Дочь никак не выходила замуж. Сроки проходили, а её как заклинило. И выучилась. И работает аптекарем. И жильё имеет, пусть невеликое, пусть комнатушка в семейном общежитии, но ведь это в городе. Чего же ещё надо. Выходить надо. Одинокой жизнь не проживёшь. Разбалуется, люди смеяться станут, да при случае вслед пальцем указывать. А отцу каково всё это вынести, на всё это смотреть? Нет, порядок есть порядок. Он не нами заведен, не на нас и кончится. Подруги Ирочкины все замужем, некоторые уже по второму, по третьему заходу сделали. Лето подойдёт - они валом валят со всех сторон, все с ребятишками да с мужьями к родителям своим. Вот жизнь-то где начинается: шум, гвалт, веселье, не пойми-не разбери, как говорится. А они что? Роман с Антониной? Да бирюками сидят, чего ж ещё. Вроде они плохое что сделали и потому людей совестятся, вроде вина какая с глаз долой их сгоняет с улицы. Хоть не выходи из дома. Особенно когда летом и когда отпускников полно село. Подруги Ирочкины спрашивают, интересуются: как там Ирина поживает? Этим ответить легче, они сами город познали, у них понятия отличные от каких-нибудь старушенций сельских. Им скажешь, что жильем обеспечена, работа чистая да лёгкая, что живёт пока для себя, что уважение имеет от людей, кроме, как Ириной Романовной, не называют. А это уж кое-что значит - Ирина Романовна. Свои же, местные, особенно старые, - эти хуже. От этих не отмахнёшься кое-как. Какая-нибудь Машечка, сестра троюродная, спросит - и хоть под трактор ложись. "Как там пленница-то? На свадьбу ещё не зовёт?" А у самой глазки так и катаются, так и катаются, того и гляди смехом зальётся, будто кто пятки ей черт щекочит. Или Полеч-ка... Та и того хуже, рассуждать вслух примется, вроде бы жалея и Ирочку, и самого Романа: "И что это такое? Девка как девка, а вот не берут никак. Жалко..." За одно это слово - "Не берут"" -Роман такую трёпку задал бы этой Полечке, так бы ее вытряс. Но не задашь, не вытрясешь. Чего такого она сказала? Обозвала или выругала как по-другому? Нет, она ласково так спросила: не берут?
Нечего говорить Роману. И промолчать - тоже плохо. Поймут ведь и по-своему истолкуют это молчание. Так истолкуют, что сам себя в том толке не узнаешь. Сказать неправду? Соврать? Мол, скоро, вот-вот... Нет, и это не годится. Соврёшь раз, и тут же, следом, придётся второй раз врать, третий. А Роман врать не горазд, сам же и запутается во вранье своём. Остаётся одно, отвечать набором слов:
А за кого выходить-то? Какие ныне они, молодые-то? Сплошь да рядом бездельники и лодыри. Ну, найдётся из сотни один посамостоятельней, а остальные-то! Ни в поле послать, ни дома оставить.
Так-то уж оно так, - вроде бы согласятся Машечка или По-лечка, - вернее не скажешь. Время такое настало. Но мои ничего, живут, малый ушлый достался, семью умеет вести...
А какой там ушлый, подумает Роман, какой там семьянин. Видел он прошлым летом того ушлого семьянина - не пролей капли. Весь отпуск проторчал возле магазина. А однажды всем семейством бегали за ним, отлавливали на огородах, у него, у Романа, подсолнухи потолочили. Но не скажешь же об этом в глаза - для чего ему попусту врагов наживать? А им можно, они не понимают и понять не хотят, что у человека и самолюбие есть, и нисколько не хуже всех их он, если разобраться в этом основательно.
Понимал: не верят ему. Да он и сам не поверил бы, если бы ему кто так ответил. Не за кого выходить замуж... Есть за кого! Не берут - это дело другое.
Когда Ирочка приезжала в отпуск, подступал к ней с распро сами: что там у тебя, как там у тебя? Подступал вроде бы осторожно, с оглядочкой, опасаясь, как бы не обидеть каким нечаянным словом. Ирочка в свою очередь оправдывалась:
- Нет их ныне хороших-то. Порченные все какие-то...
Роман не глядел в глаза дочери, кровь приливала к голове:
"Не так, не так всё, дочка!" Ему даже плакать хотелось от обиґ
ды, материться, ругать всех женихов последними словами. Что ж
это такое! Одна дочь, один свет в окне - и она никому не нужна.
Так выходит дело? Выходит дело - Роман зря жизнь потратил на
дочь, если она не нужна никому?
Последние года три Ирочка не стала приезжать в отпуск. Нечего попусту душу травить ни себе, ни родителям. Ездила отдыхать то на юг, то на север. Не осуждал Роман её: пусть, думал, может, там где счастье свое найдёт.
Жена Антонина долгое время помалкивала, а то ругаться взялась: "Бестолочь! Совсем отогнал девку от дома своими дурацкими вопросами! Пусть уж лучше одна век проживёт, чем найдёт вот такого, как ты, балбеса!"
Роман удивлённо глядел на жену. Спрашивал: "Это чем же я тебе не угодил?"
Потом понимать начал, что жена болезненней его переживает, по-матерински, но держится, не падает духом.
Прошлым летом Роман чуть было грех на душу не взял, чуть было не начал предлагать дочь проходимцу одному. И проходимец-то не чей-либо незнакомый, а свой, сельский. На то расчёт сделал, что когда-то, ещё в школьную пору, Ирочка вроде бы нравилась своему однокласснику Аркадию Сапунову. Нравилась, но пути их разошлись, как это бывает чуть ли не с каждым и каждой. Теперь же Аркадий объявился на родине, к матери приехал, вроде бы насовсем. Встретились, Аркадий поинтересовался, где теперь Ирочка да как она жизнь свою устроила. Роману понравилось, что о его дочери так уважительно спрашивают. Он знал Аркадия парнем тихим, скромным. Поговорили. Разошлись. Роману запало в душу: интересуется человек, а может, и не напрасно интересуется. Тут как надо? Тут помочь бы им, пусть встретятся, глядишь...
Теперь уже вроде бы нечаянно Роман ешё раз увиделся с Аркадием. Пригласил:
- Заходи. Чего там. Свои ведь, считай, соседи. Ты человек ноґ
вый, поговорим, порасскажешь мне, чего повидал на белом свете.
Аркадий пообещал при случае зайти. Дома Роман предупредил Антонину:
Аркадия Сапунова пригласил в гости.
С чего это вдруг? - удивилась жена. - Он тебе что, родня какая?
Ну, родня не родня - пока об этом речи нет. А вот роднёй может стать - тут подумать следует,
Да ты что! Сбесился! Аркашка-то! Ты знаешь о том, что он уже всю Европу, наверное, и половину Азии исколесил? Знаешь? И везде у него жёны! Первая-то, у которой двое детей, говорят, не его ищет, чтобы алименты с него взять, а от него скрывается вместе с детьми, чтобы, не дай бог, на след их не напал.
Знаем мы, как они скрываются, - не поддавался Роман. - А я вот два раза с ним виделся - он вполне нормальный человек, скажу я тебе. - Нормальный...
Антонина скорбно покачала головой.
- На принудительном лечении побывал этот нормальный.
-А-а-а, бабьи сплетни! -отмахнулся Роман от жены. - Вас послушать, то все мы с каким-нибудь изъяном, то с каждым из нас жить невозможно. Мало ли как в жизни у каждого бывает. Ну, не ужился с одной, теперь чего ж? А ничего, с другой уживётся.
Ну-ну, поглядим.
Нам чего глядеть. Вот придёт как-нибудь, а мы его и проверим. Если он ненормальный, то этого не спрячешь в себе, оно окажет себя. Поглядим, конечно.
Роман поджидал, когда же зайдёт Аркадий. Приглашать ещё раз не посмел. Нет, пусть сам ищет, так сказать, дорогу к ним, а не по готовой идёт.
С месяц прошло после приглашения, и вот Аркадий явился.
Антонина враз в магазин засобиралась. Она не хотела принимать участие в затее мужа. Роман же собрал кое-что на стол. Негусто, конечно, но и не пусто. Колбаску порезал, сальце свойское с прослоечками, зелень всякую, картошечку.отварную. Для начала куда как хорошо.
А вот с бутылкой оплошка вышла. Глядь Роман поглядь по всем шкафам - нигде ни капли. Это всё Антонина. Она в доме эту заразу не держит. Роману-то что - он непьюший. А Аркадий сразу занервничал - вроде бы как не по уму беседа. Но Роман виду не подает, то да сё, интересуется путями-дорогами Аркадия. Тот вроде смирился, говорил скромно, потупив глаза, как он отслужил в армии, как поработал на рыбных промыслах, как потом уголёк из земли добывал, как плотину на Енисее бетонировал.
Но разговор, само собой понятно, не вяжется, Роман хотел было уже сдаться и побежать в магазин. Но Аркадий вдруг привстал, схватил Романа за грудки, прижал в угол:
- Ты воду Лингаса пил? Ну?
Это какую такую воду? - ничего не понимая, переспросил Роман, пока ещё слабо пытаясь разжать руки Аркадия, освободиться от него. Но пальцы Аркадия побелели, он намертво вцепился ими в рубашку. А глаза сделались настолько злыми, что Роману нехорошо стало глядеть в них, тоскливо как-то и боязливо одновременно.
Ты воду Лингаса пил? - взвинтился голос Аркадия в нервическом напряжении.
Что ответить? Пил или не пил? Скажешь пил - он пришибёт за то, что пил. Скажешь, не пил - то же самое, пришибёт за то, что не пил. Слышал Роман, что это приём такой у некоторых. Вопросик тебе зададут, а ты, как бы на него ни ответил, виноват останешься. Им важно услышать от тебя "да" или "нет".
- Аркадий, Аркадий, да опомнись ты. Что это с тобой такое?
Я ведь не хотел тебя обидеть. Ну, сам знаешь. Я ведь человек неґ
пьющий. - Роман чуть ли не плаксивым голосом стал уговаривать
одуревшего парня, а сам глаза на стол скосил: нож-то вот он, под
рукой у Аркадия, ничего ему не стоит схватить его и пустить в
дело.
Хорошо Антонина подоспела. Она как знала, когда ей вернуться из магазина. Вошла, в момент поняла, что тут происходит, сгребла Аркадия сзади за волосы, потащила так на себя, что он тут же выпустил Романа.
Роман враз окрылел. Понял, что вдвоём они теперь покажут этому Аркашке такой Лингас, что он всю свою оставшуюся жизнь дом их будет далеко обегать. Они попёрли Аркадия к двери и дальше, по тропинке к калитке, не давая ему упереться в землю или зацепиться за что-либо. И за калитку выкинули. А калитку на засов закрыли: попробуй теперь открой.
Аркашка барахтался по ту сторону, пытался подняться на ноги, грозился:
- Сожгу! Гад буду, сожгу! Решку наведу!
Антонина, не хуже Аркашки, приблизилась к мужу. Роману даже на грядку пришлось шагнуть, отступая от неё.
- Ну, я тебе что говорила? Проверил теперь? До седых волос
дожил, а ума всё никак не наберёшься? Тьфу!
Роману почудилось, что Антонина вот-вот сейчас ударит его, влепит такую оплеуху, что на ногах не устоит он. Но она сдержалась, повернулась и пошла к крыльцу. А Роман следом за ней, неся голову низко опущенной.
Позже Роман рассуждал, радуясь в душе тому, что всё благополучно кончилось:
Да-а-а, этот сосватает.
И надо бы тебя, дурака, сосватать хорошенько. Надо бы. А то, ишь, додумался? Теперь доволен? Не явись я вовремя, так он уж тебя сосватал бы. Он тебя освежевал бы в собственном доме.
Вечером, лежа в постели, Антонина привлекла к груди голову мужа, перебирала основательно тронутые сединой пряди волос и уговаривала:
Чего ты себе в голову вбил? Ну, выйдет, выйдет ещё Ирочка замуж. Успеет. Нагорится. А не выйдет - судьба её такая. Куда ж от судьбы денешься?
Вот и судьба-то! - крутил Роман головой. - Вот и не уйдёшь-то! Зараза!
А за такого вот выскочит, как этот Аркашка? Кому от этого : легче и радостней станет? Подумал?
Ну-у-у, за такого она не выскочит. У неё голова на плечах есть. И всё же обидно мне. Обидно, понимаешь?
Роман вскочил с постели, закурил.
Дочь-то у нас! А? Ягодка! А возьми ты вот! Нет счастья! Вот возьму отпуск и поеду к ней туда! Погляжу на её знакомых! Может, подскажу ей чего путного!
Как ныне вот, да? - улыбнулась Антонина в темноте.
Не надо! Не язви! Ныне - это ныне! Человек учится на ошибках! А этого Арканю в порошок сотру! Он у меня знать будет, с кем дело имеет. Ишь ведь как! Ирочка ваша, Ирочка, а тут враз - воду Лингаса! Не пил я твою воду! И пить не стану!
Блатной какой выискался! Мы сами! На пяти сидели, а семь выводили!
- Ложись, - сказала Антонина, - не кипи. Опоздал. Вовремя
надо. Да не кипеть, а головой думать.
Антонина уснула.
Роман же не спал. Хотелось нестерпимо курить, но лежал, не ворочался, не тревожил жену. Она так уж удобно положила его голову на свою руку, так спокойно спала, что Роман так вот весь век и не нарушал бы этого покоя. Подумалось: "Вот и умереть бы нам вместе, вот так, в тишине и покое. Уснули - и нет нас. И там так бы вот лежать веки вечные. Жалко Ирочку, одна она тут останется. Мало ли чего, обидят ведь. Такой же вот Аркашка. А кто защитит её? Кому она пожалуется? Не-е-ет, никак нельзя оставлять её одну. Никак..."
* * *
Весной, как снег на голову, пришло письмо. Ирочка коротко сообщила: вышла замуж, мужа зовут Станиславом, работает он инженером, обо всём остальном родители узнают тогда, когда дочь с мужем пожалуют к ним в деревню на отдых, а будет это скоро, может, даже в начале июня.
Получи каждый такое письмо - всю жизнь самую расспокойную залихорадит. Залихорадило и Романа. Нет, сначала он прочитал письмо молча, потом вслух, прерывая дыхание, отложил письмо, лёг на диван, вытянулся и руки сложил на груди. Антонина же заволновалась, глядя на мужа:
С тобой что? Тебе плохо? Может, валерьяночки сглонёшь? Или нашатырным спиртом виски тебе потереть?
Мне хорошо, - сказал Роман, разглядывая потолок и замечая на нём трещинки, похожие на волоски, которые взяли и наклеили на потолок. - Мне хорошо. Очень даже.
-А чего ж ты не радуешься? Дождались ведь. Услышал господь просьбы наши.
Я радуюсь. Может, побольше твоего.
А чего ж не видно?
Не на голову же мне становиться. Я в себе радуюсь. Внутренне.
Как это? А почему ж снаружи не радуешься?
Потому и не радуюсь снаружи, что боюсь счастье наше испугать. Поняла? Дело-то это ещё не устоявшееся. Порадуешься, а оно возьмёт да и расстроится. Как тогда? Счастье - оно такое. Ему обрадуешься, а оно хвост трубой и тю-тю. К другому переметнётся. А я боюсь этого.
-А я гляжу на тебя, Роман, на лежачего-то, и думаю: на кого он у меня похож? А ты, оказывается, похож на сектанта.
Это почему ж на сектанта? - Роман даже приподнялся на локоть.
Да такие вот они, наверное, непроницаемые. Где-то в душе, может, и радуются, а наружу радость свою не выпускают. Может, и не так вовсе у них, но видятся они мне такими. Где услышу слово - сектант или подумаю случайно, то так вот и привидится что-то наподобие тебя, такого вот.
Сам же Роман почувствовал себя с этого дня будто на коне. То все вроде бы пешком да чуть ли не ползком возле самой земли ползал, а то - взлетел. И по сему и на работу ходил с поднятой головой, А что, вроде того, чем мы хуже всех, погодите, мы ещё наверстаем упущенное, мы ешё утрём тут кое-кому носы. При случае старался навести разговор на дочь и тут же сообщить, делая при этом безразличный вид:
- Замуж вышла. Муж инженер. Скоро на отдых пожалуют к
нам сюда. А чего ж, им отдыхать надо. Пусть в городе они грязи
не знают, пусть асфальт там у них кругом, автобусы, такси и всё
прочее, но от них устанешь еще хуже, чем вовсе без них. Это уж я
знаю. А зятя Станиславом зовут... - Задумывался, шевелил губами
и прибавлял: - Видно, не дурак какой-нибудь. Имя-то заметное,
выделяющееся, можно сказать.
Сведений, которые Роман получил из письма дочери, ему было предостаточно. В уединении он много думал о зяте. А Антонине так и говорил:
Нет, ты слышишь? Зять-то? С-та-ни-с-ла-в...
И что из того, что Станислав он? - спрашивала Антонина.
Нет, я не напрасно давно замечаю за тобой, что тебя бог начисто лишил всякого воображения. Самого простого. Имя-то, имя-то его не простое. Станислав! Это не какой-нибудь тебе наш местный Ванюша или Васюша. Не-е-ет, далеко не родня. Либо из знатной фамилии какой. Отец с матерью, может, у него такие воротилы, что... нам с тобой во сне не снилось. И инженер к
тому же, не какой-нибудь простенький трактористишко. Или как этот, Аркашка - бетонщик с Енисея. Шахтёр...
Инженер - что? Это ещё не всё. У нас вон в совхозе сколько их? Двенадцать человек с высшим образованием.
Нет, да что там, ты мне не говори даже! Наш не тот, что многие другие. Наш - Станислав! Имя само за себя говорит. Дураку такое имя не достанется, не беспокойся.
Поживём - увидим... - вздыхала Антонина.
Вот-вот, ты-то и есть настоящая сектантка.
Это почему же я сектантка?
Потому что это они только не верят ни во что, ни в имя, ни в фамилию. Такие уж...
Ты будто видел их.
Мне и глядеть на них нечего, у меня радио есть, оно всё расскажет.
Потихоньку готовились к встрече молодых. Во втором письме, которое пришло вслед за первым, Ирочка просила особо не тратиться. Не к чему вроде бы. Но Роман так сказал:
- Это уж мы сами, дочка, знаем, что к чему и что не к чему.
Тут уж ты извини нас. Мы тоже не какие-нибудь сироты, а
среди своих живём, среди людей. Не сыграй я свадьбы, так меня же и осудят. Скажут: одна дочь - и ту непутём спровадил. А это мне не подходит. Я не купец какой-нибудь, но и не из последнего живу. Слава богу, тридцать с лишним лет пашу-вкалываю. С пятнадцати лет запрягся. И жена моя не отстаёт от меня. Вместе-то мы вон как дружно идём, воз свой в одну сторону тянем. А как же? Так что извини, тут уж мы немного не по-твоему распорядимся.
Молодые приехали ранним июньским утром. В селе ещё редко да редко кто поднялся: кое-где хрустели колодезные цепи, кое-где сонно покрикивали на скотину. Вовсю орали петухи. Первым встретил гостей, как ему это и положено, Набат. Встретил зло. Наверное, успел проголодаться, а на скорый завтрак в столь ранний час рассчитывать было нечего. Он злющим клубком так и подкатился под калитку.
Заслышав собаку, вскочил Роман. Глянул в окно - солнце восходящее в глаза. Но всё же увидел: у калитки двое.
- Приехали! А мы тут! - растерялся было Роман, но выпрямилґ
ся, скомандовал по-армейски: - Антонина! Живо!
Сам уже ноги в штанины брюк сует. На одну натянул и прыгал на ней, не попадая другой ногой в штанину.
Зараза! Хоть рви её! Вывернулась!
Ну-ка! Все ему рви! - Антонина наклонилась, вывернула штанину. - Вечно он...
Набат сам успокоился или его сумели успокоить, задобрить, и вот гости уже ступили на крыльцо, стукнули в дверь.
- Иду! Иду! - спешил к двери Роман. Откинул засов. Распахнул
широко дверь. В глаза ему ударило всё то же утреннее солнышко.
- Проходите. Заходите. Милости просим.
Зятя сразу не рассмотрел. Отметил только; здоровый мужичина, прямо квадратный какой-то. А в доме, когда вошли в светлую кухню и когда поглядели друг на друга, Роман, не зная что подумать, спросил у дочери:
- А где же Станислав?
Он явно растерялся. Перед ним стоял мужчина лет сорока пяти, никак не меньше, видимо, ровесник самому Роману. Станислав поотстал, а этот - его родственник, может, отец даже. Так примерно подумал в растерянности Роман.
Но дочь улыбнулась и объявила:
- А вот и Станислав. Познакомьтесь.
Станислав повернулся к Антонине, протянул руку, тепло улыбаясь, назвался ещё раз.
Антонина уже совсем неуверенно, необдуманно, как завороженная протянула руку и тихо сказала:
Антонина...
Это мама моя, - радостно сообщила Ирочка. - Антонина Васильевна.
Роман потёр свою руку о брюки, пожал протянутую ему.
А это мой папа. Роман Васильевич. Вот и хорошо. Теперь все знакомы. Раздевайся, Стас. Мама, нам бы помыться. С дороги всё же. Хорошо, в райцентре такси попалось. Добрались приотлично.
Ирочка видела растерянность родителей, но старалась сгладить её.
А у Романа тем временем плыло всё перед глазами, мысли рвались, как паутинки. "Да какой же это Станислав? Это же... Батя! Старик!"
Станислав ростом был низок, округл, и если сразу показался Роману квадратным, то теперь Роман видел его уже шаровидным. Белёсые брови совсем почти не выделялись на его лице. На голове не было ни единого волоска, все волосы будто вытерты до основания, а в лысине отсвечивается окно.
Видя растерянность тестя и тёши, которые никак не могли сдвинуться с места, хотя этого от них очень даже добивалась дочь, Станислав сам пришёл им на помощь. Он перед ними произнёс короткую, но вразумительную речь:
- Вижу вашу растерянность. Вижу и понимаю. И даже принимаю как должное. Что ж, такова жизнь. Мы же с вашей дочерью, то сть я и Ирина, теперь муж и жена. Официально. Пусть эта сторона
дела вас не беспокоит. Паспорта при нас, и в полной форме. Как вы догадываетесь, это не первый мой брак. У меня была, да она и сейас жива-здорова, жена. Два взрослых сына. Живут самостоятельно.
Она, то есть мать их, не покинута и не обижена. Эта сторона дела пусть вас не беспокоит. А судьба распорядилась так, что мне пришлось порвать с моей бывшей женой. Что я и сделал. А тут мне, как говорится, бог послал Ирину. Она моложе меня, это естественно, но между нами, по-моему, полный порядок. Как, Иринушка?
- Вполне, - ласково улыбнулась и дёрнула плечиком Ирочка.
А Роману будто ножом по сердцу её улыбка и подёргивание плечом.
Сами видите! - Станислав широко развёл руки. - Ну, а вообще-то у нас всё по совести, всё путем, как говорят. Вам же так скажу: любы мы-принимайте, не любы-от ворот поворот давайте. Мы и на это не обидимся. Есть у нас в запасе и такой вариант. Как, Иринушка?
Так, так, милый, - ещё ласковей улыбнулась Ирочка, вся светясь и радуясь, как начищенный к празднику самовар.
Хорошо, хорошо... - поторопилась Антонина избавить всех сразу от неловкости. - Давай, дочка, во двор. Там воды хватит. Сейчас полотенца достану.
"Кому это тут хорошо? - посмотрел Роман на жену. - Нет, вы шутите все, не верю, не хочу верить".
Он сел на подвернувшуюся, пододвинутую женой табуретку. Оставшись один, когда все вышли во двор к воде, подумал тоскливо: "Как мне теперь на людях-то быть? Как в глаза им смотреть? Вот тебе, скажут, и Станислав. Вот тебе и зятёк. Паскуда! Без ножа зарезал. Повеситься, что ли? От позора. И дело в шляпе. Вот будет им свадьба. А может... Турнуть, пока не поздно? Турнуть обоих? Пусть катятся туда, откуда прикатились? Люди ещё ничего не знают, пройдёт незамеченным всё. А? С Антониной переговорить бы..."
А Антонину как подменили. Она опомнилась, заходила, забегала перед дочерью и зятем. Усадила их в горнице за круглый стол. На ходу Романа затормошила:
-Отец, ты чего же рассиживаешься? Или у тебя дел нет? Неси-ка там из ларя запасы свои! Всё на стол!
"Кому это я отец тут! - хотелось вслух и грозно спросить жену, но язык не поворачивался, пересохло в горле. - Этому? Чёрт лысый отец ему! Надо паспорт ещё поглядеть, что он за тип. Военный билет, кстати. Может, в одной роте служили с этим зятьком".
Но за стол Роману садиться пришлось. Хмурился, ни на кого не глядел. Но и окончательного решения не мог принять, не осмеливался.
Ничего, ничего, -во всеуслышание говорила жена. - Вот сейчас отмякнешь. С тобой это бывает. Знаю.
Конечно, - поддержал зять тёшу, - вино своё дело делает. Не всегда, правда, но душу-то веселит.