Вирта ( Карельский) Николай Евгеньевич .1905 - 1976г.г
Родился в семье священника. В 1911 г. семья переехала в с. Большая Лозовка.
(Тамбовская область)
Здесь прошли детские и школьные годы будущего писателя. В 1923 г. Вирта начал работать репортёром в газете "Тамбовская правда", где и публиковал свои первые рассказы.
Став профессиональным журналистом, Н. Вирта работал в газетах Костромы, Саратова, Махачкалы. После переезда в 1930 г. в Москву сотрудничал в "Вечерней Москве", "Труде".
За свою творческую жизнь Н.Е. Вирта написал немало книг о людях, живущих в различных точках нашей страны, но основное место занимают произведения, посвящённые Тамбовщине. Он рассказывает о бурных, тревожных, подчас трагических днях становления Советской власти в родном крае, о проблемах послевоенной деревни, делах и заботах тамбовского крестьянина.
Опубликованный в 1935 г. в журнале "Знамя" роман "Одиночество" посвящён событиям, развернувшимся в Тамбовском крае в годы гражданской войны. Три года спустя в том же журнале был напечатан роман "Закономерность", который явился как бы продолжением "Одиночества". 1939 г. - начало работы над романом "Вечерний звон", прерванное войной.
В годы Великой Отечественной войны Вирта находился в действующей армии, будучи корреспондентом "Правды", "Известий", "Красной звезды". Личные наблюдения легли в основу сценария "Сталинградская битва", переработанного позднее в пьесу "Великие дни". Пьесы "Заговор обречённых" и "Три года спустя" свидетельствуют об интересе писателя к судьбе послевоенной Европы.
Его произведения переведены на многие языки народов СССР, неоднократно издавались за рубежом, четырежды он был удостоен звания лауреата Сталинской премии. В 2003 г. в серии "Великая судьба России" московского издательства "Астрель" переизданы романы "Вечерний звон","Закономерность" и "Одиночество". В 2008 г. в московском издательстве "Вече" в серии "Военные приключения" вышла книга "Кольцо Луизы".
х х х
Году в семидесятом в областную газету и писательскую организацию тамбовщины приехал писатель-земляк Николай Вирта. Встреча проходила в круглом зале областной газеты.
Невысокого роста, подбористый, импульсивный, в гимнастерке военного покроя, на гимнастерке широкий ремень, он прохаживался перед журналистами и писателями и говорил тихим, но уверенным, твердым голосом.
Рассказывал о работе фронтового корреспондента, о написанных и изданных книгах, о Москве и новых веяниях в политике.
Кто- то из писателей задал вопрос:
-Об истории с публикацией романа "Одиночество" расскажете?
-Можно...Теперь можно,- ответил Вирта, как бы размышляя на ходу, - я знаю, что вас интересует. Пожалуйста. Роман был напечатан в журнале "Знамя". Естественно, радость, веселье, друзья, поздравления. С месяц так продолжалось. А как-то ночью за мной пришли: быстро собраться, вас ждут.
Кто ждет, где ждет? Но ребята стоят суровые, у этих не спросишь, да и спросишь - мало что скажут. Поехали. Везут, везут, я сижу между двоими, мне в окошко даже не посмотреть, куда везут. Привезли к какому-то зданию, долго вели по коридорам, остановились перед дверью, постучали, кивают мне - заходи. Захожу - огромнейший кабинет, пустой, свет слабый, а в углу за большущим столом, вижу, сидит человек, заслонился газетой, читает. Я прикашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Газета опустилась на стол, человек в крупных очках внимательно смотрит на меня, спрашивает : " Ты кто? " " Вирта",- отвечаю. " Ты Вирта! - человек привстает, - это ты Вирта?! А ну, подйди сюда." Подхожу, а сам ног под собой не чувствую, весь каменный сделался. " Это ты написал "Одиночество"? " Я написал," -отвечаю. "Асколько же тебе лет?"
"Двадцать девять". "И ты написал этот роман?! А мы думали писатель так лет пятидесяти, бывший антоновец, не иначе. Ну вот что, садись и читай." Сажусь за стол, читаю сверстанную газетную статью. И боже ты мой, это такая разгромная статья на мой роман, что меня как кипятком обдали. Да это же расстрел, не меньше. За антисоветчину. Дочитал кое-как до конца, сижу, опустив голову. " Ну и как? - спрашивает меня этот человек, небольшой такой, всклокоченные волосы, толстые очки чуть ли не во все лицо. - Горячий материалец? Да, повезло тебе, роман твой Сам прочитал, товарищ Сталин. Сказал - хороший роман. Если бы не это, то завтра в "ПРАВДЕ" была бы напечатана вот эта статья. Вы поняли?" "Все понял" - выдавил я.
Вирта закончил рассказывать, прохаживался теперь уже более энергично, глядел в пол, лицо его больше обычного побледнело.
-А человек этот был - Вахлис, курировал печать...,- пояснил Вирта
Его спросили:
- А как вы относитесь к Сталину?
Вирта помолчал, засунул ладони под ремень, постоял, перепадая с носка на пятку, коротко сказал, как отрезал:
- Я мертвых сапогами не топчу.
2
Посконь
Посконь - крепкое конопляное волокно,из которого ткали холсты, а из холстов шили одежду. Посконный холст считался лучшим рубашечным материалом.
От этого русского слова пошла фамилия - Посконкины.
Речь дальше пойдет об Александре Романовиче Посконкине, прообразе бессмертного "Василия Теркина".
Родился 7 января 1919 года в селе Коптево Тамбовского уезда в семье крестьянина. Позже вместе с семьёй переехал в город Котовск. Здесь учился в школе, работал сезонным рабочим в лесхозе. Учился в ФЗУ, потом работал слесарем на пороховом заводе.
Осенью 1939 года призван в Военно-морской флот. Через некоторое время началась советско-финская кампания. Александр Романович встретил войну в составе специального отряда лыжников Балтийского флота. Из Кронштадта отряд совершил марш-бросок по льду и подошёл к форту Инно на побережье Финского залива.
Под населённым пунктом Мурила (один из опорных пунктов линии Маннергейма) лыжный отряд особого назначения Краснознамённого Балтийского флота принял боевое крещение - отряд встретил группу белофиннов, и завязался неравный бой. Посконкин дрался до последнего патрона, даже в рукопашной схватке вышел побндителем. Но ранен был командир отряда Морозов. Не оставил его Посконкин, а взвалив на спину, по сорокаградусному морозу смог добраться до своего батальона.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 апреля 1940 года, "за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с финской белогвардейщиной и проявленные при этом отвагу и геройство" краснофлотцу Посконкину Александру Романовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда".
Так что двадцатилетний паренек родом из под Тамбова стал одним из первых в стране Героев Советского Союза.
Александр Романович воевал и на фронтах Великой Отечественной войны. Был ранен, контужен, награжден орденами, медалями.
После войны до последних дней своих (умер в возрасте всего-то 54 лет) жил в Котовске, работал на заводе "Алмаз"
В Котовске Александр Романович был на виду. Высокий, статный, мягкий характером, спокойный, с приветливым открытым лицом, он сразу как-то распологал к себе. Чувствовалась в нем недюжинная сила и уверенность в себе. А "Золотая звезда героя" просто притягивала нас, молодых, к этому человеку.
Я работал в школе . Александр Романович был частым гостем у ребят. Он умел спокойным завораживающим голосом рассказывать о войне, о трудностях, о героизме советских солдат.
Как-то после такой встречи я вышел проводить Александра Романовича. Было это в начале мая, перед Днем Победы. Мы вышли в школьный сад, присели на скамеечке, разговорились.
Я в то время печатал свои стихи, рассказы в городской и областных газетах. Видимо мои творческие позывы нравились Александру Романовичу и, постепенно разговаривая, он вдруг начал рассказывать мне о том, как работал с Александром Трифоновичем Твардовским, когда поэт писал "Василия Теркина"
- Вызывают меня в штаб ( не уточнил я тогда, в какой штаб) говорят, что меня откомандировывают в распоряжение поэта Твардовского. Что, как, зачем - в штабе не знают.Встретились мы с Александром Трифонычем в гостинице. В номере две комнаты. В одной он - в другой я.. Живи, отдыхай,- сказал мне Александр Трифонович, - потребуешься, буду заходить к тебе. И заходил. Посидим, поговорим о доме, о близких, о войне. Выпьем по маленькой. И он опять в свою комнату. Работал он там.
Неделю я жил рядом с Александром Трифонычем. За неделю проговорили с ним ну, часа три или четыре. Не больше. А потом...Потом поэма появилась. "Василий Теркин". Там немного обо мне.
А теперь почитаем, как об этом пишет сам Александр Трифонович
." А главное - мне были дороги люди, с которыми
я успел повстречаться, познакомиться, поговорить на Карельском перешейке.
Шофер Володя Артюх, кузнец-артиллерист Григорий Пулькин, танковый командир Василий Архипов, летчик Михаил Трусов, боец береговой пехоты Александр
Посконкин, военврач Марк Рабинович - все эти и многие другие люди, с
которыми я подолгу беседовал, не были для меня мимолетным
журналистским знакомством, хотя большинство из них я видел только раз и
недолго. О каждом из них я уже что-то написал - очерк, стихи, - и это само
собой, в процессе той работы, заставляло меня разбираться в своих свежих
впечатлениях, то есть так или иначе "усваивать" все связанное с этими
людьми."
И было это после войны с белофиннами. А впереди - Великая Отечественная война.
Про Великую Отечественную войну написано множество литературных художественных произведений. Одним из самых известных является поэма Александра Трифоновича Твардовского "Василий Тёркин". Василий Тёркин - образ собирательный, списанный со многих бойцов, в их числе и Александр Романович Посконкин.
Поэт навечно запечатлел подвиг героя в своей поэме (глава "О герое"):
Как-то в госпитале было.
День лежу, лежу второй.
Кто-то смотрит мне в затылок,
Погляжу, а то - герой.
Сам собой, сказать, - мальчишка,
Недолеток-стригунок.
И мутит меня мыслишка:
Вот он мог, а я не мог...
Разговор идет меж нами,
И спроси я с первых слов:
- Вы откуда родом сами -
Не из наших ли краев?
Смотрит он:
- А вы откуда? -
Отвечаю:
- Так и так,
Сам как раз смоленский буду,
Может, думаю, земляк?
Аж привстал герой:
- Ну что вы,
Что вы, - вскинул головой, -
Я как раз из-под Тамбова, -
И потрогал орден свой.
И умолкнул. И похоже,
Подчеркнуть хотел он мне,
Что таких, как он, не может
Быть в смоленской стороне;
Что уж так они вовеки
Различаются места,
Что у них ручьи и реки
И сама земля не та,
И полянки, и пригорки,
И козявки, и жуки...
И куда ты, Васька Теркин,
Лезешь сдуру в земляки!
Я живу на улице Посконкина. На улице имени героя, послужившего одним из прообразов незабвенного "Василия Тёркина".
Посконь - крепкое волокно, добрые холсты. Россия.
3
А попадают в череп поэта...
Так уж заведено: стреляют в толпу , а попадают почему-то в череп поэта.
Вглядеться в нашу историю, покопаться в ней, и с тяжелым вздохом согласишься: да, так оно и есть.
Хотя, почему только в нашей истории? А что, в истории других стран мало стреляли в толпы, а пробивали черепа поэтов...
Речь сегодня не об этом. Хотя, и об этом...
14 марта день рождения поэта-фронтовика ФЕДОРА ГРИГОРЬЕВИЧА СУХОВА. Светлая память ему и вечный покой. То, чего в жизни его было вовсе немного.
Нет смысла повторяться, расписывать биографию этого поэта, созданного войной.
А начиналось его время так:
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
На село я прощально взглянул,
И вдруг губы мои задрожали.
Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, -
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.
Фамилия соответствовала его внешности. Невысокий, тихий, суховатый. Глаза любопытные, внимательные, смотрят как-то исподтишка. Даже не смотрят - наблюдают оценивающе. Вглядываются. В них нет ни восторга, ни осуждения, а одно тихое, спокойное любопытство.
Прошло немало времени после наших встреч. В 92 году Федор покинул этот мир войн, революций и перестроек. Мир любви к ближнему и не меньшей степени ненависти к ближнему.
Манера Федора говорить, слушать, глядеть до сих пор мне представляется верхом мудрости и человекоуважения.
При первом же знакомстве, немало зная творчество Федора Сухова, я подумал: " Как пронзительно пишет о войне, а на фронтовика вовсе не похож. Те, кого знал я, как правило, напористые, горячие, хоть сейчас им или шашки наголо, или винтовку в руки и на передовую. А этот вроде бы самой природой создан для тихой, мирной жизни. Для созерцания. Для сочинения душевных стихов."
Федору и мне достался один номер в гостинице, в котором прожили мы три дня. Вернее, не три дня, а три вечера и утра.
Федор приболел немного, поэтому к нему редко заходили товарищи. А кто заходил ко мне, я тихонько выпроваживал - не можется человеку и нечего беспокоить его. А сами тихонько разговаривали, каждый рассказывая что-либо о себе.
А оказались мы вместе по случаю собрания писателей в столице. Время было тревожное.Страну трясло перед развалом. Генералы от литературы часто собирали писателей больше для того, чтобы конъюнктурно использовать общее мнение в соих целях.
А писателям из провинции, можно сказать, многое было до лампочки, главное, собрались, пообщались, пображничали да и поехали во свояси.
Вечером мы уже лежали на своих койках, я рассказывал Фелору, что да как было на собрании, так как он в этот день решил отлежаться, отдохнуть.
Федор слушал меня. А когда я все рассказал, он тихо так промолвил:
- Да, времена... А знаете, мне уже в пятидесятые годы, после смерти Сталина, нет-нет да и подумывалось - то, как ведут себя партийцы, руководство, идеологи - долго продолжаться не может.
И стал рассказывать о своем пребывании в Волгограде.
- В пятидесятые годы работал я в газете. Понимаете, ставят вопрос так: надо осудить творчество Пастернака, в частности, его роман "Доктор Живаго". Сам роман мало кто прочитал, но - осуждай то, чего не знаешь. Я воспротивился. Назвал Пестернака отличным поэтом, а роман его - прекрасным. Ну, на меня кинулись со всех сторон. Я на своем стою: не обсуждали роман, так как же можно его осуждать.
Дальше - больше. Уперся я. Дело дошло до обкома партии. Вызывают туда, и без дальних обиняков - ты же фронтовик, сам поэт, неужели тебе не понятна вся зловредность романа.
- Нормальный, - говорю, - роман.
- Ах, так, клади партийный билет на стол.
- Билет этот мне в окопах вручили, - говорю, - а не в кабинетах. Вот когда не станет меня, то он вместе со мной в землю ляжет.
- На том и разошлись., - вздохнул Федор, - но нервов они мне не мало потрепали.
Рассказ Федора врезался мне в память. Главное, сам-то Федор неказистый, не похож на буйного, а глчди ты какой кремешек. Это в те годы то.
Время шло.Не стало Федора. Ушел из жизни поэт-фронтовик, артиллерист - сорокапяточник, подвластный одной идеологии - обостренной человеческой справедливости.
Не так давно стал меня интернет информировать обо всем, о чем пожелаю. Вышел на Федора Сухова. А там этот эпизод из его жизни обозначен. Вот он :
В 1958 г. в Волгоградском отделении Союза писателей СССР прошло собрание, участники которого подвергли осуждению писателя Бориса Пастернака за его роман "Доктор Живаго", получивший Нобелевскую премию. Федор Григорьевич отказался от участия в осуждении и резких оценок в адрес Б.Пастернака, назвав его большим поэтом, чем вызвал негодование сторонников официальной линии. Еще не раз поэт вызывал своим поведением неудовольствие областного руководства, поэтому своевольного поэта решили упрятать в психиатрическую больницу. Вот как об этом событии Федор Сухов рассказал своему однокурснику по литературному институту Евгению Карпову: "Их трое пришло. Я сразу сообразил - из дурдома. Сообразил и говорю, товарищ доктор, нормальный я. В том-то и дело говорит он, слишком нормальный.... Читал я ваши стихи, коллеги мои тоже читали.... Одним словом, мы не застали вас дома. Приедем завтра. Вы поняли меня?" Ночным поездом Федор Сухов уехал в г. Горький. В стихотворении "Я покидаю Волгоград..." он с горечью написал:
Я покидаю двадцать лет
Не очень-то веселой жизни.
И еще эпизод, которого я не знал:
В 1987 г. книга стихов "Красный Осёлок" была выдвинута на соискание Государственной премии РСФСР. Но Федор Григорьевич удивил многих своих собратьев по перу, послав в комиссию письмо с просьбой, чтобы его сняли из списка, так как он считал, что этой премией обойдены многие достойные литераторы. Письмо не напечатали, как просил поэт, положили под сукно, а премию получил один из "генералов от литературы".
Да, мужчину украшают поступки. А поступки Федора Сухова - это венец мужества и порядочности.
Стреляют в толпу, а попадают почему-то в череп поэта.