Глушкин Олег Борисович
Пятый док

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Глушкин Олег Борисович (o_gluschkin@mail.ru)
  • Размещен: 14/05/2010, изменен: 14/05/2010. 116k. Статистика.
  • Статья: Проза
  • Скачать FB2
    • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Пятый док" был написан в 1965 году, это была повесть о заводской жизни, основанная на личном опыте автора, проработавшего докмейстером на верфи шесть лет. В местном издательстве повесть была отвергнута и "компетентные органы" запретили публиковать автора. 12 лет действовал этот запрет. В 1971 году повесть была опубликована в журнале "Нева" с купюрами. Здесь дается первоначальный текст.

    •   
      
       Олег Глушкин
      
       ПЯТЫЙ ДОК
      
       Катер прошел вдоль пирса, резко развернулся у маяка, и мы вошли в фарватер. Я стоял на крыле рубки, держась за леера, и смотрел в сторону порта. Суда у причалов теснились друг к другу, места в порту, как всегда, не хватало, и издали казалось, что вдоль пирса отшвартовалось одно очень длинное судно с десятками труб и надстроек. Вода в заливе была неподвижна, и только рябь от движения нашего катера распространялась по ней, затухая где-то у берегов.
       В рубке катера рядом с молодым матросом, который крутил большой, деревянный штурвал, сидел начальник нашего цеха Виссарион Иванович Тепнин. Я видел его сморщенное, усталое лицо и чувствовал, что он сейчас злится на меня и считает, что я втянул его в авантюру. Он пошел со мной на катере в порт, чтобы на месте, прямо на этом траулере, убедиться, что невозможно поднять его в док, что слишком много для этого препятствий.
       Траулер "Загорск" притащили в порт буксиры два дня назад, судно едва держалось на плаву. Оно попало в шторм и село на мель у Фарер. Днище было пропорото, бортовые кили оборваны, и попытки откачать воду из танков ни к чему не привели. Траулер срочно надо было поднимать и ремонтировать, но затянуть его в док с отсеками, полными воды, было почти немыслимо. Утром, перед тем, как мы ушли на траулер, главный инженер встретил меня у переходных мостиков и сказал:
       - Надеюсь на вас, у вас есть инженерные знания, вы же молодой специалист, а не какой-нибудь самоучка, и думаю, справитесь с этой задачей.
       Для каждого он умел находить такие слова, чтобы одной фразой привести человека в движение, задеть самолюбие, и всегда добивался своего. Тепнину он не сказал ничего, понимал, что тот откажется сразу. Я сделал несколько вариантов эскизов и рассчитал глубину, пока не пришел катер, который встал у борта доковой башни и завыл пронзительно и тонко, сиреной вызывая меня. И первое, что сказал мне Тепнин, стоящий на катере, было:
       - Кто вас просил, Борис Андреевич, давать гарантии главному инженеру? Спрос ведь все равно будет с меня, а не с вас! Идемте в порт, и там, на судне, вы увидите, что это невозможно. Зачем вы взялись за то, что плохо представляете?
       И когда на "Загорске" капитан не выдержал: " Что же, прикажете нам тонуть у собственных берегов?", - я сказал, что мы сделаем все возможное. И Тепнин промолчал, и чтобы оставить последнее слово за собой, сказал, когда прощались:
       - Завтра утром мы сообщим вам окончательное решение, я должен посоветоваться с руководством и конструкторами, не хочу вас обнадеживать.
       И вот теперь он сидел в рубке катера и старался не смотреть в мою сторону. Возможно, он видел во мне соперника, думал, что я рвусь на его место, но я ведь давно ему сказал, что собираюсь уехать.
       Катер развернулся еще раз, холодные мелкие брызги сыпанули в лицо; накренило палубу, и мы вошли в ворота завода. Здесь залив образовал почти круглую бухту, похожую на озеро; вдоль берегов этого озера одна над другой, полукругом, как ряды амфитеатра, нависали красные крыши цехов, все было окутано дымом, и ухал, как живой, копер - это забивали сваи у двенадцатого причала. А сразу за этим причалом, в воде - прямоугольники доков, а среди них самый большой, серой глыбой выделяющийся на их фоне мой, пятый док. Отсюда, с залива, доки были похожи не перевернутые буквы "п", и почти в каждом стояло судно, и только мой док был пуст, и поэтому казался еще более необычным. На сером бетоне башни по-русски и по-английски было написано: "Тише ход. Якорей не бросать".
       Я спрыгнул с борта катера на дощатый настил.
       На широкой палубе дока валялась свежая стружка, и в шахматном порядке возвышались клетки, выложенные из брусьев. Это плотники уже почти закончили стапель для "Загорска" - пока мы спорили в порту, здесь уже началась подготовка к докованию. Мой помощник, Владимир Иванович, ходил между клеток с рулеткой и что-то записывал в блокнот. Его сухощавая фигура мелькала среди брусьев, то появляясь, то исчезая.
       - Вот, Андреич, считай, кончили, - сказал он, - так что ждем команду. Не такие суда вытягивали из воды, и с "Загорском", верняк, справимся.
       - Грузиться надо метров на восемь, на предел, - сказал я.
       - Ну и что, иллюминаторы задраем, воды примем, сколько влезет, что нам переживать? Войдет как миленький. Пустяки!
       Пошел в каюту, чтобы еще раз сделать необходимые расчеты. Я чувствовал неловкость: мне бы сначала убедить Тепнина, показать ему распределение давлений, чтобы он сказал "да". А получилось, что я выскочил вперед. Решать в конечном счете ему... У него больше опыта, он начальник цеха, а я просто исполнитель. Зачем нарываться на неприятности? Мало ли что говорит главный инженер...
       Часов в пять позвонил Тепнин и сказал:
       - Собирайте вашу команду, срочно будем ставить "Загорск". Приказ директора. Теперь у вас будет время пожалеть о некоторых обещаниях, данных поспешно.
       Он был неправ, времени уже не было.
       Я надел телогрейку и пошел в пульт собирать рабочих. Мимо дока цепочкой уходили домой люди из других цехов, одетые в плащах и шляпах, они уже смыли с рук ржавчину и краску, а нам предстояло работать часов до трех ночи, в лучшем случае.
       В надстройке у пульта собралась наша команда. Говорили все сразу. Особенно недоволен был боцман.
       - Что им приспичило! Ведь каждый раз так! Все время авралим, меня жена скоро из дома выгонит, - ворчал он.
       - Вот попробуй вечером такое судно подними, половина матросов давно разбежалось, - поддержал его моторист.
       - Нечего митинговать. Раз судно аварийное - надо ставить, - сказал наш электромеханик Виктор Сигов.
       - Надоело все до чертиков, - возмутился электрик Рудик.
       - Ладно, помолчите, - решил я их оборвать, - времени у нас мало, приказ есть приказ, грузить будем до иллюминаторов, надо их все как следует задраить. У пробоин на судне свисают бортовые кили по правому борту, так что прижимать придется к правой башне. Пусть отдают швартовы - пора начинать!
       Я объяснил суть постановки и то, как придется брать тросом и как вести. На душе у меня было неспокойно: все-таки через час начнет темнеть, да и команда неполная.
       Я позвонил Тепнину, хотел попросить еще людей с буксиров, но Тепнина уже не было. Конечно, он где-нибудь здесь, на заводе, но не хочет вмешиваться, и появится на пирсе к утру, когда мы уже выйдем из воды.
       Чертовы доки - вечный аврал! Все, кто кончил со мной институт, давно расползлись по конструкторским бюро, а у меня вот уже второй год изо дня в день одно и то же.
       Я вышел на палубу башни и отсюда, сверху, посмотрел, как начали отдавать швартовы.
       Залив был почти пустынен, лишь изредка по фарватеру проходили суда, повторяя извилистый порядок бакенов. На доке включили прожектора, машинисты заняли свои места в насосных отделениях.
       В тишине вечера мы медленно погружали док, журчала, всплескивала вода, входя в ниши, и черной пеленой покрывая палубу; уходили в воду доковые клетки, трещали, всплывая закрепленные тросами доски, док медленно притапливался. Через час окончательно стемнело. Мы приняли воду полностью; островами длинными и ровными торчали из воды башни. Дальше док не шел, мы почти сидели на грунте. Все-таки яма для нашего дока маловата...
       - Ну вот, Андреич, нормально в машинах, - сказал мой помощник, - течи нигде нет, ни в одном отсеке, только в компрессорной чуть сочится, ну это так, пустяки.
       Для него все пустяки. Я попросил боцмана проследить, чтобы наготове был цемент и распоры.
       И тут появились буксиры. Еще задолго до этого мы услышали их гудки и пыхтение. Сразу вслед за ними поползла по фарватеру плоская тень "Загорска", стирая огни деревень на противоположном берегу.
       Носовой буксир вошел в пересечение наших прожекторов. Беспомощно полз "Загорск" на поводу у буксира, лоцманский флаг повис на мачте. На судне было темно, и казалось, что команда покинула его.
       Я подошел к микрофону и крикнул:
       - Эй, на судне, готовьте бросательный!
       Носовой буксир прекратил работу, серая громада судна двинулась на нас по инерции, где-то позади нее надрывно загудел кормовой буксир. Этот гудок означал "одерживаю!". Несколько коротких всхлипов буксира - и тот замедлил ход.
       - Что они там заснули, деятели? - крикнул мне боцман. - Конца подать не могут!
       Но вот, наконец, хлопок. Как будто пастух ударил бичом, и в воздухе мелькнула выброска - пеньковый тонкий трос с грузом.
       - Берегись! - крикнули с судна.
       Теперь уже можно было различить матросов на баке.
       Вдоль башен ждали наши рабочие. Тихо... слышно было даже в динамиках, как стучат корабельные часы в нашем пульте управления. Сейчас самое главное во-время одержать судно, не давать ему навалиться на башню.
       - Закрепили?
       Закрепили, - ответили сразу несколько голосов с верхней палубы судна.
       Пора начинать выборку. Почему замешкался боцман на той, противоположной башне дока?
       - В чем дело, Валя? - крикнул я в микрофон.
       - Сейчас, - ответил он хриплым голосом, ему не нужно микрофона - просто крикнул вполсилы. Ребром ладони он забивает гвозди в сосновый брус.
       Я все же нервничал: главное впереди. Загудел, как шмель, мотор шпиля - начали.
       - Валя, пожалуйста, осторожней! - крикнул я в микрофон. - Ни в коем случае не наваливай на свой борт, только одерживай.
       Мне все время не дают покоя эти кили, торчащие с правого борта "Загорска", они могут свернуть нам клетки.
       Только бы не поднялся ветер, сейчас нам надо вести судно очень точно.
       Командует мой помощник, он покрикивает на матросов, особенно его раздражает неповоротливый толстяк Воронов. Я подбежал к ним. Воронов запутался с тросом, тяжело дышал. Втроем мы накинули несколько петель на барабан.
       Наконец мы ввели судно, резкий всплеск - это отдали буксирный трос. Носовой буксир развернулся почти на месте и скользнул под тросами между бортом судна и углом доковой башни. Молодец, капитан, отлично проскочил!
       Буксир загудел на прощание и растворился в ночи, только где-то за судном еще видны снопы искр из его дымовой трубы.
       "Загорск" вошел в пространство между доковыми башнями. Матросы начали опускать мягкие плетеные кранцы. Пятна света от наших прожекторов осветили обшивку "Загорска", помятую и проржавевшую в далеких рейсах, лица матросов, капитана на крыле рубки и долговязого лоцмана в кожаном пальто.
       Я вошел в пульт управления, надо было проверить, все ли готово у электриков.
       Окна пульта открыты, и по гудению шпилей, по скрипу тросов, по голосам я продолжаю ощущать путь судна.
       В пульте сидит сосредоточенный и угрюмый Виктор.
       - Ну и боцман, удивляет меня, опять поленился завести дополнительный трос. Ведь это же не просто обычное докование! Здесь на авось! ничего не выйдет, здесь надо быть начеку! Ну, совсем распустился, - ворчит он.
       - Валя, - спросил я по микрофону, - со среднего завел уже?
       - Завожу, - крикнул он.
       -"Завожу!" - возмутился Виктор. - Наверное, и не думал!
       На судне перенесли трос на корму, передавали его через надстройки.
       - Поджимайте к борту, сколько можно говорить! - закричал мой помощник.
       Я побежал, перепрыгивая через тросы туда, где был натянут тонкий отвес: надо довести судно до него, потом отжать. Прожекторы поймали отвес в перекрестье.
       Чтобы лучше увидеть, как движется судно, я встал на переходном мостике. Теперь боцман дал слабину - мы выводили судно по центру. Виктор на пульте замахал руками, мол, хватит. Терпение. Еще какие-нибудь полметра. Стоп.
       Тросы вытянулись. Я видел, какого труда стоило удерживать их. Кряхтел Петров, обеими руками вцепился во вьюшку Воронов, только боцман стоял не напрягаясь, придерживая трос ногой, для страховки он подсунул под вьюшку кусок доски. Я подозвал своего помощника, спросил, не было ли где стуков или треска, нет ли течи, и попросил его командовать в носу. Когда я вернулся в пульт, электрики уже включили щит, на котором загорелись зеленые и желтые лампочки. Можно начинать подъем.
       Я повернул переключатель, и на всем стометровом пространстве дока начали вращение приводы клинкетов. О том, что они открылись, сообщили лампочки: погасли зеленые, загорелись красные. Щит был похож на огромное электропианино. Я взглянул на часы, было ровно два часа ночи.
       - Дай закурить, - попросил я Виктора. Мне, как всегда, не хватало пачки.
       - Побираешься, - сказал Виктор, всунул мне в зубы сигарету, щелкнул пистолетом-зажигалкой.
       Я задымил над приборами, вглядываясь в дрожание стрелки. Виктор выключил свет, чтобы лучше было видно пространство за окнами, где в черной воде втиснулось в док обтекаемое тело судна.
       - Ну вот, - сказал мой помощник, входя в пульт, - мельтешили, суетились, однако справились. Корму прихватило без звука. Не такие суда поднимали, а это что - мелочь.
       Он сел за столик и начал с Виктором разговор о картошке, о том, пора или не пора ее сажать, и у кого лучше огород.
       Медленно шел подъем, кончилась сигарета, заразительно зевнул Виктор.
       Я почувствовал, что здорово устал, особенно ноги сдали, сейчас бы прилечь, вытянуться.
       - Холодает-таки, - сказал мой помощник, прикрывая окна.
       И вдруг истошный вопль: "Кренимся!" Это закричали на судне.
       - Кренится! - крикнул боцман.
       Я уже сам увидел, что плоский борт "Загорска" косо надвигался на окна пульта. Неужели все-таки этот торчащий, поломанный киль уперся в клетку. Если так, надо срочно погружаться, и все начинать сначала, иначе продавит палубу дока. Казалось, что крен достиг предела, и ничем уже не остановить падение, и вот-вот обнаружится хрупкость стекол пульта и малая прочность бетонных башен дока, которые медленно начнут разваливаться. Вот оно - наказание за самонадеянность.
       - Сообщите крен, капитан, - стараюсь говорить как можно спокойнее.
       - Крен десять градусов.
       - Десять градусов - ерунда, - сказал мой помощник, - у нас до двадцати "Полесск" доходил, и то ничего.
       - Борис Андреевич, что вы медлите, - крикнул Виктор, - надо срочно грузить док!
       - Чего раскудахтался, пустяки, а он орет, - сказал мой помощник.
       Все у него пустяки, он видел вещи пострашнее, которые наше поколение представляет смутно: в сорок втором его чуть не расстреляли, в сорок третьем он бежал из концлагеря - после такого нервничать по пустякам не стоит. Со всеми он легко находит общий язык, против начальства никогда впрямую не пойдет, но делает все по-своему. Доковые называют его лисой. У него действительно, острый вытянутый нос и мелкие, лисьи черты лица. Он разворотлив и неутомим. У него я учусь выдержке.
       Да главное - сохранять спокойствие и не суетиться, люди ждут моего решения. Прошло несколько долгих секунд. Мы продолжали подъем. Судно начало выравниваться. Сначала незаметно для глаза, потом резкий рывок на другой борт, несколько колебаний, вот, кажется, все замерло. Так и есть.
       - Крен ноль! Крикнул капитан судна.
       - Я же говорил, ерунда, а вы "погружать, погружать"...- сказал помощник.
       Он вышел на палубу, я услышал, как он рассказывает матросам, что только он не хотел погружать, а знал верняком, что все обойдется. Старик хочет подчеркнуть, что он здесь голова, а если бы не он - провозились бы до утра. Что ж, пожалуй, он прав.
       Вода медленно освобождает борта судна, темная полоса - ее след - все время увеличивается. В свете прожекторов на участках, вышедших из воды, видны плантации причудливых ракушек. Они еще дышат пористой массой; если ночью их не смыть и не очистить, завтра маляры поломают все щетки у турбинок. Надо будет не забыть дать задание дежурным.
       Осталось полчаса простого подъема, у тросов делать нечего, в пульт пришли рабочие палубной команды - поговорить, погреться.
       Боцман в грязной робе уселся на пол; уснул в углу на вахтенных журналах Завадский, молодой парень с длинными волосами.
       - Кимарит, студент лохматый, - ворчит мой помощник, - они тут за моей спиной все академии позаканчивали, на работе спят, дома учатся. Им что! Разве они за производство душой болеют...У нас вон, почитай, студентов полдока! Все ученые, а что случится - ко мне.
       Очень хочется спать, я только сейчас ощутил, как устал, хорошо хоть прохладно, летом я сильнее потею, не напасешься рубашек - разлезаются, летом, конечно, труднее.
       В пульте все молчали, только мой помощник продолжал ворчать, но речь его была привычна, и почти никто не прислушивался к его словам.
       - Жалуются, поесть не хватает, чуть что - денег одолжи, а кругом земля пустует! Пожалуйста, паши! Нет, он, лохматый, придет домой, жену под ручку и загорать на озеро. Конечно, так жить трудно, а ему лишь бы джинсы с этикеткой, да свитер заграничный! Вон у меня еще картошки навалом, капусты, огурцов, помидоров, мне что в магазине - хлеб да сахар купить. А такие, как они, и бегают с места на место! Длинный рубль - в чужих руках только, а ищут, где легче! Хитрованы все!
       Спокойствие нарушает голос Питилимова, он говорит по микрофону из шпилевой, противоположной башни дока.
       - Борис Андреевич, докладывает Питилимов! Вы меня хорошо слышите? Это я, Питилимов!
      -- Да, хорошо! Что случилось?
       Боцман прыснул, засмеялся Петров, все ждали обычных нелепостей. Прикрыв микрофон ладонью, я спросил у помощника:
       - Кто это догадался пустить Питилимова в шпилевую к микрофону?
       - Я, когда уходил, закрыл ее и связь отключил, - сказал боцман.
       - Борис Андреевич,- продолжал Питилимов, - я бревно отталкиваю, оно попало в кабель и чуть высокую сторону не отключило. Вы слышите меня?
       Смех в пульте смолк. Не хватает нам еще остаться без питания.
       - Как бы его там током не долбануло...- сказал мой помощник. - Пойду посмотрю.
       Через несколько минут возвратился Владимир Иванович, махнул рукой, заворчал:
       - Бревно, бревно - щепку какую-то зацепили, я там трансляцию совсем вырубил.
       Не знаю, что и делать мне с этим Питилимовым. Он электрик, низенький, лысый, выдумщик и враль бесподобный. Обычно, его место в пульте, но здесь он всем мешает, над ним смеются, подковыривают его, не замечает. Чтобы оградить его от насмешек, я при доковании посылаю его на противоположный борт дежурить у щита, но, к сожалению, он не выдерживает одиночества, добирается до микрофона и начинает регулярно сообщать по трансляции все, что видит. Это вызывает бурные взрывы хохота, а так как динамики слышны хорошо на берегу, то в рабочее время у дока собирается целая толпа.
       Я вышел из пульта на палубу. С "Загорска" уже начали отдавать тросы, они теперь лишние - никакой силой не разъединить судно с доком, весом в две тысячи тонн "Загорск" нажал на клетки и присосался к ним.
       Вода отступила, показались внизу доски и стапель-палуба. Те, у кого хорошие резиновые сапоги, начали пробираться вниз. Я тоже не выдержал.
       - Посмотри здесь, - попросил я помощника и спустился по трапу, стараясь не задеть поручни, покрытые илом и мазутом.
       Внизу осталось совсем немного воды, я перекинул доску и прошел по ней под днище судна. Было совсем темно, я ощупал кильблоки и убедился, что зазора нет, и судно село отлично.
       Мелькали пятна фонариков, я пробирался, согнувшись в три погибели, под днищем от клетки к клетке. Грязные, холодные капли проникали за шиворот, вода стекала по палубе, журчала в нишах, насосы выбрасывали ее остатки из дока, они уже работали с надрывом, хватая воздух.
       Вот и пробоина - вода хлещет из нее, кили исковерканы, изогнуты, но прошли хорошо, ничего не задели, нам повезло.
       - Корюшка, ребята, кидайте сюда ведра! - слышу я зычный голос боцмана.
       Действительно, как я сразу не заметил: на палубе полно корюшки - глупый косяк зашел в док. Я зачерпнул полную горсть скользких, трепыхающихся рыбок, они пахнут свежими огурцами. Рыбешка прямо хрустит под ногами, так ее много. В темноте бродят люди, набирают полные ведра, кастрюли. Слышатся крики:
       - Сюда, сюда!
       - Давайте доски, загородим ниши.
       - Вася, куда ты там пропал? У меня ведро полное!
       Смолкли насосы, на левой башне зазвонил кран, это повезли трап на "Загорск".
       - Майнай помалу, Клава! - крикнул боцман крановщице. - Помалу!
       Я прошел в корму. Лопасти винта "Загорска" исковерканы, одна наполовину обломана, руль висит буквально на ниточке. Как они еще умудрились дойти сюда...
       У винта стоял капитан "Загорска", смотрел и охал.
       - Надо отметить такое дело, - сказал он, - пошли, докмейстер, у меня уже стол накрыт.
       - Не могу, - сказал я.
       - Ну, это не по-морскому.
       - Людей надо развести домой, ошвартоваться...
      
       В дежурную машину - полукрытый газик - с трудом уместилась вся команда.
       Мы мчались по ночным дорогам. Изредка дробь кулаков сотрясала кабину, тогда шофер тормозил, и один из нас соскакивал у своего дома.
       Заводской поселок молчал, во всех окнах был погашен свет.
       - До завтра! - крикнул я, спрыгнув на повороте у парка.
       Я прошел в густой темноте через парк по шуршащей листве, мимо аттракционов, качелей и заколоченного летнего кинотеатра. Узкий серп луны скользил за тонкими стволами, видны были редкие звезды, впереди светило единственное окно - окно моего дома. Поселок состоял из одинаковых, двухэтажных домов, уцелевших после налетов авиации и штурма города. В центре почти не осталось целых зданий, одни развалины. А поселку повезло. Только жильцы в домах сменились. Прежние, если они только живы, сейчас далеко. Наверное, они тоже работали на верфи. Здесь и раньше был рабочий поселок. В городе трудно отыскать квартиру. Эту же я буквально вырвал для себя, вернее не я, а мой помощник...
       Я поднялся в темноте по скрипучей лестнице, открыл дверь, снял туфли и осторожно прошел на кухню. Жена не спала, она сидела в единственном нашем кресле, длинные черные волосы спадали на плечи.
       - С ума можно сойти, - сказала она и печально вздохнула, - уже четыре часа. Где ты пропадал?
       - Работал. "Загорск" поднимали.
       - Зося, наверное, дежурила?
       Это она о нашей крановщице, есть такая смазливая краля, но ведь не угадала, сегодня не ее дежурство.
       - Надоело мне все это, и чужое все кругом, чужое, булыжник, разрушенные соборы, пустыри, давай уедем отсюда, не могу я больше...
       - Вот спустим "Загорск" и решим...
      
       Я давно уже обещал ей вернуться в Ленинград. Понимаю, сотворили мы глупость. Мало ли, что дали сюда распределение, что, я там бы не устроился? Это извечный мой дух противоречия - захотелось начать все самому, без опеки, без ее родителей, без их огромной, уставленной старинной мебелью, квартиры... Ну вот и получил, что хотел. Совершенно чужой город, разоренный и разрушенный. Жителей прежних выселили и восстанавливать центр не спешат. Сначала приютом стало мне общежитие с прогорклым запахом нестиранных носков, а теперь досталась комната с узенькой кухней. Когда прежний доковый мастер съехал отсюда, мой помощник сорвал хилые печати с дверей и приволок мой нехитрый скарб - и тогда приехала Зина. Наверное, я поторопился, сорвал ее с места преждевременно. Но ведь она и сама писала, что не может жить одна... И вот теперь сидит на кухне у кафельной немецкой печки, а я так устал, что мне не хочется есть, да и за окном светает, надо успеть подремать хотя бы пару часов...
      
       Первый день после докования, как всегда, самый напряженный: люди не успели выспаться, а работы предстоит по горло. Надо и пар на судно подать, и воду, и леса вокруг судна построить, чтобы можно было малярам чистить и красить подводную часть, и организовать работу на шпилях, чтобы помочь снять винт и руль, и кран в первый день нарасхват - всем все подать надо, и все в первую очередь, всем срочно.
       Конечно, за вчерашнюю работу положено было бы взять отгул, выспаться хорошенько, но на доках все знают - придет время, все наладится, отдохнем, а в первый день надо на совесть поработать и обеспечить работу другим цехам.
       Для докмейстера этот первый день самый трудный. Начальство, разные комиссии, дефектовщики, строители - все требуют чего-то своего, и со всеми надо переговорить, всем доложить, всех успокоить.
       Пока шел от проходной к пирсу, я обдумывал, что и как надо сделать, и все ругал себя, что не сумел проснуться хотя бы на полчасика раньше. Был бы тогда запас времени до прихода начальства, возможность все спокойно осмотреть и проверить - как судно село, не нужно ли где клетки подклинить и килевую подбить.
       Издали, с переходных мостиков, судно в доке напоминает стального кита: круглые развалы бортов, сморщенное от ракушек днище. Прежде, чем подняться к себе, я прошел вдоль дока и осмотрел клетки. Работа была чистой - судно стояло точно по центру.
       На доке, в дежурке, полно народа - дымят, набираются тепла перед тем, как начать работу. Слушают Питилимова, тот рассказывает о счастливых днях своей жизни на Кавказе, о сказочном доке в Батуми, где он когда-то побывал в командировке по обмену опытом.
       - Разве в Батуми делают леса на доке? И не думают. Там специальная бригада плотников есть! Не верите? Человек сорок! Они и леса делают, и док подметают. Там дежурят не как у нас - один человек, а по десять на вахту! А у докмейстера там будка - будь здоров! Он на палубу-то выходит, может, раз в месяц, не больше...
       Я давно заметил, что в каждом питилимовском рассказе о необычном батумском доке со временем возникают все новые и новые подробности.
       Вот и сейчас Питилимов под общий хохот сообщает, что там на доке всем выдают бесплатную форму, а вахтенным дубленки.
       Все уже давно знают его рассказы и о том, как он командовал десантом, и как обучал новобранцев, и как руками поймал лису. По его рассказам, он окончил войну в чине полковника. Когда разыскали в отделе его карточку и узнали, что он всего лишь сержант, одно время его только так - сержантом - и звали, а потом произвели в капралы.
       Правда, человек он очень добросовестный, всегда остается на доке после всех. Если что-либо вышло из строя, по собственной инициативе может провозиться всю ночь, и главной наградой для него будет то, что утром он похвастается: вот исправил, теперь все в порядке. И когда его пошлешь отдыхать, устало махнет рукой и скажет: " Тут еще работа есть, нельзя мне уйти". И если бы при своей добросовестности он еще хоть что-нибудь умел делать, то цены б ему не было. Но он вечно все перепутает, и больше всего я боюсь, как бы он не влез под напряжение.
       Телефонный звонок прерывает рассказ Питилимова, я беру трубку и слышу голос Тепнина. Молча слушаю его и думаю: "Где же вы были ночью, Виссарион Иванович? Знаю, ведь тоже не спали, боялись, как бы чего не случилось, а вот сейчас, под утро, опрокинули полстакана спирта и собираетесь домой, чтобы лишних вопросов не выслушивать".
       Конечно, ничего такого я не сказал, но он будто подслушал мои мысли:
       - Знаете, устал я за ночь, дома еще не был. Вы уж тут покомандуйте сами, но смотрите, чтобы задержки не было с лесами, всех гоните на леса, а то они пользуются вашей мягкотелостью, отсиживаются, а ведь это из-за вашей затеи нас леса заставили делать, так что выкручивайтесь, Борис Андреевич.
       - Люди устали.
       - Ничего, потом отдохнут.
       Мне хотелось сказать в ответ что-нибудь дерзкое и напомнить, как боялся он "Загорска", но он был старше меня, кругом люди, я промолчал и положил трубку.
       Было без пяти восемь.
       - Ну что ж, парни, - сказал я, - пора начинать. Поработаем сегодня хорошенько, а чем быстрей все сделаем, тем легче потом будет. Надо браться за леса, выставить их сегодня хотя бы в корме. Пусть мотористы выделяют трех человек, и от электриков - двух. Плотников дают, но только четыре человека, надо будет поработать.
       - Все из-за этой чертовой механизации, - буркнул боцман, - выдумали себе на голову.
       Это тоже камешек в мой огород.
       - Ничего, - сказал Владимир Иванович, - наладим машины, сами будем только сверху поглядывать.
       - Пока вы наладите, а теперь вкалывай, - не унимался боцман.
       - Валентин, вы должны народ организовать, а не вставать в позу, - заметил электромеханик Виктор Сигов, - никакой сознательности.
       Его недавно избрали в профком завода, и теперь он всегда на стороне начальства.
       - Пошли с нами вниз, поносим доски на горбу, - сказал боцман Сигову, поднялся с пола, надел рукавицы и крикнул:
       - А ну, давай из дежурки, курить с утра вредно!
       Я понимал: сейчас они все думают, что им приходится делать леса из-за меня.
       Ну что ж, я пожинаю свои плоды.
       Мне всегда бывало не по себе, когда я смотрел, как работают в доках плотники, сколачивают из досок громоздкие леса, окружая корабль настилами, как таскают шестиметровые штаги, подают наверх доски. Досок приходилось подвозить машин пять - не меньше, а перед спуском судна надо разобрать настилы, и все это в спешке, в последние часы. Разбирать настил аккуратно некогда, и вот затянут его тросом, рванут шпилем - леса падают, как карточные домики, разлетаются с треском и хрустом. Плотники люди привычные, делают свою работу весело, с шуточками да прибауточками, а мы, когда приходится им помочь, с непривычки еле двигаемся. Я как-то потаскал штаги, так потом целый день руки дрожали.
       Помню, именно в этот день меня поддел Сидорчук - однорукий бригадир плотников:
       - Вот, Андреевич, век атома, механизация простая, нажал на кнопку, взвалил на плечо и попер - аж спина мокрая. Вы в институте, может, что проходили. Я вот слышал - есть леса металлические, башенные ... вроде разные уже придумали?
       И начальник наш Тепнин сказал на диспетчерской:
       - Неужели ничего придумать нельзя, чтобы такой идиотский труд устранить?!
       И вот придумали мы себе на голову. Вернее, не мы, а один парень из Таллинна. Рассказал нам об этом наш строитель. Побывал он в Таллинне в командировке, узнал там про самоходные леса и чертежи с собой взял, и когда услыхал, что мы начали подобные леса у себя делать, пришел ко мне, выложил чертежи на стол и сказал:
       -Вот, Андреевич, штучка, я тебе доложу. Леса на колесах. Никаких тебе забот, только руль верти. Давай вместе предложение напишем. Такие леса сделаем - закачаешься. Материал любой достану. По рукам?
       И кончилась наша спокойная жизнь, всем доком принялись мы за самоходные леса: кто редуктор притащит, кто уголок, кто передачу, кто руль.
       В гараже на нас косо поглядывать стали. Нам нужны были старые машины, списанные. Дописали мы тогда третьим автором в рационализаторское предложение начальника гаража, и он сразу три старых грузовика нам отдал.
       И вот через месяц у нас на стапеле дока уже стояла самоходная башня, на остов машины были наварены металлические раздвижные площадки, которые вынимались со страшным скрипом, вместо привода вставлялась воздушная турбинка - и наша огромная телега, тарахтя и громыхая, медленно двигалась по бетонной палубе. Это было сооружение, не уступающее троянскому коню. На доке собралось полно людей. Рабочие уселись на брусьях клеток, обсуждали наше детище, давали советы.
       Боцман в нужный момент подталкивал машину плечом, и она двигалась дальше. Сияющий и гордый, сидел за рулем Владимир Иванович. Плотники бросили работу на соседнем доке и пришли посмотреть на чудо, несущее им освобождение. Сидорчук прыгал от восторга.
       Наконец, настал торжественный день, мы подняли в док плавбазу "Александр Матросов", и на совещании я сказал:
       - Мы отказываемся от постройки лесов по правому борту, правый борт будут обслуживать самоходные леса!
       - Молодец, Андреевич, молодец, - сказал Тепнин, я давно говорил: стоит только подумать, и все будет в порядке.
       А утром на док пришли маляры. Моросил мелкий, неперестающий дождь. Маляры сбились в кучу, спрятались от дождя в доковой нише, наладили свои турбинки, потом позвали меня. Я спустился вниз.
       Завидев меня, они заговорили все разом. В куртках, заляпанных краской, с лицами, на которых осели кусочки ржавчины, с оскаленными белыми зубами они были похожи на обиженных негров. Они дружно проклинали самоходные леса.
       - Чтоб у того рот на пятке вырос, кто их придумал, чтоб ему - как есть - так разуваться! - кричал рыжий маляр в белой косынке.
       - Кишки с ними надорвешь! - поддержал его другой.
       На деревянных лесах они передвигались свободно, а теперь им приходилось возиться с нашей машиной: одному сидеть на руле, другому включать воздух, а они сдельщики - им каждая минута дорога.
       - Ладно, - сказал я, - на передвижение машины и подключение я дам своих людей, доковых.
       На диспетчерском совещании Тепнин сказал мне:
       - Не имела баба хлопот, купила порося, проявила инициативу.
       И вот сегодня опять эти леса. Я уже устал от упреков, но мой помощник не унывает, он упрямо продолжает таскать из гаража детали для второй самоходки.
       Я успел побывать на "Загорске". Подключили на судне пар. Пришел Шкворев, его назначили на судно строителем. Мы спустились вниз, чтобы организовать работу. Ребята наши заканчивали леса в корме, с криками поднимали они здоровенные штаги.
       Я бы хотел превратиться в человека-нивидимку, когда мы проходили мимо них, но, увы, боцман заметил меня и закричал:
       - Где плотники? Сидорчук где? Спит, наверное, на втором доке, вы их пошевелите, Андреевич!
       - Давайте с одного борта все-таки самоходку пустим, - предложил я Шквореву.
       - Что ты, ни в коем случае - сорвем работы! Я не могу это разрешить!
       - Но ведь вы же соавтор, это же наше общее детище!
       - Чудак, - ухмыльнулся он, - чего мельтешишься, деньги за рацпредложение мы получили, чего же тебе еще надо! Сдай самоходку в металлолом - и порядок!
       Я ушел от Шкворева под днище судна проверить кингстоны, видеть я больше не мог своего соавтора.
       А вечером бригадир плотников Сидорчук не поздоровался со мной. Я окликнул его, он потоптался на месте, сунул единственную свою руку в карман, сплюнул сквозь зубы и сказал:
       - Эх ты, новатор!
       Я не понял сначала, какая муха его укусила, но когда он сказал, что из-за моих лесов сокращают плотников, я готов был провалиться сквозь землю.
       - Вот так, - сказал он, - заварили кашу, куда я теперь людей дену? Ведь живые люди!
       После работы говорили обо всем этом с Владимиром Ивановичем и Виктором. Сигов был настроен бодро.
       - Вы, Андреевич, только носа не вешайте! Одного леса экономию дадим - на целый год хватит! А из этого леса хаты в городе понастроют. Машины эти надо делать, и на всех наплевать - а своего добиться. Иначе грош нам цена! Тепнина я возьму на себя, чтоб он палки в колеса не совал.
       - Пойду я, - сказал мой помощник, - закреплю нашу самоходку цепью, а то я слышал ребята грозились ее ночью за борт спихнуть. Разные придурки, конечно, бывают! Я думаю так, что не решатся - но на всякий случай закреплю. И дежурных надо предупредить...
       Док - это сложное сооружение, и на нем все время должен кто-нибудь находиться. Поставили мы судно, разъехались по домам, а какой-нибудь клинкет закрыли неплотно, пойдет потихоньку вода, начнет док крениться, судно может завалиться. Да мало ли что может случиться - всего не предусмотришь. К тому же и в ночную смену часто бригады работают, особенно перед сдачей судна.
       Поэтому самых опытных механиков мы ставим на дежурство. Хотя раньше другой был порядок, а вернее, порядка не было... Раньше на доке оставляли на ночь по одному дежурному, но однажды я узнал, что электрики, уходя с работы, вынимают вставки питания пульта. Значит, при аварии даже воду не откачать. Меня тогда это поразило. "И давно так?" - спросил я у своего помощника. "Да нет, Андреич, лет пять. Дежурные балуют. Вот был у нас один парень, хотел доказать, что все умеет, и давай ночью доковаться, клинкеты пооткрывал, тренируется, чтоб, значит, потом показать, какой он умный. А утром приходим - док раком стоит, хорошо пустой - без корабля". "Выходит, мы дежурных зря держим!" - возмутился я. "Как зря, - ответил он, - в случае чего вызовут нас, а сами они все равно никуда не годятся. Возьми, кто у нас на ночь? Пенсионеры! Я сто раз говорил, надо, чтоб сильные механики дежурили и электрик".
       В тот же день мы переделали график дежурств, и работать нам стало спокойнее. Дежурные за ночь многое успевали. Взять хотя бы очистку судна: по свежему наросту, сразу после докования водой под давлением так обработают борта, что и чистить почти не придется.
       Вот и на "Загорске" хорошо потрудились дежурные ночью, но ракушки остались, особенно в корме.
       Второй день весь ушел на зачистку и прошел более спокойно. К обеду мы закончили леса, и док наполнился жужжанием турбинок. Столбы оранжевой пыли от очищаемой ржавчины поднимались над доком, солнце казалось сквозь их пелену маленьким и тусклым.
       Весь день меня преследовал шум. Никуда от него не денешься. Даже в каюте, при плотно завинченном иллюминаторе, внутрь проникает треск сварки и грохот кувалд; а когда сверху по палубе идет кран, все ходит ходуном. К тому же не смолкает телефон внутренней связи. Его звонки пронизывают насквозь - это что-то типа пожарной сирены.
       Приятен лишь монотонный шум лопоухого вентилятора. Особенно он выручает меня летом, когда докуемся в жаркий день и приходится вдобавок ко всему стоять у щита управления, нагретого контрольными лампочками десятков приборов; придешь в каюту - рубашку хоть отжимай, ноги - свинцовые, ляжешь на диван - и направляешь на себя поток живительного воздуха.
       Но сегодня вентилятор не нужен, день весенний, прохладный. В каюте я позволяю себе хотя бы на полчаса отключиться от суматохи дел. Медленно отсчитывают минуты корабельные часы со светящимися стрелками и цифрами. Вроде бы радиоактивность от них чуть выше нормы, хотели фосфор соскоблить с них и со всех других приборов, но мой помощник решил, что фосфор снимать не стоит, а надо требовать дополнительный отпуск за вредность. Вызвали комиссию, снова замерили, но ничего не вышло - радиоактивность в пределах допустимой. Так что на каждого хитрована свой винт, и радиация есть и отпуск прежний без добавок...
       У меня самая большая каюта на доке, здесь я собираю совещания, делаю разборы докований. Есть здесь диван, где можно ночью вздремнуть, если ждешь судно; есть кульман - можно чертить, на полке - ряды справочников. Кроме того, в каюте есть много нужных и ненужных вещей: резиновые сапоги с длинными голенищами, в которых можно спуститься на палубу, когда еще не сошла вода, чтобы проверить клетки; спасательный жилет - дай бог, чтоб он никогда не понадобился; бинокль в кожаном футляре, переноска... Вещей много, и часть их приходится заменять или раздавать, или просто они куда-то исчезают. Что вещи? И хозяева в этой каюте сменяют друг друга, скоро и мой срок пройдет - три года...
       Постоянные жители моей каюта - тараканы. Они очень пугливы и в то же время нахальны. Поиски съестного делают их быстрыми и ловкими.
       Несколько раз мы пытались избавиться от них, но не потому что уж такие мы тараканоненавистники, приказ был санитарной службы. В это лето к нам приходили женщины из эпидемиостанции. Они принесли дуст в мешках, раствор и специальные машинки для разбрызгивания. Все рабочие вылезли на верхнюю палубу и начали дискуссию. Большинство сошлось на том, что затея эта бесцельная. Поймали таракана, положили в дуст, засыпали его, он выкарабкался и пополз как в ни в чем не бывало, оставляя на палубе белый след.
       Больший интерес вызвали сами женщины, двое из них были довольно-таки симпатичными, и под халатами у них ничего не было из-за сильной жары, но они настолько пропахли своими химикатами, что никто не решился подступиться к ним.
       И женщины пошли по каютам, закрыв лицо марлей и покрывая стены желтыми пятнами. Всю одежду мы вынесли на верхнюю палубу, ставшую похожей на барахоловку без продавцов. Сразу же обнаружилось, кто у кого что-либо позаимствовал в прошлом, но до скандала не дошло, слишком пекло солнце. Женщины быстро выдохлись и сели в дежурке отдохнуть, их старшая закурила и закашлялась. Из машинного отделения прибежал мой помощник и закричал:
       - Бесполезно все это, ребята, тараканы из кают уползли вниз, их там целые армии! Я спустился с ним по узкому трапу, пролез через люк и увидел, что изоляция на трубах из светлой превратилась в коричневую, и вся колышется. И я понял, что все напрасно, женщинам здесь не пролезть, а тараканы пересидят осаду, а через два дня, когда исчезнет едкий запах, поползут по прежним местам.
       И тогда ко мне подошел механик Петров и сказал:
       - Давайте мне два дня отгула, и я обсыплю и обрызгаю все под палубами и между труб.
       - Там очень душно, даже без дуста там задохнешься, - сказал я.
       - Ничего, я привычный, - сказал Петров.
       - Пусть он пролезет, - сказал мой помощник, - ему нужны дни, сено для коровы накосить.
       И я согласился, только на всякий случай послал с ним паренька, чтоб тот дал знать, если Петрову станет плохо.
       К концу дня Петров вылез наверх весь белый и потный.
       Я подписал женщинам бумагу об обработанной площади, и они ушли, весело переговариваясь на ходу. Но их уходило на одну меньше, а та, что осталась, пошла в душ. И наш боцман сказал Петрову:
       - Иди с ней, потри ей спину, уж тебе теперь безразличен запах.
       И все загоготали. А Петров растянул рот в улыбке и сказал:
       - Так и договорено было. Что я, за один отгул работал?
       Через неделю я заметил в каюте первого таракана и поначалу даже обрадовался, но они плодились изумительно быстро и вскоре начали выползать группами, а потом опять их стало столько же, сколько было, и выводить их теперь, если найдется кто-нибудь, который затеет это, будет очень трудно, потому что выжили наиболее устойчивые, и от них пошла такая порода - дуст ей не страшен.
       Прижились, любят они свое место. А мы все мечемся - и город не тот, и работа не та, о которой мечтал. Учили ведь чему - сложным расчетам, теории качки, остойчивости... Все это нужно для работы в конструкторском бюро... А вот командовать людьми, которые все почти старше меня - это другая наука...
       Но размышлять и сидеть в каюте не приходится. Докмейстер нужен то тут, то там - бежишь вверх, потом вниз, под днище, опять наверх, вниз, в моторное отделение, и так весь день.
      
       К вечеру поднялся ветер, док раскачивало и то отжимало от пирса, то с силой надвигало на палы; вода, врываясь в ниши, смешивалась с пылью и превращалась в липкую жижу. Меня позвали на пирс. Там стояли наш начальник Тепнин и бывший начальник, теперь заместитель главного инженера, Курагин. Мне не хотелось спускаться вниз, а им - подниматься на док. Мы объяснялись жестами.
       Курагин, казавшийся рядом с Тепниным особенно большим, пытался перекричать вой турбинок.
       - Воздуха, воздуха мало! - кричал он. - Дай давление, компрессор запускай!
       Он вращал рукой, как будто заводил машину. Тепнина совсем не было слышно, он показал руками, как набирают номер телефона, и я пошел в пульт ждать звонка. Дядя Федя, дежурный по доку, уже сидел на диване и чистил мерную линейку. Он, как обычно, пришел на час раньше. У него короткая челка, как у мальчика, и глубоко спрятанные голубые глаза, а лицо в морщинах, острые скулы обтянуты желтой кожей. Он никогда не сидит без дела. Вот и сейчас, не отрываясь от работы, курит крепкие армейские сигареты, даже дым от которых кружит голову.
       Всех рабочих, старше пятидесяти, если их уважают, у нас называют дядями: дядя Ваня, дядя Саша, дядя Федя. Только Пастухова зовут "Шмагой", потому что он такой же шалапут, каким был в молодости. По вечерам, когда засыпает наш поселок, Пастухов с затрепанной гармошкой на плече появляется у магазина. Я выхожу на балкон и вижу, как он шатается, как тяжесть гармошки сгибает его, а он своим хриплым голосом помогает осипшим мехам. Его не называют дядей Сашей, и он часто жалуется Федору Петровичу:
       - Ну, скажи, почему я Шмага?
       Дядя Федя без дела сидеть не может, вечно что-нибудь чистит, собирает, подвинчивает, на доке всегда много всякой мелкой работы, за которой начальнику не уследить. Он не любит, чтобы каждый так запросто звал его дядя Федя, и тот, кто хочет, чтобы он что-то сделал, обращается к нему не иначе, как "Федор Петрович".
       Он выглядит старше своих лет, и даже короткая челка не молодит его. Оттого, что он все принимает близко к сердцу, морщины не оставили на его лице гладких мест.
       - Здравствуйте, Федор Петрович, - говорю я, - что, решили замеры сделать?
       - Да, надо проверить, - отвечает он, - не очень-то я доверяю Пастухову, большой фантазер он.
       - Компрессор придется погонять. Судно и во вторую смену чистить будут.
       - Да, вечером давление падает, - соглашается он и вынимает из сумки приготовленную на ночь еду в целлофановых пакетах.
       С дядей Федей у меня связана история с "турецкими заказами" и первый неприятный разговор с Тепниным. "Турецкими заказами" на доке называли изготовление и ремонт всяких мелочей: у нас ремонтировали замки, утюги, навивали спирали, исправляли телефоны, динамики, газовые колонки, выпиливали ключи. Но после того, как дядя Федя взбунтовался, турецкие заказы резко сократились. И теперь, даже если мне самому потребуется сделать ключ, я остаюсь после работы, зажимаю в тисках заготовку и вожу напильником, набивая мозоли, которые у меня не успевают сходить. Дело в том, что рассеянность моей жены может сравниться только с рассеянностью гения, и ключи она теряет регулярно.
       - У тебя полно специалистов по ключам, - говорит она в ответ на мои укоры, - ползавода делает ключи. Тебе ничего не стоит, вон дядя Федя может сделать ключ за пять минут.
       - Оставь, - говорю я Зине, - ключи у нас каждый делает сам, даже Курагин.
       И мне вспоминается холодное осеннее утро, когда крановщица передала мне ключи с никелированным брелком и клочок бумаги, где рукой Тепнина было написано: "Изготовить в срочном порядке, поручите дяде Феде". Я позвал Федора Петровича и показал записку. Тот молча взял у меня ключи и ушел. "В конце концов, надоело, - возмутился Виктор Сигов. - Тут на два дня работы". А вечером дядя Федя сказал мне: " Потерял я ключи, стар стал, руки дрожат, вот и выронил за борт". Был тогда большой скандал... Но ничего, выдержали...
      
       Дядя Федя переоделся и пошел в компрессорную. Уже в каюте я услышал, как затарахтел компрессор, а на шкале манометра увидел, что давление поднялось до четырех килограммов. Когда позвонил Тепнин, я доложил:
       - Давление в норме.
       - Кстати, - сказал Тепнин, - я подготовил приказ об увольнении вашей крановщицы.
       Почему об увольнении? - подумал я. Рапорт на крановщицу подал совсем недавно и просил просто перевести ее на другой док.
       На доке у нас два крана, две смены и, значит, четыре крановщицы. Моряки говорят, что женщина на судне приносит несчастье. Док хотя не самоходное, но все-таки судно. А у нас пять женщин (пятая уборщица, жена Виктора Сигова). Но чего стоит одна Зося! Работать она умеет, и ее не надо уговаривать задержаться, если нужен кран. Но случается, кран необходим позарез, а она как сквозь землю провалилась. Приходится обегать весь док и судно, пока не отыщут Зосю с пилкой для ногтей в какой-нибудь каюте и не водворят на кран. А там у нее филиал рекламного бюро - фотографии из фильмов, плакаты, картинки из журналов мод. Зосе восемнадцать лет, она самая общительная из крановщиц. Моряки с ремонтируемых судов подолгу смотрят ей вслед. Она знает себе цену, знает, что у нее длинные, крепкие ноги, и забирается она на кран по вертикальному трапу медленно, как бы нехотя.
       Месяц назад, когда я подписал ведомость на распределение премий, Тепнин приписал в нее и Зосю.
       - Нельзя ей давать, Виссарион Иванович, - сказал Сигов.
       Я поддержал.
       Но Тепнин не стал слушать наши доводы.
       - Напрасно вы женщин обижаете, - сказал он.
       Этот разговор передал Виктор Сигов моему помощнику.
       - Плюньте, - сказал Владимир Иванович, - если она из женщин одна премию получит, ее другие крановщицы с дока выживут.
       Он оказался прав. После выдачи премии ко мне прибежала главная наша крановщица, невозмутимая Тоня Крюкова, и говорит:
       - Убедитесь сами, кто как работает! Ее по всему доку ищут, а она в душевой прохлаждается.
       Тут я не выдержал:
       - Постыдитесь, Крюкова, это же ваш товарищ по работе! Кран у нее в порядке, работать она умеет и работает безотказно.
       - Вот-вот, умеет, безотказно! - возмутилась Крюкова. - Курагин ее вечно выгораживал, и вы туда же!
       Я вышел из каюты, прошел мимо жилых отсеков к раздевалке и остановился перед душевой. Дверь была приоткрыта, и я увидел Зосю. Закинув руки за спину, она застегивала бюстгалтер, мокрые, рыжие ее волосы расползлись по крепким загорелым плечам.
       - Нашли время мыться, где ваше рабочее место?! - закричал я, не сразу сообразив, что нелепо говорить полураздетой женщине о дисциплине.
       Вернувшись в каюту, я написал Тепнину рапорт с требованием немедленно перевести Зосю на другой док. Владимир Иванович сидел рядом, листал журналы по техосмотру кранов и говорил, что, конечно, терпеть такое безобразие нельзя, но вряд ли что у нас получится.
       Я ворвался в кабинет Тепнина.
       Тепнин говорил сразу по двум телефонам. Я сунул ему на стол рапорт, и он, продолжая что-то говорить, одновременно принялся читать. Сначала он успокоил телефоны, пообещав, что все будет улажено, потом еще раз перечитал рапорт и сказал:
       - Надо человека перевоспитывать. Работать с людьми надо, ясно?
       - Почему вы ее боитесь наказать?
       - Не кипятитесь, Борис Андреевич, не советую.
       Когда я вернулся в док, мой помощник сказал:
       - Я так и знал, нет хуже, как иметь дело с бабами, горе они наше. Я бы лично так сделал: мужикам зарплату добавил, а баб всех сократил, пусть дома сидят, по хозяйству смотрят, и дома будет порядок, и тут шума меньше.
       ... И вот теперь, оказывается, приказ на увольнение Зоси готов, и мне, честно говоря, не по себе. И совсем непонятно, почему Тепнин, недавно записавший Зосю на премию, вспомнил вдруг о моем рапорте? Этого только не хватало, чтобы из-за меня уволили человека...
      
       "Загорску" предстояло надолго застрять в доке. Надо было сменить часть обшивки в носу, залатать пробоины, к тому же в блоке двигателя обнаружили трещину. Для нас, доковиков, наступили сравнительно легкие дни. Единственное, что нам портило жизнь, это западные ветры, которые у нас называют прижимными, потому что они поджимают доки к берегу. Эти ветры принесли городу дожди, а нам целые флотилии бревен, которые бесконечным потоком плыли к заводу от целлюлозно-бумажного комбината. Бревна заполняют пространства между доками и судами, около них скапливается мазут, пожарная охрана запрещает сварку, работа приостанавливается.
       Сегодня, когда я шел на завод в общей цепочке людей через большое поле с белыми цистернами по краям, я тщетно смотрел на длинную трубу в надежде на отжимной ветер, но дым из трубы по-прежнему тянулся к востоку.
       Утоптанные тропинки пресекали уже зазеленевшее поле. Утром людской поток на них не прекращается - идут люди из рабочих поселков. Поселок, в котором я живу, называется Кульчино, это странное название не зафиксировано ни в одном справочнике, но если спросите в городе, где находится Кульчино, каждый разъяснит, как найти дорогу в поселок.
       Дома у нас в Кульчино двухэтажные с шиферными и черепичными крышами и столько зелени, что они буквально утопают в ней, а сейчас, когда расцвела вишня, весь поселок наш в белоснежном наряде.
       Мне обещают квартиру в городе, а я обещаю жене, что вот-вот переедем, хотя сам не очень рвусь в городской шум и сутолоку, и если бы мне дали отдельную квартиру в поселке, не отказался бы. И что это за город? - одно название. Уже пятнадцать лет прошло после войны, а в центре сплошь и рядом развалины. Высятся пустующие кирхи, зарастают мхом бойницы фортов, зияют пробоины в стенах Королевского замка...
       И все же есть во всем этом что-то таинственное, влекущее. Восстановят все, придет время. А из Ленинграда - письмо за письмом: когда вы образумитесь? Когда в Россию вернетесь? Будто здесь у нас и не Россия... Морской теплый край...
       У них там сейчас холод, туманы, дожди, а у нас зато настоящая весна, и даже вдоль заводских стен деревья, каштаны вдоль забора, и за ними уже двигаются краны...
       Я прибавляю шаг, пересекаю проходную и иду вдоль пирса к своему доку.
       ...Когда я подошел к доку, то увидел, что бревен, по сравнению со вчерашним, не убавилось, хотя выгоняли их весь день. Вдоль пирса бродили ночные дежурные с длинными баграми и проталкивали бревна; на всю мощь работал катер, упираясь носом в пирс, скользкие бревна устремлялись в поток, рожденный винтами, но как только катер прекращал работу, бревна тянуло назад.
       Я сказал моему помощнику:
       - Владимир Иванович, надо выделять четырех человек отгонять бревна, смотрите, сколько скопилось между ними мазута, придет пожарник - скандала не миновать.
       - Что, Андреич, у нас своей работы мало? - ответил он, - у нас ее по горло - котлы Регистру надо сдавать, системы прохудились совсем. Куда это годится? Что мы на бревнах работаем...
       Он отнекивался долго, потом выделил все-таки четырех парней из машинной команды и сказал им длинную, яркую речь:
       - Если по-хозяйски, то здесь так чисто можно сделать, купаться будете. Чего ухмыляетесь? У немцев здесь чистота была! Я помню, мы в этом заливе купались, ныряли прямо с дока, а сейчас попробуй нырни - век не отмоешься! И куда только смотрит директор бумажного комбината! О чем думает капитан порта? Можно поставить боны? Можно. За то, что топливо сливают - штрафовать нещадно. Государственное добро между пальцев течет! На месте директора я бы их так пропесочил - они бы на задницу сесть боялись, а то каждый, кому не лень, старается ночью мазут спустить. Без штанов таких надо оставлять, а им что - лей до кучи! Да дай мне бригаду, я за два часа эти бревна выловлю и куда надо доставлю - только заплати. Вон, в Гамбурге, два человека весь порт убирают, да еще за это деньги платят, потому что они эту мазуту собирают и продают, а здесь столько начальников и все без толку...
       - Правильно, - сказал я. - Вот и будешь начальником по очистке акватории.
       И он ушел впереди четырех парней с длинными баграми, напоминающими копья, а я решил сверить доковый чертеж для плавбазы "Заполярье" с теоретическим.
       В каюте я плотно завинтил иллюминатор: жужжание турбинок, треск сварки и грохот кувалд - все стало глуше.
       Я развернул чертежи, взял циркуль и стал всматриваться в плавные обводы миделевого шпангоута: все сходилось, не хватало только размеров четвертой кормовой клетки. Можно было бы посадить судно и без нее, но осадка у "Заполярья" большая, а доковая яма у нас на пределе.
       Позвонил Тепнин. Я, как чувствовал, не хотел снимать трубку.
       - Непорядок с бревнами! - раздраженно сказал он. - Сам директор меня отчитал. Особенно из-за вашего дока! Срочно примите меры!
       - Я послал помощника и выделил людей.
       - Вы должны лично заняться этим.
       Я прошел на пирс, бревен заметно убыло, хотя ветер не переменился. Метрах в десяти за доком двигались две шлюпки, в одной сидел мой помощник, в другой - боцман. Они волокли сеть. Сначала я подумал, что они ловят рыбу, но потом понял, что они окружают сетью бревна и оттаскивают их на тот берег. Когда они вернулись, я тоже влез в шлюпку и совершил путешествие на противоположный берег. Сеть была выдумкой Владимира Ивановича.
       Человек он сообразительный, смекалистый. Образования у него нет, так сложилось - до войны он едва успел закончить курсы трактористов, как пришлось взяться за винтовку. Пятнадцатилетним пацаном ушел в партизаны и там прославился как ловкий и незаменимый разведчик. Его схватили в родной деревне по доносу полицая и, приговоренный к расстрелу, он провел страшную ночь в подвале комендатуры, а под утро нашел силы выломать решетку и, протиснув свое истощенное тело между сломанных прутьев, бежал. Обо всем этом я знаю смутно, потому что Владимир Иванович не любит мрачных воспоминаний. Охотнее он рассказывает о наступлении в Пруссии, о том, как им однажды досталась цистерна спирта и как после легкого ранения его оставили в тылу комендантом небольшого хутора, где на полях работали женщины всех национальностей, а из мужиков был он один.
       Он, Сигов, Петров да и многие другие доковики были в числе первых переселенцев, и на заводе наладили оставленное немцами хозяйство. Рассказывал мой помощник, что когда пришли они сюда - все было цело, в раздевалках даже пакеты с бутербродами лежали. Вот ведь чудно, говорил он, город англичане разбомбили, растелебахали, как бог черепаху, а завод не тронули, для себя, что ли берегли? Для меня в этом тоже своя большая загадка. Ведь, знали, что город к нам отойдет... Мстили за Ковентри, так я читал в одной книге... Да и мы не спешили здесь ничего восстанавливать. И реку вот загрязнили...
       Еще часа два мы повозились, перемазались все основательно, но зато около доков стало много чище.
       - Теперь еще боны заградительные поставим. Надо будет дежурным сказать, чтобы они сделали, и тогда полный порядок, - сказал боцман.
       - На сегодня хватит, пошли в душ, - предложил Владимир Иванович.
       Душ - это его гордость, три раза переделывал он нашу душевую, пока не добился идеального решения.
       - Пошли, - соглашаюсь я, - не идти же в таком виде домой!
       На верхней палубе мой помощник подошел к бакам и ласково погладил их. Баки урчали и раздувались под напором заполняющего их пара. В этих баках готовился конденсат - мягкая, скользкая, почти мыльная вода. Единственный недостаток - от нее лысеешь. Все, кто проработал на доках больше десяти лет, облысели. Жена запретила мне мыть голову в доковом душе, но я не могу лишать себя наслаждения, тем более, что в каюте у Владимира Ивановича не иссякает запас свежих, березовых веников.
       И высокое начальство любит у нас попариться. Мы даем пар от котлов, получается отличная парилка: даже уши щиплет.
       Любит понежиться у нас и инспектор Регистра, пухлый, страдающий одышкой, Лева Ефимчук. Обычно он загодя предупреждает нас о визите, и мы поднимаем пар до красной черты. После парилки Лева выходит размякший и добрый, я провожаю его в свою каюту, где он долго пьет припасенный моим помощником холодный квас и лежит на диване. И тут как бы мимоходом появляется мой помощник и говорит:
       - Извините, может, помешал, но вот подошел срок котлы на гидравлику сдавать, Лев Павлович.
       - Ну, зачем котлы, они ничего еще, несите шнуровые книги.
       - А как венички, Лев Павлович?
       - Лучше, чем в прошлом году, с молодой березы, верно, а?
       И главный технолог любит пошутить:
       - Ну, а как банно-прачечный комбинат? Работает?
       - В порядке, - отвечаю я.
       Он тоже большой любитель попариться, наш главный...
       Владимир Иванович выдал нам по венику, и мы спустились в душевую. Из шланга бил пар, клубы его вырывались в иллюминаторы, руки и лица у нас были черные от мазута, а по телам расползались грязные полосы, было приятно стоять под колючими струйками, ощущать, исчезает усталость и ни о чем не думать.
       - Давай, иллюминаторы задраивай, - кричит боцман, - пусть проберет хорошенько!
       Распаренный, я выскакиваю в предбанник выкурить сигарету. В иллюминатор видны свежевыкрашенные суда, залив, и слышно, как кричат чайки.
       Мой помощник садится рядом и, хотя он не курит, берет у меня сигарету.
       - Нет, что ни говори, а душ у нас лучше, чем на первом доке, - говорит он, - теперь нам пожарные соревнования выиграть, и в этом месяце мы всех обскачем...
       Мы сидим, как обычно, долго и спокойно, каждый рассуждает или думает о своем, спешить никуда не хочется.
       - Андреевич, к телефону! - вдруг раздается с верхней палубы.
       По телефону Тепнин говорит:
       - Совещание сегодня у главного инженера, сходи туда, у меня дел по горло. Посиди там, как представитель цеха, и заодно захвати у меня приказ на увольнение крановщицы, подпишешь у Курагина. Опять этот злосчастный приказ...
      
       В просторных коридорах управления по блестящему паркету сновали озабоченные люди и исчезали за многочисленными дверями с табличками: "Главный механик", "Главный диспетчер", "Главный энергетик", "Главный технолог".
       В приемной главного инженера сидел капитан нашего строящегося буксира Цивильский, фуражка с кокардой лежала у него на коленях, желтые полоски шевронов окольцовывали рукав. Подтянутый, с тонкими чертами лица и приятной улыбкой, он выглядит эффектно, и говорить с ним всегда легко, но часы показывают ровно семнадцать. Подхваченный людским потоком, я очутился в кабинете в углу второго ряда, за спиной начальника стапеля и стал разглядывать сидящих вдоль длинного стола и развешанные по стенам портреты великих кораблестроителей.
       Совещание вел Курагин.
       - Главная задача, - говорил он, - китобойные суда. Мы должны уяснить, что срыв срока их ремонта недопустим...
       Я вспомнил, как мы помучились в прошлом году, когда ставили в док сразу четыре китобойца. Красивые суда, крейсерский нос, гарпунная пушка, и ничего лишнего на палубе. Недавно китобойная флотилия вернулась в порт, палили пушки, белый дым окутывал суда, они шли кильватерной колонной к причалам, где их ждали оркестры и многочисленные делегации. Наши рабочие высыпали на пирс, забрались на краны, на крыши цехов. Всем было весело, только не доковикам - попробуй их поставь в док - второй раз не захочешь...
       - Главный диспетчер здесь? - спросил Курагин. - Что у вас на "Сормово"? Мы доложили, что оно сдано, вы понимаете, что это значит?!
       Курагин всегда очень напорист, и в любом деле инициативу берет на себя. На собраниях он выступает первым, говорит четко, выделяя каждое слово, но сегодня в его фразах чувствовалась какая-то нервозность.
       - Почему вал поставлен без сертификата? Так нельзя, товарищи, вы лучше меня знаете, и все мы понимаем, к чему это может привести.
       Когда я приехал сюда, Курагин работал начальником докового цеха. Я, наверное, был очень смешон, потому что явился в шляпе и зеленом пальто, а когда добирался до завода, перепутал остановки и попал под проливной дождь, в конторе я наследил, вода текла с моей шляпы на пальто и ковровую дорожку. Но Курагин встретил меня по-дружески. Мы оказались выпускниками одного института. Курагин был всего на два года старше меня, но выглядел он тяжеловатым и солидным. Голова у него как-то сразу переходила в туловище, над висками светилась залысина. Он лазил в отсеки, бегал по докам, никогда не сидел на месте и все-таки толстел и толстел, как монах, откармливаемый Ламе Гудзаком. Курагин обучал меня азам производства и до поры до времени опекал...
       - Я предупреждал строителя: прежде чем собирать гребное устройство, согласуйте все с Регистром, не надо спешить, вас никто не подгоняет, - продолжал он.
       Меня бесит его привычка ловко врать. Однажды я поспорил с ним, доказывая, что не надо торопиться с подготовкой дока для плавбазы "Луч". И когда мы выставили клетки и погрузили док, оказалось, что надо было ставить "Достоевского". Курагин стоял на пирсе, невозмутимо улыбался и что-то объяснял главному инженеру. Увидев меня, он сказал: "А вот и виновник! Борис Андреевич, как же вы, ведь я сто раз вам говорил - не надо спешить. - И уже, обращаясь к главному: - Молодые, их надо учить, неопытность, лезут не в свое дело...". "Да я же сам, я же говорил...". "Помолчите, - резко сказал он, а потом в конторе поучал меня: - Поймите, вам ничего не будет, вы молодой специалист, перед главным отвечаю я, а я вас наказывать не собираюсь, так что вы напрасно петушитесь".
       Но, в принципе, его задору, его напористости любой может позавидовать, не раз его назначали на самые сложные участки, "кидали на прорыв", и везде он своего добивался: суда сдавал в срок, чудом доставал оборудование и, главное, людей умел увлечь делом.
       Эти способности Курагина оценены, он - заместитель главного инженера и, действительно, необходимый для завода человек.
       Ему сегодня докладывали начальники цехов, и каждый утверждал, что его цех сделал все, что нужно, но вот подвел - другой. Не были вовремя завезены детали из корпусного цеха. Начальник корпусного пояснил, что детали изготовлены, но не на чем их привезти, начальник гаража сказал, что машины послал вовремя, но не работал кран на доке, и задержали погрузку. Каждый по-своему был прав, но я так и не понял, из-за кого же "Сормово" все еще стоит на заводе.
       - Безобразие, товарищи, - сказал Курагин, - с каких это пор не работают краны на доках?
       В это время дверь в кабинете приоткрылась, и секретарь директора Анна Сергеевна сказала:
       - Извините, товарищ Курагин. Вас просил к себе Андрей Иванович.
       - Все ясно, товарищи? - спросил Курагин. - Спасибо, вы свободны.
       У входа из кабинета Курагин догнал меня и неожиданно мягко сказал:
       - Ну, как там, Борис Андреевич, без меня? Нормально? Вот видите с "Загорском" наши расчеты оправдались, не правда ли, все прошло как по маслу? На днях вы получите землечерпалку. Если что нужно, обращайтесь прямо ко мне. У вас должен быть порядок. Кстати, вы захватили с собой приказ на увольнение крановщицы?
       - Погорячились у нас в цеху, - сказал я, - думаю, приказ ни к чему.
       Лицо Курагина налилось краской, желваки заиграли на скулах, но впервые он не стал настаивать на своем.
      
       Вечер был теплый, "час пик" уже прошел, и ровно в семь полупустой автобус подвез меня к дому.
       Зина стояла у окна в моем любимом сиреневом платье, черные волосы забраны на затылок. Сейчас она была точно такой, как в тот вечер в институте, когда я заметил ее у белой полированной колонны и долго смотрел очарованный, не умея и не смея начать разговор.
       В комнате пахло маникюрным лаком, на стуле висел мой отутюженный выходной костюм, я сразу вспомнил, что мы собирались в театр, но теперь даже на такси было бы не успеть.
       - Извини, - сказал я, - тут неожиданно совещание...
       - Мог бы позвонить мне на работу, - она отвернулась к окну. На подоконнике сидел соседский котенок, огненно-рыжий и пушистый. Она взяла его на руки.
       - Весна, - сказал я, - пора бы и окно открывать.
       - Попробуй открыть, если оно заклеено. Так я и знала, что мы никуда не пойдем!
       Я взял со стола подставку для утюга, выбил шпингалеты и резко открыл окно. Бумажные ленты и клочья ваты упали на подоконник.
       Я собрал мусор с подоконника, отнес его на кухню и вымыл руки. Зина села на диван и отпустила котенка.
       - Ты же знаешь, как трудно дозвониться через коммутатор, - сказал я и стал перебирать журналы, сложенные на тумбочке.
       - То, что ты испортил вечер, тебя нисколько не волнует, сидишь и читаешь, как ни в чем не бывало. Весь в мазуте, хоть бы переоделся. Господи, и когда все это кончится, я не понимаю, почему мы торчим в этой клетушке, которую тебе подсунули вместо квартиры. Телевизор прямо на столе, между столом и диваном не пройти, все время на что-нибудь натыкаешься. Вот Сергей пишет, что построил двухкомнатную квартиру, а у него сначала даже прописки не было! В Ленинграде мы тоже могли бы не жить у родителей, а вступить в кооператив. Я нисколько не удивлюсь, если Сергей защитит диссертацию, теперь он уже руководит сектором. Он ходит на выставки и в театры. А что у нас с тобой? На моей машиносчетной станции допотопная техника...
       Зина закрыла лицо ладонями
       - Ну, какой это город? Все разрушено, все чужое... И вот на тебе, направили сюда - поехал, дали комнату - доволен.
       Я молчал и думал, что Зина вот-вот заплачет.
       - Свари кофе и успокойся, - сказал я, - все будет, как ты хочешь, я сегодня напишу Сергею.
       - Это ты говоришь просто, чтобы отвязаться от меня.
       - Я говорю серьезно. Мне тоже все надоело до чертиков!
       Зина удивленно посмотрела на меня и неуверенно сказала:
       - Ты серьезно? У тебя очень усталый вид.
       Она взяла у меня журнал и отложила в сторону.
       - Ты что-то скрываешь от меня. Что с тобой происходит.
       Ну вот, подумал я, теперь она не отступится, пока не узнает все. И рассказал ей о разговоре с Курагиным и своем злосчастном рапорте. Рассказал ей главное, что смущало меня в этой истории: то, что Курагин покровительствовал Зосе, и как теперь неожиданно решил убрать ее с завода моими руками.
       - Сам виноват, - вздохнула Зина, - твой Курагин вертит вами, как хочет, он наглец, я бы ему прямо так и сказала!
       Она вытерла глаза и ушла на кухню. Долго злиться она не умела. Через час мы уже сидели, обнявшись, у телевизора. Даже хорошо, что не пошли в театр; где может быть человеку уютней, чем в своей комнате...
      
       На следующий день ожидалась пожарная проверка, и я пришел на завод пораньше, дал задание мотористам и остался на верхней палубе. Отсюда было хорошо видно, как маляры красят "Загорск", от валиковых кистей на борту лоснятся полосы красного сурика, становясь гладкими, они вспыхивают на солнце и тут же тускнеют. Голоса и треск воздушных молотков эхом повторяются между доковыми башнями. Пахнет ацетоном и резиной. Все разошлись из дежурки, остались мы вдвоем с Владимиром Ивановичем.
       - Надо бы на первый док позвонить, были там пожарники уже или нет?
       - Да вряд ли они приедут сегодня, - успокоил я его, и он ушел на склад за сальниковой набивкой.
       Я оказался не прав - он как будто чувствовал, что настал день проверки. Буквально через полчаса после его ухода к доку, громко трезвоня, подъехали пять ярко-красных машин и зеленый газик. Из газика выскочил мой друг - начальник пожарной охраны Адик Скрипченко и стал выкрикивать команды резким тенором с приятной картавинкой. Пожарники опустили шланги в воду, подняли лестницы на машинах и начали поливать водой башни дока. Мутные потоки воды сбегали с цементных бортов. Блестели мощные струи, рассыпались, рождая радугу. Потом пожарники в сверкающих металлических касках быстро засеменили по лестницам и начали перепрыгивать на верхнюю палубу дока.
       Адик вбежал в пульт, с самым серьезным видом снял телефонную трубку и сообщил:
       - На пятом доке пожар! Горит судно, траулер "Загорск". Очаг в носовом трюме. Срочно.
       Это он по заранее намеченному плану вызывал городских пожарных. В пульт вошел Питилимов. Мы почти одновременно посмотрели на часы. Ровно через две минуты еще пять машин подъехали к доку.
       - Не могли они за это время доехать из города, - сказал Питилимов. - Они, наверняка, - у заводских ворот в полной изготовке стояли, а с начальством у них связь по радио, сигнал условный. А случись настоящий пожар - через сколько времени они приедут - это еще как сказать. Верно, Андреевич?
       Мы с Адиком не стали возражать Питилимову. Я засмотрелся на слаженную работу пожарников, здорово у них все получалось: сильные молодые ребята, спокойный взгляд из-под красных касок, играючи тащат шланги, расшвыривают баграми доски!
       У нас с пожарниками давняя и тесная дружба. Пожар в доках - самое страшное дело, особенно если судно горит. Так что готовимся мы всегда на совесть. И соревнуются доки друг с другом и с другими цехами - у кого противопожарная безопасность лучше. Смотры, как правило, начинаются в апреле. Мы красим киноварью пожарные ящики, насыпаем в них песок, чистим проржавевшие за зиму багры. Превращаем док в потемкинскую деревню. И не даром. Наш док почти всегда занимает первое место по заводу. А на заключительном этапе - тушении домиков - команда дока, возглавляемая моим помощником, непобедима.
       Городские пожарники, наконец, перебрались на палубу дока, готовят лестницы, подтаскивают брандсбойты.
       - А теперь проверим готовность доковиков! - резко прокричал Адик. - Даю вводную: пожар во втором насосном отделении!
       В нашем пульте висит на переборке расписание действий по пожарной тревоге, четко определено в нем, что должен делать каждый: один звонит в пожарную охрану, другой включает насос, третий растягивает шланги, четвертый работает с огнетушителями и так далее. Но сейчас в пульту нас только двое из доковой команды: я и Питилимов.
       Но Адик сохраняет серьезный вид, подмигивает мне и показывает в сторону окна. Я взглянул туда и увидел пожилого майора, начальника городской пожарной охраны, который с довольной улыбкой читал противопожарные надписи на большом красном щите, сооруженным моим помощником у входа в дежурку.
       - Пожар! - громко выкрикнул я и включил сирену.
       - Насос задействуй, - подсказал Адик.
       Потом мы с Питилимовым выскочили на палубу и стали растаскивать шланги. Не заладилось у нас сразу: роторные гайки ни в какую не хотели соединяться, брезентовые шланги спутались, перекрутились. Но это было полбеды. Внезапно заработал насос, шланги мгновенно вырвало у нас из рук, а майор и Адик не успели отбежать в сторону и попали под самую струю. Окатило их с головы до ног. Наконечник вырвало из шланга, вылетел он как снаряд, хорошо, что никого не задел. Шланги извивались на бетонной палубе, как змеи. Оконфуженный перед своим начальством, Адик был неумолим и поставил нам "плохо" по подготовке.
       Когда об этом узнал мой помощник, прибежавший на док, он долго не мог успокоиться. Особенно его разозлило, что я взял новые шланги, те, что были намотаны на катушки. Оказывается, их никогда не снимали и берегли на случай настоящего пожара, а для учебных тревог специально был приготовлен изношенный пожарный рукав, который, кстати, был заранее растянут вдоль борта и соединять его вовсе не надо было: включил насос и порядок. Успокоился Владимир Иванович только в заключительный день смотра. В этот день, в обед, на доке никого, кроме дежурного, не было. Я сразу догадался - наши парни тренируются. Другие команды, стремящиеся победить наш док в тушении домиков, так и делают, да не один день, а целый месяц. Их командиры устраивают участникам соревнований разминки, пробежки, прыжки в высоту через планку, ходят они по бревну, лазают по шведским стенкам в заводском спортзале - доводят себя до седьмого пота, и все равно им далеко до нашей команды. Сегодня, чувствуя свою вину, я тоже решил отправиться на тренировку и пошел вдоль пирса туда, где в прошлом году проходили соревнования. Еще издали, на пустыре, у белых домиков, сколоченных из свежеоструганных досок, я увидел их: моего помощника, боцмана, Петрова, Питилимова. Они стояли вокруг кучи песка, и мой помощник что-то чертил на песке. Меня они не заметили, уж очень были увлечены. Владимир Иванович взял рулетку и вместе с Питилимовым проверил расстояние от домиков до навеса, от которого обычно стартуют участники.
       - Валентин прав, - сказал он, закончив измерения, - надо обязательно выбрать крайнюю дорожку.
       - Можно домик еще водичкой сейчас намочить, - предложил Питилимов.
       - Выдумаешь тоже, это нечестно, - прервал его боцман.
       Они опять собрались в кружок, склонились друг к другу, как заговорщики, договаривались, что будет делать каждый из них. Я отошел за домики и уже оттуда наблюдал, как бурно они спорят, как что-то упорно доказывает мой помощник, энергично размахивая руками.
       А вечером, после работы, сводный оркестр пожарников города играл марш "Прощание славянки" на заводском пустыре, и нестройные ряды рабочих добровольных пожарных дружин равнялись на Адика Скрипченко. Адик поднес к губам мегафон и поздравил всех с началом самого главного заключительного этапа смотра. Болельщиков было хоть отбавляй: люди сидели на заводской ограде, на крыше недостроенного цеха, парнишки из технического училища залезли даже на деревья.
       - Ну, и бездельников у нас, - сказал, сидевший рядом со мной на ящике, Виктор Сигов, - считай, ползавода.
       Я очень надеялся на победу наших ребят, ведь я, фактически, подвел всех, и теперь только победа могла спасти нас.
       Наши были в последнем забеге. Все прошло в одно мгновение. Адик, наверное, даже не успел включить секундомер. Мой помощник растянул шланги, сразу же дали воду, мелькнул у домика Питилимов, поливал затухающий домик из огнетушителя Петров. Бурлящая белая пена буквально затопила домик.
       - Ура! - закричал Сигов, не выдержал и бросился к домику поздравлять победителей.
      
       На следующий день с утра только и было разговоров о соревнованиях, нам в общем зачете досталось второе место, за это тоже премировали, и все были довольны. Я понял, что прощен, мой помощник улыбался, и когда я послал его с бригадой помочь ремонтникам снять с "Загорска" винт, он не ворчал и не отнекивался - согласился сразу. Когда я спустился на стапель-палубу дока и прошел к "Загорску", там уже застропили перо руля, и оно повисло на тросах. Казалось, что это парит над доком крыло огромного самолета. Стягивали его двумя шпилями, а сейчас должны были перестропить, чтобы взять краном и опустить на заранее приготовленные брусья. Командовал всей этой работой наш боцман Валентин. Он стоял в отдалении, на дощатом кринолине и был похож на дирижера, не хватало только фрака. Владимир Иванович наверху объяснял Зосе, как вывести стрелку крана, чтобы не задеть борт. У шпилей ждали команд Валентина мотористы.
       Снять перо и винт - дело нелегкое, обычно крепеж весь проржавел, буквально, прикипает резьба, бывает, никакими съемниками и домкратами с места не сдвинуть, применяют даже взрывчатку. По взрывчатке мой помощник главный специалист: сказывается партизанская школа.
       А сегодня не пошел винт, перо руля легко сдернули, а винт ни в какую, искривился болт, и ничем его не взять. Владимир Иванович спустился по трапу, бисер пота на лбу, там наверху, на башне, солнышко по-весеннему пригревает, а здесь, под кормой судна, сыро, в тени холодновато даже. Посоветовались все вместе, решили мы этот проклятый болт срезать - потом новый по образцу выточим. Хватились - ацетилена нет, кислорода полно, а вот ацетилена - ни одного баллона. Оказывается, на всем заводе с утра ацетилен кончился, а мы вчера свой запасной вчера израсходовали. Я позвонил в цех, Тепнина не было - ушел на совещание. Позвонил Курагину, сказали, что тот на наклонный стапель уехал.
       - Вот форменное безобразие! - возмутился мой помощник. - Сдельщики, наверняка, скандал поднимут! И что наши снабженцы спят! Куда они смотрят! В других цехах не такие простофили, пронюхали, что ацетилен кончается, небось, набрали себе запасу, будь здоров! А вы, Андреич, всегда раздать все готовы... Вчера Белову насос отдали, баллоны ацетиленовые тоже на первый док неделю назад просто за спасибо откатили. Вот теперь и расхлебываемся!
       - Ладно, хватит, - сказал я, - будет ацетилен!
       Возле дока на пирсе стояли машины, ждали очереди на выгрузку. Шоферы сидели на катушках из-под троса, курили, что-то громко обсуждали. Хорошо бы уговорить кого-нибудь съездить на склад... Я уже собирался подойти к ним, когда увидел, что мимо дока едет на красном автокаре Шура, жена моего помощника. И она меня заметила, затормозила, улыбается. У нее лицо обычно суровое, не подступись, А когда улыбается - сразу преображается, и никак не скажешь, что ей сорок лет: маленькая, фигурка точеная и голос звонкий.
       - Андреевич! Садись прокачу!
       Я тотчас воспользовался ее приглашением: привезти баллон на автокаре - милое дело. Теперь самая малость осталась - найти баллон, выпросить его на складе.
       Мы развернулись и выехали на главное шоссе завода. Завод у нас как город, здесь и улицы есть, и парки, и даже два фонтана, не хуже тех, что на городской площади у драмтеатра. У наших, пожалуй, напор даже посильнее.
       - Что грустный, Андреевич?
       Шура лихо вела автокару, волосы с рыжеватым отливом растрепало ветром, желтая куртка распахнута.
       Я рассказал ей про заминку с ацетиленом.
       - Ерунда какая! - заметила она. - Володю не могли послать, что ли? Вы бы на него только посильней прикрикнули - он бы этот баллон из-под земли достал!
       - Да нет же их на всем заводе, говорят нет... Я уже в другие цехи звонил, и в плановый!
       - Едем на центральный склад, - предложила Шура.
      -- Я ведь об этом и хотел вас попросить, выручайте!
       На складах у нас недавно установили стеллажи с автоматической загрузкой и выгрузкой, клети опускаются, поднимаются, все занумеровано. Въехали мы, я прошел в помещение, где баллоны хранятся. Приоткрылось окошко, а в нем строгое женское лицо, глаза маленькие, широкие скулы.
       - Нет баллонов! Надоели сегодня! Всем вдруг ацетилен понадобился! Русским языком объясняю, со вчерашнего дня нет! И хлоп створкой окошка.
       Я снова постучал, стал требовать - никакой реакции. Пошел к начальнику снабжения, там разговор повежливей, извиняются, поясняют, что их вины нет, что баллоны должны к вечеру привезти, что машины давно за ними поехали. Так полчаса я пробегал бестолку, и перед Шурой неудобно - она ждет, и парни на доке ждут, да и я Тепнину твердо обещал, что перо руля и винт сегодня снимем и отвезем на обработку в механический цех. Возвратился я снова к заветному окошку, кладовщица уже на меня волком смотрит. Шура сзади за рукав дернула, мол, отойди, я обернулся - вид у нее заговорщика. Подвела она меня к дальним стеллажам, в там целых два ацетиленовых баллона за ветошью припрятаны! Приподнял я один - полный!
       Мы положили баллон на автокар, и я снова постучал в окошко.
       - Ну, что еще нужно! Психованный какой-то! - кладовщица высунулась и уставилась на меня.
       - Выписывайте баллон по-быстрому! - крикнул я. - А за то, что работы срываете, вы ответите!
       - Она увидела, что баллон уже на каре лежит, вся покраснела.
       - Да как вы смеете! Это же неприкосновенный запас. Это же только по личному распоряжению Курагина выдается! Сгружайте назад, проходимцы!
       - Будет вам личное распоряжение Курагина, успокойтесь, - сказал я, и уже Шуре: - Поехали!
       На пирсе у дока драгоценный баллон подняли наши рабочие и, не ожидая крана, быстро понесли на корму "Загорска".
       - Ну, Андреич, вы и разворотливый стали, - одобрительно сказал Владимир Иванович, - во всем заводе ацетилена - ни грамма, а тут - баллон полный!
       - Если бы не жена ваша, вряд ли что-нибудь у меня получилось, - и я рассказал ему, как Шура заметила баллон и помогла мне.
       - Она у меня такая! - с гордостью протянул мой помощник. - Она кого хочешь проведет! А когда поженились, вроде такая тихая была, слово сказать боялась. Да у нас на селе все девки такие - как в силу войдут, тут им не перечь!
       Когда винт сняли, я вернулся к себе у каюту, настроение у меня было отличное, все шло как надо. Правда, перебои эти со снабжением порядком надоели, не станешь же каждый раз вот так умыкать со склада дефицитный баллон или другой необходимый материал. Разве должны мы столько энергии тратить на поиски шлангов, ключей, паранита и прочего. Мы заявку дали - позвольте обеспечить. Но, как говорит Курагин: "Хотите бездельничать, загубить порученную вам работу - сваливайте все на снабжение, ждите манны небесной; есть желание заработок рабочим обеспечить - доставайте где угодно, это ваше дело!"
      
       С утра беспрестанно звонит телефон.
       - Передайте Сигову, чтобы в двенадцать пришел в инспекцию.
       - Алло, Сигов? Нет? Передайте ему, что надо срочно дать сведения о передовиках.
       С тех пор, как избрали его в профком завода, покоя ему нет. Последний звонок был с соседнего дока:
       - Алло, Виктор? А. Это вы, Андреевич... У нас нет постоянного тока, пусть позвонит.
       Я включил трансляцию и позвал Сигова. Нет у нас на доках человека, который бы разбирался лучше него в запутанных электросхемах. Для меня все эти сплетения - абстракция, электротехнику нам в институте давали как-то вскользь, а у него двадцать лет практики. И по натуре своей он человек общественный или, как говорит мой помощник: везде свой нос сует.
       Перед самым обедом Сигов зашел в мою каюту.
       - Что? Искали?
       - Тут тебе, как обычно, со всех сторон звонки.
       - А я у юриста с твоим капитаном разбирался.
       - С каким?
       - С Цивильским. Как мы не разглядели вовремя этого человека, не пойму. Представляешь, у него даже нет штурманского диплома, а вот умудрился в двух местах зарплату получать - он ведь еще и в портнадзоре числится! Поражает меня людская жадность! Воруют, кто как может! А ты еще с ним якшался...
       Возразить мне нечего, действительно, ошибаюсь в людях часто, уж очень вид у Цивильского представительный, разве подумаешь о таком что-либо дурное. И не он один, многие норовят прихватить все, что плохо лежит. Воруют по мелочи, так напихают во все карманы, кто гвоздей, кто краску, кто инструменты - это мелкие несуны. Другие приспособились на машинах увозить, когда мусор с дока грузим - тут глаз да глаз нужен. И недаром говорят на заводе: что нельзя вынести, то можно вывезти. А на буксирах увозят запросто, кто их проконтролирует? Сигов здесь принципиален - под суд таких надо! Мой помощник оправдывает своих мотористов - если бы в магазинах все было, другое дело... Но Цивильского и он не переносит, тот уж совсем зарвался...
       - Гнать с завода ворюгу, иногда ни за что увольняем, а вот такого проходимца держим в цехе. Крановщицу - уволить и все, далась она им...
       - Откуда ты знаешь?
       - Да вот Тепнин рассказал. Это, конечно, работа Курагина, она ему, как бельмо на глазу, чтобы меньше разговоров было - подальше от завода.
       - Я взял назад свой рапорт.
       - Ну и правильно сделал, есть у нее, конечно, нарушения, - сами разберемся, молодая еще, многого не понимает.
       Обедать мы с Виктором пошли в центральную столовую. Двухэтажное, круглое здание столовой могло вместить в обеденный перерыв ползавода. Кругами вилась в большом зале очередь, было шумно. Передние, те, кто добрался до возвышения у раздаточной, вооружились подносами. Начищенные подносы блестели и напоминали щиты. Наших, доковских, не было видно, мы встали в хвост очереди, и здесь продолжали разговор.
       - Думаешь, мы правильно живем? - сказал Сигов. - Каждый честен для себя и считает, что на этом можно ставить точку. Привыкли жить, как двойники. С детства запуганы. Между собой шепотом говорим...Выпьем - правду-матку смело кроем...А это не все. Настоящая честность, когда дерешься за нее, когда идешь против непорядков, независимо от чина и рангов. Вот Тепнин, всем хорош, а когда плохо, кто разбирается? Ты да я. А он не при чем. Думаешь, люди его уважают? Иногда и пожестче надо быть - не страшно, а ты и с уборщицей на "вы"...
       Уборщицей на доке работает его жена Таисия Ивановна. Когда он устроил ее к нам, мы узнали, какого цвета стены в каютах, и как могут блестеть раковины и кафельные полы.
       В свободное время Таисия Ивановна забирается на кран, и Клава учит ее поднимать грузы и двигать стрелу. Сигов не хотел, чтобы думали, будто из-за него ей разрешают лазать на кран, и однажды сказал: "Непорядок допускаешь, у нее своя работа есть..."
       Мы продвинулись к первому ряду. Очередь шла шумно; как обычно, пристраивались друг к другу знакомые, рабочие из одной бригады, из одного цеха, ныряли под поручни, отделяющие очередь от зала, и становились в ряды Со всех сторон кричали, пытались вытащить нарушителя, но зачастую это было бесполезно. Две кассирши бесперебойно стучали по клавишам.
       - Ходят слухи, Андреевич, что собрался ты уходить от нас. Я понимаю, инженеры на доках не держатся, но нужны они здесь, обязательно нужны, - сказал Виктор.
       - Это ложные слухи, - ответил я, удивившись, откуда он знает про мои планы, неясные еще и не самому.
       - Не стоит уходить, конечно. Тут мы решили собрать цеховое собрание. Я думаю, все станет ясно, пусть люди выскажут все, что думают. И нужно, чтобы ты выступил, ты человек грамотный, разбираешься. Такой руководитель, как Тепнин, свое отжил. Человек он неплохой, но не клеится у него. Что у нас с заявками делается? Обо всем этом надо рассказать. Я думаю, и Курагину не поздоровится.
       - Да, было бы неплохо поговорить обо всем начистоту, - согласился я.
       После обеда Тепнин вызвал докмейстеров к себе и прочел акт проверки по технике безопасности.
       - Так вот, в целом у нас терпимо, - сказал Тепнин, - замечания мелкие, акт всего на двух страницах, но забывать технику безопасности мы не должны. Прежде всего - человек! Технику погубим - ерунда, док потонет - вытащим, вызовем эпроновцев, заплатим и вытащим. Но человека - его надо беречь. Прежде всего - человек и его жизнь...
       Тепнин любил повторять эти слова. Мне вспомнилось, как в прошлом году перевернулся плотик, с которого красили борт судна, и утонул маляр, три дня его не могли найти водолазы, и все эти три дня его жена сидела на пирсе и смотрела в воду. Тепнин осунулся и помрачнел, ведь плотики принадлежали нашему цеху. Он приказал срочно покрасить старые спасательные круги и закрепить их на лесах, яркими бело-красными пятнами вписались они в серые громады доков. Мы раздали по каютам оранжевые спасательные жилеты, отремонтировали поручни на трапах, заново испытали тросы и убрали с доков все лишнее.
       И еще я вспомнил, как потом, после спуска на воду нового сухогруза, мы собрались у Тепнина, немного выпили, и он, захмелев, сказал, что родился в рубашке и что ему всегда везет: "Меня так просто не возьмешь, - другого давно бы схарчили, а я доказал, что плотик был оснащен и забалластирован, маляр сам был виноват". "Не стоит так говорить, Виссарион Иванович, - заметил кто-то. "А вы что? Хотели все без премии остаться, получать все мастаки, а отдуваться мне".
       После совещания я остался у Тепнина, чтобы поговорить с ним. Рапорт и неподписанный приказ лежали у меня в кармане. Рабочий день кончался.
       - Подвигаем? - спросил Тепнин, вынув из стола шахматы, и расставил на доске тяжелые полированные фигуры.
       - Давайте, - ответил я. - Неудобно было отказываться, и я подумал, что так будет даже лучше: за игрой поговорим обо всем.
       Ему достались черные, и это обрадовало его. Он был непробиваемым игроком в защите, а для меня это особенно трудно, играю я вроде неплохо, но когда позиция сперта, становлюсь совершенно бессилен. Тепнин никогда не делал зевков и не шел на авантюры, подолгу думал над каждым ходом, и всегда разгадывал мои ловушки.
       Как я и ждал, он разыграл сицилианскую партию, "вариант дракона", мне нужна была длинная рокировка - это был единственный шанс на атаку, но я никак не мог сосредоточиться, и вот уже пешки черных захватили центр. Партия затянулась.
       - Где сегодня Сигов? - как бы нехотя спросил Тепнин. - Опять по юристам бегает? Что-то говорят, он собрание затевает.
       - Люди ждут собрания, чтобы поговорить начистоту, - сказал я.
       - И вы собираетесь выступить? - спросил он. - Это, конечно, работа Сигова, он и вас против меня настроил. У него всегда начальники виноваты. Кто командует, тот и виноват, но ведь кому-то нужно командовать.
       Положение на доске несколько выровнялось, я успел рокироваться и отдал пешку, но так, что перевел коней на его королевский фланг. Все, вроде бы, складывалось хорошо. Но я никак не мог рассчитать эндшпиль до конца.
       - Сигов честный мужик и прямой, он никогда не виляет и никого не боится.
       - Ты хочешь сказать, что я виляю? - он сощурил глаза и сбоку, наклонив голову, внимательно посмотрел на меня. - Что запоешь ты, когда тебе будет столько же, сколько мне? А впрочем, ваша жизнь легче, вот ты уже инженер, долго здесь сидеть не будешь, не работают больше пяти лет инженеры на доках, уходят. И ты уйдешь. Зачем же тебе быть заодно с Сиговым? Учти, если Курагин узнает это, он тебе быстро свернет шею, хотя... Я его помню: когда он начинал, тоже тихоньким был, таким же, как ты, вежливым, обходительным...
       - Почему вы так зависите от Курагина, Виссарион Иванович? Ведь в этой истории с Зосей вы все делаете, лишь бы угодить Курагину.
       - Чей сейчас ход? - спросил Тепнин, и я никак не мог вспомнить, кому же теперь ходить. Вся позиция казалась мне какой-то незнакомой. Или я машинально сделал несколько ходов, или просто сдвинул слона на клетку вперед.
       Зазвонил телефон. Тепнин взял трубку, ответил, поднялся от шахматной доски, весь как-то подобрался, лицо его мгновенно преобразилось, - я понял, что он говорит с директором.
       - Да, Андрей Иванович. Да, слушаю вас. Я знаю, что подойдет "Ильмень". Будем ставить в пятый док. Я специально не ухожу с работы, мы сидим с докмейстером и обсуждаем меры. Да, конечно, можете не беспокоиться. Всего доброго.
       Тепнин снова сел за стол и повторил свой вопрос:
       - Чей ход?
       На лице его еще сохранилась улыбка.
       - Мне не хочется доигрывать эту партию, мы ведь с вами обсуждаем меры, так вы, кажется, сказали.
       - А что мне надо было сказать - играем в шахматы?
       Я встал, взял плащ и сказал:
       - Учтите, я не собираюсь молчать и прикрывать ваши отходы.
       - Мальчишка, - бросил он вслед.
       Я понимал, что после этого разговора работать нам вместе будет невозможно, кто-то из нас должен будет уйти.
      
       Следующая неделя прошла спокойно, работы на "Загорске" заканчивались. Собрание так и не состоялось, - ждали, когда вернется из отпуска парторг цеха Павел Катышев, да и Тепнин все время ссылался на занятость. Меня он старался не замечать совсем, и на док не заходил.
       Ветры стихли, маслянистая поверхность залива была как зеркало, и лишь изредка вздрагивала, потревоженная проходящими буксирами.
       В пятницу дали аванс и после работы зазвал к себе домой мой помощник, давно я уже обещал зайти к нему, посмотреть, как он обустроился в новой квартире. Пошли мы вместе с Зиной, долго плутали, пока отыскали этот новый район, где строились заводские дома. Дома эти были похожи друг на друга, как близнецы, и номеров никаких не было. Хорошо, что вышел на балкон Владимир Иванович, увидел меня, руками замахал, закричал: "Сюда, сюда! Мы заждались уже...".
       К нашему удивлению у него сидела целая компания. Я забормотал что-то насчет того, что мы очень торопимся и нам никак нельзя остаться, но нас и слушать никто не захотел.
       Большой стол, покрытый белой скатертью, был уставлен тарелками, вазами и графинчиками.
       Жена Владимира Ивановича принялась ухаживать за нами. Нас усадили за стол и налили по бокалу. Пить мне совсем не хотелось, но отказываться тоже было неприлично.
       За столом сидели Виктор Сигов, боцман с женой и сыном, который, как я знал, учился в Ленинграде и приехал на каникулы, молоденькая девушка с широкими раскосыми глазами - дочь Сигова, мастер малярного цеха Васильев и еще какой-то парень - штурман дальнего плавания. Со всех сторон нам подкладывали закуску: соленые огурцы, красный перец, селедку, салаты, рыбу.
       Виктор наклонился ко мне, сказал тихо:
       - Что же жену прятал от нас, просто восточную царицу добыл себе, это да! Зина услышала, зарделась вся, засмущалась. Я подмигнул ей.
       Квартира у Владимира Ивановича обставлена полированной мебелью, в правом от нас углу - пианино; все вычищено, блестит, на стене висит картина, изображающая бравого офицера с цигаркой. Художник точно передал черты моего помощника и здорово изобразил поле сражения, еще дымящееся и уже успокоившееся на недолгий срок.
       Дочь Сигова включила магнитофон, но Виктор попросил сделать потише. Говорили все сразу, перебивая друг друга, оживленно спорили.
       - Это хорошо, Андреич, что сегодня заглянули к нам, - сказал мой помощник, - а то ни разу по-человечески не выпили. Надо сегодня отметить нам, что все другие доки обскакали, правильно я говорю, Виктор? Давайте за это! Наше первое место, тут уж никуда не деться! "Загорск" аварийный поставили, как в аптеке - раз! Душ у нас лучший и пожарная команда лучшая, правда, нас Андреич перед пожарниками чуть не подвел, ну, да это пустяки.
       - Ничего! Андреевич докмейстером стал, будет и пожарником! Научат! - сказал боцман.
       Я сидел, смотрел на разгоряченные лица моих доковиков, слушал их и думал о том, что прошли годы моего ученичества, когда все опекали меня, и мне нужно быть другим, более твердым, и о том, что я нарушаю сейчас заповедь Курагина - "не пей с подчиненными", и что, наверное, из меня никогда не получится настоящий руководитель, потому что все для меня хороши, и я слишком мягкотел, как говорит мой помощник. А если уеду, что скажут - отправился легкой жизни искать. А где она - легкая, всем мил никогда не будешь... Главное Зине бы объяснить, что нету для нас другого города - море рядом, дюны со скрипучим песком, рыцарские замки, простор вокруг. Война давно кончилась, возьмутся за ум, все отстроят, нам еще завидовать будут, что здесь мы остались, в самом центре Европы...
       Мы ушли почти незаметно, распрощались с Владимиром Ивановичем и выбежали на улицу. Уже темнело, только светились впереди рекламы нового кинотеатра.
       - Наконец-то вырвались, - сказала жена.
       - Тебе скучно? - спросил я.
       - Нет, но за столом говорили только о работе.
       - А если жизнь в этой работе? Они на доках десятки лет, Сигов и Владимир Иванович сразу после войны...- сказал я.
       Мы подошли к автобусной остановке.
       - Расскажи, что это у вас за пожарные соревнования? -сказала Зина, когда мы с трудом втиснулись в переполненный автобус. Автобус трясло по булыжной мостовой; на задней площадке кто-то громко пел, я спиной упирался в стойку. Я обнял Зину, она показалась мне маленькой и в полумраке похожей на девочку. Совсем и не восточная царица, но мне-то она дороже всех цариц вместе взятых.
      
       На следующий день вечером я лежал на кушетке и полудремал. За окном бушевал ветер, баллов на десять, и даже в поселке, под прикрытием домов, гнулись и кряхтели деревья.
       Еще вчера нам выдали штормовое предупреждение, маленький листок с красной полоской наискось. Перед уходом с работы я проверил все концы и кранцы, а наш боцман долго и неохотно заводил дополнительные швартовы на дальнем мористом пале. Ночью какое-то неясное предчувствие мешало мне заснуть. Когда за окном зафырчала машина, а в дверь постучали, я встретил дежурного по заводу одетым и, не спрашивая ни о чем, осторожно, чтобы не разбудить жену, закрыл дверь и пошел за ним.
       В кузове грузовика среди малознакомых рабочих седьмого дока я увидел Владимира Ивановича и сел рядом с ним. Машина рванула сразу, было холодно, и вой ветра мешал разобрать слова. Толком никто ничего не знал, но говорили, что вода в заливе поднялась метра на два, и тросы лопаются, как нитки, корабли швыряет о причалы, и директор дал команду собрать всех людей и быть начеку.
       - Ничего страшного, Андреич, - кричит мой помощник, - слабина у наших тросов всегда есть... Думаете, их Валька обтягивает? Делает вид только.
       - А кто у нас дежурит?
       - Питилимов.
      -- Я же не разрешил его ставить! - кричу я.
      
       ... Темные, невидимые волны врывались на стапель-палубу, док то поднимало, оттаскивая от палов, то швыряло к ним и, когда его прижимало ветром вплотную, воздушные баллоны визжали, сдавливаясь в плоскость. По бортам горели прожекторы, ветер со свистом рвался между башен. Внизу, сгибаясь под непомерно тяжелым тросом, тащился Питилимов. Мы подбежали к нему. Он сбросил трос с плеча и сказал:
       - У нас полный порядок, все тросы целы, а этот - запасной, так, на всякий случай.
       - Почему нас вызвали? - крикнул я, наклоняясь прямо к его уху.
       - Ветер, вода подниматься стала, я только позвонил диспетчеру, - объяснил сбивчиво Питилимов, - слышу - бах! Потом еще два раза так стрельнет, это у Шмаги на седьмом доке тросы рваться стали, но и вот я всех обзвонил, главному инженеру домой, машины организовал.
       Как всегда, непонятно было, чему из его слов можно верить, ясно одно: на седьмом доке положение тяжелое, недаром в машине сидели люди этого дока. Конечно, седьмой стоит не у самого берега, он держится на тросах посредине так называемой угольной ямы. Сам док очень широкий, парусность у него большая, и вряд ли он выдержал ветровую нагрузку.
       Все это я осознал, когда мы с Владимиром Ивановичем бежали вдоль пирса, спотыкаясь о брусья и цепи, натыкаясь на многочисленные сходни и тросы, то и дело попадая в лужи и чертыхаясь. Пока мы бежали, начался сильный дождь, почти ливень, и мы промокли насквозь, но дождь означал спад ветра, дождь всегда усмиряет его... И, действительно, когда мы подбежали к берегу угольной ямы, ветер стих.
       На берегу толпилось много народа, и я сразу различил маленькую фигурку Тепнина, докмейстера седьмого дока Белова и нашего боцмана Валентина. Все смотрели на темнеющую вдали громаду седьмого дока, махали руками, что-то кричали.
       Я поздоровался с начальником цеха и встал между ним и боцманом.
       - Вот черт, что же делать теперь?! - сказал Тепнин.
       - Надо разобраться, как там у них положение.
       - Чего тут разбираться! - вмешивается боцман. - Док на одном конце! Вы не смотрите, что ветер стих! Чуть рванет - и крышка! Нужен катер! Нужно пересадить людей на док и завести тросы!
       - А кто там дежурит?
       - Шмага!
       Первый раз я вижу Вальку таким решительным, - обычно он старается не перетрудиться, даже ходит с ленцой, медленно переставляя ноги.
       - Виссарион Иванович правильно говорит! Нельзя сейчас туда посылать! Катер погубим и людей! Не пришвартоваться в такую погоду! - кричит Белов. Он осунулся, промок и нервничает. Видно, что держится он здесь на пирсе из последних сил и все, что говорит начальник, принимает как приказ.
       Без катера на док не перебраться; плавучий мостик, ведущий туда, сорвало и унесло, а Шмага, что он там один сделает? Туда бы нашего боцмана, он бы развернулся. Но где же катер? Ветер тем временем усиливается, дождь перестал, мы продрогли и по-прежнему продолжаем спорить. Сдерживаемый единственным тросом, док раскачивается, как огромный маятник. Заныла сирена, и мы увидели два красных движущихся огонька: к берегу подошел пожарный катер.
       Мы бросаемся к катеру, а боцман кричит, чтобы садились только трое, нечего там всем делать. В воздухе что-то просвистало. Лопнул последний швартовый конец. Док развернуло ветром, стронуло и понесло к заливу. Сначала медленно, потом все быстрее, набирая разгон, он движется в сторону судов, стоящих у выхода из угольной ямы. На судах заметили, что док сносит в их сторону - ударила рында, заревели гудки, завизжала сирена пожарного катера. Мы, не сговариваясь, побежали по пирсу к судам. Справа движутся огни - это из порта идут на выручку мощные буксиры.
       Когда я бежал по скользкой палубе первого судна, на которое мы забрались, я споткнулся о комингс люка и упал, больно ударившись коленом. Сначала я не придал этому значения и, хромая, начал карабкаться на следующее судно, но там, присев у борта, уже не мог дальше двигаться. Я видел, как матросы и наши рабочие волокут бревна, спускают их с борта в тех местах, где возможно столкновение, как Белов раздобыл плетеные кранцы и тащит их по палубе, как сматывает с вьюшек тросы, и Тепнин отчитывает кого-то. А дальше, за фальшбортом, заслоняя все, рос черный силуэт надвигающегося дока. Если сейчас не ослабить его удар, не задержать его, то все пропало - десятки судов переломает он на своем пути, скрутит мачты, погнет борта, сдавит надстройки. Все напряженно застыли у борта. Прекратили надрывный вой гудки и сирены, стальное чудовище надвигалось. Остро кололо в коленке, и я не мог пошевелить ногой, я ничем не мог помочь. Я приподнялся и подполз к борту. Док был в метрах двух. Между ним и судном темнела узкая, фиолетовая полоска воды. И случилось чудо: то ли переменился ветер, то ли портовые буксиры сумели удержать док, но столкновения не произошло. Темные башни дока, закрывшие небо и все вокруг, двигались мимо, и когда док был совсем рядом, боцман, забравшись на рубку судна, прыгнул на док. Все ахнули. Ему удалось зацепиться за леера доковой башни, и сразу же на док начали подавать тросы.
       Остального я не видел. Но потом, когда док прошел вдоль других судов, на него удалось забраться еще трем матросам. Они закрепили концы, а люди на берегу быстро завели тросы на кнехты и, постепенно стравливая концы, сумели погасить инерцию движения.
       ...Часам к пяти утра все было в порядке, док пришвартовали у наклонного стапеля, люди ушли греться. Тепнин и мой помощник доволокли меня до конторы, и мы втроем выпили спирта, запив его теплой мутноватой водой. В майках и трусах сидели мы вокруг стола в кабинете Тепнина, развесив одежду по всем батареям. Тепнин, захмелев и подперев морщинистое лицо кулаками, говорил беспрерывно, уставясь неподвижно в какую-то точку над дверью. И мне было как-то не по себе оттого, что я сижу здесь с ним, а он говорит со мной, как будто ничего не произошло между нами. И быть может, он прав, все заслонила эта ночь.
       У него тонкие волосатые руки и впалая грудь, большой шрам от ключицы до соска. И я понял, что Тепнин тоже воевал. Мне всегда хочется поклониться тем, кто воевал. Таким, как Владимир Иванович, дядя Федя... Мне кажется эти люди, выстоявшие в трудные годы, никогда не подведут. Они просто не имеют права подводить. И я спросил Тепнина, показывая глазами на шрам:
       - С войны?
       - Тепнин говорил о своем и не понял меня.
       - Нет, посудите сами, какого толку было лезть на док на катере, растерло бы в лепешку, а я правильно решил - надо бежать к судам, я рассчитал ветер. Главное, не растеряться и не рисковать людьми. Что док? Ну, потонет, ну, разобьется! А Валька орет: "На катер!" Хорошо, что не успели отойти, слышали, как визгнул трос? Попал бы по башке - отсек. Но все-таки Валентин молодец!
       - Да, - сказал мой помощник, - без Вальки бы гроб-дело. Разворотливый мужик, если бы вас не было, добрался бы он на катере сразу!
       - Если бы меня не было, - сказал Тепнин, - вы здесь понаделали бы делов, такую кашу бы заварили! Поработайте без меня - узнаете! Кто цех на первое место вытянул? У меня в плановом свои, надо - снимут с плана, сколько захочу! Вы спросите, есть ли на заводе другой цех, где премию каждый месяц дают? Но теперь с меня хватит, пусть другие покажут, на что они способны, а мне уже есть место в тишине, мне уже несподручно бегать под дождем ночью.
       - Вы что же, уходите от нас, Виссарион Иванович? - спросил мой помощник.
       Но Тепнин не слышал его. Разморенный спиртом, он уронил голову на стол и заснул.
      
       Спустить судно с дока намного сложнее, чем поднять в док. И не потому, что это тяжелая работа, требующая большого искусства, нет, здесь центровать не надо и точность не ахти какая, здесь задержки другого рода - сдаточные акты, каждый из которых должен иметь тринадцать подписей.
       За день до спуска "Загорска" Тепнин был переведен в плановый отдел, а нового начальника еще не назначили, и поэтому мы не ждали ничьих приказаний, а ориентировались по обстановке.
       На доке было особенно много людей. Ссорились мастера смежных цехов, ругались рабочие, нервничал капитан судна. Наконец, сняты леса, и судно оголилось, блестя свежевыкрашенными зелеными боками с белой полосой ватерлинии.
       Ах, эти чертовы маляры! Опять нахалтурили. Прямо на миделе - большое ржавое пятно. Еще не совсем стемнело, и оно очень заметно. С трудом нашли бригадира маляров Васильева, который пытался доказать, что пятна нет. Не строить же леса заново! Доски все убраны по нишам и занайтованы. Васильев морщится, моргает глазами, Курагин насел на него. И тут появляется наша самоходная "телега". Мой помощник крутит ее баранку, как заправский шофер, человек шесть матросов подталкивает "телегу" сзади.
       У Васильева на лбу выступил пот. Оказывается, маляры ушли домой. Васильев взял кисть, котелок и полез на верхнюю площадку "телеги".
       Курагин засмеялся, потирая шею.
       - А хороша "телега"! Надо бы таких побольше!
       - Темнеет уже, - сказал мой помощник. - Не успеем мы сегодня столкнуть, да и люди устали, холодает. Май - хоть шубу надевай.
       - Все успеем, - бодро сказал Курагин, отстукивая каблуками чечетку. Его ногам в узких штиблетах зябко. - Ничего, вы покажете, что и без начальства в любое время докуетесь!
       Ему никто не отвечает. Делать ему здесь совершенно нечего.
       Мы поднялись на судно, и битый час уговаривали капитана подписать акт, но он уперся, и ничем его не прошибить. По сути дела, он прав: ступица винта еще не зацементирована, протекторы на руль не поставлены. Сюда бы Тепнина, он бы уговорил!
       И вот часов в одиннадцать на акте стоит последняя подпись. Капитан по инерции встряхивает авторучку, не зная, что с ней делать дальше.
       Решили домой не уходить. Переночуем на доке, а рано утром, когда не будет ветра, погрузим док. Я, мой помощник и Питилимов пошли в дежурку пить чай. У запасливого дяди Феди, как всегда, сахар и заварка. В дежурке тепло, мы все продрогли и садимся ближе к батарее.
       - Добрые люди давно спят, - говорит мой помощник, разливая чай в алюминиевые кружки.
       - А моя баба разве поверит, что я на доке, - говорит Питилимов, - ни в жизнь не поверит, придется тебе, Андреевич, справку завтра писать.
       И вот утро. Мы вышли из кают, поеживаясь от холода. Внизу бродит с дымящимся факелом дядя Федя - он разогревает бачки сжатого воздуха. Нас человек десять.
       - Маловато, - говорит мой помощник.
       - Ничего, - отвечает Питилимов, - справимся.
       Мы разбудили людей на судне и отдали швартовы. Крановщица Зося закуталась в длинную шубу и пошла на кран, чтобы снять трап с "Загорска".
       Док погружается быстро. Свистит воздух, вырываясь из воздушных отверстий башен. Темные языки воды поднялись внизу, по углам дока, они растут, двигаются друг другу навстречу и сливаются где-то под килем судна.
       - Не люблю, когда начальство меняется, не согласен я с этим, - говорит Владимир Иванович, - если человек на одном месте сидит, он всерьез думает, как да что, а то здесь дров наломал, в другое место дуй ломать. Я пока здесь работаю, сколько их сменилось. Люди, конечно, неплохие, и напрасно мы столько на Тепнина валили. Сами мы ничего не замечали, долбать и долбать нас надо.
       Мне не до разговоров, надо сосредоточиться. Я перекрыл клинкеты левого борта. Вода равномерно охватывает корпус судна.
       - А вы от нас не собираетесь? - спрашивает помощник.
       - Куда? - отвечаю я. - Вообще-то засиживаться человеку на одном месте вредно, все приедается, но куда я от вас денусь? Посмотри там, сколько метров?
       Он высовывается в иллюминатор.
       - Момент - и всплывет!
       - Нос шевелится! - кричит Павел.
       - Надо дернуть! В корме вода уже подошла к ватерлинии, а нос повело вправо!
       Загудели шпили, тросы натянулись, судно качнулось, двинулось.
       - Алло, капитан! Течи нет? - кричу я на судно.
       - Все в порядке, - отвечает капитан.
       Над заливом всходит красноватое солнце. Тихо. Плывут, затягиваемые водой, бревна. У дальних палов чернеют корпуса буксиров. Судно, набирая ход, скользит вдоль башен дока.
       - Не разгонять, не разгонять, одерживай! - кричу я в микрофон.
       Нос судна прошел катки, теперь только успевай травить концы. Протяжно загудел буксир.
       - Отдать концы!
       Тросы с плеском упали в воду. Поблескивают иллюминаторы судна, оно медленно разворачивается перед доком, подставляя солнцу ярко крашенные борта.
       - Прощай "Загорск! Счастливого плавания! - на весь залив повторяют динамики голос Питилимова.
       Начинается подъем дока.
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Глушкин Олег Борисович (o_gluschkin@mail.ru)
  • Обновлено: 14/05/2010. 116k. Статистика.
  • Статья: Проза
    • Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.