Горлов Василий Александрович
Мертвые хватают живых

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 39, последний от 30/10/2022.
  • © Copyright Горлов Василий Александрович (vasily50gorlov@yandex.ru)
  • Размещен: 06/04/2010, изменен: 15/06/2014. 608k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 6.50*14  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Произведение написано в жанре детектива. Московский газетчик, специалист по журналистским расследованиям Пётр Клаутов вместе со своей подругой Татьяной Борисовой отправляются в отпуск на черногорское побережье. На обратном пути парочка заезжает в Белград, чтобы навестить дальнего родственника Петра. В отеле, где они остановились, происходит серия убийств и странных смертей. Круг подозреваемых ограничен, это две супружеские пары из местных, двое пожилых поляков и москвичи. Положение последних осложняется тем, что ведущий расследование полицейский по каким-то своим причинам склонен подозревать в первую очередь именно русских. При этом настоящий преступник ведёт сложную игру, постоянно "подставляя" Петра и Татьяну. Обстановка складывается таким образом, что для того, чтобы не быть обвинёнными в преступлениях, которые они не совершали, разыскать преступника предстоит им самим. Причины убийств, которые Клаутов в условиях цейтнота с блеском раскрывает, кроются во второй половине сороковых годов ХХ века (то же относится и к предвзятости белградского полицейского). Поэтому параллельно с развитием детективного сюжета, развивается и историческая линия: насаждение коммунистической диктатуры в странах Восточной Европы (на примере Польши) и кризис в отношениях между ВКП(б) и компартией Югославии, используемый Москвой для окончательной сталинизации социалистического лагеря. Автор использует выдержки из не публиковавшихся ранее документов. Вторая часть романа посвящена приключениям Петра и Татьяны уже в Москве. По возвращении, журналист привлекает внимание Федеральной службы безопасности: его подозревают в убийстве заслуженного ветерана, генерала КГБ в отставке. Снова над его головой сгущаются тучи, и снова цейтнот. К счастью, теперь ему помогает старый приятель, оперативник Московского уголовного розыска. Ситуация в некотором роде повторяется: обнаруживается достаточно много подозреваемых, имевших мотив для совершения преступления, причём всё это связано со службой потерпевшего в НКВД-КГБ. А тут ещё выясняется, что он был причастен к судьбе польских военнопленных в Катыни...

    • МЕРТВЫЕ ХВАТАЮТ ЖИВЫХ

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

       Белград в этот вечерний сентябрьский час был удивительно хорош. Его центр, застроенный старыми домами, такими уютными и теплыми по сравнению с модернистскими новоделами, которыми были застроены другие районы главного города Сербии, утопал в зелени. Воздух, казалось, был пропитан аппетитно пахнущим дымком томящихся на жаровнях каштанов. Можно было понять, почему белградцы, как и жители большинства восточноевропейских столиц, называли когда-то свой город "маленьким Парижем". Всю эту "лепоту" быстро восстановили после НАТОвских бомбардировок 1999 года. Правда, Петру и Тане, возвращавшимся в гостиницу после визита к Ковачевичу, было не до местных красот: опасность, над ними нависшая, казалась трудноотвратимой. Однако не меньше вполне объяснимого страха их мучило подозрение, что бросающаяся в глаза враждебность подполковника Шошкича, еще совсем недавно казавшаяся совершенно необъяснимой, вполне могла оказаться порождением событий, произошедших задолго до появления на свет и московских туристов, и белградского полицейского. В этом случае все было бы до чрезвычайности обидно и несправедливо...

    1

       Из Фултонской речи У.Черчилля (текст и стиль подлинные, приведены без изменений в изложении газеты "Правда" от 11.03.46).
       "От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железная завеса опустилась на континент... Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София - все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной мере увеличивающемуся контролю Москвы... Коммунистические партии, которые были очень незначительны во всех этих восточных государствах Европы, достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и стремятся всюду установить тоталитарный контроль. Полицейские правительства превалируют почти во всех этих странах... в них не существует никакой подлинной демократии".
      
       Первый послевоенный март радовал лондонцев голубым, дочиста отмытым февральскими дождями небом, но не баловал столь долгожданным после промозглой зимы теплом: арктический антициклон не позволял солнцу по-настоящему согреть город. Однако не по сезону прохладная погода не останавливала закаленных островитян, которые, по непонятной для континентального европейца привычке, пользовались любой возможностью, чтобы пошире распахнуть в своих домах окна. В субботу тридцатого марта в послеобеденный час окно было открыто и в одной из комнат старого особняка, вернее даже сказать, барского дома небольшой городской усадьбы, расположенной в тихом аристократическом районе британской столицы. Судя по убранству, это был кабинет если не политика, то писателя или, возможно, художника. Впрочем, его хозяин почти всю сознательную жизнь был и первым, и вторым, а в последнее время экс премьер-министр правительства Ее Величества сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль все больше и больше увлекался живописью, выказывая, между прочим, недюжинный талант.
       Начинающий живописец с начала месяца пребывал в отличном настроении, притом, что со дня его катастрофического провала на выборах прошло меньше года. Все-таки, забавная вещь - политика! Тогда, июльским днем победного сорок пятого, после очередного рабочего дня Берлинской конференции, которую Советы, почему-то, предпочитают называть "Потсдамской", он сказал двум другим членам "Большой тройки" "до скорого свидания", но уехал навсегда, неожиданно уступив свое кресло К. Эттли.
       При этом воспоминании по широкому лицу Черчилля пробежало легкое облачко, которое вскоре уступило место довольной улыбке. "At last! There's no point in pulling Uncle Joe's leg any longer". Это выражение, впервые промелькнув у него в мозгу во время подготовки знаменитой Фултонской речи, вновь и вновь приходило ему на ум, неизменно поднимая настроение. Разумеется, дело было не только и не столько в комизме буквального значения слов: "... тянуть дядюшку Джо за ногу". Просто сэру Уинстону до смерти надоело в течение долгих четырех лет - с июня 1941 по май 1945 года, наступая, что называется, на горло собственной песне, расточать дифирамбы Сталину и помогать большевистскому режиму для того, чтобы иметь время собрать силы и схлестнуться с Адольфом не тогда, когда этого захочет Гитлер, а лишь после того, как Великобритания будет готова к войне. А ведь еще в сороковом он, оставаясь непримиримым критиком тогдашнего премьера Чемберлена, чтобы хоть как-то помочь маленькой Финляндии, на которую всем весом навалился сибирский медведь, готов был поддержать идею авиационного нападения на южные рубежи России и посылки в маленькую, но гордую скандинавскую страну англо-французского экспедиционного корпуса! Если бы кто-нибудь сказал тогда Черчиллю, что не пройдет и пары лет, как возглавляемое им правительство организует поставки в Советский Союз военной техники и снаряжения, он, скорее всего, не стал бы даже реагировать на подобную чушь... Но на что не пойдешь ради Британской империи, бывшей единственным смыслом существования этого выходца из рода герцогов Мальборо! Однако все имеет конец, и теперь самое время продолжить дело всей жизни - борьбу с коммунистической тиранией, начатую в далеком восемнадцатом.
       Грунтуя холст (можно, конечно, приобретать его уже подготовленным к нанесению красок, но настоящие художники никогда так не поступают!), Черчилль еще и еще раз вызывал в памяти чеканные строки из вышедшего из-под его пера исторического - он абсолютно в этом не сомневался - текста: "Тень пала на те поля, которые еще совсем недавно были освещены победой союзников. Никто не знает, что Советская Россия и ее коммунистическая международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем или каковы границы, если таковые существуют, их экспансионистских тенденций и стремлений к прозелитизму". "Неплохо сказано!", - довольно хмыкнул сэр Уинстон и, прикинув длину теней в саду, решил, что через полчасика пора будет переодеваться к чаю. Конечно теперь, продолжал он размышлять, в плане геополитики ситуация - по сравнению с межвоенным периодом - существенно изменилась, и не в пользу свободного мира: Советы не только обзавелись сателлитами, но и существенно укрепились, выйдя, благодаря пакту Молотов - Риббентроп, на балтийское побережье. Теперь с ними справиться будет куда как сложнее! Черчилль на секунду отвлекся, представив себе круглую голову хозяина НКИД и его улыбку, способную по теплоте сравниться с сибирской зимой. "Каменная задница", неожиданно вспомнил он прозвище этого человека, услышанное несколько лет назад от главы Интеллидженс Сервис.
       Разминая уставшие пальцы, сэр Уинстон вернулся к главной теме своих размышлений. Хотелось бы видеть выражение лица хозяина Кремля, когда он читал "фултонский манифест"! Как отреагирует дядюшка Джо? Неожиданностью для него это выступление вряд ли окажется: развал антигитлеровской коалиции начался еще в начале сорок пятого, когда вооруженные силы англосаксов готовы были продолжать военные действия сразу же после капитуляции вермахта, и грузин знал об этом. Но предсказать поведение Сталина удавалось далеко не всегда. Взять, хотя бы, сам факт публикации Фултонской речи в главной большевистской газете: Черчилль ни секунды не сомневался, что она останется для населения Советской России тайной за семью печатями, а вот ведь взял, и напечатал, пусть даже и в изложении...
      
       Тем же субботним вечером, часов около десяти, Сталин попросил соединить его с Вышинским. Разумеется, ему и в голову не могло прийти, что того может не быть на работе: по заведенному негласному порядку высокие руководители трудились по расписанию вождя, который мало того, что всегда был "совой", так еще и страдал бессонницей, ставшей особенно сильной после войны.
       - Андрей Януарьевич, - обратился он безо всяких вступлений к заместителю наркома иностранных дел, - кто первый придумал термин "железный занавес"?
       Это был фирменный "ход" генсека. Задавая кому-то неожиданный вопрос, он отнюдь не стремился огорошить или подловить собеседника; все было гораздо проще: Сталин считал, что руководитель должен знать все внутри порученного ему направления, и какой-то подготовки для того, чтобы разъяснить какую-либо тонкость (Иосиф Виссарионович не без основания считал, что сам он в общих чертах знает об огромном хозяйстве страны все) ему не нужно. Так оно, в сущности, и было, поскольку иные люди на руководящих должностях просто не задерживались.
       После весьма непродолжительной паузы (его собеседник с одобрением отметил этот факт) Вышинский уверенно заговорил:
       - В качестве термина большой политики "железный занавес" впервые был употреблен перед последней войной, кем-то из руководителей одной из стран Бенилюкса. Если нужно, можно уточнить, но мне кажется, что это была бельгийская королева, причем говорила она о внутренних делах. Следующим был большой "друг" СССР, колченогий доктор Геббельс. Ну а потом выражение использовал другой наш старый "друг"...
       - Хорошо, этого достаточно, - перебил Вышинского Сталин, - и, не прощаясь, повесил трубку.
       Значит, память его не подвела, и Мальбрук пошел по стопам Геббельса, с холодной и тяжелой ненавистью подумал он. Вдвойне оскорбительно, хотя - с точки зрения марксистской диалектики - нормально! Уже натягивая шинель - пора было ехать домой - Сталин усмехнулся: а ведь действительно, Мальбрук! Ну, что ж, раз восемнадцатый год сэра Уинстона ничему не научил, придется позаботиться, чтобы нынешний крестовый поход закончится тем же, чем завершилась военная кампания его достославного предка!
       Хорошее настроение, странным образом поднявшееся благодаря неожиданно пришедшим на ум старинным куплетам, не оставляло генералиссимуса ни в автомобиле, во время двенадцатиминутного броска на дачу в Волынское, ни за ужином, в течение которого он несколько раз шутил с обслугой, делая вид, что собирается шлепнуть официантку рукой по тому месту, где у нее большим белым бантом был завязан фартук. Однако когда Сталин уединился в кабинете и в очередной раз углубился в перевод Фултонской речи, его лицо снова приобрело ставшее обычным угрюмое выражение.
       "Ишь ты, - раздраженно пыхтя трубкой, снова и снова перечитывал он слова: "глубоко восхищаюсь и чту русский народ", "мой товарищ военного времени маршал Сталин". Тамбовский волк тебе товарищ, партайгеноссе Черчилль, а не я!" Вождь был искренне возмущен: это ж надо так клеветать: "Свободы не существует в значительном большинстве этих стран... В этих государствах контроль над простыми людьми осуществляется с помощью разного рода всеобъемлющих полицейских правительств". Как только язык повернулся назвать народную, тем более, советскую демократию "полицейским правительством"?! Интересно, а свою полицию они уже распустили? И вообще, каким образом, не имея ежовых рукавиц, контролировать "массу", как называл народ Ильич, и выпалывать разную контрреволюционную сволочь, которая как хрен в огороде: сколько ни выдергивай, прет из земли снова и снова? Через парламент, что ли? Болтун! И чудовищный лицемер: "Наш долг не заключается в насильственном вмешательстве во внутренние дела... Но мы никогда не должны отказываться от бесстрашного провозглашения великих принципов свободы и прав человека". Ага, именно поэтому ты крестишься, что у вас есть атомная бомба, и призываешь к союзу англосаксонских народов. Провозглашай свои буржуазные свободы, сколько хочешь, все равно советский народ чего не надо не услышит, но вот со своей бомбой нам надо поторопиться! Завтра на утро не забыть бы вызвать Лаврентия: пора в очередной раз пришпорить этого бородача Курчатова... А игрища всяческие надобно с союзничками завершать: и переговоры о миллиардном займе, и о вступлении в эти ср...е Международный валютный фонд и Всемирный банк. Большевики за иудины доллары не продаются! Сами справились с разрухой после мировой и гражданской войн, и сейчас страну поднимем, без этих ваших стерлингов-мерлингов...
       Правильно ли он сделал, распорядившись опубликовать в "Правде" подробное изложение черчиллевой речи? Ведь отдельные слабые людишки могут поддаться искушению и начать шептаться по кухням про разные там "полицейские режимы"... Некоторый риск, конечно, есть, но советской власти, без малого, тридцать лет, и за такой срок уже выращено минимум два поколения людей, которые начхать хотели на эти вонючие буржуазные свободы. Выгоды же очевидны. Во-первых, массе без внешнего врага скучно жить; опять же, поясок потуже затянуть легче, когда сидишь в осажденной крепости - это осознается уже как долг. Во-вторых, мы насчет и внутреннего супостата расстараемся, пора уже разных михоэлсов-фигоэлсов окоротить, антифашисты-демократы хреновы... Таким вот образом, в-третьих, станут они англо-американскими шпионами, тем более, что так оно, по большому счету, и есть! А если еще и нет, то со временем будут... И, попутно, в-четвертых: отдельных сомневающихся в истинности советской демократии можно будет с помощью этой публикации выявлять и изолировать - и опыт, и кадры для этого, слава Богу, имеются. Посмеиваясь (похоже, хорошее настроение начало возвращаться) вождь начал набивать трубку.
       Неожиданно ему в голову пришла еще одна мысль. По-кавказски хлопнув пальцами одной руки по ладошке другой, он тихонько воскликнул:
       - Ай, спасибо Сулейману!
       Цитата из популярной в то время оперетты Узеира Гаджибекова "Аршин мал алан" вырвалась у Сталина в тот момент, когда его глаза в очередной раз скользнули по пассажу Черчилля о международных коммунистических организациях. У страха глаза велики! Забыл британский партайгеноссе, что Коммунистический Интернационал по его же настоянию уже три года, как распущен. Действительно, настало время возродить что-нибудь в этом роде, а то наломают дров все эти чехи-поляки. Уже ведь, начали! Завтра надо будет поручить Жданову с Сусловым организовать "инициативу снизу"...

    2

       Шаловливая Фортуна по каким-то, известным только ей причинам любит иногда выделять людей. Один - везунчик, другой - "тридцать три несчастья", третий - на "ты" с инструментами и механизмами, у него никогда не погнется забиваемый в стенку гвоздь, в то время как у четвертого даже ключ в собственном замке не желает поворачиваться. Обозреватель "Независимого обозрения" Петр Клаутов обладал даром притягивать к себе приключения, причем далеко не всегда осознанно или неосознанно сам искал их на свою голову: порой случалось, что это они целеустремленно разыскивали его...
       Главный редактор "НО" - "Независимого обозрения" Станислав Стахиевич Семаков устало потянулся в кресле и, нажав кнопку селектора, попросил секретаря пригласить к нему Клаутова. Дожидаясь появления своего подчиненного и друга, Семаков еще раз прикидывал, можно ли по иному решить задачу, которую поставил перед ним в только что закончившемся разговоре прокурор Центрального административного округа Москвы. Тот "в порядке частной информации" рассказал о ходе следствия по делу, начатому в результате проверки фактов, изложенных в свое время Петром в нашумевшем цикле статей "Квартира с видом на... Фирма гарантирует". В них Петр разоблачил банду, состоявшую из работников правоохранительных органов, муниципальных чиновников и боевиков грачевской преступной группировки, которые за хорошие деньги продавали желающим квартиры в любом районе города, предварительно, правда, уничтожив прежнего хозяина, как правило, одинокого старика. Сообщив, что дело передается в суд, прокурор порекомендовал журналиста - для его же пользы - под любым предлогом удалить из Москвы минимум на месяц. "Дело ясное, - сказал он, - и суд больше месяца не протянется. А как только будет оглашен приговор, все заинтересованные стороны потеряют к господину Клаутову интерес. Во всяком случае, - добавил он после небольшой паузы, - я на это надеюсь".
       - Вызывали, Станислав Стахиевич? - в дверях кабинета показалась черноволосая голова Петра.
       - Заходи, садись! - предложил Семаков своим глуховатым голосом. - Как дела?
       - Нормально, - улыбнулся Клаутов. - Моя полоса уже готова.
       - Не устал?
       Вопрос был неожиданным и необычным, поэтому журналист насторожился:
       - Какие наши годы! Что, намечается что-нибудь интересненькое?
       - Вот, хочу тебе предложить съездить в командировку. Не возражаешь?
       - Смотря куда.
       - За границу. Скажем, в Польшу. Ты ведь отлично знаешь польский, вот и попрактикуешься...
       - По тому, как ты сформулировал свое предложение, - наедине Петр обращался к Главному на "ты", - можно предположить, что тебе в принципе безразлично, куда меня послать?
       - Можно сказать и так. Прокуратура рекомендует временно поменять тебе место жительства.
       - Даже так? Тогда, может быть, махнуть в Сербию? Кстати, сербским я тоже владею без словаря...
       - В Сербию, так в Сербию. И напиши-ка заявление на отпуск: совместишь его с командировкой, вот, неделек пять, и получится. Вопросы есть? Нет? Тогда завтра с утра дуй в Сербское посольство за визой, а Ира сейчас подготовит приказ о твоем командировании в братскую славянскую страну.
       Вот так началось очередное невероятное приключение Петра: грозный рок прикинулся подарком судьбы! Мало того, что ему "обломился" неожиданный отпуск, да еще в бархатный сезон, так еще и представилась возможность за казенный кошт съездить на родину предков: прадед Петра был сербом. В 1914 году, убегая из австрийского концлагеря, он оказался в России, где снова получил статус военнопленного. Находясь на поселении в Сибири, Петар Ковачевич, как в то время нередко случалось, вступил в большевистскую партию, женился и, командуя в гражданскую войну конной дивизией, из разумной предосторожности взял себе ничем не примечательную фамилию супруги, превратившись в Петра Клаутова. Наш герой, кстати сказать, получил свое имя в честь легендарного предка.
       Придя вечером домой и размышляя о приятных перспективах, столь неожиданно перед ним раскрывшихся, Петр решил проверить, сколь далеко простирается эта ничем не заслуженная благосклонность судьбы, и позвонил своей давней подружке, Тане. Татьяна Борисова была самоуверенной и абсолютно независимой особой, неплохо зарабатывала себе на жизнь литературными переводами и совершенно - к величайшему сожалению Петра - не стремилась связывать себя семейными узами с кем бы то ни было, в том числе и с Клаутовым, хотя и встречалась с ним периодически - исключительно по собственной инициативе.
       Вопреки ожиданиям, Татьяна не отвергла идею совместного отдыха, но поставила три условия: не слишком дорого, непременно на морском побережье, и место должно было быть не заезженным.
       - А то нынче что в Турции, что в Испании, что на островах каких - куда ни плюнь, обязательно в соотечественника попадешь!
       - А что ты скажешь про родину моих предков?
       - Но ведь, насколько я знаю, в Сербии нет моря?
       - Правильно, но Сербия граничит со своей родной сестрой, Черногорией, а у черногорцев имеется километров сто пятьдесят побережья Адриатики, где все то же самое, что и в расположенном неподалеку хорватском Дубровнике, но пока еще значительно дешевле. А мы, честные журналисты и переводчики, должны быть бережливыми! И заметь: никаких шенгенских виз не потребуется! Кстати, - Петру в голову пришла еще одна интересная мысль, - на обратном пути можно будет на пару дней тормознуть в Белграде, там еще должна оставаться какая-то наша дальняя родня. Было бы интересно пообщаться! Через несколько лет будет уже поздно...
       Трудно сказать, что подвигло Татьяну сказать "да". Главное, что она согласилась, и встреча Клаутова с очередным приключением стала весьма вероятной.
      

    3

       Из информационной записки "О современном политическом и экономическом положении Югославии", подготовленной в аппарате Информбюро предположительно в конце августа - начале сентября 1947 года (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Примером недоброжелательного отношения руководства югославской компартии по отношению к Советскому Союзу является отказ югославского правительства в декабре 1946 года принять ансамбль песни и пляски Советской армии, несмотря на то, что посылка ансамбля в Югославию была подготовлена по их просьбе.
       Эти и некоторые другие факты свидетельствуют о наличии нездоровых тенденций у отдельных руководящих деятелей югославской компартии.
      
       Бой курантов, всегда вызывавший гордость за величие возглавляемой им страны, и тем приносивший некое успокоение, особенно необходимое, если перед этим приходилось понервничать, на этот раз вызвал раздражение. Нечего сказать, великая держава, если на нее плюют всякие пигмеи! И.В. Сталин сильнее, чем требовалось, дернул за веревку и с громким хлопком закрыл фрамугу, после чего с помощью легкой и тонкой бамбуковой палки поплотнее задернул шторы: так было уютнее и переставало казаться, что чей-то недружелюбный взгляд пристально изучает его через прозрачное стекло. Двинувшись от окна вглубь кабинета, он по давно укоренившейся привычке подавлять окружающих бросил тяжелый взгляд на сидевшего за столом для совещаний Жданова. В действительности у Сталина не было причин гневаться на Андрея Александровича, скорее, наоборот, но когда столько десятилетий борьбы - и какой борьбы! - его в основном окружали неисполнительные услужливые недоумки или беспринципные карьеристы, поневоле станешь смотреть на всех волком. Неожиданно кольнула мысль: а ведь Жданов не жилец, вон какой цвет лица нагулял - даже не иссиня, а изжелта белый! Жаль, он - человек на своем месте...
       - Что вы, товарищ Жданов, думаете обо всем этом?
       - Я думаю, - Андрей Александрович усилено потер лоб, - что усиление классовой борьбы в ходе строительства социализма - всеобщий закон, верный как для нашей страны, так и для стран народной демократии...
       Жданов сознательно не стал подчеркивать, что честь открытия этого "закона" принадлежит вождю: любивший, как и большинство людей, лесть, Сталин хорошо воспринимал ее в разных и всегда непрогнозируемых дозах, но горе тому, кто неожиданно перебарщивал! Поэтому Андрей Александрович решил ограничиться всего лишь ссылкой на известное теоретическое положение, без указания авторства.
       - ... Более того, теперь, в отличие от довоенного периода, мы сталкиваемся с признаками того, что этот закон может проявляться и в международном плане, и тогда его субъектами становятся отдельные неустойчивые члены социалистического лагеря. В сложившихся условиях, как я полагаю, меры должны приниматься жесткие и энергичные.
       Сталин удовлетворенно кивнул: ответ полностью совпадал с его мыслями. Действительно, жаль будет потерять такого работника, поскольку в нем удачно сочетаются качества и практического политика, и теоретика.
       - И все же, - кисть в рукаве маршальского кителя энергично описала полукруг в характерном кавказском жесте и вздернула кончик указательного пальца в потолок, - Тито - честно заблуждающийся большевик (тогда ему надо помочь), или вставший на путь измены ренегат? Руководство КПЮ - шайка бандитов, или там остались честные люди? Можем ли мы, и должны ли мы с ними сотрудничать, или пора объявлять войну предателям дела рабочего класса?
       В действительности хозяин кабинета давно уже все для себя решил, сразу после того, как "балканский маршал" заявил, что это он открыл второй фронт, причем не в 1944 году, как англо-американцы, а в 1941, и Югославия, по сути, должна считаться полноправным участником антигитлеровской коалиции. Все последующие "прегрешения" чересчур самостоятельного хорвата только укрепляли Сталина в его стремлении в один прекрасный день поставить на место претендента на роль всебалканского лидера. А какими станут аппетиты маршала Тито после неизбежной смерти товарища Сталина? Помнится, тогда к месту вспомнилась русская пословица, вычитанная в дореволюционном издании словаря Даля: "Был б..дин сын, а теперь батюшка!". Воистину, великий и могучий язык...
       Жданов насторожился. Общее негативное отношение Сталина к Югославии и, конкретно, к Тито в последнее время не было секретом для близкого окружения вождя, но впервые вопрос был поставлен столь остро, бескомпромиссно и, самое главное, с использованием до боли знакомой терминологии. Ответ, вроде бы, подразумевался, но опыт подсказывал, что "поперед батьки лезть у пекло" не следует, и лучше взять паузу:
       - Вопрос надо поизучать. С товарищем Вальтером, к сожалению, все уже ясно, но с остальными...
       - Верных марксистов-ленинцев в КПЮ осталось очень немного. Не они, к сожалению, делают там сегодня погоду. А об остальных можно сказать просто: одна шайка-лейка! - у Сталина от раздражения сломалась спичка, которой он в тот момент пытался раскурить трубку. - Тогда-то Тито был хорош и предан, когда мы из Вены вызвали Горкича, расстреляли за измену делу мировой революции и вручили будущему маршалу (при этих словах в абсолютно серьезном тоне Сталина мелькнула нотка непередаваемого юмора) мандат на формирование политбюро югославской компартии. За ошибки руководителей должны расплачиваются не только они сами, но и рядовые члены, которым демократический централизм дает не только самые широкие права, но и наделяет серьезными обязанностями! В свое время распустили же мы к чертовой матери гнившую на глазах польскую компартию!
       - Это было в тридцать восьмом году, товарищ Сталин! - решился проявить несогласие Жданов. - Одно дело дышащая на ладан зараженная национализмом нелегальная партийка, другое - авторитетная правящая партия. Тут надо все взвесить. И потом: в окружении Тито встречаются разные люди. Например, есть там у них некто Эдвард Кардель. Так вот он с удовольствием выполнил мою просьбу, когда я по вашему поручению попросил югославскую делегацию на первом же совещании Информбюро выступить в максимально жесткой форме с критикой в адрес Дюкло и французских коммунистов. Вы читали стенограмму: он все сделал именно так, как и требовалось.
       - Обычная хитрость, свойственная всем космополитам..., - проворчал вождь, уже подумывавший о разворачивании в стране известной кампании. И вообще: они с Вальтером еще в Москве снюхались, пред войной, когда заседали в этой лавочке, в Балканском секретариате ИККИ.
       Отвлекшись от темы беседы, он энергично обрушился на ФКП:
       - Да, сразу после войны эти лягушатники вполне могли взять власть! Крови испугались! Кто, скажите мне, делает революцию в белых перчатках? А наше международное положение - если бы на политической карте появилась Французская Народная Республика - было бы сегодня совершенно другим! И рядом - Рим... А! - Сталин раздраженно махнул рукой и грязно выругался, что с ним бывало, в общем-то, не часто: - Итальяшкам только бы петь свою белла чао да жрать макароны! Ладно, давай вернемся к нашим баранам, - усилием воли за пару секунд подавив вспышку гнева, почти спокойным тоном предложил он. - Тито, который противопоставил себя всему социалистическому лагерю, игнорирует наш опыт и нашу братскую помощь, который начал демонтаж достижений народно-демократической революции и пошел в услужение к Западу, должен быть объявлен вне закона. - И направив, как палец, чубук трубки на Жданова, добавил:
       - И его клика, разумеется, тоже!
       Это уже был приказ, а приказы, как известно, не обсуждаются. Андрей Александрович понимающе кивнул головой:
       - Найдем в Югославии преданных ленинцев и свернем голову самому шустрому из руководителей соцстран в назидание другим. Так сказать, педагогический прием, тем более действенный, что во всем мире Тито считается самым близким Москве человеком в Восточной Европе.
       Вождь хитро улыбнулся и, физически ощущая тепло от распространяющегося внутри него чувства превосходства, начал объяснять:
       - Товарищ Жданов, можете мне ответить, чем действия Провидения отличаются от той муравьиной активности, которой заняты человеци?
       Андрей Александрович чуть не бухнул: "Сия тонкая материя не по мне, в семинариях не обучался!", но вовремя прикусил язык: недоучившийся семинарист Джугашвили мог и обидеться. Вместо этого он сокрушенно покачал головой, предоставляя собеседнику возможность продемонстрировать игру ума.
       - Во-первых, и это общеизвестно, действия любого человека можно понять и даже предугадать. Действия же Провидения становятся нам понятны (и то не всегда!) исключительно после достижения им некоей конечной цели, притом, что люди могут лишь предполагать, что постигли эту цель... Отсюда первый вывод: чтобы внушать страх - а без него не бывает порядка - следует стремиться к тому, чтобы люди десятилетиями пытались понять, почему мы предприняли те или иные шаги. И, кстати сказать, в результате они будут наделять нас в той или иной мере чертами этого самого Провидения, а оно, как хорошо известно каждому верующему, всегда действует сурово и безошибочно! Во-вторых, человек, планируя свою деятельность, преследует некую цель, иногда - две или даже три. Провидение же держит в своих руках миллиарды жизней, сотни миллионов семей, миллионы других человеческих объединений, от кружков любительниц вышивания на пяльцах до больших и малых государств. При таких масштабах деятельности и ответственности планирование и последующее осуществление этих планов с небольшим количеством целей - непозволительная роскошь. Отсюда второй вывод: при серьезном подходе к масштабной проблеме наиболее эффективно и, если угодно, экономически оправдано лишь такое решение, которое при минимуме средств достигает максимума целей! Существуют и другие отличия, но не будем отвлекаться от темы нашей беседы. Вам понятно, для чего я привел все эти рассуждения?
       Кое-что, но, видимо, не все, Жданов действительно уловил, но высовываться со своей понятливостью было бы крайне самонадеянно и неразумно. Поэтому он стеснительно улыбнулся:
       - Объясните, товарищ Сталин!
       - Сковырнуть маршала Тито...
       Сталин поморщился от досады на себя: то, что он так назойливо упоминал про воинское звание Иосипа Броза, могло подсказать чуткому уху, что наряду с политическими, вождем двигали и личные мотивы.
       - ... Использовать внутреннюю оппозицию для смены руководства в назидание всем прочим генеральным секретарям - означает сделать не только мало, но и вообще не тем образом, каким бы следовало. А вот на фоне безоблачной братской "дружбы" внезапно развернуть острейшую критику, и на совещании Информбюро устроить международное аутодафе - совсем другой коленкор! Конечно, дело следует организовать так, чтобы солидарно выступили все, но это - рутина, вопрос техники... Затем, разумеется, объявить экономическую блокаду, чтобы голодные и холодные народы Югославии сами - заметьте, без нашего вмешательства - добили гадину в ее логове. Но это станет только началом! На втором этапе нашим союзникам предстоит самим у себя дома организовать чистку от титовской агентуры и прочих приспешников мирового капитала и разного рода националистов. Ведь дело доходит до того, что они замахиваются на наш универсальный опыт и начинают поговаривать о своем "национальном" пути к социализму! Для всего этого им придется отгородиться от капиталистической Европы, поскольку многие в странах народной демократии по-прежнему считают себя представителями какой-то абстрактной европейской культуры. Мы интернационалисты, а не космополиты... Заодно им придется разобраться со своими союзниками, а то однопартийная система кое-кому, видите ли, не нравится! А захотят иметь ее номинально - мы мешать не будем... В процессе всех этих перемен ускорятся процессы социалистического переустройства села: что в Венгрии, что в Болгарии, что в Польше мелкий хозяйчик сидит на хозяйчике! Без нашей помощи местные кадры все будут делать правильно, не зря же столько лет мы пестовали их в Коминтерне, но медленно, с шатаниями и без должной жесткости, притом, что подчас нужна будет и жестокость. А помощь наша будет простой по форме, но очень эффективной: на ближайшем совещании Информбюро мы объявим Тито предателем и врагом дела рабочего класса, и дальше процесс начнет развиваться сам собой. Разумеется, плюс ко всему, а не прежде всего, как вы ставили вопрос, остальные руководители стран народной демократии раз и навсегда поймут и крепко запомнят, что все мы без исключения под Богом ходим... Отметьте себе и такой резон: в начинающейся "холодной войне" нам нужно иметь крепкий тыл а, как показывает недавний опыт войны Отечественной, этого можно добиться, только надежно его "зачистив"!
       Ну, кто бы во второй половине 1947 года мог предположить, что приведенный выше судьбоносный для миллионов людей в Центральной и Восточной Европе разговор странным образом аукнется уже в новом веке обозревателю "Независимого обозрения" Петру Клаутову, которому еще только предстояло родиться спустя два с лишним десятка лет?
      

    4

       Из доклада "О положении в Польше", сделанного руководителем Польской рабочей партии 10 мая 1945 года в Отделе международной информации Центрального комитета Всероссийской коммунистической партии (большевиков) (текст и стиль стенограммы подлинные, приведены без изменений).
       Веслав. У нас даже есть такие настроения в партии, что некоторые наши товарищи требуют подменить политическую работу актами террора, работой карательных отрядов внутренний войск безопасности... Политбюро обсуждало этот вопрос, и мы встали на другую точку зрения. Такая мера не привела бы к тому, к чему мы стремимся. На концлагерь, на широкие аресты среди населения мы не пошли.
       Димитров. Это правильно, без концлагеря не обойдешься.
       Веслав. У нас есть концлагерь...
      
       Сочельник 1948 года выдался в Польше каким-то гнилым и бесснежным: весь декабрь держалась сухая и по-европейски теплая погода, температура почти не опускалась ниже 4-5 градусов, балансируя где-то около нуля. Однако это не означало, что на улице не было холодно, наоборот, промозглый ветер, тянувший с Вислы, заставлял варшавян ежиться, кутаясь в старые, довоенного еще пошива одежки ("откуда, пусть пан подскажет, возьмешь в наше время новое пальто?"), и торопливо семенить по скользким и стылым улицам, стремясь поскорее вернуться к относительному теплу домашнего очага. Еще хуже приходилось тем, кто сидел в разбитых и промерзших насквозь трамваях: заледенев на остановке в ожидании вагона, они даже не имели возможности, как их собратья-пешеходы, хотя бы попробовать согреться на бегу. Тепло было только пассажирам нечастых легковушек, но им горожане не завидовали и как бы даже не обращали внимания на выкрашенные преимущественно в черный цвет авто, стараясь почему-то смотреть в другую сторону.
       Впрочем, не замечали мороза еще и представители неистребимого племени мальчишек: не то, что бы им было тепло, но эти специфические представителя рода гомо сапиенс, как известно, крайне нечувствительны к низким температурам, и готовы летом купаться до посинения в воде любой стадии замерзания, а зимой - часами не уходить со двора, цари на нем даже арктическая стужа. Один из таких холодоустойчивых представителей человеческого рода по имени Войцех, отметивший не так давно свой одиннадцатый день рождения, не без удовольствия ехал в этот подслеповатый послеполуденный час на "колбасе" дребезжащего трамвая, хотя от одного только взгляда на его сухощавую фигурку в развивавшемся на ветре пальтеце, прохожим делалось еще холоднее. Малыш был сиротой: мать, пережив отца на пять лет, погибла под немецкой бомбежкой в августе 1944 года, в огне героического и обреченного на неудачу Варшавского восстания, а отец, офицер уланского полка, в тридцать девятом канул где-то под Львовом. Тетка Малгожата с массой подробностей рассказывала, что он героически пал в неравном бою с немцами, атакуя в конном строю колонну Т-3, но Войцек из разговоров взрослых знал, что вермахт, едва войдя в восточную часть Польши, уже двадцатого сентября ее оставил, уступив место советским войскам. Инвалид пан Козловский, потерявший под Белостоком ногу и живший за счет освоенного в немецком лагере ремесла сапожника, месяца за два до того, как его "забрали", рассказывал мальчишкам, что львовский гарнизон, до того успешно оборонявшийся, узнав, что по договору с Германией город должна занять Красная Армия, обратился к генералу фон Листу с заявлением о своей готовности немедленно капитулировать. Вдобавок ко всему в теткином комоде Войцек как-то обнаружил отцовские письма, отправленные из России; второе и последнее было датировано мартом сорокового года. Более поздних писем мальчик, как ни искал, не нашел. В послевоенной Варшаве дети взрослели рано, и одиннадцатилетнему племяннику Малгожаты не нужно было объяснять, что все это означало.
       Оседлать "колбасу" мальчика заставило не только желание насладиться скоростью этого недешевого в случае покупки билета вида транспорта, но и стремление побыстрее выполнить поручение: тетка, трудившаяся рентгенологом в каком-то спецгоспитале, решила рискнуть работой, а может быть, и свободой, и отправила мальчика с запиской к себе на службу за диковинным лекарством "пенициллин", без которого Ирэнка, клопишного росточка девчонка из соседней квартиры, умерла бы от воспаления легких. Собственно, девочка жила теперь у них дома, поскольку ее папу и маму - известного композитора и популярную певицу - вчера тоже, как и пана Козловского, "забрали". Эта участь постигла многих представителей польской творческой и научной интеллигенции, по традиции разделявших левые взгляды ППС - Польской социалистической партии: после ее добровольно-обязательного объединения с коммунистами из ППР аресты участились... Пятилетней малышке Ирэне, как рассудила потом Малгожата, помогла Дева Мария: родителей "взяли" на работе, а когда молчаливые мужчины в одинаковых темно-серых пальто и широкополых синих шляпах приехали с обыском на квартиру, та оказалась пустой: тетка, согласившаяся в свой выходной день присмотреть за ребенком, незадолго перед этим забрала девочку к себе, поскольку у той поднялась температура, и наступил, как сказал пан доктор, "кризис". Слово это было непонятным, но по тому, как врач его произнес, Войцек понял, что дело плохо, и заторопился за лекарством.
       Девочка выжила. Выжила, и, несмотря на свой нежный возраст, ничего не забыла. Так же, как ничего не забыл и ее названный брат Войцек.
      

    5

       Петр и Татьяна устроились в небольшой гостинице, расположенной на самом берегу Которского залива, так глубоко заходящего вглубь суши, что его можно было бы назвать и фьордом. Народу - как и обещал Петр - было немного, и никто не мешал наслаждаться потрясающе чистым морем и еще по-летнему горячим солнцем. Таня была ровна и весела, и Петр рядом с ней переживал (по крайней мере, он был в этом искренне убежден, а это - самое главное) самые счастливые мгновения своей жизни. Три недели пролетели незаметно, и не без сожаления они стали собираться обратно. За это время Борисова выучилась без акцента произносить любимую старшим и средним поколениями черногорцев старинную поговорку: "Нас и Руси двеста милиjуна", а Клаутов освоил застольную песенку с чисто мужским содержанием, и нередко мурлыкал что-то вроде "...Не можемо без ракиje, без ракиjе, сливовице и без младих девоjчице". Ее содержание, за исключением нескольких слов, было понятно для русского уха, но Петр, несмотря на всяческие происки приблизительно понимавшей что к чему Борисовой, категорически отказывался переводить немудрящий припев: "Дуй-дуй-дуй-дуй, дуй-дуй-дуй-дуй, млада моя, ты не лудуй!".
       Обратный путь оказался значительно легче: когда они еще только ехали на побережье, трое соседей по купе (поезд был, разумеется, сидячий), всю дорогу вели бесконечные разговоры и нещадно при этом дымили, так что Клаутову с Борисовой пришлось почти все время провести в коридоре. Особую злость у них вызывала одна из куривших, дама лет шестидесяти: чтобы сигарета не горела слишком быстро, в целях экономии она - перед тем как закурить - облизывала ее своим тонким и длинным языком. Но на этот раз вместе с ними ехал пожилой черногорец с молчаливыми супругой и дочерью, причем никто из них не курил. Узнав, что соседи - туристы из России, попутчик необыкновенно возбудился, и, сообщив грандиозную новость, что "нас и Руси двеста милиjуна", достал из сумки огромную бутыль чистой, как слеза ребенка, домашней сливовой "препечИницы". Не дожидаясь приказа Петара (так, по удивительному совпадению, звали черногорца), или Петра, как он сам попросил себя называть, его жена Любинка, продолжая сохранять молчание, сноровисто достала из другой сумки ароматный хлеб, остро пахнущий козий сыр, жареное "свинско месо", пару огромных "парадайзов" (помидоров), несколько штук жгучих перцев и три пластиковых стаканчика с изумительно вкусной сербской простоквашей, называемой просто и доступно для русского разумения: "кисело млеко". Достав огромный складной нож, кривой, как у пирата на иллюстрации к "Острову сокровищ", черногорец нарезал снедь аппетитными толстыми кусками. Потекла неторопливая беседа, в ходе которой к восторгу окружающих выяснилось, что в жилах Клаутова течет осьмушка сербской крови, на что в ответ Петар поведал о том, что он не просто большой друг России, но и человек, пострадавший в свое время за любовь к СССР. Его отец, ветеран югославской компартии и один из руководителей антифашистского восстания 1941 года, безоговорочно поддержал ВКП(б) в ее борьбе против Тито, за что был заклеймен предателем и ибэистом (так в стране называли сторонников резолюции Информбюро (ИБ), принятой в 1948 году. В числе многих других, этот боевой генерал был уже к концу года посажен в концлагерь, располагавшийся в Адриатическом море на пустынном острове с символическим названием "Голый". Одновременно с ним тяготы заключения переносил и не достигший совершеннолетия Петар, правда в другом месте - на острове Гргур. Сын освободился только в середине пятидесятых годов, в то время как здоровье отца, подорванное военной страдой, не позволило ему дождаться послаблений режима, и он навеки остался на проклятом острове.
       - Друзья отца, - наливая сливовицу, говорил Петар, рассказали мне о том, как он принял смерть. Поверь, мой друг, это было страшно... Давай, помянем всех наших стариков, и твоих, и моих!
       Выпили не чокаясь по полной, помолчали, переводя дух и заедая забористую препеченицу "кислым млеком".
       - Послушай, Петр, теперь я начинаю понимать, - раздумчиво молвил, горестно кивая могучим орлиным носом черногорец, - что оба они, хотя и стали величайшими политиками, были бандитами с большой дороги. И ваш, и наш маршал... у них обоих одинаково руки по локоть в крови вымазаны. Может быть, в их ремесле без этого нельзя? Знаешь, еще в шестидесятые годы случались странные смерти среди уцелевших и для некоторых людей авторитетных противников Тито. Но не будем о политике, лучше давай выпьем за два прекрасных, но - увы! - несуществующих государства: СССР и Югославию!
       Позднее, когда неподъемная бутыль слегка потеряла в весе, Любинка разговорилась и сообщила, что получила имя в честь Любы Шевцовой, и что в детстве ее все звали просто "Любкой". Как выяснилось вслед за тем, семья ехала в Белград на свадьбу сына. Новым знакомым были предъявлены изумительной работы дорогущие бриллиантовые запонки и перстень - эти семейные драгоценности, взятые во время войны в качестве трофеев отцом Петара, должны были стать свадебным подарком Симичу-младшему и его молодой супруге. За здоровье молодых выпили неоднократно, после чего Петар принялся, давясь от хохота, рассказывать анекдоты. Тане было не всегда понятно (приходилось прибегать к помощи Петра), но очень смешно. А к острым словцам, которыми их новых знакомый пересыпал свою речь, Борисова за три недели успела привыкнуть: здесь не стеснялись при дамах в разговоре сказануть такое (причем именно в этих случаях толмач не требовался: корни-то у самых смачных выражений общие!), что в Москве не во всяком сугубо мужском обществе было бы допустимо.
       - Собрался старый партизан первый раз в жизни в столицу, - повествовал Петар. - Ну, секретарь парторганизации провел с ним беседу, и тот отправился. Не успел приехать в Белград, тут же попал под машину. Из больницы сообщили в его деревню, оттуда примчалась встревоженная родня. Как это тебя угораздило, спрашивают. Партизан отвечает: не знаю, я все делал, как мне товарищ секретарь велел. Он говорил: в городе на каждом шагу светофоры; когда загорается зеленый человечек, идут простые граждане, а когда красный - только члены партии!
       В Белграде Петар отпустил новых друзей исключительно после того, как всучил им адрес своего сына и вынудил дать обещание, что те на следующий день непременно придут на свадьбу. Такси - антикварного вида "мерседес", помнивший, вероятно, еще Аденауэра - доставило наших героев в гостиницу, расположенную на улице "Цара Хаjле Селассиjа", что начинается на площади "Славиjа", и на которую выходит задний фасад российского посольства. "Очевидно, - сыронизировал по поводу этого названия журналист, не сразу сообразивший, что "цар" следует понимать как император, - последний эфиопский монарх был лучшим другом товарища Тито!".
       "Уютное и тихое местечко" - таким показался на первых порах Борисовой и Клаутову этот старый и ни на что не претендующий отель, у которого, тем не менее, перед более современными было два важных преимущества: симпатичная (особенно на излете отпуска) стоимость номеров и близость к историческому центру города. Когда Петр с Таней заканчивали формальности, связанные с заселением, в тесноватом холле появились знакомые лица - их недавние соседи по купе. Впереди с самым возмущенным видом, энергично размахивая свободными руками, шествовал глава семейства, за ним - совершенно убитая Любинка и невозмутимая дочь, обе тяжело нагруженные многочисленной ручной кладью.
       - Что случилось? - искренне удивился Клаутов.
       - Эта старая будала перепутала числа, и сказала вчера сыну по телефону, что мы приезжаем завтра. А сегодня его, разумеется, нет дома, скорее всего, он уехал за город на мальчишник, вот нам и пришлось остановиться на ночь в гостинице. Какая удача, что ты с женой...
       Борисова громко и со значением откашлялась.
       - ... Остановился тоже здесь. У меня в Белграде никого нет, зато препеченицы - не пить же мне ее одному - нам хватит до утра!
       Вот так судьба, казалось бы, до самого конца раздумывавшая, оставить Клаутова в покое или нет, окончательно сделала свой выбор, и сделала это, согласитесь, весьма изощренно: ведь ничего, что случилось в дальнейшем с нашими героями, не произошло бы, если бы прокурор ЦАО не позвонил в редакцию "НО", а Любинка назвала бы сыну точную дату приезда семейства Симичей в Белград.
       Из протоколов совещания Информбюро 1948 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Тов. Суслов зачитывает ответ ЦК КПЮ: "ЦК КПЮ всегда готов участвовать в работе Информбюро, но он не может направить своих представителей на это совещание Информбюро в связи с тем, что не усваивает порядка дня совещания... [которое] было поставлено неправильно по следующим причинам: ... ЦК ВКП (б) не принял ни одного нашего аргумента на его первое письмо. В ответ... он выставлял все более тяжелые и полностью необоснованные обвинения против компартии Югославии... ЦК КПЮ приветствует братские партии и заявляет, что никакие недоразумения не могут воспрепятствовать ЦК КПЮ остаться и в дальнейшем верным своей политике солидарности и самого тесного сотрудничества с ЦК ВКП (б)..."
       Тов. Маленков: Ответ югославов и их отказ явиться на Информбюро является лишь иллюстрацией, характеризующей неблагополучное положение в компартии Югославии, для обсуждения которого мы и собрались.
       Тов. Суслов... предлагает после окончания совещания Информбюро протокол совещания подписать всем представителям партий-участников совещания.
      
       Из доклада А.А.Жданова "О положении в коммунистической партии Югославии": "...Вывод заключается в том, что в компартии не может быть терпим такой позорный, чисто турецкий, террористический режим. Интересы самого существования и развития Югославской компартии требуют, чтобы с таким режимом было покончено...".

    6

       Капитан госбезопасности Збигнев Полонский не спал вторые сутки, а уж когда последний раз высыпался, вообще забыл. Матка бозка: мало того, что руководство поставило задачу в кратчайшие сроки завершить работу по разоблачению буржуазной агентуры в столичной организации ПОРП, так вчера еще и весь наличный состав горуправления был по тревоге посажен в грузовики и отправлен на усиление лодзинских коллег в район уездного города Кутно, где в опасной близости от Варшавы в болотах по реке Бзуре были замечены бандиты из Армии Крайовой. Вернувшись из этой "местной командировки" совершенно продрогшим и обессиленным, капитан пил кофе, в который щедрой рукой плеснул водки "Выборовой", пол литра которой получил в новогоднем праздничном пайке. За окном серенький январский рассвет 1949 года мучительно пытался разогнать густую ночную темень, от которой усталые глаза слипались сами собой. Эта собачья жизнь продолжалась уже седьмой год, с тех самых пор, как двадцатилетний механик Збышек по настоянию отца, старого коммуниста и ветерана гражданской войны в Испании, ушел в лес и стал разведчиком в одном из немногочисленных отрядов Гвардии Людовой. За это время он успел потерять двоих лучших друзей, сам не раз бывал в шаге от смерти, и научился ненавидеть врагов тяжелой свинцовой ненавистью - будь они одеты в мышиные мундиры вермахта, разномастную амуницию аковцев или в цивильное платье предателей и наймитов Запада. Этих последних Полонский особенно не переваривал: интеллигентики, никогда не знавшие тяжелого физического труда, мечтающие о "маленьком Париже на берегах Вислы" и оптом продающие родину за милые их сердцу доллары, фунты и прочие стерлинги! Смачно сплюнув, капитан ругнулся, закурил и начал очередной рабочий день.
       Для начала он приказал привести к нему на допрос взятого на днях провокатора, композитора из бывших социалистов, подавшего заявление о вступлении в правящую партию, но вовремя разоблаченного. Этот гад до сих пор отказывался назвать своих сообщников... Ничего, Полонский ему роги-то пообломает, небось при Пилсудском пан композитор от пуза попил народной кровушки, пора и ответ держать! Дожидаясь, пока приведут задержанного, Збигнев вспомнил рассказ Касьяна Белкина, советника, присланного в их Управление из Москвы. Белкин пришел в органы в сорок первом, а до этого работал в ЦК партии в отделе у Маленкова. "Только тщательной и неумолимой жестокостью, - говорил товарищ Касьян, - можно победить глубоко законспирированного и коварного врага. В тридцать седьмом каждое утро мы начинали, обзванивая курируемые партийные комитеты. Вопрос был один: сколько человек взяли за вчерашний день и сколько планируете арестовать сегодня? Отстающим ставили в пример передовые районы, это подтягивало. И что же в результате? В результате СССР оказался единственной страной, где не было гитлеровской "пятой колонны". И это - единственный путь очистить Польшу от всякой нечисти, чтобы со спокойной душой заняться социалистическим строительством!".
       Неожиданно зазвонил телефон. Подняв трубку, капитан услышал голос секретаря полковника, возглавлявшего отдел, в котором работал Полонский.
       - Збышек, зайди к шефу!
       - Зачем, не знаешь?
       - Точно не знаю, но слышала краем уха, что на кого-то совершено покушение. Полковник лютует, поторопись!
       "Будь все трижды неладно!", - сплюнул с досады капитан и, накинув пиджак, стремительно вышел из кабинета, не забыв позвонить коменданту и отменить вызов на допрос задержанного композитора.
       - Капитан, у тебя неприятности! - встретил Збигнева с порога бледной улыбкой начальник. - Вчера на коллегии рассматривались предварительные итоги работы за квартал. Садись, надо потолковать...
       - Что случилось, товарищ полковник?
       - Как продвигается работа с буржуазной интеллигенцией? - не отвечая на вопрос подчиненного, поинтересовался полковник. - Что-то плоховато у тебя с задержаниями, а с признаниями, совсем беда! Отстаешь от коллег. Вон, у соседа твоего по кабинету, Млынарчика, показатели почти в два раза выше. Что-то мешает?
       - Да как вам сказать..., - замялся Полонский.
       - Коли есть какие-то проблемы, давно зашел бы и посоветовался! Если стесняешься поговорить со мной, то обратился бы, что ли, к тому же Млынарчику. Давай, исповедуйся!
       - Да, в общем, ничего особенного, товарищ полковник! - виновато улыбнулся капитан. - Просто в последнее время мне попадаются какие-то особо упорные, молчуны. Очень тяжело получать признательные показания, на каждого много времени уходит...
       - А у нас, Полонский, вообще работа тяжелая! Запомни две вещи: работать с вражеским подпольем надо с умом, это тебе не с автоматом по лесам бегать! И второе: товарищ Сталин еще перед войной говорил, что глубоко заблуждаются те, кто думает, что социализм можно построить в белых перчатках. Ну, да ладно: этой твоей беде мы поможем, и я лично займусь повышением твоей квалификации. Скажи лучше, как давно ты встречался с агентом "Марысей"?
       - Последний раз навещал в больнице, с месяц назад. Ее обещали выписать после Нового года, так что я решил дать ей отдохнуть, а на той неделе думаю пригласить на конспиративную квартиру для беседы: без нее, как без рук. Отлично работает "Марыся"!
       - По-прежнему думаешь, что автомашина наехала на нее случайно?
       - Скорее всего, да. Она в последний момент успела разглядеть, что за рулем сидит совсем зеленый хлопец, лет двадцати. Не похоже это на покушение, скорее всего, парень угнал машину, чтобы покататься, и не справился с управлением. Я думаю, его скоро найдут.
       - Да, удивляюсь я тебе! Работаешь с ценнейшим, по твоим словам, агентом - а это и на самом деле так! - и не знаешь, что "Марыся" снова в больнице. Так что на той неделе ты с ней вряд ли увидишься!
       - Как в больнице? А что случилось?
       - Вчера в нее стреляли около ее дома, и, обрати внимание, из окна угнанного незадолго перед этим автомобиля. Это, по-твоему, тоже несчастный случай?
       Капитан потрясенно молчал. А что тут скажешь? Не будет же полковник слушать про то, что в болотах под Кутно он никак не мог узнать про покушение на "Марысю"! С ним вообще оправдываться бессмысленно... Тем более, что в главном начальник прав: за агентом ведется целенаправленная охота, а он, капитан Полонский, не разглядев этого с самого начала, проявил непростительный непрофессионализм.
       - Никак нет, товарищ полковник, теперь окончательно ясно, что противник покушается на "Марысю". Как она?
       - Теперь уже ничего, в рубашке родилась. Какие-нибудь мысли по этому поводу у тебя появились?
       - Придется вернуться к делам по предателям, которых она помогла разоблачить. Скорее всего, это месть.
       - Индивидуальная анархическая или организованная?
       - Будем выяснить и работать по обеим версиям. Сеть, во всяком случае, закинем пошире.
       - Марысю придется выводить из игры и как-то оберегать. Подготовь предложения!
       - Есть подготовить предложения! Может, ее в какой-нибудь медвежий угол учительницей музыки?
       - Хочешь совет?
       - Хочу, товарищ полковник!
       - Постарайся убить двух зайцев: сберечь на будущее ценного агента, и одновременно нанести противнику удар. Ты помнишь, о чем говорили на партактиве: в число приоритетов в нашей работе выдвинулась задача борьбы с фашистской охранкой Тито. Я бы на твоем месте залегендировал ее бегство в Югославию с последующим внедрением в тамошние органы. Так ты достигнешь даже не две, а три цели: вдобавок ко всему еще и покажешь себя инициативным и творческим оперработником.
       - Спасибо! - растрогался Полонский, получивший вместо взбучки щедрый подарок.
       - Ладно, ладно, не благодари, иди спокойно работай!
       Когда за капитаном закрылась дверь, полковник со словами "Kto hce psa uderzy, tij zavsze znajdzie" достал из сейфа личное дело капитана и в очередной раз принялся его перечитывать, каждый раз задерживаясь взглядом на своих же пометках, сделанных накануне на полях красным карандашом. "И как это я раньше не разглядел!", - в очередной раз подумал он, просматривая список людей, дававших Полонскому рекомендацию в партию: двое из трех оказались недавно разоблаченными провокаторами, по заданию охранки вступившими в конце двадцатых годов в компартию Польши для ее последующего развала. Один уже сознался...

    7

       Петара нашел ночной дежурный. Немерено выпив с напарником кофе и виньяку, приблизительно в два тридцать пополуночи он покинул "рецепцию" и отправился в туалет, где и наткнулся на тело черногорца. Петар был убит ударом ножа, пришедшимся аккуратно в самое сердце. Оружие было оставлено в ране и являлось почти точной копией того складного чудовища, которым хлебосольный друг России нарезал в поезде немудрящую закуску к своей препеченице, и рукоять которого он сжимал, лежа на кафельном полу гостиничного туалета. Глядя чуть позже на предъявленный ему фотоснимок, Петр вспомнил, как забавно накануне Петар, обративший внимание на интерес своего нового приятеля к этому образчику холодного оружия, рассказывал анекдот про любимого телохранителя Тито. Этот выходец из семьи мелких собственников (имеется в виду Иосип Броз) всегда был немного барином, а уж став президентом, и подавно. Увидев как-то, что его любимый охранник-черногорец чистит апельсин руками, он ворчливо посоветовал: - Branko, sa no~em! Услышав "команду", этот сын гор вскочил, выхватил из кармана тесак, выставил перед собой и, быстро оглядевшись, спросил: - Koga?
       Об убийстве Клаутов узнал в семь часов утра, когда в дверь их номера постучал молодой полицейский и не очень деликатно попросил чрез десять минут быть готовыми к допросу. На вопрос "по поводу чего?", местный "шериф" из районного управления полиции, который, по молодости лет, старательно имитировал деревянную походку героев Дальнего Запада из американских вестернов, ответил, что "убили вашего соседа, и вы - под подозрением". К счастью, через несколько минут приехало начальство неумолимого стража порядка, и им оказался "подпуковник" Душан Шушкич, сотрудник белградской криминальной полиции и шапочный знакомец Клаутова, в свое время пару раз приезжавший в Москву для проведения оперативных мероприятий совместно с Московским уголовным розыском. Их познакомил общий приятель, майор МУРа Михаил Гусев. Он-то (имеется в виду Душан) и показал Петру фотографии, после чего извинился за формальность и снял с Петра и Тани отпечатки пальцев. Покончив с этим, Душан спросил, что его московский приятель обо всем этом думает:
       - Я далек от того, чтобы подозревать тебя в убийстве, хотя вы приехали в отель почти одновременно и, как показывает портье, были, судя по всему, знакомы ранее. Расскажи мне, как вы с женой познакомились с семьей Симичей. Может быть, тебе, как журналисту, которому не чужда криминальная тематика, теперь, что называется, постфактум, что-то покажется подозрительным или просто заслуживающим внимания...
       Как ни странно, Борисова, которая, разумеется, тоже участвовала в разговоре, не кинулась, вопреки ожиданию Клаутова, тут же оспаривать очевидную для Шушкича истину об их семейном положении: скорее всего, рассудил журналист, она сочла это в сложившихся обстоятельствах несколько неуместным.
       - Думаю, что убийство совершил профессионал или, как минимум, человек, хорошо владеющий ножом, что, по сути, одно и то же, - предположил Петр.
       - И профессионалы, на наше счастье, бывает, совершают ошибки, - как-то странно посмотрев на майора, сообщил Душан. - Твое заключение основывается на том, что удар был нанесен точно в сердце?
       - Не только на этом. Убийца оставил нож в теле, очевидно, боялся испачкаться в крови.
       - Да, скорее всего так и было. Орудие убийства сейчас обнюхивают эксперты, первые результаты мне сообщили по телефону, а акт экспертизы я жду с минуты на минуту... Давай вместе начнем вспоминать вчерашний день с самого начала.
       - Ничего бросающегося в глаза вчера в гостинице не произошло, - раздумчиво начал Петр. - А познакомились мы с Симичами в поезде, вместе в одном купе ехали из Котора в Белград. Домашняя сливовица и все такое...
       Душан понимающе кивнул головой:
       - "Нас и Руси...".
       - Вот-вот! Они должны были остановиться у сына, к которому приехали на свадьбу, но по недоразумению он не смог их встретить...
       - Это я уже знаю, - перебил Шушкич, - расскажи, что было вечером.
       - Да, вроде бы ничего особенного... Разместившись в гостинице, я сделал несколько телефонных звонков дальним родственникам, а потом мы с Таней отправились погулять по городу...
       - Прошвирнути се? - улыбнулся Душан, переиначив на сербский лад освоенный еще в первую московскую командировку глагол "прошвырнуться".
       - ... По Кнеза Михайло дошли до Калимегдана, перекусили по дороге в рыбном ресторанчике и вернулись. К тому времени Петар выспался и с новой силой принялся праздновать предстоящую свадьбу, благо, что закуски и выпивки у него с собой было если не на полк, то уж на батальон - точно!
       - Что ты можешь сказать о тех, кто участвовал в застолье?
       - А ты что, совсем не рассматриваешь версию о том, что убийцей мог стать кто-то еще?
       - Мы сейчас проверяем всех, кто живет в отеле. Но согласись: в первую очередь под подозрение попадают лица, с которыми убитый непосредственно общался в последние часы жизни.
       - Да, ты прав. Но из того, что черногорец появился здесь совершенно случайно, поскольку выбор гостиницы принадлежал водителю такси, следует, что убийство не планировалось заранее и произошло спонтанно, а с убийцей он столкнулся неожиданно. Таким образом, надо бы порыться в прошлом Петара, не исключено, что, как говорится, ноги растут оттуда.
       - Да, я тоже пришел к этому выводу, и специальные люди ведут сейчас соответствующие изыскания. Но, пожалуйста, не отвлекайся!
       - Итак, стол был накрыт у Симичей в номере, а в гости Петар позвал всех обитателей нашего аппендикса...
       Здесь следует пояснить, что здание гостиницы было прямоугольным, сильно вытянутым в длину, и коридоры на каждом из четырех этажей имели форму буквы "п" с очень короткими ножками и длинной перекладиной; именно такую "ножку" и имел в виду Клаутов, образно назвав ее "аппендиксом". Каждый из таких "аппендиксов" оканчивался туалетной комнатой (притом, что туалеты были и в каждом номере).
       - ... Потом он специально несколько раз ходил и проверял, не вернулись ли постояльцы одного из номеров, которых не было, когда он все это затеял. Когда они, наконец, пришли, Петар, не слушая никаких отказов, привел их тоже и усадил за стол. Итак, там были: трое Симичей, мы с Таней (она, кстати, не жена мне, а... хм, друг).
       - Герлфренд, - Шушкич понимающе кивнул головой, а Борисова за его спиной показала Клаутову кулак.
       - ... И две семейные пары: одна, по-моему, откуда-то из Воеводины, а другая - из Крагуеваца. Позже к нам присоединились двое поляков - те, которые опоздали - тоже муж и жена. Вот, даже все не поместились в кадре, - Петр включил камеру своего мобильника и показал, - пришлось даже делать два снимка. Смотри-ка, - обратился он к Тане, - как неудачно: Йованка оба раза отвернулась!
       - Итого, как я понял, всего гостей, считая вас, было восемь человек? - Шошкич вернул беседу в прежнее русло. - Изрядная получилась компания...
       - Ну не мне рассказывать тебе, что такое черногорское гостеприимство... Отбиться от Симича можно было только с помощью пулемета!
       - Да уж... Что можешь сказать о гостях с профессиональной точки зрения? Конечно, я с ними уже беседовал и, боюсь, буду еще не раз разговаривать, но мне хотелось бы услышать твое мнение, как непосредственного участника событий... и мнение твоей подруги.
       Клаутов задумался, мысленно вернувшись на полсуток назад. Мог ли кто-нибудь из вчерашних гостей Петара стать его убийцей? Наверно, мог: притом, что ничего подозрительного ему на память не приходило, его профессиональный и житейский опыт свидетельствовали, что за самой ангельской внешностью может скрываться стопроцентная нелюдь. Однако прямой и экспансивный черногорец вряд ли смог бы скрыть, если бы за его столом случайно оказался некий старинный враг... Да и не стал бы он делить с таким человеком хлеб, и уж тем более препеченицу. Теоретически можно было бы предположить, что Симич убит из предосторожности, что некий злодей опасался разоблачения, но этому предположению противоречит тот простой факт, что Петар умер с ножом в руке. Проще всего предположить, что нападающей стороной был он, но его противник оказался проворнее. Хотя, с таким же успехом, черногорец мог просто защищаться, и тогда первым атаковал убийца. Но ведь можно на это дело посмотреть и совсем с другой стороны: убийство как эксцесс, неожиданный результат мгновенно возникшей ссоры между совершенно незнакомыми людьми. Очень даже возможно, поскольку Петар к тому времени принял внутрь алкоголя столько, что свалило бы и двоих менее крепкий мужчин, тем более что черногорцы, вечно таскающие с собой ножи, люди горячие ... Черт его знает, как все запутано! Неожиданно мелькнула мысль, осознав которую Петр незаметно перевел дух: "Слава Богу, что это не его проблема!". Между тем Шошкич деликатно кашлянул, напоминая задумавшемуся москвичу, что он все еще ждет ответа.
       - Все гости Симича оставляют впечатление людей приличных. Пара из Воеводины, Ибрагим и ... как ее звали? - Клаутов обратился за помощью к Борисовой.
       - По-моему, Мила.
       - Точно, Милица! Так вот, эти - самые молодые из гостей, если не считать нас: на вид им лет по сорок пять...
       - Об этом не надо, я же с ними беседовал, да и документы проверял - оборвал Петра Душан.
       - Это я к тому, - недовольно объяснил Клаутов, не любивший, когда его перебивали, - что, несмотря на возраст, они раньше других дошли до кондиции, Ибрагим начал со всеми спорить, и супруга после нескольких неудачных попыток все-таки смогла его увести. Они покинули стол первыми, и слава Богу: по-моему, Ибрагим в конце концов нарвался бы на скандал. Пара из Крагуеваца лично мне показалась более симпатичной...
       - ... Мне, кстати, тоже, - вмешалась в разговор Татьяна: - помнишь, как Йованка непосредственно, как ребенок хвасталась обновой? И все приговаривала: "Элеганция-Франция"... Сероглазая, русоволосая ухоженная женщина, такая стильная... А ведь ей уже хорошо за семьдесят!
       - А что, супруг ее вам не понравился? - как-то безразлично поинтересовался Шушкич.
       - Да нет, симпатичный такой дядечка, спокойный, - Борисова вопросительно посмотрела на Петра.
       - Да, приятный мужчина, - согласился тот. - Он, когда узнал, что я занимаюсь журналистскими расследованиями разных криминальных историй, достаточно квалифицированно расспрашивал меня об особенностях оперативной работы в условиях мегаполиса.
       - Ну, а что скажете о третьей семейной паре из числа гостей, об этих Каминьских? - Душан не давал разговору уйти в сторону.
       - Воспитанные и симпатичные люди, - пожал плечами Клаутов. - Ничего больше я сказать не могу, поскольку провел с ними - они же появились позже - слишком мало времени. Пенсионеры. Он, вроде бы, юрист, она - по медицинской части.
       - Очень интеллигентные и воспитанные люди, - подтвердила мнение журналиста Борисова. - По-моему, ничего особо интересного, и тем более, подозрительного, в гостях я не заметила. Вот разве что...
       - Ну-ну! - нетерпеливо подбодрил ее полицейский.
       - Мне кажется, что где-то ближе к концу вечеринки у Симича испортилось настроение: он стал каким-то угрюмым и молчаливым. Может быть, приревновал Качавенду в своей Любке? Хотя он и сам рассыпал комплименты Йованке...
       - А я так ничего не заметил, - не согласился с ней Петр. - Если мой черногорский тезка и стал менее говорливым, то это совершенно не удивительно: при том-то количестве ракии, что он успел уничтожить!
       Душан Шушкич не стал скрывать своего разочарования:
       - Да, маловато, а я так на вас надеялся! Попробуйте что-нибудь вспомнить, и если что - сразу звоните по этому телефону - он достал из портмоне визитку и протянул ее Петру. - И вот еще что: вам придется на несколько дней задержаться в Белграде. Когда вы должны выйти на работу?
       - Неделька у нас еще есть, - растерянно сообщил Клаутов.
       - Будем надеяться, что за это время все прояснится. Пользуйтесь возможностью, гуляйте: сентябрьский Белград великолепен, хотя в октябре он еще лучше, сейчас, все-таки, жарковато. Разумеется, жить придется по-прежнему здесь. До скорой встречи!
       Разумеется, Петр и Таня были несколько обескуражены запретом покидать страну, но, подсчитав свои денежные ресурсы, сочли, что, если оставить родных и друзей без подарков и обедать в недорогих ресторанчиках, то пять-семь дней протянуть будет можно. Тем более что обратные билеты обменять на более поздний срок поможет "фирма" Шошкича. Проглотив скудный гостиничный завтрак (кофе, сосиска, по двадцать граммов масла и ежевичного джема), они отправились в город.
       На полупустой в столь ранний час площади около Скупщины (парламента), Клаутов окончательно убедился в том, что давно уже заметил натренированным глазом: от самого отеля за ними неотлучно, периодически сменяя друг друга, топали два филера. Подведя Таню к ювелирному магазинчику, он предложил ей не оглядываться, а воспользоваться отражением в надраенном стекле витрины:
       - Что ты скажешь о мачо в джинсах и черной майке, который сзади слева от нас оживленно выбирает себе в ларьке газету?
       - А, заметил, наконец? - легкомысленно хихикнула Борисова. - Всю нашу поездку эти балканские чемпионы большого секса так и пялятся на твою беззащитную подружку! А тебе хоть бы хны!
       Клаутов хмыкнул: курортная лень явно подействовала на Борисову расслабляюще.
       - Должен тебя разочаровать: данного молодого человека интересуют отнюдь не твои прелести.
       - Фи, Петр, неужели...! - притворно ужаснулась Таня.
       - Драга моjа, - Клаутов постарался сдержать неуместную улыбку, - все гораздо серьезнее: это "топтун".
       - Сударь, у вас рецидив мании преследования! - по-прежнему легкомысленным тоном ответила Таня.
       - В таком случае пойдем вон в ту симпатичную кафешку, и, сидя под столетними каштанами, выпьем кофейку. Спорим, что вслед за нами туда войдет некто средних лет в голубой футболке навыпуск и бейсболке с длинным козырьком, надвинутым глубоко на глаза?
       Клаутов спор выиграл. Это открытие испортило настроение и повлекло за собой переосмысление двух важных вещей: во-первых, выяснилось, что Душан, мягко говоря, лукавил, когда говорил, что он "далек от того, чтобы подозревать Клаутова в убийстве" (хотя, если рассуждать без эмоций, шапочное знакомство отнюдь не повод для того, чтобы безоговорочно поверить в невиновность туристов из Москвы). Во вторых, Петр явно погорячился, поспешив поблагодарить Бога за то, что раскрытие убийства Петара Симича "не его проблема". Получалось, что, если Клаутов и Борисова хотят вовремя оказаться в Москве, позаботиться об этом следует им самим. Как говорилось в древности, "врАчу, помози себе сам!", или, если использовать не столь архаичный язык, "спасение утопающих дело рук самих утопающих".
      
       Из протоколов совещания Информбюро 1948 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Тов. Берман (Польская делегация). ... На примере Югославии видно, к каким пагубным последствиям ведет идеологическое вырождение, принявшие характерные черты... буржуазного национализма.
       Тов. Ракоши (Венгерская делегация). То, что делают сейчас руководители КПЮ, является издевательством над жертвами, понесенными югославскими партизанами.
       Тов. Дюкло (Французская делегация). Совершенно нормально, что Информационное бюро должно рассмотреть вопрос о положении в Коммунистической партии Югославии. Руководители этой страны должны были бы первыми на это согласиться, тем более что они на предыдущем совещании... не преминули воспользоваться своим правом на критику в отношении других партий".
       Тов. Жданов. Даже с излишком!
       Политбюро БРП(к), говорит тов. Костов, безоговорочно поддержало точку зрения ВКП(б)... так как знало, что т.т. Сталин и Молотов не станут ссылаться на неправильную и неточную информацию.
       В следующем, 1949 году, на своем третьем совещании Информбюро обсудило доклад, зачитанный румынским лидером Г. Георгиу-Дежем "Югославская компартия во власти убийц и шпионов". Маховик набирал обороты...

    8

       Через несколько часов - Клаутов с Борисовой успели к этому моменту досыта нагуляться по городу, созвониться и договориться о встрече с одним из обломков рода Ковачевичей, приходившимся Петрову прадеду двоюродным племянником - наши герои сидели в небольшом ресторанчике самообслуживания, расположенном на углу Славии и улицы императора Хайле Селассие. За это время мачо в черной майке и его более зрелый коллега в надвинутой на глаза бейсболке уступили место подтянутой даме средних лет и юной парочке, которая с увлечением начинала целоваться, стоило "объектам" обернуться. Петр и Таня порядком устали от материалистически необъяснимого, но, тем не менее, знакомого многим постоянного ощущения жжения в затылке, вызванного пристальными взорами филеров, но в гостиницу, тем не менее, по понятным причинам возвращаться не торопились.
       - Все-таки не понятно, - с удовольствием поглощая таратлр, в очередной раз вернулась к животрепещущей теме Борисова, - с какой такой стати мы удостоились чести водить за собой "топтунов". Неужели твой лучший друг Шошкич прикрепил филеров ко всем участникам злосчастного застолья? Прикинь: не считая вдовы с дочерью, это четыре пары, да на каждую по два агента, которые, к тому же, сменяются... Что-то подобное роскошество кажется мне малореальным! Ты, - неожиданно сменила она тему, - почему не ешь таратор? Так не честно, мы же договорились: лук и чеснок едим или оба, или никто!
       - Сам удивляюсь! - поспешно принимаясь за салат, ответил Петр. - Тем более что на мой просвещенный взгляд мы с тобой ничуть не подозрительнее других. Если бы все это происходило во времена СССР...
       - Позволь полюбопытствовать, в связи с чем ты на этот раз решил всуе упомянуть нашу ушедшую под воду Атлантиду? - Таню всегда раздражала склонность любившего историю Клаутова ковыряться, как она это формулировала, "в окаменевшем дерьме". "Оглянись, - говаривала она, - для твоих изысканий вокруг полно свежего!"
       - В 1945 - 1947 годах тут всех "достали" "белые плащи" - так здесь в народе называли из-за одинаковой экипировки советников с Лубянки, которые претендовали на то, чтобы бесконтрольно распоряжаться всем и вся. А после разрыва между Сталиным и Тито, - Петр почел за благо не замечать задиристого тона Тани, - в страну начали пачками забрасывать противников строптивого маршала с самыми разными заданиями - от совершения идеологических, до вполне реальных физических диверсий. Позже, после формального примирения, Югославия была приравнена к капиталистическим странам, куда, как ты знаешь, "компетентные инстанции" старались направлять особо проверенных товарищей. Поэтому местные органы внутренних дел, да и рядовые граждане тоже, в каждом приехавшем из СССР человеке привычно видели - дело доходило до идиотизма - агента КГБ. Поэтому я и сказал, что в то время слежка была бы не удивительна, хотя и не обязательна. Но сейчас..., - скроив недоуменную гримасу, Клаутов развел руками, - сие тайна великая есть.
       - Но ты согласен, - не унималась Борисова, - что чрезвычайно сомнительно, чтобы филеров приставили ко всем, кто оказался хоть как-то причастным к этому убийству? Не явный ли это перебор?
       - Полагаю, да, - осторожно ответил Петр, с сомнением рассматривая горячий сандвич с жареной птичьей требухой, обильно политой горчицей - он его взял из стадного чувства, поддавшись ажиотажу, охватившему других посетителей ресторана в тот момент, когда лоток с этим дешевым роскошеством появился на прилавке.
       - Но из этого следует, что у Шошкича имеется какой-то веский довод подозревать кого-то из нас! - победоносно сообщила Таня.
       Отложив в сторону сандвич, который он так и не решился попробовать, Клаутов в этот момент принялся за отварное куриное крылышко и, проглотив кусочек жестковатого мяса, восхитился:
       - Вот что значит кандидат наук! Какая глубина анализа! Где уж нам уж...
       - Прекрати паясничать! - пристукнула Таня ножом по тарелке. - Этот сербский полицейский - явно не прост, а раз так, можно попытаться вычислить, на чем он, по его мнению, нас накрыл. Это ведь только дураки непредсказуемы...
       - ... И гении, - добавил Петр. - Давай, излагай: вижу, что тебе не терпится высказаться. Только подожди, схожу, возьму бутылочку пивка.
       - Возьми и мне, - решилась тщательно следившая за объемом талии Борисова: - от всех этих чесноков, перцев и паприк ужасно хочется пить! Хотя нет, лучше стакан красного вина: сделаешь мне "шприц"...
       За три недели пребывания в Сербии Борисова приохотилась к этому шипучему напитку, состоящему на пятьдесят процентов из сухого вина, а на другие пятьдесят - из сильно газированной воды, в качестве которой обычно выступал популярнейший "Кнез Михайло". Получив свой коктейль (себе Петр принес бутылку пива BIP), Таня сделала большой глоток и откашлялась.
       - Ну вот, теперь я готов слушать, - сообщил Петр, слизнув с верхней губы пивную пену.
       - Я уверена, что у белградской полиции против нас имеется серьезная косвенная улика, - понизив голос, чтобы не услышала перекусывавшая неподалеку филерша, сообщила Борисова. - Нет нужды объяснять, почему именно косвенная?
       Клаутов пожал плечами:
       - При наличии прямой нас бы немедленно задержали.
       - Молодец, не разучился на курорте мыслить! - вернула ему должок за недавнюю подначку Таня. - Остается понять, о чем конкретно идет речь.
       - Всего-то?
       - Я не думаю, что это - показания кого-то из постояльцев нашего отеля, позволяющие подозревать тебя или меня, - она решила не обращать внимания на иронию собеседника. - Такое свидетельство может быть как-то проверено и опровергнуто, и в таком случае лицо, сделавшее ложный донос, автоматически попадает под подозрение. Логично?
       - Вполне, ответил посерьезневший, наконец, Клаутов. - Что же тогда могло послужить Шошкичу основанием для того, чтобы отправлять за нами "топтунов"?
       - Тише ты! - шикнула Таня и покосилась на филершу. - Давай порассуждаем. Если объективно против нас никаких улик существовать не может, но они, тем не менее, откуда-то взялись, значит, они созданы искусственно. Так?
       - Допустим.
       - Давай посмотрим на проблему под таким ракурсом: что, собственно, может быть сфальсифицировано умным, несомненно, опытным и хладнокровным преступником?
       - Пятно крови на моей вчерашней рубашке! - довольно саркастически предположил майор. - Это только в старых детективах бывает...
       - Об этом я как-то не подумала, - озабоченно покачала головой Таня. - Вернемся в отель, пересмотрю все твои, а заодно и свои вещи! Какие еще будут предположения?
       - Еще в романах подбрасывают орудие преступления, но в нашем случае, к счастью, это невозможно: нож убийцы конфискован и приобщен к делу в качестве вещдока.
       - Уже ближе. Скажи, дорогой мой журналист-расследователь, а что делают с найденным на месте преступления вещественным доказательством?
       - Отдают его экспертам на предмет изучения, - снисходительно улыбнулся, отвечая на этот элементарный вопрос, Клаутов, и неожиданно осекся.
       - Уловил? - не скрывая своего торжества, спросила Борисова. - "Пальчики" криминалистами ценились во все времена!
       - Но ведь фальшивые отпечатки сфабриковать нельзя! Хотя...
       - ... Вполне можно подменить нож! - поторопилась, что называется, "застолбить" свое открытие Таня.
       - Ну да, мы же отмечали, что орудие убийства как две капли воды похоже на нож Симовича..., - казалось, Клаутов недоумевал, почему эта идея не пришла в голову ему самому. - Выстраивается смелая, но имеющая право на существование версия. Помнишь, я изучал этот тесак за столом, как раз после этого Петар и рассказал анекдот про охранника Тито. Кто-то очень хладнокровный (и уже тогда замысливший свести счеты с черногорцем), воспользовавшись схожестью, подменил заранее нож. А после того, как я оставил на нем свои "пальчики", этот неизвестный с помощью салфетки или носового платка забрал свой "экземпляр" и снова вернул собственность Петара на стол. М-да, - сформулировав все это, и еще раз взвесив версию на весах "бывает-не бывет", майор обескуражено потряс головой: - все это выглядит не столь уж фантастично и, к сожалению, вполне может оказаться правдой. Вот и доказывай теперь, что ты не верблюд...
       - Нам ничего не остается, - тряхнув волосами, сказала Таня, - как самим постараться найти убийцу. Тем более что при таком раскладе им может быть только один из трех мужчин, деливших с нами стол: двух сербов и поляка.
       - Я бы не стал исключать женщин...
       - Считаешь, что какая-то из дам зашла в мужской туалет, чтобы зарезать там нашего друга черногорца?
       - Сдаюсь, твоя взяла: ограничимся мужиками!
       - Пойдем-ка, друг ситный, до хаты: чем больше я думаю, тем сильнее подозреваю, что мы до сих пор недооценили ловкость противника. Нужно побыстрее осмотреть наши вещи: неровен час, этот Душан устроит обыск, по результатам которого нас арестует.
       Клаутову передалось Танино волнение, и майор стремительно встал из-за стола, благо, в ресторане самообслуживания не было нужды дожидаться официанта со счетом. Не успели они выйти, как один из посетителей, кстати сказать, вполне прилично одетый человек, подошел к столику привередливых иностранцев и жадно схватил отвергнутый Клаутовым сандвич.
       Через семь минут - именно столько занимает дорога от Славии до отеля - выяснилось, что торопились они не зря: обыск в занимаемом московскими туристами номере уже шел полным ходом.
      
       Из протоколов совещания Информбюро 1949 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Тов. Берман (Польская делегация"). Принятая по инициативе ВКП(б) Резолюция Информбюро о положении в КПЮ сыграла историческую роль не только в разоблачении изменнического белградского правительства... но и помогла преодолеть разные "теорийки" о "новых" путях к социализму, отличных по существу от советского пути, о возможности построения социализма без коллективизации сельского хозяйства, "теории", которые имели хождение в странах народной демократии и не встречали должного отпора со стороны коммунистических и рабочих партий.
       Тов. Гэре (Венгерская делегация). Между прочим, следует отметить, что не только для югославских кулаков в Венгрии, но и для венгерских кулаков вообще и для оставшихся еще в городе капиталистических элементов, для каждого противника народной демократии Тито и его банда являются "идеальными".
       Тов. Копржива (Чехословацкая делегация). Партия разоблачила несколько групп людей, находящихся на службе югославской и англо-американской разведок. В Праге была арестована крупная группа бывших членов национально-социалистической партии, а вместе с ними и несколько правых социал-демократов. Все они показывают о получении ими директив, обязывающих их вступить в коммунистическую партию, добиваться ответственных постов, подрывать партию и информировать англо-американскую разведку.

    9

       В ответ на просьбу дать ключ, портье на "рецепции" отвел глаза и сообщил, что его взяла уборщица. Клаутов с Борисовой, ни секунды не сомневаясь, что это за "уборщица", сгорая от беспокойства, молча рванули с места в карьер. Еще издали они увидели, что в коридоре около их номера стоит полицейский, который сделал попытку не впустить внутрь посторонних. Услышав, однако, русскую речь, блюститель порядка посторонился, и даже услужливо распахнул перед ними дверь. В комнате было полно народу, все как полагается: понятые из числа обслуживающего персонала, оперативники и представитель прокуратуры. Всем процессом руководил Шошкич, который нимало не смутился, увидев своих московских "друзей":
       - Хорошо, что вы вовремя вернулись: все-таки не очень корректно проводить обыск в отсутствие хозяев...
       - Что обычно допускается только в исключительных случаях, - не преминула уколоть Татьяна. - Но вам все-таки пришлось...
       - Чем обязаны таким вниманием, Душан? - не удержался от вопроса в свою очередь и Клаутов.
       - Обычное следственное мероприятие, Петр, вам не следует обижаться или быть недовольными, - уклонился от ответа подполковник. - Наоборот, чем быстрее все прояснится, тем скорее вы сможете вернуться в Москву.
       Борисова молча присела к столу и отчужденно смотрела на разворачивающееся вокруг действо. Обыск меж тем шел своим чередом, по освященному в течение многих десятилетий общепринятому порядку: слева направо, от стен к центру комнаты. Оперативники громко называли найденные ими вещи, предъявляли их понятым, а молодой, младше двадцати пяти лет полицейский, прикусив от напряжения язык, вел протокол. Все было - благодаря сериалам и нескольким десяткам переведенных ею детективных историй - знакомо до мелочей, и вызывало бы зевоту, если бы не одно маленькое обстоятельство: это в ее номере шел обыск, и это ее, Татьяну Васильевну Борисову подозревали если не в убийстве, то в соучастии в убийстве иностранного гражданина на территории чужой страны. Снедаемая острым беспокойством, Таня каждую секунду ожидала, что кто-то из оперативников с радостным возгласом обнаружит в их вещах недостающую прямую улику - будь то измазанный кровью несчастного черногорца предмет одежды или Бог его ведает что еще. Как обычно бывает в таких случаях, она - несмотря на то, что практически только что вышла из-за стола - ощутила голод: древнейшая часть человеческого мозга на свой лад начала бороться с могучей дозой бушевавшего у нее в крови адреналина. Наблюдая за распаковавшими ее чемодан полицейскими, Таня, не глядя, машинально протянула руку к лежавшим в одной из пепельниц орешкам кешью, и, ощутив под пальцами нечто постороннее, опустила глаза и к своему ужасу увидела полуприсыпанную орехами запонку - одну из тех двух, что семейство Симичей везло в качестве свадебного подарка. Можно было не сомневаться, что там же лежала и вторая, заботливо припрятанная их неведомым "доброжелателем"!
       На короткое мгновение Борисову охватила паника: совсем скоро кто-то из оперативников неминуемо займется столом. Таня еле поборола сумасшедшее желание схватить злополучный предмет мужского гардероба и сунуть в рот - это наверняка не осталось бы без внимания зорко следивших за поведением постояльцев подозрительного номера полицейских, которые могли поинтересоваться, не прячет ли она таким образом нечто. Требовалось мотивировать это движение, придумать что-нибудь простое и естественное. Решение пришло неожиданно, и, чуть не закричав от боли в тот момент, когда из укушенной ею внутренней части собственной губы (самоедка! - мелькнула в голове дурацкая мысль) пошла кровь, Борисова крайне невнятно сообщила, что хочет пить.
       - Что-что? - почти одновременно переспросили Клаутов и Шошкич.
       - Пи-ить, - Таня показала рукой, что опрокидывает стакан, и добавила: - воды или пива. Лучше пива, - бесшабашно махнула она рукой, как сделала бы почти каждая следящая за своей фигурой женщина, решившись пуститься во все тяжкие. - Петр, в холодильнике должно быть пиво, достань, пожалуйста, бутылочку!
       Все это Борисова проговорила старательно шепелявля и по понятным причинам вполне естественно гримасничая, отчаянно при этом надеясь, что журналисту не придет в голову продемонстрировать заботу и поинтересоваться первым, что с ней произошло. Услышав ответ, он наверняка бы не смог сдержать удивления, что было бы равнозначно провалу. С горькой досадой она увидела в глазах Петра тревожный вопрос. Вот он открыл рот...
       - Что с вами? - удивился, наконец, подполковник, и Борисова незаметно перевела дыхание.
       - Когда мы обедали, было так вкусно, что я прикусила губу! - как можно бессмысленнее тараща глаза, по-прежнему не выговаривая тридцать три буквы, сообщила Таня. - А теперь вот снова пошла кровь, - и она оттопырила капризную губку, наглядно демонстрируя плоды своего членовредительства.
       Борисова, хорошо знала Клаутова, и поэтому могла прочесть по его каменному лицу, что он ничего не понимает. Однако Таня в очередной раз отдала ему должное: как ни в чем не бывало, журналист молча прошествовал к холодильнику и взялся за ручку. Между тем один из оперативников постарался его опередить, и сам достал бутылку все того же БИПа. Внимательно ее изучив и не найдя никакого криминала, он передал тару Клаутову. Зная нелюбовь Борисовой к пиву, тот решил подыграть Тане:
       - Что, даже во время обыска не можешь потерпеть без своего любимого пива?
       - Ты бы тоже захотел пить, пойди у тебя из губы кровь! - убежденно ответила та и, кинув рот орешек, сделала хороший глоток.
       Через пару минут, когда это ее новое занятие стало для окружающих привычным, Таня отправила в рот и аккуратно уместила за пухлой щекой первую из запонок. Почти сразу после того, как она раскопала в орехах вторую и проделала с ней то же самое, кто-то из полицейских попросил ее отойти к окну: пришел черед стола. Первым делом проверили стул, на котором сидела подозрительная иностранка: не было ли что-то прикреплено к нему снизу липкой лентой? Все люди смотрят в детстве одни и те же фильмы, очевидно, не были исключением и местные пинкертоны: в кино преступники всегда ставят свой стул на ведущий в подземелье люк или в его сиденье имеется тайник... Затем поворошили орехи в пепельнице, после чего Борисова смогла отойти к окну и там на свободе заниматься одним из своих самых нелюбимых дел - пить пиво с орешками. Обыск продолжался своим чередом...
       Все, однако, на этом свете имеет конец: тщательно осмотрев каждый квадратный сантиметр гостиничного номера и буквально обнюхав каждую обнаруженную в нем вещь, Шошкич, не скрывая разочарования, извинился и увел свою команду. Судя по всему, он так и не нашел ничего интересного - или того, за чем пришел. Едва за последним незваным гостем захлопнулась дверь, Клаутов многозначительно приложил палец к губам и смешно оттопырил ладошкой правое ухо. Прекрасно поняв, что он на всякий случай предупреждает ее о возможности установки подслушивающей аппаратуры, Борисова, тем не менее, фыркнула - уж больно в этот момент уморительный был у него вид.
       - Как же ты теперь будешь разговаривать, бедненькая? - проявил Петр заботу. - Очень больно?
       - Больновато. Посмотри, сколько кровищи, - Таня выплюнула на ладонь запонки и продемонстрировала их Клаутову.
       У того при виде находки округлились глаза. Широко разведя руками и показав ей большой палец, Петр, во избежание подозрений со стороны белградской полиции, продолжил естественный в таком случае разговор:
       - Как ты думаешь, что они собирались у нас найти?
       - Ума не приложу, - прошепелявила Таня. - Неужели он действительно нас в чем-то подозревает?
       - Такая у него работа! - наставительно сообщил Клаутов. - Ну что, приляжешь чуточек отдохнуть, как ты собиралась, когда мы возвращались в гостиницу? А я, если ты не возражаешь, пойду, пройдусь: вся эта гнуснятина, которую устроил наш друг Шошкич, совершенно испоганила настроение, и мне просто необходимо глотнуть чего-нибудь крепенького.
       - Нет уж, после всего, что произошло, оставаться одной я не собираюсь! Подожди, я через пару минут буду готова.
       С этими словами Таня достала из сумочки пудру, приподняла лежавший на полу в небольшом тамбуре, которым был снабжен их номер, половичок, и аккуратно тончайшим слоем припорошила пол. Затем направилась в ванную, для вида там пошумела водой и возвратилась, возвестив, что можно выходить. К этому времени Петр успел позвонить Саве Ковачевичу, племяннику своего знаменитого прадеда, и подтвердить договоренность о встрече.
       - Клаутов, - портье, принимая от Петра ключ, поманил его пальцем и, понизив голос, сообщил: - я рад, что наши недоумки тебя не задержали. Знаешь почему? - и сам себе ответил: "Нас и Руси двеста милиjуна"! - С этими словами он достал из-под конторки два стакана и бутылку виньяка. - За приятельство!
      
       Из протоколов совещания Информбюро 1949 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Тов. Ракоши (Венгерская делегация). Второе Совещание занималось главным образом вопросом югославских предателей и провокаторов... При обсуждении югославской проблемы выяснилось, что во всех партиях стран народной демократии налицо тенденции, угрожавшие отодвинуть на задний план коммунистические партии.
       Тов. Поптомов (Болгарская делегация). В настоящее время полным ходом идет чистка партии, государственного и общественного аппарата от элементов иностранной империалистической агентуры в Болгарии. Это, несомненно, явится новым серьезным ударом по Тито и его империалистическим хозяевам.
       Тов. Берман (Польская делегация). ...Опасность, угрожавшая партии, мобилизовала все ее революционные силы, а борьба с правым и националистическим уклоном в партии, а также с социал-демократизмом, явилась серьезнейшей школой более глубокого усвоения всей партией идеологических и организационных основ марксизма-ленинизма.
      

    10

       Из выступления Иосипа Броз Тито в октябре 1946 г.
       "Наша конституция является одной из самых демократических, и не только одной из самых демократических, но после советской конституции - самой демократической конституцией в мире".
       Из информационной записки "О современном политическом и экономическом положении Югославии", подготовленной в аппарате Информбюро предположительно в конце августа - начале сентября 1947 года (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       ЦК югославской компартии, существующий в очень ограниченном количестве (сейчас имеется не более 13 членов и кандидатов ЦК) регулярных заседаний не проводит и письменных решений не выносит. То же можно сказать и о Политическом бюро ЦК партии. Все принципиальные вопросы по руководству страной решаются в узком кругу (Тито, Кардель, Ранкович, Джилас).
      
       Утро на Бриони, как это почти всегда бывает в начале сентября на островах Адриатического моря, выдалось ясное и теплое, поэтому завтракали в саду. Неслышно переступая точеными ножками, подошла молоденькая официантка, разлила кофе и, плавно покачивая в меру пухлыми бедрами, удалилась. Иосип Броз посмотрел ей вслед и неожиданно вспомнил так удивившую его особенность сталинской обслуги: та почему-то почти всегда была асексуальна - притом, что в НКВД смазливых мордашек хватало, а русские женщины (кому, как не Тито, вывезшему в свое время из СССР жену, этого не знать!) чудо как хороши. "Скрытный лицемер!", - подумал он о своем главном враге. До Тито доходили слухи о гиперсексуальности "вождя всех времен и народов"; знал он от верных людей и о том, что германский врач, осматривавший в свое время Надежду Аллилуеву, услышав про ее четырнадцать абортов, посочувствовал: "Бедная девочка, вы живете с животным! Вспомнив это нелестное определение, Президент Федеративной Народной Республики Югославии улыбнулся молодому соратнику, с которым делил ранний завтрак. Сотрапезником маршала был Эдвард Кардель, который как раз в это время, несмотря на то, что еще не был девяти утра, по свойственной многим жителям Югославии привычке, опрокидывал маленький стаканчик виньяка - благо, что был в отпуске. Улыбнувшись в ответ, тот предложил:
       - Не угодно ли товарищу маршалу послушать свежий анекдот про дядюшку Джо?
       - Угодно! - буркнул Тито, раскуривавший в этот момент огромную сигару: неужто его верный идеолог умеет читать мысли?
       - Сидит, значит, Сталин у себя в кремлевском кабинете. Неожиданно открывается дверь, и входит Пушкин. Вах, говорит Сталин, садись, дорогой наш поэт, какие будут пожелания, просьбы? Да вот, отвечает гость, домишко мой заняли, жить негде... Вождь снимает телефонную трубку: "Товарищ Хрущев? Прошу выделить товарищу Пушкину пятикомнатную квартиру на улице Горького! - и, положив трубку, спрашивает: - Что еще?". "Лошаденки мои, - отвечает поэт, - давно перемерли, а Москва-то разрослась, не находишься пешком...". "Товарищ Лихачев? - хозяин снова берется за трубку, - выделить товарищу Пушкину ЗИС! Еще что-нибудь, Александр Сергеевич?". "Если можно, деньжат на первое время, пока не заработаю...". "Товарищ Зверев? Сталинскую премию солнцу нашей литературы, товарищу Пушкину! Может, еще что надобно, не стесняйтесь?". "Да нет, спасибо! Теперь только работать и работать... У меня такие планы!". Когда за Пушкиным закрылась дверь, Сталин снова схватился за телефон: "Лаврентий? Дантеса к Боровицким воротам!".
       Тито засмеялся, отмахиваясь от рассказчика рукой, на которой в утреннем солнце блеснул перстень с внушительного размера бриллиантом. Другой камень посверкивал в запонке, видневшейся в рукаве белоснежного кителя с маршальскими погонами.
       - Говоришь, Дантеса к Боровицким воротам? - переспросил он и, утерев несуществующую слезу, неожиданно стал серьезным: - А ко мне он кого пришлет, Гаврилу Принципа?
       Это было фирменным приемом Тито: резко переходя от легкой и шутливой беседы к обсуждению серьезных вопросов, он мгновенно достигал психологического преимущества, загоняя своих собеседников в цейтнот, поскольку те, как правило, чувствовали себя в той или иной мере сбитыми с толку, и были вынуждены, что называется, на ходу перестраиваться. Однако скорого на реакцию и обладавшего подвижным умом Карделя смутить было трудно:
       - Боснийцев я бы не опасался. Спасибо Черчиллю: в тесной и неудобной английской обувке им до Белграда не дойти! (Здесь Кардель намекал на уловку хитрого британца, который, будучи в конце концов вынужденным помогать партизанам Тито, распорядился как-то сбросить с парашюта в боснийских горах для высокорослых и большеногих местных жителей сапоги тридцать седьмого размера, причем в каждой партии исключительно левые или правые). А вообще-то Алеко ловит террористов и диверсантов пачками! Мне иногда даже кажется, что он сам их готовит и инструктирует...
       Это была опасная шутка, но Кардель сознательно на нее пошел: слишком уж большую силу в условиях нынешнего противостояния Москве набрал шеф службы "државноj безбедности", выйдя чуть ли не на вторые роли. Тито слегка нахмурился, но обошлось без взрыва - он решил ограничиться замечанием:
       - Не зубоскаль! Ранкович хорошо делает свою работу, а ведь ему приходится бороться с Лубянкой... Это как сражаться с Лернейской Гидрой: на месте одной отрубленной головы вырастают две.
       - Да, авторитет дядюшки Джо по-прежнему высок, и им легко вербовать себе сторонников.
       - И оппозиция - которая всегда скрытничает и осторожничает - воспользовалась моментом, осмелела и подняла голову. Посмотри только, сколько, еще вчера казалось, верных товарищей, сегодня осуждают наш курс. Как говорится, нет худа без добра: большинство своих скрытых врагов я теперь знаю в лицо.
       - В этой связи, товарищ президент, у меня появилась одна идея..., - Кардель решил, что пришло время обнародовать свой давно подготовленный "экспромт".
       - Ну-ка! - подзадорил его Тито.
       - Мне кажется, что компартии Югославии пора уйти в подполье.
       -?
       - В том смысле, - поспешил объяснить свою мысль Кардель, - что мы должны объявить непримиримую борьбу всем диктаторам и диктаторским режимам, в том числе и партийным, и руководить страной через общественные организации.
       - То есть растворить партию в Народном фронте, за что нас и упрекают Сталин со Ждановым?
       - Вот-вот, спасибо им за подсказку! Мы это назовем борьбой за демократизацию социализма, и народ нас поддержит - имея в руках СМИ, манипулировать им не сложно. При этом все рычаги останутся у... партии, - Кардель сделал еле заметную паузу, показывая, что под словом "партия" он имел в виду вполне конкретного человека. - Одновременно мы создадим в стране атмосферу нетерпимости к Советам и Сталину, и на этой волне вычистим всю и всякую скверну, в том числе и врагов..., - снова последовала микропауза, - нового курса.
       Будучи старым зубром, выжившим и даже победившим в коминтерновской среде, которая характеризовалась почти дарвиновской борьбой за выживание, Иосип Броз не мог не оценить изящества предложенной комбинации: борьба за режим личной власти объявлялась заботой о подлинной демократии!
       - А Москва..., - Тито поднял руку, и к нему тут же подлетела давешняя официантка, - плесни-ка мне, милая, стаканчик "бурбона"... не решится на открытую интервенцию?
       - Сталин может все. Но на подготовку ему потребуется несколько лет, а на Дальнем Востоке сейчас неспокойно... Война в Корее неизбежна, и грузину будет не до нас. А там подоспеет и Старуха с косой... Что это вы перешли на "бурбон"? Вроде бы, всегда уважали "скотч"...
       - Ну, пишет же "Правда", что Тито - "американская собака"! Должен я это оправдывать, или нет? А эту свою идею изложи мне письменно, эдак, завтра к обеду. А Ранковича больше не обижай: каждый из вас делает свое дело: ты - политик и идеолог, а он - политический ассенизатор и врач-гигиенист...
      
       Из протокола заседания Секретариата Информбюро 20-22 апреля 1950 г. (текст и стиль подлинные, цитаты приведены без изменений).
       В.Григорьян. Кучку жалких изменников не спасут никакие демагогические разглагольствования о том, что в Югославии якобы "строится социализм собственными силами"... Несмотря ни на какие ухищрения и махинации, титовцам не удалось скрыть того факта, что в целом ряде районов страны против них голосовало от 25 до 35 процентов избирателей. Это значит, что на клику Тито - Ранковича неумолимо надвигается заслуженное возмездие...
       Компартия Советского Союза... осуществила за последнее время ряд практических мероприятий, направленных на дальнейшее разоблачение фашистской банды Тито - Ранковича:
       а) усиление пропаганды в печати и по радио на Югославию;
       б) повышение качества этой пропаганды;
       в) организация повседневной помощи югославским революционным эмигрантам...
      

    11

       Оказавшись на улице, обычно не куривший Клаутов стрельнул у Тани сигарету и, несколько раз глубоко затянувшись, признался:
       - У меня аж спина взмокла, когда я эти запонки проклятые увидел! Опоздай мы на пять минут..., ты даже не представляешь себе, какая ты умница!
       - Отчего же не представляю? У меня самой до сих пор коленки трясутся. Ни фига себе, съездила с дружком в море искупаться: три недели удовольствия и лет двенадцать строгого режима!
       - Могли бы дать и больше: во-первых, если бы у настоящего убийцы все "срослось", получилось бы, что несчастного черногорца мы убили из корыстных соображений, во-вторых, в составе преступной группы...
       - Спасибо, успокоил! И вообще, опасность пока не миновала. У меня ощущение, что все еще только впереди...
       - Боюсь, что ты права, Танюха, но все равно я твой должник! Слушай, а что теперь будем делать с этими запонками?
       - Как говорится, хороший вопрос! Вариантов несколько: выкинуть - раз, кому-нибудь, например, вдове, подбросить - два, передать твоему другу Шошкинчу - три, вообще ничего не делать - четыре... Другие идеи есть?
       - Достаточно и этих! Скажи мне лучше, почему, на твой взгляд, преступник решил подставить именно нас? Что это, случайность, или...
       - Думаю, "или". Скорее всего, его выбор пал на нас потому, что мы - иностранцы и, по определению, более уязвимы: не знаем законов, не имеем связей и так далее.
       - А как же чета поляков, тоже присутствовавшая за столом? Почему, если твоя логика верна, запонки оказались не у них в номере? Кстати, надо поинтересоваться: еще где-нибудь обыски были, или только у нас. Если только у нас, то это будет означать, что "стук" был адресным.
       - Резонно. Но, может быть, как раз поляки все это и затеяли?
       - Может быть, может быть..., - с сомнением покачал головой журналист. - Но какой же у них может быть мотив? Иностранцы, случайно встретившиеся в белградском отеле с черногорским провинциалом... Тебе это не кажется странным?
       - "Мы странно встретились, и странно разойдемся", - процитировала Борисова старинный романс. - Учитывая, что все участники этого безобразия в данное конкретное время оказались в данном конкретном месте на первый взгляд случайно, у наших поляков почти такие же шансы оказаться замешанными в этом деле, что и у аборигенов, сидевших за столом Симича. Хотя я бы остереглась безапелляционно заявлять о том, что все гости нашего отеля поселились в нем случайно. Во всяком случае, ломать голову на эту и другие темы пока рано, у нас совсем еще нет фактов, а позволить себе в нашем положении гадать... Скажи лучше, будет наш неизвестный "доброжелатель" продолжать попытки нас подставить, или оставит в покое?
       - Это тоже из серии гадания, - иронически улыбнулся Петр, - но думаю, что этот паскудник не успокоится. Во всяком случае, во всех своих действиях нам нужно исходить именно из этой предпосылки. Ведь не всегда же нам будет вести, как в этот раз с запонками!
       - Так что же, кстати, мы с ними будем делать?
       - Как говорится, хороший вопрос! - с большим удовольствием Клаутов передразнил Татьяну. К сожалению, того единственного, что мы должны были бы сделать - передать их в полицию, мы не можем. Поэтому предлагаю оставить их пока у себя - как говорила одна моя родственница, "на всякий пожарный случай".
       - Чтобы при следующем обыске их нашли?
       - Обижаешь, начальник! - развел руками Клаутов: - Куда мы сейчас направляемся? К моемому дорогому родственнику, Саве Ковачевичу. Вот у него в доме мы их где-нибудь и спрячем. Хозяина, разумеется, в известность ставить не будем: меньше знаешь - лучше спишь...
       Сава Ковачевич был сыном младшего брата Петрова прадеда, так что отнести его к родственникам Клаутова можно было достаточно относительно - во всяком случае, они с Таней, как ни бились, так и не смогли определить эту то ли четверо-, то ли "пятиюродную" степень родства. Тем удивительнее было то, что в чертах лиц перешагнувшего восьмидесятилетний рубеж серба и тридцатилетнего журналиста из России явственно проглядывали фамильные черты - это бросилось Борисовой в глаза, как только открывшая дверь женщина в черном платье провела их к хозяину огромной квартиры. Кроме этого сходства их, практически, больше ничего не связывало, и даже поговорить об общих корнях было невозможно, поскольку Сава родился через восемь лет после русской революции и никогда не видел своего дядю, мобилизованного в армию в далеком тысяча девятьсот четырнадцатом году.
       Старик Тане понравился. Он был высок, сух и не дряхл, по крайней мере, передвигался уверенной походкой и спину держал безукоризненно, как это умеют только строевые офицеры и профессиональные гимнасты. Впрочем, почему "как"? Сава оказался генерал-майором в отставке, а чуть позже выяснилось, что он был членом олимпийской команды ФНРЮ на Играх 1952 года в Хельсинки.
       Ковачевич с живейшим интересом выслушал рассказ Клаутова о свалившейся на них напасти (разумеется, эпизод с запонками Петр опустил) и пообещал - в случае необходимости - найти хорошего адвоката.
       - Так как, говоришь, фамилия твоего вероломного приятеля? - смешивая Борисовой "шприц" (Клаутов предпочел холодный швепс и стаканчик виноградной ракии), переспросил Сава, - Шошкич? Известная фамилия! Знавал я в молодости одного Шошкича, знаменитый был в свое время человек...
       - Ну, наш-то еще молод! - улыбнулась хозяину Таня: их симпатия, как она поняла с первой же минуты, оказалась взаимной. - Похоже, он Петров ровесник, возможно, на несколько лет постарше...
       - Может, родственник? - сам у себя спросил Ковачевич, и сам же ответил: - а почему бы и нет, страна у нас маленькая...
       - Чей родственник, дедо? - ласково улыбнулся Петр: именно такое обращение он как-то незаметно для себя принял в отношении старого Обреновича.
       - Был такой Никола Шошкич, - вздохнул Сава, - один из самых жестких подручных у Александра Ранковича...
       - Бывший глава местной госбезопасности, - шепнул журналист менее осведомленной о новейшей истории Югославии Тане.
       - ... В пятьдесят четвертом году застрелился, свихнувшись на ниве борьбы с русскими шпионами: ему почудилось, что агенты МГБ выкрали его из Белграда и доставили в Москву. Этот тип фанатично ненавидел Россию и все, что с ней связано. Даже я, несмотря на то, что получил личный подарок от Тито за олимпийскую медаль, имел от Шошкича в свое время неприятности - за твоего, Петр прадеда, ведь он же жил в России и до своего ареста занимал довольно крупные посты! Если ваш следователь или как он там в полиции называется, происходит из этой знатной семейки, то вам крупно не повезло...
       - Знаешь, только сейчас я почувствовал, как эти проклятые запонки оттягивали мне карман! - признался Клаутов, когда они с Борисовой вышли на улицу.
       Перед уходом он, воспользовавшись тем, что Сава, демонстрируя Тане выцветшие фотографии времен своей молодости, с головой погрузился в семейный альбом, спрятал пресловутые аксессуары в глубине старинного книжного шкафа, почти такого же по объему, как его кабинет в редакции "НО".
       - Не бойся, я сама боюсь! - согласно кивнула головой Таня. - Я так и ждала, что в любой момент к нам подойдет этот потомок сумасшедшего русофоба и потребует вывернуть карманы.
       - Думаешь, они не однофамильцы?
       - Бог его ведает, но мне не нравится его взгляд - холодный и отчужденный.
       - А что ты хочешь? Он же "при исполнении"! Хотя, помнится, в один из двух своих приездов в Москву, Душан как-то обмолвился, что в их роду служба в органах внутренних дел - занятие потомственное. Он этим немало гордился... Так что очень даже может быть, что дед Ковачевич действительно имел когда-то дело с его отцом, и если сынок унаследовал воззрения своего родителя, то нам придется иметь дело со следователем, как минимум, предубежденным, что не радует.
       - ... И тем сложнее для нас будет доказать свою невиновность. С чего начнем, товарищ начальник? - за Таниным шутливым тоном пряталось ее глубокое уважение к профессионализму Клаутова.
       - Никто не обязан делиться сокровенным с неофициальными лицами которые, к тому же, являются иностранцами! Поэтому, при сложившемся дефиците времени и возможностей, у нас только один путь: хорошенько взбаламутить воду и постараться пугнуть крупную рыбу. Для начала побеседуем с нашими сотрапезниками и маленько их помистифицируем.
       - Тебе не кажется, что это может закончиться еще одной поножовщиной в туалете?
       - Ты же моя напарница: будешь прикрывать мне спину, как в любом порядочном фильме о копах.
       - Где прикрывать спину, в туалете? - покатилась Борисова. - Интересная мысль...
       Недаром говорят, что смех предвещает слезы. Правильность этой приметы достаточно скоро подтвердилась.
      

    12

       Из протоколов совещания Информбюро 1949 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       В Польше, говорит тов. Берман, мы в 1947-1949 годах повели борьбу против "гомулковщины"... Гомулковщина была тем более опасна, что перекликалась с живучими еще тогда... националистическими настроениями и что ее носителем был генеральный секретарь партии.
       Из протокола заседания Секретариата Информбюро 20-22 апреля 1950 г. (текст и стиль подлинные, цитаты приведены без изменений).
       Тов. Гэре (Венгерская делегация). Со времени опубликования резолюции Информбюро мы сделали значительный шаг в ограничении проникновения в Венгрию военной, империалистической пропаганды и клеветы. Мы полностью вытеснили американские и прочие реакционные фильмы. Прекратили распространение в стране капиталистической печати и прочих изданий, запретил их ввоз в страну.
      
       Седьмого февраля в Варшаве определенно пахло весной, хотя, если верить календарю, до конца зимы оставалось целых двадцать два дня - на день больше положенного за счет того, что тысяча девятьсот шестидесятый год выдался високосным. Студентам - и в их числе первокурснице Ирэне Томачиньской - повезло: первый учебный день после зимних каникул пришелся на воскресенье. По этому поводу девушка собиралась в кино - в высотном здании-близнеце построенных в Москве высоток, где разместился Дом советской науки и культуры, располагался один из крупнейших в Варшаве кинотеатров, и там шел американский боевик. Их разрешили показывать всего несколько лет назад, поэтому каждый раз ажиотаж бывал огромным, из-за чего они с подружкой смогли достать билеты только на утренний сеанс.
       Воскресный завтрак обещал чашку хорошего дорогого кофе, который они могли позволить себе только раз в неделю (названный брат Войцек, закончивший юридический факультет университета, никак не мог устроиться на работу и перебивался случайными заработками, поэтому семья жила на одну зарплату тетки Малгожаты). Трапезничали по давно заведенному порядку: женская половина болтала, а Войцек шелестел страницами свежих номеров "Спортивного курьера" и "Жиче Варшавы".
       - Ну, что сегодня пишут хорошенького? - спросила брата Ирэна.
       - А, - с досадой в голосе откликнулся тот, - читать нечего: вчера нашему маленькому Сталину стукнуло пятьдесят пять, сплошные поздравления!
       - Не смей так называть Гомулку! - вскинулась Малгожата, которая отнюдь не являлась горячей поклонницей первого секретаря ЦК Польской объединенной рабочей партии, но за долгие шесть лет немецкой оккупации и три пятилетки нового режима усвоившая на уровне условного рефлекса простую истину: болтун долго не живет.
       - Да, поддержала тетку Ирэна, - он разрешил показывать нормальное кино и ездить за границу! И вообще, как можешь ты его так обзывать, если при Сталине он сам сидел...
       - Все они одним миром мазаны! Просто одни поумнее, а другие - попроще; когда одни еще сопли жевали, другие подсуетились, и первыми посадили своих менее разворотливых "товарищей по партии"! И вообще, воробышек: не лезь во взрослые разговоры! - отмахнулся от нее брат.
       - Это я-то воробышек? - вознегодовала первокурсница. - Да я всего на шесть лет младше тебя. - И совершенно по-детски добавила: - Не успеешь оглянуться, как я стану дипломированным врачом!
       - Вот из-за таких разговоров тебя никуда и не берут, горе мое! - осерчала на сына Малгожата, и тут же обратила свой гнев на Ирэну: - Чтобы я больше не слышала от тебя разговоров о политике! Я в твои годы...
       О чем тетка предпочитала говорить, когда ей самой было неполных восемнадцать лет, Ирэнка так и не узнала, поскольку пулей выскочила из-за стола, не забыв, правда, перед этим одним глотком допить свой кофе. Последний день каникул начался со скандала, и это было обидно! Когда Ирэна, по своей привычке не смотря по сторонам, энергично вышагивала по двору, ей показалось, что она видит боковым зрением, как соседка из дома напротив вроде бы показывает на нее рукой какому-то пожилому мужчине в черном "пирожке". Ирэна остановилась и пригляделась получше, но соседка, как обычно, сидела в одиночестве на лавочке и что-то вязала, и рядом с ней никого не было. "Почудилось", - решила девушка и заторопилась дальше.
       Второй раз черный "пирожок" попался ей на глаза в трамвае. Ирэна не была уверена, что это - тот самый головной убор, который она увидела - или думала, что увидела - на привидевшемся ей во дворе незнакомце, но ей все же стало как-то жутковато. Отвернувшись и стараясь не показать своего интереса, она с помощью зеркальца в пудренице (любовь к детективам - великая вещь!) попыталась получше рассмотреть этого своего попутчика, чтобы в случае столкновения с очередным "пирожком" точно знать, действительно ли ее преследует один и тот же человек.
       "Великолепная семерка" с неподражаемым Юлом Бриннером заставила Ирэну забыть обо всем на свете. Подружке больше понравился Стив Маккуин, но что с нее взять: ей всегда больше по сердцу были блондины! Однако когда девушки расстались, и Ирэна уселась в своем трамвае, она невольно оглянулась, чтобы проверить, не следят ли за ней. Сердце Ирэны ёкнуло: на задней площадке, прикрываясь газетой, трясся давешний незнакомец. Вот теперь она действительно запаниковала! Что им от нее нужно? (Кому это "им", перед ней вопрос не стоял: коль скоро она не связана ни с какой уголовщиной, значит, это не криминальная полиция а..., даже в мыслях Ирэна боялась произнести название той страшной организации!). Скорее всего, это из-за брата. Действительно, тетка права: Войцех чересчур много себе позволяет, слишком часто и излишне откровенно высказывает свое мнение, и вообще неизвестно, с кем он связался и где пропадает по вечерам! Тревога за сводного брата (не будем, однако, утверждать, что девушка в этой связи испытывала исключительно сестринские чувства) мгновенно переплавила охватившую ее только что панику в злость: когда же они, наконец, оставят их семью в покое? Вместе с новой эмоцией вернулась и храбрость, и Ирэна, вылезши из вагона на своей остановке, не оглядываясь, быстро и решительно пошла к дому. Ну их всех к лешему!
       Когда девушке оставалось пройти всего один квартал, она услышала позади себя частые шаги и тяжелое дыхание. "Могли бы и помоложе кого послать за мной башмаки топтать!", - злорадно подумала она и резко остановившись, обернулась.
       - Что вам от меня нужно? Целый день таскаетесь за мной...
       Преследователь, слегка запыхавшись, остановился и приложил палец к губам:
       - Тише, пожалуйста, на нас обращают внимание.
       - А мне нечего бояться! - задорно ответила Ирэна, сразу почувствовавшая, что ее "альтер эго" боится и не хочет огласки. - Пусть люди видят...
       - Я был другом вашего отца и поклонником таланта вашей матушки, - неожиданно сказал незнакомец, безошибочно найдя слова, которые заставят, наконец, Ирэну умолкнуть. - Если, конечно, ваша фамилия Томачиньска...
       Разумеется, она ожидала чего угодно, но только не этих слов. Самое удивительное, что Ирэна сразу почувствовала, что незнакомец говорит правду! Это было необъяснимо, но, тем не менее, факт остается фактом: она поверила ему без тени сомнения, безоговорочно и до конца.
       - Да, это моя фамилия. Почему же вы целый день ходили за мной?
       - Давайте присядем на лавочку, - вместо ответа на вопрос предложил незнакомец, - мои ноги уже не столь резвы, как прежде...
       Тяжело присев, мужчина снял свой замечательный головной убор и, достав белоснежный носовой платок, вытер испарину с высокого пергаментного лба. При этом он тяжело, с каким-то присвистом дышал, непрестанно по-стариковски пожевывая губами. "А ведь если он был папиным товарищем, - в душе Ирэны проснулись подозрения, - он не может быть таким старым: отцу сейчас было бы пятьдесят восемь...". Словно угадав мысли девушки, отдышавшийся, наконец, незнакомец заговорил:
       - Вместе с твоим, девочка, отцом мы вместе учились в консерватории, - как-то очень естественно перешел он на "ты". - Что, не похож я на однокашника ныне не исполняемого композитора Збигнева Томачиньски? Не удивляйся: полгода допросов в тюрьме министерства госбезопасности и пять лет лагерей кого угодно превратят в развалину! Если, конечно, он выживет...
       - Простите, как зовут пана...?
       - Ох, извини старика, пшепрашем, - спохватился тот и, с юношеской прытью вскочив с места, на несколько сантиметров приподнял над головой свой траченный молью довоенный еще "пирожок" и церемонно (разве что, не щелкнув каблуками) представился: - Ежи Цепелевски, к вашим услугам!
       Снова угнездившись на скамейке, он пару минут помолчал, всматриваясь в проносившиеся мимо них "варшавы" (так стали называться русские "победы" после того, как советское правительство подарило ПНР право производить эту автомобильную марку).
       - Я тебя очень долго разыскивал, и перед тем, как заново познакомиться (я помню тебя совсем еще крохой), мне показалось разумным немного понаблюдать за тобой: извини, но последние двенадцать лет моей жизни приучили меня к осторожности.
       - Пан Ежи, я очень рада с вами познакомиться, - искренне призналась Ирэна и замолчала, предоставив инициативу в беседе своему новому знакомому - понятно же, что он потратил столько времени и сил не для того, чтобы предаваться воспоминаниям о ее раннем детстве.
       - Я хочу рассказать тебе о том, как арестовали твоих родителей. Вернее, из-за кого. А если быть совсем точным - на кого я грешу, как на доносчика. Хотя боюсь, не донесла бы она, нашелся бы другой повод для ареста..., - несколько путано заговорил новый знакомый. В общем, дело было так. Где-то с 1947 года в стране начались аресты. Конечно, они происходили и раньше, но с какого-то момента все это начало производить впечатления кампании, как это уже не раз бывало в России в тридцатые годы. К сорок девятому году в артистических и литературных кругах Варшавы - а все мы, так или иначе, знали друг друга - царило чемоданное настроение: многие мечтали выехать, но границы уже были наглухо закрыты. "Брали" каждую ночь, и это самое "чемоданное" настроение реализовывалось в том, что почти каждый имел наготове саквояж со сменой белья, теплыми носками и папиросами.
       Цепелевски прервал свой рассказ, достал пачку сигарет "Пяст", раскурил новомодную сигарету с фильтром и глубоко затянулся.
       - Я уже говорил тебе, что в своем кругу мы все были если не друзьями и приятелями, то шапочными знакомыми - точно. Поэтому с течением времени было несложно вычислить доносчика (в нашем конкретном случае это была женщина, некая Мария Майдан, обладательница довольно приличного меццо-сопрано). Во всяком случае, она была вхожа в дома всех арестованных в то время, включая и твоих родителей (твоя мать, святая женщина, над ней как бы шефствовала, рассматривая Марию как свою творческую смену). Возможно, она решила эту самую смену поторопить... На доносчицу покушались дважды, кто - не спрашивай. Первый раз неудачно, а во второй, прости господи, - пан Ежи перекрестился, - вроде бы удачно. По крайней мере, она попала в больницу, из которой уже не вышла. Теперь внимание: я пришел на ее похороны, но не столько проститься, сколько убедиться в том, что ее, наконец, закопали. Так вот: я пани Майдан почти не узнал - так, известное сходство... Значения этому ни я, ни другие не придали, поскольку смерть вообще человека не красит, а зачастую еще и сильно искажает его облик. Однако примерно через месяц, возвращаясь в Варшаву с гастролей из Москвы, в аэропорту я встретил женщину-точную копию Марии, которая улетала в Париж. Ее провожали двое мужчин специфической наружности, от которых за версту пахло госбезопасностью. Вместе с ними она без очереди - а тогда (впрочем, и сейчас ненамного лучше) отъезжающих на Запад трясли дай Бог! - миновала паспортный контроль. Отсюда родилось подозрение, что хозяева этой самой Майдан вывезли ее из страны, чтобы сохранить "ценного кадра".
       Рассказчик достал новую сигарету, взахлеб затянулся и тяжело закашлялся.
       - У меня отбиты легкие, - как-то обыденно и чуть ли не извиняясь, сообщил пан Ежи.
       - А что было дальше? - не выдержала Ирэна.
       - А дальше, - Цепелевски вытер выступившую на покрасневших от надрывного кашля глазах слезинку, - я вернулся из аэропорта домой, где меня уже ждали. На свободу я вышел в самом конце 1956 года. Боюсь, долго я уже не протяну, поэтому я начал искать тебя. Ради высшей справедливости ты должна разыскать доносчицу и не дать ей спокойно умереть в своей постели.
       - Но как же я ее найду?
       - Фамилию она, конечно, изменила и, скорее всего, до сих пор живет где-то за границей. Могу лишь сказать, что у нее..., - тут пан Ежи несколько замялся, - на левом плече родинки выстроились в абсолютно правильный ромб. Все мы были тогда молоды! - как бы оправдываясь, поведал он. - В общем, в Писании сказано: ищите и обрящете! Может быть, ты доживешь до того светлого мгновения, когда Карфаген падет, и откроются архивы госбезопасности. Можно еще попробовать найти ее родню - если, конечно, у этой нелюди она есть: не исключено, что они как-то поддерживают связь... Если тебе повезет, и если ты проявишь волю и старание, на помощь к тебе обязательно придет удача. Ты должна найти и наказать предательницу, как это в свое время удалось Тилю Уленшпигелю, который разделался-таки с доносчиком-рыбником. Сделай это, девочка, - в память о своих родителях и... в память обо мне!
      

    13

       Из справки "Новая попытка фракции Тито дезориентировать компартию и трудящихся Югославии (текст и стиль подлинные, приведены без изменений). Справка подготовлена для секретариата Инфомбюро.
       "Братские компартии никогда не высказывались против социалистической индустриализации Югославии, а критиковали националистические тенденции в народнохозяйственных планах группы Тито, наносившие ущерб интересам строительства социализма в Югославии и интересам мирового социалистического хозяйства, которое должно представлять собой гармоническое целое, и поэтому должно планироваться не только в национальных, но и в интернациональных рамках".
       Подпись: "Группа коммунистов-сталинцев, г. Белград".
      
       Нетронутый слой пудры под половиком свидетельствовал, что на этот раз в отсутствие хозяев незваные гости номер не посещали. Не забывая об опасности возможного прослушивания, Таня и Петр минут тридцать отдохнули, болтая о том, о сем - что было достаточно непросто, поскольку поддерживать естественный разговор в подобных условиях требовало известных усилий - и приступили к "нанесению визитов". Волею случая первым объектом их "разведки боем" стала семейная пара из Воеводины, Ибрагим и Милица Месичи: с ними Петр и Татьяна столкнулись, едва только выйдя в коридор.
       - Здраво, Петар! - приветствовал журналиста Ибрагим, и на Петра пахнуло запахом свежего алкоголя. - Како си?
       - Ништа! - Клаутов за три недели пребывания на "родине предков" достаточно бодро заговорил на полузнакомом языке. - Тачниjе, ништа доброг... Шта радиш, Ибро?
       Из дальнейшего разговора выяснилось, что соседи, потрясенные случившемся минувшей ночью, и перенервничавшие во время бесед с полицией, побродили по городу, чтобы хотя бы немного отвлечься, а в данный момент намереваются помянуть старика Симича. Ибрагим выразительно поднял пластиковый пакет со всякой снедью, в котором просвечивала также некая емкость, объемом не меньше одного литра:
       - Если у вас с Таней нет каких-то неотложных дел, то милости просим к нам.
       - Право, не знаю..., - сыграл неуверенность Клаутов.
       - Пойдем, пойдем! - решительно развеяла его сомнения Татьяна, - после всего этого ужаса хочется выговориться. Мне до сих пор не по себе!
       - Моjа драга! - успокаивающе положила ей на плечо Милица.
       Женщины в четыре руки в считанные минуты соорудили немудрящую закуску, а вернее сказать, нарезали хлеб и несколько видов колбасы и сыра, не забыв поставить на журнальный столик, служивший местом для импровизированной тризны, пластиковые стаканчики с "кислым млеком". Клаутов обратил внимание, что в распоряжении их хозяев были два тонких складных дорожных ножа, которые не имели ничего общего с пресловутыми чудовищными черногорскими секачами. Впрочем, это ни о чем не говорило...
       Не чокаясь, выпили. Очень скоро выяснилась важная вещь: у Месичей обыск не производился, хотя их и подвергли тщательному допросу, продолжавшемуся несколько часов. Клаутову очень хотелось спросить, не заметили ли они, в своих передвижениях по городу, полицейских "топтунов", но, к сожалению, по понятным причинам этого делать было нельзя. Меж тем он обратил внимание на непонятную задумчивость своей спутницы, которой полагалось быть оживленной и говорливой, чтобы вызвать в ответ ту же реакцию: из потока слова иногда можно выловить то, что твой собеседник хотел бы оставить в тайне - что-то вроде психоанализа на бытовом уровне. Уловив момент, когда их хозяева отвлеклись друг на друга, Петр глазами спросил у Борисовой, в чем дело. В ответ она приставила к своему симпатичному ушку ладонь, пародируя недавний жест журналиста. Действительно, сообразил тот, прослушка - впрочем, ее наличие не доказано и в их номере - может быть установлена и здесь! Хотя, если номер не обыскивали... С другой стороны, так может быть даже лучше. Придя к этому выводу, Петр сделал рукой успокоительный жест, мол, все в порядке. Обратившись к Ибрагиму, он перешел, наконец, к делу:
       - Что думаешь, Ибро, о смерти этого несчастного черногорца?
       - Страшное дело! Кому могла понадобиться его смерть?
       - Мы с ним уже обсуждали этот кошмар, - вступила в разговор Милица. - Скорее всего, это ограбление, поскольку пропали запонки, которые он собирался подарить сыну на свадьбу. Хорошо еще, - добавила она не к месту, - подарок для невесты хранился у Любинки.
       - Да? - изумилась Татьяна. - А мы ничего такого и не слышали...
       - Мне сказала Йованка, - объяснила Милица, - а ей рассказала сама Любинка. Бедная женщина: она чуть с ума не сошла, когда узнала, что Петара зарезали.
       - Кстати, - поднял вверх палец Ибрагим, - а не позвать ли нам Йованку с Момчилом? Наши друзья из Крагуеваца тоже, наверно, захотят помянуть Симича.
       - Тогда уж и поляков, - предложила его жена. - Ведь они тоже были знакомы с несчастным стариком...
       - Давай, я сначала схожу за семьей Качавенда, - предложил Ибрагим, а потом уж ты позовешь своих разлюбезных поляков.
       Петр с Татьяной обменялись довольными взглядами: все складывалось очень удачно: вся подозрительная компания снова соберется вместе, что, собственно им и требовалось, но инициаторами этого мероприятия выступали не они. Ибрагим поднялся и вышел, а женщины захлопотали у стола, приводя его в порядок и пополняя количество приборов и закусок. Клаутов откинулся в кресле и уперся взглядом в дальний угол потолка, пытаясь сосредоточиться и придумать какой-нибудь верный ход. Тем временем вернулся Месич и, объяснив, что семейство Качавенда попросило пять минут на сборы, призвал Петра сделать по глотку, чтобы не было скучно ждать гостей. Милица задерживалась, а когда пришла, сказала, что поляков ей пришлось уговаривать, но в итоге они согласились ненадолго зайти, и сейчас придут. В этот момент Петр решил, что на такое большое количество гостей маловато выпивки, и собрался сходить к себе, чтобы принести бутылку виньяка. Таня его остановила, сказав, что ей нужно что-то там поправить, и минут через пятнадцать, после того, как поминальная вечеринка наберет ход, она ненадолго выйдет, а возвращаясь, заодно она захватит и выпивку. Наконец, пришли Каминьские. Налили, как говорится, "по единой", и слово взял Момчил Качавенда.
       - Старину Симича каждый из нас знал едва ли не несколько часов, за исключением наших друзей из России. Однако и этого времени хватило, чтобы увидеть, насколько он хороший, веселый и добрый человек. Про иных не поймешь сразу, что за люди... Как моя жена говорит: "Ни пес, ни выдра"...
       Татьяна недоуменно посмотрела на Клаутова, и тот шепнул ей, что, видимо, имеется в виду "ни рыба, ни мясо". Очевидно, то же самое объяснял своей супруге, почти касаясь ее уха губами, и Каминьский.
       - Был..., - поправился Момчил, - был веселым и добрым человеком. Петар младше меня лет на десять, и это не правильно, когда старшие говорят поминальное слово в память тех, кто родился позже их. Говорят, что Бог забирает к себе лучших. Пусть там, на небесах, ему будет хорошо: много препеченицы и старых друзей, которые ушли раньше...
       Глубоко вздохнув, Качавенда небольшими глотками, не отрываясь, выцедил полстакана ракии и, сев около своей супруги, крепкими еще зубами несколько раз подряд откусил от палочки лежавшей в его тарелке полукопченой колбасы (так в России любители расправляются в один присест с пером зеленого лука). В отличие от того, как это принято в нашем отечестве, сербские колбасы изготавливаются самого разного диаметра; эта была толщиной с хороший карандаш - именно такие, как она выражалась, "прикольные" колбаски Борисова с удовольствием регулярно покупала во время их пребывания в этой стране. Мало помалу завязался общий разговор, темой которого, конечно же, была смерть Симича. Минут десять Петр вслушивался в высказывавшиеся за столом суждения, надеясь выудить что-нибудь стоящее, но безуспешно: то были сплошь банальности. Дождавшись очередной паузы, которые время от времени возникают даже в больших и куда более веселых компаниях, чем эта, он незаметно подмигнул Татьяне, и та громко произнесла заранее заготовленную фразу:
       - В этом деле одна у нас надежда, на тезку покойного Симича, на моего друга Петра!
       - У нас, у женщин, всегда только одна надежда: собственный мужчина! - не поняла Милица.
       Обхватив ее рукой и благодарно поцеловав в висок, Месич выразил сомнение:
       - По-моему, Таня имела в виду нечто другое.
       - Да, я хотела сказать, что каждый из нас - пока не найдут истинного убийцу - находится под подозрением...
       - Из чего ты это заключила, моя милая? - подняла брови Йованка.
       Ее муж ответил за Татьяну:
       - Ну, раз уж нас всех попросили до окончания следствия не съезжать отсюда... Так что вы, Таня, говорили про своего Петра?
       - Я хотела сказать, что Клаутов - несмотря на свою относительную молодость - матерый журналист, специализирующийся на журналистских расследованиях разных темных дел. Скажу вам по секрету, что в своем деле он считается в России одним из лучших. Несколько раз получалось, что ему удавалось раскрывать преступления, оказавшиеся не по силам московским сыщикам.
       - В самом деле? - оживился Ибрагим. - Обожаю криминальные романы. Что же ты, Петр, обо всем этом думаешь?
       Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание переключилось на Клаутова, Татьяна встала и тихонько вышла из номера Месичей. Петр меж тем многозначительно скривил лицо и, глотнув из рюмки, неторопливо заговорил:
       - Пока еще у меня не сложилась вся картина этого дикого преступления. Впрочем, времени для этого больше, чем достаточно: все равно всем нам сидеть в этой Богом забытой гостинице неизвестно еще сколько. Однако кое-какие выводы и предположения я уже могу сделать. Другое дело, что не всем я готов поделиться...
       - Даже с нами? - спросила до тех пор молчавшая Ирэна, туристка из Польши.
       - Тем более с вами, друзья мои, со всеми теми, кто сидел за одним столом с Симичем.
       - Послышался дружный ропот.
       - Только прошу не обижаться: разумеется, подозрения в равной степени падают в первую очередь на каждого из нас. Однако я надеюсь, что в скором времени все прояснится.
       - Что позволяет тебе сделать такой вывод? - недоверчиво улыбаясь, спросил Момчил.
       - Во-первых, я не только предполагаю, но абсолютно убежден, поскольку имею кое-какие доказательства, что убийство Симича не эксцесс, случившийся при банальном ограблении, а преднамеренное убийство. Думаю также, что я знаю, где искать для него мотив. Так что можно надеяться, что достаточно скоро все прояснится.
       - Знаешь, где искать? - переспросил супруг Ирэны.
       - Вернее, когда искать, - несколько расплывчато объяснил журналист.
       В этот момент с купленной еще в Москве бутылкой сорокоградусной вернулась Борисова. Посмотрев на нее, Петр понял, что произошло нечто неожиданное и, скорее всего, неприятное, хотя девушка и старалась изо всех сил не показывать своего беспокойства. Улучив момент, когда всеобщее внимание отвлеклось на "настоящую русскую водку", она наклонилась к уху Клаутова и едва слышно выдохнула: "У нас в номере был посетитель!".
      

    14

       Из редакционной статьи газеты "Борба" от 28 июня 1949 года, посвященной годовщине опубликования резолюции Информбюро о положении в КПЮ (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       "В настоящее время коммунистам, а также и самым широким массам в нашей стране стало ясно, что еще в самом начале дело было не в критике, и меньше всего в коммунистической критике, что под прикрытием революционной фразеологии скрывались контрреволюционные намерения сорвать индустриализацию нашей страны... создать в Югославии такую власть и такое руководство, которые согласятся на неравноправные отношения Югославии со странами социалистического фронта, на то, чтобы оставить Югославию на уровне сырьевой базы промышленно развитых стран".
      
       Бездумно глядя на проносящиеся за окном большого американского автомобиля белградские улицы, Эдвард Кардель наслаждался редкими для второго секретаря ЦК минутами ничегонеделанья. Вообще-то, выражение "бездумно" лишено какого бы то ни было смысла: человеческая голова так уж устроена, что абсолютно пустой бывает только при потере сознания, да и то не все медики считают это непреложно установленным фактом. Однако обрывки не связанных между собой мыслей, хаотично мелькавшие в его мозгу, выныривая на неуловимый миг и снова исчезая где-то в подкорке, не требовали в своем мельтешении от Карделя никаких интеллектуальных усилий, и это было приятно. На подъезде к резиденции главы государства этот, выражаясь по-турецки, "кейф" закончился, и главный идеолог югославской компартии вернулся к жизни. Зачем же, все-таки, столь неожиданно пригласил его к себе Тито? Внутренние дела его интересуют или внешние?
       В начале пятидесятых, слава тебе, Господи, дела пошли куда веселее, чем в конце сороковых: хотя кругом, по-прежнему, бедность и разруха (а кое-где, так просто голодают!), но хоть начали понемногу строиться, и пошли кое-какие деньги от Всемирного банка. Маленькие пока деньги, да и тех, что капают потихоньку, едва хватает на закупку ржавых автоматов во Франции и Италии, да функционерам еще надо и чиновникам: не подбросишь, сами возьмут, да собственно и берут... Вон сколько на улицах новеньких иностранных автомобилей со служебными номерами. Балканы, господа империалисты, это вам не Штаты, где каждый цент на учете! Но ничего, чем жестче мы будем с Кремлем, тем мягче станут условия займов и кредитов...
       Автомобиль второго секретаря въехал в ворота резиденции президента ФНРЮ, сделал полукруг и остановился около тяжелых дубовых дверей. Охрана вытянулась в струнку.
       - А, товарищ Бирк! Заходи, Франц Эдвардович, гостем будешь! - улыбнувшись одними губами, по-русски приветствовал посетителя Иосип Броз.
       "Раз вспомнил Бирка, значит, Москва его беспокоит, ну что ж, обсудим", - сделал вывод Кардель и, белозубо улыбнувшись в ответ, поднял над плечом в старинном антифашистском приветствии сжатую в кулак правую руку:
       - Рот фронт, госпар Председник!
       К удивлению вновь вошедшего посетителя, в кабинете, не считая его вальяжного хозяина, больше никого не было, что, учитывая мелькнувшую у него догадку о теме предстоявшей беседы, выглядело довольно странным. Обычно в подобного рода "конверзациях" всегда принимали участие еще двое: Джилас (считалось, что он неплохо знает характер Сталина) и, как правило, Ранкович, профессионально занимавшийся уничтожением пятой колонной "ибэистов" в Федеративной Народной Республике Югославии. Усевшись в кресло, Кардель терпеливо ждал, пока "председник" раскурит огромную сигару, которую он по всем правилам сосредоточенно нагревал над огнем английской зажигалки.
       - Ну, что скажешь хорошего? - пыхнув, наконец, ароматным дымом, поинтересовался Тито.
       - На Дальнем Востоке без перемен, - намекая на Корейскую войну и связанные с ней у Советского Союза проблемы, лукаво ответил Кардель. - Это что касается хорошего...
       - А плохого? - несколько равнодушно осведомился президент.
       - С подачи французских сталинистов марсельские докеры бастуют и отказываются грузить для нас военное снаряжение. То же самое и в Италии. Дядюшка не расстается с мечтой во второй раз послать свои танки на Белград. Но пока у него в одном месте как заноза сидит генерал Макартур...
       - Ты убежден, что седалищная часть нашего заклятого друга и учителя располагается на Корейском перешейке? - скривился Тито. - Нет, не с той стороны новости меня сейчас интересуют..., - внимательно изучив пепел на своей сигаре (как истинный ценитель этого вида табачной продукции, маршал стремился его подольше не стряхивать), и выдержав паузу, продолжил: - Во внешней политике сейчас действительно все более-менее стабильно - по крайней мере, пока. Я, понимаешь, все больше и больше думаю о проблемах не вокруг Милано, а вокруг Милована.
       Сообразив, что он неправильно спрогнозировал тему предстоящего разговора, Кардель на ходу перестроился:
       - Да, господин президент, я давно уже хотел поговорить с вами о Джидо, но, как-то, не решался...
       - Что ж так долго собирался? - в голосе Тито послышались раскаты надвигающейся грозы. - Иногда, друг мой Тоне, ты бываешь излишне смел и бесцеремонен, а тут такая деликатность...
       Второй секретарь почувствовал нешуточную опасность: президент не страдал отсутствием подозрительности.
       - После того замечания, товарищ первый секретарь, что вы сделали мне на Бриони, я остерегаюсь высказываться по вопросам кадровой политики. Как говорится, Богу - Богово, а кесарю - сечение!
       Тито хмыкнул на очередную шутку своего любимца - пусть даже это был парафраз известной поговорки, но все-таки его ненавязчиво назвали богом - и инцидент, казалось бы, был исчерпан. Однако следующий вопрос президента показал, что расслабляться рано:
       - Так что же ты, скромный друг мой, собирался рассказать мне о Джиласе, но по застенчивости своей всем известной, постоянно откладывал? Валяй, я тебя слушаю. И не тяни: полагаю, времени на раздумье тебе не надобно: зная тебя могу предположить, что ты давно уже все для себя сформулировал...
       Кардель внутренне подобрался. В сложившейся конфигурации беседы любое неудачное слово или даже интонация могли рикошетом вернуться к нему, и потом не отмажешься от обвинений на любой вкус, что уже зависело бы от прихоти или каких-то планов вождя - уже имевшихся или еще только обдумывавшихся. Слишком многих на памяти второго секретаря "уличали" таким вот образом в "беспринципном карьеризме" и желании "подвинуть" коллегу по партии, или в "гнилом либерализме" и нерешительности, или в потере бдительности и преступном промедлении, а то и в тайной игре в команде сторонников "Усатого". Пройти между Сциллой и Харибдой можно было только по узкой тропинке, безупречно угадав и артикулировав то, что маршал и хотел услышать.
       Начиная игру, Кардель решил пойти с такой сильной фигуры, как "объективность":
       - Вы знаете, как я всегда любил Милована. Да что там любил, я и сейчас готов отдать за него руку! Мало кто сделал больше, чем этот наш старый соратник и друг для победы в войне и революции. Звание Народного Героя Югославии так просто не присваивают! - это был легкий намек на то, что до недавнего времени и товарищ маршал души не чаял в умном и беззаветно храбром Джидо. - А какой прекрасный доклад он сделал в сорок восьмом, на VI съезде партии! Но вот в последнее время..., - не договорив, Эдвард сделал паузу и сокрушенно закачал головой, ожидая какого-нибудь знака от своего собеседника, чтобы понять, в том ли он движется направлении, или следует срочно менять галс.
       - Да, в последнее время..., - повторил за ним Тито, и если бы не серьезность момента, можно было бы подумать, что он передразнил своего собеседника - столь интонационно похоже это было произнесено. - А ведь мы дружили с ним..., - Эдвард отметил, что президент употребил прошедшее время, - ... еще с довоенной поры, когда Джидо вошел в тридцать восьмом во Временное руководство партии.
       - Темпора мутантур эт нос мутамур ин иллис, - счел возможным блеснуть латынью Кардель и, поймав вопросительный взгляд маршала, пояснил: - это латинская поговорка, означает: "Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними".
       - Неплохо сформулировано, - кинул тот головой, - но мне ближе другая мысль, кто-то мудрый высказал: "Избави меня, Господи, от друзей, а с врагами я и сам как-нибудь справлюсь!".
       "Не "кто-то", а Александр Македонский, по крайней мере, так принято считать, друг мой Иосип!", - с чувством усмешливого превосходства, которое почти всегда испытывает грамотный человек при общении с полузнайкой, подумал Кардель, но благоразумно не стал высовываться со своей ученостью. Вместо этого он энергично закивал головой:
       - Конечно, это изречение больше подходит к нашему случаю. Чем ближе к тебе находится враг, - после Титовой цитаты "галс", которого следует придерживаться, стал, наконец, ясен, - и чем больший пост он занимает, тем больше вред, который он способен нанести.
       - Да, Милан превращается во врага..., - согласился маршал. - Это было хорошо, нет, просто здорово, когда он писал про СССР, что там бюрократия превратилась в новый класс, тормозящий развитие общества. Это был прямой удар по сталинизму и его творцу, и мы ему рукоплескали. Но сейчас - Ранкович мне докладывал - он распространяет эту свою теорию уже и на Югославию: мол злоупотребление привилегиями, кастовая замкнутость и солидарность, лицемерие морали, то да се... ладно, это все можно было бы списать на относительную молодость и романтизм. Но он же еще и говорит, что ни одна партия не может выражать потребности всего общества - а это означает поднимать руку на самое святое! И это в то самое время, когда мы собираемся заняться претворением в жизни той самой моей старой идеи - о моральном и теоретическом лидерстве партии, и передаче всей власти в руки рабочего самоуправления...
       "Так вот почему не приглашен Ранкович!" - понял Кардель. Действительно, обсуждать с ним идею, высказанную именно им, Карделем, тогда на Брионии, пока не с руки. Впрочем, Алеко, скорее всего, по своим каналам все равно узнает, что они здесь обсуждали... Это хорошо, что маршал называет "уход КПЮ в подполье" своей идеей. Значит, будет биться за ее осуществление всерьез. А быть вторым лицом при диктаторе, который, к тому же, скоро начнет стареть, совсем неплохо! Насколько он младше Тито? Так, тот родился в 1892 году, значит... на восемнадцать лет. Недурно и перспективно! Тем более что с уходом со сцены Джиласа (а он, Эдвард, постарается, чтобы этот уход стал неминуемым и безвозвратным) останется всего один, правда самый серьезный, конкурент - Ранкович. Там уж кто кого...
       - ... Ты что, заснул? - в голосе Тито явственно слышалось раздражение, и, внезапно очнувшись, Кардель понял, что совершил непростительную для опытного "человека свиты" ошибку - замечтался, в результате чего не услышал обращенного к нему вопроса первого лица.
       - Как можно, господин президент! Просто я старался вспомнить, когда и на чем Джидо свихнулся...
       - Разве это важно? Скажи лучше, что ты предлагаешь сделать? Идеи Милана достаточно популярны...
       - Господин президент, наши соседи, болгары, любят рассказывать анекдоты про шопов...
       Иосип Броз, знавший об этой слабости своего любимца - под видом анекдота изложить серьезную мысль, - не взорвался, как можно было бы ожидать, будь не месте "товарища Бирка" другой человек, а ворчливо ответил:
       - Про габровцев слышал, а про этих - нет!
       - ... Приблизительно то же самое, только габровцы славятся своей скупостью, а шопы - ленью. Так вот, шоп говорит: "Если дело срочное, я ложусь спать, потому что, если оно действительно срочное, его сделают за меня; а если оно таковым не окажется, то я высплюсь, и сделаю!".
       - Да, это по-нашему, по-балкански, - против воли хмыкнул президент. - Изволь объяснить, что ты имеешь в виду! - приказал он.
       - Если в двух словах, то предлагаю не делать ничего.
       - ?
       - По крайней мере, до съезда. На нем мы торжественно заявим, что отказываемся управлять от имени рабочего класса и передаем власть непосредственно трудящимся, объявим широкую демократизацию. Вы говорите, что идеи Джиласа популярны, вот мы всех и порадуем, в том числе и его самого. А спустя какое-то время тихонечко, без шума товарищ Джидо будет арестован - за антипартийную деятельность: демократия должна уметь себя защищать! Те, кому надо, сразу поймут, что причиной ареста на самом деле было то, что он задрал хвост против президента, и десять раз подумают, перед тем, как сделать то же самое...
       - А что, это твое рабочее самоуправление, не повернет против..., - здесь Тито сделал многозначительную паузу, - партии? Ведь ты предлагаешь центр принятия решений переместить в общественные организации.
       Прекрасно поняв, кого маршал имел в виду под словом "партия", Кардель сделал небрежный жест рукой:
       - Выбирать руководителей будут они, а рекомендовать - партия, то есть, в конечном счете, вы! Как сказал в свое время один неглупый грузин, "кадры решают все!". А уж монопольно владея, к тому же, газетами и радио мы будем контролировать все общество. Тем более что у вас есть джокер: Александр Ранкович и его Служба безопасности.
       - Звучит неплохо! А оппозицию новому курсу...
       - ... Ее мы будем еще жестче, чем прежде, давить как приспешников Сталина, предателей родины и врагов подлинной демократии!
       - Аминь!
      

    15

       Из журнала "Театр", 5 за 1950 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       "Посмотрите репертуар кукольных театров. До недавнего времени ежедневно на ширму кукловодов сомкнутым строем выходили Алладины с волшебными лампами, Гулливеры с лилипутами, Коты в сапогах, Красные шапочки, а также их ближайшие и дальние родственники и знакомые. Герои большинства этих и других пьес носили бабушкам пирожки, разыскивали старые медные светильники, или занимались еще чем-нибудь другим в этом роде...
       Конечно, все это пьесы-сказки, и вряд ли можно что-нибудь возразить против того, чтобы в детских театрах показывали хорошие сказки. Но, во-первых, не все эти сказки заслуживают, чтобы их так широко рекламировали. Например, что могла дать советским детям, чему научить их мещанская сказочка о Коте в сапогах? Во-вторых, нельзя не заметить, что подбор этих сказок был в значительной мере односторонним. Красная шапочка много и упорно выступала перед детьми, а Царя Салтана было видно что-то не очень часто. Кот в сапогах беспрепятственно гулял по театрам, а Василисе Премудрой трудно было сыскать туда дорогу...".
      
       Он неважно чувствовал себя в то утро. Впрочем, то же самое можно было сказать и о дне вчерашнем, и позавчерашнем. Годы не обманешь! К тому же, осенью обостряются все болячки, а их накопилось ох, как немало... Да и погода подкачала: начало октября пятьдесят второго года своей холодной слякотной мерзостностью больше напоминало ноябрь. Сложив в папку текст своего выступления, который он по устоявшейся привычке правил до самого последнего момента, Сталин перевернул листок настольного календаря на пятое октября и, слегка пришаркивая на ходу, двинулся в сторону прихожей. Когда вождь, по-стариковски покряхтывая, влезал в услужливо поданную охранником шинель, его голову пронзила неприятная мысль, тем более мерзкая, что ощущалась как внезапное откровение: "А не станет ли девятнадцатый съезд партии последним в его жизни?".
       В стремительно мчавшемся автомобиле, глядя на покрывавшие западную часть Поклонной горы сосенки, Сталин снова и снова возвращался к основным идеям "организационной" части доклада. Конечно же, надо обновить "верхушку". Зажрались, забронзовели, возомнили себя неприкасаемыми! Шепчутся уже по углам, кто что за ним унаследует. Забыли, видать, про кавказских долгожителей... Ничего, высший эшелон перетрясем, кое-кого на свалку истории, а иных и подальше! А вместо них - молодых и энергичных, которые займутся работой, а не интригами, для них он давно уже живой бог: эти не покусятся. Да, правильно: вместо политбюро - расширенный президиум ЦК, а для решения оперативных вопросов внутри него - просто бюро. И название пора уже поменять: все-таки, меньшевики давно уже приказали долго жить, а во-вторых, "большевики" нет-нет, да ассоциируются с Лениным. Вспомнив былых "соратников", Иосиф Виссарионович в очередной раз осерчал: "ленинская гвардия", мать их так и разэтак! Все предатели... Поэтому вместо "ленинской" - "сталинскую гвардию" растить будем! Да что там, растить, есть уже сталинские соколы, есть! А значит, вместо Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) - Коммунистическая партия Советского Союза. Вон и Тито совсем недавно название поменял: Союз коммунистов Югославии. Ишь ты, к марксистским корням вернуться решил, святее римского папы желает быть!
       И везет же этому чертову маршалу! - мысли Сталина совершили прихотливый изгиб. - Была же хорошая возможность в сорок восьмом - начале сорок девятого решить все быстро и энергично, расчленив Югославию танковыми клиньями с территории сопредельных Румынии и Болгарии. Да болгары и сами бы все сделали, посули им только вернуть Македонию! Венгрию подключили бы, есть у них свои интересы в Воеводине, да и с точки зрения географии она поближе - удобнее перебрасывать из Союза войска и снаряжение. В конце концов, вон какой мощный кулак у нас и в Австрии. Ударить бы с четырех сторон... А народ бы, еще не распропагандированный тогда титовскими кликушами, снова встречал бы цветами - как в сорок четвертом - гвардейцев Бирюзова! Так нет же, так некстати затянулась эта гражданская война в Греции! Окажись в тех условиях Красная Армия на юге Европы, англичане с американцами начали бы третью мировую, это как пить дать! А что у него было в загашнике? Опытное "изделие" в одном экземпляре, и никаких средств доставки. А теперь есть чем пугнуть, но руки связывает Корея... Одна война - еще куда ни шло, а две зараз мы себе позволить не можем! Пока...
       Мысли о Югославии оставили Сталина только в комнате президиума, расположенной, как и полагается, за сценой Большого кремлевского дворца. После ремонта, затеянного еще в тридцатые годы, дворец потерял все свое византийское великолепие (изрядно, правда, к тому времени поистершееся) и приобрел столь любезный сердцу вождя казенный аскетический вид. Эту простую и суровую эстетику (если это слово вообще применимо в данном контексте) только подчеркивали дубовые панели, украшавшие кабинеты высших лиц государства; разумеется, имелись они и в комнате президиума.
       Кивком головы поздоровавшись с присутствующими, вождь выглянул в заполненный уже зал, что-то прикинул, и ко всеобщему изумлению вышел на сцену. Не обращая ни на кого внимания, он пересчитал стулья, стоявшие около длинного стола. С мрачным удовлетворением кивнув головой (разумеется, он, как всегда, даже в такой малости не ошибся: одного стула не хватало!), Сталин вернулся за кулисы и, категорически отказавшись от помощи бросившихся к нему со всех сторон делегатов, лично "восполнил недостачу". "Ничего без меня не могут!" - с острым раздражением подумал Генеральный секретарь и, странное дело, неважнецкое до того настроение его удивительным образом резко улучшилось.
       Сидя в президиуме и слушая краем уха открывавшего заседание Маленкова, Сталин просматривал доклад мандатной комиссии. Судя по фамилиям, партийные комитеты топорно подошли к формированию делегаций: еврейских фамилий практически не было, хотя он не раз говорил, что борьба с безродными космополитами не имеет ничего общего с антисемитизмом. Приличия нАдо соблюдать, и негоже давать врагам повод обвинять нас в измене великому принципу интернационализма! Кое-кого придется взгреть... а линию партии без суеты и спешки проводить дальше. Чёрти что творится и в науке, и в культуре, причем сплошняком: что в театре, что в кино, что в музыке или литературе!
       Отложив доклад мандатной комиссии, генсек взялся за список присутствовавших на съезде иностранных гостей и автоматически, подчиняясь относительно недавно возникшему условному рефлексу, посмотрел в его конец, где в соответствии с алфавитным принципом должна была размещаться делегация Союза коммунистов Югославии. Разумеется, никого из банды Тито в ее составе не было - делегацию КПЮ составляли сплошь политэмигранты, а возглавлял ее славный партизанский генерал, Народный Герой Югославии Перо Попивода. (Русские друзья, основываясь на имени его отца, звали генерала запросто: Петр Савич.) Попиводе пришлось в 1948 году покинуть родину после провала антититовского переворота, который готовило несколько крупных военных чинов, в число которых входил и он. Сталин вспомнил их первую встречу, произошедшую у него в кремлевском кабинете. Тогда Перо решил зачем-то (скорее всего от смущения) назвать свою фамилию и, коротко наклонив голову, буркнул: "Попивода". В ответ хозяин кабинета с непередаваемым юмором протянул руку и тоже представился: "Сталин". После они поговорили об обстановке в Югославии, и в ответ на вопрос Сталина о том, что молодой генерал думает о Тито, тот назвал его троцкистом. Помнится, он тогда в ответ сказал, что Тито гораздо хуже: троцкизм, все-таки, был хоть и антиленинским, но революционным рабочим движением, а нынешний югославский лидер - просто пакость.
       Слегка улыбнувшись в усы этому воспоминанию, вождь взял карандаш и написал на листе бумаги: "На каком языке будет выступать Попивода?", после чего передал записку Маленкову. Тот немедленно ответил: "На русском". Генсек досадливо поморщился: ну как они не понимают, что это политически неправильно?! Что это: по заказу "Свободной Европы" или по нашей природной дурости? И так ведь все, кому не лень, говорят, что югославские эмигранты в СССР поют с голоса Москвы, совсем оторвались от родины и не представляют, чем живут и чем дышат их соплеменники. Идиотское недомыслие! Переведя дух, Сталин подумал, что у Попиводы есть еще время перевести свою речь на сербско-хорватский: иностранных делегаций приехало на девятнадцатый съезд как никогда много, а по регламенту каждой из них полагалось сорок минут - двадцать на собственно выступление, и столько же на перевод (синхронный в то время не практиковался). Получив записку: "Только на родном!", Маленков торопливо подошел к главе делегации СКЮ. В это время уже выступал Макс Рейман от компартии Западной Германии, и Попивода, чья очередь была следующей, запротестовал, уверяя, что не сможет за оставшееся время переложить свое достаточно большое выступление на родной язык. В это время к ним подошел генсек.
       - Товарищ Попивода, хотя бы начать и завершить выступление по-сербски вы сможете?
       - Смогу, товарищ Сталин!
       - Вот и хорошо. Так надо для дела. У вас еще нет страны в руках... Потерпи годик!
      

    16

       Из протоколов совещания Информбюро 1948 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       "Что касается нас, - говорит тов. Лука [румынская делегация] ..., то мы не намеревались и не намереваемся идти по линии югославского Народного фронта. Фронт народной демократии в нашей стране состоит из РРП и массовых демократических организаций, открыто признающих руководящую роль пролетариата и его партии. Основой фронта народной демократии является союз рабочего класса и трудового крестьянства. Мы направляем крестьянские и мелкобуржуазные массы в демократические массовые организации, входящие во фронт. Эти организации созданы партией и находятся под ее руководством".
      
       Что и говорить, было от чего беспокоиться! К счастью, не приходилось искать предлога, чтобы встать из-за стола: после "программного" заявления Петра поминальная вечеринка скукожилась, как брошенный в огонь комок бумаги. Хозяева и гости, соблюдая приличия, старались контролировать свои лица, но взгляды показывали, что семена взаимного недоверия, умело брошенные Клаутовым, уже начали давать всходы. В итоге все как-то сразу засобирались, и спустя несколько минут москвичи оказались в своем номере. Еще в коридоре решив, что перво-наперво следует внимательно осмотреть свое временное жилище (не дай Бог, неведомый враг подбросил еще что-нибудь, и теперь названивает Шошкичу, чтобы подвигнуть его на проведение повторного обыска!), Татьяна и Петр, привычно уже сохраняя молчание, быстро, но тщательно осмотрели помещение и свои чемоданы. Судя по всему, все было чисто. Посчитав, что полученный результат не столько отражает реальное положение вещей, сколько свидетельствует об их собственном дилетантизме, журналист настоял на повторном осмотре. Через час, вконец запыхавшись, они имели полное право сказать, что если там что-то и припрятано, то разыскать это "что-то" выше их сил. Немного успокоившись, Клаутов и Борисова вышли в холл, где, сидя в старинного вида кожаных креслах, уютно расположенных под солидного размера комнатной пальмой, можно было без помех обсудить, как выразилась Татьяна, "васистдас".
       - Что ты обо всем этом думаешь? - спросила она, устало отбрасывая со лба прядь непослушных волос.
       - В голову приходят два очевидных соображения. Во-первых, ясно, что это был не официальный полицейский обыск...
       - Это настолько очевидно, что не требует объяснения, - фыркнула Таня. - Что еще?
       - ... Во-вторых, - Петр не обратил внимания на насмешку подруги, - скорее всего, наш неизвестный друг заходил проверить, на месте ли столь любезно подложенные им в плошку с орехами запонки. Коль скоро нас не арестовали, он имел основания думать, что они все еще там лежат. В этом случае можно было бы еще раз на нас "стукнуть", теперь уже указав, где следует поискать.
       - Похоже на то, - согласилась Борисова. - Правда, совсем не факт, что оба раза к нам заходил один и тот же человек... Плохо, что по тому неясному отпечатку, который образовался на слое пудры под ковриком у двери, нельзя идентифицировать нашего посетителя...
       - ... Которым, заметь, мог (или могла) быть кто угодно из сидевших за поминальным столом, поскольку Месичи по одному выходили приглашать гостей, которые потом самостоятельно приходили спустя некоторое время, а мы все время оставались в номере.
       - Да, под подозрением, по-прежнему, остаются все. Как ты думаешь, что теперь - после того, как визитер не нашел запонок... Что он предпримет?
       - А Бог его ведает! Может, например, попробовать организовать для нас повторный личный обыск... Слушай, - было видно, что Клаутову пришла в голову какая-то новая мысль, - а что бы ты сделала, если бы на месте этого "доброжелателя" проникла в наш номер? Неужели, удовлетворилась бы только поиском запонок?
       - Нет, конечно! Я бы постаралась узнать, вообще, что за люди здесь живут. Кстати, это еще один аргумент в пользу того, что убийца Симича и сегодняшний посетитель не одно и тоже лицо. Мало ли кто мог захотеть удовлетворить свое любопытство!
       - Разумно, хотя я и остаюсь при своем мнении. Ну и что можно узнать из наших вещей?
       - Да, вроде, ничего особенного... Документов у нас с собой никаких, кроме загранпаспортов нет, ты свою записную книжку носишь с собой, а я так свою вообще в Москве оставила... Погоди-ка, когда ты устанавливал адрес своего родственника...
       - Вот именно! Я записал его на полях рекламного проспекта, лежавшего около телефона. Если к нам проникал не лентяй и не кустарь-самоучка (а я так уверен в прямо противоположном!), то телефон и адрес он, скорее всего, видел и на всякий случай переписал.
       - Так что, по-твоему, нашему милому старичку грозит опасность?
       - Я бы не стал так утверждать, но... давай-ка, от греха подальше, завтра с утра - сегодня уже поздновато - подскочим к нему и, не раскрывая всех наших секретов, попросим быть поосторожнее: в чем в чем, а в коварстве нашему противнику не откажешь, мало ли что он...
       Журналисту пришлось прерваться на полуслове, поскольку в холле появилась массивная фигура Момчила Качавенды. Осведомившись, не помешает ли он, и получив отрицательный ответ, Момчил опустился в до сих пор пустовавшее кресло и виновато объяснил:
       - Что-то не спится. Йованка вот таблеток пригоршню выпила, и кое-как задремала, а я поворочался-поворочался, и понял, что не засну. Не возражаете, если я закурю? - вежливо осведомился он у Татьяны и, получив разрешение, с наслаждением задымил. - Не выходят у меня из головы ваши слова, Петр. Я старый человек и имею кое-какой опыт, и могу сказать, что случайно убийства - если это не пьяная драка и не вооруженный налет - не случаются. Для меня более чем сомнительно, что кто-то из нас мог убить из-за этих проклятых запонок. А коль скоро мы все собрались здесь (я имею в виду гостиницу) совершенно случайно, с неизбежностью следует сделать вывод, что никто в нашей компании - и вы в том числе - не может быть замешан в этом преступлении. Что скажете на это?
       - Насчет запонок не знаю, - с простодушным видом ответил Клаутов, - а вот по поводу случайностей можно поспорить. Спокойной ночи! - это относилось к Месичу, который, приветственно махнув рукой, пошатываясь, проходил мимо них в сторону лестницы, ведущей в цокольный этаж, где располагался гостиничный бар - похоже, собирался принять "ночной колпачок". - Во-первых, гарантированно говорить, что кто-то из нас оказался на улице Цара Хаjле Селассиjа случайно, я могу исключительно о себе и о Тане, поскольку еще пару дней назад мы и не знали даже о существовании этого отеля. Во-вторых, немодный нынче марксизм утверждает, что случайность суть непознанная необходимость. Что скажете на это? - он специально слово в слово повторил вопрос своего собеседника.
       - Скажу только одно, - Момчил закурил очередную сигарету: - марксизм я в молодости изучал, и до сих пор уважаю. - Повернувшись всем корпусом к Петру, он спросил: - Так говорите, надеетесь в скорости раскрыть тайну смерти уважаемого Симича? - похоже, Качавенда не собирался позволить разговору перейти на зыбкую почву схоластики.
       В коридоре показалась чета Каминьских:
       - Тоже не спите? И мы вот с мужем решили пройтись перед сном...
       - Есть такая надежда, уважаемый Момо! - махнув им рукой, продолжил разговор Петр. - Как говорится у нас, у русских, утро вечера мудренее. Спокойной ночи!
       - Спокойной ночи, если получится. Хотя что, вы молоды, вы сможете заснуть. А я посижу, покурю... завтра продолжим этот наш философский диспут!
       Однако им не было суждено завершить обсуждение категорий случайного и закономерного ни завтра, ни в какой другой день: уборщица, пришедшая в шесть часов утра следующего дня протереть в холле полы, нашла Момчила Качавенду уже холодным, с перерезанным горлом, сидящего в том же самом кресле.

    17

       Из "Истории Союза коммунистов Югославии (текст и стиль подлинные, переведены без изменений).
       "Изучая основные труды марксизма и углубляя критику сталинизма, югославские коммунисты освобождались также и от сталинистской практики партийной работы. 22 июня 1950 г., еще до принятия закона о рабочих советах, Центральный Комитет КПЮ направил республиканским центральным комитетам директиву... С целью воспрепятствовать срастанию партийного и государственного аппарата было решено, что политические секретари районных комитетов и секретари сельских первичных парторганизаций освобождаются от должности председателей соответствующих народных комитетов, но с учетом политической природы этих функций сохранено персональное совмещение должностей секретарей партийных комитетов и председателей соответствующих органов Народного фронта".
      
       Август густо вызвездил рано потемневшее балканское небо. Необычайно большие и яркие, далекие светила только в этот последний летний месяц и только на юге бывают такими яркими и огромными. В саду резиденции главы ФНРЮ ее хозяин и его гость - Эдвард Кардель - пили "турску кафу"; разумеется, на столе присутствовали и наперстки с французским коньяком (отечественный виньяк Иосип Броз не жаловал). Было душновато, даже цикады тянули свою нескончаемую песнь как-то нехотя и лениво, словно по обязанности.
       - Хотя у нас нынче и август, а похоже, дело идет к грозе, - хлебнув из высокого стакана минеральной воды, заметил Тито.
       - В это время года? - выразил сомнение Кардель.
       - Гроза, дорогой мой, может разразиться и делает это тогда, когда для нее создаются подходящие условия, и не смотрит при этом в календарь! - наставительно сообщил маршал. - И августовская гроза тем опаснее, что ее не ждут...
       Его собеседник, наконец, сообразил, что тема грозы появилась не случайно и не является частью светского ритуала под названием "разговор о погоде". Не желая в очередной раз гадать, откуда дует ветер, он решил, как говорят шахматисты, сделать "промежуточный ход":
       - Предусмотрительный человек обзаводится громоотводом, и в ус себе не дует: молния во всех случаях его минует! К тому же бывалые люди - а мы с вами, все-таки, провели в горах да лесах четыре года! - всегда имеют под рукой непромокаемую плащ-палатку...
       - Предусмотрительные, говоришь? Я все время думаю насчет задуманного нами плана трансформации системы власти. Идея-то, сама по себе хороша, но... формально отказавшись от власти, не вызовет ли партия на свою голову - раньше или позже - грозу? Все эти невнятные документы... Да я и сам иногда не могу понять, о чем там идет речь!
       - Насчет рычагов, которые во всех случаях у вас остаются, я уже не раз говорил, так что не буду повторяться. Теперь о "невнятных документах". Раз уж вам, с вашей подготовкой и способностями, требуется время, чтобы их осмыслить, то что говорить о среднестатистическом жителе нашей федерации? Рациональное освоение всего этого материала для него недоступно, и слава Богу. У плохо понимающего, о чем ему день и ночь талдычат простого югослава, начнется подсознательное выстраивание эмоционального фона, формировать который будут ключевые слова: Тито, демократия, десталинизация, самоуправление и другие. Для власти важно, чтобы население ей доверяло, и добиться этого через иррациональную веру легче, чем посредством некоего доступного общественному пониманию гражданского договора. А уж, какие слова, и в какой очередности станут ключевыми в каждый конкретный исторический момент, решать будете вы!
       - Если все, что ты сказал, перевести на обычный человеческий язык, то получается, что на Востоке ошибались, уверяя, что, сколько ни повторяй "халва", во рту слаще не станет? Так, что ли?
       - Конечно! Для своего времени эта пословица была верна, ведь в ту эпоху еще не изобрели телевизора и ежедневных газет. Всем нам есть чему поучиться у доктора Геббельса и генерал-полковника Щербакова. Проигрывая войну, можно убедить свой народ, что выигрываешь, недоедающее население - что оно процветает, а жесткий авторитарный режим назвать высшей формой демократии. В XIX веке, когда мы боролись за независимость против осман, пуля была дура, а штык - молодец. В четырнадцатом году пуля поумнела, а на подмогу к ней пришли газы и аэропланы. Минувшая война стала войной моторов. Будущие войны без единого выстрела будут выигрывать пропагандисты и агитаторы...
       - А не те, у кого будет больше А-бомб? Что, Трумэн с Грузином зря, что ли, гонку устроили?
       - При прочих равных, господин президент, при прочих равных. Они будут размахивать перед носом друг у друга атомными дубинками, но холодная война, объявленная Черчиллем, в конечном итоге станет войной на истощение и вестись будет информационными методами. Американцы это уже поняли, недаром каждый год вбухивают гигантские деньжищи в радиостанции "Свобода" и "Свободная Европа".
       - Давай, Эдвард, вернемся к нашим баранам! То, что я в разговорах с тобой постоянно поднимаю один и тот же вопрос, отнюдь не означает, что идея "подпольной" правящей партии меня не привлекает. Напротив, этот план, как ты знаешь, мы уже начали претворять в жизнь. Но... строить социализм, не имея в обществе жесткого каркаса в виде партийного аппарата, который одновременно выполнял бы роль и скелета, и мышц, только вокруг одной суперавторитетной фигуры...
       Кардель отставил в сторону рюмку, встал и церемонно наклонил голову в сторону Тито.
       - Не паясничай, Тоне! - непривычно резко отреагировал президент. - Все это очень серьезно... Предположим, нам удастся построить социалистическую страну... даже без "предположим": через несколько лет, несмотря на блокаду, мы безусловно закончим восстановление хозяйства и объявим о построении в Югославии социализма. Но можешь ли ты ответить на вопрос, что станет со страною после меня...?
       "Не "что", а "кто", - мысленно поправил его Кардель. - Конечно, я. Или Ранкович,если, само собой, не удастся его свалить". Вслух, разумеется, он этого не сказал, как не сказал, что об этом должна болеть голова у преемника: ни к чему будить в Брозе демона подозрительности. Вместо этого он широко улыбнулся:
       - ... Процветающая социалистическая Югославия, пример для всех стран народной демократии!
       Это прозвучало почти как тост, поэтому президент поднял свой наперсток и смочил губы коньяком. Его примеру последовал и Кардель. Сделав глоток кофе, Тито вздохнул:
       - Ты молод, Тоне. У тебя отличные мозги, и как теоретику тебе нет равных. Но ведь существует еще и практика... Мы обязаны думать о будущем страны: плох тот политик, который не пытается заглянуть хотя бы на несколько десятков лет вперед.
       - И что же вы там видите, господин президент? - осторожно спросил Кардель.
       Вместо того чтобы ответить своему собеседнику, Тито сам задал ему вопрос:
       - Скажи-ка, друг мой, кто воевал в нашей Народно-освободительной армии?
       Ответ был столь очевиден, что Эдвард затруднился сказать что-либо внятное:
       - Ну, народ...
       - Хорошо, - не удержался от усмешки маршал, настолько явным было недоумение его идеолога, - я постараюсь конкретизировать свой вопрос. В довоенном Королевстве СХС, заметим на будущее, правила династия из аграрной Сербии. Кто еще, помимо этих, давших государству название и тем самым ставших титульными национальностей, проживал на территории королевства? Черногорцы, босняки, мусульмане, албанцы - не считая совсем уж по мелочи: русских и русинов, мадьяр, евреев, цыган и так далее. Так вот, я спрашиваю тебя, кто из них входил в состав партизанской армии (по крайней мере, до того, как мы смогли проводить призыв, что, как ты помнишь, было уже перед самой победой)?
       - В подавляющем преимуществе сербы и черногорцы, - по лицу Эдварда было видно, что он еще не начал понимать своего собеседника, но на пути к этому.
       - Ну, вот, - с горьким удовлетворением кивнул головой Тито, а хорваты в это время самозабвенно дружили с Муссолини и Гитлером и вовсю строили свою "Эндеха", попутно вырезая сербское население. Точно также "патриотично" и с не меньшей любовью к сербам вели себя боснийские и герцеговинские мусульмане...
       - Товарищ главнокомандующий, - Кардель постарался спрятать свою обиду и недоумение за шутливой официальностью, - но это же общеизвестные факты...
       - ... Которые мы из политических соображений стараемся не поминать лишний раз (хотя я всегда считал, что подобное поведение больше свойственно страусам, и ни к чему хорошему, в конце концов, не приведет!). Памятуя об этих "общеизвестных", как ты выразился, фактах, политикам нашего уровня нужно делать выводы! Закрывая эту тему, помянем албанцев, которые спят и видят, как бы выпереть нас из сербского лона - Косово, а потом не мытьем, так катаньем присоединиться к Албании. А что: Албания от моря и до моря (отчего бы им и не прихватить часть Черногории) - звучит очень даже гордо!
       - Ну, на это у них кишка тонка!
       - Пока, друг мой Тоне, это пока кишка тонка! Сегодня ни они, ни кто другой и пикнуть не посмеют, а что будет завтра? Поехали дальше! Сербы, как ты знаешь, устроили два антитурецких восстания и с помощью русских первыми из югославянских народов восстановили свою независимость и государственность. - Лизнув коньяку, Тито добавил: - Которую и поднялись защищать в сорок первом. Каково им смотреть, что федеральное правительство направляет и без того скудные средства на развитие народного хозяйства не им, а в Македонию (этих не ублажишь, запросятся в Болгарию) и в Косово, албанцам? А хорватам, так и не создавшим за всю историю своего национального государства, хочется ли им делиться произведенным национальным продуктом с депрессивными регионами? А словенцам? Ты же знаешь, что промышленное развитие обеих этих республик сильно опережает остальные части нашей федерации. А ведь к тому же и хорваты, и словенцы, как мы с тобой помним, под турецким ятаганом никогда не жили, развивались в рамках относительно либеральной Австро-Венгрии. Они, понимаешь, не дикие славяне, а цивилизованные европейцы, jebem te dušu! - хорвата по национальности, но общеюгославского политика по призванию и убеждениям, Броза возмущал национализм иных из его соплеменников.
       - Но, господин президент, со временем эти различия сотрутся...
       - Знаешь, в русском плену я слышал отличную поговорку: пока травка вырастет, буренка сдохнет. И потом: сколько лет марксизму?
       - Ну, сто с небольшим.
       - Современной экономической науке?
       - Лет двести..., - похоже, Кардель окончательно потерял нить разговора.
       - А христианству, без малого, две тысячи, расколу его на православных и католиков - тысяча, исламу - почти полторы тысячи лет. Хотим мы того или не хотим, но с конфессионным фактором тоже приходится считаться: это вопрос цивилизационый, и не гоже забывать, что за мировыми религиями стоят тектонические силы!
       - Кстати сказать, товарищ президент, послушайте, есть один замечательный пасхальный анекдот!
       - Да подожди ты, попробуй хоть полчаса побыть серьезным! - вконец осерчал маршал. - Посмотри, что мы имеем в ФНРЮ с точки зрения распространения религии? Православных в Сербии и Воеводине, в Черногории и части Боснии и Гереговины, католиков в Хорватии, Словении и в тех же Воеводине и Боснии, в которой также в большом количестве имеются и мусульмане, коих в Косово вообще несколько больше, чем, честно говоря, хотелось бы. Теперь, после всего вышесказанного, вопрос: что может удержать эту страну от распада?
       - Если бы ваш вопрос был сформулирован несколько иначе, и вместо "что?", прозвучало бы "кто?", я бы с уверенностью сказал, что только вы, - второй секретарь давно убедился, что восточная лесть, прямолинейная и грубая в отличие от европейской, именно в силу своей природы действует безотказно.
       - Считай, что я изменил редакцию своего вопроса.
       - Может быть, коллективный президент с попеременным председательством представителя от каждой из республик? - осторожно предположил Кардель.
       - Будет еще хуже: с одной стороны, отсутствие какой бы то ни было дееспособности, а с другой - каждый новый временщик будет тянуть одеяло в свою сторону, и в итоге все передерутся!
       - Против этого, господин президент, есть один безотказный прием.
       - ?
       - Общий враг, не важно, внешний или внутренний.
       - Насчет внешнего все понятно, но кого ты предлагаешь на роль врага внутреннего?
       - Знаете, товарищ маршал, умные люди говорят: было бы алиби, а труп всегда найдется!
      

    18

       Из протокола заседания Секретариата Информбюро 20-22 апреля 1950 г. (текст и стиль подлинные, цитаты приведены без изменений).
       В.Григорьян. В феврале-марте этого года, накануне так называемых "выборов" в югославскую Скупщину, мы оказали помощь югославским коммунистам политэмигрантам в разработке планов работы в связи с этими "выборами": в связи с этим была издана на сербском языке листовка - обращение к югославскому народу, которая затем была распространена в Югославии. Накануне "выборов" в югославскую Скупщину были организованы радиопередачи советских радиостанций на Югославию по специально разработанному плану.
      
       Часы показывали 7-15. Шошкич был мрачнее тучи. Впрочем, ожидать, что в тогдашней ситуации у него будет другое выражение лица, было бы достаточно странно: второе за несколько дней убийство с неочевидным мотивом, да еще среди подозреваемых иностранцы, причем двое из них - русские! Подполковник расположился в единственном кресле, а Борисова и Клаутов - невыспавшиеся и тоже не слишком радостные - чинно уселись перед ним рядком на кровати. Через открытую форточку в комнату лился еще свежий утренний воздух, и то ли из-за этого, то ли от недосыпа или от волнения, а скорее всего, и от того, и от другого, и о третьего Татьяну начала бить крупная дрожь. Насупленный Петр накинул на нее плед о приобнял за плечи.
       - Что мне мешает задержать вас на семьдесят два часа? - хмуро спросил Шошкич.
       - Элементарный здравый смысл, - желая показать, что он абсолютно спокоен, Клаутов широко зевнул. - Я не буду говорить о нашей невиновности - она ничуть не меньше, чем у всех остальных жителей этого отеля. Просто через трое суток тебе придется нас отпустить, а российский консул, с которым я свяжусь перед тем, как отправиться в кутузку, настоит на нашем скорейшем возвращении на родину. Не имея возможности немедленно предъявить нам обвинение, ты будешь вынужден с этим примириться, и потеряешь в результате своего порыва свидетеля. Даже двух.
       - Которые, между прочим, - включилась в разговор Таня, - являются вашими, Душан, союзниками и, оставаясь на свободе, не исключено, смогут помочь вам найти настоящего убийцу.
       - Неужели? - кривовато улыбнулся подполковник.
       - Во всяком случае, очевидно, что убийцей старика Симича является тот же человек, что и автор анонимного звонка, порекомендовавший обыскать наш номер, - наугад сказал Клаутов, считавший, что с пятидесятипроцентной вероятностью это был именно телефонный звонок, а не анонимная записка...
       - Откуда ты знаешь про звонок? - подался вперед Шошкич.
       - ... Значит, он не стал писать, - с удовлетворенным видом покивал головой Петр. - Ты меня удивляешь, Душан: как я еще мог себе объяснить, что обыск ты провел только у нас в номере? Хотя бы для приличия пошмонал бы еще у кого-нибудь...
       - По... что? - не понял серб.
       - Поискал, - поправился журналист, - извини за жаргонное словечко, случайно вырвалось.
       - И только у нас в комнате установили подслушивающее устройство! - внесла свою лепту Таня.
       - Не только у вас, - отмахнулся подполковник, решивший, похоже, не тратить времени и сил на отрицание очевидного для его излишне догадливых "клиентов".
       - Кстати, о "жучке", - настырно продолжила Борисова, - может быть теперь, когда вы уже знаете, что мы в курсе, его уберут? А то как-то неуютно себя чувствуешь в постели, зная, что случайным вздохом можешь ненароком возбудить мальчиков из вашего ведомства... Всякие фантазии, знаете, мешают нормальной работе!
       Клаутов, не ожидавший подобного хулиганства от Татьяны, слегка покраснел, а Душан, ни слова не говоря, выразительно даже для русского глаза шевельнул губами, подставил под люстру стул и, покопавшись пальцами где-то в ее нутре, спустился на пол, держа в руках неприметную вещицу размером с однокопеечную монету.
       - Ловкие вы ребята, как я погляжу... не ясно только пока, это на руку мне, или нет. Рассчитываю на вашу скромность: ни к чему оповещать остальных об этой маленькой хитрости.
       - Разумеется, разумеется! - поторопился уверить его Петр. - Кстати говоря, не в службу, а в дружбу: что-нибудь полезное, благодаря прослушке, узнать удалось?
       - Похоже, нет, - по каменному лицу подполковника было видно, что, если даже сей оперативный прием что-то и принес, москвичи будут последними в этом городе, кто об этом узнает. - Но давайте поговорим о деле. Как ни крути, вы - последние, кто видел Качавенду в живых, отсюда - особый интерес к вашим фигурам.
       - Неправильно! - не согласилась Татьяна. - Пока мы сидели в холле и разговаривали, мимо нас прошли, как минимум, Месич и супруги Каминьские - других постояльцев, если даже они там и оказались в это время, я просто не помню. Так вот: когда мы ушли в номер, эти трое еще не возвращались, и значит последнего, кто мог видеть Момчила еще живым, надо искать среди них.
       - К сожалению, не пойдет, - покачал головой Петр: - вопрос в том, кому захочет верить следствие, а наше слово - против слов троих свидетелей немногого стоит...
       - Вот именно, - поддержал Клаутова Душан: - Каминьские показывают, что, когда возвращались в номер, Качавенда действительно был один, но они к нему не подходили, поскольку, решили они, он спал - именно в той самой позе, в которой его и нашла уборщица. А Месич, тот вообще поднимался из цоколя по другой лестнице, и по дороге к своему номеру мимо холла не проходил. Так что по всему выходит: последними убитого видели, скорее всего, все-таки вы, и в этой связи у меня к вам несколько вопросов. Во-первых, конечно, о чем вы беседовали?
       - Предысторию (я имею в виду нашу застольную беседу во время поминальной вечеринки) я так понимаю, можно пропустить? - спросил Петр, многозначительно показывая на "обезжученную" люстру. Подполковник нетерпеливо кивнул головой. - Момчил пытался меня убедить, что никто из нашей компании - он особо подчеркнул, включая и нас с Таней - не мог быть убийцей Симича, поскольку мы все случайно собрались в этой гостинице. "По крайней мере, - сказал он, - об этом свидетельствует мой опыт". Потом мы поговорили в общем плане о случайностях и закономерностях, после чего отправились спать, договорившись наутро продолжить разговор. Момо же остался сидеть, поскольку все случившееся, по его словам, лишило его сна. Все. Может быть, какие-то мелочи я и упустил, но они не существенны.
       - Да, опыта - с его-то возрастом - ему было не занимать. Ничего странного в поведении Качавенды вам в глаза не бросилось?
       - Нет, пожалуй, - потрясла головой Таня. Просто удрученный старый человек...
       - А кем он был, этот Момчил Качавенда? - внезапно поинтересовался журналист.
       - Обычным пенсионером, - сумрачно ответил подполковник. - Но его убийцу я буду искать так же старательно, как если бы он был министром внутренних дел! Еще вопрос... раньше я не мог бы его задать, но теперь, когда вам известно о прослушке, - в самый раз: что это ты, Петр, толковал на поминках, мол, в скором времени узнаешь, кто убийца? Так ли это, и если да, то кого или что конкретно ты имел в виду?
       - Если честно, то ничего конкретного. Так, размышления общего характера, которые тебя, профессионала, вряд ли заинтересуют...
       - Да уж, - небрежно махнул рукой Душан, но для чего-то ты ведь все это говорил?
       - Хотел заставить преступника занервничать, чтобы он предпринял какие-нибудь необдуманные шаги и выдал себя.
       - Угу, молодец, тебе это в полной мере удалось: преступник совершил еще одно убийство!
       На лице Клаутова появилось негодующее выражение, но подполковник уже встал и, подходя к двери, распорядился:
       - Задержать вас я, действительно, всегда успею, и не исключено, что в ближайшее время, поэтому еще раз прошу во избежание ненужных осложнений, не делать никаких попыток покинуть Белград и, тем более, страну! - Остановившись на пороге, он добавил: - призываю также быть предельно откровенным со мной - это всегда зачтется. Тем более, если у вас действительно есть или появятся какие-либо дельные соображения в связи с этими преступлениями, - слово "дельные" Шошкович выделил интонационно, - и не предпринимать никаких резких телодвижений: для нас более чем достаточно двух смертей, не хватает еще и третьей!
       - Ну и что ты обо всем этом думаешь? - спросила Борисова, не успела за подполковником закрыться дверь.
       - Я думаю, что кто-то из русских военачальников, советовавший "доверять, но проверять", - при этом Петр выразительно показал на люстру, - был очень неглупым человеком. Поэтому - раз уж нас все равно разбудили - пойдем, перекусим, и отправимся в город. Что-то мне подсказывает, что я не скоро вернусь в Белград, поэтому надо постараться в оставшиеся дни успеть посмотреть побольше!
       - Если мы вообще отсюда уедем, - не очень внятно пробормотала Татьяна и отправилась в ванную комнату.
       Наскоро проглотив по-прежнему не радовавший изобилием гостиничный завтрак (на этот раз каждому постояльцу полагалось яйцо в мешочек, все те же микрокубики масла и ежевичного джема, а также кофе или чай на выбор), они оказались на становившейся уже понемногу родной улице "цара Хаjле Селассиjа".
       - И зачем, по-твоему, убийце старика черногорца понадобилось отправлять на тот свет еще и пенсионера Качавенду? - понизив голос и оглянувшись (знакомая бейсболка уже маячила сзади), спросила Татьяна.
       - Действительно, зачем? - не очень вежливо вопросом на вопрос ответил Петр, видевший, что его подругу просто распирает от желания поделиться своими соображениями. - Как говорится, "ladies first!".
       - Очевидно же, что Момчил каким-то образом узнал или заподозрил этого "икса" в совершении преступления. Или, как вариант, Качавенда оказался, не сознавая того, носителем некоей информации, способной привести к разоблачению преступника. Что, не так?
       - Очень может быть, но совсем не обязательно. Могут быть и другие варианты, причем в неограниченном количестве.
       - Например?
       - Ну, скажем, преступников было двое, и один из них пал жертвой другого, по принципу "концы в воду": так сказать, "эх, раз, еще раз!". Или убийца изначально имел две цели, и последовательно выполнял свой план. Или хочет отвести от себя подозрение, подставив неизвестным пока нам образом, кого-то другого. Может быть, это Любинка отомстила за смерть своего мужа, по какой-то случайности узнав, что Момо был его убийцей, или...
       - Ладно, можешь больше не объяснять мне, какая я торопливая дуреха со своими скороспелыми выводами. Сам-то что думаешь по этому поводу?
       - В эту сторону пока думать рано: маловато фактов. А вот насчет способа убийства и поведения жертвы, кое-какие соображения у меня имеются...
       - А чем тебе не нравится перерезание горла? Вполне нормальный способ убийства для страны, в которой чуть ли не у каждого мужика на припасе в кармане нож.
       - На припасе?
       - Фольклор надо знать: "Из тюремного окошка, да вылезает атаман, финский ножик на припасе и заряженный наган...".
       - Оно, конечно. Только, если я тебя подозреваю в чем-то серьезном, то ни за какие коврижки не позволю тебе подойти ко мне со спины, да еще и "с ножиком на припасе".
       - А если при этом ты будешь крепко спать?
       - Тогда - наверно. Но ты забыла, что Качевенда не был особенно пьян (как, скажем, наш приятель из Воеводины), и жаловался при этом на бессонницу. Человек в таком состоянии если и закемарит, то вполглаза.
       - А если к нему подкрасться поближе к рассвету? - не унималась Таня.
       - Тогда может быть, - вынужден был согласиться Клаутов, - предрассветный сон - при условии, что Момчилу удалось уснуть - самый крепкий. Именно в это время выходила "на дело" небезызвестная Сонька Золотая ручка. По крайней мере, обвинитель на суде именно за это коварство особенно ей пенял... А что ты скажешь о нашем "подпуковнике"? Ты заметила, что к нам он пришел напоследок, поговорив с остальными подозреваемыми?
       - Да, вкусненькое оставил, как мы в детстве говорили, "на заглаточку"! Ты веришь, что после нашего сегодняшнего разговора он стал относиться к нам хоть чуточку менее предвзято?
       - Жизнь, дорогая моя Татьяна, научила меня не верить никому, в первую очередь полицейским и фанатикам. А уж одержимым полицейским - тем более. Если он столь слепо ненавидит представителей нашей страны... Кстати, надо не забыть позвонить моему родственнику, он обещал уточнить генеалогию нашего Душана, - посмотрев на часы, спохватился журналист. - Думаю, через часик уже можно будет его побеспокоить: здесь, я заметил, рано встают.
       - Как и во всех странах с жарким климатом, - рассеянно кивнула переводчица. - Мне нравится, что к четырем часам дня почти все сербские учреждения заканчивают работу: долгий вечер очень украшает жизнь, хотя для этого и приходится вставать Бог знает, когда. А тебе не кажется, - Татьяна решила вернуться к насущным проблемам, - что круг подозреваемых, все-таки, сужается?
       - Как, тебе удалось заметить, что со смертью Качавенды на одного подозреваемого стало меньше? - шутовски изумился Клаутов. - Вот это глаз! Ни одной мелочи не упустишь...
       - Немедленно прекрати издеваться! Прекрасно понимаешь, что подозреваемых становится действительно меньше...
       - Согласен, минус один. Если же ты говоришь о другом, то объясни мне, неразумному, что ты имеешь в виду.
       - Изволь. Йованка Качаведа, теоретически, вполне может быть зачислена в подозреваемые в убийстве Момчила: жены по разным причинам не редко отправляют своих правоверных к праотцам. Но: правдоподобно ли, и вообще, с какой стати ей было бы днем раньше с ножом лезть в мужской туалет и убивать Симича? Так что ее мы окончательно, на этот раз, "вычеркиваем". Логично?
       - Предположим.
       - Ох, не любишь ты признавать свою неправоту! Я помню, как ты с оговорками исключал женщин из числа подозреваемых... Но поехали дальше. Наши польские друзья... Их ты тоже подозревал - по принципу: подозрительны все! И что же? Я была готова еще согласиться - с известными оговорками, что они могли быть причастными к смерти одного человека, но двух?! Что, специально приехали из Польши, чтобы убить двух не знакомых друг с другом пенсионеров? Как-то не верится... И что же мы имеем?
       - Действительно, что?
       - А имеем мы в сухом остатке семейство Месичей!
       - А им-то зачем отправлять на тот свет "не знакомых друг с другом пенсионеров"?
       - Ты специалист по журналистским расследованиям, или я? Вот и ищи! Во всяком случае, Месичи, Симич и Качавенда - жители одной страны, и возможностей встретиться друг с другом когда-то раньше, и вступить в какие-то отношения, способные закончиться столь кроваво, у них могло быть несравненно больше, чем у Каминьских! В одном я полностью с тобой согласна: корни этих преступлений, скорее всего, кроются в прошлом.
       - Звучит убедительно. Надо все это обдумать, а пока давай зайдем в эту "кафану" и глотнем горяченького, а заодно я позвоню своему семиюродному дядюшке: надо же его предупредить о возможном интересе к нему нашего "друга", а заодно узнать новости.
       Попивая из запотевшего стакана "Кнеза Михайло" и помешивая в чашечке крепчайший и очень сладкий кофе, Татьяна ожидала Клаутова, отошедшего к стойке, где находился телефонный аппарат, и от нечего делать развлекалась тем, что усиленно играла на нервах у примостившегося неподалеку несчастного "топтуна". Затеяв эту пытку, она, высоко закинув ногу на ногу, неотрывно смотрела в его убегающие зрачки гипнотическим взором роковой женщины, не забывая время от времени поддергивать все выше и выше свою и без того не слишком длинную юбку. Бедняга краснел и бледнел, старательно делая вид, что его совершенно не интересует эта эффектная молодая женщина, но некоторые особенности мужской натуры, помноженные на балканский темперамент, заставляли его блуждающие глаза периодически возвращаться к Таниным округлым коленям. Наконец вернулся Петр и, к облегчению "бейсболки", Борисова потеряла к топтуну всякий интерес.
       - Ну что, предупредил дедулю?
       - Да, очень удачно поймал его: Сава как раз собирался в город "за газетами и вообще за новостями".
       - И как он отреагировал на твой звонок?
       - Смеется. Говорит, старого партизана никакой уголовник не испугает. А вот насчет нашего полицейского друга...
       - Что, известия не радуют?
       - Совсем, Танюша, не радуют! Душан, действительно, оказался сыном того Николы Шошкича, про которого дед нам рассказывал. Но здесь все еще более запущено, чем мы думали: к давней семейной неприязни в отношении русских, во многом на сегодняшний день ирреальной, у подполковника добавилась и вполне рационалистическая причина.
       - Да какая же? - всплеснула руками Борисова.
       - Оказывается - по крайней мере, именно так Саву Ковачевича информировал некий его приятель - Душан Шошкич очень резко отзывался о России после того, как наш премьер прилетал сюда в конце девяностых, выполняя, так сказать, посредническую миссию, будь она неладна! Дословно это звучало таким вот образом: "Я всегда считал, что русские предатели, но чтоб до такой степени!". Конец цитаты. Поэтому, похоже, ожидать нам с тобой от него поблажек не приходится: предубеждение - страшная штука!
       - Ладно, сами с усами! - довольно легкомысленно махнула рукой Татьяна. - Как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест! Что будем делать?
       - Погуляем, хочется мне наружное наблюдение хорошенько поманежить, потом где-нибудь пообедаем, а вечером вернемся в отель и продолжим "мутить воду". Думается мне, что скоро все прояснится: ситуация, судя по всему, со дня на день должна разрядиться.
       ...Ближе к ужину, помахивая тяжеленным пакетом со столь любезными Таниному сердцу тоненькими колбасками, хлебом, пивом, неизменным кислым млеком и только что купленным вечерним выпуском "Политики" и направляясь в гостиницу, журналист развивал ту же тему: мол, с уменьшением фигур на шахматной доске позиция неминуемо упрощается. Получая на "рецепции" ключи, он получил наглядное "подтверждение" правоты этого фундаментального теоретического постулата. Портье, доверительно наклонившись к уху Петра, поинтересовался, в курсе ли тот последних новостей. Услышав отрицательный ответ, он наклонился еще ниже:
       - Святой Илия отвернулся от этого дома! Пару часов назад погибла вдова того самого постояльца, которого зарезали накануне...
       Похоже, в актив подполковника Шошкича, ко всем его несомненным талантам, следовало добавить и провидческий дар!
      

    19

       Из протокола заседания Секретариата Информбюро 20-22 апреля 1950 г. (текст и стиль подлинные, цитаты приведены без изменений).
       Тов. Георгиу-Деж (румынская делегация). Решения руководства нашей партии в связи с нашим международным долгом, который является долгом и всех других коммунистических и рабочих партий, оказать всестороннюю помощь рабочему классу и трудовому крестьянству Югославии, борющимся за возвращение Югославии в лагерь социализма, - связаны с тремя основными секторами работы:
       а) Работа с революционными югославскими политэмигрантами, находящимися в РНР;
       б) Заброска в Югославию пропагандистских материалов против клики Тито; издание пропагандистских материалов для передачи их братским партиям;
       в) Подготовка кадров для борьбы против шпионско-фашистской банды Тито.
       Из постановления II пленума ЦК КП Сербии от 31 мая 1949 года (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Повысить бдительность в борьбе против элементов, которые какими бы то ни было способами и из каких бы то ни было побуждений солидаризируются с контрреволюционной кампанией Информбюро... энергично их вычищать из партии.
      
       В кабинете было столь крепко накурено, что не спасало положения и широко открытое вопреки обыкновению, забранное старинной кованой решеткой окно: тем летом при полном безветрии даже ночью в Белграде температура не опускалась ниже двадцати пяти градусов. Кабинет был обставлен просто, чтобы не сказать, по-спартански: необъятный, как аэродромное поле, заваленный бумагами "россыпью" и в картонных папках письменный стол, около которого стояло старенькое жесткое кресло; приставной столик с двумя неказистыми стульями и отдельно стоявшая табуретка. Набор мебели дополняли огромный несгораемый шкаф и до чрезвычайности потертый кожаный диван, настолько древний, что можно было предположить, что его полировал своим задом еще наместник Высокой Порты. Единственным украшением этого донельзя мрачного помещения был портрет моложавого, но уже седеющего красавца маршала Тито, с задумчивым видом позировавшего на фоне зеленеющих гор, а единственным источником света - при выключенной старинной люстре - мощная настольная лампа, жестяной абажур которой был направлен в лицо сидевшего на табурете человека. Натурально, личина хозяина кабинета, генерала госбезопасности Федеративной Народной Республики Югославии Николы Шошкича, оставалась в тени. Неторопливо помешивая в огромной, чуть ли не полулитровой фарфоровой кружке кофе, он задумчиво рассматривал допрашиваемого. Это был тот редкий случай, когда "Железный Никола" колебался, не зная, как поступить. Пикантность ситуации заключалась в том, что на табурете сидел не просто его старый боевой товарищ, член партии с 1928 года, в недалеком прошлом - командир одной из дивизий НОАЮ, а человек, лично спасший Шошкичу жизнь: в далеком уже 1944 году он отбил его у гитлеровцев, взявших будущего грозу "ибэистов" в плен.
       - Мне доложили, - вздохнул Шошкич, - что ты отказываешься отвечать на любые вопросы следователя.
       - Отчего же, - губы арестованного дрогнули в усмешке, - я исчерпывающе рассказал, как меня зовут, где родился и что делал во время войны и после...
       - Все шутишь, Стипе... А ведь если б я разрешил применить к тебе особые методы допроса, ты стал бы куда как разговорчивее, да и не до юмора тебе б стало!
       - А ты попробуй, Никола! Может, у вас и получится то, чего не удалось ни охранке при старом режиме, ни гестаповцам...
       - Потому-то я и не разрешил: бесполезно, а уродовать тебя - вредно, поскольку есть решение вывести тебя на открытый судебный процесс, где ты прилюдно покаешься.
       - Да ну? - усмешка превратилась в издевательскую улыбку. - Под гипнозом, что ли?
       - Есть многое на свете, друг Горацио..., - многообещающе улыбнулся в ответ Шошкич, но, неожиданно оборвав цитату, резко спросил: - когда в последний раз ты обсуждал детали переворота с представителями командного состава армии? Видишь, зная тебя, я не интересуюсь, с кем...
       - Ты всегда умел вопросы формулировать, - одобрительно кивнул головой Стипе. - Само собой подразумевается, что я: а) готовлю переворот и б) имею среди генералитета сообщников. По-прежнему ждешь от меня ответа, или попробуешь еще что-нибудь спросить?
       - Я действительно хотел бы задать тебе несколько вопросов. Вернее сказать, хотел бы услышать от тебя многое: кто вас поддерживает не только в армии, но и в партийном аппарате; с кем ты на связи - с Москвой, Бухарестом, Софией или еще с кем? Детали заговора, объем получаемых средств и все такое прочее... Можешь быть уверен: кое-что нам уже известно, и узнать все остальное - дело времени и техники. Не все же такие молчуны, как ты! Многие уже каются...
       - Да с вашими "специалистами" вы узнаете и то, чего в природе вообще не существует!
       - Вот видишь, значит, нечто нас интересующее, все-таки, "в природе существует"! Но я не собираюсь ловить тебя на слове... в действительности, то, что я хочу спросить, относится к области простой любознательности, если хочешь, человековедения. Ответишь?
       - Смотря, что тебя интересует. Знаешь, кота в мешке покупать не приучен: себе дороже потом получается!
       - Предмет моего интереса - ты сам. Как получилось, что мы оказались по разные стороны баррикады? Старые скоевцы, революционеры-подпольщики, партизаны с апреля 1941 года, армейские генералы... Просвети меня, никак в толк не возьму!
       - А есть ли смысл затевать дискуссию?
       - Я же тебе сказал, что хочу всего лишь понять - не больше, и не меньше.
       - Ну, хорошо. Напомни мне, пожалуйста, куда мы с тобой вступили - я в двадцать восьмом, а ты - годом позже?
       - В партию, - с недоумением пожав плечами, ответил Шошкич и не удержался, уточнил: - в Коммунистическую партию Югославии. А Югославия - это если ты задашь еще один наводящий вопрос - та самая страна, которую ты и прочие "ибэисты" с потрохами продаете Москве.
       - Неплохо, - кивнул головой Стипе, - но ты забыл, что в полное название КПЮ входили также слова: "Секция Коммунистического Интернационала", созданного, между прочим, Лениным и Сталиным, вождями великой партии большевиков...
       - И распущенного без малого десять лет назад!
       - Не будем спорить, стало ли Информбюро наследником Коминтерна... Напомню лишь то, что в свое время ты - как и все коммунисты на земле - разделял убеждение, что отечество у нас у всех одно - Советский Союз! И ничего с тех пор, друг мой Никола, не изменилось! Кроме того, что ты и еще кое-кто скатились в болото махрового национализма.
       Былое сомнение в глазах Шошкича растаяло без следа; его место заняла угрюмая ненависть. Холодно смерив глазами арестованного, он с расстановкой процедил сквозь зубы:
       - Ты действительно опасен! Тысячу раз прав был Ранкович, когда говорил, что исправить предателя-"ибэиста" могут только девять граммов в затылок... Никогда, слышишь, никогда маршал Тито не будет секретарем Белградского обкома ВКП(б)!
       Шошкич помолчал, мучительно пытаясь подавить в себе вспышку острой ненависти к этому бывшему человеку, который только что сам себе подписал смертный приговор. В наступившей тишине было слышно, как бьется в раскаленном абажуре настольной лампы какое-то несчастное насекомое. "Выжечь, каленым железом выжечь всю эту заразу!" - подумал Никола и внезапно успокоился, только в висках слегка покалывало от только что пережитого стресса.
       - Ну что ж, гражданин Симич, - как бы со стороны услышал Шошкич свой мертвенно спокойный голос, - вы правы: действительно, любые дискуссии о патриотизме, национализме и прочих "измах" абсолютно бесполезны и, более того, контрпродуктивны. Давайте лучше поговорим о предстоящем суде и о ваших показаниях на нем.
       - Вы по-прежнему, гражданин следователь, - арестованный принял изменившиеся правила игры и тоже перешел на официальный тон, - уверены, что я соглашусь участвовать в судебном фарсе?
       Генерал Шошкич уклонился от прямого ответа, сразу перейдя к делу:
       - Поправьте меня, если я ошибаюсь: на сегодня единственным - если не считать вас - живым пока еще членом вашей семьи является малолетний сын Петар...
      

    20

       Из выступлений М.Пияде на митингах в городах Титограде 21 июня и Бела Црква 8 июля 1949 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Хотя Красная Армия и освободила Черногорию, Румынию, Венгрию и Болгарию своим оружием, не она принесла им систему народной демократии... Эта система народной демократии родилась здесь, в Югославии, и это дело наших рук".
       "Уже год длится ожесточенная и напрасная борьба Информбюро за "здоровые элементы", которые во имя вновь изобретенного "интернационализма" согласились бы превратить свою свободную социалистическую родину в покоренную губернию...".
      
       В потрясенном молчании москвичи прошествовали в свой номер. Его дверь была заперта: вопреки установившемуся в последнее время обыкновению, подполковник Шошкич на этот раз был занят где-то в другом месте.
       - Ну, как вы прокомментируете все это, маэстро Капабланка? Вы по-прежнему уверены, что с уменьшением количества фигур на доске позиция упрощается? - не без горечи в голосе вопросила Татьяна.
       - Теория знает также и сложные окончания, в особенности, когда при большом количестве пешек сохраняются ладьи! - нашелся Петр. - Черт побери, я ничего уже не понимаю!
       - А раньше понимал? - не преминула подколоть Борисова.
       - Знаешь, как чукча охотился? - вопросом на вопрос ответил Петр и, увидев в глазах собеседницы отрицательный ответ, начал рассказывать: - Отправился, значит, чукча на охоту. Ружье перед собой выставил, идет по тундре. Вдруг: фр-р! - вспорхнула у него из-под ног здоровенная куропатка. Ну, он стволом повел: бах! бах! Мимо. "А, - расстроено головой трясет, - совсем старый стал, совсем г...о стал!". Оглянулся, убедился, что вокруг никого нет, рукой махнул и добавил: "А, и молодой был, г...о был!".
       Как ни мрачна была Татьяна, не удержалась, фыркнула. Однако прежнее мрачное выражение тут же вернулось на ее лицо.
       - То-то же... А то: "Ничего уже не понимаю!", - передразнила она. - Если б раньше хоть что-нибудь понимал, глядишь, эта симпатичная Йованка, вполне возможно, осталась бы жива! "Пока еще у меня не сложилась вся картина этого дикого преступления, однако кое-какие выводы и предположения я уже могу сделать. Другое дело, что не всем я готов поделиться..." - процитировала она своего приятеля. - Тоже мне, Эркюль Шерлокович Мегрэ!
       - Мне больше по душе Ниро Вулф, - разворачивая газету, рассеянно ответил Петр.
       - Ну-ну, скромный вы наш! Поверь мне как профессиональному литератору: тебе далеко не то что до этого гения сыска, но даже до его верного Арчи Гудвина!
       С расстроенным видом - как бы одобряя собственные слова - пару раз кивнув головой, Таня достала с полки бутылку виньяка и плеснула себе граммов пятьдесят. "Элеганция-Франция!", - с грустью вспомнила она любимое выражение покойной вдовы Момчила и лизнула обжигающий напиток.
       - Слушай, а почему же до сих пор к нам не пожаловал твой, а теперь и мой заклятый друг Душан? - неожиданно спохватилась она.
       - Благодаря его "топтунам" у нас, очевидно, на этот раз имеется алиби - другого объяснения я не вижу. Но ничего, все равно он не долго заставит себя ждать... Слушай, будь другом, достань мне пивка! - Петр с вечерней "Политикой" уютно устроился в кресле, водрузив ноги на кровать, и у него уже не было сил изменить позу. К тому же - если судить по его сосредоточенному виду - он наткнулся на что-то, привлекшее его внимание.
       - Во-во, классика, - оживилась не привыкшая лезть за словом в карман Борисова: - "сам" на диване с газетой, а несчастная женщина должна ему еще и пиво подносить! Очевидно, следующим шагом будет просьба постирать тебе носки. Между прочим, и это отмечено в протоколах белградской криминальной полиции, я здесь на правах гёрлфренда, а не законной супруги...
       Но журналист не отвечал, полностью погрузившись в газетную полосу. "Сразу видно, газетчик! - мелькнуло у Борисовой в голове, - даже забыл про свой стакан!" Петр точно подслушал Танины мысли и, оторвавшись от текста, протянул руку за пивом. Однако не успел он толком сделать первый глоток своего любимого "BIP"'а, как раздался негромкий, но по-хозяйски уверенный стук в дверь номера.
       - Вот и наш Пинкертон, легок на помине! - с досадой прокомментировал Петр и, разрешая войти, громко пригласил: - Изволите, Душан!
       Однако он ошибся: когда дверь открылась, их взору предстало заплаканное лицо Милицы Месич. Смутившись, Клаутов вскочил и предложил ей присесть.
       Зябко - несмотря на жару - обхватив себя руками за плечи, Милица жалобно зачастила:
       - Как только это случилось, полицейский подполковник вцепился в нас с мужем, как клещ. Когда он, наконец, утомился и занялся поляками, Ибро немедленно засел в баре, где до сих пор и торчит, а я места себе не нахожу и ничем не могу себя занять. Можно я побуду у вас? Мне сейчас трудно быть одной... Да, вы слышали, что произошло? - запоздало спохватилась она.
       - Увы, - печально кивнула головой Татьяна, - с Йованкой случилась беда. Вы, случайно, не знаете подробностей? - она не смогла удержать своего любопытства, хотя и понимала, что гостье такого рода воспоминания могут быть тяжелы. - О, Господи, - переводчица прижала руку к сердцу, - неужели опять нож?
       Милица была готова говорить о чем угодно, лишь бы не сидеть одной в своем номере, поэтому она отрицательно покачала головой и с готовностью принялась рассказывать.
       - Нет, на этот раз веревка, - почему-то шепотом ответила несчастная женщина и задрожала так, словно голышом оказалась на морозном ветру.
       Петр укоризненно посмотрел на Татьяну и поспешил плеснуть рассказчице виньяка. Та благодарно кивнула, но, даже не поднеся рюмку к губам, поставила ее на стол.
       - Ее нашли повешенной на шнуре от штор...
       Клаутов и Борисова, как по команде, одновременно посмотрели на окно, которое было снабжено как легкими, полупрозрачными шторами, так и тяжелыми зимними, чуть ли не бархатными гардинами, для перемещения которых сверху от нехитрого механизма до половины окна спускался толстый витой шнур в виде открытой петли. Переводчица содрогнулась, представив себе элегантную Йованку, висящую в углу своего номера со свернутой на сторону, как у сломанной куклы, головой.
       - Как все это комментирует Шошкич, - с понятным интересом спросил Петр, - в смысле, убийство или самоубийство?
       - Он прямо не говорил, но, как мне показалось, пока что в его представлении шансы распределяются фифти-фифти.
       - А как насчет алиби у вас с Ибрагимом и у Каминьских?
       - Более-менее. Перед обедом - а мы решили не ходить в город - мы с Ибро зашли к Йованке, чтобы пригласить ее сходить вместе с нами в ресторан. Там мы застали обоих Каминьских, которые уже уходили. Йованка отказалась, сказав, что она не в состоянии даже думать о еде - оно и понятно! В результате мы вчетвером пообедали, а когда уже пили кофе, узнали о несчастии с Йованкой.
       - Во время обеда из-за стола никто не выходил? - глаза Клаутова превратились в узкие щелки.
       - Вот-вот, полицейские меня тоже об этом спрашивали, - простодушно кивнула головой Милица. - В начале обеда в туалет выходили Ибрагим с Войцехом, а где-то ближе к его концу - мы с пани Ирэной тоже сходили причесаться... Но оба раза это длилось так недолго, что подозревать нас... Шошкич особо напирал на то, что, находясь в кабинках, мы какое-то время не могли видеть друг друга. Представьте, однако, себе картинку: кто-то из нас (не важно, мужчина или женщина, хотя последнее, конечно, особенно "правдоподобно) пулей выскакивает из туалетной комнаты, со скоростью спринтера несется в номер к Йованке, врывается к ней, совершает убийство и пулей возвращается обратно. При этом, обратите внимание, никто не замечает этих его или ее более чем странных действий.
       - Да, не складывается, - согласился журналист, тем более что повеситься в открытой петле при желании не очень сложно, а вот повесить сопротивляющегося человека... Не знаете, на голове у Йованки не нашли следов от удара?
       - Не знаю, не слышала... так думаете, это, все-таки, убийство?
       - Пусть об этом думает местная полиция, а мне окончательно надоели прелести нашего отеля ужасов! - неожиданно взорвалась Татьяна. - Ничего себе, съездила отдохнуть на море?! Пора...
       В дверь снова постучали и, не дожидаясь разрешения, в номере появился подполковник Шошкич.
       - Не помешал? - спросил он, кривовато улыбнувшись.
       - Напротив, мы вас заждались! - улыбнулся Клаутов.
       Полицейский пристально посмотрел на журналиста, пытаясь найти в его словах скрытый смысл или сарказм. Не найдя ни того, ни другого, он покачал головой:
       - Только не рассказывайте, что рады меня видеть!
       - Но это действительно так! Вот, моя подруга уже запросилась в Москву, а я, наконец, готов помочь вам в распутывании этого дела.
       - Так ли? - не смог скрыть своего удивления "подпуковник".
       - Садитесь и послушайте, - предложил Петр.
       - С удовольствием, а то у меня от этой череды убийств голова пошла кругом! - согласился Душан, и к величайшему сожалению Милицы распорядился: - Всех посторонних прошу покинуть помещение! К вам, - он предупредительно наклонил голову в сторону Борисовой, - это не относится.
       Татьяна ответила полицейскому величавым кивком и, ничего не понимая, приготовилась слушать. Пока "все посторонние" в лице мадам Месич нехотя "покидали помещение", Петр пытался сосредоточиться. Наконец, это ему удалось.
       - Дорогой Душан! Позволь мне начать свой рассказ с конца, так будет удобнее, и на объяснения потратится в итоге меньше времени.
       - Ничего, я не тороплюсь, - буркнул Шошкич и добавил: - впрочем, это не допрос, а твое добровольное признание, так что поступай, как знаешь...
       Татьяна сделал протестующий жест, а Клаутов не удержался от киношного жеста, погрозил полицейскому пальцем:
       - Так не пойдет, друг подпуковник! То, что я собираюсь сказать, называется всего лишь "заявлением", хотя правильнее было бы назвать это "гуманитарной помощью" газеты "Независимое обозрение" белградской криминальной полиции. Которая, к слову сказать, столкнувшись с интересующей нас серией смертей, до сих пор беспомощно барахтается, не в силах родить ни одной гипотезы, кроме мифической руки Москвы в моем лице.
       Клаутов говорил намеренно жестко, поскольку его взбесила туповатая уверенность Шошкича в том, что он, журналист независимого демократического издания, выполняет роль международного убийцы по заданию организации, распущенной задолго до их с подполковником рождения.
       - Ну и...? - было видно, что Душан еле сдерживается.
       - И я собираюсь доказать, - демонстрируя миролюбие, Петр заговорил подчеркнуто тихо, что вы (а до нынешнего дня и я вместе с вами) совершали ошибку, когда искали одного человека, который убил и Симича, и Качавенду, а теперь еще и Йованку Качавенду. Кстати, смерть женщины - судя по всему, явное самоубийство, если только... на ней следов прижизненных ударов не обнаружено?
       Шошкич отрицательно покачал головой.
       - Значит, самоубийство! - уверенно заключил Петр. - Мы с Татьяной в это время были под надзором ваших агентов, четверо других подозреваемых обедали в ресторане и убийства совершить не могли: во-первых, чисто физически, из-за недостатка времени на это достаточно трудоемкое дело и, во-вторых, трудно предположить, что они создают друг другу ложное алиби.
       - Да, я пришел примерно к тем же выводам, - нехотя признался Душан, которому, похоже, была невыносима одна только мысль, что приходится соглашаться с "агентом Москвы". - Ну и что дальше? Несчастная женщина вполне могла наложить на себя руки после злодейского убийства ее мужа. Тогда в смерти Йованки виноват тот, кто зарезал Момчила!
       "Тьфу ты, Господи, опять переводит стрелку на меня!", - подумал Петр и вместо того, чтобы продолжить излагать свои умозаключения, взмолился:
       - Душан, Богом молю, объясни мне внятно, для чего я, приехав в другую страну, должен был убивать двух стариков, о которых никогда не слышал?
       - Именно это я и хотел бы от тебя услышать, - невозмутимо сообщил непробиваемый подполковник.
       - Ты когда-нибудь про бритву Оккама слышал? - устало поинтересовался Клаутов.
       - Зубы мне заговариваешь?
       - Да нет. Оккам - средневековый монах-схоласт. Он рекомендовал в поисках объяснения какого-либо события исключать - как бы обрезать - самые невероятные причины. В итоге должна остаться одна, подлинная. Если следовать этой методе, то в первую очередь придется расстаться с версией о злодейской руке Москвы: Информбюро давно нет, КГБ тоже и так далее. Приглядевшись внимательно, мы обнаружим то, что давно бросилось бы в глаза, не зациклись мы на поисках одного убийцы. А именно: серия загадочных, на первый взгляд, смертей трех человек, подчиняется (если посмотреть с точки зрения их родства) формуле 1+2. в смысле: Симич и супруги Качавенда.
       "Ну и что?", - едва не сорвалось с губ Татьяны, но она вовремя удержалась, догадавшись уже, что Петр ведет какую-то игру, и этот ее скептический вопрос мог бы все испортить. Впрочем, его тут же задал подполковник.
       - Да все достаточно просто! - улыбнулся Петр. Танцуем от самоубийства. Если отбросить сентиментальную чушь - что овдовевшая женщина в возрасте сильно за семьдесят способна от отчаяния покончить с собой - то остается только одна достоверная причина суицида, и называется она - совесть! Во всяком случае, когда мы видели ее перед обедом, она совсем не производила впечатления обезумевшей от потери спутника жизни женщины. Не так ли, Татьяна?
       Журналистка подтверждающей кивнула головой.
       - Можете спросить об этом и Месичей с Каминьскими. Так что все дело в элементарной совести.
       - В совести? - туповато переспросил Шошкич, а Борисова только подняла брови.
       - Можно назвать это и по-другому, - великодушно разрешил Клаутов: - приведением приговора в исполнение. Йованка наказала себя за то, что перерезала горло собственному мужу.
       - И зачем же ей это было нужно? - все еще с недоверием спросил подполковник, хотя и было заметно, что убежденность Петра производит на него некоторое впечатление.
       - Я думаю, что с ее стороны это была превентивная мера. Для меня совершенно очевидно, что Момчил убил Симича из ревности, и даже после смерти соперника продолжал мучить Йованку упреками, а то еще и чем похуже. А может быть, она пообещала выдать его полиции, в ответ Момчил пригрозил прирезать и ее тоже, и она просто опередила своего скорого на расправу супруга...
       - Что за сказку ты мне тут рассказываешь? - не выдержал Душан.
       - Отчего же сказку? - слегка высокомерно улыбнулся москвич. - Поговори с любым специалистом и узнаешь, что самые пылкие чувства в течение всей человеческой жизни испытывают пациенты геронтологов, сиречь, старики. Самоубийства на почве несчастной любви чаще всего происходят среди подростков и людей, вступивших в "третью половину" своей жизни. Да в любом доме для престарелых постоянно кипят страсти, почище шекспировских!
       - Но..., - Душан выглядел несколько обескуражено.
       - Никаких "но"! - Петр не собирался давать полицейскому передышки. - Подними протоколы допросов, сделанных сразу после убийства Симича, и убедишься, что тогда упоминался флирт между Момчилом и Любинкой и Петаром и Йованкой.
       - И ты во все это веришь?
       - Приходится верить, дорогой мой Душан, приходится! Потому, что ничего другого не остается: "бритва Оккама" просто не оставляет иного объяснения. Кстати сказать, ты имеешь тому и некоторое косвенное подтверждение.
       - Я? - изумлению подполковника не было границ.
       - Кто-то же тебе настучал на нас и - уверен - даже фальсифицировал какие-то улики. Теперь, - журналист потряс свежей "Политикой", - я знаю, кто это был.
       - Кто же? - прищурился Шошкич.
       - Ветеран службы безопасности, подполковник в отставке Момчил Качавенда. Будучи профессионалом, он вполне мог что-то сфабриковать, чтобы отвести от себя подозрения. - С этими словами Петр продемонстрировал полицейскому одну из последних полос газеты, отданную под краткие некрологи с фотографиями. - Вот, смотри: "Группа ветеранов государственной безопасности с прискорбием сообщает, что вчера трагически ушел из жизни Момчил Качавенда...".
       - Ты действительно веришь в эту сказку? - спросила Борисова, как только за подполковником закрылась дверь.
       - А что, разве не ловко я завернул? - хвастливо ответил вопросом на вопрос Петр. - Любая Шахеризадница позавидует... Конечно, все было совершенно по-другому! Ну, скажем так, сильно отличалось от того, что только что выслушал наш заклятый друг. Истины, кстати сказать, он никогда не узнает (по крайней мере, от меня), и ему придется - чтобы закрыть это достаточно скандальное дело - довольствоваться только что услышанной тобой сказочной версией.
       - А как все было на самом деле?
       - Надеюсь, мы с тобой узнаем это в самое ближайшее время.
      
       Из выступления главы советской правительственной делегации, первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева после приземления на белградском аэродроме 26 мая 1955 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Дорогой товарищ Тито, дорогие товарищи члены правительства и руководители Союза коммунистов Югославии!... Мы искренне сожалеем о том, что произошло, и решительно отметаем все наслоения этого периода... Материалы, на которых основывались тяжкие обвинения и оскорбления, выдвинутые тогда против руководителей Югославии... были сфабрикованы врагами народа, презренными агентами империализма, обманным путем пробравшимися в ряды партии".
       Из анонимного самиздатовского стихотворения, которые в немалом количестве ходили по рукам во второй половине пятидесятых - начале шестидесятых годов:
       Дорогой товарищ Тито, / Ты ни в чем не виноват. / Как сказал Хрущев Никита, / Ты теперь наш друг и брат!
      

    21

       Из доклада первого секретаря ЦК КПСС т. Н.С. Хрущева на XXII съезде КПСС 17 октября 1961 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Ревизионистскими идеями пронизана не только теоретическая деятельность, но и практика руководства Союза коммунистов Югославии. Взятый ими курс на изолированное, обособленное от мирового социалистического содружества развитие вреден и опасен. Он... питает националистические тенденции и в конечном счете может привести к утрате социалистических завоеваний в стране, которая отбилась от дружественной и единой семьи строителей нового мира.
       Наша партия критиковала и будет критиковать ревизионистские концепции югославских руководителей..."
      
       Не говоря больше ни слова, журналист поднялся с кресла и, сменив, домашние тапочки на уличную обувь, взялся за пиджак. Следом за ним поднялась и Таня.
       - Отправляемся в город?
       - Нет.
       - К Месичам?
       - Нет.
       - Черт побери, ты не мог бы изъясняться менее лапидарно? - почти выкрикнула выведенная из себя Борисова.
       - Потерпи немного, сейчас все прояснится. - Увидев ее поджатые губы и обиженный, "сковородником" выдвинутый вперед подбородок, Петр смилостивился: - Идем к Каминьским.
       - А они-то тут причем? - не смогла скрыть своего удивления Татьяна.
       - При мясе, - загадочно ответил Клаутов и быстро вышел в коридор, чтобы избежать взрыва и неизбежных новых вопросов.
       К счастью то ли для Петра - Таня не выдержала бы очередного промедления и устроила бы ему кровавую разборку, то ли для Тани, чье любопытство достигло предела, отпущенного среднестатистической женщине, но поляки оказались у себя, хотя и собирались, судя по их внешнему виду, уходить.
       - Чем обязаны? - корректно мотнув подбородком, поинтересовался пан Войцех.
       - Есть новости, - коротко бросил журналист и попросил разрешения присесть.
       - Итак? - спросил Каминьский, после того как нежданные гости были рассажены, а по телефону заказаны кофе и напитки.
       - Только что я изложил подполковнику Шошкичу, как я вижу обстоятельства смертей наших приятелей Симича, Момчила и Йованки Качавенда. Считаю, что вы должны знать о том, что я рассказал, чтобы не случилось досадных разночтений в наших показаниях.
       - Вы солгали? - подняла брови Ирэна.
       - Я изложил версию, тонко улыбнулся журналист. - Для нас с Татьяной она нейтральна - ни плоха, ни хороша, а для вас, как мне кажется, чрезвычайно выгодна!
       - Мы вас слушаем, сообщил Войцех и нахмурился.
       - Я рассказал сказку о том, что Симич был убит Момчилом на почве ревности (и именно это обстоятельство требует вашего подтверждения), а Йованка покончила с собой после того, как осознала тяжесть принятого ею на себя греха: она убила мужа, не видя другого пути спасти себя от этого черногорского Отелло.
       - Весьма правдоподобно, я уверен, что так оно и было! - с неожиданным пылом подтвердил Каминьский. - Ирэна, ты помнишь, какие кровожадные взоры бросал на несчастного Симича этот ужасный Качавенда?
       - Да, так оно и было, - безжизненным тоном подтвердила полька. - Наверно, раз она наложила на себя руки, у нее были для этого основания...
       - Полагаю, были, - коротко подтвердил Клаутов. - В действительности же - я уверен в этом - Петар Симич по каким-то признакам узнал в своем случайном собутыльнике человека, виновного в смерти его отца, и поэтому кровавая сцена в туалете не хладнокровно задуманное и осуществленное убийство, а черногорская дуэль на ножах. По крайней мере, со стороны жертвы. Для убийцы же это было обыкновенным "зачищением концов". Думать так меня заставляет то, что Качавенда заранее озаботился тем, чтобы отпечатки моих пальцев остались на орудии убийства. Он же подбросил к нам в номер некоторые улики и анонимно позвонил в полицию с ложным доносом. Здесь все сходится, в том числе и выдуманный мною уход Йованки из жизни под тяжестью содеянного. Думаю, что местной полиции, скорее всего, до истины не добраться. В особенности, если ваши показания подтвердят наши...
       - Зачем вам все это? - спросил Каминьский. - И, кстати, зачем все это нам?
       - Почему вы не верите в предложенный вами же мотив для суицида со стороны жены Момчила? - задала свой вопрос и Ирэна.
       - Сейчас объясню, - устало вздохнув, пообещал журналист. - Сначала, об убийстве Симича. Когда я прочел в сегодняшней вечерней "Политике", что Качавенда оказался ветераном службы безопасности, все для меня стало ясно, поскольку покойный Петар жил одной мечтой: поквитаться за смерть отца. А, применительно к двум черногорцам, это могло вылиться только в дуэль, оружием на которой должны были стать ножи. Что же до Йованки... Она ведь была полькой?
       Оба Каминьских, муж и жена, вздрогнули, как от удара тока.
       - Что заставляет вас сделать такое нелепое предположение? - попробовала улыбнуться Ирэна.
       - Кое-что, для полицейского, может быть, и не очень существенное, но для журналиста, пишущего на криминальные темы, в самый раз! Во-первых, еще в первый день знакомства Йованка Качавенда порадовала нас незамысловатой поговоркой "Элеганция - Франция". Насколько мне известно, эти слова частенько звучали в Польше во времена вашей молодости. Где-нибудь в медвежьем углу вряд ли, но уж в "маленьком Париже" Варшаве, наверняка! Их и сейчас нет-нет, да услышишь. Во-вторых... Танюш, ты хвалилась, что хорошо знаешь немецкий. Как по-швабски будет ни то, ни сё?
       Немного помедлив, Борисова вспомнила:
       - "Nicht dies noch das, nicht halb nicht ganz", дословно, "Ни это, ни то, ни половина, ни целое"
       - Н-да. По-немецки обстоятельно...Понимаете, в каждом языке имеется поговорка с подобным содержанием. Англичане, например, в таких случаях несколько туманно говорят "neither fish, nor red good herring" (ни рыба, ни хорошая копченая селедка). Теперь вспомните: произнося поминальную речь в честь убитого им Петара, Момчил процитировал свою супругу, употребив выражение "ни рыба, ни выдра", что в контексте означало эквивалент русского "ни рыба, ни мясо". Но ведь в Югославии так не говорят! Конечно, изысканной панночке Йованке претила крестьянская сербская поговорка "Нити смрди, нити мирише", и за долгие годы совместной жизни Момчил перенял благозвучный польский вариант и привык к нему, перестав воспринимать его как иностранный! Вы тогда еще переглянулись, очевидно, получив подтверждение своим подозрениям, а заодно подтвердив и мои, согласно которым не все мы случайно оказались в этом отеле. Два гостя из Польши и полька, делающая вид, что она сербка, под одной крышей - это слишком много, чтобы быть простым совпадением. Отсюда у меня вопрос: чего вы хотели от Йованки?
       - Если мы вам расскажем, это останется между нами? - с мрачной покорностью в голосе спросил Войцех.
       - Клянусь, - серьезно ответил Петр.
       - Клянусь, - поддержала его Татьяна, чувствуя, что услышит сейчас какую-то мрачную историю.
       Каминьский еще раз вздохнул и приступил к рассказу:
       - Однажды студеным зимним днем 1947 года моя тетка оправила меня к себе на работу за редчайшим тогда лекарством, пенициллином...
       Спустя сорок минут Клаутов и Борисова уже знали все: и про завет давно уже упокоившегося Ежи Цепелевского найти и наказать предателя, полученный в свое время Ирэной, и сложную историю поисков Марыси Майдан, превратившейся в Йованку Качавенда.
       - Понимаете, - после продолжительной паузы заговорила Ирэна, - в наши планы отнюдь не входил самосуд или что-то в этом же роде. Всего-навсего, я хотела посмотреть предательнице в глаза, а потом, что называется, прилюдно сорвать с нее маску. Вы правы: до самого конца, до той самой поминальной вечеринки мы не были уверены, что в очередной раз не потерпим неудачу. Убедившись, что поиски завершены, мы тем же вечером поговорили с Марысей. Окончательно припереть доносчицу к стене удалось с помощью особой приметы - родинок, составивших на ее плече уникально ровный ромб...
       Случилось так, что ее муж - видно, по старой привычке вертухая - подслушал нашу беседу. Разумеется, он впал в неистовство и, как нам сказала сама Марыся, ей пришлось, защищаясь, его убить. Как уж она это сделала, теперь уже никогда не узнать. Видно, как-то усыпила его бдительность, и он позволил ей приблизиться со спины...
       Пани Майдан попросила дать ей сутки, после чего мы вольны были сообщить о ней все - и историю ее нелегального появления в Югославии в качестве агента политической разведки...
       - Так вот почему она все время отворачивалась, когда я фотографировала нашу компанию! - неожиданно поняла Татьяна.
       Петр положил ей на руку ладонь, как бы призывая не прерывать Каминьских: вынужденная откровенность в любой момент могла прекратиться.
       - ... И то, что она стала убийцей Момчила Качавенды. Этот последний разговор состоялся как раз тогда, когда Месичи пришли звать ее в ресторан. Как выяснилось, двадцать четыре часа ей не понадобились, она управилась значительно быстрее...
       - Мы с женой решили, - вмешался Войцех, - не обнародовать ничего ни из прошлого Майдан, ни из событий последних дней ее жизни. К чему? Зло наказано, а ворошить прошлое... слишком оно мрачное и кровавое! К тому же этот неистовый подполковник мог бы надумать обвинить нас в доведении этой "милой" пани до самоубийства...
       ... Пока было возможно, Петр, прощаясь, смотрел в иллюминатор на вечерний Белград. Приедет ли он сюда еще когда-нибудь? Если и получится, то уже вряд ли увидит Саву Ковачевича - старику много лет. Интересно, дедо уже отослал запонки Симичу-младшему? Словно прочтя мысли Клаутова, Татьяна тронула его за руку и, когда он повернул к ней голову, проговорила:
       - А славный у тебя, все-таки, дед. Я в него просто влюбилась. Вот кто настоящий Шерлок Холмс. Я была просто потрясена!
       - Да, я тоже как услышал, что после нашего ухода он обыскал всю квартиру и нашел запонки, просто обалдел. "Ты, - говорит, - подозрительно долго ковырялся в том шкафу!".
       - И ведь не стал звонить, вопросы задавать... Даже не допустил мысли, что мы могли нарушить закон!
       - Да, это называется "старая закалка". Ну, мог ли почтенный генерал-майор в отставке даже на минуту допустить, что его семиюродный прапраправнук может быть преступником?
      

    ЭПИКРИЗ

       4 мая 1980 года умер Иосип Броз Тито.
       1989-1991 годы стали сезоном "бархатных революций" в странах Центральной и Юго-Восточной Европы; произошло объединение Германии. Все это ознаменовало и оформило распад социалистического лагеря.
       12 июня 1991 года провозглашен государственный суверенитет Российской Федерации.
       25 июня 1991 года Социалистическая республика Хорватия вышла из состава СФРЮ и объявила о своей независимости. На карте Европы появилось новое государство - Республика Хорватия.
       25 июня 1991 года Социалистическая республика Словения вышла из состава СФРЮ и объявила о своей независимости. На карте Европы появилось новое государство - Республика Словения.
       8 сентября 1991 года Социалистическая республика Македония вышла из состава СФРЮ и объявила о своей независимости. На карте Европы появилось новое государство - Республика Македония.
       5 апреля 1992 года Социалистическая республика Босния и Герцеговина вышла из состава СФРЮ и объявила о своей независимости. На карте Европы появилось новое государство - Республика Босния и Герцеговина.
       В 1992-2003 годах Сербия и Черногория сосуществовали в едином государстве - Союзной Республике Югославии в статусе союзных республик-членов федерации.
       В 2002-2006 годах Сербия и Черногория сосуществовали в едином государстве - Государственном Союзе Сербии и Черногории в статусе союзных республик-членов конфедерации.
       В июне 2006 года Черногория вышла из Союза. На карте Европы появилось новое государство - Республика Черногория.
       17 февраля 2008 года парламент Косова в одностороннем порядке объявил о независимости от Сербии и о формировании суверенного государства Республика Косово.
      
       Югославии как единого государства больше нет. От Сербии оторвана ее древнейшая, историческая часть. Впрочем, в составе Сербии пока еще остается Воеводина - край с компактно проживающим венгерским населением...
      
      
       Московская суета неизбежно отодвинула белградские приключения на второй план, хотя в мыслях Петр нет-нет, да возвращался к событиям в достопамятном отеле на улице Цара Хаjле Селассиjа. Он не был бы журналистом, если бы твердо не решил описать в романе произошедшее, но он был им, и поэтому сесть за книжку постоянно что-то мешало - до тех пор, пока ежедневная редакционная гонка (газета должна выходить шесть раз в неделю в полном объеме!), окончательно не вытеснила мысли о большой литературе. В общем, Пегас не запрягался...
       Личная жизнь Клаутова тоже не складывалась. Если продолжать эксплуатировать классические идиомы, то Купидон явно решил не тратить свои стрелы на них с Татьяной. Хитрая уловка - а журналист надеялся, что совместный отдых на море приблизит столь желанный для него брак с Борисовой, не сработала. Более того: из их отношений ушло нечто неуловимое (преимущественно это относилось в Тане). Огонь, что ли? Совместно пережитая смертельная опасность парадоксальным образом превратила их из любовников почти в супругов: страсть сменилась дружелюбным вниманием хорошо понимающих друг друга людей. Они продолжали эпизодически встречаться, но это было, если воспользоваться выражением старинного приятеля Петра, майора с Петровки Михаила Гусева, "типичное не то".
       Кстати, о Гусеве. Судьба, чье неравнодушное внимание к особе журналиста мы уже отмечали, отнюдь не была склонна давать газетчику отдых. На сей раз, на роль своего провозвестника, она избрала этого балагура опера, а в качестве трубы рока использовала - как это уже не раз бывало в прошлом - банальный телефон, который и разбудил Клаутова однажды поздним воскресным утром - в единственный день, когда раз в неделю можно отоспаться. Кого это несет нелегкая, злобно подумал он, не представляя еще, насколько правильно сформулировал свой вопрос...

    22

       Н. Незлобин, "Колечко" (текст и стиль подлинные, приведены без изменений по сборнику "Русские и советские песни"):
       "За мостами от заставы /Всходит солнышко во мгле, /Вместе с солнцем встанет рано/ Сталин-солнышко в Кремле. /В том Кремле, в заветном доме, /Под рубиновой звездой /Он умоется с ладони /Москворецкою водой, /Белоснежным полотенцем /Вытрет смуглое лицо /И пройдет по светлым сенцам /На высокое крыльцо. /Взглянет Сталин зорким взглядом, /Как за башнями Кремля /По его великой воле /Обновляется земля. /Трубку крепкую раскурит, /Пепел в сторону смахнет, /И колечко голубое /За Москву-реку уйдет. /За Москву-реку, за речку, /Через берег на другой... /Ты лети, лети, колечко /Над родною стороной. /Поглядит пастух и скажет: /"Это Сталин закурил. /Значит, Сталин встал поране, /Чем рожок мой протрубил". /И глядит на то колечко /Вся Советская страна. /"С добрым утром, с добрым утром!" - /Скажет Сталину она.
      
       Только что закрылась дверь за наркомом тяжелой промышленности, и в списке посетителей, лежавшем на столе помощника Сталина Поскребышева, напротив последней по счету фамилии, аккуратной рукой Александра Николаевича была проставлена галочка и отмечено время ухода. Рабочий день вступил в завершающую, самую любимую вождем стадию: теперь можно будет в одиночестве несколько часов спокойно поработать с документами и подумать. Сталину же тоже нужно дать время немножко подумать, да?! - с шутливым возмущением задал он мысленно риторический вопрос, даже наедине со своими мыслями привычно говоря о себе в третьем лице.
       Иосиф Виссарионович потянулся было за папиросами, но передумал: в последнее время он стал что-то многовато курить. Вместо этого встал, подошел к окну и дернул за веревку фрамуги. Повеяло холодом, порыв ветра каким-то чудом забросил внутрь несколько снежинок, на лету растаявших в теплом застоявшемся воздухе кабинета. Январь в тысяча девятьсот тридцать девятом году выдался снежным и ненастным. Решив после долгого сидения за письменным столом слегка размяться, хозяин самого главного в стране кабинета двинулся вдоль обитой дубовыми панелями стены и, дойдя до большой географической карты, остановился. Без особой цели, скорее даже неосознанно, желая дать отдых усталому мозгу, он принялся разглядывать Европу, которую в массе своей составляли такие, в сущности, незначительные по сравнению с матушкой-Россией страны. Хотя Франция с Германией, да еще пара-тройка других, кой-какую территорию, на его взгляд, имели. Особенно Польша: пользуясь слабостью Советской России, обессиленной мировой и гражданской войнами, нахапала по Рижскому миру западные районы Украины и Белоруссии... А ведь имеет еще наглость задирать на СССР хвост!
       Польшу и поляков Сталин не любил. Вернее, если хронологически выстраивать историю этого его отношения к ним, то правильнее сказать, "поляков и Польши". Объяснение было простым: еще совсем недавно сие надменное дитя версальской системы было всего лишь западной окраиной Российской империи, чертой оседлого проживания ветхозаветного народа, хотя и именовалось, прости господи, достаточно пышно - Царством Польским. Но вот с людьми, эту землю населявшими, профессиональному революционеру Джугашвили приходилось сталкиваться задолго до 1919 года. Националисты, не имевшие представления об интернационализме, и не признававшие никого, кроме своих Шопена, Мицкевича да Костюшко! Он не забыл, как эти ясновельможные представители "социал-демократии Польши и Литвы", интеллигентики, ни в грош не ставили недоучку-семинариста, как пренебрежительно его выслушивали и через губу отвечали на вопросы. Еще бы: они - выпускники Ягеллонского-Магеллонского и прочих гимназий-университетов, а он - "черная кость", не знает иностранных языков, да еще и по-русски объясняется с сильным кавказским акцентом. А, между прочим, это он их содержал в их заграницах, рискуя жизнью и организуя экспроприации! К слову сказать, "ленинская гвардия" тоже рыло воротила, но какао-макао в Лозаннах да Парижах на его деньги каждое утро выкушивала. А он в это время в России, с такими, как Вячеслав, ежеминутно ожидая ареста, делал революцию. Теоретики хреновы!
       Н-да, кого только Ильич не собрал под свои знамена! Сталин жестко усмехнулся: иных уж нет, а те - далече! Почти все они скатились или в болото правого оппортунизма, или к троцкизму, почти все! И свои, русские "старики", и поляки. Поляки поголовно: даром, что их компартию пришлось распускать... Даже Феликс во времена НЭПа проявлял непонятные колебания. Правильно он сделал пару лет назад, когда приказал Ежову вычистить иностранцев, и в первую очередь поголовно поляков, из аппарата Коминтерна, НКВД и военной разведки, а потом и из центральных советских учреждений: пилсудчики и наймиты Запада, ни одного честного большевика!
       Сталин раздраженно щелкнул пальцем по кружку, обозначавшему на карте Варшаву, и направился в сторону своего рабочего места. Если его нелюбовь к полякам в значительной мере носила личностный характер (хотя этот человек умел, как никто, подверстать политическую подоплеку к чему угодно), то с отрицательным отношением к польскому государству дело обстояло несколько по-иному, хотя наивно было бы отрицать наличие определенной взаимозависимости.
       За семнадцать лет руководства страной вождь привык к победам - подлинным и вымышленным. (Первых, справедливости ради следует признать, было несравненно больше, и не о цене за них в данном случае идет речь, хотя в исторической перспективе именно непомерная стоимость иных "триумфов" превращает их в свои противоположности). Даже немногие поражения (о которых говорить было не принято, и вина за которые неизменно возлагалась на реальных и мифических противников генерального секретаря) в конечно итоге приносили ему дивиденды. Но... был Польский поход 1920 года, которому, правда, предшествовало освобождение Киева и выход на советско-польскую границу. Но закончился он - Иосиф Виссарионович наедине с собой мог называть вещи своими именами - полным фиаско: Варшава не взята, Красная Армия, неся огромные потери, была вынуждена отступить, советизация Польши отложена на неопределенный срок, а вековой враг по-прежнему заглядывается на русские земли вплоть до Смоленска. Тухачевский, командовавший тогда Западным фронтом, в 1937 году ответил жизнью в том числе и за это, и уже скоро, в феврале текущего года понесет наказание и сидящий на Лубянке Егоров, руководивший действиями Юго-Западного фронта. Маршалы го....е! Однако существовало одно "маленькое" "но": гениальный Сталин был членом реввоенсовета Юго-Западного фронта, и нес, по идее, свою долю ответственности за неудачу столь многое обещавшей кампании. Сталин в сердцах стукнул карандашом по столешнице. Сколько лет прошло, а рана в сердце продолжает свербеть. Ничего, Польша за все ответит, и за его поражение девятнадцатилетней давности - тоже! Против воли он снова издали посмотрел на географическую карту. Ишь, как ни в чем ни бывало, красуется почти в центре Европы! А ведь без малого полтораста лет не было такого государства, не было. Отщипывали от него понемножку Россия, Австрия и Пруссия, отщипывали, да и съели незаметно...
       Крах Речи Посполитой в XVIII веке был вторым поводом, позволявшим Сталину относится к сопредельному государству с изрядной долей презрения. Конец был закономерен: из века в век отдавали немцу исконные польские земли на западе, а сами тщились прихватить чужое на востоке! И потом: пропили, проели, прокричали на сеймах и сеймиках, собиравшихся по поводу и без оного, свою шляхетскую республику. Ну, скажите на милость, что это за страна, и имеет ли она право на существование, если исчезла с карты Европы, по существу, из-за права вето? Это ж надо было догадаться, наделить им поголовно всех представителей шляхты, от владетельных магнатов до последнего дворянчика, у которого кроме луженой глотки да сабли, ничего другого за душой не было и не предвиделось! В результате законодательная ветвь власти не может принять ни одного решения, а исполнительная (король - заложник и сейма, и магнатов) - страдает бледной немочью. Конец очевиден... а вывод прост: демократия - на этом месте своих размышлений он иронически хмыкнул и покрутил головой - для государства то же самое, что рак для отдельного человека. Еще раз хмыкнув (на этот раз с удовольствием: фраза получилась образной и афористичной), генеральный секретарь ЦК ВКП(б) решил, что перекур (трубка как-то сама собой задымила у него в руке, он даже не заметил, когда), слишком затянулся, и пора приниматься за работу: на ужин он еще, похоже, не заработал! А на днях следует, не откладывая, встретиться с Молотовым: с Польшей надо, наконец, решать...
      
       Из выступления А. Гитлера в июне 1939 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "... Если дело дойдет до скрещения германо-польского оружия, то германская армия будет действовать жестоко и беспощадно. Немцы во всем мире ославлены, как гунны, но то, что произойдет в случае войны с Польшей, превзойдет и затмит гуннов. Эта безудержность в германских военных действиях необходима, чтобы продемонстрировать государствам Европы и Юго-Востока на примере уничтожения Польши, что означает в условиях сегодняшнего дня противоречить желаниям немцев и провоцировать Германию на введение военных сил".
      
       - Петька, ты? - более идиотского вопроса Гусь (разумеется, друзья называли майора Гусева именно так) придумать не мог: Клаутов жил один, и посторонняя женщина еще могла бы снять трубку, но мужчина... - Не разбудил?
       - У аппарата Рип Ван Винкль, - хриплым со сна голосом представился журналист. - Спасибо, что разбудил! Очень своевременно...
       - Извини, брат, - без малейшей тени раскаяния повинился Михаил, - но совершенно точно установлено, что избыток сна также вреден, как и недосып. У меня...
       - Спасибо за заботу! - ядовито поблагодарил отчаянно зевавший Клаутов, наконец-то сфокусировавший глаза на стенных часах и убедившийся, что едва минуло десять часов.
       - Не за что! Я только из Внукова. У меня имеется большая корзина... Знаешь, на юге плетут такие, в них можно поросенка унести?
       - Ну, есть такое дело, - вяло признал Петр, отчаянно пытаясь понять, какого лешего Мишка разбудил его в такую рань: не о плетении же корзин поговорить?
       - Так вот, у меня имеется означенная тара, а в ней большое количество огромных, еще живых раков, переложенных мокрой травой и лопухами. Заметь: они всё еще шевелятся, а значит, вполне пригодны для употребления. Как тебе нравится перспектива завтрака по такой схеме: мои беспозвоночные под твоё пиво? Кухаришь тоже ты.
       Проснувшийся уже к этому времени Клаутов вспомнил, что Гусев мотался в командировку в Ростов-на-Дону, и должен был в это воскресенье вернуться. А грамотно сваренные гигантские донские раки, между прочим, просто восхитительны! Поэтому он деловито сообщил, что через пятнадцать минут выезжает (в выходной, да еще по такому поводу, можно пренебречь бритьем), и попросил приятеля поставить на огонь большую кастрюлю, и ни в коем случае ничего больше до его приезда не предпринимать. Пожалуй, никаким другим способом подвигнуть журналиста на то, чтобы выйти из дома в единственный выходной, да еще в такую рань, было невозможно. Вот и не верь после этого в судьбу!
       Прикупив дюжину "родного", то есть сваренного не в Калуге чешского пива, и присовокупив к ней для кулинарных целей полтора литра дешевого "жигулевского", Клаутов поймал левака-кавказца, колымившего на разбитой вдрызг "пятерке" и абсолютно не знавшего географии Москвы. Вопреки ожиданиям, в скором времени он уже звонил в дверь гусевской квартиры. Впрочем, был шанс и не доехать: везший его водила оказался "вертикальным гонщиком по горизонтальной стене": несколько раз совершал левый поворот из крайне правого ряда и совершал другие, столь же славные подвиги. Дверь Петру открыла Мишкина матушка, сообщившая, что отправляется к подруге: дескать, не хочет мешать. При ней, может, Гусев и не заговорил бы о служебных делах, но теперь обратной дороги не было, и Клаутов был просто обречен на новую авантюру.
       Рецептов приготовления раков великое множество, но существуют три принципиальных подхода: их варят в воде, пиве или в вине. Клаутов исповедовал четвертый, неканонический вариант: пополам, пиво и вода. Закончив великое таинство варки и выложив деликатес на огромное блюдо, приятели приступили к позднему завтраку/раннему обеду - в зависимости от того, кто когда в тот день проснулся.
       - Все время хочу тебя спросить, где ты научился их варить? - расправившись с первым чудовищем, поинтересовался Гусев.
       - В командировке, в Варшаве. Блюдо так и называется: раки отварные по-польски. Сам-то как съездил?
       - Нормально, - с трудом оторвавшись от пивной кружки, ответил Михаил. - Там делов-то было, с гулькин нос. В пятницу и субботу поработал с одним обормотом, его задержали по делу, которым я сейчас занимаюсь. Оказалось, пустышка. Но так все совпадало, даже в мелочах, что думал: "Вот гад упертый...!". Оказалось - нет, ни при чем он. Вот так и живем: два дня коту под хвост...
       - Ничего, зато раков привез, - утешил приятеля Петр и из вежливости проявил интерес: - А что за дело-то, если не секрет?
       - Какие от тебя секреты? Только, конечно, не для печати!
       - Обижаешь, начальник! - Клаутов, как бывалый урка, развел руки в стороны, и для вящей убедительности, зацепив потом большой палец о верхний резец, изобразил ритуальный жест "зуб даю": - Падло буду!
       - Понимаешь, на первых порах дельце казалось относительно простым, и им поначалу занимались сыскари из местного ОВД, а на Петровку оно попало исключительно благодаря звонку из мэрии..., - Гусев замолк, поскольку есть раков и одновременно говорить удается не всегда.
       Тут сработал профессиональный рефлекс, и в Клаутове, слушавшем до того вежливо-безразлично, проснулся интерес.
       - Большая шишка из московского правительства или его родственник? Крутой бизнесмен? Или...
       - Старик, пенсионер Вацетис Эдуард Николаевич. Военный пенсионер, как уточнила поначалу родня убитого.
       - Вацетис, Вацетис..., - наморщил лоб журналист. - Вроде, я где-то слышал эту фамилию.
       - Конечно, слышал! Однако же и память у тебя: Иоаким Вацетис, командарм РККА, герой гражданской войны, репрессирован в тридцать восьмом.
       - Может быть..., - с сомнением скривил губы Петр и высказал предположение: - Однако ж мэрия не потому проявила столь трогательную заботу о простом военном пенсионере, что он оказался однофамильцем красного командира?
       - Ничего не скроется от пытливого ума матерого журналиста! - не отказал себе в удовольствии слегка поерничать Михаил. - Когда мы углубились в это дело, выяснилось, что покойный зарабатывал свою пенсию в КГБ, а служить начал еще в НКВД. И пенсион у него был, заметь себе, генеральский! МУР ведет это дело совместно с ФСБ.
       - Ого, НКВД! Сколько ж ему лет-то было?
       - Девяносто второй годочек должен был отметить, чуток не успел.
       - Так может, он от старости помер? - в шутку предположил утративший всякий интерес Клаутов.
       - Если бы! Деда сначала напоили, а потом запихнули в рот чертово количество беллоида.
       - Беллоида?
       - Есть, вернее, был такой препарат седативного воздействия, его часто прописывали старикам. С конца девяностых годов он снят в России с регистрации - много народу травилось, особенно дети, которых привлекали красивенькие желтые драже, как нарочно, в сладкой оболочке. В составе - алкалоиды белладонны и прочие весьма небезопасные штучки, чуть ли не белена. Особенно опасен беллоид при одновременном употреблении алкоголя. Передозировка ведет к коме.
       - Тогда, как ты сам любишь говорить: элементарно, Ватсон: он сам и отравился! Устал от жизни, замучили болячки, то да сё...
       - Ага, тупые менты сидели и ждали, когда придет умный журналист и все объяснит! Не получается суицид, к сожалению... Во-первых, притом, что данное лекарство было обнаружено в квартире, никто из вхожих в нее, включая родственников, домработницу и прочих, не припомнил, что видел его ранее...
       - Миш, - взмолился трепетно относившийся к русскому языку Петр, - умоляю, можно без слова "данный"? А то врубишь по ТВ криминальную хронику, и какой-нибудь твой коллега - заметь, зарабатывающий хлеб свой в поте лица своего как раз на связях с общественностью - как начнет долдонить: "данный гражданин совершил данное преступление с применением данного оружия...". И все, хоть святых выноси и выбрасывай ящик в окно!
       - Это язык протоколов, Петя. Сухой, как позапрошлогодняя вобла, но зато всеми однозначно понимаемый. Однако упрек принимаю. Итак, беллоида в квартире не обнаружено, а самоубийцы того типа, что ты описал, пользуются обычно подручными средствами. Они, кстати, имелись: в прикроватной тумбочке хранилось сильное снотворное, в количестве, вполне достаточном, чтобы отправить на тот свет и тебя, и меня. Чтобы закрыть эту тему, добавлю, что внуки пояснили, что дан... белоида у деда никогда не видели. И потом: эксперты категорически утверждают, что большая доза водки попала в желудок убитого значительно раньше, чем препарат. При самоубийствах такого, как правило, не бывает. К тому же по некоторым признакам старик, даже вусмерть пьяный, сопротивлялся.
       - А внукам можно верить? Может, они дедову квартирку хотели... того?
       - Это проверяется, вроде бы, пока алиби у них.
       - А этот, к которому ты в Ростов ездил?
       - В день совершения убийства, в том доме, где проживал генерал-отставник (это почтенное строение с четырехметровыми потолками, в Малом Толмачевском переулке, на задах Третьяковки), по свидетельству консьержки вертелось несколько подозрительных личностей. Одна из них внешне удивительно напоминала домушника, наследившего в столице и на днях взятого в Ростове. Вот я его и навещал... Пойдем, пора варить вторую порцию!
       Возвращаясь домой, Клаутов с пьяным упорством (разумеется, дружеская трапеза раками и пивом не ограничилась) снова и снова пытался понять, отчего фамилия убитого энкаведешника кажется ему знакомой.
      

    23

       А.Сурков. "Конармейская песнь", 1935 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "... На Дону и в Замостье / Тлеют белые кости. / Над костями шумят ветерки. / Помнят псы-атаманы, / Помнят польские паны /Конармейские наши клинки".
       Из воспоминаний Н.Хрущева (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Эти люди [члены компартий Польши и Западной Украины] в нашем понимании требовали проверки, хотя они были коммунистами и завоевали это звание в классовой борьбе. Многие из них имели за плечами польские тюрьмы... Мы смотрели на этих людей как на не разоблаченных агентов. Их не только надо проверять, но проверять особой лупой. Очень многие из них, получив освобождение от нашей советской армии, попали в наши советские тюрьмы...".
      
       - Что вы знаете о Верхнеяицкой крепости, Вячеслав Михайлович? - этот вопрос Сталин, пряча в усах хитрую улыбку, задал едва только Молотов, поздоровавшись, взялся за спинку стула, чтобы занять свое привычное место за большим столом для заседаний.
       Гостя вопрос несколько обескуражил, чего хозяин и добивался. Не без удовольствия смотрел он на то, как председатель правительства и новоявленный нарком иностранных дел протирает, чтобы скрыть растерянность, очки. Дожидаясь ответа, неожиданно подумал: интересно, привычка занимать одно и то же место у людей от котов или от собак? А может, от птиц? Вот есть же у него на ближней даче, в Волынском, знакомая ворона, которая облюбовала ближайшую к окну кабинета елку, и всегда сидит на одной и той же ветви...
       - П-пожалуй, ничего, - как обычно слегка заикаясь, признался, наконец, Молотов.
       - С конца восемнадцатого века она стала называться Верхнеуральской крепостью.
       - А, - сообразил наконец Молотов, Верхнеуральск! - ни один человек в мире, подумал он в тот момент, не рискнет даже предположить, какие сведения могут хранится в необъятной памяти его собеседника.
       - ... И вот теперь я думаю, не пришла ли пора снова переименовать этот город?
       - Переименовать... - Вячеслав Михайлович отреагировал на слова вождя самым замечательным образом, повторив вслед за ним глагол "переименовать" с интонацией, в равной степени и вопросительной, и утвердительной.
       - Ну да, в город "Радек". "В этом городе трудился и умер видный двурушник и троцкист...", - с шутливой торжественностью не проговорил, а продекламировал он.
       Молотов открыл было рот, чтобы напомнить, что Радек еще жив, но потом понял, что это - юмор, и только молча улыбнулся, показав крепкие крупные зубы: лучший способ поддержать рискованную шутку вождя.
       - Я о нем вспомнил не случайно, - продолжал меж тем Сталин. - В восемнадцатом году, после начала германской революции, по заданию Ильича он нелегально въехал в Германию. Цель командировки - оказание помощи в организации первого съезда немецкой компартии. После убийства "фатера и муттера-основателей" - Карла Либкнехта и Розы Люксембург - он фактически стал одним из руководителей КПГ. А в феврале 1919-го был ненадолго арестован, но в конце года освобожден и возвратился в Россию. Так вот, во время отсидки с ним произошла примечательная история, он сам мне обо всем как-то поведал... Вы же помните, - рассказчик перебил сам себя, - чтл за время тогда было?
       Наркома иностранных дел подобными вопросами - в отличие от географических - врасплох не застанешь:
       - А как же, товарищ Сталин! Время монтирования Версальской системы, Советская Россия и Германия - страны-изгои, дипломатическая блокада, интервенция...
       - Вот-вот! Застрял, значит, наш Иоанн Златоуст, - (вождь намекал на роль, сыгранную Радеком на бухаринском процессе: в обмен на жизнь талантливый публицист дал яркие показания, которые помогли прокурору обосновать обвинительное заключение), - в германской каталажке. Сидит и горя не знает: все там принимают его за негласного представителя Советской России. - Рассказчик сделал паузу, чтобы раскурить трубку, и Молотов этим воспользовался.
       - В некотором роде так оно и было...
       - Да, - согласно кивнул Сталин. - И вот в страшной тайне с ним встретились представители рейхсвера, вернее, запрещенного версальскими "миротворцами" германского генерального штаба. Разумеется, им было о чем поговорить, но в данный момент я хочу остановиться на одном: еще тогда, двадцать лет назад, немцы аккуратнейшим образом провели зондаж по поводу нашей позиции в связи с возможностью нового раздела Польши. Разумеется, с прицелом на будущее: мы в то время ждали мировой революции, а проигравшая войну Германия лежала в руинах. Но что важно: уже тогда с их стороны прошел подобный намек! Что скажете?
       - Скажу, что тевтоны всегда любили и умели планировать. Признаюсь, этой истории я не знал, но она кажется мне весьма перспективной! Тенденция...
       - Это, товарищ Молотов, - перебил сподвижника Сталин, - не тенденция. Тенденции усиливаются, слабеют, вообще исчерпывают себя и исчезают. Здесь надо говорить о константе.
       - Да, - быстро согласился наркоминдел, - политике "Дранг нах Остен", как минимум, семьсот лет, если считать с "Ледового побоища" и невской битвы, хотя хронологически, вернее сказать наоборот.
       - Применительно к Польше следует говорить не о тринадцатом веке, а о двенадцатом, - поучительно ткнул в своего собеседника чубуком генсек, всего лишь двумя часами ранее просмотревший пару книг по истории Польши, доставленных ему из Ленинки, - именно тогда началась немецкая феодальная агрессия в Силезию и Западное Поморье в форме рыцарско-купеческой колонизации. Для начала... А потом они не торопясь двинулись в Малую и Великую Польшу и - заметьте! - с шестнадцатого века одной из составляющих внешней политики Московской Руси стало противодействие польской экспансии: вместо того чтобы противиться германскому давлению, поляки двинулись на восток...
       - Да, Польша для нас враг, можно сказать, исторический!
       - Независимая Польша, - без нажима поправил Молотова Сталин.
       - Поправка, с которой трудно не согласиться, - нарком, как бы сдаваясь, поднял руки до уровня лица. - Однако ликвидировав своего западного соседа, мы обретем общую сухопутную границу с Гитлером...
       - Тогда уж, кто кого опередит! Но сначала, до драчки с ним, совсем не плохо выйти хотя бы на границы старой Российской империи! Главное, с Адольфом можно договориться, хотя бы потому, что Гитлер не меньше нашего ненавидит Англию с Францией. И если мы готовы на все... почти на все ради мировой коммунистической революции, то он не меньше нашего хочет распространить на весь мир идеи национал-социализма. Так что до некоторого момента нам с ним по пути. Вот об этом, давайте, и поговорим. Как говорится, первый полустанок на этом общем пути - Польша, запад ему, восток - нам. Обратите внимание: в этом году Адольф в своем ежегодном выступлении 30 января обошелся без традиционных нападок в наш адрес. О чем это говорит? Это говорит о том, что он предлагает нам станцевать с ним кадриль.
       - Тогда уж полонез, - блеснул нечастым юмором Молотов. Но все же: не ускорим ли мы тем самым нападение Германии на СССР?
       - А это уж задача НКИД и советского правительства, обеспечить нам мир. Ну, и моя, если не возражаете. А насчет того, что существование на западной границе нашей страны уродливого порождения версальской системы хоть в чем-то способно повлиять на безопасность СССР... это глубочайшее заблуждение, и очень опасное! После прихода Гитлера к власти мы провели совещание с руководителями нашей внешней разведки...
       - ... Которой всегда следует верить с оглядкой! - пренебрежительно скривился глава НКИД: он был прекрасно осведомлен о хроническом недоверии, которое его собеседник питал к разведданным стратегического характера, считая их, как правило, умелой дезинформацией, скормленной нашей разведке противником.
       Сталин не терпел, когда его перебивали, но Молотов был свой, из ближнего круга, к тому же к месту озвучил мысли самого вождя, поэтому он благосклонно кивнул и продолжил:
       - Я спросил тогда у деятеля, который отвечал за польское направление, с кем будет Польша в случае войны против нас, начатой Германией. Он и говорит: у поляков с нами договор о ненападении, поэтому она будет бороться с немцами.
       - Опасное заблуждение! - блеснув стеклами очков, вставил Молотов.
       - ... Пришлось обозвать его дураком и объяснить, что Польша пойдет с Германией, иначе будет раздавлена. Так что, стерев с карты Европы Польшу, мы просто-напросто лишим Гитлера, когда он неминуемо нападет на СССР, лишнего союзника. Это - еще один аргумент в пользу того, что польский вопрос созрел для того, чтобы мы его окончательно решили.
       - Окончательно... - и снова в голосе наркома парадоксальным образом прозвучали две интонации: вопросительная и утвердительная.
       - По крайней мере, до тех пор, пока не будет разгромлена фашистская Германия. Давайте, Вячеслав Михайлович, перейдем от обсуждения теоретических вопросов к сугубо практическим делам. Полагаю, нашему полпреду в Берлине следует поручить...
      
       В воспоминаниях Г.Димитрова приводится следующее высказывание И.Сталина (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Уничтожение этого государства [Польши] в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше. Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили бы социалистическую систему на новые территории и население?".
      
       Против ожидания, наутро Петр чувствовал себя более-менее сносно, хотя и вяловато. С усилием, как шпаклевку, запихнув в себя творог, запил его кофе и отправился на Мясницкую, где в одном из дворов-колодцев располагалась редакция "Независимого обозрения", или "НО", более привычного для читателей газеты сокращенного названия. До метро была всего одна остановка, а идти даже медленным шагом минут пятнадцать, так что с ожиданием троллейбуса и стоянием на светофоре получалось почти так на так. Поскольку выигрыш пары минут в тот день ничего не решал, да и проветриться не мешало, Клаутов почти не колеблясь, избрал пеший маршрут. Не успел он пройти и сотни шагов, как испытал то самое неудобство, памятное еще по Белграду (благо, с их возвращения не прошло и месяца): журналист почти физически ощутил чей-то неотрывный взгляд, сверлящий его затылок. Подавив инстинктивное желание обернуться, он последовательно приобрел совершенно не нужную ему газету, а потом и вовсе бесполезное мороженное (Петр не любил сладкого). И то, и другое продавалось в застекленных павильончиках, что предоставляло известную всем любителям детективов возможность незаметно для наблюдателя изучить свои тылы. На толкотливой улице в центре города, да еще утром, усмотреть кого-либо, проявляющего к твоей особе избыточное внимание (при условии, что преследователь в достаточной мере владеет своим ремеслом), практически невозможно. Собственно, журналист к этому и не стремился: обладая хорошей зрительной памятью, он просто старался запомнить попавшихся ему на глаза прохожих. Вот если он потом снова встретит одного из них...
       Дальше идти нужно было через мост, а это замечательное место, чтобы попробовать "отловить" наблюдателя: народу меньше, чем на улице, и тротуар просматривается почти на всю длину, от начала моста и до его высшей точки. Именно там Клаутов остановился, чтобы "завязать шнурок". Если наблюдение за ним действительно велось, то "топтун" должен был уже взойти на мост: в противном случае для него существовала бы опасность, что объект, ставший невидимым за горбом моста, воспользуется боковой лестницей и растворится в столичном муравейнике. Петр увидел человек шесть-семь, попавшихся ему на глаза, еще когда он шел мимо дома. Из столь малого числа вычислить "своего" - буде он действительно существовал - была пара пустяков.
       Обнаружить тайного соглядатая действительно оказалось проще пареной репы. На перегоне "Охотный ряд" - "Лубянка" журналист засек щуплого парня в ветровке с надетым на голову капюшоном, того самого, что неотступно "вёл" его от самого дома. Неплохо бы выяснить, кто проявляет такое любопытство к его скромной личности. Милиция? С какой стати? ФСБ? Тем более бессмысленно... Внезапно Петр ощутил, как засосало под ложечкой: а что, если им интересуются с люди с другой, теневой стороны жизни? Скажем, те же квартирные мафиози, из-за которых Семаков благословил его на балканскую командировку? Да мало ли, когда и чьи интересы он мог задеть, работая в своем излюбленном жанре журналистского расследования. Тогда дело совсем плохо! Но может, все это случайность?
       Преследователь довел журналиста до самого входа во двор, в глубине которого располагалось здание с большим логотипом "НО" над козырьком, после чего последние сомнения (которых, в общем-то, у Клаутова и не было) отпали. В совершенно отвратительном настроении он поднялся к себе на второй этаж и занялся текущими делами. Ближе к обеду он хлопнул себя по лбу: надо же обратиться к Мишке Гусеву, как это он сразу не сообразил? В конце концов, друзья существуют не только для того, чтобы с ними пиво с раками распивать! Сказано - сделано. Однако опера на месте не оказалось, а по мобильному Клаутов звонить приятелю избегал: мало ли чем тот может быть в тот момент занят, к чему отвлекать человека? Ближе к вечеру Гусь наконец, нарисовался на Петровке, и перезвонил Петру (Клаутов просил оставить у майора на столе соответствующую записку). Выслушав несколько сумбурный рассказ друга, Михаил пару секунд подумал, а затем сообщил:
       - Петруша, ты родился в рубашке! Я намеревался в кои-то веки в 18-00 завершить свой рабочий день и отправиться домой - заглотнуть литр-другой чего-нибудь холодненького. Теперь же появляется шанс сделать данное мероприятие не только еще более приятным, но и полезным. Короче, пить пиво будем вдвоем у тебя дома (но только без "усугубления!), а до того я разберусь с твоим "хвостом".
       - Как это?
       - Говорят, у меня неплохо получается "вести" человека: даже в толпе меня, как правило, не замечают. Я же найду твоего "топтуна" и возьму его за жабры еще до того, как он доведет тебя до дома. Ну и пригляжу заодно, чтобы тебя по дороге не... того-с!
       - Все шутишь!
       - Нет, дорогой мой Петруччио, не шучу! Вся эта история мне страшно не нравится, и если тобой действительно заинтересовался криминал, то долго тебя "водить" им нет никакого смысла: связи твои их не интересуют по определению. Вот и скажи мне на милость, к чему тогда откладывать ликвидацию? В особенности, если твой адрес и маршрут известны...
       Договорившись, что Петр выйдет на улицу ровно в половину восьмого, майор дал отбой. Нельзя сказать, что журналиста сильно порадовали рассуждения Гусева, в особенности, легкомысленно-легко заданный вопрос "к чему откладывать ликвидацию?". Единственным, что придавало оптимизма, было то, что этим вечером его жизнь будет в руках профессионала. А завтра? А послезавтра? О-хо-хо, грехи наши тяжки...
       Выйдя на улицу в 19-30, Клаутов неторопливо затрусил в сторону метро. Гусева он увидел почти сразу, тот лакомился жареной немецкой колбаской, которую, подлец, запивал пивом. А вот утреннего преследователя видно не было. Петр не успел этому обнадеживающему факту порадоваться: логика подсказала, что мало-мальски разбирающийся в подобных делах организатор слежки должен был бы сменить агента. Нельзя же, в самом деле, одному и тому же человеку постоянно маячить у объекта перед глазами! Судя по тому, что Гусев к нему так и не подошел, майор кого-то уже засек - профи, как никак! Прикупив пива и всякой всячины для "летней яичницы" (раздельно обжариваются колбаса, болгарский перец и круто посоленные помидоры, после переворачивания которых на сковороду вываливается все, заливается не взбитыми яйцами и посыпается зеленым луком; жарить, не накрывая крышкой, перед подачей на стол присыпать укропом), журналист добрался до дома и принялся готовить "полуфабрикаты" для основного блюда.
       Петр успел основательно исстрадаться, поскольку кухонные ароматы особенно невыносимы для человека, весь день проторчавшего на работе и за все это время перекусившего перехваченным у секретарши главного бутербродом и реквизированным у соседа по комнате яблоком. Наконец, раздался долгожданный звонок в дверь. Ощутив, как внезапно забилось сердце, Клаутов пошел открывать. Михаил не успел даже войти в квартиру, как Петр спросил:
       - Ну, что?
       - У меня для тебя две новости, хорошая и плохая, - садистски сообщил Гусь. - С какой начать?
       У журналиста упало сердце.
       - Валяй с хорошей.
       - Тобой интересуется не криминал.
       - А кто?
       - Не знаю, что такого ты натворил, но твоей персоной занимается ФСБ!
      

    24

       Из воспоминаний ветерана советской военной разведки генерала М.А. Мильштейна (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Главная трудность нашей разведки состояла не в том, чтобы добывать информацию, а в том, чтобы в нее поверили политическое и военное руководство - особенно если собранные сведения не укладывались в схему, в плену которой находилось само это руководство".
      
       И поныне в квартале, примыкающем к старому зданию генштаба на Знаменке, немало неприметных двух- трехэтажных особнячков, прячущихся за глухими зелеными заборами, цвет которых неминуемо разоблачает принадлежность к военному ведомству - пусть даже у ворот нет никаких вывесок, а вооруженные часовые с улицы не видны. Секретность секретностью, а начхоз с комендантом знают, какой краской должны быть выкрашены все заборы на их объекте!
       В кабинете, расположенном на втором этаже одного из таких строений, сидел немолодой человек. Два золоченных ромба в петличках его гимнастерки обозначали высокое положение среди комсостава Рабоче-крестьянской Красной Армии. Это был руководитель военной разведки или, как с недавних пор она называлась, Пятого Управления РККА. Далеко не первый и - он отлично это понимал, хотя в 1939 г. волна репрессий и пошла на убыль - не последний. Он пришел на эту должность с поста руководителя разведки одного из округов, и с головой погрузился в работу по воссозданию и усилению старых агентурных сетей, образованию новых, восстановлению работы всех без исключения направлений разведки. Многих, очень многих ценных работников последние годы отзывали на родину, после чего они бесследно исчезали. "Каленая метла" железного наркома Ежова не обошла и военных атташе - дипломатов-шпионов, единственных служащих военной разведки, которые не должны были изо всех сил скрывать от окружающих место своей службы. Что там пишет коллега из Берлина? Так, на приеме по случаю награждения группы летчиков Люфтваффе состоялся разговор с Карлом-Августом фон Шёнебеком по инициативе последнего. С фон Шёнебеком знаком с 1932 года, по липецкой авиашколе, где тот руководил подготовкой германских летчиков-истребителей. В настоящее время - один из руководителей департамента министерства авиации, отвечающего за боевую подготовку пилотов. В завершение, в целом, пустяшной беседы немец неожиданно сказал, что молит Бога о том, чтобы руководители Германии договорились с Советами: он с удовольствием будет воевать с поляками, но совсем не рад перспективе встретиться в бою над Варшавой с однокашниками. Хм, явный расчет, что об этом разговоре станет известно в Москве. Уже не первый зондаж за последние недели на эту тему... Информация сливается из самых разных источников, и один серьезнее другого. С размахом работают товарищи фашисты!
       Комдив (руководитель разведки имел именно это воинское звание) потянулся за папкой, в которой хранились донесения, полученные по линии НКИД. Перед тем, как ехать в Кремль с отчетом, следовало всесторонне подготовиться, да и не мешало еще раз освежить в памяти всю имевшуюся информацию: Хозяин не терпел неточностей и даже колебаний когда, отвечая на его всегда непредсказуемые вопросы, докладчик начинал вдруг "вибрировать". 26 июля временный поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов встречался в кабинете ресторана "Эвест" с К. Шнурре, заведующим восточно-европейской референтурой отдела экономической политики германского МИДа. Что ж, фигура выбрана в самый раз: достаточно высокопоставленный господин, чтобы прислушаться к его словам, и в то же время руководитель не первого ряда... Что же он нам посулил? Хм, Балтийское море - общее (большое спасибо!), на Украину Германия не претендует (благодарность наша не имеет границ!). Стерев с лица усмешку, начальник разведки красным карандашом подчеркнул слова: "Еще легче было бы договориться насчет Польши". Что ж, открытым текстом ничего не говорится, но уже гораздо определеннее, чем в апреле, когда тогдашний полпред Меркалов (между прочим, Астахов был у него переводчиком, неплохой карьерный рост!) беседовал со статс-секретарем Вайцзеккером. Насколько помнил комдив, то был самый первый раз, когда из уст германского представителя прозвучал намек на возможность территориальных приобретений Советским Союзом за счет западного соседа, вернее соседки.
       Начальник разведки достал папиросы (он курил "Нашу марку"), не сминая мундштук, закурил. Советское правительство уже довольно давно вело вялотекущие переговоры о создании системы коллективной безопасности с Великобританией и Францией. Вопрос, который ему обязательно зададут сегодня в Кремле: все эти германские "телодвижения", зондаж или провокация? Серьезные агенты, работающие в Германии, Швейцарии, Японии и ряде других стран сообщают, что Германия готова к войне. Более того, имеются все основания полагать, что удар будет нанесен именно по Польше. Может ли быть по-другому? Осмелится ли польский президент Игнаци Мошицкий пропустить вермахт к границам СССР? Практически, исключено: это только ускорит исчезновение его государства с карты Европы, поскольку Красная Армия немедленно двинется на запад. Да и Гитлер недвусмысленно требует Данциг. К тому же, он так и не получил после плебисцита всего, что хотел в Силезии... Значит, все-таки, дипломатический зондаж? Похоже на то. Комдив встал, открыл сейф и достал оттуда небольшого формата книжицу. Это был немецко-польский разговорник, недавно отпечатанный в Берлине, но не разосланный пока в войсковые соединения. Его раздобыл один из агентов советского резидента, старый МОПРовец, с риском для жизни вынеся из типографии. Пожалуй, надо будет захватить разговорник с собой, как наглядное подтверждение курса Гитлера на военный разгром Польши. Его хоть можно будет дать подержать в руках, а то ведь для... некоторых данные о количестве и составе частей, которые постепенно накапливаются на восточной германской границе, равно как сообщения нашего нелегала, работающего шифровальщиком в штабе фон Листа - всего лишь составленные неизвестно кем бумажки...
       В дверь легонько стукнули, и на пороге появился помощник начальника разведки. Неслышно ступая, он положил на стол комдива свежую почту. Просмотрев несколько документов, на одном из них он остановился подробнее, прочтя дважды: первый раз просто, а второй - с карандашом. Вот значит как, еще один "привет" от господина Шнурре! До чего же активный херр! Очевидно, его хозяевам не шибко нравятся контакты Москвы с англо-французами. На этот раз, встретившись с советским дипломатом, заведующий референтурой сделал шаг вперед и посулил гарантии безопасности, "куда более весомые, чем английские". Ишь ты: заговорил уже об обеспечении "гарантий советских интересов в Польше" (а какие у СССР могут быть интересы, кроме как вернуть западные земли Украины и Белоруссии?) и возможности "советско-германского соглашения на этой основе". О как! Кажется, появляется возможность отплатить за позор двадцатого года...
      
       Из комментария ТАСС "К советско-германским отношениям", опубликованного 22 августа 1939 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений:
       "После заключения советско-германского торгово-кредитного соглашения встал вопрос об улучшении политических отношений между Германией и СССР. Происшедший по этому вопросу обмен мнений между правительствами Германии и СССР установил наличие желания обеих сторон разрядить напряженность в политических отношениях между ними, устранить угрозу войны и заключить пакт о ненападении. В связи с этим предстоит на днях приезд германского министра иностранных дел г. фон Риббентропа в Москву для соответствующих переговоров".
      
       - А ты не ошибаешься? - без всякой надежды спросил на всякий случай Клаутов.
       - "Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!", - хмуро процитировал классика Гусев. Большим книгочеем он не был, но то, что прочитывал, запоминал намертво. - К сожалению, верняк.
       - Мишань, а можно поподробнее? - сдерживая внезапно вспыхнувшее раздражение, в меру спокойно попросил Петр.
       Майор повел носом в сторону кухни, откуда доносились дразнящие запахи, но испытывать терпение приятеля дальше не рискнул. Да и прикалываться - в свете последних событий - настроения, честно говоря, не было.
       - Хлопчика, который за тобой присматривал, я засек довольно быстро. Он совершенно не походил на того, которого ты мне описал. Это было бы нормально, поскольку соответствует обычной практике, но учитывая, что предполагаемым организатором слежки должен был быть некий криминальный босс, слегка настораживало. По всему получалось, что это серьезные люди, коль скоро имеют и опыт такого рода деятельности, и не испытывают недостатка в кадрах (внешнее наблюдение, да еще в Москве, не такая штука, чтобы поручить ее неумехе). Ход моих мыслей пока понятен?
       Вместо ответа журналист молча мотнул головой. Мишка, как большинство профессионалов, рассуждая с дилетантом о своей работе, не смог справиться с искушением, и с самым серьезным видом занудливо растолковывал общеизвестное. Пожалуй, с неожиданным для себя в данной ситуации юмором подумал Петр, этим он напоминает своего любимого литературного героя с Бейкер-стрит.
       - Данный факт заставил меня изменить первоначальный план. Дожидаясь твоего появления на улице, я намеревался пристроиться за твоим преследователем и, прихватив его в удобном месте, проверить документы и выпотрошить на предмет полезной для нас информации. Наверняка ведь на такое дело авторитет районного масштаба послал бы не зубра какого, а свою "шестерку", на которую хоть что-нибудь, да нашлось бы в нашем архиве... Никуда бы этот хмырь не делся, раскололся, а в перспективе можно было бы попробовать сделать из него и осведомителя. В итоге я бы и не шибко утомился, и помог тебе, а глядишь, завел бы себе еще и стукачика. Когда же выяснилось, что все устроено по взрослому, пришлось сесть этому парню "на хост", чтобы он привел меня к тому, кто его послал.
       - И? - Клаутов несколько устал от этого многословия.
       - И доведя тебя до дома, наш неизвестный друг пропищал что-то по мобильнику. После чего сел в тотчас подъехавшую к нему машину и скрылся с глаз. Полагаю, что его сменил кто-то другой, следящий, чтобы ночью ты не ушел по крышам за кордон.- Мишка оставался самим собой, поэтому не смог в конце концов удержаться от плоской шуточки. - Тогда, разумеется, я и в мыслях не держал, у кого ты оказался под колпаком, но на всякий случай с независимым видом прошел мимо. Оставалось только позвонить на Петровку и попросить дежурного установить, кому принадлежит автомобиль с таким-то номером. Как водится, тот попросил перезвонить, а потом начал темнить и интересоваться, какого хрена мне нужна запрошенная информация. Тут-то меня и осенило. Слежу, говорю, за одним подозрительным типом. А вокруг еще один вертится, на том самом авто. Он, говорю, что, из "Детского мира"? Колись, говорю, чтоб я зря ботинки не топтал. Ну, тот помялся, и говорит: ага, мол, из Конторы. Вопросы есть?
       - Есть. Какого лешего им от меня надо?
       - Хороший вопрос! Отвечаю: не знаю. Но во всем этом лично я наблюдаю один положительный момент.
       - Какой же, если не секрет?
       - Тебя, во всяком случае, сегодня-завтра никто ликвидировать не собирается! - Пока журналист раздумывал, чем бы таким запустить в Гуся, тот поспешно сменил тему, жалобно спросив: - Жрать мы сегодня будем?
       Ужинали в молчании: и потому, что натерпелись голода, и потому, что неожиданная информация требовала осмысления. Наконец, гигантская яичница была уничтожена, а самое вкусное - соус из перетопленного сливочного масла, сока овощей и недожаренных яичных "тянучек" был кропотливо собран на кусочки хлебного мякиша и с подобающими случаю почестями отправлен в рот. Теперь появлялась возможность и поговорить, поскольку пиво еще оставалось, а хозяин щедрой рукой нарезал целую тарелку тонких до полупрозрачности ломтиков сырокопченой колбасы - самое тл под пиво, кто понимает! Вобла-то пришла к нам от бедности, даром, что при царе ею кормили каторжан...
       - Скажи-ка мне, уважаемая акула пера, - сыто прижмуривая глаза, вопросил Михаил, - чем таким ты занимался в последнее время, что умудрился попасть в поле зрения ФСБ?
       Занятый работой желудок удалил из крови излишек адреналина, и реакция Петра была вполне спокойной:
       - Знал бы, где упаду, соломки бы подстелил.
       - Никаких острых тем не поднимал в последнее время?
       - После отпуска ничего шумного. Работаю над очерком об одном видном кардиологе, который проходил по "делу врачей"... Слушай, а может, это каким-то образом растет из Белграда?
       - Ага, наш общий друг Шошкич сообщил своим заклятым друзьям с Лубянки, что ты с тайной миссией от МГБ побывал в Белграде, зарезал ветерана тамошних спецслужб и коварно улизнул от возмездия. Придумай что-нибудь получше!
       - Сам придумай, если ты такой умный! - благодушное настроение Клаутова, как вода на асфальте в жаркий день, на глазах начало испаряться. - Отродясь ни во что, с ФСБ напрямую связанное (если не считать преступных персонажей некоторых моих старых публикаций), не ввязывался и ввязываться не собираюсь. И...
       - Никогда на Лубянку не обращался...?
       Журналист, собиравшийся что-то сказать, внезапно осекся. Как он мог забыть? Действительно, пару лет назад он, включив все мыслимые и немыслимые связи, пробился в архив этой организации с надеждой узнать что-нибудь о судьбе прадеда. Петр (кстати, и названный в честь этого своего родственника), всю сознательную жизнь мечтал пролить свет на его жизнь и смерть.
       Старший Петр Клаутов, как глухо рассказывал ему в детстве дед, во время Отечественной войны был подпольщиком. По приказу какого-то начальства - то ли партизанского, то ли партийного, что в сущности, одно и то же, он согласился быть старостой в занятой врагом родной деревне, где-то под Минском. Продолжалось это недолго: "карьера" Клаутова при оккупантах началась незадолго до начала операции "Багратион", в результате которой Белоруссия была очищена от немецко-фашистских войск. После изгнания оккупантов его судили как изменника и повесили, поскольку прадед был так глубоко законспирирован, что о его истинной роли знали всего два-три человека, да и те свидетельствовать в его защиту не могли, поскольку были убиты в скоротечном бою с карателями. Конечно, правду знала родная жена. Да кто ж ее будет на трибунале слушать?
       Журналисту живо представилась тихая комнатка архива, носившая громкое название "читального зала". Их там было двое: пожилой дядечка, который знакомился с делом своего отца, и сам Петр. Ему выдали тоненькую серую папку, содержавшую всего несколько документов - ордер на арест, протоколы задержания и обыска, допросов задержанного, свидетельские показания, приговор и справку о его приведении в исполнение. Нужно отдать должное односельчанам: они слова плохого не сказали о бывшем старосте, но суд не счел существенными ни их неумелые попытки смягчить неминуемую кару, ни рассказ самого подсудимого, и приговорил его к позорной смерти. Не удалось, разумеется, и восстановить справедливость, на что Клаутов-младший втайне надеялся: если уж по горячим следам следствие не смогло найти никого, способного подтвердить рассказ "фашистского приспешника", то спустя более чем семьдесят лет, сделать это было тем более, невозможно. В общем, ничего, кроме надолго испорченного настроения, тот поход в архив журналисту не принес. Вздохнув, он прервал надолго затянувшееся молчание:
       - Нет, не получается. Полчасика посидел, полистал старые никому не нужные бумаги, и все. Из-за этого, два года спустя, устраивать слежку? Должна быть какая-то другая причина.
       - Слушай, а может, на тебя кто-нибудь стукнул? Наверняка же есть у тебя враги. Или в редакции, или - что скорее всего - среди тех персонажей, которым ты наступил на хвост во время своих расследований.
       - Теоретически может быть, - после секундного размышления признал Петр. - Хотя как-то... необычно.
       - А чего необычного-то? Историю надо знать, дорогой газетчик! В тридцатые годы прошлого века это было самым нормальным делом. Не нравится тебе человек, чем-то мешает, напиши куда надо, что он японский или там, польский шпион. И все! Так что не горюй, братан! Походят за тобой чекисты, выяснят, что ты не работаешь на Парагвай, и оставят в покое: они обязаны "реагировать на сигналы", но и цену анонимкам отлично знают.
       - Может быть..., - с сомнением в голосе согласился Клаутов.
      

    25

       Полномочия для ведения переговоров (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       Я предоставляю имперскому министру иностранных дел господину Иоахиму фон Риббентропу все полномочия для переговоров от имени Германского государства с уполномоченными представителями Союза Советских Социалистических Республик о заключении пакта о ненападении, а также обо всех смежных вопросах и, если представится возможность, для подписания как пакта о ненападении, так и других соглашений, явящихся результатом этих переговоров, с тем чтобы этот пакт и эти соглашения вступили в силу немедленно после их подписания.
       Оберзальцберг, 22 августа 1939 г. Адольф Гитлер
      
       Комсомольское собрание длилось уже сорок минут. В актовом зале было многолюдно: практически вся молодежь районного управления НКВД была (за исключением партийцев) "комсой", то есть состояла в комсомольской ячейке: после арестов, нескончаемой чередой прошедших через всю вторую половину тридцатых годов, средний возраст личного состава ощутимо понизился. Выступал Эдик Вацетис, получивший недавно по "кубарю" на свои петлички. То есть это недавно для большей части аудитории он был "Эдиком", когда носил в петлицах три треугольника, что соответствовало званию старшего сержанта (младшего лейтенанта по армейской иерархии). А теперь с недавних пор он - после того, как с помощью стенографистки Зойки сдал экстерном экзамены за десятый класс, не старшина даже, как можно было бы ожидать, и что само по себе в его юном возрасте тоже было бы очень неплохо, а - "товарищ младший лейтенант"! Выступал он живо, почти не заглядывая в конспект, и слушали его с интересом.
       Зоя Тюрина, волнуясь гораздо больше своего Эдика, затаив дыхание, ловила каждое его слово. Минут за пятнадцать до начала собрания он с таинственным видом вывел ее на улицу и, не откладывая дела в долгий ящик, предложил расписаться (именно эта намеренно будничная формулировка к тому времени почти полностью заменила мещанскую просьбу "выйти замуж", не говоря уже о классово чуждом, насквозь буржуазном "предложении руки и сердца").
       Это было давно ожидаемо, но все равно, как для любой девушки, неожиданно, тем более что "объяснение" произошло на работе, да еще перед самым комсомольским собранием. Чтобы слегка отомстить за долгое ожидание, Зоя сделала вид, что обдумывает предложение, и поинтересовалась, что Эдуард может ей предложить, кроме лейтенантской зарплаты сейчас и майорской пенсии под занавес жизни. Хитро подмигнув Тюриной, он подхватил ее под руку и отвел подальше от входа, чтобы сновавшие туда и сюда сослуживцы не услышали ненароком его слов.
       - Благодаря одной славной стенографистке, у меня теперь есть свидетельство об окончании десятилетки. Наш прежний нарком, - здесь Вацетис понизил голос до шепота и наклонился к ее уху так, что девушка почувствовала его жаркое дыхание, - Николай Иванович Ежов имел неполное начальное. Его предшественник, предатель Ягода по образованию был всего лишь гравером. Да я... если не стану наркомом, то уж большие-то звезды заработаю наверняка!
       - Мечтатель, - улыбнулась в тот момент Тюрина: она не воспринимала этот разговор всерьез. - Больших кабинетов гораздо меньше, чем желающих их заполучить.
       - Глупышка! Просто надо показывать отличные результаты, постоянно быть на виду, не зевать и всегда соответствовать... К тому же товарищ Сталин энергично выдвигает молодежь. А что ему остается делать: сколько старых работников оказались предателями! Мы знаем о немногих, но все равно, посмотри, что делается: все руководство наркомата уже поменялось минимум пару раз! Придет и моя очередь!
       То, что говорил Вацетис, было необычно и пугало. Разговоры на подобные темы, мягко выражаясь, не приветствовались, и Эдуард всегда был необычайно сдержан, даже с ней. Как подозревала Тюрина, он из-за этого никогда не посещал товарищеские пирушки и семейные праздники коллег. На этот раз лейтенант изменил своему правилу, но на то была особая причина, понятная каждому мужчине, хоть раз уговаривавшему женщину стать его женой.
       - ... Теперь, - Вацетис смотрелся на трибуне очень эффектно, - после того, как я отчитался о работе по повышению своего культурного, политического и профессионального уровня, мне придется остановиться на одном трудном вопросе. До самого начала своего выступления я никак не мог решить, говорить мне об этом или нет. Товарищи! Мы знаем с детства, что дружба очень много значит в жизни человека, во имя друга можно пожертвовать всем, в том числе и жизнью. Но существуют вещи, неизмеримо более дорогие. Я говорю об интересах страны, чистоте наших рядов, безопасности государства, наконец. Пантелеев, - оратор обратился к сидевшему во втором ряду широкоплечему обладателю трех "кубарей", старшему лейтенанту, - я по-прежнему готов, если понадобиться, броситься за тебя голой грудью на штыки но, осознавая свой долг друга и комсомольца, обязан по-большевистски прямо, здесь, перед лицом наших товарищей, во всеуслышание заявить о твоих ошибках.
       Все головы повернулись в сторону Вячеслава Пантелеева, непосредственного начальника Вацетиса. Пробежал, как случайное дуновение ветра в тихий день, негромкий шепоток, и так же исчез. В зале воцарилась напряженная тишина. Меж тем недавно испеченный младший лейтенант продолжал:
       - Мы работаем в органах, а значит, на переднем фронте борьбы с классовым врагом. От нас в этих условиях требуется многое, но одним из главных качеств является политическая грамотность. Это колхозник может..., - сидевший в президиуме секретарь партийной организации в ожидании ляпа поднял бровь, и Эдуард немедленно поправился, чутко ощутив по его реакции, что допустил неточность. - ... На работе колхозника, может, и не сразу скажется неправильная оценка им политического момента..., - оратор боковым зрением уловил одобрительный кивок и резво продолжил, - но скажется обязательно! Однако с чекистов двойной и тройной спрос! Товарищ Сталин указывал, что предстоящая война будем империалистической и несправедливой для обеих сторон. А ведь это ты, Пантелеев, говорил, что вскоре Польше придется обороняться от аппетитов Гитлера, и это сделает ее нашим союзником. Как мог чекист назвать правой стороной белопанскую Польшу? Как мог чекист поставить на одну доску социалистическую родину и фашистское государство? Пилсудчикам Гитлер милее Советской России...
       ... По удивительному стечению обстоятельств эта фраза в тот же день и в то же время прозвучала за шестьсот с лишним километров оттуда, в Москве, на Кузнецком мосту.
       Молотов, поблескивая стеклами очков, слушал заведующего одним из европейских отделов наркомата, который докладывал последние новости из Варшавы. Нарком только что вернулся из Кремля и собрал экстренное совещание, чтобы довести до подчиненных решение о резком изменении внешнеполитического курса.
       - Значит, Пилсудчикам Гитлер милее Советской России, - как бы подводя итог услышанному, удовлетворенно кивнул головой Вячеслав Михайлович. - Польша в очередной раз отказалась от нашей помощи, что ж, мы в этом и не сомневались! Главным было предложить и зафиксировать сей факт для истории... Пусть надеются на Лондон с Парижем, дело хозяйское. А вот у нас теперь полностью развязаны руки, что произошло очень вовремя. Позиция польского правительства окончательно подводит черту под бессмысленными переговорами с Великобританией и Францией. Принято решение прекратить эту пустую говорильню...
       Начальник Первого европейского отдела осмелился прервать шефа:
       - Но ведь ресурс переговорной базы еще не выработан. Есть надежда...
       Молотов проигнорировал это незрелое суждение.
       - ...Прекратить тратить время на этих не имеющих должных полномочий переговорщиков и вступить в диалог с Германией. Не все из вас знают, что имперское правительство буквально только что выступило с инициативой срочно заключить с нами полномасштабный договор, не ограничивающийся только пактом о ненападении, который в полной мере обеспечит и гарантирует наши интересы. Мы не только не влезем в чужую войну, но и, не сделав ни одного выстрела, значительно отодвинем наши границы на запад, что в условиях надвигающейся большой европейской бойни, принципиально важно. Товарищ Сталин, под гениальным руководством которого осуществляется социалистическое обновление нашей страны, указал при этом, что еще важнее то, что в созидательное строительство нового мира включится большой отряд трудящихся, доныне ломающий спину на капиталистов и помещиков. Это - наши томящиеся под гнетом польского санационного режима соотечественники из западных районов Украины и Белоруссии и исторически близкие нам прибалты, неспособные самостоятельно восстановить у себя советскую власть. Теперь о первоочередных задачах аппарата НКИД...
      
       Из директивы секретариата исполкома Коминтерна от 9 сентября 1939 г. (стиль и текст подлинные, приведены без изменений):
       "Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергнувшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности".
      
       Через пару дней Клаутов как-то даже привык к тому, что за ним неотвязно следует "топтун". Сложнее было примириться с тем, что его домашний телефон, скорее всего, прослушивался. Если уж пустили наружное наблюдение, то без подобного "оперативного средства" наверняка обойтись не могло. Журналист настолько свыкся со своим пребыванием "под колпаком", что даже научился подолгу отвлекаться от неотвязных мыслей о том, чему же он обязан столь деятельным вниманием контрразведки. А с телефонными разговорами вопрос решился просто: то, что он никак не мог позволить неведомому оператору записать на пленку, говорилось со служебного телефона, только не из его, а из соседнего кабинета. Именно таким образом Петр позвонил как-то Татьяне и самым решительным образом сообщил, что нужно встретиться.
       - Может, где-нибудь в городе? - осведомилась Борисова.
       Видимо, не хочет близости, и предпочитает встретиться в менее провоцирующей обстановке, не без сожаления сообразил Клаутов и поспешил заверить собеседницу, что повестка дня будет сугубо деловая.
       - Отчего тогда не в нашем кафике? - она имела в виду заведение недалеко от Никитских ворот, куда они в свое время частенько хаживали.
       - У меня неприятности, и я не хочу, чтобы наш разговор был подслушан.
       - Даже так? Приезжай сразу после работы! - встревожено приказала Татьяна. - Если...
       - Если что?
       - Если только это не уловка, чтобы злокозненно проникнуть в мою светелку.
       - Тань, мне не до шуток. К семи буду.
       Закончив свой не слишком изобилующий фактами, но переполненный эмоциями рассказ, Петр принялся уныло тыкать вилкой в специально для него приготовленное любимое блюдо - тушенную в овощах рыбу (подрумяненное филе судака плюс цукини, баклажаны, очищенные помидоры плюс предварительно обжаренные толстенькие кругляши картошки плюс петрушка с укропом).
       - Слушай, у тебя выпить, ничего нет?
       - Посмотри в холодильнике, там должно быть с полбутылки красного сухого. - Петр встал. - Собираешься красное с рыбой?
       - Долой предрассудки!
       Терпкое вино пробудило аппетит, Таня меж тем закурила и, пригубив "шприц" (после поездки в Черногорию и Сербию она не оставила этого пристрастия), заговорила:
       - Не понимаю, отчего ты запаниковал. Я склонна согласиться с Гусевым: скорее всего, тебя проверят, и все прекратится. Мне...
       - Во-первых, вовсе я не запаниковал, - обиженно перебил ее журналист. - Просто быть под наблюдением очень неприятно. Вспомни свои ощущения в Белграде. Во-вторых, не верю я в то, что в наши дни кто-то, стремясь свести счеты со своим врагом, начнет стучать в ФСБ. Понимаешь, время другое. Если хочешь, не модно. Иная ментальность. Скорее, обратятся если не к профессиональному киллеру, то просто к уголовнику, чтобы избил да переломал руки-ноги...
       - Полагаешь, было бы приятнее, если бы вместо интеллигентной слежки тебе проломили голову?
       - Умеешь ты все вывернуть наизнанку! На самом деле все просто и, одновременно, сложно: у ФСБ на меня что-то есть, и осознание этого факта очень угнетает!
       - Давай уточним: у чекистов на тебя действительно что-то имеется, или им это только кажется?
       - Я не знаю, в чем мог бы провиниться перед этой организацией, но... а вдруг я даже не подозреваю о том, что где-то как-то преступил закон? Да еще в той его части, которая подпадает под компетенцию контрразведки? Понимаешь?
       - Да, похоже, дело зашло слишком далеко, - полувшутку, полувсерьез поставила диагноз Борисова. - В твоих генах проснулся мистический ужас предков перед безжалостным молохом НКВД! Вот так наши деды и жили, ежеминутно ожидая ужасного, и страшась собственной тени. Дорогой мой журналист, если ты чист, плюнь на все и живи спокойно, как будто никто вокруг тебя не копошится. А еще можно... пожаловаться в милицию!
       - Ага, очень дельный совет: "Дорогая милиция, товарищи из ФСБ установили за мной наблюдение, большая просьба прекратить. Так, что ли?
       - Зря иронизируешь. Любой гражданин может обратиться в правоохранительные органы, заметив за собой слежку. Тем более - сотрудник популярный газеты, работающий в жанре журналистского расследования. Причем тут ФСБ? Ты знать не знаешь, кто за тобой ходит целыми днями, и проявляешь разумное беспокойство. Ну, и просишь милицию разобраться.
       - И что это даст?
       - После того, как наблюдение перестанет быть тайным, от тебя скорее всего просто отстанут. А могут встретиться и сообщить о своих претензиях. Тебя же мучает неизвестность, нет?
       - Пожалуй, в этом что-то есть. А может, обратиться в прокуратуру?
       - Отличная идея! К тому самому прокурору, который и отправил тебя в отпуск. И спасибо ему от меня передай. - Петр остро взглянул на Татьяну, но она спокойно выдержала его взгляд и предложила: - С проблемами твоими разобрались, давай, на дорожку напою тебя чаем, а ты расскажешь, над чем работаешь.
       Росток надежды на продолжение свидания был убит на корню, и Клаутов, глубоко вздохнув, заговорил на тему, которая в тот момент меньше всего его интересовала.
       - Пишу об одном удивительном, незаслуженно забытом человеке. Он проходил по делу "врачей"...
       - Имеешь в виду профессора Вовси?
       - Нет.
       - Тогда, значит, Виноградов, - с каким-то странным выражением сказала Татьяна. - О них, почему-то, в основном и пишут.
       - Согласен с тобой: упоминая последнее дело, сфабрикованное при Великом Грузине, как тогда говорили, дело "убийц в белых халатах", называют в первую очередь упомянутых тобой лиц, а также М.Б. и Б.Б. Коганов, П.И.Егорова, А.И. Фельдмана, Я.Г. Этингера, А.М. Гринштейна и Г.И Майорова. Между тем в профессорской "террористической организации" был еще и такой потрясающий врач, как...
       - Профессор Борисов-Вельяминов! - торжественным тоном перебила его Татьяна.
       - Откуда ты знаешь? В исторических статьях и в энциклопедии этой фамилии нет, - удивился Петр. Внезапно его осенило: - Неужели...?
       - Это мой дальний родственник с отцовской стороны. Как рассказывала двоюродная тетка - жаль, я тогда была маленькая и почти ничего не запомнила - он был не только лекарем, но и очень прилично писал маслом, а его стихи хвалила сама Ахматова.
       - Да, и это еще не все его таланты: этот ученый и организатор науки еще и недурно пел. Потрясающе! А что же ты молчала?
       - А ты спрашивал? И потом: у меня самой достаточно достоинств, чтобы не хвалиться дальними родственниками, даже выдающимися... Ладно, поздно уже, давай прощаться. Послезавтра приглашаю тебя на ужин, расскажешь о своих изысканиях.
       Вместо того чтобы как обычно это бывало в последнее время, увернуться, Борисова сама подставила щеку Клаутову и быстро вытолкала его вон. Петр не обижался, поскольку мыслями был уже в послезавтра: приглашение на ужин сулило не только вкусную жрачку...
       Следующий день журналист начал с прокуратуры. Он написал заявление, и остался очень доволен состоявшимся разговором: его собеседник, предположив, что услышанное им является продолжением квартирной истории, не на шутку встревожился и обещал принять меры. Затем Петр отправился в академию медицинских наук. Ему наконец-то удалось договориться в президиуме, что ему покажут личное дело члена-корреспондента Борисова-Вельяминова Александра Всеволодовича. Многое о нем журналисту было уже известно, поэтому анкетные данные медика его не интересовали, и он сразу же занялся изучением автобиографий, благо их было целых две.
       Сделав необходимые выписки, Клаутов по привычке "зачищать все концы", чтобы потом из-за недоработки не пришлось возвращаться, пролистал все дело "насквозь". В одной из последних анкет ему бросился в глаза пункт "Домашний адрес и номер телефона". Оказалось, что Александр Всеволодович в период 1936-1950 годов (анкета была помечена маем 1950 года) получил новую квартиру в Большом Толмачевском переулке, переехав туда с Арбата. Петр тут же вспомнил рассказ Гусева об убиенном пенсионере, проживавшем в том же тихом переулке, и в очередной раз подивился, до чего же тесен мир. Впрочем, город старых москвичей из интеллигентных семей, если только их не "улучшили в Бибирево" или в какое другое Строгино, действительно, занимает не слишком большую территорию...
       Журналисту неудержимо захотелось посмотреть на тот дом, где жил герой его будущего очерка. Однако пора было ехать на работу, и эту экскурсию он решил отложить до следующего дня - благо, что это была суббота, и после обеда он бы уже освободился. На следующий день, указанный план обогатился идеей пригласить на прогулку по Замоскворечью Татьяну.
       - А когда же я буду готовить тебе ужин? - нерешительно спросила Борисова
       - Удовлетворюсь любым полуфабрикатом, купленным по дороге, - смиренно ответил тот.
       Встретились в три часа на "Третьяковской", откуда идти до интересующего их серого шестиэтажного дома было всего ничего. Как Петр ни старался, филера заметить не удалось. То ли наблюдение, действительно, сняли, то ли на этот раз за ним шел более опытный агент. По дороге Таня повторила запавшие в ее детскую душу жутковатые теткины слова: "Профессор очень любил свою семью. Проявлением последней его заботы о ней стало то, что он умер от инфаркта, когда за ним пришли, поэтому их в итоге и не выселили: нет "преступника", нет и "преступления"!
       Обойдя вокруг дома, они собрались уж восвояси, когда Борисова предложила зайти в ЖЭК или как он там у них называется, и посмотреть в домовой книге, кто теперь живет в квартире профессора.
       - Наверно, поздно уже, - выразил сомнение Петр, - не забывай, что сегодня суббота!
       Однако его опасения оказались напрасными, дежурный "борец жилищно-коммунального фронта" оказался (вернее оказалась) на месте. С недоверчивым выражением лица выслушав просьбу Клаутова показать домовую книгу, она, сославшись на какие-то инструкции, не задумываясь, отказала. Петр объяснил, что пишет очерк о когда-то жившем в этом доме профессоре Борисове-Вильяминове и достал "корочки" с магическим тиснением "Пресса". Журналистское удостоверение ее несколько смягчило - сильнл в нашем народе уважение к пишущему человеку! - но комендантша все же потребовала еще и паспорт. Аккуратно переписав с него и с удостоверения все реквизиты, дама усадила посетителей, велела "обождать" и удалилась легкой походкой, несколько неожиданной при ее грузной фигуре.
       - Тань, - обратился к подруге Петр, - отчего в жилкоммунхозе работают сплошь толстогузые тетки? У них что, на работу берут только дамочек с параметрами 100х100х140?
       - Не злословь. У нас в доме выдает разные справки очень даже приятная тетечка. Она...
       Однако Клаутову было не суждено узнать правдивую Танину историю про стройную работницу РЭУ: в комнату вернулась давешняя комендантша с домовой книгой (представлявшей собой что-то вроде того гроссбуха, в котором на выборах мы расписываемся за получение бюллетеней).
       - Вот, изучайте для вашей статьи на здоровье, - не слишком любезно сказала она, передавая им фолиант, после чего уселась напротив, бдительно не сводя глаз с посетителей: а ну, вырвут страницу или впишут чего-нибудь?
       Перелистывая под ее пронизывающим взором страницы, чтобы разыскать нужную квартиру, Клаутов подумал, что в архиве ФСБ и то чувствовал себя свободнее. Неожиданно он увидел фамилию Вацетис. Фамилия предыдущего ответственного квартиросъемщика была густо замазана чернилами. Надо же: убитый ветеран НКВД проживал через стенку от Таниного родственника. Сейчас в ней зарегистрирован некий Р.А. Борисов-Вельяминов, судя по отчеству, наверняка сын. Вот бы с ним встретиться!
       - Ты не знаешь, у профессора был сын? - обратился он к своей спутнице.
       Борисова не успела ответить, поскольку в помещение поспешно вошел некий мрачный мужчина.
       - Эти? - слегка отдуваясь, как после быстрой ходьбы, спросил он у комендантши, указывая на Клаутова с Борисовой.
       - Они, они, товарищ капитан, - указывая пальцем на Петра с Татьяной, как будто в комнате был еще кто-то, сообщила она, - интересовались домовой книгой. Мол, двадцать третья квартира им нужна, но я-то сразу поняла, что двадцать четвертая!
       - Так, этого я знаю..., - капитан посмотрел на журналиста как на старого, но нелюбимого знакомого и, мотнув в сторону Борисовой подбородком, пролаял: - документы!
       - На каком основании? Кто вы такой! - взорвался Петр.
       Капитан нехорошо улыбнулся и достал малиновое удостоверение:
       - Федеральная служба безопасности!
      

    26

       Из секретного дополнительного протокола (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:
       ...В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.
       Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
       Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия...
       Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.
       Москва, 23 августа 1939 года
       По уполномочию За правительство
       Правительства СССР Германии
       В.Молотов И.Риббентроп
      
       За прошедшие две с половиной недели, Чрезвычайный и Полномочный Посол Польской республики Гржибовский невероятно устал. Можно сказать и по-другому: пан Вацлав был измотан, изможден морально и физически. Первого сентября пятьдесят две дивизии вермахта обрушились на его страну, и буквально с первых же дней войны стало ясно, что несмотря на героизм польской армии, (чего стоят одни только легендарные атаки улан в конном строю против германских танковых соединений!) капитуляция близка и неминуема. Работа посла отнюдь не синекура, рабочий день Гржибовского всегда был расписан по минутам. Теперь же добавилась масса новых дел. Достаточно назвать, хотя бы, необходимость осуществлять регулярные официальные и неофициальные контакты с послами союзников, добиваясь скорейшего открытия Великобританией и Францией - гарантов территориальной целостности Польши - военных действий. Но на западных границах Германии царила мертвая тишина, получившая позднее название "странной войны": союзникам все же пришлось объявить ее, но вплоть до падения Польши, ими не было сделано ни единого выстрела. Между тем к середине сентября немецкая армия приступила к осаде Варшавы. Новости, приходившие с фронта, становились все хуже, необратимо принимая трагический характер, но стройная спина пана посла, которой и без того мог бы позавидовать любой балетный танцор, с каждой неутешительной сводкой только все больше и больше выпрямлялась.
       В ночь на семнадцатое сентября пан Вацлав лег рано, в час ночи, поскольку понял, что долго в таком режиме не протянет, и надобно хотя бы иногда высыпаться. Взвинченные нервы и тревожные думы этому намерению не способствовали, поэтому пришлось принять снотворное. Едва только он начал проваливаться в липкую муть неспокойного забытья, как ощутил, что его трясут за плечо. Оказалось, пана посла срочно вызывают в министерство, то есть, наркомат иностранных дел. Часы показывали два часа ночи. Как всегда бывает в подобных случаях, нестерпимо раскалывалась голова, и как-то неправильно постукивало сердце. Проглотив несколько таблеток, Гржибовский кое-как собрался и велел подавать автомобиль. Его терзало беспокойство и не оставляли дурные предчувствия: конечно, в жизни дипломата бывает всякое, но вызов в МИД - тьфу ты, в НКИД! - в столь неурочный час...
       Первый заместитель народного комиссара иностранных дел Владимир Петрович Потемкин ожидал, сидя в своем кабинете, прибытия польского посла. Помешивая сахар в уже неизвестно каком по счету стакане крепкого чая с лимоном, он бездумно смотрел в темное окно. Владимир Петрович - насколько мог себе позволить интеллигентный человек, педагог, выпускник историко-филологического факультета Московского университета в далеком уже 1889 году - слегка стесняясь самого себя, наслаждался чувством некоего мстительного удовлетворения, поскольку тоже испытал на своей шкуре унижение польского похода двадцатого года, и сегодня доложен был получить, наконец, сатисфакцию.
       Примкнув в 1903 г. к революционному движению, в 1919 г. он вступил в РКП(6) и в 1939 году стал членом ЦК. Его карьере во многом способствовало то, что во время гражданской войны он достаточно близко познакомился со Сталиным: в мае-сентябре 1919 г. Владимир Петрович работал начальником политотдела Южного, с января 1920 г. - Юго-Западного фронта. Затем командовал особым отрядом, был членом Реввоенсовета 6-й армии. По окончании гражданской войны Потемкина направили на дипломатическую работу. До своего нынешнего высокого поста, с 1922 г. по 1937 г. он успел побывать полпредом в Греции, Италии и Франции. Опыта ему было не занимать, но в ту ночь первому заму наркома предстояло совершить нечто в его карьере небывалое. Ощутив свое волнение, Владимир Петрович снова взял в руки ноту, которую ему предстояло вручить Гржибовскому. Водрузив на нос очки, он в очередной раз начал ее перечитывать.
       "... Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства..., - отвлекшись на секунду, Потемкин подумал, что текст правил, если не писал, конечно же, Сам: в нем были повторы, характерные и для устной речи Хозяина, да и слог не слишком изящный. - Варшавы как столицы Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не подает признаков жизни. Это означает, что польское государство фактически перестало существовать. Тем самым прекратили свое существование договоры, заключенные между СССР и Польшей".
       В гулкой тишине полупустого в позднюю пору здания неожиданно громко зазвенел телефон. Это был начальник военной разведки, которому было известно, какой разговор должен вот-вот состояться у замнаркома. Он сообщил, что только что получено сообщение от надежного источника: поляки запросили перемирия. Надо же, как все совпало, подумал Потемкин и в очередной раз поразился политическому чутью гениального вождя. Впрочем, одернул он себя (наедине с собой это было можно), дата ввода советских войск на отходящую к СССР территорию наверняка была согласована с Германией заранее...
       Допив остывший уже чай, Владимир Петрович продолжил чтение.
       "... Будучи доселе нейтральным, оно [советское правительство] не может теперь нейтрально относиться к возможной угрозе для страны и беззащитности украинского и белорусского населения, проживающего на территории Польши, почему и отдало приказ перейти ее границу и взять под защиту его жизнь и имущество".
       Часы пробили три раза. В столицу неслышно пришло утро семнадцатого сентября. Наверно, наши части уже пошли через границу, прикинул Потемкин. В кабинет вошел помощник и звонким голосом торжественно доложил:
       - Посол Польской республики господин Гржибовский!
       - Вместо ответа замнаркома молча махнул рукой: мол, давай, не тяни, запускай!
       Вошел Гржибовский, бледный и явно нервничающий. Вышагивая как аист, "держа спину" и высоко задрав голову с упрямо выдвинутым вперед подбородком, посол дошел до середины кабинета.
       - Здравствуйте, пан Потемкин. Прибыл по вашему вызову. Осмелюсь спросить: что-то случилось? Приглашение прибыть в столь поздний... вернее, - посол бросил взгляд на циферблат - столь ранний час...
       - Господин посол! Я вызвал вас для того, чтобы вручить ноту Советского правительства.
       Сердце пана Вацлава учащенно забилось. Для перечисления причин того, чтобы в три часа утра вручать ноту, вполне хватило бы пальцев одной руки, при этом ни одна из них не могла быть благоприятной для его страны. Подозревая неладное, посол выдержал паузу и попросил:
       - Не будет ли ваше превосходительство столь любезны, чтобы предварительно в устной форме изложить её содержание? - Гржибовский исходил из того, что некоторые документы лучше не получать, (точно так же, как и не присутствовать на определенных мероприятиях, в последнем случае помогает внезапный приступ всем известной "дипломатической болезни"). Не получал - и все! Как говорится, не был и не участвовал... А вот взяв в руки ноту, потом уже от этого не откажешься!
       Потёмкин невозмутимо, не ожидая подвоха, ответил:
       - Это заявление правительства СССР о том, что в связи с последними событиями Польская республика прекратила своё существование.
       Гржибовский содрогнулся, как от удара электрического тока, и вне себя воскликнул:
       - Польша никогда не перестанет существовать! - Отступив на пару шагов, непреклонным тоном добавил: - Я отказываюсь принимать эту ноту.
       Затем последовала немыслимая для строгого дипломатического протокола сцена: замнаркома выскочил из-за своего стола и насильно сунул послу ноту в руки, но тот, с возгласом: "Никогда!" швырнул её ему на стол. Это повторилось несколько раз, после чего разгневанный Гржибовский развернулся и быстрым шагом, не прощаясь, покинул кабинет.
       Описанные события, однако, имели продолжение. Едва только лимузин пана Вацлава подъехал к зданию посольства, как словно из-под земли появился поджидавший уже Гржибовского посланец из наркоминдела, все с тою же нотою в руках. Разгневанный посол немедленно отправил его туда, откуда тот прибыл, так к документу и не прикоснувшись. Но и это не все. Сотрудники НКИД нашли все же выход из положения: документ был опущен в обычный почтовый ящик, и через сутки получен в посольстве...
      
       Из германо-советского коммюнике, по инициативе Риббентропа принятого 18-го, и опубликованного 20-го сентября 1939 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       [Цель совместной акции] "...Восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования".
      
       Странное дело: в первый момент Клаутов ощутил нечто вроде удовлетворения. Как говорится, "как ни болела, а все-таки умерла". Давно подмечено: ожидание опасности во многих случаях страшнее ее самой, тем более, когда не очень понятно, чего конкретно следует бояться. Это тонко прочувствовал великий Альфред Хичкок, положивший ожидание неведомой опасности в основу своего метода. "Ужастик" неизвестного режиссера удался на славу: за минувшие несколько дней журналист вдоволь натерпелся, однако теперь все эмоции вытеснил гнев.
       - Черт побери! - Петр охотно выразился бы крепче, но присутствие двух представительниц противоположного пола удержало его, не позволив облегчить душу. - На каком основании вы меня уже несколько дней преследуете? Таня, - повернулся он к Борисовой, - ничего этому типу не предъявляй! Пусть докажет, что имеет для проверки документов основания, или попробует нас задержать.
       - И пробовать не буду, гражданин Клаутов! Элементарно задержу и вас, и эту дамочку. Добровольно пойдем, или позвать моих людей?
       - Может быть, объясните все-таки, причину задержания?
       - По подозрению в убийстве ветерана ФСБ, генерал-майора в отставке Вацетиса. - Комендантша схватилась за горло и с ужасом уставилась на Петра. - Пройдем, или желаете сделать заявление? Чистосердечное признание и помощь следствию учитываются...
       - Что за бред? - других слов у журналиста не нашлось.
       Они нашлись у Татьяны, которая сложила в мольбе руки и, обращаясь к Петру, очень естественно запричитала:
       - Умоляю, Петенька, только не убивай его прямо здесь!
       Капитан отскочил к стене и достал оружие. Петр не выдержал, фыркнул, а Борисова обидно захохотала.
       Юмористы, - понимающе кивнул тот головой и достал рацию. Бормотнув что-то, убрал ее обратно, продолжая держать задержанных на мушке. Почти в тот же момент в помещение вошел - судя по тому, что он отдал капитану честь - младший напарник эфэсбешника.
       - Отконвоируй этих субчиков в машину. Разговаривать им не давай, в случае попытки к бегству стреляй по конечностям. Я вас догоню.
       Все было настолько дико и чудовищно, что Петр впал в ступор. В голове у журналиста не было ни одной связной мысли, а то, что переполняло его сознание, лучше всего выразить графически, в виде нестерпимо яркого и пульсирующего вопросительного знака. Единственно, он не испытывал страха, поскольку нелепость обвинения была очевидной. Искоса посмотрев на шагавшую рядом Татьяну, Клаутов поразился выражению ее лица: можно было подумать, что девушка, с удобством расположившись перед телевизором, с увлечением смотрит какой-то детектив.
       Капитан догнал их уже около автомобиля - очевидно, давал какие-то секретные распоряжения комендантше. Сам он сел спереди, а задержанных разместили по краям заднего сидения. Между ними, понятное дело, разместился давешний конвоир.
       - В конюшню! - распорядился капитан и больше за всю дорогу не произнес ни слова.
       Журналист предполагал, что везший их автомобиль пересечет реку и направится на Лубянку но, к его удивлению, они поехали в другую сторону. Потом до него дошло, что им интересуется не главная контора (нос не дорос!), а райуправление УФСБ по Москве и Московской области. Непонятно почему, сделанное открытие его несколько приободрило.
       Разумеется, подозреваемых развели по разным кабинетам. Столь же естественно, что честь беседовать с задержавшим их капитаном выпала Клаутову.
       - Моя фамилия Сидорцев, - представился, наконец, контрразведчик. - Мне поручено разыскать убийцу нашего ветерана, и я найду его, будьте уверены!
       Петр пожал плечами.
       - Желаю вам успеха. Однако хотелось бы узнать, причем здесь мы с моей приятельницей? - он уже успел полностью прийти в себя.
       - Хотелось бы верить, что ни причем, - фальшиво улыбнулся Сидорцев и неожиданно выстрелил вопросом: - Когда вам в первый раз пришла в голову мысль расправиться с Вацетисом?
       - Я в первый раз слышу эту фами..., - тут Клаутов осекся, поскольку рефлекторно вырвавшийся отказ, мягко выражаясь, не совсем соответствовал фактам: ведь об убийстве ветерана спецслужб ему за несколько дней до нынешних событий рассказывал Гусев. Врать без нужды Петр не любил, но и примешивать сюда еще и Михаила не хотел. После секундной заминки он продолжил: - Какие основания у вас утверждать, что у меня было намерение совершить это преступление? Как насчет мотива, господин капитан?
       Тот заметил упомянутую заминку и зловеще улыбнулся.
       - А мы, оказывается, не умеем лгать-то... Повторить вопрос?
       - Лучше вы, капитан, ответьте на мой. Уличите меня, будьте любезны! - снисходительно попросил журналист, рассчитывая вывести своего собеседника из себя и получить в психологическом плане хоть небольшое, но преимущество. Ему этого, однако, не удалось, Сидорцев сохранял каменное спокойствие.
       - Не хотите быть со следствием откровенным - ваше дело. Я повторю свой вопрос, правда, сформулирую его несколько по-иному. Итак: когда вам пришла в голову мысль отомстить за предателя-прадеда, после того, как вы ознакомились с его делом, или вы добивались права посетить наш архив именно с целью выбрать жертву для своей мести?
       И тут Клаутова осенило. Так вот почему фамилия убитого энкаведешника казалась знакомой! Ни черта не из-за того, что он был однофамильцем репрессированного командарма, как предположил Гусь. Теперь Петр совершенно точно вспомнил, что допрашивал прадеда человек по фамилии Вацетис, по странному стечению обстоятельств пребывавший тоже, как и Сидорцев, в звании капитана. Как он мог забыть, что именно эта фамилия стояла под протоколом первого и единственного допроса Клаутова-старшего? Теперь ему многое стало понятно... Однако спускать капитану выпад в адрес родственника он не собирался.
       - Бред по поводу своей виновности и надуманного предлога я даже комментировать отказываюсь. Но попрошу не называть моего прадеда предателем!
       Сидорцев осклабился:
       - Вы уже получили решение Верховного суда о реабилитации? Нет? Тогда я имею все основания называть Петра Петровича Клаутова, уличенного следствием и осужденного судом в качестве фашистского наймита, предателем. И хватит об этом! Лучше расскажите, каким ветром вас занесло в Толмачевский переулок? На место преступления потянуло, или еще что? Рассказывайте, не стесняйтесь, и не забудьте упомянуть, для чего вам понадобилась домовая книга.
       Журналист, нахмурившись, задумался. Ситуация, благодаря двум идиотским совпадениям, складывалась явно не в его пользу. Обычные люди еще могут поверить в совпадения, но представители "органов" - никогда. Конечно, истина восторжествует, но сколько времени это займет, и скольких нервов потребует? Ёлы-палы, придется доказывать, что ты не верблюд. Петр против воли хмыкнул: на втором, если не на третьем плане сознания промелькнул вызванный ассоциативной памятью старинный анекдот: на углу Малой Лубянки и Кузнецкого Моста стоят двое. Неожиданно открываются задние ворота Большого Дома, и оттуда под уздцы выводят верблюда. Один другому говорит: "Смотри, Яков, что с человеком сделали!".
       Капитан, буквально евший глазами задержанного, заметив на его лице улыбку, на этот раз озлился:
       - Находите свое положение смешным? Скоро будет не до смеха...
       - Можно листочек бумаги и карандаш? - усталым тоном попросил Петр (разумеется, все его вещи были отобраны при обыске).
       - Собираетесь явку с повинной написать? - капитан с готовностью протянул требуемое.
       Не отвечая Сидорцеву, журналист черкнул что-то и вернул ему бумагу.
       - Что это? - недоуменно разглядывая написанное, спросил тот.
       - Номер мобильного телефона Станислава Стахиевича Семакова, главного редактора "Независимого обозрения". Спросите его, над каким материалом я сейчас работаю, это сильно упростит нашу дальнейшую беседу. И не забудьте уточнить, кто был инициатором подготовки очерка.
       Подняв бровь, капитан взялся за трубку. Слава Богу, перевел дыхание Клаутов. Он боялся, что Сидорцев впадет в амбицию и откажется выполнить просьбу подследственного. После нескольких минут разговора одной проблемой в жизни Петра стало меньше: Станислав, разумеется, сообщил офицеру ФСБ, что обозреватель "НО" Клаутов работает над очерком о профессоре Борисове-Вельяминове, и делает это по его поручению. Отключив трубку, капитан безразлично спросил:
       - Ну и что?
       - Да так, ничего. Только Борисов-Вельяминов жил в том доме, где вы меня задержали. А домовая книга была нужна мне для того, чтобы в этом убедиться.
       - Ну и как, убедились?
       - Да. Между прочим, в двадцать третьей квартире.
       Сидорцев немедленно справился в бумагах, лежавших перед ним в довольно толстой папке и с видимым сожалением признал, что так оно и есть. Затем оживился от внезапно пришедшей ему в голову мысли.
       - А что, ловкое прикрытие!
       - Умгу, - согласился журналист. - Чтобы неизвестно зачем вернуться на место преступления...
       - Положим, я могу предположить, зачем, - перебил его капитан.
       - ... Я парой недель раньше хитростью заставил главного редактора дать мне поручение написать заметку о профессоре, проживавшем в одном доме с моей будущей жертвой, - многие журналисты из профессионального пижонства все свои материалы называют "заметками", не был исключением и Клаутов, - а потом для сопровождения нашел и родственницу этого профессора. - Сидорцев вскинул на Петра глаза. - Да, да, Татьяна Борисова, вместе с которой вы меня так лихо задержали, дальняя родственница Борисова-Вельяминова.
       - Это легко проверить, - кивнул головой капитан. - Вы, очевидно, рассчитываете, что я рассыплюсь в извинениях и отпущу вас и вашу даму. Напрасно! У нас в запасе имеется еще кое-что...
       В этот момент к удивлению и радости Петра раздался стук в дверь и в кабинет ввалился собственной персоной Михаил Гусев. Глядя на контрразведчика, он приветственно поднял руку.
       - Привет, кап... а ты что тут делаешь? - это уже относилось к Петру. - Что здесь происходит?
       - Вы знакомы? - Сидорцев, похоже, был озадачен.
       - Да, это мой старый друг. Что он у тут тебя делает?
       - Дает показания по делу об убийстве Вацетиса.
       - В качестве свидетеля?
       - Подозреваемого.
       - Капитан, это полный бред!
       - И ты туда же... Между тем я намерен взять его под стражу: твой друг был единственным, кто за последние полвека читал дело коллаборациониста Петра Клаутова, которого арестовал и допрашивал Вацетис. Он же вынюхивал что-то в доме, где проживал генерал-майор. Имеются и другие обстоятельства, которые следует прояснить, и спокойнее это будет сделать, когда подозреваемый будет под замком. Сам-то, с чем пожаловал? Напал на след?
       - Капитан, - Гусев старался говорить спокойно, - мы оба с тобой знаем, что за Клаутова ты уцепился только потому, что никого более подходящего на роль убийцы у тебя нет. Твои доводы не проймут ни одного мало-мальски здравомыслящего судью, и он не даст санкции на арест. Конечно, наше правосудие не часто решается на конфронтацию с "инстанциями"... Но учти, что "Независимое Обозрение" - влиятельная газета, и она поднимет шум. А оно тебе надо? Отпусти Клаутова под подписку о невыезде и под мое поручительство, никуда он не денется!
       Сидорцев задумался. Затем молча достал из ящика письменного стола лист бумаги и протянул его майору.
       - Пиши.
       - Что?
       - Как что? Поручительство.
       Уложив поручительство в папку, и сняв с Петра подписку, капитан вызвал дежурного и велел проводить задержанного (разумеется, распорядившись освободить и Борисову). Закрывая за собой дверь, журналист услышал сытый голос Сидорцева:
       - Как бы тебе, Гусев, не пожалеть об этой расписочке.

    27

       Из доклада Председателя Совета Народных Комиссаров и народного комиссара иностранных дел тов. В. М. Молотова на заседании Верховного Совета Союза ССР 31 октября 1939 года (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Происшедший крутой поворот в отношениях между Советским Союзом и Германией, между двумя самыми крупными государствами Европы, не мог не сказаться на всем международном положении... Во-вторых, надо указать на такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства. Правящие круги Польши немало кичились "прочностью" своего государства и "мощью" своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем - Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей. "Традиционная политика" беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась".
      
       - Ну, не позорище ли? - капитан Данилов с чувством шлепнул ладонью по столешнице. Он был крупноват для танкиста, и по этой причине с большим трудом поступил в свое время в бронетанковое училище. - Как я объясню своим ребятам, которых не один год готовлю к войне с фашистами, чего такого ради, бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии пройдут через три дня по Гродно в едином парадном строю с гитлеровцами? И наши командиры будут стоять на одной трибуне с фашистами...? Представь только: комбриг Кривошеин рядом с Гудерианом на "параде победы"! - Достав из пачки папиросу "Казбек", он злобно в нее дунул и, отнюдь не стремясь к этому, выдул из гильзы весь табак.
       - Я бы на твоем месте вообще никому ничего не объяснял, - лениво проговорил старший лейтенант Гаврилов, тоже танкист. - Не их это ума дело..., - он плеснул в стакан водки и кинул ее в себя, даже не дрогнув кадыком, - как, впрочем, и не нашего.
       - Но ведь и седьмой конгресс Коминтерна, и восемнадцатый съезд партии..., - продолжал горячиться Данилов.
       - У тебя тушенки нет? - перебил его старлей. Пока сбитый с панталыку капитан пару секунд молча открывал и закрывал рот, он нюхнул корочку черного хлеба и назидательным тоном проговорил: - Вместо того чтобы мучиться чужими проблемами, проштудировал бы повнимательнее последнюю речь Молотова. - Расстегнув лежавшую рядом планшетку, он достал аккуратно свернутую "Правду". - Так... Ага! Стало быть, про изменения в международной обстановке. Вот: "...некоторые старые формулы, которыми мы пользовались еще недавно и к которым многие так привыкли, явно устарели и теперь неприменимы. Надо отдать себе в этом отчет, чтобы избежать грубых ошибок в оценке сложившегося нового политического положения в Европе". Видишь, все просто! Как в Грузии.
       - Что в Грузии?
       - После училища наградили меня, как отличника, путевкой. Только не в Сочи - ростом не вышел - а в Гагры. Ну, как полагается, автобусная экскурсия на Рицу. Тормознули мы у единственного на весь город светофора. А гид у нас очень куда-то торопился, спрашивает у водилы: чего, мол, стоим? Тот отвечает: "Не видишь, красный!". Гид ему: "Слушай, не очень красный, езжай, да!". Тот и газанул. Это я к тому, что Германия теперь не очень коричневая...
       Хлопнула дверь, и в горницу вошел третий из квартировавших в этой большой белорусской хате офицеров, командир временно прикомандированной к танковому полку команды НКВД лейтенант Вацетис.
       - До чего ж поганое местечко, - с порога, тщательно соскребая с сапог жирную глину, пожаловался он. - Контрик на контрике сидит и контриком погоняет. - Увидев бутылку водки, зябко потер руки. - Товарищи танкисты, не дайте умереть ассенизатору тыла, плесните сто грамм!
       Жадно опустошив щедро налитую дозу, Эдуард занюхал выпивку рукавом, и только после этого начал раздеваться. Снял тяжелую волглую шинель, затем достал из лежавшего под его кроватью "сидора", как име6новался заплечный мешок, непочатую бутылку водки, тушенку и палку сухой колбасы. Подсев к столу, заметил газету с речью наркома иностранных дел. Улыбнувшись бледной улыбкой, спросил:
       - Никак, проводите политинформацию? Или, - лейтенант, снимая с колбасы шкурку, опустил глаза, и по их выражению нельзя было понять, шутит он, или говорит всерьез, - хлеб порезать не на чем?
       Шутка была по тем временам жестковатой: немало людей "присело" на десяток лет за контрреволюционную пропаганду только потому, что бездумно завернули селедку или порезали колбасу на светлых ликах вождей, практически ежедневно появлявшихся в газетах. Однако танкисты пропустили слова Вацетиса мимо ушей, поскольку глаза их созерцали новую пол-литру, а носы обоняли дефицитную колбасу.
       - Лохмато живешь! - с завистью покрутил головой Данилов. - Да под такую закусь можно и ведро опростать! А говорили мы о том, что уж больно неожиданно фашисты стали нашими союзниками. Всё ж-таки они войну развязали...
       "Насыпав" водку по стаканам, чекист, не выпуская из руки бутылку, встал в позу лектора и соответствующим случаю голосом торжественно сообщил:
       - За последние несколько месяцев такие понятия, как "агрессия", "агрессор", получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Нетрудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3-4 месяца тому назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются.
       Гаврилов, посмеиваясь, молча закусывал, а Данилов начал заводиться.
       - Погодь, лейтенант. О нас говорить не будем: мы пришли освобождать свой народ, здесь вопросов нет. Но немцы?! Кто начал войну, они или поляки?
       - Ну, Германия.
       - А кто потерял страну? И не должны ли англичане с французами помочь своему бывшему союзнику?
       Вацетис, покрутив головой, хэкнул:
       - Что-то долго запрягают..., - но его перебил Гаврилов:
       - Мужики, а может, лучше про баб? С какого хрена вы так в политику вгрызлись? Жизнь прекрасна и удивительна..., - похоже, Гаврилов, как более осторожный человек, решил увести разговор с опасной стремнины в тихий и привычный омут.
       Чекист давно уже сидел за столом и азартно закусывал. Прекратив ерничать, он продолжил:
       - Но это же все очевидно! Тем более, должно быть понятно танкисту и офицеру... Ребята из Лондона вместе с лягушатниками жульничают и пытаются оправдать своими обязательствами перед Польшей стремление повоевать и еще больше набить карманы. О каких обязательствах, ёлки-палки, можно сегодня говорить? О восстановлении старой Польши? Об этом не может быть и речи: мы назад со своих исконных территорий уж точно не уйдем. Так?
       - Хрена им лысого! - согласно кивнул Гаврилов: в ходе "освободительного похода" его механик-водитель был контужен брошенной невесть кем гранатой.
       - Спасибо, лейтенант, - благодарно кивнул Эдуард и уставил палец на Данилова: - Понимая это, Лондон с Парижем ищут другого, нового оправдания для продолжения агрессии против Германии. Все просто, как дважды два.
       - Послушай, Эдик, может, ты и прав, но скажи мне, кто посадил в тюрьму Тельмана, Гитлер или Чемберлен?
       - Чемберлен нашим товарищам, членам английской компартии, орденов тоже не раздает! Как, между прочим, не раздавали их и пилсудчики, в защиту которых ты так яростно выступаешь!
       - Насчет защиты не преувеличивай, а про ордена ты прав, - вынужденно согласился Данилов, ощущая свое полное бессилие перед этой словесной эквилибристикой. Тут его перебил коллега-танкист:
       - Жаль, - томно закатил глаза Гаврилов, - что все пилсудчики и пилсудчицы ушли отсюда к немцам. Среди полячек, говорят, встречаются такие штучки...
       - Ну ты, животное, - незлобиво попенял другу Данилов, - только об одном думать и можешь! - и снова обернулся к Вацетису. - А кто запретил компартию, Деладье или Гитлер?
       - Ну, ясно же даже и..., - усилием воли Вацетис сдержался, хотя получилось все равно оскорбительно, - танкисту. На политзанятия ходил?
       - Ходил, - мрачно подтвердил капитан. - Ты кончай тут демагогию разводить...
       - Сам ты демагог, - отмахнулся Эдуард. - Что товарищ Сталин писал о буржуазной демократии? Может, - чекист прищурился, - ты с ним не согласен, что это - фикция?
       - Я ему про Кузьму, а он мне - про Ерему..., - Данилов обескуражено повернулся к Гаврилову.
       - И я тебе про Кузьму, голова ты садовая! - энкаведешник мог себе позволить подобную вольность, поскольку, будучи лейтенантом своей службы, ходил в одних чинах с танкистским капитаном. - Англичане с французами пытаются изобразить себя борцами против Гитлера за демократию, а это тоже самое, как если бы вокзальная б... взялась учить комсомольской морали маруху с воровской малины!
       Гаврилов заржал:
       - Данилов, это - туше!
       Вацетис, недовольный тем, что его перебили, продолжил:
       - Причем английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является ни больше и ни меньше, как "уничтожение гитлеризма". Понял?
       - Ну?
       - Лапти гну! Получается что-то вроде религиозной войны.
       - Ты что, хочешь сказать, что антифашистская война сродни войне религиозной? - уже устало спросил капитан.
       - Я этого сказать не хочу, - блеснул недобрым глазом Вацетис. - Однако партия нас учит, что под "идеологическим" флагом теперь затеяна война еще большего масштаба, которая несет страшную опасность для народов Европы и всего мира. И такого рода война не имеет никакого оправдания. Подумай, и согласишься: идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это - дело политических вкусов. Как говорится, нравится - не нравится, спи моя красавица! В конце концов, большевиков тоже не все любят! Но любой разумный человек поймет, что силой идеологию уничтожить нельзя. Вспомни, хотя бы, чем закончилась интервенция Антанты в восемнадцатом. Драпали от Красной Армии только так! Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести войну на "уничтожение гитлеризма", прикрываясь фальшивым флагом борьбы за "демократию". Понял линию партии, красный командир товарищ Данилов?
       Вместо ответа тот мрачно вздохнул и потянулся за бутылкой, в которой еще кое-что оставалось. Дискуссия, а с ней и импровизированная пирушка исчерпали себя. Гаврилов ушел проверить работу техников (не дай Бог, у какого-нибудь танка на параде заглохнет движок!), Данилов снял со стены гитару и затренькал что-то жалостное, про лейтенантов, а Вацетис присел к окну писать ежедневный отчет о работе по выявлению антисоветских элементов и вражеской агентуры. Одновременно он прикидывал, куда сообщить о политических шатаниях Данилова: танкистскому особисту или по своей линии. По всему выходило, что второй вариант был бы более правильным. Если по делу, то особист мог пожалеть "своего", и не дать "сигналу" хода; если из соображений эгоистических, то чего же делиться с "дядей" собственноручно добытым материалом...
      
       В романах люди, покинув узилище, "жадно пьют воздух свободы" или, на худой конец, с не меньшим (если с не с большим) удовольствием угощаются шампанским. Петр с Татьяной потребляли вульгарную кока-колу. Этот выбор не был результатом осознанного предпочтения, просто других напитков (если не считать не вызывавшего доверия пива и еще более сомнительного томатного сока) в кафешке не было. Искать же более приличное место было невмоготу: их прямо распирало от желания обсудить произошедшее. Решительно отодвинув крылышко отварного "цыпленка", размерами и нежностью более походившего на конечность птеродактиля, Борисова с азартом убеждала Петра:
       - Как ты не понимаешь, если мы хотим слезть с крючка этого отвратительного Сидорова...
       - Сидорцева.
       - Не важно, пусть Сидорцева... нам придется самим раскручивать это дело.
       - Ага. Как в Белграде. А Гусев со товарищи на что?
       - Ну..., - вопрос был правильный, и Борисова на миг задумалась. - В общем, надо им помочь.
       - Знаешь, как профессионалы "любят", когда дилетанты путаются у них под ногами?
       - Вы с Мишей друзья, вот и договорись по-хорошему. Помощники никогда не помешают, пусть выделит тебе "делянку".
       - Н-не знаю..., - с сомнением протянул журналист.
       - Ну, если хочешь вечно сидеть под колпаком у ФСБ, то ради Бога! Но ведь теперь, благодаря тебе, и я попала в поле зрения этой организации. Если б ты не позвал меня на эту дурацкую "экскурсию"...
       - Все, уговорила! Сегодня же поговорю с Мишкой. Он наверняка ко мне зайдет вечерком: по телефону теперь ни о чем важном не поговоришь. Приедешь?
       Татьяне оставалось только закрепить достигнутый результат, что она с успехом и проделала, простодушно посмотрев на Петра и предложив:
       - К чему ждать до вечера? Поехали прямо сейчас...
       "Совет в Филях" проходил за столом, главным украшением которого был огромный, килограммов на двенадцать арбуз, непонятно почему именуемый остроумцами-ботаниками, ягодой. Впрочем, каждый, кто видел заросли достигающего пяти-шести метров в высоту прочнейшего бамбука, являющегося по их уверениям травой, удивляться подобной зауми не станет...
       К удивлению Клаутова, приготовившего массу аргументов для того, чтобы убедить Гусева, майор согласился подозрительно быстро:
       - Если я скажу, сколько дел приходится вести одновременно, вы мне не поверите. Поэтому любую помощь принимаю с благодарностью, тем более что Петр не мальчик в наших делах, да и ты, Таня, если верить вашему баснословному рассказу, вела себя в Белграде неплохо. Но предупреждаю: никакой самодеятельности! Идет?
       - Кто с кого обезьянничает, ты с Шошкича или он с тебя? - всплеснула руками Татьяна.
       - Мишань, договорились! - поспешил согласиться Петр, делая подруге за спиной Гусева страшные глаза. - Начинай инструктаж.
       - Для начала неплохо бы ввести нас в курс дела, - рассудительно предложила переводчица.
       - Разумно, - согласился Гусь и беззастенчиво выгреб себе в тарелку самую середку арбуза. Наколов на вилку кусочек, он принялся его с вожделением разглядывать. - Петя тебе пересказал то, что ему известно об этом деле? - Борисова согласно кивнула. - Отлично! Тогда не буду тратить времени на повторение. На сегодня у милиции мало-мальски серьезных версий нет. У ФСБ, которая не может позволить, чтобы ее генералов, пусть даже в отставке, безнаказанно убивали, подозреваемый имеется, вот он, - Михаил ткнул вилкой в строну Петра. - Вот так обстоят дела, и можете считать, что практически я полностью ввел вас в курс дела.
       Закончив свой отчет, особого энтузиазма у слушателей, прямо скажем, не вызвавший он, наконец, отправил в рот сочащуюся "кровью" мякоть. В наступившей тишине особенно гулко прозвучал могучий глоток Гусева, который чуть не захлебнулся соком принесенного им астраханского красавца. Отдуваясь, майор отодвинул от себя тарелку и мрачно добавил:
       - На тебя, Петруччио, у них действительно что-то имеется, и достаточно серьезное, что вкупе с визитами в архив и в Толмачевский переулок позволяет сделать тебя главным подозреваемым. Полагаю, за неимением лучшего, но тебе от этого не легче. Сидорцев не стал раскрывать карты, то ли потому, что узнал о нашей дружбе, то ли с этой самой уликой что-то нечисто. Вот так!
       - Это все замечательно, - подала голос Татьяна, - но что собирается МУР в твоем лице предпринять по этому делу?
       - Благодарю вас за вопрос, - спародировал Михаил иных кандидатов в депутаты, - отвечаю: если честно, то до последнего времени ваш покорный слуга предполагал бурно имитировать сыскную деятельность, предоставив контрразведке искать преступника. Но теперь во все это вляпался Петька...
       - Почему имитировать? - не унималась переводчица.
       - Ну, не совсем валять дурака, наш полковник такого не позволит. Но и не надрываться. Объясняю: дело по всему - висяк, и какой смысл на него тратить время при таком его дефиците, когда имеется заинтересованная и весьма квалифицированная спецслужба, работающая с тобой в параллели?
       - Но теперь-то..., - Петр чувствовал себя даже немного виноватым: из-за него Гусеву придется перерабатывать, но ведь и не скажешь: "Бросай, друг Мишаня, это дело, авось, контрразведчики разберутся и найдут истинного убийцу!" Рано или поздно...
       - Теперь будем вкалывать по полной программе, может, еще кого из наших ребят удастся подключить! Только все равно не понятно, к чему подключать по причине отсутствия "фронта работ". Понимаете, когда случается убийство, следствие идет по апробированной схеме. В первую очередь отрабатываются родственники гражданина Х, круг общения, сослуживцы, соседи и так далее. У кого имелся мотив, у кого - возможность совершить преступление? Совсем хорошо, если имеются фигуранты, у которых просматривается мотив и была возможность этого самого Х убить. Натурально, изучается способ убийства и устанавливается орудие преступления, его хорошо бы найти. Устанавливается алиби всех подозреваемых, у кого оно есть (очень часто такой господин говорит, что "просто спал", и тогда приходится либо верить на слово, либо доказывать, что нет, не спал, а неизвестно, чем занимался...). В общем, много чего входит в отрабатывавшуюся десятилетиями методику раскрытия преступления, которая, как правило, рано или поздно приводит к успеху. Но с этим убийством я бьюсь уже шестой день, и глухо, как в танке, ни одной мало-мальски правдоподобной версии скроить не из чего!
       Что мы имеем в данном конкретном случае? Имеем мы, я прошу прощения, пшик! Из ныне живых родственников наличествуют только отдельно живущий сын с детьми и какая-то родня в Саратовской области, десятая вода на киселе. Алиби провинциалов безусловное и абсолютное, да и связей они никаких с убиенным за последние тридцать лет не поддерживали. На наследство они (при живом сыне) претендовать никак не могут - так что с мотивом тоже напряженно.
       - А сын? - быстро спросил Петр.
       - А сын - успешный бизнесмен, глава и совладелец частного банка. Такой из-за квартиры в центре города на убийство собственного отца не пойдет: при прочих равных, экономически не выгодно. Отношения у них отличные были, так что о личной неприязни тоже говорить не приходится. Хотя возможность совершить преступление у него была: точного алиби нет, ключ от квартиры имелся, да и нанять он мог кого угодно, средства позволяют. Но от "иметь возможность" до "сделать" дистанция, сами понимаете, немалая... Это с родственниками. Поехали дальше. Окружение. Ну, скажите на милость, какой может быть круг общения у девяностолетнего старца, без посторонней помощи не выходящего на улицу и сторонящегося соседей? Правильно, никакой. Остается приходящая домработница, пенсионерка того же ведомства, что и Вацетис, чуть ли не двадцать за ним ухаживающая и ведущая в доме хозяйство. То ли жена по рабочим дням, то ли матушка (хотя она и младше), а скорее всего, и то, и другое вместе. Имеются также: участковый врач из ведомственной поликлиники, пара бывших сослуживцев, контакты с которыми поддерживались исключительно по телефону, ну, может, еще две-три такие, столь же "подозрительные личности".
       - А семья сына? - поинтересовалась Татьяна.
       - Эпизодическое общение по семейным и революционным праздникам. Нормальные, не слишком интенсивные отношения: кому в наше время нужны старики? Вот и все, больше никого вокруг Вацетиса не было. Как вам нравится искать убийцу практически в безвоздушном пространстве?
       - Не может же не быть..., - начал Клаутов и замолк, делая некие вращательные движения кистью левой руки.
       - Вот именно, не может! - решительно поддержал его Михаил. - Однако на сегодня пока получается так...
       - А с этим лекарством, которым его отравили, беллоидом, насколько я помню..., - не унимался журналист. - Оно же у нас не производиться и не продается, нельзя ли за это как-то ухватиться?
       - Ищут ветра в поле, - махнув рукой, как-то неопределенно ответил майор. - Ребятам из ОВД "Якиманка" тоже ведь по этому убийству надо чем-то заниматься!
       - Может, это лекарство..., - предположила Борисова, - иностранный след?
       - Может, - снова почти радостно подтвердил Михаил, - а если это так, товарищам из ФСБ сам Бог велел распутать указанную версию! Тем более что и водкой Вацетис перед смертью угощался иностранной...
       - Слушай, Миш, - было заметно, что Петр начал раздражаться, - коль скоро ты сказал, что прекращаешь имитацию и начинаешь рыть, то позволительно ли будет узнать, как и где ты собираешься это делать?
       Гусев моментально увял.
       - Как, как... обыкновенно! Сплошняком отработаю жилой сектор, встречусь с еще живыми товарищами и просто сослуживцами Вацетиса, то да се... Кто-нибудь что-нибудь определенно вспомнит.
       - "Кто-нибудь что-нибудь", - подначила майора Борисова, - хорош план для опера-зубра, нечего сказать! А нам что прикажешь делать?
       - Найдется, что..., - несколько неопределенно пообещал Гусь. - Давайте, вы будете моим резервом, а пока подключитесь к поискам источника беллоида!
       - И этот человек лицемерно радовался, когда говорил, что примет любую помощь! - театрально указывая на Михаила пальцем, с выражением продекламировала Татьяна. - Ты просто решил, что мы во всех случаях - разрешишь ты или запретишь - влезем в это дело, и будет лучше, если ты сможешь контролировать нашу "партизанщину", когда мы, высунув язык, будем заниматься всякой мелочевкой. Что, не так?
       - Ну..., - очевидно было, что Борисова загнала его в угол.
       - А можно нам хоть посетить квартиру Вацетиса? - Таня стремилась, пользуясь случаем, выжать из майора хоть что-то.
       - Вообще-то не положено, - начал было майор, но встретившись взглядом с переводчицей, поспешно закончил: - Конечно, конечно, я это устрою, но только неофициально! У нас это называется должностным проступком...
       Татьяна уходила первой. Прощаясь у дверей, она по-матерински потрепала Гусева по плечу:
       - Запомни этот день, мой мальчик: ты еще будешь благодарить судьбу за то, что согласился принять нашу помощь!
       Интересно, понимала ли Борисова в тот момент, что произносит вещие слова?

    28

       Представление наркома внутренних дел, генерального комиссара государственной безопасности Л.П. Берия за номером 794/Б от 05 марта 1940 года, ставшее постановлением Политбюро ЦК ВКБ(б) от того же числа (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).
       Сов. секретно
      
       НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ
       ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

    ЦК ВКП (б)

       товарищу С Т А Л И Н У
      
       В лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в настоящее время содержится большое количество бывших офицеров польской армии, бывших работников польской полиции и разведывательных органов, членов польских националистических к-р партий, участников вскрытых к-р повстанческих организаций, перебежчиков и др. Все они являются заклятыми врагами советской власти, переполненными ненавистью к советскому строю.
       Органами НКВД в западных областях Украины и Белоруссии вскрыт ряд к-р повстанческих организаций. Во всех этих к-р организациях активную руководящую роль играли бывшие офицеры бывшей польской армии, бывшие полицейские и жандармы.
       Среди задержанных перебежчиков и нарушителей госграницы также выявлено большое количество лиц, которые являются участниками к-р шпионских и повстанческих организаций.
       В лагерях для военнопленных содержится всего (не считая солдат и унтерофицерского состава) 14.736 бывших офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, жандармов, тюремщиков, осадников и разведчиков - по национальности свыше 97% поляки.
       Из них:
       Генералов, полковников и подполковников - 296
       Майоров и капитанов - 2.080
       Поручиков, подпоручиков и хорунжих - 6.049
       Офицеров и младших командиров полиции,
       пограничной стражи и жандармерии - 1.030
       Рядовых полицейских, жандармов,
       тюремщиков и разведчиков - 5.138
       Чиновников, помещиков, ксендзов и осадников - 144
       В тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии всего содержится 18.632 арестованных (из них 10.685 поляки), в том числе:
       бывших офицеров - 1.207
       бывших полицейских разведчиков
       и жандармов - 5.141
       Шпионов и диверсантов - 347
       Бывших помещиков, фабрикантов и чиновников - 465
       Членов различных к-р и повстанческих
       организаций и разного к-р элемента - 5.345
       Перебежчиков - 6.127
       Исходя из того, что все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти, НКВД СССР считает необходимым:
        -- Предложить НКВД СССР:
          -- Дела о находящихся в лагерях военнопленных 14.700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, осадников и тюремщиков,
          -- А также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11.000 человек членов различных к-р шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков -
       - рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания -
       расстрела.
        -- Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без пред'явления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения -
       в следующем порядке:
       а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных - по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР.
       б) на лиц, арестованных - по справкам из дел, представляемых НКВД УССР и НКВД БССР.
       III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т.т. Меркулова, Кобулова, Баштакова (начальник I Спецотдела НКВД СССР).
      
       НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
       С о ю з а С С Р
       (Л. Берия)
      
       Приведенный документ завизирован подписями "И.Сталин", "К.Ворошилов", "В.Молотов" и "Микоян". Рукой секретаря на полях сделана пометка: "т. Калинин - за, т. Каганович - за".
      
       Утро следующего дня Клаутов начал с разговора в кабинете главного редактора. Семаков пригласил его, едва только пробило десять часов.
       - Что там за проблемы у тебя с ФСБ? И причем тут Борисов-Вельяминов?
       - Это не у меня с ними проблемы, а у них со мной.
       - Яснее как-нибудь можешь выразиться?
       Петр выразился яснее, и разговор затянулся минут на тридцать. Почти всесильный в некоторых вопросах, главный редактор в этом случае признал, что помочь ничем не может.
       - Вот здесь, Станислав, ты ошибаешься. Мне нужно несколько свободных дней, чтобы попробовать разобраться во всем самому. Материалов, чтобы дней на пять заполнить полосу, у меня "в портфеле" хватит, а больший срок, надеюсь, не понадобится: либо меня заметут, либо, наконец, отстанут. Дашь мне "вольную"?
       - Придется. Хотел тебя отправить в Смоленск, там сейчас международная конференция, посвященная жертвам II Мировой, называется "Наши павшие, как часовые", - это из Высоцкого, зачем-то напомнил Семаков, - но раз такое дело...
       С Гусевым встретились около метро. Он предлагал у комендантши, но Клаутов по понятным причинам категорически отказался. Тем не менее, с почтенной дамой пришлось, все-таки, встретиться: ключ от квартиры, по договоренности с сыном покойного, хранился у нее (чтобы не отвлекать почтенного банкира каждый раз, когда милиции придет в голову еще раз осмотреть место преступления). Со страхом посматривая на Петра, представленного ей накануне чекистским капитаном как убийца жильца ее дома, она несколько раз перечитала удостоверение Гусева, после чего сообщила, что ключа не даст, пока не перезвонит на Петровку и не убедится, что он не самозванец.
       - Ну вы же знаете, что я из МУРа! - пробовал убедить ее Михаил, который и так, согласившись впустить друзей в квартиру Вацетиса, сильно выбился из своего рабочего графика.
       - Теперь я никому не верю! - трагическим тоном сообщила та, и взялась за трубку телефона.
       Через несколько томительных минут ключ был все же получен. Оказавшись на улице, майор глубоко вздохнул и сообщил:
       - Можете быть уверены, сейчас она звонит Сидорцеву.
       - Ее право и, если хочешь, даже обязанность как коменданта дома, где произошло убийство, - спокойно отреагировала Таня и озорно добавила: - Сейчас мы тоже капитану привет передадим! - С этими словами она подошла к филеру, который изумленно на нее посмотрел (несмотря на поручительство Гусева, наружное наблюдение за журналистом не сняли), и приветливо проговорила: - Минут на сорок мы зайдем в этот дом, так что в пределах этого срока можете располагать собой.
       - Хулиганка! - попенял ей Клаутов, но не выдержал и расхохотался. - Ну и рожа у него была, когда ты к нему обратилась!
       В подъезд, оборудованный домофоном вошли, воспользовавшись магнитным ключом, имевшимся в выданной комендантом связке. Консьержка, весьма пожилая почтенная женщина, увидев посторонних людей, поинтересовалась, к кому они направляются.
       - Милиция, - бросил Гусев, приоткрыв свое удостоверение. - В двадцать четвертую квартиру. - Дама скорбно поджала губы и покивала с подобающим случаю выражением.
       В лифте майор с одобрением в голосе рассказал, что консьержка чрезвычайно бдительна, всю жизнь живет в этом доме и, разумеется, знает всех жильцов до третьего колена. Но и она, к сожалению, не смогла рассказать следствию ничего полезного.
       Четырехкомнатная квартира, где меньшая из комнат (судя по всему, кабинет) была как минимум двадцатиметровой, выглядела поистине барской - как это понималось лет двадцать-тридцать назад. Какие обои? На стенах под трафарет был накатан узор "под шелк". Во всех помещениях на непривычной для современного человека высоте висели хрустальные люстры; хрусталем же сверкали многочисленные полированные горки и серванты, представлявшие взору "экспозицию", где наряду с вазами наличествовали бесконечные сервизы и фарфоровые статуэтки германской работы, воплощавшие галантные и пасторальные сюжеты; полы, стены, многочисленные диваны и тахты покрывали толстые восточные ковры; стены длиннющего коридора представляли собой один большой стеллаж с бесчисленными собраниями сочинений и обязательными восьмитомной "Тысяча и одной ночью" и стотомной "Библиотекой мировой литературы". За неделю, прошедшую со дня убийства, все это великолепие успело покрыться ощутимым слоем пыли. Одно слово, полированная мебель!
       Петр с Татьяной двинулись в обход квартиры, а Гусев, которому все там было известно до мельчайших деталей, уселся в кабинете в кресло со взятой наугад хозяйской книгой, попросив приятелей "ничего не лапать, чтобы не засорить своими "пальчиками" картины". Старик, похоже, был большим педантом (или же его приходящая домработница хорошо знала свое дело): везде чувствовался железный порядок, даже в мусорном ведре не было ничего, не считая положенного на дно пластикового пакета. На сушилке (кухня была обставлена в старом стиле, и посудомоечный агрегат отсутствовал) стояли две хрустальные рюмки. Таня увидела их первой и, ткнув Клаутова в бок, молча показала на них пальцем. Оценив находку, тот крикнул приятелю:
       - Вы учитываете, что убийца был один?
       - Или не один, просто другие оказались непьющими, - донесся из кабинета меланхолический голос Михаила. - Это ты по количеству рюмок вычислил?
       - Угу.
       - Кроме того, генерал мог с кем-то выпивать накануне, с тех пор они и стоят на мойке. А убийцы, уничтожая следы (а следов никаких в квартире нет), вымыли посуду, из которой пили, и убрали на место. - Майор появился в дверях кухни. - Во всей квартире нет ни одного чужого отпечатка, а бутылка "Выборовой" тщательно протерта.
       - Они пили польскую водку? - встрепенулся Петр.
       - Да, пили польскую водку и закусывали русским зеленым луком. А что, это запрещено законодательством? Хочешь сказать, еще один иностранный след? Не смеши меня, Петруччио: в Москве сейчас что угодно сыскать можно! Ну что, закончили, пинкертоны? Уже полчаса, как мне нужно быть совершенно в другом месте!
       - Кабинет мы осмотрели очень поверхностно, - извиняющимся голосом сообщила Борисова, - потерпи еще минут пятнадцать, ладно?
       Конечно, наивно было полагать, что за лишние четверть часа им удастся обнаружить что-то, что прольет свет на тайну убийства, и что ускользнуло от внимательного взгляда работавших там ранее профессионалов. Тем не менее, они все тщательно осмотрели, включая содержимое письменного стола (исключительно чистая писчая бумага, остро отточенные карандаши, шариковые ручки, ластики и даже линейка). Стол Вацетиса был антикварной редкостью: сбоку на нем сверкал инвентарный номер с выбитой аббревиатурой "НКВД", а столешница обита чем-то вроде черной клеенки с неразборчивым тисненым узором и накрыта листом толстого зеленоватого стекла. Разумеется, наличествовал и большой письменный прибор, деревянный и покрытый черным лаком, похоже, вьетнамский, а также выполненная на металле знаменитая в свое время фотография Ленина, читающего в кремлевском кабинете "Правду". Были там и обычные фотографии, геометрически правильными рядами разложенные под стеклом. Преимущественно на них был изображен один и тот же белобрысый длиннолицый человек довольно невзрачной наружности и не сильного, судя по всему, ума. Правда, с годами это лицо приобретало некую начальственную значительность. На последних же по времени, в мундире с одной генерал-майорской звездой и целым иконостасом правительственных наград, товарищ Вацетис выглядел просто орлом и государственным мужем.
       - Я так понимаю, это и есть убитый пенсионер? - на всякий случай уточнил журналист.
       - Он самый, - подтвердил Гусев.
       - А супруга у него была ничего! - отметила Татьяна, разглядывая фотографию, на которой Вацетис в гимнастерке с "кубарями" на петлицах, стало быть, еще лейтенант, обнимал светловолосую женщину с высоким лбом и косами, короной уложенными вокруг головы. В ней, с этим ровным овальным лицом и огромными кроткими глазами, было что-то иконописное.
       - А это, очевидно, сынок-банкир, - предположил Петр, ткнув пальцем в кадр, запечатлевший семью на летнем отдыхе, скорее всего, в Сочи. Супруги стояли по колено в море, а рядом с ними возвышался чернявый тощий подросток, казавшийся еще более скуластым, чем был на самом деле, из-за стрижки "под полубокс".
       - Что мама, что сынуля, какие-то нерадостные, - заключила Борисова. - Видно, что жизнь у них была не сахар...
       - Не пайком единым счастлив человек, - философски заметил майор. - Не пора ли нам пора?
       Пришлось согласиться, что да, пора идти, тем более что ничего интересного обнаружить не удалось, и вряд ли удастся, и так далее и тому подобное. Нельзя же было до бесконечности эксплуатировать дружеские чувства Михаила. Однако где-то а глубине души Клаутов ощущал, что уходит из квартиры Вацетиса, чего-то недоделав или недодумав.
       Выйдя из лифта, журналист попрощался с Гусевым и направил свои стопы в сторону коморки, служившей рабочим местом консьержке.
       - Полагаешь, она для тебя вспомнит то, что не рассказала нам? - иронически поинтересовался на прощание майор.
       - Действительно, чего ты от нее хочешь? - в свою очередь удивилась Татьяна. - Тут нам ловить, к сожалению, нечего!
       - Хочу восполнить один пробел, - несколько загадочно ответил журналист.
       Консьержка была очень приветлива и открыта для диалога, поскольку решила, что Петр с Борисовой тоже из милиции.
       - Помогать милиции в раскрытии убийства даже... мой долг! - сообщила она, покраснев и как-то неловко оборвав свою фразу.
       - Хочу задать вам один вопрос, - Клаутов сделал вид, что не заметил ее замешательства. - Вы ведь хорошо знаете всех жильцов этого дома?
       - А также их родителей и большинство дедов! - с гордостью добавила она.
       - В таком случае, вы должны помнить, кто проживал в двадцать четвертой квартире до того, как туда въехали Вацетисы.
       - Как же, как же, конечно помню! Штерн там проживал с супругой и двумя дочерьми, Марк Исаевич Штерн, царствие ему небесное!
       - Вот как, Штерн...? - переспросил Клаутов.
       - Ну да, "убийца в белом халате", прости господи! Такой был хороший человек! А почему вы спрашиваете?
       - Я смотрел в домовой книге, там все чернилами замазано, вот и заинтересовался...
       - А что ж вы, молодой человек хотите? Так в то время было принято: фамилии и фотографии врагов народа вымарывались, чтобы и памяти о них не было. А кто этого не делал, мог попасть под подозрение, как "сочувствующий". И нужно это было тогдашнему управдому?
       Внезапно на Петра снизошло озарение, первое за тот день.
       - А кто Марка Исаевича арестовывал? - чувствуя, как в предвкушении открытия замирает сердце, как бы мимоходом поинтересовался он. Случаем, не помните?
       - МалА я тогда была, да как не помнить? Весь дом тогда об этом шептался. Вацетис и забирал его. Ох, грешно про мертвых плохое говорить, но как он, ирод, смог жить в той квартире после всего этого? Вот и покарал его Господь на старости лет... И за Штерна, и за Борисова-Вельяминова!
       - Вацетис и за ним приходил? - встрепенулась Татьяна.
       - Ну да, в том-тот и дело. Вдова мне по секрету потом рассказывала, что Эдуард Николаевич ударил профессора, и обложил по-матерному, оттого тот в одночасье и умер от инфаркта: не выдержало оскорбления сердечко-то...
       Старушка разволновалась и схватилась за валидол. Клаутов, который узнал все, что хотел и даже сверх того, решил задержаться еще ненадолго: ему показалось неудобным довести женщину до сердечного приступа и уйти. Оглядевшись, он увидел на полке коробки с сушеными травами, "медвежьим ушком" и "хвощем полевым".
       - Завариваете? - чтобы отвлечь старую женщину от неприятных воспоминаний, поинтересовался он.
       - Да. Почки у меня больные, вот врач и посоветовал отвар пить. Работа-то у меня сидячая, чтобы застоя не было. Уже две недели принимаю, вроде бы, полегчало.
       - А вы еще брусничный лист добавьте, - посоветовала переводчица, - очень способствует!
       Выйдя на улицу, Петр и Таня огляделись. Давешнего филера видно не было: то ли после выходка Борисовой наблюдения было решено снять, то ли прислали нового, им неизвестного и более умелого.
       - Как ты догадался спросить про предыдущего жильца квартиры покойного генерала?
       - Не знаю, как будто что торкнуло: ведь очень часто энкаведешники заселялись в освободившиеся квартиры тех, против кого они же и вели дела по пресловутой 58-й "политической" статье. А в результате у нас с тобой появился человек, у которого был мотив для совершения убийства Вацетиса...
       - Имеешь в виду сына Борисова-Вельяминова?
       - Увы, его сАмого: ни за что бы не стал его обвинять, даже если бы знал, что отравил Вацетиса точно он... Однако своя рубашка ближе к телу, и чтобы снять обвинение с себя, придется найти истинного убийцу, кем бы он ни был.
       - Во время нашей замечательной беседы с консьержкой прояснилось и еще кое-что...
       - Что же?
       - Так ты не понял? Бабушка уже две недели принимает травяной сбор, способствующий мочеотделению. Мочегонное, говоря проще. Значит, она достаточно часто и регулярно покидает в последнее время свое рабочее место. И...
       - Вполне могла не видеть, как к Вацетису шел убийца, а потом и выходил вон!
      

    29

       Из приветствия ЦК КП(б) Белоруссии И.В. Сталину по случаю шестидесятилетия (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Воссоединенные народы Белоруссии глубоко хранят в своем сердце Ваш образ - образ гениального создателя Белорусского государства, освободителя народов Западной Белоруссии от ига польских панов и капиталистов".
      
       История, как известно, бывает писанная и неписанная. Одни верят только тому, что можно прочесть в умной книге, и если видят в советской конституции 1936 года слова о свободе организаций, то считают, что так оно и было; другие считают истинным только то, что услышат от непосредственных участников давних событий, принципиально не соглашаясь с известной поговоркой "врет как очевидец". Автор этих строк, будучи профессиональным историком, привык не доверять никому и ничему. Так вот, о неписанной истории. Многие старые большевики, (т.е. члены РСДРП-РКП(б)-ВКП(б)-КПСС с дореволюционным стажем) по привычке оглядываясь и понижая голос, рассказывали близким всевозможные истории, не вошедшие в учебники, либо противоречившие им. В соответствии с одной из таких исторических баек (ее услышал в свое время сам автор), Лаврентий Павлович Берия во время ежовских чисток лишь чудом избежал ареста. Якобы в Закавказье, где он занимал высокие партийные и чекистские посты, пришло уже указание арестовать Берия, но тот, услышав об этом от некоего своего друга, умолил его "не получить" приказ. Мол, дай мне возможность улететь в Москву и там попробовать разобраться. Вот сяду в самолет, тогда и распорядись меня задержать... Оказавшись в столице, Лаврентий Павлович встретился со Сталиным: тот его давно знал как своего верного сторонника. Дальнейшее известно всем: Берия сменил на посту главы НКВД Ежова и остался в Москве. Рассказчик приведенной истории уверял, что через несколько дней после этого неожиданного вознесения, при невыясненных обстоятельствах выбросился из окна своего кабинета тот человек, который "не получил" приказ... "Фишка", как теперь говорят, заключалась в том, что на взгляд рассказчика, у Лаврентия было что-то на Кобу, некий компромат. Во всяком случае, в отличие от многих других "товарищей по партии", позиции Берии вплоть до 1952 года, когда уверенным в своем будущем не мог быть уже никто, были непоколебимы - это факт...
       ... Опустив голову, Сталин мелкими шажками неторопливо шел вдоль длинного стола для совещаний. Дойдя почти до дверей, повернулся и пошел назад. Остановившись перед Берией который, поблескивая пенсне, следил за перемещениями вождя, спросил:
       - Что Ежов? - вообще-то народный комиссар внутренних дел был приглашен для разговора совершенно по другой теме, но отчего бы не начать беседу с вопроса о его предшественнике?
       - Кается, мерзавец.
       - Кается, это - хорошо, - серьезно кивнул головой Сталин. - Вышинскому будет проще.
       - Только делает это как-то странно: собственноручно написал, - шеф НКВД раскрыл портфель и достал лист бумаги, - "По всем пунктам предъявленных обвинений считаю себя невиновным. Виноват перед партией в совершении гораздо более серьезных преступлений".
       - Что он имеет в виду? - внезапно вспыхнувшее острое беспокойство, как всегда, надежно скрывалось за неподвижной маской лица, почти непривычного к мимике.
       - Из внятного - только то, что мало вычистил скрытых врагов из "органов".
       - А..., - по тому, как слегка расслабилась спина, можно было понять, что беспокойства генсека прошло. - Ежова надо выводить на процесс и расстреливать. Кстати сказать, действительно у него при обыске в столе нашли пули, извлеченные из черепов Зиновьева и компании?
       - Да, товарищ Сталин. Похоже, хранил, как сувенир о своей победе...
       - Коллекционэр! - в тоне, которым была произнесена последняя реплика, иронии и презрения было поровну. И тут же, без всякого перехода, спросил: - Что делается по запросу гестапо?
       - Готовим списки на депортацию, на этой неделе закончим. Жаль все же отдавать Гитлеру его врагов...
       - Что такое судьба отдельного человека или группы лиц по сравнению с интересами большой страны, тем более, колыбели Октября? По сравнению с сотнями тысяч людей, воссоединившихся с социалистическим отечеством? По сравнению с новыми возможностями, которые приобрел наш балтийский флот? По сравнению с перспективами мировой революции, наконец? Да эти антифашисты - если они настоящие интернационалисты - сами должны радостно побежать в Германию, понимая, что этим помогают Советской России. Так что списки спокойно готовь, но... без фанатизма. - Выждав паузу, и не дождавшись вопроса, вождь счел необходимым пояснить: - Всех сразу на прилавок не вываливай, Лаврентий, не по-хозяйски это. В данном вопросе будем вести себя как последователи Бернштейна который, если не забыл, утверждал, что движение - все, конечная цель - ничто. В первую очередь депортируем всякую мелочь. И еще: списки пусть завизируют Судоплатов по линии разведки и Димитров по линии Коминтерна: действительно ценных людей во всех случаях следует оставить себе.
       - Понял, товарищ Сталин!
       - "Эвакуацию" поляков начали уже?
       - Антигитлеровских фашистов?
       Генсек заломил было густую бровь, но потом рассмеялся, понял. Нарком, тем не менее, поторопился объяснить:
       - Так их мои остряки прозвали. Польша - государство фашистское? Фашистское. Но с Гитлером воевало? Воевало. Значит, польские военнопленные - антигитлеровские фашисты. "Эвакуируем" потихоньку.
       - Почему потихоньку?
       На лице Сталина не осталось и тени веселья: даже Лаврентий не понимает, что несколько десятков тысяч военнопленных страны, с которой Советский Союза формально даже не воевал - проблема! И возвращать их некому и некуда (да и можно ли отпускать на все четыре стороны всякую антисоветскую сволочь?), и держать у себя не только бессмысленно, но и недальновидно: какие-никакие, а иностранцы, интернировать которых, если не считать некоторых не афишируемых обязательств перед Германией, особого-то повода и нету.
       Некоторых смущала численность пленных поляков. Конечно, солдатскую массу можно и нужно отправить на лесоповал и стройки социализма, но офицеры! Одно дело расстрелять десяток-другой человек, и совсем, кажется, иное - двадцать или тридцать тысяч. Ерунда и интеллигентские сладкие сопли! Помнится, отвечая тогда оппонентам (разговор происходил во время позднего ужина на ближней даче), Сталин спросил, что делать, если перед важной операцией получена информация о том, что в полк заслан вражеский провокатор, а из примет известна только одна: он рыжий. Аксиома: один шпион вреда может принести больше, чем вражеская дивизия. Времени на проведения дознания нет... Выход один: расстрелять всех рыжих красноармейцев. Жестоко? Да! Но это единственно правильное решение и, кстати сказать, гуманное по отношению ко всем остальным, блондинам и брюнетам. А в Старобельском, Осташковском и Козельском лагерях из каждой сотни пленных поляков девяносто девять человек русофобов и антисоветчиков! И международное положение, между прочим, такое, что каждую минуту можно ожидать чего угодно. Нужно в подобной обстановке советскому правительству держать у себя в тылу и кормить такую ораву врагов? У кого-то, может, память и короткая, но он, Сталин, не забыл еще, что натворил в гражданскую войну корпус чехословацких военнопленных, хотя, конечно, тех после мировой войны было побольше...
       - Так почему, Лаврентий, потихоньку?
       Как ни был Берия уверен в своем особом положении при вожде, при повторном вопросе, заданном тихим голосом, он почувствовал, как взмокла между лопатками спина. Черт его дернул употребить это слово, "потихоньку"! В действительности ведь все делалось максимально энергично, просто немало времени занимала рутина. Да и технически операция оказалась не из простых: в сжатые сроки "обработать" такие "массивы". Да еще при соблюдении необходимой секретности...
       - Люди не выдерживают, товарищ Сталин, и техника. Но это все, как говорится, детали.
       - Что там у тебя, кисейные барышни работают?
       - Учимся на своих ошибках, товарищ Сталин. Заверяю: в оговоренные сроки уложимся!
       - Уложитесь? Ну-ну... Талейран, между прочим, говорил, что это только дураки учатся на своих ошибках, а умные - на чужих! Кстати сказать, как обстоит дело с выполнением решения политбюро по западной границе?
       Если уж затрагивался какой-то вопрос, то Сталин всегда стремился рассмотреть его всесторонне. Вождь упомянул решение политбюро от 2 марта 1940 года "Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР", направленное на укрепление государственных рубежей в условиях европейской войны. По сути, речь шла о депортации польского населения из нового приграничья. После присоединения они происходили хаотично до тех пор, пока вопросом не заинтересовался партаппарат. Инициатива исходила от тогдашнего первого секретаря ЦК КПУ(б) Никиты Хрущева, ее поддержал Берия, и в итоге она была оформлена в виде упомянутого постановления. Документ предусматривал множество мер, в том числе и создание восьмисотметровой полосы, из которой удалялись семьи узников концлагерей, участники контрреволюционных организаций и более двух тысяч молодых женщин, безвинно поименованных "проститутками". Постановление предлагало и "инструмент" для осуществления предлагаемых мер: специальные группы, имеющие в своем составе "тройки" для решения судьбы задержанных людей, трех-четырех оперов и пятнадцать-двадцать бойцов войск НКВД. Здесь тоже не все шло гладко, но Лаврентий Павлович, памятуя о только что сделанном ему выговоре, бойко отрапортовал:
       - Спецоперация проводится успешно, товарищ Сталин, уложимся ранее намеченных сроков.
       - Хорошо. Теперь поговорим о главном, для чего собственно я тебя и пригласил. У нас совершенно новая проблема, и чем я над ней больше думаю, тем более важной и недооцененной она мне представляется. Ответь мне: как работает твой наркомат в Прибалтике и западных областях Украины и Белоруссии?
       Берия был обескуражен. Вроде бы, все шло по накатанной колее, просто и буднично... Разве что-то не так? Видно, был какой-то сигнал, иначе Хозяин вопрос этот не задал бы! Наконец, он нашел, как ему казалось, наиболее безопасную и в то же время не далекую от истины формулировку:
       - В штатном режиме, товарищ Сталин!
       - В том-то и дело, товарищ Берия! По старинке работаем! А трудиться чекисты должны сейчас в этих районах по-ударному, по-стахановски! Меньше чем за полгода территория Советского Союза существенно увеличилась. На сколько в результате наших территориальных приобретений выросло население страны, а, Лаврентий? - Берия судорожно полез в портфель. - Давай сейчас обойдемся без точных цифр, - великодушно махнул рукой Сталин, хотя другому подобный "прокол" мог бы и не простить. - Гражданами нашей страны стали сотни тысяч, вернее сказать, миллионы людей, в массе своей имеющих чуждое нам мировоззрение, индивидуалистов, у которых отсутствует инстинкт подчинения пролетарской партии. Они не знают, что такое настоящий страх, а без этого надежных строителей светлого будущего не воспитаешь: слаб человек и немощен в своем эгоизме. Нельзя также забывать, что большая европейская война во всех случаях нас не минует, а доблестной Красной Армии, чтобы бить врага на его территории, нужен крепкий и надежный тыл, без куркулей, буржуйчиков и сомневающихся. Совокупность этих и других факторов свидетельствует о том, что перед твоим комиссариатом стоят гигантские и неотложные задачи, в некотором роде возвращающие "органы" в восемнадцатый год, когда вся страна была еще одним огромным "родимым пятном капитализма"...
      
       Время было обеденное, и дальнейшее обсуждение дел продолжилось за обеденным столом - благо, рядом была обжорная Пятницкая улица, где чуть ли не в каждом доме располагается, как сказали бы в стародавние времена, "предприятие общественного питания". Заказав по окрошке на первое и жареных колбасок на второе, Петр с Татьяной углубились в рыбное ассорти.
       - Перво-наперво, - Клаутов сделал секундную паузу, размышляя, рыбе какого цвета для начала отдать предпочтение, - следует решить вопрос, играем ли мы честно или жульничаем.
       - В смысле?
       - В смысле, делимся ли мы своими открытиями с Мишкой, или разворачиваем партизанские действия.
       - Я не стану напоминать, что кое-кто клятвенно обещал не заниматься самодеятельностью и партизанщиной... и предложу компромисс: про моего дальнего родственника промолчим, а насчет консьержки и отсутствие алиби у всех, кто имел возможность посетить в день убийства дом в Малом Толмачевском переулке, расскажем.
       - Согласен! А дальше что?
       - А дальше у нас окрошка. Она потеряет всякий смысл, как только растает лед, что непременно произойдет, если мы на пару минут не замолчим.
       ... А дальше вот что я тебе скажу, - Татьяна в ожидании второго закурила. - Помнишь, в Белграде, во время поминальной вечеринки ты произнес непонятно прозвучавшую для окружавших - всех, кроме одного человека (не считая меня, разумеется) - фразу: сказал, что знаешь, когда искать мотив?
       - А как же! Согласен: в случае с Вацетисом его тоже, судя по всему, следует искать в прошлом.
       - В далеком прошлом, - уточнила Татьяна. - В любом другом случае Гусев его давно бы отыскал. И номер первый с мотивом "месть за отца" - нынешний обитатель двадцать третьей квартиры, некто Р.А. Борисов-Вельяминов.
       - Твой родственничек номер второй, а первый - я, с мотивом "месть за прадеда". Честь его нахождения по праву принадлежит капитану Сидорцеву. Так что мы не оригинальны, мы просто эпигоны этого контрразведчика.
       - Пусть будет номер два, - вяло согласилась Борисова. - Ты лучше скажи, как мы его будем "колоть"? Может, отдадим это дело, все-таки, Гусеву? В его власти хотя бы на допрос вызвать, что ли... Михаил имеет право наблюдение установить, телефоны прослушивать...
       - Это если судья разрешит!
       - Да брось ты! Ни за что не поверю, что милиция и прочие спецслужбы каждый раз идут к судьбе за разрешением послушать чужие разговоры или почитать чужие письма. Даже если и так, неужто найдется жрец правосудия, который им откажет? Но это совсем из другой оперы... Скажи лучше, что можем мы? Ведь Борисов-Вельяминов имеет право даже не впустить нас к себе в квартиру!
       - Отчего бы ему не принять журналиста, пишущего очерк о его отце?
       - А что, это идея! А я кем буду при тебе?
       - Будешь правдиво играть роль Татьяны Васильевны Борисовой, дальней родственницы покойного профессора, которая заинтересованно помогает талантливому очеркисту Клаутову П.П.
       - А голова-то у тебя, оказывается, иногда работает! - похвалила приятеля переводчица. - Остается решить, с помощью чего мы сможем вывести потенциального преступника на чистую воду?
       - Бог даст день, Бог даст пищу, - философски рассудил "талантливый очеркист" и запустил зубы в уже изрядно остывшую колбаску.
       После обеда было решено вернуться в Малый Толмачевский переулок, чтобы взять у любезной консьержки телефон Борисова-Вельяминова, а заодно осведомиться о его имени. Следовало также попросить ее не рассказывать профессорскому сыну об интересе, проявленном к его личности "милицией". К чему настораживать человека раньше времени? На этот раз филера засечь удалось. Несмотря на то, что продолжение наружного наблюдения было ожидаемо, Петр расстроился: в глубине души он надеялся, что Сидорцев от него, все-таки, отстанет.
       Вечером того же дня Петр позвонил Радию Александровичу Борисову-Вельяминову и попросил о встрече. Как оказалось, Радий Александрович читал статьи Клаутова, и это сильно облегчило общение. В итоге договорились встретиться на следующий день в шестнадцать часов, до трех Борисов-Вельяминов был занят на работе, во Второй Градской больнице.
       На интервью нужно приходить готовым к беседе, во всяком случае так делают все журналисты, профессионально относящиеся к своей работе. Тем более, если это не совсем интервью, и от него в твоей жизни очень многое зависит. Поэтому Клаутов с утра по быстрому сгонял в редакцию и попросил заведующую архивом подобрать ему все, что есть на заведующего отделением Второй градской больницы, доктора медицинских наук Р.А. Борисова-Вельяминова. Подумав, добавил к нему и генерал-майора Вацетиса. После этого он уселся у себя в кабинете, надеясь посмотреть накопившиеся за прошедшие несколько дней газеты. Однако не тут-то было: стоило коллегам прознать, что Клаутов на месте, как его тут же завертел обычный водоворот редакционных дел. Через пару часов насилу отбившись, он сунул в портфель толстую пачку непрочитанных газет и конверт с материалами из архива "НО", предполагая ознакомиться с ними в вагоне метро и опасаясь, что на это не хватит времени. Хватило его, однако, с избытком: конверт содержал всего две небольшие не статьи даже, а заметки и фотографию с текстом: "В отделении Р.А. Борисова-Вельяминова удачно прооперированы пять человек, получивших тяжелые травмы во время майского теракта в г. Дадашкале".
       С Борисовой они встретились на успевшей уже стать почти родной "Третьяковской".
       - Ну как, придумал уже гениальный ход, который заставит исповедоваться перед тобой раскаявшегося убийцу? - не успели они поздороваться, спросила Таня. Несмотря на насмешливый тон, было видно, что проблема эта ее очень волнует.
       - Я начну с ним спокойно беседовать о делах давно минувших, а потом неожиданно встану, вперю в него указующий перст и страшным голосом сообщу: "Кровь, на вас кровь убиенного генерала Вацетиса!". Остальное, сама понимаешь, будет делом техники.
       - А если серьезно?
       - А если серьезно, окончательное решение приму только тогда, когда познакомлюсь с этим человеком и поговорю с ним. Предстоящий разговор неизбежно коснется в том числе и смерти профессора. Не думаю, что обычный человек, незадолго до этого совершивший такое страшное преступление, как убийство, не будучи матерым преступником, сможет в полной мере контролировать свои нервы. Случайного собеседника он бы смог обмануть, как не заподозрили его оперативники из ОВД "Якиманка", когда проводили опрос соседей. Они же понятия не имели о том, что у него может быть мотив. Но мы с тобой совсем другое дело! Мы будем этого Борисова-Вельяминова провоцировать, задавать такие вопросы, которые вряд ли оставят его спокойным, будь он в чем-либо виноват...
       - С этим понятно, - нетерпеливо перебила Петра Татьяна. - Хорошо, мой дальний родственник поведет себя так, что наши подозрения превратятся в уверенность. И что тогда?
       - Во всяком случае, предлагать поднять руки вверх и арестовывать его мы не будем, - усмехнулся Клаутов. - Более того, мы вообще ничего после этого предпринимать не станем.
       - Считаешь себя Порфирием Петровичем? Собираешься ждать, пока преступник созреет, разрыдается у тебя на груди и с облегчением признается сам?
       - Считаю, что при наличии обоснованных подозрений придется немедленно сообщить обо всем Гусеву, - не принял шутливого тона Клаутов. - Мы свое дело сделаем, а все дальнейшее должно уже будет стать заботой профессионалов.
       - Скучно, - надула губки Борисова, но, подумав секунд двадцать, с неохотой признала: - однако же, правильно!
       Случилось однако то, что происходит сплошь и рядом: жизнь выкидывает коленце, и заранее продуманный план приходится оставить, не начав осуществлять. В данном конкретном случае Петр, придав своему лицу соответствующую мину, позвонил в дверь двадцать третьей квартиры, и едва она открылась, узнал в хозяине человека, соседствовавшего с ним пару лет назад в архиве ФСБ и знакомившегося с досье своего отца. Если судить по расширившимся глазам Радия Александровича, то и он припомнил, где и когда видел своего визитера.
       - Клаутов, Петр Петрович, - представился журналист и добавил, - оказывается, мы с вами уже знакомы...
       - Выходит, так, - заметно смутился Борисов-Вельяминов и перевел взгляд на девушку.
       - А это Татьяна Борисова, переводчица и моя помощница в работе над очерком о вашем отце: она приходится вам дальней родственницей по отцовской линии.
       - Неужели? Это очень интересно... Впрочем что это я? Проходите, пожалуйста!
       Осведомившись у гостей, не желают ли они чаю, хозяин торопливо направился на кухню. Татьяна вызвалась помочь, а Клаутов остался в гостиной. Судя доносившимся до него обрывкам разговора, Борисова и Радий Александрович очень скоро нашли звено, их объединявшее: ту самую Танину двоюродную тетку, рассказывавшую ей в детстве о знаменитом родственнике. Петр решал нелегкую задачу. Борисов-Вельяминов ему нравился, играть с этим человеком в "Преступление и наказание" не хотелось, и было, похоже, совершенно бессмысленно: умный и уверенный взгляд хирурга выдавал в нем человека, смутить которого непросто. Оставалось либо провести с ним беседу на заявленную тему и передать версию Гусеву, либо попытаться поговорить с Радием Александровичем, что называется, с открытым забралом. Нечего и говорить, что после недолгой борьбы с самим собой, он выбрал второй вариант.
       Кое-какую хитрость Петр, правда, все-таки припас. Когда "чайная церемония" уже завершалась, и приятная застольная беседа ни о чем должна была уступить место серьезному разговору, он как бы невзначай спросил, испытующе глядя на Борисова-Вельяминова:
       - Радий Александрович, когда мы встретились в архиве, вы приходили туда, чтобы убедиться, что арест вашего отца производил Вацетис?
       Хирург вздрогнул и чуть не подавился последним глотком чая. Побагровев, он с трудом откашлялся и с горечью сказал:
       - Так вот из какой вы "газеты"... Давеча Нина Тихоновна меня предупреждала, что моими делами интересуются двое из милиции, молодые мужчина и женщина. А я уж было поверил, что кого-то действительно волнует судьба моего несчастного отца!
       Значит, консьержка не выполнила своего обещания, мельком отметил Петр, достойная женщина, к ее чести, не колеблясь сделала выбор между с детства ей знакомым соседом и милицией в пользу первого. С запозданием он протянул Борисову-Вельяминову свою визитную карточку.
       - Это чтобы подтвердить, кто я и откуда.
       - Молодой человек! Отпечатать в вашем ведомстве подобную фитюльку... - Радий Александрович с пренебрежением отбросил визитку в сторону. - А вот ваше милицейское удостоверение, пожалуйста, предъявите! Иначе я отказываюсь отвечать на ваши вопросы и вообще, попрошу покинуть мою квартиру.
       Предъявлять "корочки" с тиснением "ПРЕССА" не имело смысла - по тем же причинам, по каким хирург отверг визитные карточки. Положение спасла Борисова. Положив руку на рукав родственника, она предложила:
       - Можно позвонить главному редактору "Независимого Обозрения". На днях капитан ФСБ, не веривший Петру, что тот работает над очерком о вашем отце, так и сделал. Подать вам трубку?
       - Почём я знаю, может, и это будет подстроено..., - было заметно, что Борисов-Вельяминов готов поверить. Ладно, не надо телефона! Только скажите, Бога ради, чего вы от меня хотите?
       - Чуть позже расскажу, Радий Александрович! - не моргнув глазом, пообещал Клаутов, не собиравшийся быть до конца откровенным с человеком который, возможно, совершил убийство, в котором обвиняли его самогл. - Когда-нибудь, когда закончится эта история, и я смогу вернуться к своему очерку...
       - Какая история? - воинственно, но с некоторой неуверенностью в голосе вопросил хирург.
       - В день убийства генерала Вацетиса вас видели входящим в подъезд в то самое время, когда было совершено покушение! - это и была домашняя заготовка журналиста.
       На Борисова-Вельяминова было жалко смотреть. Он пошел красными пятнами, и как-то по-старушечьи зажевал губами. Наконец, выдавил:
       - Так вот в чем дело? Так я и знал!
      

    30

       Из письма германского военно-воздушного атташе в Москве, направленного 21 мая 1940 г. начальнику отдела внешних сношений Наркомата обороны Г.И. Осетрову (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Успех германских войск на западе [во Франции] обеспечен нашей дружбой с вами. Этого мы никогда не забудем. Перед отъездом в вашу страну я был у Гитлера, который мне сказал: "Помни, что Сталин для нас сделал великое дело, о чем мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны забывать"
      
       Из пережившего три издания (3-е в 1936 г.) военно-теоретического труда В. К. Триандафиллова "Характер операций современных армий" (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "... Надо в короткий срок (2-3 недели) справиться с советизацией целых государств или по отношению к более крупным государствам - с советизацией в течение 3-4 недель весьма крупных областей".
      
       Для человека, даже шапочно знакомого с историей России в период 1917-1991 годов, хорошо известны такие институты власти как райкомы-обкомы-ЦК, политбюро и секретариат, исполкомы всех уровней, Госплан, Совмин и т.д. В сталинские годы, с формированием коммунистической монархии, в структуре властных, полувластных и номинальных органов управления появился совершенно специфический и гораздо менее известный орган - "Секретариат товарища Сталина". С тех пор под тем или другим названием, в той или иной форме эта структура в качестве важнейшего элемента, обеспечивающего влияние "первого лица" на все и вся, постоянно присутствует в жизни страны.
       Секретариат Сталина был мозговым центром и оперативным штабом вождя, для работы в котором он сам подбирал лично преданных ему людей. Любой важный вопрос первоначально "обкатывался" сотрудниками секретариата, которые по указаниям руководителя готовили документы для рассмотрения их в высших органах партийной и государственной власти. Поскольку, по законам бюрократического устройства мира, оценки любой проблемы и метод ее решения изначально закладываются в документ под названием, простите за тавтологию, "проект решения", сотрудники указанного подразделения были, по сути, самыми влиятельными в стране чиновниками.
       Секретариат подразделялся на структурные подразделения, именовавшиеся "секторами". Так, Особый сектор надзирал за партийной, государственной и военной верхушкой; Политико-административный контролировал советские и государственные органы; содержание деятельности Сектора кадров видно уже из его названия. Разумеется, "делянки" эти были достаточно условными, работника секретариата Хозяин мог "бросить" на любой участок своего "огорода". Чем-то все это напоминает знаменитый "Секрет короля", личную разведку Людовика XV, действовавшую параллельно, а то и вопреки официальной тайной службе Франции. Ох уж эти, абсолютные правители!
       Григорий Митрофанович Красильщиков трудился в Особом секторе, и предметом его профессионального внимания - наряду с прочим - были военная разведка и НКИД, в особенности "польское направление" в их деятельности. Парадокс тогдашней действительности: подавляющее большинство дипломатов и военных, "сидевших" на этой проблематике, даже не подозревало о существовании товарища Красильщикова!
       Помешивая ложечкой чай, он с усмешкой думал о руководителе Германии. Еще в ходе боевых действий между вермахтом и польской армией в Берлине возникла идея о возможности создания в качестве буфера где-то в зоне между линиями государственных интересов Германии и СССР "остаточного польского государства". Но 25 сентября 1939 года во время встречи с германским послом фон Шуленбургом Сталин и Молотов отвергли эту идею (проведенный Красильщиковым по приказу шефа анализ показал, что такое государство могло бы в будущем помешать отношениям между СССР и Германией). В результате 6 октября, выступая в рейхстаге, официально отказался от нее и Гитлер. Интересно, какой была бы реакция Адольфа, узнай он, что его план создания "остаточного государства" отверг никому не известный Григорий Митрофанович?!
       Впрочем, в деятельности безвестного аппаратчика было много и такого, за что руководители рейха должны были бы его поблагодарить. Существовала (достигнутая, разумеется, на самом высоком уровне и по инициативе немцев) советско-германская договоренность о сотрудничестве "в борьбе против польской агитации". Красильщиков стал одним из разработчиков концепции и кураторов этого процесса. Его, как обычно, анонимная работа была оценена, и позднее военный атташе посольства Германии генерал Эрнст Кестринг заявил, что такое сотрудничество военных властей Германии и СССР "было реальностью и протекало на всех уровнях безукоризненно".
       Григорий Красильщиков отвечал за военную кооперацию и сотрудничество спецслужб. 19 сентября 1939 года для обсуждения вопроса об установлении линии разграничения германских и советских войск в Москву прибыла германская военная делегация. С советской стороны в переговорах участвовали "первый красный офицер" К. Ворошилов в качестве ока и уха государева, и начальник Генштаба Б. Шапошников, в чью прямую компетенцию, собственно, и входил предмет обсуждения. 21 сентября был подписан секретный протокол. Как водится, итоговый документ сопровождался рядом договоренностей. В соответствии с одной из них было решено, что "для уничтожения польских банд по пути следования, советские и германские войска будут действовать совместно". Для координации борьбы против польского подполья, во многом благодаря усилиям Красильщикова, было налажено сотрудничество между гестапо и органами НКВД. В декабре 1939 г. в Закопане (город, расположенный на оккупированной Германией польской территории) был создан совместный учебный центр. А в ходе военных действий командиры передовых частей германской и советской армии обменивались специальными офицерами связи, однако отдельных стычек между двигавшимися навстречу друг другу войсками избежать, все же, не удалось. Правда, это была уже беда армейских, к которой высокое политическое начальство имело исключительно косвенное отношение: просто-напросто, к концу тридцать девятого года опытных офицеров в полевых частях оставалось так немного... Во всяком случае, в подготовленном Красильщитковым ответе Гитлеру на его поздравление по случаю 60-летия Сталина отмечалось, что советско-германская дружба скреплена совместно пролитой кровью.
       После подписания официальных и секретных договоров, протоколов и приложений к ним, стороны в духе подлинного союзничества взаимно информировали друг друга о предстоящих действиях. Так, весной 1940 года германский посол фон Шуленбург по поручению Риббентропа сообщил Молотову о предстоящем вторжении вермахта в страны Северной Европы, а позже в Бельгию и Нидерланды. Глава Советского правительства ответил на это, что он с пониманием относится к усилиям Германии защищаться от Англии и Франции. А 17 мая 1940 г. Сталин через Молотова передал Шуленбургу "самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции".
       В общем, Григорию Митрофановичу было что вспомнить за минувшие полтора года! Однако деньги - и не плохие по меркам достаточно скудных предвоенных лет - ему платят не за воспоминания... Отставив в сторону подстаканник, Красильщиков поправил тяжелые, с очень толстыми линзами очки и придвинул к себе папку с документами. Однако, вместо того, чтобы заняться текущим заданием, он снова отдался своим мыслям.
       Не нужно быть пяти пядей во лбу, чтобы понимать, что идиллические, союзнические по существу отношения между рейхом и СССР не вечны. Практически, они могли бы стать таковыми, если бы Гитлеру удалось (а он, каналья мечтал об этом!) стравить СССР в "горячей войне" с Англией и Францией: союзники были в полушаге от этого, когда Красная Армия вошла в Польшу. Красильщиков подозревал даже, что по замыслу Гитлера сверхзадачей секретных дополнений к пакту Молотов - Риббентроп как раз и было столкнуть лбами самых крупных (если не считать Германии) игроков на европейской сцене. Не вышло, однако. Похоже, в этом же ряду можно рассматривать и финскую кампанию, проведенную при благожелательном нейтралитете немцев и официально закончившуюся 12 марта 1940 года. Для советского руководства не было секретом, что старый "мюнхенец" Чемберден в качестве помощи финнам намеревался даже отправить эскадрилью "Ланкастеров" для бомбардировки Баку, к счастью, передумал... А уж сколько в Финляндии воевало британских и французских добровольцев, и говорить не приходится! Очень трудно было, но Хозяину удалось и на ёлку сесть, и ж... не оцарапать: прихватить жирные куски на Украине, в Белоруссии и Бесарабии, потом в Карелии, и при этом не ввязаться в войну с западными "демократиями". Григорию Митрофановичу приятно было сознавать, что во всем этом была доля и его труда.
       Но! Логика войны - жесткая логика: не став "братьями по оружию" (польский поход" тридцать девятого года не в счет), вермахт и РККА рано или поздно должны будут схлестнуться в бою. Гитлер, ведя войну на западе и готовя вторжение на Остров, не мог позволить себе роскошь оставить в тылу вермахта многочисленную и бурно перевооружающуюся Красную Армию. СССР же, имея в мире и в Европе в частности, многочисленные интересы (чего стоит одна только вековая мечта российских правителей завладеть выходом в Средиземное море, проливами Босфор и Дарданеллы!), повсюду утыкался носом в забор. Таким образом Красильщиков характеризовал геополитическую ситуацию, при которой советизация любой сопредельной территории была невозможна: начиная от оккупированной Гитлером Норвегии и заканчивая союзником рейха "боярской", как тогда говорили, Румынией и сохраняющей дружественный Гитлеру нейтралитет Турцией. Германия сама или с помощью своих союзников "обфлажила" Советскую Россию. Оставался, разве что, Иран, но его ни за что бы не отдала Великобритания.
       Григорий Митрофанович неплохо играл в шахматы, и любил сравнивать мировую политику (по крайней мере, внешнеполитическую деятельность серьезных стран) с шахматной партией. Идеология, в меру цинично полагал он, нужна для оправдания действий правительств в глазах "мировой общественности" и собственного населения. Как ни клял Гитлер большевиков в "Майн кампф", как ни проклинали большевики "фашистских людоедов", а как дошло дело до совместного "распиливания" Польши, заклятые враги тут же стали заклятыми друзьями. Но, сколь веревочке ни виться...
       В шахматной игре есть такое понятие, "цугцванг". Это когда любой из ходов каждой из сторон ведет к необратимо плохим изменениям позиции игрока, сделавшего ход. Игроки имеют возможность в подобном случае согласиться на ничью. А политики? Политикам, если они не готовы сдаться, приходится решать, до какого момента можно тянуть, чтобы не опоздать и ударить первым. Ведь Гитлер не будет ждать, когда неудавшийся союзник полностью перевооружится... Это-то и мучило товарища Красильщикова: что делать, если Хозяин уверен, что один он умеет заглядывать в завтра?
      
       Услышав это неожиданное полупризнание, Клаутов чуть не подпрыгнул: он, конечно, ожидал какой-то реакции (от категорического отрицания до молчаливого согласия), но не смел и мечтать, что сделанный наугад выстрел принесет столь зримый, можно сказать, ощутимый результат. Теперь Борисова-Вельяминова следовало "дожать", но сделать аккуратно: не ровен час, у пожилого человека прихватит сердце, что тогда? Поэтому Петр успокоительно улыбнулся и предложил:
       - Давайте пока отступим от недавних событий и вернемся на пару лет назад. Так для чего вы приходили в архив ФСБ?
       - Все-таки вы из милиции, - устало проговорил Радий Александрович, - или из "безопасности", что для меня особой разницы не имеет. Одного только не пойму: на основании чего вы уже тогда начали следить за мной? Впрочем, все равно не скажете, - обреченно махнул он рукой. Потом попытался глотнуть из чашки, а обнаружив, что она пуста, решительно отставил ее в сторону. - В архив я пришел для того, чтобы убедиться в том, что в смерти моего отца действительно виноват генерал Вацетис. Разумеется, старые жильцы об этом знали, но мне ничего не говорили, и наверно, правильно делали. Однако детский слух тонок, а некоторые недоступные для ребенка, как думают самонадеянные взрослые, намеки ум семи-восьмилетнего мальчика вполне способен понять. Если и не сразу, то через несколько лет, а до той поры они будут бережно храниться в его памяти. Вот я и решил, хотя бы на старости лет, узнать правду.
       - Узнали. И? - Петр решил подтолкнуть собеседника к продолжению рассказа.
       Татьяна укоризненно посмотрела на журналиста. Встав, она быстро прошла на кухню, вернулась с чайником и плеснула в чашку родственника. Тот благодарно ей кивнул.
       - Наверно, тяжело было, Радий Александрович? - спросила переводчица, дождавшись, когда Борисов-Вельяминов промочит пересохшее горло.
       - Читать все это было ужасно. Детские подозрения стали явью, и я вам скажу, очень непросто осознать, что почти всю свою жизнь ты практически ежедневно здоровался и общался на разные отвлеченные темы если не с убийцей, то с прямым виновником смерти твоего отца. Каких эмоций было больше: ненависти, отвращения, сожаления о том, что мой отец давно мертв, а эта нелюдь до сих пор жива? Не знаю... Но намерения убить Вацетиса у меня не было! Может, в этом и стыдно признаться, но "пепел Клааса не застучал в моем сердце"...
       - Что же тогда заставило вас получасом раньше, когда я сообщил, что вас видели около дома днем в день убийства, воскликнуть: "Так вот в чем дело? Так я и знал!" - продолжал допытываться Клаутов.
       - Наверно, на уровне подкорки я все же хотел посчитаться с Вацетисом, - раздумчиво произнес хирург. - Иначе, с какой стати стал бы я бояться, что в убийстве генерала обвинят меня? Потому-то и скрыл от милиции тот несущественный и ни о чем, в общем-то, не говорящий факт, что днем заскакивал домой, а сказал, что пришел только к вечеру - что чистосердечно и подтвердила Нина Тихоновна. Вы удовлетворены, молодой человек?
       - На данном этапе - да! Но...
       - В таком случае расскажите и вы, что заставляет вас с Татьяной - если вы не работаете на "органы" - с пристрастием расспрашивать меня о том, что вас, как частных людей, вовсе не касается?
       Еще мгновение назад Клаутов, в предвидении этого неизбежного вопроса, собирался изложить какую-нибудь байку, экспромты ему обычно удавались. Но против воли, удивляясь самому себе, он отчего-то честно начал рассказывать о несчастной судьбе Петра Клаутова-старшего и всей той цепочке, которая стараниями капитана Сидорцева потянулась от убийства Вацетиса к нему. Когда журналист закончил, на миг воцарилась тишина.
       Совершеннейшая фантастика, - покачал головой Борисов-Вельяминов, - каким невероятным образом повязал нас с вами покойный генерал! Что ж, молодой человек, я надеюсь, что борясь за чистоту своего имени, вы позаботитесь и о моем...
       - Радий Александрович! А вот в тот день, когда вы в неурочный час зашли домой...
       - Мне нужно было переодеться, вечером предполагалось одно мероприятие, на которое полагалось прийти при полном параде.
       - Я не об этом, - махнул рукой Петр, отметивший, тем не менее в своей памяти, что в дальнейшем придется уточнять, о каком мероприятии упомянул хирург. - Меня интересует другое: ничего подозрительного или необычного вы тогда не заметили?
       - Кое-что, наверно, было, - к удивлению Петра, задавшего этот вопрос "для порядка", ответил Радий Александрович. - Как вы понимаете, солгавши раз, потом приходится говорить неправду снова и снова. Майор, который со мной беседовал об убийстве соседа, тоже спрашивал, не видел ли я в дни, предшествовавшие убийству, или в самый день совершения преступления чего-нибудь, что могло бы помочь следствию. Тогда я был вынужден ответить отрицательно. Вам же скажу что, поднявшись на лифте на свой этаж, на площадке я увидел незнакомых мне мужчину и женщину. Были они у Вацетиса или еще у кого (как вы заметили, на этажах по четыре квартиры), сказать не могу.
       - Описать их сможете?
       - Вряд ли. Но если увижу, скорее всего, узнаю.
       До метро шли вместе, хотя дальше дороги Татьяны и Петра расходились: ей надо было ехать домой и садиться за срочный перевод, а журналист направлялся на Петровку к Гусеву с "отчетом о проделанной работе" (телефоном, увы, по известным причинам воспользоваться для этого было нельзя).
       - Ты ему веришь? - спросила девушка, едва за ними закрылась дверь двадцать третьей квартиры.
       - Верю каждому зверю, даже ежу. А ему - погожу! - несколько переиначил Клаутов известную детскую поговорку. - Хотя конечно, скорее, да, чем нет.
       - А вот у меня его рассказ сомнений не вызывает. Если все это придумано, то с какой стати Радий Александрович стал бы приплетать суда встреченных на своем этаже незнакомцев?
       - Ты меня удивляешь! Хотя бы для того, чтобы отвлечь наш интерес с себя на эту парочку. Или продемонстрировать свое безграничное доверие и искренность.
       - Так ты в существование тех двоих веришь, или нет?
       - Скорее нет, чем да.
       - Ты совершенно невыносим! Будут новости, звони.
       Новостей не было. Не сообщать же Борисовой, какое слово изрыгнул Гусев, узнавши, что на слова консьержки о посетителях дома в Малом Толмачевском переулке стопроцентно полагаться нельзя? Понять Михаила было можно: в результате регулярного приема старой женщиной отвара хвоща полевого и медвежьих ушек круг людей, имевших возможность попасть в дом незамеченными, возрастал неимоверно, а значит и фронт работ оперативников характеризовался теперь старинной армейской шуткой "от забора и до обеда"...
       Вопреки ожиданиям, Гусев заинтересовался неизвестной парочкой. В его положении полагалось хвататься за каждую соломинку. Поэтому он собирался встретиться с соседями Вацетиса и Борисова-Вельяминова по этажу: вдруг что-нибудь, да всплывет? После недолгого колебания признал, что невредно проверить, для какого мероприятия хирург переодевался в день убийства. В конце недолгой встречи майор пообещал установить за ним наружное наблюдение и вообще "держать друга в курсе". Взяв с Клаутова очередное обещание "не лезть поперед батьки в пекло", он извинился и начал прощаться.
       Выполнение подобного обещания не требовало от журналиста ни малейшего усилия: он попросту не имел ни малейшего представления о том, что бы еще можно было предпринять. А коли так - он имел полное право со спокойной душой достать из портфеля кипу скопившихся газет и завалиться на диван. Все это Петр, вернувшись домой, не замедлил проделать, не забыв прихватить из холодильника триста тридцать граммов некоего хорошо охлажденного слабоалкогольного напитка с горьким вкусом выдержанного хмеля...
       В книге книг сказано: ищите, и обрящете! В современном русском фольклоре это сформулировано проще: везет тому, кто везет. Люди творческих профессий знают: стоит погрузиться в какую-то тему, отдаться ей безраздельно и начать "пахать", как Тот, Который Следит За Нами Сверху, выяснив, что у клиента все серьезно, тут же начинает помогать. Делается это по-разному. Скажем, совершенно случайно подсовывается фактик, абсолютно необходимый для того, чтобы наше логическое построение не развалилось, причем обнаружится он в таком месте, где искать его специально было бы совершенно бессмысленно. Бывает, что ненароком на глаза попадает статья, без которой, хоть умри, дальше было бы не сдвинуться, и которая ну никак не могла появиться в данном конкретном журнале, случайно попавшем в руки...
       Что это: поощрение за усердие, бонус "везущим" или использование прилежных в своих, неисповедимых целях, столь же далеких от нас, трудолюбивых муравьев, добывающих хлеб свой на поприще интеллектуального труда, как содержание теории относительности недоступно реальным рыжим перепончатокрылым обитателям муравейников? Бог весть!
       ... Оказавшись на диване, Петр для начала лениво ухватился за конверт из архива своей газеты, в котором находились материалы о генерале Вацетисе, и о котором он совершенно забыл, погрузившись в суету прошедшего дня. Хотя и заказан он был скорее формально, на всякий случай, по профессиональной привычке собирать всю возможную информацию, имеющую хоть какое-то касательство к занимавшей его проблеме, оставлять указанные материалы без внимания журналист не собирался. Впрочем, особого внимания и не требовалось: заведующей архивом, по совместительству старшему и младшему архивариусу Ирочке удалось разыскать всего три материала. Ничего полезного почерпнуть из них не удалось. Одна заметка сообщала о выступлении ветерана войны генерал-майора в отставке Э.Н. Вацетиса перед школьниками-участниками патриотического движения "Поиск", второй вырезкой была коллективная фотография ветеранов контрразведки вместе с директором Федеральной службы безопасности во время торжеств по случаю юбилея органов ВЧК-ОГПУ-КГБ-ФСБ. Третья вырезка вообще прямого отношения к убиенному ветерану спецслужб не имела. Она содержала интервью с его сыном, банкиром Эдуардом Эдуардовичем Вацетисом, создавшим и возглавившим Фонд поддержки жертв переселения малкарцев. Этот небольшой горский народ в конце Отечественной войны в числе некоторых других был депортирован с Северного Кавказа. Банкир предлагал в целях поднятия республиканской экономики образовать там внутреннюю оффшорную зону. Интервью было снабжено, как полагается, фотографией, с которой на читателей смотрел лощеный черноволосый и черноглазый гладко выбритый мужчина, чем-то похожий на великого Мастроянни в молодости. Лениво просмотрев содержимое пакета, Клаутов занялся газетами, и вот тут-то его ждало открытие, да еще какое!
       Листая очередной номер главного конкурента "Независимого Обозрения" - желтоватого издания под названием "Московский Курьер", Петр как-то сразу и не обратил внимания на подпись к фотографии, украшавшей статью о ходе собравшейся в Смоленске международной конференции, о которой говорил ему главный редактор "НО", "Наши павшие, как часовые". Текстовка, меж тем, была знаменательной: "На трибуне - представитель "Всепольского комитета родственников жертв Катыни" Войцех Каминьский".
      

    31

       Текст и стиль документа подлинные, приведены без изменений и исправлений:

    А К Т

    1938 года, мая, 15 дня, Мы, нижеподписавшиеся

       Секретарь Ульяновского Горотдела НКВД - Ф И Л А Т О В и
       Комендант ГО НКВД тов. РОМАНОВ, составили настоящий акт в
       следующем:
       По проведению операции с августа м-ца 1937 года
       по февраль м-ц 1938 года израсходовано револьверных патрон
       в количестве:
       а) патроны револьвера "НАГАН" - 1401 штук.
       б) патрон пистолета калиб. 7, 65 - 127 "---"
       в) патрон пистолета кал. 6,35 - 185 "---"
       А всего тысяча семьсот тринадцать штук.
       Указанное количество патрон получено со склада
       Горотдела РКМ милиции, каковые необходимо списать настоящим
       а к т о м.
       СЕКРЕТАРЬ УЛЬЯНОВСКОГО ГО НКВД
       (ФИЛАТОВ)
       КОМЕНДАНТ УЛЬЯНОВСКОГО ГО НКВД
       (РОМАНОВ)
      
       "Утверждаю"
       ВРИД НАЧ УЛЬЯНОВСКОГО ГО НКВД
       ЛЕЙТЕНАНТ ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ
       (АНДРОНОВ)
      
       Так, или почти так (может быть, слегка более или менее грамотно написанные и, разумеется, с другими топонимами в тексте) выглядели акты на списание боеприпасов, выданных для уничтожения "польских к-р" (контрреволюционеров)...
       Тихонько насвистывая, старшина Грушин оглядел разложенные на газете части своих двух разобранных стволов. В отличие от многих, возиться с оружием он любил, и необходимость чистить и смазывать его рассматривал не в качестве неприятной необходимости, а почти как удовольствие. Считается, что мелкая моторика рук - неплохая профилактика склероза; сорокадвухлетнему старшине до этой болезни было еще жить да жить, но возня с железками и маслом Степана успокаивала. И то сказать: работёнка в последнее время подвалила куда как нервная: часами отстреливать всякую белопольскую сволочь!
       Степан был спокойным деревенским парнем, с детства привычным к крови: как ни бедствовало крестьянство в колхозах, нет-нет, да резали животину. Это только для городских детишек рождение и смерть представляются великим таинством. Натурально, работа в органах тоже заставляла Грушина время от времени браться за оружие и осуществлять революционное правосудие. Советская власть с контрой не чикалась! Тем более что за исключением короткого либерального периода в начале двадцатых годов, чекисты всегда были наделены правом внесудебным образом, используя решение так называемых троек, приговаривать к высшей мере наказания контрреволюционеров, спекулянтов, всяких белоподкладочников и прочих врагов трудового народа. Но изо дня в день, как на бойне, с перерывами на обед видеть, как только что расстрелянный тобой человек валится вперед с раздробленным черепом... Никакой привычки к крови на это не хватало, и приходилось глушить дармовую водку, чтобы задавить того непонятного червячка, взявшегося неизвестно откуда и который, пробиваясь через заскорузлую корку Степановой души, заставлял мозжить ее, как старую рану, из которой выходят осколки.
       Расстреливали в специально оборудованных помещениях. Стены там были обиты толстым войлоком, чтобы звуки выстрелов не переполошили раньше времени предназначенных к убою контриков. После нескольких десятков выстрелов ствол раскалялся, поэтому работали двумя: пока один охлаждался, использовался второй. Перед началом операции из города приехал лейтенант Вацетис и привез чемодан с оружием: немецкими "вальтерами" и "маузерами", и даже сам опробовал их в деле. Мол, немецкая техника безотказна, то да сё... Хренушки! Система автоматической подачи патрона как раз и летела в первую очередь. Родной "наган" образца 1895 года, с патроном 7,62 мм, простой и безотказный, как мясорубка, в очередной раз доказал свою надежность. Однако начальство настаивало, чтобы работали швабскими пукалками - шут его знает, почему... Приходилось хитрить: на виду держать пистолеты, а в карманах - револьверы. Поди, какая-нибудь канцелярская крыса вписала - чтобы как-нибудь поучаствовать в подготовке операции - в план мероприятий "использовать оружие германского производства" и все, это стало почти законом.
       Собрав второй наган (кстати сказать, в России так любили эту систему, что все револьверы называли "наганами"), Грушин по-крестьянски экономно вытер измазанные маслом руки сначала газетой, и только потом помыл их с мылом - после такой простой операции намыливать их даже в холодной воде приходится всего один раз. Ополоснув заодно лицо, отерся грязноватым вафельным полотенцем. После этого постелил на стол еще одну газету, проверил, нет ли на ней каких "неправильных" фотографий и выложил на нее несколько отваренных в мундире картофелин, пару крутых яиц и небольшой шматок бело-розового, с солидной мясной прослойкой домашнего сала с чесноком. Почистил луковичку. Напластав ржаного хлеба, с удовольствием оглядел свою "самобранку". То, чего явно не хватало на столе, хранилось у Степана под аккуратно прибранной койкой. Чего не было - так это стакана, и приходилось пить из чашки с отбитой тучкой, что, согласитесь, совсем не дело! Впрочем, старшина не сильно расстраивался, полагая, что главное - было бы чего налить, а во что - дело десятое...
       Нацедив "сучка" (так они промеж собой называли полагавшийся им питьевой спирт), Грушин выпил по первой, закусил салом с луком и неторопливо принялся лупить яйцо. Медленно пережевывая пищу, он бездумно смотрел в стену, целиком отдавшись блаженному ощущению тепла, разливавшегося от живота по всему телу и дожидаясь момента, когда оно мягкой волной докатится до головы. Первая доза - самая сладкая, хотя грызший душу червь прятался куда-то только после того, как в бутылке оставалось пальца на два.
       Внезапно расслабленное выражение на Степановом лице сменилось встревоженным. Вскочив из-за стола, он первым делом проверил, накинут ли на двери крючок. Убедившись, что она заперта, старшина подошел к своей железной койке и приподнял ее со стороны изголовья. Когда он нащупал в полой ножке нечто мягкое, выражение тревоги с его лица ушло, и он глубоко вздохнул. Тем не менее, привычка никому и ничему не верить заставила Степана просунуть туда два пальца и осторожно вытащить небольшой, завернутый в тряпицу округлый сверток, скорее, комок. Развернув его, он пересчитал схороненные там золотые вещи: одни часы, пару обручальных колец и перстень с печаткой. Полякам, этапируя их к месту казни, объявляли, что готовят к отправке на родину, а по прибытии в лагерь под каким-то предлогом отбирали все личные вещи, причем ценности полагалось сдавать потом начальству по акту. Практически против воли старшина кое-что утаил, заныкав "на старость". Грушин всегда считал себя честным человеком, а здесь бес попутал, и он - искренне веруя, что делает это в первый и в последний раз в жизни - взял грех на душу. Пустить в расход "врага народа" или участвовать в "эвакуации" польских военнопленных грехом не являлось, поскольку было всего лишь работой, которую все равно ведь надо было кому-то делать, разве не так?
       Вернувшись к столу, Грушин налил по новой, но пить не торопился: когда бутылка закончится, делать будет совсем нечего, а спать ложиться было рановато, изверишься, пока заснешь. Отдавшись праздному течению мыслей, Степан неожиданно задался вопросом: а что сейчас может делать лейтенант Вацетис?
       Этот офицер из областного управления НКВД, приехавший на сутки в лагерь, произвел на него большое впечатление. Молодой совсем, годится старшине если не в сыновья, то уж в младшие братишки точно, а уже лейтенант. Это раз. Образованный и башковитый, два. Как он лихо разъяснял на партийно-комсомольском активе смысл операции "Эвакуация"! Помимо вещей общеизвестных, о которых Вацетис, между прочим, умел говорить так, что становилось страшно интересно и появлялось ощущение, что слышишь что-то совершенно новое, лейтенант рассказал кое-что действительно неожиданное и стоящее. Например, объяснил, отчего все польские офицеры, вне зависимости от того, кадровые они или пришедшие в польскую армию после призыва по мобилизации, подлежат "обезвреживанию". "Вы знаете не хуже меня, - говорил лейтенант, - что контра почти всегда родится из "белой кости". Пролетарий и трудовой крестьянин - природные союзники советской власти. А пленные ляхи, надевшие после нападения Гитлера погоны (все эти учителя, профессора, врачи, юристы, журналисты и прочие белоручки-буржуйчики), никогда, во-первых, не согласятся с тем, что СССР вернул свои исконные земли, оторвав от временно оккупировавшей их панской Польши, и пока будут живы, будут лютыми врагами Советской России. Во-вторых, рано или поздно, но мы займемся советизацией нашей западной соседки, и тогда эти недобитки - если мы их, конечно, отпустим - возглавят вооруженное сопротивление польской буржуазии. И третье: если Польша наш враг, зачем возвращать ей ее мозги и тем самым усиливать?".
      
       Фотография, понятное дело, была некрупной и обычного для газетных снимков качества. Поэтому узнать в стоявшем на трибуне человеке недавнего соседа по белградскому отелю можно было только при большом желании, которое, впрочем, у Петра наличествовало с избытком. Пока журналист читал краткое изложение выступления поляка, говорившего о необходимости признания катыньских расстрелов актом геноцида, в его голове медленно складывалась поразительно цельная картина.
       В самом деле: иностранный след заказывали? Извольте! Подозрительную парочку разыскиваете? Пожалуйста: наверняка пан Войтек приехал не один, а вместе со своей несравненной Ирэной, куда он без нее... Говорите, водка "Выборова" обычное в Москве дело? Не знаем, не знаем... Что-то не попадалась она Петру в последние годы в обычных торговых точках, хотя журналист и помнил, что в его детстве отец очень даже уважал польскую сорокоградусную, появлявшуюся по линии СЭВ время от времени в советских магазинах. А ведь старый генерал вряд ли был способен отправиться за ней в какой-то специализированный магазин. Да и к чему бы ему это? Хорошей водки - если уж приспичило - и так вокруг полно всякой разной. А вот поляки "Выборову" весьма жалуют...
       С мотивом вообще полный порядок: Каминьский рассказывал про своего отца, взятого в 1939 году Красной Армией в плен и сгинувшего где-то под Смоленском. Оставался, правда, один "маленький" нюансик: мог ли к этим событиям иметь какое-то отношение молодой работник НКВД Эдуард Вацетис? Но это уже, как говорится, дело техники и проблема Михаила. Что он, в конце концов, хочет, чтобы Клаутов ему убийцу на Петровку на поводке привел?
       Петр посмотрел на часы. Было без десяти девять, не слишком поздно для того, чтобы попробовать застать Гуся на работе. Тот как будто ждал звонка и тут же схватил трубку.
       - Гусев!
       - Мистер Шерлок Гусев? - вкрадчивым голосом спросил Клаутов (майор любил при случае процитировать что-нибудь из Конан Дойля).
       - А, это ты..., - не скрывая разочарования, выдохнул Михаил, из чего журналист сделал оправданный вывод, что приятель ожидал услышать женский голос (звонка начальства ожидают с другими эмоциями). - Чё хотел?
       - Не слишком ты вежлив, как я погляжу! - делано обиделся Петр. - Я, между прочим, на него пашу...
       - Давай, ближе к делу! Я тут жду... мне кое-кто должен позвонить, так что не могу долго занимать телефон.
       - Так и я по делу...
       - А до завтра не терпит?
       - Вчера еще было поздно! - сообщил Клаутов, и мстительно начал держать паузу.
       - Ну ладно, чего у тебя там? - в голосе друга журналист услышал обреченность.
       - Надо срочно встретиться. Есть идея.
       - Идея...?
       - Я, кажется, нашел. Понимаешь? Все суперсрочно, когда расскажу, сам поймешь.
       - Ладно. Когда и где?
       - Лучше, если я приеду к тебе. Ты мне нужен на рабочем месте.
       - Пропуск будет заказан! - буркнул майор и бросил трубку: похоже, он действительно очень ждал чьего-то звонка...
       Проклиная капитана Сидорцева с его маниакальной идеей повесить на него убийство Вацетиса, Петр стремительно оделся и вприпрыжку выбежал на улицу. В самом деле: гораздо практичнее было бы все рассказать Гусеву по телефону, а не тратить время на передвижение по вечерней Москве и раскошеливаться на такси. Однако в планы Петра никак не входило делиться информацией с нелюбезно обошедшимся с ним контрразведчиком: наверняка влезет и все испортит. Скрепя сердце, Клаутов уселся к бомбиле, заломившему немыслимую цену, и глубоко вздохнул: все-таки, в сложившейся ситуации была и положительная сторона: в результате его неожиданной находки появился серьезный повод сегодня же заехать к Борисовой.
       Гусев внимательно выслушал приятеля. Дополнительно объяснять майору ничего, слава Богу, было не нужно, поскольку он в деталях знал о белградских приключениях журналиста и его подруги. Едва Петр закончил доклад о своих изысканиях, как Михаил пулей выскочил из кабинета: Каминьские в любую минуту могли покинуть территорию России, и тогда пиши пропало: из Польши их было бы уже не выцарапать. Воспользовавшись тем, что он остался один, Клаутов позвонил Татьяне (он еще не дошел до того, чтобы предполагать, что и МУРовский аппарат Гусева прослушивается капитаном Сидорцевым). Борисова пришла в страшное возбуждение.
       - Петь, ты - гений! Все сходится, наверняка, это они!
       - Я тоже так думал, когда ехал сюда. Но вот теперь что-то начал сомневаться...
       - Да чего тут сомневаться? Эти люди - Каминьские - целиком посвятили себя мести. Разобравшись с доносчицей, погубившей родителей Ирэны, они занялись поисками тех, кто был повинен в смерти отца Войцеха. К гадалке не ходи, все точно!
       - Думаешь? - неуверенно спросил журналист.
       - Помнишь, Ирэна рассказывала, что по образованию она медик? Вот тебе и ответ про беллоид. Она и знала про его воздействие, и могла на родине приобрести это лекарство для своих нужд. Так что даже в мелочах все говорит за эту версию.
       - Пожалуй..., - снова повеселел Клаутов. - Жалко фотография в газете не четкая, а то можно было бы походить, порасспрашивать народ в Малом Толмачевском...
       - А мои белградские фотки на что? Давай, прямо сейчас встретимся и попробуем найти людей возможно, видевших Каминьских!
       - Что ты, поздно уже!
       - Да, - после небольшой паузы, видно, посмотрев на часы, отозвалась Татьяна. - Действительно, поздновато. Сделаем так: как освободишься на Петровке, приезжай ко мне. А завтра с утра пораньше отправимся в Замоскворечье. Надо застать народ, когда он потянется на работу.
       Почувствовав, как отчаянно заколотилось сердце, журналист положил трубку. Почти сразу же вслед за этим вернулся Михаил.
       - В смоленском угро у меня есть кореш, - сообщил он, - однокашник по юрфаку. Правда, в отличие от меня уже полковник... Я с ним связался по спецсвязи, чтобы он выяснил, где сейчас находятся эти твои Каминьские, глаз с них не спускал и - буде у них появится желание сесть на варшавский или какой другой поезд - не дал возможности выехать за границу. Однако же какой будет скандал, если придется их задерживать! Иду у тебя на поводу, поскольку объективно, на поляков прямых улик нет. Боюсь, ежели что - не сносить мне головы, а уж майорских погон - и подавно!
       - Можно постараться внести во все это некую ясность.
       - Поинтересоваться этапами служебного роста генерала Вацетиса? Само собой, запрос за подписью моего начальства завтра утром уйдет в ФСБ, но кто возместит мне потерю нервных клеток, которая неизбежна в процессе ожидания ответа? Но даже если мы и узнаем, что убитый имел в молодости какое-то отношение к Катыни, это все равно не будет гарантией того, что убийство совершено четой Каминьских...
       - А если я тебе кое-что предложу, ты в знак "благодарности" не ототрешь нас с Танькой от этого дела?
       - О чем ты, искуситель?
       - Говори, позволишь нам вместе с твоими людьми попробовать получить доказательства причастности поляков к этому делу?
       - Н-ну...
       - Да или нет?
       - Катись к черту! Ты не оставляешь мне выбора. Да.
       Когда Клаутов рассказал про кадры из Таниного мобильного телефона, майор скривился.
       - И вы собирались бегать по этажам, приставать к занятым утренними заботами людям и назойливо предлагать им посмотреть картинки в каком-то мобильнике?
       - Ну, в общем, да...
       - Такое могло прийти в готовку только дилетантам! Вдвоем с одной камерой, да еще в такое время, когда каждый второй будет посылать вас куда подальше... а в общем, идея неплохая, - неожиданно закончил Гусь. - Правда, главное ее преимущество в том, что нет других. Молодец, что посвятил меня в свою затею: людям с удостоверением в кармане проделать все это гораздо сподручнее и, что характерно, пользы больше будет... Давай, дуй к своей девушке, и сразу же по приезде пересылай мне по Интернету эти самые фотографии. К утру мы их распечатаем, и вперед! Вопросы есть?
       - А мы...
       - А вы с Борисовой будете обходить квартиры вместе со мной. Уговор, как известно, дороже денег. Давай, не трать времени: чем быстрее получу фотографии, тем лучше.
       - Разрешите исполнять, товарищ майор? - просиял Петр и рванул на выход.
       - Стой, стой, чудак! А пропуск тебе кто отмечать будет, Пушкин?
       Дождаться лифта не хватило терпения. Как мальчишка прыгая через две ступеньки, Петр рванул вниз. Жизнь, как в известном анекдоте, начала налаживаться: в деле об убийстве генерала показался просвет, а вдобавок ко всему в своей уютной, заставленной книгами квартирке его ждала к ужину Татьяна. Выскочив на улицу, Клаутов на привычном для москвича подсознательном уровне решил "транспортную задачу" и, не колеблясь выбрав метро, устремился по бульвару к Пушке. Интересно, как отреагируют Каминьские на свое задержание? Журналист не сомневался, что ухватил жар-птицу за хвост, и прикидывал уже, что все произошедшее станет неплохим финалом для ненаписанной еще повести о белградских приключениях. И назовет он ее "Мертвые хватают живых". Больше полувека прошло, а все равно...
       - Гражданин Клаутов? - хотя интонация внезапно возникшего около Петра человека и прозвучала вопросительно, было заметно, что тот ничуть не сомневается, кого остановил на подходе к памятнику Высоцкому.
       Ощутив где-то внизу живота пустоту, Петр против воли выдал совершенно типовую реакцию, хотя прекрасно понимал, кто этот незнакомец и откуда:
       - Я. А в чем дело? - Услышав, как задрожал собственный голос, он озлился, причем в первую очередь на себя самого. - Какого черта вам от меня надо?
       - Нехорошо грубить "органам", - услышал он в ответ сделанное тихим, укоряющим голосом увещевание. - Пройдемте!
       И снова типовое, но хотя бы удалось обойтись без взвизгивания:
       - Я арестован? - Петр не успел произнести сакраментальное "Предъявите ордер".
       - Нет, просто с вами хотят побеседовать. Надеюсь, вы не откажете в такой малости? - перед носом у Клаутова на мгновение задержавшись, раскрылись и закрылись "корочки" с государственным гербом.
       В это время из темноты материализовался второй незнакомец, подошедший с другой стороны. Поскольку журналист не протестовал, брать его "под белы рученьки" не стали. Рядом заурчал форсированный двигатель, и около них остановилась черная "волга".
       - Перед тем как сесть в машину, я намерен позвонить! - с вызовом сообщил журналист.
       - Дело ваше, - пожал плечами тот, что вел с Петром все переговоры. Оба эфесбешника заметно напряглись, когда он сунул руку в карман за телефоном, но не сделали ни движения, выказывая выдержку и уверенности в своих силах.
       - Это я, - сообщил Клаутов, как только услышал Танино "алё". - Меня приглашают в гости к капитану Сидорцеву, автомобиль "волга", номер..., - журналист сделал шаг в сторону, чтобы разглядеть цифры на номерном знаке. - Так что я задержусь, надеюсь, ненадолго. Срочно перезвони Мишане на работу, узнай адрес и перешли по Инету свои фотографии. Я...
       Контрразведчик мягко положил руку Петру на рукав и осведомился:
       - Не достаточно?
       Последующие три долгих часа вспоминались потом Клаутову как какой-то бесконечный фантасмагорический кошмар с элементами гротеска. Разумеется, мизансцена в кабинете Сидорцева была оформлена в стиле старых шпионских фильмов про доблестных чекистов или более поздних, про злых энкаведистов. Выказывая плохой вкус и низкий профессионализм (все-таки Петр не был даже задержанным), он затемнил свое рабочее помещение, направив свет настольной лампы на стул, предназначенный для доставленного "для беседы" журналиста. Вглядываясь в то место, где за столом слабо угадывалась фигура капитана, он отвечал на одни и те же вопросы, которые не особенно-то и варьировались.
       - ... Так значит, вы утверждаете, что отправились в архив ФСБ для того, чтобы только ознакомиться с делом своего родственника?
       - Да.
       - Вы не забыли, что наша беседа записывается?
       - Нет, не забыл.
       - Тогда, может быть, вы захотите изменить свои показания? Чтобы не вводить следствие в заблуждение и не усугублять свою вину...
       - Я вас не понимаю.
       - Повторяю вопрос: вы утверждали, что отправились в архив ФСБ для того, чтобы только ознакомиться с делом своего родственника. Для чего действительно вы пришли в архив?
       - Я действительно пришел в архив, чтобы ознакомиться с делом Петра Петровича Клаутова.
       - Я вижу, вы упорствуете. Хорошо, временно оставим это. Для чего вы трижды (нет, четырежды, если считать беседу с консьержкой) являлись в известный вам дом по Большому Толмачевскому переулку? Пожалуйста, о каждом посещении отдельно.
       - По заданию главного редактора "Независимого Обозрения", газеты, в которой работаю, я готовлю большой очерк о проживавшем там профессоре Борисове-Вельяминове. Разумеется, мне было важно увидеть дом, в котором жил и умер мой герой. Послушайте, вы все это уже не один раз у меня спрашивали...
       - Позвольте мне решать, какие вопросы, и сколько раз задавать, чтобы выяснить все обстоятельства расследуемого дела. Итак, вас якобы интересовала двадцать четвертая квартира, где проживает гражданин Борисов-Вельяминов. Не кажется ли вам странным, что в соседней, двадцать третьей квартире проживал убитый генерал Вацетис, который - по странному стечению обстоятельств - вел дело вашего родственника, осужденного за измену родине?
       И так далее, и тому подобное, больше двух часов. Сидорцев бесконечно возвращался назад, уточнял одно и то же и последовательно довел Петра сначала до исступления, а потом до изнеможения, сменившегося полнейшим отупением. Очевидно, он дожидался этого момента или, если хотите, стадии. Когда контрразведчик будничным тоном задал очередной вопрос, отличный от всех предыдущих, до Клаутова даже не сразу дошел его смысл.
       - Простите, не понял? - с усилием вынырнул он из той вязкой мути, в которую погрузилось его сознание.
       - Поясните следствию, - терпеливо повторил капитан, - когда вам стало известно, что Вацетис фальсифицировал материалы следствия по делу вашего родственника который, таким образом, был казнен невиновным?
       - Невиновным? - тупо переспросил журналист.
       Существует распространенное литературное клише: у персонажа имярек "голова была готова разорваться от нахлынувших мыслей и чувств". Нечто подобное испытывал в тот момент и Клаутов. Радость оттого, что справедливость восторжествовала. Но почему не восстанавливается честное имя прадеда? Ведь если "органам" стало известно о служебном преступлении Вацетиса, они обязаны были сообщить об этом Клаутовым! Сожаление и ужас: каково было Петру Клаутову-старшему, без вины осужденному, стоять под виселицей в ожидании скорой, неминуемой и позорной смерти? Внезапное озарение: так вот что, оказывается, было за пазухой у Сидорцева! Свою версию тот построил не просто и не только на том, что Петр ходил в архив знакомиться с делом своего прадеда; капитан каким-то образом решил, что журналисту удалось проникнуть в тайну Вацетиса. Что ж, надо отдать ему должное: в этом случае мотивация "мстителя" с точки зрения психологии была бы более серьезной...
       В итоге всех этих раздумий на душе у журналиста стала еще тревожней. Он и не подозревал, что буквально через несколько минут станет совсем скверно.
      

    32

       Из речи И.В. Сталина по радио 3 июля 1941 года (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Могут спросить: как могло случиться, что Советское Правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Могло ли Советское Правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп".
      
       Министр имперского министерства народного просвещения и пропаганды, гауляйтер Берлина, президент Имперской палаты культуры, глава Имперского сената культуры, государственный президент Берлина, (а в недалеком будущем еще и имперский комиссар обороны Берлина, а также имперский уполномоченный по тотальной войне), доктор философии Пауль Йозеф Геббельс с утра был не в духе: кто-то из заклятых друзей рассказал Магде о его последнем романтическом увлечении очередной артисточкой из имперской оперы, и фрау Геббельс устроила за завтраком "ночь длинных ножей". Судя по некоторым подробностям, упомянутым Магдой и о которых никто, вроде бы, знать был не должен, во всем этом деле, скорее всего, не обошлось без всевидящего глаза хозяина Принц-Альбрехтштрассе, а то и кого повыше. Все это было более чем неприятно: партия строго следила за моральным обликом своих членов, будь то рядовые борцы или руководители, а у главного имперского пропагандиста всегда хватало завистников, готовых раздуть скандал и если не свалить соперника, то хотя бы потеснить его с одного из первых мест около вождя.
       Тяжело вздохнув, Геббельс пододвинул к себе папку со сводкой новостей: работа всегда помогает задвинуть неприятные мысли в самый дальний уголок мозга. К двенадцати часам ему назначена аудиенция в рейхсканцелярии, и к этому времени следовало в подробностях ознакомиться с тем, что произошло в мире и в стране. Через несколько минут он присвистнул и еще раз перечитал привлекший его внимание короткий документ. Гестапо сообщало, что под Смоленском группе поляков, занятых на вспомогательных работах в организации Тодта, кто-то из местных жителей указал место массового захоронения расстрелянных НКВД польских офицеров и рассказал обстоятельства экзекуции. Рейхсминистр моментально уловил потенциальную важность этого события, поскольку оно очень хорошо укладывалось в логику его последних по времени размышлений на тему о том, что после Сталинграда Германия вынуждена на Востоке не только вести войну, но и заниматься политикой. Времена упования на голую силу - увы! - заканчивались. Известие об этом преступлении большевиков нанесет тяжелый удар по настроениям польской общественности, все надежды которой направлены на победу антифашистской коалиции, а ведь одно из ее самых слабых звеньев - взаимоотношения между Советами и польским правительством в эмиграции. Геббельс мечтательно зажмурил глаза: умела поданная информация о массовых расстрелах военнопленных поляков если и не развалит антигерманский блок, то внесет во взаимоотношения членов коалиции существенную рознь. Это была редкая удача!
       С легкой руки Геббельса, который находил полное понимание у фюрера (тот сам был мастером политической мистификации), пропаганда стала важнейшим оружием той войны, которую вел вермахт. Поначалу министру приходилось преодолевать молчаливое сопротивление генералов, которые кроме стратегического наследия своих Шлиффена, Мольтке-старшего и Мольтке-младшего знать ничего больше не хотели. На одном из совещаний пришлось даже прибегнуть к хитрости и поинтересоваться, как господа генералы относятся к полковнику Вальтеру Николаи? Господа генералы пожали плечами: они по праву считали начальника разведуправления германского Верховного командования во времена Великой войны гением. Тогда, коварно улыбнулся Геббельс, согласятся ли они с ним, если он осмелится утверждать, что и Мольтке высоко ценил руководителя своей разведслужбы? После этого гауляйтер Берлина достал из портфеля книгу с заранее заложенной страницей и процитировал барона Николаи: "Задача пропаганды заключается не в том, чтобы дать научное образование немногим отдельным индивидуумам, а в том, чтобы воздействовать на массу, сделать доступным ее пониманию отдельные важные, хотя и немногочисленные факты, события, необходимости, о которых масса до сих пор не имела и понятия". Поможет ли вермахту, закрыв книгу, спросил тогда Геббельс, если "массе" удастся разъяснить, что дальнейшее сопротивление бесполезно?
       В результате при полной поддержке генералитета на оккупированных территориях был создан мощнейший пропагандистский аппарат. В каждой группе армий сформирован батальон пропаганды, а в каждой армии - соответствующая рота. К середине войны в составе войск пропаганды служили пятнадцать тысяч человек, выполнявших огромный объем работ: на одной только Украине на языке туземцев издавалось 130 газет. А какие проекты были запущены, майне херен: "Германская оккупация - ворота для народа Украины в свободную единую Европу"; "Голод тридцатых годов и массовые репрессии: геноцид украинского народа"; раскол православных и создание Автокефальной Украинской православной и автономной украинской церквей! Молодчина Розенберг, отлично тогда поработал...
       ... Уставившись невидящими глазами в окно, рейхсминистр начал прикидывать, какие неотложные шаги следует предпринять уже сейчас, не откладывая дела в долгий ящик. Так, собрать свидетельства очевидцев (разумеется, за плату!), обратив внимание на движение автотранспорта (перевести такую массу людей незаметно просто невозможно!), обязательно разыскать свидетелей, слышавших выстрелы и, по возможности, найти особо любопытных, побывавших на месте расстрелов, что называется, по свежим следам: всегда найдутся зеваки, готовые для удовлетворения своей любознательности рискнуть жизнью! Затем, по мере расширения раскопок, доставить в катыньский лес свидетелей из Польши, военнопленных из Англии, Франции, Америки... Само собой, свезти побольше журналистов, разумеется, из нейтральных стран тоже. Обязательно доставить швейцарцев... Организовать международную судебно-медицинскую экспертизу... Задействовать международный Красный крест... что еще? Непременно кадры с места эксгумации не только во все газеты, но и в кинохронику! Лучших режиссеров и операторов бросить на съемку документального фильма...
       Спустя сорок минут, отпустив нагруженного поручениями референта, Йозеф Геббельс уже садился в машину, причем настроение его чудесным образом улучшилось: он предвкушал, как расскажет Гитлеру свежие новости. После Сталинграда вождь особо нуждался в положительных эмоциях!
      
       Поскольку Сидорцев не отвечал, Клаутов снова переспросил:
       - И давно стало известно, что мой прадед невиновен?
       - Давайте, все же задавать вопросы буду я! Например, такой: было ли вам известно, что покойный Вацетис вел дневник?
       Справившись с порывом тупо повторить за капитаном: "вел дневник?", Петр ответил более достойно.
       - Я об этом ничего не знал.
       - Откуда же тогда ваша осведомленность о невиновности деда? Не делайте из меня идиота! - У журналиста было что на это ответить, но он благоразумно счел за лучшее промолчать. - Давайте зайдем с другой стороны: от кого вы узнали о дневнике Вацетиса?
       - Я о нем не знал.
       - Кто же тогда сообщил вам о проступке, совершенном потерпевшим? Какое-то третье лицо? - Видя, что журналист растерян, но явно не собирается отвечать, капитан продолжал бомбардировать его вопросами: - Когда и как вы вступили в контакт с Вацетисом? Когда вам впервые в голову пришла мысль рассчитаться с Вацетисом за смерть своего родственника...?
       Значит, размышлял Клаутов, генерал вел дневник, которому не побоялся доверить такую тайну. Очень неосмотрительно с его стороны! Но почему Гусев ничего не знал об этом важнейшем документе? Возможно, старик хранил свои записки где-то на стороне, и эфэсбешники добрались до него первыми. Или, в отличие от МУРа, смогли найти его в квартире на Малом Толмачевском. Да, наверное так и было: они нашли дневник еще в тот момент, когда дело об убийстве старика-пенсионера числилось за сыскарями из ОВД "Якиманка", до передача на Петровку. Но все равно, почему этот капитан из ФСБ так ко мне прицепился? Просто клещ какой-то...
       - Когда же, наконец, вы поймете, что запираться бессмысленно и вредно?! Ведь потерпевший сам указал на вас! - Сидорцев внезапно так грохнул кулаком по столу, что журналист буквально подпрыгнул на своем стуле.
       - Каким же образом? - изумился Петр, интуитивно ощущая, что наступает развязка.
       - У меня нет оснований не верить тому, что записано в дневнике покойного генерала, - пожал плечами внезапно успокоившийся капитан. - Желаете полюбопытствовать?
       - Желаю!
       - Может, это сделает вас, наконец, сговорчивее, - кивнул головой Сидорцев и достал из дела толстую старообразную клеенчатую тетрадь, из которой в обилии торчали разноцветные закладки. - Насчет вашего родственника я вам зачитывать не буду, вы и так все знаете, - журналист собрался было запротестовать, но потом передумал, сообразив, что это бесполезно, - а по поводу вашего визита к старику, извольте, прочту: "По старым долгам, хочешь - не хочешь, приходится платить. Хотя я до сих пор уверен, что действовал правильно, в пределах своей компетенции и служебных обязанностей, кое-кто хочет рассматривать мои действия в старые времена преступлением. Что ж, как говорится, на каждый роток не накинешь платок! Ничего, я их встречу по-свойски...". Датировано, между прочим, утром того дня, когда генерал был убит неизвестными.
       - Или неизвестным? - не мог не зацепиться Клаутов.
       - Наверняка вы со своей любовницей и тогда притащились вдвоем, как сделали это несколькими днями позже, когда якобы захотели посетить соседнюю квартиру. Ну, будем, наконец, давать откровенные показания, или снова продолжим юлить и врать?
       Теперь почти все стало Клаутову понятным. Маловразумительное до того и какое-то несерьезное обвинение в убийстве обрело плоть и кровь. Следовало признать, что у Сидорцева были серьезные основания подозревать журналиста: положа руку на сердце Петр должен был честно сказать, что и сам на его месте мыслил бы в том же ключе. Но: капитан ничего не знал о чете поляков, предположительно навещавших Вацетиса! А ведь следователь ФСБ частично подтвердил его версию, внезапно осознал журналист. Что же делать, рассказывать капитану о Каминьских, или промолчать?
       Если честно, то первым побуждением Петра было все подробнейшим образом въедливому капитану изложить, канализировав тем самым его неуёмную энергию в другую сторону, и освободив себя, наконец, от назойливого внимания ФСБ. В конце концов, кто ему эти Каминьские? Свою рубашка, как известно, ближе к телу... Однако потом, к чести Клаутова, верх взяли другие соображения. Во-первых, зачем отнимать честь раскрытия громкого преступления у друга и передавать ее этому неприятному Сидорцеву? Ясно же, что тот поимку преступника припишет одному себе. Во-вторых, можно не сомневаться, что забрав дело в свои руки, капитан полностью исключит в нем участие Петра и Татьяны. В-третьих, вина поляков, увы, не была еще полностью доказана, поэтому отдавать их в руки работавшего "бульдозерными" методами офицера ФСБ не хотелось: журналист в глубине души испытывал к полякам некую симпатию. В общем, решил он, "сдаться" Сидорцеву никогда не поздно, как говорят в Городе у моря, "будем посмотреть"...
       - Ну же, Клаутов, - капитан посчитал, что дал журналисту достаточно времени на размышление, - будьте же мужчиной! За все свои поступки надо отвечать. Я где-то даже готов по-человечески понять вас: уничтожив вещественный пароль, данный вашему прадеду секретарем райкома, Вацетис, фактически, за руку привел его к подножию виселицы. Поэтому, хоть вы и немало меня помурыжили и попортили крови, явку с повинной я вам, так и быть, оформлю.
       Вот, значит, как дело было, понял Петр. Интересно, зачем это было нужно капитану Вацетису? Небось, план у них был по пособникам, не иначе... Или его "бросили на низовку", как тогда говорили, чтобы укрепить в освобожденной Белоруссии районное звено наркомата? Требовалось быстро и эффектно отличиться... Какая теперь к чёрту разница, для чего? С трудом оторвавшись от своих мыслей, журналист ответил:
       - Капитан, решили повторить "подвиг" своего коллеги и безвинно подвести под статью еще одного Клаутова? Трудновато вам придется: против меня нет ни одной прямой улики...
       - Так ты отказываешься писать явку?! Все равно я тебя посажу: совокупности косвенных улик вполне хватит для ...
       Резко прозвенел телефонный звонок. Капитан, не договорив, снял трубку.
       - Сидорцев! - В полумраке полуослепленный Клаутов скорее угадал, чем увидел, что контрразведчик встал, и весь дальнейший разговор продолжал стоя. - Так точно, товарищ полковник, работаю с подозреваемым Клаутовым, думаю задержать. Нет, никуда не убежит, но способен помешать следствию: якшается с МУРовским офицером, неким майором Гусевым, и постоянно посещает место преступления. Что, помогает милицейскому следствию? Думаю, лукавит, товарищ полковник. Факт, что убийство совершил он! Нет, не написал, отказался. Так точно, прямых улик пока не имеется. Так точно, знаю, что он журналист, но... То есть как отпустить? Он же... Слушаюсь, товарищ полковник! - Положив трубку, капитан почти с минуту молчал. - Знакомы с полковником Трифоновым? - услышал, наконец Петр обращенный к нему вопрос.
       Клаутов много слышал о Трифоновве, начальнике отдела, в котором работал Гусь, но знаком с ним, конечно же, не был. Отчего это Сидорцев интересуется его связями в МУРе? Ведь наверняка же контрразведчик говорил по телефону со своим руководителем, а не с Трифоновым: стал бы он во фрунт вытягиваться перед милицейским! Значит, это на МУРовского полковника ссылался эфэесбешный начальник, разговаривая с капитаном. А того, в свою очередь, накрутил Михаил, узнав от Тани, что его друг поехал "на беседу". Ай да Мишаня! Петр сообразил все это быстрее, чем вам понадобилось времени, чтобы прочесть изложение хода его мыслей. Оценил он и то, что капитан вернулся к вежливому "вы".
       - Да, с полковником Трифоновым я знаком хорошо. Вместе с его офицерами мы раскрыли не одно запутанное дело, - скромно сообщил журналист: знай наших! Закинув ногу на ногу, сообщил: - Думаю, что убийство Вацетиса мы тоже распутаем. Я так понимаю, что свободен? Или вы собираетесь вторично снять с меня подписку о невыезде?
       - Вы свободны! - ледяным тоном сообщил капитан и многозначительно добавил: - временно. Но учтите: теперь, собирая против вас улики, я буду делать это не только выполняя свой служебный долг, но и защищая свое реноме в глазах руководства. Усвоили?
       Клаутову стало несколько не по себе, но он постарался не подать виду. Встав на ноги, Петр снисходительно бросил:
       - Если вы, капитан, действительно заботитесь о своем авторитете, не тратьте на меня времени и ищите настоящего убийцу, мой вам совет!
       Реплика "под занавес" вполне Петру удалась, однако на душе скребли кошки. Опасения разделила и Татьяна:
       - Чёрти что! Белградская ситуация зеркально повторяется. Там Шошкич, здесь этот Сидорцев маниакально, ничего другого не желая принимать в расчет, стремится упрятать тебя за решетку...
       - Явление следует рассматривать во всей его полноте, - даже в трудную минуту Клаутов не мог отказать себе в удовольствии поёрничать, - не меня, дорогая переводчица, а нас: что в Сербии, что здесь ты выступаешь в роли соучастницы. Считает же капитан, что "на дело" я ходил в компании с тобой!
       - Тем более! Отсюда мораль: спасение утопающих - дело рук самих...
       - Не согласен: у нас есть Миша Гусев. Хотя, конечно, споспешествовать ему надобно в меру сил, не жалеючи времени и живота своего! - Борисова фыркнула и притянула Клаутова к себе.
       Утро выдалось хмурое, накрапывал холодный дождь. С Михаилом встретились на Малом Толмачевском, во дворе. Гусев был сосредоточен и подстать погоде неулыбчив. С ним было трое оперативников, которых он коротко проинструктировал. Двоих майор направил в разные подъезды дома, где проживал Вацетис, а третьему велел "переворошить округу, особое внимание обратить на работников кафешек, магазинчиков и ларьков, рыть землю носом, но найти людей, видевших изображенных на фотографии поляков по дороге от или к метро, а может, выходивших или садившихся в машину". Традиционно спросив: "Вопросы?", и услышав в ответ классическое "Вопросов нет", он отправил молодых людей работать, после чего в сопровождении Татьяны и Петра двинулся к оставленному для себя подъезду.
       - Ну и заварил ты, Петруччио, кашу! Когда я вчера отправился к шефу, чтобы попросить его "отмазать" тебя от ФСБ, он меня спросил, надежна ли версия с супругами Каминьскими в качестве убийц. Сам понимаешь, пришлось сказать, что верняк, и что вернее не бывает. Для вящей убедительности пообещал, что послезавтра дело закрою. Полковник легковесности, как он выражается, не прощает, так что за яй.. хм, за уши оказался подвешенным не только ты, но и я.
       - Интересно, Миш, - тут же отреагировала Таня, - а за какое место оказалась подвешенной я? Ведь Сидорцев отводит мне роль соучастника...
       Гусев покраснел и начал что-то мямлить. Положение спасло то, что кабина лифта достигла последнего этажа, и пора было приступать к делу. Предполагалось, что спускаться они будут пешком, попеременно обходя все квартиры. Журналисту было страшно интересно наблюдать за приятелем. Он впервые видел его "при исполнении" и, надо сказать, зрелище это было впечатляющим. Каждый раз, звоня в очередную дверь, он оставлял на лестничной клетке свое плохое настроение. Мрачное выражение лица сменялось на добродушно-веселое, причем каждый раз он говорил с людьми по-новому, безошибочно находя лучшие слова и правильный тон для каждого жильца. В результате майора ни разу не послали куда подальше, наоборот, каждый старался помочь такому замечательному и приветливому сотруднику из "самогл МУРа".
       Развязка наступила на третьем этаже, в пятнадцатой по счету квартире. Острота восприятия от участия в "оперативно-розыскном" мероприятии успела уже у Петра к этому моменту пройти. Все стало... нет, не рутинным, конечно, но острое ожидание результата как-то растворилось во всех этих "здрасьте", "извините", "не будете ли так любезны" и прочих обязательных нормах вежливости (разговор с заспанным или торопящимся человеком, содержащий просьбу посмотреть фотографию и напрячь память, Михаил своим помощникам не доверил). Поэтому журналист не сразу "отразил", когда пожилая женщина с опрятным седым пучком на голове, представившаяся Аллой Ивановной, достав из кармана кухонного фартука очки и всмотревшись в фотографии, неожиданно вспомнила, что видела изображенных на них людей во дворе своего дома.
       - Когда это было? - посунулся вперед журналист.
       - Несколько дней назад, - пожала плечами та. - Я ж дневник не веду, точнее не скажу.
       Клаутов испытал острое разочарование. Все это имело бы смысл только в том случае, если бы Каминьские были замечены в Малом Толмачевском конкретно и именно в день убийства.
       - Может, какое событие у вас в тот день семейное было? - попробовала прийти свидетельнице на помощь Татьяна.
       - Да какие у нас с супругом могут быть события, - махнула рукой пожилая дама, - одно только событие осталось, последнее: Богу душу отдать...
       - Что вы такое говорите! - всплеснула руками Борисова.
       Гусев пожевал нижнюю губу и лениво спросил:
       - А что, Алла Ивановна, встретили вы их до получения пенсии, или после?
       - Точно, - ударила себя по бокам Алла Ивановна, - как раз из сберкассы и шла! Пенсии сейчас сами знаете, какие, вот я в самый первый день, как их в нашем районе начинают давать, седьмого числа и поплелась...
       Это было фиаско. Если по-русски, то полный крах: генерала убили восьмого.
      

    33

       Из Заключения комиссии экспертов главной военной прокуратуры по уголовному делу  159 о расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле - мае 1940 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "6. Уничтожение в апреле - мае 1940 г. 14.522 польских военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей в УНКВД по Смоленской, Калининской и Харьковской областям и одновременно 7.305 заключенных следственных тюрем НКВД Западной Белоруссии и Западной Украины, за которыми последовал массовый вывоз их семей вглубь СССР (депортация), явилось тягчайшим преступлением против мира, человечества и военным преступлением, за которое должны нести ответственность И.В. Сталин, В.М. Молотов и другие члены Политбюро ЦК ВКП(б), принявшие постановление об этом массовом умерщвлении невинных людей, Л.П. Берия, В.Н. Меркулов, Б.З. Кобулов, Л.Ф. Баштаков, П.К. Супруненко и другие сотрудники НКВД СССР, НКВД УССР, и НКВД БССР, которые на своем уровне принимали участие в подготовке и реализации решения, организовали непосредственное исполнение этой преступной акции; В.М. Блохин, С.Р. Мильштейн, Н.И. Синегубов и начальники УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей, их первые заместители, коменданты и сотрудники комендатур, шоферы и надзиратели, исполнявшие преступные распоряжения, тюремные надзиратели и другие лица, принимавшие участие в расстрелах польских военнопленных и заключенных-поляков следственных тюрем Западной Белоруссии и Западной Украины.
       В соответствии с Конвенцией о неприменимости сроков давности к преступлениям против мира, военным преступлениям и преступлениям геноцида, ... указанные выше лица должны нести ответственность согласно внутреннему законодательству..."
      
       Борисова и Петр не смогли сдержать разочарованных вздохов. Смотреть на них было больно. Лицо Гусева тоже особой радости не выражало, но потом он поднял бровь. Его глаза словно бы с недоверием рассматривали стенной календарь, по московской привычке украшавший коридорную стену в том месте, где в прихожей на тумбочке стоял старомодный стационарный телефон.
       - Алла Ивановна, но ведь в этом месяце седьмое приходится на воскресенье, значит, пенсии выдавать начали восьмого, а не седьмого, как обычно!
       - Ой, точно! Нет, чтобы днем раньше, в субботу, так они в таких случаях всегда на день позже! А я-то по привычке все "седьмое" да "седьмое"...
       На улице майор бросил на свой "эскорт" победный взор:
       - Вот чем профи отличается от дилетанта. Учитесь, пока я жив!
       Клаутов с Татьяной устроили настоящие аплодисменты, чем немало удивили прохожих и приехавших с Михаилом оперов, закончивших свои дела и дожидавшихся начальника. Гусь принялся было раскланиваться, но увидев подчиненных, принял серьезный вид.
       - Доложите результаты, - деловито предложил он, и Петр снова на миг увидел другого Михаила, которого он в обыденной жизни ни разу не видел и, стало быть, не знал.
       У двоих докладывать было не о чем. Зато третий сообщил, что продавщица овощного развала опознала поляков по фотографии: с неделю назад они приценивались к ее товару, на плохом русском требовали выбрать зеленый лук получше. Это было уже не кое-что, это было почти попадание в десятку!
       - Значит, законодательство не запрещает пить польскую водку и закусывать зеленым луком? - весело глядя на Гусева, почти дословно процитировал его недавние слова Клаутов. Кажется, приехали...
       - Похоже, - серьезно кивнул майор.
       Поблагодарив оперов, он отпустил их, после чего предложил пропустить по чашечке кофе:
       - Как-то зябко сегодня. Да и вообще, признаться, с утра в рот ничего не лезло...
       Клаутов подхватил:
       - Да и отчитаться заодно о проделанной работе, товарищ майор, тоже пора бы! Ты даже еще не сказал, в Смоленске ли Качиньские, или уже укатили?
       - В Смоленске. Давай, как говорится, подробности письмом.
       Добрели до кофейни и устроились в уголке, чтобы никто не мешал разговаривать.
       - Да... До того, как жилой сектор отработаем, не хотел вам рассказывать..., - сумрачно начал майор. У его помощников снова вытянулись лица. - ... Однако Вацетис Эдуард Николаевич в 1935 году по комсомольской путевке был направлен в органы безопасности, и до 1941 года служил в Смоленском управлении, а также в райуправлениях НКВД Белорусской СССР! - победно закончил он.
       - Ох! - только и выдохнула Борисова. - Значит, сходится?
       - Миш, я тебя когда-нибудь убью, - пообещал Петр. - Нельзя так играть моим инфарктом. Давай подробности!
       - Их не так много, как хотелось бы. Трифонов понимал, что личного дела Вацетиса нам не видать, как своих ушей: это top secret и государственная тайна. Поэтому попросил прислать объективку. Ее мы, однако, тоже не получили. Управление кадров ФСБ расщедрилось только на некий дайджест объективки, и то после солидного вмешательства сверху. Хорошо, Трифонов знает нашего замминистра, и смог обратиться к нему непосредственно, еще вчера вечером, да...
       - Короче, Склифософский! - не выдержал Петр, которого мало в тот момент интересовали отношения между двумя ведомствами.
       - В общем, покойный генерал успел послужить в разных местах. Про его службу до войны вы уже знаете, затем он "геройствовал" на фронте в составе заградительных отрядов НКВД, или, попросту, заградотрядов...
       Поймав непонимание в глазах Тани, Петр пояснил:
       - Специальные части НКВД. Отлавливали и расстреливали дезертиров. Во время наступления шли сзади полевых частей, направленными в спины пулеметами вразумляя "трусов", а во время отступления - тем же способом подгоняли "желающих сдаться противнику".
       - ... Имеет правительственные награды, - продолжил Гусев. Дважды ранен. С июля сорок третьего в центральном аппарате. Для выполнения спецзадания осенью сорок четвертого командирован на Северный Кавказ, по возвращении награжден и представлен к присвоению внеочередного воинского звания. В 1945-1947 годах командирован на Украину, с 1948 года и до выхода на пенсию работал в следственном управлении наркомата - министерства - комитета.
       - Все? - недоуменно спросила Борисова.
       - Все! - пожав плечами, ответил Михаил.
       - Не густо, конечно, - покачал головой Клаутов, - но и того, что сообщено, вполне достаточно для того, чтобы предположить, что Вацетис имел какое-то отношение к польским военнопленным. В конце концов, именно это для нас сейчас важно.
       - Эх, заглянуть бы в дневник генерала! - мечтательно произнесла Татьяна.
       - "Съесть-то он съесть, - процитировал майор старый анекдот, - да хто ж ему дасть!". К чему мечтать о несбыточном. Займемся более реальными вещами. Например, я считаю, что теперь уже есть о чем разговаривать с нашим замечательным Каминьским. Кой-что поднабралось...
       - Выезжать надо сегодня же, - кивнул Клаутов, - первым же поездом. Я соберусь...
       - И в качестве кого же ты поедешь? - насмешливо спросил майор.
       - В качестве твоего основного аргумента.
       - Не понял?
       - Интересно, а как без меня ты обоснуешь их мотив? Взять их под стражу ты не можешь - все-таки, нет прямых улик, опять же: иностранцы... Как ты будешь их раскалывать? Знаешь, что ты услышишь, вздумай навешать Каминьскому лапши типа "Один мой товарищ мне рассказал, что вы решили посвятить остаток своей жизни мщению. За родителей супруги отомстили, теперь решили поквитаться за своего отца и...". Продолжить?
       - Не надо. Беру тебя с собой, будешь моим Ватсоном. А Татьяну оставим на хозяйстве. - Борисова надулась. Ей, конечно, тоже до смерти хотелось отправиться в Смоленск но, будучи реалисткой, она и не подумала спорить.
       На десятичасовой поезд опаздывали, к тому же Гусеву нужно было выправить командировку, а Клаутову, сидевшему под подпиской о невыезде, получить разрешение от Сидорцева. Капитан было заупрямился, но с помощью все того же полковника Трифонова дело было с огромным трудом улажено. Вообще, разговор в райуправлении ФСБ Петру не понравился: уж больно злорадное выражение лица было у следователя, что породило крайне неприятные предчувствия...
       В результате выехали фирменным калининградским двадцать девятым. "Янтарь" отбывал в четырнадцать часов с копейками, а прибывал в Смоленск без десяти восемь вечера. Дорога пролетела незаметно: и Михаил, и Петр были заядлыми шахматистами, а дорожные шахматы при поспешных сборах в дорогу забыты не были. Предполагалось, что прямо с поезда они отправятся в ГУВД МВД, но тот самый давнишний приятель Гусева, полковник милиции, ожидал их на перроне.
       - О, какая честь! - увидев однокашника, оживленно воскликнул майор. - Рад увидеть тебя, старик!
       - С приездом, - не особенно гостеприимным тоном буркнул "старик". - Как любят говорить в американских фильмах, "у нас проблемы".
       - Что, Каминьские уехали?!
       - Обижаешь, начальник! От меня не уедешь... Но они намеревались это сделать, и когда брали билет на варшавский "Восток-Запад Экспресс", который отбывает через час двадцать, пришлось их задержать. Сам понимаешь, скандалят, требуют консула... Вот я для экономии времени и решил тебя встретить. Клиенты твои находятся здесь, в здании линейного отделения милиции.
       - Смотри-ка, еще чуть-чуть..., - покрутил головой Гусев. - Пошли! Кстати, познакомься: мой друг и помощник по этому делу, журналист Петр Клаутов.
       - Полковник Морозов, - пожал журналисту руку смолянин и быстро двинулся вперед: похоже, ни о чем, кроме неминуемых и немалых неприятностей, которыми грозило ему выполнение дружеского долга перед однокашником, думать в тот момент он не мог. Это еще Салтыков-Щедрин отмечал: хорошо иностранцу, он и у себя дома - иностранец!
       В ЛОМе (линейном отделении милиции) действительно пахло скандалом. Не успели москвичи вместе с полковником Морозовым в него войти, как в нос им шибанул специфический дух, характеризующий атмосферу абсолютно всех ментовок от Калининграда до Корсакова, а до ушей донесся возмущенный мужской голос:
       - Я вам уже говориу не один раз, что требую консуа! - как и большинство поляков Каминьский, притом, что неплохо говорил по-русски, букву "л" в конце слов произносил как английское "w". Чёрт знает что: никто даже не объясниу причину нашего ареста!
       - Никто вас не арестовывал, - устало и, видимо, не в первый раз принялся объяснять поляку ситуацию дежурный, просто с вами хотят побеседовать...
       - Хорошенькое деуво! Нас...
       - Пан Войцех, здравствуйте! - шагнул вперед Клаутов. - Мое почтение пани Ирэне...
       - Петр, день добрый, - приветливо улыбнулась та. - Какими судьбами вы в Смоленске? Войтек, - обратилась она к супругу, это дева Мария послала нам Петра!
       - Да, пан журналист, помогите нам разобраться в нашей запутанной ситуации. Нас арестовали...
       - Никто вас не арестовывал, - привычно забубнил дежурный, но затем отреагировал на появление нового персонажа: - Эй, уважаемый, кто вас сюда впустил? - Затем, увидев большого начальника из областного УВД, оборвал себя на полуслове и вскочил. - Товарищ полковник, эти люди с вами?
       - Со мной.
       Услышав ответ, поляки изменились в лице. Худшего начала для предстоящей беседы придумать было сложно.
       - Так вы полицейский, Петр? - изумленно спросила Ирэна. Войцех презрительно-надменно отвернулся, хотя по его заломленной вверх брови можно было понять, что и он неприятно удивлен.
       - Я действительно журналист, но здесь оказался по другому делу: помогаю моему другу, майору Гусевым из московской уголовной полиции. - Услышав последние слова Клаутова, супруги Каминьские быстро переглянулись, причем Ирэна слегка побледнела, что не прошло мимо внимания москвичей. - Возможно, - Петр заставил себя улыбнуться, - смогу помочь и вам.
       Михаил обратился к Морозову:
       - Где мы сможем спокойно поговорить, чтобы нам никто не мешал? - Когда они с минимумом комфорта расположились в какой-то коморке, майор с максимальной благожелательностью в голосе осведомился: - В Москве вы бывали только наездами? Я почему спрашиваю: мы не нашли следов вашего пребывания в гостиницах...
       - Повторяю, - избыточно нервно ответил Каминьский, - говорить я буду исключительно в присутствии консульского работника.
       - Такая возможность вам будет предоставлена сразу же после того, как это задержание превратится в арест, - сухо отрезал Гусев. - Как юрист, вы должны понимать разницу между этими двумя мерами пресечения.
       - Что еще, кроме моей профессии по образованию вы о нас сообщили? - надменно повернул Каминьский голову в сторону Клаутова.
       Тот, не отвечая на необязательный, в общем-то, вопрос, коварно обратился не к нему, а к Ирэне:
       - Вас видели в Малом Толмачевском переулке. - Расчет оказался верным: у женщина задрожали губы.
       - Ну и что? - поднял брови ее супруг. - Да, в один из дней работы конференции мы решили съездить в Москву. Кремль, Третьяковская галерея, знаете ли...
       - Генерал Вацетис мертв! - резко, наклонившись к Каминьской, выстрелил сообщением Гусев (он принял методу Клаутова, оценив ее эффективность, и тоже решил адресоваться исключительно к Ирэне).
       - Все-таки умер..., - не столько без сожаления, сколько с удовлетворением констатировала дама. - Пан Войцех от досады прикусил губу.
       - Нам нет дела до какого-то неизвестного генерала! - сухо сообщил он. - И вообще: до появления адвоката, рекомендованного консульством, мы не скажем больше ни слова. Ты слышала, Ирэна? - последняя фраза, разумеется, была произнесена по-польски.
       Клаутов остро пожалел, что в Белграде разговаривал с супругами на их языке. Можно было бы узнать много интересного, думай они, что никто из окружавших их людей по-польски не понимает.
       - Как вы можете догадаться, наше появление в Смоленске не случайно, проинформировал супругов Гусев. - Чтобы у вас не было иллюзий, сообщаю вам, что Вацетис до последнего дня вел дневник. Ведь вы же не свалились ему как снег на голову, заранее договорились о встрече?
       - Это серьезные улики, - снова вступил разговор Петр. - К тому, что вы уже знаете, можно добавить: ваше желание расквитаться с прошлым и обстоятельства смерти отца пана Войцеха; бутылку из-под "Выборовой", а также покупку лука поблизости от дома генерала; кроме того, - решив придержать беллоид на потом, журналист рискнул пойти на блеф - отпечаток пальца пани Ирэны в квартире убитого, совпавший с тем, который сняли наши люди здесь, в Смоленске. Преступление это очень громкое, ход работы по его раскрытию постоянно контролируется руководством Москвы. В скорейшем разоблачении убийцы своего ветерана заинтересованы и спецслужбы. Они, между прочим, о вас пока не знают. Поверьте, вам нужно рассказать все и сейчас, не дожидаясь консула.
       - Два следователя: злой и добрый, да? - скривил губы в иронической усмешке Каминьский.
       - Следователь один, - Петр кивнул на Гусева, - а я - человек, который не так давно преломлял с вами хлеб. Кто будет рассказывать?
       Поляки нерешительно переглянулись. Паузу нарушила Ирэна:
       - Войтек, они и так уже знают все. Надо рассказать, чтобы не усугублять свою вину.
       Услышав ее слова, Петр испытал противоречивые эмоции. С одной стороны, отступила тревога, все эти дни грызшая его сердце: виновные в преступлении найдены, и тень капитана Сидорцева, упавшая некоторое время назад на его жизнь, неминуемо исчезнет. С другой стороны, чем больше журналист узнавал о покойном Вацетисе, тем меньше ему хотелось, чтобы его убийца был когда-нибудь найден. Конечно, это не по-христиански и уж тем более, не могло называться правовым сознанием, но все же... К тому же, несмотря на их мрачную готовность посвятить остаток жизни не очень-то праведному занятию - мести - Каминьские по-человечески были ему симпатичны.
       Войцех вскинулся:
       - Ты не понимаешь! Хороший специалист по уголовным делам в суде не оставил бы камня на камне от всех этих доказательств... а, впрочем, мне все равно, я устал. Спрашивайте.
       - Когда и как вы узнали о существовании Эдуарда Николаевича Вацетиса? - официальным тоном спросил Гусев, предварительно включив диктофон и сообщив микрофону все необходимое: дату, состав присутствующих, тему беседы и тот факт, что опрашиваемые осведомлены о том, что ведется запись.
       - Достаточно случайно. Впрочем, нет, с началом вашей перестройки и гласности мы по возможности читали все советские газеты, которые могли достать, в надежде узнать что-нибудь о судьбе польских военнопленных. Эта тема возникала время от времени. И вот однажды в "Московском Курьере", - Петр ощутил привычный укол ревности, как всегда с ним бывало в случае, когда упоминалась газета-конкурент, - появилось интервью, вернее большой материал о Катыни, в котором приводился рассказ одного из мелких участников тех драматических событий. Рассказчик вскользь упомянул своего коллегу, Эдуарда Вацетиса. Вот так все было.
       - И тогда вы решили его убить? - Михаил не смог сдержать охватившего его удивления.
       - Никто не хотел тогда никого убивать, - вмешалась Ирэна, и Петр отметил это невольное "тогда". - В тот момент появилось только желание встретиться с этими людьми и поговорить: родилась совершенно нелепая, но вполне объяснимая надежда, что по чудесной случайности кто-то из них сталкивался с отцом Войцеха.
       - Продолжайте.
       - Я попросил одного своего знакомого из нашего посольства в Москве навести справки, - супруг снова взял на себя миссию вести разговор, - имя его я не назову: оно вам ни к чему. Ко времени нашего приезда на конференцию в Смоленск человек, назвавший Вацетиса в статье, успел умереть. Из всех свидетелей той эпохи оставался один генерал, мы с ним созвонились и в первый же свободный день мы поехали к нему.
       - Дальше.
       - Что дальше... Для знакомства и для того, чтобы развязать ему язык, я прихватил литровую бутылку водки. Как вы правильно отметили, это была "Выборова". Только вот в толк не возьму, откуда взялись отпечатки: все поверхности, к которым мы прикасались или могли прикоснуться, были тщательно протерты! По дороге купили лук: ведь это так по-русски: водка с луком...
       - Ага, а вокруг дрессированные медведи и пьяные казаки! - саркастически покивал головой Клаутов.
       - Простите, о чем вы? - не понял пан Войцех.
       - Так, ни о чем. Простите, что перебил.
       - Ну вот, пришли мы к Вацетису. Препротивным стариком он оказался, да простят меня святые угодники за подобные слова в адрес усопшего"! Представьте, он до сих пор считает, что все происходившее тогда было правильным, и пытался в этом убедить нас! При этом он рассказывал совершено чудовищные истории о том, в каком аду содержались пленные поляки и каким образом они уходили из жизни. Короче говоря, тогда у меня - только у меня, я настаиваю на этом! - появилась мысль о том, что судьба несправедливо долго сохраняет ему жизнь.
       - Неправда, - тихим голосом поправила супруга полька, - я тебе это первая сказала, когда генерал вышел на кухню.
       - Ах, ладно, - махнул тот рукой, - в конце концов, важно ведь, что мы его отравили, а не то, кому первому это пришло в голову...
       - Важно другое, - подал голос Гусев, - кто из вас дал покойному беллоид?
       - Давать что? - не понял пан Войцех.
       - Это такой препарат, изготавливается в Венгрии, - объяснила Ирэна супругу. - Но с какой стати кто-то из нас должен был давать ему лекарство?
       Клаутов и Гусев недоуменно переглянулись, и майор уточнил:
       - Как же вы тогда, по вашим словам, отравили Вацетиса?
       - А что, сознательно влить в древнего старика дозу алкоголя, смертельную и для более молодого человека, не значит, по-вашему, его отравить? - несколько раздраженно спросил Каминьский. Его можно было понять: мало того, что заставили сознаться в содеянном, так еще и требуют доказательств очевидного. - От алкогольного отравления умирали многие!
       - Значит, беллоид потерпевшему никто из вас не давал? - еще раз решил внести ясность майор. Хотя какая там ясность, наоборот!
       - Нет, вы уже спрашивали. Лишить человека жизни, выстрелив в него или, скажем, дав принять заведомо ядовитое вещество - грех, на который пойти невозможно. По крайней мере, нам. А вот отдать все на Божий суд - другое дело... Не скрою, мы рассчитывали, что от принятой дозы алкоголя негодный старик умрет, но он мог и выжить!
       - Между тем, - Михаил решил не наводить тень на плетень, - генерал скончался от передозировки именно этого препарата, принятого, к тому же, после запредельной дозы алкоголя.
       - Сам он принять тогда лекарство был не в состоянии, значит..., - многозначительно посмотрела на Петра Ирэна.
       - Значит... мы ни при чем? - сам не веря своим словам, спросил поляк.
       - Это мы и будем выяснять, - вздохнул Гусев. - А пока вам придется еще поучаствовать в работе конференции - до нашего разрешения покинуть пределы России...
       Существует такая детская карточная игра, называется "веришь-не-веришь". Играющие поочередно подсовывают друг другу карты в закрытом виде и анонсируют их: "две девятки", "три туза" и так далее. От противника требуется угадать, так это или нет. Получилось - приобретаешь право сделать то же самое, нет - забираешь эти карты и снова оказываешься перед новым выбором. Излишне доверчивый (как впрочем, и чересчур недоверчивый), в конце концов, проигрывают. Гусеву, и особенно Клаутову, было что проигрывать, поэтому всю обратную дорогу до Москвы они особенно усердно перебирали эти "верю" и "не верю". Опыт и интуиция голосовали за то, что поляки были искренними. А если даже и нет: доказать, что они скормили Эдуарду Вацетису пригоршню мощного седативного препарата, было невозможно...
       Москва встретила ясным холодноватым сентябрьским утром. На перроне их ждали трое. Один оттер Гусева, а двое других встали по бокам Петра. Взмах малиновым удостоверением, и внезапные, но и не столь уж неожиданные слова: "Гражданин Клаутов! Решением Замоскворецкого суда вы арестованы по подозрению в убийстве генерала Вацетиса".
      

    34

       Из ноты наркома иностранных дел В.М. Молотова госсекретарю США Корделлу Хэллу от 23.01.44 (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Советское правительство порвало с польским правительством в Лондоне из-за его участия во враждебной клеветнической кампании гитлеровцев по поводу "убийства в Катыни"... Мне кажется, что коренное улучшение состава польского правительства, с исключением из него профашистских империалистических элементов и включением в него демократических элементов, о чем я уже говорил устно господину Гарриману, могло бы создать благоприятную почву как для восстановления советско-польских отношений и разрешения вопроса о границе, так и для плодотворного посредничества".
      
       Григорий Красильщиков был аккуратным и предусмотрительным человеком. Вот и сейчас он, перед тем как открыть сейф, в котором хранились досье на руководство НКВД и РККА, встал и закрыл дверь кабинета на ключ: не ровен час, случайно войдет посторонний и человек и увидит, что за документы у него на столе! Вообще-то запираться на рабочем месте не принято, но в Секретариате Сталина царили свои порядки. Кстати сказать, и посторонний человек туда забрести не мог по определению, но Григорий Митрофанович твердо надеялся дожить до пенсии, и поэтому жестко придерживался свода им же самим составленных правил. Помимо запирания двери при работе с досье, туда входило: никогда и ни при каких обстоятельствах не пить алкоголь в компании, пусть даже это будет ближайшая родня или всего один человек; не слушать и не рассказывать никаких анекдотов; в разговорах с коллегами обсуждать исключительно театральные и спортивные новости; никогда и нигде не выделяться, на собраниях и совещаниях голосовать - если даже он и считает это неправильным - вместе с заведомым большинством и так далее.
       Достав нехудую папку с фамилией Меркулова на корешке, Григорий Митрофанович уселся за письменные стол. По привычке просмотрел первую, биографическую страницу, хотя отлично помнил ее содержание. Так, что там у нас... "Меркулов Всеволод Николаевич, комиссар государственной безопасности 1-го ранга. Родился в 1895 г. в Закавказье, в городе Закаталы в семье офицера (рядом стоит поставленный рукой Красильщикова восклицательный знак). Участник 1-й мировой войны, прапорщик (еще один еще один аналогичный знак препинания). С марта 1918 г. безработный, проживал в Тифлисе. С сентября 1921 г. проходил службу в органах ЧК, работая последовательно в аппарате Закавказской и Грузинской ЧК-ГПУ, в ГПУ Аджарской АССР, с мая 1931 - в ГПУ Закавказской Советской Федеративной Социалистической Республики.
       Член ВКП(б) с 1925 г., с 1939 г. член ЦК, с 1937 г. - депутат Верховного Совета СССР. С 1931 г. - на партработе. В 1931-1934 годах - помощник секретаря Закавказского крайкома ВКП(б), - в этом месте на полях Красильщиков свое время пометил: "Секретарем там в эти годы был Л. Берия, В.М. - его верный кадр, автор брошюры о шефе "Верный сын партии Ленина - Сталина". В 1934-1937 годах - заведующий отделом крайкома. В 1937-38 зав. промышленно-транспортным отделом ЦК КП(б) Грузии. В августе 1938 вызван Берией в Москву и 1-го сентября 1938 г. назначен заместителем начальника Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР. С 15 декабря 1938 - 1-й зам. наркома внутренних дел СССР и начальник ГУГБ. С апреля 1943 года - нарком госбезопасности.
       Руководил чисткой аппарата от людей Н.И. Ежова. Один из самых жестоких следователей НКВД, лично руководит пытками подследственных. Последовательно отстаивает полную независимость (и от партии, и от прокурорского надзора) ГУГБ". Далее рукой владельца досье было приписано: "NB: связка Л.Б. и В.М., в перспективе опасно!!!".
       Вздохнув, Григорий Митрофанович открыл раздел, посвященный деятельности Меркулова в 1939-1940 годах на Украине и в Белоруссии - ту его часть, где перечислялись "проколы" Всеволода Николаевича. Самый главный из них в указанный период - необеспечение должной секретности при "эвакуации поляков", хотя проведением операции руководил лично он. Буквально через несколько лет, в 1943 году, когда по личному распоряжению Гитлера 13-го апреля по радио было сделано сообщение о страшной находке в Катынском лесу, это существенно затруднило общение советского правительства с партнерами по антигитлеровской коалиции.
       Положим - Красильщиков стремился к объективности - обвинить Меркулова можно было не во всем. Скажем, в Харькове все было сделано вроде бы по уму: комендант местного управления НКВД лично взорвал помещения, где производились расстрелы, да и глубина захоронений вроде бы соответствовала нормам, хотя пойди сейчас, проверь, так это было в действительности, или только в документах! Однако при взятии города немцы обстреливали его из тяжелых гаубиц, и часть могил оказалась развороченной. Оккупанты потом обратили внимание, что дети играют диковинными знаками различия, взятыми оттуда. Отсюда вопрос и к рядовым исполнителям, и к куратору: как могло получиться, что польские цацки оказались во время расстрела на военнопленных?
       А как могло произойти, что после того, как части Красной Армии оставили город, под Смоленском по-прежнему проживали местные поляки, которые в 1942 году указали на катыньские могилы своим соплеменникам, занятым на работе в Организации Тодта? Что это, если не преступная недоработка? И о какой секретности можно говорить, если смоленские мещане знали о расстрелах? Разумеется, немецким экспертам ничего не стоило потом по известковым отложениям на найденных черепах датировать захоронения весной сорокового года, тем более что и в Белоруссии при трупах были найдены вещи польского происхождения. А также русский четырехгранный штык, черт бы побрал того растяпу, который бросил его в могилу. Или, все-таки, это была сознательная попытка оставить "русский след"? Хотя нет, одернул себя Григорий Митрофанович, у провокатора не могло быть уверенности, что его обязательно найдут. С другой стороны, если всерьез рассматривать версию об операции германских спецлужб, то в совокупности всех прочих доказательств, почему бы и нет? Не пойман, не обязательно не вор, и в свое время товарищу Меркулову, возможно, придется отвечать на эти вопросы...
       Перевернув страницу, Красильщиков еще больше нахмурился: следующим документом в досье шла справка о патронах, найденных немецкой комиссией при вскрытии массовых захоронений польских военнопленных. В вопросе об использованных при "эвакуации" боеприпасах, вообще полный бардак! Можно подумать, что этим процессом никто не управлял, а если и пытался это делать, то совершенно выключив голову. Мало того, что во множестве были найдены пули от патронов калибра 7,62, стрелянные из советских наганов - а этого категорически не должно было быть - так и с немецким оружием чепуха получилась: немцы доказали, что "вальтеры", которыми пользовались расстрельные команды, в начале тридцатых годов поставлялись в СССР и Польшу. Не доработал здесь товарищ Меркулов, явно не доработал!
       Да, а вся последующая деятельность - уничтожение и перенос захоронений, подготовка шестидесяти "свидетелей", изготовление и "находка" подтверждающих советскую версию расстрелов документов и прочее было всего лишь работой над собственными ошибками. Разумеется, Чрезвычайная государственная комиссии установила, что расстрелы были произведены осенью сорок первого года, а значит, немецкими фашистами. Хотя с "комиссией Бурденко", как ее называли, тоже пришлось поработать! В нее, помимо председателя-прокурора, вошли писатель академик А.Толстой, митрополит Киевский и Галицкий Николай, председатель Всеславянского комитета генерал А.Гундоров, нарком просвещения РСФСР академик В.Потемкин, председатель Исполкома Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца С.Колесников и другие. Народец непростой... Даром, что их инструктировали заместитель наркома внутренних дел С.Н.Круглов и нарком госбезопасности В.Н.Меркулов...
       Занеся в досье новые данные, Красильщиков запер папку в сейф и отпер дверь кабинета. Возвращаясь к столу, он подумал, что Хозяин, как почти всегда, снова оказался прав: не с руки Черчиллю было накануне вторжения в Европу ссориться с СССР из-за каких-то расстрелянных поляков!
      
       Непосредственный начальник Михаила полковник Трифонов на этот раз оказался бессильным: Сидорцев подсуетился и получил санкцию на арест, а отменить решение судьи, начальник отдела МУРа был бессилен. Несложная дедукция приводила к выводу, что неутомимый эфэсбешный капитан "нарыл" что-то новое, что позволило ему убедить собственное руководство и суд разрешить арест. Ломать голову над тем, что же это могло быть, не стоило; гораздо продуктивнее было бы найти истинного убийцу. Гусев это прекрасно понимал, но безропотно выслушал непосредственного начальника, достаточно долго растолковывавшего ему сию истину. В завершение полковник кисло напомнил, что майор накануне обещал в два дня завершить расследование и, внезапно рассвирепев, осведомился: "Чего, значить, стоишь? Надеешься найти убийцу генерала в моем, как говорится, кабинете?".
       Вернувшись к себе, майор первым делом позвонил Татьяне (до того у него просто не было на это времени, с вокзала он сразу же метнулся к шефу) и коротко сообщил, что у Петра снова осложнения с известным ей капитаном. Борисова потребовала немедленной встречи и подробного рассказа обо всем, включая поездку, не захотев даже слушать, что у Михаила куча работы, причем не какой-нибудь, а связанной с Вацетисом, успешное выполнение которой - что немаловажно - должно решить все нынешние проблемы Клаутова. Поняв, что потратит больше времени на отнекивания, Гусев договорился о свидании в одном заведении в районе Пушки. Девушке ехать было дольше, и в оставшиеся до выхода двадцать минут майор, ломая голову, уныло уставился в окно: в голове было совершенно пусто, а ведь надо было найти какой-то новый, неожиданный ход расследования...
       Капитан Сидорцев просто светился. Когда Клаутова ввели к нему в кабинет, он разве что не послал арестованному воздушный поцелуй.
       - Заходи, Клаутов, садись. Сигарету? Кофе с дороги? Не стесняйся, времени у нас с тобой теперь много!
       В ипостаси грубоватого, но радушного хозяина он был особенно противен. Отметив и оценив возобновление "тыканья", Петр решил попробовать вывести Сидорцева из себя: глядишь, вскипит и сделает какую-нибудь промашку. Хотя о каком психологическом преимуществе можно было говорить в его-то положении! Однако, как говаривал Лаврентий Павлович, "папитка - нэ питка!".
       - Извини, не курю. А вот кофе - выпью. Полчасика я тебе выделить смогу.
       Сидорцев сморгнул. Похоже, он был разочарован, поскольку ожидал от арестованного бурного негодования. Ответное "ты" его тоже не порадовало, но он постарался не подать вида.
       - Кофе, так кофе, - капитан вызвал дежурного и сделал заказ. А вот того, Клаутов, что через тридцать минут ты окажешься на улице, я тебе гарантировать не могу. Разговаривать мы теперь будем с тобой часто и подогу.
       - А вот этого я тебе гарантировать не смогу, - Петр удачно сымитировал интонацию следователя.
       - То есть? - поднял брови начавший мрачнеть Сидорцев
       - Есть такой документ, капитан, называется - Конституция. Может, слыхал?
       - Одна из задач нашей службы - охранять конституционный порядок в Российской Федерации! - напыщенно изрек хозяин кабинета.
       - Для того чтобы защищать, прочел бы ее хоть разочек, что ли. А там, между прочим, записано право не свидетельствовать против себя самого и своих близких. Поэтому, капитан, "часто и подолгу" разговаривать будешь сам с собой!
       Журналист откинулся на спинку стула и с удовольствием приготовился к взрыву: судя по мимике капитана, он должен был последовать незамедлительно и быть ужасным. Однако Петр не угадал. Усилием воли Сидорцев придавил свой порыв, и снова заулыбался.
       - "Тыкать" мне не советую. Не ровен час упадешь на дубинку конвойного, выбьешь зубы...
       - ... А потом мои коллеги по журналистскому цеху расскажут о методах работы капитана ФСБ Сидорцева! Твое же начальство надает тебе в конце концов по шеям! Давай уж по старинке, взаимно "на вы"!
       - Как изволите, гражданин подследственный! - Притом что счет стал 1:0 в пользу Клаутова, лицо капитана продолжало лучиться. Журналист ломал голову: что же такого могло случиться, что внутренний барометр этого человека неизменно показывает "ясно"? Меж тем следователь вяло поинтересовался: - Что же не спрашиваете, отчего я пошел на ваш арест, и судья дал санкцию?
       - Зачем же портить вам удовольствие? Видно же, что вам просто не терпится сообщить мне эту радостную для вас весть. Излагайте!
       По лицу капитана пробежало облачко: не так он представлял себе час своего триумфа. Переложив с места на место пару бумажек, Сидорцев взял одну из них и сухо осведомился:
       - Вы когда-нибудь были на квартире у Вацетиса?
       Легче всего было сказать "да", и тем принести Мишке массу неприятностей, поскольку он не имел права приводить в опечатанную квартиру, ставшую местом преступления, посторонних. Отказываться же было глупо: филер видел его с Таней и Гусевым во дворе дома на Малом Толмачевском, а потом наверняка уточнил у консьержки цель их визита. В случае чего показания этих двоих наверняка бы журналиста изобличили. Оставалось сочинить сказочку.
       - И да, и нет.
       - Как прикажете понимать ваши слова?
       - Майору Гусеву, который работает по делу Вацетиса, один раз что-то понадобилось уточнить на квартире потерпевшего. Меня же, как вы знаете, интересовал дом, в котором проживал в свое время герой моего очерка. Много интересного в тот раз, кстати сказать, рассказала консьержка. Представляете, она родилась и состарилась в этом доме и сообщила мне массу интереснейших подробностей. Да... Вот, значит, мы вместе и поехали. Пока он совершал свои секретные милицейские дела в квартире убитого генерала, мы с моей знакомой - поскольку войти в двадцать третью квартиру не имели права - ждали его на лестничной площадке. Вот, собственно, и все.
       Петр откинулся на спинку и заложил ногу на ногу. Он был весьма доволен собой: очень все складненько получилось! Капитан, внимательно выслушав журналиста, потянул Петру один из документов, который по-прежнему держал в руке:
       - Полюбопытствуйте!
       Это был акт экспертизы. Из него следовало, что на листе стекла, покрывавшем письменный стол, расположенный в кабинете квартиры Вацетиса Э.Н. обнаружен отпечаток указательного пальца, принадлежащий Клаутову П.П. Так вот где собака зарыта! Однако же они с Татьяной старательно выполняли указание Мишки ничего не трогать... Затем Петр отчетливо вспомнил, как ткнул пальцем в заинтересовавшую его фотографию. Ах, ёлки-палки! Но капитан-то, хорош: он же отлично знал, что при первоначальном осмотре никаких чужих отпечатков найдено не было, из чего неопровержимо следовало, что Петр был в квартире после убийства. Однако ж, пойди теперь докажи... Журналист покаянно вспомнил, как с помощью выдуманных отпечатков вынудил к откровенности польскую чету. Это ему воздаяние за ту ложь, подумал он.
       - Ну что ж, уважаемый, теперь вам не вывернуться! - масляно улыбнулся капитан.
       Гусев собрался уже было отправляться на свидание с Борисовой, когда зазвонил внутренний телефон, и Лиза, секретарь Трифонова, пригласила его к шефу. "Будут мылить шею!", безошибочно понял Михаил и не ошибся: полковник по собственной инициативе попробовал еще раз замолвить словечко за Клаутова, и его огорошили известием о найденном отпечатке. Не будем перегружать читателя тем, что услышал майор в кабинете своего начальника; скажем только, что выйдя от шефа, Гусь в первый раз в жизни познал вкус валокордина (Лиза держала лекарство для подобных случаев). В конечном итоге, майор опоздал минут на двадцать пять-тридцать, за что неминуемо получил бы взбучку, теперь уже от Татьяны, но Михаила спас несчастно-угрюмый вид, с которым он вошел в кафе.
       - Миш, не томи, - только и попросила она. - Какие новости?
       - Как всегда, плохая и очень плохая. С какой начать?
       - С очень плохой, - сделала мужественный выбор переводчица.
       - Когда вы были со мной в квартире покойного генерала, Петю угораздило оставить там свой "пальчик". Сидорцев, узнавший от своего филера и от консьержки, что мы там были, его обнаружил и запротоколировал.
       - Ну и что? - не сразу "въехала" Борисова. - Конечно, не порядок...
       - Эта та деталь, которой не хватало капитану для того, чтобы свою безумную версию "закруглить" в виде обвинения и передать в суд. А уж на суд надавить...
       - Но ведь можно надавить и с другой стороны!
       - Оно конечно..., - с сомнением согласился Михаил. Однако у Сидорцева не было прямых улик, теперь - есть...
       - А если мы скажем, как было в действительности?
       - Конечно, скажем, но это уж чему поверит судья: отпечатку пальца на месте преступления или показаниям друга обвиняемого и его любовницы, которые пытаются "отмазать" убийцу от заслуженного наказания. Да и меня, кстати, скорее всего притянут к ответу "за помехи следствию" и "активное препятствование объективному расследованию". Не знаю уж, распространится ли активности нашего друга капитана на тебя. А то ведь может попытаться пришить тебе соучастие - с него станется! Такая вот петрушка, милая моя подружка! - неуклюже срифмовал он. - Чёрт побери, принесут мне чего-нибудь выпить, или нет?
       - Тебе же еще на работу, нет? - не одобрила Мишкиного желания Таня.
       - Отстранен до выяснения. Приказано завтра утром сдать дела подполковнику Белову. А сегодня написать подробный рапорт для инспекции по личному составу. Спасибо Трифонову, что не в Департамент внутренней безопасности! Однако и это от меня никуда не денется... Официант!
       Рассудив, что Гусь имеет право на релаксацию, Татьяна сообщила, что, хотя и рановато, готова составить ему компанию. Дожидаясь заказа, попросила рассказать, как они съездили в Смоленск, что Михаил в двух словах и проделал.
       - Считаешь, значит, что поляки невиновны?
       - Многое говорит за то. Во-первых, Качиньские не похожи на людей, умеющих врать (знаю, что для большинства это не аргумент, но меня лично вполне убеждает). Во-вторых, их никто не тянул за язык, чтобы признаться в том, что они рассчитывали на смерть Вацетиса от алкогольного отравления. Если ты возразишь, что это лишь хитрый ход, то смотри "во-первых". К тому же, супруги элементарно могли просто отрицать, что вообще приезжали, имея эту самую "Выборову" с собой, и что бы тогда можно было им инкриминировать? В-третьих, эта достойная парочка безропотно проглотила сказку про найденные в квартире убитого отпечатки пальцев: если бы поляки принимали меры к тому, чтобы их уничтожить, (а мы знаем, что все отпечатки там были тщательно вытерты) то хотя бы для начала поупирались и потребовали показать результаты официальной экспертизы. Ну, и самое главное: и Войцех, и Малгожата выглядят вполне вменяемыми людьми. Ладно бы еще было точно известно, что именно Вацетис расстреливал Каминьского-старшего! (И то не факт, что спустя столько десятилетий у пана Войцеха поднялась бы на старика рука!). Но ведь в лагерях для польских военнопленных служило много работников НКВД, и шанс, что именно убитый лично расстрелял папашу нашего поляка меньше, чем микроскопический! Подобный мотив может показаться достойным внимания разве что нашему другу капитану Сидорцеву... Убедил?
       - Возможно. Только не мне тебе говорить, что люди далеко не всегда поступают логично. Кто знает, какие комплексы и фобии могли возникнуть в этих поляках за прошедшие годы, мы даже представить себе не можем. А одержимые люди подчас выглядят вполне нормальными и адекватными. Эта одержимость Качиньских прошлым разве не бросается в глаза?
       - Может, ты и права. Но ловить нам здесь нечего и некого, извини за каламбур. Ума не приложу, с какого конца ко всему этому начнет подбираться Виктор!
       - Виктор? Кто это?
       - Это тот самый подполковник, который примет мои дела.
       - Значит, как я понимаю, чтобы с гарантией спасти Петра от суда по ложному обвинению и спасти заодно твое честное имя..., - Гусев вяло махнул рукой и с преувеличенным вниманием начал изучать дно пустой коньячной рюмки, - мы должны - желательно в течение сегодняшнего дня - отыскать реального убийцу генерала. Я правильно понимаю?
       - Правильно. Осталось только ответить на пустячный вопрос: как это сделать? Слушай, давай закажем еще по одной, а?
       - Нет, дружок, хватит. Нам с тобой нужны ясные головы. Есть у меня одна завиральная идея...
       - "Коня! Коня! Полцарства за коня!" - процитировал Шекспира мгновенно оживившийся Гусь. - За любую, самую безумную идею можешь просить у меня, что хочешь!
       - Я запомню эти твои необдуманные слова, дружок. А пока что скажи мне: тебя отстранили настолько, что теперь ты на Петровке никто и ничто, или пока еще в твоей власти сделать от имени МУРа срочный запрос в разного рода архивы?
       - Без проблем. А если надо будет поднажать - найдутся и связи, и друзья. Тот же Белов поможет.
       - Тогда слушай...
      

    35

       Из Заключения комиссии экспертов главной военной прокуратуры по уголовному делу  159 о расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле - мае 1940 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "14. Сообщение Специальной комиссии под руководством Н.Н.Бурденко, выводы комиссии под руководством В.И.Прозоровского... являвшиеся орудием НКВД для манипуляции общественным мнением, в связи с необъективностью, фальсификацией вещественных доказательств и документов, а также свидетельских показаний, следует признать не соответствующими требованиям науки, постановления - не соответствующие истине и поэтому ложными".
      
       Архив - удивительнейшее изобретение нашей цивилизации! Очевидно, без этих хранилищ информации ее не было бы в том виде, в котором она существует в настоящее время. Недаром древнейший из архивов, состоявший из множества испещренных клинописью глиняных табличек, известен со времен первого государства в человеческой истории, существование которого достоверно подтверждено - Ассирийского царства.
       Ценность каждого архива определяется многими параметрами; из них на одном из самых первых мест располагается полнота. По большому счету эти учреждения являются хранилищем коллективной памяти, девяносто девять процентов которой никогда не востребуются. При этом они должны быть в состоянии выдать любую мыслимую справку. Систему архивов страны можно рассматривать в качестве единого информационного массива, который, между прочим, живет по своим, кажущимся подчас мистическими, законам. Один из них можно было бы сформулировать так: "информацию, единожды попавшую в архив, изъять оттуда полностью невозможно".
       Редкие исключения только подтверждают сформулированное нами правило. Непосвященному человеку на первый взгляд оно кажется парадоксальным. Разобраться во всем поможет простой умозрительный пример. Скажем, некий властелин решил втихую избавиться от своего политического противника, содержащегося в заключении. Изымаются распоряжение об аресте, тайное решение суда (если он состоялся), вымарывается имя узника из общего тюремного списка, загоняются за Можай контактировавшие с ним лица из персонала узилища, в обществе распространяются дезинформирующие слухи, спецслужба организует "утечку" о его бегстве за границу... Казалось бы: всё, концы в воду. Ан нет: спустя пару сотен лет кропотливый исследователь находит бухгалтерскую запись о выдаче городскому палачу суммы на "хозяйственные нужды", датированную периодом, о котором идет речь, и соответствующую стоимости разовой "работы" этого муниципального специалиста, а потом, штудируя книгу поступлений местного церковного прихода выясняет, что через пятьдесят лет после "отъезда за границу" давнего узника, правнук упомянутого служащего совершил дарение, представлявшее собой фамильный перстень того самого, "вычеркнутого" из истории человека. После всех этих открытий терпеливый историк имеет право сделать вывод: такого-то числа имярек был тайно казнен там-то. Разумеется, приведенный пример схематичен, но мораль ясна: найти в архивах можно практически все, что когда-либо было задокументировано, несмотря на любые попытки "вычеркнуть" что-то из истории, нужно только иметь время, желание, возможность и навык. Ну и, конечно, не помешает чуток везения!
       Разумеется, все значительно упрощается, когда не совершалось целенаправленных попыток скрыть или фальсифицировать прошлое. Но и здесь не все очевидно: наши национальные расхлябанность и небрежность способны затруднить поиск нужного документа даже там и тогда, когда это кажется парой пустяков...
       Вернемся, однако, к нашему повествованию. "Завиральная" идея Борисовой родилась, конечно, от отчаяния, но имела некоторую, хотя и не бесспорную, связь с действительностью. Как утопающий хватается за соломинку, так и переводчица, выдвигая свою гипотезу, оттолкнулась от бросившегося ей в глаза при осмотре квартиры покойного генерала внешнего несходства между супругами Вацетисами с одной стороны, и их отпрыском с другой. В самом деле: длиннолицый белобрысый отец, русоволосая мать с овальным лицом и чернявый скуластый сын... Конечно, генетика может объяснить все, вплоть до рождения черного младенца у белых родителей, или даже появления бело-черной двойни, однако в быту причины подобных афронтов оказываются, как правило, попроще. Отчего бы, доказывала тогда в кафе на Пушке Таня майору, не предположить, что отцом Эдуарда Эдуардовича был другой мужчина? А если так, то раскопав истинного родителя, можно было выйти на целый пласт родственников, к которым следствие еще не присматривалось. К тому же семейные пертурбации уровня "чужой ребенок" вызывают обычно сильные страсти, а где бушуют эмоции, там возможно и преступление. В конце концов, закончила свой монолог переводчица, терять-то им уже нечего, отчего бы ни использовать этот последний, пусть даже мизерный шанс?
       Гусев согласился, хотя энтузиазма у него и поубавилось.
       - Ну и как ты предлагаешь искать гипотетического отца Вацетиса-младшего? Вряд ли его дальняя провинциальная родственница поможет нам перетрясти белье этой семьи... Или, может, предложишь лезть с нескромными вопросами к банкиру? Если даже он чего и знает, то пошлет подальше, и все!
       - И это говорит старший оперуполномоченный Московского уголовного розыска?! Даже я, простая русская баба, - Борисова цитировала персонажа Веры Марецкой из кинофильма "Член Правительства", - понимаю, что если нам что-то и может помочь, то только архив ЗАГСа. Может, мальчика - если вся эта моя придумка не химера - первоначально записали на биологического отца? Может, он родился у будущей супруги Вацетиса еще до брака с ним? Конечно, за это - один шанс из миллиона, но все же... Миш, это легко и быстро можно проверить!
       - Быстро только кошки родятся! - хмуро сообщил Гусев и полез за мобильником.
       Изложив неизвестному Тане Алику просьбу узнать в органах ЗАГС все, что возможно о родившемся двадцать седьмого сентября 1943 года Эдуарде Эдуардовиче Вацетисе, Михаил, отключил трубку и предложил "поменять базу", в результате чего они отправились к Борисовой. Там, в ожидании вестей, хозяйка попыталась работать, а гость ухватился за новый детектив. Ничего у них из этого - поскольку головы были заняты совершенно другим - не вышло, и все закончилось тем, что оба оказались перед телевизором, где с мрачным выражением лица безнадежно смотрели какую-то юмористическую передачу. Переключили на "Культуру", но там было еще хуже: молоденькая бессмысленная ведущая, красуясь перед камерой, мучила дурацкими вопросами седобородого народного поэта Аварстана Шарипова. Наконец, раздался телефонный звонок, и на этот раз звонил, наконец, гусевский коллега, а не очередная подружка Борисовой, которые в тот день как сговорились, и трезвонили одна за другой. Татьяна напряженно пыталась по репликам и вопросам Михаила понять, о чем идет речь, но безуспешно.
       - Хрень какая-то, - положив трубку, сообщил ей майор. - Алик обнаружил запись о выдаче свидетельства о рождении Вацетиса Эдуарда Эдуардовича, каковой появился на свет, как мы знаем, 27 сентября 1943 года. Запись датирована тем же числом, но годом позже. Справка из роддома, на основании которой собственно, свидетельство и выдается, отсутствует. Что из этого следует?
       - Что из этого следует? - повторила вслед за Гусевым не рожавшая, и потому не знавшая соответствующих порядков Борисова.
       - Получается, что нарушена куча правил. Свидетельство о рождении, почему-то, оформили только в первую годовщину рождения чада. А как же прикрепление к поликлинике? Прописка и прочие формальности? Даже сейчас в нормальной семье это было бы редкостью, а в те жесткие времена трудно даже представить себе, что новорожденный москвич жил год без документов.
       Переводчица почувствовала, как у нее забилось сердце.
       - Может, у него уже было другое свидетельство, с указанием иного родителя?
       - Тогда должны были бы записать: "Выдан дубликат...", но этого же нет. И потом: отсутствие справки...
       - Могли и потерять, - не согласилась Борисова. - Трудно ли офицеру НКВД обойти такой пустяк?
       - Не трудно, а практически невозможно! По справке устанавливается и записывается мать, а отец, между прочим, записывается по желанию: на кого мамаша показала, тот и ботинок.
       - Кто?
       - Ботинок - батя, папаша. О чём, бишь, я? Да, в обычной ситуации без справки не получилось бы, в ЗАГСе заставили бы пойти и получить дубликат. Ага!
       - Что "ага"?
       - Справочку эту можно восстановить по архивам московских роддомов. Не так их много было в ту пору, да и младенцев, полагаю, рождалось во время войны не богато.
       - Но это же уйма работы!
       - Совсем не уйма, коль мы знаем дату рождения. Вацетис в то время уже служил в Москве, так что супруга его рожала здесь, а значит, должны найти. Тем более что все документы хранятся в одном месте, и не надо будет объезжать старые роддома.
       Михаил снова принялся названивать, на этот раз подполковнику Белову. Тот был наслышан уже о проблемах друга, и немедленно отрядил для поисков в помощь все того же Алика и еще двоих человек. Теперь ко всем прочим проблемам прибавилась еще одна: до окончания рабочего времени оставалось все ничего, а заставить архивных работников трудиться сверхурочно могло только вмешательство высокого начальства, обращаться к которому у Гусева не было ни желания, ни оснований, ни даже полномочий - коль скоро его отстранили от расследования дела об убийстве генерала Вацетиса.
       Томительно текли минуты, телефон молчал, а часовая стрелка просто в каком-то спринтерском темпе неслась к цифре шесть. В 18-05 Гусев сломал карандаш, с помощью которого пытался решать кроссворд. Борисова, обычно не отказывавшая себе в удовольствии в течение дня выкурить четыре-пять сигарет, дымила как паровоз, прикуривая новую сигарету от докуренного до самого фильтра бычка предыдущей. Телефон проснулся без двадцати пяти семь. Первым трубку схватил Михаил и по привычке отрапортовал: "Гусев!". Разговор был не долгим, поблагодарив, майор пообещал не знакомому Тане Алику, что "на сегодня все!", и по выражению Мишиного лица Борисова поняла, что ничего особенно радостного раскопать не удалось.
       - Никаких следов того, что в 1943 году Зоя Дмитриевна Вацетис родила ребенка, ребята не нашли. Значит, она рожала в эвакуации, и то, чем мы с тобой занимаемся, называется на языке гадалок на картах "пустыми хлопотами".
       - Странно, - не соглашаясь, покачала головой Татьяна, - как-то это неправдоподобно: офицер прибывает в Москву для продолжения службы в центральном аппарате НКВД, и не забирает к себе беременную жену, предоставив ей рожать неизвестно где и оставив ее без своей заботы... Что-то здесь не так!
       - Тогда как ты можешь все это объяснить? Маленького Эдика принес аист?
       - А если это ребенок войны, подобранный где-то сирота без документов и родословной?
       Михаил задумался на миг, втянув щеки и вытянув дудочкой губы.
       - М-да. А потом неизвестно откуда объявляется настоящий родитель и, в благодарность за то, что генерал воспитал его ребенка и дал ему образование, убивает старика. Извини, но по сравнению с этой историей даже мексиканские сериалы кажутся образцами критического реализма.
       - А если у биологического отца были личные счеты с Вацетисом?
       - О господи, опять тени прошлого! Но кем же надо быть, чтобы не оставить жизнь человеку, выкормившему - и, заметим, неплохо - твоего ребенка? Нет, в советского Монте-Кристо, безжалостного мстителя, больше полувека готовившего неизвестно за что месть названному отцу своего сына, я не поверю!
       В комнате воцарилась тишина. Немного повозившись, Гусев виноватым голосом сообщил:
       - Не пора ли мне пора, как ты думаешь? Больше мы с тобой вдвоем ничего не высидим, а мне еще к завтрашнему утру надо написать подробный рапорт.
       - Погоди, Миш. Напомни: когда Вацетис был переведен в центральный аппарат?
       - Летом, кажется, в июле сорок третьего.
       - А где он был в сентябре сорок четвертого?
       - На северном Кавказе. А в чем, собственно, дело?
       - Сама не знаю... Целый год Эдуард Николаевич с супругой не находили времени получить свидетельство о рождении своего ребенка. Потом он уезжает в командировку, очевидно, трудную и опасную, коль скоро по возвращении его представляют к правительственной награде и вне очереди присваивают воинское звание. Едва отдышавшись, он тут же бежит с ребенком в ЗАГС... Как-то странно все это! Что это была за командировка такая, мы можешь узнать?
       - Боюсь, что на наш запрос с Лубянки уже сообщили все, что посчитали нужным. Да и времени не остается...
       - А твой полковник Трифонов? Может, он поднажмет?
       - Он и слушать меня не станет: ты не забыла, что я официально отстранен?
       - А Белов?
       - У него кишка тонка. Хотя, конечно, поговорить с Трифоновым, в отличие от меня, он бы мог.
       - Позвони ему и скажи, что от этого зависит поимка убийцы.
       - Ты шутишь?
       - Нет, просто блефую. Но поторопись: времени уже восьмой час.
       - Это-то, как раз, не проблема: в отличие от архивариусов, опера работают круглосуточно. Но идти на блеф...
       - Извини, повторюсь: терять тебе уже нечего. Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут!
       - Спасибо тебе на добром слове, человеколюбивая ты наша!
       Белов был старым и добрым другом Михаила, поэтому уговаривать его не пришлось. Подполковник сказал только, что успеха гарантировать не может, но обещал перезвонить, как только получит хоть какой-нибудь результат. Опять потекли томительные минуты ожидания, с той лишь разницей, что теперь секундная стрелка слишком долго, как-то по-старушечьи медленно ползла по кругу. Белов позвонил уже в девятом часу.
       - Не знаю, Мишаня, чем это тебе поможет, - с сомнением в голосе сообщил он, но полковник поставил на уши кого только мог, и кое-что выяснил. Твой (вернее, уже наш) Вацетис осенью сорок четвертого был командирован на Северный Кавказ для организации депортации в Северный Казахстан малкарцев, которых обвинили в сотрудничестве с фашистскими оккупационными властями. Для того чтобы это выяснить, нашему старику пришлось включить все свои связи. Он страшно ворчал, но потом выразил надежду, что ты знаешь, что делаешь.
       - Да? - туповато переспросил Гусев, в голове которого со скрипом начали проворачиваться шестеренки.
       - Еще Трифонов сказал, что заставить тебя работать можно только под угрозой предупреждения о неполном служебном соответствии. Звони!
       Отставив подначку друга без ответа, майор задумался. Что-то Петр рассказывал ему такое, что он пропустил тогда мимо ушей, но что сейчас было необходимо срочно вспомнить... Чёртова память! В обычной ситуации можно было бы просто подождать, когда нужный факт или связь между фактами сама выскочит из подкорки, но сейчас-то времени на это не было. Может, Татьяна поможет?
       - Ты что-нибудь знаешь о малкарцах? - спросил он переводчицу.
       - Немного. Один из многочисленных малых народов Кавказа, пострадал в войну от депортации. После 1956 года соответствующее постановление Верховного Совета было отменено, и малкарцы возвратились на прежнее место компактного проживания. Петр... Ох!
       - Что, "ох"?
       - Он мне показывал вырезку из газеты...
       Теперь и Гусев вспомнил все. Банкир Вацетис возглавлял Фонд поддержки жертв переселения малкарцев. Но тогда... тогда вырисовывалась очень занятная картина. Несколько бредовая, но в то же время оч-чень логичная. По загоревшемуся взгляду Борисовой майор догадался, что и ей в голову пришли сходные идеи.
       - Интересно, когда он узнал о своем происхождении? - чужим голосом спросил Михаил. - Скорее всего, незадолго до развязки этой истории. Просматривается прямая связь, подтверждаемая хронологией: основал фонд - вошел в тему - смерть генерала.
       - И вовсе не дитя войны, - утвердительно кивнула головой Борисова. Со стороны их разговор показался бы беседой двух безумцев, но они отлично понимали друг друга. - Хотя разница небольшая: ребенок невинно репрессированных...
       - Любопытно: он его сам... или это сделал кто-то из соплеменников? Хотя какая разница?
       - Мальчику, когда его привезли в Москву, было около двенадцати месяцев (медики это умеют определять довольно точно) и в тут же оформленном свидетельстве проставили дату рождения годом раньше, но тем же днем.
       - Потому и не было справки из роддома!
       - А Зоя Дмитриевна, наверно, страдала бесплодием.
       - Не скажи: и мы, мужики, бывает, страдаем тем же!
       - Это уже не принципиально! - отмахнулась Борисова. - Для нас важно: скорее всего, кто-то из стариков-малкарцев его опознал. Правда, не совсем понятно, как...
       - Да наверняка по фамилии! Уцелевшие не могли не запомнить, как звали того, кто разрушил всю их жизнь.
       - Возможно, - равнодушно кивнула головой переводчица. - Итак, кто-то опознал Эдуарда Эдуардовича Вацетиса как того самого мальчика, которого московский энкаведист увез с собой...
       - Этот кто-то скорей всего был родственником, тогда психологически легче представить себе то, что банкир стал убийцей.
       - Убийцей или соучастником, установит следствие. Думаю, здесь дело даже не в обычной, а в кровной мести: Кавказ есть Кавказ. Только сейчас поняла, отчего Вацетис забрал мальчика с собой. Скорее всего, в результате какого-то эксцесса родители ребенка были убиты, и совершенно не исключено, что рукой самогл руководителя депортации. Однако для Петра и для тебя всё это совершенно безразлично. Но: для того, чтобы начать серьезный разговор с Вацетисом-младшим, не хватает "пустяка" - доказательства того, что вся эта красивая и жуткая история от начала до конца не придумана сейчас и здесь тобой и мной.
       - Да, я об этом все время думаю, - кивнул Гусев. - И ты будешь смеяться, но одна мыслишка на чей счет у меня имеется! Господин Э.Э. Вацетис в этом своем Фонде поддержки жертв переселения малкарцев, кто?
       - Председатель или президент, не помню точно.
       - Вот, - закивал головой Михаил, - а всякий уважающий себя фонд помимо главы имеет что?
       - Деньги.
       - Правильно, но я о другом: такого рода институции всегда имеют какой-нибудь совет, попечительский или наблюдательный. На худой конец - правление.
       - И?
       - Давай порассуждаем. Пункт первый: что чему предшествовало, создание фонда или получение банкиром откровения о его малкарском происхождении? На первый взгляд, ответ очевиден: Вацетис узнал, что он не русско-латыш, а горец, и создал фонд. Однако я полагаю, что все было наоборот. С тех пор, как банкир понял, что его зовут вовсе не Эдуард а, скажем, Ахмед, все его помыслы были обращены на одно. Лишь разрешив свой конфликт с названным отцом, Эдуард Эдуардович мог бы заняться таким не срочным делом, как создание фонда. Опять же: зачем его создавать до свершения кровной мести, давая тем самым в руки будущего следствия ниточку, ведущую к нему? А банкиры, что б ты знала, люди очень предусмотрительные и привыкшие рассчитывать свои действия на пять ходов вперед...
       Итак, имеем мы право предположить, что сначала было действие (создание фонда), а потом уже слово (получение информации о биологических родителях)?
       - Предположить - да, а безапелляционно утверждать - нет!
       - Спасибо и на этом. Поехали дальше. От кого банкир Вацетис мог узнать о своем происхождении?
       - От кого-то из своих действительных соплеменников, - послушно ответила Таня на риторический вопрос.
       - Умница, приятно поговорить с быстро соображающим человеком! А где их может встретить банкир Вацетис, человек, вращающийся в своей жизни по строго определенной орбите, где горцы по определению встречены быть не могут? (разумеется, я не имею в виду предпринимателей кавказского происхождения, поскольку бизнесмены определенного уровня хотя бы шапочно давно уже друг друга знают). Отвечаю: например, при учреждении известного нам фонда.
       - А почему он надумал его учредить?
       - Откуда же я знаю? Потом спросим у него... Могу лишь предположить. К Вацетису обратились с просьбой помочь малкарцам. В учреждения, где водятся деньги, подобного рода просьбы почта приносит каждый день. Вместо того чтобы отправить письмо в корзину, оборотистый финансист придумал, как с этого дела получить свою выгоду. Может, под видом благотворительности создать там какую-нибудь особую экономическую зону, не знаю... Короче: принимается решение создать фонд. И вот, собирается попечительский совет, в который включаются, как водится, бизнесмены, политики, представители науки, культуры и те, для кого вся эта каша и заваривается. В перерыве к нашему Вацетису подходит седой аксакал и просит о встрече наедине...
       - Ты так рассказываешь, как будто сам при всем этом присутствовал, - фыркнула Таня.
       - Важна идея, а не антураж, - отмахнулся Михаил. - Теперь остается изучить персональный состав руководства интересующего нас фонда.
       - Где ж ты его сейчас возьмешь?
       - Во времена Шерлока Холмса важнейшим качеством сыщика было умение проехать, прицепившись сзади к кебу и определить сорт одного из ста видов табаку по его пеплу. Сегодня даже начинающий опер обязан быть на "ты" с Интернетом. Заводи свою машинку, - майор кивнул в сторону компьютера, - и готово дело!
       Через несколько минут довольный Гусев уже изучал появившийся на мониторе список.
       - Так, Абрикосов Ю.Т., Акопян Х.Г.... стоп: Бероев В.П., член президиума Совета кавказских диаспор. Нет, не пойдет: москвич. Поехали дальше. Гриншпан Г.З., Докучаев В.А., Литвин М.М. ... ага, Шарифов А., поэт, г. Дадашкала. Заметь, все с отчествами, а у уважаемого господина Шарифова указано только имя. На Востоке отчеств не бывает. Помню, познакомили когда-то меня, юного лейтенанта с одним старым сыскарем, узбеком. Зубр, полковник! Руку мне протягивает и представляется: Рашид. Видя мое изумление, объяснил: у нас, говорит, отчеств не бывает, так что зови меня по имени, но без панибратства! - Рассказывая эту байку, Гусев досмотрел внушительный список до конца. - Ну вот, больше никого подходящего нет. Значит, будем работать с Шарифовым А.
       Несмотря на уверенный тон, в глубине души Михаил понимал, что это - едва ли не последняя их надежда...
      

    36

       - Слушай, это не тот почтенный дядечка, похожий на старика Хоттабыча, которого показывали в новостях на канале "Культура"?
       - Точно, он! А я уж прикидывал, как нам по быстрому достать уважаемого члена Попечительного совета в его Дадашкале... Первый раз повезло! Сейчас свяжусь с ребятами...
       - Миш, уже без пяти десять!
       - Нормально, кто-нибудь из наших наверняка еще на работе. Там делов-то, на десять минут: ни в супердорогом, ни в совсем уж непристижном отеле старикан не остановится, а остальных в центре города не так уж и много. Я даже знаю, где его надо искать в первую очередь: в "Космосе".
       - Почему?
       - Опыт, - коротко ответил Гусев и короткой дробью выстучал на компьютере запрос. Выяснив телефон, набрал номер. - Алло, добрый вечер. Это из союза писателей беспокоят. Скажите, у вас остановился поэт Шарифов? Спасибо, подожду... Ага, можно с ним соединить? Спасибо! - Передавая Тане трубку, похвастался: - Видишь, и сами обошлись. Представься и скажи ему, что надо завтра встретиться на счет перевода на французский.
       - С ума сошел! - ужаснулась Борисова но, услышав в трубке голос Шарифова, послушно транслировала все, что от нее требовалось.
       Теперь пришел черед майора стараться угадать по репликам, как складывается телефонный разговор. Услышав "ну что вы, уже поздно!", он замахал руками, как раненая птица крыльями, гримасами и беззвучной артикуляцией показывая, что следует немедленно соглашаться. Пантомима закончилась только тогда, когда со словами "хорошо, сейчас приеду" Борисова положила трубку.
       - Ф-фу, - выдохнул Гусев, - я уж думал, ты все испортишь. Молодчина! Что, старик ухватился за возможность издаться во Франции?
       - Неудобно как-то, - пожаловалась Таня. - Он, оказывается, читал мои переводы. А издаться во Франции, кто ж откажется? Но пригласил он меня столь скоропалительно только потому, что завтра рано утром улетает. Отправляйся на кухню: мне нужно переодеться. И подумай, что и как я буду ему говорить.
       - А тебе и не придется ничего говорить, - прокричал с кухни майор. - Будешь только подвякивать время от времени, а когда придет пора - расплачешься. Сможешь разрыдаться по моей команде?
       - В обычное время вряд ли, а сейчас - не знаю... А это нужно?
       - Все может быть. Если и когда я тебе подмигну, пускай слезу и усиленно сморкайся.
       - Ага, а что будет с моим лицом?
       - Ничего, с размазанными глазами еще жальче будет. Долго еще?
       - "Шубку надеваю!", - ответила Борисова словами Лисы из знаменитой сказочки про лубяную избушку Зайца.
       Услышав адрес, таксист осмотрел своих пассажиров и заломил немыслимую цену. Гусев молча кивнул, усадил даму на заднее сидение, а сам плюхнулся вперед. Когда машина тронулась, он достал зажигалку и в ее неверном свете принялся изучать водительскую карточку, прикрепленную около счетчика.
       - Чё газ зря жжешь, командир? - фамильярно спросил водила.
       - Смотрю, кому завтра большую неприятность сделаю, - приветливо ответил майор.
       Таксист дал по тормозам.
       - Вылазь!
       - Что-то не так? - елейно поинтересовался Михаил.
       - Тормоза не держат. Вылазь, кому сказал!
       Гусев достал удостоверение. Голос его тут же растерял всю медоточивость и приобрел металлический оттенок.
       - Механик, я тороплюсь. Не усугубляй, как говорится, вины. Трогай!
       Водитель стал клясться, что тормоза действительно неисправны, и по инструкции он обязан пассажиров высадить. Однако поехал, и перестал бубнить только тогда, когда майор сообщил ему, что заплатит, только по-божески.
       Свидание Тане "Хоттабыч" назначил в ресторане. Переводчица и Михаил издали опознали его по длинной бороде и величавому виду. Поэт невозмутимо пил чай, никак не реагируя на ненавидящие взгляды, которые бросал в его сторону официант, демонстративно прогуливавшийся неподалеку. Когда они подошли и представились ("это Михаил Гусев, мой друг"), поэт предложил им присесть и взмахом руки подозвал официанта.
       - А вот теперь, мой друг, принеси для этих молодых люде все, что ты пытался всучить мне. И еще один чай. - Гости принялись отнекиваться, а официант кинулся за меню и картой вин. Вся эта суета была пресечена еще одним взмахом желтоватой руки с огромным перстнем. - Вы мои гости. А ты, - это уже официанту, - принеси две-три хорошие закуски и лучшее горячее. Что будете пить?
       Максим махнул рукой и попросил водки. Татьяна заказала бокал красного вина и газированной минералки. Заказ появился моментально, старик умел заставить себе служить.
       - У нас за столом о делах говорить не принято, - несколько нараспев начал он, с удовлетворением наблюдая за гостями которые, внезапно ощутив волчий аппетит, накинулись на еду. - Однако время позднее, поэтому я возьму на себя смелость спросить, что за издательство собирается переводить мои стихи, и конкретно о чем может идти речь?
       Татьяна поперхнулась. Гусев неторопливо положил нож и негромко проговорил:
       - Можно я сначала вас кое о чем спрошу? - Шарифов величаво кивнул - Скажите, сколько лет вам было в сорок третьем году?
       Взгляд поэта стал цепким. Испытующе посмотрев на собеседника, он тоже, в свою очередь, задал вопрос:
       - Почему это вас интересует? Впрочем, я не женщина, и скрывать возраст мне не нужно. Семь лет мне было, уважаемый.
       - И в этом возрасте вы запомнили фамилию человека, руководившего депортацией вашего народа?
       Аксакал задумчиво посмотрел куда-то вдаль. Глотнув чаю, он позволил себе слегка удивиться:
       - Не понимаю, о чем вы говорите, уважаемый!
       - Не знаю, известно ли вам, что генерал Вацетис мертв. Думаю, вы в курсе. По-моему, из моего вопроса совершенно очевидно, что следствие напало на след убийцы. Полагаю, что информацией, которой вы поделились с главою вашего фонда, владеете не один вы. Просто потребуется сколько-то месяцев, а то и лет, но мы сможем доказать, что у Эдуарда Вацетиса был мотив для убийства старого генерала. Когда точно знаешь убийцу, достаточно просто доказать, что преступник - именно он. Правда, за это время пострадает невиновный человек, ее вот, жених, - майор указал на Татьяну и выразительно подмигнул. - Его арестовали сразу после того, как они подали заявление в ЗАГС. Так что ваше молчание не поможет мальчику, некогда увезенному Вацетисом в Москву, но разобьет жизнь двум молодым людям...
       Борисова попробовала выжать из себя слезу и с удивлением обнаружила, что для этого ей не пришлось прикладывать никаких усилий. Девушка столько пережила за последние дни, а недлинная речь Гусева была столь прочувствованной, что она немедленно захлюпала носом. Ей не помешал даже полет Мишкиной фантазии, экспромтом завернувшего про несостоявшуюся свадьбу.
       Шарифов, продолжая высматривать что-то в непостижимой дали над головам своих "гостей", бесстрастно молчал. Допив чай, он перевернул стакан вверх дном и положил на блюдце.
       - Мурзаевы, - тихим голосом проговорил он, - были нашими соседями. Я дружил с их старшим сыном, а наши родители всегда говорили, что когда мы вырастим, я женюсь на его сестре. В сорок третьем году у Мурзаевых родился второй сын, Селим. Примерно через месяц после этого в наши селения приехали грузовики с автоматчиками НКВД... Их начальник, майор, грубо оттолкнул мать Селима, и она упала. Ее супруг кинулся на обидчика, но был убит на месте. Застрели и ее, когда она, как дикая кошка, кинулась в глаза майору. Под горячую руку получил свою пулю и "щенок". Потом начались сборы - на все про все нам дали два часа - и погрузка на автомобили. Младенца отнесли в броневик начальника чекистов. Да... Той же зимой от скоротечной чахотки в ледяной казахской степи умер мой отец, ранней весной за ним последовала и мать и моя не случившаяся невеста. Умирая, мать завещала мне никогда не забывать имени нашего палача, майора Вацетиса...
       Я ответил на вопрос, почему в столь юном возрасте запомнил эту фамилию?
       - Спасибо! - поблагодарила Татьяна и, неожиданно для себя, поцеловала руку поэта. - Простите меня за обман про перевод.
       Шарифов внешне никак на благодарность не отреагировал, лишь молча погладил девушку по голове. Гусев встал:
       - Могу я быть уверенным, что вы не позвоните банкиру, как только мы с вами попрощаемся?
       - Нет, не можете. Но он будет с вами разговаривать.
       Майор встал, поблагодарил за хлеб, поклонился и, подхватив Борисову, энергичным шагом двинулся к выходу. Не тот случай, полагал он, чтобы разводить здесь Версаль. Да и времени у них было маловато. Совсем не было, если быть точным ...
       Эдуард Эдуардович Вацетис или, что было бы правильнее, Селим Мурзаев жил на Арбате. Вернее, в одном из арбатских переулков, в новом доме на охраняемой территории. МУРовское удостоверение Гусева не произвело на охранников никакого впечатления; в отсутствие ордера они отказались в столь позднее время даже по телефону беспокоить уважаемого жильца. Майор в первый раз оказался в подобном положении и даже, стыдно сказать, поначалу подрастерялся. Однако ему не пришлось ничего изобретать: как раз в то время банкир позвонил на проходную с просьбой пропустить к нему посетителей.
       Хозяин сам открыл дверь и, не представляя поздних посетителей ничего не понимавшей супруге, провел их в кабинет. Усадив незваных гостей в кресла, сам остался на ногах и, заложив руки за спину, некоторое время молча смотрел в окно.
       - Совершенно не понимаю, как вы на меня вышли, - наконец произнес он, и было не понятно, предназначены эти слова гостям или то были "мысли вслух". Отвернувшись от окна и оказавшись лицом к лицу с Татьяной и Гусевым, продолжил: - Ахмед сказал мне, что обвиняется невиновный человек... Это действительно ваш жених?
       - Да, - бестрепетно ответила Борисова.
       - А вы, - взгляд банкира переместился на майора, - сыщик и по совместительству друг обвиняемого? Насколько я помню, однажды мы с вами беседовали...
       - Друг обвиняемого и по совместительству оперуполномоченный Московского уголовного розыска, - без особой любезности в голосе ответствовал Михаил: никакой симпатии этот отцеубийца у него не вызывал как, впрочем, не вызывала жалости и его жертва.
       - Чего же вы от меня хотите?
       "Чистосердечного признания", - чуть не бухнул майор, но вовремя понял, что более нелепого предложения Эдуарду Эдуардовичу сделать было бы нельзя. Ни черта он не раскаивается, а "взять" его будет не просто, ох непросто! Даже не потому, что к его услугам лучшие адвокаты столицы, могучие связи и неосмысляемые для сидящего на окладе милиционера финансовые возможности. Просто прямых улик против господина Вацетиса-Мурзаева не было и, по всей видимости, не предвиделось: это только народному поэту можно запудрить мозги, рассказывая, что если убийца известен, остальное дело техники...
       - Справедливости, - внезапно подала голос Борисова.
       - Справедливости? - круто повернулся к ней Вацетис. - Что есть справедливость? Бывает ли она одна на всех? Праведно ли убить палача? Чем можно оправдать убийство мужа на глазах жены, а отца на глазах сына? А вынесение приговора целому народу? Если человек с погонами на плечах, выполняя преступный приказ, нарушает первую заповедь, подлежит ли он за это каре? А его жертва, найдя возможность ответить ударом на удар, совершит ли она преступление, или это будет простое воздаяние должного? Что есть справедливость?
       У Гусева было, что на это ответить, но его снова опередила Татьяна:
       - Я могу сказать, что такое несправедливость. Например, когда осуждают невиновного.
       Банкир, разгорячившийся во время своего монолога, на глазах остывал. Заложив руки за спину, он снова отвернулся к окну. Затем, не поворачиваясь, проговорил:
       - Хочу дать показания, которые готов подтвердить и в суде. Бумага найдется или дать?
       Майор достал из кармана блокнот - какой мент выйдет на улицу без этого "инвентаря"? - и стремительно начал записывать: "Я, нижеподписавшийся Вацетис Э.Э. подтверждаю, что шестого сентября сего года, около семнадцати часов приезжал на квартиру своего отца, Вацетиса Э.Н. Я принимаю препарат "беллоид", и отец попросил меня привезти ему на пробу одну упаковку. Отца я нашел в бессознательном состоянии, судя по всему, он был сильно пьян. Делать мне там было нечего, поэтому, оставив около кровати лекарство, я уехал".
       Внимательно изучив написанное, Вацетис поставил число и размашисто подписался.
       - Надеюсь, молодые люди, вы удовлетворены. Не могу и не хочу вас больше задерживать.
      
       Стоял тихий солнечный денек, каким изредка балует москвичей начало октября. Клаутов и Борисова, не торопясь, брели по набережной от Зарядья в сторону Котельников. Легкий ветерок с реки приятно овевал лица. Плотный праздничный обед, сопровождавшийся соответствовавшими случаю излишествами, настраивал на философический лад.
       Утром Петр был с извинениями отпущен на свободу, после чего созвонился с Татьяной и назначил ей свидание. Не заходя домой, он направил свои стопы в Сандуны: больше всего на свете журналисту хотелось попариться и вытравить из себя тот специфический запах, который наполняет каждый кубический сантиметр любого тюремного помещения и, кажется, навечно пропитывает собой все - от зубной щетки до волос на голове. Надев спустя два часа поданные пространщиком свежепостиранное белье, выглаженную рубаху и отутюженные брюки, журналист почувствовал себя заново родившимся, а поцелуй, которым встретила его Таня, сделал счастливейшим из смертных. В ресторане говорили ни о чем. Так часто бывает: когда многое надо сказать, беседа почему-то скачет с одного пустяка на другой. На улице больше молчали. Петр неожиданно осознал, что все неприятности позади и наслаждался этим ощущением душевного комфорта; Борисова, судя по нахмуренному лбу, решала для себя что-то важное.
       Первой нарушила долгое молчание переводчица:
       - А не написать ли тебе обо всем этом книгу?
       - Я давно об этом думаю, еще с Белграда. Уже и название придумал: "Мертвые хватают живых".
       - Мертвые... хватают... живых, - как бы пробуя слова на вкус, задумчиво повторила девушка. - А знаешь, очень даже ничего! И завлекательно, и передает общий смысл всего произошедшего с нами в последнее время. Ведь действительно же, реальными неприятностями нам с тобой грозили ужасные призраки прошлого.
       - Мне кажется, трактовать так события было бы несколько упрощенно, - не согласился Петр. - И я, придумав это название, вкладывал в него мысль более глубокую, что ли...
       - Репортер становится философом, - хмыкнула Татьяна, - это что-то новенькое!
       Клаутов, однако, остался серьезным.
       - Действительно, если вспомнить наши белградские и московские приключения, то окажется, что все события каким-то образом связаны с прошлым...
       - Plusquamperfectum, давнопрошедшее время, - кивнула Борисова.
       - С твоим грамматическим определением я не согласен, но об этом потом. Давай, рассмотрим для начала первый "пласт": то, что лежит, так сказать, на поверхности и касается непосредственно нас с тобой.
       - Давай, - согласилась девушка: она видела, что Петру необходимо выговориться, а с кем же это сделать, как не с ней?
       - Итак, разбираем акт первый, события в столице Сербии. С чего все началось? В конце сороковых годов совершается неправедное дело: преследуя свои цели и в назидание всему соцлагерю, руководство СССР пытается самым бессовестным образом распять Югославию. Геополитические последствия подобной политики нас напрямую не касаются, и поэтому не будем на них отвлекаться. В результате население страны раскалывается на две части искренне считающих себя правыми людей - сторонников Тито и сторонников Сталина, между ними начинается острая борьба, происходят трагедии и гибнут люди. Plusquamperfectum? Однако спустя шестьдесят лет бывший работник госбезопасности убивает ищущего мщения сына югославского диссидента-ибэиста и делает все, чтобы подвести под монастырь случайно попавшихся ему под руку туристов из России. Затем погибает убийца, пав от руки своей супруги, оказавшейся стукачкой, направленной в свое время в Югославию польскими спецслужбами и доведенной до самоубийства дочерью одной из своих жертв. Местный полицейский, воспитанный своим отцом в духе ненависти и подозрительности к "коварным русским кэгабэшникам", вопреки очевидным фактам прилагает все усилия, чтобы посадить туристов, повесив на них (то есть на нас с тобой) все три смерти. Так что твое определение верно: нам угрожали ужасные призраки прошлого.
       - Вот видишь..., - вставила несколько сбитая с толку переводчица.
       - Перейдем ко второму акту, - не дал себя перебить Клаутов, - московскому. Насильственной смертью умирает старый работник "органов", отличившийся на полях Великой Отечественной в рядах заградительных отрядов. Он - "специалист широкого профиля", поэтому отметился и в неправедном обвинении моего родственника в измене родине. По той ничтожной причине, что я интересовался судьбой своего прадеда, меня берет под подозрение неумный карьерист из ФСБ, получивший задание кровь из носа отстоять честь мундира и поймать убийцу "своего". Потом на горизонте появляется сын врача, ставшего в свое время жертвой кампании по борьбе с "убийцами в белых халатах": убитый чекист участвовал и в ней. Влекомые желанием узнать подробности и бесплодной страстью мщения, в это же время в Москве появляются наши знакомые поляки и встречаются со старым генералом который, как выясняется, поучаствовал в ликвидации польских военнопленных, среди которых был и отец одного из этих иностранцев. Теперь уже страшное подозрение падает и на них. В конечном итоге все счастливо разрешилось и - благодаря тебе с Мишей Гусевым - следствие вышло на истинного убийцу, горского мальчика, усыновленного организатором депортации небольшого кавказского народа - опять же, старым Вацетисом. Все те же ужасные тени из прошлого...
       Журналист задумался, а Татьяна, не дождавшись продолжения его монолога, спросила:
       - Ты говорил, что это все лежит на поверхности. А что же скрыто от глаз?
       - Давай сначала применительно к нам с тобой. Вот смотри: если бы после смерти Сталина Хрущев на деле признал неправоту КПСС и реально, а не декларативно согласился с тем, что каждый народ имеет право на собственный путь развития, что бы было тогда? Тогда пропасть между народами Югославии и СССР постепенно сгладилась бы, в самой СФРЮ закончилось бы со временем гражданское противостояние, а в приезжих из России перестали бы видеть агентов спецслужб. В результате Петару не было бы нужды мстить Момчилу, тому не нужно было бы защищаться ну, и так далее, вплоть до того, что никто не хотел бы нас облыжно обвиноватить. Но нет же: потерпел Никита Сергеевич пару-тройку лет, и снова начал костерить югославских "товарищей" ревизионистами! В итоге мы получили то, что получили. Поехали дальше. Не завершись в Советском Союзе десталинизация чуть ли не раньше, чем она началась, разве осталась бы между нами и поляками проблема военнопленных 1939 года? Займись кто-нибудь раньше реабилитацией моего прадеда, полез бы я в архив ФСБ? Понеси заслуженное наказание за все свои "чудеса" генерал Вацетис, был бы у Селима Мурзаева повод взять грех на душу, убив приемного отца? Ничего этого не произошло, и в результате тени прошлого нас чуть не сожрали: я почти уже сидел за несовершенное мною убийство, а Мишка одной ногой вылетел с работы. Это все применительно к нам: журналисту Петру Клаутову и переводчице Татьяне Борисовой. Но ведь можно и нужно посмотреть шире!
       - Имеешь в виду нас... всех?
       Журналист благодарно посмотрел на подругу.
       - Именно! Посмотри, в каком эмоциональном поле мы существуем, на какой, с позволения сказать, почве произрастаем! Все пропитано трупным ядом, страна до сих пор разделена на белых и красных. Следы неотмоленных, а значит, не распавшихся злодейств, как радиация, накапливаются в генах народа. Ужасы революции и гражданской войны, коллективизации, бесконечных чисток и прочих язв нашей истории никуда не делись. Уходящие поколения передают их нам как эстафету, а мы добавляем депортации, взаимное зверство в "горячих точках", отчаяние умирающих с голоду и бесправных беженцев и нищих стариков, беззащитное бессилие жертв террористов, да много чего еще... Что может расти и процветать на отравленной, лишенной питательного слоя земле? К прискорбию нашему, почти исключительно мутанты, как в Чернобыле! Они и окружают нас: заседают по разным органам власти, крутят свой бизнес, по нашей национальной традиции "бессмысленный и беспощадный", поют с эстрады и веселят нас с телевизионных экранов. Мы почти уже разучились отличать их от нормальных людей. Они нам внушают: вам нечего стесняться своей истории, вы должны ею гордиться... Еще бы: как только исчезнет гордость, ее место займет стыд, и сразу же начнет скудеть тот питательный бульон, в котором эти нелюди произрастают и производят на свет себе подобных. Мутанты лукавят и говорят, что стыд за свое прошлое разрушает нацию, ибо прекрасно понимают, что чувство стыда - это первый и обязательный шаг к покаянию, без которого немыслимо духовное возрождение. А ты говоришь, plusquamperfectum...!
       - Что же делать, нам всем...? - тихонько спросила Таня, подавленная этой неожиданно выплеснувшейся на нее яростью.
       - Откуда я знаю, что! - от внезапно нахлынувшей усталости у Клаутова пропала охота продолжать разговор. - То же самое, что делало большинство наших сограждан из поколений, живших до нас: надеяться на лучшее, честно работать, любить, рожать детей и стараться воспитать их так, чтобы они хоть чуточку были лучше своих родителей. Наверно, другого пути нет...
       - Я согласна! - неожиданно звонким голосом ответила Борисова. - Но только при одном непременном условии: у нас с тобой должно быть, как минимум, двое детей, мальчик и девочка...

    37

       Документ подлинный, представлен с минимальными сокращениями.

    ГЕНЕРАЛЬНАЯ ПРОКУРАТУРА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

    ГЛАВНАЯ ВОЕННАЯ ПРОКУРАТУРА

      
       ... Сообщаю, что 21 сентября 2004г. Главной военной прокуратурой прекращено уголовное дело, возбужденное 22 марта 1990 г. прокуратурой Харьковской области Украинской ССР по факту обнаружения в лесопарковой зоне г. Харькова захоронений останков польских граждан, которое впоследствии передано в ГВП, где принято к производству 30 сентября того же года.
       Расследованием установлено, что в отношении польских граждан, содержавшихся в лагерях НКВД СССР органами НКВД СССР в установленном УПК РСФСР (1923 г.) порядке расследовались уголовные дела по обвинению в совершении государственных преступлений.
       В начале марта 1940 г. по результатам расследования уголовные дела переданы на рассмотрение внесудебному органу - "тройке", которая рассмотрела уголовные дела в отношении 14542 польских граждан (на территории РСФСР - 10710 человек, на территории УССР - 3832 человека), признала их виновными в совершении государственных преступлений и приняла решение об их расстреле.
       Следствием достоверно установлена гибель в результате исполнения решений "тройки" 1803 польских военнопленных, установлена личность 22 из них.
       Действия ряда конкретных высокопоставленных должностных лиц СССР квалифицированы по п. "б" ст. 193-17 УК РСФСР (1926 г.), как превышение власти, имевшее тяжелые последствия при наличии особо отягчающих обстоятельств. 21.09.2004г. уголовное дело в их отношении прекращено на основании п. 4 ч. 1 ст. 24 УПК РФ за смертью виновных.
      
       В ходе расследования по делу по инициативе польской стороны тщательно исследовалась и не подтвердилась версия о геноциде польского народа в период рассматриваемых событий весны 1940 года. С учетом изложенного уголовное дело по признакам геноцида прекращено отсутствием события преступления на основании п. 1 ч. 1 ст. 24 УПК РФ.
       Действия должностных лиц НКВД СССР в отношении польских граждан основывались на уголовно-правовом мотиве и не имели целью уничтожить какую-либо демографическую группу.
       Уголовное дело состоит из 183 томов. В соответствии с Законом РФ "О государственной тайне" признано, что в 36 томах "Катынского" уголовного дела подшиты документы, в том числе постановление о прекращении уголовного дела от 21 сентября 2004г., содержащие сведения, составляющие государственную тайну, и имеют гриф "секретно" и "совершенно секретно". Кроме того, 80 томов указанного уголовного дела по заключению Комиссии включают документы, содержащие конфиденциальную и служебную информацию ограниченного распространения, и на них поставлена пометка "Для служебного пользования", 67 томов уголовного дела документов с указанными грифами не имеют.
       Российская прокуратура уведомила Генеральную прокуратуру Республики Польша о завершении следствия по данному уголовному делу и о готовности предоставления возможности ознакомления с 67 томами уголовного дела, не содержащими сведений, составляющих государственную тайну.
       В настоящее время решается вопрос о возможности применения к расстрелянным польским гражданам Закона РФ "О реабилитации жертв политических репрессий".
      
       Начальник Управления надзора
       за исполнением законов о федеральной безопасности...
      
      
      
      
       13
      
      
      
      

    ПРИМЕЧАНИЯ

      
       Наконец! Нет больше нужды водить за нос дядюшку Джо!" (англ.). - Прим. авт.
       Речь, произнесенная У. Черчиллем 05.03.46 в Вестминстерском колледже г. Фултона (штат Миссури, США), считается официальной датой начала "холодной войны". - Прим. авт.
       Народный комиссариат иностранных дел. - Прим. авт.
       У.Черчилль употребил достаточно известное в определенных кругах прозвище наркома иностранных дел В.М. Молотова, полученное им, как принято считать, за выдающуюся усидчивость, столь необходимую для ведения аппаратной работы. Кому принадлежит авторство, доподлинно не известно; по одной версии - лично В.Ленину, по другой - иным "товарищам по партии", точнее, коллегам из ее верхушки. Впрочем, находит также сторонников и суждение, что этот малопочетный псевдоним был присвоен Вячеславу Михайловичу западными коллегами за его неуступчивость. В таком случае это - смотря, на чей вкус - почти комплимент. - Прим. авт.
       Вышинский А.Я. (1883-1954). С 1933г. зам., с1935 г. генпрокурор СССР (государственный обвинитель на всех трех московских процессах), в 1940-1954 гг. зам., министр иностранных дел СССР, постоянный представитель СССР в ООН. - Прим. авт.
       Мальбрук - так в прошлом произносилось на Руси родовое имя герцогов Мальборо - персонаж широко известной в свое время в нашем Отечестве песенки, вольном переводе с английского. Начиналась она следующим образом: "Мальбрук в поход собрался, / Объелся кислых щей...". Дальше выяснялось, что с незадачливым полководцем произошла беда, связанная с расстройством желудка. Неказистая эта песня с ее незатейливым юмором имела в XIX веке такое же распространение, как и золотой "хит" "У попа была собака...". - Прим. авт.
       Под этим именем Тито в тридцатые годы представлял в Москве компартию Югославии. - Прим. авт.
       Милан Горкич, предшественник Тито на посту генсека КПЮ. - Прим. авт.
       Э. Кардель (1910-1979), партийный и государственный деятель, член КПЮ с 1928 г., в высших руководящих органах партии с 1937 г. Один из ближайших "соратников" И.Тито. - Прим. авт.
       Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (1947-1956 гг.) официально имело целью организацию обмена опытом и координацию деятельности, но на практике было инструментом советского влияния и должно было заменить Коминтерн, распущенный по требованию союзников СССР по антигитлеровской коалиции весной 1943 г. В состав Информбюро входили коммунистические и рабочие партии Болгарии, Венгрии, Италии, Польши, Румынии, СССР, Чехословакии и Югославии (до 1948 г.). Информбюро (на Западе его называли Коминформ) издавало газету "За прочный мир, за народную демократию!". - Прим. авт.
       Дюкло Жак (1896-1975), видный деятель французского и международного коммунистического движения, чл. ЦК ФКП с 1926 г., в 1931- 1964 гг. - секретарь ЦК ФКП. В 1946-1958 - председатель фракции ФКП в Национальном собрании, в последующие годы в сенате. - Прим. авт.
       Недовольство Сталина было вызвано тем, что, имея после войны массу оружия и обстрелянную армию партизан, ФКП не захотела "превращать войну национально-освободительную в гражданскую". Об этом поручении Жданова рассказал сам Кардель в своих мемуарах, подчеркнув, что будучи в то время еще вполне правоверным сталинцем, был горд оказанным доверием.- Прим. авт.
       Исполнительный комитет Коммунистического интернационала - Прим. авт.
       "Bella, ciao" ("Прощай, красотка") - песня, неофициальный гимн итальянских партизан. - Прим. авт.
       Вацлав Гомулка (1905-1982), польский профессиональный революционер, государственный деятель. В.Гомулка сумел избежать сталинских репрессий после роспуска Компартии Польши; после второй мировой войны возглавил польских коммунистов. Насаждая в стране советские порядки, он выступил, тем не менее, с концепцией "польского пути к социализму". В 1948 г. признал свои ошибки, но был лишен всех постов и в 1951 г. посажен в тюрьму. Второе его пришествие во власть длилось с 1956 г. по 1970 г. - Прим. авт.
       Димитров Георги (1882-1949), видный болгарский коммунист. С 1935 г. генсек исполкома Коминтерна, ряд лет до возвращения из эмиграции возглавлял отдел ЦК ВКП (б). С 1946 г. - председатель Совмина НРБ, с 1948 г. - генсек ЦК БКП.- Прим. авт.
       Нас с русскими - двести миллионов. Иногда, правда, добавляют: "А без руси - два камиjуна" - "А без русских - два грузовика". - Прим. авт.
       Участница антифашистской молодежной организации в городе Краснодоне, казненная фашистами. Одна из героинь романа А.Фадеева и одноименного фильма "Молодая гвардия". - Прим. авт.
       Будала - дурак, дура (серб.). - Прим. авт.
       Польская объединенная рабочая партия, создана в декабре 1948 года. - Прим. авт.
       Армия Крайова (АК) - вооруженные силы польского Сопротивления, ориентировавшиеся во время второй мировой войны на эмигрантское правительство в Лондоне. По мере освобождения Польши Красной Армией и после завершения войны АК перешла к партизанской войне с новым режимом. - Прим. авт.
       Вооруженные формирования польского Сопротивления, во главе которых стояли коммунисты. - Прим. авт.
       Пилсудский Юзеф (1867-1935), выходец из правого крыла польских социалистов, многолетний лидер Польши в межвоенный период.
       Приведенную историю рассказывал автору заслуживавший полного доверия человек, работавший у Маленкова и участвовавший в этом ежедневном "соревновании". - Прим. авт.
       Польский аналог поговорки "Быть собаке битой, палка найдется". - Прим. авт.
       Бранко, ножом! (серб.) - Прим. авт.
       Кого? (серб.) - Прим. авт.
       Так по-сербски звучит слово "подполковник", поскольку восточнославянское "полк" у наших южных братьев превратилось в "пук". - Прим. авт.
       Белградский кремль, расположенный на холме у слияния рек Савы и Дуная.
       Какой красноречивый образчик - если вспомнить, кто был инициатором критики югославами французов - византийской манеры ведения дел кремлевским руководством! - Прим. авт.
       В югославянских землях - салат из свежих огурцов с чесноком на кислом молоке; в Болгарии - род окрошки на кислом же молоке, но слегка разведенном водой. - Прим. авт.
       BIP - аббревиатура от "Beogradska Industrija Piva" ("Белградское производство пива"), которую местные шутники расшифровывают как "Budala, ideš pisati!" ("Сходи, дурак, пописай!" (серб.). - Прим. авт.
       На острове Бриони располагалась любимая летняя резиденция И. Тито. - Прим. авт.
       Гаврило Принцип (1894-1918), по одним сведениям - недоучившийся гимназист, по другим - студент, член организации "Молодая Босния", 26.06.14 убил в Сараево наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда, что послужило поводом для начала I Мировой войны. - Прим. авт.
       Александр Ранкович (1909-1983), партийные псевдонимы Леко, Марко. Организатор и многолетний руководитель титовской службы безопасности, заместитель председателя правительства страны. В 1963 г. занял пост вице-президента СФРЮ. Смещен со всех постов в 1966 году, в том числе в результате того, что был уличен в прослушивании самого Иосипа Броза. - Прим. авт.
       Государственной безопасности (серб.) - Прим. авт.
       Дедушка (серб.) - Прим. авт.
       Alter ego - второе я (лат.) - Прим. авт.
       Как ты? (серб.). - Прим. авт.
       Ничего! Точнее, ничего хорошего... Чем занят, Ибро? (серб.) - Прим. авт.
       Моя дорогая! (серб.). - Прим. авт.
       Под именем Франца Эдвардовича Бирка Э. Кардель в 1934-1937 гг. учился и работал в Москве.
       Господин Президент (серб.) - Прим. авт.
       Разговорах (серб.) - Прим. авт.
       Милован Джилас (1911-1995), югославский партийный и государственный деятель, до 1954 г. занимал в ФНРЮ ряд высших постов и входил в ближайшее окружение И. Броз Тито. Сыграл значительную роль в идеологическом обеспечении единства югославского общества во время конфликта между КПЮ и ВКП(б). В дальнейшем через критику Тито за отказ от продолжения демократических преобразований пришел к антикоммунизму; в январе 1954 г. был смещен со всех постов, в дальнейшем неоднократно подвергался арестам и не единожды отбывал различные сроки в тюрьме. Лишь 31 декабря 1966 г. М. Джилас был помилован и окончательно выпущен на свободу. Такой вот новогодний подарок от старого соратника! - Прим. авт.
       Макартур Дуглас (1880-1964), американский генерал, в 1950-1951 гг. руководил операциями вооруженных сил, противостоявших в корейской войне Ким Ир Сену и поддерживавших его Китаю и СССР. - Прим. авт.
       Игра слов, построенная на созвучии мужского имени Милован и названия крупнейшего города северной Италии, которое по-сербски пишется и произносится как "Милано". - Прим. авт.
       Джидо, Велько - партийные псевдонимы М. Джиласа. - Прим. авт.
       Тоне, Леуц, Бродар, Бивц, Криштоф - партийные псевдонимы Э.Карделя. - Прим. авт.
       Традиционное для отечественных "секретчиков" кодовое наименование опытного ядерного боеприпаса. - Прим. авт.
       Кофе по-турецки (серб.). - Прим. авт.
       Щербаков Александр Сергеевич (1901-1045), в 1942-1945 гг. возглавлял Совинформбюро. - Прим. авт.
       Александр Ранкович, как уже упоминалось, в 1966 г. был снят со всех постов. По иронии судьбы сам Э.Кардель умер годом раньше Тито - в 1979 году. - Прим. авт.
       Королевстве сербов, хорватов и словенцев, официальное название Югославии после I Мировой войны; в тридатые годы страна стала именоваться "Королевством Югославия". - Прим. авт.
       NDH, Nezavisna dr~ava Hrvatska, Независимое хорватское государство (хорв.), официальное название марионеточного коллаборационистского государства, образованного странами "оси" под аплодисменты Хорватской крестьянской партии на территории современной Хорватии. - Прим. авт.
       Чёрт побери! (хорв.). - Прим. авт.
       Порта (Высокая, Блистательная, Оттоманская) принятое в западноевропейских документах и литературе (особенно в средние века и новое время) название правительства Османской империи, ядром которой была современная Турция. - Прим. авт.
       Народно-освободительная армия Югославии. - Прим. авт.
       СКОJ, Савез комунистичке омладине Jугославиlе (серб.) - Союз коммунистической молодежи Югославии,
       функционировал в стране в межвоенный период и во время народно-освободительной борьбы 1941-1945 гг. - Прим. авт.
       Моше Пияде (1890-1957), видный югославский революционер и политик. В 1921 г. за коммунистическую деятельность был осужден на 20 лет каторжных работ, с 1941 г., по отбытии заключения, возглавил партизанское движение в Черногории. С 1945 г. - член Политбюро ЦК КПЮ, входил в ближайшее окружение Тито. - Прим. авт.
       КапаблАнка, Капабланка - и - Граупера, Хосе Рауль (1888-1942), третий чемпион мира (1921-1927 гг.), шахматный литератор, кубинский дипломат. - Прим. авт.
       Пожалуйста, Душан! (серб.). - Прим. авт.
       Товарищ подполковник (серб.). - Прим. авт.
       Имелись в виду Л.Берия, В.Абакумов и другие.
       Лаврентий Павлович Берия (17 (29) марта 1899 - 23 декабря 1953), советский государственный и политический деятель, Маршал Советского Союза (1945), Герой Социалистического труда (1943). Входил в ближайшее окружение И. В. Сталина. Как глава НКВД (1938-1945) участвовал в проведении репрессий конца 1930-х - начала 1940-х годов. После смерти И. Сталина в июне 1953 по обвинению в шпионаже и заговоре с целью захвата власти арестован и в декабре того же года расстрелян.
       Виктор Семёнович Абакумов (11 (24) апреля 1908 - 19 декабря 1954), советский государственный и военный деятель, генерал-полковник, заместитель наркома обороны и начальник Главного управления контрразведки ("СМЕРШ") Наркомата обороны СССР (1943-1946), министр государственной безопасности СССР (1946-1951). - Прим. авт.
       Ни воняет, ни благоухает (серб.). - Прим. авт.
       Костюшко Тадеуш (1746-1817), руководитель Польского восстания 1794 г. - Прим. авт.
       Имеется в виду Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890-1986), на тот период предсовнаркома, с 3 мая 1939 г. - наркоминдел. - Прим. авт.
       Разумеется, речь идет о Дзержинском. - Прим. авт.
       Герой одноименной новеллы американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783-1859), ушедший как-то на охоту и чудесным образом проспавший в горах два десятка лет. - Прим. авт.
       Ныне Замосць, город на юго-востоке Польши. - Прим. авт.
       Январский пленум ЦК в 1939 г. снял с этой должности антифашиста Литвинова, известного в качестве энергичного архитектора коллективной безопасности и, к тому же, еврея. Это был четкий, как теперь говорят, "месседж" Гитлеру. - Прим. авт.
       Радек (Собельсон) Карл Бернгардтович, (1885-1939), партийный деятель и партийный публицист. Убит в заключении уголовниками по приказу из Москвы. Существует, однако, и иная версия его смерти, рассказанная в 60-е годы прошлого века автору этих строк неким полковником КГБ. Якобы, во время одного из допросов Радек сказал, что готов подписать что угодно, лишь бы не мучаться. Слова были доложены наверх, и Хозяин распорядился: "Пусть не мучается!", после чего арестанта поместили в рефрижираторную камеру (рассказчик утверждал, что такие имелись во Внутренней тюрьме), где каждый день понижали температуру на один градус... за давностью лет не помню, при какой температуре наступил конец. Если это так, то смерть его была ужасной. Хочется надеяться, что это, скорее всего, гебистская байка-страшилка. - Прим. авт.
       Подлинное событие. - Прим. авт.
       Подлинное событие. - Прим. авт.
       V Управление РККА перед войной получит известное всем название: "Разведывательное управление Генерального Штаба". - Прим. авт.
       В 1920-е - начале 1930-х годов в СССР действовала немецкая военная авиационная школа, в которой также проводились испытания новых типов германских боевых самолетов и вооружения. Ее существование было нелегальным, так как по условиям Версальского мирного договора Германии было запрещено иметь и развивать военную авиацию. С приходом в 1933 г. к власти Гитлера необходимость в подобной школе отпала, и она была закрыта. - Прим. авт.
       Факт встречи и содержание беседы имеют документальное подтверждение. - Прим. авт.
       МОПР - Международная организация помощи борцам революции, одна из "дочерних" организаций Коминтерна. Создана в 1922 г. для оказания помощи "жертвам белого террора", борцам против фашизма. Как и весь Коминтерн в целом, активно использовалась советскими спецслужбами для своих целей. - Прим. авт.
       Факт встречи и содержание беседы имеют документальное подтверждение. - Прим. авт.
       Министерство государственной безопасности СССР, преемник Наркомата ГБ (НКГБ), существовало с 1946 г. по 1953 г.
       Власть заботливо и предусмотрительно наделяла сотрудников "органов" всяческими привилегиями. В описываемый период, переходя на службу в армейские структуры, они автоматически "перепрыгивали" через звание: лейтенант становился капитаном, а капитан - подполковником. Армеец, кстати сказать, становясь милиционером, тоже получал "бонус", но всего лишь в виде автоматического присвоения очередного звания. Таким образом устанавливалась иерархия: госбезопасность - армия - милиция. Однако это только на первый взгляд странно, что наиболее "обиженной" являлась Рабоче-крестьянская милиция, занимавшаяся "всего лишь" уголовниками... - Прим. авт.
       Текст, разумеется, подлинный. - Прим. авт.
       Вся эта история - отнюдь не литературный вымысел, и действительно имела место. - Прим. авт.
       Данное высказывание Э. Вацетиса является дословным цитированием выступления В.Молотова, выдержка из которого предваряет гл. 27. Именно этим объясняется казенный язык, с помощью которого изъясняется в этот момент упомянутый персонаж. Автор с трудом поборол искус и все остальные реплики Вацетиса написать в виде незаковыченных цитат из упомянутой речи: в некоторых случаях, для передачи исторического контекста ни один писатель не найдет слов более ярких чем те, что уже употреблены в принадлежащем исследуемой эпохе официальном документе. Однако же художественный текст должен быть удобочитаемым, поэтому пришлось, сохранив смысл высказываний Молотова, придать им "человеческое лицо" обычного трёпа подвыпивших мужиков. - Прим. авт.
       Согласно официальным данным, в ходе указанной операции РККА потеряла убитыми 737, и ранеными 1862 человека. - Прим. авт.
       Эрнст Тельман (1886-1944) - лидер немецких коммунистов, один из главных политических оппонентов Гитлера на начальном этапе его карьеры. С 1922 г. член ЦК КПГ. Руководитель Гамбургского восстания 1923 г. С 1924 председатель ЦК КПГ. В 1933 арестован и по личному приказу Гитлера содержался в одиночном заключении. В августе 1944 г. переведён в концлагерь Бухенвальд и расстрелян. - Прим. авт.
       Эдуард Деладье и Невиль Чемберлен - в предвоенные годы премьер-министры Франции и Великобритании соответственно. - Прим. авт.
       Туше (в борьбе) - прикосновение борца лопатками к ковру (чистая победа). - Прим. авт.
       Общепринятая в то время аббревиатура, означавшая "контрреволюционный". - Прим. авт.
       Реальный факт. - Прим. авт.
       Бернштейн Эдуард (1850-1932), немецкий публицист и политический деятель. Один из "отцов" марксистского ревизионизма, противник революционных методов борьбы и сторонник эволюционизма. - Прим. авт.
       Всего было взято более 180 тыс. человек, причем это были именно военнопленные, так они тогда именовались в служебных документах и в печати, только с июня 1941 г. их стали называть "интернированными". - Прим. авт.
      
       Шарль Морис де Талейран-Перигор (1754-1838), французский политик и дипломат. Занимал пост министра иностранных дел при нескольких режимах после свертывания французской революции, вплоть до правительства Луи-Филиппа.
       Предложение подобного содержания действительно было германской стороной сделано. Показательно, что советская пропаганда до начала "освободительного похода" РККА в западную Белоруссию и Западную Украину и, тем более, после 22 июня 1941 года утверждала, что советское руководство, будучи глубоко заинтересовано в том, чтобы Польша не была уничтожена Германией, до самой ее капитуляции было готово оказать сопредельной стране помощь. - Прим. авт.
       Увы, приведенные слова действительно содержались в упомянутом документе... - Прим. авт.
       Данное высказывание, как и все приведенные выше факты, реальны. - Прим. авт.
       Выделено нами. Как теперь говорят, "людоеды" сделали "предложение, от которого было невозможно отказаться"! - Прим. авт.
       На этой берлинской улице располагалось всемогущее РСХА, Главное управление имперской безопасности. - Прим. авт.
       Тодт Франц (1981-1942), руководитель германской экономики, генерал-майор, обергруппенфюрер СА. В1933 г. создал и возглавил полувоенную правительственную организации, которая занималась разработкой и строительством автомобильной и железнодорожной сети в Германии. Указанное ведомство получило название "Организация Тодта". С 1933 г. руководил Главным управлением техники в имперском руководстве НСДАП, с 1940 г. возглавлял имперское министерство вооружений и боеприпасов. С 1941 г. Ф.Тодт - генерал-инспектор по энергоресурсам; в этот период вступил в острое соперничество с Г.Герингом, возглавлявшим Управление по 4-летнему плану (план перевода германской экономики на военные рельсы). Погиб а авиакатастрофе, по официальной версии в результате случайного включения механизма самоуничтожения, которым был снабжен его самолет. - Прим. авт.
       Совершенно секретно (англ.). - Прим. авт.
       Аверел Гарриман, посол США в СССР в 1943-1946 гг. - Прим. авт.
       NB, Nota bene (лат. "заметь хорошо", "обрати внимание"). Графическое сокращение. Этот знак ставится на полях текста для выделения частей, на которые читателю нужно обратить особое внимание. - Прим. авт.
       В 1953 г. В.Н. Меркулов был арестован сразу же после ареста Л. Берии. Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР 23 декабря 1953 г. приговорен к смертной казни и расстрелян. - Прим. авт.
       Круглов (Яковлев) Сергей Никифорович (1907 -1977), министр внутренних дел СССР с марта 1953 г. по март 1954 г., один из руководителей органов государственной безопасности СССР, комиссар государственной безопасности 2-го ранга (4 февраля 1943), генерал-полковник (9 июля 1945). Входил в "ближний круг" Л. Берии. В 1938 г., по решению ЦК ВКП(б), направлен на работу в НКВД СССР, курировал ГУЛАГ и производственные управления НКВД. Во время Великой Отечественной войны командирован на фронт для организации заградотрядов и укрепления дисциплины в армии. В 1944-1945 гг. руководил массовыми депортациями населения, в том числе выселением чеченцев, ингушей и т. д. (за что получил орден Суворова 1-й степени). В 1944 г. "зачистил от ОУНовцев" западные области Украины. В 1948 г. организовал депортацию немецкого населения из Калининградской области - Восточной Пруссии, После смерти И. В. Сталина, когда под началом Берии были объединены МВД и МГБ, Круглов 11 марта 1953 г. был назначен 1-м зам. министра внутренних дел. После ареста Берии Круглов вновь стал министром, оставшись практически единственным сохранившим свое положение его соратником. 31 января 1956 С. Круглов снят с МВД и переведен в министерство строительства электростанций СССР на должность заместителя министра. С 1957 г. Круглов - председатель Кировского совнархоза. В 1958 г. уволен на пенсию по инвалидности, позднее исключен из партии и лишен званий и наград. 6 июня 1977 года погиб, попав под поезд. - Прим. авт.
      
      
      
  • Комментарии: 39, последний от 30/10/2022.
  • © Copyright Горлов Василий Александрович (vasily50gorlov@yandex.ru)
  • Обновлено: 15/06/2014. 608k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 6.50*14  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.