Земля лежит сегодняшней вдовой,
Чернее антрацита запеклась.
Еще свежа заснеженная связь.
Былая боль не поросла травой.
Еще ночами иней сходит к ней
И гинет привиденьем по утрам.
Но солнце — ловкий врачеватель ран —
Чарует, искушает все сильней.
Небрежно облачившись в облака,
Небесный щеголь смотрит с высока.
То, огненные кудри распушив,
Бесовскими лучами мельтешит.
И жарит, не торопится домой,
Клянется опекать, не допекать...
Земля лежит сегодняшней вдовой,
Распутав узел вдовьего платка.
* * *
Черепаховое сердце. Панцирь.
Список брошенных тобой станций...
Жил портняжка-смельчак в сказке.
Стер за сказкой его ластик.
Мимоходной прошел расплатой,
Вот и нечем смеяться, плакать.
... Список брошенных тобой станций.
Долгий и необратимый — красный.
И потерянно скулит совесть:
Где утраченный тобой пояс?
Деловитый перестук шансов.
Черепаховое сердце.
Панцирь.
* * *
Что сидеть — бумагу мучать?
«Зарифмованное чувство».
Просто знаешь, мой колючий,
Почему-то очень грустно.
Слушай — быть иголконосцем,
То и жить, наверно, легче?
Если самому колоться,
То наверно, колют меньше.
Ты в надежнейших доспехах.
Почему ж в глазах-росинках
Чаще торжества и смеха
Появляется грустинка?
Значит, и тебе охота,
Чтобы не забавы ради,
Не случайно чтобы кто-то
Иглы бережно пригладил?
Снова ёжику
Ты недаром снилась в белом саване —
Чувство и во сне мелькнет шестое.
Равнодушно ветер шаркал ставнями.
Уходила ты легко, спокойно.
Так спокойно, словно за покупками.
На минуту. И сейчас вернешься.
Пустота. Лишь, тягостно аукая,
Трется подле ног серьезный ежик.
Ежка, милый, не фырчи отчаянно —
Ей, наверное, так будет лучше.
Просто мы с тобой не очень паиньки.
Слишком, видимо, колючи.
* * *
Издержки все и все достоинства
Переплелись в одной судьбе.
Они обязаны запомниться,
Как показанья на суде.
И, словно свыше откровение,
Вбираешь, правом облечен,
Поползновения и веянья.
Уполномочен. Обречен.
И неприметною обочиной,
Приговоренный не молчать,
Безадресатные пощечины
Несешь, как Каина печать.
Магия
Белый тигр... два белых тигра,
Три белых ти...
И ты в незапертой квартире,
И позволительно уйти.
И снег забывчивость доверья
Распишет и запорошит.
И расступились звери перед
Переселением души.
Очерчен круг движеньем медным
Необязательности игр.
Пора идти — чего ты медлишь? —
Уже четвертый белый тигр!
За опрокинутым вопросом
Крючка на красном потолке
Сотрет придуманную зыбку
Шероховатая улыбка,
И облегченно, безголосый
Взгляд затихает на крючке.
В дверь гулливеровская кошка
Вкатила полосатый рев.
В невозмутимое окошко —
Луны серебряная плошка...
Что ли, завыть на нее?
Марина
(31 августа 1941 г.)
Континентальная Елабуга,
Сквозь твой засиженный уют,
Так целомудренные яблоки
На ветках сентябрем встают.
Эх, Елабуга, Ела-буга,
Опоздают твои снега.
Ты теперь, городок, помедли,
Нам еще не пели про петли.
Губы в соль, неласковый привкус, —
Задыхается в петле август.
Ты его приголубь, прикармань,
Глухомания — глухомань.
(«Я-то знаю — настанет черед,
Тороплюсь опоздать наперед.
Опоздать заслужить почет.
Опоздать смолчать, что почем.
И в такой-то, такой-то зной
Колесить в борьбе с саранчой.
Ты прости — устаю участьем,
Крохой славной больших столов.
Да поэты в сумятице слов
Сами правят свой жесткий ластик.»)
Никого собой не нарушив.
Без записок великодушных.
Так умеют поэты
Уходить незаметно.
Незаметно, передрассветно.
И в холодных суставах прокушенных папирос
Долгожданно остывает вопрос.
Городу четыре черствых года брести,
Некогда руками всплеснуть, развести.
Город глохнет.
— Контужен, ранен ты?
Ты прости мою обиду, ты прочти мою,
Ты запамятуй...
Настоятель
С — у.
Слабительное «позвольте».
Размашистое «разрешите».
На памятном горизонте
Покачивается вершитель
Моей и подобных судеб,
Мой Соломон сомнений,
Проникший до главной сути
Анахронических трений.
Евангельским отголоском
В сознании отразится
Его золотых полосок
Классическое триединство.
И я по привычке только
Путаю — извините —
Слабительное «позвольте»,
С размашистым «разрешите».
Ноктамбула
Давно благоустроен Китеж,
Души не бередит и во хмелю не снится.
И явь, конечно, полнокровней сна.
И мир благополучен.
Что ж ты липнешь
К его бесстрастно-величавой пояснице
Горчишником бессонного окна?
* * *
От зари до зари
Вам молиться истово.
И пивные пузыри
Принимать за истины.
И поочередно петь
Библии и кодексы.
И свече, и кочерге
Кланяться приходится.
Исповедь — «молю, скорблю» —
Съеденные сказки.
Тосковать по журавлю —
Вам, с синицей в пазухе?
Перед годом
Божественная канитель
И души, заткнутые ватой.
И за немножко до утраты
Мы беззаботны до апрель.