Сам на себя не мог нарадоваться Семен - усан. "Удачливый я мужик, что там не говори! Как-то у меня все выходит по-людски. А все оттого, что не жадничаю. Детей положено иметь - нате вам пятерых, радуйтесь. Работать надо? Пожалуйста! Так-то вот оно! А в свободное время почему не подработать? Есть излишки - не пропадать же им! Взял да продал. Не великие деньги, а все деткам радость".
Лук и редиску он распродал на рынке в областном центре часа за два, или, как говорят торговки, - в одночасье. Правда, пустил дешевле, да что уж об этом! Пускай едят! Им тоже надо! Из пучечка-то не много наешься! Это тебе не вольная на огороде.
Он недолюбливал торговлю, не стремился на базар, а тут пришлось: Ариша, жена, задумала постирагься-поприбираться, а день зря проводить тоже не с руки, нечего прохлаждаться.
Три бабы, соседки, с которыми Семен-усан приехал на рынок, как нарочно подобранная троица - Надежда, Вера и Люќбовь,- только фыркнули, когда он вытряс пустые мешки: "Ох и задаст она тебе, Арина-то!"
- Та бросьте вы, бабы! - крутнул усы . - Я похожу малость, а к поезду как штык буду...
- Гляди, не обмишулься! Мой намедни тоже походил малость! Да на другой день только заявился... - понапутствовала вслед Петру Любовь. Надежда с Верой поддержали ее. Семен, не слушая их, удалился.
Семен обошел все железо-скобяные магазины, которые он уважал за немноголюдность и за их непроходящий запах, так всегда волновавший его. Запах краски, гвоздей и еще чего- то знакомого, родного, похожего на запах дегтя, которого в магазинах теперь и след простыл, как будто какую завесу раздвигал в памяти, позволял вспомнить и увидеть вновь давно ушедшее, почти забытое. Дом строил. На каждую досочку, на каждую тесинку чуть не молился. Дорогие они для степного края. Поэтому каждую гладил, как дар великий. До сих пор помнит все до сучечка в них, все до зазубринки самой малой...
В продуктовых магазинах Семен внимательно исследовал витќрины.
"И чего люди скулят? Макароны. Лапша всякая. Сахар. Масло. Молоко. Хоть огрузись. Птичьего только не достает! Ну, эт вы бросьте. Эт вы зря волыните. Мясца скудновато? А кто ж его выходит-то? За ним потопать надо, за теленком-то, за поросенком-то! А где вы? Вот она почему не стреляет-то, не заряженная она. Голодновато, говорите! А двери в автобусах все шире делают.Это для изголодавшихся, что ли? Нет, братаны! Роптать тут нечего. Сыты, обуты, одеты. Праздника-то ни одного не стали пропускать. Что советский, что старинный - молотим ногами. Голодный, опять же, не замолотишь. Нет..."
И оттого, что вот он, Семен-усан, сыт тем, что имеет, что не жаловался и не жалуется на жизнь, а жил и живет, рано поднимаясь с постели и поздно ложась в нее, от всего этого он чувствовал себя широко и свободно.
В палаточке перед самым вокзалом он сунул в карман бутылку вина. За легкость, с какой оно пьется, и за скромную цену, уважал это вино, при случае говорил: "Это нашенская. Степенная".
Трезвый, как стеклышко, Семен нашел своих попутчиц.
Надежда, Вера и Любовь жевали горячие пирожки с печенќкой на лавочке у станционной оградки.
Как когда-то в молодости, Семен втесался в серединку, между Надеждой и Верой, приобнял их.
- Ишь, ты, раздухарился, ухарь-купец! Все не забывает! Поди уж...
- Бабы! Ни гу-гу. Про поди уж-молчок. Тяпнете? А? По грамулечке, а?
- А че ж...
- Грешить, так грешить...
Любовь выудила из сумки стакашок, подала его Семену.
- Ух, сладкая... Вся в Сеню... - пошутили Надежда и Вера.
Любовь же, принимая вино, не удержалась, подковырнула:
- С удачной торговлей вас, Семен Лексеевич.
Семен знал ее характер, знал, что она недовольна тем, что он сбил цену на лук и редиску, пока разматывал свой товар:
- Вали, вали. Не разговаривай! На червонце и ты далеко не укатишься.
- Как знать, как знать - сделала особо умный вид Любовь.
Закусив теми же пирожками с печенкой, Надежда, Вера и
Любовь принялись анализировать любовные дела молодого агќронома, который, как оказалось, ходил сразу с двумя: с бибќлиотекаршей и с медичкой. Какая из них возьмет верх, сказать трудно. Обе - оторви и брось.
Семен вспомнил о билетах.
- Сядь! - остановили его женщины. - Ноне Нюра едет кондукторшей - не впервой, чай...
Семену не понравилась их затея, не стоит рисковать по пустякам. Но его остановило то, что их, во-первых, трое, и споќрить с ними бесполезно, а во-вторых, вино возбудило в нем его мужское достоинство, трусом не хотелось показаться. Что с них взять? И тут выжимают! А не послушайся он их, отделись, так домой приедут и все глаза Арише протрут своими языками. Это уж как пить дать. Вон она Любовь-то, сейчас уже волчихой обиженной поглядывает на него. А дома обязательно отомстит:
"Твой-то, да твой-то, - начнет поливать, - И неспособный! И некчемный! Такому только дома сидеть да циплят сторожить".
Представил все это Семен и махнул рукой: "Авось..."
Поезд бежал, казалось Семену, резвее чем утром.
Облокотившись о столик,он только успевал сообщать женщинам станции, на которых, как наткнувшись на что, останавливался "рабочий". Молодая зелень молодых березок между станциями мягко струилась перед глазами , размягчая и без того мягкую его душу.
И он почти совсем про себя напевал: "Светит солнышко На небе ясное, Россия вольная, Страна прекрасная".
Хотелось громче. Но куда там! Вот они сидят! Приедут, всю душу вытравят:
"Усан-то, торговать не наторговал, а всю дорогу "светит солнышко" орал"
.
- Билеты! Приготовьте билеты! - больно воткнулся в сердце Семена мужской голос.
Отпрянув от окна, вытаращил глаза на соседок.
- Сиди! Не твоего ума дело! - открыто потешаясь над Семеном, переглянулись женщины. - Вот наказанье, эти мужики. Хуже баб всяких...
"Эх! - замаялся Семен, - Хоть бы под лавку..!"
Моложавый ревизор, до розового чистый, в съехавшей на самое ухо фуражке, остановился в проходе. Сзади ревизора стояла грудастая, усадистая проводница. "Нюра" - понял Семен и маета будто отпустила его.
Но проводница, двинув плечами, дала понять женщинам,
что все зависящее от нее сделано, но...
- А вы, граждане! Билетики ваши! - понавис ревизор над сидящими.
Любовь преобразилась вмиг. Незаметным движением рук она перекосила на себе платок по-старушечьи, затрясла плечами, головой, сгорбилась перед ревизором.
Семен даже удивиться не успел ее преображению.
- Ково везем-то! Ково-о-о? - заблагостила Любовь. Перешла на полушепот, полуподвыв. - Убогова! Самова что ни на есть. Не в здравом уме он у нас! Насилу посадили-и-и! Прости нас, Христа ради! Сжалься над сирыми!
"Твою мать! - ухнуло все в Семене. - Что она, курва, вытворяет!"
На его лице, в котором враз не осталось ни кровинки, позеленели рыжинки. Глаза ворочались ошалело. Усы пopxaли как стрижиные крылья перед посадкой.
Фуражка сама собой села ровно на голове ревизора.
Семен хотел пригаркнуть на Любовь, крикнуть: "Да пошли ты ее..."
Он хотел объяснить ревизору все как есть. Но только какой-то клекот вырвался из его взбесившейся груди.
Неотрывно, как загипнотизированный, глядя в глаза Семену, ревизор попятился по проходу:
- Ну... Вы... Глядите за ним! Буйный, видно. Глядите!
- Ой, буйный! Сладу нет! - уже играл Любовин голос...
И вот Любовь, как ни в чем не бывало, села на свое местс перевязывая платок:
- Фу, господи... Пронесло! Незнамый какой-то!
Только глаза ее не останавливались на Семене: бегали, бeraли.
Семен остервенело крутнулся на месте:
- Падлы! Падлы лохмобокие! За рупь продали!
- Ты чего, чего! Едешь и ехай себе! Скажи спасибо... - начала увещевать Семена Вера, сидящая с ним бок о бок, но тут же вскочила на ноги:
- Свят, свят, свят! Да он и на самом деле не в своем...
Последней за подругами рванулась Любовь.
Семен что есть силы размахнулся ногой, собираясь на прощанье дать ей хорошего пинка. На счастье Любови поезд опять как наткнулся на что-то, пинок пришелся по лавке. Крышка полуоткрылась, будто глотнула воздуху, и оглушительно, сухо хлопнула.
Сумка с мешками все же догнала Любовь прибавила ей прыти.
От боли в ноге Семен опустился на лавку.Внутри у него все клокотало. Хотелось плакать идраться. Ну, совсем как в детстве. Он ненавидел всех сразу: и себя, и соседок и ревизора, и всю эту редиску вместе с луком...
-А, твою мать! Шумашедшим объявили! За червонец!
От станции к селу шли разными дорогами.
Семен прихрамывал. Он знал - это еще не конец истории. Это только начало. Ох и разрисуют они его по селу...