В конце 70 годов в селе Сараи близ Баку родился мальчик, прозвали его Али. Отец его Юрий Атаевич, для воспитания сына создал особую программу.
Он не выпускал его на люди, к детям, в школу, так что маленький Али рос и воспитывался в фамильном замке, в отцовской усадьбе.
Мальчик был отрешен, отвергнут от внешнего мира, не общался ни с кем практически. Только книги, книги, книги.
Телевизор не смотрел, радио не слушал.
Юрий Атаевич доставал, приносил для сына весьма редчайшие книги, Алишка читал Хемингуэя, Гитлера, Экзюпери, Спенсера, Успенского, сердцещипательные романы, жестокие мысли Де Сада.
Вчитывался в книги Макса Планка, Нильса Бора, Эйнштейна, Маха, Канта и Кастанеды.
Пробегал глазами сочинения Троцкого, Марселя Пруста и Шарля Бодлера. И прочее, и прочее и прочее.
В ненастные погоды Али прижимал ноздрю к замерзшему окну и наблюдал за дождем, воробьями, ветром.
Прошли месяцы, года, Али рос в одиночку, в своей комнате, он настолько не воспринимал людей, что не представлял себя в их среде, да и отец его был далеко не гостеприимный, у них дома месяцами не было гостей.
Иногда раз в неделю захаживал Захар, консультант и товарищ детства Юрия Атаевича. А так, в особняке у них было тихо и мирно.
Каждый квартал Юрий Атаевич приносил новую программу для сына, Али еще более усердно изучал ее.
И каждые пол года отец в темно синей папке приносил сыну три - четыре листка бумаги с вычислениями, формулами, уравнениями, таблицами, квадратиками, ставил перед ним задачи, и Али решал их.
Далее, он сдавал их отцу, и через определенное время, все повторялось уже в иной форме, с другими новыми задачами.
Как - то вечером они сидели в общей зале, у журнального столика, на нем книга Ленина "Материализм и Эмприокритицизм".
Рядом лежал сиамский кот, мурлыкал под нос.
Али посмотрел на отца. Тот сидел в оправе у стула, читал телеграмму с улыбкой сладкой. Сын еле цедит отцу:
- Папа, я знаю почему ты меня не впускаешь в народ. Хочешь, чтоб я не утратил любви к мудрости. Правда?
- Конечно сынок. Люди злы, толпа дура, а ты гений, ты решаешь очень сложные дела. Те задачи, которые выполняешь в одиночку ты, равносильны по объему работе целого института. Зачем тебе люди? Пойдешь в школу, будешь гонять мяч, будешь падать, вставать, драться, ругаться, обижать, обижаться. Ты превратишься в кляксу, в жалкую скомканную тень. Зачем тебе это? Зачем? Ты потеряешь любовь к философии, к мудрости, к поиску истины и знаний. Все это надо беречь с детства, с самых ранних лет, с белого листа.
Учить этому в 7 или 8 лет поздно. Если ребенка не уберечь, впустить к людям, смешать с говном, дерьмом, то он растворится, у него утухнет искра, потеряется вектор знаний и исчезнет доза желания учится и знать. Поверь мне сын, поверь мне, старому отцу, я знаю что говорю. Я зубы на этом деле сжевал. Человек человеку волк и хищник.
Люди не любят друг друга, иначе зачем столько войн повсюду. Кругом войны и вражда, кровь и братоубийства, и на все у людей глиняные доводы. Причем все это противно зарифмованно. У всех нафабренные усики, расчесанный пробор, перо в шляпу, серьги в уши, в маникюре пальчики, ужасное мещанство. Кругом речь рвотная, веселье, грохот, будто пушки стреляют.
А я тебя уберег от всего этого, сохранил в тебе камешек мудрости, и ты его развиваешь. Внедрил в тебя струю философии, ты ее расширил.
Ты стал почти гением, разрабатываешь проблемы метафизики в свои не полные 15 лет. Ты приблизился к истине, ты знаешь о религии и загробном мире многое, почти все. Перед тобой стоит архисложная супер задача: как остановить время? И ты знаешь первичное ее решение. Всего этого ты не достиг бы в толпе, в школе.
Тебя никто этому не научил бы. Ты питался по другому, не ел то, что едят все, рос в тепличных парниковых условиях, ибо так было нужно. Это было нужно! Иначе ты превратился бы в посредственность. Хуже этого может быть только война.
Прошло еще два года. Али продолжал работать над собой, читал, занимался, писал, ставил эксперименты.
Ему уже было 17 лет. По утрам у него была эрекция, и сперма наполняла его тело, и он вынужден был мастурбировать, выводить из себя семя, дабы успокоиться.
Ему было скучно. Отец уже старел, с ним было не о чем болтать. Али жаждал общения. Он выходил только в свой полесадник, гулял у вишневого и алчового деревьев, садился на лавочке и встречал закат. Потом вздыхал и шел в дом. Иногда он слышал звуки проезжающих мимо машин, звонкие голоса детей, смех юношей, но высокий забор мешал все это увидеть воочию.
Опять Али вдыхал, и уже начинал тосковать. Ночами ворочился в постели, не смыкал глаз
Однажды отец уехал в Москву на 10 дней, на медицинское обследование. Это было впервые, когда Юрий Атаевич так на долго разлучался с сыном. Обычно его не было пару дней, от силы три.
В общем, отец строго настрого наказал сыну не выходить на улицу, кроме разве что полесадника размером в 10 сотых земельного участка.
Вот уже два дня, как отца не было. Али заскучал и вышел в полесадник. Стояло лето, июнь месяц. Воздух был пропитан сладковатым привкусом тута, жасмина, почвы и барашек.
Али впервые ослушавшись отца, взобрался на забор, и о Аллах! - что он там увидел. Молодая девица обернувшись по сторонам, убедившись, что рядом никого, нагнулась, стала застегивать сандалии, затем подправила лифчики и ушла прочь.
Али приметил у нее под юбкой красненькие трусики и пышную развитую грудь. От спонтанной эрекции
Он плюхнулся обратно на землю.
"Нет, это уже невыносимо. Все, я уже не могу так! Пора к людям, я жажду общения. Хочу растратить силы на людей. Хочу повеять я своим ветром в мой народ. Я хочу там найти свой корень и глагол".
И вот он уже прогуливался по поселковой дороге, мимо него мелькали незнакомцы, которые с ним не здоровались, ибо не знали кто он такой.
И вдруг, аха! Та самая, вчерашняя девчушка, идет прямо на него. Навстречу шла бойкая девушка лет 16, в желтом сарафане, с черными длинными распущенными блестящим водопадом на плечи волосами. Они поравнялись, от нее запахло накрахмаленным бельем, апельсином и огнем. Упругие груди выпирали из под тонкого сарафана, где вырисовывались коричневые соски. Она пристально взглянула на него, остановилась.
- Ты кто, парень? - открыла она белозубый ротик, и жадно цапала его глазками.
- ...Я Али...живу тут, рядом, робко ответил Али.
- А почему я тебя не знаю? Я тоже живу рядом.
- А как звать тебя?
- Тома. Слышь (оборачиваясь), мне неудобно общаться на улице с незнакомым парнем, иначе пойдут слухи. Ты вот что, хочешь я зайду к тебе сегодня, через час. Лады?
- ... (Растерянно) Конечно, да, да, заходи! - стирая пот с виска.
- Тише, тссс...все, я пошла. Жди меня, и я приду.
Она быстренько упорхнула розовыми пятками, подняв за собой летнюю дорожную пыль. Сзади надвигалось толпа сельчан, и Али забежал к себе во двор.
У него была одышка, опять эрекция, кровь пульсировала, вены вздулись на лбу. Пот кровью лился со лба. Все это от непривычки. Солнце как кухарка жарила округу.
Али пришел в себя, когда, услышал стук в дверь. На пороге стояла она, Тома.
- Привет, она по хозяйски вошла в комнату.
Али шел за ней как пес за хозяином.
- Квартира то не дурная, хмм, - шмыгнула глазками Тома.
Со спины она была еще более сексуальной. Али заметил у нее прорез трусиков, высвечивающих из под светло желтого сарафана.
- Ты один? А где все? - она кинулась на диван, закинула ногу на ногу, взяв в руки книгу Генри Миллера.
- Ааа....никого нет, я один.
- Целый день ты будешь один? - пристально взглянув на него.
- ...Н-да....
- А ну иди сюда, подойди ко мне, - отбросив книгу в сторону, она приблизилась к нему.
Она подошла к нему, взяла руками его яйца через брюки.
- Это что еще такое, а? - подмигнула она ему.
Али совершенно неожиданно для себя заметил, как брюки его спущены вниз, и Тома ласкает его набухший член.
- Али, твоему члену может позавидовать уже взрослый мужик. Да. Какой он у тебя большой, толстый, длинный, - возбуждаясь на ходу лепетала Тома.
Она уже не могла остановится. Бросилась на колени, и присосалась к члену Али. Али понимал, что делал совершенно неправильную вещь, но и не пытался остановить Тому.
Она предупредила его, чтоб он стоял смирно, не дергался, и пенис Али полностью окреп во рту Томы. Они находились посреди комнаты, занавеска трепыхалась от ветра у окна.
Для Али происходило очень важное событие.
- Что вы делаете, Тома....- выдавил он из себя, оцепеневшей рукой прикоснулся к красной заколке на ее волосах, потом схватился за ее косу.
Одна рука Томы помогала ласкать член Али, другая ее рука была между своих ног. Она яростно трахала себя пальцем и с визгом делала минет.
Али кончил чуть раньше ее, он порывисто задышал и его сперма наполнила Томин рот. Капли выливались из ее губ, она не успевала все проглотить, стараясь не упускать даже капли.
- Какая она вкусненькая, - вытирая ротик голубым кружевным платочком.
Они провели вместе еще два часа. Али менялся на глазах. На следующее утро он вышел во двор и наткнулся на парня своего возраста. Тот смотрел на него прищурено.
- Пива выпьем? Пива говорю, хочешь? Жарко очень, - это были первые слова чужого человека, которые услышал Али. Это был гнусавый голос соседского парня Мамеда.
Через 20 минут они сидели в местной пивной, запивали янтарный напиток, закусывали его вяленой шамайкой и горячим горохом. Домой Али пришел навеселе, это было нечто новое ощущение.
Холодное пиво растекалось по жилам, Мамед зубами выдергивал шамайку, глотал пивка, и сдавленным голосом говорил:
- Ох, вот это лето. Окаянное, пивное.
Али стал думать о многом: о жизни и смерти, об удовольствии и наслаждении, о горе и радости, о смысле в целом. До возвращения отца он оттрудился не хило. Общался с людьми, пил, покурил, в постели понежился с бабами. Столкнулся с матом, с синяками под глазом.
Через два дня, когда Юрий Атаевич вернулся, и узнал обо всем, он был в бешенстве. Потом успокоился, желая отговорить сына покидать дом, так как Али решил уехать в Баку. Отец смотрел окаменелыми глазами на сына.
- Али. Родной, куда ты собираешься? - протер взморщенный лоб.
- Папа, все, все надоело. Я хочу к людям, - собирая чемодан.
- Но ты совсем другой, мой мальчик. Ты не такой, как все. Ты пропадешь среди людей - взъерошил пальцами седую прядь.
- Пусть. Я согласен, папа. Зато я буду не один. Все мы пропадем рано или поздно: кто умирает в одиночестве, кого провожают родственники всей гурьбой, склонившись над ним. А для кого жизнь проходит мимо, и когда он видит лицо смерти, он его воспринимает за новое уравнение, или мордастую книгу. Надоело распинаться как Иисус над каждой книгой. Спасибо тебе за все, папа. Я изрядно искупался в науках, мне тесно тут, очень тесно. Я понял кое - что в жизни, и мне нужно это все объяснить народу, людям. Я вижу, я уверен, что люди слабы, они много чего не знают, они живут сыро и думают также. Их надо озарить, показать им путь. Если люди не знают того, чего знаю я, то моя цель - научить их, сделать понятным для них то, чего понял я сам. Не хочу жить обцензуренным ртом. Если я человек, и хочу возвеличить разум, мне вряд ли удастся плетясь в хвосте. Я должен вздувать знамя знания заранее, будучи в борьбе туманной и неясной. Вчерашний день убог и низмен, там много старья. Но моя душа горит впереди, я хочу идти вперед, развоскресить сердце, выпить, вкусить все соки земли. Хочу сварить уху, порыбачить в море, танцевать и шутить. Короче, грезы, розы и звон гитар. И самое главное, папа: умен я иль глуп, разницы нет, все равно мне смерть не избежать. Так что папа, не взыщи, я в народ пошел. Хочу успокоить свои нервы, отойди пап, не мешай моим маневрам.
Али вышел из дома, в руках у него серый чемодан. Он радовался солнцу, тучам, всему живому, что его встречало. Кругом цветы да голубое небо. Пылают холмы, море синеблузится. По мосту шли овечки.
Зашагал он неслышной поступью по пыльной зигзаговой дороге в сторону остановки. На ходу обнял черную бродячую дворнягу, вилявшую перед ним хвостом. Мимо загрохотав, проехал мотоцикл, сияя алюминием колеса. Свежий ветер поднял мысли в пене. Впереди кипела жизнь.