвечает в нужной тональности -
      он посмотрел на Любовь, лежащую неподвижно,
      тогда... Тогда этой внутренней музыке начинает отвечать собственное эхо. Ты, перечащий мне, толкающий на "подвиг самоотреченья", отступающий и наступающий, - только эхо моей души. Так что, не обольщайся на свой счёт. И диагноз мне шить - бес-полезно.
      Бес?!. Полезно?..
      "Порги и Бесс"... - тут же весело аукнулось в сознании.
      - Но-но! Любое эхо должно знать своё место! И не претендовать на ин-диви-дуализм.
      ...Дуализм?
      - Не слишком ли много объяснений ты находишь происходящему? - заметил Внешний. - ...А ведь это говорит о том, что сути происходящего ты принять не можешь! Потому что боишься именно - сути. Ты упорно уходишь от сути, вот что.
      - Суть в том, что никакого глобального преступленья перед своим народом я не сделал. Мир идёт к лагерному капитализму сам! С начала прошлого века, между прочим, - раздражённо сказал Цахилганов. - Наши лагеря были его генеральной репетицией... Уж лучше бы ты учил меня чему-нибудь полезному, как вчера. Ну? Как мне спасти Любовь? Самоотреченье мне не подходит. Другие идеи по её спасенью мне нужны! Долдон...
      - По твоему спасению. По общему спасению.
      - Пусть - так. Ну же!
      Тот не откликнулся.
      
      155.
      Похоже, что-то сбилось в пространстве и времени, или это некие высшие солнечные вибрации перестали соотноситься прежним образом с вибрациями души - кроме тягостного хаоса в себе душа не ощущала ничего. И только под ложечкой что-то дрожало по-прежнему...
      Надо вернуться к реальности, на исходные позиции. Цахилганов потряс телевизор и включил его на малую громкость. Он стал внимательно смотреть в экран, покручивая исправленную антенну.
      Экранное поле зарябило, как не возделанное, но прояснилось вскоре. И девичий торопливый голос пробивался теперь в палату, сквозь тревожное дикторское сообщение о несанкционированном митинге:
      "...Слышите, русские? Нас превратили в стадо бессловесных животных, годных лишь для чёрных работ! Древнее писание предупреждало: "если вы промолчите, то дом ваш разрушится и род ваш погибнет! И спасенье народу вашему придёт из другого места". Почему вы веками молчите, стремясь спасти свои отдельные жизни?... Мы будем вымирать и дальше, в своей же стране, которая давно перестала быть нашей, оттого, что не спасаем весь свой народ! Смотрите, как лучших из нас травят и уничтожают. И мы, все - давно оттеснённые на задворки жизни, молчим. Как будто нас нет больше на свете. В ходу же - давняя политика подмены: за русское выдаётся не русское!.."
      Цахилганов привстал -
      это была та самая девушка с конопатым вздёрнутым носом, приходившая со Степанидой и фыркавшая в его спину, будто сиамская кошка.
      К говорящей девушке неуверенно и быстро двинулись омоновцы. Но всё смешалось на московской людной площади. И в чьём-то быстром, мимолётном взгляде на телекамеру из кричащей толпы Цахилганову почудился бесстрашный, льдистый и ясный, блеск.
      Цахилганов схватился за сердце, отыскивая глазами Степаниду среди молодых лиц. Замелькал белый шарф. Им размахивал какой-то мордвин или чуваш. Он кричал что-то гортанно на своём языке, похожем на степной высокий клёкот. Нет, должно быть, это был калмык. "Русские, не сдавайтесь!" - успел ошалело проорать он, - "Держитесь, русские! Без вас нам не подняться!.." Но телеведущий уже сообщал, что зачинщики митинга не задержаны, однако работы по их поиску ведутся. И суровое наказанье ожидает всех, недовольных господствующей национальной политикой России. Они, причисляющие себя к народному освободительному движению, будут беспощадно...
      Дальше диктор, пряча глаза, торопливо перечислил пункты всех неизбежных обвинений: в экстремизме, антисемитизме, фашизме, национализме, шовинизме... И - вот оно, новое:
      возможна помощь войск ООН для охраны существующего порядка.
      
      156.
      Выключив телевизор, Цахилганов ушёл к окну. За стеклом ещё не стемнело. Был тот самый нежнейший голубой час - час меж днём и вечером, успокаивающий самый неспокойный взор,
      - впрочем - на - востоке - его - считают - часом - сообщения - мира - живых - с - миром - мёртвых - да - часом - взаимопроникновения - миров.
      И ветер не выл и не метался над степью...
      Теперь важно было не думать про Степаниду и успокоиться, как следует. Ничего, ничего, побушуют и стихнут - эти молодые.
      Вскоре Цахилганов продрог у стемневшего окна. Он включил свет в палате и, должно быть, напрасно.
      - ...Птица, - проговорила Любовь.
       - Помоги, - слабо просила жена. - Ты видишь, она налетает. Зачем ты впустил её в наш дом?.. Она налетает всё время. Она измучила меня.
      Мучительная судорога пробежала по её лицу.
      - Она! - металась Любовь под ржавым полукругом над головой.
      - Тише, - испугался Цахилганов, склоняясь над нею. - Любочка, птицы нет! Вот так, молодец... Теперь ты слышишь меня? Скажи, скажи: почему ты не лечилась? Ты стараешься умереть, Люба, чтобы наказать меня?
      Но, всплеснув руками, Любовь успокоилась вдруг.
      Он посидел возле неё молча, кивая тому, о чём подумал только что.
      - ...Это неправильно, Люба, - укорил её он. - Ты же сама врач. Два года ты знала свой диагноз и молчала! Сама делала анализы в лаборатории и никому их не показывала! Что за странная месть мне, Люба?!. А теперь ты уходишь. Специально, назло мне, уходишь!.. То, что ты сделала - это са-мо-убийство!
      убийство - согласно - отозвалось - пространство.
      
      157.
      Любовь подняла плечо - и уронила снова. Цахилганов схватил её руку. Он поцеловал пальцы, принюхиваясь и разглядывая их близко: они были истончённые, вялые и не чувствовали его губ - её руки пахли только лекарством, утратив живые телесные запахи.
      - ...Лучше бы ты простила меня и жила. Зачем ты так, Люба?! Ну, опомнись! Тебе просто надо захотеть жить, и всё! Опомнись, пока не поздно!
      - Зачем, - спросила Любовь бесцветно, - ты впустил её к нам, в дом?
      - Нет, зачем ты!.. Зачем - ты! - стараешься! - умереть? - разгневанно прокричал ей Цахилганов.
      Он ждал ответа. Но Любовь, в своём белом платке, немного сбившимся у подбородка, не отвечала ему.
      - Птица... - произносила она без голоса. - Больно...
      - Они - суки! - пояснил Цахилганов с горечью. - Ты принимала всё слишком близко к сердцу. Они были только суки. А ты - одна. Ты моя, ничья больше. Как же можно так не прощать, Любочка? Это жестоко... - кажется, он плакал. - А Ботвич - я не вижу её давным-давно, Люба, эту сволочь!.. И при чём тут птица?!!
      Цахилганов резко отёр глаза.
      
      158.
      ...Ох-хо-хо, а ведь кем была эта Ботвич до него? Заморыш с дурной кожей. Мать-одиночка из страшного Копай-города - воровской окраины Карагана, где селилась в старых мазанках и шла работать в шахты безродная шпана, освобождающаяся из зон. Лишь три улицы там были застроены многоэтажками...Дочь странного краеведа-неудачника, похожего на тайного, нелюдимого жреца, для которого и квартиры-то в центре Карагана не нашлось. Всю жизнь издававшего свои труды на дрянной казённой жёлтой бумаге...
      Он собирал материалы по судьбам тех, кто погибал здесь. Но искажал почему-то эти данные упорно - и неизбежно, год за годом. И читающие только смеялись над ним, никак не оценивая его кропотливых, искривляющих действительность, трудов. Однако добросовестных краеведов в Карагане не находилось, и потому лживые труды его где-то подшивались, хранились и жили - на всякий случай, для отчётности. И в мире этих искажений, в скромной трёхкомнатной отцовской квартире, жила тогда она - с весьма ранним, случайным, ребёнком, лишь по счастливой случайности - образованная,
       - с - глазами - крапчатыми - расширенными - не - улыбающимися - никому - никогда -
      и это он, Цахилганов, сделал из неё первую, высшую бабу в городе!
      
      159.
      Он приучил её ходить к косметологу,
      - и кожа её стала сиять, как дорогой фарфор!
      Он запретил носить юбки с разрезами по бокам, что ужасно ей не шло: при кривизне её ног разрез должен быть спереди! Спереди! И только тогда эта кривизна становится пикантной...
      У всех женщин кривые ноги, вздохнул Цахилганов, но по-разному. И мало кто умеет создать иллюзию их прямизны... Отчего так стоят древнегреческие и древнеримские богини-статуи, прикрывая колено коленом?
      Совсем - как - земные - женщины - они - каменные - скрывают - природную - кривизну - ног - изяществом - позы - эти - слепошарые - кокетки - с - белыми - отвесными - носами.
      Все думают, что блистательная Ботвич, щеголяющая на высоких приёмах в купленных им бриллиантах, бросила его ради Соловейчика...
      Светская...
      Не умевшая когда-то пользоваться ножом и вилкой одновременно.
      Блистательная...
      С мальчишеской плоской грудью - и с чуткими сосками, твёрдыми, как вишнёвые косточки.
      И какой бы дурак позарился на неё, не будь она задрапирована, как надо, в тяжёлые сизые и кремовые шелка? Хха!.. Но она становилась всё изысканней, с каждым новым его приездом в Караган.
      Первая адюльтерная леди Карагана - интересно, что выделывает с ней под одеялом этот всемогущий волчара со звериным, серым, загривком,
      успешно женатый на директоре сбербанка - на раскоряченной бабе с чёрными бровями, похожими на усы?
      Этот бывший комсомолец-партиец, этот демократ хренов - как он трогает эту суку Ботвич?
      
      160.
      Конечно, конечно. У тучного Соловейчика, грубо обдирающего край, денег значительно больше, чем у кого бы то ни было...
      - Да уж, - тут же проявился Внешний. - Выкормыши ВэКэШа кинули и разодрали страну Советов так, как вам, стилягам, и не снилось!
      Где Цахилганову тягаться с Гошей...
      Цыц! Соловейчики правят нынче страной,
      - Соловейчики - разбойнички -
      а вовсе не супермены Цахилгановы, если уж честно...
      Но Соловейчики, номенклатурное отродье, - это только жадное быдло, и быдлом помрут, потому что ими тоже - правят. Правят международные силы.
      А Цахилгановым - нет.
      Вот то-то и оно!!! Ещё - нет... И это - главное преимущество Цахилганова!
      Что ж, Цахилганов не будет Цахилгановым, если не придумает, как именно должен он использовать это небольшое, пустячное, но решающее преимущество в борьбе против... Против страшного всеобщего будущего.
      Он мотнул головой, не узнавая себя. Стоп!
      Но - тогда - решительно - всё - равно - был - ли - общий - их - знакомый - Митька - Рудый - пьян - или - не - был - главное - определилась - цель!
       Гнездо крамолы, в себе и в мире...
      А был ли двуполый? Может, двуполого и не было?
      
      161.
      Но Ботвич - она ушла к Соловейчику поневоле! Это Цахилганов, сам, бросил её, после одиннадцати лет внебрачной связи!.. - опомнился он от ревности. - Да. Ради своей Любы, годами носившей одну и ту же юбку - и - ничего - не - просившей - у - него - никогда.
      Почему? Почему не просившей, кстати?..
      Но голос Ботвич... Отстранённый голос Ботвич уже истаивал от беспомощности где-то совсем рядом:
      - Ты же знаешь, мой мальчик растёт без отца...
      Ах, как вздрагивает её слабый никак не окрашенный голос!
      - Ему нужен репетитор. А у нас нет средств...
      Тихий голос безутешной матери...
      - Он так раним!...Он несчастен оттого, что я хожу в ондатровой шубе. А песцовая стоит дорого...
       Что там было ещё?
      - Мальчик страдает: я подъезжаю за ним на старой машине. Их из спецшколы развозят на мерседесах, и одна только я... Его дразнят бедным: у нас нет коттеджа. Ужас какой-то...
      И - тускло мерцающий, крапчатый взгляд расширенных глаз:
      - Положи их на тумбочку, не знаю даже, что бы я делала без тебя...
      Вот только тут - полуулыбка. Летучая. Совсем ненадолго.
      Странно, она же совсем не умела моргать, удивился вдруг Цахилганов. Что бы это значило?..
      Но, к сожаленью, она нравилась Цахилганову именно такой - утешенной. Полуулыбающейся кратко, чуть-чуть. Чтобы не передать лишнего. Не пресытить собой! Не - расточить - себя - чересчур - как - последняя - какая - нибудь - беззаветная - безоглядная - преданная - дура,
      - всегда - всеми - преданная - в - итоге -
      над которой только смеются...
      А ему ведь и хотелось-то малого - разжечь её, как чужую печку, хотя бы раз в жизни, только раз, до состоянья беспамятной, как раз, шлюхи.
      И с каждым новым подарком казалось: вот-вот это наступит.
      И - много - раз - видел - он - в - мыслях - наперёд - как - овладевает - ею - беспамятной - от - страсти - на - голом - полу - будто - последней - ... - видел - видел - как - именно...
      Но - нет. Нет. Нет... Ботвич, не мигая все одиннадцать лет, расходовала себя с расчётливостью жёсткого экономиста, набавляющего зарплату по копейкам, годами...
      К сожаленью? К счастью?
      
      162.
      А у себя дома... Как же было дома, вспоминал он с дотошностью ревизора.
      - ...Степанида! У меня все деньги вложены в дело. Они крутятся. Понимаешь? Ну, погоди немного. И потом - ты обнаглела, должен тебе сказать. Костюм, конечно, элегантный, очень строгий, но такой дорогой - в девятом уже классе? Не всё ли равно тебе, в чём ты одета, обнимаясь с винтовкой? Потом... я что-то не припомню, чтобы ты увлекалась тряпками. Напротив...
      Не - говорить - же - дочери - что - он - опять - вернулся - от - Ботвич - с - пустыми - карманами.
      Степанида, насупившись, мотается из стороны в сторону, будто маятник:
      - А я хочу раз в жизни - этот! Чёрный. С белым воротником. Я у тебя когда-нибудь что-нибудь вымогала?! А? Я, наоборот, лучше всех училась, чтобы можно было ходить, фиг знает в чём. А теперь...
      Степанидка побагровела, набрякла, приготовилась зареветь в голос - но вдруг превозмогла себя:
      - Если ты где-то надыбал себе бабу, которая таскается с тобой по кабакам во всём высшем, то я из принципа не буду больше ходить, как чумичка.
      - Не рановато ли ты нацелилась на высшее? Козявка.
      - А ты хочешь, конечно, чтобы я была как мама?
      - Да. Я хочу, чтобы ты была как мама!
      - И чтобы мы обе ходили, как две задрипанные чумички? Вот с Одной девочкой так же было. Привёл её папа к психиатру...
      Доктор - дочка - кричит - день - и - ночь - кофточка - меня - кофточка - душит - душит - а - девочкам - дорогой - родитель - надо - хотя - бы - раз - в - пять - лет - новые - кофточки - покупать...
      
      163.
      - Так. Костюм будет мал тебе уже через год. Перебьёшься. И никаких скандалов! Повзрослей сначала как следует... Успеешь купить. И ты успеешь. И мама успеет. Куда я от вас денусь? Потом. Потом. Потом.
      - Ну, спасибо, папашища: ты меня хотя бы кормишь. Очень даже странно, что мне ещё не приходится висеть на ветке. Как Одной Девочке.
      Идёт - значит - мужик - по - бульвару - и - вдруг - видит - на - берёзе - девочка - с - бантом - висит - зубами - за - ветку - держится - девочка - а - девочка - что - ты - там - делаешь - а - она - не - разжимая - зубов - я - ссссок - пью.
      - ?!!.. Чтобы я не слышал больше этих троглодитских историй.
      - От троглодита слышу.
      -...Что ты, мерзавка, себе позволяешь?! Да твоя мама слова мне против не сказала за всю жизнь!
      - Угу. Как Одна Девочка...
      - Какая ещё опять девочка?!!
      - А про неё бригадир на стройке перед экскурсией школьников рассказывал.
      Наденьте - говорит - каски - а - то - вот - десять - лет - назад - железобетонная - плита - сорвалась - и - всех - детей - убила - и - лишь - Одна - Послушная - Девочка - в - каске - уцелела - улыбнулась - только - и - пошла - тут - самый - маленький - школьник - и - говорит - а - я - знаю - эту - девочку - она - до - сих - пор - ходит - по - нашей - улице - в - каске - и - улыбается.
      - И что дальше? Я должен смеяться?
      - Ты из мамы сделал Одну Послушную Девочку. В каске. Улыбающуюся. На которую можно ронять железобетонные плиты. И плиты падают, падают всю жизнь. А она только улыбается... Улыбается... Но я в Твоей каске по жизни ходить и улыбаться - не буду. Ни в чьей не буду. Ни-ког-да!
      
      164.
      Цахилганова ждёт машина под окном. И он уезжает под монотонный, низкий рёв Степаниды. Однако возвращается с полпути.
      - Это мама сама сделала из себя такую девочку в каске! - кричит он в пространство квартиры с порога. - Потому что мама - умная, в отличие от тебя... А ты - заносчивая идиотка! Ты не понимаешь того, что у женщины на свете лишь два пути. Первый - позволять себе всё понимать. А значит, быть одинокой, то есть - сломанной. Помнишь свою куклу, которую изгрыз Чак? Вот так же у них трясутся и заваливаются глаза внутрь - как у сломанных кукол, точь-в-точь, у понимающих! И я видел таких женщин, их много! - пугал он дочь, грозя пальцем. - Второй же путь - быть блаженной: верить в мужскую ложь, бежать от пониманья как от чумы, и улыбаться, улыбаться, улыбаться. Вот это и означает жить в каске. А проще - это означает для женщины: жить! Глупая!
      Но - про - то - что - можно - быть - женщиной-удавом - расчётливой - отстранённой - любовницей - короче - быть - Ботвич - он - почему-то - не - говорил - ей - никогда - а - может - зря...
      - У каждой женщины пути - только два! - повторяет Цахилганов своей дочери-десятикласснице. - Если только она не исчадие ада.
      Но в коридоре появляется Любовь, собравшаяся на работу. Она накидывает поношенный свой плащ и поправляет, поправляет его вздрагивающими пальцами.
      - Что ты так кричишь? Стеши нет дома. Она ушла десять минут назад. И... Не тревожься ни о чём. Детей не учат слова, их учит время... Вы ссоритесь, потому что очень любите друг друга.
      - Прости, я думал... Тебя подвезти? У тебя вид... с утра усталый.
      - Не заботься хотя бы об этом. Поезжай, не волнуйся. Тебе... не полезно.
      - Люба. Ты в последнее время совсем не смотришься в зеркало перед уходом. Отчего это?
      - Блеск. Блеск стекла. Он слишком... резкий. Мне от него больно... Всё вокруг резкое такое! Звуки, жесты... Краски... Режет всё.
      
      165.
      Потом он закрутился на целую хмельную, тяжёлую неделю. Сначала - гостиница и две смуглые девицы в разноцветных бантах, похожие на двух рослых весёлых обезьян. Быстрая проверка у венеролога - на всякий случай. Затем - Дашина квартира с опущенными средь бела дня шторами и широким надувным матрацем на полу, пружинящим как батут.
      Крапчатая - кожа - мило - косенькой - Даши - особенно - тонка - на - ощупь - после - обезьян.
      Снова - венеролог: ведь кто её, мягкую Дашутку, знает...
      Потом - надушенная, скучная Ботвич, заставляющая его злиться, а значит, пить всю ночь, ругаясь скверно, безобразно.
      Эту сантехнику ей надо срочно менять на финскую, которую не достать в Карагане. Но в Москве...
      И, наконец, на рассвете Цахилганов дома,
       потому что на венеролога пока нет никаких сил и никакого времени -
       выспаться бы!
      
      166.
      Любины руки осторожно ставят перед ним на стол большую стопку водки, горчицу, соль. И высокий хрустальный стакан с капустным рассолом, в котором плавают зёрна укропа. Руки, чуть вздрагивая, подают ржаной хлеб, яйца всмятку, фарфоровую чашку с жирным говяжьим бульоном...
      - Люба, голубушка, ты бы хоть поругала меня однажды за что-нибудь? - просит Цахилганов. - Что ты молчишь всё время, Люба? И не спрашиваешь ни о чём.
      - Сейчас тебе будет легче.
      - Посиди со мной, Любушка. Скажи хоть, чем ты живёшь, когда меня нет? Я - занят, всё летит мимо меня, я не замечаю многого.
      Она присаживается напротив, низко опустив голову. И дёргает, дёргает край передника,
      как же сильно стали дрожать у неё руки.
      - Я живу... хорошо.
      - Скучно тебе?
      Обидно - хотел - спросить - он - обидно?
      Люба припоминает сосредоточенно, не поднимая головы:
      - Не скучно... Вчера у меня была... радость. Я встала гораздо раньше Стеши. У меня образовалась какая-то бессонница лёгкая. И я поэтому сготовила ей кроме яиц и кофе оладьи, она их любит... Вторая радость была - воротничок к платью подшила ей новый. Кружевной. Она любит - белые... Я купила его у толстой тётки, он так хорошо связан крючком. И он очень понравился Степаниде. Она пошла в школу счастливая!.. Третья радость сегодня случилась: ты дома. Вот... А неделю назад, под утро, ты храпел. Я люблю, когда ты храпишь. Уютно делается, как если бы сверчок за печкой пел.
      - Люба, а женская ревность? А упрёки? А требования?
      - Зачем? - она, будто блаженная, осторожно поднимает на него выцветшие глаза, но стесняется и прячет взгляд снова. - Мне с тобой так много раз было хорошо... Если бы ты сейчас не терзался, мне бы ещё лучше было. Правда... Не терзайся! А то мне больно. Очень. Когда тебе больно.
      - А что же передник у тебя такой старенький, Люба?
      - Исстирался... Тебе не нравится? Я сейчас другой поищу.
      - Сиди, Любушка. Нравится. Всё мне в тебе нравится. Только очень уж ты... тихая. Впрочем, и это хорошо. Сиди... А хочешь, я заставлю тебе всю кухню автоматами? Которые сами режут, мнут, месят, мельчат...
      - Зачем? - Люба смотрит на него со страхом. - А Степанида? Она не захочет автоматное... Как же вы будете есть то, что сготовлено без рук? Электрическое... Ты уже не слушаешь? Ты торопишься?
      - Ухожу, ухожу спать. Пора. К обеду машина придёт. Когда вернусь, сказать трудно: извини, дел накопилось много! Но в понедельник я должен улететь в Москву,
      - пора - открывать - производство - слонов - с - изумрудными - шершавыми - глазами - пора - да -
      месяца на три всего,
      провалилась бы пропадом вся эта сантехника.
      
      167.
      - Спи, Любочка. Спи. Не дует тебе сбоку?...
      Мда. В представлении Степаниды Любовь, конечно - жертва, грустно думал Цахилганов. Про его романы знал весь Караган. Докатывалось, конечно, кое-что до Степаниды, ой - докатывалось. С малых лет её...
      Мать - жертва, а он, отец, тайно считавший себя сверхчеловеком, в глазах дочери - недочеловек. Бесчувственный такой вульгарный блудник и себялюбец. Иначе откуда бы всегдашние эти враждебные выпады...
      У - тебя - глаза - папа - как - шляпки - от - гвоздей.
      Он - глупый тиран, бытовой изверг, бессовестная скотина...
      Палач он, конечно,
      - а - как - же - без - палача - с - другой - стороны - кратко - встрял - рассудительный - Дула - Патрикеич - людям - без - палача - никак - невозможно - оччень - полезная - профессия -
      палач, палач!
      ...А ведь тогда он всё-таки послал секретаршу в фирменный магазин.
      Цахилганов вносит костюм к дочери в комнату, держа двумя пальцами за вешалку. И Степанидка с растрёпанной косой радостно спрыгивает с кровати, попадая ногами точно в тапки.
      - Он!!! - хлопает она в ладоши, смеётся, прикидывает к себе трикотаж. - Именно этот!
      И вдруг тяжело задумывается,
      становясь похожей на старуху.
      - Знаешь, с каким удовольствием я бы выкинула его сейчас в окно? -щурится она. - Жалко, самой нужен... Но я больше никогда, никогда у тебя ничего не попрошу! Ты не бойся. Обещаю. Я даже в этом костюме и замуж выйду. Побыстрей. Пока он новый... Из тебя ведь всё надо тянуть клещами, а сам ты, добровольно, никогда ничего не выдашь!... Ты знаешь хоть, как тягомотно зависеть от тебя?! Как это всё... обидно. Страшно противно...
      Отвернувшись к стене, она шмыгает носом.
      - Ну... Кому как, наверно. Поблагодарить меня ты не хочешь?
      - Нет. Нет желания.
      
      168.
      Что скажешь на это, Внешний? Что-то давно ты не проявлялся.
      - Изволь. Мужчины скупы с теми, кто их любит. И чем сильнее их любят, тем они скупее. Зато расточительны с нелюбящими их.
      Цахилганов, усомнившись, почесал бороду пятернёй - в том месте, где раздваивался подбородок.
      - Выходит, эта плоскогрудая сука Ботвич не любила меня?! Все одиннадцать лет?!.
      Одиннадцать. Страшно подумать... И это - он, Цахилганов!..
      Говорят - у - Цахилганова - опять - новая - любовница - говорят - он - уже - месяц - как - живёт - с... - что - ха - ха - ха - месяц - да - для - Цахилганова - месяц - всё - равно - что - лебединая - верность!
      Сотка засвиристела снова.
      - ...Андрей Константиныч? - шёлковый Дашин голос докладывал. - "Волга" вышла три минуты назад. Пакет с копиями у Вити. Запечатанный.
      Никакого подвоха в документах он не найдёт. Это - только привычка подстраховываться всегда, потому что в делах мелочей не бывает...
      И всё же - бедный, всемогущий, тупой Соловейчик! Да ничего, кроме роскоши, ей, Ботвич, от него не надо. Роскошь - вот что любит Ботвич, со всею неистовой страстью дочери странного, подозрительного молчуна-архивариуса, кропотливо искажающего историю день за днём!.. Да она, эта самая Ботвич, та-ка-я сложная женщина, что ни с кем, ни с одним, никогда не быть ей...
      - Ты - напрасно - впустил - её - в - наш - дом - ровно - будто - сквозь - сон - говорит - Любовь - что - же - делать - с этой...
      ...женщиной. Да, женщиной - не быть ей, этой Ботвич, ни с кем. Кроме Цахилганова.
      
      169.
       - Надо было хорошенько закрывать двери, - Любовь пыталась приподнять голову, будто старалась увидеть его поближе.
      Платок её совсем сбился, некрасиво закрывая половину лица.
      - Но ты был такой... - объясняла Люба с трудом. - А она влетела... И стала клевать мне печень. А я ничего не чувствовала, Андрей... Она клевала, мне было плохо, но я не знала, что это она... Теперь она стала старая и сильная. Она стала ужасно злая!.. Я не могу справиться с ней.
      Жена откинулась на подушку, и Цахилганов поразился огромным жёлтым кругам под её глазами: ещё час назад они не были такими...
      В вентиляционных колодцах взвыл ветер, вечерний, тёмный. Цахилганов поёжился, встал - но снова опустился на табурет, беспомощно озираясь. Он не знал, чем может сейчас помочь жене.
      Дребезжало стекло. Унылым холодом тянуло по ногам. И в палате пахло мокрой холодной землёй.
      Цахилганов поправил её платок, погладил жену по одеялу.
      - Здесь болит, Люба? - спросил он, останавливая ладонь над правым подреберьем, - Здесь?..
      Любовь молчала.
      - ...Тебя преследует птица, которую ты создала в своём воображеньи. На самом деле - её - нет...
      - Её нет, Любочка. И никогда не было. Ты всё выдумала сама! Понимаешь? Тебя мучит твоя собственная выдумка. И ничего больше, Люба.
      - Она не слышит тебя... - сказал мужской голос за его спиной.
      Реаниматор Барыбин входил так, что скрипучие половицы молчали, а двери - не хлопали. Огромный Барыбин положил свои тяжёлые пальцы на запястье больной, приблизившись к кровати с другой стороны.
      Хм. Он положил широкие пальцы на её слабое запястье,
      - как - хозяин - как - единовластный - наконец-то - хозяин - и - повелитель - ну - не - скотина - а?
      - Вот... Такой пульс бывает у наркоманов, - сказал Барыбин. - Любовь ничего не слышит. Любовь не понимает, что говорит.
      
      170.
      Цахилганов поспешно опустил глаза. Он совсем нехорошо и ревниво смотрел только что на Барыбина, и тот чутко перехватил его взгляд.
      - ...Перестань вести с нею разговоры, Андрей. Это не безопасно для тебя, я предупреждал, - хмурился Барыбин. - Ты подключаешься к её бреду, понимаешь? Только - к бреду. Сам не заметишь, как начнёшь жить в мире бреда. Существовать в системе бреда. Побереги себя. Стоят магнитные дни. В магнитные дни психика человека становится опасно подвижной.
      - Что там шахтёры, Мишка?
      - Все в памяти... Некоторые уже встают. Толкуют, все как один, будто покойный Иван Павлыч Яр их из огня вывел.
      - Массовый галлюциноз от отравления метаном?
      Реаниматор отозвался туманно:
      - Кто знает. Возможно.
      - Слушай! Смени ей обезболивающее, - устало потребовал Цахилганов, глядя в широкое Мишкино лицо. - С твоего ширева ей всё время мерещится какая-то летучая хищная тварь. Какая-то беспощадная птица. Проверь, ей вводят что-то совсем беспонтовое, старик.
      Реаниматор Барыбин пожал толстыми плечами:
       - Эту птицу видят все. Все, попадающие сюда с таким диагнозом. У печёночников это - так, Андрей.
       - Почему? - спросил Цахилганов. Он удивился глупости своего вопроса, но повторил из упрямства: - Почему?
      Огромный Барыбин нахмурился ещё больше под низким потолком. И они стояли теперь друг против друга, над безучастной Любовью: Цахилганов -
      в женском байковом халате, в оранжевых полинявших обезьянках, накинутом на мягкий костюм,
      и Барыбин -
      в белом, с клеймом "РО" на кармане,
      и разговаривали, как разговаривают через порог из разных комнат.
      
      171.
       - Ты знаешь, я думал над этим, - недружелюбно покосился на Цахилганова Барыбин. - В шаманизме, у древних монголов, считается, что болезнь, наступающая от долгой скорби, имеет вид птицы. От умирающего пытаются отогнать птицу, именно - птицу. Если шаману удаётся прогнать её от больного, тот выздоравливает... И Прометей у греков...
      Барыбин замолчал, глядя в сторону и думая о своём.
       - Извини, я не хотел бы рассуждать об этом с тобой, - сказал реаниматор. - Сейчас, и здесь - я не хотел бы.
      Увалень Барыбин занервничал, сильно сморгнул, будто попытался стряхнуть с ресниц что-то неприятное.
       - Да нет, уж будь добр, - Цахилганов невольно отметил, что нарочно чеканит каждое слово. - Мы - ведь - старые - друзья - всё - таки.
       - ...Конечно, - обречённо согласился реаниматор - и затомился. - Я, видишь ли, размышлял над судьбами тех, кто оказывался здесь, у меня, под этими капельницами. В общем, определённый характер, определённая судьба ведут к определённой совершенно болезни, а не к какой-то другой.
       Барыбин достал большой белый платок и вытер вспотевший лоб одним сильным старательным движеньем:
      - Но тебе это будет не интересно.
       - Да ладно!.. - Цахилганову показалось, что Барыбин ломается. - Продолжай. Как будто ты можешь удивить кого-то своим занудством.
      Барыбин отошёл к окну.
       - Душно здесь. И холодно, - сказал он, открывая форточку ненадолго. - Ты сказал, чтобы ей привезли тёплый халат? Мягкий, махровый лучше.
      Цахилганов поморщился:
       - ...Опять забыл.
      Воля ворвалась в палату. Она пахла прошлогодней оттаявшей мокрой полынью так, будто та уже оживала.
      Но Барыбин оглянулся на Любовь, лежащую с раскинутыми голыми рукам, и форточку захлопнул.
       - У Любы лёгкий халат, - опять с нажимом напомнил Барыбин. - Ей принесут ещё одно одеяло. Но... они у нас холодные и тяжёлые. Ты видишь?
       - А по-моему, здесь тепло, - пожал плечами Цахилганов - из чувства противоречия, должно быть. И вдруг взорвался. - Говорил же тебе сто раз! Люба должна лечиться в платной клинике, в роскошной! А не здесь, в этой общей шахтёрской богадельне!..
      - Там нет нормальных специалистов, ты же это знаешь, - усмехнулся Барыбин. - Продажная медицина - как продажная любовь. Она механистична. А тут... особый случай. Продажное не бывает хорошим.
       - Ну, и от какой же такой судьбы люди заболевают этой болезнью? - напомнил ему Цахилганов. - Ты ещё о Прометее хотел что-то важное сообщить. Вот о Прометее мне сейчас подумать как раз необходимее всего.
      
      172.
      - Зря насмешничаешь. Видишь ли, по некоторым источникам выходит, что Прометей был наказан - за любовь... За любовь.
      Барыбин выдержал паузу:
      - Прометей был прикован к скале вовсе не за похищение материального огня. А за любовь к Афине. Даже не так... Орёл, в общем, клевал его печень за то, что этот небесный огонь чистой - божественной! - любви он взял, да и принёс обычным, ничтожным людям... До этого такой любви они не знали: она была доступна только богам... Люди знали другую любовь - животную, спортивную, артистичную, похотливую, изощрённую, но - не божественную. Не огненно-чистую. Не высокую. Вот о каком огне шла речь в мифе! Тем-то Прометей и вызвал гнев богов... Я же говорил, что это тебе не понравится. Не в твоём, так сказать, вкусе.
       - А... Понятно. Тебе доступно пониманье тончайших аллегорий - в отличие от меня, циничного. Циничного любовного спортсмена. Кентавра. Разнузданного жеребца. - Цахилганов, озлившись, скрипнул зубами. - Но я - не только жеребец, Миша. Понимаешь? И мёртвый сперматозоид - не наказанье мне, за разнузданность, а просто нелепая случайность.
      Реаниматор смутился от жёсткости его тона.
       Барыбин был всего лишь контрабас, почти что фон. Фон для инструментов куда более ярких. Но даже когда Мишка вздыхал невпопад, приглушённый вздох его придавал происходящему некую глубинную многозначительность. А всякому слушающему припоминалось тогда с трудом что-то не понятое, давнее, но весьма, весьма важное -
      про - пузыри - земли - что - ли - в - общем - нечто - эдакое...
      Потом Барыбин посмотрел на Цахилганова с лёгким удивленьем - и задумался: про мёртвые сперматозоиды он будто и не слышал...
       ? Боюсь, аллегории у нас разные, - вздохнул Барыбин. - Печёночники... Это всё у них от долгого, чрезмерного терпенья незаслуженных обид.
      
      173.
       - Каждый больной, лежащий под этими капельницами, представляется мне прикованным, - решительней заговорил реаниматор. - Раньше он был неизбежно прикован к земным житейским обстоятельствам, как к скале, потом - к этой кровати. Видишь ли, я делал опросы, не вполне общепринятые, для докторской, на которую нет времени. У этих больных в судьбе присутствует одна и та же картина: супружеская верность, жертвенная преданность с их стороны - и супружеские измены им в ответ, хамство и прочее. Получается, что данная болезнь есть спрессовавшаяся, невысказанная, многолетняя душевная боль. У всех.
      Цахилганов лишь усмехнулся, однако промолчал.
      - Не правда ли, любопытная закономерность?.. Андрей, здесь оказываются люди, которых всё время предавали! - Барыбин указал на реанимационную кровать коротким стеснительным жестом. - Когда я слушаю их бред во время ночных дежурств, не на этой стадии, а чуть раньше, то думаю иногда: должно быть, всякий, принёсший на землю небесный огонь чистой, божественной, любви, расплачивается за это своей печёнкой. Он должен получать такую же любовь в ответ, ан нет: такая слишком редка... Что? Что скажешь?
      Цахилганов не ответил.
       - В полнолунье они бредят особенно сильно и говорят много, связно, - словно оправдывался реаниматор. - Кажется, на этот диагноз обречены те, кто слишком хорош для этой теперешней жизни и кому она не соответствует. Понимаешь?.. Гнев богов понятен: Прометей бросил высокую любовь под ноги людям, на свинское попрание и надругательство,
      - нельзя - преступно - было - давать - низким - существам - людям - то - есть - такую - любовь - какой - же - он- болван - кузнец - этот -
      что ж ты, Андрей, не смеёшься над моими словами? Пора!
      - ...А ты помнишь, как она меня любила? - с надеждой спросил вдруг Цахилганов - и крайне удивился своему вопросу. Он заволновался, затосковал и отодвинул табурет ногой, вставая. - Она ведь любила только меня!
      Реаниматор быстро кивнул, соглашаясь без охоты.
       - Помнишь ты, как сильно мы любили? - Цахилганов просительно заглянул в глаза Барыбину. - Там, в Ялте, перед свадьбой? Ты же видел. Ты был рядом... Мы не могли с ней отойти друг от друга. Ты помнишь?
       - Конечно, помню, - перебил Барыбин сумрачно. - Я... видел. Другие видели... Все. Тебя это, по-моему, даже как-то... развлекало.
       - Да что ты в этом понимаешь! - разозлился Цахилганов.
      - Я?! - удивился Барыбин - и заморгал белёсыми ресницами, как незаслуженно и сильно наказанный ребёнок. - Это я-то что понимаю?!.
      
      174.
      Они идут, обнявшись, Цахилганов и Люба, по Ялтинскому жаркому базару, а низкорослый татарин, голый по пояс, протягивает и протягивает им в ладонях лучшие персики, неудобно перегнувшись через прилавок...
       - Мы с ней не могли не обниматься. Так нас тянуло друг к другу...
       - Прекрати, - поморщился Барыбин. - Тебя несёт. Ты похож на лунатика.
      Он не хотел смотреть в прошлое вместе с Цахилгановым. В счастливое для Цахилганова прошлое. Но Цахилганов говорил - и видел. И насильно заставлял видеть Барыбина: персики сияют, пушистые, как только что вылупившиеся цыплята, а рядом продают из лукошка цыплят, похожих на пищащие персики. Но что Цахилганову персики и цыплята,
       - приподняв - её - лицо - ладонями - он - прикасается - губами - к - чутким - уголкам - Любиных - губ - благодарно - вздрагивающих - губ - прикасается - опять - опять - опять - опять.
      Татарин, протягивающий персики, ждёт, в светлой печали, кротко склонив к плечу бритую голову и не отрывая от них глаз.
       - ...Мы целовались, даже когда переходили дорогу! - заново изумлялся Цахилганов. - ...Останавливались на проезжей части - и обнимались. Мы были как в жару, как в огне,
      - потом - они - засмеялись - ни - от - чего - юная - Люба - и - Цахилганов - и - взяли - эти - персики - не - заметив - того - Цахилганов - и - Люба -
       ...да, правильно - в огне. В сухом, летучем огне, струящемся меж телом и телом, меж пальцами - и пальцами, меж взглядом - и взглядом.
      Они уходили по базару, обнявшись, забыв про базар, про татарина - и про мрачного, неспокойного Барыбина, плетущегося следом.
       - ...Мы, мы пылали в чистом сухом огне немыслимого блаженства. Невыносимая, нескончаемая пытка блаженством, она не прерывалась, Мишка!
      А Барыбин всё пытался заплатить - за солнечные чудесные персики, которые они так бездумно уносили. Но благодарный татарин смотрел влюблённым вслед - неотрывно. И узкие глаза татарина были влажны от высокой, горькой печали. И на голой тёмной груди его синела, разбегалась в ширь,
      кричала всему базару, вопила
      кривая синяя наколка -
       года идёт а щастья нет!
      
      175.
       - ...Мы задыхались от нежности друг к другу, - измученно бормотал Цахилганов, забыв, где он. - Мы сгорали... от нежности...
      Барыбин, протягивающий деньги без толку, засмотрелся на татуировку с участием. Господи! Года! Идёт!! А щастья!!! Нет!!!! Нет!! Нет! Нет. Нет...
       - Да... Огонь. Огонь возникал от взгляда - и взгляда, - разговаривал сам с собою Цахилганов. - Да. Взгляд переливался во взгляд...
      Вдруг буквы содрогнулись: разгневанный татарин замахал на Барыбина руками! Татарин прогонял его с деньгами прочь! Прочь! И, рассерженный видом денег, смешно, часто топал ногами в мягких кожаных ичигах!..
       - Оторваться нам друг от друга было... невозможно...
      Они смотрели сейчас в разные стороны: мрачный, подавленый Барыбин - и Цахилганов с неподвижными, дико светящимися глазами.
      - Люба, - видел он жену прежней.
      Она умела так поворачиваться, что её висок нечаянно касался его губ - и прижимался слегка, на одно только мгновенье, а потом был где-то рядом, но до него нужно было тянуться, и хотелось тянуться - тем сильнее, чем дальше он сиял, бледный, доверчивый, чуть влажный от жары, скрывающийся то и дело под прядью волос, подвижной, летящей...
       - Мы тогда разучились переходить через дорогу. Включался красный свет, а мы не видели этого, потому что... - потерянно смеялся Цахилганов - и задыхался. - Потому что... мы... сгорали... друг... в друге... А машины даже не сигналили! Они останавливались, они замирали...
      В коридоре опять затопали, гоняясь за старухой. И, объясняя что-то, гулко матерился возмущённый мужской голос. Однако в палате никто не слышал этого.
      Нагретые солнцем Любины волосы у Цахилганова под ладонью, текучие как вода - но теплее, льющиеся как вода - но мягче...И он чувствует Любины пальцы у себя над ключицей. И так ласково, так кратко легчайшее это касанье, что просто необходимо ощутить его снова, немедленно, ощутить -
      ...чтобы не умереть... от тоски по ней.
       - Мы старались... не умереть. Люба... Мы сгорали... Мы шептались,
      - ты - одна - моя - ты - навсегда - одна...
      "Где этот нескончаемый восторг? - молча кричит в себя Цахилганов. - Отчего, когда, как - всё это было потеряно? Люба? Где ты - та?"
      - Люба... - зовёт жену Цахилганов из её умиранья. - Люба. Где ты...
      И - её - шея - трогательно - влажная - от - жары - послушно - приникает - к - его - плечу...
      - Где всё это?!! - кричит Цахилганов.
      Он с ужасом глядит на Любовь, изглоданную болезнью. Глаза его режет, режет жгучий, горячий туман.
      - Где она сейчас, Барыбин?!. Скажи, скажи мне, Барыбин: Степанида - она от?.. Люба - изменила мне, хотя бы раз? А? А? Ты всю жизнь следил за ней, как сыщик! Ты замечал всё! Ты должен знать. Скажи!
      Цахилганов опомнился, крепко ударившись головой о стену.
      Мишка ударил его?!. Опять?
      Мишутка? Рохля?
      Его?!!
      
      176.
      Реаниматор отошёл к жестяной раковине.
       - Ты взвинчен, - заметил Барыбин, включил сильную струю и принялся мыть руки с мылом. - Тебя знобит. Это экзальтация. В магнитные дни даже спокойные люди склонны... Дать тебе брома? Выпил бы, в самом деле.
      Но Цахилганов не хочет возвращаться в настоящее.
       - Ты же помнишь нас!.. Двоих!.. - кричит он сквозь шум падающей воды - и тут же устаёт от крика. - А какой был вымытый Караган в то лето. Каждый день пахло полынью и ливнями. И солнце вставало радостное, не резкое... И вот, какая-то птица... Какая-то идиотская хищная птица, которую никто не видит, кроме... И караганник, и чёрная пыль, и кровь, кровь в земле... Птица. Бром... Странно. Плохо. Не хорошо! ...Не надо! Брома...
      Цахилганов развёл руками и замолчал, подавленный.
       - Да. Птица, - рассеянно кивнул реаниматор. - Андрей, здесь такое дело... Любовь... В общем, препараты, которые вводятся - они её... не лечат. Они только продлевают её мученье и её беспамятство. И всё. Ты ведь понимаешь это? Если бы не они, её бы уже... Ей, давно уже, больше нечем жить, Андрей! Давно! Физически - нечем. Впрочем, не только физически.
       - ...Что ты хочешь сказать? - Цахилганов сел и ссутулился, - Что ты от меня хочешь?! - враждебно спрашивал он, дёргая плечом в раздраженьи.
       - Я... перестану их назначать, эти препараты, если ты... сочтёшь это нужным, - чётко произнёс Барыбин, отворачиваясь. - Как только ты сочтёшь это нужным.
      
      177.
      Цахилганов оглох на время.
      Старый кран подтекал, и Барыбин принялся подкручивать его. Однако тот скрипел лишь своим металлическим суставом и не справлялся со струёй. Вода била сильнее... Наконец она перестала блистать и исчезла.
      Цахилганов молчал.
       - И тогда она..? - спросил он через время о том, что знал и сам. - Это будет - всё уже? Да, Мишка?
       - Да, - Барыбин помолчал виновато. - Я говорил, она безнадёжна.
       - Ты говорил. Я только забыл, когда... Сколько ей можно прожить ещё... с ними, с этими, - спросил Цахилганов, кивая на капельницы.
       - Не прожить. Промучиться. Ну - недели две, максимум. Хотя, боюсь, что меньше, гораздо меньше... Если не произойдёт, конечно, какое-то чудо... Ты устал, - сказал Барыбин. - Тебе бы неплохо сейчас выпить. А здесь ходит главный врач... Правда, есть ещё бутылка хорошей водки, у Сашки. Тебе сейчас надо бы.
      - Просто у меня гудит в голове сегодня, - пожаловался Цахилганов. - Извини. Я плохо соображаю.
      - Ну, подумай.
      
      178.
      Неслышно ушёл Барыбин. И кончилось всё. За окном стих посвист вечернего равнодушного ветра, смолк деревянный далёкий стук женских каблуков по коридору. И пустое пространство стало медленно наполняться гулом. Так бесконечно, и сильно, и страшно гудят телеграфные столбы суровой зимой, в чужой местности, ночью, далеко от дома, когда ты один...
      Один... Далеко от дома... Гудят. В пустой ночи... Сильно... Страшно...
      Цахилганов боязливо смотрел на жену: и что, это - всё?
      Любовь истаяла за два года и была другим человеком - человеком вне жизни. А та, прежняя, ответить Цахилганову уже не могла,
       - та - никогда - ответить - ему - не - сможет - потому - что - той - давно - уже...
       - Зачем ты... так... отомстила мне, Люба? - не выдержав обиды, спросил Цахилганов сквозь гул,
      - та - сошла - на - нет - на - слабый - шелест - который - сродни - шелесту - опадающей - коричневой - листвы - сгоняемой - ветром - с - холодной - шершавой - серой - тверди - бульвара - осеннего - бульвара...
      - Что ты с собой сделала, Люба... Ты же убила меня!!!
      
      
      Продолжение готовится к изданию в полном варианте романа (издательство "Андреевский флаг")
       http://zhurnal.lib.ru/editors/i/izdatelxstwo/
  • Комментарии: 2, последний от 07/04/2021.
  • © Copyright Галактионова Вера Григорьевна (anflag@inbox.ru)
  • Обновлено: 01/07/2005. 362k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 6.36*13  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.