Галкин Александр Борисович
Дело чести, или Метаморфозы русской дуэли

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 30/05/2009.
  • © Copyright Галкин Александр Борисович (nevinnyi@yandex.ru)
  • Размещен: 08/02/2009, изменен: 08/02/2009. 91k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.97*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эссе о русской дуэли, которая, оказывается, была индикатором дворянской чести и залогом жизнеспособности дворянства. Смерть дворянской чести, а вместе с ней гибель сословия, началась задолго до Октябрьской революции. Гибель сословия почувствовал уже Пушкин, называвший себя "человеком с предрассудками", то есть тем, кто до последнего отстаивал идею чести и смысл дуэли, в то время как в сознании современников дуэль уже почти умерла. Последние дуэли начала 20 века только зафиксировали смерть дворянского сословия и окончательную гибель русской чести. Истории дворянской чести посвящено это эссе. Напечатано в журнале "Армейский сборник", 1, 2009.
    •   А. Галкин
      Дело чести, или Метаморфозы русской дуэли
      
      Дуэль как форма выражения офицерской (и шире - дворянской) чести всегда была на острие русской общественной жизни, начиная с XVIII и кончая ХХ веком. Смертельные дули А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова отозвались в русской культуре печальным эхом. Восстанию декабристов предшествовали бесчисленные дуэли тех кадровых военных, которые решились изменить общественный строй в России. Середина и конец XIX века - упадок дуэли, предвещающий гибель дворянского сословия накануне последних русских революций. Повести А.П. Чехова "Дуэль" и А.И. Куприна "Поединок" фиксируют этот грустный закат офицерской и дворянской чести, чреватый нравственным кризисом русского общества.
      
      Мы говорим, когда болеем за любимую футбольную команду: "Дело чести - выиграть у них следующий матч!" Офицеры и солдаты при встрече отдают друг другу честь (воинское приветствие). Об офицерской чести до сих пор время от времени вспоминают кадровые военные. Иногда, обижаясь на кого-нибудь, мы говорим, что затронута наша семейная честь и мы будем ее защищать. Одним словом, все это далекие отголоски дворянской чести - понятия, которое в России сформировалось в XVIII-XIX веке, было еще живо в начале ХХ, к середине ХХ века начало медленно, но верно умирать, а в конце ХХ - начале XXI века просто-напросто обессмыслилось и вовсе исчезло из сознания молодого поколения.
      Впрочем, к счастью, пока еще жива историческая память. Вот почему наш долг перед русской культурой, средоточием которой "по умолчанию" была идея дворянской чести, - вспомнить это понятие, осмыслить его с позиций современности и, может быть, отчасти возродить в сознании граждан России, потому что личная честь дворянина непременно связывалась им с его общественной, гражданской позицией, с желанием полностью пожертвовать собой ради служения отечеству, интересы которого, по убеждению дворянина, выше интересов власти, а иногда и враждебны этой самой власти.
      С точки зрения нашего современника, дворянское понятие чести по меньшей мере странно, если вообще не абсурдно. Человеку XXI века ныне трудно понять, почему личная честь считалась общественным достоянием? Почему, сделав подлость, солгав, оскорбив другого, дворянин нарушал неписаный нравственный кодекс целого сословия? И в этом случае - в случае бесчестного поведения - от отдельного дворянина могло отвернуться все дворянское сословие. Притом бесспорным регулятором вопросов дворянской чести признавалась одна только дуэль. Значит, честь для дворянина была выше жизни. Расстаться с жизнью и сохранить честь было нормой, в то время как сохранить жизнь, но при этом потерять честь - несмываемый позор, который может запятнать потомков дворянина на много поколений вперед.
      Таким образом, история русской дуэли есть не что иное, как история дворянской чести. Больше того, оскудение этого понятия - чести - привело к постепенному нравственному вырождению русского дворянства, и в конечном итоге гибель чести способствовала череде русских революций, результатом которых была смена политической власти.
      Итак, мы намерены доказать парадоксальный вывод, что наличие института дуэли, а вместе с ним и представления о чести определяло существование дворянского сословия и его жизнеспособности. Как только умирает дуэль, приказывает долго жить также и дворянское сословие в целом.
      ********************************************************
      Русская дуэль, как и вообще дуэль, родилась из рыцарского турнира. Оттуда же, из рыцарского поединка, в дуэльную мифологию перешла идея, что побеждает не сильнейший, а правый, тот, за кого Бог. В русской дуэли, как мы позднее убедимся, наоборот, вопреки этому традиционному мнению, как правило, оставался в живых наименее благородный, тогда как боровшийся за Божественную справедливость умирал.
      Первая дуэль в России состоялась между иноземцами П. Гордоном и майором Монтгомери. При царе Алексее Михайловиче дуэли еще не существовало. В Уложении царя речь шла о ссоре с оружием в присутствии государя: оба виновника казнились смертью. Петр I был первым монархом, кто почувствовал реальную опасность дуэли для русской государственности. Дуэль делала царского подданного независимым от власти. Человек мог распоряжаться своей жизнью как ему вздумается, что совершенно не устраивало Петра, поскольку тот, с одной стороны, всячески приветствовал инициативу дворян в свете проводимых им реформ, с другой - рассчитывал, что дворянин будет царским "холопом", безоговорочно подчиняющимся власти. Пушкин, у которого чувство чести было обостренным, писал по этому поводу в дневнике: "Холопом и шутом не буду и у царя небесного".
      Петр I в "Патенте о поединках и начинании ссор" и в "Уставе воинском" выпустил закон, согласно которому дуэлянтов, независимо от их правоты, казнили, а их трупы вешали вверх ногами, так сказать для острастки - чтобы другим русским подданным неповадно было. Казнились также секунданты и свидетели дуэли. Узнав о дуэли гардемаринов Хлебова и Барятинского за границей, во Франции, Петр предал их суду по законам той страны, где они учились морскому делу. Петр отправил в почетную отставку генерала Розена, когда в 1709 году пьяные генералы Ренне и Розен, поссорившись, скрестили шпаги, и Ренне был серьезно ранен.
      Петр III и Екатерина II выпускают манифест "О вольности дворянской", где декларируют отмену телесных наказаний для дворян. Этим манифестом императрица сильно повысила статус дворянства и внушила отдельному дворянину чувство гордости за свое сословие. Дворянство обретает черты замкнутого кастового объединения со своими неписаными законами и кодексом чести. Именно в это время дуэль переживает пик невиданной активности. Дворяне стреляются или бьются холодным оружием по любому, малейшему поводу. Это время, когда вырабатывается русский дуэльный кодекс, хотя понятие чести еще в достаточной степени размыто.
      Вот почему самая известная дуэль того времени вовсе не поединок чести перед лицом Бога, а скорее коварная расправа чужими руками в корыстных целях над возможным политическим противником. Всесильный фаворит Екатерины II Потемкин, после того как царица встретила на московском балу в 1775 году князя Петра Михайловича Голицына и восхитилась его красотой: "Как он хорош! настоящая куколка!", - почувствовал угрозу своей власти, тем более что Голицын, помимо красивой внешности, обладал талантом государственного и военного деятеля. Он был богат, знатен, в 27 лет стал депутатом Комиссии уложения, в 32 года получил чин генерал-майора, в 37 лет, после блестящих побед над Пугачевым, - чин генерал-поручика. До высшего военного чина екатерининской России генерал-аншефа оставался буквально один шаг. Если бы Голицын к тому же сделался любовником императрицы, то временщику Потемкину пришел бы конец. Вот причины того, почему Голицын вскоре после знаменательной встречи с царицей был вызван на поединок полковником Шепелевым и заколот им, по словам Пушкина, "изменнически". В благодарность за "услугу" Потемкин отдал замуж за Шепелева свою племянницу Надежду Васильевну Энгельгардт, по первому мужу Измайлову, снабдив ее немалым приданым. В течение нескольких лет после дуэли полковник Шепелев, до этого не слишком удачливый в военной карьере, получает звание генерал-майора и становится командиром дивизии в армии Потемкина на Юге. Таким образом, дуэль в качестве политического убийства - верный шанс сделать карьеру. Любопытно, что сам Потемкин дорожил своей жизнью гораздо больше чести и вызовы на поединок не принимал. Когда в апреле 1787 года родственник императрицы граф Ангальт вместе с графом Румянцевым-Задунайским принесли жалобу императрице на плохое состояние российских войск по причине небрежности Светлейшего князя Потемкина, тот в ответ грубо обругал графа Ангальта. Ангальт вызвал Потемкина на дуэль. Потемкин отклонил вызов.
      О другой дуэли XVIII века рассказывает в своей автобиографии поэт Г.Р. Державин. В этой дуэли наглядно столкнулись два представления о законах чести. Взгляд Державина - взгляд человека додуэльной эпохи. Он с иронией описывает как дуэлянтов, так и секундантов, явно считая дуэль глупым предрассудком и средством удовлетворить ущемленное самолюбие повздоривших друг с другом дворян. Окунев и Храповицкий, будучи на лошадиных бегах, наговорили друг другу много грубых слов и ударили друг друга хлыстиками. Окунев просил быть Державина своим секундантом. Секундантом Храповицкого вызвался быть тогдашний секретарь Сената Александр Семенович Хвостов. 37-летний Державин не хотел рисковать карьерой и сделал все возможное, чтобы помирить противников через начальство, ведь Храповицкий был любимцем генерал-прокурора Сената. Секунданты добились того, что еще по дороге к месту дуэли, в Екатерингофском лесу, дуэлянты, не уверенные в своей отваге, помирились и расцеловались, таким образом избежав кровопролития.
      Вместе с тем секундант Храповицкого 24-летний Хвостов принадлежал уже к следующему поколению, так что для него дуэльный кодекс чести не такой пустой звук, как для поколения Державина. Потому-то Хвостов и предлагал дуэлянтам сохранить лицо: нужно, мол, "немножко поцарапаться, дабы не было стыдно". Державин отвечал, что "никакого в том стыда". Спор дошел до драки, так что секунданты сами обнажили шпаги и по пояс в снегу встали в позицию. Третий посредник в этой дуэли Гасвицкий бросился с заготовленным для дуэли оружием (палашами, саблями, тесаками) между спорящими и развел их в стороны.
      В пушкинской "Капитанской дочке", повествующей о тех же временах, новый взгляд на дуэль, по существу пушкинский взгляд, выражает главный герой Петр Гринев, для которого святы законы дворянской чести. Между тем прежний, чуждый дуэльному самосознанию взгляд высказывают одноглазый инвалид Иван Игнатьевич и комендантша Белогорской крепости. Ивана Игнатьевича Гринев просит быть его секундантом на дуэли со Швабриным. Иван Игнатьевич пытается предотвратить дуэль (он считает ее простой ссорой), давая, по его мнению, дельные советы Гриневу: "Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье - и разойдитесь; а мы уж вас помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?" А комендантша, назвав дуэль "смертоубийством", и вовсе отбирает шпаги у дуэлянтов, приказывая служанке Палашке отнести их в чулан.
      Показательно, что Швабрин - антипод Гринева и персонаж, глубоко антипатичный Пушкину, - стремится под видом дуэли предательски убить Гринева, подобно временщику Потемкину. Поэтому Швабрину не нужны секунданты, так как они для него неудобные свидетели, могущие обнаружить его коварные замыслы и уличить в убийстве. По существу, поступки Швабрина, допускающие убийство под видом дуэли, тоже обличают в нем убеждения конца XVII века - "века минувшего" по сравнению с "веком нынешним" (самосознание Гринева, бесспорно, выдает в нем пушкинского современника - уже человека начала XIX века). Тех же самых взглядов придерживается и Фамусов в "Горе от ума", пеняя Чацкому и его поколению на гипертрофированное дворянское достоинство:
      Вот, то-то все вы гордецы!
      Спросили бы, как делали отцы... и пр.
      Екатерина II заняла по отношению к дуэли, а значит и к проблеме дворянской чести, двойственную позицию. С одной стороны, она понимала, что нельзя приравнивать дуэль к "уголовщине", к убийству, поэтому она обдумывала план передоверить дела по дуэли избранным членам Георгиевской думы. Екатерина за образец взяла Францию: в ней дела о дворянских поединках решались трибуналом фельдмаршалов. Царица хотела сделать в России подобный институт суда чести. Виновным, по мнению императрицы, следовало считать того, кто вызвал на дуэль, а противоположную сторону - защитником чести и невиновным, что прозвучало в "Наказе" Екатерины в середине 60-х годов XVIII века. Но, с другой стороны, она должна была приостановить испугавший ее немыслимый всплеск дуэльной активности дворянства в 80-е годы. 21 апреля 1787 года выходит манифест о поединках. Он ужесточает наказание за дуэли, и дуэлянт считается почти бунтовщиком, то есть тем, кто проявляет "непослушание против властей".
      Павел I, стремившийся после прихода к власти отменить все указы ненавистной ему матери, императрицы Екатерины II, и сделать все по-своему, в том числе отменил и запрет на телесное наказание дворян. Теперь их снова разрешалось бить палками или раздавать пощечины и затрещины. Это решение Павла, унижающее достоинство дворян, уже почувствовавших вкус самоуважения, сыграло не последнюю роль в заговоре гвардейцев против Павла и его последующего убийства. Право бить дворянина палкой стало поводом для дуэли Кушелева и Бахметева.
      В 1797 году, когда Павел I стал насаждать строгую дисциплину в распущенной, по его мнению, Екатериной гвардии, полковник Николай Бахметев, командовавший главным дворцовым караулом, за какую-то служебную провинность ударил тростью подпрапорщика этого караула Александра Кушелева. Кушелев немедленно вызвал своего начальника Бахметева на поединок. Тот пренебрег вызовом: слишком велика была разница в чине: подпрапорщик и полковник. Вскоре после этого Бахметев отправился в Казань по делам службы. Позднее там же Бахметев был произведен Павлом в генерал-майоры. Словом, скорее всего, Бахметев позабыл о вызове какого-то там подпрапорщика. Спустя шесть лет генерал Бахметев приехал в столицу и сразу же получил вызов от штабс-капитана Кушелева, который только что перевелся в Кавказский гренадерский полк и готовился к отъезду в боевой корпус князя Цицианова.
      Стреляться с Кушелевым для Бахметева означало конец карьеры и было, с его точки зрения, верхом нелепости.. Не стреляться - потерять честь. Во время встречи с Кушелевым Бахметев признает свою неправоту, фактически извиняется. Но теперь Кушелев, аристократ, сын тайного советника и сенатора, не принимает извинений, убежденный, что только кровавый поединок смоет грязное пятно с его чести. Кушелев в гостиных большого света принимается высмеивать трусость генерала Бахметева.
      Желая примирить враждующие стороны, к сенатору Кушелеву, отцу несговорчивого штабс-капитана, приехали герой Итальянского похода Багратион и генерал Депрерадович 2-й с просьбой отвезти сына к генералу Ломоносову и попытаться кончить дело миром. Миссия не удалась: Кушелев-младший требовал дуэли во что бы то ни стало. Генерал Бахметев, наоборот, тянул с дуэлью: он то соглашался на нее, то просил отсрочки. Слухи о предстоящем поединке, как и следовало ожидать, дошли до властей. Военный генерал-губернатор Петербурга граф Толстой вызвал Кушелева к себе и приказал немедленно отправляться на место службы, то есть на Кавказ. Кушелев сразу после разговора с генерал-губернатором Петербурга прямиком поехал к Бахметеву. Тот ясно понял, что, если сейчас он отложит дуэль или от нее откажется, свет обвинит в интригах именно его, Бахметева. Все будут считать, что Кушелев был выслан из столицы по его милости, а он сам счастливо избежал дуэли. В этих условиях Бахметев принимает вызов Кушелева.
      Дуэлянты стрелялись в Царском селе. Секундантами Кушелева были кавалергардский корнет Чернышев (впоследствии следователь по делу декабристов и военный министр Николая I) и граф Венансон, опытный в дуэльных делах. Последнего сыну выбрал отец-сенатор, поскольку была затронута семейная честь Кушелевых. Это был тот редкий случай, когда отец дуэлянта принимал непосредственное участие в устройстве дуэли сына.
      Секундантами Бахметева были генерал-майор Ломоносов, отставной гвардии капитан Яковлев (отец Герцена) и отставной гвардии штабс-капитан Сергей Голицын, привезший с собой приятеля Ивана Андреевича Крылова. С ними же приехал штаб-лекарь Шмидт, так как дуэль обещала быть кровавой.
      За валом Царского села договорились стреляться до кровавого результата, выбрали оружие - пистолеты, сняли, по совету Весансона, шпаги, выстрелили - и оба промахнулись. Кушелев требовал продолжения поединка, ведь, согласно предварительной договоренности, только кровь могла смыть оскорбление чести. Секунданты обеих сторон его не поддержали. Они единодушно решили, что, поскольку противники выдержали выстрелы друг друга, честь восстановлена и дуэлянтов упрекнуть не в чем. Несогласный с компромиссным решением секундантов, Кушелев предал огласке факт дуэли, а также обстоятельства поединка, хотя он рисковал не только своей карьерой, но и ставил под удар судьбу секундантов. Здесь наглядно видно, что представление Кушелева о его личной чести неразрывно связано с общественным мнением. Дворянский круг, в котором он вращается, обязан знать, что он, Кушелев, не пролил крови на поле чести не по своей вине.
      Дуэль и следствие произошли уже во времена царствования Александра I. Тот смягчил приговор суда, но все-таки Кушелев был выключен из камер-юнкеров и отправлен в полк, а его секундант граф Венансон послан на Кавказ.
      Ссылка за дуэль на Кавказ в действующую армию было обыкновенным наказанием дуэлянта в эпоху Александра I. Для этих целей даже были выбраны три специальных полка: Нижегородский драгунский полк (туда после дуэли с Барантом, между прочим, был переведен Лермонтов), Тифлисский егерский и Арзамасский конно-егерский полк. Историк кавалергардов С.А. Панчулидзев рассказывает, что в последний полк посылали "на исправление самых отъявленных негодяев".
      Если Александр I нередко прощал дуэлянтов, даже подчас не понижал их в чине, то во времена Николая I, яростного противника дуэлей, наказания за дуэль ужесточились: дуэлянта чаще всего разжаловали в солдаты. Вспомним роман Лермонтова "Герой нашего времени". Грушницкий ходит в солдатской шинели, и княжна Мери убеждена, будто он оказался на Кавказе за дуэль как разжалованный офицер. Между тем Грушницкий просто юнкер и ждет офицерского чина. Как только Печорин открывает ей истину, романтический ореол вокруг фигуры Грушницкого в глазах княжны Мери заметно тускнеет, и княжна разочаровывается в своем поклоннике.
      Николай вообще ненавидел дуэли и выжигал идею чести каленым железом из умов своих подданных. Эта ненависть родилась у него, очевидно, после испытанного им в молодости позора, когда он был вызван на дуэль боевым офицером и вызов не принял из трусости. В 1822 году в Вильно тогда еще великий князь на смотре лейб-егерского гвардейского полка оскорбил капитана Норова, закричав ему: "Я вас в бараний рог сверну!" Норов был кавалером многих боевых наград, тяжело ранен в заграничном походе. Николай не нюхал пороха. На стороне Норова были все офицеры батальона. Они собрались у командира батальона Толмачева с требованием, чтобы великий князь Николай Павлович дал удовлетворение капитану Норову. В противном случае офицеры в знак протеста грозились уйти в отставку. Растерянный Николай писал генералу Паскевичу, прося у него совета: как выйти из этого некрасивого положения, сохранив репутацию. Поступили просто: выделили зачинщиков "бунта", кого-то перевели из гвардии в армию, кого-то уволили. Так будущий царь потерял свою репутацию в глазах дворянского авангарда, с которым он потом и расправился в ходе следствия над декабристами. В том числе царь добился осуждения Норова, хотя тот давно не принимал участие в делах тайного общества, где состоял лишь формально. Царь отомстил своему обидчику, лишившему царя дворянской чести. Известны слова Николая о дуэлях: "Я ненавижу дуэли; это варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского". Это явно позднейшая рефлексия по поводу собственной трусости. А во время следствия по делу декабристов Николай выразился по поводу дворянской чести еще откровеннее и, в сущности, циничнее в ответ на нежелание одного из декабристов предавать товарищей, ведь предательство противно чести. "Что вы мне со своим мерзким честным словом!" - закричал русский царь.
      В эпоху царствования Александра I пафос дворянской чести был на высоте, а значит, и дуэльные поединки расцвели пышным цветом. Русские цари начиная с Павла I использовали институт дуэли, пожалуй, как способ дипломатической игры. Идея чести здесь была скорее маской в международном политическом маскараде. По воспоминаниям немецкого писателя Августа фон Коцебу, Павел I поручил ему составить и опубликовать вызов на рыцарский турнир всем государям Европы, "желая положить конец войне, уже одиннадцать лет терзающей Европу". Генералы Кутузов и Пален были названы секундантами царя. Павел своим вызовом предполагал поставить в смешное положение министра иностранных дел Австрии барона Тугуту, предложив ему тоже быть секундантом императора или герольдом поединка; такое же предложение русский царь делал Питту и Бернсторфу. Вероятней всего, это была, как мы сейчас говорим, рекламная акция и царь, напечатав этот полубезумный текст, ничем не рисковал: ни жизнью, ни честью. Он попросту хотел международной славы примирителя народов. Идея уничтожить войну путем рыцарского турнира - идея амбициозная, но бестолковая. Примеру отца последовал его старший сын - Александр I. На Венском конгрессе он бросил свите фразу, что ему придется вызвать на дуэль австрийского министра Меттерниха из-за Польши и Саксонии. Это намерение так и осталось простым сотрясением воздуха.
      Из трех сыновей Павла фактически только средний - великий князь Константин - позволял себе бравировать дворянской честью в ущерб закону, запрещающему дуэль. Одна из дуэльных историй произошла в Польше, куда Александр I отправил своим фактическим наместником брата Константина. В марте 1816 года на параде в Варшаве по приказу великого князя два польских офицера 3-го полка взяли оружие и встали в строй. Офицеры промаршировали два раза вокруг Саксонской площади, после чего Константин приказал им сдать оружие и занять прежние места. Общество офицеров после парада посчитало этих офицеров разжалованными и объявило, что другие офицеры не могут служить с ними. Офицерское общество надеялось, что генералы выйдут с представлением к великому князю и понудят его загладить необдуманный поступок, угрожающий чести всему польскому офицерству. Генералы опасались действовать. Адъютант генерала Красинского капитан Вилишек (Wilisek) обвинил генералов, заседавших в совете, в малодушии и покорности, в небрежении интересами польского отечества. Красинский отправил своего адъютанта под домашний арест. Польские офицеры, узнавшие, что их защитник арестован, дали друг другу слова умереть за родину и за товарища. За три дня покончили самоубийством два брата Трембинские, сам Вилишек и еще два офицера.
      Великий князь Константин не мог понять причину самоубийств и, только когда навел справки, смог разобраться в происходящем. Он послал к полякам своего генерал-адъютанта, чтобы тот в присутствии всего полка извинился перед двумя оскорбленными великим князем офицерами. Генерал Тулинский принес извинения полку и офицерам за опрометчивость князя. Офицерское собрание было удовлетворено этими извинениями, между тем как один из посрамленных офицеров - Шуцкий - потребовал от князя сатисфакции, считая, что только поединок смоет это оскорбление его личной чести. Генерал Тулинский отправил Шуцкого под домашний арест. "Итак, и мой час настал и я последую за моими честными товарищами, но, к сожалению, умру неудовлетворенным, - сказал Шуцкий.
      Чтобы предотвратить самоубийство, к Шуцкому был приставлен офицер. Шуцкий воспользовался тем, что его охранника сморил сон, и повесился на своем галстухе. Офицер проснулся, снял Шуцкого из петли, и, по приказанию полкового командира, Шуцкого отправили на гауптвахту. Великий князь, узнав о случившемся, в сопровождении генерала Куруты поспешил на гауптвахту, приказал собрать всех офицеров 3-го полка и сказал Шуцкому: "Вы объявили, что желаете стреляться со мною: генерал Тулинский арестовал вас, исполнив тем самым мое поручение совершенно иначе, чем я того желал. Я явился сюда с тем, чтобы исполнить ваше желание; смотрите на меня не как на брата вашего монарха и генерала, а как на товарища, который очень сожалеет, что оскорбил такого хорошего офицера. Все мои дела приведены в порядок, и генералу Куруте поручено на случай моей смерти распорядиться всем тем, что я желал бы еще устроить".
      Шуцкий уверял, что теперь он более чем удовлетворен милостью, оказанной ему великим князем. Константин настаивал на поединке. И офицеры, и сам Шуцкий восстали против этого. "Ну, если вы этим удовлетворены, то обнимите же меня, - сказал великий князь, - и докажите тем, что вы мне друг; только обнимимтесь по русскому обычаю, поцеловавшись в губы". Они расцеловались. Великий князь на следующий день на полковом смотре повторил свое извинение перед Шуцким в присутствии всех офицеров и снова обнял его перед полком.
      В царствование Александра I дуэли фактически были легализованы. Молодой царь, любивший играть роль благородного рыцаря, почти не наказывал дуэлянтов или делал это с крайней неохотой, весьма формально. Дуэль в это время стала своеобразной экспериментальной площадкой для пробы политических сил. Не случайно как раз будущие декабристы или те, кто сочувствовал их взглядам, стали неистовыми дуэлянтами александровской эпохи.
      Во времена Александра были знамениты два дуэлянта: Михаил Лунин и Уваров, по прозвищу Черный. Кстати сказать, они и между собой обменялись выстрелами. Правда, потом Уваров посватался к сестре Лунина Екатерине и стал Лунину свояком (мужем сестры). Согласно легендам, Лунин искал поводов для дуэли, так как долгое время без поединков ему делалось скучно. Как рассказывали, он подходил к незнакомому офицеру и говорил: "Милостивый государь! Вы сказали..." - "Милостивый государь, я вам ничего не говорил". - "Как, вы значит, утверждаете, что я солгал? Я прошу мне это доказать путем обмена пулями..." Неизвестно, насколько эти легенды достоверны, потому что хорошо известно одно: Лунин в своих поединках стрелял "на воздух" (так раньше говорили), естественно сначала выдержав выстрел противника. Но противники, случалось, попадали в Лунина, и его тело "было похоже на решето". Зимой 1816 года, когда гвардия размещалась в Вильно, Лунин после дуэли то ли с каким-то поляком, то ли с неким Белавиным получил пулю в пах.
      Особенно Лунин прославился несостоявшейся дуэлью с великим князем Константином. Тот однажды грубо и незаслуженно отозвался о кавалергардском полку, где служил Лунин. По версии декабриста Розена, в 1815 году на полковом учении за какой-то промах замахнулся палашом на конногвардейского поручика Кошкуля. Кошкуль парировал удар и выбил палаш из рук великого князя со словами: "Охолонитесь, ваше высочество!" Константин в гневе ускакал. Вероятно, гнев Константина был несправедлив, поскольку царь приказал великому князю извиниться перед полком. Константин выбрал день учений и, подъехав к фронту, громко сказал: "Я слышал, что кавалергарды считают себя обиженным мною, и я готов предоставить им сатисфакцию - кто желает?" Лунин пришпорил лошадь и почтительно подъехал к великому князю со словами: "Ваше высочество, честь так велика, что одного я только опасаюсь: никто из товарищей не согласится ее уступить мне". По другой версии Лунин сказал более кратко, но не менее выразительно: "От такой чести никто не может отказаться". Константин отшутился: "Ну ты, брат, для этого слишком еще молод!"
      Не менее знаменитой была дуэль Лунина с Михаилом Орловым. В многочисленном обществе шел политический разговор. В пылу спора Михаил Орлов, отстаивая свое мнение, заключил: "Всякий честный человек не может и думать иначе". Лунин, хоть и не участвовавший в разговоре, хладнокровно заметил:" Послушай, однако же, Алексей Федорович! Ты, конечно, обмолвился, употребляя такое резкое выражение: советую тебе взять его назад; скажу тебе, что можно быть вполне честным человеком и, однако, иметь совершенно иное мнение. Я даже знаю сам многих честных людей, которых мнение нисколько не согласно с твоим. Желаю думать, что ты просто увлекся горячностью спора. - Что же ты меня провокируешь, что ли? - спросил Орлов. "Я не бретер и не ищу никого провокировать, - ответил Лунин, - но, если ты мои слова принимаешь за вызов, я не отказываюсь от него, если ты не откажешься от своих слов!" По другой версии, Лунину кто-то сказал, что он еще никогда не стрелялся с Алексеем Орловым. Поэтому Лунин подошел к Орлову и просил сделать честь променять с ним пару пуль. Орлов принял вызов. Первая версия о политическом споре, скорее всего, точнее.
      На дуэли первым выстрелил в Лунина Алексей Орлов, о котором было известно, что он плохой стрелок. Его выстрел сорвал у Лунина левый эполет. Лунин тоже хотел было целиться в Орлова не для шутки, но потом сказал: "Ведь Алексей Федорович такой добрый человек, что жаль его", - и выстрелил на воздух. Орлов обиделся и снова стал целиться. Лунин кричал ему: "Вы опять не попадете в меня, если будете так целиться. Правее, немного пониже! Право, дадите промах! Не так! Не так!" Следующая пуля пробила шляпу Лунина. "Ведь я говорил вам, - воскликнул Лунин, смеясь, - что вы промахнетесь! А я все-таки не хочу стрелять в вас!" И снова выстрелил на воздух. Рассерженный Орлов крикнул, чтобы снова заряжали, но дуэль прервал брат Орлова Михаил Федорович. Позже он говорил Лунину: "Я вам обязан жизнью брата..."
      Лунина переполнял избыток сил. И стихия свободы, не могущая мириться с мелочным государственным регламентированием русской жизни, требовала выхода и бросала его от одного эксцентрической шалости к другой. То Лунин скакал по Петербургу среди бела дня в чем мать родила, то на спор перевешивал вывески на Невском проспекте, то на лодке в Кронштадте в одиночку выходил в море во время бури, то пел серенады императрице Елизавете Алексеевне, то, наконец, предлагал первым декабристам организовать "когорту отчаянных", или "обреченный отряд", - людей в масках, которые во главе с ним должны были встретить царя Александра I на Царскосельской дороге и убить его. Честь и свобода были Музами Лунина. Во имя них он жил. Его называли русским Дон-Кихотом, и в этом также было много справедливого. Не зря Пушкин в 10 главе "Евгения Онегина" назвал Лунина "решительным" и вместе с тем "вдохновенным":
      Друг Марса, Вакха и Венеры
      Тут Лунин дерзко предлагал
      Свои решительные меры
      И вдохновенно бормотал.
      Читал свои Ноэли Пушкин,
      Меланхолический Якушкин
      Казалось, молча обнажал
      Цареубийственный кинжал.
      "Цареубийственный кинжал" "меланхолического Якушкина" - это тоже своеобразная форма дуэли, которую точнее следовало бы назвать "двойное убийство". Считается, что Якушкин - один из прототипов образа Чацкого. Как и Чацкий, он безнадежно влюблен и отвергнут (Наталья Щербатова выйдет замуж за другого - Федора Шаховского, который тоже в 1817 году вынашивал планы цареубийства). Поэтому Якушкин не дорожил собственной жизнью и предложил декабристам отдать ее за общее дело, то есть устроить псевдодуэль с царем прямо в церкви: в Успенском соборе Кремля во время торжественного богослужения Якушкин задумывал убить царя Александра I из одного пистолета, а из другого - убить себя.
      Царь знал о замыслах цареубийства со стороны дворянского авангарда, и этим во многом объясняется его необыкновенно мрачное настроение в конце жизни. Он как будто предчувствует смерть, но ничего не делает для того, чтобы разгромить тайные общества и тем самым избежать смерти. Очевидно одно: уже в эпоху Александра институт дуэли начал трансформироваться, давать безобразный перекос от идеи чести к иным целям. Дуэль из регулятора дворянской чести превращается в нечто другое: в средство политической борьбы, в способ сведения счетов, в театрализованное представление, участие в котором сулит действующим лицам славу бретеров и гарантирует общественный резонанс. Словом, XIX век - начало гибели дуэли и - дворянского сословия, окончательно исчезнувшего в России только в ХХ веке.
      Так, печально известная дуэль Чернова и Новосильцева в сентябре 1825 года стала пробой политических сил, генеральной репетицией декабрьского восстания. Жертвами этой жестокой репетиции стали два наивных двадцатилетних юноши из разных слоев дворянского общества. Их жизни были безжалостно брошены декабристами на алтарь первой русской революции, точно тела новорожденных младенцев - в ненасытную пасть языческого бога Молоха.
      Подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка Константин Чернов имел несчастье быть двоюродным братом будущего декабриста Кондратия Федоровича Рылеева. У Чернова была очень красивая сестра, в которую влюбился флигель-адъютант царя Александра I Владимир Новосильцев. Он сделал сестре Чернова предложение и получил согласие от ее родителей. Однако Новосильцев принадлежал к высшей аристократии, он был потомком знаменитых Орловых, любимцем императора. И мать Новосильцева категорически воспротивилась женитьбе сына, заявив, что она не может иметь невесткой какую-то там Пахомовну. Черновы же принадлежали к бедному провинциальному дворянскому роду, не имели ни состояния, ни связей. Только случай привел Чернова в гвардию, поскольку из-за восстания в Семеновском полку полк был расформирован. Новосильцев после отказа матери стал тянуть со свадьбой и морочить голову брату невесты.
      Двадцатилетний подпоручик Чернов болезненно воспринимал посягательство на семейную честь. Чернов едет в Москву на переговоры с Новосильцевым. Он полон решимости либо заставить Новосильцева жениться, либо вызвать его на поединок. Он вызывает Новосильцева, защищая запятнанную честь своей сестры. Поединок назначен на январь 1825 года. Отец Чернова, генерал-майор, служивший в 1-й армии под командованием фельдмаршала Сакена, был призван к начальнику, который распек его за поступки детей, заставив генерала Чернова якобы добровольно отказать Новосильцеву, просившему руки его дочери. Понятно, что на фельдмаршала Сакена оказал давление клан Новосильцевых.
      Будущие декабристы, Рылеев и Александр Бестужев, энергично включились в борьбу с высшим светом, толкая Чернова к неизбежной дуэли и, по существу, к смерти. Бестужев своей рукой пишет записку Чернова перед дуэлью, вероятней всего, он же ее и сочиняет, потому что блестящая стилистика записки выдает перо романтического писателя, которым позже станет Бестужев, прибавив к своей фамилии вторую часть - Марлинский. Концовка записки, по-видимому предназначенная для публичной огласки, чуть ли не манифест декабристов: "Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное; ибо, зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших людей переступил все законы чести, общества и человечества. Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души".
      В июне 1825 года Новосильцев, получив оскорбительное письмо от Чернова, в свою очередь, вызывает Чернова, обвинив его в распространении слухов о вынужденной его, Новосильцева, женитьбе под угрозой дуэли. Было назначено даже место - у Пресненской заставы. Эта ситуация как бы предвосхищала пушкинскую преддуэльную историю, когда Дантес вынужден был под давлением Пушкина жениться на Екатерине Гончаровой, которую француз не любил. В дело снова вступили Новосильцевы: они задействовали все рычаги своих придворных связей. Дуэль на три шага (заведомо смертельная - в упор) расстроена начальством - московским генерал-губернатором князем Д.В. Голицыным, узнавшим о ней опять-таки с подачи Новосильцевых. Новосильцев опять пообещал жениться на Екатерине Черновой не позже пяти месяцев. К родителям Черновой в Старой Быхов были отправлены успокоительные письма от родителей жениха. Прошло еще два месяца ожидания.
      Теперь ответные шаги снова предпринимают декабристы. В начале августа Рылеев на правах родственника отправляет письмо Новосильцеву с вопросом, когда же наконец тот выполнит свой долг благородного человека и женится на Черновой. Новосильцев ответил Чернову 15 августа, отвергая вмешательство посторонних лиц и уповая на то, что дело будет решено между заинтересованными сторонами. Тем не менее дуэль по настоянию Чернова состоялась. Дуэлянты стрелялись на одном из петербургских островов на шести шагах и, подойдя к барьерам, выстрелили одновременно. Оба умерли через несколько дней от смертельных ранений: Новосильцев был ранен в бок, Чернов - в голову. Мать Новосильцева каялась митрополиту Филарету: "Я убийца моего сына; помолитесь, владыка, чтоб я скорее умерла".
      Между тем Рылеев устроил из трагедии семейства Черновых политический спектакль. Декабристы, один за другим, ходили прощаться с Черновым, так сказать к одру смерти. Вслед за Евгением Оболенским пришел Александр Якубович, известный позер и блестящий говорун, который произнес у ложа смертельно больного Чернова зажигательную обличительную речь. Похороны Чернова декабристы сделали многолюдными и тоже превратили в первую русскую уличную политическую манифестацию. Были наняты десятки карет, оповещены единомышленники будущих декабристов о предстоящих похоронах. Чернова хоронили как жертву придворной бюрократии. Декабрист Евгений Оболенский позднее вспоминал: "Многие и многие собрались утром назначенного дня для похорон ко гробу безмолвного уже Чернова, и товарищи вынесли его и понесли в церковь: длинной вереницей тянулись и знакомые, и незнакомые воздать последний долг умершему юноше. Трудно сказать, какое множество провожало гроб до Смоленского кладбища; все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут в безмолвной процессии и безмолвно выражало сочувствие тому, кто выразил идею общую, которую всякий сознавал и сознательно, и бессознательно: защиту слабого против сильного, скромного против гордого". Либо Рылеев, либо Кюхельбекер по случаю сочинили стихотворение "На смерть Чернова", в которой был обозначен один из главных пунктов политической программы декабристов - изгнание из русского Отечества пришельцев-временщиков, подобных ненавистному Аракчееву, объясняющихся на чуждом народу наречии. Сам же Чернов возводился в ранг героя, принявшего мученический венец. На могиле Константина Чернова это стихотворение прочитал Кюхельбекер:
      Клянемся честью и Черновым -
      Вражда и брань временщикам,
      Царей трепещущим рабам,
      Тиранам, нас угнесть готовым.
      
      Нет! Не отечества сыны
      Питомцы пришлецов презренных.
      Мы чужды их семей надменных:
      Они от нас отчуждены.
      
      Так, говорят не русским словом,
      Святую ненавидят Русь.
      Я ненавижу их, клянусь,
      Клянуся честью и Черновым.
      
      На наших дев, на наших жен
      Дерзнет ли вновь любимец счастья
      Взор бросить, полный сладострастья,
      Падет, Перуном поражен.
      
      И прах твой будет в посмеянье,
      И гроб твой будет в стыд и срам.
      Клянемся дщерям и сестрам:
      Смерть, гибель, кровь за поруганье.
      
      А ты, брат наших ты сердец,
      Герой, столь рано охладелый,
      Взносись в небесные пределы:
      Завиден, славен твой конец.
      
      Ликуй, ты избран Русским Богом
      Нам всем в священный образец.
      Тебе дан праведный венец,
      Ты чести будешь нам залогом.
      Декабристы становятся первыми режиссерами политического шоу, хорошо знакомому нашему современнику начиная со сталинских времен. А дворянская честь превращается в разменную монету, в то время как ставкой в этой крупной игре является будущая государственная власть.
      Действующее лицо этого смертельного спектакля - Александр Якубович - уже однажды был персонажем другой дуэльной драмы, в которой участвовал поэт А.С. Грибоедов. Речь идет о так называемой "четверной" дуэли (une partie carèe): Шереметев - Завадовский, Грибоедов - Якубович. Сначала должны были стреляться дуэлянты (Шереметев - Завадовский), а потом их секунданты (Грибоедов - Якубович).
      12 ноября 1817 года в Петербурге произошла дуэль штаб-ротмистра кавалергардского полка В.В. Шереметева и камер-юнкера А.П. Завадовского, в которой участвовали в качестве секундантов от Завадовского - А.С. Грибоедов, от Шереметева - А.И. Якубович, впоследствии декабрист.
      История этой дуэли такова. В ноябре 1817 года между Шереметевым, увлекавшимся тогда балериной Истоминой, которая два года жила у него на квартире и была его содержанкой, произошел разрыв. Балерине Истоминой Пушкин посвятил вдохновенную строфу в 1 главе "Евгения Онегина":
      Блистательна, полувоздушна,
       Смычку волшебному послушна,
       Толпою нимф окружена,
       Стоит Истомина; она
       Одной ногой касаясь пола,
       Другою медленно кружит,
       И вдруг прыжок, и вдруг летит,
       Летит, как пух от уст Эола;
       То стан совьет, то разовьет,
       И быстрой ножкой ножку бьет.
      Истомина уверяла, что причиной ее разрыва с Шереметевым была его жестокость и беспокойный характер, другие же говорили, что у Шереметева "обмелел карман", и ничем другим он перед ней не провинился.
      3 ноября Истомина переехала от Шереметева на отдельную квартиру, а через два дня, 5 ноября, отправилась из театра к графу Завадовскому вместе с Грибоедовым Он снимал квартиру на пару с Завадовским. По словам Истоминой на следствии по делу о дуэли, Грибоедов знал о ее ссоре с Шереметевым, поскольку был с ним дружен; Грибоедов якобы пригласил Истомину к князю Шаховскому, драматургу и постановщику пьес, служившему при театральной дирекции, от благосклонности которого во многом зависела судьба театральных актрис на сцене. На самом деле вместо квартиры Шаховского он привез Истомину к Завадовскому, согласно объяснению Грибоедова, "единственно для того только, чтоб узнать подробнее, как и за что она поссорилась с Шереметевым".
      По словам С.Н. Бегичева, Грибоедов по-приятельски убедил Истомину съездить к нему выпить чаю. Истомина, зная, что Шереметев за ней ревниво следит, назначила Грибоедову место для встречи - на Суконной линии Гостиного двора. Она подъехала туда на театральной карете, пересела в сани Грибоедова и отправилась на квартиру к нему и Завадовскому. Шереметев, выследивший Истомину, следовал за их санями, убедился, что Истомина с кем-то приехала к Завадовскому, и через слуг узнал, что этот кто-то - Грибоедов. Заметим, что Истомина прожила у Завадовского двое суток.
      Шереметев бросился за советом к своему приятелю Якубовичу, корнету лейб-гвардии Уланского полка. Якубович категорично заметил: "Разумеется, драться! Но главный вопрос теперь: как и с кем? Истомина твоя была у Завадовского, но привез ее туда Грибоедов. Стало быть, тут два лица, требующие пули, а из этого выходит, что, для того чтобы никому не было обидно, мы, при сей верной оказии, составим дуэль четверых: ты стреляйся с Грибоедовым, а я на себя возьму Завадовского".
      Шереметев и Якубович, возможно оба пьяные, 9 ноября, в 4 часа дня, приехали к Грибоедову и Завадовскому и потребовали от них "тот же час драться насмерть". Грибоедов заметил Шереметеву: "Нет, братец, я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу (Якубовичу), то я к его услугам". Завадовский попросил у Шереметева два часа сроку, чтобы пообедать. Якубович и Шереметев уехали.
      На другой день, 10 ноября, в 9-м часу утра, они снова приехали к Завадовскому для переговоров о дуэли, причем Шереметев, хотя и утверждал, что "ничем не обижен", тем не менее требовал смертельного поединка, потому что он "клятву дал". Завадовский и его товарищ подпоручик гвардейской артиллерии барон Строганов, в этот день случайно оказавшийся на квартире Завадовского, вдвоем пытались убедить Шереметева в бесцельности поединка. Тот стоял на своем, вероятно, потому, что успел помириться с Истоминой еще до дня дуэли и, как только остался с ней с глазу на глаз, он достал пистолет и, приставив его ко лбу Истоминой, сказал ей: "Говори правду или не встанешь с места, даю тебе на этот раз слово. Ты будешь на кладбище, а я - в Сибири... Имел тебя на этот раз Завадовский или нет?" Со страху или в самом деле Истомина ответила утвердительно, чем вызвала ненависть Шереметева к Завадовскому.
      11 ноября дуэль не состоялась по причине снежной погоды. 12 ноября, в 2 часа дня, противники съехались на Волковом поле. По условиям дуэли, барьер сделали на 18 шагов. По версии доктора Ионы, свидетеля дуэли, барьер был сделан на 12 шагов. Договорились о том, что первый, кто выстрелит, должен был подойти к барьеру. Завадовский, отличный стрелок, хладнокровно и неторопливо шел к барьеру. Это взбесило Шереметева, и он выстрелил, еще не доходя до барьера. Пуля пролетела возле самой шеи Завадовского и оторвала часть воротника у сюртука. "Ах, он посягал на мою жизнь! - разозлился Завадовский. - К барьеру!" Шереметев подошел к барьеру. По словам Д.Н. Смирнова, присутствовавшие на дуэли стали просить Завадовского пощадить жизнь Шереметева. "Я буду стрелять в ногу", - сказал Завадовский. "Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя", - сказал ему Шереметев, слышавший эти переговоры. "Зарядите мои пистолеты", - прибавил по-французски Шереметев, обратившись к своему секунданту Якубовичу.
      Завадовскому ничего не оставалось, как стрелять. Пуля пробила Шереметеву бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев упал навзничь и стал нырять по снегу, как рыба. Гусар Каверин, присутствовавший на дуэли как наблюдатель, подошел к нему и сказал: "Что, Вася, репка?" - имея в виду простонародное русское лакомство в смысле: "Вкусно ли? Хороша ли закуска?" Грибоедов рассказывал, что после дуэли он долго не мог избавиться от этого видения - ныряющего по снегу Шереметева в конвульсиях боли. Грибоедова после дуэли и смерти Шереметева долгое время неотступно преследовали страдальческие глаза раненого.
      Шереметева положили на носилки. Пуля была вынута доктором Ионой из тела Шереметева. Якубович показал пулю Завадовскому, положил ее к себе в карман и сказал Завадовскому: "Это тебе". Спустя сутки после дуэли Шереметев умер. Перед смертью он просил у Грибоедова прощения.
      В этих обстоятельствах Якубович и Грибоедов не могли стреляться сразу после смерти Шереметева. Завадовский был отправлен царем Александром I за границу (отец Шереметева просил императора не подвергать Завадовского наказанию и говорил, что гибель сына - естественный результат его жизни, повесы и бретера). Якубович был переведен на Кавказ в действующую армию.
      По Москве и Петербургу поползли слухи, будто бы Грибоедов испугался дуэли с Якубовичем. Эти сплетни во многом вынудили Грибоедова уехать из Москвы. Между тем Якубович на Кавказе сочинял фантастическую романическую историю о том, что Грибоедов и Завадовский, увидев смерть Шереметева, якобы отказались стреляться, тогда Якубович с досады выстрелил по Завадовскому и прострелил ему шляпу, за что и был сослан в Грузию. Эту историю Якубович в красках расписал Муравьеву-Карскому, едва ли пощадив репутацию Грибоедова и Завадовского. Обладая необыкновенным красноречием, Якубович умело восстановил против Грибоедова Муравьева-Карского. По-видимому, эту же историю он в своей версии излагал впоследствии также и Александру Бестужеву, который позже отмечал, что предвзято относился к Грибоедову, не зная истинного положения дел.
      Не даром Пушкин, хорошо зная любовь Якубовича к дешевым театральным эффектам и к вычурной романтической лжи, писал в письме к Александру Бестужеву: "Кто писал о горцах в "Пчеле" (официозная газета Ф.В. Булгарина "Северная пчела". - А.Г.)? Вот поэзия! Не Якубович ли, герой моего воображения. Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc".
      Итак, через год в Тифлисе состоялась вторая в "четверной" дуэли дуэль секундантов: Грибоедова и Якубовича. 21 октября 1818 года Якубович встретился в Тифлисе с Грибоедовым, который ехал через Грузию с дипломатической миссией в Персию. Якубович предложил Н.Н. Муравьеву-Карскому быть его секундантом. Секундантом Грибоедова был его сослуживец дипломат Амбургер.
      В Тифлисе секунданты не могли найти подходящего места для дуэли. Хотели стреляться на квартире у Талызина. Попытка примирения Грибоедова и Якубовича 22 октября ни к чему не привела, несмотря на то, что Грибоедов заявил при секундантах, что никогда не обижал Якубовича, с чем он согласился. Грибоедов добавил, что, хотя обижен Якубовичем, тем не менее предлагает закончить дело миром. Якубович в ответ заявил: "Я обещался честным словом покойному Шереметеву при смерти его, что отомщу за него на вас и на Завадовском". - "Вы поносили меня везде", - заметил Грибоедов. "Поносил и должен был сие сделать до этих пор, но теперь я вижу, что вы поступили как благородный человек; я уважаю ваш поступок; но не менее того должен кончить начатое дело и сдержать слово свое, покойнику данное". - "Если так, так господа секунданты пущай решают дело", - закончил спор Грибоедов.
      Муравьев-Карский предложил секунданту Грибоедова Амбургеру драться на квартире Якубовича, но тот не согласился, говоря, что Якубович мог заранее пристреляться в своей комнате. Условились провести дуэль в поле, после чего все вместе дружно поужинали.
      23 октября Муравьев-Карский отыскал за селением Куки удобный овраг, неприметный со стороны дороги на Кахетию, возле татарской могилы. Он договорился с доктором Миллером из военного госпиталя, что тот будет на месте поединка, чтобы оказать врачебную помощь, если это понадобится. Также Муравьев-Карский условился с Якубовичем, что он спрячется за татарским монументом. Якубович пошел туда пешком. Грибоедов и Амбургер на бричке с пистолетами отправились к месту поединка. Муравьев-Карский ехал за ними верхом. В овраге никого не было, но вскоре Муравьев-Карский привел Якубовича.
      Секунданты отмерили барьеры, зарядили пистолеты. Якубович и Грибоедов были без сюртуков. Якубович подошел к своему барьеру и ждал выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага. Они простояли в ожидании выстрела около минуты. Якубович, потеряв терпение, выстрелил. Он, по словам Муравьева-Карского, метил в ногу Грибоедова, однако попал в ладонь левой руки, близ мизинца. Некоторые современники утверждали, что Якубович, как отличный стрелок, специально прострелил Грибоедову руку, зная, что Грибоедов - блестящий музыкант и импровизатор на фортепиано. Когда Грибоедов приподнял окровавленную руку, потряс ее и показал секундантам, Якубович будто бы воскликнул: "По крайней мере, играть перестанешь!" (После дуэли Грибоедов заказал специальную накладку на изуродованный палец и продолжал играть так же блестяще; по этому пальцу труп Грибоедова опознали в Тегеране, после того как разъяренная толпа напала на русское посольство в Персии.)
      Грибоедов, поначалу не желавший убивать Якубовича и не чувствовавший к нему личной ненависти, после полученной раны поднял пистолет и стал метить в голову Якубовича. Первым намерением Грибоедова было раздробить плечо Якубовичу, чтобы лишить его возможности впредь участвовать в каких бы то ни было дуэлях. Грибоедов отлично понимал, что перед ним опасный бретер, возомнивший себя чуть ли не Богом, которому дано право убивать или миловать окружающих людей. Позднее эта позиция бретера была запрещена дуэльным кодексом, который гласил: "Дуэль недопустима как средство для удовлетворения тщеславия, фанфаронства, возможности хвастовства, стремления к приключениям вообще, любви к сильным ощущениям, наконец, как предмет своего рода рискованного, азартного спорта". Вот почему желание Грибоедова "выбить из седла" Якубовича в той ситуации вполне оправданно. Впрочем, Грибоедов не воспользовался своим преимуществом и не подошел к барьеру, а стрелял с того места, где остановился. Пуля пролетела у самого затылка Якубовича, так что он схватился за затылок, полагая себя раненым, посмотрел на руку, но на ней крови не было. Пуля Грибоедова ударилась о землю позади Якубовича. "О, несправедливая судьба!" - по-французски воскликнул Грибоедов.
      Пока секунданты искали доктора, уехавшего в горы и не нашедшего места дуэли, раненый Грибоедов лежал на руках у Якубовича. Доктор Миллер перевязал рану Грибоедова, его положили на бричку и отвезли на квартиру Муравьева-Карского. Чтобы скрыть поединок, секунданты и дуэлянты рассказывали, будто все они были на охоте, Грибоедов свалился с лошади, и лошадь наступила ему копытом на руку.
      Когда Якубович добивался второй дуэли секундантов, не чувство дружбы и долга перед убитым Шереметевым руководило им, а безмерное тщеславие. Подобными поступками Якубович хотел войти в историю - и, как ни странно, он таки добился своего: вошел в историю как негодяй и аморалист, как один из предателей декабристского движения.
      В 1-й Чеченской войне Якубович получил серьезную рану в лоб, носил черную повязку на голове, любил срывать ее со лба, показывая всем, какой он герой. В "Горе от ума" Грибоедов иронически "лягнул" Якубовича: Загорецкий, распространяя клевету о безумии Чацкого, дает одну из версий его сумасшествия:
      В горах изранен в лоб,
      Сошел с ума от раны...
      В дальнейшем Якубович начал творить политические легенды: он выдавал себя за члена тайного Кавказского общества, руководимого Ермоловым. В действительности такого общества никогда не существовало. 25 декабря 1825 года на Сенатской площади Петербурга он вызвался быть убийцей царя Николая I. Но при этом совершал странные челночные движения - от декабристов к царю и обратно. Николаю I он представал в роли миротворца между враждующими сторонами, а декабристам обещал с минуты на минуту покончить с живым царем.
      Грибоедов, стреляя в Якубовича, хотел сделать в отношении Якубовича то же, что и прапорщик Нарышкин - в отношении Федора Толстого-Американца. Нарышкин был другом капитана Брунова, накануне стрелявшегося с Толстым-Американцем. Брунов защищал честь своей сестры, но был убит Толстым-Американцем. Нарышкин вызвал убийцу друга с твердым намерением либо умереть самому, либо оборвать жизненный путь убийцы, за которым тянется кровавый след. Перед дуэлью он сказал Толстому: "Знай, что, если ты не попадешь, то я убью тебя, приставив пистолет ко лбу! Пора тебе кончить!" Речь идет о вызове дуэльного соперника к барьеру и вернейший выстрел с минимального расстояния. Но Федор Толстой-Американец был опытным дуэлянтом и стрелял наверняка, так же как он играл в карты "наверняка", то есть передергивал, будучи опытным шулером. Грибоедов в "Горе от ума" написал о нем:
      В Камчатку сослан был, вернулся алеутом
      И крепко на руку нечист,
      Да умный человек не может быть не плутом.
      Федор Толстой-Американец стрелял наверняка - в живот. Согласно дуэльной терминологии, есть два основных способа расправиться с дуэльным противником: метить "в нос" и "в ляжку". Метить "в нос" - значит убить наповал, желать противнику смерти. Метить "в ляжку" - смыть оскорбление первой кровью. Часто те, кто метили "в ляжку", промахивались и попадали в живот. Так было с Онегиным, который не хотел смерти Ленского, но промахнулся. Опытные дуэлянты, вроде Толстого-Американца, всегда метили "в живот", чтобы сделать видимость промаха. Мол, они не желали смерти противнику. Пуля "в живот" должна была казаться неудачно посланной пулей "в ляжку". На самом деле они расчетливо стреляли именно "в живот" с целью убить наверняка.
      Здесь сталкивались две "дуэльные стратегии". Первая дуэльная стратегия Федора Толстого-Американца рождалась из корыстного расчета. Второй придерживался Пушкин. Он всегда ждал первого выстрела со стороны противника, чтобы подойти возможно ближе к барьеру, а значит, и к дуэльному сопернику. Правда, чаще всего Пушкин "стрелял на воздух", потому что его нравственной природе было чуждо убийство. И в этом Пушкин поистине был христианином. Исключение составляет дуэль с Дантесом, когда Пушкин понимал, что только смерть одного из них будет финалом семейной и общественной драмы. В этой дуэли эти две противоположные стратегии столкнулись. Скорее всего, Дантес заранее узнал, как Пушкин вел себя на дуэли и, подобно Толстому-Американцу, выстроил на этом свой расчетливый план. Он стрелял первым и попал Пушкину "в живот", куда, вероятно, заранее метил. После дуэли гениальный Пушкин, скорее всего, догадался о заранее заготовленном замысле Дантеса. Тяжело раненный, возвращаясь в коляске после поединка на Черной речке, Пушкин в разговоре с Данзасом вспомнил о дуэли Дорохова с Щербачевым в 1819 году, когда Дорохов, известный бретер, стрелял Щербачеву в живот.
      Наличие расчета в момент дуэли - явное доказательство, что дуэль начинает вырождаться как орудие чести. Всякая профессионализация общественного явления есть верный признак гибели этого явления. Федор Толстой-Американец стал профессиональным дуэлянтом, как и профессиональным карточным игроком. А Якубович сделал дуэль средством прославления своего громкого имени, он максимально театрализовал дуэль, тоже сильно поспособствовав уничтожению этого регулятора дворянской чести.
      Якубович, очевидно, был внимательным читателем Пушкина, потому что, рассказывая выдуманную историю о дуэли с Грибоедовым, Якубович не побрезговал грубым плагиатом, "приватизировал" сюжет из пушкинского "Выстрела" и попросту поставил себя на место Сильвио. А.И. Штукенберг вспоминал рассказ Якубовича: "Мы с Грибоедовым жестоко поссорились - и я вызвал его на дуэль, которая и состоялась. Но когда Грибоедов, стреляя первый, дал промах, - я отложил свой выстрел, сказав, что приду за ним в другое время, когда узнаю, что он будет дорожить жизнью, нежели теперь. Мы расстались. Я ждал с год, следя за Грибоедовым издали и наконец узнал, что он женился и наслаждался полным счастьем. Теперь, думал я, настала моя очередь послать противнику свой выстрел, который должен быть роковым, так как все знали, что я не делаю промаху. Боясь, что меня не примут или назовут настоящим именем, я оделся черкесом и назвал себя каким-то князем из кунаков Грибоедова (кунаки - соседи. - А.Г.). Явившись к нему в дом, велел о себе доложить, зная, что он в это время был дома и занимается в своем кабинете один. Велено меня просить. Я вошел в кабинет, и первым моим делом было замкнуть за собою на ключ дверь и ключ спрятать в карман. Хозяин был чрезвычайно изумлен, но все понял, когда я обратился к нему лицом, и он пристально взглянул мне в глаза, и когда я ему сказал, что пришел за своим выстрелом. Делать было нечего, мы стали по концам комнаты - и я начал медленно наводить свой пистолет, желая этим помучить и подразнить своего противника, так что он пришел в сильное волнение и просил скорее покончить. Но вдруг я понизил пистолет, раздался выстрел, Грибоедов вскрикнул, и когда рассеялся дым, я увидел, что попал, куда хотел: я раздробил ему два больших пальца на правой руке, зная, что он страстно любил играть на фортепиано и что лишение этого будет для него ужасно.
      - Вот вам на память! - воскликнул я, отмыкая дверь и выходя из дому.
      На выстрел и крик сбежались жена и люди; но я свободно вышел, пользуясь общим смущением, своим костюмом и блестевшими за поясом кинжалом и пистолетом".
      Пушкинский Сильвио вел себя благороднее: он выстрелил не в графа, а в сторону. Тогда уже погибший в Персии Грибоедов не мог опровергнуть эту наглую ложь с душком романтизма.
      Вовсе не случайно, что именно Пушкину, как "невольнику чести", по меткому определению Лермонтова, пришло в голову сделать Якубовича героем романа, сюжетной пружиной которого является дуэль. В неосуществленном замысле "Романа на Кавказских водах" Якубович (или Кубович) был шулером (как Федор Толстой-Американец) и одновременно циничным, расчетливым разбойником, не брезгующим под видом переодетого черкеса грабить в горах своих товарищей-офицеров. Вероятно, Пушкин в этом замысле объединил двух бретеров - Якубовича и Федора Толстого-Американца (с последним Пушкин намерен был стреляться сразу после южной ссылки). Оба они демонстративно и вызывающе пренебрегали нравственными принципами.
      Антипод Якубовича в задуманном пушкинском романа Гранев "предан черкесам", то есть предательски отдан в черкесский плен с подачи Якубовича. Так Якубович руками врагов избавляется от опасного любовного соперника. Гранев бежит из плена, спасенный черкешенкой, вызывает Якубовича на поединок и убивает его. Дуэль для Пушкина - единственный регулятор справедливого нравственного возмездия, Божьего суда, ставящего добро и зло на свое место. Честь, таким образом, для Пушкина синоним совести, а дворянское сословие, по убеждению Пушкина, должно обладать внутренним стержнем - совестливостью, но внешне этот внутренний стержень может быть выражен только в форме выхода на дуэль как единственно возможном способе защиты чести.
      Надо заметить, что к концу александровского царствования, окончательно сложился русский дуэльный кодекс, представления о дворянской чести выкристаллизовались, больше того, они стали формализовываться, что живо почувствовал в 30-е годы XIX века Пушкин и был этим искренне опечален. Пушкин одним из первых понял, что дуэль начинает умирать, а вместе с ней умирает дворянская честь, неистовым апологетом которой Пушкин считал самого себя с полным основанием. Не даром поэт называл себя "человеком с предрассудками": действительно, чувство чести в нем было развито необычайно сильно. Время николаевского режима, в котором идея чести переставала быть значимой, выталкивало Пушкина. Он чувствовал себя не у дел, ему не оставалось места в этом времени бесчестья и расчетливой корысти.
      В конце 30-х годов аристократ Лев Гагарин публично оскорбил графиню Воронцову-Дашкову, приятельницу Пушкина и Лермонтова. Ее друг аристократ Сергей Долгоруков предпочел остаться в стороне и не встал на ее защиту. Согласно дуэльному кодексу, оскорбленная женщина "имеет право обратиться к любому лицу, которое делается ее естественным защитником". Вызвал Гагарина на поединок посторонний человек, не потерпевший оскорбление женщины в своем присутствии. Правда, Лев Гагарин все равно на дуэль не вышел, обратившись за помощью к начальству - к всесильному шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу.
      1 сентября 1830 года в лейб-кирасирском полку царя раздавали билеты старшим офицерам на императорский бал в Царском селе. Поскольку несколько офицеров отсутствовали последний из четырех билетов достался поручику Ключинскому. Корнет граф Платер, по-видимому страстно желавший попасть на дворцовый бал, стал насмехаться над поручиком Ключинским, счастливым обладателем билета: тот, мол, не может принимать участие на балу во дворце, потому что не умеет ни танцевать, ни говорить по-французски. Действительно, поручик Ключинский попал в императорскую гвардию из разночинцев, точнее он поступил туда из сенатских регистраторов вольноопределяющимся унтер-офицером и лишь к 27 годам получил звание поручика.
      Ключинский ответил графу Платеру, что его речь глупа и неприлична. Платер пригрозил заставить Ключинского замолчать и перчаткой задел ему по носу. Ключинский съездил Платеру по морде. Их разняли ротмистры Каблуков и барон Розен. Публичная пощечина не привела к дуэли. Начальство наказало побранившихся, но они остались служить в царской гвардии.
      Подобный эпизод произошел в полку кавалергардов, самом элитарном гвардейском полку, где служили когда-то Репнин, Михаил Орлов, Лунин, Пестель. Никитенко записал в своем дневнике историю, как несколько офицеров из самых знатных фамилий напились. Двое из них поссорились, и офицерское общество решило, что выходить на дуэль этим двоим нет смысла - лучше разделаться кулаками. Те надавали друг другу пощечин и оплеух и помирились. Даже царь Николай I, известный противник дуэлей, был крайне возмущен и исключил из гвардии эту кучку негодяев. По поводу этой скандальной истории Пушкин писал жене: "По мне драка Киреева гораздо простительнее, нежели славный обед наших кавалергардов и благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут".
      За несколько лет до этого мордобой вместо дуэли был бы совершенно немыслим в дворянском (и офицерском) обществе. Теперь это стало нормой. Дуэль превратилась в предрассудок. Понятно, почему Пушкин писал в конце 1836 года: "Как человек с предрассудками - я оскорблен".
      Еще раньше, в 1832 году, князь Федор Гагарин генерал-майор, адъютант Багратиона, участник войны 1812 года, обедал вместе с Павлом Ржевским в московском ресторане у Яра, немало выпили, заспорили о спарже, которую в незапамятные времена ел граф Потемкин, переругались в дым. Князь Гагарин прокричал: "Вы забываете, что при мне сабля!" Павел Ржевский в ответ: "А при мне - стул, который я могу швырнуть вам в рожу". - "Выйдите вон!" - потребовал Гагарин. "Я не выйду, а вас выкину". Хотя скандал произошел при множестве свидетелей, и Ржевский просил Григория Корсакова быть его секундантом, дело окончилось примирением, и, как иронически выразился в письме Булгаков, "всякий остался при куче грубостей, коими был наделен". Утереться - и жить дальше - вот нравственный принцип, еще недавно невозможный в дворянском обществе.
      В том же 1832 году в Твери хороший знакомый Пушкина и Петра Киреевского Александр Ардалионович Шишков поссорился на балу с Черновым, младшим братом того самого Чернова, который 7 лет назад стрелялся с Новосильцевым. После оскорблений со стороны Чернова Шишков вызвал его на дуэль. Чернов отказался от дуэли. Тогда Шишков дал ему пощечину, чтобы вынудить защищать свою дворянскую честь. Чернов, не говоря ни слова, побежал домой, схватил кинжал и стал ждать Шишкова у крыльца. Когда тот вышел, Чернов его зарезал.
      В мае 1836 года обе столицы всколыхнуло ужасное событие - чиновник Павлов зарезал кинжалом чиновника Апрелева, когда тот выходил из-под венца из церкви с молодой женой. На военном суде Павлов отказался объяснять причины убийства, заявив, что их с Апрелевым рассудит только Бог. Общество заклеймило Павлова, назвав его "гнусным убийцей". Между тем, осужденный на каторгу и лишенный всех прав дворянства, он в личном письме к царю объяснил свой поступок и рассказал, что Апрелев шесть лет назад обольстил его сестру и прижил с ней двух детей, обещая жениться. Впрочем, обманул. Павлов вызвал Апрелева на дуэль. Тот не только не вышел на поединок, но и нахально заявил Павлову, что намерен жениться на другой. Мать невесты предлагала откупиться от Павловых деньгами. Тогда Павлов написал Апрелеву: "Если ты настолько подл, что не хочешь со мной разделаться обыкновенным способом между порядочными людьми (на дуэли. - А.Г.), то я убью тебя под венцом". Царь помиловал Павлова и приказал сослать его на Кавказ в солдаты с правом выслуги. Пушкин писал жене: "То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызвал Апрелева".
      Друг Пушкина Павел Нащокин рассказывал историку Петру Бартеневу, как однажды Дельвиг вызвал на дуэль Фадея Булгарина, редактора газеты "Северная пчела". Сам Нащокин должен был быть секундантом у Дельвига, а Рылеев - секундантом у Булгарина. Но Булгарин отказался выйти на поединок, мотивировав свой отказ весьма оригинально: "Скажите барону Дельвигу, что я на своем веку видел больше крови, нежели он чернил". Булгарин на самом деле воевал - это так, но его отказ выйти на поединок не столько личная трусость, сколько знамение времени. Потеря дворянской чести уже нисколько не важна для дворянина. Меняются жизненные ценности. "Самое дорогое у дворянина - это его личная честь". Эта жизненная ценность гибнет. На смену приходит другая, сформулированная в начале ХХ века Николаем Островским: "Самое дорогое у человека - это жизнь". Если погибло понятие чести, если дуэль перестала быть регулятором дворянской чести, то дворянского сословия больше нет.
      Лермонтов, не менее Пушкина острый наблюдатель нравов и летописец своего времени, дважды писал в своих произведениях о дуэлях, и каждый раз лермонтовская оценка была свидетельством упадка дуэли. В романе "Княгиня Лиговская" чиновник Красинский, обиженный Печориным, чуть не задавившим его лошадьми, отказывается от дуэли, потому что смерть противника, как и его собственная смерть, не решит его психологических проблем. Поэтому Красинский скорее страдает и стенает, ропща на жизнь, нежели собирается всерьез действовать, то есть смывать оскорбление кровью на дворянском дуэльном поединке:
      "- Милостивый государь! - отвечал он, задыхаясь, - вы едва меня сегодня не задавили, да, меня, который перед вами... и этим хвастаетесь, вам весело! - а по какому праву? Потому что у вас есть рысак, белый султан? Золотые эполеты? Разве я не такой же дворянин, как вы?..
      - Ваши рассуждения немножко длинны - назначьте час - и разойдемтесь: вы так кричите, что разбудите всех лакеев <...>
      Печорин сказал свой адрес.
      - Драться! Я вас понимаю! Драться насмерть!.. И вы думаете, что я буду достаточно вознагражден, когда всажу вам в сердце свинцовый шарик!.. Прекрасное утешение!.. Нет, я б желал, чтоб вы жили вечно и чтоб я мог вечно мстить вам. Драться! Нет!.. тут успех слишком неверен...
      - В таком случае ступайте домой, выпейте стакан воды и ложитесь спать, - возразил Печорин, пожав плечами..."
      В "Герое нашего времени" дворянин Грушницкий пренебрегает законами чести, согласившись участвовать в низкой интриге драгунского капитана, который предлагает в момент дуэли и вложить пулю лишь в пистолет Грушницкого. Фактически последний без особых угрызений совести согласен быть убийцей Печорина, а секунданты Грушницкого делаются соучастникам преступления. Любопытно, что пресловутый бретер Якубович тоже в свое время был драгунским капитаном. Ритуал дуэли, таким образом, должен благополучно скрыть улики задуманного убийства.
      Во второй половине XIX века, когда на арену истории выходят разночинцы, дуэль вообще перестает быть чем-то важным. В тургеневском романе "Отцы и дети" дуэль Базарова и Павла Петровича Кирсанова - это просто фарс, пародия на дуэль. Павел Петрович - бывший офицер-гвардеец, добровольно вышедший в отставку. Базаров тоже из дворян, хотя и исповедует разночинские идеалы. И вот два дворянина выходят на дуэль без видимого повода. Зная, что Базаров презирает "феодальные поединки" и может отказаться выйти на дуэль, Павел Петрович приносит с собой трость, чтобы побить Базарова палкой и вынудить его выйти на дуэль. Гордый Базаров соглашается на дуэль немедленно:
      "- Я бы мог объяснить вам причину, - начал Павел Петрович. - Но я предпочитаю умолчать о ней. Вы, на мой вкус, здесь лишний; я вас терпеть не могу, я вас презираю, и если вам этого не довольно...
      Глаза Павла Петровича засверкали... Они вспыхнули и у Базарова.
      - Очень хорошо-с, - проговорил он. - Дальнейших объяснений не нужно. Вам пришла фантазия испытать на мне свой рыцарский дух. Я бы мог отказать вам в этом удовольствии, да уж куда ни шло!
      - Чувствительно вам обязан, - ответил Павел Петрович, - и могу теперь надеяться, что вы примете мой вызов, не заставив меня прибегнуть к насильственным мерам.
      - То есть, говоря без аллегорий, к этой палке, - хладнокровно заметил Базаров. - Это совершенно справедливо. Вам нисколько не нужно оскорблять меня. Оно же и не совсем безопасно. Вы можете остаться джентльменом... Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски".
      Базаров не в ладах с собой: разумом он понимает глупость уже погибшей в глазах общества дуэли, но, с другой стороны, представления о дворянской чести еще живы даже в его позитивистской душе: "Фу ты черт! Как красиво и как глупо! Экую мы комедию отломали! Ученые собаки так на задних лапах танцуют. А отказать было невозможно, ведь он меня, чего доброго, ударил бы и тогда... пришлось бы задушить его, как котенка".
      Впрочем, в ответ Базаров тонко поиздевался над приказавшим долго жить, по его мнению, дуэльным ритуалом. Он предлагает Павлу Петровичу вместо секундантов взять свидетеля - лакея Петра. Тот, мол, "человек, стоящий на высоте современного образования". Это грубое нарушение дуэльного кодекса: секунданты и дуэлянты должны быть людьми одного сословия - дворянского сословия. Не дворяне вообще не имеют права участвовать в дуэльном поединке. Поэтому, когда Онегин в пику секунданту Ленского, деревенскому интригану Зарецкому, предлагает перед самой дуэлью познакомить его со своим секундантом - лакеем (тот, по крайней мере, "малый честный", по словам Онегина), Онегин вполне сознательно нарушает дуэльный кодекс, рассчитывая на то, что оскорбленный в своем дворянском достоинстве Зарецкий откажется от участия в дуэли.
      На дуэли Базаров смеется над Павлом Петровичем, над собой, над глупейшим ритуалом поединка: "... заряжайте вы, а я шаги отмеривать буду. Ноги у меня длиннее... Раз, два, три..." Павел Петрович абсолютно серьезен, потому смешон: "- Соблаговолите выбрать (пистолеты), - предлагает он Базарову. - "Соблаговоляю", - отвечает Базаров.
      Профессиональная дуэльная терминология ("метить в нос" и "в ляжку") тоже обыгрывается Тургеневым иронически. Павел Петрович хочет убить Базарова. "Он мне прямо в нос целит, - подумал Базаров, - и как щурится старательно, разбойник!" Базаров попадает Павлу Петровичу в ляжку. Тот падает в обморок - от чувств, хотя рана несерьезная, пуля не задела даже кости. Базаров вступает в роль врача, категорически отказываясь от предложения очнувшегося после обморока Павла Петровича стреляться заново - до кровавого результата. Дуэль здесь, без сомнения, пародия на поединок, а дуэлянты - марионетки в руках писателя, отвергающего идею дуэли как регулятора чести.
      Но ведь и сам Тургенев едва не последовал примеру своих героев, правда, в отличие от них, чувства благоразумия и самосохранения, в полном соответствии с духом времени, победили тягу писателя ко всякого рода рискованным поступкам, вроде дуэли. Он не вышел на дуэль со Львом Толстым. И здесь дело было не в том, что Тургенев - штатский, не нюхавший пороха, а Толстой - боевой офицер, артиллерист, поручик в отставке. Здесь время иное, вовсе не пушкинское. У обоих писателей уже нет "предрассудков чести", которыми гордился Пушкин. Толстой тоже, как и Тургенев, в этой истории вел себя неровно, то требуя дуэли, то принося извинения, которые подчас выглядели как новые оскорбления, провоцирующие Тургенева выйти на дуэль. Все это опять-таки признаки того, что во второй половине XIX века дуэль почти совершенно умерла.
      Авдотья Панаева вспоминала:
      "Когда Тургенев только что познакомился с графом Толстым, то сказал о нем:
      - Ни одного слова, ни одного движения в нем нет естественного! Он вечно рисуется перед нами, и я затрудняюсь, как объяснить в умном человеке эту глупую кичливость своим захудалым графством!
      - Не заметил я этого в Толстом, - возразил Панаев.
      - Ну, да ты много чего не замечаешь, - ответил Тургенев.
      Через несколько времени Тургенев нашел, что Толстой имеет претензию на донжуанство. Раз как-то граф Толстой рассказывал некоторые интересные эпизоды, случившиеся с ним на войне.
      Когда он ушел, то Тургенев произнес:
      - Хоть в щелоке вари три дня русского офицера, а не вываришь из него юнкерского ухарства, каким лаком образованности ни отполируй такого субъекта, все-таки в нем просвечивает зверство.
      И Тургенев принялся критиковать каждую фразу графа Толстого, тон его голоса, выражение лица и закончил:
      - И все это зверство, как подумаешь, из одного желания получить отличие.
      - Знаешь ли, Тургенев, - заметил ему Панаев, - если бы я тебя не знал так хорошо, то, слушая все твои нападки на Толстого, подумал бы, что ты завидуешь ему.
      - В чем это я могу завидовать ему? в чем? говори! - воскликнул Тургенев.
      <...> Тургенев засмеялся и с каким-то сожалением в голосе произнес:
      - Ты, Панаев, хороший наблюдатель, когда дело идет о хлыщах (И.И. Панаев написал цикл "физиологических" очерков "Хлыщи". - А.Г.), но не советую тебе порываться высказывать свои наблюдения вне этой сферы!
      Панаев обиделся" (Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. М., 1972, С. 243).
      Личная антипатия писателей Л. Толстого и Тургенева перешла вскоре в ссору. 27 мая 1861 года в селе Степановка Орловской губернии, в имении А.А. Фета, за утренним кофе Тургенев рассказывает о благотворительности своей дочери. После резкого отзыва Толстого о фальши и неискренности такой деятельности Тургенев, не владея собой, восклицает, что если Толстой не перестанет говорить в таком духе, то он даст ему "в рожу". Толстой сразу уезжает от Фета в имение И.П. Борисова Новоселки (17 верст от Спасского-Лутовинова, родового имения Тургенева), пишет оттуда письмо Тургеневу о том, что тот должен осознать свою неправоту перед ним, "особенно в глазах Фета и его жены". Тургенев в ответном письме извиняется перед Толстым, однако по ошибке посылает письмо не на станцию Богослово, куда просил адресовать Толстой, а в имение Борисова Новоселки, откуда Толстой уже уехал.
      Не получив письма от Тургенева, Л.Н. Толстой на следующий день, 28 мая, посылает ему вызов на дуэль, предлагая стреляться серьезно, а не "пошлым образом, т.е. чтобы два литератора приехали с третьим литератором с пистолетами и дуэль бы кончилась шампанским". Толстой просит Тургенева приехать в Богослово к "опушке леса с ружьями". После того как Борисов привез письмо Тургеневу, посланное по ошибке в его имение, а Тургенев немедленно отправил свое письмо в Богослово, Л.Н. Толстой, долго не получая ответа, отправляет в Спасское-Лутовиново нарочного. Тургенев вторично просит извинения, принимая вину на себя и прибавляя, что признает за Толстым как право "привести" его "на поединок, разумеется в принятых формах (с секундантами)", так и право его "извинить". Толстой принимает извинения и пишет, что не хочет иметь с Тургеневым дела, потому что "презирает" его. Дальнейшие попытки А.А. Фета примирить Толстого и Тургенева не увенчались успехом.
      Позднее Тургенев пишет письмо Толстому, обвиняя его в том, что он распространяет копии со своего последнего письма к нему и называет Тургенева трусом, не захотевшим драться. Тургенев предупреждает Толстого, что весной вызовет его на дуэль. Толстой отвечает 8 октября1861 года из Ясной Поляны. Слухи о распространении им копии своего письма к нему - "вздор", что "смешно и глупо вызывать драться через восемь месяцев, что я на это могу ответить вам тем же презрением, как и прежде, а если вам нужно себя оправдать перед публикой, то посылаю вам другое письмо, которое можете показывать кому хотите". Текст второго письма, посланного одновременно с первым, следующий: "Милостивый государь! Вы называете в письме своем мой поступок бесчестным, кроме того, вы лично сказали мне, что вы "дадите мне в рожу", а я прошу у вас извинения, признаю себя виноватым - и от вызова отказываюсь. Гр. Л. Толстой". Фету, который пытался примирить писателей, Толстой ответил в ноябре того же года еще резче: "Тургенев - подлец, которого надобно бить, что я прошу вас передать ему так же аккуратно, как вы передаете мне его милые изречения, несмотря на мои неоднократные просьбы о нем не говорить. Гр. Л. Толстой. И прошу вас не писать ко мне больше, ибо я ваших, так же как и Тургенева, писем распечатывать не буду".
      В чеховской повести "Дуэль" измельчание дворянских нравов фиксирует дуэль чиновника Лаевского и зоолога фон Корена. Стреляются штатские. Повод - взаимная антипатия, переходящая в конце концов в ненависть. Секунданты на дуэли - молодые офицеры, которые ни разу в дуэлях не участвовали. Никто не знает, что нужно делать, вспоминают романы Лермонтова "Герой нашего времени" и Тургенева "Отцы и дети", как там Базаров шагами отмеривал дистанцию между барьерами.
      Секундант Лаевского Шешковский пытается примирить соперников, рассказывая фон Корену, что сожительница Лаевского вчера изменила ему с другим, и поэтому Лаевский не в себе: он не сможет держать пистолет. Фон Корен плюет на землю и с ненавистью смотрит на Лаевского, который для него воплощает низшую касту людей - "макак", по его определению зоолога. Фон Корен как будто хочет обратить время вспять: он упрямо настаивает на дуэли, которую никто не воспринимает всерьез.
      "- Покончим скорее с формальностями, - сказал фон Корен.- О примирении уже говорили. Теперь еще какая следующая формальность? Поскорее бы, господа, а то время не ждет.
      - Но мы всё-таки настаиваем на примирении, - сказал Шешковский виноватым голосом, как человек, который вынужден вмешиваться в чужие дела; он покраснел, приложил руку к сердцу и продолжал: - Господа, мы не видим причинной связи между оскорблением и дуэлью. У обиды, какую мы иногда по слабости человеческой наносим друг другу, и у дуэли нет ничего общего. Вы люди университетские и образованные и, конечно, сами видите в дуэли одну только устарелую, пустую формальность и всякая штука. Мы так на нее и смотрим, иначе бы не поехали, так как не можем допустить, чтобы в нашем присутствии люди стреляли друг в друга и всё. - Шешковский вытер с лица пот и продолжал: - Покончите же, господа, ваше недоразумение, подайте друг другу руки и поедем домой пить мировую. Честное слово, господа!
      Фон Корен молчал. Лаевский, заметив, что на него смотрят, сказал:
      - Я ничего не имею против Николая Васильича. Если он находит, что я виноват, то я готов извиниться перед ним.
      Фон Корен обиделся.
      - Очевидно, господа, - сказал он, - вам угодно, чтобы г. Лаевский вернулся домой великодушным и рыцарем, но я не могу доставить вам и ему этого удовольствия. И не было надобности вставать рано и ехать из города за десять верст для того только, чтобы пить мировую, закусывать и объяснять мне, что дуэль устарелая формальность. Дуэль есть дуэль, и не следует делать ее глупее и фальшивее, чем она есть на самом деле. Я желаю драться!"
      Дьякон подсматривает дуэль, забравшись в кукурузу. Он рассчитывает комически описать ее в письме к тестю, любящему посмеяться. Лаевский, даже не расстегнув пальто, стреляет в воздух первым. Выстрел "на воздух" мог быть раньше только в том случае, если дуэлянт выдержал первый выстрел и, значит, доказал, что он стреляет "на воздух" не из трусости, а потому, что не желает смерти соперника. "Боясь, чтобы пуля как-нибудь невзначай не попала в фон Корена, он поднимал пистолет всё выше и выше и чувствовал, что это слишком показное великодушие не деликатно и не великодушно, но иначе не умел и не мог. Глядя на бледное, насмешливо улыбавшееся лицо фон Корена, который, очевидно, с самого начала был уверен, что его противник выстрелит в воздух, Лаевский думал, что сейчас, слава богу, всё кончится и что вот только нужно надавить покрепче собачку..."
      Чехов описывает дуэль не как дворянин, а как разночинец. Сама идея дуэли, как он ее понимает, - как убийство в благородных формах - Чехову -врачу и гуманисту - глубока чужда. В чувствах и мыслях Лаевского, глядящего в дуло пистолета фон Корена, ощущается чеховское неприятие дуэли, неприятие человека, живущего в другую эпоху, когда на переломе между XIX и XX жизнь совершенно обесценится, а человек станет пушечным мясом в мясорубке истории; о какой чести здесь можно говорить?
      Чехов пишет в повести: "Дуло пистолета, направленное прямо в лицо, выражение ненависти и презрения в позе и во всей фигуре фон Корена, и это убийство, которое сейчас совершит порядочный человек среди бела дня в присутствии порядочных людей, и эта тишина, и неизвестная сила, заставляющая Лаевского стоять, а не бежать, - как всё это таинственно, и непонятно, и страшно!"
      Крик дьякона из кукурузы спас жизнь Лаевского. Фон Корен промахнулся, и секундант Лаевского Шешковский плачет от радости, что оба дуэлянта не пострадали. Все эти коллизии и чувства в начале XIX века просто не могли бы быть.
      Гибель дуэли знаменуется фактической ее законодательной легализацией в конце XIX века. Государство в лице царя Александра III вознамерилось возродить офицерскую честь. Царь 13 мая 1894 года утверждает "Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде". Суд общества офицеров получил право назначать поединок между поссорившимися офицерами. Не выйти на дуэль было невозможно. Если офицерский суд назначал дуэль, ее можно было избежать только подав в отставку. А.И. Куприн в повести "Поединок" скептически оценивал эту реанимацию дуэли в условиях полного падения идеи дворянской чести. На фоне нравственного разложения армии законодательная инициатива царя воспринимается как горчичник на груди покойника.
      Главный герой повести Ромашов слышит обыкновенные разговоры офицеров, презрение которых к штатским настолько велико, что "шпаки", "рябчики", как офицеры называют штатских, достойны разве что удара шашки по голове. Поручик Бек-Агмалов предлагает поручику Веткину провокационный вопрос: что бы он сделал, если бы получил от штатского пощечину во время ссоры в ресторане или в театре? Веткин отвечает в духе времени, то есть следуя диким и грубым представлениям о справедливости и чести:
      "- Н-ну! Во-первых, меня никакой шпак не ударит, потому что бьют только того, кто боится, что его побьют. А во-вторых... ну, что же я сделаю? Бацну в него из револьвера.
      - А если револьвер дома остался? - спросил Лбов.
      - Ну, черт... ну, съезжу за ним... Вот глупости. Был же случай, что оскорбили одного корнета в кафешантане. И он съездил домой на извозчике, привез револьвер и ухлопал двух каких-то рябчиков. И все!.."
      Офицеры взахлеб вспоминают истории, как военные наказали штатских только за факт их существования в качестве невоенных: "В М-ском полку был случай. Подпрапорщик Краузе в Благородном собрании сделал скандал. Тогда буфетчик схватил его за погон и почти оторвал. Тогда Краузе вынул револьвер - р-раз ему в голову! На месте! Тут ему еще какой-то адвокатишка подвернулся, он и его бах! Ну, понятно, все разбежались. А тогда Краузе спокойно пошел себе в лагерь, на переднюю линейку, к знамени. Часовой окрикивает: "Кто идет?" - "Подпрапорщик Краузе, умереть под знаменем!" Лег и прострелил себе руку. Потом суд его оправдал".
      "В одном маленьком городишке безусый пьяный корнет врубился с шашкой в толпу евреев, у которых он предварительно "разнес пасхальную кучку". В Киеве пехотный подпоручик зарубил в танцевальной зале студента насмерть за то, что тот толкнул его локтем у буфета. В каком-то большом городе - не то в Москве, не то в Петербурге - офицер застрелил, "как собаку", штатского, который в ресторане сделал ему замечание, что порядочные люди к незнакомым дамам не пристают".
      В этом споре один Ромашов предлагает вспомнить дуэль как благородную форму разрешения конфликта, причем неважно, с кем: с офицером или штатским. Но сама дуэль явно выродилась. Шурочка Николаева рассказывает о такой дуэли, когда офицерское собрание вынудило поссорившихся молоденьких поручиков, "фендриков", во что бы то ни стало выйти на поединок со смертельными условиями: "пятнадцать шагов дистанции и драться до тяжелой раны... Если оба противника стоят на ногах, выстрелы возобновляются". Из дуэли устраивают публичное театральное представление: съезжаются офицеры с полковыми дамами, фотограф в кустах с фотоаппаратом хочет запечатлеть поединок. Убит обиженный: он "получает после третьего выстрела страшную рану в живот и к вечеру умирает в мучениях".
      О глупости поединков из-под палки говорят и другие офицеры, приводя целый ряд доказательств ненужности и бессмысленности этого нововведения. Вот мнение поручика Арчаковского:
      "- Это хорошо дуэль в гвардии - для разных там лоботрясов и фигель-миглей, - говорил грубо Арчаковский, - а у нас... Ну, хорошо, я холостой... положим, я с Василь Василичем Липским напился в собрании и в пьяном виде закатил ему в ухо. Что же нам делать? Если он со мной не захочет стреляться - вон из полка; спрашивается, что его дети будут жрать? А вышел он на поединок, я ему влеплю пулю в живот, и опять детям кусать нечего... Чепуха все".
      Поручик Бобетинский и капитан Осадчий требуют дуэли до кровавого исхода, лучше смертельного. Подпоручик Михин, совсем еще юноша, колеблется между подчинением закону чести и христианским человеколюбием, отвергающим убийство: "- Иногда дуэль полезна, это безусловно, и каждый из нас, конечно, выйдет к барьеру. Безусловно. Но иногда, знаете, это... может быть, высшая честь заключается в том, чтобы... это... безусловно простить...
      - Эх вы, Декадент Иванович, - грубо махнул на него рукой Арчаковский, - тряпку вам сосать".
      Ссора Ромашова с Николаевым, в подкладке которой была ревность к жене Николаева Шурочке, превратилась в пьяную драку с грубой бранью, выливанием в лицо остатков пива, с попыткой разорвать обидчику слюнявый рот. Офицерский суд пехотного полка, где служат Ромашов и Николаев, устраивают равнодушное следствие и так же формально требует поединка. Как пишет Куприн, "вопреки точному и ясному смыслу статьи 149 дисциплинарного устава, строго воспрещающей разглашение происходящего на суде, члены суда чести не воздержались от праздной болтовни. Они рассказали о результатах заседаний своим женам, жены - знакомым городским дамам, а те - портнихам, акушеркам и даже прислуге. За одни сутки Ромашов сделался сказкой города и героем дня. Когда он проходил по улице, на него глядели из окон, из калиток, из палисадников, из щелей в заборах. Женщины издали показывали на него пальцами, и он постоянно слышал у себя за спиной свою фамилию, произносимую быстрым шепотом. Никто в городе не сомневался, что между ним и Николаевым произойдет дуэль. Держали даже пари об ее исходе".
      Смерть на дуэли закон уже не будет трактовать как убийство, и оставшемуся в живых гарантируется прощение. Дуэль чести в повести Куприна превращается в низкую интригу. Ромашов хочет подать в отставку и не участвовать в этом нелепом, грязном фарсе. Шурочка Николаева приходит под вечер к Ромашову, чтобы убедить Ромашова выйти на дуэльный поединок. Она изменяет мужу, уверяя Ромашова, что ему не грозит даже легкая рана: она, мол, обо всем договорилась с мужем. Ей важно вырваться из провинции в столицу, и для этого на репутации ее мужа, поступающего в военную академию, не должно быть ни одного грязного пятна. Ромашов выходит на дуэль, и Николаев его расчетливо убивает. Офицерская честь здесь разменная монета в игре тщеславия, злобы и мелких страстей.
      Два последних примера дуэлей в Западной Европе доказывают, что дуэль умерла повсюду в XIX веке. Немецкий генерал Бисмарк вызвал на дуэль некоего ученого, который выбрал в качестве оружия вареные сосиски: в одну из них будет положен яд. Бисмарк отказался от дуэли, заявив, что герои не объедаются до смерти.
      Дуэль Александра Дюма-отца с кавалерийским офицером еще более анекдотична. На двоих предлагался один пистолет. Оба дуэлянта должны были тащить жребий. Тот, кто вытаскивал из шляпы бумажку с надписью "смерть", должен был застрелиться. Эту бумажку вытащил знаменитый писатель, простился с друзьями и, уйдя в соседнюю комнату, затворил дверь. Раздался выстрел. Все вбежали в комнату. Александр Дюма стоял с дымящимся пистолетом невредимый. "Промахнулся, не попал! - объяснил он окружающим.
  • Комментарии: 1, последний от 30/05/2009.
  • © Copyright Галкин Александр Борисович (nevinnyi@yandex.ru)
  • Обновлено: 08/02/2009. 91k. Статистика.
  • Эссе: Проза
    • Оценка: 5.97*13  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.