Герасин Виктор Иванович
Васильки

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Герасин Виктор Иванович (dargervi@yandex.ru)
  • Размещен: 13/11/2011, изменен: 05/09/2012. 134k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
      Учебный год наконец-то закончился. Май стоял таким жарким, что никаких сил не было у ребят сидеть в классе под нещадным солнышком, глядящим прямо в огромные окна. Духота в классе отупляла, вызывала сонную усталость уже на втором уроке. И вот - учёбе конец! На целых три долгих месяца конец!
      
       Детдом стал пустеть. За некоторыми воспитанниками из разных мест приехали родственники, кое за кем даже родители, позабирали ребят в обмен на расписки, которые давали директору детдома. Оставшимся же идти или ехать было некуда, у них если и были где-либо родственники или родители, то не особо ждали и приветствовали молодых своих родичей, а коли так, то и самим ребятам никакой охоты ехать к кому-либо не припадало. Надеялись, что всё лето можно будет отсидеться в детдоме. Это самое лучшее из всего, что возможно на этом свете. Главное, малолюдно, воспитатели в отпусках, в школу не ходить, когда хочешь, тогда и встанешь, когда хочешь, тогда и спать ляжешь. Воля-вольная! Такую жизнь ценить надо! Куґпайся, загорай сколько хочешь, лови рыбу, вари кашу, играй в футбол или в войну, бренчи на гитаре, смотри телевизор!.. Да разве перечислишь все прелести вольного лета!
      
       Так думали, на то надеялись, к тому готовились остающиеся в детдоме, но вышло не совсем хорошо. В обед к крыльцу подскочил на своём быстром мотоцикле физрук Валерий Николаевич, отряхнулся от пыли, вошёл в столовую, выпил кружку холодной воды, отдышался и сказал:
      
       - Завтра вас никого здесь не будет. Всё, кончилась вольница.
       Начинают капитальный ремонт помещений, а вас всех и меня заодно с вами в пионерский лагерь. Всё! Автобус завтра придёт к десяти часам утра. Всем быть готовыми!
      
       Первым вскипел и даже заклекотал от обиды Серёга-рыжий. Он закончил семь классов, перешёл в восьмой, был среди оставшихся ребят всех старше и сильней, а поэтому и имел право первым подавать голос:
      
       А я не хочу! Я не желаю! Я останусь здесь! - рубил Серёга.
      
       Где останешься? - спросил Валерий Николаевич.
      
       Здесь! - Серёга притопнул ногой. - В своём доме! И не имеете права меня выселять отсюда!
      
       Имеют, - вздохнул Валерий Николаевич. - Имеют, Сенцов. По-моему, я ясно выразился: капитальный ремонт здесь. А по тому жить вам негде, значит, поживёте в пионерском лагере.
      
       Как негде? - не унимался Серёга. - Построим шалаши и будем в них жить! Лето ведь. Какая разница?
      
       Вы чьи дети? - вкрадчиво спросил Валерий Николаевич. -Государственные. Ясно тебе? Сов Вы взяты на попечительство государства. А государству не все равно, где вам жить, оно делает вам же лучше. Он, видите ли, в шалаше хочет отсидеться! Да это же партизанщина! Понимаешь ты это или нет? Это кто же нам позволит? Может, я и сам в шалаше мечтаю пожить лето, а вот приказано с вами ехать и я обязан подчиниться приказу.
      
       Пока физрук и Серёга-рыжий препирались, Колька Зимин сообразил сыграть над Серёгой шутку. Надо было с ним поквитаться. Серёга-рыжий утром, проснувшись раньше Кольки, привязал шнур к двум койкам. Колька спросонья не заметил шнур и летел через него чуть ли не лбом о пол. Теперь он этот же самый шнур привязал к ножке стула, протянул по полу поперёк прохода, завёл за ножку другого стола, держал конец в руке, думая, как заманить Серёгу в ловушку. И придумал. Крикнул Серёге:
      
       - Рыжий, кончай!
      
       Че-е-ево!? - изогнулся Серёга, развернувшись в сторону обидчика. Сообразив, что это Колька выкрикнул, Серёга ринулся к нему. Ярость затмила зрение. И тут же поплатился, запнулся ногой о шнур, упал в проходе между столами, подняв грохот.
      
       Ну, Зима! Ну!.. - дёргал Серёга ногой, освобождая её от шнура. - Удавлю!
       Кольке ждать было нечего, если Серёга встанет на ноги, то ему придётся плохо. Он сиганул через стол и.выскочил на крыльцо. Следом за Колькой выбежал его друг, Сашка-Саид. Они вместе побежали прятаться от Рыжего.
       2
       В Колькины расчёты не входило ехать в лагерь. Сашка же во всём слушался Кольку, соглашался с ним.
       - Пошли к Аверьянычу, - предложил Колька. - Может, он приґ
       думает чего-нибудь.
      
       Аверьяныч жил в сторожевой избушке в дальнем углу двора. Кроме обязанностей сторожа, он был ещё' конюхом-возчиком. Единственная детдомовская лошадь Звёздочка находилась в полном распоряжении у Аверьяныча, жила в сарайчике возле избушки.
       Аверьяныч был уже стар и одинок. У него в разных городах жили три сына, было несколько внуков. Один внук, Славик, прошлой осенью возвратился из армии, заехал к деду, тут с ним познакомился Колька и получил от Славика в подарок настоящий солдатский ремень. Это такая была ценность, на которую завидовали все ребята. Чего только не предлагали Кольке в обмен за ремень, но Колька не мог променять подарок солдата, он хранил ремень у Аверьяныча-от греха подальше, цеплял его на себя или давал поносить Сашке только тогда, когда приходили в гости к Аверьянычу.
      
       Аверьяныча они увидели сидящим на соломе в санях. Им показалось это смешным: на дворе лето, жара, а Аверьяныч в санях сидит, которые поставлены на круглые чурбачки, чтобы от земли у них не погнили полозья.
       - А, молодцы-соколики! - приветствовал Аверьяныч ребят. -
       Садитесь-ка рядом, поговорим ладком. Места всем хватит.
      
       Колька и Сашка завалились в сани по обе стороны от Аверьяныча. Солома была сухой, мягкой, от неё пахло, как показалось Кольке, прошлым годом. Зато солнышко ощутимо припекало спину и было оно, конечно, не прошлогодним, а самым настоящим нынешнего года.
      
       Вы чего ж, баклуши ныне бьёте? - спросил Аверьяныч.
      
       Какие баклуши? - не понял Сашка.
      
       Это говорят так обо всех, кто бездельничает, - пояснил ему Колька. - Нет, дедушка, мы не баклуши бьём, нас завтра в лагерь отвезут.
      
       Это что ж, выходит, с зимних квартир на летние? Как в армии? То-то же не видать вас всё было. Значит, расстаёмся?
      
       Не хочется, - вздохнул Колька. - Вот ты за нас похлопотал бы. За двоих. Мы бы в сарае стали у тебя жить. Ты же Звёздочку всё равно летом не ставишь туда. А?
      
       Незадача, - покачал головой Аверьяныч. - Вот незадача-то.
      
       А в чём дело? - спросил Колька.
      
       Да во мне дело-то. Я ныне письмо от старшего сынка получил. Пишет, что приедет за мной на следующей неделе, заберёт к себе погостить. А может, и вовсе останусь там. Мне одному-то здесь жить уже не по силам делается, скоро сам за собой ухаживать не смогу. Придётся к сыну...
      
       Аверьяныч, а мы? - спросил Колька и предложил: - У тебя сил не будет, мы поможем. Ты только нам подсказывай, что делать, а уж мы справимся. Мы и воды навозим, и за продуктами съездим, и дров наготовим. А?
      
       Это вы управитесь, я не сомневаюсь. Да вот загвоздка-то какая, вы здесь долго не пробудете, маю-мало окрепнете, девятые классы поокончите и разлетитесь кто куда. Не вы первые - не вы последние. А я? Что я без вас стану делать? То-то же. Нет, коль зовут, то поеду, погляжу, как там у них, сподручно ли мне будет. А там уж как бог даст. Зиму, может, и поработаю. А вообще-то слабну. Сам чую, как за последний год сдал. Вся сила из меня ушла куда-то. Сижу вот, спину калю, а по ночам-то она у меня криком кричит. Да и сколько ей можно, спине-то моей? Конец когда никогда будет. Так уж заведено. Итак, слава богу, пожил, близь восьмидесяти...
      
       Долго сидели они втроём, обсуждая жизнь, прикидывая, кто кем станет, где будут жить.
      
       - У вас все впереди, - сказал Аверьяныч. - Вы только-только на ноги становитесь, ещё невелики, ещё не всё видите. Вот росту наберётесь, увидите всю даль перед собой, тогда и жизнь настоящая у вас пойдёт. Вы к вечерку загляните ко мне, посидим, чайку попьём моего, всё ж расставание у нас. Может, временное, а всё расставание.
      
       Ребята пообещали, что вечером прибудут, а пока им надо собрать кое-какие свои вешички.
      
       В детдоме всё обшее, но однако у каждого есть что-то своё, потому что человек, а особенно маленький человек, без своего чего-нибудь жить не умеет. В тумбочке, которую держали Колька и Сашка на двоих, у них была брызгалка, сделанная из большого капронового пузырька из-под шампуни, чёрное стекло от очков, самодельные плетёные проволочные браслеты, а главное, Сашкины шашки, которые он получил в подарок на Новый год и с которыми не расставался ни днём ни ночью.
      
       Аверьяныч дал ребятам полиэтиленовый пакет с нарисованным на нём всадником, прыгающим на лошади через барьер и сказал:
       - Это вам для ваших вещей.
      
       Колька примерился, как будет смотреться с таким красивым пакетом, и они побежали к себе.
      
       3
      
       Аверьяныч для Кольки был человеком особым. Познакомились они при первом шаге Кольки на территорию этого детдома. Сначала Колька жил в другом детдоме, наверное, не близко от этого, так как его оттуда сюда долго везли на машине. В том детдоме ребятишки не ходили в школу, а в этом учились. Кольке же подошёл срок идти в школу, поэтому он здесь и оказался.
       Привезла его медсестра. Они остановились возле ворот и увидели старика, сидящего на лавочке. Медсестра подошла к нему и спросила, как найти директора детдома. Старик ответил, что директор вот-вот будет, он уехал по делам в райцентр.
      
       Новобранец, или как? - кивнул старик на Кольку.
       Колька не понял, о чём спросили, не знал, что ответить.
       Медсестра же пояснила:
       Нет, не новобранец, давно служит.
      
       Старик повёл их в корпус. Кольке протянул руку.
      
       - Берись, давай знакомиться, меня все тут зовут Аверьянычем. Запомнишь? А тебя как звать? Колькой? Это хорошо. Глянул на тебя и сердце ворохнулось, больно ты на моих ребят похож, они
       вот такими же были. Трое их у меня. Теперь большие, самостоятельные.
      
       Кольке было необыкновенно приятно то, что он на кого-то похож. Значит, не так уж и одинок он, если есть люди, такие же как и он. От этого сразу уверенней почувствовал себя, надёжней на душе сделалось.
      
       С того самого дня Колька всей душой привязался к Аверьянычу, старик отвечал ему тем же.
      
       Если Колька по какой-либо причине не придёт к Аверьянычу день-другой, то тот сам находит его и спрашивает:
      
       - Не заболел ли часом?
      
       Со слов Авсрьяныча Колька стал знать о себе то, что он не по годам высок ростом, тонок в кости, льноволос, голубоглаз, цепок, сметлив, что по всей вероятности он будет большим человеком, к этому вроде бы все данные его располагают.
      
       Колька был в той поре, когда начинают понимать, что у каждого живого существа, а особенно у человека, обязательно есть мать и отец, от которых существо это зарождается. Значит, есть они и у него. Где сейчас они - это вопрос сложный, на него Кольке никто ответить не мог. Ещё в том, прежнем детдоме, ему кто-то сказал, что его нашли на железной дороге. Колька представлял по кино, что такое железная дорога. Ему страшно делалось, когда он видел, как по рельсам мчатся поезда. Он никак не мог понять: как живым остался. Он задавался вопросом: а как попал он на железную дорогу? Слышал, что детей оставляют, бросают матери. Выходит, и его мать оставила, бросила на железную дорогу? Тогда, кто же она такая? Как она посмела это сделать?
      
       Примерно с такими вопросами Колька и подкатился к Аверьянычу. Ему очень надо было узнать правду. Аверьяныч выслушал путаный Колькин рассказ и посуровел, даже прикрикнул на него:
      
       - Не смей так говорить и так думать! Не верь, мать не могла
       тебя оставить на железной дороге. Ты ешё мал и глуп, а потому
       выбрось из головы это! Если будешь так считать, то из тебя не
       получится большой человек. Помни это. А мать, что ж... Мало ли
       какие причины были у неё'. Она сама, может, не рада теперь, что
       рассталась с тобой. И если живая, то, поди, знаешь как ишет тебя.
       Вот и верь, ишет она и найдёт. А на железной дороге не оставляґ
       ют. Это так говорят, а ты потерялся, видно, на вокзале, в толчее.
       Мало ли...
      
       Аверьяныч убедил Кольку в том, что не такой уж он окончательно брошеный ребёнок, что надо надеяться и ждать, что мать его найдёт, отыщет где угодно. А если не сразу, если Колька сам вырастет, то тогда он уже будет искать свою мать.
      
       У Аверьяныча, оказывается, тоже когда-то были мать и отец, но давно умерли. Была и жена, Ксения, которая умерла не так давно. Колька выслушал, высчитал и спросил:
      
       - А моя жена, как, живая или умерла уже?
      
       Аверьяныч долго смеялся над Колькиным вопросом, погладил его по голове и сказал:
      
       - Твоя жена, поди-ка, не родилась ещё. Вот родится, вырастет
       и вы встретитесь с ней. А как же? Так оно у всех бывает.
      
       "Так оказывается, вообще жить можно, - радовался Колька своим открытиям. - Глядишь, мать найдёт или сам найду её, когда вырасту. А там и жена встретится. Интересно, какие же они, хоть одним глазком поглядеть бы на них сейчас".
      
       Аверьянычу Колька хотел сделать что-нибудь приятное, предложил:
      
       - Давай, я тебя буду звать папой, а ты меня сынком Колькой.
      
       - Не годится, - не согласился Аверьяныч, - я в отцы тебе не
       гожусь, а ты в сыновья мне, возраст у нас с тобой не тот. А вот
       дедушкой если будешь звать, то не обижусь.
      
       Колька согласился на дедушку. С тех пор, если его кто-либо обижал, теснил, то он грозил, что пожалуется дедушке. А чтобы все знали, что Аверьяныч и есть самый настоящий дедушка ему, он по делу и без дела шумел через весь двор:
       - Де-душ-ка! Де-да-ня!
       Если Аверьяныч слышал Кольку, то откликался ему:
      
       - Здесь я, внучек!
      
       У Кольки от удовольствия уши делались красными и горели, а на глаза набегали слёзы.
      
       4
      
       Сашка-Саид играл в шашки сразу с двумя девчонками, проигрывал партию за партией и никак не хотел с этим смириться. Кольке надоело ждать друга.
      
       Я пойду к Аверьянычу, .Сашк, а ты как наиграешься, так сразу же приходи.
      
       Ладно, - согласился Сашка, - я вот им сейчас три "сартира" на двоих сделаю и приду.
      
       Девчонки заартачились, стали возражать: да не бывать тому, чтобы Саид им сделал три сартира!
       Колька побежал к Аверьянычу.
      
       Пришёл? Чай погоняем? - спросил Аверьяныч.
      
       Погоняем, - согласился Колька.
      
       Тогда запрягай Звёздочку, съездим к "братьям" за свежей водицей, а я посуду приготовлю, помою.
      
       Колька снял со стены сбрую и пошёл к сараю. Звёздочка стояла возле телеги, лениво перебирая свежую траву. Кольку она встретила тихим ржанием.
      
       - Соскучилась? - спросил Колька. - А меня вот на все лето отґ
       правляют. Как быть? Не знаешь? И я не знаю. А пока поедем за
       водой к родникам.
      
       Звёздочка будто понимала, о чём с ней говорит этот молодой человек, при слове родник у неё задрожали её бархатистые мягкие губы и она горлом издала звуки, похожие на тихий радостный смех. Колька поглядел на неё внимательно:
      
       - Ну все ты понимаешь, всё, что скажу я, вот только говорить
       не умеешь. А если бы умела, то сколько бы ты мне интересного
       порассказала. Да? Ну, давай голову.
      
       Колька держал хомут на поднятых руках, а Звёздочка сама сунулась в хомут мордой, а когда он влез ей на уши, она вскинула голову, тряхнула ей, хомут скользнул на шею, сел на место.
      
       - Видишь, какая ты молодчина, сама на себя хомут научи лась одевать. - Колька приговаривал, заводя лошадь в оглоб ли. С ее же помощью он с самой весны стал самостоятельно запрягать её, чему был несказанно рад. Ему казалось, что он сможет уже работать на лошади один, возить, например, корм к телятнику. "А что? Вполне могу, - рассуждал он сам с собой. -Ещё как! Кусок хлеба себе заработаю. А меня в какой-то лагерь. Додумались тоже".
      
       Он умело накинул седёлку на спину лошади, заложил в гужи оглобли, поставил дугу, стянул хомут супонью, делая это по-мужски, упираясь левой ногой в клешню хомута, завязал чересседельник, подняв хомут так, чтобы он не тёр лошади шею, чтобы она работала плечами, пристегнул мусатиками вожжи, сел на телегу.
      
       - Пф-ф, пошла, Звёздочка! Дедушка, мы готовы!
      
       Аверьяныч положил на телегу пустые молочные фляги, в которых он привозил воду из родников на весь детдом, из этой воды кипятили чай. Не успели они доехать до ворот, как их нагнал Сашка-Саид. Тяжело сопя, он подпрыгнул, сел на телегу рядом с Колькой.
      
       - Ну как? - спросил Колька.
      
       Сашка не ответил, глядел в обратную сторону от Кольки.
       -Эх ты,-вздохнул Колька. - Никогда, наверное, не научишься играть. Бестолковый какой.
      
       Пусть бестолковый, - буркнул Сашка. - А играть всё-таки научусь. Как хочешь, а я научусь.
      
       А мне чего хотеть? За тебя обидно делается. Все девчонки уже обыгрывают тебя...
      
       Ехали молча. Сашке было обидно, что он никак не освоит шашечную премудрость, Кольке - обидно за друга, а Аверьяныч молчал потому, что вечер больно уж хорош был, говорить не хотелось в этом спокойствии и тишине, которым, казалось, на земле нет ни конца и ни края. Только Звёздочка изредка пофыркивала, легко ступая по луговой дороге и поматывая головой, да чуточку поскрипывало рассохшееся правое переднее колесо.
       Из лугов пахло поспевающей цветущей травой.
      
       "Братья" - так Аверьяныч и ребята называли родники, выбивались из-под каменистого бережка почти у самого дна оврага. Пониже родников Аверьяныч установил дубовый сруб. Родниковая вода собиралась в него, а наполнив, переливалась через верх и по дощатому желобку тонкой струйкой сбегала на землю, журча, повиливая, убегала на самое дно оврага, в заросли кустарника и осоки. Там, в топком месте, в зарослях брал начало ручей - Глинник - бурливо, образуя ожерелье омутков, ручей торопился по дну оврага к реке.
      
       Звёздочку оставили наверху, отпустили чересседельник, чтобы она могла свободно пощипать травку. Сами с флягами в руках спустились к "братьям".
      
       Ну, как вы тут, ребятки? - Аверьяныч поглядел на родники, подставил под воду ладонь. - Не степлились? Нет, живые, ишь, руку как обжигает, ломота враз по костям идет. Едкая водица. И редкая.
       Аверьяныч схлебнул с ладони воду, прижмурился, будто вслушиваясь в её вкус:
      
       Хороша, слов нет, как хороша. Этой водицей давно люди пользовались. Она вроде бы даже целебная какая-то. Мой родственник Акимов Иван уехал из села, в городе жил, сколько уж прожил там - не знаю. Вдруг, вижу, приехал. "Чего ты? - спрашиваю его. А он помялся, помялся да и признался: "Прибаливать стал. А ночью мне сон был, кто-то меня к нашим родникам посылал за водой, она одна вроде бы мне поможет. Вот и приехал. Поживу, попью своей водицы". И правда, резвым стал мужик. Собрался уезжать, с собой набрал воды, сколько мог. А вскоре назад вернулся. Говорит: "Нет, не даётся эта вода, не желает быть увезённой. До дому не доехал, а она вся задвохнулась, не захотела жить". Акимов так и остался в селе, поближе к родникам. Я вот тоже сомневаюсь, сумею ли жить где-либо без этой водицы?
      
       Аверьяныч опустил седую голову, задумался. Кольке и Сашке сделалось жаль старика, они отвернулись от него, отошли, чтобы не мешать: пусть подумает, пусть погрустит.
      
       Наполнив фляги водой, Аверьяныч присел на камень покурить, а ребята начали вытаскивать фляги на верх, к телеге. потом помогли Аверьянычу выбраться из оврага. Втроём поставили фляги на телегу. Звёздочка поворачивала голову к ним, тихонько нетерпеливо ржала, клекотала горлом.
      
       Она воды хочет, - сказал Колька. - Из чего бы попоить её. Давайте прямо из фляги.
      
       Нет, - остановил его Аверьянович. - Нельзя ей такую воду давать, не по зубам она ей. Дома тёплой попою. Поехали.
      
       Звёздочка, будто согласившись с доводами хозяина, послушно повернула и потянула телегу в сторону дома.
      
       Солнышко садилось. На луговой траве лежали красноватые отсветы. От земли исходило дневное, неустойчивое тепло и полосами тянулось через дорогу: где место повыше, там полоса тёплая, где место пониже - полоса прохладная.
      
       - Хорошо, однако, - нарушил молчание Аверьяныч, - я летом две поры дня особо уважаю - это когда восходит солнышко и когда оно заходит. При восходе думаешь, каким день задастся, как проживёшь его, какие дела предстоит поделать. А при заходе вроде бы итожишь: день как день, он прожит, одно, другое дело сделал, третье, может, не успел, завтра доделаю. Так вот день за день и цепляются, так жизнь и идёт своим чередом.
      
       Дедань, а почему человек всегда-всегда не живёт? - спросил Сашка. - Кому жалко, пусть жил бы он и жил, сколько захотел.
      
       Ты вон о чём... Значит, не надо ему жить без конца. Зачем? Пожил - уступи место другим. Природой так задумано. Ей лучше знать.
      
       Это природе-то? - удивился Сашка. - Смеёшься, да?
      
       Нет, и не подумал, отвечаю на полном серьёзе. Я по себе сужу: хватит человеку и того, сколько ему дано. Это-то проживи. Хорошо-то молодому быть, сильному, а когда постареешь, то это уже не жизнь. Тут главное не належаться бы без движения. Случись такое, то и себе, и ближнему своим надоешь хуже горькой редьки. Нет, уж лучше сразу.
      
       Не хочу, - мотнул головой Сашка.
      
       А тебе и хотеть не надо, потому как рано, дитя ты ещё. А вот когда станешь таким, как я, тогда по-иному заговоришь.
      
       Всё равно не хочу Даже таким, как ты, если стану, не захочу умирать. Как это так? То вот он я, живой, а то меня вдруг не станет, нигде не будет меня. Как это так? Не хочу. Я боюсь. Как подумаю об этом, так мне страшно делается. Глаза крепко-крепко зажмурю и представляю, как это так, чтобы меня вовсе не было.
      
       Ладно, Сашка, на ночь глядя мы с тобой не о том разговорились. Рано тебе думать об этом, не к чему, ты живи себе и живи. Вот Колька у нас помалкивает, он обо всём этом и думать не желает.
      
       Колька и на эти слова не откликнулся. Он пристально глядел в луга. Они вдали начали туманиться, а ещё дальше, за туманностью, уже опускалась ночь.
      
       Ночь Колька не любил, считал её напрасно потерянным временем. Он с неохотой укладывался в постель, просто так надо было, и старался поскорее заснуть, чтобы вновь проснуться уже днём. Сон ему казался коротким: уснул - проснулся, а ночь уже миновала.
       Сам же переход дня в ночь почему-то тревожил всегда Кольку, вызывал неприятное ощущение, заставлял умолкать, быть задумчивым. Не потому ли, не по тем ли причинам и птицы смолкали перед надвигающейся ночью, и кузнечики замирали в траве? Какую-то несправедливость чувствовал Колька во всём этом, а вот какую - сказать не мог. Но, казалось, если бы он сам устраивал мир, то он ночь не применил бы в этом устройстве.
      
       Детдом располагался в бывшей барской усадьбе, Правда, деревянные постройки обветшали, становились малопригодными для жилья. Кирпичные ещё держались, но требовали большого ремонта. Оставался в хорошем, ухоженном состоянии парк. За ним ухаживали сами ребята. Детдому в этом, видимо, везло, каждый руководитель его много внимания уделял парку: выреґзали, выпиливали сухие и старые деревья, подсаживали новые, Парк устраивался по особому порядку. Он охватывал усадьбу со всех сторон. Сначала росли,ровными рядами высокие сосны. За соснами - смешанные деревья: берёзы, осины, клёны. За ними, кольцами, липы, а за липами кустарниковые: сирень, жасмин, шиповник.
       Первой в этом парке зацветала сирень. Белая, розовая - она цвела бурно, густо, сиреневый дух заполнял всю усадьбу, накапливался в помещениях. Казалось, что и сами ребята пропахли сиренью. Отцветала сирень - зацветал жасмин. Его дух был более тонок, более проникновенен, жасмином пахла вода, продукты. Цвёл он долго, а шиповник - особые какие-то кусты, с крупными, похожими на розы цветами - постепенно сменял его, и в утренние и вечерние часы всё отчетливей запах шиповника ошущался в усадьбе.
      
       В пору цветения, начиная с сирени, у Кольки кружилась голова. Он делался добрее, внимательней к каждому слову ребят и взрослых, забывал, как это можно на кого-то долго обиду иметь. И не только Колька становился таким, даже слабый на руку Серега-рыжий переставал драться, делался улыбчивым, не ершился без особых причин. Потом же, когда всё отцветёт, а особенно зимой, Кольке часто снилась эта пора, во снах он вновь и вновь видел цветущие деревья. Ему казалось иногда, что и сам белый промороженный снег попахивает жасмином. Не так, как пахнут цветы, а как отзвук, как эхо, оставшееся от поры цветения.
       Как же Кольке не хотелось уезжать в лагерь! Он там пока не был, но он представлял, что это за заведение. Многолюдно, толчея, гвалт, неразбериха. Правые - виноватые, виновные - правы. Кто сильней, тот праведней.
       Хотелось уединения, хотелось отдыха от многолюдья. За долгую осень и зиму до тошноты надоело кричать, биться, сражаться, выскакивать из сложных ситуаций, оставаться независимым. Он уставал от такой жизни, делался раздражительным, злым, сам себе переставал нравиться, доходило иной раз до того, что он в гневе кусал кулаки, и кусал больно, до крови иной раз. Быть же другим, тихим, спокойным, уважительным просто не позволяли, потому что всем вместе и каждому в отдельности что-то было надо, чего-то не хватало, что-то не нравилось, не устраивало. И жил детдом в постоянном напряжении, в постоянном притеснении одних другими.
      
       Въехали на территорию детдома, а тут их уже поджидал Валерий Николаевич.
      
       Вот вы где! А я обыскался! Зимин! Гляди у меня! Без фокусов! Я тебя знаю! Давайте на ужин и в постели! Завтра чтоб я вас не искал. Ясно? Чего ворчишь там? Я спрашиваю: ясно тебе?
      
       Ясно, ясно, - пробурчал Колька. - Как чуть чего, так Зимин, Зимин. А чего я вам сделал?
      
       Настроение у Кольки пропало. Хотелось заплакать, но этого он себе не позволял и в худших случаях.
      
       Валерий Николаевич ушёл.
       Сняли фляги, установили их в сенях.
      
       - Ну, ребятки, - вздохнул Аверьяныч, - видно, не до моего чая
       вам будет. Старшой-то ваш што-то не в духе. Вы уж уступите,
       идите на место, всё вам легче будет. Так што прошевайте. Пока.
       Расстаёмся. Кто знает, свидимся ли ещё когда. Если останусь в
       зиму, то свидимся, если же нет, если же плохо мне будет, то... А вы
       живите, вы на рожон лишний раз не лезьте, особенно ты, Колька.
      
      
      Утром Колька потянулся в постели, понежился. В комнате было пусто и тихо. Все уже встали, убежали на улицу. Сашкина кровать, которая стояла рядом, тоже была пуста. "В шашки сражается где-то", - подумал Колька.
      
       Сашка как помешался на шашках. Думал он совсем плохо, ходов не видел и не предвидел, но играл и играл, с чего-то вбив себе в голову, что он может стать чемпионом детдома. И если он это выполнит, говорил, то у него начнётся какая-то новая жизнь. А какая - сказать не мог даже Кольке. И не только в шашках, он и в ученье был слабоват. Кольке, например, все предметы давались легко, сходу, учился, он, правда, ниже своих возможностей, как говорили учителя. Чтобы начать учиться хорошо, Кольке надо было разозлиться. Хоть на кого или на что. Даже на лень свою.
       Ленится, ленится, а как разозлится на себя, как начнёт себя дергать да взвинчивать, тогда и домашние задания у него, как орешки, разгрызаются, и на уроках он делается острым, сообразительным, и в любой ситуации слово не ищет, оно само находит его, как в запаснике лежит наготове. Длится это от силы неделю, а потом снова делается неинтересно, скучно и он сползает на тройки. Так вот рывками, скачками и учится.
       Сашка же учится ровно, но больше тройки никогда не получает. Он плохо считает по математике, делает массу ошибок в диктантах. Умудряется ставить буквы в словах так, что если даже нарочно будешь ошибаться, как он, и то не получится. А у него получается, где надо поставить мягкий знак, он его обязательно не поставит, а где не надо - поставит и будет ещё спорить, что он прав. В пятый класс перевели, а он иной раз упрётся в цифры и его никакой силой не сдвинешь, ему что восемнадцать, что восемьдесят один - всё одинаково. Доказывает, какая, вроде разница, цифры-то те же самые, восемь и один, а оттого, как они стоят, разницы в счете быть не должно.
       Сашка похож на нерусского: голова круглая, глаза круглые, зрачков почти не видно, чернота кругом них, брови толстые, густые, сходятся на переносице, щеки обвислые, как у хомяка. Стригут Сашку часто и наголо. Когда снимут волосы, то открывается белая кожа, резко отличающаяся от его смуглого лица.
      
       Как-то ребята смотрели по телевизору фильм "Белое солнце пустыни". Фильм всем очень понравился. А когда выходили из комнаты, то кто-то вдруг указал на Сашку и крикнул:
       - Саид! Вот он, Саид!
       Все поглядели и грохнули смеяться, Сашка вправду был очень даже похож на Саида. С тех пор к его имени добавилось второе, его стали звать двумя именами: Сашка-Саид. Он не обижался, а чем плохо быть похожим на такого героя, каким был Саид. Кольке же сказал:
      
       - А ты меня так не называй, на тебя обижаться буду.
      
       Почему он будет на Кольку обижаться, этого он и сам не знал
       и Колька не мог сказать.
      
       В этом детдоме Колька и Сашка появились в одно лето, привезены, правда, были из разныхдетдомов. Они сдружились. Вернее, сразу так получилось, что Колька взял под защиту Сашку, стал у него поводырём, помогал делать уроки, отвечать в школе.
       Колька не упускал Сашку из виду даже на четверть часа. Знал, чуть он не угляди за ним, как Сашка ввяжется в какую-нибудь историю и ему, естественно, понаставят шишки. Ребята все такие, что руку не опустят, так и поглядывают, с кем бы стукнуться.
      
       Одиночек нет, все объединяются по двое, по трое, и попробуй с ними справиться, заклюют со всех сторон.
      
       Колька и Сашка хоть и были вдвоём, но их побаивались, в основном из-за Кольки. Если его разозлить, то он уже не считает, -сколько их, обидчиков, трое или пятеро, или даже один на один получается неравенство сил, как, например, с Серёгой-рыжим. Он бросается, забыв всякую осторожность, дерется сразу со всеми. Бывал прилично и не раз бит, но постепенно все группы стали обходить его, старались не связываться, не задевать, потому что знали - Колька не спустит, и если сразу со всеми не справится, то по одному будет отлавливать и колотить...
      
       В коридоре бегали туда-сюда, шлепали босыми ногами по половым доскам. Девчонки, которые постарше и потяжелей, бегали, глухо барабаня пятками. Колька по бегу узнавал, кто за кем и куда пробежал.
      
       Наконец ему надоело прислушиваться, он встал, натянул трико и пошёл искать Сашку. Идти пришлось недалеко, Сашка сидел на крыльце, склонившись над доской, он играл с двумя братьями -второклассниками, с Игорем и Володькой Бессоновыми. Колька вгляделся в расстановку шашек на доске и понял, что Сашка опять проигрывает. Братья же, хитрецы, сидели тихо, приготовившись нанести ему удар в правом углу, переглядывались, подмаргивали друг другу. Колька наклонился и двинул одну шашку. Братья тут же ответили ходом. Тут уж Сашка понял промашку братьев, воспарил, за один проход шашки снял у них сразу три. Партия была обречена, Сашка выигрывал. Братья вскочили, заспорили:
      
       - Мы не согласны! Давай так поставим шашки, как было!
      
       Колька натурнул за ними, они сбежали с крыльца, отбежали
       на безопасное расстояние, стали грозить Сашке;
      
       - Ну, Саидише! Гляди! Попадёшься где-нибудь один - не проґ
       стим!
      
       Колька с Сашкой брели тихонько по усадьбе, сами не зная, куда. Лишь бы не стоять на месте. Аверьяныча в эту пору в детдоме не должно быть, но всё равно подошли к его домику. Уборщица тётя Маруся вывешивала на веревку белье, увидела ребят, сказала:
       - Нет его. Повёз тару в сельпо. Совсем недавно. Погрузил пусґ
       тые ящики, бочки и повёз. Теперь, гляди, вот-вот заявится. Долго
       ему там делать нечего.
      
       Побрели назад. Вошли в аллею, как в коридор со светящимся потолком, между сиренью и жасмином, остановились, склонялись к белым пахучим цветам, нюхали, жмурились на солнце, мотали головами, смеялись вволю.
      
       Когда будем с тобой большими, - сказал мечтательно Сашка, - то устроим себе сад, насажаем вот этих цветов и ягод. Чтобы досыта есть. Крупные, сочные...
      
       Не надо, - проглотил слюну Колька, - когда-то это будет. А пока вот поедем в лагерь. Пошли, там уже, наверное, завтракают.
      
       Не успели позавтракать, как у ворот засигналила машина.
      
       - Всё! В автобус! - скомандовал Валерий Николаевич. - Пять
       минут на сборы!
      
       Пяти минут не прошло, как все были в автобусе. Перебегали с сиденья на сиденье, занимая место у окна, сталкиваясь, тесня, отпихивая друг друга. Обижаясь.
      
       Колька с Сашкой сели на одно сиденье к полуоткрытому окну.
      
       Валерий Николаевич молча, только кивая головой и отмахивая указательным пальцем, просчитал по головам;
      
       -Двадцать один. Все налицо. Молодцы!
      
       Ни недобора, ни перебора, - пошутил водитель, обернувшись на сиденье и с любопытством глядя на ребят.
      
       Точно, двадцать одно, - шуткой ответил и Валерий Николаевич. - Назад бы вот так всех привезти живыми и здоровыми. По лезвию ножа с ними ходишь. Работка.
      
       Да, не позавидуешь, - согласился водитель. - Поехали?
      
       Вы поезжайте, а я на мотоцикле. Буду ехать впереди вас. Мало ли, инспекция на дороге встретится, а я всё какое-никакое сопровождение. Вы фары включите.
      
       Обязательно, а как же, знаем правила перевозки детей.
      
       Автобус мягко покатился с возвышенности по песчаной дороге. При выезде из парка свернул направо, на твердую грунтовую дорогу. Его качнуло, подкинуло, ребята загалдели, засмеялись. Водитель прибавил скорости и по автобусу потянуло прохладным сквознячком.
       Недалеко отъехали от детдома и Колька увидел Аверьяныча. Он ехал по косой дорожке шагом. Звёздочка еле шла, опустив низко голову. Аверьяныч сидел сгорбившись. Колька отметил: какие они оба старые. Высунулся в окно и прокричал:
      
       - Аверьяныч! Дождись нас!
      
       Аверьяныч ожил, помахал рукой и что-то вроде бы прокричал в ответ, но Колька его не услышал.
      
       6
      
       Сначала было интересно глядеть в окно. Широкие, уходящие под самое небо зелёные поля будто разворачивались медленно, отклоняясь от дороги. Птицы над полями вроде бы вовсе не ле тели, а стояли на месте. Казалось, вся земля пришла в движение и плывет медленно вдали от дороги и торопливо возле неё. По низинным местам поля сменялись луговинами, покрытыми светлой зеленью с тёмными островками и островами зарослей кустарников, лесочков. В углублениях лощин просверкивали, отражая солнышко, ручьи, малые речушки, озерки.
      
       Час спустя ребята притомились. Отяжелели веки, потянуло в сон, Сашка привалился головой к Колькиному боку и всё реже размежевывал веки, они тяжело захлопывались у него. Колька положил руку на плечо друга и прижимал его к себе.
      
       Въехали в какое-то длинное село. Улица была широкой. Вдруг Кольке почудилось, что местность ему знакома. Сон враз отлетел от него. Он стал пристально вглядываться в дома, в людей. Ему лочему-то представилось, что сейчас вот, совсем скоро он увидит белый домик с красной крышей. Откуда он его мог знать? Но он знал и ждал, что вот-вот он будет. И точно, за поворотом он увидел этот белый домик с красной крышей и синим крыльцом. Напротив домика стояли три молодые ветлы, к одной из них был привязан пёстрый телок, неподалёку от телка лежала рыжая собака.
      
       У Кольки лицо загорелось, как от крапивного ожога. Он подумал, что сейчас увидит мать свою. И точно, увидел! Она шла вдоль ограды. Высокая. В тёмном платье. С белыми волосами, стянутыми на затылке в пучок...
      
       У Кольки перехватило дыхание, в голове потемнело. Ему показалось, что мать посмотрела на автобус, именно на него, на Кольку и вроде бы удивилась. Он хотел вскочить с места, хотел прокричать, чтобы остановились, но ноги его не послушались, а голос в нём пропал, ему будто не хватало воздуха, хотя воздухом распиралась грудь.
      
       Видение домика, матери было настолько кратким, что в сознании у Кольки оно запечатлелось как на фотоплёнке. Он сомневался, не соглашался с тем, что он будто бы узнал домик, в котором когда-то жил и даже узнал свою мать! Но сердце билось учащённо и кричало: "Они! Дом и мать! Они!.."
      
       Сашка проснулся, взглянул на Кольку, спросил:
      
       Ты чего? А? Тебе плохо?
      
       Ничего, - горячим шёпотом выдавил из себя Колька, еле разодрав спёкшиеся враз губы. - Ничего, спи давай...
      
       "Мама. Моя мама..." - всё тряслось в груди у Кольки. Как он мог проехать мимо? Почему он не остановил автобус? Какой же он есть! - "Мама. Моя мама..."
      
       Кольку душили слёзы. Он прижимался лбом к стеклу, которое то уходило из-под лба, то до боли толкало в лоб. Слезы висели на ресницах, не полнели, не тяжелели до того состояния, чтобы скатиться вниз по щекам.
      
       Село кончилось. Колька одумался и стал запоминать дорогу к этому селу. Он уже знал, что пойдёт назад, будет искать свой дом и свою мать. В стороне от дороги виднелись длинные постройки. Это был колхоз или совхоз. Там же стояли три высокие башни, примерно такие же, какие видел Колька в совхозе неподалеку от детдома. Кроме того, вдали за башнями начинался лес.
      
       7
      
       Автобус подвернул к цветным воротам пионерлагеря. Открылась дверь и в неё' вошёл Валерий Николаевич, опередивший на своём мотоцикле автобус.
       - Приехали!- громко оповестил он. - Кто спит- просыпайтесь!
       Кто не спит - выметайтесь! Веши с собой! Ничего не забывать, не
       оставлять! Потеряете - не найдёте! За мной! И не разбегаться, не
       на родном бугре!
      
       Все, кроме Кольки и Сашки, повыпрыгивали из автобуса. Колька не двинулся с места, а Сашка не решился оставлять друга одного или оставаться самому одному.
      
       А вы чего? - спросил водитель.
      
       Дяденька, можно мы с вами поедем назад? Возьми нас, - запросил вдруг Колька. Сашка глядел на друга, ничего не понимая.
      
       Как это? - не понял ничего и водитель. - Как назад? Куда?
      
       Мне надо,.. Назад... Я видел... - Кольке трудно было говорить, он никак не мог себя пересилить, чтобы впервые в жизни произнести вслух слова, которые он много раз произносил про себя, поэтому-то они, привычные жить в нём, наверное, и не хотели вылетать наружу, на всеуслышанье.
      
       Что ты видел? Да говори же!
      
       Я видел... Свою мать... Свой дом...
      
       Сказал, выдавил из себя, ешё раз сам поверил, что это именно так, уткнулся лбом в спинку переднего сиденья, спрятав глаза, боясь расплакаться так некстати.
      
       Правда, Кольк? - затаённым шёпотом спросил Сашка. Колька не ответил другу.
      
       Вот это штука, - неопределённо пожал плечами водитель. -Даже не знаю, как быть. Надо же у старшего у вашего спроситься. Порядок есть порядок. Он за вас отвечает.
      
       "Не надо!" - хотелось крикнуть Кольке, зная, что скажет на это Валерий Николаевич. Но не крикнул, замер, ожидая своей участи.
      
       А Валерий Николаевич уже хватился, понял, что не все вышли из автобуса, вспрыгнул на подножку, повысил голос:
      
       А вы? Зимин! Не проснёшься, что ли, никак?
      
       Да нет, он не спит, - остановил Валерия Николаевича водитель. - Тут такая штука приключилась, вроде бы он по дороге видел свою мать и свой дом. Может быть такое?
      
       - Че-e-ero? Фантазёр! А ну, шагом марш из автобуса! Живо,
       живо! Он у нас такой, с заскоком, - пояснил Валерий Николаевич
       водителю. - Закрутит, завертит - не разберёшься.
      
       Колька нехотя поднялся и поплёлся к выходу. В нём рушилась надежда на то, что он скоро, может, сейчас вот найдёт свой дом и свою мать. Там, где он их увидел. Её, высокую, в тёмном платье, светловолосую, так пристально поглядевшую на него. И дом, белый, с красной крышей, синим крыльцом, с пёстрым телёнком и рыжей собакой напротив.
       А может, правда? - спросил водитель.
      
       Такой правды у нас на каждый день по мешку полному, - ответил Валерий Николаевич. - Говорю же, фантазёр. Их только послушай, они наговорят. Выходи, выходи, Зимин! А ты чего, Сашка, за ним, как хвост, ташишься? Всё! Спасибо вам, водитель! Закрывайте дверь и до встречи!
      
       Автобус взревел и стал разворачиваться. Колька почему-то глядел на его колесо, на котором зубчатые выступы сначала были различимы, потом слились в одну сплошную полосу. Вскоре автобус скрылся из глаз за поворотом.
      
       Ребята стояли у ворот. Над ними с шипением шумели высоченные прямые сосны. Сквозь решётку виднелись длинные одноэтажные дома, ярко раскрашенные беседки, такие же яркие качели, карусели. Ворота изнутри заперты на замок, поэтому, войти на территорию лагеря можно было только через забор.
      
       - Так, первый, кто нас встретил - это замок, - усмехнулся
       Валерий Николаевич, засунул руку за ворота, ошупал замок.
       - Хорош. Амбарный. Сергей! А ну давай через забор и наведи
       там шорох! Чего они, не рады гостям? Некрасиво, однако, с их
       стороны.
      
       Серёга-рыжий перемахнул через забор и пошёл по асфальтированной дорожке к ближайшему строению наводить шорох.
       - А вы пока располагайтесь на травке. Подождём, - предложил
       Валерий Николаевич.
       Так и сделали. Мальчишки побросали свои вещи под сосну, заходили кругами. Девчонки же присели стайкой под другой сосной, извлекли из сумок кто что мог, в основном сухарики, начинали жевать от нечего делать.
      
       Вскоре к воротам подошла женщина в белом халате в сопровождении Серёги.
       Ни начальника, ни старшей вожатой нет, отъехали в профком, через полчаса будут на месте. А у нас сон-час.
      
       И что? - спросил Валерий Николаевич. - А мы так и будем сидеть за воротами?
      
       Немного и посидите. Сон-час же, говорю. А у нас порядки строгие. У нас всякое движение по лагерю в сон-час запрещено.
      
       Серёга тем временем оглядел калитку в воротах и радостно сообщил:
       Ерунда! Замковая цепь длинная, она позволит сойти калитке с петель. Сейчас скинем и дело с концом.
      
       Эй! Эй! - заволновалась женщина. - Как это скинем? Это что же, это бандитизм! Да мы вас и не ждали, нам вас селить вовсе некуда. Вот начальник со старшей вожатой и уехали ваш вопрос решать. Может, вас ещё не к нам поселят. Может, в какой-нибудь другой лагерь. Их там вон, за рекой, ещё три.
      
       Там их, может, и больше, - сказал Валерий Николаевич, -а путёвки выписаны в ваш лагерь.
      
       Может быть, может быть, - согласилась женщина. - Но вы уж, прошу вас, подождите. Сон-час через полчаса кончится. Вот тогда...
      
       Спасибо, - поблагодарил Валерий Николаевич. - Вы в какой должности здесь работаете?
       Я? Я завхоз, - почему-то неуверенно ответила женщина.
      
       Тогда всё ясно, что ж, подождём, - согласился Валерий Николаевич.
      
       Серёга, поняв, что с калиткой номер не пройдёт, убежал к каруселям и уже что есть силы раскручивался, хриповато огогокая, повизгивая.
      
       - Ну вот. Так и знала. Выговор мне сегодня дадут. Не обеспечиґ
       ла полный покой в сон-час, - сокрушённо вздохнула женщина .
      
      
      Начальник лагеря и Валерий Николаевич впереди, ребята гурьбой за ними пошли по асфальтовой дорожке, потом по цен тральной аллее. Колька на ходу обдумывал, как ему подстроиться к Сереге. Серёга знает, как уйти, как добраться до того села. Серёга все знает. Он опытный.. Он не раз и не два бегал из детдома. У него где-то есть мать и отец, но он долго у них не задерживается, возвращается сам, по своей охоте в детдом. Но Серёга за так не поведёт, Серёге надо что-нибудь давать за это. А что? Не брызгалку же. И не стекло тёмное от очков. Этого ему мало. Денег бы. А где взять? За деньги он отведет", - искал Колька исход.
      
       Гостей увидели, к ним со всех сторон бежали лагерные ребятишки, криком передавали друг другу:
      
       -Лысые приехали!
      
       -Лысых ведут!
      
       - Э-э-э, лысые!
      
       Начальник лагеря остановился и, приложив ладони к губам, как в рупор, объявил:
      
       Прекратить! Накажу! Воспитатели! Вожатые! Возьмите ребят! Безобразие какое!
      
       Э-э-э, лысые! Лысые! - скакали неподалеку малыши, указывая пальцами на детдомовских.
      
       Старый небольшой корпус барачного типа, в котором в этом году детей не поселили потому, что хотели сломать его, но сломать не успели, теперь пригодился детдомовским.
       - Вот, простор, свобода! - щедро раскинул руки Валентин Петґ
       рович, начальник лагеря. - Обжиться можно. Правда, косметиґ
       ческий ремонтик надо бы произвести, но теперь уже некогда.
       Берите под навесом койки, выбирайте, подбирайте к ним спинки и ставьте. Ну, а остальное сами знаете, чтоб чистота и порядок.
      
       Может, покормим для начала? - спросил Валерий Николаевич.
      
       А вы... Вы с собой не взяли ничего? - растерялся Валентин Петрович.
      
       Ничего, -пожал плечами Валерий Николаевич.-А время уже позднее.
      
       - Как же так? Мы же не ждали вас, не готовили на вас. Тут
       ведь как, тут строго по порциям. Внавал не делаем, Как же быть с
       вами? Что ж, пойдём сначала в бухгалтерию.
      
       Валентин Петрович и Валерий Николаевич ушли, а ребята потянулись под навес выбирать себе койки. Сетки поржаве ли, кое-где порвались. Спинки лежали внавал, были поломаны. Нет-нет Колька и Сашка выбрали себе сетки, подогнали к ним спинки разных цветов, потащили в корпус. Установили койки в средней комнате головами к большому окну с форточкой. После этого пошли помогать девчонкам и младшеклассникам. И когда Валерий Николаевич через полчаса пришёл с провизией в рюкзаке, то все койки стояли на месте, на них можно было застилать постели.
      
       - Отбой! - скомандовал Валерий Николаевич. - Порядки поґ
       рядками, а есть надо. Так что пополдничаем и поужинаем заодно.
       А уж с завтрашнего дня будем питаться в столовой наравне со всеґ
       ми остальными. Пойдёмте на травку.
      
       Расселись на лужке за корпусом. Валерий Николаевич вынимал из рюкзака хлеб, сахар, конфеты, колбасу, варёные яйца, редиску, рыбные консервы. Стол получился лучше, чем в столовой. Так определили ребята. Валерий Николаевич размечтался:
      
       - Вот обоснуемся мало-мальски, поживём денька четыре и
       можно будет в поход уходить. Возьмём с собой пшена, тушенґ
       ки, хлеба и всего прочего, я предварительно договорился, и как
       залишимся дней на десяток вдоль реки. Вот будет жизнь, я вам
       скажу!
      
       Сашка менял спинки у своей койки и поранил указательный палец на правой руке. Кровь с пальца капнула на пол. Сашка зажал палец левой рукой, согнулся и стал приседать. Побледнел. Глаза сделались мутными. Он терял сознание. Колька поспешил на помощь. Хорошо, что на столике стоял графин с водой. Схватив его, Колька плеснул в лицо Сашке, привёл его тем самым в себя.
      
       - Да что же ты такой! Чуть кровь увидит и в обморок падает! А?
       Больно?
       - Не надо... Не ругай меня. Тошнит даже. К врачу надо скоґ
       рее, - морщился Сашка.
      
       Замотав Сашке руку полотенцем, Колька потащил его к врачу. У фонтанчика баловались водой ребятишки. Колька спросил, где медпункт. Ему указали:
      
       - Вон туда идите, за склады. Там. Увидите.
      
       Из открытой двери медпункта навстречу ребятам вышла женщина в белом халате. Забеспокоилась:
      
       Что такое? В чём дело?
      
       Да вот, - сказал Колька. - Палец разбил.
      
       - Заходите. Садись вот сюда, - указала женщина Сашке на куґ
       шетку. - Показывай, что у тебя там.
      
       Колька снял с руки Сашки полотенце. Женщина протирала палец ваткой. Вошла другая женщина, помоложе, тоже в белом халате.
       - Травма? - спросила вошедшая.
      
       -Да так, пустячок. Царапина. Сейчас помажем, завяжем... Это из новеньких. Сегодня прибыли. Откуда вы? Из какого детдома?
      
       Из Ниловского, - ответил Колька.
      
       Да-да, из Ниловского, вспомнила. Они каждый год тут бывают. Беда с ними, чуть какая царапина - бегут в медпункт. Вообще-то они слабенькие. Верите-ли, Вера Васильевна, у них ничего сразу не заживает, обязательно в нарыв идёт. Такие уж они.
      
       А почему? Что за причина? - спросила молодая.
      
       Причина одна - ослабленный организм. Так что имейте в виду, с ними вам предстоит много поработать.
      
       Поработаем, а как же, на то нас сюда и послали. А мальчику-то плохо. Ишь, побледнел. Больно? Дайте-ка я посмотрю. Ну, что тут? Кость не затронута? Нет. Ноготь?
      
       Да говорю же - царапина.- Завяжу сейчас и он побежит. Крови боится. А? А как же в армии будешь?
      
       Не знаю, - вздохнул Сашка.
      
       Колька успокоился: ничего страшного, значит.
      
       До армии научится терпеть, - сказал он.
      
       Думаешь, научится? - спросила молодая. - Ну коли так, то добро. Вот вам витаминки. Съедите и станете сильными. Захочется ещё - приходите.
      
       Вера Васильевна! - остановила пожилая. - Не балуйте. Не отобьётесь от них. Эти сейчас друзьям своим скажут и через пять минут заявятся всем отрядом за витаминками. Я их знаю.
      
       Ничего, ничего, - ласково засмеялась молодая, провожая ребят.
      
       Спасибо, мы придём, - пообещал Сашка и они побежали к своему корпусу.
      
       У того же фонтанчика сгрудились мальчишки, девчонки. Они чем-то были возбуждены, кричали, перебивая друг друга. В центре этой группы Колька увидел Ольку, которая отбивалась от тянувшихся к ней рук.
      
       "Чего они её окружили? Выручать надо", - подумал Колька и услышал девчоночий крик:
      
       - Воровка! Это моё платье! Моё!
      
       Ребятишки были класса первого-второго. Колька без труда растолкал их, остановился перед Олькой.
      
       - Чего они!
      
       - Это она! Моё платье! - указывала на Ольку девочка с косичка
       ми. - Я постирала и на верёвку повесила. А она сняла и на себя одела.
      
       Колька всё понял. За Олькой водилось такое, она без разбора брала чужие вещи и, не пряча, тут же одевала на себя. Да и не одна Олька так поступала, в детдоме почти все что-то без спросу брали друг у друга, но там были вещи казённые и воровством это не считалось: взял, поносил, отдал. А тут совсем другое дело. Олька ещё глупа, в лагере впервые, поэтому и оказалась враз в воровках.
      
       К директору её! Воровку!
      
       Не надо к директору, - сказал Колька. - Она отдаст все, что взяла. Отдай, Олька. Иначе тебе хуже будет.
      
       Не раздумывая, Олька тут же, при всех, стянула с себя через голову платье в цветной горошек, так понравившееся ей, и швырнула в лицо хозяйке:
       - На, нажрись! Я же не на совсем! Я только один вечер поноґ
       сить хотела! Жадобы!
      
       В одних трусиках она обиженно пошла к корпусу, отошла, остановилась:
      
       - А ты, Зима, не лезь! Не твоё дело! Без тебя знают.
       И побежала,
      
       Ни Колька, ни тем более Сашка никому ничего не сказали о случае с Ольгой. Однако перед сном Валерий Николаевич собрал всех в коридоре и предупредил:
      
       Полдня мы здесь не прожили, а уже жалобы. Берёте чужое.
      
       Кто? Кто берёт? - завертелся Серёга.
      
       Во-первых, ты, - уличил его тут же Валерий Николаевич. -Ты с пожарного щита снял лопатку и ведро? Скажешь, нет?
      
       Ну, снял. Так я положил бы назад. Мне надо же чем-то ремонтировать свой штаб.
      
       Обойдётся твой штаб без ремонта. Понял? И чтобы у меня никаких землянок. Опять партизанщина? - повысил голос Валерий Николаевич.
      
       Тогда мне здесь ловить нечего, - отошёл в сторону Серёга. -Тогда я домой подамся.
       Так тебя там и ждут. Если бы ждали, то давно бы взяли. Как других. А то... И вообще! - Валерий Николаевич оглядел всех. - И вообще! Чужих вещей не брать! Это позор всем нам и не задираться. А то уже отмечено несколько стычек. Вы что? Хорошо так нас приняли, а могли бы и от ворот поворот дать.
      
       Они сами! Я не хотел, а они говорят: давай подерёмся! - за-оправдывались малыши. Это они устроили несколько стычек -свалок с ровесниками из отрядов.
      
       Они не они, но и вы хороши! Не уступите! Знаю вас.
      
      
      
      
      
      
       Нет-нет улеглись в постели. Затихли. Сонно засопели. Не спал Колька. Он вспоминал весь нынешний, такой длинный день, вновь и вновь оживлял в памяти видение своего дома и матери. Теперь ему казалось, что он на какое-то мгновение видел их, а долго, даже успел разглядеть всё до мельчайших подробностей. Рядом на своей кровати вздохнул и заворочался Сашка. Колька приподнялся и шёпотом позвал друга:
       Иди ко мне.
      
       Сашка только и ждал приглашения. Тихо выскользнув из-под
       своего одеяла, он перескочил на Колькину кровать, улегся рядом
       с Колькой, вытянулся, прижался, обхватил рукой.
      
       - Палец болит? - спросил Колька тихим шёпотом.
      
       Немного дёргает, - также тихо, одним дыханием ответил Сашка. - Ничего, пройдёт.
      
       Конечно, пройдёт, - согласился Колька. - Утром как встанешь, так сходи на перевязку.
      
       Они не любят, когда к ним часто ходят по пустякам, - возразил Сашка. - Сам же слышал, как они говорили, что с нами, с детдомовскими, хлопот не оберёшься.
      
       Ничего. Пусть похлопочут. А в нарыв пойдёт - лучше что ли будет? Они обязаны лечить, вот и пусть лечат.
      
       Ладно, схожу, - пообещал Сашка
      
       Полежали молча. У Кольки зрел план поиска матери и он не скрывал его от Сашки.
      
       Ты пойдёшь со мной? Туда... К моей матери?
      
       Я бы пошёл, - ответил Сашка. - А примут нас двоих-то? А то скажут: зачем вы тут нужны?
      
       Мои не скажут, - заверил Колька. - Я им сразу объясню, что я и ты - это как братья, что нам друг без друга нельзя. Поживём у моих, а потом твоих начнём искать. Моя мать поможет нам, она, наверное, знает, как это надо делать. Найдём и твою мать. А? Здорово было бы! Не веришь?
      
       Не знаю, - вновь вздохнул Сашка. - Я даже не могу представить, как это - у меня есть мать. Ты вот можешь и тебе легче от этого. А я - нет, не могу. Потому и настроение у меня всегда плохое. Ладно, около твоей хотя бы пожить.
      
       Ты верь, Сашка, верь. Всё будет у нас с тобой хорошо. Ты слышал, как рассказывали в детдоме о Витьке счастливом? Он также вот жил в детдоме, как мы с тобой. Подрос и убежал из детдома, начал мать свою искать. Долго искал, но все же нашёл. Стал жить с матерью. Учился. На офицера выучился. Говорят, приезжал в детдом, рассказывал ребятам о море - ведь он морской офицер - о своей жизни. Я когда первый раз услышал об этом Витьке-счастливом, так мне показалось, что это про меня рассказывают. Даже увидел себя в морской форме. И мать свою рядом с собой. Я и теперь верю, что так оно все и будет. И после меня, когда я уже буду жить где-нибудь в другом месте, про меня в детдоме будут говорить, рассказывать и называть меня Колькой-счастливым. Обязательно так будет. Нам искать, искать своих надо. Ты не трусь, вдвоём мы всех найдём.
      
       - Я не трушу, мне всё равно. - И Сашка плотнее уткнулся ноґ
       сом в плечо друга, засопел.
      
       Колька замолчал, дал время Сашке продышаться и заговорил о том, как они должны действовать.
      
       - Я хотел Валерия Николаевича просить, но теперь не буду.
       И Серёгу-рыжего не буду. Я у него только кое-что пораспрошу.
       Он бегал не раз и знает, как это лучше сделать. Нам надо в тайне
       всё держать. Иначе капкан могут поставить, не вырвешься, выґ
       следят.
      
       Они и уснули вместе, в одной постели. Привыкли так спать. Редкую ночь в детдоме спали по одному, зимой же и тем более, согревались друг от друга. Их заставали вместе, поругивались на них, грозились расставить кровати по разным углам или вовсе одного из них выдворить в другую комнату. Ребята отмалчивались, и ругань, и угрозы дальше слов не подвигались.
      
       Колька видел во сне чуть ли не весь прошедший, такой долгий день. Где-то маячил Аверьяныч, искал вроде бы Кольку, а он почему-то не мог открыться, откликнуться ему. И это было обидным. Потом мелькала дорога и автобус, проскакивал мимо знакомого дома и женщины, в которой Колька угадал мать. Теперь он ее мог разглядеть, она была очень похожа на него самого: высокая, тонкая, светловолосая и со светлыми глазами, а главное, родная. Такая родная, что сердце замирало в груди от жалости к ней.
      
       Утро наступило пасмурное, давящее. И наверное, потому, что ожидание света и тепла не оправдалось, ребята занервничали, заскандалили. Началось с Серёги-рыжего. В отсутствие Валерия Николаевича в корпус пришла старшая вожатая и выругала ребят за беспорядок в комнатах.
      
       - Мы все здесь живём по одним законам! И вы будете подчиняться этим законам! Чтобы в комнатах была чистота, койки за правлены, днём на койках не валяться, а тем более обутые и одетые! Как этот вот! - Она подошла к Серё'ге. - Встань! Тем более перед тобой старшая стоит!
      
       Ну, - приподнялся Серёга, - чего это ты, сестра, расшумелась?
      
       Какая я тебе сестра? С чего ты взял? Братец мне нашёлся!
      
       Ну как же, я рыжий и ты рыжая, а я слышал, что все рыжие на земле - это братья и сестры.
      
       Хам! - притопнула ногой вожатая. - Кто позволил тебе так со мной разговаривать! Я вообще поставлю вопрос о вашем пребывании здесь!
      
       Ставь. Значит, ты не сестра. Крашеная, что ли? - издевался Серёга.
      
       Вожатая повернулась и заторопилась к двери, часто и чётко простучав каблучками. И минуты не прошло, как в комнату влетел разъярённый Валерий Николаевич и молча направился к Серёге, замахнулся на него, но Серёга успел поднырнуть под руку и тут же оказался за дверью.
      
       К вечеру и Колька отличился. Всё началось с того, что в лагерь начали приходить родители, приносить тёплые вещи для своих детей, а заодно и что-нибудь вкусненькое поесть. Колька услы- , шал разговор в беседке. Там сидели мужчина, женщина и две деґвочки.
      
       Какие-то новенькие у вас? - спросила женщина.
      
       Да, мам, лысых нам привезли. Детдомовские они. Воруют всё! Дерутся! - наперебой стали рассказывать девочки.
      
       Ладно вам на них нападать, они тоже дети, - вступился мужчина. - Мало ли кому как доведётся в жизни. Их жалеть надо.
      
       Колька не стал слушать, повернулся и ушёл от ворот. Он терпеть не мог, когда о них, о детдомовцах, говорили, когда жалели их. И не он один не любил этого. Зимой по телевизору поґказывали какой-то детдом, как о нём заботятся взрослые дяди и тёти, какие подарки возят ребятам и какие ребята счастливые от этих подарков. Серёга-рыжий запустил в экран тапком. А за ним и все остальные стали бросаться чем попало. Чудом не разбили экран. Дежурная воспитательница насилу выпроводила ребят из комнаты, насилу отбила телевизор. С тех пор директор запретил свободно пользоваться телевизором. Можно только в присутствии воспитателя и только то, что можно смотреть детям.
      
       Куда-то запропал Сашка.
       Колька посмотрел в клубе, где Сашка играл в шашки, там его не было. Не было его ни у радиста, ни у киномеханика.
      
       Колька шёл к дальней калитке, думая, что Сашка может быть на спортивной площадке.
       Вдруг он увидел Сашку, стоящего неподалеку от родителей, которые на скамеечке кормили своих детей. Сашку, видимо, позвали, он стеснительно подошёл, протянул руку, ему что-то дали, он отошёл, торопливо пихая в рот булку, что ли, или что-то похожее на булку.
      
       Внутри у Кольки всё взорвалось: вот он где, стоит, милостыню собирает!
      
       - Сашка! - крикнул он. - Отдай назад! Отдай, тебе говорю!
      
       А Сашка, поняв, что друг его застукал, торопливо ел, следя за Колькой.
      
       Ты что, парень, мы же угостили его. Разве нельзя? - обратился к Кольке мужчина.
      
       Эх ты! - Колька поднял обе руки перед Сашкой. И тот вдруг сел на землю, согнулся, обхватил голову руками, ограждая её от ударов и тонко пронзительно закричал. Колька даже растерялся: чего он, ведь не ударил же его.
      
       Мужчина вскочил со скамейки, схватил Кольку за руку повыше локтя, крепко сжал.
       - Хулиган! Ты за что его? А? А ну-ка пошли к начальнику!
      
       Безобразие какое!
      
       Колька чувствовал, что мужчина взбешён,
       понимал, начни он сейчас рваться, крутиться - будет избит. Он
       вроде бы покорно пошёл, куда.тянул его мужчина. Сашка плёлся
       следом и просил, чтобы дядя отпустил Кольку.
      
       Колька уже знал, как он поступит. То, как держит его мужчина, для него не было новостью, от этого можно уйти свободно. Он наметил, будет уходить возле клумбы. Начал вроде бы чуть сопротивляться, заставляя мужчину тянуть его вперёд, и вдруг сделал рывок по ходу и сразу же в сторону. Мужґчина не удержал его, отпустил. Прыжок через клумбу и ходу в дальний угол лагеря к лесу. Бежал и чувствовал, что Сашка от него не отстаёт. В углу была в заборе шель, юркнул в неё и тут же в лес. Погони не было. Вышел на тропинку и зашагал вниз, потом на возвышение. На поляне сел на пенёк, поджидая Сашку. Сашка появился тут же, но к другу не подходил, стоял у края поляны, готовый по одному движению Кольки к нему скрыться в лесу.
      
       Иди сюда, не трону, - сказал уже спокойно Колька. - Чего ты побирался возле них?
      
       Я не побирался. Я стоял и смотрел, а они сказали: возьми, мальчик, блинчик. Знаешь какой вкусный. С вареньем. - Сашка оправдывался, не глядя на друга.
      
       А чего закричал так?
      
       Я испугался. У тебя глаза знаешь как нехорошо замерцали. Мне жутко сделалось. Вот я и закричал.
      
       Замерцали... Ничего не замерцали. Мне просто стало за тебя стыдно.
      
       -Да, не замерцали. Еще как. Это ты сам своих глаз не видел, а я видел. Страшно.
      
       Ну, хватит. Садись. Посидим пока, а потом пойдём на ужин.
      
       Вкусный блинчик, -вздохнул Сашка. - Я таких бы штук пятьдесят съел сразу. Во рту тает. А они, эти-то, не едят...
      
      
       - Зима! - послышался приглушённый голос из густых заросґ
       лей. Ребята оглянулись и никого не увидели, удивлённо посмотґ
       рели друг на друга.
      
       И снова:
       Зима! Идите сюда. Это я, Серёга.
      
       Ты где? - поднялся Колька, оглядываясь и не видя, где же Серёга, откуда он зовёт.
      
       Куст шевельнулся, Колька и Сашка пошли к нему. Серёга стоял в густых зарослях, у ног его лежали ведро, лопата, мешочек, старый стул, сетка от кровати.
      
       Вы одни? - спросил Серёга.
      
       Одни, - ответили ребята.
      
       А я слышу, кто-то разговаривает, выглянул, узнал вас. Думаю, а может, не одни они здесь. Мне всем нельзя открываться. Вам можно. Помогите дотащить все это до моего штаба.
      
       А это далеко? - спросил Колька.
      
       Нет, не далеко, трудно по кустам лезть, не хочется след оставлять. Пошли. Там мне поможете немного.
      
       Сетку взяли Серёга и Колька, Сашка положил на неё лопату, мешок, а ведро и стул потащил сам. Продирались по кустарнику, затем шли молодым соснячком, который был необыкновенно густ. Наконец вышли на открытое место и остановились.
      
       Всё, здесь, - выдохнул Серёга.
      
       А где же твой штаб? - спросил Колька.
      
       Не видишь? - обрадовался Серёга. - Это хорошо, сразу никто и не заметит. Пошли сюда.
       Он поднырнул под нависшие ветви молодых лип. Колька и Сашка последовали за ним. И там им стало всё ясно: они увидели яму, это был вход в погреб.
      
       - Мой штаб, - сказал Серёга.
      
       Страшно, - заоглядывался Сашка. - Особенно когда будет темно.
      
       Кого же бояться? - спросил Серёга.
      
       Мало ли, - пожал Сашка плечами.
      
       - Нет, зверь если какой, то он сам к человеку не подходит. Злой человек тоже в эти заросли не полезет, злой человек среди людей старается быть. Понял? Мне об этом ещё мой дед рассказывал. А он у меня не простой дед был, партизан, награждённый. Он немецкие поезда взрывал. Если бы сейчас живой был, то и я был с ним бы теперь. А то... Умер, когда я во втором классе учился. Ну, меня мать с отцом в детдом и отдали. Вернее, меня взяли у них. Такие они. Потерянные люди, как ещё дед о них говорил. Пьют оба. Света белого не видят. Я к ним приеду, поживу денька два и дёру от них. В детдоме лучше. Кормят, спать есть где. А у них -ничего. Ходят, выпрашивают, кто чего даст, пустые бутылки собирают. И всё на вино и на вино. Нет, дома плохо. И тут я не могу жить как все. Не могу. Мне вот тут, на поляне самое хорошо. Но -ругаются. Сухари, будете? Вкуснятина! Серёга развязал мешок, в нём было порядочно сухарей из черного хлеба и булок. Слазил в кусты, достал трёхлитровую банку с водой:
      
       -Давайте, рубайте.
      
       Ребята набрали по горсти сухарей, начали грызть, смачивая их в воде.
      
       - А где ты взял? - спросил Колька.
       Знать надо где, - ответил Серёга. - У сторожа. Видели, домик сторожев где стоит? Там сараи у него есть. В одном сарае он сушит хлеб, который остаётся в столовой. Там у него!.. После нас всю зиму поросят кормит, сухарями этими. Ну, я у него иногда заимствую.
      
       Даёт? - спросил Колька.
      
       Берём, - засмеялся Серёга. - Поглядел, сторож с женой пошли сено косить. Ну, я и наведался в сарай. Не заметит. Я немного взял, сверху.
      
       Колька, слушая Серёгу и глядя на сухари, прикидывал, что и ему не помешает запастись ими, в дороге пригодятся.
      
       В прошлом году тут же вот хранил сухари, под кустами. Прихожу - нет сухарей. Мешочек весь изодранный валяется. Кто же, думаю, наведался ко мне? Положил новые, стал следить. Кто же? Белки! Да как ловко таскают!
      
       Белки? - не поверил Серёге Сашка.
      
       - Самые настоящие! Их тут знаешь сколько? Не сразу увидишь. Хитрые. Хотите, покажу? У них уже бельчата, - предложил Серёга.
      
       Где? Покажи, - загорелись Колька и Сашка.
      
       Только, чур, никому ни слова! Узнаю, что проболтались, плохо будет. И руками чтобы не трогать! В прошлом году ребята нашли бельчат, взяли их из дупла, в руках подержали и назад положили, а белка, мать ихняя, ушла от них, не стала кормить. Бельчата погибли. Понятно? У них, наверное, закон такой, что бы никто детенышей руками не трогал.
      
       Колька и Сашка дали самые страшные клятвы, что будут хранить тайну как могилы, иСерега повёл их к сосне, к дуплу, где жила белка.
       При приближении ребят белка выскочила из дупла, уселась на сухом сучке и зацокала угрожающе, занервничала.
       - Может, не надо их трогать? - спросил Сашка. - Зачем?
       Пусть.
      
       Ребята постояли под дуплом, послушали, как пишат бельчата, последили за возбуждённой бел кой-матерью.
      
       Им тесно там, наверное, - предположил Сашка.
       Зато тепло и сухо, - возразил Колька. - Она их накроет своей шубкой и им хорошо.
       Еще бы, - согласился Серёга. - Гляди, какой хвост у неё. Она им всех их укроет, угреет. И молоком кормит своим.
      
       Хорошо бельчатам, - задумчиво проговорил Сашка. - Людям хуже. Детёнышам людским...
      
       Все трое молчали, не глядя друг на друга..
      
      
      Бегать из детдома умели давно. Это передавалось по наследству. Серёга был старшим, сам не раз бегал, у него было чему поґучиться младшим. Кольке же нужно было иметь представление, как бежать, как искать то место, куда стремишься, как запутать следы. И он приблизился к Серёге, они часто сиживали в Серёгином штабе, который сообща привели в порядок.
       Штаб - это и не землянка, и не погреб, а больше похож на нору, которая сверху перекрыта жердями и ветками, прикрыта сеном и присыпана землёй. В норе устанавливалась сетка от койки на пеньках, на этой сетке, застеленной тряпьём, и сидели, и лежали. Главное, в полдневную жару, когда и снаружи, и в корпусе дышать было нечем, в штабе-норе было прохладно, дышалось легко.
      
       Все рассказы Серёги сводились к тому, что по нынешним временам побег надо совершать пеший. Ни на поезде, ни на автобусе далеко не уедешь. В автобусах строго следят за тем, чтобы не проехали безбилетники. Поездом можно проскочить от одной стан ции до другой и без билета, но на станциях дежурит милиция, на детдомовских у них, у милиционеров, чутье особое. Да и как ему не быть у них, чутью, если детдомовца видно со всех сторон: во-первых, лысый, во-вторых, одежонка на всех одинаковая, отличная от семейных ребят.
      
       Серёга учился в третьем классе, когда с двумя старшими товарищами задумали они бежать в Одессу, там пробраться на корабль и отправиться в путешествие в дальние страны. Доехали кое-как до какой-то большой станции, сошли с поезда, прошли в вокзал. В вокзале продавали горячие пирожки. Есть захотелось- никаких сил нет. Были деньжонки у старших, кто-то из родственников, видно, делился с ними. Купили сразу по четыре пирожка, отошли в сторонку, прислонились к стене, едят. Мимо прошёл парень, одетый в гражданское. Внимания на него не обратили. Зато он обратил на них своё внимание. Не успели доесть пирожки, как парень этот вновь оказался возле них. И молча враз ухватил двух старших Серёгиных дружков за руки. Они было рванулись, но не тут-то было, парень подавил своими ручищами - ребята присеґли от боли. И повёл их в дежурку. Серёге ничего не оставалось, как самому последовать за ними. В дежурке их усадили на скамейку и спросили: откуда они и куда следуют? Старшие в один голос отвечают: местные, сейчас домой пойдём. Объясняют, что живут на улице Советской. Заранее договорились, как говорить, улицы с таким названием в каждом городе должны быть. А вот где она, Советская - не знали, оба показали в разные стороны, каким транспортом до неё добираться - об этом и представления не имели. Парень в гражданской одежде и два милиционера посмеялись над ними. Один из милиционеров встал, зашёл сбоку и неожиданно врезал по шеям Серёгиным дружкам так, что они в один голос закричали: детдомовские мы!
      
       Три дня держали в изоляторе. Кормили от души. Жить было можно на все сто. А потом посадили в милицейскую машину и отвезли на место, в детдом.
      
       Так что если бежать, то пешими, подальше от людей, пробираться от деревни до деревни, поесть просить у стариков и старух, они надёжные, они не позвонят, не сообщат, что к ним приходили ребята из детдома. Посидят напротив ребят, поплачут, по головам погладят и с собой дадут поесть.
      
       Ещё Серёга рассказал, в какие они игры тут, в лагере, в прошлом году играли. Одни детдомовские со своим воспитателем Юрием Ивановичем, который ушёл, не стал работать в детдоме. А игры эти заключались в следующем. В пяти километрах от ла- геря, за лесом, есть городок. Так вот, беглец должен был пройти лесом в этот городок, а оттуда позвонить в лагерь Юрию Ивановичу и возвратиться назад тем же путем. На пути же у него стояли замаскированные посты, ребята из отряда, те же детдомовцы. Стояли на всех тропах, а на высоковольтной линии, которая пересекала путь к городу и которая была прямой и просматривалась километра на три, ребята стояли в пределе видимости друг друга. Вот и попробуй проскочить незамеченным через такие заслоны. А заметят, то убегай. Не убежишь, поймают - быть отхлёстанным крапивой. Не все решались испытать себя, но Серега в этой игре достигал наивысших результатов. Правда, раза три и его стегали крапивой, гнали до самого лагеря.
      
       И вот вышел спор у Серёги с Юрием Ивановичем. Серега говорит: пройду. Юрий Иванович: нет, не пройдёшь. Поспорили даже. Если Серега пройдёт незамеченным, то Юрий Иванович даёт ему целый рубль на мороженое.
      
       Серега схитрил. Вроде пойдёт в сторону города, его ждут на всех дорогах, а он круг даст и в дом отдыха, который в двух километрах от лагеря, но не в той стороне, где город, а в противоґположной. Дойдёт до дома отдыха и позвонит оттуда, вроде бы из города. Три рубля таким образом заработал, а потом раскрыли его хитрость, выставили дозоры на дороге к дому отдыха и гнали Серёгу все эти два километра, похлёстывая то крапивой, а то и прутиком.
       Ещё Серегин дед - заслуженный и награждённый партизан -рассказывал Серёге о том, как русские бегали из плена. Они такие были, что в неволе да под чужой властью жить не могли. Даже знали, что им не вырваться из плена, что они погибнут, но всё равно бежали.
      
       Серега только три дня смог выжить в лагере, а на четвёртый его уже не было. Позавтракал и пропал. На обед не явился. И на ужин не пришёл. Колька с Сашкой сбегали в его штаб, и там его не было.
       На второй день Валерий Николаевич объявил о побеге начальству. Они стали думать, где искать Серёгу, куда о нём заявлять. Решили позвонить в милицию того района, где проживают Серёгины родители, если он появится у них, то пусть сообщат об этом в пионерлагерь.
      
       Валерий Николаевич допросил Кольку и Сашку, не знают ли они чего о Серёге, ведь они последнее время были все вместе. Но ребята ничего, конечно, не знали о намерениях Серёги, он им не открывался. Может, в детдом пошёл, а может, и домой, кто ж его знает...
      
       Из этого побега Колька усвоил, что бежать лучше всего после завтрака, так как до самого обеда никто не хватится, никто не подымет тревогу. А если так, то за это время можно уйти далеко, так далеко, что не перехватят уже.
      
       За дни пребывания в лагере Колька и Сашка поднакопили и насушили хлеба, сахару, соли. Хранили свой неприкосновенный запас в полиэтиленовом пакете, который им подарил Аверьяныч, прятали пакет за лагерем в канаве, прикрывая его сухим сеном.
       И вот срок настал. Вечером Колька объявил Сашке:
      
       Всё, завтра утром уходим. Сразу же после завтрака, как Сере га.
      
       А в какую сторону нам идти? - Сашка сразу как-то сжался весь, нахмурился, не глядел в глаза другу. Колька понял, что он
       уже трусит.
      
       Я знаю куда, - как можно твёрже сказал Колька. - Если бы не знал, то не пошёл бы. И ты не трясись заранее, понял?
      
       Я не трясусь, - прошептал Сашка.
      
       Я вижу. Не желаешь со мной - оставайся здесь.
      
       Нет, один я, без тебя, не останусь.
      
       Ну вот, а говоришь ещё...
      
       Ничего я не говорю. Я только спросил, в какую сторону нам идти?
      
       Мы с какой стороны ехали в автобусе? Не запомнил? А я запоминал. Когда мы сначала ехали, то солнышко нам светило вот сюда, почти в висок и правый глаз. Потом оно стало светить справа и уходить за спину. И мы приехали. Значит, чтобы нам идти в обратную сторону, то солнышко должно светить наоборот, сначала сзади левого глаза, вот так примерно, потом слева, а к вечеру - навстречу нам. Значит, мы ехали с запада на восток, а теперь пойдём с востока на запад. И всё. И придём точно на то место. Что, маленькие, что ли? Люди вон как, в тумане, в небе, на океане находят путь. Там без всяких примет. А мы...
      
       Колька спал плохо. Он еще не знал, что если человек на завтрашний день задумывает большое дело для себя, а тем более дальнюю дорогу, то он так себя озаботит, что забота эта не даёт ему ни сна доброго, ни отдыха и поднимет его с зарёй. Такой уж он человек, когда задумает что.
       Перед утром Колька уснул, но скоро проснулся. Он будто вовсе не спал, во всём теле его была непривычная для утра лёгкость. Обычно же он выходил из сна и вставал с постели, можно сказать, мучительно: жмурился, тянулся, подвывал и подстанывал сладостно, изгибался всем телом, вздрагивал и туго завёртывался в одеяло.
      
       Проснувшись, Колька лежал тихо, не шевелясь. Ребята спали крепким утренним сном. Они не бормотали, не чмокали губами. Не метались в постелях, не вскрикивали - всё это с ними бывает почему-то глубокой, особенно зимней, ночью, в непроницаемой темноте, а с восходом солнышка они успокаиваются, спят.уже ровно, легко.
      
       Подымающееся солнышко светило прямо в окно над Коль-киной кроватью. Свет этот был красноват, будто за окном что-то горело. Колька заинтересовался таким непривычным солнечным светом, тихонько приподнялся, выглянул в окно. Солнышко просвечивало из-за редких сосен. Просветы эти были похожи на лучи прожекторов. В лесу, видимо, стоял небольшой туманен. И было тихо, ветер не трогал вершины сосен. Колька долго глядел за окно в этот тихий утренний мир. Солнышко поднялось к верхушкам сосен, побелело, свет от него запутался в густых зелёных сучьях.
      
       "А чего ждать завтрака? - спросил себя Колька. - До завтрака ещё' ого-го сколько времени. Надо вставать сейчас и уходить. Пока соберутся на завтрак в девять часов, за это время отмахаем километров десять. Главное, холодок сейчас, идти легко, приятно даже. Все, бужу Сашку...".
      
       Колька вгляделся в лицо друга. Оно было настолько обыкновенным, настолько правдивым, насколько возможно быть обыкновенным и правдивым лицу спящего человека. Пухлые обветренные щеки, слегка вывернутые полуоткрытые губы, густые чёрные брови, не по лицу крупный, широкий в основании нос - всё это явно говорило о том, что Сашка не совсем русский. А то, что Сашку зовут Саидом - это его нисколько не смущало, он не обижался на ребят за это. Он был во многом не похож на всех остальных детдомовцев. Не шумел, не задиралґся, а помалкивал, слегка улыбался, глядел добрыми глазами даже на насмешников. Больше всего он не любил неправду, несправедливость. Когда сталкивался с этим, то переживал по-своему, тихо, задумчиво. А неправды и несправедливости и в детдоме, и в иных местах было предостаточно, потому что по силе и по характерам одинаковых ребят не было, а коли есть сильные и слабые, горячие и спокойные, злые и добрые, то обязательно будут и неправда, и несправедливость. Куда ж от этого деться, так устроена жизнь, а особенно ребячья, детдомовская.
      
       "Ничего, дойдём вот до моих и там... Все будет нормально, без обиды будет, - размышлял Колька, глядя в лицо друга. - Там мать, другие родственники. Оттуда к Аверьянычу сходим".
      
       17
      
       Дотянувшись с своей постели, Колька легко погладил Сашку по щеке. Сашка открыл глаза и уставился непонимающе на Кольку.
      
       - Вставай. Только тихо. Одевайся, - шёпотом приказал
       Колька,
      
       Оделись. Пошли друг за другом к выходу. "Если кто спросит, -куда направились? - скажем, что в туалет. И вообще идти надо к туалету", - соображал Колька.
      
       Вышли наружу. Стало холодно. Сашка прижал ладони к плечам, сжался, согнулся, шёл, позёвывая и вздрагивая всем телом. Дошли до туалета никем не замеченные. Колька оглянулся, прислушался - нет ли кого поблизости - и сказал:
      
       Всё. Назад не пойдём. Нечего нам ждать завтрака. Уходим сейчас.
      
       Ты что! - изумился Сашка. - Холодно же! Неохота мне. Потом пойдём, когда тепло станет.
      
       Друг тоже мне, - сделал обиженный вид Колька. - Потом поздно будет. Можешь совсем не ходить. Я и один дорогу найду.
      
       Не обижайся, Коль. Правда, холодно очень. Даже зубы стучат. Да и к кому я пойду? К кому? Я же никого не знаю.
      
       Он опять за своё. Нам что главное? Моих отыскать! А потом твоих! Мать моя поможет.
      
       Её ещё найти надо, твою мать, - возразил Сашка.
      
       Найдём! Понимаешь? Я же знаю.
      
       Ладно, пойдем, - наконец согласился Сашка. - Это я так, никак не проснусь. Тебе повезёт. Я знаю. А мне нет.
      
       Почему это тебе не повезёт? - спросил Колька, чуть ли не оскорблённый признанием друга.
      
       Ты думаешь я просто так в шашки играю? Нет, не просто. Я загадал себе: если научусь играть по-настоящему и всех обыгрывать буду, то тогда меня найдёт моя мать или я сам её найду. А поґка меня все обыгрывают. Поэтому мне не повезёт.
      
       Ну, ты рассуждаешь! При чём тут какие-то шашки!
      
       - Я знаю, и ты мне не говори, - упорно стоял на своём Сашка.
      
       Они проникли за забор в гущину развесистых молодых лип
       орешника, которые тут же обдали их холодной росой. Каждое неосторожное движение вызывало дождевые осыпи росы. Пока добрались до канавы, где хранился их провиант, сделались мокрыми с ног до головы. Штаны и рубашки залубенели, вызывали неприятный озноб. В ботинках зачавкала вода, Но оберегаться, раздумывать было уже поздно. Найдя свой пакет в целости и сохранности, взяли его и прямиком подались к дороге.
      
       Колька соображал: выйдут на дорогу и пойдут влево, на солнышко.
      
       Дорога оказалась песчаной, сухой, даже тёплой, хранящей тепло прошлых дней. Тут же разулись, вытряхнули из ботинок воду. Выломали длинную ореховую палку, повесили на неё пакет, ботинки, рубашку, штаны, взялись за концы палки и быстро, согреваясь на ходу, зашагали по дороге. Ногам было и мягко и тепґло. А от ног и на сердце делалось тепло и весело. Да и солнышко, светившее навстречу, уже ощутимо грело лицо, грудь, живот.
      
       Казалось, что они выбрали самое удачное время для побега, что другого такого времени в течение всего дня быть уже не может. А дорога была им самой родной из всего, что они знали родного на этом свете, самой лёгкой.
      
       У, так мы скоро доберёмся, - посмеивался Колька, радуясь столь удачному началу пути.
      
       Скоро, - согласился Сашка, не проявляя при этом особой радости.
      
       "Ну и пусть, пойдём пока молча, - решил Колька. - Это он от сна ещё не отошёл. Вот отойдёт, тогда заговорит, и еще как".
      
       Солнце поднялось высоко и стало жарко. Широкая просека, по которой шли ребята, была пряма, как струна, и ей, казалось, нет конца.
      
       - Вот кончится лес, откроются поля и мы увидим моё село, -
       уверенным голосом сказал Колька, больше для самоуспокоения.
       Он оглянулся и остановился.
      
       Ты погляди! Сашк! А!
      
       Чего ты? Чего? - глядел Сашка то на друга, то вдаль, откуда они шли и не понимал ничего.
      
       Да следы-то наши! Гляди! На песке они видишь, как видны! Вот если бы ты начал искать, то по следам нашёл бы? А?
      
       И искать нечего, - понял и согласился Сашка. - Вот они. Яс-ненькие. Готовенькие. Вот твои, а вот мои. Почти одинаковые. И пяточки видны, и пальчики.
      
       Ну, - кивнул Колька. - Как же это мы не подумали. Если Валерий Николаевич выйдет на нашу дорогу, то сразу все поймёт, сядет на мотоцикл и догонит. Вот позор нам будет. А? Давай немного назад пойдём-, потом свернём в лес, пройдём лесом немного и снова выйдем на дорогу. Следы надо путать. Найдут ведь!
      
       Они вернулись метров на двести назад по своим следам, свернули в лес, шли краем, вышли на дорогу, прошли с километр и снова свернули в лес. Путание следов отнимало много времени.
       Издали они увидели идущую им навстречу машину. Присели в придорожные кусты, пропустили её. Потом ешё' одну. Прошедшие машины подняли им настроение, они колёсными следами накрыли их следы, уничтожили их.
      
       Колька запел любимую песню, которую часто крутил на магнитофоне в детдоме Валерий Николаевич и которую все детдомовцы знали наизусть и распевали, как умели: "В чистом поле васильки, дальняя дорога. Сердце стонет от тоски, а в глазах тревога".
       Заставлял Сашку подпевать припев: "Эх раз, да ешё раз, да ещё много-много раз". Но Сашка никак не подлаживал своим глуховатым, бубнящим голосом под Колькин, высокий, отставал в словах и у них не получалось слаженного пения.
      
       - Эх, дойдём вот! - Песня вызвала в Кольке прилив бодрости, уверенности. - Дойдём и кончится наша детдомовская жизнь! Войду я тихонечко в свой дом и спрошу: "Зимины здесь проживают"? И ответят мне: "Здесь Зимины проживают. А в чём дело"? "А в том дело, - скажу я, - что нашёлся вот Колька Зимин, ваш сыночек, ваш внучонок, вот он, перед вами, не узнаете? "И заохают мои мама, бабушка, дедушка, завскрикивают: "Коленька ты наш миленький! А мы все тебя обыскались! Да проходи ты и будь как дома"! "Нет, -скажу я им, - ваш Колька не один пришёл, он привел с собой друга своего большого, Сашку. Пусть Сашка вперёд меня проходит. Он ведь гость у нас". И проведут они нас к столу. А на столе - глаза разбегаются! И сахар! И мед! И варенье! И блинчики! Те, которые тебе в лагере понравились, которых ты хотел штук пятьдесят съесть. "Ешь, -скажу, -Сашка. Ешь хоть сто блинчиков". А мама нас будет обнимать...
      
       У Кольки в носу защипало от умиления. Сначала от говорил, но никак не мог увидеть всю картину встречи воочию. А когда сказал, как мама их обнимает, то увидел, ощутил прикосновение её тёплых ласковых рук, и от этого голос его осёкся, и от этого слёзы навернулись на глаза. Но их не было видно Сашке, потому что пот давно уже скапливался у обоих в глазных ямках.
      
       После продолжительного молчания Сашка тихо заговорил:
      
       Тебе хорошо. Ты мать свою представляешь, дом свой увидел, а я ничего этого не знаю. Может, у меня вовсе и матери-то не было. А? Бывает так?
      
       Нет, не бывает, - уверенно опроверг Колька сомнение друга. - Не бывает! Я сначала тоже не знал, что у каждого человека есть или была мать. Потом стал знать.
      
       Я тоже знаю вроде, а вот... как-то не верится мне в то, что у меня мать есть. Не верится вот...
       А ты верь.
      
       Это как же я? Не верится, а верь?
       -А как хочешь, как сумеешь, так и делай. Иначе человеку жить нельзя. Слышал, как Аверьяныч об этом говорил: нельзя без веры жить человеку, пропадёт он скоро.
       Значит, я пропаду. Я бы уже пропал, если бы не ты. Так мне кажется. Ты вот меня защищаешь всегда, к своим вот ведёшь. А если бы не было тебя? Пропал бы.
      
       Ну, это ты брось. Я и правда защищаю тебя и буду защищать. Не знаю почему, но вроде мне кто приказал делать это, защищать тебя. Никто, конечно, не приказывал, а вот мне кажется, что приказали. А об одном тужу, не надо мне было пугаться, когда проезжали мимо моего дома. Я как во сне оказался. Вижу всё, а слова сказать не могу. И проскочили. А если бы я зашумел, закричал, остановил бы автобус, то мы с тобой теперь бы... Блинчики ели бы теперь от пуза.
      
       Путь их упёрся в большую асфальтовую дорогу, по которой с воем и рёвом мчались грузовики в одну и другую стороны. Самосвалы везли песок, бортовые машины - лес, какие-то большие ящики, мешки. Между большими машинами проскакивали легковушки.
       Пришлось засесть в густом кустарнике, оглядеться и заодно отдохнуть. Наблюдали за дорогой. Такое множество машин и такие скорости ребята видели впервые, им было интересно. Они вертели головами, успевая встречать и провожать машины.
      
       - Эх, вырасти бы поскорее! - восхищёнными глазами следил
       Колька за дорогой. - Шофёром стал бы! Обязательно! Гляди, какая силища! А! Грузовики какие! Эх, и поработал бы я! Эх, и поґгонял бы! Сколько же платят за такую работу? Катайся и катайся
       сколько хочешь, да ещё деньги за это получай. Вот жизнь! Я заработал бы сразу много и купил бы себе легковую машину. Вот такую. Такую вот, видишь, красную! Хороша, да?..
      
       Колька изобразил из себя шофёра, сидящего за рулем машины, мчащейся на огромной скорости:
      
       - У-У-У - вам, вам, вам!..
      
       -А я- нет. Я машину, наверное, не полюблю. Страшно, - опустил Сашка глаза. - Задавишь ещё кого-нибудь. Не справишься с рулем и конец. Ну её, не хочу даже думать об этом. Я если вырасту, то буду игрушки всякие делать. Всякие-всякие! Из глины, из дерева, из соломы... Цветастые. Весёлые. И отдавать их буду детям. И в детдома буду отдавать. Пусть играют..
      
       - Это тоже дело хорошее, - согласился Колька. - Детям без игрушек плохо, игрушки им очень нужны. Ладно, делай игрушки, разрешаю. Мы с тобой жить где-нибудь рядом будем. Я за тобой буду заезжать на машине. Подъеду к дому, открою дверцу, скажу: "Садись-ка, Сашка, съезжим с тобой кое-куда". Можно в'мага-зин, можно на базар. Понакупим там всего, выедем вот на такую дорогу, накатаемся и домой вернёмся.
      
       Хорошо, если так, - согласился Сашка. - С тобой я поехал бы. С тобой я не боюсь. Ты хороший.
      
       Кольке неудобно стало от такой похвалы друга и он спросил:
      
       А кто плохой?
      
       - Есть плохие. Всякие есть. Я знаешь что запомнил? Нет, я много чего помню, но это особенно. Когда совсем маленьким был, боялся сикать в горшок, потому что слышно. А чтобы не было слышно, я сикал на стенку. А меня за это били. Мальчишки сваливали и били. Палкой по пяткам. Знаешь, вроде и не больно, а зато в голове удары эти чувствуешь. С тех пор больше всего боюсь, как бы палкой по пяткам бить не стали. Наверное, не переживу, умру.
      
       Колька взял небольшую палку, постучал себя по пяткам.
      
       Вроде ничего, в голове неслышно.
      
       Это когда сам себе, то неслышно. А когда кто другой, то... Не надо. Брось палку. Глядеть не хочу.
      
       Сашка отвернулся.
      
       Ну, а вы одни, что ли, были? А воспитательница? - спросил Колька.
      
       Она была. - ответил Сашка, - но она не видела.
      
       Но ты же плакал?
      
       Не плакал. Не велели. Если заплачешь, то... хуже будет. Вот я и научился тогда ешё не плакать. Никогда не плакать. Ты не видел и не увидишь, чтобы я заплакал. Я научился удерживать слёзы в себе. Плачу в себя.
      
       А как это? - Колька привстал, вглядываясь в Сашку и перебирая в памяти всё то время, которое знал его, делал для себя открытие: верно, он не видел никогда, чтобы Сашка плакал, как это делают многие, как все дети.
      
       Рассказать нельзя. Не сумею. Так вот. В себя. С воздухом, -пояснил Сашка. - Зубы сожмёшь и воздух в себя сквозь зубы медленно тянешь. И всё. Слез не будет.
      
       В нескольких шагах Колька обнаружил болотце с чистой водой. Перебрались к нему, пообмяли высокую зелёную траву, сели, распаковали свои припасы съестного. Сухари обмакивали в чисґтую степленную воду, посыпали по сырому сахаром и ели, почмокивая и похваливая. Наелись, прикинули, что в пакете у них ещё раза на три поесть осталось, с этим запасом уже жить можно. И порешили, если не дойдут до Колькиных родственников, то есть будут только поздно вечером, чтобы ещё и на завтра хватило. Колька встал, примерился к солнышку, определил, куда им топать дальше и кивнул Сашке:
      
       - Ходу!
      
       Перескочив асфальтовую дорогу, снова углубились в лес.
      
       Уверенность постепенно покидала Кольку. Он начинал понимать, что без точного знания пути, без знания, как называется село, куда они идут, им, наверное, не выйти точно на него. Дорог было много, а им была нужна одна-единственная. Он уже потуживал: не надо было так-то вот пускаться в путь. Выяснить бы сначала хоть как называется село, как к нему пройти можно. Но у кого выяснишь, кто скажет? Сколько всяких больших и малых сел кругом, а какое из них его, Колькино, но идти надо. Сашке вида подавать не стоит, он заметит сомнения друга и враз скиснет, запросится назад в лагерь. А как назад вернуться? Они теперь и в лагерь дорогу не найдут. Выйти к людям? Спросить, какие села есть между детдомом и пионерлагерем. Кто может знать это? Наверное, лучше всего у шоферов спрашивать. Они везде ездят, они всё знают. А может, ещё" и подвезут. Вообще-то нет, не подвезут, а поглядят, что детдомовские они и тут же позвонят куда-нибудь, например, в милицию, И все. Заберут, отвезут в детдом или в пионерлагерь.
      
       Они шли болотистым мелколесьем. Из-под ног взрывались клубы комаров, облепливали потные лица, кусались через рубашки и штаны.
       Сашка шёл из последних сил. Отставал, нещадно чесался.
      
       - Нет, надо на простор выходить! - вслух решил Колька. -Иначе тут нас с тобой сожрут.
       Они повернули влево, надеясь, что скоро выйдут или в крупный лес или вовсе на открытое место, в поле или в луга.
      
       Справа послышался отдаленный рокот трактора. Остановились, прислушались. Там лаяли собаки, горланили петухи. Значит, там были люди. Выходить или не выходить? Колька не мог никак решить для себя этот вопрос. Если выходить к селу, то осторожно, сначала надо оглядеться. Потом, может разузнать, куда и как им теперь идти. Начали забирать вправо. Лес делался всё мельче, всё гуще. Приходилось продираться сквозь кустарники. И вдруг перед ними открылась голая луговина.
      
       Кустарники уходили вправо и за поворотом ребята увидели легковые машины, которые стояли у воды с открытыми настежь дверцами. Между машинами горел костерок, дым от него тянулся в сторону воды - озера или широкой реки - стлался над водой. Вокруг костра сидели взрослые мужчины и женщины. Они, видимо, только что выбрались из воды, весело переговаривались, смеялись, женщины сушили волосы. Все в цветастых купальниках. Тут же, рядом со взрослыми, на лугу бегали за цветным большим мячиком дети. Одна девочка, примерно ровесница ребятам, увлеклась погоней за бабочкой. Бабочка летела в сторону притаґившихся ребят. Пришлось войти в кустарник, чтобы не напугать девочку.
       Колька высовывался из кустарника, высматривал путь, соображал, как им безопасней пересечь луговину и выйти на холм, который виднелся вдали, с холма, надеялся Колька, будет далеко вокруг всё видно, что им и требовалось.
      
       Сашка сидел возле Коль-киных ног и лениво отмахивался от комаров, не интересуясь, куда и как они последуют дальше.
      
       Колька прозевал девочку. Бабочка подвела её именно к тому месту, где они схоронились. Встреча с девочкой была явно нежелательной, но и разминуться с ней, видно, уже нельзя. Она остановилась от ребят в двух шагах, изготовилась поймать бабочку. Сашке плохо было видно девочку, он заинтересовался, поймает она или не поймает бабочку, шевельнулся под кустом, выглянул. И этого оказалось достаточно для того, чтобы девочка услышала шорох, взглянула под куст. С расстояния в два шага девочка и.Сашка смотрели друг на друга какую-то секунду. Колька видел, какой ужас испытывает девочка, хотел уже заговорить с ней, предупредить, чтобы она не боялась, но тут девочка рванулась в сторону, завизжала дурным голосом, что есть силы помчалась к родителям.
      
       - Ты же её испугал до смерти! - в сердцах бросил Колька. -
       И надо было тебе выглядывать!
      
       - Я же не нарочно, - оправдывался Сашка.
      
       А от костра уже бежали трое мужчин.
      
       Ходу, Сашка! - скомандовал Колька и, оставив пакет под кустом, помчался вдоль зарослей. Он слышал за собой топот Сашки и ему казалось, что они убегут по открытому месту от мужчин.
      
       Колька, не убегай! Колька! Они убьют меня! - закричал Сашка, отставая от друга.
      
       Колька краем глаза видел, что мужчины перехватывают их, что луговиной им не уйти от погони. Тогда он крикнул Сашке:
      
       - За мной!
      
       И с ходу сиганул в кусты, обдираясь о ветви, еле успевая отводить их в стороны от лица, опасаясь повредить глаза. Сашка последовал за Колькой. Они проламывались всё дальше и дальше в заросли, которые с каждым шагом делались всё непроходимей. Крапива, шипы на каких-то кустах - всё это драло, жгло, царапало ребячьи руки, лица. Но они мало обращали на это внимания, они уходили от здоровых мужчин, которые были для них пост-рашнее всяких шипов и крапивы.
      
       Мужчины не отважились преследовать ребят в зарослях. Им было тут не пройти. Они остановились у края и грозили ребятам:
       - Ну, попадитесь! Мерзавцы! Нигде от них не скроешься!
      
       Ребята остановились. Под ногами лежало болото, которое густо поросло камышом и осокой. Вода постепенно поднималась и доходила уже до коленей.
      
       Голоса мужчин были слышны.
      
       Кто ж это такие? - спросил один.
      
       Да мало ли их тут шляется, - ответил ему другой. - Я так же вот в прошлом году стоял тут и не заметил даже, как они к машине подобрались, все четыре ската шилом проткнули. Поймать бы да поучить уму-разуму.
      
       А не утонут они? Ведь там трясина? - спросил третий.
      
       Они утонут? Возьмёшь их, как же! - ответил второй, особо злой и взволнованный, судя по голосу.
      
       Ребята слышали, как мужчины разговаривали между собой, а потом ушли. Выходить же из укрытия было рано, могут увидеть и снова погнаться. Вперёд пути не было - болото. Надо переждать здесь, в безопасности.
      
       Но легко сказать - переждать. А как сделать это? Комары, от которых, казалось, не было спасения в лесу, здесь оказались крупней и яростней, самые настоящие болотные, жгучие до изнеґможения. Они облепили лицо, руки, проникали под рубашку.
      
       О-о-о, - застонал Сашка и стал медленно опускаться, ища спасения от комаров. Он сел в воду, затем повалился на бок, двигал плечом, убирая из-под себя осоку. Когда вода скрыла его тело до самой шеи, то он и раз, и другой окунул голову. Колька же, присел, плескал в лицо водой, смачивал руки, отгоняя комаров.
      
       Встань, - сказал он Сашке. - Простынешь ведь. Вода какая-то холодная, как снеговая.
       Не встану, - ответил Сашка. - Лучше умру здесь, но не встану. Я больше не могу терпеть этих... паразитов. Сколько же их тут! У меня на голове уже шишки от них.
      
       Правда, как собаки грызут, - согласился Колька и вспомнил про сухари. - Сашка! Сухари-то наши! Там, в кустах! А? Чего делать будем?
      
       Не знаю, - ответил Сашка, которому явно было не до сухарей.
      
       Я, наверное, сползаю туда. Может, они на месте лежат. А ты сиди здесь тихо. Понял?
      
       Нет! - приподнялся из воды Сашка. - Нет! Я один не останусь! Как хочешь, а я не останусь. Тут... мало ли... страшно.
      
       Тут они услышали шум моторов. Все три машины одна за другой уходили с луговины. Дождавшись, пока шум моторов стих, Колька сказал:
      
       - Кажись, все уехали! Вставай, пойдём.
      
       Они выскочили из зарослей на ветерок, нещадно царапая кожу, успевшую припухнуть на лицах и на руках от комариных укусов и от ожогов крапивы.
      
       - Часа два посидеть если там связанным, например, и всё,
       крышка, сожрут. Какая дрянь, какая гадость это комарьё. Бр-р-р, -
       скинув рубашку и штаны, Колька вытряхивал из них комаров.
      
       Сашка сделал то же самое, к тому же он прыгал, стараясь согретьґ
       ся, по телу пробегали крупные мурашки, губы посинели от холодґ
       ной воды.
      
       Найдя свой пакет целым и невредимым, они, не сговариваясь, пошли к тому месту, где недавно стояли машины и где ещё слабо дымил костерок. И тут им повезло. Ешё на подходе они учуяли, как от костра попахивало чем-то вкусным. Разгребли палкой золу и обнаружили под ней печёную картошку. Много картошки. Выкатывали сё из-под золы, складывали в кучку и насчитали сорок картофелин. Обжигаясь, чистили её, ели. Съев по парочке, решили удалиться от опасного места. Мало ли что может быть, вспомнят про картошку, вернутся назад, тогда попробуй убежать, они ведь на машинах. Покидали подстывшую картошку в пакет и подались о край воды к холму.
      
       Пока поднялись на холм, порядком запыхались. Он оказался крутым и высоким. Остановились на опушке дубового леска. От высоты, на которую они забрались, захватывало дух. Внизу лежало притуманенное синей дымкой озеро с чистым желтовато-белым песком по всему круглому берегу. Одна половина озера лежала в мелколесье, где они недавно спасались от погоґни, другая - на открытом месте, зелёной луговине, по которой петляла речушка, казавшаяся с холма неподвижной, замершей. Речушка эта впадала в озеро. Правее от озера раскинулся лес, ему не было конца, он уходил в синюю дымку, сливался вдали с небом. По левую же сторону была распахнутая даль над ровными полями, покрытыми светлой зеленью хлебов. Казалось, если пойти по этим полям, как и по верху леса, то обязательно дойдёшь до неба и не заметишь, как поднимешься на него и уже дальше пойдёшь по небу.
      
       Хорошо-то как! - прошептал восторженно Сашка. - Как на картине. Даже вроде бы... одно это, кругом которое, а нас нет. Не совсем так, но... вроде бы нет. Даже сказать невозможно.
      
       Есть мы, - не согласился Колька, но тоже шёпотом. - Есть и будем. Вот гляди. Слушай...
       И Колька, подставив трубой ладони ко рту, громко прокричал:
      
       - Эге-ге-е-е-е...
      
       Но это ему казалось - громко, Сашке казалось, потому что рядом стоял, на самом же деле голос растворялся в бескрайней дали. Колька понял - эту даль ни ему, ни кому-либо другому не перекричать. Такая она бесконечная.
      
       Погуливал хороший, ласковый ветерок. Припекало солнышко. Расстелив по траве свои штаны и рубашки на просушку, сели рядышком на канавке, принялись за ещё тёплую картошку. Чистили, посыпали солью и ели, похваливая.
      
       Хороша же! Душистая! Если бы не нарвались на этих отдыхающих мужиков, то где бы мы с тобой поели такой картошечки. Правда? Повезло, да? - спрашивал Колька.
      
       Теперь-то повезло. А как погнались за нами, то я думал: всё, нам конец, разорвут.
      
       Так уже и разорвали бы, - усмехнулся Колька. - Мы бы ещё посопротивлялись. Руками не осилили бы, может, а зубы на что? Не-ет, меня они так просто не взяли бы, я их кусать бы стал. Не думай, это побольнее, чем рукой, например, колотить.
      
       Не дались бы они, чтобы мы их кусали. Вон какие дяди. Рот зажали бы запросто. Нет, я даже не стал бы кусаться. Я лёг бы на землю и лежал. Лежачего не бьют.
      
       Что ты, не бьют! Только так в футбол сыграли бы. Нет уж, лучше не попадаться. Убежали - и хорошо. А то излупили бы как собак и в милицию отвезли бы.
      
       Это уж точно, - согласился Сашка. - Кольк! Я вот гляжу, гляжу и думаю: вот нам с тобой здесь жить бы, а? Домик сделать и жить. Тут, на самой высоте. Видно-то как далеко. Я бы сидел и сидел возле окна и глядел бы вдаль. А?
      
       Я тоже. Я люблю глядеть вдаль. Она какая-то ненаглядная. Да? Никак в неё не наглядишься.
      
       Начали вновь вспоминать всё, что случилось с ними. Сашка изобразил, как он выглянул из-под куста на девчонку, а Колька подыграл ему, изобразил, как девчонка испугалась, как завизжаґла. Они бегали по траве, заходясь в смехе до слёз.
      
       Они были дети, и как дети человеческие, как детёныши всех животных, сытые, согретые солнышком, обмахиваемые лёгким ветерком, они резвились, позабыв о своём несчастье, позабыв о пути, который им предстоит, на который они решились, не зная -его и не ведая ничего о нём, забыв об опасностях, которых так много в этом бесконечном мире. Они резвились, забыв обо всём на свете, подчиняясь только требованию природы, которое она распространяет на всех детей одинаково.
      
      
      К вечеру, перед заходом солнышка, они вышли на небольшую
       деревеньку. Устали. Решили заночевать неподалеку от изб, за огородами, в низах. Выбрали место под ветлами возле ручья, сели на поваленное ветло, ствол которого уже наполовину был втянут в землю, понурились, стали наблюдать за избами. Их хорошо было видно, они стояли по самой кромке бугра. Было их около двух десятков. Но ни людей, ни скотины, тихо, мёртво. Куда они подевались? Не может же так быть, чтобы во всей деревне не жила ни одна живая душа. Наконец из одной избы вышел старик, взял двухколёсную тачку и пошёл вниз по огороду. В середине огорода стояли копешки соломы. Старик подогнал тачку к одной из них, стал вилами накладывать солому. Уложил немного, утянул солому верёвкой, воткнул сзади вилы, взялся за оглобли. Ему было тяжело. Он переступал мелкими редкими шажками, низко наклонился. Закатил тачку во двор, свалил солому и сходил ещё раз. Со двора вышла старуха и помогла старику тянуть тачку. Больше старики не появились.
      
       Из другой избы вышла женщина и стала развешивать на колья, торчащие из ограды, стеклянные банки. Повесила штук десять. Хотела уже уходить, но остановилась, вглядывалась вдоль улицы. В конец деревни въехал мотоциклист. Женщина дожда лась его. Он остановился возле избы, сошёл с мотоцикла. Они о чем-то долго говорили, потом вместе ушли в избу, а мотоцикл так и остался стоять наруже.
      
       И всё. Кого-либо другого ребята не заметили и решили, что в дальных избах люди не живут, что избы эти стоят пустые. Решили и потому еще, что все ограды, кроме двух, поросли высокой травой: лебедой, лопухами.
      
       Может, заберёмся в пустую избу, - предложил Колька. - Пройдём незаметно к ней, влезем как-нибудь и заночуем.
      
       Нет, не хочу, - не согласился Сашка. - Не хочу в избу. Лучше давай здесь как-нибудь. Там темно и страшно. Не хочу.
      
       Здесь, так здесь, - согласился Колька, оглядывая место, где им предстоит ночевать и соображая, как бы поспать хотя бы на соломе какой-нибудь.
      
       Из лощин тянуло свежестью. Сашка стал дрожать, сжался в комок, не мог согреться,
      
       Ты чего это? - спросил Колька.
      
       Сам не знаю, - ответил Сашка. - Холодно мне. Все жилки дрожат. И никак не остановлю эту дрожь.
      
       Жилки у него дрожат! Не надо было в воде лежать! Говорил тебе! Ты ведь не будешь слушать!
      
       Не надо, Коль, не ругай меня. Мне нехорошо как-то.
       Колька подошёл, положил ладонь на Сашкин лоб:
      
       Ну вот, я так и знал, температура у тебя. Понял? Чего будем делать?
      
       Не знаю. Делай чего хочешь. Мне всё равно.
      
       Вот так всегда. Ему всё равно. А я сам не знаю, что делать.
      
       Мне просто холодно, - сказал, вздохнув, Сашка.
      
       Вглядевшись в избы, в оставшиеся две копешки на огороде, Колька решил, что старик теперь уже за соломой не придёт, потому что сделалось почти темно. А раз так, то в этой соломе можно будет заночевать, там Сашка согреется скорее, чем здесь.
      
       - Пошли в солому. Давай зайдём так, чтобы нас не заметили
       от изб.
      
       Они прошли вдоль ручья, поравнялись с копнами и круто повернув к ним, под их же прикрытием, пригнувшись, подобрались к ним. Сели под одной копной лицом к ручью, вдавились спинами в тёплую неспелую овсяную солому. А когда вовсе стемнело, то Колька влез на копну, растеребил солому, сделал в ней углубление, чтобы в нём было можно улечься двоим, помог Сашке забраться наверх и уложил его в углубление.
      
       Есть будешь?
      
       Не знаю.
      
       Колька сходил к ручью, набрал в полиэтиленовый пакет воды, вернулся и стал кормить Сашку. Он смачивал сухарь в воде и щедро посыпал его сахаром.
      
       - Ешь, я тебе его как с мёдом сделал, вкусно.
      
       Сашка откусил кусочек, пожевал, с трудом проглотил и протянул сухарь назад Кольке:
      
       - Съешь сам, я не хочу. Я лучше так буду лежать. Ты прикрой
       меня соломой хорошенько.
      
       Колька навалил на Сашку соломы, оставил и для себя, чтобы лечь рядом с Сашкой и прикрыться.
      
       - Ноги ломят, - сказал Сашка. - У меня всегда так. Если я начинаю болеть, то сначала болят ноги. Знаешь, как болят. До самых колен. И в коленях тоже. Не знаю, как положить их. Ты меня завтра оставь, Коль. Я дальше не пойду. Ты уйдёшь, а я к людям выйду. Пусть меня назад в лагерь или в детдом отправят. Ты не думай, я не скажу им, что мы вдвоём были с тобой. Скажу, что я один. А ты иди. Может, найдёшь мать свою. Тогда и я к тебе приеду. Ладно?
      
       - Нет, не ладно, - не согласился Колька. - Если ты не сможешь
       идти завтра, то останемся вместе. Понял? Я друзей в беде не броґ
       саю. И лучше не говори мне об этом. Если легче не станет тебе, то
       я позову кого-нибудь. Может, в больницу отвезут. А потом опять
       пойдём искать моих. Найдём. Никуда они от нас не денутся. Это
       я знаю.
      
       Укрывшись соломой, они прижались друг к другу и затихли. Сашка дрожал и Колька, обхватив его руками, согревал своим телом. Ему уже становилось жарко и душно под соломой. Он раздвинул ее над лицом и стал глядеть в звёздное небо. Июньские звезды светят слабо и поэтому кажется, что они отдалились от земли. Колька подумал об Аверьяныче. Где он теперь? Спит или так же вот глядит на звёзды? Может, они, Колька и Аверьяныч, одновременно, сейчас вот, сию минуту глядят на одну и ту же звезду и думают друг о друге. "Хороший он, Аверьяныч. Лучше всех на свете", - улыбнулся Колька легко и уснул.
      
      
      
      
      
       Старик поднялся рано. Заря разгорелась, глядела в передние окна, в избе было красновато-сумрачно. Начинался большой летний день. Посидев на постели, поразмяв ноги, он встал на них, неверным шагом прошёл к окну, распахнул створки. В избу хлынул бодрящий заревой воздух.
      
       День опять ярый задастся. Роса вон какая. Увешала всю растительность.
      
       Не рано ты?-откликнулась старуха со своей кровати. -Холоду-то понапустил. Неймётся тебе.
      
       Рано-не рано... А дела делать надо. За нас с тобой никто не придёт и не сделает. Пойду по холодку солому уберу с огорода. Пока сухо, надо стожок вывершить. Ты пособи мне на гору-то вытащить. А? Пособишь?
      
       Нет, не пособлю. Спрашиваешь. Как первый день меня знаешь...
      
       Старик вышел во двор, положил на тележку вилы, верёвку и пошел в огород, толкая тележку перед собой. Под уклон она сама бежала. Возле крайней копны остановился, огляделся. Ему показалось, что кто-то побывал здесь ночью, кто-то пораздёргал сверху солому. Но незаметно было, чтобы взяли. Нет, ни возле копны, ни поодаль от неё" следов никаких не было. Старик подумал, что собаки могли полазать по копнам, поворошить их. Их две всего, его да соседова, а игручие, иной раз взвозятся во дворе, все разметут, разбросают. Правда, вчера после полудня куда-то ушли оба и вечером их не было видно. "Может, свадьба ихняя где-либо", -подумал старик и взялся за вилы.
       Поплевав на ладони, он с маху воткнул вилы в вершину копны и... отскочил, выпустив вилы. Привычные руки его почувствовали, как вилы наткнулись на что-то плотное, как на миг приостановились и тут же вошли в это плотное. Руки почувствовали, а сердце ворохнулось: беда! В первое мгновение он подумал о том, что в копне лежит собака, потому что другому тут быть неоткуда, и что он спорол собаку. К тому же под соломой раздался вскрик, подобный рычанию. И тут же копна взметнулась и с неё свалился человек, мальчишка. Вилы глубоко воткнулись ему в правый бок. Упав на землю, он корчился, вцепился обеими руками в вилы, пытался освободиться от них и не мог. За этим мальчишкой свалился и другой.
      
       Старику сделалось дурно, в голове у него потемнело, ноги ослабли и он сел на землю, вцепившись пальцами в седые космы, закричал совсем по-детски..,
      
       Сашка испуганными глазами глядел на Кольку, на вилы и не мог никак и ничего понять. Наконец сказал тихо:
      
       - Возьми же их, больно мне.
      
       Ухватившись за черенок вил, Колька дёрнул их на себя и вилы выскользнули из Сашкиного тела. А сам он при этом застонал, изогнулся в кольцо, прижал к боку ладони, завертел головой, будто норовил ввинтиться в землю, кусал жнивье всё с землей.
      
       - Жжет... Жжёт как... Полей водой. Колька, полей, прошу
       тебя.
      
       Колька, упав на колени, задирал на Сашке рубашку, торопился поглядеть, какая у него рана в боку. Он надеялся увидеть совсем пустяковую, неглубокую рану, с которой Сашка скоро справится, боль пройдёт и они пойдут с ним вдвоём дальше. Он и правда увиґдел в боку у Сашки две маленькие, совсем пустяковые ранки, из которых чуть сочилась кровь. Увидел и подумал: ничего, сейчас Сашка встанет.
      
       - Что там у меня? Что? - шептал Сашка, пытаясь заглянуть под
       рубашку, туда, куда смотрел Колька.
      
       К ним на коленях подползал плачущий старик. Его поросшие седой щетиной щеки и губы тряслись, а старческие глаза, наполненные слезами и горем, глядели умоляюще-вопросительно.
      
       - Детки... Милые вы мои. Как же это? Детки?
      
       Сашка откинулся на землю, затих. Открытые глаза его глубоко просвечивало утреннее солнышко.
      
       Болит? - спросил Колька.
      
       Теперь поменьше. Жжёт. - Сашка поморщился. - Там, внутри очень жжет. Я не умру?
      
       Он смотрел на Кольку, ждал от него ответа. Колька вдруг увидел Сашкины глаза и удивился: они были спокойны, вопрос Сашкин вроде бы не волновал его самого.
      
       От этого не умирают, - твёрдо сказал Колька. - Царапины. Ерунда. Скоро пройдёт.
      
       Не умирай, сынок, - плакал рядом старик.
      
       Сашка повернул к нему лицо, внимательно вгляделся в него и сказал:
      
       - Не плачь, дедушка. Ты не виноват. Тебе нельзя плакать.
      
       Почуяв неладное, старуха вышла на огород, заторопилась, не
       зная, что случилось, почему старик её сидит на земле, какие это мальцы там возле него, откуда они взялись здесь? Увидев её, старик сказал:
      
       - Вот, баба, и до беды дожили. Спорол я малого-то. Спорол...
      
       - Да как же это? Откуда вам взяться-то здесь? Господи! Ну-ка,
       показывайте. Где?
      
       Наклонившись над Сашкой, старуха, оглаживая, ощупала его бок, подавила пальцами. Сашка вскрикнул, застонал.
      
       - Ой-ей-ей, - распрямилась старуха. - Ну-ка, живо. На тачку
       его. К дому живо. Ну, живо!
      
       Колька подкатил тачку, вместе со старухой подняли осторожно Сашку, положили на тачку, повезли к избе. Старик не мог помогать им, он тащился за ними, то припадая на колени, то поднимаясь и делая несколько неверных, качающихся шагов, то опускаясь на четвереньки. Ноги не держали его.
      
       - Семён! Семён! - закричала старуха, когда они вышли ко двоґ
       ру. - Семён! Где ты там? Скорее! На помощь!
      
       Вскоре прибежал мужчина, тот самый, который вчера подъехал на мотоцикле.
      
       - Беда, Семён! Старик-то мой! Спорол малого! Скорее, к медиґ
       кам его. Беда, Семён!
      
       Семён побежал за мотоциклом.
       Старуха вынесла из избы чистое бельё и стала с помощью Кольки завертывать Сашку поперёк длинным полотенцем. Подоспела женщина в цветастой косынке. Та самая, которую вчера видел Колька.
      
       - Нюра, помогай, - позвала старуха. - Воды подай малому. Воды. Возьми колодезной.
      
       Сашку приподняли, стали поить. Пил он с жадностью, а всю воду проглотить не мог, она стекала по подбородку на грудь. Напившись, от откинулся, вздохнул.
      
       Колька глядел в лицо друга и переставал узнавать его. В глазных ямках сделалось черно, а по всему лицу, по бледности пошли жёлтые круги. Глаза же были полуоткрыты, но никого не замечали. Он впал в беспамятство.
      
       Семён подогнал мотоцикл. Открыл коляску, выкинул сиденье. На дно коляски настелили соломы, укрыли чистой простынью, на простынь потихоньку уложили Сашку. Колька сел на сиденье, охватил руками Семёна и они выехали со двора. На ходу же он вспомнил о том, что сухари ихние остались там, в копне, но не останавливаться же из-за этого, не тратить время. "Ладно, теперь они нам не пригодятся".
      
       Дорога оказалась тряской. Ехали полем, которому не видно было края. Колька представлял, как теперь больно Сашке и криґчал Семёну:
      
       - Да потише, потише! Трясёт-то как!
      
       Возле лощины остановились. Мосточек обветшал, доски провалились. Надо было переезжать через ручей рядом с мосточком.
       А берега крутоваты.
      
       - Сходим! - скомандовал Семён. - Я в руках его спущу с берега,
       а на тот берег толкать придётся, сам не вытянет, крутовато.
      
       Мотоцикл взвывал, окутываясь клубами синего дыма. Нет-нет выбрались на другой берег. Сели, поехали дальше. Вскоре с возвышения увидели большое село. Въехали в него и асфальтовой дорогой помчались к больнице.
       Было ещё очень рано и больница оказалась закрытой. Главврач жила здесь же, рядом с больницей. Семён побежал за ней, Колька склонился над Сашкой и пытался с ним поговорить. Сашка шевелил губами, но Колька не мог понять, что он говорит. Наконец понял. Сашка бредил:
      
       -Темно... Упаду я. Упаду... Ой, мама... Держи меня.
       Поспешно пришла врач. Втроём они внесли Сашку в её кабинет, положили на кушетку. Врач сняла полотенце с Сашки, склонилась, прощупывая и изучая рану.
      
       - Глубоко. Печень задета. Дела плохи. Так! Вы, - она кивнула Семёну, - срочно в контору совхоза, пусть свяжутся по рации с районной больницей. Обстоятельства скажешь сам. Нужен кислород. Срочная операция. Идёт кровоизлияние в полость живота.
      
       Семён уехал в контору. Врач готовила шприцы, инструменты, делала Сашке уколы.
      
       Колька стоял за дверью и оттуда наблюдал за врачом и за Саш кой.
      
       Откуда вы? - спросила врач.
      
       Из детдома, - ответил Колька. - Он не умрет?
      
       Врач не ответила, но по её молчанию и по ее сосредоточенности Колька понял, что дела совсем плохие.
      
       - Иди на воздух, - сказала Кольке врач. - Иди. Тут тебе делать
       нечего.
      
       Колька взглянул на Сашку. Нос его необыкновенно заострился, глаза ввалились. "Не узнать, как не он совсем" - вздохнул Колька и вышел на крыльцо.
      
       Хотелось пить. Неподалеку от больницы Колька увидел- колонку, из неё капала вода, подсвеченные солнцем капли проскакивали, как искорки. Попить же ему никак не удавалось. Он нажимал на тугой рычаг, открывал колонку, вода хлестала из неё с шипением, но до воды он не мог дотянуться губами. Почти дотягивался, но отпускал рычаг, вода с утробным бурчанием внутри колонки обрывалась, не текла.
      
       Огляделся, выискивая что-нибудь такое, что можно было бы повесить на рычаг или какую-нибудь проволоку, чтобы подвязать рычаг, но на глаза ничего подходящего не попадалось.
       Подъехал Семён, заглушил мотоцикл.
      
       - Всё, связались с районной больницей, оттуда уже выехали,
       скоро будут. Ты пить хочешь? Пей, я подержу.
      
       Колька подставил губы под тугую струю, однако она так била, что в рот вода почти не попадала, зато умыла его обильно.
      
       - Ну и напор, - покачал головой Семён, - того и гляди зубы
       выбьет. Подержи-ка, я попью.
      
       Семён схитрил. Он подставил под край струи ладони, сделав их лодочкой и удобно попил из них.
      
       И как это вас угораздило, не понимаю, - заговорил Семён.
      
       Могли бы попроситься в дом, вас что, не пустили бы? Что это вы как дезертиры вздумали в копнах прятаться? Это среди людей-то? Непорядок, скажу я тебе. А теперь вот... Все, Степану Фёдоровичу крышка. Не иначе. Попробуй-ка в его возрасте пережить такую беду. И чего вы ищите? Чего вам не сидится на месте? Из детдома, значит? Родители есть?
      
       Колька по привычке хотел ответить: нет. Но вдруг ему впервые в жизни захотелось сказать, что они есть у него. И он чуть слышно, робко ответил:
      
       - Есть.
      
       И отец, и мать? - удивился Семён. -Да.
       А где же они? И почему ты в детдоме?
      
       Болеют, - ещё тише ответил Колька.
      
       Семён подозрительно поглядел на него и не стал расспрашивать, но продолжил:
      
       - Сидели бы и сидели. Зелёные еще. Зелёные до хрупкости, а
       туда же. Путешествовать. Степан Фёдорович-то! А! Надо же такоґ
       му случаю быть! Как совпало всё! И мальчонка это, дружок твой!..
       А! Беда! Да какая ещё беда небывалая!
      
       Подъехала "скорая". Мужчина и женщина в белых халатах и с чемоданчиком в руках поспешили в больницу.
       Колька подошёл к двери, ждал, что будет дальше, оставят Сашку здесь или заберут с собой.
       Дверь отворилась и прикрыла собой Кольку. Его не увидели вышедшие на крыльцо врачи. Приехавшая на "скорой" врач тихо плакала. Мужчина останавливал её:
      
       Софья Петровна, что же вы, на самом деле. Нельзя же так.
      
       Кошмар, какой кошмар, - говорила женщина.
      
       Что поделать, случай. Так что везём его в центральную. Здесь мы окажемся бессильны при вскрытии. Бессильны. Кровотечение остановлено. Думаю, выскочим.
      
       Они ушли вновь в больницу, а вскоре оттуда вышли все, неся Сашку на носилках. Колька увидел, что Сашка пришёл в себя, водит глазами, видимо, отыскивая Кольку. И подошёл к нему, вцепился в край носилок.
      
       - Сашк...
      
       - Коля. Ты здесь? У меня почти ничего не болит. Правда,
       Коль.
      
       Сашк, ты держись. Ты вылечивайся. Я тебя буду ждать.
      
       Всё, всё, ребята, не время разговаривать, - отстранила врач Кольку. - Потом поговорите. Да-да, потом.
      
       Носилки установили в машину, врачи сели туда же, по обе стороны от носилок, дверца закрылась, машина тронулась, побежала по больничному двору, скрылась за воротами.
       В обе стороны - вправо и влево -тянулась длинная широкая улица с асфальтовой дорогой посредине. Куда пойти? В какую сторону? К кому? И пошёл направо. Показалось так, позвало -если идти на детдом, то надо в эту сторону.
       Среди этой ещё пустынной, но уже пробуждающейся широкой улицы Кольке было очень одиноко. Он впервые за последние четыре года остался надолго без Сашки, без детдомовских ребят, слово некому сказать. Сколько же этих домов! Всяких! Какие по богаче, какие победней - сколько же их! И нет ни одного, в который он вошёл бы смело, как свой человек. Несправедливо же это! Несправедливо!
       И Сашка... Ах ты, Сашка! Так уже ты всего боялся, кажется, боялся тени своей, боялся оказаться заметным на виду у людей, просто видимым быть боялся. И не напрасно, наверное, боялся. Вилы даже под соломой его нашли...
      
       Колька невольно представлял, как те самые вилы могли бы и его проколоть, ошущал, какая боль от них должна быть в боку, и чуть не вслух кричал только от одного представления этой боли.
       Заметив незнакомца, от домов к дороге выбегали собаки. Но отступали перед Колькой, молча уходили в сторону. Собаки, видно, чувствовали, какое горе несёт в себе этот человек.
       Один белый домик с ветлами напротив. А вон и другой. И ещё один. И напротив ещё... Сколько же их, этих белых домов с ветлами напротив!
       И у Кольки будто новое видение открылось. Да напридумывал он всё, напридумывал! Прав был Валерий Николаевич, назвав его фантазёром! Нет у него своего дома! Нет!
       "Прости меня, Сашка. Обманул я тебя. Но мне так хотелось..."
      
       Эх, иметь бы такой голос, чтобы крикнуть им на всю землю: "Ну, где же ты, мама!" И чтобы крик этот был услышан за всеми горами, за всеми морями и океанами матерью, и чтобы она отозвалась пусть даже еле слышно, шёпотом; "Здесь я, сынок". Ничего, Колька услышал бы. И пошёл бы напрямую, на самый слабый голос. И дошёл бы. Дошёл бы... Но где взять такой голос? Где взять...
       Оно все полегче жить станет. Идите, соколы. Бог с вами...
      
       Колька шёл, низко опустив голову, задавливая, топя в себе слёзы, которые уже закипали на глазах. Сашка шёл следом за другом. Он тужил об одном: не удалось попить чая с блюдечек, что ему очень нравилось. В столовой чай дают в горячих эмалированных кружках и потому он не так вкусен, как когда его прихлёбываешь из мелкого блюдечка.
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Герасин Виктор Иванович (dargervi@yandex.ru)
  • Обновлено: 05/09/2012. 134k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.