Глушкин Олег Борисович
Болотовское начало

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 20/09/2020.
  • © Copyright Глушкин Олег Борисович (o_gluschkin@mail.ru)
  • Размещен: 03/08/2009, изменен: 03/08/2009. 125k. Статистика.
  • Очерк: История
  • Скачать FB2
    • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Представленная книга издана в Библиотеке правительства Клининградской области в серии ЛИК (личность, история, край) Раскрыты многие грани жизни и творчества великого русского просветителя, естествоиспытателя, философа и писателя. Показано становление его личности в период пребывания в Кенигсберге (Семилетняя война)
    •    Олег Глушкин
      
       БОЛОТОВСКОЕ НАЧАЛО
      
      
      
       Выдающийся деятель науки и культуры Андрей Тимофеевич Болотов прожил долгую и плодотворную жизнь и сумел внести огромный вклад в развитие науки и культуры. Он был ярким представителем XYIII века - века просвещения и века зарождения прогрессивных идей. В наше время, когда люди специализируются в одной или нескольких отраслях знаний, трудно даже представить, как мог один человек быть и философом, и писателем, и садоводом, и врачевателем, и основателем отечественной сельскохозяйственной науки, и переводчиком, и литературным критиком, и градостроителем, и администратором... По уровню и широте знаний его смело можно отнести к энциклопедистам, поставив в тот ряд, где Дидро, Монтескье, Аламбер, Вольтер - являют собой вершины человеческого духа. Если бы было возможно издать все его научные и литературные труды, потребовалось бы 350 объемных томов. Многие его открытия стали основой сельскохозяйственной науки.
      Он оставил после себя монументальный труд - главную свою книгу "Жизнь и приключения Андрея Болотова, написанные самим им для своих потомков". Этот труд позволяет назвать его выдающимся прозаиком XYIII века, предтечей великих русских романистов. Труд, написанный обстоятельно с множеством интересных подробностей, труд, свойственный его веку, когда жизнь была не столь поспешна, как сегодня, и позволяла остановиться и оглянуться на пройденный путь. Он был не только писателем, но и талантливым художником, его рукописи содержат множество рисунков, отражающих быт усадьбы и ландшафты созданных им парков. Он явил собою пример бескорыстного созидателя и творца.
      Болотов считал, что опыт жизни человеческой не должен оставаться втуне. В предуведомлении к описанию своей жизни он замечает: "Мне во всю жизнь мою досадно было, что предки мои были так нерадивы, что не оставили после себя ни малейших письменных о себе известий...я дорого бы заплатил за каждый лоскуток бумаги с такими известиями". За всех своих предков и даже авансом за потомков исполнил Болотов предназначенье человека, жаждущего передать свой опыт другим.
      Болотовской трудоспособности можно только позавидовать. Огромный пласт его творческого и научного наследия до сих пор еще не изучен. Всю его жизнь можно рассматривать как высокий нравственный подвиг, он дал нам образец личности с чувством собственного достоинства, личности свободной в своих творческих изысканиях. Чуждый погоне за чинами и регалиями, отвергавший праздную жизнь и неправедные наживы, он доказал, что в жизни главное оставаться самим собой и беззаветно служить своему Отечеству. Вглядываясь в его портреты, видишь высоколобого человека, с крупными и выразительными чертами лица, всматривающегося внимательно в окружающий мир, и как бы спрашивающего тебя, а что ты сделал, для того чтобы этот мир стал лучше. И он имеет право на этот вопрос, потому что вряд ли найдется у нас человек, подобно ему столь радеющий об общем благе.
      Предки его были "знатной татарской и княжеской породы". Татарское начало растворилось во многих поколениях, сплавилось в общем тигле. И в Болотове воплотились лучшие черты российских людей - трудолюбие, честность, отзывчивость, способность воспринять чужую боль, как свою. Ему дана была долгая жизнь, и он своим трудом с лихвой оправдал эту жизнь. И очень хотел он достучаться до человеческих сердец, хотел быть услышанным. Его занимали проблемы развития человеческой личности, пути ее совершенствования. Он придерживался евангельского постулата, считая, что отношение к тебе людей в первую очередь зависит от того, как ты сам к ним относишься. Он писал: "... я обходился со всеми дружелюбно, просто, бесхитростно, чистосердечно, откровенно, ласково и снисходительно. И за то был всеми любим и почитаем добрым человеком, а сие для меня было всего дороже". Он жаждал передать людям устои своей жизненной философии, которая сложилась у него еще в период военной службы в Кенигсберге, сложилась под влиянием знаменитых философов эпохи Просвещения.
      Источником счастья он считал общение с природой. По его мнению, с раннего детства следует открывать для себя красоту окружающего мира, уметь наслаждаться этой красотой и беречь эту красоту.
      
       ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
      
      Талант человеку дается от Бога, от природы, дается многим, а вот как он разовьется, найдет ли свое воплощение - это зависит от многих факторов. Начинается лепка личности в раннем детстве, недаром говорится - все мы родом из детства. Детство не баловало Болотова.
       Андрей Болотов родился в Тульской губернии, в родовом сельце Дворянинове (Алексинского уезда), 7 октября 1738 года. Отец его Тимофей Петрович командовал Архангелогородским полком, жил на жалованье, так как доходов от своих деревень почти не имел. Мать Болотова Мавра Степановна, урожденная Бакеева, была дочкой майора Ингерманландского полка - прославившегося в морских сражениях и награжденного золотой медалью самим Петром Великим. Первые годы своей жизни Андрей провел с родителями в Лифляндии и Финляндии, там служил отец. У Андрея было две сестры Прасковья и Марфа, обе старше его.
       С десяти лет он был зачислен каптенармусом в армейский полк, находившийся под командой отца. О своем детстве Болотов оставил довольно-таки подробные воспоминания. Стоит остановиться всего лишь на нескольких эпизодах. Во-первых, само проявление на свет сопровождалось смехом матери и окружающих людей. А случилось вот что: бабка-повитуха Соломонида была рядом с роженицей и в ожидании родов истово молилась, стоя на коленях и кланяясь до пола. Начались схватки. Мавра Степановна позвала повитуху. Та вскинулась, да крест нательный не пускает. Когда она била поклоны, крест этот провалился в щель между досок и повернулся так, что старушка не могла с пола подняться. Кричит роженице, чтобы повременила. А та увидела необычную позу повитухи и расхохоталась. Казалось бы, этот смех, впитанный с первым криком младенцем, должен был заложить на будущее смешливость в человеке. Но у Болотова случилось обратное - смех в его жизни почти отсутствовал. С малых лет он рос весьма серьезным и вдумчивым. Во всем подражал взрослым, все примечал, на беды свои никогда не жаловался. Однажды, подсмотрев, как плотники остругивают бревна топором, сам принялся за работу, да ударил нечаянно по ноге. Кровь обильно пошла. Замазал он ранку глинистой землей. Пока шел домой, опять ранка открылась, снова замазал, и кровотечение прекратилось. На боль никому не пожаловался. И потом, когда уже в Пруссии воевал, мягкой и мокрой глиной у солдат раны врачевал.
       К службе военной его отец готовил, но замечал, что не стремится к ней мальчик. Не любил, можно даже сказать, боялся Андрей пушечной пальбы. С малых лет не притягивали его военные экзерциции. Привезли его однажды в полк к отцу на церковный праздник, а он увидел, что затевают пальбу из пушек, вылез незаметно из кареты и убежал. Началась пальба, лошади испугались и помчали карету. Случился большой переполох. Боялись, что карета опрокинется и покалечит мальчика. С трудом остановили лошадей, а в карете - нет Андрея. Так страх перед пальбой оберег мальчика. В то же время в полк прибыл генерал и произвел маленького Андрея в сержанты. Такой был обычай в те времена. Сын дворянина, да к тому же полкового командира записывался в службу с малых лет. Понравилось генералу, как мальчик бил в барабан, вот и очередное звание. Многие в полку любили сына своего командира. Полковой писарь Красиков научил рисовать. Красиков был родом из Кронштадта, изображал корабли на фоне бушующего моря. Андрей стал подражать ему - и тоже рисовал море и корабли, хотя никогда еще их не видел, но в морской стихии ощущал нечто первозданное.
      Какого-либо упорядоченного и систематического образования Андрей Болотов не мог получить. Часто приходилось семье менять место жительства, приноравливаясь к воинской службе отца. Однако отец делал все возможное для того, чтобы сын получил необходимые знания, почти весь денежный доход от своего небольшого имения тратил на его обучение. Когда полк стоял в Курляндии, отец пристроил Андрея на учебу к местному дворянину Неттельгорсту, у которого для обучения своих сыновей был нанят домашний учитель саксонец Чаах из Лейпцигского университета. Учитель этот был весьма образованным человеком, хорошо знал немецкий и французский языки, в доме разговаривали на этих языках. Первоосновы немецкого языка Андрей получил еще раньше, обучал его унтер-офицер Миллер, обучал жестоко, где надо и не надо используя розги. А здесь, в доме Неттельгорста, приучали к наукам не наказанием, а поощрением. Чаах хорошо рисовал, а рисование с малых лет Андрей любил, а тут и азы теории постиг.
      Вскоре полк отца перевели в Финляндию, мать ждала рождения ребенка, и ей пришлось уехать в родовое поместье, а Андрея пристроили в частный пансион в Петербурге. Этот пансион содержал учитель кадетского корпуса Ферре. Пансион считался лучшим в столице. Отец платил за обучение сто рублей в год, сумма по тем временам немалая. В пансионе Андрей пристрастился к чтению и как он пишет об этом - охоте к чтению он обязан книге "Похождение Телемака", сладкий поэтический слог пленил его. Из этой книги получил он и представления о мифологии. "Словом, книга сия служила первым камнем, положенным в фундаменте всей моей учености", - утверждал Болотов впоследствии. И еще научился он в пансионе рисовать красками и мечтал, по его словам, иметь в жизни такой котел с кранами, из которых разная краска текла бы. Видя его пристрастие к живописи, отец заплатил за частные уроки для сына известному художнику Дангауэру. Благо, что тот жил рядом с пансионом. Дангауэр сумел приобщить не только к живописи, но и к архитектуре.
       В Петербурге было чему подивиться. Северная Пальмира становилась сама главным учителем жизни. Великолепие дворцов, парады, фейерверки, кадетские построения, фонари с их причудливым светом, ажурные мосты, белые ночи - все будоражило мальчишеское воображение. В своих воспоминаниях Болотов впоследствии написал: "Ко всему любопытному был я с малолетства склонен". Обучение в пансионате прервала смерть отца. Успел отец перед своей кончиной поговорить с сыном, понравились ему рисунки Андрея, знание географии, огорчился отец тем, что стал забывать сын немецкий язык, позаботился об обучении этому языку, словно чувствовал, какую важную роль сыграет знание немецкого языка в дальнейшей жизни сына. Успел дать отец и свое родительское благословение. Завещал быть всегда порядочным и честным человеком и почитать прежде всего Бога - творца всего земного. Был отец бессребреником, денег оставил столь мало, что их едва хватило на погребение.
      Пошел тогда Андрею всего двенадцатый год. Но он числился на военной службе, и больших трудов стоило его заступникам добиться отпуска для малолетнего сержанта. Представлено ему было увольнение до исполнения шестнадцати лет. И особенно радовалась мать - теперь будет единственный сын при ней, в имении Дворяниново. Мать Болотова была глубоко верующим человеком, она сумела передать сыну основы христианской морали. Андрей подружился с ее духовником - отцом Илларионом. Но все же большая часть времени в деревне была занята играми и прогулками.
      И вскоре мать осознала, что негоже отроку проводить время в забавах, нужно продолжить учебу. И снова очутился Андрей в Петербурге, на этот раз у соседа по имению - генерала-аншефа Маслова. Было у того два сына, которые тоже числились сержантами на военной службе и хотели выдержать экзамены на офицерский чин, а потому усердно изучали геометрию. Обучать их премудростям математических наук приходил нанятый специально для этого учитель. Андрей сидел в одной комнате с ними и все, что говорил учитель, запоминал, а потом записывал для себя и сам задавал себе упражнения и чертил разные фигуры. Еще был у Маслова один сын, постарше, тот занимался в инженерном училище, уроки делал он отдельно, в своей комнате. Андрей же старался почаще заходить к нему и смотреть, как тот вычерчивает фортификационные планы. Схватывал Андрей все быстро и вскоре стал разбираться в инженерном деле. Кроме того, дом Маслова стал для Андрея Болотова "училищем светской жизни и хорошего поведения". Там он познал прелесть танцев, веселье летних прогулок на Каменный остров, очарованье влитых в городской ландшафт городских садов. В доме Маслова впервые Болотов прочел рукописный французский роман о любви "Энаменонд и Целериана". Но вскоре и учебу и светские увеселения пришлось оставить. Смерть матери прервала его жизнь в северной столице, в четырнадцать лет остался Болотов круглым сиротой.
      Поначалу мальчик провел некоторое время на Псковщине в имении сестры. Муж сестры был страстным любителем всяких причудливых поделок. В его имение привечали кузнецов, столяров, кожевников с высоким уровннм мастерства. Конечно, Андрея заинтересовали работы этих мастеров. Был среди них и один пожилой мастер, изготовлявший оригинальные шкатулки, коробочки и табакерки. Андрей стал его прилежным учеником и вскоре сам стал изготавливать шкатулки, которым придумывал оригинальный орнамент. Научился Андрей и токарному делу. Сложилась у него такая полезная привычка - постоянно осваивать что-либо новое. Однако жизнь протекала не только в учебе. На него теперь легла ответственность за состояние родового поместья. Пришлось ехать в Дворяниново.
      Хотя и присматривал за делами здесь дядя Болотова - родной брат отца - Матвей Петрович, но пахло в доме запустением. После Петербурга маленькими и тусклыми казались окна родового дома. Крыша зеленела мхом. Радовали только березки, резвой чередой бегущие к вершине холма. Хозяйство еще не притягивало к себе молодого барина. Время проходило в играх и забавах с двоюродными братьями. И все же тяга к познанию мира брала верх над пустыми развлечениями. Он обнаружил у дяди рукописные тетради по фортификации, которые сам сделал Матвей Петрович, когда обучался этой науке у Абрама Петровича Ганнибала. Андрей выпросил эти тетради у Матвея Петровича, переписал их, перечертил все чертежи.
       Выпросил Андрей у дяди две книги, которые на всю жизнь запомнил, это "Камень веры", после знакомства с которой юноша "стал почти полубогословом" и удивлял местных священников своими рассказами, взятыми из этой книги. Другой книгой были "Четьи Миньи", описывались в ней жития святых, прочитав эту книгу, стал Болотов более набожным, чем был прежде, переписал наиболее полюбившиеся истории себе в специально сделанную книгу. Впоследствии на всю жизнь приобрел он привычку переписывать полюбившиеся ему книги или отдельные места из них в свои тетради.
      Нашел Андрей у дяди и старые эстампы, изображающие страдания Христовы. Были эти картины засижены мухами, от времени они почернели. Андрей выпросил их у дяди, фактически почти заново раскрасил и повесил у себя в спальне. За лето он и сам нарисовал несколько сот картин и украсил ими стены дома. В самой большой комнате устроил он себе художественную мастерскую. Время проскочило незаметно, пора было возвращаться юноше в полк. Служить не хотелось, но деться было некуда, все хлопоты о новом продлении отпуска были бесполезны. В Архангелогородском полку не хватало офицеров. Не без трудностей и не без трений, но все же был произведен из сержантов в подпоручики и Андрей Болотов. Россия готовилась к войне.
      
       ПРУССИЯ
      В конце апреля 1757 года русская армия неподалеку от Риги начала переправу через Двину. Девятнадцатилетний подпоручик Архангелогородского полка Андрей Болотов с грустью смотрел на тающие в тумане силуэты курляндского города. Здесь, в Риге, ему удалось достать несколько философских книг у тамошнего книгопродавца Фрелиха, на чтение которых теперь уже не оставалось времени. Скрипели колеса, ржали надрывно кони, вязли в грязи фуры, матерились солдаты. "Почто прем! И куда прем! Чего в чужой земле забыли?" - недоумевали воины. Никто не понимал - с какой стати надо идти войной на Пруссию. Но все же отвечали офицеры: "За матушку нашу государыню! Не дадим ее в обиду!" Казалось и конца не будет переправе. Архангелогородский полк вместе с Ростовским и третьим гренадерским были соединены в бригаду под командованьем генерала Вильбоа.
      Общее командование над российскими войсками дано было генерал-фельдмаршалу Степану Апраксину. Теперь этот военачальник наблюдал переправу из великолепного шатра, специально сделанного для него у самого входа на мост. Болотову странным показался этот фельдмаршал. Сколько было торжеств, сколько парадов, прежде чем началось движение войск, словно и не на смертные бои собрались, а на приемы пышные к королям европейским. Салюты гремели ежедневно. Даже река, казалось, стенала от грома пушек. Запугать, что ли, врага хотят, думал Болотов, так не услышит враг, а порох затрачен, который для сражений припасен. Свита у Апраксина была столь многочисленна, какой, наверное, ни у одного из римских цезарей не бывало. В обозе для фельдмаршала везли многопудовую серебряную посуду. Императрица прислала ему особые сервизы и соболий мех.
      Это были последние годы правления Елизаветы Петровны - время быстрых карьер, фаворитов и праздничных увеселений. Императрица блистала своей красотой, была щедра и "сластолюбива" и в то же время обладала прекрасным природным умом, но, увы, была слишком ленива и тщеславна. Легко раздавались воинские звания. Никогда не командовавший войсками Разумовский, любовник императрицы и ее тайный муж, стал фельдмаршалом. Фельдмаршалами стали также Бутурлин и Трубецкой, не проявившие никаких особых полководческих талантов.
      И когда решила императрица осадить ненавистного ей прусского короля, особого выбора у нее не было. Апраксин был не самый худший вариант. Немалую роль здесь сыграло и то, что тогдашнего российского канцлера Бестужева, богача и ярого любителя женщин, связывала с Апраксиным давняя дружба.
      Война эта длилась семь лет и потому получила название Семилетней, выпала она на последние годы правления Елизаветы Петровны, которая стала заботиться о "славе своего царствования" и возжелала играть большую роль в европейских делах, чем это было прежде. В этот период в Европе становилось все могущественнее Прусское королевство, а его король Фридрих II все больше стал обретать славу непобедимого полководца. К тому же он позволил себе отпускать язвительные шутки про стареющую красавицу-императрицу. Он считал, что ему все можно делать и присоединять новые земли и безнаказанно шутить. Из-за усиления Пруссии начали сближаться ранее враждовавшие Австрия и Франция. В это же время усилился конфликт между Францией и Англией из-за войны за северо-американские колонии. Англия пошла на союз с Пруссией. Канцлер Бестужев поддерживал проанглийские настроения. У России же были очень сильны интересы на юге, где в борьбе против турок ее поддерживала Австрия. Последняя потеряла Силезию, захваченную Фридрихом. При русском дворе усилилось влияние новых фаворитов императрицы Шуваловых - сторонников Франции. Бестужев утрачивал свое могущество. Теперь он стал ориентироваться на будущего наследника престола - Петра-Ульриха Голштинского и его жену великую княгиню Екатерину. Таковы хитросплетения политики и интриг того времени.
      По предложению Бестужева был создан совещательный орган - Конференция, который должен был руководить военными действиями. В него вошли сам Бестужев, князь Трубецкой, фельдмаршал Бутурлин, вице-канцлер Воронцов, князь Голицын, Апраксин и братья Шуваловы. Почти все они, за исключением Апраксина, не были компетентны в воинских делах и впоследствии во многом сдерживали действия Апраксина. Сложилось такое положение, что все решения главнокомандующего требовали ещё и одобрения Конференции.
       Войска были не укомплектованы, обеспечение армии с самого начала кампании желало лучшего. Основные силы русской армии двигались в направлении Вержболово - Инстербург. Корпус русских войск под командованием генерала Фермора наступал на Тильзит и Мемель. И наступал успешно. Навстречу же армии Апраксина двигалось мощное прусское войско.
      Всего этого, конечно, не знал Андрей Болотов. У него были другие заботы. Занемог полковой квартирмейстер Штейн. И на его место назначили Болотова. Провианта явно не хватало. Пришлось самим печь хлеба и скирдовать сено для лошадей. Жара стояла, все быстро портилось. От жары спасал уксус, каждый имел бутылку воды, смешанной с уксусом - тем и спасались. В некоторые дни Болотов почти не слезал с седла, приходилось все время мчаться впереди войск, готовить место для стоянки. Потом движение войск замедлилось. Приучился Болотов выкраивать время для чтения, читал даже в седле купленные в Риге философские книги, принялся переводить отдельные места. Присматривался он и к тому, как ведется хозяйство в чужеземной стороне. Радовали его глаз чистота и аккуратность на дорогах и в домах, и сады и парки ухоженные, и опрятность здешних крестьян. Видел он и пруды, в которых специально карпов разводили. Солдаты из такого пруда воду выпустили, а в нем оказалось рыбы полно. Весь полк досыта наелся. Жаль было Болотову, что такой пруд разорили, но война есть война...
      Случилось Болотову в те дни и с диковинным плодом познакомиться, называемым земляным орехом - картофелем. Появился картофель в Германии после опустошительной Тридцатилетней войны и последующего за ней голода. Фридрих Вильгельм I объявил разведение картофеля национальной обязанностью немцев. Крестьянам бесплатно раздавались семенные клубни, и в то же время их пугали обещаниями отрезать носы и уши всем, кто не будет сажать картофель. Ко времени Семилетней войны приказывать никому уже не надо было. А для россиян еда эта была в новинку.
       Удивлялись русские солдаты - растут пышные зеленые кусты с красивыми цветочками, и едят местные жители не эту зелень, а выкапывают из земли плоды. И эти плоды даже хлеб с успехом заменяют. Первым оценил эти клубни Болотов. Это во многом благодаря ему впоследствии картофель распространился в России.
      В первые дни похода старались обходиться своими силами и не забирать продовольствие и фураж у местных жителей. Чтобы пресечь попытки мародерства, Апраксин издал четыре манифеста. В них разъяснялось, что война ведется не против жителей Пруссии, а только направлена на "наказание" короля Фридриха, и что жители должны по-прежнему спокойно продолжать свои занятия. В соответствии с этими манифестами при переходе войск через Литву и Польшу и их квартировании русские солдаты и офицеры требовали у местных властей квитанции об отсутствии претензий. Такие меры дали свои положительные результаты. Население Пруссии встречало русскую армию спокойно, особых стычек не было. Однако длилось это не долго. Свои обозы отставали от движения войск. Питаться приходилось в прусских деревнях. Участились случаи грабежа и насилий. Особенно отличались жестокостью казаки и калмыки. В ответ прусские крестьяне стали устраивать засады, начали убивать отставших от частей солдат. Поступил приказ не щадить деревни, в которых велась стрельба по солдатам.
      С горечью смотрел Болотов на горящие хаты. Были и первые неудачные столкновения с противником. Разведывательная группа из полка, в котором был Болотов, была разбита, застигнутая врасплох. Виной тому была устроенная накануне попойка. Попытки Болотова навести порядок не всегда встречались с одобрением даже его начальством. К тому же Болотов видел, какая царит сумятица в управлении движением войск. Никто ничего толком не знал. В то же время противник имел полное представлении о планах Апраксина, и Болотов понимает, что в штабах засели люди, передающие сведения прусскому генералитету. Конечно, он не мог знать, что еще более худшее делается, ибо у прусского короля были и в Петербурге сторонники, сгруппировавшиеся вокруг наследника цесаревича Петра, обожавшего все прусское. Но как бы ни хотели сторонники Фридриха уберечь его, движение русских войск было неостановимо. Авангард генерала Фермора овладел Мемелем. Русская армия продолжала медленно продвигаться вперед. Был без боя занят Инстербург (ныне Черняховск), и основные события начали разворачиваться на территории сегодняшней нашей Калининградской области.
      Прусским королем Фридрихом против русских войск был выдвинут корпус под командованием фельдмаршала Левальда. В начале августа Апраксин соединился с авангардом Фермора и конницей Сибильского. Чтобы двигаться на Кенигсберг беспрепятственно русская армия переправилась на левый берег Прегеля, прусские войска были вынуждены тоже перейти на левый берег, покинув правый берег, где у них были выстроены оборонительные укрепления. 17 августа противники сблизились в районе деревни Гросс-Егерсдорф (ныне поселок Междуречье). Русская армия укрепилась на выбранных позициях, и поначалу Апраксин решил ожидать нападения Левальда.
      Однако в ночь на 19 августа он отдал приказ сняться с позиций и начать наступление. Рано утром русская армия в момент передвижения была внезапно атакована. Русские войска оказались в стесненном положении, армия проходила через низину и выходила через лес на открытое пространство. Главный удар Левальда пришелся по колоннам второй дивизии, только что начавшей выдвигаться из леса. Архангелогородский полк, в котором был Болотов, находился на левом фланге и располагался на холме, окруженным небольшим болотом. Отсюда хорошо просматривалось поле битвы, позднее Болотов опишет все свои переживания и выскажет много горьких упреков своим командирам. Нарвский и второй гренадерский полки за короткое время потеряли почти половину своего личного состава. Но все же они сумели развернуться вправо от дороги на южной опушке леса и остановили пруссаков. Однако правый фланг русских войск оставался открытым и с трудом сдерживал натиск вражеской кавалерии. Русские солдаты, расстреляв все патроны, дрались штыками. Положение стало критическим. Полного поражения смогли избежать только благодаря храбрости и стойкости русского солдата. Болотов впоследствии писал: "Нельзя быть славней той храбрости, какую оказывали тогда воины, составляющие раздробленные остатки упомянутых полков несчастных. Иной, лишившись руки, держал еще меч в другой и оборонялся от наступающих и рубящих его неприятелей. Другой, почти без ноги, весь изранен и весь в крови, прислоняясь к дереву, отмахивался еще от врагов, погубить его старающихся. Третий, как лев рыкал посреди толпы неприятелей его окруживших и мечом очищал себе дорогу...Четвертый отнимал оружие у тех, которые его обезоружив в неволю тащили...Пятый, забыв, что он один, метался со штыком в толпу неприятелей, и всех их переколоть помышлял. Шестой, не имея пороха и пуль, срывал сумы с мертвых недругов и искал у них несчастного свинцу, и их же пулями по ним стрелять помышлял. Одним словом, тут оказываемо было все, что только можно было требовать от храбрых и неустрашимых воинов".
      К северу от леса, на опушке которого шел бой, находился резерв первой дивизии русских войск, состоящий из четырех полков, которыми командовал генерал Румянцев, тот самый Румянцев, который впоследствии стал прославленным русским полководцем Румянцевым-Задунайским. Ввод в бой этого резерва во многом решил судьбу сражения. Продравшись сквозь болотистый лес, полки Румянцева вышли во фланг прусской армии и ударили в штыки. Враг начал беспорядочное отступление, больше похожее на бегство. Отличились в этом сражении и русские артиллеристы. Впервые были использованы новые секретные гаубицы, изобретенные графом Шуваловым. Одной из артиллерийских батарей командовал сын Абрама Ганнибала поручик Иван Ганнибал. Шрапнель и ядра косили бегущих пруссаков. Болотов отмечает, что казаки умно поступили - конницу неприятеля сначала атаковали, а потом отступили, выманив неприятеля под огонь наших батарей и пехоты. Эти действия и определили успех боя.
      Почувствовав близкую победу, солдаты всех остальных полков бросились в погоню за неприятелем. Болотов тоже вместе со всеми был охвачен азартом погони. "Нельзя никак изобразить того восхищения, с каким бежали мы тогда в погоню за неприятелем...Не было тут уже нам никакой невозможности. Мы шли прямо через кустарник и через болото, и я не ведаю, как мы уже продрались... Мы пробежали, смеючась и хохотав... и одно только то слышно было: "Слава Богу, наши победили!"
       Поначалу были азарт битвы и эйфория победы, но радость победы омрачилась потерями. Все поле было усеяно убитыми. И на смену ратникам пришли мародеры. Болотов увидел оголенные тела пруссаков, белые, жирные тела, над которыми кружилось воронье. Маленькие и вверх взвихренные усы придавали мертвецам вид страшный. С убитых сняли всю одежду, вывернули все карманы. И стоял над полем стон - это звали на помощь раненные. Их было много как с той, так и с другой стороны. Были и такие, которые притворились раненным и пытались спрятаться. Тех, кого разоблачали - били нещадно кнутами. Такова изнанка войны, и не каждому дано ее выдержать.
       В своем донесении о победе Апраксин писал: "Такой жестокой битвы еще не бывало в Европе". Далее он пишет об отличившихся в сражении - многие из них, тогда еще молодые офицеры, впоследствии стали полководцами екатерининского времени. Не забыл Апраксин расписать и свои подвиги: "Я в такой огонь себя отважил, где около меня гвардии сержант Курсель убит и гренадер два человека ранены.... також и подо мною лошадь, одним словом только Божья десница меня сохранила, ибо я хотел лучше своею кровью верность свою запечатать, чем неудачу какую видеть".
      Болотову повезло, он не получил ни царапины. Но сердце его было опечалено гибелью товарищей. Трудно было смириться с тем, что тот, кто еще вчера шутил, шел рядом, делил с тобой солдатский хлеб, сегодня уже не живет на этой земле, его юная жизнь оборвана случайной пулей. Он уже никогда не продлит свой род. И должно помнить, что своей смертью он спас и тебя.
      Все как один в победоносной русской армии не сомневались, что, по словам Болотова, "скоро и весьма скоро увидим мы уже и славный их столичный город Кенигсберг и вступим в места, наполненные изобилием... Но проходило время, армия застыла в ожидании...
      От Апраксина ждали дальнейшего развития успеха, но этого не произошло. Левальд отвел свои войска к Велау (ныне Знаменск), а затем к Тапиау ( ныне Гвардейск), где были хорошие оборонительные укрепления. Можно было конечно продолжать наступление. Но кроме армии Левальда был ещё один противник - несносная жара, стоявшая в то лето. Реки обмелели и доставлять провиант водным путем стало невозможно. Продовольствия в армии оставалось всего на десять суток.
      Военный совет, взвесив все обстоятельства, решил не подвергать армию риску и ретироваться к Тильзиту, чтобы, там получив необходимое снабжение, вновь продолжить баталии. Летняя жара сменилась непрерывными дождями. Отступление победителей было осложнено бездорожьем. Сам фельдмаршал Апраксин послал в один из этих дней Болотова, чтобы тот проверил состояние отступающих войск. То, что увидел Болотов, повергло его в уныние. Телеги вязли в грязи. Лошади, выбившись из сил, лежали на дороге. Вся дорога наполнена была таким печальным зрелищем, что он не мог "без внутреннего содрогания смотреть на все это". Когда Болотов доложил Апраксину об увиденном, тот мер никаких не принял. Вспоминая этот случай, Болотов восклицает: "Вот какого фельдмаршала имели мы в тогдашнем нашем походе!"
      Действия Апраксина вызвали неудовольствие не только у всех участников битвы при Гросс-Егерсдорфе, но и при императорском дворе. Фельдмаршал Апраксин был арестован и обвинен в государственной измене. Почти все российское общество видело в Апраксине виновника того, что победа при Гросс-Егерсдорфе не была использована, что напрасно была пролита кровь русских воинов. Эти настроения разделял и Андрей Болотов, он писал: "...от предводителей войск двойное искусство требуется, а именно: чтобы они умели побеждать, а того более они умели победами своими пользоваться, и не допускали бы пропадать их даром".
       Сегодня, когда историками прочитаны многие документы, становится ясно, что не мог Апраксин развить успех по объективным причинам. Дальнейшее наступление, не подкрепленное обеспечением армии провиантом, могло привести к большим потерям и проигрышу кампании. И в то же время нельзя снимать вину с Апраксина, ведь он имел время для подготовки наступления, почему заранее не побеспокоился о снабжении? И всё же он был победителем! А тут вместо триумфа - следствие! И становится ясно, что главная причина его ареста кроется совсем в ином. Он стал жертвой большой политической игры. Неудачный его поход стал главной причиной падения канцлера Бестужева. Противники канцлера стали обвинять его в том, что он якобы дал приказ Апраксину отступить, так как хотел использовать его войска, чтобы возвести на престол малолетнего Павла и отдать управление страной в руки княгини Екатерины, его матери. В период проводимого над ним следствия Бестужев всячески отгораживался от Апраксина и, возможно, даже подчеркивал его вину. У Апраксина нашелся другой защитник - начальник Тайной канцелярии граф Петр Шувалов. Но даже этот всесильный фаворит ничего не мог сделать. Ибо еще при аресте у Апраксина были отобраны письма к нему великой княгини Екатерины. Будущая императрица Екатерина Великая, как видно из этих писем, ценила фельдмаршала, а у нее, как показало все ее последующее царствование, был особый талант - выбирать людей способных и талантливых. Ничего предрассудительного в письмах не было, напротив, Екатерина всячески убеждала фельдмаршала "спешить походом", но уже сам факт переписки разгневал императрицу. Да к тому же выяснилось, что письма эти передавал Апраксину канцлер Бестужев! Значит, затевался дворцовый переворот! Для Елизаветы именно это было самым главным раздражителем. Ведь она сама взошла на престол при помощи гвардейских штыков, она знала, как все это свершается.
      Апраксин был принесен в жертву для успокоения императрицы, всего общества и особенно союзников. Ему было пятьдесят шесть лет, возраст по тому времени немалый, арест он переносил тяжело. Знал он и о методах, и о пытках, которыми вырываются признания. Между тем обвинения против него не подтверждались. В августе 1758 года императрица решила помиловать его, но он об этом так и не узнал, когда ему начали объяснять о великой милости императрицы, он скончался от апоплексического удара.
      В армии меж тем был назначен командующим генерал-аншеф Виллим Виллимович Фермор. Так как генерал этот, по определению Болотова, был разумным и усердным человеком, все были чрезвычайно довольны этим назначением. Наступила зима, морозы были сильными, решено было наступать на Кенигсберг кратчайшим путем по льду Куршского залива. Нетерпение Фермора было так велико, так он жаждал начала кампании, что требовал, чтобы ему каждый день приносили лед с залива, чтобы можно было по толщине его определить - выдержит ли он артиллерию. Наступление вели двумя колоннами. Часть войск во главе с Фермором шла по льду залива, другая часть во главе с генерал-майором Румянцевым пошла на Тильзит и должна была двигаться через Лабиау на Кенигсберг. Прусские города сдавались без сопротивления. Главным врагом был холод. Полушубки для армии подвезли только к Кенигсбергу. Эта столица Пруссии тоже сдалась без боя. Фридрих со своей армией сражался со шведами в Померании. Без его помощи защищать город было почти бессмысленно.
      
       КЁНИГСБЕРГ
      
      Кенигсбергский бургомистр Гиндернис не хотел подвергать город разрушению и нести людские потери. Депутаты прибыли к Фермору с прошением о принятии города и королевства под покровительство русской императрицы. Взамен они сумели выговорить для города очень мягкие формы капитуляции. Городу оставлялись все прежние привилегии и преимущества, все чиновники и священнослужители оставались на своих местах, им сохранялись оклады.
      22 января 1758 года русская армия вступила в Кенигсберг. Архангелородский полк в торжественном въезде в город не участвовал, он был оставлен в Курляндии. Но вскоре и этому полку был дан приказ следовать в Кенигсберг. И хотя Болотов не видел своими глазами вступление русских войск в этот город, видимо, по рассказам товарищей он составил красочное описание памятного дня: "...вступили наши войска в Кенигсберг, а вскоре за ними прибыл туда и сам главнокомандующий. Въезд его в сей город был пышный и великолепный. Все улицы, окна и кровли домов усеяны были бесчисленным множеством народа. Стечение оного было превеликое, ибо все жадничали видеть наши войска и самого командира, а как присовокупился к тому и звон в колокола во всем городе, играние на всех башнях в трубы и литавры, продолжающееся во все время шествия, то все сие придавало оному еще более пышности и великолепия".
      24 января были жители Кенигсберга приведены к присяге на верность российской императрице Елизавете. Протестов никаких не возникло. У жителей края не было особой любви к воинственному своему королю Фридриху II, ведь он почти насильственно присоединил Пруссию к Бранденбургскому государству и сделал главным городом Берлин. Присягу принимали торжественно в Замке.
       Болотов отправился в Кенигсберг со своим полком несколько позднее, когда отдан был приказ разместить полки по зимним квартирам. Начало похода совпало с радостным событием, прибыл из родного поместья слуга Яков, привез большую лисью шубу, новое седло и множество припасов. Был Яков смекалистым ловким человеком и впоследствии не раз выручал своего барина, умел все добывать в отличие от другого слуги Абрамушки, хоть и преданного своему хозяину, но вороватого.
       Все спешили в Кенигсберг, офицеры даже гонки на своих тройках устраивали. Польшу быстро проскочили. Запомнились виселицы у дорог, за самую мелкую кражу можно было угодить в петлю. Не было здесь порядка. Зато, когда в Пруссию въехали - и дороги стали ровней, и виселицы исчезли, и все вокруг было ухожено и опрятно, видно было, что люди любят свою землю. Это надолго запомнилось Болотову - любовь к земле была дана ему на всю оставшуюся длинную жизнь.
      В Кенигсберге покои Болотову отвели в доме, стоящем на берегу Прегеля, неподалеку от пристани, перед окнами был мост через канал. Было, правда, шумновато, хозяйка дома содержала небольшой шинок, в котором собирались голландские шкиперы, чтобы выпить кружку пива и узнать портовые новости. Так что днем было беспокойно, но зато к вечеру, когда все смолкало, можно было наслаждаться мелодией, льющейся из-под смычка скрипки, это упражнялись в игре на ней хозяйские дочки.
      Все было любопытно Болотову в прусской столице, наверное, не было такой улицы, которую он не обошел бы. В тот первый год жизни в Кенигсберге он очень много рисовал. Соорудил специальный походный ящик для картин. Изображал на картинах "знатнейшие" европейские города, и конечно, сам Кенигсберг. Офицеры его полка не могли надивиться искусству своего товарища. Как жаль, что тогдашние изображения города не сохранились. Не дожили до нашего времени и его рисунки на стекле, он часто рисовал вид улицы из своего окна. Рисовал на стекле при помощи так называемой "каморы-обскуры". Эту камеру, прообраз будущего фотоаппарата, он приобрел у жившего неподалеку от его дома старика-ремесленника. Подолгу Болотов рассматривал творения этого мастера самоучки -микроскопы, хрустальные призмы, по словам Болотова этот старик "отворил храм науки" и "захотелось идти в оный и находить в науках тысячу удовольствий и увеселений, которые помогли потом иметь столь многие блаженные минуты в течение моей жизни".
      Болотову - двадцать лет, его сверстники молодые офицеры ищут в большом городе увеселений, здесь много трактиров и бильярдных, здесь легко можно найти любовницу или взять на временное содержание молодую горожанку, нравы здесь царят распутные. По крайней мере, так кажется Болотову. Он избегает случайных встреч, не участвует в общих пирушках, при виде женщин он краснеет и теряется. Наверное, сослуживцам он кажется белой вороной, но они относятся к нему уважительно.
      Едва сменившись с караула, Болотов продолжает изучать европейский город, который во многом поражает его воображение. Рыцари Тевтонского Ордена очень точно выбрали место для этого города, воздвигнув свой замок-крепость на горе, возвышающейся на правом берегу реки Прегель. И пусть город не стоит на берегу моря, но река глубока в своем устье, она несет воды в залив - Фришгаф, и купеческие суда свободно плывут до городских пристаней. Река образует острова, дающие выгоду городу, ибо покрыты эти низменные острова обширными сенокосными лугами и растут здесь травы, из которых кенигсбержцы приготовляют крупу наиприятнейшего вкуса. А ближние к городу острова застроены каменными строениями и составляют наилучшую часть города. Эти каменные дома кажутся Болотову высокими и величественными. Земляные валы и бастионы не производят на него сильного впечатления. Они, конечно, устарели, и не могут защитить город. Ему непонятно, зачем город в многочисленных воротах содержит строгие караулы, если всегда можно эти ворота миновать. Город древний, но название и статус свой он получил сравнительно недавно. Возле рыцарского замка существовали три города - центральный Альтштадт, восточнее его - Лебенихт, а на круглом острове посередине Прегеля тоже был город - Кнайпхоф, и только в 1724 году они объединились. Болотова восхищает главное строение города - рыцарский замок. Его мощные тяжелые стены, его не менее мощные округлые башни, казалось, навечно вросли в городской пейзаж. Болотов писал: "Наизаметнейшим из всех в Кёнигсберге находящихся зданий можно почесть так называемый Замок или дворец прежних герцогов прусских. Огромное сие и, по древности своей, пышное здание воздвигнуто на высочайшем бугре или холме, посреди самого города находящемся. Оно сделано четвероугольное, превысокое и имеет внутри себя четверостороннюю, нарочисто просторную площадь и придает всему городу собою украшение, и тем паче, что оно со многих сторон, а особливо из-за реки, сверх всех домов видимо...". На одном из углов замка находится самая высочайшая башня. На самом верху ее развевается знамя. С башни, звучали ежедневно церковные хоралы городской капеллы в одиннадцать утра и в девять часов вечера. Обычно исполнялись: "В покое все леса..." и "Ах, оставайся с милостью...".
       На башне было и помещение для трубачей и пожарных, которые наблюдают, где в городе возник пожар. Болотову довелось несколько раз видеть, как во время пожара трубачи играют особые свои марши и наклоняют знамя в ту сторону города, где случился пожар, а если пожар возник ночью, высовывают шест с зажженным фонарем, указывающий ту сторону, где случилась беда. Это интересно - наблюдать, как организованно и четко тушат в Кенигсберге пожары.
      Но это не главное для Болотова. К башне притягивает и то, что внизу ее находится библиотека. Вот как описал Болотов замковую библиотеку: "Примечания достойно, что под башнею находится публичная и старинная библиотека, занимающая несколько просторных палат и наполненная несколькими тысячами книг.... многие из них прикованы к полкам на длинных железных цепочках, на тот конец, дабы всякому их можно было с полки снять и по желанию рассматривать и читать, а похитить и с собою унесть было-б не можно... Кроме книг показываются в библиотеке сей некоторыя и иныя редкости, но весьма немногия; и наидостойнейшие замечания были портреты Мартина Лютера и жены его Катерины Деворы, о которых уверяли, яко бы они писаны с живых оных...".
       Многое удивляло не только Болотова, но и других русских офицеров, посещавших Замок. Побывал Болотов и в покоях, где принимали Петра I, когда царь путешествовал в составе Великого посольства. Довелось почти все помещения обойти. Здесь были скоплены многие диковинные ценности. Правда, были здесь не только музейные редкости, но и винные погреба и ресторации и среди них знаменитый "Блютгерихт" - кровавый суд, ну это уж - кого что влечет... Знамениты были и колодцы на территории Замка, здесь брали очень чистую и вкусную воду для самых знатных горожан и гостей. Все колодцы были снабжены насосами. Хозяйка дома, где жил Болотов, тоже предпочитала именно сюда ходить за водой. А Болотову полюбился фонтан на площади, он зарисовал его и много лет спустя сделал точно такой же у себя в Богородицке.
      Из окон его дома был виден не только Замок, но и застроенный каменными домами остров. Здесь жили самые богатые купцы, весь остров пересекала улица - Длинная Кнайпхофская, но русские офицеры прозвали ее Миллионной, название более привычное, петербургское. Здесь на острове не раз посещал Болотов главный Собор города, где были прекрасные мавзолеи и надгробия, древние трофеи и знамена. Неподалеку от Собора находился университет - "Альбертина" и прилепившиеся к нему дома профессоров. Учились в университете, по словам Болотова, "великое множество всякого звания людей". Университет был доступен всем тянущимся к знаниям.
      Достойным примечания считал Болотов и еще один общественный дом - биржу, построенную на берегу возле подъемного моста, именуемого зеленым. Большие сплошные окна биржи постоянно светились по вечерам, там сходились купцы со всего света и договаривались о своей торговле. Торговлей интересовался слуга Болотова Яков, жаждущий разбогатеть и выкупиться из крепостничества.
      Сравнивая жизнь людей в России и Пруссии, Болотов видел, что здесь, в Кенигсберге, народ живет хорошо, "город сей во всем имеет изобилие", но живут здесь "без излишеств, мотовства и непомерности". Карет и богатых экипажей мало, ходят пешком, прислуга малочисленна. Что не понравилось Болотову, так это отсутствии русской широты не только выраженное в бюргерских характерах, но и сказавшееся в постройках домов, даже в лучших частях город, стесненных друг другом, с окнами только в одну сторону, с тесными и очень узкими дворами. Зато езда по улицам не встречает препятствий, улицы хотя и узкие, но почти все вымощены камнем, по вечерам освещены фонарями, почти все улицы содержатся в чистоте. Последнее требует усилий, ведь в те годы не только в Кенигсберге, но и в других городах по ночам всякий сор и нечисть привыкли выкидывать прямо из окон на улицу. И в Кенигсберге специально содержит магистрат людей, которые очищают улицы и увозят мусор. И все же, по словам Болотова, в нижних этажах трудно избавиться от дурного запаха.
      Постепенно Болотов познавал город, и несмотря на все подмеченные им недостатки, находил он здесь больше преимуществ, и город все более завоевывал его сердце.
      И видно было, что живут здесь люди набожные, было в городе восемнадцать церквей, среди них и католические, и лютеранские, и кальвинстские, была даже иудейская, город был веротерпимый. Православные совершали обряды в полковых церквях, располагались такие церкви прямо в Замке. Болотов, как человек набожный, воспитанный в почитании веры своих предков, был частым посетителем этих церквей. Возможно, не раз молился он о перемене своей участи.
      И судьбе было дано сделать в жизни Болотова такой поворот, который избавил его от нудной караульной службы и соблазнов, в которые пытались втянуть его однополчане. Как пишет Болотов: "...судьба невидимой рукой отвлекала от пропасти".
      Город и весь завоеванный край требовал своего управления. Фермор был занят военными делами и ждали назначения особого губернатора. А пока сборами и податями занимался бригадир Нумерс, у него в подчинении были прусские коллегии и канцелярии. Ему хотелось иметь при себе русского человека, знающего немецкий язык. Ему порекомендовали Болотова. И вот Андрей Болотов неожиданно был отозван из полка, и из военного человека превратился в канцелярского служащего. Болотов рьяно взялся за дело, прежние товарищи теперь, не заставая его дома, сами отправлялись в разгулы в поисках любви и утех. Болотов был избавлен от соблазнов. Теперь в каждое утро шел Болотов в свою канцелярию, было здесь множество немцев, но в контакт с ними войти было трудно. Сидели они за столами как вкопанные и знай себе строчили письма и запросы. И столь прилежно занимались своими делами, что и словом за день друг с другом не решались перемолвиться. Болотов удивлялся их нелюдимости, но постепенно привыкал к заведенным порядкам и старался со всеми ладить. Близко сошелся он с одним стариком - советником Бруно. От него стал воспринимать тонкости языка, к тому, что знал раньше, многое добавилось, особенно всякие чиновничьи обороты.
      Постепенно поначалу настороженные и молчаливые местные жители все более свыкались с русскими офицерами. Жизнь горожан мало в чем изменилась, никого из них насильно на прусскую службу не призвали, льготы за всеми, у кого они были, остались, в местном университете Альбертине все доходы сохранялись. Болотов, знающий немецкий язык, легко вступал в контакт с горожанами.
       После работы шел Болотов на корабельную пристань, гулял по берегам Прегеля, а в воскресные дни рисовал или ходил в Сатургусов сад. Этот сад можно назвать прообразом будущего зоопарка и ботанического сада, к тому же с музейными элементами. Хотя был он и не очень обширен, но хозяин его Сатургус, богатый и ученый человек, наполнил пространство сада редкими вещами. У него была оранжерея с разными растениями, были птичник и зверинец, где также можно было наблюдать редких заморских птичек и зверушек. Было здесь много красивых домиков и беседок, в одном из домиков располагалась кунст-камера, где можно было увидеть разные руды, камни, раковины, янтарные камушки с мушками внутри. В другом домике, где хозяин угощал своих гостей, за стеклом хранилась большая коллекция бабочек. После чаепития хорошо было посидеть у фонтанов в саду, где звонко переливались звуки колокольчиков, и всегда можно было найти умного собеседника.
       Такая размеренная жизнь и служба у Нумерса были недолгими. В Кенигсберг прибыл русский губернатор барон Николай Андреевич Корф. Был он горячего и вспыльчивого нрава, не терпел инакомыслящих, и хотя чин его был не очень высок - генерал-поручик, но зато при дворе он был в милости у самой императрицы Елизаветы. Умершая его жена была в родстве с императрицей, а ее сестра была замужем за самим великим канцлером графом Михаилом Воронцовым. И канцлер дал Корфу губернаторское место и значит власть над всем королевством Прусским. Корф был по происхождению из немцев, возможно, и это послужило доводом к назначению. Но по-русски этот генерал писать так и не научился.
      Прибыл он в Кенигсберг со своей свитой, встречали его с помпой, торжественно. Расположился он в самых лучших покоях рыцарского замка. Вот в эти покои и вызван был к нему Болотов. Вызов этот смутил поначалу, опасался Болотов, что будет отправлен обратно в полк, да еще и наказан за оставление штатного места службы. Болотова встретил посланец губернатора прямо у ворот Замка и отвел в парадные покои. Народу было множество. Каждый хотел быть представленным новому властителю края. Корф вышел из внутренних покоев в голубом парадном мундире, увешанном наградами. Был он вовсе не так суров, как порассказали Болотову друзья-офицеры. Говорил с Болотовым благосклонно. "Я слышал, мой друг, ты по-немецки говорить умеешь и пишешь. И господин Нумерс рекомендует мне вас, что вы хорошего поведения". Услышав эти слова губернатора, и присутствующие здесь офицеры стали наперебой хвалить Болотова. Тут же и командир болотовского полка подсуетился и тоже стал уверять, что Болотов всяческой похвалы достоин.
      "Это очень хорошо, - сказал Корф, - и для молодого офицера похвально и лестно заслужить себе такую честь, но скажи ты мне, мой друг, можешь ли ты переводить с немецкого...". Болотов ответил, что может. И тогда Корф захотел его проверить. "Вот что, батюшка, - сказал он - оставайся здесь и потрудись перевести мне несколько бумаг". Советник губернатора отыскал бумаги, дал их Болотову и проводил в отдаленную комнату. Бумаг было более десяти. Были это все различные прошения к губернатору, написаны бестолковы, полно было слов, которые Болотов и не встречал ранее. Попался молодец, как мышь в западню, заволновался Болотов. Успел перевести он только одну из бумаг. Советник забрал ее и показал Корфу. Тот остался доволен. Остальные бумаги пришлось взять домой и изрядно потрудиться над их переводом.
      И на утро был Болотов зачислен в губернаторскую канцелярию. Остальных чиновников Корф привез с собой из Петербурга, были здесь два советника, два секретаря, протоколист и несколько приказных служителей. Вот и вся губернаторская служба. Больших штатов в те годы не раздували. Только двое из его свиты знали немецкий язык - это флигель-адъютант Андреев и надворный советник Боумен. И о том, что они не смогут осилить весь объем работы, Корф понял в первые же дни своего правления. Болотов был для него просто находкой. Корф сказал, что доволен его переводами, да еще и пригласил обедать у него в доме. При этом обед этот не был разовым явлением, ежедневно теперь обедал Болотов за барским столом.
      Приходилось, правда, терпеть грубые шутки и окрики Корфа, но вскоре к этому привыкли. Был губернатор отходчив, ни на кого зла долго не держал. И говорить с ним можно было о чем угодно. Мог себе он позволить содержать свою свиту, жалованье у него было большое, да к тому же шесть тысяч рублей ежегодно на стол ему выделяли. Имел он лучшие экипажи в городе, задавал балы, устраивал фейерверки. И что удивительно - прусские жители, привыкшие экономить во всем и избегавшие роскоши, его не осуждали, а напротив полюбили. Очевидно, думали, что он в российском государстве особо важная персона, коли такие расходы может себе позволить. Видя, что губернатор к Болотову хорошо относится, все другие чиновники стали искать дружбы у него и относились к нему с уважением. Досталась Болотову неплохая комната в Замке, открывался вид из окна на всю заречную часть города. Сидели с ним вместе два немца, которые помогали ему переводить важные бумаги, а в перерывах мог он упражняться с ними в разговорах на немецком языке. Работы было много, к тому же приходилось иногда переводить и устные разговоры, а потому отлучаться из канцелярии было почти невозможно.
      Первым секретарем в канцелярии был Чонжин, был он строг и спесив и позволял себе поднимать голос даже на самого губернатора. Подружился Болотов с губернаторским адъютантом Андреевым, с которым можно было часами говорить о книгах, о науке, о художниках. Другой приближенный к генералу человек - итальянец Марвини тоже благоволил к Болотову. Марвини поручал Корф самые тайные дела. Об этом Марвини ничего не рассказывал, зато об Италии мог говорить бесконечно и был большой любитель книг. И Болотов впоследствии вспоминал, что этому человеку он обязан множеству приобретенных знаний.
      Вообще, надо сказать, что, несмотря на большой объем работы, было много и времени для бесед. Двери канцелярии Корфа были всегда открыты. Здесь сложился определенный клуб далеко неординарных людей. Секретари братья Олины, Андреев, офицеры, приезжающие на побывку, даже пленные немцы - все были вхожи, вернее те, кого интересовали не только сплетни, а и новости политики и науки. Частыми гостями были моряки из эскадры Полянского. С одним из морских офицеров Николаем Тулубьевым Болотов подружился. Николай окончил кадетский корпус, был человеком высокообразованным, знал множество морских историй. Когда Тулубьев отбыл из Кенигсберга, Болотов стал вести с ним частую переписку. Письма были обширные, иногда письмо занимало почти целую тетрадку. После гибели Тулубьева Болотову возвратили эти письма. Много позже он переплел их и очень ими дорожил - они сохранили его юношеские порывы и аромат всей кенигсбергской жизни.
       В июле 1759 года, прежде возглавляемой им армии, появился в Кенигсберге седенький и простенький старичок небольшого роста - то был шестидесятилетний генерал граф Петр Семенович Салтыков. Ходил он по городу без пышной свиты, отказался пировать с губернатором Корфом и исходил пешком почти все кенигсбергские улицы, но большая часть людей даже не заметила его приезда... И сам Болтов и его сослуживцы удивлялись, как могла императрица такому ничего не значащему человеку доверить войска. Всем казалось, что Фермор был более надежным военачальником.
       Был Салтыков более известен в кругу царедворцев, а не среди полководцев того времени. Был он страстным охотником, даже в самую ненастную погоду не оставлял он своего увлечения. Человек образованный, знатный, являлся он всегда душой любой компании. Были Салтыковы родственны царствующей династии Романовых, одна из Салтыковых была женой царя Иоанна V, сводного брата Петра I. Родоначальником Салтыковых был выходец из Пруссии, прозванный Салтыком и переселившийся в Россию еще при Дмитрии. Так что фактически прибыл Салтыков на родину своих предков, может быть, потому и внимательно вглядывался он в кенигсбергские улицы.
       И все-таки как ошибочно делать заключения о человеке только по его внешнему виду. И не предполагал Болотов, что видеть ему довелось будущего победителя самого Фридриха Великого. И, несмотря на кажущуюся простоту, Салтыков был себе на уме. Обладал он завидным хладнокровием, умел быстро и решительно командовать. Сначала он изрядно потрепал прусские войска в сражении у деревни Пальциг, после этой битвы русские войска заняли Франкфурт-на-Одере и навстречу им двинулись тремя колоннами прусские войска во главе с самим Фридрихом. Он жаждал отомстить русским за поражение при Пальциге. Но продуманными и трезво рассчитанными ударами русские войска обратили в бегство пруссаков. Фридрих потерял при Кунерсдорфе две трети своей армии.
      Прибывающие в Кенигсберг на отдых и залечивание ран офицеры рассказывали о храбрости Салтыкова легенды, в которые не бывшие в том сражении не хотели верить. Но факт остается фактом. Победа была грандиозная. И Салтыков действительно проявил в том сражении твердость, решительность и четкую военную смекалку. Его действия были безошибочны. И, казалось бы, по понятиям того времени, старик, все-таки шесть десятков, а действовал с такой отвагой, что и молодому юноше не всегда свойственна. Когда ядра летали мимо, махал своим неизменным хлыстиком им вслед, шутил с солдатами. И приходилось его отговаривать адъютантам, когда стремился он ринуться в самую гущу боя.
      Все эти баталии происходили вдали от Кенигсберга, а в самом городе и следов никаких война не оставляла. Губернатор Корф разъезжал по гостям, устраивал балы, подчиненных своих все меньше утомлял работой. На балах, да маскарадах приходилось бывать и Болотову. Часто Болотов по поручению Корфа приглашал знатных гостей на балы, а иногда и сопровождал. Поначалу на балах Болотов скучал, танцевать он не умел. Однако мысленно все "па" разучил. И решился начать танцевать он на немецкой свадьбе, куда пригласил его сослуживец. Болотов и не думал, что свадьба эта выльется в настоящий бал, не менее шикарный, чем у Корфа, только публика была здесь попроще. Болотова даже удивило, как это так - люди разных званий и положения в обществе вместе празднуют и никаких ссор и споров не возникает. Но никак не мог Болотов отважиться пригласить ни одну из дам. И только, когда заметил девушку, оставшуюся без пары, ни жив, ни мертв от стеснения, подошел к ней и пригласил. И потом ни одного танца не пропускал.
      На маскарадах и балах у Корфа обнаружить свое умение танцевать Болотов стеснялся, хотя и дам высшего света, жаждущих потанцевать, здесь было великое множество. Корф не только танцев был любитель, но и любовные романы заводил, воспылал страстью к графине Кайзерлинг, в ее честь пошли балы, приезжал ли гость какой именитый из России - опять бал. Ни одна неделя без бала не проходила.
      А тут еще появился в городе Григорий Орлов - отменный повеса и баловень судьбы. Сопровождал он взятого в плен сына знаменитого прусского фельдмаршала - графа Шверина - тоже общего дамского любимца. Был этот пленник знатного рода, и каждый почитал за честь свести с ним знакомство. Много позже именно этот немецкий граф ввел Орлова в высшее петербургское общество, где того ждал необычайный взлет. А пока Орлов был со всеми на равных, стал душой многих компаний кенигсбергских салонов. Высокого роста, с неизменной улыбкой обольстителя на лице, он стал идеалом для кенигсбергских модниц. К тому же он был овеян славой недавних битв, особенно отличился он в сражении при Цорндорфе, где трижды раненый он не покинул поле боя. Встал у орудия и громил прусских конников артиллерийским огнем. Даже в салоне Кайзерлинг только и разговоров было, что об Орлове. Никто конечно тогда не мог предположить, что этого красавца ждет судьба фаворита, но все понимали, что это человек особенный и необыкновенный. Болотов не искал с ним знакомства, слишком разные они были люди, но известно, что противоположности сходятся. Орлов часто бывал в канцелярии, был вхож к Корфу, и конечно, не пропускал ни одного бала. При встречах Орлов громко приветствовал своего нового товарища: "Ах! Болотенко, друг мой! Здравствуй, сердечный!" И добавлял, что непременно хочет видеть его на очередном балу. Узнав, что Болотов умеет танцевать, Орлов тотчас об этом сказал Корфу. Дело было в том, что на балах у Корфа дам всегда было больше, чем кавалеров, и танцующий офицер здесь просто был необходим. Корф, увидев, как ловко танцует Болотов проникся к нему еще большей симпатией. "Браво! Браво! - восклицал генерал - являйтесь сударь на каждый бал!"
      И на балах у Корфа теперь не скучал Болотов. А там маскарад за маскарадом, презабавные лотереи, розыгрыши. Заняты были целыми днями изготовлением масок, на маскарадах у Корфа все соревновались - у кого маска позамысловатее будет. Орлов всех перещеголял, то арабского вельможу изобразил, то в костюме римского сенатора нарядился. Но за маской ему не скрыться было, рост его выдавал. Сразу его узнавали и говорили все, что костюм римского сенатора ему более всего подходит. Словно предугадывали его судьбу. Болотов же пошил себе испанский костюм, стройный молодой офицер превращался в испанского гранда. Маскарады устраивались почти у всех знатных людей города. Для людей, приближенных к губернатору, маскарады устраивались, в основном, в Королевском замке, где в резиденции королей третий этаж специально обустроили для ведения балов. А как стемнеет - знатные фейерверки устраивали. Специалист был на их выдумку итальянец Марини. А когда был проездом граф Чернышев с дочками, так небо всю ночь огнями светилось. Корф в город комедиантов пригласил. Начали они давать представление за представлением. Театр Болотова пленил. Случая он не упускал, чтобы не побывать у актеров. Орлов пытался пристрастить Болотова к актрисам, разврат там царил необычайный... Жизнь разгульная, и могла, естественно, затянуть в свои тенета любого молодого человека, но только не Болотова.
       Главным его увлечением были и оставались книги. Работы в канцелярии было немного, Болотов стал приносить книги на службу. Тратил на покупку книг он почти все свои деньги. Благо не было забот об обедах, столовался у Корфа. К великой радости Болотова приехал из его поместья посланник, привез деньги, догадался спрятать их в тележную ось, вид нищенский имел, и потому в длинной своей дороге от грабителей уберегся. Отправляя его назад, передал Болотов свой наказ - начать высаживать яблоневый сад в поместье. Так, еще не зная дальнейшего пути своего, как бы предчувствовал Болотов, что многие свои усилия затем отдаст выращиванию яблок.
      И уж так получалось, вольно или невольно молодого офицера интересовало все, что связано с сельским хозяйством. Знание языка помогало ему легко входить в контакт с местными жителями. Он расспрашивал сельских хозяев о посевах, видел, как они рачительно используют собранный урожай, видел как осваивают различные ремесла. Ездил даже специально на ткацкую фабрику в Гумбинен, чтобы узнать, как там изготавливают шелковые чулки. Из книг выписывал все, что может впоследствии пригодиться. На деньги, привезенные из дома, снова книг накупил. Крепостной его Яков, видя затраты барина, тоже деньгами помогал. Сноровистый был человек. Скупал у приезжающих из России извозчиков лошадей, загнанных и больных, выхаживал их, да перепродавал с большой выгодой местным жителям.
       Начал Болотов покупку книг с фолианта под названием "Нравоучительные рассуждения графа Оксенштерна", книгу эту посоветовал приобрести адъютант Корфа Андреев, было в этой книге много поучительных выражений, которые хотелось запомнить и переписать. Читал Болотов книги на немецком языке. Полюбил приключенческие романы. Но вскоре понял, что большее удовольствие и пользу доставляют философские книги. Особенно близким стал философ Зульцер и его рассуждения о природе. Зульцер проповедовал любовь к природе, он утверждал, что человек, если он хочет быть счастливым, должен следовать миру природы и царящей в ней гармонии. Этому правилу Болотов следовал всю свою жизнь. Другая богословская книга "О спокойствии и удовольствии человеческом", в которой проповедовалось нравственное самоусовершенствование, стала для него определенным учебником жизни. Именно по изложенным в ней правилам старался он заниматься самовоспитанием и гасить в себе дурные наклонности. Трудно поверить, что они у Болотова были, однако сам он считал себя человеком вспыльчивым и гневным.
       Книготорговцев и книжных лавок в Кенигсберге было множество. Славились здесь книжные магазины Гартунга и Кантера. Болотов поначалу покупал все книги без разбора. Однажды он принес в канцелярию целую кипу купленных книг. Сослуживцы немцы недоумевали - зачем столько книг одному человеку и все ли они нужны. Так ведь если подряд покупать никаких денег не хватит. Книг в лавках много, но не все они полезны. И стали сослуживцы сортировать книги, разложили на три стопки, одну самую малую рекомендовали читать, как содержащую книги изрядные и несущие знания, другую - сказали можно прочесть, но перечитывать не стоит, а третью - высмеяли, сказали, что деньги зря потрачены, и надо в магазин эти книги вернуть. И рассказали Болотову, что можно книги читать и деньги на это особые не тратить. И есть в Кенигсберге частные дома, где хозяева книги выдают читать всего лишь за одну копейку в день, а если хочешь домой взять, оставь заклад несколько талеров.
       Теперь дня у Болотова не проходило без чтения. Он выработал правило, которому следовал затем всю жизнь - всякую мысль и всякое чувство своей души, возникшие при чтении, записывать. Впоследствии все эти свои записи он переписал, переплел и назвал получившийся объемный фолиант "Памятной книжкой".
       Не оставлял он и рисования, даже в ящике канцелярского стола держал краски. Корф узнал, что рисованием он занимается, неудовольствия не высказал, а вызвал к себе и поручил сделать эскиз для изображения денежных знаков, потому что было повеление императрицы собственные деньги начать в Пруссии выпускать. Рисунок всем понравился, на одной стороне Болотов изобразил императрицу, а на другой - прусского одноглавого орла. И вскоре такие деньги начал изготавливать кенигсбергский монетный двор.
       Человек творческий, любознательный, каковым и был Болотов, все старается освоить и запомнить, понимая, что закладывает фундамент для будущей свой жизни. Граф Шверин познакомил Болотова и большого охотника до наук поручика Федора Пасека с немецким ученым, который показал ему множество диковинных приспособлений. У этого пожилого, ничем неприметного человека дома была целая научная лаборатория. Были в этой лаборатории различные токарные станки, полировальные машины, всевозможные оптические приборы, микроскопы, глобусы, была у старика и большая библиотека. Болотов обрадовался новому знакомству, но, к сожалению, старик-ученый вскоре уехал к себе в деревню. Пасек, видя что Болотов интересуется всеми новыми открытиями, сблизился с ним, и Болотов смог в доме у Пасека впервые познакомиться с электрической машиной. Эта машина так поразила Болотова, что он стал почти каждую неделю бывать у Пасека. Впоследствии Болотов приобретет такую машину и станет ее использовать для лечения различных болезней. Это произойдет, когда он выйдет в отставку...
       А пока он продолжает осваивать мир науки, мир книги, ему не чужд и театр, комедианты, игравшие в Замке для Корфа, зародили любовь к лицедейству. Комедианты уехали, и Орлов решил, что и самим следует испробовать искус подмостков. Решили ставить драму в стихах "Демофонт", сочиненную Ломоносовым. Болотову досталась роль с наиболее обширным текстом, выучил он ее раньше всех других "артистов". Велико было его расстройство, когда Орлов сообщил ему, что делу этому не бывать и вся затея разрушилась. Причину он ни за что не стал объяснять. Но думается, не поддержал театралов Корф, потому что в спектакле у них почти не было задействовано женщин, и знатные дамы, окружавшие Корфа, высказали свое неудовольствие. Возможно, была недовольна Амалия Кайзерлинг, она считала, что женщины, как натуры более утонченные, лучше разбираются в искусстве. Сама она прекрасно рисовала. Корф не вылезал из ее дворца, стоящего на восточной стороне Замкового пруда.
       Корф был всесилен, однако и он не мог противостоять военным порядкам. Командир Архангелогородского полка писал рапорты с требованием о немедленном возврате в полк своего офицера - поручика Болотова. Рапорты шли по инстанции, и могли вызвать излишние нарекания. До поры до времени Корф отказывал армейским генералам, без такого опытного переводчика как Болотов невозможной становилась вся работа губернаторской канцелярии. И все-таки, чтобы избежать всяких нареканий, Корф попросил прислать ему из Петербурга знающих переводчиков. Прислали в июне из Московского университета четырех студентов и шестеро дворянских юношей, проходивших в том же университете подготовительный курс. Болотов, узнав об их приезде, испытал немало горьких волнений, он уже готовился возвращаться в полк. Но Корф и все его канцеляристы не желали расставаться с Болотовым. Юношам был устроен пристрастный экзамен, всех их забраковали. Корф сообщил в Петербург, что присланные студенты не способны к службе в губернаторской канцелярии, что им надо еще учиться. Решено было оставить студентов в Кенигсберге и направить их на учебу в Кенигсбергский университет.
      Эти студенты впоследствии познакомили Болотова с профессорами университета. Болотов стал посещать лекции, все привлекающие его внимание мысли и высказывания он записывает в толстые тетради, таких тетрадей скопилось уже около десятка. Он жадно впитывает знания, понимая, что такого образования, как здесь, он, не обладающий достаточными средствами, нигде больше не получит. Корф поощрял его стремления к постижению наук и даже ставил в пример своим подчиненным. Болотов усердно переписывает высказывания модных философов Вместе с ним лекции слушают пасынок Корфа и сын генерала Хомутова, и Корф просит Болотова пояснять юношам непонятные места.. В то время в философии господствовала школа Христиана Вольфа. Учение Вольфа называлось "популярной философией". Она соединяла религию с рациональной философией. Критическая философия Канта еще только начинала овладевать умами. Болотова поначалу увлекают теории вольфианца Готтшеда, его книгу "Начальное основание философии" Болотов переписывает почти целиком... Книга проповедует деизм-учение, согласно которому Бог, сотворив мир, не вмешивается в его дела. Это учение опровергает магистр кенигсбергского университета Вейман, частные лекции которого старается не пропускать Болотов. Его удивляет бедность, почти нищета знаменитого ученого. Иного бы она оттолкнула. Но Болотов, по его словам "искал мудрости, и был столь счастлив, что и нашел оную".
      Болотов увлекается учением немецких просветителей-идеалистов Крузиуса и Зульцера. Проповедовавшие христианскую мораль и ставившие во главу угла совесть они наиболее близки по духу Болотову - человеку глубоко верующему. Болотов почти наизусть заучивает тексты Крузиуса, переводит их на русский язык. Крузианец Вейман считал Болотова своим лучшим учеником. Вейман являлся давним противником теорий Канта. Возможно, он отговорил Болотова от посещения лекций известного философа. В воспоминаниях Болотова имя Канта не упоминается. Правда, в переписке со своим родственником Арцыбашевым Болотов не лестно отзывается об "умствованиях Канта". Но думается, великий философ, несмотря на его неприятие Вейманом и Болотовым, не мог не оказать воздействия на молодого человека, стремящегося познать мир.
       Не дано было Болотову пройти полный курс наук в университете, но, пожалуй, по усвоенным знаниям мог он уже претендовать на звание магистра философии. Но звание получил он другое. Еще когда служил он ротным в полку, на него послали представление на повышение в чине. И вот, проплутав по петербургским канцеляриям больше года, прошение вернулось с решением - присвоить звание капитана.
       Так, почти и не участвуя в боевых походах, Болотов продвинулся по ступеням военной лестницы. Шел ему двадцать третий год. Война же успешно продолжалась. С большой радостью было в октябре 1760 года встречено в Кенигсберге известие о взятии Берлина, был отслужен торжественный молебен архимандритом Ефремом в недавно открывшейся православной Николаевской церкви, занявшей здание старой Штайндамской кирхи. Были и праздничные затейливые фейерверки и громкие салюты.
      И спустя совсем недолгое время большие недоумения высказывали все, когда русские войска неожиданно покинули Берлин. В это же время пришел указ императрицы Елизаветы о назначении Корфа генерал-полицмейстером столицы, а на смену ему в Кенигсберг назначался генерал-поручик Василий Иванович Суворов, отец прославившегося впоследствии полководца Александра Суворова. В губернаторской канцелярии волновались: к Корфу как-то привыкли, хоть и груб был, и накричать мог, но его нрав изучили, а что несет с собой смена начальства - оставалось только гадать. У Болотова к тому же волнения удвоились, ибо опять пришло повеление от фельдмаршала Бутурлина, сменившего Салтыкова, чтобы всем офицерам немедленно прибыть в свои полки, среди этих офицеров был упомянут и Болотов.
       Новый губернатор въехал в Кенигсберг в начале января. Всем офицерам канцелярии приказано было находиться на своих местах. Корф со свитой своих приближенных встречал приемника. Вид у нового губернатора был строгий, говорили, что человек он хотя и пожилой, но энергичный и является воспитанником самого Петра, служил у великого государя денщиком и адъютантом. Был он весьма образован, знал семь языков. В свое время по приказу Петра I он перевел книгу французского военного инженера Вобана "Истинный способ укрепления городов". Теперь же он за верную службу свою пользуется покровительством самой императрицы.
      Корф суетился, пытался шутить, Суворов ни разу не улыбнулся. Корф всем давал характеристики, всех представлял. Когда дошла очередь до Болотова, сказал: "Сего офицера я в особливости вашему превосходительству рекомендую!" И стал перечислять болотовские способности, ничего не забыв, а многое даже преувеличив. Суворов молча выслушал, а потом спросил - не сын ли это Тимофея Петровича, и услышав подтверждение, сказал, что знал отца Болотова близко, что был тот отменный командир. Кто-то из свиты начал хвалить усердие Болотова и любовь его к книгам. Суворов стал смотреть лежавшие на столе книги и оказалось, что многие он читал. И свое суждение о многих имел. Болотову это пришлось по душе.
       Начались перемены в работе. Многие чиновники ворчали. Новый губернатор начинал свой рабочий день рано утром. Пришлось канцеляристам приходить к восьми утра, а иногда и раньше. Лишились чиновники и дармовых обедов. Суворов не был так богат, как Корф, чтобы кормить всех за свой счет. Начал наводить Суворов порядок по сдаче земли в аренду. Землю теперь стали получать по конкурсу, доход в казну резко повысился. Посыпались жалобы от прежних арендаторов. Зато горожане нового губернатора полюбили. Нравился он простотою своей, был он каждому доступен, пышных приемов и одежд не признавал. Болотов принял перемены, как должное, - а то, что обедов больше не было - дело терпимое. Заботу об обедах для Болотова взяли на себя хозяева квартиры, да к тому же готовили все бесплатно, на обед три вкусных блюда: суп, жаркое, соус, а по воскресеньям мороженое и кофе. И приготовлено было все не хуже, чем подаваемое за губернаторским столом.
       Все, вроде бы, стало налаживаться, а тут на запрос, отправленный ранее в Петербург, с просьбой оставить Болотова при губернаторской канцелярии и не возвращать в полк, пришел ответ. Сказано было: "Буде человек к армии быть неспособен, то оставить дозволяется, а буде человек молодым и в армии быть может, то отправить с батальоном..." Надо было что-то предпринимать.
      Болотову посоветовали поговорить с губернатором, легче всего было попасть к тому рано утром, даже не утром, а считай, ночью, с трех часов теперь сидел он в своем кабинете. В это время и пришел к нему Болотов, объяснил, что хотел бы продолжить службу в Кенигсберге, что занимается здесь наукой, что много полезного может почерпнуть для дальнейших улучшений жизни в России. Суворов выслушал его благосклонно, однако поздно было что-либо решать, отдан уже был приказ о возвращении Болотова в полк. Оказалось, что прежде его побывал у губернатора один из московских студентов Садовский и заверил, что готов любые переводы делать. И Садовский на место Болотова уже назначен.
       Болотов стал готовиться к отъезду в полк, лошадей купил, повозку починил, но выехать сразу не пришлось, оказалось, что не может Садовский справиться со сложным переводом, пришло такое письмо, что пришлось Болотова звать. Перевел быстро, но и это не помогло - приказ есть приказ. А тут опять задержка - срочно потребовал к себе губернатор, оказалось, что повредился у него крест ордена Святой Анны, да так повредился, что нужно новый сделать, а в середине креста маленький образок Святой Анны, написанный на финифти. В Кенигсберге нет таких мастеров, которые могли бы орден исправить и надо посылать орден в Берлин, а там рисунок требуют. Привели одного немца-художника, так тот целых пять рублей запросил, чем вызвал гнев губернаторский - за такую безделушку и столько денег! Подсказали Суворову, что только Болотов может такой рисунок сделать и казне урону не будет.
      Болотов справился с работой за один день. "Ах, как хорошо, - воскликнул Суворов, - истинно, нельзя быть лучше и аккуратнее!" Был приглашен Болотов к губернатору на обед, сидели за маленьким столиком вдвоем. И стал губернатор Болотова уговаривать в полк не возвращаться. Получены, мол, известия, что разлилась уже река Висла и там не проехать. Оставайся до просухи, а там посмотрим!" И еще стал рассуждать губернатор о пользе наук, и словно "живительный бальзам на сердце пролил", и впоследствии Болотов писал, что "не помнит, когда бы имел обед столь вкусный и сладкий".
       Итак, работа Болотова в губернаторской канцелярии продолжилась. Он по-прежнему занимался переводами, но теперь стало даже полегче, ведь у него появился Садовский - студент-помощник. Свободное время Болотов отдавал теперь изучению философии. В Кенигсбергском университете ему было у кого поучиться, но он старался не искать готовых путей, а самому постигать сложные истины. Он продолжал ходить на лекции Веймана, скупил все книги по крузианской философии, сам стал участвовать в университетских диспутах. Наука не отвращала его от веры. Болотов пишет: "...будучи от природы более к добру, нежели ко злу наклонен, увеличил еще более приверженность свою к Богу...".
       Росло число книг в болотовской библиотеке, покупал он их на книжных аукционах, на ярмарках, в книжных магазинах, и были они для него "первейшей драгоценностью на свете". Как сберечь свои книжные сокровища, как доставить их в Россию - об этом Болотов постоянно думал. И тут на помощь пришел господин-случай. Одному российскому торговцу срочно понадобилось перевести таможенные документы. Болотов согласился это сделать, взял бумаги после обеда домой и к вечеру перевод был готов. Обрадованный торговец попытался всучить Болотову большой куль с сахаром и еще какие-то сладости. Болотов категорически отказался: "Неужели я тебя пригласил сюда, чтоб сорвать с тебя куш! Нет, нет, мой друг, я не из таких. А перевод готов, но я вам его не отдам".
      Торговец стал уверять, что это от всего сердца и что он готов представить любую услугу. И сказал, что его судно отправляется в Петербург и он готов взять любой груз. При этом он взглянул на книги, стоящие на полках. Конечно, это был выход, лучшей возможности не могло и представиться. Торговец уверил, что все доставит в целости и сохранности. Книг набралось на целых три сундука. Торговец слово сдержал и доставил сундуки с книгами в Петербург знакомому мужа сестры, а тот переправил книги в деревню. "Сим-то образом, - пишет Болотов, - удалось мне сохранить и препроводить в Россию мои книги. Они послужили мне потом основанием всей моей библиотеки и принесли мне не только множество невинных удовольствий, но и великую пользу".
       Губернатор до чтения тоже был охоч, с ним и поговорить можно было о книгах, но был он строг и малейшей провинности не прощал. Приходилось не только в канцелярии переводами заниматься, но и различные миссии исполнять, при этом и не только в Кенигсберге, но и в разъезды пускаться по всему краю. Суворов знал дело до тонкостей, во все вникал. Закончил работы, начатые еще Фермором, по приведению в порядок крепости в Пиллау, восстановил дамбы в Лабиау.
       Осенью 1761 года приехал к губернатору сын - Александр, был будущий генералиссимус тогда еще подполковником, но успел показать свою храбрость - под началом генерал-поручика Румянцева ходил в штыковые атаки под Кунерсдорфом - и теперь приехал он в отпуск после ранения, чтобы поправить свое здоровье. О его будущей славе Болотов и не предполагал, но смотрел на него, "как на редкого и особливого человека". Надо полагать, что Александр Васильевич уже тогда всех поражал своей быстрой сметкой и неординарным мышлением. В это же время приехали и его сестры Анна и Мария. И тут ради дочек своих пришлось губернатору от правил строгих отступить и устроить балы в Ратуше. Ведь обе дочки были невестами, одна из них и нашла здесь своего будущего мужа генерала князя Горчакова.
       В январе 1761 года прискакавший из Петербурга курьер привез печальное известие о кончине императрицы Елизаветы и вступлении на престол Петра III. Известие это всех поразило, как громом, все не без основания ждали резких перемен. И не в лучшую сторону. Ведь новый император - сын дочери Петра I Анны Петровны и герцога Голштейн-Готторнского благоговел перед прусским королем Фридрихом, во всем ему подражал, это был его кумир. Сразу пошли перемены для Пруссии. Одним из первых указов новый император сместил Суворова с поста генерал-губернатора. Вот награда за радение на пользу Отечества, не понравилось, что слишком большие налоги собирал. Не успели в Кенигсберге присягнуть новому императору, как было объявлено, что назначается новый губернатор генерал-поручик Панин. Канцеляристы со слезами на глазах провожали Суворова, он водил по комнатам Панина и всем чиновникам давал свою оценку, при этом особенно много добрых слов было сказано о Болотове. Панин слушал молча и никого не удостоил даже взглядом.
       Снова пришел приказ о возвращении всех офицеров в свои полки, но особых волнений он не вызвал, потому что все понимали - скоро придется покинуть Кенигсберг. Болотов собрался возвращаться в Россию со своим полком, но адъютант губернатора Рогожин убедил остаться, сказал, что вскоре всем возвращаться, что послужить в полку никогда не поздно и обещал замолвить слово перед Паниным.
       Несказанно обрадовал Болотова изданный новым царем манифест о предоставлении вольности дворянству. О таком можно было только мечтать. Ведь до этого все дворяне обязаны были с юных лет служить, служить пока болезнь не свалит или не сделаешься калекой, ждать своих лет для отставки. А если человек не рожден для военной жизни, если его тянет к наукам, если он хочет вести жизнь независимую - надо набираться терпения. Лучшие годы проходят. А теперь свобода, узы сняты, эйфория охватила Болотова - он уже видел себя в своей усадьбе, видел свои сады и кабинет свой, заполненный книгами. Можно писать прошение об отставке...
       Но не пришлось ничего писать, ибо судьбу его уже решили в Санкт-Петербурге. Начальник канцелярии Чонжин сказал, что пришла важная бумага из военной коллегии о высоком назначении. И быть Болотову флигель-адъютантом самого генерал-полицмейстера Петербурга Корфа. Вспомнил Корф об умном исполнительном офицере и воспользовался своим правом - самому выбирать себе адъютантов, в какой бы части офицер не служил - военная коллегия его, согласно выбора Корфа, могла отозвать. Узнав о высоком назначении, все бывшие в замке чиновники стали поздравлять Болотова. Садовский даже на стул вскочил. Все завидовали Болотову - будет жить в столице, ходить во дворец на балы, среди важных персон находиться. Все радовались за товарища своего. Один Болотов был не рад. "Батюшки мои! - сказал он. - Благодарю покорно вас всех, но спросили бы вы вперед... желал ли я всего этого?" Все планы его о свободной жизни вмиг обрушились. Но протестовать было бесполезно - никто бы его не понял. Все были уверены, что открывается перед Болотовым прекрасная перспектива и может он легко дослужиться до генеральского чина...
      Пришлось собираться в дальнюю дорогу, денег не хватало на покупку лошадей, выручил своего барина Яков - дал сто рублей из тех денег, что скопил он от перепродажи лошадей. Хозяева квартиры тоже выручили - деньги за постой категорически брать отказались. Говорили, что были бы несчастливы, если бы Господь не послал им такого квартиранта. Выяснилось при расставании, что всем был люб Болотов, все со слезой с ним прощались. В университете тоже жалели, что столь способный слушатель уезжает. Болотов на прощание подарил Вейману свой тулуп и долго благодарил за полученные знания.
       Когда отъехал Болотов на две версты от города, велел он остановить кибитку, привстал и с четверть часа смотрел на силуэты церквей и шпили башен тающего в весеннем тумане города "с чувствами нежности, любви и благодарности". Мысленно он прощался со всем тем, чем одарил его Кенигсберг. Этот миг прощания, запечатленный позднее в его воспоминаниях, являет собой гимн полюбившемуся городу. "Прости милый и любезный град, и прости навеки!... Небо да сохранит тебя от всех зол, могущих случиться над тобой, и да излиет на тебя свои милости и щедроты. Ты был мне полезен в моей жизни, ты подарил меня сокровищами бесценными, в стенах твоих сделался я человеком и спознал самого себя, спознал мир и все главнейшее в нем... Сколько драгоценных и радостных минут проводил я в тебе! Сколько дней, преисполненных веселием, прожито в тебе мною, град милый и любезный! Никогда не позабуду я тебя и время, прожитое в недрах твоих! ...Слеза горячая, текущая теперь из очей моих, есть жертва благодарности моей за вся и все, полученное от тебя! Прости навеки!"
       Наполнено в этих строках все истинной поэзией. И нет здесь преувеличения. Именно Кенигсберг, полученные здесь знания, общение с университетской профессурой заложили фундамент для дальнейшей долгой и плодотворной деятельности Болотова. И он пишет об этом: "... помыслу Господню угодно было, властно как нарочно, привесть меня в сей прусский город, дабы я, живучи тут, имел случай узнать себя и короче, все на свете, и мог через то приготовиться к той мирной, спокойной и благополучной жизни, какою Небу угодно было благословить меня в последующее потом время...".
       Дорога оказалась не из легких, словно Кенигсберг не хотел отпускать его. Поехали на Мемель коротким путем по косе, был март месяц, в некоторых местах снег почти стаял, и полозья саней скрипели по песку, а когда пришлось проехать по заливу, то оказалось, что лед не так крепок, и приходилось ехать по воде, стоявшей надо льдом, угроза провалиться сквозь лед была вполне реальной. И ни одного ездока не было вокруг. Видимо, никто не решился двинуться по косе и заливу. К тому же пришлось в одном месте перебираться через трещину, все промокли насквозь и, добравшись до первого селения на берегу, долго не могли отогреться...
      
       Петербург
      
      Болотов настойчиво шел к своей цели - обретению личной свободы, и Петербург на этом пути было не миновать. Там, у Корфа, используя старые связи, можно было добиться скорого выхода в отставку. В северной столице не раз бывал Болотов еще в детские годы, с тех лет запал в душу этот город, как величавое и чудное явление. Сотворенный Петром Великим на болотистой равнине, город стал поистине новым чудом света. За те годы, что не дано было Болотову видеть его, стал город еще краше. Заканчивалось строительство Зимнего дворца - и он сиял белизной колонн и поражал воображение своим величием. Мраморные скульптуры наполняли его, бежали чередой по краю крыши. Прямые, как лучи, улицы расходились от дворцовой площади, изящные мосты повисли над тихими водами каналов, отражавших стройные желтые здания, занятые гвардейскими полками. Все более хорошел Невский проспект, в воскресные вечера его заполняли петербургские щеголи, мелькали повсюду разноцветные мундиры, белые лосины, медленно двигались кареты, из окошек которых выглядывали дамы с причудливыми прическами. Ажурные решетки садов и парковые скульптуры завораживали своим изяществом.
      И если Кенигсберг был все-таки городом-крепостью и прятался за валы бастионов, не дающие городу просторно раскинуться вширь, то Петербург не теснился вокруг Петропавловской крепости, он не имел границ, и, заселяя острова, продвигался все ближе к морю - осуществленной мечте Петра - к окну в Европу. Теперь таким окном мог стать Кенигсберг, но уверенности в том, что он останется под российской короной, у Болотова не было. Он знал, что уже велись переговоры с Фридрихом, и новый русский царь готов был сделать все возможное, чтобы угодить своему кумиру.
      Первым делом Болотов отыскал себе удачно квартиру на берегу Мойки, дом был расположен почти рядом с домом Корфа и неподалеку от царского дворца, того, что был еще деревянным и из которого царский двор вот-вот должен был переехать в Зимний дворец. В доме у Корфа встретил сослуживцев по Кенигсбергу Балабина и князя Урусова, они обрадовались встрече, но более всех обрадовался сам Корф. Воскликнул: "Ах! Вот и ты, Болотов! Слава, слава Богу, что и ты приехал, мы взгоревались было уже о тебе, мой друг!... Поди, поди, мой друг, поцелуемся...".
      Высокопоставленный царедворец называет другом, это что-нибудь да значит! Тут же Корф столоваться у себя пригласил, о лошадях для Болотова позаботился. Дал отдохнуть пару дней, а потом началась такая свистопляска, что и представить невозможно. Сутками с седла не слезал. То ездил по поручениям Корфа, то сопровождал его карету, то встречался с какими-то подозрительными личностями. Главный полицмейстер столицы хотел все знать. Корфу приходилось лавировать между сторонниками нового царя и теми, кто плел нити заговоров. Считалось, что Корф принадлежит к партии Петра III, ведь он еще двадцать лет назад по повелению императрицы Елизаветы, не имевшей своих детей, привез сегодняшнего царя из Киля, столицы герцогства Голштиния. Четырнадцатилетнего юношу тогда называли Карл-Петр-Ульрих и трудно было предположить, что этот совершенно необразованный отрок взойдет на российский престол. Елизавета женила племянника на принцессе из Ангальст-Цербста юной Софье-Фредерике-Августе, которая ныне, став женой обладателя трона и получив после крещения имя Екатерина, стала все больше проявлять свой недюжинный характер и именно на нее и на сына императорской четы Павла возлагали надежды заговорщики.
      Болотов не сразу разобрался во всех хитросплетениях дворцовой жизни. В Кенигсберге, вдали от дворца, правление нового царя не казалось гибельным для России. Все можно было простить за один указ, даровавший вольности дворянству. За этот указ предлагал в Сенате генерал-прокурор Глебов царю золотой памятник поставить. Затем последовали не менее важные и весьма необходимые указы: о свободе внешней торговли, об использовании вольнонаемного труда, о возвращении раскольников из мест ссылки. Многих достойных людей также вернули из Сибири, в том числе славного фельдмаршала Миниха, а самое главное - Тайную розыскную канцелярию приказано было ликвидировать. Извечный страх перед пытками исчез. Дворян вообще было запрещено подвергать телесным наказаниям. А то, что новый царь армию стал на прусский лад переделывать, можно было вытерпеть. Полки стали называться не по имени городов и губерний, а по имени их командиров, форму новую вводили повсеместно, равняясь на прусские образцы. Велено было шить разноцветные мундиры вместо одноцветных зеленых, и покрой должен был быть узким, как в прусской армии.
      Пришлось Болотову искать деньги на новый мундир, пошил за несколько дней до пасхи мундир кирасирского полка, в котором Корф был шефом, - получился нарядный - белый с зеленым воротником с серебряными пуговицами, нашивками и аксельбантом, стоил он более ста рублей - сумма по тем временам немалая. Зато теперь можно было спокойно и во дворце появиться и в других присутственных местах. Довелось нового царя и видеть, и слышать, и много такого о нем узнать, что душу возмущало и тяжелые мысли в голове рождало. Шли во дворце буйные кутежи, открыто царь появлялся со своей любовницей толстушкой Елизаветой Воронцовой, громогласно заявлял о нелюбви ко всему русскому и повсюду превозносил все немецкое. Не хотелось в то верить, но открылась Болотову неприглядная роль этого обожателя Фридриха в военное время. Получал, оказывается, Фридрих от него тайные донесения и знал все наперед о маневрах русских войск. Так что ж это за человек такой, бывший тогда наследником престола и желающий поражения своим войскам! И еще открывалась неприглядная картина - были у него сообщники, и говорили, во что не хотелось верить, что даже Корф в том деле замешан и его графиня Кайзерлинг. Болотов бывал во дворце Кайзерлингов - этом истинном "обиталище муз", рассуждения о политике считалось там дурным тоном. Теперь открывалось, что исход битв зачастую решается в дворцовых покоях, а не в кровавых баталиях.
      И вот входят в фавор не те, кто пруссаков на полях сражений били, а те, кто в парадных экзерцициях преуспели и на прусский лад носки тянуть умели. Высшее воинское звание - фельдмаршал - раздавалось шутя. Вздумалось царю и на церковь покуситься. Указ издал об изъятии у церкви деревень и волостей, которыми они владели. Повелел всем монахам сбрить бороды и, вместо длинных ряс, платье носить, как иностранные пасторы, и в церквях оставить только изображения Христа и Богородицы. Говорили, что может он вскоре лютеранскую веру ввести. Роптали священники, но подчинялись. При дворе французское приседание ввел, вместо старого русского поклона, тоже были все смущены этим и недовольны.
       Но чашу терпения переполнил мирный договор с Пруссией. Украдены были царем все российские победы. По этому договору прусскому королю возвращались все его земли, занятые русскими. Мало этого, в помощь Фридриху для войны с Австрией предлагалось 12 000 пехоты и 4 000 конницы. И еще говорили о том, что затевается поход на Данию вместе с Фридрихом. А русские воины, как писал Болотов, "за все свои труды, кошты и уроны в людях и во всем, кроме единого стыда и бесславия, не получили ни малейшей награды". Зато во дворце бурно праздновали заключение мира, пиры и фейерверки, балы и просто попойки продолжались все лето. Петр III на одном из балов, употребив чрезмерную дозу вина, встал на колени перед портретом прусского короля и назвал его государем, поползли слухи по столице, что скоро быть России под немцами...
      И росло недовольство в обществе, и словно все напряглось в Петербурге, не было в городе спокойствия, маршировали постоянно на улицах войска в ярких мундирах, новоявленные фельдмаршалы следили за соблюдением строя, мчались кареты с важными сановниками, скакали повсеместно верховые на лошадях, прятались в подъездах люди, шпионили друг за другом в салонах. Все это было не для Болотова, все ему опостылело и надоело. И на вопросы своих сослуживцев о том, нравится ли ему служба, как-то раз ответил он: "...прах бы вас побрал и с жизнью вашею! да это и черт знает что! Я так измучился, что не чувствую почти ни рук, ни ног, а спину разогнуть истинно не могу. Я отроду не езжал никогда так много..." .
      Это была физическая усталость от постоянной верховой езды, но сильнее ее смущало и давило душу моральное состояние. Скакать от дома к дому с ничтожными поручениями, скакать, как "угорелая кошка" к какому-нибудь "паричишке", единственно для того, чтобы справиться о его здоровье. Забросить книги и все свои записи. Читать в приемных, быть с книгой в седле - этого не поймут. Нельзя выделяться. И постоянно выслушивать брань от Корфа. Всякому терпению наступает предел. Такое настроение часто владело Болотовым в первый месяц его службы. Потом он свыкся, и вовсе нельзя сказать, что проходило время в столице для него впустую. Посещая дворцы, часто бывая в покоях у царских вельмож, он имел возможность видеть картины самых знаменитых живописцев, подолгу стоял он перед ними, угадывая за легкостью и прозрачностью красок, мастерство и искусный труд. Познакомился он и со многими царедворцами, в том числе и с канцлером Воронцовым, человеком начитанным и высокообразованным. Воронцов и Корф были в некоторой степени родственниками, женаты были на сестрах. Но какие это были разные люди. Одно соединяло их - умение добиваться высоких постов.
       Корф лавировал в дворцовых кабинетах среди интриг и хитросплетений, словно рыба в воде. Одним из первых почувствовал, что зашатался трон под новым царем, что все более крепнет партия сановников, желающих возвести на престол Екатерину. И стал он избегать общения с Петром III, зачастил к Екатерине, но поездки к ней старался не афишировать. Против царя тоже открыто ничего не высказывал. Всем мог угодить. Да и дело свое знал.
      Отвечал он за переезд царской семьи в Зимний дворец, сам дворец был почти готов, но на площадь перед ним и взглянуть было страшно. Была она вся захламлена строительным мусором, повсюду валялись бревна, доски, остатки смолы, бочки с известью, алебастр, кирпич, хибары рабочих не были до конца разобраны. Успеть все это убрать к сроку - было невозможно. И тогда объявил Корф, что любой житель Петербурга может придти на Дворцовую площадь и взять все, что захочет без всякой за то уплаты. Народ хлынул на площадь со всех сторон, каждый хотел унести побольше, грузили на повозки, на тачки, пешком волокли. За день площадь очистили. Болотов отвечал за порядок на площади в этот день. Удивлялся тому, как люди любят бесплатным добром поживиться, думал о том, что городская жизнь губительно воздействует на людей. Разве можно было бы даже представить, чтобы в деревне так накидывались на ничейное, не взращенное тобой. А пришел домой и увидел, что Яков тоже натащил с площади и бревен и досок, но отчитывать его за это не стал. Яков же уверял, что теперь и зиму можно преспокойно прожить. Мысль о том, что предстоит еще столь долгое время пробыть в Петербурге, ужасала Болотова. Он чувствовал, что вот-вот должен произойти дворцовый переворот и не хотел быть замешанным в кровавые события.
      Совершенно неожиданно в канцелярии у Корфа встретил он Григория Орлова, тот нисколько не изменился, такой же самоуверенный и быстрый в движениях. Они бросились друг другу в объятия. "Ах! Болотенько, друг мой, откуда ты взялся? Каким образом очутился здесь? Уж не в штате ли у Николая Андреевича?" Узнав, что Болотов - флигель-адъютант у Корфа, Орлов еще больше обрадовался. Ведь он, недавно назначенный цальмейстером при Артиллерийском управлении, тоже в какой-то мере зависит от Корфа. Они говорили долго и радостно, вспоминая Кенигсберг и тамошние балы. Орлов настойчиво звал к себе в гости. Жил он неподалеку, на Малой Морской. Сговорились встретиться вечером, но Болотов был послан с поручением во дворец. И от последующего позже приглашения Болотов сумел отказаться. Что-то настораживало его. Ему подумалось, что Орлов хочет вовлечь его в масонскую ложу. Болотов же не хотел ни с кем связывать себя обязательствами и тайнами. Орлов, конечно, не для дружеских бесед звал. Ему нужен был свой человек в свите главного полицмейстера.
      Позже, когда свершился переворот, и гвардия возвела на престол Екатерину, узнал Болотов, что первейшую роль в этом деле сыграли братья Орловы. Болотов только тогда осознал - в какие события мог быть ввергнут. Многие говорили ему, что зря он не принял приглашения Орлова, ведь нет теперь никого выше этого всесильного фаворита, мог ведь стать при Орлове крупным сановником во дворце. Болотову такой поворот судьбы не был нужен. У него были другие цели. Он жаждал заняться своим хозяйством, стать независимым человеком и в уединении постигать глубины наук.
      Обстоятельствам было угодно сложиться так, чтобы ускорить осуществление его желаний. Петр III, как будто предчувствуя, что правлению его подходит конец, метался по гвардейским полкам, сам проводил смотры, следил за пошивом мундиров, наказывал за пустячные провинности. Во время смотра кавалергардского полка он обнаружил отсутствие поручика Ланга. На вопрос, где находится этот офицер, ему ответили, что он откомандирован к Корфу и служит там обер-квартирмейстером. Сообщение взбесило Петра. С какой стати Корф самовольно перевел к себе офицера, зачем ему квартирмейстер, он, что, армией хочет командовать!
      Был срочно вызван Корф, и объявлено было повеление: всех офицеров возвратить в полки. Решение это касалось и Болотова - его должны были срочно отправить в полк. Полк его находился в Пруссии, и Болотов решил, что настала пора действовать решительно и любыми путями добиться отставки. И тут вновь случай помог ему. Да, пожалуй, это был сам перст судьбы. Болотов зашел помолиться в церковь, где раньше часто бывал с начальником канцелярии главнокомандующего Яковлевым. Вспомнил Болотов о своем всесильном знакомом, решил зайти к нему. Яковлев, на счастье, оказался дома, принял Болотова радушно и обещал полное содействие. 14 июня - этот день стал самым счастливым в жизни Болотова - он получил желаемый документ об отставке.
      И как он пишет в своих воспоминаниях в этот день "сделался свободным и вольным навсегда человеком". Отъезд его из Петербурга скорее напоминает побег - все делалось в поспешности, и к тому были причины, ему удалось выехать всего за шесть дней до переворота. О происшедших событий он узнал позже. И о том, как гвардейские полки присягнули Екатерине, и как отрекся Петр III от престола, а потом, как написано было в манифесте "умер от геморроидальных колик". И еще позже дошли до него слухи о том, что был убит этот неудачливый государь в Ропше. И говорили, что подстроили это все братья Орловы.
      
       Радость плодотворного бытия
      
      После недолгого пребывания на Псковщине, у сестры, осенью 1762 года Андрей Болотов прибыл в свою усадьбу - в село Дворяниново, расположенное в семидесяти верстах от Тулы. По нынешним меркам - самый центр и до столицы рукой подать, а по тем временам несусветная глушь. Все показалось ему каким-то игрушечным, маленьким - и строения усадьбы, и почти высохшие пруды, и обмелевшая речка. Все это видел он мальчиком, а теперь ему 24 года, он капитан в отставке, он познал прусскую столицу и свою северную. Ему есть с чем сравнивать. Но не хочет он жить в суете городов. И пусть здесь, в Дворяниново, все запущено, пусть нет никакой роскоши, - это его родина, это место приложения его сил. Он, может быть, один из первых в России, понял, что человеку дороже любых чинов, любого места в табелях о рангах - личная свобода, и основная радость бытия заключена в том, чтобы жить в согласии с самим собой. Ведь он постоянно и в Пруссии, и в Петербурге мечтал об этом. Он обустроит эту землю, он научит людей пользоваться ее плодами.
      Он подолгу бродил по милым сердцу березовым рощам и яблоневым садам, черпал ладонью воду из чистейшей реки Синьги и не мог надышаться дурманящим запахом прелых листьев и обмолоченного зерна. Начиналась его новая, долгая и плодотворная жизнь. Болотов перестраивает дом, приводит в порядок сад. Позже строит новый дом на горе, не высоком берегу Синьги, дом, из окон которого далеко видно окрест. Новый дом покрыл двойным тесом. Нарисовал узоры на печках, по стенам развесил свои картины. За домом высаживает сад и разбивает цветники. Помогают соседки-помещицы - приносят цветочную рассаду. Весной и летом радуют глаз белые нарциссы, огненные тюльпаны и небесно синие ирисы. Болотов женится на юной девушке - четырнадцатилетней дворянке Александре Кавериной. Он мечтает воспитать для себя помощницу, приобщить ее к книгам, к познанию мира науки. Она останется в его жизни верной женой, родит девять детей, будет хорошей хозяйкой, но не разделит его стремлений к просветительству и сельскохозяйственным опытам. Зато ее мать Мария Абрамовна стала для Болотова незаменимой помощницей во всей его творческой деятельности. Нашел он себе и садовника "дядю Серегу", человека многое повидавшего на свете и опытного, а главное - любившего природу.
      Весной заложил новый парк, старался из дико растущего ничего не трогать, пейзаж общий сохранял. Все старался сделать сам - и подрезал деревья, и стягивал, и где надо, подвязывал, и землю рыхлил. Вставал рано, с восходом солнца был уже на ногах, растворял окно, вдыхал свежий воздух, смотрел на цветник, разросшийся под окном. Пил чай, заваренный на травах, с медом и сливками. Чаю мог выпить сразу несколько чашек. И сразу в сад - наметить работы на день, поручения садовнику дать. После завтрака на лошади пашни объезжал. Заботился о поливе. А потом понял, что не только вода нужна растениям, но и удобрения. Особенно зольные. Тогда об этом мало кто думал. Болотов утверждал: нет плохой земли, а есть плохие хозяева. Весной трудился почти без отдыха. Силы крепли и на душе становилось празднично, когда смотрел на белоснежную кипень садов, вдыхал нежный аромат цветения, слушал гуд пчел. Делал записи о сроках посевов, о ходе опыления. Соседи-помещики считали его чудаком - и что человеку нужно, есть ведь управляющий и староста - разберутся сами. Не привыкли издавна владельцы поместий напрягать голову.
      Болотов пытался найти ответы на все возникающие вопросы в научных трактатах, не расставался с книгами, которые привез из Кенигсберга, заказывал новые. Ежедневно записывал свои наблюдения за посевами, за погодой. И дня не допустил без записи. Все фиксировал точно и педантично. Накапливал опыт, делал выводы. С помощью крестьянских ребятишек собирал гербарии. Открыл для себя много нового и среди растений и при посевах. Вывел правило - хочешь получить хороший урожай, позаботься о семенном зерне. Это ему принадлежит выражение, ставшее поговоркой: "От худого семени не жди доброго племени". Применил прием, потом получивший название двойного обмолота - прежде чем молотить цепами, сноп ударяли о что-либо твердое. Из него вылетали наиболее крупные и созревшие зерна - их и откладывали на посев. Разработал свою систему разделение полей - семиполье.
      Он постоянно что-либо придумывал, изобретал, желая облегчить крестьянский труд. Сам изготавливал инструменты, приспособления. Болотовские носилки отличались от обычных тем, что ручки у них были сделаны на ящике сверху, поэтому, когда поднимаешь такие носилки с земли, не надо нагибаться. Чтобы замерять расстояние Болотов прикрепил к ободу колеса цветной лоскут, сажал в тарантас мальчика, тот считал число оборотов, оставалось потом длину обода умножить на это число. Получилась предтеча современных счетчиков. Хотя механика и не была его стихией, но и здесь он шел впереди своего времени. Так он изобрел замок, на колесиках которого были изображены литеры, нужно было набрать тайное слово - и тогда замок открывался. Так что Болотова можно считать изобретателем кодового замка. Сам изготовил он и электрическую машину, стал применять ее для лечения болезней.
      Летом не замечал, как пролетали дни, надо было все успеть сделать из задуманного, а в сельском хозяйстве и, особенно, в садоводстве, чтобы результатов дождаться - нужны терпение и годы. Осенние ненастья выгоняли с поля. Соседи-помещики жаловались на скуку, одолевающую в долгие осенние и зимние вечера. Болотов, по его словам, "сделал уже издавна привычку встречать осень с таким же удовольствием, как весну", потому что осень и особенно зима давали "более и времени, и досуга заниматься своими книгами, пером, кистями.... доставлявшими всегда тысячи минут приятных". Свои записи превращал в изящно переплетенные томики. Жаль было только того, что томились эти самодельные книги в его шкафах. Хотелось, чтобы люди узнали про его опыты, чтобы ввели у себя его нововведения.
      В 1766 году при очередной поездке в Москву случилось ему купить книгу - "Труды Вольного экономического общества". В этой книге были помещены вопросы по сельскому хозяйству, на которые предлагалось ответить всем желающим. Болотов подробно описал свою местность и дал обстоятельные ответы на все вопросы. Его ответы опубликовали - это была первая напечатанная научная работа Болотова. Встречена она была с одобрением. Болотов теперь посылает статью за статьей, они печатаются почти в каждом томе "Трудов". Болотова избирают членом Вольного экономического общества. Президентом общества является Григорий Орлов, теперь уже не просто поручик, а граф. Лицо особо приближенное к императрице. Но его протекции не искал Болотов. Не привык никому кланяться. Да и без этого к нему в редакции относились прекрасно. Секретарь общества Андрей Нартов души в Болотове не чаял. Найден выход - о его опытах узнают во всей стране. Он все большее внимание и время отдает ведению записей, регулярно фиксирует метеорологические показания, сравнивает с народными приметами, записывает результаты опытов, делает свои выводы. Серьезно занялся лесоводством, в "Трудах" публикуют его статью "О рублении, поправлении и заведении лесов". За опубликованный в "Трудах" трактат "Наказ для управителя" Болотова награждают золотой медалью, на ней выведено "За труды воздаяние...". Высокую оценку получает и другой опубликованный труд "О разделении полей" - Болотова награждают второй золотой медалью.
      В 1770 году Болотов публикует статью "Примечание о картофеле", позже еще ряд статей на эту тему. Болотов считает, что у картофеля большое будущее. Он убедился в его пользе еще во время Семилетней войны. Теперь достал у петербургского цветовода несколько клубней. Стал выращивать. В России относятся к этому плоду подозрительно. Врачи считают вредным для здоровья, в селах думают, что картофель истощает почву. Церковники, предают анафеме "чертовы яблоки". Болотов своими статьями изменяет общественное мнение. Пробовали в России и раньше выращивать картофель, еще при Анне Иоанновне, однако ничего не получилось, даже бунты были "картофельные" - восставали крестьяне, не желающие сажать эти "чертовы земляные яблоки". Вообще-то, когда этот плод завезли из далекой Перу в Италию, то называли его "перуанский земляной орех", по-итальянски "тартуффоли" - трюфели. Болотов дал новое название, он исходил из немецкого, составленного из двух слов - "крафт" - сила и "тойфель" - дьявол, то есть дьявольская сила. Отсюда ставшее для всех привычным - "картофель".
      Благодаря трудам Болотова, этот "второй хлеб", не раз спасавший народ от голода, прижился в России раньше, чем во Франции и многих других европейских странах. Во Франции, к примеру, картофель сажали на клумбах, цветочки его продавали на Монмартре. Пока такой же энтузиаст разведения картофеля, как Болотов, аптекарь королевского двора Пармантье посадил картофельное поле под Парижем и нанял роту солдат для его охраны. Раз охраняется, значит, нечто ценное - решили крестьяне и стали воровать клубни и сажать у себя на огородах.
      Болотову тоже пришлось немало потрудиться, чтобы убедить людей в полезности картофеля. Он с успехом применял картофельный сок для лечения язв, ожогов, давал его детям. Всегда и сам употреблял с удовольствием.
      Подобная же история была с томатами. Называли их "любовные яблоки" или "помидоры" - от французского "Pomme damour". Их желтые цветочки, а потом и красные плоды были украшением цветников. Болотов впервые в России стал употреблять в пищу их плоды. На своих именинах предложил гостям салат с томатами. Ели весьма охотно. Научил соседей, как выращивать помидоры, разводя рассаду в парниках, как потом давать вызреть снятым плодам в теплых помещениях.
      Пришлось в 1771 году пережить и страшную напасть - чуму, тогда называли ее моровой язвой. Чума бушевала в столице, но добиралась и до Тульской губернии. Болотов поставил вокруг Дворяниново посты, жгли день и ночь костры, обкуривали проезжающих дымом, обтирались уксусом. Чумы в свои края Болотов не допустил. В Москву для борьбы с чумой императрица направила Григория Орлова. Фаворит действовал решительно. Была сооружены в Царском Селе триумфальные ворота с надписью: "Орловым от беды избавлена Москва" и награжден был он золотой медалью за спасение столицы от чумы. Болотов в отличии от своего кенигсбергского друга наград и почестей не искал. Победили мор - вот главная награда...
      Двенадцать лет Болотов прожил в Дворяниново и все более убеждался в правильности выбранного пути. Он жил в согласии с природой, и эта жизнь давала ему истинные наслаждения. Каждодневные его труды стали известны многим земледельцам России. Секретарь Вольного экономического общества Нартов порекомендовал князю Сергею Гагарину назначить Болотова управляющим расположенной в Московской губернии Киясовской волостью, принадлежащей императрице, а затем получил он в управление в Тульской губернии Богородицкую волость, которую также приобрела для себя императрица. Вернее, не для себя, а для внебрачного сына ее и Григория Орлова. Опять, в который раз, жизнь сталкивала с давним кенигсбергским другом. Но, возможно, Болотов и не знал поначалу такие дворцовые тайны.
      Его мучили другие сомнения. Не утратит ли он своей самостоятельности. Ведь от всех высоких постов и лестных предложений он отказывался именно потому, что хотел жить свободным и независимым. С другой стороны - поместье, где можно развернуться более широко, нежели в Дворяниново. Да ведь и не напрашивался он на эти должности. Значит, веление судьбы. В Киясовской волости разделил землю на семь полей, но дождаться результата не пришлось. Попросил князь Гагарин занять место Богородицкого управителя. Если в Киясовке проживало всего тысяча крестьян, то здесь жило 20 тысяч, была соответственно канцелярия и даже военная команда, состоящая из двадцати солдат. Богородицк трудно было назвать городом, походил он на большое село. На случай приезда императрицы в первую очередь начали обустраивать дворец. Был он создан по проекту известного архитектора Старова и отличался своей стройностью и белизной. А вот планировку города делал сам Болотов. Лучами от дворца были протянуты улицы, от дворца их отделял пруд. Этот план одобрила сама императрица.
      Возле дворца на высоком берегу пруда заложил Болотов поначалу парк английского образца. Но вскоре он пришел к выводу, что истинная красота открывается при разбивке пейзажных парков. Именно тогда приближаешься максимально близко к природе, сохраняя естественный ландшафт. И в этот ландшафт Болотов вписал причудливые павильоны и гроты, а также "водные" ловушки. Украшением парка стали тихие беседки, зеркальные пруды, ровные каналы, шумящие каскады и искрящиеся водопады. Вода - душа парка, считал Болотов. Среди деревьев, на полянах располагались фонтаны с забавными фигурами. Такие фонтаны он видел в Кенигсберге. Вода и зелень - прекрасное сочетание. Но чтобы обеспечить водой фонтаны и пруды пришлось долго трудиться. Найденный источник был расположен в низине. Постоянно засыпали его песком, чтобы вода поднялась вверх, а чтобы не ушла в рыхлый грунт, сделали глиняный водовод. Получив влагу, ожили травы и деревья. Деревья не подстригались, дубы раскинулись в первозданной красе. Болотов был первопроходцем в паркостроении. Он создал свой стиль, который вписывался в возможности владельцев поместий в России. Вторым по красоте после Петергофа считался болотовский парк. Множество знатных гостей приезжали посмотреть его. Парком восторгались и граф Строганов, и князь Репнин, и фельдмаршал Прозоровский, и известный путешественник Федор Толстой. Видевший в жизни много чудес, Толстой никак не мог поверить, что в гроте эхо так звонко повторяет все сказанное, убежден был, что Болотов посадил там своего человека, предложил тогда Толстому - говорить на французском и немецком языках. Эхо все повторило. Приезды гостей отнимали драгоценное время, но отказов никому в доме Болотова не давали, славился Болотов как весьма хлебосольный хозяин.
      Забот у управляющего волостью хватало, иногда казалось, что перед ним неодолимая стена. Просил закрыть кабаки, не дали. Видел, как губит крестьян пьянство. Видел, как живут многие не по-хозяйски, не любят землю. "Талалаями" называл нерадивых хозяев. Жестоко наказывал уличенных в воровстве. Хотел переустроить жизнь. Все удавалось только тогда, когда зависело только от него самого. Болотов продолжал свои опыты и наблюдения, вплотную подошел к передаче наследственных признаков у плодовых деревьев. Огромен его труд по изучению и систематизации сортов яблок. Эта работа позже вылилась в обширный трактат "Изображения и описания разных пород яблок и груш, родящихся в дворянских, а отчасти и в других садах".
      Свои знания Болотов стремился передать другим землевладельцам. В 1778 году начал выпускать свой собственный журнал "Сельский житель", помог с его выпуском книготорговец и издатель Ридигер, печатали журнал в типографии Московского университета. Журнал стал одним из первых экономических изданий в России. Опубликовал журнал болотовские статьи о прививке яблонь, об улучшении лугов, о посевах клевера...
      Но всего год просуществовал журнал. Издание его не принесло прибыли Ридигеру, а хлопот с журналом было слишком много. Типография университета тоже терпела убытки. В 1779 году ее взял в аренду известный петербургский издатель Николай Новиков. Он предложил Болотову продолжить издание журнала, только название решили дать другое: "Экономический магазин". Полное же название было обозначено так: "Экономический магазин, или Собрание всяких экономических известий, опытов, открытий, примечаний, наставлений, записок и советов, относящихся до земледелия, скотоводства, до садов и огородов, до лесов, лугов, прудов, разных продуктов, до деревенских строений, домашних лекарств, врачебных трав и до других всяких нужных и не бесполезных городским и сельским жителям вестей. В пользу Российских домостроителей и других любопытных людей образом журнала издаваемой". Не правда ли, слишком длинное название, зато подписчику ясно - что он может почерпнуть в журнале.
      Завершил Новиков и издание болотовской "Детской философии", получилось несколько томов, издал в кожаном переплете. Эти книги, написанные в форме бесед детей друг с другом и с матерью, изложенных сочным выразительным языком, и сегодня являются актуальным учебником жизни. Новиков также наталкивает Болотова на мысль о необходимости ведения ежедневного дневника. И еще одно доброе дело сделал Новиков - избавил Болотова от переписывания набело сочиненных статей, а попросил только писать не очень слитно и четко. Освобождалось время, которого так не хватало. Правитель волости всегда был занят работой. Рисовать и писать приходилось, по словам Болотова, "во все праздничные и воскресные дни, да и в самые рабочие - в те часы, когда работники отдыхали, или в которые мне сколько-нибудь отлучиться было можно, то хватался я тотчас либо за перо и бумаги, либо за кисти и краски, и что-нибудь ущипками и урывками, либо писал, либо рисовал...". Приучал детей собирать лекарственные травы. Растирал корешки, делал отвары. Большой шкаф был заполнен баночками с изготовленными снадобьями. Сделал особый шалфейный бальзам. Лечил окрестный люд. Приезжали даже из столицы. Детей старался оградить от болезней, закалить. С малых лет приучал к труду, а главное - к книгам.
      Не только своими книгами жаждал Болотов воспитывать молодое поколение. Он открыл в Богородицке первое в Тульской губернии волостное училище для крестьянских детей. Создал в Богородицке - первый детский театр в России. Под театр был приспособлен большой сарай, который вмещал более двухсот зрителей. Главными артистами стали сын Павел и старшая дочь Лиза. Декорации Болотов сделал сам. По сцене двигался корабль, раздувались паруса, с корабля спрыгивали наряженные матросами дети, танцевали на палубе русалки. Болотов был не истощим на выдумки, он стал режиссером и даже актером. Детских пьес в то время еще не было. Сам сочинил пьесы. Удалась комедия "Честохвал", главного героя которой можно считать предтечей гоголевского Хлестакова. А болотовская пьеса "Несчастные сироты" близка по содержанию к комедии Фонвизина "Недоросль", написанной тремя годами позже. Надо полагать, что в Болотове был заложен талант незаурядного драматурга. Болотов хотел донести до детей свои главные мысли - о пользе учебы, о радостях от общения с природой, о творческом любимом труде, доставляющем главную радость жизни, и о враге человеческом - безделье.
      Личным примером он доказывал, что трудиться надо постоянно и только тогда будешь в полной мере счастливым человеком. Только в журнал "Экономический магазин" он посылал по 1600 страниц в год. Журнал "Экономический магазин" просуществовал десять лет, было выпущено сорок томов, в каждом из которых самый большой объем занимают статьи Болотова. Издатель журнала Николай Новиков за это время стал очень близким человеком. Он познакомил Болотова с маститым драматургом и поэтом Херасковым и с тогда еще молодым писателем Карамзиным. Вероятно, у Болотова и Новикова должны были быть разногласия. Ведь Болотов был абсолютно верноподданным человеком, отрицательно относящимся к любым революционным веяньям. Новикову же были близки идеи Французской революции. Но Болотов отодвигал в сторону противоречия, он ценил Новикова, как великого ревнителя просвещения и считал эту его деятельность весьма полезной для страны и для народа. Между тем, напуганная пугачевским бунтом, императрица видела во всем этом крамолу. Она жестоко расправилась с автором "Путешествия..." другом Новикова Александром Радищевым. Свободное книгопечатание в стране прекращалось. Весть о том, что типография Новикова опечатана и многие книги сожжены, ибо признаны крамольными, была для Болотова весьма неприятным известием.
      Надо заметить, что Болотов умел справляться с ударами судьбы. Всякое бывало в его жизни, и пожары, уничтожавшие рукописи и книги, и доносы мздоимцев, жаждущих сесть на его место управителя волости, и угрозы моровой язвы, и страхи перед пугачёвщиной... Но всякий раз Болотов умел противопоставить обстоятельствам выдержку и терпение. Он умел прощать врагов и не озлобляться. Никогда не стремился к богатству и славе. Целый ряд своих сочинений опубликовал анонимно, без указания своего авторства. Не искал высоких чинов и не держался за свое место управителя.
      Когда в 1796 году умерла императрица Екатерина II, вступивший на престол ее сын Павел признал своим братом Александра Бобринского - незаконнорожденного сына императрицы. Теперь этот сын был пожалован в графы, и за ним были закреплены Киясовская и Богородицкая волости. Болотову при встрече показалось, что перед ним Григорий Орлов, так они были схожи. Но быть управителем у Бобринского Болотов не захотел.
      Он вернулся в родное Дворяниново. При этом никаких наград за многолетнюю службу и никакой пенсии он не получил, да и не хлопотал он об этом, не в его характере было радеть о своей выгоде. Здесь, в Дворянинове, в родной атмосфере, работалось очень продуктивно. Решил оставить потомкам описание своей жизни. Его знаменитые "Записки" - "Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков" полнились все новыми и новыми страницами. Сочинялись они в виде писем к будущим читателям, каждое письмо начиналось обращением: "Любезный приятель!" И даже сегодня лестно читать такое обращение. Болотов словно напрямую разговаривает с нами. "Записки" составили 29 томов небольшого формата, по четыреста рукописных страниц каждый. В 92 года написал Болотов свою последнюю научную работу, посвященную садам. Она венчала самый объемный научный труд его жизни, закладывающий основу научной помологии (яблоковедению). Болотова по праву называют отцом помологии.
      До конца жизни Болотов оставался неутомимым исследователем и творцом. И даже, когда он ослеп, не перестал творить, диктовал свои новые сочинения приезжающему в гости сыну Павлу. Скончался Болотов на 95-м году. После него остался богатейший архив. Он изложил свои заветы в трактате "Утренники 77-летнего старца", в трехтомном сочинении "Путеводитель к истинному человеческому счастью". Он учил жить в согласии с самим собой и с окружающим миром. Он считал, что не тот богат, кто владеет дворцами и капиталом, а "тот, кто доволен тем, что у него есть, и умеет пользоваться оным". Истоки его жизненных и философских концепций, сформировавшихся во многом в Кенигсберге, позволили ему зачастую опережать свое время. Он хотел не только раскрыть все тайны природы, но и указать людям путь к счастливой и созидательной жизни.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 20/09/2020.
  • © Copyright Глушкин Олег Борисович (o_gluschkin@mail.ru)
  • Обновлено: 03/08/2009. 125k. Статистика.
  • Очерк: История
    • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.