Аннотация: Если у каждого человека имеется ангел-хранитель, то должен быть и свой бес-искуситель. Однажды герой повести замечает у себя на кухне незнакомого мужичка...
БИЛЕТ В ОДНУ СТОРОНУ,
ИЛИ ВСЯ ЖИЗНЬ ЗА 666 МИНУТ
Choo, choo train chuggin' down the track
Gotta travel on, never comin' back
Oh, oh got a one way ticket to the blues.
Jack Keller & Hank Hunter, One Way Ticket
Запыхтел паровоз, побежали колёса,
И вояж начался. Не вернуться назад:
Мой билет в один конец в Страну Печали.
Д. Келлер и Х. Хантер, "Билет в один конец"
Перевод В. Горлова
Егор Клаутов с детства берёг одно воспоминание, с которым никогда ни с кем не делился. В их квартире, расположенной в большом и широко известном в Москве сталинском доме (может даже, самом первом из этого семейства архитектурных красавцев-уродцев), был длинный, изогнутый кишкой коридор. Разумеется, по нему было удивительно приятно бегать - кто ж в четыре или пять лет передвигается иным способом? Прабабушка называла за это своего легконогого потомка "метэором"... Однажды случилось нечто удивительное. Гоша стремительно нёсся по коридору, как вдруг ощутил, что единожды не прикоснулся ступнёй к вкусно пахнувшему мастикой дубовому паркету, а совершил очередной шаг, оттолкнувшись будто от воздуха! Ощущая переполнявший душу восторг (откуда это у маленького мальчика?), он много раз повторял дистанцию, но тщетно: закон гравитации, о котором малыш, разумеется, не имел ни малейшего понятия, из раза в раз исправно срабатывал. Странное дело: глубоко веруя, что в тот удивительный день с ним случилось чудо (или, как минимум, необъяснимое явление природы), Клаутов никому о том случае не рассказывал, ни будучи ребёнком, ни повзрослев. В детстве, возможно, интуитивно понимал, что произошедшее отчего-то не подлежит огласке, а позже боялся прослыть чудиком, фантазёром или, того хуже, неловким вруном.
Став взрослым, Клаутов пару раз повторил сей трюк, пробегая во сне вдоль высокого берега Москвы-реки под Звенигородом, - туда его в детстве вывозили на дачу. Путь пролегал в сторону моста мимо затона, который деревенские почему-то называли "омутом". Там он когда-то (или только что?), еще не доросши до плавок, возился в песке. С неестественной скоростью проносясь вдоль реки, Егор неожиданно ощущал, что шаги его становятся всё шире и шире, и вот он уже не столько отталкивается от земли, сколько парит над желтеющей среди травы тропинкой и растущими вдоль неё колючими кустами ежевики. Не передать ощущения легкости и радости от того бега-полёта... Как говаривал один мой приятель, я б давно уже летал, кабы не забывал при пробуждении, как это делается.
Для чего я всё это рассказал? А Бог его ведает! Как говорится, "музыка навеяла"...
1
Клаутов открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на циферблате часов, с яростью перфоратора зуммеривших у изголовья. Проснуться от звука этого пыточного орудия, уже само по себе стресс, а уж с бодуна... Прислушиваясь к колотящемуся сердцу и вяло себя не одобряя, Егор прихлопнул проклятый будильник и откинулся на подушку, так и не разглядев, который час. Это ж надо было так набраться, чтобы включить его в ночь на субботу!
Наутро после корпоратива он пребывал в том состоянии, которое очень точно передавал его любимый анекдот про некоего похмельного бедолагу: лежит страдалец в постели, и тут в приоткрытую дверь спальни просовывает мордочку котёнок. В нерешительности смотрит на хозяина и, как бы спрашивая разрешения, ставит на порог лапку. Несчастный, измученный обезвоживанием и отравленный ацетальдегидом и муравьиной кислотой, поднимает больную голову и в отчаянии молит: "Ну не топай, падло, не топай!". Н-да... Что ж он так вчера нарезался? Пошарив рукой, Егор нащупал бутылку минералки, но та - разумеется - была пуста. Ёлки-палки, придется вставать!
Постанывая и отчаянно себя жалея, Егор пошлёпал на кухню. По дороге вспомнил, чт? учудил накануне в застольном разговоре с шефом, отчего спина его моментально покрылся потом от острого чувства неудобства. Достал из холодильника "ессентуки N4", надолго припал к горлышку. Оторвался аккурат в тот момент, когда внутренний голос явственно посоветовал не мучиться, а "сходить к похметологу", сиречь вместо обычного утреннего творожка с чаем немедленно принять пятьдесят грамм под яишню или там, под пельмешки. Почёсываясь, вступил в дискуссию: нет, лучше подождать обеда, иначе весь день полетит коту под хвост. Однако медики утверждают, что боль терпеть нельзя, авторитетно возразил внутренний голос: себя надо беречь! Но ведь он же собирался в эту субботу поработать, а так получится, "с утра выпил - весь день свободен". Зато в голове перестанет бухать. И можно будет взять томик Стаута и просидеть до вечера в любимом кресле. А на обед к отбивной на косточке нажарить картошки и под соточку употребить, да с солёным огурчиком... Чего он мучается, это ж чистой воды гомеопатия, лечение подобного подобным: бухнуть, чтоб не бухало!
Вяло пререкаясь, Клаутов, тем не менее, налил воды в старый помятый котелок (рука никак не поворачивалась его выбросить) и поставил на огонь. Когда он забулькал, достал из морозилки пельмени. Отсчитав тринадцать штук, поколебался и добавил ещё пару: хотя мысль о еде и вызывала активный протест, но задуманный курс лечения требовал дать желудку хоть какую-то работу. Натурально, по всплытии пельменей, вынул из камеры глубокой заморозки бутылку и вздрогнул от неожиданности: со стороны окна раздался скрипучий голос, с пафосом продекламировавший:
- "To drink, or not to drink, that is the question...". ["Пить или не пить, вот в чём вопрос" (англ.). Парафраз известнейшей, пожалуй, цитаты из "Гамлета": "Быть или не быть ..."] Правильное решение, Гоша. И, конечно, тринадцати было бы маловато...
Егор нервно повернул голову. Он готов был поклясться, что всего мгновение назад там никого не было. А теперь на угловом диване у окошка вальяжно сидел некий рыжеватый мужичок, ростом и чертами лица неуловимо напоминавший его гендиректора. Пощипывая аккуратно подстриженную щетинку, густо торчавшую из глубины ушей, он усмешливо наблюдал за Клаутовым. Мама родная, допился! Уже и недотыкомки мерещатся...
Мужичок досадливо поморщился.
- Имей же совесть, Егорушка! Никакой я не мелкий бес.
- А кто? - понимание абсурдности ситуации и самого этого вопроса, всё же не сдержало природной любознательности Клаутова.
- В отличие от недотыкомки (зелёного чертика, розовых слонов и так далее), я относительно реален. Но, с другой стороны, не очень. Или более чем реален - как хочешь. И заметь, мой друг: прямого отношения к "белочке" не имел, не имею и иметь не намерен! - в знак своего принципиального подхода к последнему утверждению, незнакомец даже пристукнул для убедительности по столешнице. - "Попей, попей - увидишь чертей" - не про меня сказано. За других не отвечаю...
Ответ был несколько туманен и не совсем по существу, но Клаутова, отчего-то, вполне устроил. Мозги его проворачивались со скрипом и тяжело, как шестерни ржавой лебёдки: не имеешь отношения, и ладно... Совершенно бездумно, он занялся приготовлением нехитрого соуса (чуток разведённый уксус, горчицы от души, чёрный перец; пельмешку слегка надкусить и на мгновение погрузить, чтоб пропиталась, после чего немедленно отправить вдогонку за рюмкой...). Разбалтывая божественную смесь, неожиданно понял: да он же спит и видит сон, вот в чём всё дело!
- Нет, дружочек, не спишь! Посмотри на вещи реально.
Всё, это - глюки. Только теперь Клаутову стало по-настоящему не по себе. Вспомнилась байка подруги его матери, работавшей во время ?но в ленинградском тогда
ещё филиале ИВАНа (Института востоковедения Академии наук). Эта специалистка по японской филологии рассказывала, что европейскому уму непросто вместить в себя столь чуждые, как китайская или японская ментальности, и что ее коллеги в результате нередко тихо "сбрендивают". Так, однажды некая учёная дама, сидя за столом, не отрываясь от книги, раскрыла над собою зонт: за окном зачастил мелкий питерский дождик...
- Да, ёлки-палки, - в голосе незнакомца послышалась досада, - будь мужиком: я такой же "глюк", как твои пельмени! Кстати, они сейчас разварятся. Чтобы убедиться в моей реальности, дай мне один из них, и налей рюмку. Негостеприимно, да и вредно кирять в одиночку: вот так и спиваются, начинают фонари с корнем вырывать...
Всё-таки, сплю, - окончательно смекнул Егор, относительно успокоился и послушно выполнил просьбу Глюка - не обделив и себя. Лишь бы не забыть всю эту хренотень, когда проснётся... Будет чего Лидке рассказать!
Приняв присутствие незнакомца на своей кухне как данность, Клаутов перестал на сию тему заморачиваться. Удивляясь яркости и реальности сновидения, завёл застольную беседу. Для начала, отчего-то крайне почтительно, осведомился:
- Позволительно ли поинтересоваться вашим именем?
Рыжеватый мужичок, остро взглянув на Егора, не ответил, а отправил в рот содержимое запотевшей рюмки. Чудовищно сморщился, тонкие ноздри затрепетали, как бы выказывая крайнюю степень отвращения, если не начало рвотного спазма. Затем морщины расправились, и он выдохнул:
- Хорошо! - Закусил пельмешком, одобрительно кивнул. Нахально подцепил с тарелки Егора ещё один. Прищурился. - Откуда знаешь, что со мною следует говорить почтительно?
Клаутов не обиделся: похоже, Рыжий взял себе за правило не отвечать на вопросы. Не отвечает, и не надо, не больно-то и хотелось... А вот повторить - это да, было бы в самый раз. Но... сто граммов с утра?
- А чё, где пятьдесят грамм, там и соточка! - подмигнул Глюк и потянулся за бутылкой.
Да он же читает его мысли! - до Клаутова, наконец, дошло очевидное. Но если это не сон, то...
- Зови меня Глюк, - неожиданно предложил рыжеватый. - Настоящее моё имя тебе никогда не выговорить: эти длиннющие древнееврейские имена собственные с обилием гласных и удваивающимися буквами... Ну вот, опять у тебя в голове мешанина чёрт знает из чего! Ну, скажи на милость, причём здесь Моссад?
Егор конфузливо опустил голову. Действительно, какое отношении к появлению у него на кухне этого типа могла иметь израильская секретная служба? Однако же он сам сказал: "древнееврейские имена"... Творец всего сущего по имени не то Саваоф, не то ДОСААФ... Библия?!
- Уже теплее, - одобрительно кивнул Глюк и поморщился: - только это, давай, не упоминай всуе. Никаких ДОСААФов! Не порти послевкусие от пельменя и водочного напитка...
- Так кто же ты... вы?
- Вот ведь недоумок на мою голову! - скорбно посетовал Глюк. - Не догоняешь? А про ангелов-хранителей когда-нибудь слышал?
Клаутов с сомнением посмотрел на глумливую физиономию вертевшего в пальцах пустую рюмку Глюка, и без малейших раздумий не поверил.
- И правильно сделал, Егор Петрович! Из меня ангел-хранитель, что из тебя китайский богдыхан. Ну, давай-ка, напрягись. Даром, что ль, шеф вчера хвалил тебя за умение логически мыслить? Тем более, что наводку я тебе уже дал: не терплю, когда поминают Его. Что, никак не допетришь? Ладно, объясняем для непонятливых: ежели каждому человеку даден ангел-хранитель, то для симметрии у каждого-всякого должен быть и свой...
- Бес-искуситель! - ошеломлённо прошептал Егор.
2
- Именно что, - с важным видом подтверждающее кивнул Глюк. - Заведено, что за правым плечом каждого смертного невидимо стоит ангел-хранитель, а за левым - такие, как твой покорный слуга. Недаром вы, забыв что-то и вернувшись, суеверно плюёте через левое плечо. Представь, сколько нам - практически безвинно - слюны достаётся за шесть-семь десятков лет жизни человека! - Скорбно покачав головой, каким-то старушечьим тонким голоском пожалился: - С ног до головы многажды бессудно оплёваны...
"Шок осознания" - вот то чувство, которое буквально пронзило Клаутова. Всё сразу встало на свои места: и внезапное появление Глюка, и его способность читать мысли, и знание Егорова прошлого, не говоря уж о способности уговорить совершить то, чего не следовало бы делать... Интересно, если этот бес индивидуального пользования знает прошлое Клаутова то, может быть, ему доступно и его будущее? Забавно было бы порасспрашивать, да ведь, наверно, не скажет, чертяка...
- "Бес" - наиболее употребимый на сегодня термин, - откашлявшись, продолжал уже лекторским тоном Глюк. - В прошлые века в качестве прозвища беса или черта использовались такие милые анахронизмы, как "луканька" и "не-наш" (их использовали, чтобы нас "не накликать", т.е. ненароком не пригласить в гости). "Луканька", видимо, от "лукавый", а происхождение словечка "не-наш" в объяснении не нуждается. Из той же серии морока, мара, ляхой, игрец, шиликун, шишига, отяпа и другие столь же забавно звучащие сегодня слова. Отдельно остановлюсь на "мороке". Помимо замены слов "бес" и "черт", м?рок, морока имели значение "мрак" и, можешь себе представить, "обаяние" (думаю, того типа, что у Челентано или Бельмондо). А глагол "морочить" - прикинь связь с "обаянием" - в исконном смысле означает "обманывать хитростью"...
Читая эту свою не лишённую интереса лекцию, бес с хитрым видом крутил в руке едва початую литровую бутылку. Внезапно он подмигнул Егору и неожиданно сильным, чистым тенором по всем правилам бельканто пропел первые слова Мефистофеля в опере Гуно:
Вот и я!
Ну, чем удивлён ты?
Право же, я совсем не страшен!
Допев, встал и поклонился, как артист на сцене. Помахал бутылкой:
- Ну, ещё по маленькой? - Клаутов, погружённый в круговерть своих мыслей, отмахнулся. - Ну не хочешь, как хочешь, а я накачу. - Изобразив радостное предвкушение, сложил большой и указательный пальцы, оттопырив прочие, отчего кисть стала походить на петушиную голову. Не сказал, а проскандировал: - С от-вра-щеньицем!
Махнув без закуски стопарь, Глюк проделал обычные свои мимические упражнения и гнусаво затянул мимо нот, отчего-то с акцентом плохо знающего русский язык иностранца:
Был бы я богатий, был бы я богатий,
И была б богатия жена...
Пил бы, пил бы, чёрт я полосатий,
Буль-буль-буль бутилочку вина!
Допев, наставительно поднял указательный палец с не совсем чистым, по-женски длинным ногтем:
- Накат доложен быть постоянным!
До Егора внезапно дошло, что луканька последовательно морочит своему "подшефному" голову - так леший кругами водит заблудившегося по лесу. Чтобы прекратить это, он решил задать давно мучивший его вопрос. Попутно отбросив неуместное в свете вновь открывшегося "выканье", поинтересовался:
- Слушай, какого ляда тебе от меня надо? И вообще, насколько я понимаю, вашему брату полагается для людей оставаться невидимыми...
- Много ты понимаешь! - презрительно хмыкнул Глюк, пропустив мимо ушей отход от "версальского политеса", на соблюдении которого только что настаивал. - Это ангелу-хранителю не дозволяется вступать в непосредственный контакт со смертными, и предписывается "во всех без изъятия случаях анонимно направлять опекаемого так, чтобы тот полагал, будто действует по наитию". "Свобода выбора", понял?! Догматизьм, дьявол его забери вместе с бюрократией, она у нас, чтоб ты знал, тоже есть: писать в кабинете бумажки приятнее, чем работать на земле с таким контингентом, как вы, людишки. Они по обычаю сами себе придумывают работёнку: за пять тысяч лет насочиняли несметное количество свитков, в которых никто, кроме шишиги-крючкотвора, и не разберётся. - Глюк горестно покивал, и для окончательного внесения в вопрос ясности процитировал: - "В виде исключения, необходимость применения которого в обязательном порядке следует в четырёхдневный срок подтвердить в арбитраже при предъявлении двух свидетелей, Хранитель может явиться во сне, но непременно таким образом, чтобы подшефный не запомнил его внешности". Всё, понимаешь, заформализовано до невозможности! Особливо по Департаменту ангелов...
- Мы же, - тут искуситель расправил плечи и посмотрел орлом, - освобождены от такого рода ограничений и вольны в своих действиях, хотя следует признать, что большинство коллег предпочитают отрабатывать хлеб свой по инструкции, "в форме внутреннего голоса, коий рекомендуется в качестве предпочтительной методы". Тебе, смертному, не понять, сколь огромна разница между "наитием" и "внутренним голосом". Это как работа под прикрытием - так тебе, любителю детективов, доступнее. Конечно, формально работать легче... А надумаешь проявить творческий подход и предложишь объекту сделку... выпьем? - неожиданно оборвал себя Глюк и ухватился за "литруху".
Ага! - только и успел подумать Клаутов, разумеется, знавший в общих чертах сюжет "Фауста" (дочитать до конца неадаптированный полный текст бессмертного произведения Гёте немыслимо для среднестатистического современного человека). Глюк, тем не менее, вполне разобрался в сумбуре Егоровых мыслей, в полуоформленном виде вскипевших в его подсознании.
- Отнюдь! - шиликун, он же шишига, строго погрозил пальцем свободной руки. - Подпаивать тебя никто не собирается: ты же не алкоголик-пенсионер, у которого грех не отжать квартиру, да и я не "чёрный риэлтор"... И уверяю: никаких устаревших штучек с предоставлением по бартеру неких услуг взамен бессмертной души - с отложенным платежом, подписанием договора кровью и каверз, предусмотренных в дополнениях и примечаниях, напечатанных мелким шрифтом в конце. Это всё варварство, мелкое жульничество и средневековая мистика. Не веришь? Спорим на твою душу, что я предлагаю всего лишь тест-драйв!
Клаутова торкнуло: прокололся, гад, всё-таки ему нужна Егорова душа! Глюк, впрочем, тут же - если к нему применимо сие выражение - открестился от подобного предположения: - Не обращай внимания! Про душу я по привычке, профессиональный вывих, понимаешь. Помнишь, как в старом шансоне: "Привычки вора удивительно сильны". Давай, бухнём и всё обсудим...
Вновь благоразумно отказавшись от очередного предложения принять на грудь (ищи дурака в другом месте!), Клаутов попробовал сосредоточиться и понять, причём тут test drive, пробная поездка на автомобиле для оценки его качеств. Хотя конечно, дьявольская хитрость и изрядное коварство в этом тесте наличествуют: предлагая покататься, продавцы авто откровенно соблазняют потенциального покупателя: одно дело, облизываясь, издали благоразумно смотреть на сверкающее чудо, и совсем другое - сесть на вкусно пахнущее кожею сиденье и вдавить педаль газа. Да ещё, если тут же можно оформить автокредит...
- Гром и преисподняя, этот упёртый смертный снова готов меня подозревать чёрт-те в чём! - обиделся бес. - Подозрительный, прям как участковый на пенсии... Сам посуди, воробышек мой пуганный: можно же покататься и не покупать. Ну, ты понял: свобода воли.
Звучало логично и оттого убедительно. Правда, существовало одно "но": что будет, если Егор "купит"? Впрочем, ничто не мешало поинтересоваться о чём, собственно, идёт речь.
- Наконец-то в тебе проснулось здоровое любопытство! - по обыкновению, бес не стал дожидаться, когда Клаутов сформулирует свой вопрос. - Скажи-ка, дядя, ведь недаром... Тьфу ты, шут меня забери! Скажи-ка, Егорушка, ведь были в твоей не такой уж пока еще длинной жизни ситуации, которые вспоминать стыдно и тошно, которые хотелось бы пережить заново, но совершенно по-другому? Были, были, уж я-то знаю, - Глюк не стал дожидаться очевидного ответа. - Взять хотя бы вчерашний день... Ну что ты от пьяной лихости полез к гендиректору выяснять, совладелец ты или не совладелец, имеешь право или не имеешь? - У Клаутова снова, как давеча, по дороге на кухню, повлажнела спина. - Знаешь ведь, что вписан в число пайщиков рекламной компании номинально, "для мебели". И какого лешего лишний раз дразнить вороватого хорька? Вчера-то, под наркозом, он веселился. А сегодня, с похмелья, поди, уже придумывает, как бы тебя в очередной раз прижучить. И свистюлей огребёшь, и ещё долго потом будешь вспоминать, как перед этим ничтожеством унижался. Поговорил бы с ним хоть о бабах, что ли, старый козёл это любит... Разве не хотелось бы исключить сей позорный эпизод из вчерашнего дня, заменив его чем-нибудь более приличным? То-то, хотелось бы... И, между прочим, всё поправимо. Если договоримся...
- И тест-драйв... - Егор пропустил мимо ушей многозначительное "если договоримся", настолько его увлекла неожиданная перспектива пережить заново и по-иному некоторые моменты его жизни.
Глюк самодовольно улыбнулся. Плеснул хлебного вина себе и, не спрашивая, Клаутову. Чокнулся с его рюмкой (Егор по-прежнему игнорировал все заходы беса на предмет того, чтобы "усугубить"), и продолжил недоговорённое Егором:
- ...И тест-драйв - это предложение пару-тройку раз вернуться в прошлое, и кое-что там исправить - по твоему выбору. А понравится - получишь возможность переписывать свою жизнь заново хоть до посинения. Ну, за успех нашего совсем не безнадёжного дела!
Что и говорить, предложеньице было из тех, от которых трудно, да что там, невозможно отказаться! У Егора аж дух захватило. Не отдавая себе в том отчёта, он уже согласился, поскольку начал размышлять, какой эпизод своей жизни первым он хотел бы "подвергнуть редактированию". Ясен перец, не вчерашний ерундовый разговор с гендиректором - слишком мелкотравчато для такой редкой возможности, это даже не из пушки по воробьям. Подумаешь, мышонок принял на грудь лишнего, и пошёл коту Ваське морду бить. Ладно б, в первый раз... Так что же выбрать?
Глюк мешал сосредоточиться, назойливо предлагая различные и абсолютно неприемлемые варианты, вроде того, что "пять лет назад, восьмого марта, перед тем, как поехать к Людке, перекусить сыром, а не колбасой". Колбаса тогда оказалась того-с, и вместо интимного вечера с достойным финалом, Клаутов по приезде "на точку" несколько часов не слезал с горшка, а опроставшись в конце концов и страшно обессилев, бесславно ретировался домой. В результате роман не получил развития и скоропостижно завершился. А ведь Егор относился к связи с Людой серьёзно, и даже мысль о новой женитьбе не казалась тогда совсем уж невозможной. Всё было совсем не так, как с развесёлой шалой Ленкой, "уволенной" незадолго до того: ишь, завтракая на Егоровой кухне, нагло произнесла крамольную фразу: "Какой хороший вид из нашего окна!"...
Да-с, трагикомическая оказия, случившаяся в финале знакомства с Людкой, подсказала Клаутову неотразимый приём, который безотказно помогал отпроситься с работы или не пойти в ненужные гости. Люди скрывают обычно свои кишечно-желудочные переживания, и поэтому риск, что тебе не поверят, сведётся к минимуму коли, страшно смущаясь, доверительно сообщить, что тебя "несёт со страшной силой" или, если обстоятельства позволяют, употребить латинский медицинский термин "prosrАlis". Помнится, как-то раз...
- Эй, - Глюк щёлкал пальцами попеременно перед левым и правым глазами Егора, - вернись к действительности! Тебе нужно решить конкретный вопрос, а ты пустился в бессмысленные воспоминания. Не могу же я провести у тебя на кухне весь день...
- А что, тебе не один хрен, торчать у меня за левым плечом или сидеть напротив? - огрызнулся Клаутов. - Можно подумать, что стоя разглядывать мой затылок лучше, чем сидя трескать халявную водку и видеть меня анфас. Ты же должен постоянно быть при мне! А сейчас ты меня всё время отвлекаешь. Так дело не пойдёт: или я спокойно и на трезвяк придумаю, как воспользоваться твоим дурацким тест-драйвом, или ну его к чёрту!
- Даже у беса-искусителя могут быть свои заботы, - обиженно ответствовал Глюк, - и, между прочим, отчего бы мне не находиться одновременно в двух разных местах: я это умею, хотя университетов не оканчивал и не имею ни малейшего представления ни о вашей квантовой механике, ни о принципе неопределённости Гейзенберга. Тьфу ты, дьявол, язык сломаешь...
Глюк с отвращением сплюнул, злобно ощерился, а потом ослепительно улыбнулся:
- Ну, раз ты такой тугодум, даю тебе на размышление ровно шестьсот шестьдесят шесть минут, и ни секундой больше!
С этими словами бес исчез, при этом на кухне явственно потянуло серой - как будто кто-то сжёг одновременно с десяток спичек. Егор механически посмотрел на часы. Превратившийся в посиделки завтрак затянулся далеко за полдень: стрелки висевших на стене старинных ходиков показывали без шести минут час. Ловко! Случайно или нет, но искуситель обещал вернуться в самое подходящее для него время, ровно в полночь...
3
Разумеется, в тот день ни о какой работе не могло быть и речи. Что бы Клаутов ни делал - мыл посуду после данного в честь Глюка завтрака, принимал душ, сидел в кресле в компании Ниро Вульфа и Арчи Гудвина, готовил обед и так далее, голова его была занята одним: какие эпизоды из своей не бедной на события жизни избрать для "редактирования". Да-с, как говорится, есть что вспомнить, да нечего рассказать детям!
Вот, скажем, Саша, она же Александра, она же Александрина, университетская любовь Егора. Саша была счастливой обладательницей серьёзного, но в то же время и весёлого характера, а её рыжеватые волосы вместе с огромными зелёными глазами оказывали прямо-таки колдовское воздействие на однокурсников. Клаутов не был исключением, и все пять лет студенческой жизни тихонько про себя недоумевал: как же так получилась, что она выбрала его - а выбирать из кого у них на физфаке было! Сашка, кстати сказать, однажды объяснила, как это произошло, но Егор так и не понял, в шутку это было сказано, или всерьёз. Однажды они с ребятами - выпендриваясь, конечно, перед девчонками - поспорили, кто выпьет больше кружек пива. Ёмкости были полулитровыми, и опорожнять их полагалось по возможности залпом, во всяком случае, не отрываясь. С Клаутовым случился казус (если б он сам этого не испытал, ни за что б не поверил, что подобное возможно): наклонившись за очередной кружкой, Егор ощутил, как у него из носа полилось пиво! "Очень у тебя дурацкий вид был в тот момент", - не слишком логично обосновала свой тогдашний выбор Александрина.
Да-а, а потом произошла нелепая ссора, выпуск, началась уже без дураков по-настоящему взрослая жизнь, и они потеряли друг друга. Или не искали? Человеку свойственно перекладывать вину на окружающих или "непреодолимые" обстоятельства...
Астрономы, как это ни удивительно, оказались никому не нужны, Егор в конце концов переквалифицировался в рекламщики, а Саша - по слухам - уехала к родителям в Тулу и выбрала бухгалтерскую стезю, подтвердив тем самым, что выпускник физфака нигде не пропадёт и везде пригодится. Клаутов женился, а Сашка, как рассказывали общие знакомые, оставалась бобылкой. И вот, Клаутов с супругой Катериной вдвоём дома за столом отмечают первую годовщину свадьбы. Звонит телефон. Егор берёт трубку и слышит голос Александрины. Ситуация, ёлы-палы, такая, что даже не выйдешь в другую комнату!
- Привет, это я.
- Привет.
- Узнал?
- Конечно.
- Как дела?
- Нормально. А у тебя?
- Тоже нормально. Ты не рад?
- Отчего же... очень приятно...что звонишь.
Кто хоть раз не бывал в том дурацком положении, когда разговор приходится вести исключительно нейтральными словами, и всячески - из конспиративных соображений - избегать употребления глаголов в прошедшем времени, которые в нашем языке имеют родовые окончания?
- Дура я, что позвонила! Ведь знала же, что не нужно!
Короткие гудки.
Через несколько лет Клаутов узнал грустную историю Сашиной жизни. Со склада предприятия, где она трудилась главбухом, утащили какую-то секретную продукцию на страшную сумму, и в организации этого преступления за неимением лучшего кандидата местные доблестные пинкертоны заподозрили Александрину. С неё взяли подписку о невыезде, вывели за штат и предложили доказать, что она честный человек. Саша не вынесла позора (и одиночества?), сплела из бельевой верёвки петлю и совершила непоправимое. В прощальной записке она просила никого не винить, но Егор с той поры постоянно думал о том, что было бы, сложись их последний разговор по-другому? И почему, собственно, ещё тогда, сто лет назад, после выпуска, он не поехал в Тулу и не забрал Александрину с собою? Есть ли во всей этой истории какая-то доля его вины, или нет? Переписать бы кое-что в прошлом, глядишь, и человек был бы жив...
Егор грубо выругался и отправился на кухню, помянуть Сашу. Вспомнилось Глюково "накат должен быть постоянным!". Не иначе, как этот шишига снова из-за плеча пытается направлять его мысли и поступки. Ну, и хрен с ним, но рюмку Егор выпьет! Закусив ложкой мацони, решил, что следует побриться. А историю с Александрой отложить пока в сторону, на припас, очень уж все кардинально переменится, если что...
Тщательно растирая по лицу пену, задался вопросом: а может, не надо было жениться на Катьке? Ведь были же другие варианты, и в ретроспекции они выглядят, как минимум, не хуже. А что, если б в тот день он не стал искать приключений и обзванивать подружек? Их, что не удивительно в выходной, не оказалось дома, никого, кроме одной... Кто ж знал, что через пару месяцев она позвонит и сообщит, что Гоше предстоит стать отцом. А ведь мог отправиться на дачу к Андрюхе, лыжи, то-сё, пульку расписать, и "никаких баб-с", поскольку первое правило этой игры гласит: "преферанс не терпит скатерти и жены". Егор на мгновение оживился, но потом погас: тогда не было б Петьки. Конечно, какая-другая (и Александра, Царство ей Небесное, в том числе), родила б ему ребёнка, куда бы делась! Может быть, даже и лучше, но не такого, как Петруччо! Клаутов уже давно был в разводе, состоявшемся по его инициативе и, безусловно, не потому, что хозяйкой его благоверная была никакой: не чистюля и не грязнуля, и уж точно, не кулинарка. Просто, вышел срок. А ведь, казалось бы, таким браком ему следовало дорожить: непреложным условием его была договорённость, что Клаутов имеет право на личную жизнь - в разумных пределах, каковые очерчивали правила "не наглеть", "не афишировать", "в дом не водить" и "вести себя так, как будто я у тебя одна". Самое интересное, что со стороны его благоверной подобное жизнеустройство не было какой-то жертвой: Катерине важнее всего был статус замужней женщины со всеми привилегиями оного, что же до ревности, то она искренне не понимала, что это такое. Как, впрочем - не без оснований подозревал Егор - ей не слишком-то знакомо было и чувство любви.
Так что расстались они достаточно спокойно и достойно, благодаря чему Егор сохранил с Екатериной приличные отношения и имел возможность безлимитного общения с сыном, которого обожал. Другое дело, что по разным причинам встречи эти были нечастыми... Нет, сей сюжет редакции не подлежал: Катерина, так Катерина!
Неожиданно в памяти полыхнуло воспоминание. От жгучего стыда и страшного недовольства собой внутри всё скрутило и перекорёжило. Рука непроизвольно дёрнулась, и Клаутов зашипел от боли: там, где скула переходит в шею, заалел порез. Вот же, чёрт его раздери, "кажинный раз на эфтом самом месте!". Что ж, воспримем очередное кровопускание как искупительную жертву...
Разведясь, Егор преодолел многочисленные рогатки, придуманные родимым государством и его небескорыстными слугами-столоначальниками, и официально перебрался к деду, не став дробить (или как теперь говорят, "дербанить") многокомнатное "родовое гнездо", принадлежавшее ещё его прабабке, и тем навредить (чтоб не сказать, нагадить) родне и, в первую очередь, Петруччо и его матери.
Довольны были все, и не в последнюю очередь Клаутов самый старший, страдавший от одиночества и с годами всё более нуждавшийся в уходе. Сожительствовали они со стариком, в целом, дружно, но периодически "искрили", не без этого. Дед, человек замечательный во всех отношениях, всегда был вспыльчивым, достаточно упрямым и властным, и гонял в детстве Гошу только так. Старость, как известно, не красит. Нередко с годами положительные стороны нашего характера каким-то неведомым образом мельчают, если не исчезают совсем; отрицательные же остаются до смерти и непременно усиливаются - вспомним кошмарных стариков, смотрящих на нас с офортов Франсиско Гойи. Дед, конечно, до конца оставался милым человеком и никак не походил на персонажей "Капричос", да и тираном никогда не был, но привычно "строил" Егора, словно забыв (или не принимая в расчёт), что тот далеко уже не мальчик, и что не очевидно, кто от кого больше зависит. Разумеется, это постепенно накапливалось, вызывало отпор, и не всегда адекватный. Похоронив старика, Егор неожиданно осознал, что периодически взрываясь, он словно бы мстил деду за свои полузабытые детские обиды: во всяком случае, некое садистское удовольствие - в чём Клаутов не признался бы никогда и никому - крича на деда и обзывая его нехорошими словами - он получал.
Одна такая сценка - а было то их всего две или три - произошла во время застолья, когда навестить друга зашел старинный приятель старика, Горохов. Оба они - Горохов и дед, в далёкие советские времена имели отношение к торговле оружием. Клаутов знал его с детства и очень любил, и тем неприятнее, что Георгий Всеволодович стал свидетелем всего этого безобразия. А начиналось всё очень даже здорово: старые кони вспоминали минувшие дни, и слушать их было страшно интересно.
В тот раз, помнится, Георгий Всеволодович живописал своё пребывание в Мозамбике, где он, если пользоваться их специфическим сленгом, какое-то время "сидел" советником.
- Петрович, - таким образом Горохов с самого раннего детства обращался к Егору, - а знаешь ли ты, что такое "портативная сауна"?
- Нет, - честно признался тот и заулыбался, в предвкушении очередной байки.
- Вот и я не знал. В Мозамбике все свои покупки я совершал по каталогу из Конго - ближе там ни черта в то время не было. И вот, вижу однажды: портативная сауна, и не дорого. Правда, картинки нет, чему я с дуру не придал значения. Дай, думаю, куплю: здесь-то и так жарко, но в Москве точно пригодится. Сказано - сделано. Получаю посылку, маленький такой свёрточек. Сауна?! Открываю, а там руководство в пару страничек и тоненький пластиковый костюм. Что за оказия? Читаю: "Наденьте изделие, плотно застегните на руках, ногах и шее, и приступайте к косьбе своего газона. Потоотделение наступает через несколько минут"...
Отсмеялись. Выпили по глоточку принесённого Гороховым "Джонни Уокера". Дед ткнул в Егора пальцем:
- А знаешь ли ты, внук, что с твоим тёзкой мы познакомились под баобабом?
- Да знает он, сколько можно об одном и том же рассказывать?
...Клаутов действительно знал эту историю. В стране, куда судьба закинула будущих друзей, случился военный переворот - вещь для третьего мира обычная и в те годы, и сейчас. Белые, как водится, "во избежание" драпанули. Машины, в которых ехали Клаутов старший и Горохов, уже около границы тормознули "революционеры". Местным водителям накостыляли, а пассажиров прямо на месте приговорили к расстрелу. "И вот, Петрович, спасла нас с твоим дедом неизбывная привычка расстреливать ближнего, прислонив его к чему-нибудь. А в буше или там, в вельде, и прислонить-то не к чему. Однако вдали рос баобаб. Вот к нему нас и повели. Пока вели, пока то да сё, появился джип с офицером, который когда-то учился в Москве, в академии. В общем, отпустил он нас с миром. Так выпьем за тот баобаб и за спасительный обычай ставить к стенке!"...
- Лучше, мужики, - продолжал Горохов, - я расскажу вам кое-что из географии, точнее, топонимики. За что купил, за то и продаю, за точность и истинность руку на отруб не дам. Но что-то в этом есть... Как, Петрович, называется столица Мозамбика?
- Мапуту.
- А как называлась при португальцах? - это был не вопрос для записного любителя кроссвордов.
- Э... Лоренцу-Маркиш, если не ошибаюсь.
- Правильно! И название-то какое красивое, Лоренцу-Маркиш... Так вот, обретя независимость, славные мозамбикцы решили вернуться к корням, отказавшись от проклятого наследия колониализма. Сказано - сделано, и стал их главный город прозываться Мапуту, - довольно хмыкнув, Георгий Всеволодович хлебнул виски и продолжил. - Якобы по названию реки, на которой он расположен. А на самом деле... - как всякий хороший рассказчик, Горохов умел держать паузу, что позволяет повышать градус напряжения аудитории.
- Ну не томи, да?! - с акцентом кавказца из анекдотов вскричал, наконец, Егоров дед.
- А на самом деле на том месте спокон века стояла деревушка, скорее всего, безымянная. Где-нибудь в XVI веке в виду этого селения высадились португальцы. Изголодавшиеся по женской ласке, мариманы дружно пустились во все тяжкие, в результате чего подцепили дурную болезнь, отчего прозвали несчастливую деревню "Ма Путу", что в переводе с португальского (!) означает "плохая... хм, вульва".
- Не мож-жет быть! - протянул потрясённый дед, а Клаутов покатился.
- Еще как может! - не согласился Горохов, - даже не знающему португальского, знаком этот латинский корень: "путу", "путана". Вот что бывает, когда бездумно возвращаются к корням!
Даже сейчас, спустя столько лет, Егор не удержался, фыркнул: уж больно прикольная история! С бритьём, между тем, было покончено как, впрочем, и с приятной частью воспоминаний о том дне.
Под конец застолья Клаутов, что называется, "взбрыкнул" и отказался заворачивать в бумагу свежевымытую сковородку, хранившуюся в дедовой квартире в духовке (на горячее подавалась холостяцкая яичница с колбасой, болгарским перцем, помидорами и обжаренным, нарезанным толстой соломкой чёрным хлебом). Пока старик жил один (он давно был вдов), сия важная часть кухонной утвари им не использовалась и предполагалось, что именно в упакованном виде хирургически чистые сковороды не будут привлекательными для тараканов. С появлением же Егора порядки изменились, и горячая еда готовилась в доме ежедневно. Но требование о завёртывании сковород следовало неукоснительно соблюдать! Пустяки, скажите вы? Ну-ну, особенно если учесть, что подобных "пустяков" в ежедневном быту набиралось с полдюжины... Короче говоря, именно в тот день Клаутов взбунтовался, за что был послан по совершенно определённому адресу с присовокуплением других обидных слов. Неожиданно для самого себя, он переадресовал туда же и деда. Старик рассвирепел настолько, что потерял дар речи. С тех пор Егора преследовали дедовы глаза, в которых кипели смешанные в равных пропорциях глубочайшая обида и бессильная ярость...
Да, стерпеть бы, стерпеть бы тогда! Многое отдал бы Клаутов за то, чтобы переиграть заново ту отвратительную сцену. Однако, решил он, на тест-драйв она не тянет: все померли, ничего не изменится. Так же, как и не удавшееся последнее свидание с Гороховым. Тот пережил своего друга, и Егор периодически поздравлял его по телефону с праздниками. Жил Горохов на проспекте Вернадского в кооперативной "деревне", и как-то раз, собираясь в ту степь на переговоры с рекламодателем, Клаутов решил на обратном пути навестить и Горохова. Уточнил по телефону адрес (очень давно был в гостях с дедом и, разумеется, забыл) и поехал. Натурально, прикупил по дороге бутылёк Джонни Уокера. Дома с указанным старым торговцем оружием номером, не оказалось. И то сказать: чтобы поточнее вспомнить свой адрес, Георгий Всеволодович пытался разыскать квитанцию из прачечной, да не нашёл. В конце концов Егору показалось, что он набрёл на нужный дом, но идти расхотелось: страшила встреча с рамоликом, которого он помнил и любил совсем другим человеком. Больше он не звонил, не поздравлял и не делал новых попыток свидеться, и совесть Клаутова за это если и не грызла его, то чувствительно покусывала...
4
Мысли Егора логично обратились от деда к отцу. Отец Клаутова пошёл по стопам своего родителя: добывал, как он выражался, для страны валюту, "с прибылью сбывая за бугор багинеты и митральезы". [Устаревшие названия штыков и пулемётов.] Если для родоначальника этой короткой династии коммерция была вторична, поскольку в стране главенствовала идеология, то продолжатель дела был уже чистой воды купцом. При том оба - в силу специфики товара - совершали свои негоциации в тесном контакте со спецслужбами, сиречь, с военной и политической разведками. Вот эта-то деликатная материя и дала толчок для новых размышлений Егора.
Всё началось с того, что отчего-то вспомнилась золотая пора окончания школы и поступления в институт. К слову сказать, приличный аттестат Клаутов получил с трудом, поскольку, будучи прирождённым "физиком", на дух не переносил "лирику". Предметы школьной программы по точным наукам не составляли для него труда, а вот историю он мог зубрить до посинения, но все равно больше "трояка" не светило. К тому ж он был изрядным златоустом и грамотеем: косноязычные сочинения писались с трудом, а уж расстановка запятых вообще превращалась в невыполнимую задачу. Посему, как привычно шутил Егор, кабы не учительница физики, учиться бы ему в школе до пенсии! На экзамене по истории (слава Богу, ЕГЭ тогда ещё не ввели!) Тамара пометила крохотной точкой билет, ответ на который Клаутов вызубрил наизусть, а на сочинении лично расставила в его опусе знаки препинания. Что делать, Егор любил физику, и его волновала пышногрудая училка, которая видела тягу Гоши к своему любимому предмету, и безошибочно - как все женщины - чувствовала, что нравится своему симпатичному любимцу. Могла ли физичка оставить Клаутова в беде?
Да, отшумел выпускной вечер, и пришла пора решать, где учиться дальше. Собственно говоря, в чистом виде сам по себе подобный вопрос не стоял: Гоша видел себя исключительно астрономом, а значит - только физфак университета! Но поступить в МГУ непросто, а в случае пролёта грозила армия. По неволе задумаешься и, как трусоватый козёл из русской сказки, "приужахнешься да присполохнешься". В сей судьбоносный момент очень кстати Гошу к серьезному разговору пригласил родитель.
- Ну как, по-прежнему собираешься стать астрономом? - неверным ударением отец подчёркивал своё ироничное отношение к выбору сына: "звездочёты", полагал он, в текущий исторический момент могут заработать исключительно на суп с чечевицей. (Как в старом анекдоте по кавказца, которому некий студент мешал пересчитывать большие купюры, спрашивая, как пройти в библиотеку. "Слюшай, - отвечал тот, - дэло нужно дэлат, дэло!") Сегодня, считал родитель, наступило время тех, кто считает деньги, а не звёзды.
- Ну, вроде да... типа того.
- "Типа того", - очень похоже передразнил своё чадо папаша. - Хозяин - барин! Но... вот есть один вариант. Причём, заметь, я его не рекомендую, а всего лишь озвучиваю: решать тебе, а в нём, как полагается, имеются свои плюсы и минусы.
- ?
- Что ты скажешь о РУДН?
- Что, - с невероятным презрением переспросил Егор, - в лумумбарий?
[Уничижительная эта "обзывалка" имеет долгую историю. Она возникла в среде московского студенчества в шестидесятые годы прошлого века, когда Н. Хрущёв вновь созданному вузу присвоил имя конголезского "борца с колониализмом" Патриса Лумумбы. Дело в том, что Университет дружбы народов расположился поблизости от Донского монастыря, где в то время ещё работал крематорий, который окружал сохранившийся и по сей день колумбарий.]
Отец досадливо поморщился.
- Ты хоть дослушать-то можешь? - Страдальчески закатив глаза и глубоко вздохнув, Егор согласился, что да, придётся. - Давай рассмотрим гипотетическую картину. Ты поступаешь в РУДН, хорошо там учишься, и пять лет хороводишься с ребятами, скажем, из Африки (или другого континента, это уж как сочтут нужным твои кураторы). Всё как и полагается: футбол, танцульки, КВН, вечеринки, девчонки и всё такое прочее. Затем тебе помогают устроиться может в МИД, может в Аэрофлот, может в Мингеологии или ещё куда. Отсиживаешься в карантине и кой-чему подучиваешься, а потом приезжаешь в долговременную командировку в некую африканскую страну. За это время твой друг Мбото-Мбото, с которым ты вместе лечился от гонореи, уже стал министром и зятем местного президента (в его экваториальной стране люди с высшим образованием на вес золота!). Вы "случайно" встречаетесь в ночном клубе. - О, Гоша, сколько лет, сколько зим! - О, Мботик, ты совсем не изменился! Итог: старая дружба закономерно вспыхивает с новой силой, а в сухом остатке от комбинации у тебя появляется ценный агент. Усёк?
- Ты хочешь сказать, что вся работа в РУДН построена именно на... этом?
- Отнюдь! Хороший, большой, честный вуз с отличной репутацией и традициями - это очень важное условие, и только! Но у РУДН есть специфика: он охотно принимает ребят со всего мира. Спрашивается: как же это обстоятельство не использовать в некоторых специфических интересах страны? Речь-то идёт всего лишь о нескольких человечках, назовём их спецстудентами...
- И много их?
- Извини, я работаю в другом ведомстве, не знаю. Но учти: штучный товар тем и отличается от ширпотреба, что выпускается или маленькими партиями, или вообще в одном экземпляре.
Идея "прошелестеть" мимо вступительных экзаменов и гарантированно получить студенческий билет, захватила Егора. Ради такого можно было пожертвовать и астрономией. В конце концов, возможность повидать дальние страны, романтика явок-паролей... Словно услышав последние мысли сына, родитель добавил:
- Я дам тебе телефончик, позвони. Некто Юрий Иванович. Он ждёт твоего звонка. Но не забывай, что Героями России становятся единицы; в разы больше тех, кто оказываются порой в чрезвычайно затруднительных и неприятных ситуациях. Ладно бы тюряга в жёсткой, но всё же цивилизованной Америке или узилище-профилакторий в либеральной Европе. В Нидерландах вон все камеры одноместные, с биде и интернетом, за хорошее поведение отпускают на выходные домой, да ещё раз в месяц полагается на часок проститутка. Заметь: за счёт государства, и сравни с обычной таксой в Квартале Красных фонарей, где берут пятьдесят евро за пятнадцать минут...
А теперь представь себе бессрочную каторгу где-нибудь в Южной Зажопии, среди ядовитых змей и крокодилов! Как отец, я должен об этом предупредить. Решать же тебе: ты у нас теперь шибко взрослый, "сам с усам". Звонить - коли надумаешь - следует завтра, до полудня. Назовёшь свою фамилию, и обо всём договоришься. Не забудь мне потом рассказать, чем сердце успокоилось! Если, конечно, время выберешь...
Предупреждение о тропической каторге Гошу порадовало не сильно, но он решил всё же позвонить: интересно же, да и всегда можно откатить назад - если что. К тому же, памятуя о выпускном, Клаутов до дрожи в прямой кишке боялся вступительного сочинения: в МГУ расставлять за него запятые и многоточия никто уже не будет. Да, блин, альтернативочка: или в армию, или в разведку!
Конечно, романтика... Вспомнился рассказ деда. Тот, постоянно разъезжая по миру, время от времени выполнял разовые поручения спецслужб. Как-то ему поручили наградить некую даму, которая, работая под прикрытием Интуриста, трудилась на родимую разведку в столице одной большой страны. Наградили её дивной красоты и страшенной ценности перстнем. Внешность разведчицы вполне соответствовала награде. Да-а... Надев перстень, женщина полюбовалась игрой камней и с вздохом сняла: скромная совслужащая не может обладать подобной роскошью. Впрочем, добавила она с лёгкой улыбкой, если товарищ Клаутов заглянет к ней на ужин, она не откажет себе в удовольствии вечерок поносить своё сокровище на пальце. Дед, кстати сказать, так и не раскололся, случилось ли что-нибудь меду ним и той дамой, только посмеивался да расправлял пальцем несуществующие усы...
Егор, благодаря деду, был знаком также и с двумя "взаправдашними", как говорят дети, разведчиками. Один, Алексей Евгеньевич, длительное время резидентствовал в некоей чопорной европейской столице, формально возглавляя представительство всё того же Аэрофлота. Тем чуднИе выглядела его привычка, практически каждую свою фразу заканчивать громогласным одиночным "ё!" или реагировать произнесением указанного звука на чьё-то меткое словцо. Он умел заразительно хохотать, и ему ничего не стоило разговорить любого собеседника, да и сам любил завернуть какую-нибудь интересную байку. Играя под простачка, Алексей Евгеньевич, разумеется, был далеко не примитивен. Одно время Егор просто души в нём не чаял, а подобное отношение к человеку в огромном большинстве случаев заканчивается разочарованием - даром, что вторая заповедь Господня настоятельно советует не сотворять себе кумира.
Алексей Евгеньевич был не дурак выпить, и поддав, не всегда бывал сдержан на язык (увы, сия черта не прошла мимо кадровиков, и нашла отражение в его личном деле, которое читал дед). Указанное обстоятельство было причиной того, что он неприлично долго носил полковничьи погоны. Дед по своим каналам (а в знакомцах у него ходили бо-ольшие люди!) споспешествовал своему другу в получении звания генерал-майора, и тот, неприлично сразу же после того, как Клаутов-самый-старший вышел на пенсию, как-то незаметно, но энергично отошёл в сторону и растворился без остатка. Даже не пришёл, поганец, на дедовы похороны! Вообще, во время прощания с дедом, Егор осознал (во время панихиды в голову вечно лезут какие-то дурацкие посторонние мысли!) что, если хочешь многолюдных похорон, помирать следует в трудоспособном возрасте: пенсионеры никому не нужны, кроме родни и старинных друзей, давно ставших родственниками... Да, что-то его не в тую степь понесло! Клаутов открыл очередную бутылку "ессентуков" и снова обратился мыслями к "шпионскому" эпизоду в своей жизни. В памяти всплыли воспоминания о втором, лично ему знакомом "бойце невидимого фронта".
Дед после школы поступил в МАИ, но с началом советско-финляндской войны 1939-1940 гг. его "в добровольно-обязательном порядке" перевели в лётную школу. После демобилизации в 1946 году он вернулся в авиационный институт, но вскоре ушёл: самолюбивому молодому фронтовику было тяжело тягаться с однокурсниками, пересевшими в аудитории со школьной скамьи. В конечном итоге дед поступил в существовавший тогда Институт внешней торговли, где близко сошёлся с одним из однокашников, Михаилом. По окончании учёбы того пригласили на беседу в МГБ, Министерство госбезопасности, и предложили продолжить учёбу в их спецшколе. С тех пор друзья-не разлей вода стали встречаться всё реже и реже, пока их пути не разошлись окончательно. Что делать, специфика службы: всегда начинают с того, что рвут старые связи...
В одну из случайных последних встреч дед узнал, с чего началась служба Михаила. Ему предложили работу в какой-то третьеразрядной стране, и гордый отличник заявил, что заслуживает большего, а не такую дыру. Кадровик с ним согласился, и отправил блестящего выпускника на несколько лет гонять "лесных братьев" по болотам и чащобам Прибалтики. Сию познавательную миниатюру Егор услышал, когда они вдвоём с дедом ждали у накрытого стола Михал Михалыча: тот после десятилетий молчания, что называется, "прорезался" и напросился в гости. Видно, вышел в запас.
Пили, разумеется, вискарь. По мере опустошения бутылки напряжение и некоторая скованность проходили, и беседа становилась всё интереснее. Старый разведчик много чего рассказал: как он участвовал в разоблачении известного американского шпиона, как сам работал в Штатах и так далее. Больше всего Клаутова порадовал рассказ о том, что Михал Михалыча больше всего поразило по приезде в долговременную командировку в Тель-Авив, куда его направили достаточно скоро после снятия епитимьи в виде прогулок с автоматом по лесным чащобам. "Бросил вещи, и пошёл побродить по городу. Вдруг слышу - пение. Пошёл на звук. Мама моя родная! Девки в цветастых платочках, парень с гармошкой, сидят на ступеньках синагоги и поют "Рябину кудрявую"!
Послевкусие от той встречи осталось двойственное, но больше неприятное: по дороге к метро (дед строго наказал проводить гостя до станции), то ли под влиянием "Джонни Уокера", то ли по укоренившейся привычке, старый разведчик принялся Гошу вербовать. Мол, бросай всё к такой-то матери и иди к нам. Типа, в спецшколе из тебя сделают мужчину, научишься стрелять из всех видов оружия, водить любые марки автомобилей и прочее. Дёшево и смешно. Второй, так сказать, заход на тот же самый аэродром. А первый, после окончания школы, закончился следующим образом.
...Егор позвонил и представился. Юрий Иванович постным голосом предложил подъехать в приёмную комиссию и подать документы.
- Как все? - упавшим голосом уточнил наивный "сам с усам", и получил сокрушительно разочаровывающий ответ: - Разумеется, как все.
- А гарантии, что меня зачислят? - Гоша был страшно горд в этот момент своей взрослой предусмотрительностью.
- Таких гарантий вам никто не даст, - сухо ответили с другой стороны телефонного провода, - приезжайте, сдавайте документы, а потом найдите меня.
Приведённая беседа стала переломным моментом: если гарантированного студбилета не будет, то гори синим огнём эта долбаная разведка вместе с её дурацкой романтикой, настоянной на миазмах африканской каторги! Да здравствует чистая наука в лице астрономии, которая у древних греков удостоилась даже специальной покровительницы, музы Урании! На сердце у Клаутова даже полегчало: два последних дня он ощущал себя предателем и "подлым трусом Леопольдом".
Только много позже, повзрослев, Егор понял, что неведомый Юрий Иванович просто не мог по телефону прямо ответить на заданный ему незнакомым простаком нелепый вопрос. А если бы ответил?
5
Глядишь, трудился бы сейчас в какой-нибудь экзотической стране и был бы, поди, минимум, майором, а то и подполковником, то есть, во всех случаях, старшим офицером. Егор отложил книгу, которую уже давно держал в руках, но так ни строчки и не прочёл. Представил себе картинку: он (почему-то в пробковом шлеме и рубашке цвета хаки) попивает с огромным чёрным Мбото-Мбото джин со льдом...
Голова была неподъёмной, как двухпудовая гиря, очень хотелось лечь и закрыть глаза. А что ночью делать будете, Егор Петрович? Нет, в нынешнем несвежем состоянии киснуть дома малополезно и, как говорят политики, "контрпродуктивно". Пожалуй, следует провентилировать лёгкие и нагулять какой-никакой аппетит. К тому ж минералка в холодильнике закончилась, да и хлебушка неплохо было бы прикупить свежего: не крошившийся при резке, долго не черствевший и отчаянно вкусный хлеб остался в далёком Егоровом детстве. Где вы, длинные тонкие батоны по двадцать две копейки? Отрежешь от такого сантиметров двадцать, лучше с горбушкой, распилишь пополам, но не до конца, уложишь пару ломтей вкусно пахнущей ветчинно-рубленой колбасы, мазнёшь горчичкой... Клаутов гулко сглотнул, заложил за щёку мятную сосульку и, покряхтывая, выбрался на улицу.
Выйдя из дома, повернул налево, в парк. Был конец сентября. Стояла сухая, тёплая для этой поры погода. Пахло свежестью с восхитительной отдушкой первых прелых листьев. "Очей очарованье"... Лет в восемнадцать Клаутов в климатическом вопросе (как и во многих других) Пушкина не понимал, предпочитая скучной, дождливой и грустной осени весеннее буйство или летнюю негу. Но теперь, приблизившись к сорока, неожиданно ощутил, что Александр Сергеевич, как и подобает гению, смотрел глубже.
Раньше, до сегодняшнего утра, Егору как-то не приходило в голову, что человеческая жизнь - не просто череда переходящих друг в друга дней, вечеров и ночей, которые заполнены самыми разными происшествиями, происходящими в большинстве своём по воле случая, а цепочка взаимосвязанных событий, значительная часть которых определяется нашими поступками и решениями. Далеко не всегда эти события прямо вытекают одно из другого, порой некий твой шаг или выбор забывается, утопает в зыбучем печке времени, но спустя годы "выстреливает", и обнаруженная нынче Егором закономерность рано или поздно проявляется.
Вот, скажем, в конце концов он нашёл себя в рекламном бизнесе. Ему достаточно интересно и - поскольку каждый успех оплачивается дополнительно - азартно работать, появился достаток, позволяющий не только достойно жить и содержать сына, но и помогать в случае нужды друзьям и родственникам. Да-а, если б только не вороватый вампир-гендиректор... Но всего этого не было бы, стань он "спецстудентом" лумумбария! Было бы что-то другое, тоже, возможно, вполне завидное, но другое. Подавшись в своё время в астрономию, Клаутов предопределил своё благополучное будущее рекламщика. Парадоксальное это умозаключение перестаёт казаться таковым, если проследить цепочку событий и сделанных им выборов на пути от студенческой скамьи до кресла заместителя руководителя успешной рекламной фирмы.
...Экзаменаторы МГУ оценили знания Егора в области русского языка и литературы на "отлично"! Это была первая в его жизни пятёрка за сочинение, и надо же, именно оно оказалось вступительным! После завтрака с шишигой Клаутов вправе был задаться вопросом, не стала ли эта отметка результатом действий Того, кто стоял на экзамене за его правым плечом? И оказать Гоше помощь Хранителю было тем легче, поскольку после того, как тот стал абитуриентом, родители наняли ему репетитора, с которым было написано несколько сочинений. По счастливой случайности, одно из них было посвящено произведениям Горького. Все цитаты крепко сидели в голове, и писал Егор про романтику Алексея Максимовича, как учили: объёмом не больше двойного листа, короткими точными фразами и большими буквами. "Не делай вид, что твоя фамилия Толстой!" Материалистам для объяснения достаточно репетитора, но кто-то же озаботился, чтоб тема была знакомая, а расстановка знаков препинания правильная? Ну, а точных дисциплин Клаутов не боялся. К тому же, по невероятному стечению обстоятельств, одна из задач на экзамене по физике, оказалась аналогичной той, которую они разбирали в своё время с Тамарой в кружке любителей физики. Простым ли совпадением объяснялось подобное везение? Ответить на сей вопрос положительно легче всего...
Клаутов учился легко. Ещё задолго до защиты дипломной работы, на четвёртом курсе, его научный руководитель, профессор Александр Левонович Симонян, как о деле решённом, заговорил об аспирантуре. Александр Левонович был известным учёным, и попасть к которому в ученики стремились многие студенты и аспиранты Отделения астрономии физфака. Легенды ходили о тех семинарах, которые он устраивал у себя на даче, собирая вокруг мангала преданных учеников (предварительно потрудившихся в огороде и на участке - "для аппетита". Популярность профессора объяснялась и тем, что "своих" Симонян никогда не "сдавал", буде у них случатся проблемы с учебной частью или деканатом; помогал он и с трудоустройством - если человек решал посвятить себя науке или преподаванию. По совместительству Александр Левонович заведовал лабораторией в Государственном астрономическом институте имени Штернберга (ранее именовавшемся Астрономической обсерваторией Московского Университета).
Где-то после зимней сессии пятого курса судьба (или демон-искуситель?) вывела Егора на очередную жизненную развилку, которая могла увести его от астрономии прочь. Инструментом соблазна выступила инспектор, ведшая курс Клаутова. Евгения Тихоновна была преисполнена к Гоше самых добрых чувств, поскольку менее, чем за год до этого он, по её мнению, спас жизнь её дочери Гале, учившейся на том же курсе и даже на том же отделении, что и Клаутов.
Дело было так. После четвёртого курса, в конце мая, они поехали на практику, в Крымскую лабораторию ГАИШ. Студенческая практика в Крыму: мечта, кто понимает! А уж если ты едешь с любимой... - чудесная эта поездка случилась ещё до их разрыва с Александрой. Одно омрачало Егорово счастье: Саша и Галя были подружками, поэтому ему не столь часто, как хотелось бы, удавалось остаться с Александриной наедине, за что Клаутов мысленно называл разлучницу "диэлектриком". Как-то раз в выходной, подругам взбрело в голову "совершить восхождение" - обсерваторию окружают пологие, метров шестисот в высоту, поросшие лесом холмы-переростки или горы-недомерки, кому как нравится. Народ их не поддержал, а Митька Хенкин к месту рассказал анекдот о том, что "израильские альпинисты первыми в мире обошли Эверест"...
Вспомнив Хенкина, Егор радостно улыбнулся. Хороший, смешной был парень. Но с таким мухоморным характером, что даже у шефа не хватило связей для того, чтобы его устроить на приличную работу. Промаявшись пару лет, он уехал в Штаты и сейчас профессорствует в престижнейшем университете. Егор поддел ногой кучку красно-жёлтых кленовых листьев и снова перенёсся в своих воспоминаниях в Крым...
Клаутову выбирать не приходилось, и он отправился в горы в качестве шерпы при двух дамах. [Шерпы - народец, обитающий в районе Эвереста; его представители обслуживают приезжих альпинистов в качестве носильщиков и проводников. Так, у первого официально признанного покорителя самой высокой вершины мира, новозеландца Эдмунда Хиллари, спутником был шерпа Норгей Тенцинг] Обратный маршрут по требованию Александры проложили таким образом, чтобы вернуться в городок по кусочку степи, каким-то чудом образовавшемуся в этой лесистой местности. Там решили сделать привал и поужинать. Само собой, в рюкзачке у Клаутова побулькивало также и массандровское вино. Вот тогда-то и случилась беда: Галю куснула сколопендра, укус которой по весне сравним с укусом, эдак, двадцати пчёл. Всё осложнилось потому, что у Гали началась острая аллергическая реакция, и девушка стала задыхаться. Практически на себе притащил тогда Клаутов дочку Евгении Тихоновны в медпункт.
И вот однажды кто-то из однокашников "обрадовал" Егора известием, что его срочно хочет видеть инспектор курса (кто был студентом, понимает, что добра от подобных вызовов не ожидают). Но всё оказалось не так страшно, даже наоборот: добрейшая Евгения Тихоновна решила облагодетельствовать "спасителя" дочери: накануне к ней обратились из Федерального агентства по техническому регулированию и метрологии с просьбой направить к ним для работы толкового парня. (В то время сия контора именовалась несколько по-другому, как точно, Клаутов запамятовал, поскольку вечно у нас всё реформируют и переименовывают, да это и не суть важно!).
- Ты, конечно, не с кафедры метрологии, но общий курс сдал на "отлично", поэтому всё равно знаешь о ней больше любого тамошнего чиновника. Сходи, побеседуй. - Но я же астроном, Евгения Тихоновна! В аспирантуру собираюсь...
- Да что ты, как маленький, заладил: астроном, астроном... Даже средненький федеральный чиновник получает, как три профессора! Плюс соцпакет, плюс разные полезные связи, плюс пенсия госслужащего. Да любой твой однокурсник ноги бы мне целовал за такое предложение!
Аргументы про соцпакет и пенсию не произвели и не могли произвести впечатления на двадцатидвухлетнего Егора. Только чтобы не обижать желавшую ему добра женщину, он взял телефон "заказчика" и обещал подумать. К удивлению Клаутова, Евгению Тихоновну неожиданно поддержала Саша, в волнении ожидавшая в коридоре результатов неожиданного вызова в деканат. (Всё это происходило как раз накануне их ссоры и, можно сказать, в значительной степени её спровоцировало - хотя одной причины у подобных событий не бывает). Сашины доводы звучали более существенно: мол, на какие деньги Гоша собирается содержать семью (сразу после выпуска они собирались пожениться) и "покупать" ребёнка? В итоге будущий глава семейства сдался и, позвонив, отправился на беседу в Росстандарт.
Будущий работодатель оказался приятным человеком лет сорока, кстати сказать, кандидатом технических наук. Поговорили они тогда очень мило и, судя по всему, новоявленный кандидат в чиновники его будущему непосредственному начальнику понравился. Что же до работы... Интересной её назвать Гоша не рискнул бы, чего не скажешь о зарплате, которую обещали "для начала". А вот заместитель руководителя агентства, курировавший в том числе и метрологию, Клаутову активно не понравился: надутый бурбон, сразу же перешедший на "ты" и допускавший в разговоре обороты типа "мы залазили в архив" и "твоё состояние здоровья". На прощание "бурбон" поинтересовался, готова ли у Клаутова дипломная работа. Узнав, что написан обзор литературы и основных теорий, имеющих отношение к исследуемой проблеме, повелел: "Принеси тэкст, я хочу посмотреть, как ты пишешь!".
Скрепя сердце Егор в тот же день отвёз требуемое. Насчёт грамматики и орфографии он не боялся: с появлением Александры у него появился личный корректор, а всё остальное не могло вызвать нареканий, да и вряд ли было шибко понятно "бурбону". Саша просто светилась от счастья и была в тот день необыкновенно нежна, а вечером пылка. В ожидании (для неё, напряжённо-радостном, для него - обречённом) прошло пять дней. Наконец, решился позвонить. Заведующий отделом, принимавший его в агентстве, извиняющимся голосом сообщил, что начальству не понравилось, как Егор пишет. На вопрос, что именно пришлось замруководителя не по вкусу, завотделом, запнувшись, процитировал: "У этого парня совсем нет своих мыслей, на каждой странице сноски!". Но, поспешил утешить Гошу собеседник, возможно, всё же удастся взять его на работу с испытательным сроком, но на другую, меньшую должность.
Егор кипел от возмущения: "бурбон" не видел разницы между академическим обзором литературы и посконным "тэкстом" справок и проектов решений. Работать под этим тупицей?! Продаться за копейки на "меньшей должности"? С глубоким внутренним облегчением Клаутов поблагодарил и отказался. Мол, он подумал, и выбрал науку...
6
Неожиданно Егор почувствовал голод. Значит, пора завершать "моцион" и идти в магазин. Изменив курс, он двинулся мимо кафешки, притулившейся рядом с прудом, минутах в десяти неспешного фланирования до выхода из парка. Вспомнил: здесь подают окрошку, и неистово взалкал. Это было именно то, что нужно на данном этапе мировой истории!
...Саша, услышав об отказе Клаутова работать в Россстандарте, надулась и перестала с ним разговаривать. Егор, разумеется, полагал, что это ненадолго, а оказалось, навсегда (если не считать не сложившегося общения по телефону). Симонян откуда-то узнал, что Егор ради астрономии отказался от выгодного места. "Уважаю, - сказал он, - но предупреждаю, что государство платит кандидату наук меньше, чем водителю троллейбуса, не говоря уж про машиниста метро". После чего предложил место младшего научного сотрудника в своей лаборатории и заочную аспирантуру, которую Клаутов и окончил, защитив в срок диссертацию.
Потекла размеренная академическая жизнь, главными характеристиками которой (любимую работу выведем за скобки: все астрономы - фанатики) были хроническое безденежье, выражавшееся в смешных зарплатах и, практически, нулевом финансировании, и нескончаемая и не всегда подковёрная борьба за место под тусклым и негреющим солнцем девяностых годов. Говоря конкретнее, в лаборатории Симоняна вызревала смута. Если воспользоваться термином термодинамики, "рабочим телом" в указанном процессе выступала группа старших научных сотрудников, которых добряк Александр Левонович вытащил по старой памяти в Москву из Ульяновска, Крыма, с берегов Байкала и даже из уссурийской тайги с благой целью облегчения им подготовки и защиты докторских диссертаций. Катализатором же стала красивая и коварная Амина Алтынкулеева из Крымской обсерватории, иногда внушавшая - стыдно признаться - Гоше страх. Казалось, она обладала раздвоенным змеиным языком, как никто умея вывернуть наизнанку чьи-то речи или действия, превратив их из безобидных, в отвратительные и злокозненные. К тому же Амина обладала даром находить самые обидные слова, чтобы потом ещё "разоблачить" и "пригвоздить". Указанная дама внушила коллегам, что для того, чтобы пробиться в Москве им, иногородним лишенцам, следует держать совместный фронт против всех прочих, а гарантировать победу в неравной борьбе может только завоевание сильных позиций в руководстве.
Стратегической целью "революционеров" стало свержение завлаба Симоняна, которого обвинили в плагиате, моральной и финансовой нечистоплотности и грубости. Понятно, всё это было чистой воды враньём и подтасовками. Так, за грубость выдавались известные всем кавказская экзальтированность Александра Левоновича и любовь его к острому словцу, а за "харассмент" - старомодная привычка говорить дамам комплименты и целовать ручку. Для подстраховки, путчисты постарались привлечь в свои ряды и всех прочих сотрудников лаборатории, но успеха не имели: Левоныча любили. Особо Амина обхаживала Егора, поскольку любой мог подтвердить, что сей мнс - не просто любимый ученик Симоняна, но и, можно сказать, будущий продолжатель его дела. Уж если б и он подписал многочисленные письма в ректорат, Минобразования, президиум РАН и прочая, и прочая, им было бы больше веры...
Клаутов злобно отодвинул от себя опустевшую тарелку из-под окрошки. Много лет уже прошло, а острое недовольство тем, как он повёл себя в той, совершенно новой для него ситуации, не отпускало. Говоря попросту, он изрядно струхнул. Ситуация представлялась ему шахматным цугцвангом, когда любой ход ухудшает позицию: по причинам морально-этическим и даже прагматическим (шефа, лучше Александра Левоновича быть не может!) он никак не мог встать в ряды противников завлаба; с другой стороны, присоединись он к ним, Симонян, в случае реабилитации, никогда не простит измены. Вместе с тем, совсем не было уверенности, что интриганы не победят: подобные пакости, отчего-то, скорее удаются, чем срываются. В этом случае, даже если ни один из членов хунты не сядет в кресло Симоняна, победители припомнят Клаутову всё, в том числе, и отказ присоединиться. Ну, а если бы, паче чаяния, обе стороны сыграли вничью, то арбитражу в лице какой-нибудь межведомственной комиссии понадобился бы жертвенный барашек - иначе не бывает. Кого заклать легче, матерого эсэнэса, имеющего стаж работы в обсерватории, расположенной в уссурийской тайге, солидарную поддержку в лице таких же зубров, или младшего научного сотрудника, только-только со студенческой скамьи? Нет, поддаваться на уговоры Алтынкулеевой было ещё опаснее, чем в открытую поддержать Симоняна!
Егор тогда выбрал трудновыполнимое: попробовал остаться в стороне и сохранить нейтралитет, всячески при этом выказывая благожелательность по отношению к Симоняну и деловую готовность миролюбиво сотрудничать по научным вопросам с "инсургентами". Конечно, оставлять учителя в беде было предательством, в чём Егор не хотел признаваться самому себе тогда, да и сейчас, спустя годы, давалось ему это с трудом. Для камуфляжа своего подловатого поведения он придумал словечко-уродец "незащита" и, проводя сей курс, публично старался отмалчиваться, хотя почти каждый день в лаборатории разгорались совсем неакадемические скандалы, во время которых Амина демонстративно стенографировала в толстенном "кондуите" каждое слово завлаба.
Само собой, беседуя с глазу на глаз с членом таки созданной по "делу профессора Симоняна" комиссии, каковым был, почему-то, директор Московского планетария, Клаутов горячо опровергал все обвинения в адрес профессора, но это не снимало груза с его души и не обезболивало свербящую совесть. Как говорится, срам шилом не прикроешь...
Комиссия, разумеется, ничего "криминального" не нарыла, хотя четырёхмесячное "доказывание, что он не верблюд" стоило Симоняну инфаркта. Одной из своих целей путчисты достигли: профессор был выведен из игры и отправлен в почётную и даже завидную ссылку: он получил двухлетний контракт на выполнение исследований в принадлежащей Калифорнийскому технологическому институту Паломарской обсерватории. Однако в главном они просчитались: как правило, по сложившейся практике (тридцатые-сороковые годы не в счёт), крайне редко кто-либо из подписантов письма против руководителя садится в кресло устранённого ими шефа. И это понятно: людишки по своей природе таковы, что только почувствуй они прямую выгоду, тут же начнут в целях карьерного роста друг на друга писать, и ни один начальник не будет чувствовать себя в безопасности. Поэтому управленческое решение (о чём не мог знать совсем ещё сопливый тогда Клаутов) в таких случаях традиционно: доносчик-кляузник, если только действия его совсем уж не вопиющи, не получает кнута, но и пряника тоже. Короче говоря, на лабораторию "посадили" человека "сбоку", в том конкретном случае, профессора физфака всё того же МГУ Якова Исаевича Горкина.
Дойдя в своих блужданиях по коридорам прошлого до нового завлаба, Клаутов усмехнулся. У Горкина была слабость: Яков Исаевич был необыкновенно, дьявольски тщеславен; скажем, наиболее применяемым им словечком по отношению ко всему, что профессор делал или придумывал, было наречие "гениально". Этому грешку он был обязан своим прозвищем, которым за глаза пользовались не только студенты, но и коллеги. Как-то раз, во время встречи с приехавшими в ГАИШ американскими учёными, Горкин по своему обыкновению распушил хвост и скромно признался, что "моя команда называет меня вторым, русским Эйнштейном". На беду профессора это, в общем-то, безвредное вранье стало известно на факультете, и с тех пор Горкин превратился в "Цвайштейна". [Кто не знает: оригинальное звучание фамилии творца теории относительности - "Айнштайн". Айн, цвай, драй...]
Приволочив из магазина несколько бутылок минералки и узбекскую лепёшку, Егор принялся за чистку картошки (меню было составлено ещё утром!). Монотонная эта процедура нелюба большинству мужчин, но нельзя отрицать, что она весьма способствует плавному течению мысли.
...В своей политике Горкин исходил из простого соображения: гениев не бывает много по определению, в поле видимости достаточно его одного, и поэтому быстро поставил на место своих старших научных сотрудников, затеяв внеочередную аттестацию. А для того, чтобы закрепить победу, лично выхлопотал у ректора приказ о переводе Амины Алтынкулеевой в докторантуру, являющуюся, практически, недостижимой мечтой всех соискателей этой высокой учёной степени. Таким образом, Амина стала единственной, кто хоть что-то выиграл от описанной интриги; впрочем, не остался в накладе и хитроумный Горкин, не только навсегда обезглавивший коллектив протестантов, но и превративший Алтынкулееву в человека, лично ему обязанного.
Дальше началось самое интересное. В один прекрасный день Яков Исаевич призвал к себе Егора и сообщил, что у него "созрел гениальный план". Для начала осведомился, хочет ли тот заработать. Услышав утвердительный ответ, разразился речью. Надо, торжественно вещал он, пользоваться тем, что в стране нынче капитализм. Надоело сидеть без денег? Заработай! Короче говоря, Горкин надумал создать маленькую издательскую фирму, и предложил своему мэнээсу в ней поучаствовать. Мол, работать будем на площадях ГАИШ, сэкономим - арендовать офис не надо, и так далее. Но ведь существует Издательство МГУ, осторожно возразил Клаутов, как с ним конкурировать? Они издают научную и учебную литературу, с невероятным для учёного презрением ответил Яков Исаевич. Они же пойдут другим путём! На этот счет Горкин имел очередную гениальную идею.
- Детективы! - профессор воздел указательный палец с таким видом, как будто только что опроверг теорию Эйнштейна-первого.
- С нуля конкурировать с уже закрепившимися на рынке издателями... - осторожно высказал сомнение Егор. - Потом, нужен первоначальный капитал: на оргтехнику, оплату типографии, авторские гонорары, наконец. Да и как попервоначалу привлечь этих самых авторов?
Горкин погас. Повесив длинный с горбинкой нос и нахохлившись, он стал похож на закручинившего грифа...
Картошка была порезана тонкой соломкой и потихоньку заскворчала на большой сковороде (при жарке в несколько слоев и на небольшой, она "парится" и не получается красивой и поджаристой). Можно было уже отбивать мясо: пусть минут двадцать полежит в тепле посоленное и поперченное, вкуснее будет
...Да, тогда смешно получилось: Егор экспромтом выдвинул идею, которую Горкин тут же принял, а спустя пару дней заговорил о ней, как о своей. Разумеется, гениальной. Самое интересное то, что Цвайштейн (хотя и не знал об этом) выступил своего рода соавтором Клаутова. Глядя на потухшего завлаба, Егор в очередной раз подивился, до чего же тот тщеславен. В тот самый момент он неожиданно осознал лежащее, что называется, на поверхности: привычное и бездумно до того используемое к случаю слово "тщеславие", состоит их двух корней, "тщета" и "слава". "Тщета" означает отсутствие смысла, суетность и так далее из того же ряда. По ассоциации вспомнился классический роман Теккерея. Вслед за тем наступило прозрение: уж если что-то и издавать, так это современную "Ярмарку тщеславия", какую-нибудь книжку, типа "Элита российской астрономии", с фотографиями, то да сё. Ну и с платным участием, само собой!
Яков Исаевич моментально расправил крылья и выдал несколько уточнений. Чистых звездочётов маловато, надо делать справочник по всем физикам. Потом пойдут химики, и так далее. Тиражи микроскопические, но в рекламе будем писать, что аж пять тысяч - благо, теперь правила соблюдаются не так строго, и без указания тиража в самой книжке можно обойтись. Размещать будем биографии на двух языках (переводить станут сами участники, отредактировать текст обойдётся дешевле, чем с ноля переводить); объясним, что двуязычие сборника поможет найти гранты и работу на Западе - "взятки давать будут, Гоша, чтоб их включили!". Далее, фотографии: черно-белые и цветные, последние раза в четыре дороже. Один экземпляр будем давать бесплатно, кто захочет больше ("а они захотят, Егорушка, поверь мне!"), будут выкупать, свыше пяти экземпляров - со скидкой, и так далее. Изложив основные идеи уже своего бизнес-плана, Горкин достал портмоне, вытащил из него хранившуюся там на счастье редкую двухдолларовую купюру с портретом третьего президента США, и со словами "Молодец! Держи свой первый гонорар в издательстве "Старбридж", вручил её Клаутову. Старбридж, Звёздный мост, это было так по-астрономически!
Прижимая отбивную к сковороде лопаткой (и лишний жир быстрее вытапливается, и корочка образуется, пальчики оближешь!), Егор улыбался. Работа над первым изданием "Элиты" была полна смешных эпизодов. Вот, скажем, потенциальным участникам направлялась информация о проекте. Для ускорения рассылки "прелестных писем" решили использовать не почту, а факс, чудо технической мысли для начала девяностых: далеко не все ещё знали, что это такое, и не везде они были. Клаутов и два лаборанта обзванивали секретарей руководителей научных и учебных учреждений по всей стране, объясняли суть вопроса и просили принять по факсу материалы. Как-то он позвонил в некий далёкий провинциальный город, и попросил включить факс. Связь работала отвратительно, приходилось кричать, и всё равно они понимали друг друга с трудом. "Факс, - в третий раз надрывался Гоша, факс у вас есть?". Секретарша наконец-то услышала, и обескураживающе ответила: "Нет его, уже две недели, как профессор Факс уволился!" Хорошо хоть, трубку не повесила...
Да-с, и вот, спустя несколько лет, пути Егора как-то пересеклись с директором некоего рекламного агентства. Бойкий астроном-издатель приглянулся бизнесмену ("ты уговоришь эскимоса прикупить снега!"), и тот пригласил его к себе. Таким вот образом подсознательное нежелание учиться в УДН (ничто ведь не мешало съездить туда, и лично поговорить с неведомым Юрием Ивановичем!) вкупе с поступлением на физфак и отказом становиться федеральным госслужащим предопределили судьбу будущего "зубра" рекламного бизнеса Петра Клаутова. Обдумывая и оценивая эту цепочку событий, Егор дивился: действительно, как мало в нашей жизни по-настоящему случайного!
7
Общеизвестно, что мясо у косточки самое вкусное. Одни объясняют это особой его нежностью, поскольку около самой кости не бывает мышц, другие считают, что специфический смак мясу придают находящиеся там лёгкий жирок и соединительная ткань. Клаутов полагал, что право на жизнь имеют оба суждения, но следует учитывать также и более тонкую материю: когда воспитанный человек бросает вилку и нож и, держа рёбрышко в руке, впивается в него зубами, а обглодав, с наслаждением еще и обсасывает, в нём срабатывает генная память многочисленных хищных предшественников homo sapiens, вплоть до плотоядных динозавров...
Егор увлечённо занимался рёбрышком, а мысли его, следуя по своим прихотливым тропинкам, меж тем неожиданно обратились к гендиректору. Тот внаглую крысятничает, регулярно запуская руку в кассу, которую почитает своим вторым - нет, первым! - кошельком, в результате чего со страшной силой недоплачивает нескольким системообразующим сотрудникам-акционерам и, в частности, главному генератору идей, ему, Клаутову. А на просьбу увеличить "оклад содержания", по-хамски предлагает: "Сначала придумай, за что тебе платить больше". Возможно, пытаясь отчасти снять недовольство по поводу этой хронической недоплаты, но скорее стремясь выглядеть эдаким "отцом семейства", гендиректор взял было за правило угощать узкий круг работников в летнем ресторанчике, расположенном по соседству с офисом. Правда, в последнее время жаба его основательно придушила, и недавно он предложил расплачиваться за общий обед всем по очереди. Ну её, эту идею "фирмы-семьи": подчинённым - гендиректор свято был убеждён в этом - он платил свои деньги, которые сам заработал! Хотя бы таким образом, пусть совсем уж по мелочи, но отбить назад кровное... Ладно, Бог с ним, будем думать о приятном. Какое, ёлки-палки, барбекю готовит шеф-повар того ресторанчика, серб Слободан!
"Бог с ним" не получилось, и остаток обеда оказался изрядно подпорчен: мысли Егора то и дело возвращались к гендиректору или "шефу", как он сам себя всерьёз называет. Чего стоит одно только его историческое указание своему помощнику, моментально вошедшее в фольклор агентства: "Позвони в типографию и скажи, что шеф в бешенстве!". У Клаутова накопилось много претензий к этому капризному, завистливому и лживому человеку с замашками диктатора. Однако сотрудничая с ним, Егор, несмотря на вороватую жадность гендиректора, всё же зарабатывал достаточно, чтобы в своей частной жизни чувствовать себя комфортно - особливо, по сравнению с бывшими коллегами-астрономами. Поэтому он скрепя сердце принимал на себя все эксцессы, вызываемые мухоморным характером "шефа", памятуя о глубокой мысли Лиса из Маленького принца: "А на той планете есть охотники? - Нет. - Как интересно! А куры там есть? - Нет. - Нет в мире совершенства...!". Когда-нибудь он, конечно, уволится. Но постарается сделать это разумно. Об этом (но совершенно по другому поводу) говаривала одна его подружка: "женщина как обезьяна, никогда не отпустит ветку, пока не схватится за другую".
Если Клаутова хватало ещё на то, чтобы кое-как терпеть до поры характер и методы руководства "инкассатора", как они между собой называли начальника, то развитое чувство самоуважения не позволяло прощать гендиректору кое-чего, о чём тот и понятия не имел. Этим "кое-чем" было собственное грехопадение Егора, в котором, понятное дело, виновен был исключительно "шеф"! В большинстве людей, как правило, обнаруживается талант масштаба великого Фёдора Никифоровича Плевако - в тех случаях, когда возникает нужда оправдать самого себя, возложив вину на кого-то другого. Однако вернёмся к размышлениям нашего героя, уже заканчивавшего мыть после обеда посуду.
В большинстве случаев, потенциальные клиенты рекламных фирм обращаются туда сами: продвинуть новый или наоборот, лежалый товар, раскрутить некий бренд, просто засветиться на рынке, найти спонсора и так далее. Понятно, что чем шире круг серьёзных рекламодателей, тем выше доходы. Поэтому в агентстве, где работает Егор, заведён порядок: работник, инициативно "надыбавший" нового клиента, получает, в зависимости от размеров суммы, определённый процент от стоимости контракта. И вот как-то, в минуту очередной тяжёлой обиды, Клаутову пришла в голову гениальная - как тут не вспомнить Цвайштейна?! - мысль: а что, если кое-каких клиентов "передавать" своим знакомым из других агентств? Благо, в рекламном мире у него со временем установились обширные связи, а вознаграждение - даже при условии, что его надо разделить на двоих - будет всё равно выше, чем у болезненно скупого "шефа". Последний, кстати сказать, был искренне убеждён, что знает, кому сколько полагается зарабатывать. Вернее, кому сколько дать денег за работу, нередко даже одинаковую.
Сказано - сделано. Новый источник финансовых поступлений не был регулярным, но в годовом исчислении приятно округлял бюджет. Что было постоянным, так это нарастающее чувство вины...нет не перед фирмой или, тем более, гендиректором, но перед собой. Клаутов всегда считал себя честным человеком, а тут как-то неожиданно осознал, что занимается не просто плутовством: это было, увы, пусть и непрямое, но воровство. Естественно, он пытался заглушить угрызения совести, что отчасти удавалось: всё дело в трактовке. Мол, восстановление справедливости, "экспроприация экспроприаторов", "вор у вора дубинку украл" и так далее. Однако, как не крути, подобный способ "подработки" (эвфемизм, позволявший Клаутову ощущать свою сугубую честность) был нарушением если не буквы, то духа восьмой заповеди Божией и, таким образом, смертным грехом. Вот этого-то своего уподобления вороватому "шефу", Егор оному и не прощал.
Домывая сковородку из-под картошки, Клаутов окончательно понял: чистая совесть - чистой совестью, и конечно же, быть честным человеком похвально и приятно, но переигрывать с помощью Глюка сюжет со своей "подработкой" он не станет. Всё равно, представься подобный шанс по новой, он им снова воспользуется. Во-первых, жалко отказываться от лишних денег, во-вторых, с волками жить - по-волчьи выть, и в-третьих, с несправедливостью же надо как-то бороться?
Неожиданно для себя, Егор открыл холодильник и налил стопку. Мельком озаботился вопросом, не Глюк ли, часом, предложил ему "накатить"? А, всё одно не хорошо! Махнул, закусил столовой ложкой мацони и запил минералкой. Захватив "ессентуки" с собой и напевая "был бы я богатий...", отправился к любимому креслу: пора уже было хорошенько полениться: для чего же, в конце концов, придуманы выходные? Открыл Рекса Стаута и углубился в описание взаимоотношений Арчи Гудвина с его невероятной подругой-миллионершей. Да-а, сногсшибательных и умных миллионерш у него никогда не было! Впрочем, малопривлекательных и не слишком мозговитых тоже.
Многие мужчины предпочитают иметь дело с неумными женщинами. В большинстве случаев это закомплексованные и не блещущие интеллектом неудачники, ищущие компенсации и отдохновения от жизненных невзгод в заведомо неравноправных отношениях со слабым партнёром. Гораздо реже среди них попадаются большие умники, надеющиеся в необременительной связи со, скажем так, дурочкой, найти разнообразие, развлечение и возможность расслабиться после общения с себе подобными. Встречаются и "прагматики", полагающие, что жена - для размножения, а любовница - для удовольствия, поэтому в первом случае от живого инкубатора особого ума - в отличие, скажем, от здоровья - не требуется, а во втором он не просто желателен, а необходим, поскольку тет-а-тет с пустышкой быстро утомляет, а часто менять подружку и накладно, и хлопотно.
В студенческой молодости Клаутову было совершенно всё равно, какой у очередной подружки IQ, была бы милашкой с весёлым характером и не ломалась. Из таких, как он, на курсе образовалась неформальная группа "ходоков". Нередко они, как это называлось, "выступали" вместе - это когда очередная новая знакомая приходила к одному из них с подружками или приглашала в гости, многообещающе сообщив, к примеру, что приглашены также две её бывшие одноклассницы...
Неформальным лидером Содружества половых бандитов (так они себя называли) был студент кафедры физики полупроводников, некто Борис Головин. Это он обучил Егора неписанным правилам Содружества. Так, придя в гости к девушкам, не полагалось разом выгружать из портфеля принесённую выпивку, попервоначалу, доставали по одной: "Если будут динамо крутить, встанем и пойдём в другое место; не будем же мы со стола бутылки обратно в портфель собирать!". Ох, весёлое было время... На факультете о них гремела заслуженная слава. Уже будучи аспирантами, они с Головиным - тот жил в общежитии - завалились к каким-то смазливым третьекурсницам. Представились: Борис, Егор. Выпили, пошли анекдоты, откуда-то взялась гитара. В какой-то момент приятель обратился к Гоше по фамилии. Одна из девиц чуть не взвизгнула от восторга и торжественным тоном произнесла историческую фразу: "Так, с Клаутовым я познакомилась. Теперь бы ещё увидеть Головина..."
С годами Егор начал всё больше ценить утончённость и ум - при прочих равных. Каждую из своих знакомых - намекая на то, что они для него леди Совершенство - Гоша теперь называл Мэри Поппинс. Правда, для этого были еще два, неназываемых резона. Первый заключался в некотором предпочтении Клаутова в отношении конституции избранниц, напрямую связанном с фамилией героини популярного фильма. Вторая причина была практической и сугубо приземлённой: сколько мужиков спалилось, назвав по невнимательности даму сердца именем другой женщины? То-то! Пару раз и сам он накосячил подобным образом. А вот ежели каждой присваивать имя "Мэри" и неукоснительно им пользоваться, такого рода афронты будут полностью исключены.
Первой из удостоившихся "почётного звания" Мэри (Александрина не в счёт, она стояла особняком), была Лера, с которой на закате его пребывания в ГАИШ, у Клаутова случился служебный роман. До чего же она была умна и хороша! Егор грустно улыбнулся и со вздохом в очередной раз отложил книжку. Похоже, с бессмысленными попытками почитать сегодня, пора завязывать...
Лера появилась на горизонте Егора, когда её взяли стажёром в отдел исследований Луны и планет (именно туда, кстати сказать, благодаря некоторым дипломатическим маневрам Горкина, пришлось вернуться после защиты докторской приснопамятной Амине Алтынкулеевой). "Старбридж" в то время вовсю трудился над справочником "Элита российской химии", последнем издании, в подготовке которого поучаствовал Клаутов перед тем, как уйти в рекламный бизнес. Однажды к нему зашёл стрельнуть денежку коллега - с некоторых пор Егор слыл в ГАИШ Крёзом. [На всякий случай: так звали баснословно богатого царя древней Лидии]. Просто взять деньги и уйти было неловко, и знакомец завязал беседу ни о чём. Между прочим, он сообщил, что у них в отделе новенькая. "Сумасшедшей красоты девица, но задавака". "На понтах, типа уйди-уйди"? "Да нет, как тот чукча, который объяснял, посему Ленин не русский, не еврей и не калмык, а родом из тундры". Клаутов вопросительно поднял брови, и приятель, хохотнув, процитировал: "сибко умный, однако"!
Клаутову до смерти надоело редактировать однообразные типовые рассказы "элитных" химиков о себе, любимейших и учёнейших. Поэтому он с радостью "объявил перерыв" и отправился на "смотрины". Пришёл, увидел, пропал. До "победил" было далеко. Но, как оказалось, не безнадёжно, и спустя несколько месяцев крепость пала. Победа была полной, но не окончательной: Лера оказалась дамой замужней, причём категорически отказывалась развестись (Егор же, как тогда говорили, настолько "запал" на неё, что не просто готов был изменить принципам, а мечтал отвести предмет своего обожания в ЗАГС). Собственно, это и стало причиной их расставания: Клаутов в конце концов насмерть обиделся, категорически не желая делить Леру с мужем.
История имела продолжение. Уже работая в рекламном агентстве, Егор как-то узнал от одного из своих бывших коллег по ГАИШ (разумеется, они поддерживали приятельские отношения, хотя "по совместной работе" дружить и сподручнее, чем "по совместным воспоминаниям"), что Лера таки развелась. К этому моменту пылкое чувство его каким-то образом успело свернуться, превратившись в приятное воспоминание, обида же осталась. Спустя еще какое-то время, аккурат во времена первой чеченской кампании, она позвонила. Разговор был короток:
- Клаутов, женись на мне! - безо всяких там "здравствуй" и "как дела?"
У Гоши на миг перехватило дыхание, ведь несколько лет назад он так страстно этого хотел. Возможно, Клаутов неосмотрительно и ответил бы согласием (о чём наверняка бы вскоре пожалел!), но за прошедшие годы он успел заматереть, да и стародавний отказ развестись всё еще воспринимался как оскорбление его любви. Поэтому Егоров ответ был сух, если не оскорбителен:
- Не возражаю! С одним только условием: если объяснишь, зачем это нужно тебе, и зачем нужно мне.
- Я подумаю.
Разумеется, Лера больше не звонила. Месяца два Клаутов вздрагивал при каждом телефоном звонке, а потом как-то сразу успокоился, и вся эта история выветрилась у него из головы. Сказано ведь, что в реку нельзя войти дважды. Но и это ещё не всё: примерно год спустя Борька Головин, во время одного из совместных "выступлений", походя сообщил, что Лера уволилась из ГАИШ и устроилась на испытательный срок в какую-то газету. (В лихие девяностые, люди нередко круто меняли род деятельности - взять того же Егора). Ну а дальше, кто-то из начальников, скорее всего в шутку, посоветовал стажёрке для ускорения зачисления в штат, на деле доказать свою профпригодность: поехать в Чечню и взять интервью у некоего недоступного для российских газетчиков предводителя боевиков. Подобная эскапада вполне была в стиле Леры, и она, не сказав никому ни слова, поехала в Грозный. В итоге несостоявшаяся "журналюга" пропала...
...Егор не курил уже больше десяти лет. В былые годы у него уходило до двух пачек в день - в зависимости от количества работы (страница на машинке = пяти сигаретам) и наличия в суточном меню алкоголя (в процессе пития одна закуривалась от другой, что наутро оборачивалось острым перекуритом). Потом он полдня маялся, перхал, кашлял, харкал (бывало, и кровью) и торопливо отходил в сторонку, когда при нём закуривали. И так - до первой чашки кофе, потом все начиналось сначала. Финал был совершенно неожиданным и, по-своему, мистическим. В один прекрасный день (он точно запомнил, это было 3 сентября) Клаутов проснулся и с удивлением обнаружил, что курить совсем не хочется! А потом, уже на улице, какой-то прохожий закурил, и выяснилось, что запах табака вызывает теперь у Гоши стойкий рвотный рефлекс! Как говорится, ныне, и присно, и во веки веков. Как отрезало: знать, выкурил всё, что в этой жизни было отпущено...
Да, блин, "Былое и думы"! Егор вышел на балкон, предварительно пошарив в баре. Там, между флаконом коньяку ереванского розлива, недавно привезённого друзьями из Армении (кому за сорок, согласится: в старые времена продукт "Арараттреста" был, всё-таки, вкуснее!) и парой бутылок виски, в фарфоровой сигаретнице россыпью хранилось время от времени забываемое подвыпившими гостями курево. Воспоминания о сгинувшей где-то в Чечне Лере подвигли Клаутова на то, чтобы с расстройства задымить. "С расстройства" - ещё мягко сказано! Егора как пыльным мешком шандарахнуло: получалось, что в гибели Леры могла быть доля и его вины! До сего дня это не приходило ему в голову, а теперь выходило, что таких его потенциальных жертв (вместе с Александрой) насчитывается уже пара. Чёрт возьми, сие в два раз больше, чем может себе позволить приличный человек...
Конечно, отнюдь не факт, даже совсем не факт, что Лера бросила астрономию и ушла в журналистику из-за Гошиного отказа на ней жениться. Но не очевидно, что тот разговор не послужил последней соломинкой, которой не хватало для того, чтобы чаша весов при выборе ею жизненного пути не склонилась в сторону газеты, что и привело Леру в конце концов в Ичкерию, как тогда называли Чечню дудаевцы. Ёлы-палы: женился бы на одной, могла бы и не повеситься; женился бы на другой, глядишь, и не пропала бы без вести... Внезапно Клаутов ощутил, как в его кровь впрыснулась изрядная доза озверина: да что он, в конце концов, собес, что ли, на всех жениться?!
Двух затяжек хватило на то, чтобы раскашляться и ощутить страшенное головокружение. Борясь с подступающей тошнотой, с секундным раскаянием (насорил!) выбросил сигарету вниз и вернулся в комнату. Сглатывая жидкую слюну и глубоко дыша, молитвенно застыл, ибо чувствовал: только шевельнись - немедленно вырвет. Когда немного отпустило, решил, что минералкой тут не отделаешься, и промаршировал к холодильнику. После никотиновой горечи водка показалась сладкой, как ситро. Глотнул вдогонку "ессентуков", загрыз редиску и вернулся в кресло. Нестерпимо хотелось закрыть глаза. Подчинившись, Егор откинулся на высокую спинку. Голова тут же "поехала", и он ощутил, как погружаться в какую-то сонную одурь. В затухающем сознании снова закрутилась дурацкая строчка "был бы я богатий...", но на этот раз не в виде навязчивого мотива, а в гнусавом исполнении Глюка.
8
...На первую годовщину свадьбы Катька приготовила любимый Егоров холодец и баранину, запечённую в горшочке с баклажанами, обесшкуренными помидорами, острым перчиком и чуточкой картошки. Холодец был правильный: очень мясной, без пустой "медузы" сверху, слоя жира снизу и сервирован с забористым домашним, а не импотентским польским хренком, который хоть половником ешь... Чего Гангрена умела, так это кашеварить! Друзьям он так и объяснял свой выбор: когда-никогда, а жениться приходится... так его Дульцинея хоть готовить умеет! Разумеется, не это было главной причиной их брака. Главная причина гукала в кроватке по соседству, имея от роду уже без малого полгода. Ничё такой, клаутовский получился!
Клаутов провозгласил тост ("За нашу дружную ячейку общества и храбрую женщину, милостиво согласившуюся стать моей женой") и осуществил первую стопку. Ещё тёплый "бородинский" хлеб чудесно оттенял хреново-чесночную прелесть ледяного - только из холодильника - говяжьего холодца, желированного поросячьими ножками. В конце концов, если уж приходится праздновать первый семейный "ебилей", то хоть пожрать...
Зазвонил телефон, и Егор не без досады встал и пошлёпал за трубкой. Странно, но он сразу узнал этот голос.
- Привет, это я.
- Привет.
- Узнал?
- Конечно.
- Как дела?
- Нормально. Нам срочно нужно встретиться. Сегодня я очень занят...
- Я в Москве всего на два дня. Завтра сможешь?
- В любое время. Серьёзные решения лучше всего принимать с утра. Часов в одиннадцать, сможешь подъехать на Воробьёвы горы?
- И ты ещё спрашиваешь? Alma mater... Встретимся в 11 часов на Смотровой площадке. На голове у меня будет соломенная шляпа, в правой руке - журнал огонёк за 1957 год. Пароль: "Do you speak English?" Отзыв: "Мы сами не местные". Целую.
Клаутов, не отвечая, незаметно отключил трубку и, услышав длинный гудок, бодро произнёс: "Давай, Петрович, до завтра! И имей в виду: за тобой обед в ресторане по моему выбору". Бросил телефон на стоявший рядом со столом диван и небрежно пояснил, казалось, особо не прислушивавшейся к разговору Катерине: "Перец один. Я его свёл в своё время кое с кем, пришла пора получить должок. Давай, еще по чуть-чуть под холодец, и волоки баранину!". Из кухни доносились дразнящие запахи, и откладывать такое гурманство больше не было никакой возможности. Ну, любил Гоша смачную жрачку, велик ли грех? Когда жена ушла за горячим, Клаутов откинулся на спинку стула и прикрыл глаза: всё в жизни складывалось хорошо, вот и Александра прорезалась...
Егор на мгновение провалился в полусон-полуявь - это было то, что психологи называют ИСС - изменённое состояние сознания, простейшим и всем знакомым видом которого является алкогольное опьянение; эзотерики ассоциируют ИСС с трансами, осознанными снами, астральными путешествиями и прочим "внетелесным опытом". С двух рюмок Егор бы тверёз, как стёклышко, но неожиданно и как-то отстранённо удивился. Ёлы-палы, что же деется: с чего это Катька, которая даже сосиски начинает варить в холодной воде, вдруг стала кулинаркой? Тут что-то не то... Внезапно пришло озарение: да это же всё Глюковы штучки, пресловутый "тест-драйв"! Что-то он торопится, не стал дожидаться, когда Гоша сам выберет в своей жизни "избранное"... "Пил бы, пил бы, чёрт я полосатий, буль-буль-буль бутилочку вина!"
- Ты что, заснул? - Катерина вошла в комнату и увидела мужа с закрытыми глазами.
- Да нет, просто как питон, с наслаждением переваривал, - ответствовал встрепенувшийся Клаутов, в тот же миг забыв о своём ненароком сделанном открытии.
...Уже поздним вечером, перед сном, Егор счёл своевременным и справедливым предложить супружнице свои сексуальные услуги - чтобы как-то отблагодарить её за устроенную "лукулльщину" и подвигнуть на новые кулинарные подвиги. Катя, к его удовольствию, отказалась. Слегка для приличия понастаивав, он с чувством исполненного долга отвернулся к стенке и, погрузившись в мечтания о завтрашнем свидании, незаметно для себя уснул.
Отпроситься у Горкина на вес день не было проблемой: Цвайштейн искренне полагал, что в научных коллективах нельзя устанавливать казарменные порядки, а сотрудникам следует доверять (если же они доверия не достойны, то гнать их в шею без сожаления). Из приведённой установки с неумолимой логикой вытекала и вторая: коли администратор начинает рьяно бороться за трудовую дисциплину, то ему просто больше нечего делать, и как учёный он закончился. Ко всему этому Егор был не обычным его подчинённым, но и партнёром по прибыльному бизнесу. Поэтому без особых хлопот уже без четверти одиннадцать Клаутов стоял на Смотровой площадке. Саши еще не было. Облокотившись о мраморные перила, он бездумно смотрел на открывающуюся отсюда роскошную панораму, которая золотой осенью становится вообще сногсшибательной. На него нахлынули воспоминания, и в памяти зазвучала бессмертная строчка из Высоцкого: "Где мои семнадцать лет?"
Клаутов так задумался, что ощутил присутствие Александры только в тот момент, когда она тронула его за локоть. Обернулся. Эта чертовка всегда умела удивлять! Вот и сейчас она была в допотопной соломенной мужской шляпе, которую осовременила, по-ковбойски завернув поля. Из кармана Сашиного старообразного пылевика - будь Гоша проклят! - действительно торчал донельзя потрепанный экземпляр "Огонька" непривычно большого формата. Страшным шёпотом она осведомилась:
- "Do you speak English?"
- "Мы сами не местные", - плаксивым голосом нищенки ответил Егор, и не удержался, добавил классическое: - поможите, люди добрые, кто сколько может!
Сашка была удивительно хороша в этом своём почти карнавальном наряде. Она относилась к тем редким женщинам, которые могут позволить себе надеть всё, что угодно, и будут выглядеть стильно и современно. И - Клаутов не мог этого не отметить - по ней было совершенно незаметно, что со дня их последней встречи прошло пять с лишним непростых лет. Ему даже показалось, что рыжеватые волосы стали ещё шелковистее, а невозможные зелёные глаза еще больше позеленели... Или он просто соскучился?
Отдышавшись от поцелуя, Егор не удержался, первым делом спросил:
- Откуда у тебя этот потрясный колпак?
Александра, манерно оттопырив мизинец и безымянный палец, поправила свой головной убор и томным голосом спросила:
- Как, тебе не нравится моя nouveau bonnet? [По-французски, "новая шляпка"] Пожалуйста, не оскорбляй дорогой моему сердцу раритет. - Не выдержала, фыркнула, и уже нормальным голосом продолжила: - Я остановилась у Галки. Она как раз вчера разгребала антресоли. Эта сумасшедшая шляпа - её деда, пыльник - бабки Евгении Тихоновны. И "Огонёк", смотри, действительно за 1957 год! В то время в этом журнале часто печатались детективы с продолжением. За "Огоньком охотились. Народ собирал номера и хранил: криминальные романы тогда публиковались нечасто, всё больше про любовь на стройке или на уборке урожая. А здорово я придумала эту "машину времени"?
- Как говорится, в своём репертуаре. Но тебе идёт.
- Ага, как говорила моя бабулька, "подлецу все к лицу"
- Насчёт подлеца не согласен, а вот то, что тебе всё идёт - это точно. Потом напомни, когда-нибудь обсудим, как будет "подлец" женского рода... Куда двинем? Приказывай!