На свадьбу еду, ё-моё, будь она неладна. К племяннику. И не поехал бы, да сестра, боюсь, будет в обиде. Как же, родная кровь. А так по мне эти свадьбы хоть совсем не были бы. Какую дурную привычку заимели - пить, гулять, вроде бы веселиться. А с чего веселимся, сами не знаем. Ладно, куда ж деваться, еду вот...
На этих самых свадьбах драк случается больше, чем при других каких гульбищах. А почему, спросить. Вот и я долго думал, почему? И вроде бы до кое-чего додумался. Тут проглядываются две причины. Первая, наиглавнейшая, это дела любовные, дела супружеские. Верности в нас изначальной любовной и супружеской совсем мало стало. А коль так, то и по мордам. Это мы умеем.
Не знаю, как где, а что взять у нас, в нашей степи, то дерутся. Да и раньше не миловали друг друга, до смерти бились. На свадьбе, по-моему, на виду у молодых, когда они вот тут, рядом, перед тобой, каждый и каждая как-то особо обостренно чувствует и вспоминает и любовную, и супружескую неверность. Пока еще ум трезвый, ничего, удерживает себя, а как тормоза отпустит, так и вывихивается из колеи, так и пошел целиком ломить. Свою правду начинает добывать кулаком. Не иначе...
А неверность! Она хуже лжи всякой. Хуже вражды, скажу я вам. Молодежь женского пола вольно повела себя, ничего святого за собой не оставляют, а отсюда и скандалы, и пьянка, и разводы, и сиротство повальное. А как же? Хотим жить сладко да весело. А оно нет, природа, когда создавала нас, а особенно женщину, особую свою метку поставила: не преступи, преступишь - будешь всей жизнью наказана. Так оно и выходит, как природа захотела. Какая еще в девушках тешится, тешится, ссутулится вся, на нет сведет себя, а, глядишь, взял какой-то, выскочила, надела хомут на парня. И будто переродится, с претензиями враз к мужу: ты меня мало уважаешь, ты меня не ценишь, ты меня не так любишь. Видите ли, она уже давно знает, как уважают, как ценят, как любят. Мужик только с виду горд да суров, а разберись в нем, так он терпелив и скромен по сути-то своей. Вот и терпит, вот и выслушивает. А червь-то его посасывает, червь-то его подъедает. Не даст отпор вовремя, не пересилит себя, ну и покатился под откос, и слетел, как у нас говорят, с катушек. Запил, заколобродил. А как ему иначе, если он в самом главном своем мужском достоинстве ущемлен? Все законно, это и есть наказание за то, что преступила девка перед природой, не дождалась своего суженого.
Я недавно со своей молодежью на работе разговорился на эту тему, так они на меня рукой машут, на смех подняли: сейчас на это не обращают внимания. А я им: на это всегда обращали, обращают ныне и будут во все века обращать внимание. Сколько бы времени ни минуло, а человек остается человеком, он иные чувства не приобретает. Напрасно тешите себя отговоркой, не будет у вас справедливой супружеской жизни, поверьте мне. Не будет. Ее не надо преждевременно растранжиривать.
Не знал бы - не говорил. Первая-то моя... Слов нет говорить о ней. Как только царица мать небесная смилостивилась надо мной и отнесла от нее. А ведь понравилась-то, понравилась-то, сил нет, света белого не взвидел. Год прожили, другой пошел, и я вроде бы прозрел, теперь уже по иной причине света белого не вижу. А она, знай себе, пытает меня: уважаешь ли, ценишь ли, любишь ли? Ну, я с духом собрался и спокойненько ей так выдал: ни то, ни другое, ни третье. Причину сама знаешь. Так что иди туда, где тебя ценили, уважали, любили, а около меня нечего греться, не дамся, чтобы ты выстудила меня напрочь.
Неделю домой глаз не казал. А тут слышу: ушла, собрала свои пожитки и подалась куда-то. Ну и в добрый путь, говорю, ну и скатертью дорожка.
Один не проживешь. Стал подыскивать себе другую. Решил найти совсем молоденькую, не разбалованную. И нашел. Живем вот уже два десятка лет. Ничего, что она семи годами помоложе меня. Зато душа на месте стала, успокоилась. Жизнь основательную захотелось строить для нее и для деток. А как иначе? Иначе нельзя, иначе жизни не будет.
А свадеб, ё-моё, не люблю. Ей-богу, тоскливо мне на них. На молодых глядишь и думаешь; удастся ли жизнь-то, сберегли ли вы себя друг для друга, а если давно в распыл пустили, то какие же муки вас ждут впереди.
Еще оттого, видно, не люблю, что самая первая свадьба, на которой мне довелось гулять,
всем свадьбам свадьба было, ё-моё.
Кончилась гадко, плачевно, можно сказать.
Было мне в ту пору лет шестнадцать. Гармонь мне мать купила, стал я на ней поигрывать, не так чтоб особо, а для свадьбы сгодится.
Рядом Кутыревы жили. Три брата, мать, отец, бабка. Полная семья. Двое братьев уже женаты были, подошла пора жениться младшему, Пете. Лет на шесть или семь он старше меня, а на свадьбу пришел звать. Объяснил это так: ты вино еще не пьешь, на гармошке играешь, в случае чего выручишь, так как два знаменитых гармониста, которых пригласил, могут скопытиться среди свадьбы, и тогда хоть под заслонку пляши.
Куда ж деваться, согласился, соседи все же. Стал гармонь свою приводить в порядок, так сказать, тех.уход ей устроил. Хорошая гармонь была, голосистая, зеленым перламутром отделана.
В жены брал Петя Леску Забиякину. Ее звали вообще-то Александрой, но имя это для женщины, прямо сказать, неподходящее, неблагозвучное какое-то, вот и звали ее Леской. А что Забиякина, так это ее настоящая фамилия. По материнской линии все были Забиякины. Отцову фамилию Леска не унаследовала, да и кто отцом ее был, знала, видно, только сама Катюшка-забияка, мать Лескина.
Жили Забиякины в соседней деревне, в шести километрах от нас. Гулять решили на два двора. Как уж водится, первый день у жениха, второй день у невесты, а потом кому сколько вздумается, тот столько и будет шастать туда-сюда. Бывало, на подобных свадьбах, те, кто охоч пображничать, с неделю туда-сюда маются. А чего ж, жалко, что ли? У нас ведь как? На стол подать-сготовить не могут даже из того, что есть. Ну и подают, что имеют. Холодец, блины прямо из печки, селедку... А селедка была, однако! Сейчас рады бы подать такую, да где взять ее... А тогда - и простого посола, и маринованная, и копчушка, и с головой, и без головы. Селедкой да ветчиной только и обходились. А к закуске такой вольной самогонки внахлест. Каждая сторона к свадьбе готовила, бывало, фляги три-четыре. Молочные фляги, сорока с лишним литровые. Страсть, литров под двести каждый нагонял. Ловили, конечно, и тогда, то нечаянно, то по доносу какому. Самогон гонишь? Гоню. Как же без него, сына вот женю. А, коль не на продажу, коль сына женишь, что ж, гони. Только поскрытней. На том весь суд и заканчивался. Судил-то на месте участковый, дальше дело не пускал. Зато сам ходил день при дне с выпученными глазами. Сколько у нас их перебывало? Долго не держались, от силы два-три года и... готов, спился, белая горячка погналась за ним.
Одного в пруд загнала, захлебнулся там. Другого из больничного окна "белочка" поманила, он шагнул за ней с третьего этажа и - вдребезги.
Гиблый, одним словом, край наш, дикий. Густо населен. Теперь, правда, может, даже хуже стало. Опустошился. Многие и многие от чрезмерного потребления самогона лишились жизни. Как подумаю, как начну высчитывать своих ровесников и тех, кто моложе меня, которые уже давно покойники, как зайду в какой праздник на кладбище наше, так вроде бы и жить совестно станет. Годки-то мои, погляди-ка, за рядом ряд лежат на нашем молодежном, как его окрестили, кладбище. Лежат, кто в каком году положенный: кто умер, кто разбился на машине или другой какой железяке. Тут ведь как? Самогонки край непочатый, а техника валом валит в село. Вот и вышла несовместимость хмеля и машины. И понесли людей одного за другим на вечный покой. Ну, а какие посамостоятельней были, те поразъехались по городам. Живут вроде бы, в отпуска приезжают. Правда, замашки остались те же, наши, деревенские. Если пить, то до беспамятства, до мордобоя. А потом каяться ходить, прощения просить, кулаками по головам своим дурным бить: как же это я, что ж это я, ошибся, не подрасчитал, простите.
Ну вот, значит, свадьба, ё-моё, у соседа моего, у Пети-Кутыря. Загуляли чин чином, холодец, блины, селедка - все это навалом на столе лежит. Фляга с самогоном возле стола стоит. Обнесли по одному, по другому, а потом пей сам каждый, сколько душа принимает. Ну, она и принимает, она же без берегов у нас, вали, лей в нее, все не переполнится.
Места за столом не всем враз нашлось. Одни пьют, едят, другие наруже стоят, очереди своей ждут. Эти вылезают из-за столов, наружу выбираются, другие на их место садятся. Как на конвейере, ей-богу. Тех, кто за столом осоловеет и сам уже подняться не может, за шкирку и тоском на улицу. Один был мужик здоровенный, метра под два, Алехой его называли, он с невестиной стороны, но не из их деревни, а где-то дальше живет. Вот он и отключился за столом. Ну, шумнули: Алеху на улицу. Подхватили, поволокли, пока тащили - с него валенки слетели, их тут же затолкали куда-то под лавки. А его, босого, с закатившимися штанинами, - прямо в сугроб. Стоит он по самые колени в снегу, глазами вращает, скалится по-лошадиному, замахивая головой на сторону, запрокидывая ее. Хорошо ему, наверное, босому да распаренному, в снегу стоять. Как ноги не поморозил, удивляюсь. Часа два он там прохлаждался, не меньше. О нем уже все позабыли. В глубоком снегу, наверное, босые ноги не поморозишь, как-никак, а в нем - это тебе не наруже, не на ветерке. Да и погода стояла теплая к тому же.
Потом вижу я через раскрытую дверь: Алеха в избу прет, остановился, огляделся и махом взлетел на печь. А там старуха кутыревская лежала, малоподвижная уже, ну, закричала, запричитала она, да где там, кто ее в этом гвалте услышит, и Алеху с печки, наверное, никакой силой не осадили бы. Так и остались они там...
Толклись до самого темного, многие кто где поуснули, другие расползаться стали по соседним избам. Так что первый день свадьбы заканчивался без каких-либо ЧП. Стычки две случились, но вялые, их бабы быстро погасили.
А на второй день отличились. Да еще как. До сих пор у людей на памяти Петина свадьба.
Чуть свет сошлись, опохмеляться стали. На второй день по обычаю ряженными ходят. Ну, начали рядиться кто во что горазд. Засобирались к невесте. Нет-нет вывалились за деревню, в поле. Человек сто с лишним. Пьяные, лохмотами, тряпками поувешались, рожи разрисованы, у кого краской, у кого углем. Со стороны поглядеть на все это - ужас возьмет. Идем, однако. Так уж заведено, второй день у невестиной родни гулять надо.
А день мягкий, солнечный, снег недавно новый выпал, поле белым бело. Приятный такой денек, ласковый, чистенький. Думаю, что было это на масляной неделе, дни уже высоко несли себя, долгими были.
Идем, поем, пляшем, в три гармошки наяриваем, дурачимся. Цветастым таким валом валим. Мало того, что гуляющих больше сотни, еще ребятишек с полсотни увязалось за нами, собаки. Ну, переселение великое движется, не свадьба.
Дошли до середины поля, от одной деревни только вершины ветел видны и от другой то же самое. Петя с молодой своей под ручку идет. Ростом он не взял, она на целую голову выше его. Теща бесом перед ними кружится: и частушки чеканит, от которых смех кругом, а молодые девчонки в сторону шарахаются, и пляшет, трясет цветастыми тряпками, она все цыганку из себя изображала. И умела ведь. В этом ей не откажешь. Тогда она мне казалась бабой в годах, а теперь подумаю, вспомню и удивлюсь: а бывало-то ей, Катюшке-забияке, в ту пору лет сорок, не больше.
Пела она, пела, плясала, плясала и приустала. Подхватила зятя с правой стороны под руку и головку ему на плечо опустила.
Мало кто знает, с чего началась рукопашная. Но я в это время отдыхал, не играл и шел рядом с ними. Наклонилась она к Пете и спрашивает: "Ну, как девка моя?" И главное, хихикнула почему-то въедливо так. Может, она без всякого умысла спросила, может, смешок этот ее без всякого намека был, не знаю. Но Петю подбросило от ее вопроса и от смешка. Петю надо было знать: Кутыри все бесноватые и на руку слабые, а Петя у них особо этим выделялся. Останавливается он перед тешей, отцепляется от жены молодой и громко так, с нажимом, с лихостью какой-то, говорит: "Хорошая девка! А ты плохо за ней глядела!" И как звезданул Катюшку по скуле! Она не то что упала, она охнула и с ног на голову переметнулась. Только изжелта-белыми ляжками сверкнула. Умел Петя урезать, не гляди, что маленький.
Тут и началось все это побоище. Самого Петю сшибла жена молодая. Кто-то попытался помочь Катюшке подняться, но его ткнули кулаком в шею, и он рухнул на Катюшку, они взвозились уже вдвоем в снегу. Я хотел отбежать, но у меня выбили из рук гармонь. Потянул ее за ремень к себе, а тут кто-то споткнулся через нее, наступил, она хрустнула сухо под ногой. Согнулся я, выдирая гармонь, но сзади мне такого пинка вкатили, что я раза три прыгнул по-кенгуриному и зарылся в снег. Хорошо, обуты были все в валенки, пинок мягким оказался, но все равно такое ощущение было, что это будто лошадь какая саданула задним копытом навскидку. Думаю, что это Алеха мне угодил, здоров был, черт.
Глаза снегом залепило, протираю их, вижу, как Петя стоит на четвереньках, двое его под бока пинают, а жена молодая за выбившийся галстук тянет, как бычка на веревочке вроде бы ведет, а он упирается.
Я не стал вставать из снега. Нет, думаю, давайте без меня волнитесь, мне хватит и того, что получил. Главное, не затоптали бы. Хорошо, что в поле сразились, в глубоком снегу. Ни забора кругом с подходящими кольями, ни кирпичей каких-нибудь. А то у нас обычным делом было в таких случаях колья выворачивать да уродовать друг друга до полусмерти, а то и на смерть.
Визг, крик, мат. Мама родная! Светопреставление!
Нет-нет расцепляться стали. Наши в свою сторону откатываются, ихние - в свою. Мирильщиков не нашлось. Катюха напрочь отказалась на мировую пойти. Петя тоже самое заупрямился. И все. Они пошли без молодого мужа в свою сторону догуливать, а мы без молодой жены в свою сторону.
Братья начали Петю поучать: дурак, говорили тебе, кого берешь. Петя снова психанул, вырвался из рук братьев и побежал в сторону дома. Мы за ним. Поотстали. В улицу входим, а нам уже навстречу бегут: скорее, Петя рушит все дома и окна бьет. Братья его рысью к дому подались. А я - нет, я к себе завернул. Хватит, думаю, и так весь остов мне стронули, всю раму мою повело, кажется. Иду-то как-то вроде боком. И гармонь к тому же растерзали, ремонтировать уже нечего.
Так вот у нас гуляли. Да оно и поныне не лучше. В городе где, может, и по-иному обходится, народ покультурней, повежливей. А что взять у нас, то все то же самое. Не зря же говорят: что за свадьба, коль драки не было. Такие вот уж мы, дикие до каких пор. И в космос летаем, и ракеты вон какие понаставили, а все не поумнели.
Вот еду, а душа заранее болит. Знаю я их, наших-то. Не вей веревочку, не ломай кусты. Сестра-то моя ничего, степенная, а муженек-то ее, зятюшка-то мой - не приведи, господи, и помилуй. Трезвый человек человеком, стакан-другой вольет в себя - все, дурак-дураком. Глаза не глядели бы на него, уши не слушали бы его мерзких слов. А куда денешься? Глядеть приходится, и выслушивать. Ладно, как-нибудь. Может, где за занавеской отсижу положенное время да и подамся домой.