Раньше люди по породе ценились. В породу вглядывались, из поколения в поколение изучали ее. И знали - кто есть кто и чего от него или от нее ждать. Знали. И другим иной раз глаза открывали: глядите, кого берете в свою породу, с чем он или она к вам войдут, с какими задатками. И все просто было, все ясно. Знали, какой грешок за бабами водится в этой породе, какой грешок за мужиками, знали и оберегали свою породу от дурной крови. Потом все перемешалось, потом не захотели знать этого, сказали, что воспитанием можно все перекрыть, всего, чего захочешь, добиться от человека. И боролись даже за это, долго боролись, вроде бы раскрепощая людей от их вековых знаний и наблюдений. И вышло из этого следующее: за что боролись - на то и напоролись. Поэтому и разводов столько, поэтому и детских домов не хватает для сирот современных. И тут меня не переубедите, потому, что на себе испытала всей жизнью своей то, о чем говорю.
Судьба у меня особая сложилась. Такую не придумаешь. Иной раз кажется, что это люди со мной жестко обошлись, сотворили мне судьбу. А позадумаюсь основательней - нет, видно, указано мне свыше было стать такой, какая есть на нынешний день. И не иначе.
Вошла я в годы, заневестилась, пора бы и свое гнездышко вить, а тут война, тут людям не до гнездышка стало. Отец ушел на фронт, мать слабая здоровьем, а нас у нее четверо, я старґшая. Живыми люди в могилу не ложатся, жить надо, карабкаться, трудиться. Жили и мы так, цепляясь друг за дружку. Выжили. Отец, правда, не воротился с войны. Мать сразу же после войны умерла. Но мы все уже на своих ногах стоим. Двое - брат и сестра - уехали на стороне свою долю искать. Мы же - я и брат Коля - дома остались. Вскоре один за другим замуж повыходили, поженились братья мои и сестра.
Я вышла замуж за парня не из нашего села. Он механиком в МТС работал, его бригада обслуживала наш колхоз. Ну, встретились, приглянулись друг другу, вскоре поженились. Парень он видный был, красивый, веселый, все-то у него на смешке, все-то у него на уме одно веселье. Скажу откровенно, тяжеловато мне с ним было, веселье - оно кстати когда по поводу, то хорошо. А когда без всякого повода на то пьем, гуляем, веселимся, то это уже ненормальность какая-то. Так я считала. Так и суженому своему говорила. А он не верит, он на смех меня подымает. А мне вроде бы и обидно делается. И разглядела я уже - пустоваґтый мой суженый-то, долго-ль протяну с таким, на сколько моего терпения хватит?
Пять лет прожили, а детей у нас так и нет. Оба вроде бы здоровые, молодые, а вот чего-то заклинило во мне, чего-то не срабатывает да и только. Впустую живем.
Слышу я, то он там залетку завел, то он в другом месте еще одну ублажает. Отпугнуть бы его от себя, а я не решилась. У него работа такая, он разъездной механик, по колхозам да по бригадам днями, неделями пропадает. Домой явится отдохнуть да в чистое переодеться. Так и живем не вместе и не врозь.
Вышла я как-то перед вечером в праздник на лавочке посидеть. Сижу, в улицу гляжу. Погода теплая, тихая. Благодать. Вдруг, вижу, из проулка, что от нас неподалеку, женщина молодая выходит. Одета в темное платье, на плечах розовая косынка. Статная, высокая. На руках ребенок в белой завертке. Вышла на улицу, подошла к ближайшим людям, что-то спросила, а они ей в мою сторону указали. Идет ко мне. Подошла, поздоровалась, как положено, спросила:
Ты Ксенья Сухова?
Я Ксенья Сухова, - отвечаю, - а в чем дело?
Муж твой, Егор Сухов, дома? - спрашивает.
Нет, - говорю, муж мой на работе.
Тогда возьми ты вот этот подарок и передай ему, - говорит женщина, кладет мне на колени ребенка, а сама скорым шагом пошла от меня.
Я онемела, никак не пойму в чем дело, держу ребенка на коленях, а она уходит в тот же проулок. Опомнилась я, заайкала, шумлю людям, чтобы задержали ее. Какое там, она бегом побежала, ее не перехватишь. Так и скрылась в низах, в кустарниках. А я с ребенком на коленях осталась сидеть.
Люди начали собираться, заспрашивали:
- Кто такая? Что? Как?
А мне и сказать нечего, я сама ничего не знаю, опомниться и подумать не могу.
Вышел из дома брат Коля, взял меня под руку и так с ребенком на руках увел домой.
Дома стали разбираться, я сказала, какие слова мне молвила женщина. Коля все понял и мне объяснил. Тут я и взбеленилась. Попался бы мне в тот момент мой благоверный, я, наверґное, его бы жизни лишила. Да не было его.
Сверток развернули, в нем оказалась девочка, месяца два ей от роду. Что делать? Заявлять в милицию? А до нее у нас не близко, тридцать километров. И день праздничный, кого там разыщешь. А девочка живая, ее кормить надо.
Хорошо, что соседка, Катя Булгакова, с молоком ходила, свою дочку кормила. Попросили ее, она не отказала, начала прикармливать и нашу.
Прошел день, прошел другой, прошел третий, а мне уже с девочкой-то и хоть бы не расставаться. Во сне увидела я, как мать идет из того же проулка ко мне и рвет ее у меня из рук, а я не отдаю, я обмерла вся.
Брат Коля отыскал моего Егора, домой привел его. Я с ним говорить не стала, а Коле он рассказал, что девочку мать назвала Светкой, что он Егор, есть ее отец, а мать скрылась в неизвестном направлении, что она вообще не из наших краев, в войну ее занесло сюда и что она безродная вроде бы. А там кто ж знает, как оно на самом деле.
Вскоре по почте пришло "Свидетельство о рождении", где Светке была дана фамилия и отчество по мужу: Светлана Егоровна Сухова. И имя и фамилия матери были старательно заґчеркнуты. Со временем сделали мы новое свидетельство, где уже за мать значилась полностью я.
С Егором мы жили по-прежнему, а того уже, что вначале нашей жизни, не было. Не верила я ему, мучилась от неверия своего, срывала на нем зло. Он тоже чувствовал мое отношение, старался дома бывать реже. Тут начали целину распахивать. Он одним из первых уехал туда. Раза три присылал нам понемногу денег, а потом как в воду канул. Я искать его не стала, не нужен он мне был такой ненадежный, лучше уж одной жить, тем более с ребенком. Светка к тому времени забавная сделалась, ласковая, такая была погремушка и хохотушка, что не даст ни загрустить, ни задуматься.
Работала я сперва счетоводом в колхозе, потом к бухгалтерскому делу склонность проявила, так бухгалтером до самой пенсии и работала. Брат Коля помог домок свой поставить, хозяйством обзавестись. Зажили мы со Светкой, можно сказать, на большой.
Никогда я не думала, что наклонности по породе передаются. Если мне говорили, то я не верила, отшучивалась. Сама себя вела я строго, никаких поводов дочери не подавала в чем-либо меня заподозрить, в смысле, случайные связи с мужчинами. Ну, думала, что она переймет от меня добрый пример. Нет, ошиблась я, породу не исправить даже могилой.
Лет в четырнадцать Светка моя похорошела, расцвела, можно сказать, округлилась, налилась. Вижу, мужики и парни загляґдываются на нее. А она хи-хи да ха-ха. Ей весело, ей забавно по поводу и без всякого повода. Ровесников своих в упор не видит, подружки у нее все старше, а с ними и друзья такие же.
Я же баба, я вижу и чувствую, что девка моя вразнос идет. Сколько могла, столько удерживала ее возле себя. Да всю жизнь не продержишь.
Лет семнадцать ей было, когда к нам в колхоз командировочные шоферы приехали на уборку. И Светка моя как их ждала. Был один у них молоденький, хорошенький, Светку не отогнать от него. День и ночь с ним в машине катается, из кабинки не выходит. Ругать, стыдить ее начну, а она злится, она меня ни во что не ставит. Под замок ее посадила, в погребке заперла, так она крышу соломенную раздергала, норку сделала и выскочила наружу, и опять к парню своему. На пищу глядеть не желает, никакие дела ей на ум не идут, совести вроде и вовсе никогда в ней не было, куда вся подевалась.
Поздней осенью шоферы уехали, а Светка моя прибавлять начала. Успокоилась, угомонилась, ребенка ждет. Я ругать ее, я попрекать за неблагодарность. А она молча веревку взяла и пошла в лесок. Брат Коля знал всю нашу войну, видел, как она пошла, прибежал ко мне, ругается: "Ты что, грех хочешь на душу взять? Иди за ней и веди ее домой! Такие легкомысленные на все способны!".
Что ж, убедил, пришлось искать ее да домой вести. Куда ж деваться, в петлю человека недолго загнать.
Родила она девочку, Тамарой назвали. Родила и как с гуся вода. Я ей говорю, чтобы сообщила парню-то, что у него дочь родилась. Может, поимеет совесть, приедет, узаконит дело. Она и слышать о нем не хочет: я его забыла, он не тот, кого я искала. Вот как, она уже и забыла, а дочь оставайся без отца.
Откормила сколько положено Светка дочку да и подалась в город искать того самого, какого ей хотелось. А я оставайся с младенцем на руках. Со стороны может показаться, что совестно мне было, я и сама, наверное, так рассудила бы о ком- нибудь, а вот самою коснулось - и все по-иному пошло в душе. Опять проявилось у меня несказанное чувство к этому живому существу, опять при каждом звуке ее нависала над ней и чуть ли не все ночи напролет простаивала, как на часах, охраняя сон ее и покой. Такая уж я уродилась, а от себя никуда не денешься.
Светка будто и не рожала ребенка. Бабой молодой стала, хорошенькой, чистенькой, ласковой. Там заговорит-то, как песню колыбельную запоет, так и убаюкивает голоском. Артистка, одним словом. Глазами так ласково сделает, что будь перед ней самый жестокий человек и у того сердце отмякнет.
Домой ее не дозовешься, в год раз приедет наспех, сунет кое-какие гостинчики, поиграет с Тамаркой денек-другой и все, и скучно ей станет, и потянет ее на свободу. И полетит назад.
Замуж вышла. Приезжала с мужем. Хороший такой, самостоятельный, поговорить может по-человечески, вникнуть, понять. Володей его звали. А я на него гляжу и думаю про себя: "Умный ты, Володя, а уж что налетел, то налетел, закрутит она тебя, закружит и весь-то ум твой ты с ней растеряешь". Думаю так, сказать же права не имею, потому что мать я ей.
И верно, два года спустя она опять с мужем приезжает, но уже не с тем. Как же так? - спрашиваю ее. А она, шельма, поставила на меня непонимающие глаза и ошельмовать меня норовит: "Да ты что, мама! Да это же Володя! Тот самый! Изменился за два года немного, правда. Тот самый...". "Бесстыжая ты, - говорю ей, - уж не вертелась бы. Я что же, слепая, что ли, или вовсе дура. Мне даже обидно делается от столь наглого твоего обмана. Да это и не обман вовсе, это... хамство".
А она в смех. Она закатывается. Не прошел, видишь ли, ее номер, не провела меня. "Меня-то можешь и провести, - говорю ей, - смотри себя не проведи".
Тамарка росла не в пример матери послушная и молчаливая Училась хорошо, лишнего словца от нее не дождешься. Кончила школу, поступила в институт, год проучилась, другой. После другого года заявляется на каникулы, гляжу на нее и замечаю: девка-то моя скоро подарок мне сделает. Так и есть. Она отрицать не стала. "Сошлись мы, - говорит с одним парґнем. Он в нашем институте учится, на последнем курсе. Закончит вот и поженимся". "Как же - говорю - поженитесь. Нет у меня веры в вас. Нет и не будет. Больно вы уж с матерью-то добренькими на это дело оказались".
Слова мои сбылись. Тамарка родила тоже девочку. Лариской ее назвали. А ухажер-то ее закончил учиться, получил направление на место работы и только его видела Тамарка. Ни привета, ни поклона.
Что делать? Год Тамарка пропустила, Лариску выкормила и послала я ее опять на учение: ехай, а я тут как-нибудь. И в третий раз у меня началось все сначала. Теперь уже я прабабушґка. А они меня ни одна по иному не зовут, все одним словом - мама. И эта, Лариска, которой четыре годочка исполнилось, лисонька. Так и вертится вокруг меня, так и всплескивает руґчонками: мамуля, мамочка, маменька. Господи, сделает она так-то вот, пропоет голоском своим голубиным, а у меня и руки опустятся, у меня и сердце заноет: "Девки вы мои девки! ,И что ж вы у меня такие расхорошенькие-то. Да ведь вы одна от другой на радость людям и себе родитесь-то!" Чего не наговоришь в умилении, чего не напричитаешь.
Такая вот порода живет на свете. У них легкомыслие-то в крови заложено, не иначе. Они по-иному не мыслят и не живут. По-иному им не дано. Их так природа создала. Думаю вот, думаю и спрошу природу: "Да для чего же они тебе нужны, такие-то вот? Как понять все это? "А природа молчит, природа свое дело делает. Ей, значит, и такие, как мои девки, тоже зачем-то нужны, она без них, видно, не полная будет, не обойдется.