С деревьев в парке начинали опадать желтые, почти невесомые листья. Увядали на клумбах одни цветы - летние, буйно, зацветали цветы осенние. Сквозь обнажающиеся деревья повсюду стало светить прощальным светом низкое солнышко. Все реже и реже проходили по парку люди.
В один из таких коротких дней в парк несколько раз приходили по двое, по трое серьезные мужчины в черных плащах и таких же черных шляпах. Вели они себя тихо, как бы храня какую-то великую тайну. И все они будто бы принадлежали к какому-то одному обществу, что ли, или клану. Можно сказать, нехорошие люди, при встрече с таким редким прохожим делалось тревожно, хотелось поскорее выскочить из парка куда-нибудь на людное место.
А мужчины доходили до скульптуры вождя, прохаживались вокруг нее, не заступая на густо цветущую алым цветом клумбу, о чем-то тихо и редко переговаривались, о чем-то советовались, отойдя в сторону, постояв, уходили.
Скульптура стояла на главной аллее на полутораметровом гранитном постаменте во весь рост: в шинели, сапогах, высокой фуражке военного покроя, правая рука засунута за отворот шинели, взгляд устремлен вдоль аллеи, вдаль, туда, где был город. Стояла она в окружении постоянно цветущих с ранней весны до поздней осени алых цветов на пятиконечной клумбе. За спиной - в сотне метрах - река, за рекой - бескрайние заливные луга.
Казалось, стоять она будет так вот вечно. Горожанам и в голову не приходило что кто-то когда-то поднимет руку на образ властелина.
За полночь, когда угомонились люди, когда в парке сделалось совсем пустынно, отворились хозяйственные ворота и тут же был выключен свет по всему парку. В ворота, тихо урча, въехал грузовик и направился к главной аллее. Выехав на аллею, стал сдавать назад, медленно приблиґжался к постаменту. Водитель выключил двигатель, стало особенно тихо. Наконец от хозпостроек пошли молчаливые люди. Четверо. Они приблизились к скульптуре, стали ощупывать холодные сапоги скульптуры.
- Я думаю так, - сказал один мужской голос, - накинем на плечи крест накрест тросы, закрепим их за раму, потянем, и он в самый раз ляжет в кузов. На пол надо положить баллоны, чтобы без шума лег.
- Ты старшой, тебе решать, - согласились остальные.
Молча кинули на плечи скульптуры стальные тросы,
перекрестили их на спине, связали концы и пропустили этот непослушный тяжелый узел под раму.
Грузовик заурчал, слабо дернулся. Скульптура вздрогнула, но осталась стоять на месте. Грузовик дернулся еще раз, еще. И скульптура стала валиться.
- Пошел, пошел, родной, - выдохнул кто-то из мужчин.
- Давай чуть назад, - сказал старшой водителю, - а мы все с боков надавились! Ну! Еще! Ну!
Скульптура чуть, на полметра не легла на пол кузова и накрепко остановилась в таком склонном положении.
- Мать твою! - воскликнул старшой. - Прутья-то! Прутья-то какие из ног в постамент уходят! Чуть не в руку толщиной. А ну, живо ножовки и резать.
Ножовки с двух сторон засвистели по металлу.
- Сталь какая-то непонятная, - сказал один из режущих, - полотно скользит.
- Сталь должна бы обломиться, - возразили ему.
- Жди, обломится. До утра так вот оставим, вот уж нам обломится. Налетели.
Ножовками явно было не перерезать гибкие стальные толстые прутья.
- Автоген бы... - сказал кто-то неуверенно.
- Да где бы его взять в эту пору, - раздраженно возразили ему. - На весь завод два аппарата. Ты автогенщиков проищешь до утра.
- Так, срочно, секачи нужны, кузнечные зубила и кувалда. Где взять? - спросил старшой.
- Да где же, тут вот за забором мастерские ремесленного училища, там во дворе кузня есть, инструмент.
- Можно, сказал старшой. - Давай один со мной. Прихвати лом. Искать никого не будем, замок сорвем и возьмем что надо.
- А сторож? - спросили его.
- Сторож молчать будет! - жестко ответил старшой. Двое тут же пропали в темноте.
Водитель сидел в кабине грузовика, курил. К нему подошли оставшиеся двое мужчин. Все они явно или мало знали друг друга, или вовсе не знали.
- Дай, земляк, огоньку, - сказал один из мужчин. Водитель погремел коробком со спичками. Мужчина прикурил из ладоней, отвернувшись в сторону.
- Не дело нас заставили делать, - сказал со вздохом водитель.
- Не заставили, приказали, - возразил закуривший.
- Да еще как, - поддакнул из темноты третий, - я, было, в попятную. Нет, не имеешь права. Партийное задание. Только и прикрываются этим: партийное задание. А на фронте...
- Помалкивай давай, - остановил куривший мужчина. И совсем шепотом: - Мало ли кто за деревом стоит.
Все трое замолчали, разошлись в темноте подальше друг от друга.
Принесли несколько зубил, полукувалду. Послышались хлесткие удары. Бормотание. Сопение.
Работали все четверо, сменяя друг друга. Мужики были явно умелые, били по зубилу в полной темноте, но не промахивались. Наконец скульптура вновь медленно пошла, падая ниц на подложенные баллоны.
- Фу, наконец-то, - сказал старшой, - двигать не будем, подвяжем борт под ноги. Никуда не денется.
Четверть часа спустя грузовик все также тихо урчавыезжал из ворот парка. Водитель включил свет и поехал по ухабистой дороге вниз, к реке. У реки остановились, выбрали место понадежней, повернули грузовик правым бортом к воде, открыли его, положили три доски одним концом на боковой торец борта - другим в упор к воде.
- Ну, дружно! - скомандовал старшой. - Покатили. Скульптура гулко прокатилась вниз по доскам, чмокнула по воде.
- А теперь берем доски, заводим под нее и кантуем ее на глубину.
Чтобы скульптура ушла на дно в глубоком месте, пришлось разуваться, снимать брюки и входить по пояс в холодную осеннюю воду.
- Метра полтора от поверхности, - сказал старшой, пробуя доской глубину. - Довольно. Теперь не всплывет.
Река снесла поднятую муть, успокоилась. В просвете облаков появилась почти полная ясная луна. Свет ее проник сквозь толщу воды и зеленоватым отблеском лег на скульптуру. В реке, широко вокруг, высоко над рекой, до самых звезд сделалось так же, как было сотни и тысячи лет до этой минуты.
И время пошло своим ходом: день за днем, год за годом.
Постамент, на котором так прочно стояла скульптура, остался на месте. Мимо него проходили люди. В первые дни с каким-то неясным, на грани суеверия страхом.
Дальше - больше. Постепенно привыкли и к пустоте на постаменте. Человек ко всему привыкает, даже к пустоте в душе.
А скульптура на дне реки все также лежала лицом вверх. Над ней переменчиво текла вода. Мимо проплывали рыбы. Ее касались ноги купальщиков и тут же отталкивались от нее. Ее то затягивало за летние месяцы илом, то промывало и открывало всю полыми водами.
В последние годы река стала уходить вправо, размывая берег. Толщина воды над скульптурой все уменьшалась. По застойному мелководью густо стали расти осока и камыш.
Зима выдалась на редкость суровая. Снегу почти не было до самого марта. Лютые морозы сковывали глубоко землю. По ночам было слышно, как рвалась земля. Извилистые щели были такой ширины, что попади в них ногой и дна не нащупаешь.
А брось в темноту щели камень, и не услышишь, как упал он.
Трудно было и обмелевшей реке. Вдоль берегов и на отмелях вода промерзла насквозь, спаялась с дном. Течение воды сбилось к середине реки, сдавленная вода размывала, углубляла под собой дно.
В лед вмерзали камни, коряги, растения. Вмерзла в лед и тяжелая скульптура.
В середине марта зима будто опомнилась. Повалил снег. Густой, сыроватый. Он плотно ложился на землю. Полили моросливые дожди без морозцев, набутили, напитали снег водой.
А в середине апреля небо очистилось. И сразу весело засветило уже высокое солнышко. Снег начал торопливо таять. Воды устремились в лощины, овраги, буераки, переполняли их, прорывались к реке. Все вокруг звенело, бурлило, кипело. Как на редкость была морозна зима, так на редкость оказалась дружной весна.
Река набухала, набиралась небывалой силы. Лед с хрустом отрывался от берегов, выдергивал с корнями осоки, камыши, кустарники. Всплывал, ломался, открывая в изломах зеленовато-чистую слоистость. Набирая ход, льдины устремились по широкому и бурливому течению, наталкиваясь одна на другую, вздыбливаясь, ломаясь, падая, поднимая фонтаны брызг.
Льдина, которая понесла скульптуру, была как беременная. Она осторожно, медленно плыла вдоль берега, будто отыскивая место, где можно было бы выбраться на берег.
Вода поднялась так, что образовывались прорвы. И по ним потоки устремлялись в прибрежные просторы.
Добравшись до прорвы, льдина приостановилась, развернулась узким концом по ходу воды и устремилась к городу. Удачно миновав узкое место, выскользнула на простор, и, покачиваясь, медленно поплыла по широкой лощине. Она плыла в сторону затопленного полой водой парка. Достигла деревьев. Поталкпвалась о стволы, поворачивалась к ним то одним, то другим боком, будто здоровалась с каждым кленом, с каждой осиной. Выплыла на широкое место, тихонько поплыла к главной аллее.
Вода не поднималась до подножия постамента, поплес-кивалась метрах в трех от него. Сюда-то и прибилась льдина. Уперлась в землю и остановилась. Вскоре вода стала отступать, спадать. Льдина осталась лежать на земле. Их много той весной осело в парке.
Жаркое солнышко стало размягчать льдинку, плавить ее. Она, обтекая, делалась все тоньше. И, наконец, истаяла совсем.
Шесть дней, всю страстную неделю таяла льдина, истекая светлыми ручейками. Скульптура вытаяла, лежала на земле лицом вверх, ногами к постаменту. Из ног торчали, как когти, погнутые стальные прутья.
В ночь под светлое Христово Воскресенье прошел теплый дождик. Он омыл скульптуру, будто обновил, будто оживил ее. И предстала она перед утренним солнышком, перед новым весенним днем целой и невредимой. И была она бела-пребела.
Первые люди, увидевшие это диво, переговаривались шепотом. Кто постарше - крестились. И уходили в душевном смятении: к чему бы все это,