называемых существованием, есть одна вещь, для которой
еще стоит жить и которая, несомненно, сильна, как смерть: это-любовь.
Генрик Сенкевич
Муха навязчиво жужжала, энергично кружась по скудно обставленной комнате. Вот она добралась до окна и, припав к стеклу, немного передохнула, чтобы еще с большим остервенением завести свою монотонную песню. Внезапно, уловив приятные запахи от выставленного Тосей на стол обеда, муха вернулась к полету по комнате. И вот она уже уселась на белую скатерть, радостно перебирая черными лапками. Хлоп, - муж Тоси Василий точным движением свернутой в рулон газеты пригвоздил несчастное создание к скатерти, а затем брезгливо стряхнул на пол.
-Сентябрь еще не наступил, а от мух нет спасения! - раздраженно молвил он.
Тося, продолжая накрывать на стол, ответила с безразличием в голосе: "Верно говорят, что хуже осенних мух нет ничего на свете, - и не меняя тембра продолжила на той же волне, - Дети, за стол!"
-Папа, а ты сегодня улетаешь? - спросил Саша. Он был на полтора года старше сестры, которой едва исполнилось четыре года.
-Да, сынок! - Отец протянул руку и потрепал Сашу по вихрастой голове. - Фашисты совсем близко подошли к городу. Нужно их остановить.
Саша с гордостью взглянул на отца, такого красивого в форме летчика. Да, ни у кого из ребят во дворе нет такого папки. Вот у Петьки из 25 квартиры и у Машки из 30 отцы тоже военные. Но они из пехоты, а там что там может быть интересного? И форма у них простая. У Вовки из 22 - отец артиллерист. Но это тоже, так себе. Все они завидуют ему, Сашке. Он сам слышал, как они говорили об этом, ну, что его папа красивый. Машка говорила, она ж девчонка, а у них только это на уме, а ребята небрежно так подтвердили, мол, да, он же летчик, поэтому у него и форма такая красивая. Но его папа и без формы красив. На артиста похож. Он сам слышал, как соседка по коммуналке тетя Лена говорила это маме.
А вот мама как-то странно отреагировала. Будто бы и не обрадовалась. Ну, ничего, это она от усталости, наверное. Она ж в трамвайном депо работает, трамваи водит. Ей приходится очень рано вставать. Мамой Сашка тоже гордился, хоть и не так, как отцом. Роста она была небольшого, и такая вся пухленькая. То ли дело, тетя Лена - высокая, тонкая, похожая на картинку из журнала. И одевается тетя Лена хорошо. Всегда в туфельках на каблучках. А мама-то и одета всегда просто. Зимой на работу тулуп и валенки может напялить. И никаких каблуков. А вот готовит она знатно! И пирожков таких, как она печет, никто больше делать не умеет.
После обеда Тося отнесла грязную посуду на кухню и всю ее перемыла. Она не любила оставлять что-то на потом. Муж все это время возился в комнате с детьми. Когда она вернулась , он встал, подтянул ремень и расправил широкие плечи: "Пора!" Возле входной двери остановился, крепко обхватил ее своими большими руками и впился в губы кинематографическим поцелуем. Ну, это когда плотно сомкнутые губы прижимаются к таким же плотно сомкнутым губам с такой силой, как будто хотят выдавить изо рта все зубы. Тося про себя усмехнулась своим мыслям. Она уже давно относилась с легкой иронией к своему красивому мужу. Романтики хватило ненадолго, до появления первого ребенка, а уж после рождения Наташки, ее отношения с мужем вообще вошли в какую-то отработанную колею, ровную, без ухабов, но и без замирания сердца.
Вот, соседка Лена прямо задыхалась от восторга: "Ах, он у тебя вылитый Сергей Столяров в фильме "Цирк". Ну, один к одному. Счастливая ты, Тоська!" И Тося соглашалась с нею, кивая головой, мол, да, счастливая. Не объяснять же, что это только в кинематографе подобные поцелуи заставляют сердце биться сильней. Вон, какие томные делаются глаза у Любовь Орловой после страстных киношных объятий. В реальной жизни глянец не согревает сердце. Но на словах это восторженной соседке не объяснишь.
Наконец, поцелуй закончился. Тося, испытывая непонятную неловкость, из-за спины мужа бросила взгляд на плакат рядом с входной дверью. С него, прищурив холодные глаза, на Тосю с насмешкой смотрела знаменитая Любовь Орлова. Смотрела так, как будто знала какую-то тайну, недоступную пониманию такой простушки, как Тося.
Проводив мужа, Тося прошла на кухню и встала возле окна. Она знала, как ценил Василий этот важный для него ритуал. Сначала крепкий поцелуй у двери, потом прощальный взмах рукой со двора. Ну, вот и он. Остановился, всматриваясь в окна, и помахал рукой. Тося не сомневалась, что из комнаты ему усиленно машут своими ручонками Саша с Наташей. А Наташка так еще и воздушные поцелуи посылает. "Да, конечно же, я счастливая", - как мантру произнесла себе под нос Тося, прижавшись лбом к прохладному стеклу. - Вон, какие у меня здоровые и смышленые дети. Муж хороший, все в семью, военный летчик, красавец и трезвенник".
Сегодня, в теплый и тихий августовский день вообще не хотелось думать ни о чем грустном. Тося вздохнула, с усилием оторвавшись от окна: "Хоть бы скорее уже война закончилась, и все стало по-старому". "По-старому", - раздался ехидный голос внутри, а потом повторил это, ерничая, словно насмехаясь над нею. Тося устало закрыла глаза. Что-то поменялось в ней с конца мая. Где-то за месяц до начала войны поехали они с мужем и детьми за город в лес. Дни стояли невероятно солнечными и теплыми для мая. Ночевать устроились на берегу реки в брезентовой палатке, которую Василий одолжил у какого-то приятеля. Детишки были в восторге, да и Василий находился в приподнятом настроении. Он сразу же взял руководство походом на себя: шли они от остановки электрички гуськом по компасу, который гордо держал в руке Василий, палатку устанавливал тоже он, огонь разводил. Ну, конечно же, они ему все, включая Тосю, помогали. Дети смотрели на него с щенячьим восторгом, как на Бога. Он громко и четко отдавал им приказы и ругал, если что делалось не так.
А дальше пришла очередь Тоси. Пока они собирали впрок хворост, она готовила обед, потом ужин, в перерыве ходила мыть посуду к речке. Конечно, ничего экстраординарного. Все, как обычно. Но, то ли от обилия свежего воздуха, то ли от усталости, но вот заснуть Тося не смогла. В палатке, где тихо посапывали дети, и бодро похрапывал муж, было душно, поэтому она вылезла наружу и присела на поваленное дерево. И тут запели соловьи.
Сердце Тоси застучало так сильно, как будто хотело пробить грудную клетку и вырваться на свободу. Все ее существо охватил такой восторг, которого она не испытывала никогда в своей жизни. Ее тело обмякло в невероятной неге, а глаза стали томными как у Любовь Орловой после кинематографического поцелуя с Сергеем Столяровым. Вот после этой ночи не знала она покоя. Ей казалось, что ее жизнь и молодость утекают, как песок меж пальцев, что все, что есть главного в этой жизни, остается далеко за бортом - не подплыть, ни схватить руками. А рядом муж, похожий на киногероя с кинематографическими холодными поцелуями и унылый житейский круговорот: дом, работа, дети, стирка, обеды, завтраки, ужины...
А потом в ее жизнь пришла война, и все прочие мысли ушли на задний план, но не исчезли...
Уставившись застывшим взглядом в оконное стекло, Тося снова тяжело вздохнула: "Да и вообще, не о том я сейчас думаю. С чего это мне в голову такие мысли лезут? Вот уже почти месяц война идет. Вокруг люди гибнут, соседка с первого этажа Раиса похоронку вчера получила. Двое пацанов сиротами остались. Как она, бедная, кричала! И в соседнем подъезде погибла девчушка, совсем молоденькая, Аллочка, она прямо из института санитаркой на фронт пошла. А через три дня пришла похоронка. И не видела в своей жизни ничего, говорят, даже парня завести не успела.
И город сейчас все больше напоминает военный лагерь. Вот и трамваи сейчас перевозят не только обычных пассажиров, а бойцов, снаряды, технику и оборудование. Некоторые вагоны вообще переделали под перевозку раненых к больницам, там носилки в три ряда поставили, баки с горячей водой... Даже пути новые к этим больницам проложили. И окна в вагонах трамваев закрыли шторами, чтоб можно было и в ночное время раненых перевозить. Прямо на месте, в вагоне им первую помощь оказывают. Фронт совсем близко к городу подошел. Один из трамвайных маршрутов прямо к линии фронта ходит. Страшно ...
На одном из таких вот трамвайных вагонов в конце августа привезли в больницу дядю Колю. Весточку от него принесла соседка Ленка, работавшая там медсестрой. Тося, как узнала, сразу же к нему помчалась, родственник, как -никак. От кого еще узнаешь новости о родителях, чай из одной деревни они. Лучше б и не ходила, сама не своя потом целую неделю ходила. Нет у нее больше папки с мамкой. Померли они. В один день на тот свет ушли. Дядя Коля у себя во дворе дрова рубил, а они в доме были, обедать сели. Фашистский снаряд, аккурат, в их избу и попал. Вот как жили они вместе дружно всю жизнь, так и смерть вместе встретили. А дядя Коля сразу же документы подхватил и к нашим, на фронт. Рассказывает, как выдали им по 20 патронов на человека и приказали стоять насмерть. Вот они и держались, как могли.
Попали в окружение. Тут уж вообще тяжко пришлось. Боеприпасов-то совсем нет, что делать? По счастью, погибали не только наши, но и немцы, вот так и пополняли советские бойцы свои оружейные запасы. Как из окружения вышли, так у них все оружие немецкое было! Тося слушала дядю Колю, и у нее мурашки по телу бегали. Но как же так можно? Как же мы побеждать-то будем, если у нас даже патронов для ружей не хватает? Но дядя Коля ее успокаивал. Нет, говорит, такого периода в нашей истории, чтоб мы, русские, были биты немцем. Кишка у немчуры тонка! Мы победим! Подлечился немного и снова на фронт отправился. Оставил Тосе немного пайка своего, говорил, что ей и детям пригодится.
А Тося и не отказывалась особо. Она запасливая была. С июля продукты начали по карточкам выдавать. Слава Богу, выдают пока достаточно. Всего хватает. Но как дальше будет, никто не знает. Конечно, это временная, вынужденная мера. Прогоним фашистов, и жизнь станет прежней. Тогда и карточки отменят. Хотя уже ничего не будет по-прежнему. Никто не вернет Тосе ее папку с мамкой, не вернется к своей семье Аллочка из соседнего подъезда....
Тосе сначала война казалась какой-то досадной помехой. Она нисколько не сомневалась, что она скоро закончится, но сильно расстраивалась из-за горя, который та принесла и, несомненно, еще принесет людям, и из-за хаоса, который та успела внести в ее простую упорядоченную жизнь. И с этими тяжелыми мыслями Тося продолжала жить по инерции, не строя никаких планов на будущее.
А война незаметно подбиралась все ближе и ближе. Все теснее смыкалось кольцо вокруг Ленинграда. И теперь уже никому не казалось, что война скоро закончится. Казалось, что весь мир ополчился против Ленинграда, объединившись, чтобы стереть с лица земли город и его жителей. Тося ничего не могла понять. Ну, понятно, немцы. Они пол Европы уже захватили, теперь желают и нашу страну под себя подмять. Финны - тоже понятно. Они со своими территориальными претензиями успокоиться не могут. А вот что нужно жителям Северной Африки, а еще испанцам и итальянцам? Где мы и где Италия и Испания? Зачем им наши северные широты? Или на жарком солнце перегрелись?
Тося уже не верила в быструю победу, о которой ей говорил тогда в больнице дядя Коля. Она уже давно потихоньку сушила сухари, по горсточке собирала "про запас" крупу. Но скоро собирать стало нечего. Еды едва хватало на всех. Особенно после того, как сгорели Бадаевские склады с продовольствием. Пока еще незаметная многим, тень голода поднималась черным облаком над окруженным неприятелем городом.
После того, как фашисты разбомбили нефтебазу, горящая нефть попала в Финский залив. Тося смотрела на пылающий залив и ее душа сжималась от страха за себя и судьбу детей. Стало очевидно, что немцы вовсе не пытаются захватить город, они хотят стереть его с лица земли вместе со всеми жителями. Стереть в пыль, выжечь пожарами, чтоб не осталось ничего. На город обрушился шквал зажигательных бомб - немцы надеялись, что пожары и голод сломят боевой дух жителей. Расчет был прост, зажигалки не могли причинить большого ущерба, но они легко пробивали крыши и попадали на чердаки зданий, туда, где было много легко воспламеняющихся деревянных стропил. Но и тут город не сдался. В ряды его защитников встали женщины и дети, пополнившие ряды пожарных и ленинградской ПВО.
Повсеместно создавались группы самозащиты, в одну из которых вошла и Тося. Вместе со всеми она расчищала чердаки домов от лишних предметов и покрывала деревянные перекрытия суперфосфатом, чтоб защитить от возгорания. Она научилась ловко хватать упавшие на крыши зажигательные бомбы специальными клещами и сбрасывать вниз, где их тут же засыпали песком подростки и старики. В эти минуты она чувствовала свою нужность и гордилась тем, что наравне с военными, участвует в защите города. И от этого сознания нужности, крепла ее уверенность в победе, которая уже не казалась такой призрачной. Нет, - убеждала себя Тося, - нельзя победить тех, кто готов сражаться до последней капли крови, когда немощные старики и малые дети готовы встать в строй взамен тех, кто выбыл. Мы выстоим! И от этой мысли на душе делалось спокойнее.
В этот вечер Тося, как всегда, отправилась на дежурство, одевшись потеплее. Близился уже октябрь, а осенние ночи в этом году были особенно холодными. Похожая на небольшой бочонок в двух свитерах и телогрее под фуфайкой и замотанная шерстяным пуховым платком, Тося с трудом вскарабкалась на крышу. Пыхтя и отдуваясь, она остановилась у печной трубы, чтобы перевести дыхание и тут встретилась глазами с невысоким, щуплым пареньком - да так и застыла с приоткрытым ртом.
"Сергей", - смущенно пробормотал он, а затем, прихрамывая, подошел к ней и неловко протянул руку для пожатия. Тося услышала его имя, словно сквозь вату, и механическим жестом протянула в ответ свою руку, еще не сознавая, что отныне ее жизнь разделится на две части - ту, которая была до этой встречи и ту, которая ожидала ее впереди. На короткое мгновение их руки соприкоснулись, и мир перевернулся.
Ночь накрыла все вокруг своим прохладным бархатным пологом, запели соловьи, прилетев из волшебного июньского далека, а где-то в глубине ее тела, в самом низу живота проснулись от векового сна бойкие стрекозы, взмахнули трепетными крылышками, устремляясь вверх, к тому хрустальному свету, который шел от очень светлых, почти прозрачных глаз паренька. И все Тосино существо устремилось вслед за ними, как устремилась за Кроликом маленькая Алиса, чтобы найти свою страну Чудес. Разве не каждый из нас мечтает найти туда дорогу? Жаль, что дано это не всем...
Прошла всего минута, показавшаяся Тосе вечностью, пока ее не вывел из волшебного забытья рев немецких самолетов. "Хейнкели" летят!" - крикнула она. Ночное небо осветилось вспышками от взрывов. Совсем рядом с Тосей упала "зажигалка" и сразу же, зашипев, вспыхнула. Тося, не раздумывая, на автомате, схватила ее клещами и сбросила с крыши вниз. Краем глаза увидела, как Сергей кинулся к другой зажигалке, уже разбрасывающей термитные огни. У Тоси сжалось от страха за него сердце, но Сергей легко справился с задачей, опустив зажигалку в ведро с песком.
А вокруг царил ад. Небо разрезали лучи прожекторов. В их колеблющемся свете казалось, что и дома двигаются. Гул самолетов, крики людей, взрывы бомб. С ужасом смотрела Тося, как под ударом авиационной бомбы рухнуло, словно осело вниз под непосильной ношей здание на соседней улице, вместе с теми, кто, как и она, тушил зажигалки на крыше. А в ответ раздался страшный крик тех, кто стоял внизу.
Под утро артобстрел прекратился, и Тося с Сергеем спустились вниз, в ее квартиру. Это была небольшая коммуналка на четыре комнаты. В двух жила с родителями подружка Тоси молодая и разбитная Ленка, работавшая медсестрой в той самой больнице, куда в августе привезли дядю Колю. А во второй жила тихая старушка Агнесса Львовна. Она по-соседски присматривала за детишками Тоси, брала их ночью к себе.
Тося и Сергей выпили горячего чая на кухне. Сергей рассказал, что в детстве упал с крыши и покалечился. Из-за сильной хромоты его не взяли в армию. Когда немцы подошли к его деревне, он вместе с другими беженцами ушел в Ленинград. Их всех разместили в заводском общежитии по соседству. Оттуда многие молодые ребята ушли на фронт, вот и поселили беженцев на их места.
Тося смотрела на него завороженным взглядом и думала, что готова так просидеть целую вечность. Ей не важно было, что он сейчас говорит. Он может даже молчать, лишь бы не уходил, а сидел здесь, с ней, на этой кухне. Сергей, словно почувствовал ее настроение и тоже замолчал. Вот так и сидели они рядом, прижавшись друг к другу, как воробьи, тихо-тихо, словно боялись спугнуть что-то очень важное и дорогое. Постепенно усталость брала свое. И тогда Тося предложила поспать в ее комнате. До рассвета оставался час-другой. Они легли в кровать, обнялись, как дети и заснули счастливым спокойным сном.
Утром зазвонил телефон. Тося, еще сонная, сняла трубку и услышала голос мужа. Он спрашивал, как у них дела, здоровы ли дети, а она вдруг оборвала его, сказав каким-то отстраненным холодным голосом: "Прилетай. Ты должен дать мне развод. И забери детей!"
Василий молчал минуту, Тося слышала в трубке его тяжелое дыхание. Потом он коротко ответил: "Хорошо". Наверное, он совершил невозможный по тем временам поступок. Тося потом неоднократно пыталась понять, как ему удалось выполнить обещание. Но он прилетел. Оформил развод и забрал детей. Перед отъездом Василий протянул ей какой-то сверток: "Бери, пригодится". Она взяла, не глядя, коротко поблагодарила и пожелала ему счастья. Василий задержал на ней взгляд. Эта худая женщина с усталыми, но счастливыми глазами была ему незнакома. Он попробовал отыскать в ней черты прежней Тони, но не нашел.
После его ухода, Тося прошла в комнату, села за стол и развернула сверток. Буханка хлеба, шматок сала и шоколадка. В ушах прозвучало: "Пригодится". Да, конечно, пригодится. Тося счастливо улыбнулась. Она не видела, как Василий вышел во двор и по привычке обернулся, чтоб посмотреть на окно их комнаты.
В его голове, как молния, вспыхнуло воспоминание. После смерти отца, мать осталась с двумя маленькими детьми: ему было тогда лет одиннадцать, а сестренке и того меньше. А вот старшая сестра была уже взрослая. Она окончила техникум, и отец успел пристроить ее к себе на завод. После его смерти мать надеялась на помощь с ее стороны, но сестра смотрела на это иначе. Она влюбилась в инженера и старалась изо всех сил обратить на себя его внимание. Все деньги тратила на наряды. А мать работала уборщицей на двух работах, отказывала себе во всем, чтоб хоть как-то поднять двух детей.
Когда спустя годы Василий спросил у матери, почему Света оказалась такой черствой, мать сказала: "Любовь, Вася, не всегда добрая сила. Во имя любви влюбленные горы сдвинут, но при этом не заметят, что задавили человек сто". Василий сурово сжал губы и, согнувшись под холодным осенним дождем, пошел прочь. Сворачивая в арку, не удержался и еще раз посмотрел на окна своей квартиры. "Дура", - зло выплюнул он, - "На коленях умолять будешь, чтоб мы вернулись!"
Тося, не задумываясь о чувствах отвергнутого мужа, продолжала счастливо улыбаться. Она забыла Василия, как только за ним закрылась дверь. Сразу же с легкостью вычеркнула его из своей жизни. Не только его, но и своих детей. Вся ее жизнь до Сергея виделась ей сейчас каким-то миражом. Ей казалось, что все это было не с ней, а с какой-то другой женщиной. Жившей до нее в этой квартире. А ее жизнь, настоящая жизнь началась несколько дней назад, на крыше, когда она встретила Сергея. И эта новая жизнь наполнила ее огромным счастьем, перед которым померкли невзгоды войны.
Быстро промелькнул октябрь, наступил невероятно холодный ноябрь, а с ним пришли первые ужасы блокады. Начались перебои с электроэнергией. Упразднили почти все трамвайные маршруты, а в начале января остановились и те редкие вагоны, которые еще ходили по городу. Их оледеневшие остовы с разбитыми стеклами стали для Тоси настоящими памятниками блокады. Именно с них начинались потом все ее ночные кошмары. В страшных снах она брела по улице, утопая в снегу, сжимаясь от пронизывающего ледяного ветра с Невы, а вдоль дороги стояли трамваи, заваленные снегом, похожие на огромных животных юрского периода, обледеневших на не знающем пощады ветру. Предвестники чудовищной блокадной зимы.
Зимы, которую не пережила соседка Тоси - тихая старушка Агнесса Львовна. Она умерла в конце февраля. Обессилевшие от голода Тося с Сергеем, завернули в простынь ее высохшее крошечное тельце и на санках оттащили на улицу Репина, превращенную в морг. Трупы сотен ленинградцев ждали здесь захоронения в братских могилах.
Тося и сама не понимала, как им с Сергеем удалось выжить. Ее смешных запасов хватило ненадолго. И все-таки, не будь их, им бы пришлось совсем худо. Когда запасы закончились, Сергей предложил сходить причаститься в храм. Он был верующим человеком, что стало для Тоси открытием. Сама она не верила ни в бога, ни в черта, хотя и была крещена еще в младенческом возрасте.
Но теперь, в эту страшную зиму, Тося прислушалась к словам Сергея. Ей вдруг стало страшно, что в той, другой жизни за гробом, они могут не встретиться. Ее не страшила сама смерть, она привыкла к ней за эти месяцы, ведь смерть была повсюду. Тося боялась только одного, остаться одной, без Сергея. Поэтому она понемножку прибавляла сухариков из сделанных запасов к скудному пайку Сергея, оставляя себе только блокадные 125 грамм. А когда он спрашивал, положила ли она что-нибудь себе, Тося тут же отвечала, что уже съела свою добавку.
Получив первое в своей жизни причастие, Тося почувствовала некоторый прилив сил. Крошка хлеба, утопленная в капле вина, сотворила чудо. Теперь Тося с Сергеем часто ходили в храм. Глаза Сергея во время молитв светились особым хрустальным светом, а Тося с нежностью смотрела на него, и ее сердце тоже счастливо трепетало в груди, хоть и не от любви к Богу.
В начале марта запустили трамваи. И в душе Тоси проснулась надежда. Она снова поверила в то, что война закончится, а с нею закончится голод и холод. Все чаще, тесно прижавшись к Сергею под грудой одеял и одежды, она мечтала о светлом будущем, где будет тепло и сытно. Город, согретый весенним теплом, постепенно оживал. Начали работу предприятия, создавались подсобные хозяйства, призванные обеспечить овощами ленинградцев. Впереди были еще два года блокады, но самое страшное было уже позади.
В декабре 1943 года Тося снова стала матерью. Мальчику дали имя Николай, в честь Николая Чудотворца. Так пожелал Сергей, и Тося с радостью согласилась. Маленький Коля выжил, вопреки прогнозам соседей. А вот Сергей умер через пять лет после окончания войны. Здоровье у него всегда было слабое, и, если бы не забота Тоси, то ему вряд ли довелось бы пережить даже первый год блокады.
После его смерти, Тося растворилась в сыне. Теперь она жила только для него. Она продолжала водить трамваи. На работе ее уважали за профессионализм и сильный, почти не женский характер. Замуж она больше не вышла, хотя предложения получала. Мужчин привлекала внутренняя сила, которую она излучала. Было в ней что-то от первобытных богинь, которым поклонялись наши далекие предки. Богинь далекого матриархата, таинственных и ужасных, не ведающих пощады и не ждущих прощения.
Увы! Рядом с такими богинями нет места сильным мужчинам. Коля вырос милым и добрым мальчиком, в жизни которого при жизни матери так и не появилась другая женщина. Во всем он привык слушаться Тосю, полагаться на ее мнение, жить по ее указке. И только после ее неожиданной смерти от пневмонии, оставшись совсем один, Николай женился на соседке Лизе, младшей дочери той самой модницы Ленки, некогда восхищавшейся первым мужем Тоси. Николаю было 43 года.
Перед смертью Тося ненадолго пришла в себя, радостно и просветленно улыбнулась и тихо сказала: "Слава Богу, ухожу к Сереженьке". Вот с этой улыбкой она и отошла в мир иной.