Горлов Василий Александрович
Казнить Нельзя Миловать Памяти жертв геноцида армян

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 6, последний от 28/10/2020.
  • © Copyright Горлов Василий Александрович (vasily50gorlov@yandex.ru)
  • Размещен: 30/05/2011, изменен: 30/05/2011. 553k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 8.34*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Действие романа разворачивается в 1915-1922 годах: злодейское преступление, поиск и кара палачей. Тайная операция армянских патриотов. Неизвестные страницы истрии. Пособники преступников в Москве, Берлине и других европейских столицах. Крутой сюжет, любовь, предательство и всё такое прочее. Совершенно НОВЫЙ взгляд на заявленную проблему. Умеющим думать - обещаю - будет интересно!

    • КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ МИЛОВАТЬ

    Памяти жертв геноцида армян

      
       Большинство людей, прошедших горнило защиты диссертации или опубликовавших научный труд, знают нехитрый приём защиты от недобросовестных критиков: в обязательном порядке указать во введении, какие цели автор перед собой не ставил. Ежели всё сформулировано чётко, у многочисленных белинских опускаются руки, поскольку говорить им после подобного предуведомления приходится по существу, а это достаточно сложно даже для ориентирующихся в обсуждаемой проблеме.
       Итак, о чём мы не собирались писать в представляемом романе?
       Разумеется, не ставилась совершенно неподъёмная задача детального и последовательного изложения истории геноцида армян, осуществлённого властями Османской империи и их наследниками - во всём многообразии этого ужасающего, длившегося без малого полвека деяния, со всеми привходящими внешне- и внутриполитическими факторами. В конце концов, по количеству литературы, посвящённой указанному преступлению (не столь, увы, редкому в мировой истории), геноцид армян сравним только - хотя и сильно ему проигрывает - с холокостом. Само собой, читатель, вы не держите в руках и очерк по истории басмачества, хотя тема туркестанских моджахедов в романе присутствует.
       При всём обилии публикаций о геноциде армян многое остаётся "за кадром", о чём-то говорится вскользь, что-то подразумевается по умолчанию и так далее, а документы - и в первую очередь это по вполне понятным причинам относится к подпольной деятельности революционных партий и националистических организаций, а также спецслужб - отсутствуют не только практически, но и в теории. Не было бы счастья, да несчастье помогло: аховое положение с нужными нам фактами сделало вполне допустимым применение авторской фантазии - в той мере, в какой она не повредит хрупкую ткань реальной истории. Используя цветистую восточную риторику можно сказать, что эта ткань станет канвой, по которой автор будет вышивать свою картину, изредка - исключительно в интересах развития сюжета - отходя от реальных, но второстепенных подробностей и деталей. Автору отлично известно, что Мадамин-бек погиб в 1920 году, или что Энвер-паша бежал из Турции в Германию через Одессу, но в романе ферганский моджахед отдаёт Аллаху душу годом позже, а Энвер оказывается в Германии напрямую, благодаря вовремя подвернувшейся германской субмарине, и так далее. Мне кажется это вполне допустимым, поскольку мы пишем не историческое исследование, а художественное произведение, поэтому, если в жизни Джемаль пережил на несколько дней Энвера, то в нашем повествовании - наоборот; если в реальной истории Фрунзе к августу 1922 года был уже отозван из Туркестана, то в романе он ещё руководит военной стороной ликвидации Энвера-паши. При этом однако обязуюсь, что ссылаться по ходу дела мы будем исключительно на подлинные исторические события и документы.
       Наконец, настоящая книга ни в коем случае не является жизнеописанием красного командира Акопа Мелкумова, личности страшно интересной и широкой публике малоизвестной, хотя отдельными чертами один из центральных персонажей романа, Тигран Погосов, его и напоминает - не говоря уж о Главном Поступке жизни.
       В некоторых языках существует поговорка, соответствующая русскому правилу "танцевать от печки", т.е. излагать череду каких-либо событий с самого начала. Аналитически мыслившие и жившие в единении с природой латиняне предлагали начинать ab ovo, "от яйца". Во времена Шелли и Байрона британские джентльмены с классическим образованием, желая услышать подробный рассказ, обыгрывали ту же идею, повествуя "от яиц Леды", from the Leda's eggs. (Согласно мифу, Зевс влюбился в Леду, обернулся лебедем и овладел красавицей, после чего та снесла два яйца). Сегодняшняя речь проще и скучнее. Европейцы лапидарны как, скажем, немцы, предпочитающие услышать всё von vorn anfangen, "...с азов", и конкретны, как те же жители Альбиона, без затей указующие рассказчику to begin from the beginning. А японцы формулируют вообще для европейского разума нечто невообразимое: итибан хадзимэ-ни - итибан, что означает примерно, "самое начало номер один".
       Если пойти описанным путём, то повести свой рассказ автору придётся с живописания побед Мехмеда II Завоевателя и Сулеймана Великолепного, в результате длительных войн отвоевавших таки Западную Армению у Персии и немедленно жёстко начавших её отуречивать. Однако же сегодня "преданья старины глубокой" никого не интересуют...
       С другой стороны, армяне говорят: хороши длинная веревка и короткая речь. Руководствуясь этим принципом, следовало бы сразу взять быка за рога, как-нибудь эдак: "Кавалерийская сшибка скоротечна. Когда сталкиваются две конные лавы, счёт идет даже не на секунды, и мысль катастрофически не успевает за событиями. Тут уже не до изысков фехтовального искусства и, тем более, не до размышлений. Выхватив из ножен шашку, Погосов издал наводящий ужас волчий вой, которому его научили в свое время донцы. В голову ударила кровь, вытеснив из неё все мысли, включая прежние сомнения, выполнять указание командующего или похожие на приказ просьбы чекиста и нежданно-негаданно свалившегося ему на голову земляка; забылся даже вопрос, не дававший Тиграну покоя последние двое суток: достойно ли порядочному человеку раз в жизни выступить палачом, казня, пусть даже, и нелюдь...". Впрочем, это уже из финала нашей истории.
       Тогда, может быть, так: "Глава Ответственного органа задумался. За обсуждением вещей более насущных эту очевидную деталь как-то упустили. Действительно, акции воздаяния палачам по делам их, следовало дать подобающее название. Что ж, решение лежит на поверхности: пусть будет "Операция Немезис" (если кто забыл, Немезис, она же Немезида, дочь Ночи, грозная богиня возмездия древних греков)..." Нет, так тоже не пойдёт: законы жанра диктуют определённую последовательность - сначала преступление, затем розыск и только потом, как закономерный итог, наказание.
       Стало быть, придется искать золотую середину. Благословясь, приступим.
      

    1

       - Прибивать... к ступням... лошадиные подковы?
       Член Совета Директоров крупнейшей американской железнодорожной компании Union Pacific Джон Уолсингем едва не поставил бокал мимо низкого столика. В ожидании обеда он только что расслабленно философствовал о том, что "в двадцатом веке прогресс катится по железнодорожным рельсам", и что именно джин позволил англосаксам колонизировать - он выразился "цивилизовать" - весь мир ("отличнейшая, доложу я вам, профилактика от всяческих хворей, которыми жаркие страны угрожают белому человеку!"). И тут хозяин, посол Соединенных Штатов в Турции, вполне буднично, сообщает ему такое!
       - Простите, мистер посол?
       Генри Моргентау пригладил остроконечную бородку, делавшую его, мягко выражаясь, некруглое лицо ещё длиннее.
       - М-да, благородная цивилизаторская миссия... А вы знаете, мистер Уолсингем, что вот прямо сейчас, в середине второго десятилетия нашего просвещенного века, не так далеко от этого дома, на востоке страны, вполне белые люди десятками тысяч сжигают невинных детей, снимают живьём кожу со стариков и женщин, бросают связанными в воду или с большой высоты, а мужчин сажают на кол или - как я только что имел честь вам доложить - прибивают к их ступням огромными ржавыми гвоздями конские подковы? Полагаете, строительство в Турции железных дорог будет способствовать тому, что этот ужас прекратится? Если, конечно, Union Pacific удастся обойти немцев и получить хоть какую-нибудь концессию. С Багдадской железной дорогой они вам нос уже натянули...
       Член Совета Директоров достал огромный носовой платок и вытер пот, который обильно выступил на его широком лице. В глазах гостя плескалось недоверие.
       - О пытках и сотнях тысяч вы... серьезно? В газетах сообщается лишь о депортациях армян в Месопотамию, что вызвано военной необходимостью: увы, гражданское население страдает в первую очередь, тем более в условиях большой европейской войны... - гость, как истый техасец, отчаянно гнусавил.
       - Ах, мистер Уолсингем, как я порой завидую людям, черпающим информацию исключительно из газет! "Депортация" в Месопотамию - это смертный приговор, вынесенный целой нации! А газетчики... По большей части они ничего не знают, а в остальных случаях сознательно лгут во успокоение или по каким другим причинам. Эдакие Оле Лукойе, приставленные к ротаторному станку...
       - Но они же всегда сообщают о нашумевших преступлениях, катастрофах...
       - Конечно: это поднимает тиражи. А вот то, что политически или экономически невыгодно правительству, замалчивается. Султан, а теперь отодвинувшие его от власти младотурки уже несколько десятилетий уничтожают наших с вами единоверцев-христиан, и что же? Лишь изредка раздавались голоса отдельных деятелей культуры; учитывая космический масштаб трагедии, это меньше, чем глас вопиющего в пустыне!
       - Невероятно!
       Посол пожал плечами.
       - Дорогой Уолсингем, вы отличный инженер но, простите меня, совсем никудышный политик. Сейчас идет война, которая после неизбежного вступления в неё Штатов окончательно превратится в мировую. Турецкое правительство великолепно использует этот фактор для сокрытия и оправдания того, что твориться им ныне в Западной Армении. И начало подобной людоедской практике положило отнюдь не сараевское убийство. Но до четырнадцатого года в политике великих держав всё было практично до цинизма: им выгоден был статус-кво, и поэтому не нужен лишний шум. Франция, как главный кредитор оттоманского долга, заботилась только о возвращении своих денег; были еще пустяки вроде табачной монополии, но всё определяло стремление вернуть свои франки и сорвать при этом немалые проценты; Германия всячески потакала Турции, стремясь заполучить её в союзники в будущей войне, и под сурдинку прорваться в Месопотамию; Британия, как всегда, думала единственно об Индии, Египте и Суэце и, чтобы обезопасить их от России и Германии, нуждалась в том, чтобы Западная Армения оставалась в составе Турции. Просто, как киндермат!
       - Хорошо, - гость нервно допил джин, - предположим, что с европейцами всё ясно. Но отчего молчали мы?
       - Увы, мистер Уолсингем, из того же прагматизма: США опоздали к дележу турецкого пирога, и чтобы как-то потеснить англичан, немцев и французов, надо было, прежде всего, не раздражать местное правительство. А чтобы нАм с вами не опоздать к дележу жаркого, предлагаю пройти в столовую: мой повар считает, что блюда надо есть сразу же, как они сняты с огня. Судя по доносящимся оттуда запахам, краснеть перед вами мне не придётся.
       Послу действительно краснеть оказалось не за что. Возросший на яичнице с беконом, сосисках и бифштексах с жареной картошкой гость, впервые в жизни покинувший пределы США, сполна отдал должное восточной кухне. Поначалу лицо его выражало некоторое недоверие, и на нём явственно читался вопрос: как это всё можно есть? Однако, распробовав имам баялди, Уолсингем отмел все опасения.
       - Нравится? - начиная, как подобает хлебосольному хозяину застольную беседу, не преминул поинтересоваться Моргентау. Усиленно работавший челюстями гость только мотнул в ответ головой. - Знаете, как переводится название этого блюда? "Имам упал в обморок".
       - Простите? - несколько невнятно из-за набитого рта переспросил железнодорожник.
       - В смысле, попробовал, и было настолько вкусно, что несчастный потерял сознание. Умер от гурманского шока.
       - И я его понимаю, - сделав огромный глоток греческого вина, провозгласил Уолсингем. Посол, как настоящий знаток, алкоголя местного производства в доме не держал. - Удивительно вкусно, хотя и непонятно, из чего приготовлено.
       - Блюдо это, кстати сказать, по своему происхождению западноармянское, но первоначальный рецепт был несколько иным и исключительно вегетарианским. Турки готовят его так. Сначала пекут баклажаны, потом снимают с них кожицу, солят и нарезают длинными полосками. Лук и помидоры мелко нарезают, поджаривают в жире вместе с молотым мясом и посыпают перцем и рублеными травками. Полоски баклажан отжимают в ладонях, смачивают во взбитых яйцах, панируют в муке и подрумянивают на сковороде со всех сторон. Потом мясо с помидорами и баклажаны слоями укладывают в котёл. Наконец, заливают смешанными с молоком взбитыми яйцами и ставят в печь.
       - Мой бог, какие ухищрения, чтобы приготовить обычное яйцо-яблоко с мясом! - простодушно удивился техасец (странноватое словечко "egg-apple" у англосаксов сродни простонародному русскому "синенький", только менее распространено).
       После мяса барашка с листовым салатом Джон запросил пощады, и сотрапезники перешли в кабинет. Отказавшись от сластей, он воздал должное французскому коньяку, турецкому кофе и манильской сигаре. Выпустив клуб ароматного дыма, проговорил:
       - Что ни говори, но на Востоке до совершенства довели все тонкости, делающие жизнь приятной!
       - ... А смерть ужасной и изощренной, - хмуро добавил Моргентау. - Знаете, как в старину допрашивали здесь носителя какой-нибудь важной тайны? Нет? Никакой крови, вырванных ногтей... Просто насильно заливали в глотку изрядную порцию растопленного бараньего жира, а поверх него - холодную воду.
       - Фу, какая гадость! - передёрнулся Уолсингем, - вкус у этого пойла должен был быть преотвратным! Бараний жир...
       - Не скажите: монголы обожают пить чай с этой, вызывающей у вас отвращение, субстанцией. Национальные традиции, знаете ли...
       Уолсингем снова содрогнулся.
       - Но почему тогда допрашиваемый раскалывался?
       - Он оказывался перед непростой дилеммой: получить заворот кишок и в страшных мучениях отдать Богу душу или, не мешкая, развязать язык и получить в награду спасительное горячее питьё.
       - Так вот в чём дело... Тонко и, я бы сказал, технологично! - восхитился железнодорожник.
       Услышав сие несколько неуместное определение, посол бросил на своего гостя-технократа неодобрительный взгляд и подтверждающее кивнул:
       - Действительно, здесь любят утончённость во всём. Например, совсем ещё недавно верхом искусства считалось вбить кол в задний проход подвергаемого казни преступника так, чтобы острие этого орудия смерти вышло у несчастного из кончика его языка.
       Техасец страдальчески сморщился и так заёрзал, что посол заподозрил, что тот страдает геморроем.
       - Какое зверство! - с отвращением сказал он. - Эдак действительно поверишь в страшилки про конские подковы...
       - Если бы это были детские страшилки! Поймите, Джон - разрешите мне на правах старшего по возрасту предложить обращаться друг к другу по имени - самые страшные фантазии блекнут перед чудовищной действительностью сегодняшней Западной Армении.
       В словах посла звучала подлинная горечь: он близко к сердцу принимал трагическую судьбу древнего народа - даром, что сам был из мангеймских евреев.
       - Однако, Генри, если всё, о чём вы говорите, совершается в тайне...
       - ... То откуда я это знаю? - усмехнулся посол. - Дорогой мой, вы приехали в страну, где любой секрет имеет вполне конкретную стоимость, вопрос лишь в цене. А как бизнесмену вам должно быть понятно, что при массовом предложении, она в соответствии с законами рынка (хотя, применительно к здешним условиям, надо бы говорить "базара"), не может быть велика: туземные чиновники отчаянно в этом вопросе демпингуют. Не в последнюю очередь именно чудовищная коррупция сделала некогда великую и ужасную Оттоманскую империю "больным человеком Европы", как её метко окрестил русский император Николай I. Так сказать, социальный рак, и летальный исход наступит с концом этой войны.
       За широким окном, открывавшим потрясающий вид на Халич (так по-турецки звучит название бухты Золотой Рог) послышались заунывные голоса муэдзинов. Они призывали правоверных к намазу Аль-Аср. Для непривычного уха выраженная восточная мелодика этого речитатива казалась таинственной и немного пугающей. Подобное "музыкальное сопровождение" создавало настроение, нужное Моргентау: старый дипломатический лис неспроста умело руководил, казалось, стихийно складывавшейся беседой, не позволяя ей выйти за круг заранее намеченных им тем.
       - Однажды один прикормленный мною высокопоставленный чиновник, - продолжил посол размеренно-спокойным голосом, отчего произносимое им звучало ещё ужаснее, - рассказал мне кое-что о пытках. Не средневековых, прошу заметить, а самых, что ни на есть, наисовременнейших и одобряемых правительством! Что характерно, правомерность, если так можно выразиться, их применения - учитывая столетиями воспитывавшееся в турках-представителях правящего класса отношение к армянам - он самым искренним образом разделял...
       Джон Уолсингем затих. Он был похож на большого ребёнка, которому на ночь глядя (солнце уже катилось к западной части горизонта), рассказывают страшную сказку.
       - ...Да, так, по словам этого достойного человека, некоторое время назад, однажды ночью состоялось заседание в штаб-квартире Джемиета, руководящего комитета младотурецкой партии Иттихад, название которой будто в насмешку переводится как "Единение и прогресс". Отчего не днём - станет понятно, если учесть, что это бдение было посвящено обсуждению и выработке различных методов пыток для западнотурецких армян. Каждый новый способ причинения боли рассматривался как превосходное открытие; в конце было решено распространять "передовые методы", а также поручить историкам изучить опыт западноевропейской инквизиции. С тех пор туземные чиновники ломают головы над изобретением всё более изуверских приёмов, а первенство в этом ужасном соревновании принадлежит пока вали Вана Джевдет-бею, известному также по кличке "подковщик из Башкале".
       - Но не может же весь правящий класс огромной страны озвереть настолько, чтобы потерять человеческий облик?
       Не отвечая, Генри Моргентау встал, подошёл к сейфу и достал какой-то документ. Вернувшись, начал листать его, ища нужное место.
       - Я отвечу вам, Джон, словами министра внутренних дел Талаата-паши. Вот что он телеграфировал губернатору Алеппо: "Вам уже сообщалось о том, что по указанию Джемиета было решено полностью уничтожить проживающих в Турции армян. Те, кто выступают против этого решения, не могут оставаться на официальных постах. Как бы жестоки ни были принятые меры, должен быть положен конец существованию армян. Не обращайте никакого внимания ни на пол, ни на возраст, ни на угрызения совести".
       - Но, чёрт возьми, - Уолсингема выбросило из кресла, как из катапульты, - это же не должно, не имеет права происходить. Вы сообщали в Вашингтон?
       - Госдеп регулярно получает мои отчёты. Доходят ли они до Вудро Вильсона...
       - И что?
       - Вы же знаете вашингтонскую бюрократию! Ноль реакции: идёт большая война, и Соединённые Штаты сохраняют нейтралитет...
       - Но надо же что-то делать!
       Большими, слегка выпуклыми глазами Генри Моргентау молча смотрел на своего гостя, словно стараясь внушить тому некую мысль. Внезапно член Совета директоров Union Pacific остановился. Было заметно, что ему кое-что пришло в голову. Понизив голос, он произнёс:
       - Возможно, Генри, вы не знает, что наш концерн сделал один из самых внушительных вкладов в избирательную кампанию президента...
       - Да что вы говорите? - широко раскрыл глаза прекрасно осведомлённый о подобных деталях посол.
       - Да, это так. Поэтому по возвращении в Соединённые Штаты я без труда мог бы добиться приглашения посетить Овальный кабинет. Если бы вы снабдили меня реальными фактами...
       Моргентау вложил в конверт только что цитировавшийся им документ, протянул его гостю и внушительным тоном заметил:
       - Факты, дорогой Джон, потому и являются таковыми, что всегда реальны. Здесь их больше, чем достаточно!
       ...Проводив засидевшегося гостя, посол устало потянулся. Дело было сделано. И, может быть, ничего важнее он в своей жизни не совершал и уже не совершит. Моргентау знал Вильсона: тот по-настоящему глубоко озаботится положением армян, и - после неизбежного вступления в войну США и столь же неизбежного поражения Тройственного союза - появится шанс что-нибудь изменить в их судьбе ...

    2

       Конец февраля в Швейцарии и в России - как небо и земля. У нас, как известно, "марток - надевай двое порток", а тут... Ротмистр Валерий Калистратович Матвеев неторопливо шёл по узким улочкам Берна, наслаждаясь солнечным, по-настоящему весенним днём. Был он круглолиц и лысоват, ничем, ни ростом, ни чертами лица не выделяясь из массы прохожих - как и полагалось при его профессии. У читателя не должно складываться представления, что сей персонаж праздно прогуливался. Отнюдь, он работал, вернее, шёл на работу. Ротмистр уже двадцать лет служил во внешней разведке Департамента полиции, начинал еще в Третьем отделении. Говоря попросту, всю сознательную жизнь не жалел живота своего на ниве политического сыска за границами Российской империи. Будучи представителем старого поколения спецов охранки, Матвеев презирал активно внедряемые начальством в работу новации, среди которых наипервейшим было широкое применение провокации. Оно, конечно, без неё никак, но и сводить всю непростую сыскную деятельность исключительно к организации фиктивных революционных ячеек с последующим арестом неудачников-бунтарей, тоже не гоже. Ротмистр хмыкнул: складный получился стишок: "новации - провокации, тоже - не гоже"!
       Службу свою в Департаменте Матвеев любил и почитал важной формою служения отечеству. По его мнению, правильным и более точным было старое название: ОХРАННОЕ отделение! И непростая эта работа, к тому же, была в радость: жизнь в Европах несравненно приятственней прозябания в расейской глуши (ротмистру было с чем сравнивать, поелику начинал он жандармом в Оренбургской губернии). Да и с деньжатами было попроще: во все века работа за границами империи оплачивалась выше, чем такая же в самой метрополии. К тому же начальства рядом поменьше, и не надо отчитываться за каждый сантим из секретного фонда...
       Все бы хорошо, но не было мира в душе Валерия Калистратовича. Человеку при погонах тогдА служится покойно, когда верит он своему начальству, и почитает решения оного единственно правильными и мудрыми. Ротмистр же принципиально расходился с руководством Департамента не только и не столько в тактике, сколько в стратегии политического сыска. После покушения на государя императора Александра II, а тем паче после решительного подавления беспорядков пятого года, когда эсеровские бомбисты в ответ на решительные действия правительства буквально открыли охоту на высших чиновников и представителей царской семьи, двор категорически потребовал прекратить террористические акты. Их-то понять можно, не об том речь... Но какого шута профессионалы, один другого сменявшие в главном кабинете Департамента, всю прыть свою (и подчинённых) направили исключительно на эсеров с анархистами? Уж зубры-то сыска должны были, казалось, понимать, что господа социал-демократы как минимум не менее опасны. Что с того, что они на словах отрицают индивидуальный террор? (Кстати, это не мешало им устраивать кровавые экспроприации для нужд своей партии!). В конце концов, в Священном писании прямо написано: "Сначала было Слово", а эсдеки агитировать горазды почище других... Матвеев отдавал себе отчёт, что подобная однобокость не от непонимания, а от страха в случае чего потерять право на руководящее кресло и достойную пенсию: "Значит, вы занимались болтунами-агитаторами, и упустили террористов?!" Валерию Калистратовичу было обидно за Службу, и время от времени он пытался донести свои идеи до резидента, и каждый раз безуспешно.
       Последний раз беседа такого рода состоялась вскоре после начала войны и имела для Матвеева самые неожиданные последствия. Явиться в штаб, размещавшийся на парижском бульваре Гренель, его пригласили по телефону, и по некоторой сухости тона он уже тогда понял, что переданная им накануне докладная вряд ли принесёт её творцу лавры реформатора. Собственно, лавры обернулись терниями: ссылкой из весёлого Парижа в чопорный Берн. Конечно, Швейцария в начавшейся несколько месяцев назад войне не участвовала, в этом ему повезло, и надобно было бы радоваться, mais Paris... Меланхолически вздохнув, Валерий Калистратович продолжил свой путь, держа направление на кафе "Швейцербунд".
       Резидент, он же официальный представитель российской тайной полиции в Европе, Александр Александрович Красильников, был из армейских, кавалерист. До своего назначения в 1909 году в разведку он не имел никакого отношения к спецслужбам, и своим возвышением был обязан другу детства, всесильному замминистра внутренних дел и главноначальствующему отдельного корпуса жандармов Павлу Григорьевичу Курлову. Б?льшую часть сил и средств Красильников тратил на наблюдение за российской эмиграцией (для чего даже использовал частное сыскное агентство), традиционно интересуясь в первую голову эсерами и анархистами, и отдавая политической разведке лишь жалкие крохи по остаточному принципу (впрочем, его предшественники не делали и этого). А ведь политическая разведка отличается от наблюдения за сбежавшими из страны разномастными смутьянами так же, как уличный топтун-филёр от серьёзного аналитика с университетским образованием. Зубром в своём деле новый резидент так и не стал, но был умным мужиком и тем ротмистру импонировал. Однако ж руководителю резидентуры недостаточно быть просто умным...
       В общем, Красильников отказался обсуждать содержание докладной. Более того, из "педагогических", как подумал ротмистр, соображений ("не хочешь, заставим!"), приказал подобрать в архиве резидентуры материалы по армянской партии "Дашнакцутюн" и хорошенько изучить: мол, отныне будете у нас по совместительству специализироваться ещё и на этих национал-экстремистах. Вскорости последовала командировка в Швейцарию. Ознакомившись с приказом, Матвеев с радостью понял, что резидент, все-таки, не упрямый бурбон: под пунктом два в документе значилось: "Наблюдение и организация агентурной работы против социал-демократической эмиграции". Слава те, Господи...
       Досье на армянскую партию было не то, чтобы объёмным, но вполне достаточным для того, чтобы получить о ней представление. Аи Хегапохакан Дашнакцутюн (Армянский Революционный Союз) был основан летом 1890 года в Тифлисе. Увидев список "отцов-основателей", ротмистр, не лаптем щи хлебавший в политическом сыске, присвистнул: это была ещё та гремучая смесь: демократ (Христофор Микаелян), народник (Ростом Зорьян) и анархист (Симон Заварьян). Целью дашнаков было создание автономного, а в идеале -- независимого армянского государства на территории Западной (Турецкой) Армении с помощью вооружённой силы. Подчеркнув последнее предложение, Валерий Калистратович задумался: это с какого же рожна российскому сыску заниматься воинственными армяшками, это пусть у турок от них голова болит! Однако другие документы в папке прояснили этот, достаточно резонный на первый взгляд, вопрос.
       Оказывается, ещё в 1906 году на съезде в Софии (в досье употреблялось слово "съезд", хотя члены Дашнактюцун называли подобные мероприятия "общими собраниями") дашнаки приняли решение об участии во внутриполитической жизни России. Однако фактически, уже в 1905 году они выступали против самодержавия в общем ряду революционных партий. (Как гласило донесение неведомого Матвееву осведомителя, в кругах большевиков этих революционеров считали "армянскими эсерами"). В феврале 1905 года с началом в Баку армяно-татарской резни, дашнаки организуют самооборону и убивают бакинского губернатора Накашидзе, которого считали её инспиратором. Прочитав далее, что Дашнакцутюн вступил во II Интернационал, ротмистр окончательно утвердился во мнении: эти ушлые чернявые ребята - их, Департамента полиции, клиенты. Другое дело, что лично он с ними никогда дела не имел хотя, конечно, знал из своих источников, что в Париже появляются время от времени, какие-то подозрительные кавказцы. Однако непринадлежность к российскому революционному подполью делала их до недавней поры малоинтересными для зарубежной службы Департамента - даже притом, что на большом судебном процессе в начале десятых годов их защищал Александр Фёдорович Керенский, не последний человек среди левых либералов.
       Добравшись до конца досье, Матвеев уразумел, что поручение заняться дашнаками носило не "педагогический", а вполне практический и вынужденный характер: открылась вакансия. Документы свидетельствовали, что до Валерия Калистратовича армянскую тематику в резидентуре вёл его коллега, труп которого недавно нашли на съёмной квартире. Тайну убийства газеты тогда связали с борьбой сутенёров за "сферы влияния" (такова была малопочтенная, но надёжная "крыша" коллеги), но ротмистр изначально не поверил чисто уголовной версии того печального события. Теперь же, после ознакомления с материалами на воинственных закавказских подпольщиков, всё окончательно встало на свои места. "Н-да, бандитские морды", - шептал Матвеев, разглядывая хранившиеся в конверте фотографии некоторых руководителей дашнаков и боевиков. От таких всего можно было ожидать. Увы, случаи смерти коллег от руки их агентов во время встреч на конспиративных квартирах не были столь уж редки. Сам Георгий Порфирьевич Судейкин, человек, разгромивший "Народную волю", полицейский от Бога, (газеты восторженно называли его "русским Шерлоком Холмсом"), ещё в 1883 году отдал таким образом Богу душу. И ведь даже не застрелили мученика, не взорвали, а забили, прости Господи, ломом, - Матвеев перекрестился.
       ...Дело, которым Валерий Калистратович занимался последнюю неделю, и которое влекло его в тот день в кафе "Швейцербунд", была конференция заграничных секций РСДРП. Она проводилась в этом заведении, и ротмистр уже третий день ходил туда к обеденному перерыву - аккуратно и без опозданий, как добросовестный делопроизводитель посещает своё присутствие. Одно только визуальное ознакомление с делегатами, и то уже давало пищу для ума. Среди них, кстати сказать, могли оказаться и кое-какие старые знакомые, от которых можно было бы попробовать получить информацию. Вдобавок, всегда был шанс - при известном умении и везении - обзавестись новыми осведомителями. Не последним делом было бы учинить и что-нибудь эдакое, дабы местные законники прихватили кого-нибудь из делегатов в кутузку. Подвести, так сказать, под цугундер: изолировать смутьяна само по себе было полезным, да к тому же пребывание в узилище открывает некоторые дополнительные возможности для вербовки...
       В отличие от Парижа, где резидентура пользовалась полной поддержкой полиции, в Швейцарии приходилось рассчитывать исключительно на собственные силы и, притом, шифроваться не только от противника, но и от местных блюстителей порядка. На всякий пожарный случай у ротмистра в кармане реглана наприпасе имелся рыжий парик и в тон ему густые усы. Реглан, это замечательное изобретение Фицроя Джеймса Генри Сомерсета, лорда и первого барона Раглана, надет был на Валерии Калистратовиче ещё и потому, что ближе к вечеру он намеревался встретиться с одним своим агентом, и Матвеев, надеявшийся дожить до скорой уже пенсии, с давних пор на подобные мероприятия невооруженным не ходил. Сия просторная одёжка удачно скрывала наличие во внутреннем кармане пиджака оружия, коим был хорошо пристреленный безотказный браунинг. И полицейские, и террористы предпочитали эту систему: наган (так в России называли все виды револьверов, от собственно "нагана" до "кольта") не столь ловко выхватывался в нужный момент, цепляясь то барабаном, то курком за одежду. Хотя бой, конечное дело, имел надёжный...
       Ротмистр успел вовремя: официант еще только выставлял перед ним с подноса литровую пивную штайнбехеровскую кружку с оловянной крышкой, картофельный салат и замечательно пахнувшие жареные колбаски, когда в зал вошли социалистические делегаты, заседавшие этажом выше. Кое-кого из них Валерий Калистратович узнал: за иными в свое время приглядывал, фото других находились в досье. Всех прочих следовало запомнить, предварительно сделав словесный портрет, который навсегда осядет в его профессиональной памяти. Впрочем, по возвращении в гостиницу всё будет, разумеется, записано - на память надейся, а про карандаш не забывай! На первый взгляд занятый исключительно удовлетворением аппетита, ротмистр напряжённо работал. Нелёгкое это занятие усложнялось тем, что внешне нельзя было выказывать свой интерес к революционерам. Чтобы не привлекать внимания, он позволял себе только изредка бросать взгляд на очередного "срисовываемого" делегата, и непременно поверх кружки, во время очередного глотка.
       Третьим новым "экспонатом" в коллекции Матвеева должен был стать горбоносый средних лет мужчина в пенсне, с убегающим назад подбородком и слегка выпуклыми глазами. Говорил он столь зычно, что тут же получил от полицейского кличку "Кантор". "Экспонат" сидел за одним столом с Ульяновым, одним из руководителей так называемых большевиков, который подписывал выходившие из-под его пера статейки "Н. Ленин". К своим "клиентам" ротмистр относился холодно и без особой вражды. По его понятиям точно так же Пастер, всю жизнь возившийся со всяческой вредоносной мелюзгой, не мог испытывать к ней ни особой любви, ни ненависти, исключительно профессиональный интерес. Но вот этого рано потерявшего шевелюру типа Валерий Калистратович на дух не переносил! А как еще, судари мои, русский офицер должен относиться к деятелю, призывающему к поражению своей страны в начавшейся большой войне? Который, кстати сказать, ещё в 1894 году написал брошюрку, в коей чуть ли не первым из граждан Российской Империи призывал к её полному разрушению. Если ротмистр не запамятовал, то там говорилось что-то про австрияка Каутского, тоже социал-демократа, которого Ульянов обзывал ренегатом. Ренегат - гад, снова стишок сложился.
       Неожиданно "Кантор" вскочил и, вытащив из толпы какого-то тощего брюнетистого мозгляка, начал с ним обниматься. Этот новый персонаж кого-то ротмистру напоминал... Объятия, наконец, прекратились, и вновь вошедший был подведён к столику, за которым, по-прежнему, восседал Ульянов. Судя по жестикуляции и телодвижением троицы, происходило взаимное представление. Значит, сделал вывод Матвеев, этот чёрненький ханурик к делегатам конференции не относится - они уже заседали третий день, и давно - если кто и не знал друг друга - перезнакомились. Но где же Валерий Калистратович его видел? Решив не напрягать понапрасну память, он занялся второй, уже начавшей остыть колбаской. С последним глотком пива пришло озарение: ба, да это же некий Левон, один из руководителей боевиков - его фотография хранится в архиве на бульваре Гренель. Это уже было вдвойне интересно: контакт большевиков с дашнаками! Вот бы хоть словечко подслушать...
       Жестом подозвав официанта, полицейский расплатился и прямиком направился в туалет. Зайдя в кабинку, надел парик, приклеил усы и начал терпеливо отсчитывать минуты: требовалось выждать достаточное время, чтобы случайный наблюдатель - ежели таковой окажется поблизости - успел уйти. Даже невозмутимого швейцарца пробрало бы, кабы в сортир зашёл один человек, а вышел совершенно другой!
       Меж тем столь заинтересовавшая Матвеева беседа, быстро миновав этап "как поживаете?", действительно была любопытной.
       - Всё, что происходит в Западной Армении, согласен, ужасно, - глотнув кислого красного винца и обтирая салфеткой усы, сказал Ульянов. - И название этому может быть только одно: истинное феодальное варварство...
       Вопреки сложившемуся позже стараниями большевистских идеологов мифу, этот человек был жизнелюбом - о чём свидетельствуют и неприличная болезнь, поразившая в конце концов его мозг, и уважительное отношение к Бахусу: известно, что в свой "польский период" вождь мирового пролетариата гонял на велосипеде через близкую границу в Австро-Венгрию, где алкоголь стоил дешевле (с одной стороны, забота о здоровом образе жизни, спортсменство, так сказать, с другой - экономика, сиречь, экономия партийных средств). Сей факт, отчего-то, не нашёл отражения в эпическом фильме Сергея Юткевича "Ленин в Польше".
       Однако позволим Ильичу закончить столь непочтительно прерванную нами фразу:
       - ...Истинное феодальное варварство. Но, товарищ Леон, чтобы навсегда покончить со всем и всяческим угнетением и обеспечить всем без изъятия народам Турции свободное развитие, необходимо совершить в этой стране социальный переворот. Одна только социалистическая революция может навсегда снять с повестки дня армянский вопрос и гарантировать...
       - Вай! - Левон не смог сдержать возгласа изумления. - О какой социалистической революции в этой стране вы говорите, когда там рабочего класса и в помине нет? Турок- пролетарий... - лицо его выражало насмешливое недоверие к подобному словосочетанию.
       - Мировая революция неизбежна. Сначала она охватит развитые страны, потом придёт в такие, как Россия, а затем и в Турцию.
       - ...Когда там не останется ни одного армянина. Благодарю покорно, но действовать нужно сейчас, завтра будет уже поздно. Только вооруженная борьба...
       Оставим на время этих политических диспутантов и вернёмся к Матвееву. Терпеливо выждав пятнадцать минут, он переложил пистолет в револьверный карман брюк (вряд ли в ближайшее время он ему срочно понадобится), снял реглан, вывернул его изнанкой наружу и, положив на руку, пошатываясь, вышел из кабинки. Натурально, парик и усы, извлечённые из кармана, уже красовались на подобающих им местах. Ни дать, ни взять - подвыпивший бюргер, не рассчитавший сил и принявший лишнюю рюмочку шнапса перед тем, как обильно оросить обед пивом. Выйдя в зал, ротмистр нетвердой походкой двинулся в сторону интересующего его столика. За ним некто в одиночестве читал газету и пил кофе. Слегка заплетающимся языком спросив разрешения, он плюхнулся напротив недовольно засопевшего соседа, и заказал моментально подлетевшему официанту кофе с коньяком. Всё складывалось удачно: полицейский сидел к революционерам спиной, но видел происходящее за соседним столиком в большом зеркале, и до его чуткого уха доносились их голоса - правда, из-за царившего вокруг шума, несколько слабее, чем Матвеев рассчитывал.
       - ...Но всё равно, товарищ Леон, - Ильич упорно продолжал европеизировать армянское имя собеседника, - у нас с вашей партией - помимо глубоких теоретических расхождений, много общего...
       Знаю я "глубину" этих различий, мрачно подумал полицейский, и не сомневаюсь, что общего, действительно, хватает. Вы, конечно, против террора, но когда вам нужны деньги, кровь вас не пугает (Матвеев имел в виду нашумевший "экс" в Тифлисе, при осуществлении которого пострадали двое полицейских, трое казаков и более пятидесяти ни в чём не повинных прохожих). Что характерно: следствие по тому делу было закрыто из-за отсутствия свидетелей: жители Тифлиса свято соблюдали своего рода кавказскую омерту (мафиозный сицилийский закон круговой поруки и молчания). Желавших сотрудничать с полицией быстро разубеждали не знавшие жалости большевистские боевики Коба (Джугашвили) и Камо (Тер-Петросян). Обыватели, испуганно оглядываясь, рассказывали страшные истории, вроде того, что Камо лично утопил какого-то мальчишку, вина которого заключалась лишь в том, что его видели разговаривающим с околоточным надзирателем. Околоточный надзиратель, если кто не знает, что-то вроде нынешнего участкового, но - в отличие от последнего - его всегда при нужде можно было найти.
       - Взять хотя бы цвет партийного знамени, - продолжал меж тем Ульянов, - социализм как стратегическую цель или отношение к демократическому централизму. Поэтому до свержения самодержавия нам с вами по пути. Так и передайте товарищам из вашего ЦК.
       - Дашнаки не говорят "ЦК", вместо этого мы говорим "Верховный орган".
       - Это мелочи, товарищ Леон. В главном мы схожи. А дальше история нас рассудит...
       - Владимир Ильич, перерыв заканчивается, нам надо идти, - громко прогудел "Кантор". - Да и этот рыжий тип за соседним столиком что-то мне не нравится.
       - Говорите тише, он вас может услышать, - это опять был Ульянов.
       - Если местный, то наверняка русского не знает, а если филёр из охранки, то пусть побережётся! Ещё раз увижу... Левончик, - обратился он к дашнаку, - приходи сюда вечером, часам к девяти, вместе поужинаем, Баку вспомним. Ведь с пятого года не виделись!
       Матвеев, обдумывая услышанное, мелкими глотками пил свой кофе. Значит, договорились, аспиды! Похоже, впервые за нынешнюю швейцарскую командировку он получил серьёзную информацию...

    3

       В отличие от большинства старших офицеров рейхсвера, глава германской разведки Вальтер Николаи не был пруссаком, не имел аристократических корней и связанных с ними традиций и связей: своим продвижением этот человек был обязан исключительно собственным талантам и усердию. Притом, что отец будущего полковника носил офицерские погоны, его нельзя считать потомственным военным: Николаи вели свой род от нескольких поколений брауншвейгских пасторов. Отсутствие в генах "военной косточки" (да простят мне генетики это образное выражение!) не мешало ему преданно, а главное, талантливо служить кайзеру. Вслед за Мольтке полковник полагал, что единственный реальный гуманизм, который может быть проявлен на войне по отношению к противнику Германии - как можно быстрее его разгромить, чтобы недолго мучился...
       Начальник разведуправления и - по совместительству - созданной по его же настоянию в текущем, 1915 году, контрразведки, почувствовал раздражение. Начав рабочий день с просмотра газет, Николаи в первой же из них наткнулся на карикатуру, изображавшую французов трусами и дураками. Ну, meine Herren, разве это пропаганда? Это, помилуй Бог, вредительство! Насмотревшись и наслушавшись подобной dummes Zeug (чепухи), новобранец окажется на фронте и столкнётся с жестокой реальностью, к которой будет не готов. Что тогда станет с его боевым духом? Эх, бестолковщина...
       С раздражением отодвинув кипу газет, полковник занялся просмотром пришедших за ночь сообщений. По обыкновению, начал с Австро-Венгрии, Болгарии и Турции: союзники в не меньшей, если не в большей степени, чем противник, требовали пригляда, причём постоянного. Да, хлопот с ними не оберёшься: и обхаживать их надо, и уважение выказывать - очень мы, понимаешь, обидчивые... Взять тех же австрияков: до сих пор грезят о былом величии империи Габсбургов. Фанаберии - ого-го! - а как обмишулились с этим полковником Редлем, оказавшимся русским супершпионом и продавшим с потрохами все секреты Франца-Иосифа! Десять лет он работал на русский генштаб, никому и в голову не приходило присмотреться, откуда у этого любителя смазливых лейтенантов такие деньжищи. Редль даже умудрился секретную инструкцию для австро-венгерской контрразведки составить: "Советы по раскрытию шпионажа". А когда некий русский полковник предложил австрийцам купить у него план развёртывания русской армии в случае войны с Австро-Венгрией и Германией (Германией, hol's der Teufel!), эти любители штруделей не нашли ничего лучше, чем отослать документ Редлю, который заменил подлинный текст подложным. Союзнички! Хотя уже два года прошло, как предателя - не без трудов и по счастливой случайности, в конце концов, взяли - а до сих пор аукается.
       Да, русские при минимуме ресурсов умеют добиваться отличных результатов! Николаи неплохо знал эту страну, бывал в ней, совершенствуя знание русского языка. Собственно, именно оттуда началась его карьера: хорошо встреченный доклад о современных методах ведения разведки, представленный Вальтером по возвращении из Санкт-Петербурга, позволил перспективному офицеру получить звание капитана и возможность стать слушателем военной академии в Берлине. Так, что там у нас из Турции?
       Ага, очередное тайное заседание Джемиета партии Иттихад. Что там ещё удумали господа младотурки? Три паши (генерала): Энвер, Талаат и Джемаль. Николаи усмехнулся: полковника всегда веселило это странноватое для политической организации, но достаточно распространённое название (вспомнить хотя бы Молодую Боснию, организацию, членом которой был Гаврило Принцип, чьи выстрелы в Сараево послужили знаком к началу этой войны). Однако к создателям партии "Единение и прогресс" он испытывал вполне объяснимую симпатию. В отличие от них султан был человеком из прошлого, мешал модернизации страны и переворот, совершённый молодыми офицерами, был на руку готовившейся к войне, и отчаянно нуждавшейся в союзниках Германии. Султан же воевать не хотел, тем более с англичанами, отчаянно стремившимися не пускать никого к Суэцу и в Месопотамию - у него хватало иных забот. Другое дело этот, захвативший власть, триумвират...
       Отложив документы, полковник позволил себе углубиться в воспоминания - тем более, что они были приятными. Да, младотурки были хорошим проектом, на перспективу. С членом нынешнего триумвирата, военным министром Энвером, Николаи познакомился году, дай Бог памяти, в девятом или десятом. Окончив академию и вступив в ряды младотурков, будущий министр и соправитель Турции участвовал в революции 1908 г. Пытаясь привлечь пользующегося среди молодых офицеров авторитетом Энвера, османский султан Абдулхамид II присвоил тому звание паши и назначил военным атташе в Берлин. Еще проходя службу в Македонии, Энвер с удовольствием общался с австрийскими офицерами. Бог, в данном конкретном случае, Аллах, не обделил этого выходца из бедных кварталов Стамбула талантами: пребывая в балканской глуши, он хорошо выучил немецкий язык и освоил основы германского военного искусства. Оказавшись в Берлине, Энвер-паша пришелся ко двору Вильгельма II, приобрел много друзей, завел знакомства в высших военных кругах. Небольшого роста (он не дотягивал до 170 сантиметров), но хорошо сложенный, с горящими чёрными глазами и воинственно задранными вверх усами, наделённый даром художника и поэта, этот атташе с таинственного Востока имел успех у дам. Разумеется, соответствующие службы не могли не заинтересоваться молодым и явно дружественным германскому рейху турецким военным. Само собой, о вербовке Энвера Ахмад-бея оглы речь не шла и идти не могла: как ни странно, в мире дипломатов и шпионов существуют свои неписанные правила, и предложить генералу и дипломату столь высокого ранга стать вульгарным платным агентом принимающая сторона никогда не решится (равно как ни за что не пойдёт на неё и сам объект корыстного интереса - хотя, как и везде, бывают исключения). Другое дело - превратить дружественного иностранца с хорошими карьерными перспективами в агента влияния! А уж какими методами... Николаи хмыкнул: как говорится, замнём для ясности! Короче говоря, подписание договора между Германией и Турцией против Антанты в июле 1914 г. стало высшим дипломатическим достижением Энвера-паши. И неплохим поводом для того, чтобы кое-кто получил из рук императора "Голубого Макса" (распространённое в то время фамильярное название высшей военной награды рейха, ордена "Pour le MИrite", "За заслуги"). Впрочем, это всё уже - история...
       Так что там назаседали наши турецкие друзья? Ага, председательствовал министр внутренних дел Талаат-паша. Обсуждался армянский вопрос. Понятно, что же ещё? Прямо как у того упёртого античного старца: "Карфаген должен быть разрушен!" (Николаи вспомнил своего латиниста, рассказывавшего о сенаторе Катоне старшем, который каждую свою речь, посвященную какому угодно вопросу, заканчивал этой, вошедшей в историю фразой). Так, в качестве основного докладчика выступал член комитета, эфенди Назым. "Армянский народ надо уничтожить, чтобы ни одного армянина не осталось на нашей земле и забылось само его имя. Сейчас идёт война, такого удобного случая больше не будет". Что ж, равнодушно подумал Николаи, для либерала это, может быть, звучит и бесчеловечно, но рассуждение здравое. Уже тридцать с лишним лет Турцию то полощут на каждом углу за гонения на армянское население, то - когда это становится политически невыгодно - прекращают. На взгляд прагматика нарыв следует вскрыть - тем или другим способом... А что по этому поводу говорил уважаемый Энвер-паша?
       Пролистав пару страниц, полковник нашёл искомое. Источник стамбульского резидента (секретарь, который вёл стенограмму) сообщал, что в своём выступлении заместитель главнокомандующего (формально армию возглавлял султан) Энвер-паша остановился на трёх вопросах. Во-первых, он категорически потребовал, чтобы в акциях по "депортации" (если существует хоть какая-то возможность обойтись без регулярных частей) не участвовала армия: солдаты нужны на фронте и, кроме того, участие в экзекуциях не лучшим образом сказывается на боеготовности соединений. Николаи одобрительно кивнул головой: ничто не разлагает так армейских, как пускание крови гражданскому населению. Пометив что-то на листке бумаги, он продолжил чтение. Вооруженные силы, подчеркнул Энвер-паша, уже внесли свой вклад в общее дело когда, после отмены запрета на призыв в армию армян, ещё на призывных пунктах уничтожили всех молодых мужчин этой проклятой нации. Женщины, дети и старики - дело жандармерии, курдских отрядов и групп, составленных из уголовного элемента.
       Выступавший потребовал также уделять больше внимания сохранению режима секретности. Он заявил о том, что не сомневается в конечном успехе центральных держав, и всем известно, что победителей не судят. Однако мудрые политики должны стараться предусмотреть и невозможное. Тем более что США пока ещё сохраняют нейтралитет, поэтому не следует давать американским либералам лишнюю возможность для того, чтобы надавить на Белый дом и ввязаться в войну на стороне Антанты. Николаи снова черкнул пару слов в своих записях.
       В заключение, сообщал осведомитель, заместитель главнокомандующего обратил внимание присутствующих на то, что окончательное разрешение армянского вопроса является необходимым условием для выполнения программной цели партии "Иттихад": создания тюркского халифата, простирающегося от Месопотамии на юге до Урала на севере. А значит, все силы следует направить на войну до победного конца, разгром России и уничтожение армян как в Западной Армении, так и в российской, Восточной...
       Вальтер Николаи отодвинул в сторону документы и, подперев щеку рукой, задумался. Кое-что в рассуждениях "будущего халифа пантюркской империи" (для полковника не было секретом, что во главе этого гипотетического государства Энвер видел себя, и только себя), этому старому зубру не понравилось. Бог с ними, с армянами, или со стремлением паши отторгнуть от России Закавказье, Туркестан и Приволжье: до этого ему, херру оберсту, нет никакого дела. Чем слабее будет славянское государство, тем легче Европе и, в частности, Германии. Но вот фразочка о том, что он "не сомневается в конечном успехе центральных держав", но "мудрые политики должны стараться предусмотреть и невозможное" прямо касалась руководителя германской разведки: следить за крепостью союзнических уз центральных держав было одной из важных обязанностей его ведомства. Кто может доподлинно знать, какие мысли скрывались в голове этого шустрого паши? Нет, bruder (брат), соскочить в случае чего мы тебе не позволим! Возьмём всё это на заметочку, а пока совершим маленькую диверсию...
       Нажав кнопку звонка, полковник вызвал своего доверенного помощника.
       - Друг мой, Вилли, прошу вас, свяжитесь с нашими офицерами в Турции. Задача: собрать фотосвидетельства и, по возможности, другие документы о зверствах, чинимых младотурками в Западной Армении. Я знаю, что некоторые из них участвуют в этих, хм... мероприятиях - с целью любительски пострелять. Вот пусть приятное сочетают с полезным. Все материалы диппочтой срочно переслать в Берлин. Прошу также подготовить каналы для того, чтобы они оказались в распоряжении газетчиков Антанты.
       Если Вилли и удивился, то виду не подал и, щелкнув каблуками, отправился выполнять новое поручение. Николаи довольно улыбнулся. Намечаемая нехитрая, но не лишённая изящества операция сама по себе, конечно, не сможет гарантировать верности младотурков, но шум, который поднимется в европейской прессе, станет еще одной ниточкой, привязывающей Турцию к Германии. Спровоцировать подобной "утечкой" США на вступление в войну полковник не боялся: он доподлинно знал, что Америка влезет в войну только в том случае и тогда, если и когда посчитает это выгодным для себя - облагодетельствовать кого-то еще она могла исключительно попутно...
      

    4

       Оказавшись на свободе, высокие арестанты собрались в маленькой полицейской спецквартирке, где роль хозяина играл недавний глава МВД Талаат-паша, а Энвер и Джемаль выступали в качестве "гостей". На стене пустоватой гостиной тикали старые часы, отсчитывая минуты второго послеполуденного часа 2 ноября 1918 года. До конца Великой войны, хотя об этом мало кто догадывался не только в Стамбуле, но и в столицах других, ещё воюющих держав, оставалось всего девять дней. Впрочем, для членов всесильного в недавнем прошлом триумвирата, всё уже было кончено: представители султана три дня назад отправились на эгейский остров Лемн?с. Там, в порту города Мудр?с, на борту британского крейсера "Агамемнон", 30 октября они поставили свои подписи под договором о перемирии, который фактически фиксировал поражение Турции в войне с Антантой. Почти сразу после подписания недавние хозяева страны были арестованы. И вот, стараниями сохранивших высокие чиновные кресла бывших соратников, троица пашей освобождена из-под стражи до суда.
       - Да полно, кто нас будет судить? - в который раз недоумённо вопросил Джемаль.
       - Было бы за что, а кому - найдётся, уверенно пообещал Талаат. - Кто хочет кофе?
       - Я бы выпил чашечку, - согласился Энвер. - Но то, что ты сказал, - обращаясь уже к бывшему министру внутренних дел, - я бы сформулировал ровно наоборот: было бы кому, а за что судить, найдется!
       - Пусть так, - не стал спорить Талаат. - Прислуги, разумеется, здесь нет, так что, если не возражаешь, кофе тебе сварю я. Джемаль, присоединишься к Энверу?
       - Если можно, чаю. Хорошо, спрошу, как предлагает Энвер: кто будет нас судить?
       - Не бывает врага непримиримее, чем бывший друг, - криво усмехнулся тот.
       - Намекаешь на Кемаля? - без особого удивления уточнил разжигавший спиртовку Талаат.
       - На него, на Мустафу. Не может он нам простить, что Турция ввязалась в войну на стоне Германии. А теперь, за свои военные подвиги прозванный чернью "Кемалем" (по-турецки, "Совершенным"), и став кумиром толпы...
       - Вот-вот, его-то, в отличие от нас троих, не арестовали, - перебил Энвера Джемаль, - хотя он был таким же руководителем младотурецкой революции, как и мы!
       - И теперь он будет мстить, пусть даже руками султана, - невозмутимо закончил Энвер. - Впрочем, насколько я знаю Мустафу он, в отличие от нас, долго терпеть это ничтожество на троне не будет...
       В двух словах поясним читателю, о ком идёт речь. Талантливый военачальник Мустафа Кемаль в качестве народного героя возглавил революционное движение, выступившее против Мудросского мира, прямо ведшего к расчленению Турции. К 1923 году кемалисты окончательно победили, империя превратилась в республику, а Мустафа-паша из "Совершенного" превратился в "Ататюрка" (Отца всех турок)...
       Кофе и чай пили в молчании, которое было нарушено только после того, как были раскурены египетские, ручной работы сигареты.
       - Во всяком случае, - очень серьёзно произнёс Энвер, обращаясь к хозяину, лишь только искорки в глазах выдавали, что он шутит, - если нам удастся отсюда выбраться, без куска хлеба ты не останешься: откроешь кофейню и станешь модным ресторатором. "У Талаата" - для европейца будет звучать очень романтично!
       - Сидя на колу, ты тоже будешь шутить?- нервно вскинул голову Джемаль, но тут же спохватился. - Прости...
       - А, ерунда! - отмахнулся Энвер. - Мы люди военные, и смерти бояться не должны. Хотя, конечно, для паши смерть от повешения - позор.
       Джемаль тоскливо вспомнил, что изначально, еще задолго до войны, он был сторонником союза с Францией. Но - не сложилось... Как не вышло и в конце 1915 года, когда он вёл переговоры о сепаратном мире. Антанта, шайтан её забери, захотела тогда слишком многого! Пожевав губами, он произнёс:
       - Однако же снимать голову за проигранную войну - это слишком!
       - Но вполне в наших национальных традициях, - хладнокровно возразил Талаат. - Сколько раз за тысячелетнюю историю Порты визири получали от султана шёлковый шнурок? (Если кто не знает: таким образом министру-неудачнику предписывалось удавиться). Да и сегодня... Вон, в Балканскую войну, когда болгары дали нам прикурить, коллега Энвер в один день уволил из армии 1200 офицеров, и кое-кто из них пожалел, что родился!
       - Опять же, - подхватил бывший заместитель главнокомандующего, - все долгие годы фактического своего отстранения от власти, султан наверняка мечтал о мести за унижение. Но обвинят нас не только во втягивании в войну и понесённом поражении.
       - Во имя Аллаха, - возмутился Джемаль, - в чём же ещё?
       - Про армян забыл? - грубо, вопросом на вопрос, ответил ему Энвер. - А также про других недочеловеков: айсоров и месхетинцев.
       - На своей территории, к тому же, в условиях войны и в интересах победы, любое правительство вольно перемещать своё население! - Наставительно подняв палец, как аксиому сформулировал Талаат.
       - Великий пророк, - всплеснул руками Джемаль, - уж кто бы нам это деяние инкриминировал! Султан сам всю жизнь пытался соскрести армянскую коросту с тела империи, а Мустафа, как один из лидеров партии Иттихад, всегда разделял наши принципиальные взгляды и претворял их в жизнь!
       Энвер сочувственно улыбнулся.
       - Победители, и в первую очередь, американцы, наверняка этого потребуют...
       - Ах, попались бы мне в руки те собачьи дети, что передали в европейскую печать фотоматериалы о нашей акции в Западной Армении, - мечтательно проговорил Талаат.
       Похоже, привыкший к тому, что коллеги его постоянно перебивают, Энвер выдержал паузу - чтобы дать собеседнику возможность выговорится. Не услышав продолжения, закончил свою мысль:
       - Султан, Мустафа и все прочие, чтобы дистанцироваться от политики окончательного разрешения армянского вопроса, с удовольствием подобное требование выполнят. Другое дело, что при первом же удобном случае тот же "Совершенный" постарается завершить то, что не доделали младотурки...
       - Увы, все это не пустые фантазии, - подтвердил Талаат. - Верные люди в общих чертах пересказали мне содержание нашего приговора - притом, что суд ещё и не начинался. Смертная казнь всем троим. Однако эфенди Энверу-паше удалось связаться с нашими германскими друзьями...
      
       Ничто не сравнится со зрелой осенью Средиземноморья: приятное тепло приходит на смену нестерпимому зною; ночи уже прохладные, но далеко ещё не холодные; с весны вбиравшее в себя жар солнца море теперь возвращает его и приятно бодрит купальщика ласковыми прикосновениями прохладных ленивых волн... Для туземцев и всяких неженок купальный сезон давно уже закончен, но для человека, учившегося плавать в Немецком море - в самый раз!
       Эрих Бонхоф, довольно пофыркивая, мощно загребал воду и упорно плыл к невидимому в темноте горизонту, намереваясь отработать - раз уж подвалило такое счастье - не меньше мили. Необъяснимая остановка вблизи турецкого берега (кэп объявил, что стоянка продлится несколько часов) была очень кстати: быт подводников тяжек, и по-настоящему они отдыхают только на берегу или во время таких вот всплытий. Эрих служил старшим помощником капитана новейшей, сошедшей со стапелей только в прошлом году, и самой большой германской подводной лодки модели "U-139". Обладая водоизмещением в 2480 тонн, она имела запас хода в четыре с половиной тысячи километров - по тем временам настоящий подводный крейсер!
       Обернувшись, чтобы оценить, насколько далеко он отплыл (гористый берег был отчётливо виден на фоне быстро темнеющего, ещё не чёрного, но уже и не тёмно-синего неба), Бонхоф увидел, что вахтенный отчаянно телеграфирует ему фонариком приказ немедленно вернуться. Перейдя с неспешного брасса на стремительный кроль, старпом в считанные минуты оказался на палубе. На мостике его нетерпеливо поджидал капитан, не то однофамилец, не то дальний родич бывшего канцлера империи.
       - Только что получено радио, Эрих. Приказано побыстрее отсюда выметаться, пока бывшие союзнички нас не интернировали.
       - Яволь, шеф! Отплываем немедленно?
       - Нет, - хмуро покачал головой капитан второго ранга фон Бюлов, - придётся подождать пассажиров, чёрт бы их побрал совсем! Надеюсь, недолго.
       Это было неслыханно: пассажиры на субмарине! Старпом мог бы поинтересоваться, was ist das (уставные условности, обязательные для их надводных коллег, членами "волчьей стаи" соблюдались не столь строго, чему способствовали некоторые особенности их быта и условия, в которых приходилось отдавать Богу душу). Бонхоф, однако, не стал задавать лишних вопросов. Вместо этого по-собачьи отряхнулся от воды, наскоро оделся и отправился готовить своё немалое хозяйство к походу. Но, potztausend Element, пассажиры на борту!
       Поражённый невиданным нарушением устоявшихся правил, Эрих употребил весьма бранный эквивалент выражения "чёрт побери". Моряку это простительно; мне же, как добропорядочному рассказчику, дозвольте не приводить дословный перевод этих энергичных слов...
       Существуй рейтинг наименее комфортабельных транспортных средств, субмарина если бы и не первенствовала, то определённо претендовала на место в первой тройке (скажем, вместе с танком и салоном эконом-класса в самолётах отечественных авиакомпаний). В подводном корабле всё свободное пространство отдано под запасы - воздуха, горючего, воды и главное, весьма габаритного оружия. Об удобствах экипажа конструкторы думают в последнюю очередь, вернее сказать, не думают совсем. Так обстоит дело сейчас; понятно, что сто лет назад, при тогдашнем уровне кораблестроения, в подводной лодке было еще "уютнее". Самая большая из немногочисленных офицерских, капитанская каюта подобна не слишком просторному шкафу, а быт младших чинов легко представит себе любой, кто видел банку со шпротами, уложенными в несколько рядов: теснота была такой, что приходилось с трудом протискиваться через отсеки, а "счастливый" обладатель верхней койки спал, буквально уткнувшись носом в покрытый каплями вонючей влаги подволок. Подавляющее большинство подводных кораблей времён Великой войны были столь миниатюрно, что в надводном положении неловкий человек просто не удержался бы на их узкой, как нож, верхней палубе.
       А уж если спуститься вниз... Говорят, что знаменитые строчки "гвозди бы делать из этих людей: крепче бы не было в мире гвоздей", сочинённые Н. С. Тихоновым, первоначально были посвящены вовсе не большевикам, а русским подводникам первой мировой войны. Если так, то по делу, вне зависимости от национальной принадлежности. Внутри корабля - вечный холод, поскольку лодки не отапливались; железные перегородки всегда были мокры от фильтрации и конденсата; круглосуточно горел тусклый жёлтый свет (аккумуляторы следовало экономить). Зато дизелисты трудились в условиях самой настоящей сауны из-за раскаленных грохочущих двигателей. Экипаж представлял собой скопище грязных, пропахших потом, заросших людей: о личной гигиене приходилось забыть, поскольку в походе пресная вода была предназначена исключительно для питья и готовки. Низшие чины спали посменно, поэтому непросыхающая койка хранила, как правило, тепло и вонь чужого тела. При этом - всё из-за того же недостатка свободного пространства - койки на "U-139" располагались в машинном отделении, на блоках цилиндров. Когда лодка шла в надводном положении на дизелях, экипаж был вынужден решать непростую задачу: хотя бы на короткое время заснуть в условиях грохота, вибрации и не угореть при этом в парах сгорающего топлива. В довершение всего во всех помещениях лодки царил густой запах мочи: по боевому расписанию малую нужду справляли прямо на месте, и урина стекала под рифлёную палубу на закругленное дно внутреннего корпуса. VIP-апартаменты в субмарине не предусматривались.
       Пассажиры прибыли примерно через час, когда сгустилась непроглядная темнота, характерная для южных широт. Перед этим у старпома состоялся весьма примечательный разговор с капитаном. Тот попросил его переговорить со вторым помощником, штурманом и начальником торпедной части, чтобы они временно, до прибытия в Киль, перебрались в матросский кубрик.
       - Как, лейтенанты будут спать посменно с нижними чинами?! - на этот раз старпом не удержался от вопроса: он был шокирован столь экстравагантным распоряжением.
       - Полагаешь, генералам делить койку с матросами пристало больше? - вопросом на вопрос ответил фон Бюлов.
       - Генералам? - туповато переспросил ошарашенный Бонхоф.
       - Господам генералам или эфенди пашАм, если это тебя больше устраивает.
       ...Едва вновь прибывшие спустились в мрачное чрево субмарины, фон Бюлов дал команду на погружение. Побросав саквояжи с самым необходимым (по большей части это была валюта и кой-какие драгоценности), пассажиры собрались в каюте Энвера.
       - Послушай, дружище, - первым делом обратился к нему Талаат-паша, - чем здесь так отвратительно пахнет?
       - Не узнаёшь? - бледно улыбнулся тот. - Это запах мочи.
       - Мочи? - председатель Джемиета партии Иттихад брезгливо сморщил длинный крючковатый нос.
       - Да, эфенди, таков запах нашей свободы!
      

    5

       Нет, всё-таки аромат горящего кизяка ни с чем не спутаешь! И не опишешь тому, кто его не знает, настолько он ни на что не похож. Не сладкий, не горький, кому-то, может, и неприятный, но вполне подходящий для привычного человека... Примерно такие мысли тяжёлыми валунами прокатывались в голове смертельно усталого, маявшегося бессонницей от хронического утомления Тиграна Погосова. Прикинув, что - пора, он подбросил в затухающий огонь новую, прокалённую солнцем лепешку прессованного с соломой верблюжьего навоза. А из чего ещё прикажете палить в туркестанской степи костёр? Это вам не Карабах с его покрытыми лесом горами! Тигран вздохнул, вспомнив давно покинутую родину. Родившись в том благословенном краю, где воткнутая в землю палка моментально начинает плодоносить, Погосов в отрочестве вместе с родителями перебрался в промышленный многоязыкий Баку, где окончил пять классов гимназии, после чего устроился в электромеханическую мастерскую, хозяин которой оказался большевиком - что предопределило выбор Тиграном жизненного пути. К 1919 году в свои двадцать с небольшим он уже был старым партийцем и достаточно опытным командиром - в Гражданскую взрослели быстро. Да, начиналось всё с Бакинской коммуны...
       Мысли Погосова перебил громоподобный звук: это неожиданно всхрапнул его старший друг и заместитель, Сергей Морозов. Еще раз угрожающе взревев, Морозов повернулся на бок и затих. Кабы не революция, ходить бы ему в высоких чинах: происхождения Сергей был если не аристократического, то благородного (исключительно по этой причине был он заместителем Тиграна, а не наоборот). До империалистической учился в санкт-петербургском университете, в четырнадцатом пошел вольноопределяющимся в кавалерию, где быстро выслужил офицерские погоны. В отличие от Погосова, друг его был женат. Любовный роман этот был необычайно затейлив, подобно книжному сюжету времён романтизма. Ещё в бытность свою студентом-физиком, Сергей познакомился с удивительно красивой девушкой простого происхождения (отец её служил дворником у некоего графа). Несмотря на "безродность", Фрося выглядела настоящей княгиней - настолько породистой была её внешность. Была она высока, статна, удлинённый овал её лица украшали огромные голубые глаза с тяжеловатыми веками. Эту неординарную внешность не портил даже прямой, несколько длинноватый нос с едва ощутимой горбинкой (такие до сих пор попадаются у коренных поморов на севере России и на древних ликах, написанных в тех местах). Дело шло к свадьбе, но помешала война. Получив ранение, молодой ротмистр был эвакуирован в столичный госпиталь. Едва начав ходить, он направился к своей возлюбленной. И чуть не опоздал: влюблённый в неё графский сын, несмотря на сопротивление отца, настоял на свадьбе своей с обманутой им Ефросиньей (подлец сообщил девушке о мнимой героической смерти Сергея на фронте). Финал был выдержан в лучших традициях авантюрного романа или, по-современному говоря, сериала: геройский гвардеец увёз Фросю из-под венца, подлетев в пролётке к церкви в тот самый момент, когда невеста уже потеряла всякую надежду. Февральскую революцию Морозов встретил в Баку, где долечивал очередную, нанесённую германской пулей рану...
       Читатель не поверит, но мы изложили здесь правдивую житейскую историю. Автор мальчиком бывал в доме человека, во многом послужившего прообразом Сергея, был знаком с его супругой Ефросиньей Ионовной, родной брат которой в тридцатые годы стал наркомом, потом нелепо погиб, оставив двоих дочерей, воспитанных в семье тётки. Было невероятно интересно и жутковато слушать истории эпохи гражданской войны... Отвоевав и доучившись, глава семейства долгие годы работал главным технологом на "фирме" одного известного советского авиаконструктора, натурально, в своё время чуть не "присел" лет на десять, Бог спас - словом, всё как у людей. Но это история уже совсем для другого романа. Хотя нет, не удержусь и расскажу ещё кое-что: иного случая не представится.
       ...ОКБ, в котором главным технологом работал прототип Сергея Морозова, приступило к испытаниям новейшего самолёта. Испытания не заладились, и на аэродром нагрянул Берия с гениальным вопросом "в чём дэло?". Не получив по понятым причинам внятного и понятного лично ему ответа, Лаврентий Павлович обложил генерального конструктора и главного технологам матюгами, повелел запереть их до утра, "чтоби ничто нэ мешало думат", а на рассвете, буде решение не будет найдено, "расстрэлять". Утром новый аппарат взлетел. Не будем гадать, скольких лет жизни это стоило его создателям...
       Вернёмся, однако, к Тиграну. Заботливо поправив на крутом плече друга сползшую бурку (по ночам в этом знойном краю достаточно свежо), он снова перенёсся мыслями в Баку. Электромеханическая мастерская, куда Погосов устроился работать после гимназии, и где потихоньку приобщался к революционной деятельности была, по сути, довольно серьёзным источником финансов для бакинской организации большевиков и, одновременно, глубоко законспирированной явкой. Её хозяин, Серго Мартикян, к слову сказать, слыл респектабельным человеком, выезжал в Германию поднабраться передового опыта и, к тому же, обладал собственным выездом на дутых шинах - что в самом начале ХХ века была равноценно владению, скажем, шестисотым мерседесом в наши дни. Короче говоря, околоточный при встрече торжественно отдавал успешному и щедрому "капиталисту" честь - даром, что тот не забывал по праздникам налить правоохранителю чарку-другую и одарить десятирублёвой ассигнацией "на мелкие расходы". Только после семнадцатого года молодой революционер узнал, что в доме хозяина частенько скрывались от полиции Камо и Сталин. Тогда же, после захвата власти большевиками в Петрограде и окончательного крушения империи, Тигран стал членом боевой дружины. В скором времени этому "ударному отряду" Баксовета пришла пора показать себя.
       Крушение империй чем-то похоже на классическое описание смерти онкологически больного человека от старости. Это молодые умирают от рака, как от выстрела в висок. А в стариковском организме канцер (в нашем случае, коррупция) делает своё чёрное дело медленно и, зачастую, старики умирают совсем от других причин. Центральная нервная система (главные управленческие структуры государства) не воспринимает или неправильно понимает сигналы от отдельных органов и частей тела (регионов), а значит, отдает и неадекватные приказы; всё больше и больше сбоят кровеносная и пищеварительная системы (транспортная сеть и финансы); сердце ещё качает кровь, вся скудеющая наличность которой направляется почти исключительно в нежелающий умирать склеротический мозг, но конечности (отдалённые провинции) уже испытывают её недостаток, холодеют и отказываются подчиняться...
       На северо- и юго-западе России о своём отделении заявили не смирившиеся с потерей независимости Финляндия и Польша. Начавшийся процесс не мог не затронуть и южные пределы страны. В ходе гражданской войны на политической карте ненадолго ("советизация" Закавказья, вопреки географии, была не за горами) появились независимые армянское, грузинское и азербайджанское государства (само это слово тогда только и появилось: в царские времена населявший прикаспийские территории тюркоязычный народ больше называли "татарами" или "кавказскими татарами"). В марте-апреле 1918 года власть правительства Демократической Республики Азербайджан в Баку и прилежащих районах была свергнута. Казалось, на берега Каспия пришла советская власть...
       Погосов свернул самокрутку, со вкусом раскурил и хмыкнул. Забавное было время! В дружине большинство составляли армяне, хотя в её составе нашлось место и русским с азербайджанцами, евреям, грекам, - в общем, целому интернационалу. В СНК портфели поделили большевики и левые эсеры, а в Бакинском Совете - кроме них - были представлены ещё и дашнаки с меньшевиками. В общем, "разным сортом травка", как выкрикивали, зазывая покупателей, зеленщики на бакинском рынке. Коммуна боролась с засевшим во втором по величине после Баку городе, Гяндже, республиканским правительством, сформированным партией Мусават. Тьфу, злобно сплюнул правоверный ленинец Тигран, сплошь исламисты и националисты, контра поганая...
       Дашнаки - с тех пор Погосов их, мягко выражаясь, активно недолюбливал - борьбу за победу коммуны использовали для кровавого сведения счётов с гражданским населением Баку из числа мусульман, что было лишено всякого смысла (если в данном контексте вообще позволительно вести речь о смысле), поскольку в дореволюционном Баку национальный вопрос отсутствовал как таковой, и был искусственно раздут лишь к шестнадцатому году. Когда правительство Степана Шаумяна ("кавказского Ленина", как называли его коммунары) развернуло военные действия против Гянджы, дашнаки нередко превращали их в кровавую резню "татар": большинство дружинников потеряли в 1915 году в Западной Армении, или годом позже в Баку родственников, и подвигнуть неграмотную, горящую праведным гневом, по-партизански понимающую дисциплину дружину на "месть" было достаточно просто. Один раз "повёлся" на это дело и сам Тигран, тогда еще рядовой дружинник: очень трудно не позволить стадному чувству овладеть тобой - тем более, когда пример подают старшие по возрасту. До сих пор перед глазами Погосова стоял тот старик в огромной чалме, бессильно замахнувшийся на него своей клюкой... Вот этого-то своего превращения в животное, пусть и секундного, и не прощал он дашнакам.
       Впрочем, воздаяние за совершённые зверства почти всегда неумных и жестокосердых находит. Однако гадко, когда кара постигает не тех, кого следовало бы (и это была вторая причина негативного отношения Тиграна к армянским социалистам-националистам). В сентябре 1919 года советские войска ушли из Баку, и он был взят турецкими и азербайджанскими военными соединениями и отрядами. Началось массовое уничтожение армянского населения. И если оккупанты делали это в соответствии со своей панисламской стратегией, то мусаватисты откровенно мстили за весенние жертвы. Пролив весной невинную кровь в ответ на реки крови столь же невинной, дашнаки тогда вступили на путь, ведущий в никуда. Продлись это безумие, и через пару поколений никто уже не будет знать, кто, кому и за что мстит (как это происходит в наши дни между евреями и палестинцами). Впрочем, и турки не побрезговали воспользоваться столь удобной, выражаясь современным жаргоном, "отмазкой". Сколько народу тогда погибло, не знает никто, но некоторые определяют число жертв аж в 30 тысяч. Характерно, что регулярной армии Османской империи не было разрешено тогда входить в город в течение двух дней, чтобы нерегулярные войска, столь отличившиеся в 1915 году печальной памяти башибузуки, устроили в городе погром и спокойно, не разлагая армию, грабили и мародерствовали...
       Незаметно для себя Тигран клюнул носом: его бригада уже вторую неделю гонялась за неуловимым Иргашом, главным ферганским басмачом. Словно от толчка открыв глаза, он осознал, что на какое-то время задремал. За годы гражданской войны жизнь приучила красного командира Погосова к осторожности и осмотрительности, поэтому он, не открывая глаз и сохраняя полную неподвижность, прислушался: самое последнее дело, не зная, откуда грозит опасность, хватать оружие и начинать им размахивать. В лагере всё, вроде бы, было тихо, кони и люди (именно в такой последовательности: кавалерист в первую очередь думает о конях!) спали. Что же тогда его разбудило? Внезапно плечо Тиграна ощутило прикосновение чего-то холодного. Приоткрыв глаза и бросив взгляд на укрывавшую его шинель, краском содрогнулся: в сполохе умирающего костра мелькнул, исчезая в рукаве, змеиный хвост очень характерной расцветки: сверху серовато-коричневый, с фиолетовым оттенком, вдоль хребта - ряд поперечных темно-бурых пятен, более мелких по бокам; низ светлый, с мелкими темными пятнышками. Кто встречал не в террариуме, никогда не забудет: гюрза! Ядовитейшая и самая большая из гадюк...
      

    6

       На заре советской власти московский Кремль ничем не напоминал тот державный символ государственности, каким он стал где-то к восемнадцатой годовщине октябрьской революции. И дело не в том, что только в тридцать пятом с его башен сняли, наконец, двуглавых орлов и заменили их пятиконечными звёздами из уральских самоцветов; рубиновые же, сообщим попутно, по зловещему совпадению, зажглись чуть позже, в бенефисном для товарища Ежова тридцать седьмом. (На заметку любителям московской старины: самоцветная звезда со Спасской башни украсила в конечном итоге шпиль Северного морского вокзала). Просто в двадцатые - начале тридцатых годов Кремль был не только и не столько резиденцией и сакральным местом работы вождя, сколько огромным, хорошо защищённым общежитием "советских ответработников", из которого каждое утро сотни людей, кто на персональных автомобилях, а кто и на городском транспорте, разъезжались по высоким конторам, а вечером возвращались к коммунальной жизни в бесчисленных квартирах, квартирках и общежитиях. Заселялось всё: не только жилые корпуса, но и гауптвахты, соборы, башни и - внимание, самое высокое жилое здание Москвы того времени - колокольня Ивана Великого. К концу 1920 года в Кремле было официально прописано 2100 "ответработников", и это было только начало. В иные годы численность одной только кремлёвской детворы достигала чуть ли не ста пятидесяти человек. По мере стремительного бронзовения вождя, число жильцов этого человеческого муравейника закономерно стало сокращаться: к июню 1935 года в сердце столицы нашей родины насчитывалось всего лишь 374 жителя. Последним, кто оставил Кремль, был Клим Ворошилов. Прожив там более тридцати семи лет, он печально съехал в ноябре 1962-го...
       В воскресенье, в послеобеденный час тихого и тёплого сентябрьского дня, какими природа нередко балует москвичей перед наступлением полугодового сезона ненастья и сырой стужи, по Ивановской площади Кремля прогуливались два человека. Старший, лет пятидесяти, был облачён в костюм-тройку и производил впечатление вполне интеллигентного человека, чему немало способствовала остроконечная "чеховская" бородка. Младшему на вид было под или слегка за тридцать, обряжен он был в нечто полувоенное при ярко начищенных сапогах. Голову его венчала буйная чёрная шевелюра, а взгляд остро поблескивавших глаз выдавал человека самоуверенного и вспыльчивого. Первым был просветитель и бывший нарком Бакинской коммуны (да, читатель, случались и такие вот парадоксальные сочетания!), выпускник Горийской учительской семинарии и медицинского факультета Новороссийского университета Нариман Керболай Наджаф оглы Нариманов, буквально на днях назначенный заведующим Ближневосточным отделом НКИД РСФСР и заместителем наркома, вторым - Лев Захарович Мехлис. Последний, имея за душой шесть классов коммерческого училища, был к описываемому времени управляющим административной инспекцией в Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции, а в дальнейшем - по окончании курсов при Коммунистической академии и Института красной профессуры, выбился в крупные теоретики и идеологи, руководил газетой "Правда", Главным политуправлением РККА, оставаясь всё время - до своей смерти в феврале 1953 года - вернейшим "соратником" Сталина. Хозяин не обольщался по поводу каких-то особых его способностей или великих умений, и ценил Льва Захаровича исключительно за волчью хватку, жестокость и преданность; талантам же Мехлиса Иосиф Виссарионович цену знал, даром что тот оказался едва ли не единственным нерепрессированным представителем советского генералитета, начавшим Отечественную войну генерал-полковником, а Парад Победы встретившим генерал-лейтенантом...
       Мехлис зашёл к Нариманову и предложил тому "проветриться" не просто так, а - если воспользоваться советским бюрократическим новоязом - "во исполнение указания тов. Сталина", который был непосредственным руководителем Льва Захаровича по наркомату. К тому времени Мехлис успел стать для будущего генсека фактически личным секретарём по особо важным вопросам. Для того чтобы читателю стала понятна суть его задания, придётся дать некоторые предварительные пояснения.
       Иосиф Сталин, будучи на рубеже десятых-двадцатых годов рядовым членом Реввоенсовета республики и всего лишь одним из членов политбюро, после покушения на Ленина исподволь, медленно и осторожно начал прибирать к рукам власть. Настоящая же, подлинная власть едина и неделима, поэтому уже в ранний период советской эпохи будущий вождь старался оказывать влияние - помимо актуальных вопросов внутренней политики - и на внешнеполитическую деятельность. Однако на этом "фронте" он встречал упорное, хотя и пассивное сопротивление главного советского дипломата Георгия Васильевича Чичерина, считавшего, что руководство НКИДом - народным комиссариатом иностранных дел - прерогатива главы государства, каковым, как известно, был председатель Совнаркома и бессменный лидер партии Ульянов-Ленин. Иосиф же Виссарионович совмещал в ту пору два достаточно скромных государственных поста - главы Наркомнаца и Рабкрина (контрольного государственного органа, Рабоче-крестьянской инспекции), интересы и зона ответственности которых явно не выходили за границы РСФСР. Тягаться с авторитетнейшим Чичериным было сложно (хотя Сталин время от времени и предпринимал подобные попытки), тем более что вся партийная верхушка во главе с Ильичём его всецело поддерживала. (Показательно в этом плане, что только основательно расчистив к 1930 году политическую "шахматную доску" от ряда "лишних фигур", генсек смог отправить Георгия Васильевича, вовремя к этому времени занемогшего, на пенсию). Но терпеть тот совершенно возмутительный на его взгляд факт, что сходные взгляды на подчинённость НКИДа разделяли и замы Чичерина, набиравший силы Иосиф Виссарионович не собирался. Особенно его раздражал проявлявший непозволительную самостоятельность Лев Карахан, по национальности армянин. Куда, понимаешь, конь с копытом, туда и рак с клешнёй!
       Льва Михайловича Караханяна Сталин знал ещё по предреволюционному Петрограду - тот был членом Петросовета и так же, как и Коба, входил в возглавлявшийся Николаем Ильичём Подвойским (кто теперь помнит этого человека?!) Петроградский Военно-революционный комитет который, собственно, и руководил октябрьским переворотом. Однако же давнее знакомство никоим образом не смягчало его отношения к чересчур уверенному в себе заместителю наркома, наоборот: с некоторых пор Сталин, хотя и умело скрывал это, начал крайне неприязненно относиться к тем, кто знавал его рядовым... ну, ладно, не очень рядовым "бойцом партии" (во всяком случае, не вождём и даже не "крупным руководителем"). Точно также, скажем, буфетчица из дома офицеров, став генеральшей, чурается бывших товарок, но - в отличие от "отца народов" - не в её власти, к счастью, физически уничтожать свидетелей "вульгарного" прошлого...
       Если о физическом уничтожении говорить было преждевременно (только в тридцать седьмом Карахану припомнят детский грех недолгого меньшевизма), то подвинуть его с должности - самое время! Нужен был повод, а кто ищет, как известно, всегда найдёт. Замысел комбинации подсказал банальный случай, представивший, наконец, искомую оказию. К Сталину обратился некий заезжий, антиимпериалистически настроенный турецкий революционер, - такие периодически приезжали в Советскую Россию в поисках дармового финансирования "национальных социалистических сил". (Каковое, кстати сказать, в большинстве случаев турецкие и прочие авантюристы благополучно получали за счёт умирающих от вшей и голода российских крестьян и рабочих: мировая революция и "прорыв дипломатической блокады" казались большевистскому руководству страны важнее). Казалось бы, пустяк, обыденщина: не всякий "турецкоподданный" сообразит, что с подобным вопросом обращаться следует не в наркомат по делам национальностей, а в международное ведомство. Однако изощрённый глаз прирождённого восточного интригана моментально рассмотрел в описанном казусе средство ударить по Карахану, поскольку тот курировал в НКИД восточную тематику. Попутно удалось бы также откорректировать в нужном направлении (как он его понимал) и кадровую политику наркоминдела: Сталин всегда предпочитал одним выстрелом убивать нескольких зайцев. В результате родилось письмо, которое он незамедлительно направил Чичерину. Не могу отказать себе в удовольствии процитировать некоторые выдержки из этого своеобразного и красноречивого документа, заранее извинившись за их вынужденную пространность и косноязычность. "За последнее время я был поражен тем обстоятельством, что разные мусульманские делегаты (афганцы, персы и другие), упорно обходя Карахана, а значит, и Наркоминодел, предпочитают говорить со мной... Далее, приехав недавно в Москву, я был также поражен, что представителями нашей партии и вообще нашей политики в Турцию (Константинополь) посылаются армяне, причем для меня ясно, что нет лучшего средства провалить нашу работу в Константинополе, как послать армян, к которым мусульмане вообще, турки же в особенности, питают максимум недоверия.
       Все это навело меня на мысль о полном несоответствии состава ответственных работников Наркоминодела с нашей, так сказать "мусульманской" политикой. Поскольку наша "мусульманская" политика оправдывалась, оправдывается и будет еще оправдываться (мы завоевали симпатии персов, турок, афганцев и проч.), постольку наличие Карахана в Наркоминоделе, армянина по национальности, единственного "восточного человека", призванного для внешнего мира представлять народы Востока, - режет слух и нарушает гармонию в нашей восточной политике, ослабляет силу и эффект нашей политики в глазах народов Востока и прежде всего мусульман.
       Причем следует считаться с тем, что по мере продвижения наших войск на восток, в сторону Туркестана, это несоответствие будет расти в ущерб делу и Наркоминоделу. [С точки зрения стиля этот спонтанный стишок - просто "шедевр".] Исходя из этих соображений, я в бытность свою в Москве предложил товарищу Ленину возбудить вопрос в ЦК о замене Карахана кем-либо из мусульман, хотя бы со средней партийной подготовкой".
       Упоминание о Ленине было необходимым элементом текста, решающим, так сказать, аргументом. Тем не менее, Иосиф Виссарионович, выводя эту фразу, морщился, как будто у него начал поднывать зуб. Перечитав письмо, он шевельнул усами и, решив усилить давление, со скрытым ехидством приписал: "Если это интересно, могу сообщить, что тов. Ленин выразил на это своё полное согласие". Последнее было полной правдой: прагматику Ульянову аргументы Джугашвили, которого он по определению считал знатоком Востока, показались убедительными.
       Для равновесия приведём и обратный пример всё того же ленинского прагматизма. Сразу после революции Троцкий отказался от должности наркома внутренних дел, а позднее пытался отбояриться и от поста руководителя военного ведомства, оба раза объясняя свой отказ тем, что не гоже в России силовые, выражаясь по-современному, структуры отдавать под команду евреям. В обоих случаях Ильич счёл аргументацию Льва Давыдовича надуманной и несерьёзной...
       Решив судьбу Карахана (тот в скором времени отправился подальше, посланником в Китай), Сталин озаботился кандидатурой на замену. Снова предоставим слово автору письма: "...Исходя из этих соображений, я в бытность свою в Москве предложил товарищу Ленину возбудить вопрос в ЦК о замене Карахана кем-либо из мусульман, хотя бы со средней партийной подготовкой. Нариманов для меня один из многих таких мусульман, причем не беда, если у него отсутствует широкая политическая перспектива: политику будет делать ведь не он, конечно, а ЦК, и Наркоминодел, - Нариманов важен как флаг. Такую перемену декорации или во всяком случае оставление в тени Карахана по вопросам Востока и выдвижение на первый план мусульманина - я считаю абсолютно необходимым... Такая перемена была бы сразу учтена мусульманами, подняла бы курс нашей политики среди последних, дала бы ряд плюсов".
       Бессмертная формула "кому обязан, тому и должен" верна во все века - как для скопцов-чиновников какого-нибудь Ашурбанипала, так и для разномастного люда, спешащего в наши дни вдоль сводчатых коридоров Кремля по своей казённой надобности. Ненавязчиво объяснить Нариману Керболай Наджаф оглы Нариманову, кому он обязан своим нынешним назначением, и должен был во время послеобеденной прогулки товарищ Мехлис. Что и как понял новоиспечённый заместитель наркома сказать, спустя годы, трудно, поскольку в марте 1925 года, когда он уже занимал высокий пост председателя Центрального исполнительного комитета СССР, пятидесятипятилетний Нариманов скоропостижно отошёл в мир иной - официально, не выдержало сердце. Правда, по Москве тотчас поползли неприятные для властей слухи. Год, что ли, был такой особенный? Ведь когда 31 октября скончался Михаил Фрунзе, мало кто сомневался, что ему тоже "помогли". Во всяком случае, исключать подобную возможность нельзя, поскольку к этому времени уже должны были появиться первые наработки лаборатории, известной тогда крайне ограниченному кругу лиц как "Специальный кабинет". В ней, еще с начала 1920-х годов, под руководством профессора Игнатия Казакова велись весьма специфические исследования ядов...
       Остаётся добавить на заглаточку, для любителей исторических деликатесов: в 1934 году Лев Карахан, разумеется, с согласия, если не по инициативе руководителя страны, был пожизненно (до 1937 года) направлен советским полпредом в... Турцию!
       Воистину: темна вода во облацех!
      

    7

       Оказывается, если постараться, можно почти совсем не дышать. Разве что так, самую чуточку. Тигран страшился сделать нормальный вдох: кто её, эту гюрзу знает, а вдруг, ей не понравится чуть заметное колыхание теплого ложа, на котором она столь уютно устроилась? В бою, лицом к лицу с противником, он не боялся никого, но сейчас... Погосов не мог даже вытереть холодный пот, обильно струившийся по лицу. Мысленно произнёс пару-тройку нехороших слов, которые в женском обществе можно было бы интерпретировать как "воистину, змею на груди пригрел!". По ночному времени тварь была ощутимо холодной но, странное дело: тактильный контакт с ней не был неприятным - кабы не знать, на что натянута эта гладкая и сухая шкура...
       Однако надо было что-то делать. Шансы, что гадина спокойно переночует, и с восходом солнца деловито уползет на охоту, благодарно не укусив на прощание своего благодетеля, были мизерны. Да и лежать в полной неподвижности, еле дыша, несколько остававшихся до рассвета часов не было никакой возможности. Однако же ни позвать толком на помощь (поди, предскажи реакцию гюрзы, услышавшей у себя над ухом громкий человеческий голос!) ни, тем паче, пошевельнуться, было нельзя. А что можно? Поначалу парализованная, мысль Тиграна отчаянно, наконец, заработала - без особого, впрочем, успеха.
       Помог случай. С той стороны костра где, как мы помним, почивал Сергей, послышалось шевеление: верный друг во сне снова перевернулся с боку на спину. Почти немедленно раздалось страшное рычание - храпуном он был первостатейным. И тут Погосова осенило. Не раз в прошлом, измученный на биваках ночными колоратурами Морозова, он принимался еле слышно цокать языком что, к всегдашнему удивлению Тиграна, помогало: друг замолкал или, что тоже годилось, на миг просыпался. Ещё в детстве этому нехитрому приёму его научила мать, поскольку призывы "Артавазд, не храпи!", ни к чему не приводили. (Погосов старший, особенно после хорошего застолья, был большим мастером дать, как он выражался, храпака). Средство действительно было эффективным, хотя природа его действия оставалась для Тиграна загадкой.
       Каждую секунду ожидая укуса, Тигран легонечко зацокал. Эффект от этого был - если воспользоваться любимым выражением того же Сергея - ноль внимания, фунт презрения! И неудивительно: заложенный в нас матерью-природой инстинктивный ужас, который испытывает почти каждый человек не то, что при соприкосновении, а при одном только виде змеи, сделал пресловутое цоканье неслышным даже для самого Тиграна, не говоря уже о его товарище. Неожиданно для себя, он обозлился: не столько на змею, сколько на собственную слабость.
       Со второй попытки Сергей заворочался и неожиданно сел. По обычаю внезапно разбуженных людей, начал озираться по сторонам, пытаясь понять, что нарушило его сон. Когда его блуждающий взгляд упал на Погосова, тот часто-часто, словно изображая оказавшуюся на берегу рыбёшку, замахал кистью лежавшей на земле руки, - подобным жестом обычно прощаются дети. Немало удивившись, Сергей посунулся вперёд, чтобы лучше разглядеть, что происходит с другом. Пнув ногой едва теплившиеся уголья и выбив из перегоревшего кизяка несколько искр, в неверном этом свете он разглядел, что Тигран беззвучно двигает губами. Наклонившись к самому лицу, скорее угадал, чем услышал:
       - На мне под шинелью гюрза!
       Змея, как будто поняв, недовольно шевельнулась. Погосов совсем перестал дышать и горько пожалел, что не знает до конца ни одной молитвы. Вспомнилось почему-то, как отец, опрокинув рюмку любимой грушевой водки, на выдохе выговаривал "Дай Бог, не последняя", и крестил не закрытый ещё рот. Правда, сейчас эти слова были бы не совсем кстати.
       Нужно отдать должное Сергею: он сразу, не переспрашивая понял, что к чему. Подобные оказии случаются время от времени, а каких только историй не наслушаешься в степях от бывалых людей! Знавал он одного черноголового чабана, густую шевелюру которого ровно надвое делила широкая белоснежная прядь - воспоминание о схожем, к счастью, кратковременном "сожительстве" с ядовитой змеёй. Только то была эфа, тоже гадюка и тварь столь же, если не ещё более, смертоносная.
       Вернемся, однако, к нашей истории. Сергей некоторое время пребывал в растерянности. Его другу требовалось помочь, но что для этого можно сделать? Позвать подлое пресмыкающееся, как в российских деревнях зовут уток: тега-тега-тега? Или цып-цып? Ерунда на постном масле... Как-нибудь напугать? Ни в коем случае нельзя: со страху она как раз первым делом Тиграна и тяпнет. Погоди-ка... Позвать?! В этом что-то есть. Ведь змеи питаются преимущественно мелкими грызунами, и для гюрзы, выбравшей для ночлега грудь командира бригады, какая-нибудь мелкая мышка - такой же деликатес, как для знающего человека откормленный на чернике рябчик.
       Одним из многих - но, разумеется, не главным достоинством бравого кавалериста - было умение подражать голосам самых разных животных. А уж пискнуть мышкой - вообще раз плюнуть! Попробовать, что ли? Сергей отступил на пару шагов, надул верхнюю губу, приложил ко рту сложенную рупором ладонь и позволил воздуху тончайшей струйкой выйти наружу. Раздался еле слышный писк (во всяком случае, Погосов ничего не услышал, хотя и понял задумку друга). Зато гюрза услышала всё отлично и, хотя не переварила еще до конца ночную добычу, зашевелилась: инстинкт хищника - штука непреодолимая. По округлившимся глазам друга Морозов понял, что его затея сработала, и повторил попытку. Спустя ещё мгновение из рукава показалась острая голова змеи, решившейся покинуть тёплую "норку". Сергей позволил гадине выползти целиком, после чего раздался короткий свист рассекавшей воздух шашки. Удар был, как всегда, точен.
       Тигран с трудом - настолько от долгой неподвижности задеревенело тело - сел и очумело повертел головой. Отирая с лица обильно струившуюся влагу, несколько отстранённо отметил, что дрожат пальцы. В тот же момент ощутил, что его бьёт крупная дрожь. Слова "стресс" в начале двадцатого века в России не знали, и чтобы обозначить соответствующее состояние, говорили напряг, причём с ударением на первом слоге. А первейшее средство от нАпряга тогда было тем же, что и сегодня от стресса. Поэтому Сергей, не мешкая, бросил приятелю "я сейчас" и исчез в темноте.
       Разумеется, в стране действовал никем не отменённый, введённый ещё в 1914 году сухой закон, да и революционная дисциплина исключала употребление алкоголя, но... лоза приносит свои дары человеку уже пять тысяч лет, и это вам, как говаривали наши деды, не фунт изюму! Короче говоря, в бригаде в числе прочих бойцов, воевали на своих невысоких мохнатых башкирских лошадках несколько красноармейцев из Уфы. Ребята эти были, как водилось в те времена, убеждёнными безбожниками и относились к нормам шариата, мягко выражаясь, прохладно, а к спиртному наоборот, весьма тепло. Поэтому время от времени, с помощью привезённого с собой нехитрого перегонного куба, они гнали так называемую кумышку, превращая всем известный и безобидный кумыс в молочную водку. Разумеется, делалось это без особого афиширования, но кому надо было, секрет сей знали. О вкусовых качествах указанного напитка мы умолчим, но скажем, что Тигран, позволявший себе стакан сухого вина исключительно по большим праздникам, проглотил граммов сто этого пойла только с третьей попытки, да и то после настоятельных увещеваний своего друга.
       Ни о каком сне после пережитого говорить не приходилось. Разожгли окончательно угасший костерок и, как водится, закурили.
       - Тебе ещё повезло... - оптимистично начал Сергей.
       - Да, - охотно согласился Тигран, - повезло, так повезло! Никак, завидуешь?
       - Это могла быть и эфа, - Сергей не обратил внимания на явственно прозвучавший в словах друга сарказм. - А эта милая змейка бьёт не раздумывая кого угодно, хотя только мышками и питается.
       - Ну, если так...
       - Кстати, - круг интересов этого недоучившегося студента был необычайно широк, - эфа не кладёт яйца, а рожает своих змеёнышей живьём. Не приведи Господь встретиться с ней, когда она охраняет своих малышей! Чтоб ты знал: в Африке, вообще-то не бедной на разных гадов, от яда эфы ежегодно гибнет больше людей, чем от укусов всех других змей вместе взятых.
       - Ладно, хватит об этом, - содрогнулся от не пережитых ещё до конца кошмарных воспоминаний Тигран, и поспешил перевести разговор: - Время от времени я себя спрашиваю...
       - Хорошо, что время от времени! "Красный командир должен не ведать сомнений, и бесстрашно вести за собой бойцов!" - процитировал недавнее высказывание бригадного комиссара Сергей. Он был старше и мудрее, поэтому, при безусловной верности партийным идеалам, ко многому относился критически, включая бездумную трескотню записных агитаторов, как правило, людей не шибко грамотных и фанатичных, как он выражался, "балаболов, нашедших себя на языковом фронте".
       - Прекрати, белоподкладочник, издеваться над политработниками Рабоче-крестьянской Красной Армии! - в тон ему ответил Погосов. - За версту тянет бывшим офицером... - Тигран не дал сбить себя с мысли и, посерьёзнев лицом, продолжил с того места, когда его прервали: - Время от времени я возвращаюсь мыслями в Баку. Неужели не было другого решения, кроме эвакуации коммуны?
       - Какого ответа от меня ты ждёшь, правильного или честного?
       Тигран удивлённо поднял брови:
       - Что-то я тебя не пойму. Что значит, "правильного или честного"? Разве можно противопоставлять одно другому?
       - А что тут понимать? Правильным ответом был бы контрвопрос в стиле нашего комиссара: "Как можешь ты, большевик Погосов, сомневаться по поводу коллегиально принятого партийцами Баксовета решения? Тем более, что ЦК его не осудил...".
       - А если я попрошу тебя высказать то, что ты думаешь на самом деле?
       - На самом деле я думаю то же самое, что и ты, только ответ для себя я нашёл уже давно, а ты до сих пор боишься назвать белое белым, а чёрное чёрным.
       - Да если б я знал ответ...
       Сергей усмехнулся и потрепал приятеля по плечу.
       - Друг мой Тико, в глубине души ты не сомневаешься, что Шаумян и прочие комиссары совершили как минимум ошибку, иначе не спрашивал бы у меня. Тебе - Бога ради, прости - просто не хватает храбрости назвать эвакуацию Бакинской коммуны преступлением.
       - В своём ли ты уме? - округлил глаза Погосов.
       - В своём, - сворачивая очередную самокрутку, мрачно ответил Морозов. - По собственной воле оставить на произвол жаждущих армянской крови убийц десятки тысяч мирных горожан это что, подвиг?
       - Что значит, по собственной воле? Обстоятельства диктовали...
       - Пора уже своей головой думать, а не бездумно повторять за вождями! Да, в восемнадцатом к концу июля турки были уже под Баку. Помнишь, что произошло 25 числа?
       - Как не помнить? Созвали расширенное заседание Бакинского Совета...
       - На котором наркомы Баксовета, вместо того, чтобы собрать все силы для обороны города от турок, предложили сдать его немцам: как же, Шаумян захотел хоть что-нибудь спасти и по примеру Ленина подписать свой маленький похабный "Брестский мир", забыв, что швабы - союзники турок. И, кстати сказать, всегда подстрекали их к "окончательному решению армянского вопроса".
       - А что было, по-твоему, делать? - не сдавался Тигран.
       - А надо было, хотя бы, согласиться с тем, что предлагали дашнаки, меньшевики и эсеры: призвать англичан и продолжать оборону. Наши были против и подняли шум: как же, это будет противоречить Брестскому миру и вообще, революционеры не могут опираться на помощь "английских империалистов". В итоге, как ты помнишь, резолюция Шаумяна не прошла, и 31 июля комиссары созвали экстренное заседание Совнаркома, на котором заявили о сложении с себя полномочий и о том, что они вместе с оружием отбывают в Астрахань. И денежные средства, которые можно было использовать для подготовки обороны города, были направлены на организацию эвакуации. Я ничего не переврал?
       - Нет, но...
       - Никаких "но"! Мою правоту подтвердили позднейшие события, когда англичане ушли, оставив город башибузукам. Более того: если ты не забыл, за четыре дня до нашего позорного бегства, в Баку прибыли присланные из России красные войска во главе с Петровым, что должно было существенно укрепить вооружённые силы коммуны. Отчего бы теперь было не остаться? Нет, куда там... Разумеется, когда Петров узнал о том, что его миссия потеряла всякий смысл, он немедленно развернулся обратно - и коммуна отбыла вместе с ним. Представь, какая силища оголила фронт: для эвакуации понадобилось 16 пароходов! А ты говоришь, "обстоятельства"...
       - Может быть, был секретный приказ из Центра? - беспомощно предположил Тигран.
       - Если так, то еще хуже! - отрезал Морозов. - Хотя, в общем, куда ни кинь, всё клин: и так, и так - преступление. - Сергей понизил голос до шёпота и, несмотря на то, что все вокруг спали, оглянулся. - Дашнаки с эсерами, конечно, контрреволюционеры, но открыть фронт - как ни крути - измена, и судить за неё бакинских комиссаров основания у них были. Между прочим, задержали для суда только "головку", 26 человек, часть из них совершенно случайных, а остальных (и тебя в том числе, рядового бойца!) благополучно пропустили. Подобное "подлым убийством" не назовёшь, ты уж извини меня за откровенность.
       Повисла тишина. Недовольные друг другом, Погосов и Морозов бросали один на другого непримиримые взгляды и яростно смолили свои самокрутки. Первым докурил Тигран. Расставание с мифами - болезненная вещь, и распространённая реакция "дефлорируемого" в таких случаях - побольнее укусить.
       - Слушаю я тебя, Сергей, и как будто говорю не с большевиком, а с ярым дашнаком!
       - Полегче, Тико! Сам знаешь, как я к ним отношусь. Терактами не решишь ни одну проблему: насилие порождает насилие, и образуется порочный круг, который не разорвать. - Сергей сделал паузу, как будто пробуя на вкус произнесённые слова. "Дегустация" прошла успешно и, утвердительно кивнув, он повторил: - Именно что порочный круг: недаром одним из символов вечности на Востоке была змея, кусающая себя за хвост. Как можно не понимать очевидного? И эта готовность дашнаков в любую минуту пролить человеческую кровь... Вспомни, к примеру, какая страхота Божья - конная атака на пехоту! Мы - нормальные мужики, не красны девицы, но когда рубишь, рубишь, уже в крови с головы до ног... Сам знаешь: первая горячка боя проходит, и потом уже нету сил убивать, и начинаешь просто плашмя бить шашкой по головам... А эти готовы без устали стрелять и взрывать, до бесконечности.
       Погосов хитро сощурился:
       - Боишься крови??
       - Не передёргивай! Морозов никогда и ничего не боялся. Но зряшно пролитой крови - не приемлю.
       - А если случайно встретишь, скажем, организатора погрома где-нибудь в Диарбекире?
       Сергей не раздумывал ни секунды:
       - Изрублю в капусту! Так же легко, как эту твою гюрзу...

    8

       Сейчас уже мало кто из москвичей знает и, наверно, почти уже не осталось тех, кто помнит, что идущая вдоль Александровского сада Манежная улица до 1922 года называлась Неглинной, в то время как современная улица с тем же названием именовалась на картах города "Неглинным проездом". Бог весть, кому и зачем понадобилось это переименование, но не об том, как говорится, речь. На перекрестье тогдашней Неглинной, параллельной ей Моховой и Воздвиженки, аккурат напротив заднего фасада Манежа, в мрачноватом сером доме квартировал аппарат исполкома Коминтерна, всемирной партии большевиков, в которой РКП(б) номинально считалась всего лишь одной из многих "секций", и которая ставила своей задачей мировую революцию. Масштабность проекта требовала и адекватного помещения. Видимо, поэтому ИККИ, как называли исполком по первым буквам, достаточно быстро перебрался сюда из выделенного ему первоначально более скромного дома номер пять на Арбате. Интересно, о чём думали обычно сверхбдительные чекисты, когда позволили в тридцать пятом переименовать Воздвиженку в улицу Коминтерна: в исполкоме работали и приходили туда по разным делам нелегалы из многих стран, и их совсем не стоило "светить". Хотя, с другой стороны, к тому времени было уже выстроено огороженное со всех сторон здание на выселках в ближайшем Подмосковье, в районе старинной деревни Осташково, ставшей к XVII веку селом Останкиным, где упомянутые нелегалы и жили, и по большей части работали, соседствуя через забор со строящейся Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой...
       С 1918 года Коминтерном номинально "рулили" поочерёдно несколько человек - от сожителя Ильича по шалашу в Разливе Г.Зиновьева, который открыл этот список, до болгарского сталиниста Г.Димитрова, зимой 1942-1943 годов объявившего о самороспуске КИ. Однако истинным руководителем всемирной коммунистической организации с начала двадцатых годов вплоть до рокового для многих и его самого в том числе, 1937 года был Иосель Тариолов Таршис, более известный как Осип Аронович Пятницкий. По обычаю тех лет его революционный псевдоним превратился во второе, ставшее основным и вошедшим в историю именем (не поминая всуе главных вождей, напомним, что настоящая фамилия того же Григория Евсеевича Зиновьева была Радомысльский).
       Коммунистический Интернационал, сказали мы, боролся за победу пролетарской революции "в мировом масштабе" - что собственно, не скрывалось, и было записано в его программных документах. Если же пользоваться современными терминами, эта финансируемая Москвою организация готовила силами своих "секций" военные перевороты и свержение в соответствующих странах конституционного строя, а также разложение тыла потенциального противника (поскольку никто не сомневался, что "мировая буржуазия" готовит "крестовый поход" против Советской России). СССР - отличный образец промывания мозгов - был объявлен родиной мирового пролетариата, и всячески служить ему и работать на него стало как бы патриотическим долгом "всех честных людей планеты". Осип Пятницкий был создателем и руководителем этой строго секретной и глубоко законспирированной части деятельности всемирной большевистской партии. Он управлял делами исполкома, лично распределял финансовые ресурсы, направлял подпольную деятельность эмиссаров исполкома за границей, контролировал работу военных аппаратов национальных компартий, выступал связующим звеном между ними и советскими спецслужбами в лице военной разведки и иностранного отдела ОГПУ-НКВД и так далее, и тому подобное.
       Во времена революционной молодости жгучий брюнет Пятницкий носил буйную шевелюру, густую бороду и усы. Правильные черты лица и большие с поволокой глаза делали его весьма интересным. С годами стрижка становилась все более короткой, пока не сошла на нет, волосы сильно побила седина, что сделало их похожими на траченный молью каракуль, а борода превратилась в бородку и то исчезала, то появлялась вновь. Одни лишь усы неизменно красовались на отведённом им природой месте, но и они то сокращались до еле заметной мушки (с годами всё чаще), то грозно топорщились, становясь "усищами".
       Осенью 1921 года всё это волосяное великолепие пока ещё находилось на месте; особую импозантность руководителю аппарата КИ придавали смоляные усы и иссиня-чёрная прядь на подбородке, ровно надвое делившая изрядно побелевшую бороду. В своём небольшом кабинете Осип Аронович появлялся за час-полтора до начала рабочего дня, поскольку - несмотря на то, что под началом у него было около четырёхсот человек, в том числе пятнадцать в его личном секретариате - работы было необыкновенно много. Притом в большинстве случаев она носила такой характер, что он при всём своём желании не мог никому ничего перепоручить. Здесь сказывалась ставшая чертой характера привычка: старый конспиратор старался не расширять без крайней нужды круг "посвящённых" людей.
       Распространено мнение, что ненавистный многим понедельник - "день тяжёлый". В отличие от большинства людей, Пятницкий против этого дня ничего не имел, поскольку на работу шёл с радостью: она была для него всем. Но некоторая перенасыщенность понедельника действительно имеет место: кое-что накапливается за воскресенье, да и с конца прошедшей недели что-нибудь неизбежно требует завершения именно в первый день начавшейся шестидневки.
       Итак, раннее утро, понедельник. Скинув пиджак, Осип Аронович начинает, как он выражался, "разгребать бумаги". Сверху лежал протокол заседания бюджетной комиссии, на которой на днях рассматривалась секретная часть бюджета Коминтерна на 1922 год. Его следовало проверить и подписать. Приведём фрагмент этого документа (разумеется, подлинного), он того стоит:
       "Слушали:
        -- Бюджет компартии Германии.
       Постановили:
       1. За выдачу в 1922 году Германской компартии 446 592 золотых рублей (42872832 германские марки) голосовали Брандлер, Попов, Эмдер-Дро и Пятницкий; за 400000 золотых рублей - Сольц и Михайлов.
       Слушали:
        -- Бюджет компартии Франции.
       Постановили:
       2. Постановлено выдать на издательство 100000 золотых рублей (638000 французских франков). Принято единогласно.
       Слушали:
        -- Бюджет Итальянской КП.
       Постановили:
        -- 360842 золотых рубля. Или 4306000 лир..."
       Прошу читателя обратить внимание на год (в начале двадцатых годов страну, как известно, поразил страшнейший голод, в некоторых регионах молотая кора сосны стоила 30 тыс. "незолотых" руб. за пуд!) и прикинуть, сколько средств уходило только на три упомянутые партии (причём имелись в виду исключительно прямые расходы): без малого, миллион золотом! Для облегчения понимания приведём пару цифр. Лукавая уже тогда советская статистика подсчитала, что на 1 июля 1922 года прожиточный минимум в Вологде (не самом бедном, и не самом богатом русском городе) составлял 6122 рубля 20 копеек совзнаками (в тот период в стране ходило несколько валют). В указанный набор с совершенно нищенским наполнением входило (цитирую): питание; одежда и обувь; жилище, отопление и освещение; гигиенические потребности; культурные потребности; возбудители [дезинфекция?]; прочие расходы; содержание семьи (!). Между тем, по свидетельству Максима Горького, хлеб в Симбирске стоил 7500 рублей за фунт, мясо за те же 410 граммов - 2000 рублей (понятно, что речь идёт о несчастном Поволжье, где цены были запредельными, но и на Севере особой дешевизны не наблюдалось, и люди мёрли с голодухи целыми деревнями). Теперь, внимание: золотая десятка оценивалась в тот год на рынке в 12500 рублей совзнаками (сравните в "вологодскими" 6122 рублями с трогательными 20 копейками). Согласитесь: мягко выражаясь, дороговато обходились русскому народу зарубежные коммунисты! С другой стороны: в то время почти вся "головка" большевиков из-за многолетней жизни в эмиграции (за исключением Сталина, Молотова и ещё кое-кого) была абсолютно космополитической - они называли себя интернационалистами - и мыслила исключительно категориями мировой революции. Впрочем, не будем отвлекаться от нашего повествования...
       Сверив протокол со своими записями (главное - точность в цифрах; литературная же правка главу Бюджетной комиссии, самоучкой постигшего в молодости грамоту, не волновала), Пятницкий подписал документ и посмотрел на настенные часы: ровно в 11 он ожидал важного посетителя, к беседе с которым следовало подготовиться. Времени, однако, оставалось предостаточно, и Осип Аронович счёл, что вполне можно уделить ещё некоторое время работе над строго секретной запиской, которую КИ готовил совместно с ОГПУ для политбюро. Она была посвящена социалистической революции в Западной Европе, перспективы которой связывались, прежде всего, с развитием событий в Германии, Италии и Польше. Материалы для этого документа (реально существующего, кстати сказать!) предоставили также Регистрационное Управление Красной Армии (прообраз Разведуправления генштаба) и ведомство Чичерина, НКИД.
       В Италии, где исторически анархисты пользовались большим влиянием, упор делался именно на них, и авторы записки предлагали некоторых из русских почитателей "матери порядка", без толку маявшихся в Бутырской тюрьме, освободить, правильно политически сориентировать и направить на нелегальную работу за Апеннины. Логично: драть глотку на митингах, кидать бомбы и палить направо и налево они умели не хуже других, а коли провалятся, так не больно-то и жалко... В Польше, ещё со времен советско-польской войны, для будущего "последнего и решительного боя" делались закладки оружия и боеприпасов.
       Особое внимание уделялось Германии, которую рассматривали как ключ к общеевропейской (а там и до мировой рукой подать!) революции. По мысли московских стратегов, ждать оставалось недолго, год-полтора. Денег (помимо упомянутого выше бюджета КПГ) не жалели. В страну была нелегально направлена так называемая четвёрка, комиссары Коминтерна с чрезвычайными полномочиями.
       Член ЦК РКП(б) и секретарь Коминтерна Карл Радек возглавил в ЦК КПГ орган, занимавшийся подготовкой скорой революции; он должен был стать её военным штабом. Заместитель Феликса Дзержинского, Станислав Иосифович Уншлихт, работал "по специальности". В его задачу входило создание "красных сотен" (вооруженных рабочих отрядов), задачей которых было - сразу же после революционного восстания в Берлине - создать всегерманскую ЧК и организовать в стране вселенский террор. Кандидат в члены ЦК РКП(б) и кандидат в члены оргбюро ЦК РКП(б), нарком труда РСФСР, немец по происхождению Василий Владимирович Шмидт, трудился на профсоюзной ниве: создавал в профессиональных организациях немецких трудящихся большевистские ячейки, которые по мысли создателей описываемого плана должны были со временем перерасти в органы управления новой Германии - советы. Наконец, профессиональный революционер, Георгий Леонидович Пятаков имел в этой "четвёрке" функции координатора и ответственного за связь с Москвой.
       Склонив голову на ладонь, Пятницкий надолго задумался. Всё ли продумано с точки зрения транспорта, связи, изготовления документов, подготовки перевалочных баз, основных и запасных явок, дублёров ключевых фигур на случай провала и много другого, без чего нелегальная работа обречена на неуспех. Если не он, то кто предусмотрит даже не предусмотримое? В очередной раз бросил взгляд на часы, которые показывали половину одиннадцатого и, подавив вздох, закрыл папку с германским досье. На переключение с одной тематики на другую у этого человека не требовалось ни секунды, и вот он уже с головой ушел в тезисы доклада члена Кавказского краевого комитета РКП(б) Анастаса Микояна "К кавказскому вопросу".
      

    9

       Для человека, к жаре непривычного, ереванские август и сентябрь, мягко выражаясь, ещё жарковаты: солнце вовсю припекает, и с трудом верится, что не за горами октябрь - золотая в этих местах пора. Второй осенний месяц тысяча девятьсот девятнадцатого года из этого правила исключением не стал и, щедро радуя теплом, дарил в то же время отдых после недавнего зноя.
       Армен Гаро к жаре, если только была она не совсем уж чрезмерной, относился благожелательно: в швейцарской, скажем, двадцатиградусной летней прохладе ему бывало зябковато. На самом деле этого человека звали Гарегин Пастрмаджян но, еще в юности выехав первый раз за границу (в Женевском университете будущий видный дашнак получил степень доктора естествознания и химии), он изменил своё имя так, чтобы у европейцев появилась физическая возможность его внятно выговаривать. Это новое имя стало революционным псевдонимом: в 1895 году, в двадцать два года, Армен взял в руки оружие для борьбы против обезумевшего от вкуса армянской крови султана Абдул-Гамида. Последнего, кстати сказать, всячески поддерживал, чтобы не сказать, науськивал германский император: как раз в разгар погромов 1895-1896 годов Гогенцоллерн отправил в подарок султану свой портрет (разумеется, полотно не отражало кривошеести его императорского величества и того факта, что левая рука монарха была короче правой на 15 сантиметров) и письмо, в котором советовал не колебаться и "показать своим подданным, что он - монарх Божиею милостью, и воля его для них есть воля Бога". Уже на следующий год Армен стал одним из руководителей операции "Банк Оттомани" - захватив это кредитное учреждение с преимущественно англо-французским персоналом, революционеры хотели привлечь к армянскому вопросу внимание мировой общественности. Событие позапрошлого века, а звучит, как сообщение из сегодняшней сводки новостей! Разумеется, участники этого безрассудства добились в конечном итоге лишь очередной экзекуции мирного населения. Воистину: история учит исключительно тому, что ничему не учит...
       Гаро неторопливо шёл на важное совещание, проводившееся в здании Верховного органа правившей в Армении партии Дашнакцутюн. В какой-то момент ветерок донёс до него соблазнительный аромат. Прикинув, что времени в его распоряжении больше, чем достаточно, Армен зашёл в располагавшееся по дороге заведение: уж больно хорош - хотя цена его и кусалась - был кофе, который варил Липарит, тамошний хозяин. Сделал заказ. Потягивая из маленькой глиняной чашечки любимый напиток, Гаро размышлял о результатах только что закончившегося девятого общего собрания партии, которое впервые прошло вполне легально, да к тому же на территории Армении - пусть даже и Восточной. Удастся ли воссоединиться обеим частям многострадальной родины? Из руководителей великих держав один только Вильсон пытается что-то для этого сделать... Россия? Большевики ведут свою игру, и наверняка постараются распространить на Закавказье свою власть. Сегодня они - в отличие от поры, когда только боролись со своим царём - делают вид, что никогда даже не слышали о Западной Армении! Оставаясь неисправимыми романтиками в вопросе о мировой революции, во всём остальном они всегда были прагматиками: похоже, Москва готова заплатить за хорошие отношения с Турцией полным забвением армянского вопроса...
       Внезапно Армен ощутил на себе чей-то взгляд. Повернув голову, он увидел смутно знакомого человека с лицом, обезображенным страшными шрамами. Скорее всего, именно из-за них, а также из-за густой, чёрно-седой щетины, покрывавшей всю физиономию незнакомца, Гаро никак не мог понять, кто же так пристально его разглядывает. Неожиданно тот улыбнулся, и сразу же помолодел лет на двадцать. Теперь уже не было сомнений: это был один из тех тридцати молодцов, с которыми молодой Гаро штурмовал банк Оттомани.
       - Вай, Дав?, ты ли это?
       - Я, Армен-джан, я! Что, не узнать прежнего красавца Давида?
       - Трудновато: видно, досталось тебе. Но, может, оно и к лучшему, - несколько загадочно ответил Гаро. - Как ты жил эти годы?
       - Как и все настоящие мужчины, которые считают, что Масис - армянская гора! - сверкнул глазами Давид. - В крайнем случае, христианская, ладно... - (Поясним: Давид говорил о священном для его народа символе, библейской горе Арарат).
       - Эх, - вздохнул Армен, надо бы выпить стаканчик за встречу, но у меня дела.
       - Нет такого дела, которое не позволяет принять глоток тутовой водки со старым другом. Эй, хозяин, подай двум старым фидаинам по рюмке тутовки, суджук, лаваш и немного травки!
       Гаро достал из жилетного кармана часы, посмотрел, вздохнул и сдался. Ожидая заказа, друзья, как водится в таких случаях, ударились в воспоминания.
       - Помнишь, - спросил Давид, - август девяносто шестого, Стамбул? Лихое было дело!
       - Как не помнить, - поддержал былого соратника Гаро, - всего тринадцать часов, но каких! Знаешь, что мне больше всего запомнилось? Как мы вместе с болгарами рыли подземный ход. Эти ребята с Балкан - настоящие мужики!
       - Если бы тогда не выполнили наши требования, ты бы действительно взорвал банк?
       - А что оставалось делать, не сдаваться же османской полиции! Наши болгарские братья в аналогичной ситуации в Салониках не пожалели себя, и взлетели на воздух вместе с оттоманским банком и всеми его потрохами. Честно говоря, я уже собирался поджечь фитиль, когда явился драгоман русского посольства, не припомню его фамилию...
       Принесли тутовку. Пока ветераны говорили соответствующие случаю слова, чокались, со вкусом выпивали, скручивали свои бртучи и закусывали, объясним значение слов "драгоман" и "бртуч". Первое их них - арабского происхождения и является устаревшим эквивалентом слова "переводчик" - преимущественно в посольствах на Востоке. Драгоман - официальный переводчик миссии, член дипкорпуса. "Бртуч" же - армянский вариант сандвича: мясо, сыр и прочая снедь не кладётся на хлеб, а заворачивается в лаваш.
       Закусив и переведя дух, Давид вспомнил:
       - Максимовым его звали, нашего спасителя. Получается, что он очень вовремя сообщил, что послы великих держав доведут наше сообщение до своих правительств, а нас самих турки согласны отпустить с миром на французском пароходе. Давай ещё по одной, за молодость.
       - Нет, я должен идти. Лучше встретимся здесь же часов в семь, у меня есть к тебе один разговор. Заодно и поужинаем.
       - Но платишь ты: я беден, как церковная мышь!
       - Ничего, это дело поправимое. До вечера.
       Торопливо попрощавшись - время уже поджимало - Армен заспешил вниз по улице, а Давид, не долго думая, заказал ещё рюмку: можно потратить несколько грошей, если ужин на сегодня обеспечен.
       Когда, ближе к восьми, Гаро вновь появился в заведении Липарита, он сразу же обратил внимание на несколько виноватый вид поджидавшего его там приятеля. Потянув носом воздух, и ощутив крепкий запах тутовой водки, он недовольно спросил:
       - Никак ты пьян?
       - Ты же меня знаешь, Армен-джан, я никогда не хмелею. - Помявшись, задал вопрос: - У тебя действительно есть деньги?
       - Не Манташев (бакинский нефтяной олигарх до революции), но и не бедствую.
       - Тогда не заплатишь ли любезному хозяину за пару рюмок, которые он великодушно поднёс мне в долг?
       - За пару? - проявил недоверие Гаро.
       - Честно говоря, за шесть.
       - Ах, шанворты! - не слишком злобно выругал приятеля Армен (по-русски это будет, скажем так, сукин сын).
       Изо всех сил скрывая улыбку, он мрачно достал портмоне и поманил пальцем Липарита. Давид, чувствуя свою вину, постарался побыстрее уйти от неприятной темы и перевести разговор с собственной особы на собеседника.
       - Со мной все ясно, всю жизнь фидаином был, фидаином и умру. А как, Арменчик, ты жил все эти годы?
       Гаро понял Давида и, уже не сдерживаясь, расхохотался.
       - После младотурецкого переворота был членом турецкого парламента. Тогда, если помнишь, у партии были иллюзии, что с ними можно будет договориться на базе союза против султана...
       - Я всегда говорил, - грохнув по столу кулаком, прорычал Давид, - что туркам нельзя верить, и ни с кем из них нельзя договориться! - Не меняя интонации и тембра голоса, без паузы, предложил: давай, Армен-джан, ещё по одной!
       С сомнением на него посмотрев, Гаро всё же сделал заказ и продолжил свою историю.
       - В 1914 году перебрался на Кавказ. После того, как началась война, занимался организацией армянского добровольческого движения. В семнадцатом, в качестве представителя Католикоса, был командирован в США собирать материальную помощь пострадавшим от войны. В ближайшее время возвращаюсь туда послом Республики Армении.
       - Господин посол, - Даво ухватился за новый предлог, - за это надо выпить! - однако на сей раз, встретил твёрдый отказ.
       - Нет, ахпер (брат), говорить мы с тобой будем о вещах серьёзных, а ты и так уже пьяней ракы!
       Сравнение с турецкой анисовой водкой для действительно, никогда не пьяневшего Давида предоставляло прекрасную возможность поговорить о "двойном оскорблении", но он сдержал этот порыв поняв, что время, когда разговор мог носить шутовской характер, вышло.
       - Как скажешь, ахпер. Давай, начинай свой серьёзный разговор. Не понятно только, какие общие дела могут быть у такого важного государственного чиновника, как ты, и простого человека, вроде меня. Я ведь умею только...
       - Я осведомлён о том, что ты умеешь, и чего не умеешь, - Армен положил ладонь на руку Давида, - потерпи немного, и всё узнаешь.
       - Ну, когда тебе приказывает господин посол...
       - Да помолчи же ты хоть пять минут! - стало заметно, что Давид всё же досадил своему приятелю. Из последующих слов Гаро стало ясно, чем. - Ты упрекаешь меня тем, что я больше не служу Великой Армении с оружием в руках, что занимаюсь делами политическими и экономическими...
       Даво, выпучив глаза и прижав обе ладони к груди в том месте, где билось его неистовое сердце, всем видом пытался показать, что и в мыслях не держал ничего подобного. Он уже открыл рот для достойного ответа на столь явную клевету но, вспомнив просьбу-приказ помолчать, сжал губы и даже приложил к ним свой толстый, покрытый густым черным волосом палец. Никак не реагируя на описанную репризу, мастерству исполнения которой позавидовали бы даже великие мастера немого кино Дуглас Фербенкс с Чарли Чаплином, Армен продолжил:
       - ...Между тем именно сейчас я вернулся к тому, чем занимался в годы нашей с тобой юности.
       Терпения Давида хватило ровно на одну минуту. Он одобрительно осклабился:
       - Вот это я понимаю. Рассказывай! Если, конечно, ты не связан обещанием хранить тайну...
       Гаро, успевший забыть за прошедшие годы некоторые его особенности, поразился: перед ним сидел и заинтересованно слушал серьёзный и совершенно трезвый человек.
       - Куда же в нашем деле без тайны?! Но поскольку я хочу тебя привлечь к осуществлению операции, кое-что знать тебе следует, так будет полезнее. Если, конечно, ты готов во имя нашего святого дела поставить на кон свою жизнь.
       - Ты ещё спрашиваешь?
       - Хорошо. Но согласие или отказ я должен услышать до того, как сообщу тебе суть дела.
       - Не томи, Армен-джан, рассказывай!
       - Ты, конечно, в курсе, что недавно прошло общее собрание нашей партии. Разумеется, в газетах сообщалось далеко не обо всём, что там происходило и о чём говорилось. Так вот... Ты знаешь Шаана Натали?
       - Ты про молодого Акопа Тер-Акопяна?
       - Не такой уж он молодой, всего на двенадцать лет младше нас с тобой. Вспомни себя в тридцать семь!
       - Вот, всего тридцать семь, а уже член бюро Дашнакцутюн. Из молодых, да ранний... Ладно, беру свои слова назад. Так что Шаан?
       - Он предложил собранию казнить палачей армянского народа, повинных в массовых убийства пятнадцатого и последующих лет.
       - А что, дело! - оживился Давид. Если ты подписываешь меня на это, то я могу быть только благодарен. Это высокая честь. Кого именно выбрали?
       - Это было не так просто, мерзавцев набралось порядочно. Сначала собрание составило список из 650 человек...
       - Ты это, не называй их людьми!
       - Хорошо, список из 650 лиц, близко причастных к геноциду. Потом из них отобрали сорок одного иуду в качестве главных виновников (в том числе предателей-армян, иуд вдвойне). Руководить операцией будет так называемый Ответственный орган, во главе которого поставлен я. И вот, уже в качестве одного из руководителей этой операции спрашиваю тебя еще раз: согласен ли ты присоединиться к нашему святому делу?
       - Подобное предложения - высокая честь. Согласен, - очень торжественно ответствовал Давид. - Но ведь каждая операция должна как-то называться. У нашей название, разумеется, уже есть?
       Глава Ответственного органа задумался. За обсуждением вещей более насущных эту очевидную деталь как-то упустили. Действительно, акции воздаяния палачам по делам их, следовало дать подобающее название. Что ж, решение лежит на поверхности: пусть будет "Операция Немезис"! (Если кто забыл, Немезис, она же Немезида, дочь Ночи, грозная богиня возмездия древних греков).
      

    10

       "Во первых строках своего письма..." - так нередко начинали наши предки свои эпистолии. Вот и автор с самого начала 10-й главы хочет предупредить терпеливого читателя, что в ней будет довольно много цитирования. Увы, без него не обойтись: художественное слово, даже и в форме публицистики, зачастую бледнее реальных документов, пусть порой и неудобочитаемых. Поэтому авансом прошу извинения и клятвенно заверяю, что впредь не буду злоупотреблять этим приёмом.
       ...С карандашом в руке Пятницкий погрузился в "Тезисы". Сей примечательный опус был подготовлен Микояном года за полтора до описываемых событий, и предназначался для главы советского государства. Изложенные в нём неказистым корявым слогом идеи стали, разумеется, после одобрения Лениным, своего рода теоретическим обоснованием некоторых аспектов внешней политики РСФСР, а потом и СССР. Стоит попутно сказать, что отдельные из упомянутых идей оказались долгожителями, и даже сегодня в той или иной форме продолжают оказывать влияние на политику Кремля и Смоленской площади.
       Тезисы посвящались армянскому вопросу, вернее тому, как большевики должны относиться к стремлению этого древнего многострадального народа к национальному единству и государственной целостности. Член партии с 1915 года Анастас Микоян, родившийся в Грузии в армянском селе, расположенном в уезде, населённом преимущественно кавказскими татарами (азербайджанцами), довольно быстро выдвинувшийся из рядовых подпольщиков в руководители закавказского революционного движения, "по определению" считался экспертом в столь тонкой материи.
       Разумеется, непосредственно причастный к проведению внешней политики партии Пятницкий и ранее был знаком с документом, но - учитывая важность предстоящей беседы, и чтобы не допустить какого-либо промаха - счёл необходимым освежить в памяти его основные положения: фрагментарное и отрывочное самообразование во время пребывания в тюрьмах да ссылках утвердили в нём веру в правоту известной поговорки, согласно которой повторение - мать учения. Просчётов же в их товарищеской среде - и это была норма - не прощали, сразу же задаваясь вопросом, совершена ли огрешка действительно случайно? И хотя Осип Аронович наверняка ничего не слышал о Жозефе Фуше, герцоге Отрантском, он и сам бы без колебаний подписался под известным изречением упомянутого наполеоновского министра полиции: "Это больше чем преступление, это - ошибка".
       Присутствовал, конечно, и такой резон: мало ли как повернётся в конце концов дело, не худо и подстраховаться авторитетом ЦК и - что еще лучше - самог? Ильича. Ответственности Осип Аронович никогда не боялся, но все же...
       Уже в первом тезисе Пятницкий нашёл нечто полезное, что подчеркнул синим карандашом (красный предназначался для особо важного): "Центральные учреждения нашей партии до сих пор имели особое отношение к армянскому вопросу, чем, например, к грузинскому, или вопросу другой национальности Кавказа. В определении этого отношения они исходили из довоенного положения армян и вопроса о Турецкой Армении. В создавшейся после войны обстановке такая политика по армянскому вопросу бесчеловечна, ошибочна и даже очень вредна, поскольку идет вразрез с интересами между народной революцией и борьбой против империализма". Да, с удовлетворённой гримасой кивнул Пятницкий, интересы мировой революции превыше всего, тем более, интересов одной, отдельно взятой нации - собственно, борьбой против мирового капитала он и занимался в среднем по восемнадцать часов в сутки. Вот он, теоретический ключ ко всей намечаемой операции!
       Больше всего, дорогой читатель, меня удивляет, что эти люди истово верили в мираж, явленный им Марксом на страницах "Манифеста коммунистической партии", и во имя красивой, но безумной мечты ничтоже сумняшеся бросали в топку вселенского социального катаклизма неисчислимые материальные ресурсы и ценности, не говоря уж о сотнях тысяч и миллионах человеческих жизней. Впрочем, этим "гуманистам" никогда не приходило в голову беречь то, что они уничижительно называли "человеческим материалом". Только не говорите мне, что цель революционеров первой волны была великой, а вера в близкое светлое будущее искренней и "святой", - а значит, и жертвы той мясорубки были оправданы: в этом случае следует реабилитировать также и костры инквизиции, зажжённые другими изуверами во имя конечного торжества Царства Божия. Логика жизни неумолима: любое, самое благое дело, исполняемое фанатиками, всегда превращается в свою полную противоположность. Вернёмся, однако, в кабинет руководителя аппарата Коминтерна.
       Морщась от мигрени (сказывалось переутомление и хроническое недосыпание), Пятницкий пытался понять логику Микояна: "Если до войны армяне на территории Турецкой Армении составляли солидный процент населения, во многих местах даже большинство, а их борьба за национальное освобождение, поскольку она была направлена против феодально-деспотического режима Турции, могла бы быть (хотя и не совсем справедливо) истолкована как объективно-революционный фактор, то совершенно обратное мы наблюдаем во время и после войны". Почему, чёрт побери? Ага, потому, что армян после многолетней резни в западной части Турции не осталось. Нет, всё равно не понятно... Головная боль стала совсем нестерпимой, и Осип Аронович, всегда терпевший до последней возможности (ну, не любил человек лекарств!), сдался: налил из графина воды и принял таблетку пирамидона, благословенного снадобья, изобретенного в 1893 г. немцем Фридрихом Штольцем. Взглянув на часы - до появления визитёра оставалось минут тринадцать - Пятницкий продолжил чтение. "Армянские шовинисты, опираясь на поддержку союзнического империализма и черносотенного генерала Деникина, еще лелеют химерную, ставшую преступной, идею создания "Великой Армении" в исторических ее пределах... "Великая Армения" ...будет насаждаться кровью и железом на грудах развалин и невинных трупов "инородцев" путем очистки "Армении" от "преступных элементов", от мусульман". Теперь пришёл черёд красного карандаша: Пятницкий подчеркнул слово "мусульман". Вот оно: Советская Россия - родина всех трудящихся и форпост мировой революции - как никогда близка к прорыву дипломатической блокады, признанию со стороны Турции и Афганистана, и нельзя раздражать мусульманский мир армянскими фантазиями. Да и не факт, что единая Армения останется советской - не позволят всякие Вудро Вильсоны и прочая империалистическая сволочь! А воевать с ними из-за неё - неперспективно и накладно... Ага, вот и Микоян - между прочим, башковитый парень! - так же считает: "держаться старой позиции по армянскому вопросу, поддерживать идею независимой Турецкой Армении, значит, быть с шовинистическим реакционным правительством "освободившейся" Кавказской Армении и с ее покровительницей "Лигой Наций" против всколыхнувшегося моря мусульманской Анатолии и многомиллионного мусульманского Востока, уже поднимающих знамя восстания против грабительских планов Антанты и ее агентов в Турции - армянских шовинистов; значит, тормозить не только дело восстания мусульман Востока против империализма, но и задержать процесс внутреннего социально-политического развития и классового расслоения среди мусульманских народов Турции...". Всё правильно! Мусульман вона сколько, с ними дружить надобно ...
       Пятницкий был в курсе того, что относительно недавно председатель советского правительства получил личное письмо от возглавившего вооружённую борьбу против "империалистического мирного договора" и султанского режима Кемаля Ататюрка. Документ был сверхсекретный, но руководителю аппарата Коминтерна, председателю его бюджетной комиссии и прочая, и прочая по должности полагалось быть в курсе подобных дел. "Отец всех турок" обещал в ближайшее время установить дипломатические отношения, принимал "обязательство соединить всю нашу работу и все наши военные операции с российскими большевиками, имеющими целью борьбу с империалистическими правительствами и освобождение всех угнетенных из-под их власти" и просил за это ни много, ни мало "в виде первой помощи дать... пять миллионов турецких лир золотом, оружие и боевые припасы в количестве, которое следует выяснить при переговорах, и, кроме того, некоторые военно-технические средства и санитарный материал, а также продовольствие для наших войск".
       Не знаю как вас, читатель, а меня особенно умиляет это "в виде первой помощи". Чего там, какие-то пять миллионов лир золотом, жалкий такой аванец... Ну и, конечно, продовольствия подбросить: вона, вся Россия поголовно страдает ожирением, не вредно бы и ограничить количество калорий. И ведь дали всё, что было запрошено! Купились, простите за жаргонизм, на ррреволюционную риторику, как позднее регулярно проделывали это последующие руководители СССР. К тому же в те годы правительству народных комиссаров очень хотелось, чтобы его хоть кто-нибудь признал...
       Осип Аронович снова посмотрел на часы и недовольно покачал головой: было уже начало двенадцатого. Сверхпунтуальный Пятницкий не терпел опаздывать сам, и очень не любил отсутствия точности в других. Впрочем, неожиданно хмыкнул он, когда имеешь дело с восточными людьми, надо быть снисходительнее: отношение к времени и, кажется, даже само его течение на Востоке и на Западе сильно различаются. Да, Восток... Специфика! Тут мысль Осипа Ароновича неожиданно совершила скачок, и он с раздражением подумал: а что прикажете делать, коли там всё пропитано исламом? Некоторая горячность Пятницкого объяснялась просто: он искренне полагал, что союзником большевиков в борьбе за установление советской власти "в мировом масштабе" может быть кто угодно, хоть чёрт с рогами, хоть ведьма в ступе, лишь бы выступал против власти капитала. А некоторые чистоплюи (имелся в виду Георгий Чичерин) пытаются вставлять палки в колёса, интеллигентничают. Чего стоит его письмо Ленину, Крестинскому, Стасовой и Нариманову! "Противоположность большевизма и панисламизма стала уже фактом международным... Мы должны ясно сознавать положение и с ним считаться. Разумеется, мы должны по-прежнему выдвигать идею о нашей роли в освобождении Востока от европейского империализма...ибо эта идея поможет нам завоевать массы, но к панисламизму мы должны относиться как к враждебной силе, с которой возможны такие же временные сделки, как с какой-нибудь эстонской или польской буржуазией, не больше". А если панисламисты, как это делают младотурки, провозглашают своими врагами всех тех, кто изо дня в день борется против Советской России - хищные Англию, Францию, Северо-Американские Соединённые Штаты? А если панисламистов судят неправедным классовым судом и приговаривают к смерти? Что тогда? Чичерин - дипломат, а не борец с баррикады. Мы, мол, "не можем рассчитывать на длительный союз с силою, по существу, нам враждебною, и мы себя можем только компрометировать попытками таких союзов, при которых мы политически всегда окажемся обманутою стороною и принципиально придадим силы реакционной идеологии". Нет, брат, настоящая борьба...
       Дверь кабинета неслышно открылась, и на пороге возникла фигура помощника Пятницкого.
       - Осип Аронович, к вам некто товарищ Али-бей.
       Часы пробили половину двенадцатого, и Пятницкий улыбнулся: да, Восток...
      

    11

       Любопытно, кто первым пустил гулять по свету словечко "басмач"? Сами себя эти партизаны называли моджахедами - словом в двадцатые годы для православного жителя бывшей империи незнакомым, прочно вошедшим в наш вокабуляр только после Афганистана. Так же как и джихад, воинами которого моджахеды (слова эти однокоренные) и являются. В уничижительном словотворчестве определённо поучаствовали местные большевики: в тюркских языках глагол "басмак" означает "совершать налёт, набег", "нападать", что в "великом и могучем" семантически связано через "налётчика" с носящими негативный оттенок словами "бандит" и "разбойник". Понятное дело: выступаешь против советской власти - значит, бандит... Удивительно, но указанный стереотип во многом сохранился в России и сегодня - в отличие от бывших советских центральноазиатских или, по-старому, среднеазиатских республик, где столь же активно, как и у нас, формируется миф о своей "белой гвардии"...
       Возможно, живучесть описанного стереотипа психологически объясняется тем, что басмачи (будем уж пользоваться устоявшимся, хотя и неправильным термином!) - даже на фоне ничем себя не стеснявших в ходе ожесточённой гражданской войны красных, белых и прочих зелёных - очень уж кроваво расправлялись со своими противниками. Но такова специфика исламского Востока: пули мало, надобно и горло перерезать, а то и вовсе голову отхватить...
       Между тем басмачи сражались по одну сторону баррикады с неистово (другого слова не подберёшь) романтизируемыми сегодня белыми, имея с ними некоторые общие цели (свержение советской власти) и общего врага - большевизм и атеизм. Это перевешивало серьезнейшее, в других бы условиях критичное различие: господа офицеры и верная им "серая скотинка" умирали за единую и неделимую православную Россию, в то время как баи во главе декхан гибли во имя панисламских и пантюркских идей, как минимум - за независимый Туркестан.
       К слову сказать, читатель: не пора ли нам проведать двух друзей, красных конников Тиграна Погосова и Сергея Морозова? Что-то мы про них забыли...
      
       Совещались у Погосова, после отбоя, втроём. Вокруг камелька в тесноватой мазанке расположились знакомые нам командир бригады, его заместитель и впервые появившийся на страницах нашего повествования Алексей Нечипоренко, комиссар. Был он невысокого роста и внешне неказист, с широким постным лицом. Впрочем, последнее справедливо только отчасти, поскольку, стоило Алексею заговорить, глаза его загорались мрачным огнём, отсвет которого оживлял невыразительные до того черты. Комиссар был из рабочих, потомственный ростовский металлист. В данный момент он сосредоточенно курил, изредка бросая короткие неодобрительные взгляды на командира. Тигран же невесело рассуждал:
       - Что значит "предпримите все необходимые меры для того, чтобы выяснить местонахождение основной базы Мадамин-бека, а также изучите возможность похищения офицера из его штаба"? Легко сказать...
       Мадамин-бек, или, если полностью, Мухаммед-Аминбек Ахметбеков - реальная фигура туркестанского сопротивления "триумфальному шествию советской власти". В своём роде типический персонаж: будучи начальником милиции в городе Маргилане, летом 1919 года во главе доблестных узбекских охранителей порядка (горотдел снялся с места в полном составе!) ушёл в басмачи, где вскоре стал заметным авторитетом: считаться с ним был вынужден сам Иргаш. Отряды бывшего милиционера пышно именовались "Мусульманской Белой гвардией Мадамин-бека". Примечательно, что начальником его "генерального штаба" был Пётр Георгиевич Корнилов, родной брат более известного Лавра Георгиевича.
       Неправда ли, история эта удивительно напоминает оказии, случавшиеся в России в последних кавказских войнах, когда местные "правоохранители" то надевали на головы зелёные ленты с сурами из Корана и уходили в горы, то наоборот, спускались в долины и нахлобучивали на свои вихрастые нестриженные б?шки ментовские фуражки...
       - Сидя в штабе, легко приказывать, - согласно кивнул Сергей. - Если не выезжать из города, вообще может показаться, что советская власть давно победила, а басмачи - так, досадная мелочь, которая...
       - Что-то я вас не пойму, товарищи красные командиры, - взорвался, наконец, комиссар. - Приказы, между прочим, не обсуждаются! Я бы ещё понял Морозова - как-никак, бывший царский офицер... Но от тебя, товарищ Погосов, я подобного не ожидал.
       Сергей побледнел от оскорбления и сжал зубы, чтобы не сорваться, но не выдержал:
       - Полегче, Алексей, я такой же партиец, как и ты!
       - Такой же, да не такой, - непримиримо отозвался тот. - Я золотых погон не носил, от кровавого сатрапа Николая орденов не получал...
       - Не дело, комиссар, говоришь! - поддержал друга Тигран. - Сергей две белые пули в себе носит! И ордена между прочим, солдатские: Георгии, за храбрость.
       - Ладно, ладно, - примирительно внешне пробурчал Нечипоренко, хотя было заметно, что он остался при своём мнении, - но начальство, всё одно, критиковать не след!
       - Да? - иронически изумился Тигран. - Ну, и какие же меры ты предлагаешь предпринять, чтобы накрыть базу Мадамин-бека?
       Комиссар засопел и, не отвечая, начал рыться в подобии полевой сумки, которую всюду таскал с собой. Найдя наконец, искомое, удовлетворённо вздохнул.
       - Знаете, что это такое? - Нечипоренко держал в руке линованный листок бумаги с затёртыми карандашными строками. - Это - текст радиограммы ЦК РКП(б) в адрес ЦИК Туркестанской Республики...
       [Прошу иметь на всякий случай в виду: ниже цитируется подлинный документ].
       - ...И в ней я лично вижу подсказку ответа на твой, Серёжа, ехидный вопрос. Зачитываю: "Необходимо широкое пропорциональное привлечение туркестанского туземного населения к государственной деятельности, без обязательной принадлежности к партии, удовлетворяясь тем, чтобы кандидатуры выдвигались мусульманскими рабочими организациями". - Читал он старательно, с выражением, однако всё впечатление портили неправильно расставляемые логические ударения. - Понятно?
       - Нет, - ответил за двоих Сергей, - не понятно. О какой государственной деятельности ты говоришь?
       - Во-первых, - обидно улыбнулся Нечипоренко, как бы объясняя несмышленышу очевидное, - уничтожение басмачества - государственная задача. Во-вторых, указание ЦК показывает метод, пользуясь которым, мы можем выполнить приказ штаба.
       - И какой? - несколько недоумённо уточнил Тигран.
       - В борьбе с Мадамином нам нужно опереться на мусульманские рабочие организации! - победно воздев палец к закопченному потолку, провозгласил комиссар.
       Погосов чуть не прыснул но, встретившись взглядом с Сергеем, постарался сдержаться. В отличие от, в сущности, зелёного ещё Тиграна, более зрелый Морозов понимал, что лишняя обида только усугубит сложившиеся непростые отношения с комиссаром. Нечипоренко принадлежал к тому сорту людей, которых недоучившийся студент санкт-петербургского университета Морозов больше всего не любил и называл "из тех, кто знает мало, но зато точно". Вкупе с неизбывной верой во всегдашнюю правоту "руководящих указаний", описанная особенность Нечипоренко и ему подобных делала этих даже не полу-, а малознаек опасными не только для врагов, но и - порой - для своих. Время от времени Морозову приходила в голову крамольная мысль, что это их революция и их власть. Ужасаясь собственному вольнодумству, Сергей обычно побыстрее гнал её прочь, но с течением времени она возвращалась всё чаще и чаще...
       Сделав глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в холодную воду, Морозов тихим голосом и даже как-то отрешённо заговорил:
       - Алексей Фомич, в радиограмме всё написано правильно, кто бы спорил... проблема в "туземных рабочих организациях".
       - Объясни, - недоверчиво потребовал комиссар.
       Сергей виновато развёл руками:
       - Так ить нет здесь этих организаций, Фомич! Просто потому, что промышленности в Туркестане отродясь не было. И пока большевики заводов не понастроят, не будет.
       Алексей хитро сощурился:
       - А чугунка?
       - Сам посуди, комиссар, - вступил в разговор Тигран, - сколько здесь железнодорожников, и сколько из них местных. Решат ли они проблему поисков логова Мадамин-бека? Не говоря уж о проникновении в банду!
       - Погоди-погоди, - дипломатично поддержал своего оппонента Морозов, - машинисты много где бывают, разное видят. Грех этим не воспользоваться! Можно, по крайней мере, попытаться уточнить через них район основного базирования штаба бека, хотя сделать это легче штабу фронта, а не бригады. Но проблему в целом, боюсь, это всё равно не решит...
       - Тогда обратимся к беднейшему крестьянству: тоже, своего рода, сельский пролетариат! Другого варианта выполнить приказ руководства, я лично не вижу. Чувствую, придётся заняться этим мне лично. Ладно, засиделись мы, пора на боковую.
       Крякнув, Нечипоренко тяжело встал и пошёл к выходу. В дверях приостановился и бросил:
       - А ты, Морозов, всё ж таки скрытая контра! Выведу я тебя, белоподкладочника, на чистую воду, честное партийное слово, выведу!
       Петросов бессильно развёл руками, а Сергей выразительно проартикулировал губами известное трёхчленное выражение.
       - Хоть кол чеши на голове у человека, всё без толку! - огорчился Тигран.
       - Не "чеши", а "теши", садовая ты голова! - несмотря на серьёзность ситуации, расхохотался Морозов. Мгновение спустя, сообразив, что к чему, к нему охотно присоединился и Тигран. - Ну, как нашему славному комиссару объяснить, что после введения хлебной монополии и продразвёрстки к декханам лучше не соваться?
       - Особенно, если ты лично расстрелял пару имамов "за контрреволюционную пропаганду" и закрыл невесть сколько мечетей, - добавил Погосов. - Не знает наш друг Нечипоренко Востока, и знать не хочет... но ведь что-то же делать надо?
       - Надо, друг мой Тико! Но перед тем, как что-то делать, надо хорошенько подумать. Вопрос: можем мы послать кого-нибудь, чтобы он внедрился в окружение или, хотя бы, в одну из банд Мадамина?
       - Об этом нечего и думать. Положиться толком не на кого, местных большевиков и сочувствующих все в лицо знают, а посылать нашего бойца, пусть даже и башкира - ещё бессмысленней. Гуманнее самим сразу же и расстрелять: хоть помрёт безболезненно...
       - Согласен. Посмотрим с другой стороны. Наш бек снюхался с Монстровым...
       Прервёмся ненадолго и объясним, что это за зверь такой, Монстров. Несмотря на "говорящую" фамилию, Константин Иванович Монстров - не литературный, но исторический персонаж, лицо вполне реальное. До войны трудился конторским служащим, был подрядчиком, а в 1914 году стал землевладельцем, обладателем большого участка в Джалял-Абадском районе плодороднейшей Ферганской долины. С возникновением басмаческого движения, русские поселенцы (а их насчитывалось несколько десятков тысяч) для защиты от набегов моджахедов создали автономную по отношению к РККА так называемую Крестьянскую армию Ферганы, признанную новой властью и ею же вооружённую. Ополчение сие К.И. Монстров и возглавил. После введения грабительского для селян военного коммунизма, эта по сути своей милиция [нерегулярные части вооружённых граждан, что милицией и называется] стала защищаться не только от налётчиков-мусульман, но и от большевистских продотрядов, за что немедленно получила название "кулацкой армии". Неумолимая логика гражданской войны привела к тому, что русские добровольцы-селяне и туркестанцы-партизаны, для защиты от которых славяне и вооружались, в конце концов, превратились в союзников...
       - Да, - согласился Тигран, - именно что снюхался. А вместе они не то, что в два, в четыре раза сильнее!
       - Вот, надо значит, пробраться в ближнее окружение Мадамина, и попытаться рассорить их с Монстровым. Выкрасть офицера - мысль продуктивная, но разбить союз бека и бывшего милиционера ещё перспективней, это уже стратегия! Так, идея операции вырисовывается, как говаривал ещё на германском фронте подполковник Яблонецкий, начальник разведки нашей дивизии. Вернёмся к вопросу о средствах. Узбеками не прикинешься, ополченцы Монстрова своих русских милиционеров знают в лицо. Может, мне прикинуться беляком? Командуют же у них бывшие офицеры, тот же генерал Муханов...
       - Опасно, Серёга! Давай, лучше я.
       - Нет, брат, всё-таки я - бывший офицер. Потом, знакомец у меня один фронтовой среди белой косточки имеется...
       - Я смотрю, ты уже все продумал, - с обидой ответствовал Погосов. - Что же за кореш у тебя образовался?
       - Не поверишь, голубых кровей! Господин ротмистр Лейб-гвардии Кирасирского Ея Величества полка князь Александр Николаевич Искандер, незаконнорожденный (хотя папаша и дал ему своё отчество) сын Великого князя Николая Константиновича. Храбрый, между прочим, солдат, и неплохой мужик, хотя и романовских кровей - пусть даже разбавленных.
       - Хорошо, тебя Нечипоренко не слышит! Где ж ты его раскопал?
       - Ты про Ташкентский офицерский партизанский отряд слышал?
       - Кто ж про них не знает? Туркестанские "дроздовцы", в пешем строю в штыковые атаки ходили... По-моему, образовался после того, как в Ташкенте в январе девятнадцатого контра мятеж устроила.
       - Во-во. Из Ташкента князь - дружок мой - вышел с отрядом в Ферганскую долину, потом перешел в район Бухары. Сейчас сия славная боевая единица входит в состав войск Закаспийской области. Вот я и думаю: а что, если сначала прибиться к Искандеру, а потом от него перебраться к Мадамин-беку?
       - Ох, Серёня, опасная это самодеятельность! Надо в штаб ехать, советоваться...
       - Дорогой, нетути на всё на это у меня времени. Там раздумывать начнут, сомневаться, совещаться: оперативный отдел, разведка, ВЧК, то да сё... Сам видишь, у Нечипоренко руки на меня чешутся, со дня на день пристукнет, или чекистам сдаст. Хрен ты меня оттуда потом вытащишь. Нет, придётся подвиг совершать, орден зарабатывать. Тогда мне и Лёша-комиссар не страшен будет. А для начала - с глаз долой, из сердца вон!
       ...Утром выяснилось, что ночью пропал заместитель командира бригады Морозов. Комиссар одновременно лютовал и ликовал, весь день повторяя, как молитву: "Только б ещё разок встретиться!". Один раз они действительно ещё встретятся. Но при таких обстоятельствах, которые ни тому, ни другому и в страшном сне не привиделись бы.
      

    12

       Пятницкий встретил гостя у дверей. Выждал, пока помощник не закроет за собою дверь, пожал маленькую аккуратную ручку визитёра, радушно улыбнулся и на ломаном немецком спросил:
       - Здравствуйте, товарищ Энвер. Как добрались?
       Немецкий Осип Аронович знал неважно, хотя до революции и поработал некоторое время в Берлине, возглавляя под именем Фрейтаг группу русских эмигрантов-нелегалов. Однако владение идишем обеспечивало ему возможность довольно бегло вести беседу на языке Гёте и Шиллера. Сейчас это умение в очередной раз пригодилось: беседа предстояла строго конфиденциальная, и привлекать переводчика (в роли которого мог бы выступить любой азербайджанец) было неразумно. Вопрос же о том, как турок добрался до Москвы, был совершенно излишним, поскольку Пятницкий лично вместе с коллегами из соответствующего подразделения ВЧК занимался переброской Энвера-паши из Берлина в Москву.
       - Благодарю вас, всё было организовано превосходно. - Усаживаясь за стол для переговоров (выказывая уважение к гостю, Пятницкий не стал предлагать ему стул возле своего письменного стола), добавил: - Вы не представляете себе, как приятно после долгого перерыва услышать собственное имя: за неполных три года в Германии это проклятое "Али-бей" успело мне осточертеть!
       - Очень даже представляю, - шевельнул в улыбке усом Осип Аронович, - нам, подпольщикам, годами приходилось жить под псевдонимами. Чаю не желаете?
       Энвер вздохнул: он был готов отдать душу за джезву настоящего турецкого кофе, но где его взять в голодной и холодной Москве? Радушный хозяин уловил этот вздох и правильно оценил природу возникшей короткой паузы.
       - Мой Бог, о чём я говорю! Кофе?
       Кофе был отличный, хотя и сваренный в непрезентабельном металлическом кофейнике, к тому же, без сахара: мелко колотые кусочки рафинада были поданы отдельно на блюдечке, как принято в России при распитии чаю. (Широкая российская публика на первых порах не знала и не понимала этого аристократического питья; именно поэтому явился на свет напиток "кофе с лимоном": отечественные купчики, воспитанные на чае, бухали любимый лимон и в "кофей"...). Сиденье за чашкою - Пятницкий отдавал дань традициям восточной вежливости - прошло в неспешной беседе о пустяках: Осип Аронович очень смешно рассказывал гостю о своих приключениях в Берлине. Наконец, с китайскими церемониями (так по уши заваленный работой коминтерновский руководитель называл про себя эту процедуру) было покончено, и можно было переходить к делу. Открывая форточку (гость ощутимо накурил, но какой же турок откажется от табака за чашкой кофе?), Пятницкий, хотя и был осведомлён о каждом шаге Энвера в Москве, поинтересовался:
       - Как прошла встреча с Владимиром Ильичём? - Коминтерновец был в курсе того, что состоявшаяся накануне в Кремле встреча не принесла турецкому гостю ничего, кроме разочарования, и оценил самообладание паши: тот белозубо улыбнулся и с энтузиазмом ответил: - Превосходно! Разве что, угощали чаем...
       На Востоке очень важно при любом, пусть даже самом неблагоприятном развитии событий "сохранить лицо", и бывший заместитель верховного главнокомандующего Османской империи превосходно умел это делать. В действительности он с трудом пережил крушение давно взлелеянного плана: с помощью большевиков вернуться в политическую жизнь Турции, перехватить у Кемаля победу над греческими интервентами, захватить в стране власть и вплотную заняться осуществлением давней пантюркской мечты - созданием халифата от Урала до Индийского океана. Но проклятые русские гяуры [кто не знает: этим словом правоверные презрительно называют иноверцев] то ли разгадали его замысел - хотя, с другой стороны, каким образом? - то ли делают ставку на шайтана "Ататюрка"... Нет, гневить Аллаха он не будет: Ленин встретил его хорошо, говорил долго и уважительно, назвал "вождём красного Востока" и явно хотел привлечь на свою сторону. Беседовали по-французски. "Раз вы, батенька, антиимпериалист, - говорил он, великолепно картавя, - значит, вам по дороге с нами. А уж мы, будьте уверены, научим вас делать революцию! Ну, а дальше, товарищ Энвер, как бывшему первому министру и популярному в недавнем прошлом в Турции человеку, вам и карты в руки!". Но ничего конкретно, сын греха, не пообещал и не дал. А просил-то Энвер, ежели разобраться, всего ничего: пару дивизий, укомплектованных турецкими военнопленными и кавказскими мусульманами, вооружение для них и ещё так, по мелочи...
       Насколько у Ленина короткое время всё было с Энвером серьёзно, говорит сделанная Владимиром Ильичом надпись на телеграмме Уншлихта, в то время (август 1920 года) члена реввоенсовета Западного фронта Троцкому. В ней речь шла о закупке в Германии оружия для турок. Ильич собственноручно написать изволили: "Т. Чичерин! Как видите, дело пошло. Ускорьте с Энвером сегодня же (ибо Троцкий уедет завтра); найдем (через Троцкого: я говорил с ним) генерала, к[оторый] все обещает Энверу, лишь бы мы купили оружие, шинели, сапоги. Если нет, к чёрту Энвера. Спешно!! Ленин".
       - Товарищ Радек говорил, что у вас имеется к нам некое предложение о взаимовыгодном сотрудничестве, - прервал затянувшуюся паузу Пятницкий. - Хотелось бы узнать поконкретнее, что имеется в виду.
       Карл Радек был одним из тех, кого позднее стали называть "деятель российского и международного коммунистического движения". В 1918 году он выезжал в Германию в качестве представителя РКП(б) для оказания помощи в подготовке революции, и тогда же вошёл в контакт с Энвером-пашой. Что же до планов... В действительности, кой-какие наметки имелись у самого Осипа Ароновича, но следовало дать визитёру высказаться первым.
       Всё-таки годы успешной дипломатической карьеры наложили на эфенди Энвера Ахмад-бея оглы отпечаток: бывший военный атташе начал издалека, после беседы с главным большевиком понимая, чт? хотел бы услышать собеседник: совсем не лишним было расположить его к себе. К тому де реакция этого усача может подсказать, как лучше развивать разговор дальше.
       - Как вы знаете, в настоящее время мой народ ведёт тяжёлую, кровавую войну за свою независимость. Позор мирного договора, навязанного Турции Антантой и означающего её расчленение и фактическое исчезновение с карты мира, поднял на антиимпериалистическую борьбу практически всех турок...
       Нести всю эту чушь ему было нетрудно: для привлечения на свою сторону быдла, партия Иттихад в своё время весьма успешно воспользовалась левой демагогией. Складно сложенные, слова сами отскакивали у Энвера от зубов, в то время как он внимательно наблюдал за собеседником выжидая, когда можно будет перейти к главному - для чего он, собственно, и явился в здание исполкома Коминтерна. Знай эфенди русский язык, он наверняка употребил бы поговорку "не мытьём, так катаньем": смысл его запасного варианта, продуманного ещё в Германии, сводился к следующему. Если не получится приступить к строительству Великого Турана, в качестве первого шага возглавив Турцию (для чего, собственно, Энвер и обращался к Ленину), то можно попытаться сделать это же извне, избрав своей базой советский Туркестан. В сущности, какая разница, из Константинополя в Ташкент, или наоборот? От перестановки слагаемых сумма, как известно, не меняется. Не так, так эдак, но гяуры должны ему послужить...
       Да, сначала Туркестан, затем - Приуралье, Закавказье. Потом - триумфальное возвращение в Анатолию. После суда и лютой казни предателя Кемаля придёт черёд Афганистана, заселённой единоверцами северной части Индии... Так, с помощью Аллаха и пророка его Мухаммеда, постепенно, шаг за шагом он сколотит великую империю, ещё более великолепную, чем канувшая в Лету Блистательная Порта. И её единственным диктатором и властелином будет Энвер I, Непобедимый!
       Впервые сия захватывающая идея зародилась после женитьбы Энвера на Эмине Наджибе Султан, которая была - ни много, ни мало - племянницей османского халифа. В результате этого брака он получил титул "зятя халифа всех мусульман", что придало его образу оттенок священности, а имперским амбициям подобие законности. Взоры Энвера обратились на восточные пределы Российской империи, а потом Советской России не вдруг, а ещё во времена падения Османской империи. Тогда она лишилась большей части своих владений, в том числе арабских земель, на что человек из самого ближнего круга Энвера, его дядя Халил-паша говорил: "Какой интерес для нас представляют арабы? Оставим англичанам проклятую песчаную пустыню и пойдем в Туркестан. Там я создам империю для моего маленького Чингиза". Чингизом звали младшего сына Энвера, который отнюдь не случайно получил имя великого завоевателя, владевшего половиной мира...
       Пятницкий благожелательно слушал своего визитёра. Идеи антиимпериалистической солидарности были ему не просто близки, но составляли суть его мировоззрения. В то же время он не занимал бы тот кабинет, который занимал, кабы настолько был прост, чтобы не заметить игры Энвера. Разумеется, не в силах Осипа Ароновича было проникнуть в мысли этого человека и понять, в чём конкретно тот видит свою выгоду, но что "красный турок" хитрит - было очевидно. Если же принять во внимание, что он хотел получить от советского правительства (пресловутые две дивизии), то всё становилось более-менее понятно. Не-ет, мил-человек, на чужом х.ю в рай въехать не получится: в Турции мы поставили на твоего противника, товарища Ататюрка - тот со дня на день свергнет султана, а что у тебя получится, ежели начать с тобой в наши игры играть, как говорится, ещё бабушка надвое сказала... А вот помочь нам овладеть мусульманскими массами в Туркестане и в Закавказье, ты можешь и должен, тут ты спец... да к тому ж и вояка изрядный. А там посмотрим, как дело пойдёт. Иметь тебя наприпасе против Кемаля тоже не вредно: сговорчивей будет!
       В шахматной композиции есть такое понятие, "кооперативный мат". В отличие от обычных задач, когда чёрные изо всех сил всячески мешают белым поставить своего короля в безвыходное положение, в описываемом варианте они с первого же хода максимально благоприятствуют противнику. Сходным образом позиции сторон выглядели и в описываемом разговоре одного из руководителей советских спецслужб Пятницкого (будем уж называть вещи своими именами!) и беглого турецкого политика Энвера-паши. Один хотел втянуть другого в неважнецким образом складывающиеся для Москвы туркестанские дела притом, что второй сам во что бы то ни стало, стремился в них влезть - не раскрывая, однако, своих карт и выражая деланное недовольство. Не рискну определять цвета фигур, которыми командовал каждый из названных игроков, но получавшийся этюд явно носил черты упомянутого вида неортодоксальной шахматной композиции, называемого по-аглицки "helpmate" (пособник)...
       Переговоры между Пятницким и Энвер-пашой затянулись на несколько дней. В конце концов, турок сдался и, к немалому торжеству Осипа Ароновича, согласился создать и возглавить "Союз исламских революционеров", нечто вроде мусульманского интернационала - разумеется, со штаб-квартирою в Москве. Одной из главных задач этого Союза по мнению Пятницкого - что полностью соответствовало тайным планам бывшего паши - было создание максимальных неудобств англичанам а Индии...
      

    13

       Да, судари мои, недаром древние римляне - а они кое-что в жизни понимали! - говаривали: fortunae libido gentibus moderatur, что означает "прихоть случая управляет миром". Плеснув в щербатую пиалу дрянного самогону, ротмистр Валерий Калистратович Матвеев глубокомысленно покачал головой, кинул в себя обжигающую жидкость, поморщился и острыми зубами отхватил едва ли не половину заготовленной для этого случая луковицы. Лук в Туркестане хороший, сладкий, а выпивка, прошу пардону, merde (по-французски, дерьмо) чистой воды! Да и откуда ей тут взяться, коли магометанство и культура виноделия - две вещи несовместные, как сказал бы поэт. Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, легко вам было советовать: "Раскупори шампанского бутылку...". Ротмистр мечтательно вздохнул и потянулся к ополовиненному штофу из тяжёлого стекла, в котором в свете керосиновой лампы мерцал отдававший жжёным гуммиластиком, или, иначе, каучуком (слово "резина" в то время практически не употреблялось) зеленоватый первач.
       Каждый вечер вспоминал Матвеев это самое "модерАтур", и имел к тому, заметьте, все основания! Долгие годы шарманной жизни в Европах, Аи и Клико, омары и трюфели, утонченные и не обременённые условностями, пикантные, задорно хохочущие певички из кафешантанов... и нА тебе: кочевой быт в закаспийских степях Туркестана, туземки в паранджах, помилуй Бог: фрикасе из конины и вонючее пойло, способное растворить, кажется, самоё стекло захватанного штофа! Опять же: можно ли сравнить тончайшее ремесло политического сыска, которому он посвятил, без малого, всю сознательную жизнь, с мясницкой работою войскового контрразведчика? Вот тебе и "фортуна либидо...", мать её растак и разэдак! Да, невезуха!
       Когда Временное правительство преступно распустило полицию, Матвеев фактически остался не у дел, но финансово не бедовал - владел через подставное лицо (француза, понятное дело), сыскным агентством. Открыл он его в своё время с благословения резидента и при его финансовом участии: некоторые делишки резидентуры удобнее было проворачивать руками местных частных детективов. Время от времени приходилось также использовать связи служащих агентства в преступном мире, прибегая при их посредстве к услугам парижских клошаров: двойная подстраховка позволяла представлять неизбежные в работе Департамента "ликвидации" обычной уголовщиной.
       Казалось бы: освободился от забот по Департаменту полиции, имеешь кой-какой постоянный доходец, сиди себе, и в ус не дуй, наслаждайся жизнью. Так нет, решил зачем-то приехать на родину и вступить в наследство, оставленное скоропостижно скончавшимся одиноким братом. Ладно бы, братец был миллионщиком, а то всего-то имущества имел - домишко в Твери, да лавка при нём... Однако сказано - сделано, тут же всё бросил и полетел в Россию, как мотылёк на свет свечи. Ведь ясно же было, что со дня на день в стране начнётся чёрт-те что. Другой бы взял бы паузу, выждал, в какую сторону развернутся события. Он же, Матвеев, подхватился и "удачливо" приехал в Петроград утром 25 октября, в день большевистского переворота. Застрял, само собой...
       Подошло время третьей и последней дозы отравы (ротмистр положил себе, чтобы не спиться, принимать только за ужином и не больше стакана). Разгрызая остаток луковицы, он с горькой иронией вспомнил своё расстройство, когда пришлось на время поменять Париж на Берн. Да счастья своего он тогда не знал, тудыть твою растудыть!
       Мысли Матвеева вернулись к Временному правительству и его главе - Александру Фёдоровичу Керенскому. Время от времени в парижской резидентуре начинали ходить глухие слухи, что этот видный эсер - платный агент британской секретной службы. Помнится, в первый раз Валерий Калистратович услышал об этом сразу после убийства Распутина (тогда в их профессиональной среде шептались о "британском следе" - уж очень Гришка-миротворец мешал тем, кто был против сепаратного мира между Германией и Россией, и господам англичанам в первую очередь). Лично ротмистр считал вполне возможным, что за убийцами Распутина - выпускником Оксфорда князем Юсуповым, пламенным монархистом, депутатом Думы Пуришкевичем, известными англофилами великими князьями Дмитрием и Кириллом Романовыми стояли "сэры". Юсупов, кстати сказать, был "возлюбленной" одного из князей, Дмитрия Павловича, и даже, по некоторым сведениям, погуливал от него с кем-то из британского посольства, но речь не об том. Что же до вербовки Керенского... Валерий Калистратович от подобных разговоров неизменно отмахивался, почитая их дурью и эксцессом профессиональной болезни сыскарей - безграничной подозрительности. Для того, чтобы рассматривать этого бонопартика в качестве врага монархии, достаточно было одной его принадлежности к социалистам-революционерам, чего там ещё накручивать! Провозглашение Александром Фёдоровичем - уже в качестве главы "демократической России" - лозунга войны до победного конца тоже не внушало подозрений - подобным образом в стране настроены были многие.
       Сомнения стали разъедать ротмистрову уверенность после упомянутого роспуска Временным правительством полиции и жандармерии. Что ж это за государство, милостивые государи, которое, находясь в состоянии войны, по собственной инициативе ликвидирует у себя правоохранительную систему? И долго ли оно протянет? Дальше - больше. Теперь уже, по прошествии времени, Матвееву было очевидно, что Керенский практически сам в октябре отдал Ленину власть. Тому самому Ульянову, который в брошюре про своего немецкого коллегу Каутского утверждал, что Российскую империю следует разрушить. А вот ликвидация Великой России, чего греха таить, британцам оченно по душе была: Босфор с Дарданеллами после близкой уже победы никому отдавать - по причине исчезновения с политической карты бывшего союзника - не надо, можно также укрепиться в Туркестане и на Кавказе, закрыв дальние подступы к Индии и Месопотамии, завладеть нефтяными полями Баку... Да и вообще: удаление с мировой шахматной доски столь сильноё фигуры только на руку Британской империи, "над которой никогда не заходит солнце". Отсюда вопросец: Александр Фёдорович сам "уронил" власть, которую без труда подобрали "товарищи", или сделать это ему порекомендовали на хорошем английском языке? Мол, пришло время начинать следующий этап операции... Даром, что этот сукин сын из Петрограда смотался от господ большевиков не куда-нибудь, а в Англию!
       Островитян полицейский офицер и монархист Матвеев, понятное дело, никогда не жаловал. Великобритания была вековым врагом Российской империи, хотя до открытого столкновения дело дошло лишь однажды, во время крымской войны. Он отнюдь не был простаком и, в отличие от многих других противников нового режима, не был готов кричать "ура!" в честь союзников, учинивших в восемнадцатом году интервенцию в Совдепию (называть РСФСР "Россией" у Матвеева язык не поворачивался). Он отлично понимал, что сей "освободительный поход" конечной своей задачей имел расчленение родины. Поэтому, собственно, ротмистр не особенно и горевал, когда господа-товарищи турнули из страны англичашек, лягушатников и прочих макаронников. Не радовало его и присутствие английских агентов в Туркестане, хотя они и стремились всячески поддерживать повстанческое движение туземцев - из тех же целей, тут, как говорится, no doubt (никаких сомнений, в переводе с английского). Вон как бывший царский консул в Кашгаре Успенский, для знающих людей безусловный человек британцев, пытался помирить Монстрова и Мадамин-бека, когда между ними пробежала кошка! С другой стороны, что значит, радовало, не радовало? В последнее время жизнь подвела ротмистра вплотную к переосмыслению базовых ценностей. Всё чаще и чаще ему приходило в голову, что если главный и самый опасный его враг - большевики, то союзником в борьбе против них может быть кто угодно, хоть чёрт с рогами, хоть ведьма в ступе, лишь бы выступал против власти босяков. Вот так, сам того не подозревая, Валерий Калистратович Матвеев почти дословно повторил слова руководителя аппарата Коминтерна Осипа Ароновича Пятницкого только, так сказать, с обратным знаком...
       Нежданно раздался стук в дверь. Валерий Калистратович строго-настрого запретил беспокоить его во время ужина, предпочитая проходить курс "алкотерапии" без свидетелей. Убрав бутылку под стол, подал голос. Вошедший вестовой передал приказ князя Искандера срочно явиться в штаб. Ежевечерняя церемония оказалась скомканной: полагалось еще с полчасика посидеть, вспоминая о былом вернее, помедитировать, стараясь вообще ни о чём не думать. Чертыхнувшись про себя, Матвеев мазнул за ушами одеколоном, схватил фуражку и торопливо вышел: похоже, исполнительность, действительно родилась раньше него...
       Для разговора с начальником контрразведки князь вышел из своего кабинета. В дверной проём ротмистр мельком увидел незнакомца, в котором издали угадывался офицер-кавалерист. Тщательно закрыв за собой дверь, Искандер обратился к Матвееву:
       - Валерий Калистратович, извините, что пригласил вас в неурочное время.
       - Помилуйте, Александр Николаевич, у меня служба такая! Слушаю вас.
       - Не знаю, ротмистр, как правильнее сформулировать свою просьбу... - заметно было, что князь определённо испытывает неудобство. - У меня там сидит мой старый однополчанин, Сергей Сергеевич Морозов. Служил у красных, но вот, прибился к нам...
       - У красных, - со значением в голосе повторил Матвеев.
       - Нет-нет, Валерий Калистратович, я на него не грешу, Морозов прекрасный офицер, умница и храбрец! Он лично вынес меня из-под пуль германской митральезы. Но я не видел его с шестнадцатого, когда после ранения Сергея эвакуировали в тыл. Я хочу оставить его у себя, но в наше время никому, даже надёжнейшим, нельзя доверять без проверки. Я прошу вас, голубчик, проделать всё аккуратно...
       - Будет исполнено, Александр Николаевич. Вы меня ему представите?
       - Завтра, завтра, голубчик! Сегодня мы с ним посидим, вспомним былое. Но вам никто не мешает уже сегодня отправить необходимые запросы.
       Возвращаясь к себе, ротмистр недоумевал: о каких запросах говорил князь? В старое доброе время проверить человека особой проблемы не составляло, но в неразберихе гражданской войны, в условиях отсутствия связи и непрерывного фронта предложение разослать запросы отдавало издевательством. Видно, хитрит дражайший Александр Николаевич, и на ёлку сесть желает, и ж..у не поцарапать: безусловно верит этому своему, невесть откуда свалившемуся на голову, спасителю, но для блезиру желает продемонстрировать бдительность. Ладно, завтра побеседуем с господином Морозовым, там видно будет. И проверочку ему какую-никакую спроворим, будьте любезны...
      

    14

       Читатель, вы когда-нибудь задумывались, сколько стоит хорошо организованный террористический акт? Причём, что весьма существенно, проведённый в отношении лица, скрывающегося или, во всяком случае, имеющего все основания полагать, что на него может быть произведено нападение? При этом, не бессребреника, имеющего достаточно средств для организации защиты себя, любимого? Скорее всего, нет: в обыденной жизни у нас всегда найдётся чем занять мозги - нечто более насущное, скажем так... Однако давайте прикинем. Ранжировать статьи расходного бюджета не будем, просто перечислим, что предстояло проделать исполнителям операции "Немезис".
       Итак, разведка. Как говорится, для начала следовало прошерстить с десяток стран в Европе и Азии в поисках объектов операции (хотя, разумеется, скрывались далеко не все). Даже приблизительно сказать, во что обернётся только эта начальная стадия, невозможно; ясно лишь, что сумма будет более чем внушительной: транспортные расходы не одного десятка человек, их питание, проживание и прочее, а также накладные расходы (покупка информации, взятки должностным лицам и т.д.). Предположим, задача решена и точное местоположение сорока одного главного виновника геноцида установлено. Теперь нужно определиться со "штатным расписанием". Сколько потребуется человек, чтобы выяснить маршруты передвижения будущей жертвы, состав семьи, изучить занимаемое им жильё, включая "географию" дома или квартиры, количество входов-выходов и окон, замки на дверях и окнах, наличие прислуги, количество выходов со двора, пути и способы отхода и множество других, столь же важных мелочей и не мелочей. По меньшей мере трое, ведь придётся постоянно меняться: стоит жертве или кому-то из её окружения засечь слежку, как объект операции насторожится, нажалуется в полицию, заляжет на дно или того пуще, оборвёт концы и скроется. Всю подготовку за сутки-другие не проведёшь: день на день не приходится, и потребно наблюдение в течение немалого временн?го отрезка, чтобы выявить устойчивые тенденции (привычки). Хорошо, если удастся уложиться в неделю, хотя и затягивать дело в силу понятных причин опасно. Плюсуем к уже огромной сумме деньги, необходимые для проживания и передвижения трёх человек в течение как минимум недели.
       Исполнители. Для пользы дела "стрелки" не должны быть задействованы в предварительной слежке, чтобы избежать того, что в критический момент они преждевременно "засветятся". Очевидно, исполнителей должно быть несколько, чтобы исключить даже самою возможность осечки (и в прямом, и в переносном смысле). Считая по минимуму, двое - поскольку на подстраховке на дальних рубежах без особого риска могут стоять "разведчики". Значит, "кладём на счёты" содержание в течение того же, минимум семидневного срока, ещё двоих членов группы.
       Транспорт. Минимум пятерых нужно привезти в страну, а затем и вывезти. А дальние путешествия, как известно, штука недешёвая, что в те годы, что в наши дни.
       Резервы на непредвиденные случаи (затяжка любой из стадий операции, оплата адвокатов в случае провала и мало ли что еще: непредвиденные случаи потому так и называются, что предусмотреть всё в оперативной работе попросту невозможно).
       Вознаграждение участникам. Слов нет, людьми, привлечёнными к проведению операции "Немезис", и в первую, и во вторую очередь руководили идейные мотивы. Но было бы совершенно не по человечески использовать этих в большинстве своём бессребреников, а потом оставить один на один с суровой прозой жизни что в эмиграции, что в бедной разорённой Армении. Разумеется, речь шла не о каком-то сверхобогащении, но о скромной сумме, необходимой для поддержания в течение длительного срока пристойного уровня жизни для...скольких людей? Напомним, что целей на общем собрании "Дашнакцутюн" было выбрано сорок одна. Если помножить 41 на перечисленные выше "человеко-дни", то цифра получится весьма впечатляющая (даже если разделить, скажем, на четыре: людей можно было посылать на задания - что и делалось - неоднократно). Н-да, обеспечить бюджет подобной операции - задачка не для дилетантов!
       Сегодня уже трудно, если не невозможно с уверенностью утверждать, по какой именно причине Армен Гаро был назначен послом Армянской республики именно в Соединённые Штаты, а не в какую другую страну - ту же Францию, которую он неплохо знал. Скорее всего, на выбор повлиял тот факт, что в 1917 году Гаро уже побывал за океаном, собирая средства для жертв войны. Очень важно, если посол приезжает в страну пребывания не на пустое место, а имеет уже какие-то связи в деловых и политических кругах: можно начинать работать "с колёс", не тратя времени на ознакомление и установление необходимых контактов. Меня, как автора, интересует вопрос: не был ли он назначен руководителем Ответственного органа, отвечавшего за операцию "Немезис" потому, что со дня на день должен был выехать в Штаты, лопавшиеся от золота, немерено хлынувшего в страну по окончании Великой войны, и знал к тому же, к кому обратиться?
      
       Немножко тавтологии. "Гордость" и "гордыня" - слова однокоренные, но обозначают они разные понятия. Я это к тому, что гордость бедных - коли уж она у них имеется - чувство ничуть не слабее, а то и посильнее того, что испытывают впадающие в смертный грех гордыни гордые богатые (заметим попутно, что гордыня бедняков - штука вообще ни с чем не сравнимая...). Что ж тогда говорить о гордой бедности кавказцев!?
       Именно поэтому численность штата армянского посольства в Вашингтоне составляла одну из немногих, если не единственную государственную тайну, свято хранившуюся его сотрудниками. Не потому, что эти несколько человек были легкомысленными болтунами, просто их страна не успела пока обзавестись никакими особыми тайнами, а количество дипломатов, обслуживавших интересы Армянской республики, было до неприличия мало - разумеется, из-за недостатка средств. Впрочем, нельзя сказать, что посольство захлёбывалось в делах: нечастые консульские услуги (весь штат консульства состоял из его главы), пустые по преимуществу хлопоты по возмещению ущерба, нанесенного гражданам Армении во время почти пятидесятилетнего геноцида, деятельность, направленная на международное признание самог? факта уничтожения в Турции и в Закавказье большей части армянской нации, да связи с диаспорой, в первую очередь для получения помощи, - вот, практически, и всё. Работы было много, но не больше того, а Армен Гаро стал тем, кто лучше всего мог тянуть этот воз в качестве "коренника". Посольство, оно же резиденция господина чрезвычайного и полномочного посла, оно же консульство, располагалось на съёмной квартире в далеко не фешенебельном районе Вашингтона.
       В то утро г-н посол попросил секретаря никого не впускать в свой крошечный кабинетик - сразу же после того, как туда вошел его друг и заместитель Сулейман Мирзоев. Имя и фамилия звучали как азербайджанские притом, что был он чистейшей воды армянином. Сие несоответствие стоит того, чтобы быть объяснённым: подобного рода анекдоты из жизни многое могут рассказать о ментальности нации. Итак, при рождении Сулеймана окрестили совсем по-другому: отец, Татул Мирзоян, выбрал первенцу имя Саак, в честь деда. Идиллия в семействе Мирзоевых продолжалась недолго: папаша вопреки национальным традициям бросил жену с ребёнком и ушёл к другой женщине. Маленький Саак не простил родителю измены и, когда подошла пора получать паспорт, заплатил кому надо. В результате ему выправили документы на имя Сулеймана Тумановича Мирзоева. Это была изощрённейшая месть: род отца прерывался, да к тому же сын, от него отказавшийся, превращался - по крайней мере, по имени - в мусульманина...
       Сулейман сидел на одном из двух стульев, стоявших вплотную к столу посла. Спартанскую меблировку кабинета составляли также большой книжный шкаф, все полки которого были уставлены в два ряда, и сейф. Стену за спиной Гаро украшали два флага: многоцветный, государственный, и кроваво-красный, партийный. Мирзоев был светлоглазым человеком с приятным овальным лицом и твёрдым подбородком. В тот момент он выглядел встревоженным.
       - Что-то случилось, Армен?
       - В этом мире постоянно что-то происходит, - философски ответил тот, - но на данный момент ничего пожарного. Просто тебе предстоит срочно выехать в Нью-Йорк, Бостон и Сан-Франциско.
       Мирзоев присвистнул:
       - Ничего себе маршрутик! И на что я буду тратить казённые денежки?
       - Навестишь наших постоянных доноров из числа армян: срочно нужны деньги.
       - Ты же знаешь, что не так давно мы уже собрали весьма приличную сумму на нужды национального здравоохранения. Не думаю, что кто-то горит сейчас желанием раскошеливаться ещё. Знаешь ведь: если коровку часто доить...
       - Про коровку знаю. Но ещё лучше знаю, что деньги нужны срочно, и немалые.
       - Может, тогда не тратить время и средства на разъезды, и переговорить по телефону?
       - Телефон, телеграф и почта исключаются начисто. Все переговоры должны вестись с глазу на глаз. Попутно ещё одну вещь запомни на будущее, пригодится: телефон придуман для удобства тех, кто собирается отказать.
       - Что за секретность? Для чего же нужны деньги?
       - Наконец-то! Я уж думал, ты никогда не спросишь! - скупо улыбнулся Гаро. - Я ничего тебе не скажу, только намекну...а ты намекнёшь тем, с кем будешь разговаривать. Именно намекнёшь!
       Сулейман вмиг посерьёзнел и перешёл на официальный тон:
       - Слушаю вас, ваше превосходительство.
       - Можно просто: господин посол. Итак, слушай внимательно. Во всём мире сейчас живёт чуть более шестисот идеологов и активных участников учиненного младотурками уничтожения армянской нации. Сорок один из них совершили самые вопиющие преступления. Неужели Бог потерпит, чтобы они и дальше топтали землю?
       - Божий суд, - со вздохом сказал Мирзоев, почти вся родня которого была вырезана в восемнадцатом году в Баку, - справедлив, суров, но не скор...
       - У Всевышнего свои представления о времени, недоступные человеческому разумению... Наши старики на родине собрались на общее собрание, - Сулейман тоже был дашнаком, хотя, в отличие от Гаро, рядовым, поэтому превосходно знал, как в их партии называется съезд, - и сообща решили, куда вложить деньги, чтобы ускорить Горний суд. Понял? Я думаю, на это денег должны дать.
       - Понял. Но что, если кто-то скажет, что ни один человек или группа людей (пусть даже и "стариков") не вправе подменять собой суд, хотя бы даже и обычный уголовный?
       - Скажешь, что главные злодеи - Энвер, Джемаль, Талаат и другие уже осуждены на смерть турецким же трибуналом, и вопрос заключается в том, чтобы всего лишь помочь привести в исполнение уже вынесенный приговор. Так что о подмене суда не может быть и речи; в крайнем случае, можно говорить о замене нерадивого палача прилежным. Однако, достаточно! Я и так уже сказал больше, чем собирался...
       - Всё ясно. Выезжаю сегодня?
       - Да, затягивать не следует. На себя я беру контакты с симпатизирующими нам неармянами из числа местных бизнесменов. И вот еще что... Перед отъездом встреться с Симоном.
       - С каким Симоном?
       - Можно подумать, что в Вашингтоне ты знаком со множеством людей, носящих это имя! - фыркнул Армен. - С Большим Симоном, - так звали крупного гангстера армянского происхождения, имя которого было знакомо каждому члену столичного землячества.
       - Господи, а этот-то нам зачем?
       - Он, между прочим, круглый сирота. Вся его родня проживала в Диарбекире... - не очень аффектируя, но со значением в голосе сообщил Армен. - Знаешь, что такое рэкет?
       - Да. Слава Творцу, американское это изобретение незнакомо пока у нас на родине!
       - Вот, пусть хоть один раз средства от налога, которым он облагает наших здешних земляков, пойдут на доброе дело. И попроси его связаться с армянами-коллегами по "бизнесу" из других городов, пусть тоже поучаствуют!
       - Яхк! - Сулейман скривился, как будто случайно коснулся рукой нечистот. - Связываться с уличными преступниками...
       Гаро многое мог бы сказать этому, в сущности, мальчишке, ни разу не побывавшему ни в одной из тех передряг, длинная череда которых составила жизненный путь Армена. Ограничился философским:
       - Люди испокон веков спорят, и - заметь! - до сих пор не решили, оправдывает ли цель средства, употреблённые для её достижения? Любые доступные средства... Полагающие, что нет, называют своих оппонентов циниками и даже хуже. Те, в свою очередь, величают чистоплюев идеалистами, а себя - прагматиками, и утверждают, что наступил их век. Говорю это на тот случай, если тебе претит цинизм, без которого в нашем деле ничего не добьёшься. Тогда уж - для облегчения совести - величай себя по-новомодному, прагматиком...
      

    15

       Бывший турецкий паша, бывший заместитель верховного главнокомандующего, бывший лидер националистической младотурецкой партии Иттихад Энвер Ахмад-бей оглы из "эфенди" превратился в "товарища" или в "тов. Энвера", если обращение было письменным. Каждое утро он, как старорежимно выражались некоторые русские коллеги, исправно "ходил в должность", используя для этого предоставленный ему, уважаемому иностранцу и руководителю немалого ранга, старенький и отвратительно вонявший "пежо" L56 девятьсот тринадцатого года выпуска. Когда-то автомобиль этой марки установил мировой рекорд - 106 с лишним миль в час, да и теперь обгонял извозчика, даже если кони у того были сытые и отдохнувшие. Тем более "пеужеоту" было по силам в считанные минуты дотарахтеть от второго Дома Советов (бывшая гостиница "Метрополь"), куда разместили на постой Энвера, до небольшого особнячка в районе Пречистенки, выделенного под секретариат "Союза исламских революционеров", который именовался еще "Общество Единства Революции с Исламом".
       В отличие от прикреплённого к нему образчика французского автомобилестроения, глава Союза вынужден был изрядно напрягаться, чтобы с грехом пополам исполнять свои руководящие функции в этом могучем революционном органе. Тому было несколько причин, но главной было отнюдь не огромное количество работы, а наоборот, практически её полное отсутствие. Человеку, смолоду привыкшему тянуть армейскую лямку, выполняя массу конкретных дел - в качестве полевого командира, штабиста или военного дипломата, активному политическому деятелю национального масштаба к нагрузкам было не привыкать, но проводить день за днём, имитируя бурную деятельность...
       Нет, нельзя сказать, что работники секретариата - большинство из которых, само собой, составляли представители народов Поволжья, Закавказья и Туркестана - совсем уж ничего не делали. Ежедневно они перелопачивали гору "входящих" и "исходящих" документов, получали, раскладывали по папкам или сами рассылали различного рода директивы, запросы, отправляли и подшивали отчёты, составляли и направляли "наверх", а также анализировали присланные "с мест" текущие и перспективные планы работы и прочая, и прочая... При этом подчинённые Энвера искренне считала, что делают важную, ответственную и нужную работу. Сам же "тов. Энвер" не понимал, как эта неистовая страсть к нагроможденью Казбеков и Араратов бесполезных бумаг не помешала большевикам совершить революцию, захватить власть, худо-бедно отладить работу государственного аппарата и побеждать в гражданской войне. Или "дело сделали" одни, а потом инициативу у них перехватили другие? Нет, это слишком простое объяснение! Бузят-то - если дело не касается непосредственно жизни и смерти - всегда одни и те же, к созидательному труду питающие отвращение, к подлинной работе малоприспособленные, и мозгов для неё не имеющие, но охочие перекладывать бумажку с места на место - имитаторы и белоручки. Таких всегда полно среди полуобразованных городских низов. И говорить они обычно мастаки что, собственно, и делает их зачастую вождями... Нет, настоящая революция - и это Энвер понимал с каждым днём всё глубже - должна быть истинно исламской, а значит, возглавлять её должен представитель, а ещё лучше потомок Пророка, который создаст на земле царство Аллаха, милостивого и милосердного!
       Впрочем, у обитателей ветхого особнячка в двух шагах от Пречистенки одно конкретное дело все же периодически появлялось. Время от времени на развитие мусульманской революции (разумеется, под бдительным призором большевиков) "по линии" Коминтерна поступали деньги, которые надлежало распределить. Суммы бывали немалые, у Энвера, признаться, слюнки текли от зависти. Успокаивало одно: если уж эти денежки не достались ему, то и гяурам с их мировой революцией никакой пользы не принесут! Будучи неглупым человеком, он довольно скоро понял, что эфенди большевики, поклоняющиеся своим бородатым пророкам Марксу и Энгельсу - страшные доктринёры, и в реальном Востоке и исламе разбираются, как эскимос в кишмише или, как говаривал покойный Ахмад-бей, папаша будущего паши, "как осёл в шербете".
       Со своими подчинёнными (за исключением немногих русскоговорящих) глава "Союза исламских революционеров" разговаривал на родном языке, хотя у него и был постоянный переводчик из азербайджанцев. К удивлению товарища Энвера (и к вящей гордости будущего султана Великого Турана Энвера Первого) он, турок, более-менее свободно разговаривал с говорившими на своих языках казахам, татарами и представителями народов Туркестана. Однажды - до приезда в Москву он в это никогда бы не поверил! - довелось ему пообщаться с якутом, и оказалось, что даже этого жителя Северо-Восточной Сибири он неплохо понимает. Да, велик и могуч тюркский народ...
       Энвер стоял в коридоре бакинского поезда и, к немалой зависти окружающих, покуривал немецкую сигарету - по тем временам, жуткий дефицит. Несколько пачек паша привёз из Германии, куда на несколько дней съездил по поручению разведупра РККА, который решил воспользоваться связями турка среди немецких генштабистов и командировал Энвера с некоей деликатной миссией: Москва и Берлин сговаривались о военном сотрудничестве. Паша бездумно смотрел в окно. Командировка в Баку подвернулась вовремя: в Москве он уже закисал, хотя нельзя сказать, что время было потрачено бессмысленно: турок завоёвывал авторитет и собирал информацию. Но всё равно, деятельной натуре Энвера Ахмад-бей оглы претил образ жизни, который он вёл в Москве. С тем большей радостью бывший паша принял предложение отправиться в Баку на съезд народов Востока. Мало того, что представился повод встряхнуться и вырваться, хоть на время, из бессмысленного канцелярско-бюрократического мирка, в котором он прозябал уже довольно долго; появилась возможность провести предварительную рекогносцировку на месте, ведь со временем (Энвер надеялся, что скоро) предстояло приступить к активным действиям. А пока можно было лениво покурить, предаваясь воспоминаниям.
       Где-то через месяц после того, как Энвер возглавил пресловутый союз, у него состоялась забавная встреча с неким "товарищем Брониславом". Позднее он совершенно случайно узнал, что человека, с которым он беседовал, действительно звали так. Это был некто Бортновский, один из создателей и руководителей образованного буквально за несколько месяцев до их встречи Центра советской военной разведки в Берлине. (По какой-то таинственной закономерности головотяпство нередко сопутствует крайней забюрокатизированности, и однажды в служебную рассылку документов для руководителя Союза исламских революционеров ненароком попала копия бумаги из генштаба, турку не положенная и не предназначенная). С разведчиком их познакомил Пятницкий, он же выделил им для разговора кабинет одного из отсутствовавший сотрудников.
       Говорили по-немецки. "Товарища Бронислава" интересовала внутриполитическая обстановка в Германии и, в особенности, национал-социалистическая рабочая партия.
       - Осип Аронович, - объяснил он свой интерес к Энверу, - рассказал мне о ваших контактах в Германии. Разумеется, о тамошних коммунистах мы знаем всё или почти всё - в конце концов, КПГ создавалась при нашем непосредственном участии. Что же касается другой рабочей социалистической партии, так называемой национальной, то здесь у нас пока полная неясность. Товарищ Пятницкий говорил, что вы встречались с Адольфом Гитлером. В Советской России его партия пользуется известной популярностью, даже детишкам в последнее время стали давать имена Адольф, Генрих, Герман - в честь него и других вождей национал-социалистов...
       К слову сказать: директора института, где одно время работал автор, звали Генрихом Анкиндиновичем, и родился он где-то в первой половине двадцатых годов. Как-то, на прямой вопрос о несоответствии имени и отчества (нарекая директорского отца, поп явно основывался на Святцах, имя же отрока определённо было не славянским), он поведал, что родился в сибирской глубинке, и родители назвали его в честь Генриха Гиммлера. Такая вот в то время была неразбериха в головах...
       Председатель "Союза исламских революционеров" улыбнулся неожиданно нахлынувшим воспоминаниям. Он действительно виделся с Гитлером в пивном зале Хофбройхаус. Встреча была организована незадолго до его переезда в Москву давним знакомцем Паулем Хауссером, с которым они подружились еще во времена службы турка в Берлине в качестве военного атташе. У этого бравого выпускника военной академии было удивительно много подружек среди молоденьких артисточек... Позднее знакомство из просто приятного переросло в полезное: в 1912 году Пауль стал офицером немецкого Генерального штаба, а двумя годами позже в чине капитана назначен начальником штаба полка кронпринца Руппрехта Баварского.
       Обосновавшись после побега из Турции в Берлине, Энвер как-то встретил Хауссера на улице. Разумеется, по этому случаю они выпили по рюмочке шнапса и по большой кружке пива. Пауль воевал достойно, о чём свидетельствовали 9 немецких и австро-венгерских орденов. После войны, во исполнение Версальского мирного договора, численность рейхсвера была немилосердно сокращена, но Хауссер остался в армии. За первым литром пива - как водится - последовал второй, приканчивая который, старый друг сообщил, что является членом "Стального шлема", секретной полувоенной организации бывших фронтовиков. Иногда её именовали "чёрный рейхсвер", поскольку задачей Stahlhelm (так организация именовалась по-немецки) было обойти запреты договора и служить резервом армии (союз насчитывал около полумиллиона членов). Где-то на середине третьей кружки Пауль шёпотом сообщил, что служит в генштабе. Этот орган в 1919 году под давлением Антанты был ликвидирован, но уже через год начал тайно восстанавливаться.
       - Вот увидишь, старый товарищ, - Пауль пристукнул костяшками пальцев по залитой пивом столешнице, - не пройдёт и четверти века, как мы пройдём парадным маршем по Елисейским полям и в вагоне маршала Фоша - именно в Компьенском лесу! - продиктуем проклятым лягушатникам текст капитуляции. - Немец мечтал повторить церемонию подписания перемирия 1918 года но, так сказать, наоборот.
       - Иншалла! - отозвался Энвер.
       - Не мне тебе говорить, - продолжал меж тем Хауссер, - что не армия проиграла войну: Германии нанесли трусливый удар в спину продажные политики, всякие педики, евреи и коммунисты. В ноябре восемнадцатого не французы стояли под Берлином, а мы под Парижем!
       - Да, это так.
       - И германский сапог снова оставит свой след на земле Иль-де-Франс, только на сей раз Париж будет взят!
       ...В тридцатые годы этот лощёный потомственный прусский офицер не погнушается стать штурмовиком (как и многие другие члены "Стального шлема"), а потом и эсэсовцем. Не ведаю, участвовал ли П. Хауссер в параде победы на Елисейских полях, скорее всего да, ибо французскую кампанию этот создатель die "Waffen-SS" (армейские части CC) провёл в качестве командира дивизии "Дас райх". Но знаю, что в России он потерял глаз, в работе Нюрнбергского трибунала участвовал всего лишь в качестве свидетеля защиты, и благолепно умер в окружении многочисленных почитателей в 1972 году, дожив до девяноста двух лет...
       - А "продажные политики"?
       - Scheisen! - ругнулся Пауль. - Все старые политиканы - сплошная гниль и плесень. Но появился один новый...
       Воспоминания, в которые незаметно для себя погрузился Энвер, прервал нетерпеливый голос "Товарища Бронислава":
       - Так что вы можете сказать о Гитлере? У нас пока нет ясности по этой фигуре. Его программа - "Двадцать пять пунктов", которую приняли в феврале сего, 1920 года, достаточно противоречива. С одной стороны, в ней масса прогрессивных моментов: ликвидация последствий Версальского диктата, восстановление мощи Германии путём объединения под единым государственным управлением всех немцев, освобождение народа от диктата мирового финансового капитала, социалистические преобразования, в том числе поддержка мелкого и ремесленного производства, творчества лиц свободных профессий, наконец, улучшение условий жизни населения, ликвидация безработицы, массовое распространение здорового образа жизни, развитие туризма, физкультуры и спорта. Всё это можно только приветствовать... Но как прикажете понимать, - разведчик недоумённо развёл руками, - решительное противостояние коммунистической идеологии? Я ещё понимаю, подготовка к войне - Антанта была и остаётся хищником, но ведь камрад Гитлер говорит и о "решительном очищении германской территории от засоряющих её инородцев, прежде всего евреев"!?
       Помнится, Энвер тогда задумался, что и как ответить своему собеседнику? Причём представителю врага, с которым в скором времени предстоит вступить в открытую схватку. Одна турецкая пословица гласит: лучше сказать полправды, чем всю правду. Другая ещё более категорична: дети и дураки говорят правду. Неприятелю - в это бывший паша (если генералы бывают бывшими) свято верил - правду можно сказать только в одном случае: если хочешь ввести его в заблуждение. В мюнхенской пивной они с Гитлером быстро поняли друг друга, и приняли, по запаху, что ли? Как говорится, льва узнают по когтям... Их многое объединяло: антисемитизм и ненависть к коммунистам, неприятие колониальных устремлений Англии, Франции, США и стремление к расовой (у Энвера - языковой и религиозной) чистоте. Само собой, презрение к славянам. Ну и, конечно, фанатичная вера в предначертанность свыше их исторических миссий - у одного, создать Тысячелетний Рейх, у другого - Великий Туран, скрепив их кровью, железом и огнём.
       Славно будет ударить с ним по России с двух сторон! Но до этого ещё надо дожить! Пожевав губами, Энвер, наконец, ответил:
       - Национальный социализм ещё молод. А молодости свойственны перегибы - отсюда резкости как в отношении инородцев, так и родственных социалистических движений. Считайте, что их просто заносит. Главное - тут он решил сыграть на идефиксе большевиков - то, что нас всех объединяет: национал-социалисты ненавидят европейскую плутократию, разжиревшую на грабеже как своих, так и колониальных народов. - По удовлетворению, мелькнувшему на лице "товарища Бронислава", Энвер понял, что взял нужный тон. - Опять же, все мы не приемлем Версальского мира, который, конечно же, ожидает скорый крах. Мне запомнилась такая фраза Гитлера: "Немецкий народ можно поставить на колени, но заставить его жить на коленях - невозможно!". Так что эфенди Гитлер будет нашим надёжным союзником", - чьим "нашим" коварный восточный хитрец не уточнил...
       Глядя на чёрное качающееся стекло вагонного окна, Энвер улыбался, что делал только наедине с самим собой. Было забавно смотреть, как старательно горе-разведчик записывал всю эту галиматью!

    16

       Погосов подъехал к зданию штаба, фасонисто перекинул правую ногу через спину своего коня и лихо спрыгнул на землю. Его срочно вызвали в особый отдел, скорее всего, по поводу "бегства" заместителя и, почти наверняка, по "сигналу" комиссара. Тигран представлял себе приблизительно, что ему "предъявят": Нечипоренко, распекая его за потерю бдительности, пару раз употребил неприятное словечко "попустительство". Утерявшего бдительность, скорее всего, взгрели бы по партийной линии и, не исключено, понизили в должности; попустительство же контрреволюционной деятельности враждебных элементов почти неминуемо выводило на военный трибунал, почитавший расстрел лучшей формой пенитенциарного воздействия. Именно поэтому Тигран, привязав к коновязи своего верного Арагаца, направил стопы не к контрразведчикам, а в оперативный отдел: там его сначала всё же выслушают, допречь обвинять...
       Спасительную - как Тигран очень надеялся - версию они придумали с Сергеем в ночь перед отъездом его заместителя из бригады. Вруна, - убеждал друга Морозов, - почти всегда можно вывести на чистую воду. Ложь - выбор людей неумных. Да и хлопотно постоянно помнить что, кому и когда ты наплёл. Говорить же правду, вопреки распространённому стараниями морализаторов мнению, далеко не всегда полезно, хотя она, безусловно, выгоднее кривды. На эту тему можно прочесть целую лекцию, но нет времени. Поэтому ограничимся утверждением, что жизнь - штука настолько поразительная, что правдолюбу, порой, могут просто не поверить: мол, заливаешь, так не бывает. Поэтому нам остаётся что? Правильно, нам остаётся сочинить такую историю, в которой правды и вымысла будет поровну, и которая не будет выглядеть бредом сумасшедшего.
       В результате родилась простая версия, представлявшая собой даже не полуправду, а тричетвертиправду. Во исполнение приказа штаба Сергей Морозов решил прикинуться перебежчиком. Он предложит свои услуги белым с тем, чтобы уже от них, вполне легально, постараться перейти к Мадамин-беку и попробовать рассорить последнего с Монстровым. Почему без санкции командования? Боялись потерять время на согласования и утряски, к тому же, князь Искандер, к которому направляется Морозов, и которому он спас во время германской войны жизнь, в любой момент может погибнуть, и операция провалится, не начавшись. Осознаёт ли красный командир Погосов, что всё это отдаёт партизанщиной? Осознаёт, но ведь хотел, как лучше... Почему не был посвящён в операцию комиссар? Во-первых, чем меньше людей знают действительную причину исчезновения Сергея, тем лучше для дела. Во-вторых, для правдоподобия: Алексей Фомич, зная, что к чему, не смог бы так естественно сыграть переполнявшие его по этому поводу отрицательные эмоции. Почему Погосов не доложил постфактум? Из тех же соображений: пусть создастся впечатление, что командир ошарашен и боится за своё будущее; кому "просигналить", всегда найдётся. Зато у проверяющего (противника не следует недооценивать) не зародится подозрений, которые могли и появиться, кабы Тигран после исчезновения заместителя тут же кинулся к начальству: не докладывать ли, что операция началась? Как предполагается поддерживать связь? А никак: при нормальном развитии событий она не понадобится (как, впрочем, и в случае провала, тьфу-тьфу!). И так далее. Под утро, когда Морозов собрал уже свои скромные пожитки, Тигран вздохнул:
       - Веришь, всё бы отдал, чтобы ехать вместо тебя...
       - Для меня остаться опаснее, чем уйти к белякам: я нашему Фомичу классово чужд, понял? Ну, пожелаем взаимно ни пуха: тебе тоже предстоит непростая беседа в штабе!
       Разговор в штабе действительно выдался не из лёгких. Тигран пробился к хорошо к нему относившемуся начальнику оперативного отдела Вершинину, бывшему полковнику Генштаба. Мало кто знает сегодня - а раньше подобная информация тем более не афишировалась, - что к концу гражданской войны число старших офицеров царской армии в штабах красных войск (с классовым пренебрежением комиссары и "выдвиженцы" называли их "военспецами") превышало количество равных им по опыту, образованию и таланту коллег в ставках руководителей противостоящей стороны. Именно они, выпускники военных академий, а не "красные командиры" типа криминального авторитета налётчика Котовского или слесаря паровозного депо Ворошилова, с трудом окончившего пару классов церковно-приходской школы, в военном плане обеспечили триумф большевиков, за что те их и "отблагодарили" в свойственном им стиле в тридцать седьмом, а многих и значительно раньше. Ничего не скажешь, время то действительно было легендарным: партия одну за другой творила-дарила народу легенды, ничего общего с действительностью не имеющие...
       Суховато ответив на приветствие Погосова, Вершинин внимательно его выслушал, и лишь после этого начал задавать вопросы.
       - Сама по себе идея хороша. Я бы сказал, весьма перспективна. Но объясните мне, комбриг, к чему нужно было заниматься самодеятельностью? Только не говорите мне снова про необходимость беречь время... Два-три дня погоды не делают - по крайней мере, если речь идет о подготовке операции стратегического значения. Поспешать, как известно, надобно при ловле Pulex irritans, по-русски, блох... ну-ка, как на духу: что, захотелось совершить что-нибудь героическое?
       Тигран смущенно потупился и запротестовал, всем своим видом давая понять, что бывший полковник попал в точку. Отступление от рубежа "хотели во что бы то ни стало выполнить приказ штаба" на эту линию обороны было предусмотрено.
       - Эх, молодо-зелено! - попенял он молодому командиру бригады, которого выделял среди других краскомов-дилетантов. - Теперь получается, что Морозов самовольно покинул часть. Вот уж от него, от умницы и опытного офицера, я такой глупости не ожидал. Комиссар хоть в курсе? Нет?! И вас вызвали в штаб по его донос... сообщению? Так-так...
       Вершинин пытливо посмотрел на Погосова. Он не был простаком, этот выпускник Генерального штаба академии, он отлично знал, что ни один командир Красной Армии ничего не предпримет, не посоветовавшись со своим комиссаром, тем более, не будет скрывать от своего alter ego что-либо в тайне. Это было не то, чтобы не принято, немыслимо!
       - Скажите мне, молодой человек, - начальник оперативного отдела понизил голос, - что произошло между Морозовым и Нечипоренко? Ведь именно из-за этого Сергей пошёл на столь вычурную импровизацию, не так ли?
       Тигран не совсем понял выражения "вычурная импровизация", но смысл самого вопроса до него дошёл. Что же ответить? Если он не угадает, казавшаяся столь продуманной комбинация провалится, а её творцы попадут под удар такой силы, что костей не соберёшь... Тянуть с ответом было нельзя. Мысли в буйной погосовской головушке заметались, как сумасшедшие. Внезапно он вспомнил что, буквально минуту назад, военспец чуть не назвал донесение комиссара "доносом". Было ли это случайной оговоркой? Эх, была не была!
       - Нечипоренко не может простить Сергею его офицерское прошлое.
       Заложив руки за спину, Вершинин опустил подбородок на грудь и в молчании пару раз прошёлся по своему небольшому кабинету. Кто-кто, а он хорошо знал, как служится в Красной Армии недавнему обладателю золотых погон: при командующем тоже был комиссар... Неожиданно в полковничьей голове мелькнула мысль: а что, если это провокация? Хотя вряд ли, слишком сложно для очередной проверки: скорей бы уж подсунули фальшивого "беляка" и попробовали его "перевербовать". А вот Морозов действительно в беде! С ним Вершинина связывали воспоминания о Брусиловском прорыве шестнадцатого года, славно он тогда себя показал! Вершинин был прикомандирован ставкой к штабу Юго-западного фронта, и Сергей был при нём порученцем. Да и с Погосовым полковник воюет уже достаточно долго, чтобы разглядеть в этом молодом человеке не только военный талант, но и столь редкую ныне порядочность. А, двум смертям не бывать! Вершинин подошёл к столу, достал чистый лист бумаги. Кивнул на чернильный прибор.
       - Садитесь, комбриг, и кратко опишите задуманную вами и подержанную мной операцию по обезвреживанию Мадамин-бека и Монстрова. Дату поставьте...недели за две до нашей сегодняшней встречи. Письмо это мне завозил лично Морозов, когда по делам был в городе, и я санкционировал операцию. "Дезертирство" вашего заместителя - моя личная идея. Для вящего, так сказать, правдоподобия. И я же, разумеется, велел никого не посвящать в наши планы. Когда закончите, идите к особистам и держитесь с ними потвёрже. Сыграйте в "непонятки" и требуйте встречи со мной. Ох, - Вершинин потряс головой, - сам сую собственную голову в намыленную петлю...
       Проводив Тиграна, Вершинин раскурил трубку, набив её крепчайшим самосадом. Как говорится, за неимением гербовой, пишут на простой... Курительный сей прибор, произведённый фирмой "A.Dunhill", был привезен в своё время из английской командировки. Штабс-капитан Заманский, тоже перешедший на сторону красных, уверял как-то полковника, что точно такую же трубку курит кто-то из большевистских вождей второго ряда, кажется, некто Сталин. Мол, сам видел, когда тот приезжал в Царицын. Врал, наверно: откуда у беспартошного большевика (наедине с собой начальник оперативного отдела особого пиетета к партийцам не выказывал) изготовляемая исключительно на заказ трубка? Хотя, за границей-то тот бывал, но... "Данхилл"?! Вычистив трубку от непрогоревшего табака, полковник бережно спрятал её в карман кителя и отправился к командарму: десять минут, которые он положил себе переждать после ухода Погосова истекли, пора было идти жаловаться на "избыточно ретивых контрразведчиков".
       ...Чекист Воропаев (Погосов совершенно справедливо не видел особой разницы между армейскими контрразведчиками и "гражданскими" чекистами) был из матросов, о чём свидетельствовал тельник, видневшийся благодаря специально для этого расстёгнутой верхней пуговице гимнастёрки. Любой обладатель "морской души" (фольклорно-поэтическое название этого образчика нижнего белья) всегда горделиво предъявлял её окружающим, и редкий начальник готов был сделать за это пешему флотскому замечание - за полной бессмысленностью оного.
       Воропаев только что вернулся от командарма, куда его спешно вызвали - так, что пришлось даже прервать для этого допрос "белоподкладочника" Тиграна. Петросов очень надеялся, что угадал причину вызова, поскольку допрос протекал тягостно. По тому, что и как спрашивал у него чекист, по его недоверчивой усмешке и ожесточённости Тигран понял, что недооценил Фомича: тот явно в донесении дружбу своего командира с бывшим офицером представил как активное участие в антисоветской деятельности.
       Чекист выглядел растерянным и несколько взъерошенным, что не могло не вселить в душу "контрреволюционера" надежду. Помолчав, Воропаев вздохнул, бросил на Тиграна непримиримый взгляд и задал совершенно неожиданный вопрос:
       - Знаешь, Петросов, что общего у документа и мины?
       Ошарашенный Тигран не стал ломать голову, и отрицательно покачал головой.
       - Когда проводятся минные постановки, мины выбрасываются за борт и благополучно ложатся на дно, цепляясь за него своими якорями - чтобы не снесло течением. Лежат они там себе тихонечко и посасывают сахар, ждут, когда родное судно отойдет подальше. Когда кусочек рафинаду растворяется, контакты соединяются, и мина всплывает на боевую, заранее установленную глубину. Там, в тёмной воде, она терпеливо, иногда годами, ждёт. И ведь обязательно дождётся и жахнет! Понял?
       Что Петросов действительно понял, так это то, что его мучитель служил когда-то на эсминце или тральщике. Поддерживать воропаевскую игру в загадки он не стал, а устало спросил:
       - У тебя что, все другие вопросы закончились?
       - Угадал, закончились. Свободен пока. Но имей в виду: матерьял на человека (он именно так и произнёс, с мягким знаком) никуда не девается, аккуратно хранится, рано или поздно всплывает и получает ход. Иди. Но если с Нечипоренко приключится какой-нибудь "несчастный случай"...
       Ближе к вечеру Петросов вернулся в расположение своей бригады. Дежурный выпучил глаза, когда он ввалился в штабную мазанку.
       - Чё вылупился? - по форме грубовато, но добродушно спросил его Тигран. - Чем глаза таращить, дал бы лучше воды напиться.
       - Комиссар сказал, что Вы больше не вернётесь, - подавая ковш с водой, объяснил своё удивление дежурный. - Мол, комбриг у нас получил новое назначение. Хорошо, что вы приехали: Алексей Фомич пропал.
      

    17

       Как ни странно, название Лубянки, одной из центральных площадей столицы, никакого отношения к лубку - во всяком случае, прямого - не имеет. Скорее всего, оно появилось в конце XV века, после того, как Иван III присоединил к Московскому княжеству Великий Новгород и, выражаясь современным языком, депортировал оттуда в Москву более двух сотен наиболее знатных и влиятельных семей. Сделано это было для того, чтобы исключить возможность появления в захваченных землях очагов противодействия власти великого князя. В Москве репрессированные северяне были компактно расселены в районе современных зданий Федеральной службы безопасности и магазина "Детский мир", после чего вся эта территория стала именоваться московской Лубяницей - так называлась одна из новгородских улиц.
       Всемирную известность Лубянка получила после того, как в выходящем на эту площадь доходном доме страхового общества "Россия" расположилась машина "красного террора", Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Сегодня уже не каждый вспомнит её полного названия, поскольку в историю она вошла под жутковатой аббревиатурой, короткой, как звук передёргиваемого затвора: ЧК. К двадцать второму году ЧК окончательно превратилась из "карающего меча революции" в тайную службу политического сыска, и была закономерно переименована в ОГПУ, Объединенное Государственное политическое управление при НКВД СССР. Окна главного кабинета "конторы" всегда традиционно выходили на площадь, аккурат на знаменитый, воспетый Гиляровским фонтан, доставлявший москвичам из Мытищ питьевую воду. Для жителей окрестных домов он был - до повсеместного распространения водопровода - единственным её источником. После революции, разумеется, фонтан не работал. Позже, в 1934 году, он был перенесён в Нескучный сад, к зданию президиума академии наук.
       Председатель ЧК стоял у окна, и его невидящий взгляд был устремлён как раз на фонтан, вернее на украшавшие его бронзовые скульптуры работы "русского итальянца" Ивана Петровича Витали. Кроме Феликса Эдмундовича, в кабинете находился один из его замов, Меир Абрамович Трилиссер. Трилиссер стал профессиональным революционером в 1901 году, когда ему было всего 18 лет. До Первой мировой войны он занимался главным образом выявлением полицейских шпионов среди большевистской эмиграции и был, таким образом, давним противником известного нам ротмистра Матвеева.
       Неожиданно Дзержинский поймал себя на мысли, что уже довольно давно думает не о вопросе, для обсуждения которого пригласил зайти своего заместителя, а размышляет, не предложить ли на ближайшем заседании ВСНХ обменять к чёртовой матери за границей весь этот уродующий Москву и другие города старорежимный бронзовый металлолом на хлеб? Он вздохнул и вернулся за письменный стол. Пожевав тонкими губами, заговорил.
       - Такое дело, Михаил Абрамович, - с давней, ещё дореволюционной поры, именовать Трилиссера было принято именно так. - Как-то странно об этом говорить, но... нужно спасать ЧК.
       Трилиссер изумлённо вскинул брови, но промолчал, ожидая продолжения.
       - Был у меня разговор с Каменевым, - выразительное лицо Дзержинского исказилось, как будто у него заныл зуб. - Он (и его поддерживают несколько влиятельных товарищей) считает, что в связи со скорым окончанием гражданской войны назрел вопрос о ликвидации нашего ведомства. А Лев Борисович, между прочим, не абы кто, а член политбюро, более того, когда Ильич был ранен, вёл его заседания.
       - Другие его не поддержат, - уверенно заявил Трилиссер, - тот же Сталин, например...
       - Я тоже на это надеюсь, но надо бороться. Подобную же ахинею я слышал и от Крыленко. Мол, в мирное время не нужны никакие чрезвычайные органы, обладающие избыточными полномочиями. Дескать, достаточно иметь сильную прокуратуру и наркомат внутренних дел. А ведь Николай Васильевич, как председатель Высшего трибунала и член коллегии нарокмюста должен был бы понимать, что к чему. Больше скажу: я уверен, что Наркомат юстиции растлевает революцию. [Для справки: последнее высказывание - подлинная цитата из письма "железного Феликса".]
       - Феликс Эдмундович, просто сохранить ЧК недостаточно, - убеждённо сказал Трилиссер. - При нынешнем уровне окладов содержания, чекистам трудно прожить, особенно, людям семейным. Падает и престиж...
       - Да, безусловно! Хотя мы и стараемся своих людей подкармливать, но...это всё полумеры. Только вдумайтесь, что недавно сообщил мне наркомвнудел Украины, - по существовавшему в тот период обычаю, он одновременно возглавлял и тамошнюю ЧК - точно также, как сам Дзержинский был также главой и "большого" наркомата внутренних дел - местные чекистки написали ему, что вынуждены заниматься проституцией, чтобы накормить семью. Чекистка-кокотка! О каком престиже Службы вы говорите...
       Читатель, это исторический факт! Впрочем, столь же достоверно и то, что Дзержинский, требуя особого отношения к своим подопечным, наряду с прочим, аргументировал подобную необходимость тем, что все обиженные (из чекистов) "могут стать обличителями". Как говорится, комментарии не требуются...
       - Так что, Михаил Абрамович, я просил бы вас срочно подготовить проект соответствующего письма в политбюро. Теперь вот ещё что. Гражданская война неизбежно закончится, причём уже скоро и, разумеется, нашей победой. В условиях мира задачи, стоящие перед ЧК, закономерно претерпят корректировку. Безусловно, значительно больше внимания придётся уделять деятельности за рубежом. Кстати сказать, заодно это будет и наш ответ Каменеву и компании: так сказать, докажем свою необходимость делом. Вообще - если говорить всерьёз - только так можно сохранить Чрезвычайную комиссию. Врагов и всяческих недобитков кругом полно, надо более энергично выжигать эту контру. Если при этом случайно пострадает кто-то невиновный... что делать, великое дело требует жертв! Кстати сказать, и у врага не грех поучиться: царская охранка успешно использовала в борьбе с революционерами провокаторов, отчего бы и революционерам не использовать тот же метод в борьбе с врагами партии и трудового народа? Считаю, надо провести специальную коллегию по этим вопросам.
       Полагаю, пришло время создать в структуре Чрезвычайной комиссии Иностранный отдел. Разумеется, после соответствующей подготовки, скажем, к третьей годовщине ЧК. На заведующего ИНО я намерен рекомендовать вас. Что скажете?
       Риторические вопросы подобного толка требовали ритуальных ответов, один из которых Трилиссер с приличествующей случаю скромностью и исполнил:
       - Готов работать на любом месте, куда меня направит партия.
       - Вот и отлично, - рассеянно молвил не ожидавший иного ответа председатель. - Свои наметки по штатам и прочим оргвопросам доложите позже, после решения коллегии и постановления Совнаркома. А пока давайте обсудим в общем плане, какой должна быть работа ИНО. Определим, так сказать, в общих чертах основные её направления. Начну, если не возражаете, я.
       Трилиссер с серьёзным видом кивнул и открыл принесённый с собой блокнот.
       - Кронштадтский мятеж со всей очевидностью показал, что откладывать решение внутренних, в первую очередь экономических проблем Советской России, до победы мировой революции, по меньшей мере, неосмотрительно. - Прихлопнув для убедительности ладонью, Дзержинский уточнил, - преступно, если хотите: уповая на будущую помощь победившего пролетариата Запада, мы всё потеряем здесь. Из этого утверждения логически вытекают главные задачи Иностранного отдела.
       Сегодня приоритетным направлением нашей дипломатии стали переговоры с целью заключения торговых соглашений и обеспечения дипломатического признания России капиталистическим миром. Наша роль в этом процессе - агентурное подкрепление работы НКИД. Главным объектом разведывательной деятельности ИНО в Европе должна стать Великобритания, которая, как считает Владимир Ильич, остаётся наиболее влиятельной державой, ключом, если угодно, с помощью которого новая Россия сможет добиться того, чтобы ее признал капиталистический мир.
       Второе стратегическое направление - мусульманский мир. Во-первых, это наш союзник в борьбе с империалистическими державами. Скажем, укрепившись в Афганистане, мы больно наступим на ногу британцам, трясущимся над главным украшением имперской короны - Индией. Во-вторых, ряд мусульманских стран мог бы признать нас уже в ближайшем будущем, что очень важно: единожды разорвав дипломатическую блокаду, РСФСР создаст прецедент, что поможет при ведении аналогичных переговоров с другими правительствами. В первую очередь нас интересуют Турция и упомянутый уже Афганистан.
       Само собой, никто не отменял такого направления нашей работы, как борьба с белой эмиграцией. Будет более чем уместно передать её в Иностранный отдел.
       Действовать будем, разумеется, в первую очередь через коммунистов. Вот, скажем, очень продуктивно сработал в марте 1920 года Николай Клышко, когда в качестве переводчика приехал с Красиным в Лондон на переговоры по заключению торгового соглашения. Тогда он очень ценные материалы привёз от британских товарищей! Кстати, вот вам и первый сотрудник для нового отдела...
       Трилиссер оживился и, согласно кивнув, добавил:
       - А на должность моего заместителя я рекомендовал бы одного эстонца, Владимира Андреевича Стырне...
       В. Стырне получил известность не только благодаря своей молодости (он стал заместителем начальника Иностранного отдела в возрасте двадцати двух лет), но и нечасто встречающейся даже среди чекистов жестокости. Документальных свидетельств тому не осталось, но в ЧК рассказывали, что сей доблестный муж умудрился приложить руку к расстрелу собственных родителей.
       Дзержинский досадливо отмахнулся.
       - Михал Абрамыч, мы же договорились: о штатах - позже, после принятия принципиального решения... Так об чём бишь я?
       - Об опоре на местных коммунистов, Феликс Эдмундович.
       - Да-да. Успешное решение новых задач - особливо в Европе - возможно лишь при тесном взаимодействии с Коминтерном и конкретно, с Пятницким. Они сейчас создают Отдел международных связей (ОМС) для организации подпольной работы своей агентуры за границей. Это будет естественный партнер ИНО и, одновременно, наша "крыша". Многие левые, особенно из интеллектуалов, готовы откликнуться на призыв о помощи, если он будет исходить от Коммунистического Интернационала, но от прямого контакта с советской разведкой, тем более с ЧК, уклонятся.
       От долгого говорения у председателя ЧК пересохло горло. Он вызвал помощника и попросил принести чаю с бутербродами - перекусить тоже было не грех. Хлебнув из тонкого стакана, он продолжил, как будто и не было паузы:
       - Это что касается Запада. Оборотимся теперь на Восток. Чтобы сделать Англию более сговорчивой на предстоящих вскоре переговорах, надобно насыпать британскому льву перцу под хвост, сиречь создать для короны некоторое беспокойство неподалёку от Индии. Кстати сказать, как там наши крестники, два бывших паши, Энвер и Джемаль?
       Трилиссер поспешно хлебнул из стакана - чтобы проглотить огромный кусок бутерброда с нежнейшею чайною колбасой. Обжегши в результате горло, поморщился.
       - Товарищ Энвер руководит "Союзом исламских революционеров". Данные прослушивания позволяют судить, что турок не доволен своей работой. Как он выражается, "закисает". Да и, если честно сказать, толку от этого комитета...
       - Я поговорю с Зиновьевым и, скорее всего, эту лавочку мы прикроем. Но во всех случаях Энвера там держать расточительно. С его авторитетом и военным опытом он нам очень пригодился бы в Туркестане: мусульманские массы не слишком охотно идут в Красную Армию, и помощь этого человека может стать неоценимой. Да и "сэрам" вряд ли понравится появление их давнего врага на пороге индийских владений Его Величества. А что Джемаль?
       - Джемаль рвётся в бой и не понимает, отчего мы медлим.
       - Очень хорошо. Ускорьте подготовку его переброски в Афганистан. Теперь, что касается работы ИНО в Турции...
      

    18

       Заложив руки за спину, Погосов подошёл к окну. Слова комиссара больно оцарапали душу, и в первый момент он только об этом и мог думать. Вот, значит как, "комбриг у нас получил новое назначение" и "больше не вернётся"? Что это, неожиданно проснувшееся в Фомиче чувство юмора? Добрый такой юморок. Стало быть, Фомич не сомневался в том, что Тиграна "возьмут"... Интересно, что же такого написал в своей бумаге Нечипоренко? Затем до него медленно начал доходить смысл слов, сказанных дежурным о комиссаре. Где-то в животе появилось ощущение, не раз испытанное в детстве, когда с высоченной скалы он летел головой вниз в Тар-тар, одну из горных речек его родного Карабаха. Некстати вспомнился тогдашний приятель, соседский мальчишка. Однажды тот так неудачно прыгнул, что от удара о, казалось бы, мягкую воду одно из его яичек оказалось выбито из предназначенного ему природой места и поднялось в живот, да так там навсегда и осталось. Подумалось: новый Тигранов знакомец, матросик-особист Воропаев, теперь с удовольствием лишит его не одного, как некогда случилось с беднягой соседом, а обоих...
       - Что, комиссар бригады - иголка? Что значит, "пропал"?
       - Поехал в кишлак, один, и не вернулся.
       Тигран буквально рухнул на стоявшую подле него табуретку. Только этого не хватало! Кой чёрт понёс Нечипоренко одного волку в пасть?
       - Когда это случилось?
       - Часов пять уже прошло.
       - Что, даже искать не пытались? - комбриг в последний момент ухватил за хвост бранное слово, уже готовившееся соскочить с его губ.
       - Первый эскадрон прочесал кишлак вдоль и поперёк. Ничего не нашли.
       - Командиров эскадронов ко мне!
       Когда вызванные собрались в штабе, Тигран приказал трубить тревогу и, пока бойцы седлали коней и готовились выступить, задал присутствующим мучивший его вопрос: не знает ли кто, что нужно было комиссару в кишлаке, и почему он отправился туда один? Оказалось, перед выходом Нечипоренко приглашал к себе комэска-2, Калюжного. Тот был выходцем из беспартошного казачества, неплохо воевал, смотрел комиссару в рот и тот нему благоволил. Калюжный выполнял по совместительству обязанности начальника снабжения, и по роду своих занятий имел достаточно тесные контакты с гражданским населением. Интересовало же комиссара одно: кто из местной бедноты лоялен по отношению к советской власти?
       На сей раз Погосов сдерживаться не стал, и витиевато выругался, хотя и непонятно для окружающих, по-армянски (Сергей внушал ему, что офицер имеет право на бранное слово только в бою). Упёртый Фомич пошёл-таки "опираться на сельскую бедноту"!
       - И что ты ему ответил?
       - Грю, веры здесь нетути никому: любой, кто тебе лыбится, с кем ты только шо плов харчил или чай хлебал, в удобный момент, глазом не моргнув, сунет меж рёбер дорогому гостюшке кинжал свой, сурами исписанный. И порадуется ишшо: благочестивое дело сотворил. Справный хозяин, голутвенный ли дехка... декха... тьфу, крестянин - всё едино. Восток, мля...
       - А Фомич?
       - Комиссар не поверил. Грит, несознательный ты, Калюжный, даром шо из казаков. В кажном из вас, грит, сидит мелкий хозяйчик а, значить, сознательность ваша не пролетарская, а белоподкладошная. Грит, Восток або Запад, Север або там, юг, а у трудового народа одна родина - Рэсефесер! Нечего, мол, подпевать разным перерожденцам и бывшим офицерам, местная беднота - наша опора. Давно пора, грит, привлекать тутошних пролетариев к государственной деятельности. Пойду, грит, у народа совету просить, и запретил его сопровождать: мол, один и без оружия, значить, с миром, больше доверия будет...
       Да, кем-кем, а трусом Фомич не был - это уж точно, а вот дуболом он, порядочный. Ёлки-палки, уж лучше бы был записным трусом... Еще раз энергично выругавшись одними губами, Петросов скомандовал по коням.
       Население кишлака было смешанным, примерно половину его составляли русские поселенцы - те самые, приехавшие в Туркестан в период премьерства Столыпина. Поиски начали одновременно по всему кишлаку, четвёртый эскадрон стоял в оцеплении по его периметру. При повторном осмотре обычным прочёсыванием не ограничились, заходили в каждый дом и даже осматривали подворье - у кого оно было: русские жили довольно зажиточно, а вот достаток местных декхан был разным, иные из имущества имели лишь пару кетменей да несколько грубых глиняных горшков в мазанке, а из скотины в сарайчике под трухлявой крышей - тощего серого ослика с большими грустными глазами.
       Солнце уже основательно клонилось на запад. Осмотреть оставалось еще с четверть кишлака, и пока никаких следов комиссара заметить не удалось. Впрочем, стопроцентный осмотр в домах туземного населения Тигран проводить не решился: зайти на женскую половину означало бы нанести хозяевам страшное оскорбление, причём - в этом комбриг не сомневался - от подобного попрания вековых обычаев толку всё равно не было бы, поскольку не могли правоверные спрятать в заповедной части своего жилища мужика-гяура, ни живого, ни мёртвого. Уверенность уверенностью, но на душе у комбрига всё равно было неспокойно; с легким раскаянием он понимал, что комиссар - кабы довелось тому разыскивать своего командира, без всяких сомнений заглянул бы не то, что на женскую половину, а молодожёнам в брачную ночь под одеяло...
       Как выяснилось, к переселенцам из России Нечипоренко не обращался, что было неудивительно: всех их, приехавших в своё время за зажиточной жизнью и честными мозолями заработавших её, он почитал кулаками и мироедами. Успехом поисков - если эти "достижения" заслуживали подобного определения - можно было назвать лишь то, что в паре-тройке домов подтвердили, что "важный орус начальник заходил поговорить". (Поясним: "орус", "урус" и т.п. - так с небольшими вариациями тюркоязычные народы называют русских).
       Вопросы Тигран задавал лично, поскольку, как и все бакинцы описываемой поры, в той или иной степени, помимо родного (в данном случае, армянского), понимал и говорил на других языках, имевших "хождение" в этом, некогда в полном смысле слова интернациональном городе - азербайджанском, разумеется, русском и грузинском. Куда там швейцарцам с их тремя языками! А каждому, знающему азербайджанский, (вспомним восторг Энвера) вполне было по силам понять любого жителя Туркестана. Впрочем, толку от этого было... "Заходил поговорить". "О чём?". "Не помню". "Чего хотел?". "Не знаю". "Куда потом пошёл?". "Не видел". В общем, "Бильмейман, иштмийман, курмейман", что в очень вольном переводе с узбекского означает "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу". (В очень вольном постольку, поскольку уху человека не восточного утверждение, скажем, "курмейман", "не ем курицу", ни о чём, кроме кулинарных пристрастий говорящего, не сообщает).
       Нежелание делиться какой бы то ни было информацией, не могло быть только выражением застарелой вражды к колонизаторам, о которой и царские, и советские историки предпочитали особо не упоминать. Это всё сказки, что присоединение туркестанских эмиратов, произошедшее эдак лет за пятьдесят до гражданской войны, осуществилось мягко и "почти добровольно"! Кровушки с обеих сторон пролито было немало, причём туземцы, как водится, пострадали несравненно больше своих хорошо вооружённых и организованных противников. Чтобы убедиться в правоте нашего утверждения, не нужно наживать аллергию и астму в архивах, достаточно присмотреться к шедеврам русского баталиста Василия Васильевича Верещагина, куда как реалиста! По непонятной причине по сию пору в состав его знаменитой Туркестанской серии частенько включают исключительно жанровые картины, хотя кошмарный "Апофеоз войны" - ни больше, ни меньше, как заключающее её полотно (кто объяснит мне, сознательно, или по ошибке искусствоведы пространно рассуждают в связи с "Апофеозом..." о Тамерлане?). Так что - если верить очевидцу - символом "бескровного", с цивилизаторской миссией проведённого присоединения Туркестана, является гора черепов. Патриотизм же, прошу прощения за банальность, свойственен не одним только русским.
       Азиатский вариант уже известной нам омерты не мог также объясняться исключительно исламской ксенофобией, неприятием богоборчества большевиков или воровских мероприятий по изъятию хлеба - в конце концов тем, у кого его отродясь не было, реквизиции страшны не были. Но... шея у человека, как ни странно, одна, живи он в Палермо, Тифлисе или Ташкенте. А ведь красные когда-нибудь уйдут, и любителю поболтать непременно перережет горло какой-нибудь ночной гость из степи, или сосед, или даже близкий родственник. Тигран всё это прекрасно понимал но, движимый не только долгом или воспоминаниями об особом отделе, но и упрямством, методично продолжал бесплодные свои расспросы и поиски.
       Переходя от дома к дому, Погосов подошёл, наконец, к проулочку, который русские жители кишлака прозвали "Смычкой", хотя он, скорее, не соединял, а разъединял две части населённого пункта, славянскую и мусульманскую. В секторе, который Тигран выбрал себе для осмотра, оставалось всего несколько домов, и все - на русской половине. Распределяя между командирами эскадронов сектора для прочёсывания комбриг, признаться, специально выбрал этот для себя: в одном из подворий проживала некая селянка, давно уже привлекавшая его внимание.
       Тигран предполагал, что звали её Таисия. По крайней мере, когда он видел её как-то с подругою, девушка отзывалась на имя Тая, отчего данная теорема походила больше на аксиому. Что же до внешности... Комбриг исходил из гипотезы, что его Тая чудо как хороша. Читателя не должно вводит в заблуждение словосочетание "его Тая", они ещё ни разу не перекинулись и словцом. Но по прошествии некоторого времени горячий армянин в своих смелых мыслях уже начал называть её именно так: любой, кто родился не стариком, не удивится! Гипотеза же о внешности девушки строилась не на песке.
       То ли следуя отчасти местным обычаям, то ли прячась от нескромных взглядов живших по другую сторону Смычки парней, то ли прикрываясь от жгучего местного солнца, дочери поселенцев выходили на улицу, исключительно замотав лица белыми платочками, оставив незакрытыми одни лишь глаза. Точно в таком же виде можно было увидеть баб и девок на току где-нибудь под Тамбовом: нос и рот прячут под платком, защищая дыхание от пелевы, мякины и прочего мелкого мусора. Другое дело, что в России вечерком девушке не зазорно было пройтись по деревенской линии и простоволосой, с полушалком на плечах; в Туркестане же, тем более в селениях со смешанным населением - никогда! Вернемся, однако, к Таисии. Белоснежный платочек её позволял видеть огромные серые глазищи, окаймленные длиннющими иссиня-черными ресницами. Если всё остальное на её лике соответствовало глазам, то красавицей она должна была быть первостатейной! Особливо ежели учесть бронебойный эффект от сочетания черных ресниц (а значит, скорее всего, и бровей!) со светлыми волосами. Ибо можно было полагать, что Тая светло-русая, надежду на это подавали золотые волоски на её предплечьях: Погосов был человеком наблюдательным, и усмотрел сей знаменательный факт при первой же их случайной встрече. А если ещё добавить лёгкую походку, стройную талию... Господи, да к моменту нашего рассказа он уже просто без ума был от неё!
       Не без некоторой самонадеянности Тигран рассчитывал, что и он Тае симпатичен. Во всяком случае, когда бригада отдыхала от очередного похода на своих квартирах, они подозрительно часто сталкивались то на улице, то у дома местного акима (головы), то у арыка... Такое бывает, когда оба ищут "случайных" встреч. А почему, собственно, нет? Парень он был видный, светлоголовый - даром что кавказец: из-под буйной копны волос цвета старого золота поверх тяжеловатого, но в целом прямого носа смотрели ярко-голубые глаза. Такое случается у армян, по прямой линии потомков древних арийцев: старинный ген пробивается через тысячелетние наслоения иранской, турецкой и прочих ближневосточных кровей. Правда, роста Тигран был, скажем так, не совсем гренадёрского, но и заморышем его назвать вряд ли кто решился бы.
       Даже с улицы Таино подворье, обнесенное высоким глухим забором, свидетельствовало о достатке. Комбриг энергично постучал рукояткой плётки в не калитку даже, а дверь, навешенную рядом с двухстворчатыми воротами. За ними злобно забухала собака, судя по тембру лая, настоящий медведь. Вскоре дверь открылась, и показался хмурый мужик, Закрывавший собой проход и молча ожидавший расспросов (наверняка слух о поисках комиссара давно разнесся из дома в дом со скоростью телеграфа). Увидев его брови и ресницы, Тигран мигом заробел: они были чернее нефти (близкое для бакинца сравнение), а значит, перед ним был отец Таисии! Из-за этого пауза затянулась, и мужику пришлось первым нарушить молчание:
       - Чего надобно, уважаемый?
       - В кишлаке пропал один из наших командиров. Вот, ищем...
       - Здесь его нет, - отрезал хозяин, и сделал попытку закрыть дверь.
       Комбриг придержал дверь рукой.
       - Может, пригласите в дом, - и, не удержавшись, повторил обращение Тинного отца, - уважаемый?
       Тот поколебался, всмотрелся в толпившихся вокруг Тиграна красноармейцев, и отошёл в сторону.
       - Заходи. Только ты один.
       В любом другом случае Петросов настоял бы на своём, и вошёл вместе со своими людьми, но здесь... Не успели они расположиться в горнице, как в комнату откуда-то из глубины дома с кринкой в руке вошла Таисия. Вай, мама-джан, она была ослепительна! Поставив молоко перед нежданным гостем, девушка смущенно улыбнулась (у неё на щеках были ямочки!), но в этот момент отец резко бросил: "Брысь отсюда!", и красавица была такова.
       Через двадцать минут комбриг покидал сей не слишком гостеприимный кров, но счастье в его душе явно перевешивало горечь от - само собой - неудачных поисков. Уже находясь в сенях, Тигран услышал, как загомонили за забором красноармейцы, после чего раздался отчаянный стук в ворота. Мигом оказавшись на улице, Погосов командирским голосом мигом заглушил весь этот базар и через забор спросил:
       - Что там у вас?
       - Нашли тут одного, говорит, что знает, кто и куда отвёз Фомича.
       К чести комбрига отметим, что известие это самумом выдуло из его головы все лирические мысли. Фу, пронесло! Пронесло?
      

    19

       Накануне Первой мировой войны на долю нефти приходилось 5 процентов мирового энергопотребления. Стоимость вопроса была достаточно велика: ровно сто лет назад за баррель выкладывали $1,19. Учтём, что в ту эпоху американский "зелёный" был куда как тяжелее: подобные расчёты всегда достаточно условны, но официально считается, что доллар полегчал за минувшие годы в 21 с четвертью раза. И наоборот: современная однодолларовая купюра ужалась бы в девятьсот десятом до четырёх центов.
       Не могу удержаться от соблазна, отвлекусь. Удешевление денег есть всемирный закон, и удивляться ему означает проявлять вопиющую дремучесть, но по некоторым категориям товаров, цены вековой давности поистине сногсшибательны. Что вы скажете о меховой шубке отнюдь не из кролика баксов за десять-пятнадцать, или о новом каменном домике менее чем за тысячу? Ну, да Бог с ними, с шубками и домиками, вернёмся к нашему повествованию, и ещё немного поговорим о нефти.
       ...С появлением в Детройте первого конвейера, автомобиль из предмета роскоши начинает стремительно превращаться в средство передвижения, а жидкие углеводороды теснят добрый старый уголь (дошло до того, что в 1911 году первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль добился перевода Флота Его Величества на жидкое топливо) и становятся "кровью" экономики. Великая война с её тысячами аэропланов, танков и десятками тысяч броне- и обычных автомашин способствовала завершению этого процесса. Россия не могла оставаться в стороне от описанной "энергетической" революции. Что бы там ни писалось позднее, но в семнадцатом большевики захватили контроль над достаточно современной для той эпохи страной.
       Кто бы и как бы ни относился к Владимиру Ульянову, но отрицать, что в политических и экономических реалиях своего времени он разбирался превосходно, не решится никто. 28 марта 1920 года, когда Красная Армия, тесня Деникина, продвигались на Северный Кавказ, имея главной целью захват Грозного, он направил телеграмму Реввоенсовету Кавказского фронта. В ней со свойственным ему человеколюбием, Ильич дал следующее поручение: "Нам до зарезу нужна нефть, обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефть и нефтяные промыслы, и, наоборот, даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости...".
       Северокавказская нефть - это хорошо, однако ж за горами, за долами, в большом многонациональном городе на берегу "седого Каспия" (интересно, кто первым придумал сей литературный штамп?) этого полезного ископаемого куда больше! Как говорится, два пишем, три в уме... И вообще: сколь долго можно терпеть существование в Закавказье каких-то независимых демократических республик? И вот уже председатель Реввоенсовета РСФСР Лев Троцкий запрашивает у представителя политбюро на Кавказе Сталина: "После овладения Новороссийском и Грозным предполагается взять у вас три стрелковые дивизии и три кавалерийские... Прошу ответить, считаете ли возможным при таких условиях немедленно вести операцию для овладения и удерживания Баку?" Иосиф Виссарионович, как будто ждал вопроса, тут же отвечает: мол, оставшимися силами Баку захватим и удержим, Грузия защищать Азербайджан не полезет. Нет, конечно, мы выразились неточно: не "как будто", а просто "ждал вопроса": руководители большевиков бывали безжалостны, бывали аморальны, но при всём том всегда последовательны и логичны, и "советизация" "недосоветизированного" значилась в повестке дня под одним из первых номеров.
       Азербайджанские нефтяные поля манили, можно сказать, с непреодолимой силой притягивали к себе помыслы большевистского руководства. Но просто, по-медвежьи влезать в Баку было и невыгодно, и неудобно: гражданская война еще не закончилась, и открывать новый фронт было бы ни к чему; к тому же всё осложнялось тем, что правительство Азербайджанской Демократической Республики имело своим союзником в полном смысле слова братскую Турцию: конфликт неминуемо приобретал бы громкое международное звучание. А о трепетном отношении большевиков к мусульманскому миру и Турции в частности, мы уже кое-что знаем...
       Снять все вопросы удалось с помощью изящного хода: Кемалю Ататюрку, боровшемуся за власть русским оружием и на русские деньги, предложили частично заплатить по счётам: долг-то ведь, платежом красен! Впрочем, хитрый турок всё равно остался в выигрыше: в соответствии с договором, который заключило с ним Кавказское бюро ЦК РКП(б) (Кавбюро), кемалисты согласились помочь РККА в захвате самой крупной закавказской республики в обмен на помощь против своих заклятых врагов, англичан.
       Пожалуй даже, вся эта комбинация была не столько политическим торгом по схеме "ты мне, я тебе", сколько проявлением вполне нормальных, союзнических отношений. Союзникам, к слову сказать, по определению не полагается быть в хороших отношениях с врагами членов альянса. А единая и процветающая Армения всегда была пугалом для Турции, будь та империей или республикой. Но это так, арабески на полях. Вернёмся в весенний Баку двадцатого года.
       Свою задачу эфенди... тьфу, товарищ Кемаль решил с восточным коварством и западной эффективностью: потребовал от азербайджанского руководства пропуска советских войск к границам Турции для обороны последних от британских атак. Бакинскому правительству деваться было некуда, и оно ответило братьям-тюркам согласием. Разумеется, перед красными это открывало перспективу бескровного государственного переворота, который не заставил себя ждать: в ночь на 28 апреля азербайджанское правительство капитулировало, передав власть в Баку местным коммунистам которые, не медля, образовали ревком. Последний провозгласил Советскую власть и, как водится, обратился к совнаркому РСФСР с просьбой "немедленно оказать реальную помощь путем посылки отрядов Красной Армии". Впрочем, красные и так уже были в городе. Кемалисты им беззаветно помогали: турецкие инструкторы, контролировавшие азербайджанские вооружённые силы, не позволили местным бойцам сделать ни одного выстрела, а в довершение всего, дислоцированный в Баку небольшой отряд турецкой армии воспрепятствовал членам свергнутого правительства покинуть страну. Командира отряда за проявленный героизм наградили к 1 Мая Орденом Красного Знамени - заслужил, как ни крути...
       На очереди были Грузия и Армения.
       Итак, делами на Кавказе заправляло Кавбюро (по большому счёту, "дело" у него было только одно, для которого его и образовали - советизация Закавказья). Рулил названным бюро, координировавшим мероприятия по свержению сразу 3 (трёх!) законно избранных правительств Орджоникидзе, заместителем у Серго был Сергей Киров.
       Снова ненадолго отвлечёмся. Созданное как единый орган, в последующем Кавбюро разделилось на две тройки, одна занималась Северным Кавказом, другая ведала Закавказьем. Еще "при жизни" Закавказского бюро ЦК РКП(б), расформированного в двадцать втором году, после выполнения стоявших перед ним задач, в структуре ЧК-ОГПУ тоже были образованы тройки, десятилетиями заливавшие страну потоками крови. Ну, любили большевики эту цифру, что с ними поделаешь! Отличники, если дело касалось захвата власти, во всём другом они оказались троечниками.
       ...Интересно, каково было на уроках литературы детям репрессированных заучивать наизусть знаменитый отрывок про птицу-тройку, особенно эту строчку: "знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить"? Эх, Николай Васильевич, Николай Васильевич...
       Председатель Кавбюро был полон нетерпения и энтузиазма. 4 мая 1920 года они с Миронычем обещают Ленину, что "с Грузией будет то же, что с Азербайджаном" и планируют, что Тифлис будет взят не позже двенадцатого: "для этого все сделано. Пройдет блестяще". Однако же, как водится: гладко было на бумаге, да забыли про овраги... То ли восстание грузинских коммунистов было плохо подготовлено, то ли правительство Гегечлори оказалось более жёстким и профессиональным, чем их коллеги из Баку, но путч был быстро подавлен, а активные участники заговора арестованы. Ну, не оказалось в Тифлисе нужного количества турок!
       Параллельно изменился и внешнеполитический фон: на советско-польском фронте первоначальные успехи РККА сменились неудачами. Кремлёвское руководство тех лет умело выстраивать систему приоритетов: 5 мая Орджоникидзе получает предписание за подписью Ленина и Сталина: "ЦК обязывает Вас отвести части от пределов Грузии к границе и воздержаться от наступления на Грузию". Текст, сдаётся мне, составлен Сталиным: в одном коротком неудобочитаемом предложении дважды употребляется слово "Грузия"; златоуст умудрился втиснуть сюда ещё и смысловое повторение: "отвести...от пределов...к границе". Стилистика речи - как отпечаток пальца, на всю жизнь!
       Разочарование Серго трудно передать словами. Председатель Кавбюро начинает бомбардировать Москву телеграммами, пытаясь убедить руководство продолжить советизацию. Аргументация примитивна, типа "всё подготовлено". Но один из доводов - просто уникален. Зная и полностью разделяя основные принципы восточной политики партии, Орджоникидзе решает пойти с беспроигрышной, как он полагает, карты. "Имейте в виду, - пишет он в Москву, - если вы с Арменией заключите мир, это будет нечто ужасным для мусульман... Получится впечатление, что мы, христиане, покорили Азербайджан, оставили Грузию и Армению в стороне". С моралью у наших несгибаемых борцов было всё в порядке! Дискутировать же о "глубине" сего размышлизма, дело пустое хотя, полагаю, на кого-то он мог и воздействовать: в интеллектуальном отношении большинство вождей находились на одном уровне. Но как трогательно звучит это "мы, христиане"...
       7 мая 1920 года в Москве был заключен договор, зафиксировавший замирение между РСФСР и Грузинской Демократической Республикой. Российская сторона настояла на том, что в документ вошли строки о легализации грузинской компартии, после чего большевистский переворот в Грузии стал исключительно вопросом времени. Полпредом в Тифлис был направлен Сергей Киров который, таким образом, перебирался поближе к возглавляемому им антиправительственному подполью.
       Бытует мнение, что ход дальнейших событий в Закавказье определялся борьбой двух линий: осторожной, московской и экстремистской, олицетворяемой личностью нетерпеливого председателя Кавбюро (притом, повторим, что это были тактические разногласия: в Кремле и "на местах" существовало полное единство по поводу необходимости советизации - это не обсуждалось). Мол, НКИД настаивал на аккуратности, поскольку пожар на южных рубежах усиливал позиции возглавлявшихся Черчиллем непримиримых и вообще мешал дипломатам работать с Англией и Антантой. Действительно, Георгий Чичерин добился нескольких постановлений ЦК и даже политбюро, имевших целью несколько "стреножить" разошедшегося Серго. Но стал бы Орджоникидзе нарушать прямые приказы Москвы, не имея поддержки в самых верхах? Более чем сомнительно. Был ли Сталин его единственным союзником и покровителем? Признаться, у меня не вызывает отчуждения даже выглядящее на первый взгляд абсолютно завиральным предположение, что Ленин, на словах поддерживая своего наркоминдела, через Сталина посылал Серго прямо противоположные сигналы. Ещё последние Бурбоны ввели в практику политику, при которой внешнеполитическое руководство страной осуществлялось через голову соответствующего министра и прямо противоречило курсу возглавляемого им министерства. В восемнадцатом веке это называлось "Секретом короля"...
       Как иначе внятно объяснить всё то, что безнаказанно проделал глава Кавбюро? Перечислим лишь некоторые из его "проделок": неоднократно лично вёл от имени Кавбюро переговоры с турецким правительством, связанные с занятием Армении и Грузии; организовал восстания в Карабахе, Зангезуре, Нахичевани, Александрополе, Эривани, Карсе, Сорокамыше и других городах и областях Армении, причём карабахские и зангезурские большевики провозглашали советскую власть и объявляли о присоединении к уже ставшему советским Азербайджану (аналогичная операция готовились и в Нахичевани); инспирировал антигрузинские выступления в Южной Осетии; озаботившись грядущей "неизбежной армяно-азербайджанской резнёй" ввел части Красной Армии в Нахичевань. Можно продолжать и дальше, да стоит ли? Несомненно одно: любое из перечисленных самовольств (будь оно таковым на самом деле) закончилось бы без особых разбирательств пулей в затылок. Нет, не зря, не зря ел свой хлеб товарищ Серго!
       Во второй половине 1920 года позиция Наркоминдела кардинально изменилась: на свет появился, и 31 июля был утверждён политбюро так называемый план Чичерина, который поддерживал идею советизации Армении с целью - внимание! - установления более тесной связи "с турецкими революционными массами". В действительности имелось в виду укрепление направленного против Антанты советско-турецкого военно-политического союза. Для наполнения указанного союза реальным содержаниям, дозарезу требовалась общая граница, что позволило бы беспрепятственно и бесконтрольно переправлять оружие, продовольствие, а в случае необходимости и войска.
       Кемаля, надо думать, подобный план вполне устраивал, только он по многим причинам предпочитал, чтобы русско-турецкий рубеж пролегал не по турецко-армянской границе, а по турецко-грузинской и турецко-азербайджанской: 30 октября турки взяли Карс и начали наступление на Александрополь и Эривань. Поскольку Запад, по обыкновению, готов был оказать Армении помощь исключительно словесно, правительство Армянской Республики обратилось с просьбой о посредничестве к РСФСР. Это было то, что нужно!
       В ноябре усилиями Кавбюро в Казахском районе РА создаётся Армянский ревком с задачей "подготовительной работы" по провозглашению в республике советской власти. Затем из красноармейцев 11-й армии формируется "армянский" полк. После этого (якобы не имеющий полномочий Орджоникидзе!) в очередной раз вступает в контакт с турецким командованием и убеждает турецкие власти в том, что советизация Армении - в первую очередь в интересах Турции, поскольку станет гарантией их тыла. Не думаю, что Серго оказался таким ловким дипломатом. Скорее, Кемаль просто выдохся. Остальное было делом техники. 29 ноября 1920 года в Эривани была провозглашена Советская власть.
       Кавказские "хлопоты" заканчивались, дело оставалось за малым, и это "малое" не заставило себя ждать. В ночь на 12 февраля 1921 года в Борчалинском и Ахалкалакском уездах Грузии местные большевики подняли восстание, скоординированное с командованием 11-й армии. Обращаясь к её руководству, Ленин сообщил, что ожидает от него "энергичных и быстрых действий, не останавливающихся перед взятием Тифлиса, если это по военным соображениям необходимо для действительной защиты нейтральной территории от нового нападения". Не очень понятно, но красиво.
       16 февраля 1921 года Ревком Грузии провозгласил образование Грузинской Советской Республики и обратился к правительству РСФСР с совершенно неожиданной просьбой о военной помощи. 25 февраля части Красной Армии вошли в Тифлис.
       Как говорят французы, c'est tout dire (вот и всё).
      

    20

       Выйдя за ворота, Тигран оказался в окружении своих бойцов. Темнота сгустилась уже настолько, что видны были только силуэты, и распознать, кто из них кто, можно было только по голосам. Негромко ("и у стен бывают уши!", как говаривал... тьфу ты, почему говаривал, говаривает Нечипоренко!) спросил:
       - Ну, где этот ваш информатор?
       Красноармейцы расступились, и кто-то из них подтолкнул к комбригу толстенького декханина, узбека, о чём свидетельствовала расцветка его халата. Разошлись облака, и лунный свет позволил разглядеть его лицо, украшенное козлиной бородкой. Судя по обильно струившемуся из-под тюбетейки поту, был он смертельно напуган, что Тиграна не удивило: кому понравится, когда вооружённые люди, да ещё чужаки, выдёргивают тебя среди ночи из дома? И потом: бедняга не мог не понимать, чем рискует, прилюдно нарушая золотое правило "бильмейман, иштмийман, курмейман" Чтобы приободрить незнакомца, Погосов дружелюбно похлопал того по плечу и мягко, тоном, каким разговаривают с детьми, проговорил:
       - Молодец, трудящийся Востока! Ну-ну, бояться не нужно. Как звать-то тебя?
       - Анвар, - ответил "трудящийся Востока" тонким, каким-то бабьим голосом, в котором проскальзывали жалобные нотки.
       - Вот и хорошо. А меня - Тигран. Что можешь рассказать нам, Анвар, про командира, приходившего днём в кишлак?
       - Кара-Расул его плен взял.
       Погосов снова почувствовал под ложечкой - как тогда, в штабе - ощущение свободного падения. Кара-Расул, Чёрный Расул, был одним из самых способных, но и самых кровожадных командиров Мадамин-бека. Схватив Анвара за плечо, быстро спросил:
       - Откуда знаешь? - ощутив, что делает декханину больно, отпустил.
       - Я ему узнал, - разговор шёл по-русски и Анвар, разумеется, говорил с акцентом и делал ошибки.
       - Знаешь Расула?
       - Он мой ата башка резал.
       Тигран сочувственно кивнул. Если Кара-Расул обезглавил когда-то отца этого Анвара, становилось понятным, почему тот решился нарушить закон молчания.
       - Мне сказали, ты знаешь, куда его повезли?
       - Киргизский аил, там, за арыком - Анвар махнул рукой в западном направлении.
       Тигран вспомнил карту. Действительно, к западу вёрстах в десяти от расположения его бригады был киргизский аил (родной брат "аула" и двоюродный "кишлака"). Если комиссара повезли, а не замучили на месте, оставался шанс его спасти, только действовать следовало быстро и энергично. Приняв решение, Погосов разослал вестовых к командирам эскадронов с приказом собраться на западной околице кишлака, вскочил в седло и тоже собрался двинулся к месту встречи.
       - Командир, - окликнул его один из бойцов, указав плетью на декханина, - а что делать с этим? Отпустить?
       Погосов достаточно повоевал на Востоке, да и сам был восточным человеком. Информатора лучше всего было держать рядом с собой, подальше от всяких соблазнов. Ну, а в случае возможного предательства - от этого не застрахован никто - первую пулю получил бы Анвар.
       - Нет, дайте ему запасного коня, пусть едет с нами. Проводником будет.
       - С нами, так с нами! - ответствовал боец. Обращаясь к Анвару, спросил: - курить будешь? На, закуривай, проводник ты наш дорогой!
       Красноармеец от щедрого сердца свернул толстую козью ножку, раскурил её и протянул декханину (чтобы понять значение этого поступка, надо знать, каким раритетом был табак во время гражданской войны, тем более в туркестанской степи). Тот благодарно принял её, затянулся и зашёлся чудовищным кашлем.
       - Да ты что, не курил никогда? - спросил удивлённый даритель.
       Анвар, утирая слёзы, отрицательно покачал головой и что-то пробормотал. Получив, наконец, способность говорить, повторил по-узбекски:
       - Текин алебастр - бу сузма!
       Боец из русских поселенцев, знавший языки Туркестана и исполнявший обязанности бригадного толмача, грохнул во весь голос и, заикаясь от хохота, перевел:
       - Говорит, никогда не курил, но бесплатно и алебастр творог! Точно как у нас: нахаляву и уксус сладкий!
       Теперь уже смеялись все. Первым спохватился Тигран:
       - Кончай ржать, весь кишлак перебудите. По коням, марш-марш за мной! - Дав шпоры своему Арагацу, Погосов возглавил отряд. После забавного происшествия с Анваром настроение его улучшилось, отчего-то появилась уверенность, что сегодняшняя экспедиция закончится успешно.
       К месту встречи все эскадроны пришли почти одновременно. Выставив, чтобы избежать внезапной атаки, боевое охранение спереди и сзади, и приказав соблюдать полную звуко- и светомаскировку, Тигран дал команду начать движение. Интересно, сколько с Кара-Расулом басмачей? Что за вооружение? Беда, если в обозе у него найдётся хотя бы пара пушек... Стараясь отвлечься от мыслей о неизбежном бое, который ожидал их в конце этого ночного марш-броска (какой смысл гадать как он сложится, и как лучше его провести, когда конкретный план появится только после изучения местности в районе аила), Тигран начал вспоминать, существует ли поговорка про халяву в армянском языке. Ничего ближе "горько глотать, да жаль возвращать", в голову не пришло. Нет, даже понятие "халява", как таковое, не получило распространения. Наверно, потому, подумал он, что армянскому крестьянину каждое зёрнышко хлеба, каждая виноградная гроздь даются тяжким трудом: в земле камней больше, чем собственно грунта. Затем мысли комбрига плавно перетекли на лирическую тематику. А Таисия-то оказалась дивно хороша! Когда они вернутся из сегодняшнего похода, надо будет измыслить какую-нибудь причину и снова наведаться к ней домой. Вот бы с такой женой вернуться в родной Баку! Разумеется, после того, как они добьют контру... Все друзья-приятели иззавидуются! В конце концов, чем он, красный командир, плох для неё?
       От сладких мечтаний Тиграна отвлек быстро приближающийся со стороны арьергарда стук копыт. Расстегнув деревянную кобуру любимого маузера и положив руку на его рукоятку, в ожидании он полуобернулся в седле. Отличное изобретение, этот длинноствольный пистолет! И с прикладом можно из него стрелять, и без - точность и кучность просто отличные. Говорят, в Первой конной под маузер Буденный даже особый строй изобрёл: атака в две линии. В первой рубщики, способные человека в капусту искрошить, во второй - охраняющие их стрелки, вооружённые этим чудом немецкой техники. Надо будет Тиграну и у себя в эскадроне подобное новшество ввести...
       Кто не знает: "в капусту" - это когда с первого богатырского удара туловище перерубается на две части от плеча до противоположного бедра, и мастер клинка успевает - ведь это же всё на скаку! - отваливающуюся часть ещё раз разрубить пополам. Особый, понимаешь, шик...
       Подскакавший красноармеец доложил:
       - Бабу какую-то задержали, товарищ командир. Говорит, до вас у ней дело какое-то.
       - Что за баба? - слегка опешил Погосов.
       - Не разберёшь - лицо всё платком замотано. Конь в мыле, видать, гнала шибко.
       Говорят, сердце - вещун. Ну скажите, с какого рожна Таисия поскакала бы ночью вдогонку за красными кавалеристами? Однако Тигран ни мгновения не сомневался, кого он сейчас увидит. Ни слова не говоря, комбриг развернул коня и, пустив в галоп чуть ли не впервые оскорблённого шпорами Арагаца, с бьющимся сердцем поскакал в конец колонны.
       Действительно, это была она! Лицо, по обыкновению, было замотано белым платком, но эти глаза, в свете Луны ставшие совсем уж бездонными, он не спутал бы ни с чьими. Девушка ловко сидела в седле; было заметно, что ей это не впервой. Одета Таисия была сообразно тому, как должна была выглядеть русская девица-кавалерист туркестанского розлива: наглухо застёгнутая, уходящая под завязанный сзади на шее платок кофта с длинными рукавами, длиннющая холщовая юбка и заправленные в изящные сапожки шальвары, фасонисто надетые "с напуском".
       - Что случилось? - первый вопрос Погосов задал, ещё не отдышавшись после бурной скачки.
       Девушка стрельнула глазами по сторонам. Бойцы боевого охранения, пересмеиваясь, с интересом ожидали ответа. Чуть помедлив, сказала:
       - Мне бы, командир, парой слов перемолвиться. С глазу на глаз.
       Конники загоготали, кто-то отпустил солёную шутку. Тигран вспыхнул от гнева и от стыда:
       - Разговорчики! Все марш вперёд! - Бойцы посерьёзнели, и пустили конец рысью. - Прошу извинить моих молодых нахалов, - Тигран поднес руку к папахе (он подхватил этот жест у Сергея).
       Таисия лукаво скосила глаз.
       - Но они правы: действительно, парой слов тут не обойдёшься!
       Петросов почувствовал, что снова заливается краской. Закашлявшись, преувеличенно деловито спросил:
       - Так в чём дело, девушка?
       Тая посерьезнела и в, свою очередь, задала вопрос:
       - Ты подумал, командир, зачем Кара-Расул вашего человека увёз?
       - Меня Тиграном зовут, - невпопад ответил комбриг. Он был раздосадован: этот простой, что называется напрашивающийся вопрос до сих пор ему в голову не приходил. Времени в загадки-отгадки играть не было, и он поинтересовался: - Так зачем, по-твоему?
       - Тая, - тоже не ко времени представилась та и протянула Петросову ладошку лодочкой. После того, как он церемонно её пожал, продолжила: - Будем знакомы. А комиссара твоего он увёз, вместо того, чтобы на майдане на кол прилюдно посадить, для того, чтобы ты, как дурной кутёнок, за ним вдогонку кинулся.
       - И? - комбриг уже понял, что к чему. Вопрос был задан автоматически.
       - И попал в засаду. Эх ты, Аника-воин! Анвар, чтоб ты знал, никогда в нашем кишлаке не жил, он из банды Кара-Расула и, кстати сказать, не последний там человек. Его специально оставили, чтобы он тебя к ним привёл.
       Раздосадованный Тигран грубовато поинтересовался:
       - Откуда знаешь?
       - Отец сказал.
       - А отец откуда? Ему, часом, не Кара-Расул доложился?
       На этот раз пришел черёд смутиться девушке. Растерянно перебрав мелкие пуговки, тесно шедшие от горла до самого низа кофты (как на планке гармони, подумал отчего-то Тигран), она нашлась:
       - Тебе-то какое дело? Тебе важно ведь солдатушек своих на пулемёты не вывести, Кара-Расула взять и комиссара освободить, не так, что ли?
       - Ну, - туповато согласился Погосов.
       - Лапти гну! Я тебе помогаю, а ты мне вопросы задаёшь. Поспрошай, лучше, Анвара. Он, чай, не хуже меня знает, что к чему!
       Слова Таи звучали разумно. В конце концов, с её отцом можно было разобраться и потом. Ох, не хотелось бы этим заниматься! Ведь если папаша в чём-то замешан (а он почти наверняка имеет какое-то отношение к бандитам, иначе, откуда бы информация?), то после неизбежного разбирательства Таисия наверняка будет для Погосова потеряна. Но это - потом. Сейчас надо решать, что делать. Внезапно в голову Тиграна пришла простая мысль, сделавшая его на миг совершенно несчастным человеком.
       - А в чём суть засады, отец не сказал?
       - Этого он не знает. Мало тебе, что вообще про Расулову хитрость узнал?
       Погосов набрал воздуха и выпалил то, что ему минутой раньше пришло на ум:
       - А может, он сам бригаду в ловушку заманить хочет? Для чего тебя и того... подослал?
       От пощечины комбрига спасла только быстрота реакции. Девушка тут же дала шпоры своему коню, собираясь ускакать, но Тигран железной рукой ухватил её коня за повод и удержал на месте. Таина реакция вроде бы подтверждала, что девушка говорит правду. Но вдруг она просто не знала всей правды? Погосов заговорил, и в голосе его звучали примирительные нотки.
       - Ишь, какая горячка! А я, между прочим, отвечаю за своих, как ты выражаешься, солдатушек. То ты меня упрекаешь за то, что я, не подумавши, кидаюсь за Анваром, то не довольна, когда хочу проверить твою информацию. А между тем, это моя обязанность. - По мере того, как Тигран говорил, Таисия заметно остывала. - Вот скажи, Тая, чем ты можешь доказать, что говоришь правду?
       Тут девушка снова вздрогнула, как от удара, но сдержалась. Вздохнув, ответила вопросом на вопрос.
       - А ты не задумывался, почему отец послал меня, а не поехал сам?
       - А правда, почему? - Петросов с самого появления в отряде прекрасной поселенки ломал над этим голову.
       - В первую голову потому, что ему нельзя уезжать из кишлака... - явно не зная, как объяснить это "нельзя", Таисия на долю секунды замялась. - ...Потому, что его отсутствие будет слишком заметно. - "Интересно, кому?", - подумал комбриг, но до поры отложил этот вопрос. - И потом: он велел мне оставаться с вами до конца. Сделает так нормальный отец, если задумал предательство?
       Петросову очень хотелось сказать, что нормальный отец (имея в первую очередь себя) никогда бы не послал ночью свою дочь на такое опасное дело, но благоразумно промолчал: кто знает, какие обстоятельства были у Таисиного родителя... Комбриг поднял обе руки вверх и со вздохом сообщил:
       - Ладно, убедила.
       - Ладно, да не играет! - непримиримо ответила та. - Чтоб складно получилось, надо допросить Анвара.
       Тая уже второй раз предлагала это сделать, и откладывать было нельзя. Разворачивая коня, чтобы догнать бригаду, Тигран командирским голосом, не сомневаясь, что его указание будет выполнено, скомандовал: марш домой, и отпустил повод. Однако в тот же момент услышал топот копыт не отстававшего от Арагаца Таиного коня. Остановившись, зло спросил:
       - Тебе что, два раза повторять?
       - Ты мне не командир, - дерзко ответила Таисия, и поскакала вдогонку за бригадой. Тиграну ничего не оставалось, как последовать за ней.
       Достигнув своего места в центре колонны, Погосов огляделся, пытаясь разглядеть Анвара. Убедившись, что в темноте это сделать затруднительно, спросил ординарца:
       - А где наш проводник?
       - Как, вы не встретились? - удивился тот. - Минут десять назад он сказал, что должен вам что-то срочно сообщить, и поскакал в хвост колонны.
      

    21

       Читатель, сможете ли вы, что называется, навскидку ответить на вопрос: что общего между одним из древнейших народов Ближнего Востока, мусульманами курдами и индостанскими тамилами, большей частью индуистами? Ответ не очевиден, но достаточно прост: на сегодня это два крупнейших в мире народа, живущих в рассеянии и не имеющих национального государства. До 1948 года таких многолюдных "национальностей без наций" было три...
       Курды, четвёртый по численности ближневосточный народ (после арабов, турок и иранцев), не считая диаспор по всему миру, компактно живут на территории, называемой Курдистаном. Он разделён между Ираком (Месопотамия рубежа XIX-XX веков), Сирией, Турцией и Ираном. Курдские общины имеются и в других странах региона. Не являлась исключением и Восточная Армения, от окончания Великой войны до советизации именовавшаяся Республикой Арменией. В её горных районах курды в небольшом количестве жили с ноевых времён, но ощутимо умножились за счёт эмиграции в середине девятнадцатого века. Основным их занятием стало отгонное скотоводство. Кто не едал вскормленного волшебными травами альпийских лугов Армянского нагорья барашка, вообще не знает вкуса баранины! Просто потому, что мороженое мясо аргентинских и новозеландских животных, убиенных ещё в годы холодной войны и до сих пор поставляемое по мере обновления стратегических запасов в Россию (не выбрасывать же!), не имеет с бараниной ничего общего - за исключением названия, разумеется. Вернемся, однако, к нашим баранам.
       Историческая судьба и кочевой образ жизни заложили в курдскую ментальность не слишком пиитетное отношение к государственным границам. Этим, когда республика пала, и к власти в Ереване пришли большевики, немедленно развернувшие охоту на членов Дашнакцутюн и офицеров национальной армии, решил воспользоваться старый боевик Давид, ставший, как мы помним, одним из первых, кого Армен Гаро привлек к операции "Немезис". Получив явку в Стамбуле, он стал прикидывать, как бы побезопаснее выбраться за рубеж. В прежние годы Давид, не всегда имевший в кармане надёжные документы и испытывавший нужду срочно покинуть пределы Турции, пару раз пользовался услугами курдов. Те, назубок зная все тайные горные тропы и имея родственников по другую сторону границы, при случае не брезговали контрабандой, а за сравнительно небольшую плату были готовы провести желающих мимо кордонов пограничной стражи. Как и большинство его соотечественников, дашнак относился к этому народу без особой любви: младотуркам в печальной памяти пятнадцатом году удалось привлечь курдов к антиармянским акциям. Не то, чтобы эти потомки древних мидийцев люто ненавидели исконных жителей Западной Армении, но турецкие власти смогли использовать их склонность к грабежам, характерную для кочевых народов, чьи представления об этике оставались на уровне традиционных обществ. У нас на Северном Кавказе даже среди осёдлых горцев тоже ведь долгое время считалось почётным угнать отару овец или вырезать семью кровника... Впрочем, Давид был самым настоящим прагматиком хотя, как пить дать, этого слова и не слыхивал; к тому же в курдах ему не могла не импонировать одна существенная черта: мечтая о Родине, они были потомственными врагами турецкой государственности.
       В тот вечер Давид после плотного ужина коротал время у костра в ожидании времени выступления: всё было рассчитано так, чтобы миновать турецкие посты на рассвете, когда сон отдыхающих особенно сладок, а несущие службу, с трудом сохраняют свои глаза открытыми. Ужин состоял из лаваша, баклажанового супа с чечевицею и вареного мяса с отваренными в бульоне картофелем, помидорами и зеленью. Нечто подобное но, на просвещенный взгляд Давида, несравнимо вкуснее, готовят армянские хозяйки, и называется это "хашлама". Впрочем, и в курдском варианте она была хороша. Еда запивалась дау, разведённым водой кислым молоком. Отяжелевший Давид полулежал у огня; около него стояла кружка с курдским фруктовым компотом, неожиданно отдававшим тархуном и мятой. Не исключено, что изысканности напитку придавала и тутовая водка, которую старый борец щедро туда плеснул из вынутой тайком из-за пазухи фляжки. Полусонно, он вспоминал недавнее прошлое.
       Как славно всё было ещё каких-то несколько месяцев назад! Казалось, Бог смилостивился над Арменией и решил воздать ей за смерть и вековые муки её сынов и дочерей: 10 августа султанское правительство - хвала Антанте - подписало Севрский мирный договор, по которому Восточная Анатолия отходила к Армении. Получила по нему часть турецкой земли и христианская Греция, тоже немало хлебнувшая от турок горя. В тот же день они собрались у Давида - старые боевые товарищи. Значит, не зря они десятилетиями проливали свою и чужую кровь? Значит, дело "Дашнактюцун" окончательно победило? Ах, мехА кес АствАц (прости, Господи!), ну и гулянку же они устроили... И какое горькое разочарование принесла весть о том, что Кемаль, этот бывший соратник кровавых шакалов Талаата, Энвера и Джемаля, еще весной объявивший в Анкаре о создании собственного республиканского правительства, объявил войну Антанте и повёл свои войска на оккупированный ею Константинополь. Но жива, жива была ещё надежда, что у Мустафы не получится.
       Само собой, когда турецкие войска вместе с частями Красной Армии вошли в Нахичевань, Зангезур и Карабах, Давид, несмотря на солидный уже возраст, добровольно вступил в национальную армию: как можно было позволить, чтобы эти армянские районы, на которые претендовал Азербайджан, окончательно перешли к нему, и к тому же, без боя? Вот так, в чине поручика, старый боевик стал разведчиком в одной из частей Армянского корпуса...
       Откуда этот корпус столь счастливо взялся? Счастливо потому, что в отличие от большинства других отколовшихся от империи частей, Армения всё время испытывала давление безжалостного внешнего врага, как говорится, "до, во время и после". У неё просто не было времени для формирования национальной армии с нуля - как, скажем, у финнов (которым, впрочем, тоже пришлось это делать в срочном порядке, после начала своей гражданской войны и советской интервенции). Возможно, всё дело в национальном характере: парадокс заключается в том, что вооруженные силы этой самой маленькой закавказской страны были организованы до формирования правительства и даже раньше провозглашения самой Армянской Республики.
       После двух с половиной лет бойни на полях Великой войны, в Российской армии всё ещё служили более 160 тысяч армян. Сразу же после отречения императора от трона, руководители влиятельной армянской диаспоры (воздадим дань их прозорливости!) обратились к Александру Керенскому с просьбой возвратить с европейских фронтов на историческую родину всех пожелавших того армянских офицеров и солдат. Александр Фёдорович, как мы помним, в начале десятых годов защищал дашнаков на большом судебном процессе и был, как сейчас говорится, "в теме". Вопрос был решён положительно, и уже летом семнадцатого - то есть за несколько месяцев до послеоктябрьского развала российской армии! - на турецком фронте держали оборону 6 армянских полков. К началу восемнадцатого года в составе Армянского корпуса (командующий генерал Товмас Назарбекян, начштаба - генерал Вышинский) воевали три дивизии, конная бригада и четыре отдельных полка общей численностью до 35 тысяч человек. Ну, кто бы мог подумать, что в 1917 году Керенский станет фактическим спасителем армянской нации?
       Костёр выстрелил горячим угольком, который угодил Давиду на ногу. Чертыхнувшись, он отпил "компоту" за славный Армянский корпус и вернулся к вопросу, на который давно уже и безуспешно пытался ответить: как православные русские (пусть даже и большевики-атеисты) в сговоре с мусульманами-турками могут предавать христиан-армян? Взять те же Нахичевань, Зангезур и Карабах: ведь заняли их РККА и Кемалисты совместно! Опять же: Ататюрк выступил против Антанты в союзе с Советской Россией! Против кого союз, только ли против империалистов? Ну ладно, старый боевик почесал бороду, сформулируем по-другому: за счёт кого или чего установлен этот союз? Он, Давид, может, и не дипломат, но разум-то ему зачем-то Богом даден? Хорошо, не разум даже, а простой крестьянский здравый смысл... Ведь что говорят факты? А говорят они, что еще до нападения Турции на Армению, 14 сентября 1920 года в Ереван прибыла советская делегация, которая потребовала от армянского правительства три вещи: во-первых, отказаться от Севрского договора. Во-вторых, разрешить советским войскам пройти через Армению для соединения с частями Мустафы Кемаля и, в-третьих, пограничные споры с соседями решать при посредничестве Советской России.
       Как можно было требовать от Еревана, чтобы он отказались от земель в Западной Армении, которые спустя несколько столетий воссоединялись в рамках одного государства? Уму не постижимо. Но: кому это было надобно? С турками-то всё ясно: не хотят они расставаться с плодороднейшим краем, пятьсот лет бывшим житницей их империи. А русские? Знать, нужен им Мустафа, коли так ему подыгрывают. И, конечно же, скушать маленькую Армению несравненно легче, чем большую. И сопротивление слабее, и шуму меньше. Молодцы наши, не согласились! Поехали дальше. Что значит, пропустить красных к турецким границам, показали события в Азербайджане: пришли и остались. Ай, куда деваться, с этим согласились. Скушают, не скушают, это ещё не сегодня, там видно будет. С третьим условием тоже всё понятно: кто жалобы членов семьи рассматривает, тот в доме и хозяин. И с этим спорить не стали: пусть лучше главой закавказской семьи Россия будет, чем Турция!
       Обо всём, вроде, договорились, но договор так и не подписали. Отчего? Самое дорогое в знак своей правоты Давид под топор не положил бы, но был уверен, что кемалистская Анкара надавила на Москву. Суди сам, ахпер-джан: 14 сентября в Ереван (разумеется, Давид называл его Эриванью) приезжает советская делегация; к двадцатым числам после трудных переговоров армянская сторона подготавливает согласованный проект договора (по которому Россия признает независимость Армении), который не подписывается; 23 сентября Кязым Карабекир без объявления войны нападает на Армению, а на следующий день Турция объявляет ей войну. Да пусть ус Давида окажется под хвостом у ишака, если это не сговор!
       ...Славный Давид не догадывался, что в сговоре участвовали не только Турция и Россия. Когда 8 сентября на заседании Высшего военного совета генерал Кязым Карабекир предложил начать общее наступление на Армению, принятие окончательного решения было отложено до выяснения позиции ещё одного игрока, Грузии. Ждать пришлось недолго: один из членов кемалистского правительства тут же выехал в Тифлис, откуда вскоре телеграфировал: "Дорога открыта". И только после этого, до зубов вооружённая большевиками, снабжённая всем необходимым на золото, оторванное кремлёвскими революционерами у собственного, умирающего от голода народа, армия Ататюрка двинулась на Ереван.
       Давид не знал, да и знать не мог и того, что в тяжелейший момент турецкого вторжения, представитель армянского правительства, русский армянский дипломат Александр Иванович Хатисов (Хатисян) встречался в Тифлисе с представителем Антанты, британским полковником Стоксом (почти наверняка специалистом Секретной службы по Ближнему Востоку). На вопрос Хатисова о том, чт? в сложившихся условиях союзники могут предпринять для спасения его родины, британец оптимистично ответил: Армении не остается ничего, кроме как выбрать из двух зол меньшее: мир с Советской Россией.
       От тяжёлых дум Давида оторвал главарь контрабандистов по имени Барбари. Был он невысокого роста, достаточно худ и жилист, но имя своё (в переводе с курдского, "осанистый") носил с достоинством. Во всяком случае, при взгляде на его сросшиеся густые брови и немигающие холодные глаза, как-то сразу пропадало желание шутить на тему несоответствия имени внешности его обладателя. Одет Барбари был в национальный курдский костюм, что для начала двадцатых годов было скорее, нормой, чем редкостью. За кушаком у него торчал устрашающего вида кривой кинжал, а плечи покрывала короткая, едва доходившая до колен бурка. Для человека, привыкшего к северокавказскому, предназначенному для конного передвижения, варианту этой одежды, она выглядела кургузо, однако ж попробуйте в длиннополом одеянии полазать по горным тропам! Во всяком случае, задачу свою - согревать её обладателя всегда холодными на высокогорье ночами, она с успехом выполняла.
       - Ну что, фидаин, пора идти на ту сторону. Готов?
       - Готов. Ты обещал мне турецкую одежду...
       Барбари молча кинул Давиду свёрток, до того лежавший у его ног.
       - Одевайся. И не медли: пора выступать.
       Давид молча повиновался. Развязав свёрток, армянин обрадовался: он будет экипирован как житель южного вилайета Караман. Это было хорошо: подальше от армянских земель, ни к чему возбуждать лишних подозрений. К тому же Давид, в совершенстве знавший турецкий, с блеском копировал караманский говорок. Это могло помочь в трудной ситуации.
       Дорогу через две границы описывать не будем, просто потому, что бесстрашный дашнак практически весь многочасовой путь преодолел с закрытыми глазами, поскольку - откроем тайну, известную немногим - страдал острой формой батеофобии, иначе говоря, пуще смерти боялся высоты. Важно, что в конце концов, не без приключений, Давид достиг цели своего путешествия - Константинополя. Явка у него была в редакции армянской газеты "Чакатамарт". Для меня, честно говоря, совершенно непостижимо, как турецкие власти допускали выпуск газеты с подобным названием, ибо в переводе с армянского "Чакатамарт" означает "Битва"...
      

    22

       О судьбе политического изгнанника Энвера, который из паши превратился в "товарища", читателю уже кое-что известно, и обещаю: автор продолжит за ним следить. Но вот о двух других триумвирах мы давно не слышали - с тех самых пор, как германская подводная лодка вывезла их из ставшего вдруг неласковым отечества. Сейчас самое время отчасти восполнить эту "недостачу". Начнём с Джемаля. Отсчёт нашего с ним знакомства идёт с 1915 года, одного из самых страшных лет в полувековой истории геноцида армян. К этому времени паша давно уже был всесильным соправителем страны. А как он начинал?
       Ахмед Джемаль появился на свет 6 мая 1872 года в городе Митилини, иначе - Митилена, главном порте знаменитого греческого (в то время принадлежавшего Османской империи) острова Лесб?с. Того самого, где в конце седьмого - первой половине шестого века до Рождества Христова жила и творила самая знаменитая поэтесса античного мира, Сапфо или, как чаще произносится её имя, Сафо. Что придало ей популярности - талант или специфическая лирика (она считается певицей нетрадиционной любви, имя которой дал родной остров поэтессы), не знаю, да и не о том речь.
       Сын военного фармацевта (а именно такова была профессия отца Ахмеда Джемаля) вполне мог бы выбрать мирное будущее медика или фармаколога, но избрал иную, более соответствующую "настоящему мужчине" стезю, окончив высшее военное училище, а затем и академию. Способности молодого офицера были быстро замечены: в двадцать шесть лет он стал начальником штаба Дивизии новобранцев в Салониках. Младотурецкий переворот в неполные сорок два делает его начальником гарнизона Стамбула и министром общественных работ. В 1914 году он занял пост министра морского флота. Особых успехов Джемаль-паша добивается в качестве администратора: строит стратегически важную дамбу на реке Евфрат к югу от Багдада, много лет является полномочным военным и гражданским администратором Сирии. О методах управления Джемаля говорит полученное им среди арабов прозвище - "Ас-Саффах", "кровавый мясник". Кстати сказать, трибунал, приговоривший младотурецких лидеров к смертной казни за вовлечение страны в Мировую войну, а также за массовое уничтожение армян, айсоров и турок-мегринцев, в приговор Джемалю отдельной строкой вписал к тому же ещё и арабов.
       Благополучно высадившись с германской субмарины в Киле, Джемаль-паша неприкаянно прожил длинный эмигрантский год в котором, казалось, было не 365, а 730 одинаковых, как зерна в стручке зелёной фасоли, дней. Нигде не останавливаясь надолго, он скитался сначала по Германии, потом перебрался в Швейцарию. В первых числах нового, двадцатого года Джемаль вернулся в Берлин - его деятельная натура не могла больше переносить измождающего ничегонеделанья. О приезде старого товарища по партии узнал Талаат. В отличие от других триумвиров он прочно пустил корни в германской столице. В ближайшую субботу бывший министр внутренних дел пригласил Джемаля и Энвера к себе. Объяснил: что-то давно не варил он друзьям кофе, - намекая на драматическую встречу на конспиративной полицейской квартире полтора года назад.
       Политики - коли уж они чего-то добились в своей профессии - не сентиментальны: ремесло это не располагает к пусканию "шлядких шлюнок", во всяком случае, если слеза в голосе не требуется для завоевания дополнительных голосов избирателей; к политикам-военным наше утверждение относится еще в большей степени; что же тогда говорить о восточных политиках-военных? Поэтому обошлись без обязательных в таких случаях "а помнишь, товарищ..." или "клянусь, никогда не забуду, как...". Может быть, до этого дойдёт во время обеда - алкоголь расслабляет, - но пока три паши сидели в гостиной с аперитивом. У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что просто с полуслова продолжился недавно прерванный разговор.
       - Всё-таки, - завёл беседу Талаат, - приходится признать, что Кемаль имеет серьёзные шансы на успех.
       С этими словами он налил в высокий тонкий стаканчик ракы - отчего по комнате моментально разнесся специфический запах аниса - и долил в крепкую, пятидесяти с лишним градусов водку ледяной воды из хрустального графина. Это было похоже на алхимический фокус: до того абсолютно прозрачная жидкость моментально помутнела и побелела, став внешне похожей на молоко. Сделав аккуратный глоток, Талаат одобрительно кивнул.
       Описанное свойство анисовки (уж позвольте мне тАк называть сей напиток, называемый во Франции "перно", в Турции "раку", в Болгарии "мастикой" и так далее) с успехом использовал - правда уже в тридцатые годы - крепко пивший, чтоб не сказать сильнее, болгарский царь Борис. В этом немце по крови, если что и было болгарского кроме имени, так это неизбывная балканская любовь уже с утра принять по маленькой. Женился он на дочери Виктора-Эммануила, короля Италии. Царица Иоанна энергично принялась бороться с пьянством венценосного супруга, и создалась невыносимая обстановка: "поправляться" с утра бедняге стало практически невозможно! Однако же нет существа хитрее, чем страдающий от абстиненции алкоголик или наркоман (что одно и то же). Борис перешёл на разбавленную мастику, добавляя в неё два-три кусочка хлеба. На вопросы своей мучительницы он объяснял, что это попАра, блюдо национальной кухни, любимое стариками и детьми: сладкое молочко с белым мякишем. Не знаю уж, как царь объяснял, отчего от его молока за версту разило анисом и не только...
       - Да, - согласился Джемаль, - хоть он и собирался нас повесить, не могу не признать, что кое в чём Кемаль оказался сильнее нас: во всяком случае, дни султана, скорее всего, сочтены. - С этими словами он отправил в рот маслинку: именно так полагалось закусывать то, что они пили.
       Энвер с сомнением посмотрел на блюдо с маслинами и предпочёл закурить: на его просвещённый взгляд, табак ничуть не хуже оттенял вкус аниса. Хмыкнув, подколол Джемаля:
       - Уж точно, сильнее: ведь это он нас собирался подвесить сушиться на солнышке, а не мы его!
       Джемаль вспыхнул, но Талаат, исполняя роль хозяина, умело увёл разговор в другую сторону:
       - Сильным Кемаля делает, уж простите за тавтологию, сильная партия. Даром, что он выделялся и в младотурецком движении...
       Энвер согласно кивнул:
       - Если мы хотим вернуться в политику, надо возрождать "Иттихад ва таракки". - Как, может быть, помнит читатель, таким образом по-турецки звучит название партии "Единение и прогресс".
       - Где, в Стамбуле? - красиво изогнул бровь Джемаль.
       - Здесь, в Берлине, - делая новый глоток, тихо и весомо изрёк Талаат.
       - В Москве! - не без вызова поправил его Энвер. - Здесь мы никто, без союзников, без серьёзного финансирования, в конечном счёте, без перспектив.
       Джемаль не смог скрыть изумления. Он несколько отстал в своих Швейцариях от жизни, и не был в курсе застарелого спора бывших коллег.
       - Отчего же без союзников? - Талаат в сердцах стукнул тремя пальцами правой руки по столешнице. - Планы панисламского государства встретили полное понимание Абдуллы Азиза, шейха из Египта - с ним я встречался месяца два назад. Воссоздание нашей партии поддерживает один исламист из Индии (я дал слово, и даже вам не могу открыть его имени)... да что говорить, на этой неделе разговаривал с Шакиром Асланом, очень влиятельным деятелем из Сирии, и он тоже готов помочь.
       [Справка: все трое - реальные личности, действительно контактировавшие а Берлине в указанное время с Талаатом, и действительно поддержавшие его планы.]
       Энвер пренебрежительно скривился. Пустив по поверхности низкого стола идеальное с точки зрения геометрии кольцо дыма, уничижительно перечислил:
       - Малоизвестный египтянин, сириец, имя которого тоже не на слуху, анонимный индиец...
       Рискуя предстать перед читателем занудой, задам вопрос: а известна ли вам разница между "индийцем" и "индусом"? На всякий случай: "индиец" - просто любой коренной житель Индии; "индус" - коренной житель Индии и адепт индуизма. Таким образом, какой-нибудь поборник ислама из штата Кашмир - индиец, но не индус.
       В жесте протестующего изумления хозяин дома поднял и развел в стороны обе руки, но Энвер, не обращая внимания на указанные телодвижения, саркастически продолжил:
       - Могут ли перечисленные, вполне допускаю - в своих странах влиятельные и благочестивые правоверные, сравниться с мощью России?
       - Россия - наш союзник по воссозданию партии "Иттихад"? - недоверчиво переспросил Джемаль, чьи симпатии явно склонялись на сторону Талаата.
       Энвер улыбнулся ему и спросил:
       - Должен ли я напоминать уважаемому выпускнику Стамбульской военной академии знакомую всем первокурсникам аксиому "враг моего врага - мой друг"? А ведь красные борются с Антантой, и этим прекрасно воспользовался Мустафа. По моим данным - а кое-кто в Турции до сих пор снабжает меня информацией - Кемаль снюхался с большевиками. Надо перехватить у него инициативу, и победа будет за нами.
       - Так что, ты действительно поверил посулам этого дешёвого демагога Радека? - насмешливо поинтересовался Талаат показывая, что и он не обделён источниками доверительной информации.
       Энвер вспыхнул, но усилием воли заставил себя улыбнуться. Перегнувшись через стол, похлопал Талаата по колену и предложил:
       - Вместо того, чтобы спорить, давай лучше сотрудничать. Будем делать одно дело, ты - здесь, а я - в Москве.
       - Согласен!
       - Вот и хорошо. Было бы здорово снабдить меня письмом от кого-нибудь из влиятельных людей, скажем, от генерала фон Зекта - чтобы я выступал, как бы, и от лица Германии...
       - Это можно, - кивнул Талаат. - О чем ты хочешь, чтобы оно было написано? Немцы просто так ничего не делают.
       - Да уж, благотворителей в политике не бывает. Это должно быть предложение Германского правительства о том, что оно поможет России неофициально, скажем, посылкой вооружения, организацией восстаний против поляков и тому подобного. Взамен Советы должны пообещать Германии предпринять меры для возвращения ей границы 1914 года.
       - Германцы должны на это клюнуть, - включился в беседу Джемаль. - Стараниями Антанты они сейчас находятся в таком же дипломатическом вакууме, как и эфенди большевики.
       - Пожалуй... - прищурившись, согласился Талаат.
       - Ну а я, - поблагодарив кивком Джемаля за поддержку, продолжил Энвер, - под сурдинку попрошу также субсидию для нашего дела. Более того, слегка приукрашу действительность и сыграю на тебя, - это уже относилось к Талаату. Скажу, что национально-революционные партии всех мусульманских стран, включая Египет, Тунис и Алжир, имеют общий центр в Берлине и хотели бы вступить в соглашение с Москвой о взаимной поддержке (Кремль спит и видит, как бы насолить британцам). Ну, пообещаю помогать большевикам в их политике на Востоке, за что попрошу помощь деньгами и организационную, например, устроить в Москве школу для будущих террористов. Ну, и так далее.
       - А что, неплохо задумано! - Талаат встал и одобрительно потрепал Энвера по плечу. - Думаю, всё это можно будет устроить. А теперь прошу к столу...
       Содержание письма фон Зекта и устных предложений Энвера советскому правительству изложены мною (далеко не полностью) по написанной с деловитым цинизмом докладной Г.Чичерина, информировавшего Владимира Ульянова о встрече с приехавшим в РСФСР младотурецким деятелем. Особенно впечатляет "школа террористов", это при постоянно-то декларировавшемся резко отрицательном отношении к данному виду революционной борьбы!
      
       Проходя вслед за хозяином анфиладой комнат большой квартиры Талаата в столовую, Энвер приобнял за плечи Джемаля (при существенной разнице в росте это выглядело несколько комично). Проникновенно сказал:
       - Но тебе-то что делать в Берлине? Талаату жалко расставаться со своим, с этим его проектом воссоздания "Иттихада" в Европе. Нет, наше место в Евразии! Поедешь со мной?
       Джемаль обещал подумать. На самом деле - как это часто бывает - решение он принял сразу, ещё во время страстного монолога Энвера о союзниках, только не отдавал пока ещё себе в этом отчёта. Спустя несколько месяцев "товарищ Энвер", после обстоятельной беседы с руководителем Западно-Европейского секретариата Коминтерна "товарищем Томасом", по одному из каналов этой нелегальной организации отбыл в Москву. В итоге вслед за бывшим заместителем главнокомандующего турецкой армией, в мировой столице пролетариата оказался и бывший полномочный военный и гражданским администратор Сирии...
      

    23

       "Ищи ветра в поле" - замечательная поговорка, в полной мере отражавшая положение, сложившееся после исчезновения проводника. Отлично понимая безнадёжность этой попытки, Погосов исключительно для очистки совести разослал ординарцев не только в арьергард, но и в голову колонны: а вдруг Анвар каким-то чудом окажется там? Увы, результат был ожидаемым: проводник исчез бесследно. А значит, сведения от Таисиного отца были верными: иначе какого же х... км, чёрта (девушка была рядом, а Тигран ругнулся в голос) исчез этот хитрый узбек, коли не был предателем? И - неожиданно осознал он с похолодевшим сердцем - капкан, поставленный басмачами, уже захлопнулся. Оставалось оценить, что всё это означает, причём времени - комбриг отдавал себе в этом отчёт - практически не оставалось: Кара-Расул не мог не понимать, что бегство Анвара должно насторожить красных, и нападёт, видимо, с минуты на минуту. Оставалось попытаться угадать его действия и чем-нибудь удивить - иного пути для спасения не было.
       Что же делать? Развернуть колонну и попытаться вернуться? Поздно, путь для отступления наверняка перекрыт. С боем прорываться вперед? Это означает, что бригада подвергнется удару с тыла и в скоротечном бою будет разбита: Погосов готов был дать руку на отруб, что на подходящих высотках давно уже расставлены пулемёты с заранее пристрелянными ориентирами. Даже оставаться на месте нельзя, бандиты возьмут бригаду в клещи, окружат и положат на месте. Почти тот же эффект получится, если Тигран даст команду рассредоточиться и пробиваться поодиночке, уйдя с дороги в степь. Эх, Серёги с ним нет! Морозов, с его холодной головой, не дал бы сгоряча на ночь глядя выступить, а окажись сейчас рядом с ним, наверняка бы что-нибудь придумал...
       Погоди-ка, а почему, ежели через степь, то поодиночке? Основными силами Кара-Расул оседлал дорогу впереди и, конечно, сзади. По бокам, на значительном удалении от дороги, может быть, даже скорее всего, выставлено только немногочисленное боевое охранение - на всё про всё у басмачей просто не хватит сил. Это если бригада остановится, то окружение неминуемо, а если организованно, развернувшись лавой, уйдет в степь? Да не в одну сторону, а одновременно, в обе? Нет, дробить бригаду опасно, если действовать, то в кулаке, и не слишком удаляясь от дороги: следует признать, что в степи басмачи пока сильнее. Но ведь можно организованно уйти в обе стороны в степь, вырваться из клещей, а потом снова вернуться на дорогу. Что ж, в этом что-то есть! А куда двинуться дальше?
       Не додумав последнюю мысль - нельзя было терять ни секунды - Погосов приказал немедленно вызвать к нему командиров эскадронов. Ожидая своих комэсков, решил: наверняка сзади басмачей больше, чем спереди. Реши бригада отступать, противостоять ей должны были бы б?льшие силы; реши двигаться вперёд, бандиты, нанеся б?льшими силами удар с тыла, быстрей добьются победы. К тому времени, когда командиры собрались вокруг комбрига, решение было принято: по дороге продолжит движение первый эскадрон, усиленный сводной пулеметной ротой на тачанках (подобной плотности огня Кара-Расул наверняка не ждёт), остальные выходят в степь с двух сторон, окружают и сминают отряд противника спереди, и отрываются от основных сил басмачей, уходя в сторону киргизского аила.
       Инструктаж много времени не занял. В его ходе Погосов понял, почему басмачи тянут с нападением: комеска-1 сообщил, что впереди дорога сужается и ныряет в небольшой распадочек между двумя холмами. Определёно, нападение на бригаду намечено именно там: места лучше не придумаешь. Хотя для басмачей оно имело и серьёзный минус, поскольку на бригаду, буде она войдет в узкое горлышко, с тыла широким фронтом не нападешь. Правда, пулемёты на возвышенности и возможность атаковать со склонов холмов как будто "окупали" это неудобство...если бы не тачанки, буде удастся сосредоточить их в голове колонны. Пожалуй, прорвёмся! - решил Тигран, когда "ростовчанки", разбросанные по всей длине вытянувшейся змеёй бригады, успели до нападения противника собраться в авангарде...
       Кто из старшего поколения не помнит лихую песню с припевом "Эх, тачанка-ростовчнка, наша гордость и краса..." (я, кстати сказать, в детстве искренне полагал, что следует петь "тачанка-растачанка", по приципу "такой-растакой"). Простая штука: подрессоренная (что важно для меткости и кучности стрельбы на ходу) открытая повозка со станковым пулемётом "максим", запряжённая 2-3-4 лошадьми. Сие средство передвижение было непременным атрибутом каждого фильма о гражданской войне, коих за годы советской власти снято было неисчислимо много. Казалось бы, что о ней может быть неизвестно? Да многое. Кто её придумал, Будённый или Махно? (само собой, в смысле, у кого из них служил тот безвестный умелец-мудрец). Почему "тачанка"? Одни полагают, от "тавричанка", но в Таврии этим словом обозначались огроменные телеги, а не лёгкие повозки... Другие, отдающие приоритет изобретения махновцам, считают, что название возникло от украинского "нэтычанка", оттого, что подрессоренные оси не касались кузова ("нэ тыкалысь"). Стало быть, "нетачанка"? Странно как-то... Наконец, отчего "ростовчанка" а не, скажем, "луганчанка"? Вопросов больше, чем ответов...
       - Дай мне наган! - голос Таисии вернул Тиграна из горних тактических и стратегических высей, в коих витал его дух.
       - Не дам. Ты и стрелять-то, поди, не умеешь.
       - Умею. Неужто хочешь, чтобы в бою я была безоружной?
       - Хочу, чтоб в той мясорубке, что сейчас начнётся, осталась живой. Оружие тебе будет только мешать. Держись около меня, и всё будет нормально.
       - Разберусь, где мне быть - независимо ответила Тая но, почувствовав, что малость перебрала, милостиво согласилась: - ладно, буду держаться около тебя. Только дай мне оружие: в бою всяко может случиться.
       Скрепя сердца комбриг достал из-за ремня на спине наган и протянул девушке. Затем, убедившись, что все приготовления уже сделаны, тихонько свистнул, подавая команду уходить с дороги. Происходившее в последующие четверть часа, может быть, чуть дольше, описать достаточно трудно. Едва бригада, разделившись на две части, галопом поскакала в степь (это было похоже на то, как будто она на миг раскинула в стороны два огромных чёрных крыла), а её авангард, резко ускорился и, у входа в горловину, сноровисто перестроился, пропуская вперед уже поливающие свинцовым дождём всё и вся тачанки, как начался настоящий ад. Не ожидавшие подобного маневра засевшие на холмах туркестанские повстанцы ответили бешенным ответным огнём, от которого пострадали в наибольшей мере басмачи из отряда преследования, бросившиеся вдогонку за внезапно растворившимися в ночи красными. Пока продолжалась эта убийственная неразбериха, обе части бригады соединились и сообща ударили по тем из басмачей, кто уцелел от пулемётного огня своих и чужих.
       Ближе к концу боя Таисия спасла Погосову жизнь. Пока Тигран рубился с басмачом, который владел шашкой так же хорошо, как и комбриг, откуда-то из-под коня его противника вынырнул ещё один бандит - видно, лошадь под ним была убита, и он сражался в пешем строю. Выскочив, как чёрт из шкатулки, он навел на Погосова устрашающего калибра обрез двустволки (такие заряжались волчьей картечью и оставляли в груди убитых дыру размером с блюдце, поскольку курки их были связаны проволокой, отчего выстрел производился одновременно с двух стволов; страшное оружие в ближнем бою, доложу я вам). Уму непостижимо, но Тая выстрелила первой, положив свою пулю аккурат в левый глаз басмача!
       Победа была полной и безоговорочной. При минимальных потерях отряд Кара-Расула оказался полностью разгромленным, а его командир найден и опознан среди убитых. В иное время Петросову было бы чему радоваться: ловушка, в которую чуть не попала бригада, оказалась гибельной для одного из самых опасных командиров Мадамин-бека, и всё благодаря находчивости и воинскому таланту комбрига. Но... комиссара среди погибших басмачей не оказалось (как это ни печально, но лучше б ему было погибнуть от пули своих!), а значит, он остался в руках басмачей, и его ждёт неминуемая лютая смерть. А Петросова столь же неминуемо ждут расспросы одного знакомого моряка... Как-то рассудит особист Воропаев, что перевесит, похищение комиссара в отсутствие Тиграна, или уничтожение Кара-Расула? (Труп последнего для последующего предъявления кому следует, был завёрнут в рогожу и уложен в обозную телегу но, разумеется, отдельно от убитых красноармейцев). Пленных не брали. Тела басмачей, отрубив для отчёта большие пальцы на правых руках (как учил Ильич: "социализм - это учёт"!), оставили тлеть в степи: устраивать ночные похороны врагов, означало сознательно подставляться под выстрелы их уцелевших товарищей. Да и вообще, этика гражданской войны несколько отлична от нравственных установок участников других конфликтов. В общем, на ближайшие дни раздолье степным падальщикам обеспечено... Погрузив трофеи, в числе которых оказались несколько новеньких ручных пулемётов Льюиса (читатель имеет о нём представление, поскольку бутафорское оружие Сухова из "Белого солнца..." изображает именно это чудо британской техники), бригада двинулась в обратный путь.
       Таисия, как и обещала Тиграну, всё время держалась рядом с ним. Она всё больше и больше нравилась комбригу. В частности, в отличие от иных знакомых ему женщин, не лезла постоянно с разговорами, а ему в тот час было о чём помолчать. Рассудив, что встречи с Воропаевым всё равно не избежать, а гадать, чем она обернётся, бессмысленно, Петросов первым нарушил молчание и обратился к девушке.
       - А ведь я тебя так и не поблагодарил за то, что спасла мне жизнь.
       - Ждать от мужика благодарности, что воду в сите носить! - фыркнула та. - Промежду прочим, я тебе ещё и твой отряд сохранила. Аль запамятовал?
       Тиграну стало совестно. В горячке боя всё, что ему предшествовало, отступило на второй план. А ведь, если разобраться, Тая спасла его дважды: первый раз, вместе с отрядом, предупредив о ловушке, и второй раз от бандита с обрезом.
       - Я никогда этого не забуду, - с чувством произнёс он, и с удивлением услышал свой голос, задающий совершенно нелепый в тех обстоятельствах вопрос: - а у тебя есть жених?
       Непроизвольно Тигран закрыл свои губы ладонью, - так часто делают люди, сморозившие что-то не то. Надо полагать, вид у него при этом был совершенно нелепый, поскольку Тая не ограничилась обычным своим фырканьем, а по-настоящему закатилась звонким смехом. Отсмеявшись, очень серьёзно ответила:
       - Есть. - Посмотрев на побледневшего и даже как-то сразу осунувшегося Тиграна, поправилась: - думаю, что есть...
       Комбриг не очень понял, что она имела в виду, но осознал, что счастливый соперник у него имеется. Пробормотав что-то вроде "желаю счастья", он скорбно замолчал, тщетно пытаясь придать своему лицу беззаботное выражение. Выдержав длинную паузу, Таисия пояснила:
       - Пока ещё он мне предложения не делал, но если сделает, я скорее всего соглашусь. Особливо, если перестанет с самым дурацким видом задавать нескромные вопросы.
       В голове Петросова блуждали, со страшным грохотом сталкиваясь друг с другом, мысли о несчастной любви, невезении, бессмысленности всего сущего и так далее - кто хоть раз побывал в его тогдашней шкуре, поймёт. Весь этот ментальный шум поначалу помешал ему вникнуть в смысл Таинных слов. Однако постепенно до него стало доходить то, что сказала девушка. Посветлев лицом, он совсем уже было собрался спросить, не его ли она имела в виду, но вспомнив про "нескромные вопросы", заговорил, как ему казалось, совсем о другом.
       - Тая! Теперь, после боя... После всего, что между нами произошло... Хочу спросить...
       - А что произошло-то? - спросила строптивица, но сжалившись над Тиграном, который опять смертельно побледнел, ласково улыбнулась и, положив руку ему на колено, разрешила: - Ладно, спрашивай. Только по делу!
       Лёгкое прикосновение Таисиной руки произвело магнетическое действие. Вздрогнув, как от удара электрического тока (с ним Тигран познакомился в юности, во время работы в бакинской мастерской), комдив смешался, но справился с собой.
       - Объясни мне, всё-таки, мотивы твоего отца. Почему он решил нас предупредить, почему послал тебя, отчего ему нельзя было поехать самому? Понимаешь, когда мне что-то непонятно, я этого опасаюсь - жизнь научила. А ведь речь идёт о твоём отце...
       - Конечно, ты слышал о Монстрове?
       - А т??! - этому словечку Погосов научился у своего комэска-2, который был родом с Украины.
       - Мой родитель знает Константина Ивановича уже тысячу лет, они одновременно перебрались в Туркестан из России, вместе создавали ополчение. Но когда Константин Иванович пошёл на союз с Мадамин-беком, они чуть не поссорились. Батя... считался связником Константина Ивановича, кое-кто об этом знал, у басмачей есть в кишлаке свои глаза и уши, а отец не хотел раньше времени объявлять, что пошёл с советской властью на мировую. Спасение твоей бригады - как бы искупление старой вины. Потому послал меня.
       - А что ж он стыдится открыто признать, что принял народную власть?
       - Есть у бати одна идея. Недавно от Монстрова пришла весточка, он написал, что начал разочаровываться в своих нынешних союзниках. Вот он и хочет, продолжая считаться человеком Константина Ивановича, склонить его повиниться перед советской властью.
       У Тиграна моментально изменился ход мыслей, он вспомнил о Сергее Морозове и той задаче, которую его заместитель решал. Слава Труду! Похоже, что он, Тигран Погосов, сможет здорово помочь своему другу. Глядишь, через Таиного отца появится возможность ещё и связаться с Серёгой. Как он там, старый друг? Каково ему одному среди белых...
      

    24

       Ротмистр Матвеев относился к тому нечастому типу нормально сложенных мужчин, которым военная форма идёт меньше цивильного одеяния. Нет, нельзя сказать, что в своём вылощенном кителе, безупречно выглаженных бриджах и зеркально начищенных сапогах он выглядел ряженым. Вроде бы, обычный офицер, но... чувствовалось, что в пиджаке для курения, именуемом в Европах смокингом, он определённо чувствовал бы себя комфортнее. Вот и сейчас Валерий Калистратович совершенно по-граждански вальяжно расположился в плетёном кресле, помешивая ложечкой принесённый ординарцем чай. Чай - это тоже бросалось в глаза - был налит на иностранный лад, в чашки, а не в стаканы, как испокон было заведено на Руси-матушке. В отличие от ротмистра, подтянутый Морозов в мундире со знаками различия штабс-капитана смотрелся превосходно. В старину восхищённые дамы про таких говорили: "душка-офицер". Держа в левой руке блюдце, Сергей правой поднес к губам чашку; в лучах пробивавшегося сквозь мутное окошко утреннего солнца в манжете его крахмальной сорочки блеснула драгоценным огранном запонка - подарок князя Искандера, после того, как они пригубили лафиту "с возвращеньицем".
       - Сергей Сергеевич, - Матвеев отодвинул чашку в сторону (ежедневные многочасовые допросы начальник контрразведки проводил в форме дружеских чаепитий), - не сочтите за труд, еще раз расскажите о командире отряда, в котором вы служили у красных. С офицерами штаба мне приблизительно всё ясно, а вот в связи с этим... - пожевав губами, ротмистр вспоминал фамилию, - Погосовым для меня не всё понятно.
       Морозов ни на секунду не поверил, что матёрый контрразведчик позволил себе забыть фамилию Тиграна. Не подав вида, что заметил игру собеседника, подняв брови, усомнился:
       - Милейший Валерий Калистратович, что же может быть загадочного в этом простом парне? В прошлом обычный, прости Господи, мастеровой!
       - Для меня загадочна, как вы изволили сформулировать, не личность этого комбрига, а то, что в отличие от других красных командиров, про этого вы говорили скороговоркою, хотя как раз господина э... Погосова должны были бы знать лучше других. Так что сделайте любезность, еще раз расскажите о нём: политические взгляды, привычки, слабости.
       Да, этому палец в рот не клади, в очередной раз подумал Сергей. Надо же: почувствовал, что ему не хочется распространяться в белой контрразведке о лучшем друге! Да, с ротмистром всё время надо держать ушки на макушке...
       - Как скажете, Валерий Калистратович! Тигран Погосов - способный командир-самоучка, горяч, но умеет себя контролировать. Живёт аскетично, в рамках партийной морали. От случая к случаю, при наличии надлежащего повода, выпивает, предпочитая вино. Удар Бахуса, - Морозов усмехнулся, - держать умеет: кавказская закваска. Вспыльчив. На жизнь смотрит трезво, начальство не боготворит. Он...
       - Можно ли считать Погосова "твёрдым искровцем"? - блеснув знанием большевистской терминологии, перебил Сергея Матвеев.
       Второй раз за эти дни Матвеев наводил Морозова на любопытную мысль, которую тот от себя отгонял: а не подключить ли к комбинации и Тиграна? Возможно, эту неуверенность Сергея ротмистр и уловил, только не знал, как её интерпретировать. Рискнуть, что ли? Эх, однова живём!
       - Не думаю, - достав из коробки довоенную еще папиросу (тоже подарок князя), Сергей со вкусом её раскурил и, зажав зубами, закинул сцепленные руки за затылок. Я бы сказал, он из сомневающихся.
       - Сомневается, но воюет с нами? - сузил глаза Матвеев.
       - Не так легко отказаться от иллюзий молодости, милейший Валерий Калистратович. Вам ли, с вашим опытом этого не знать... Я вам скажу больше: Погосов - доказательств у меня нет, но уверен я абсолютно - догадывался о моём намерении бежать к вам, но не донёс.
       - Что вы говорите, Сергей Сергеевич. Это же страшно интересно! И вы об этом молчали... Позвольте полюбопытствовать, почему?
       - Как на духу? - Морозов аккуратно, чтобы не переборщить, изобразил на лице некое борение чувств.
       - Извольте.
       - Из благодарности, Валерий Калистратович, из благодарности и интеллигентского чистоплюйства.
       - Как так? - глаза ротмистра превратились в две маленькие щёлочки.
       - Мой комбриг мог донести на меня, и особисты мигом поставили бы вашего покорного слугу, как бывшего офицера и "ненадёжный элемент", к стенке. Однако ж он этого не сделал, и я оказался здесь. А скажи я вам, что Петросов представляет для белого движения оперативный интерес, вы ж потом с него не слезете. А контрразведка у красных, доложу я вам, поставлена неплохо, предателей выявлять они умеют... И что? Человек меня спас, а я в благодарность за это своими, можно сказать, руками отправляю его в подвалы ОГПУ?
       - Н-да, хорошенького вы мнения, Сергей Сергеевич о нашем интеллекте! Не волнуйтесь: ничего с вашим Погосовым не сделается, а послужить нашему делу он, надеюсь, послужит!
       Ротмистр был доволен. Насторожившая его ухо во время одного из прошлых допросов перебежчика легкая неточность интонации объяснялась просто и, слава тебе, Господи, неинтересно. Матвеев безусловно поверил объяснению Морозова - при условии, естественно, что тому вообще можно доверять. Но это мы сейчас узнаем наверняка, усмехнулся про себя Валерий Калистратович, нонче мы про тебя, мил-человек, всё узнаем...
       Матвеев согнал с лица усмешливое выражение, с которым вёл беседу с Морозовым, сменив его на холодно-служебное. Встал, одёрнул китель, предварительно застегнув верхнюю пуговицу, откашлялся.
       - Господин штабс-капитан! Официально сообщаю вам, что проводившаяся контрразведкой проверка благополучно закончена. Поздравляю вас, господин Морозов! - Сев за стол, снова расстегнул пуговицу, показывая, что беседа возвращается в неформальное русло. - Не обижайтесь, Сергей Сергеевич, служба...
       - Помилуйте, господин Матвеев, я отлично всё понимаю: идёт война.
       - Вот и отлично! Скажите - вернёмся к господину Погосову - пойдёт он на сотрудничество с нами, или не пойдёт?
       - Вопрос трудный, Валерий Калистратович. Очень может быть, что да, но только при условии, что вербовать его стану я: мне он верит. Если же на связь с ним выйдет кто другой, больше чем уверен, что ничего не получится. Хорошо, если не сдаст он вашего эмиссара чекистам...
       - Хорошо. Вернёмся к этому разговору потом, когда вопрос станет актуальным. Как, вы говорили, фамилия комиссара вашей бывшей бригады? Нечипоренко?
       - Да, Нечипоренко Алексей Фомич.
       - Что он за человек? Можно ли его как-то использовать?
       Личность комиссара не включала в мозгу Сергея тормозов этического плана, и он от души "оттянулся":
       - Комиссарами, как вы знаете, назначают людей убеждённых, таких не перекупишь - за редчайшими исключениями. Что же до Нечипоренки... Человек он, безусловно, храбрый, но недалёкий. Буквоед. Фанатик. Очень подозрительный. Чрезвычайно упрямый, если что в голову ему пришло, оглоблей не вышибешь. Этот вербовщика в ГПУ сдавать не станет, сам на месте расстреляет.
       - Да-с, исчерпывающе и не обнадёживает. Похоже, досталось вам, господин Сергеев, от комиссара! Признайтесь, а?
       - Он меня подозревал, - коротко ответил Сергей.
       - И, как выяснилось, не зря! - ощерил в улыбке зубы ротмистр. - Ну ничего, Сергей Сергеевич, вам представится шанс отомстить.
       - Теперь, когда я снова горжусь тем, что я русский офицер - да, - беспечно ответил Морозов. - А ведь всего несколько дней назад приходилось об этом умалчивать, если уж не скрывать.
       Очевидно, в кабинете имелась скрытая сигнализация, поскольку внезапно открылась дверь, и на пороге возникла фигура дежурного.
       - Слушаю вас, Валерий Калистратович.
       - Приведите арестованного! - если судить по тому, что ротмистр не стал уточнять, кого именно, то либо под арестом в контрразведке находился всего один человек, либо ротмистр заранее отдал какие-то распоряжения.
       Морозов встал, устало потянулся.
       - Заболтал я вас, господин ротмистр. А у вас ведь работа. Если ко мне вопросов больше нет...
       - Останьтесь ещё на несколько минут, сделайте милость. У меня для вас имеется приятный сюрприз, - оперативно присланный ротмистру для такого случая коллегой из штаба Мадамин-бека).
       Приятный сюрприз от начальника контрразведки - это всегда опасно. Однако Сергей не успел забеспокоиться, поскольку в тот же момент дверь распахнулась, и два дюжих конвоира втолкнули в кабинет избитого человека в рваной, заляпанной кровью нательной рубахе. Поначалу Морозов не узнал в несчастном Нечипоренко, но когда тот поднял белые от плескавшейся в них ненависти глаза - признал. Еще Сергей боковым зрением заметил, что ротмистр за ним внимательно наблюдает. Достал папиросу, постучал гильзой по крышке коробки и, закинув ногу на ногу, закурил. В тишине кабинета раздавалось только хриплое дыхание комиссара. Похоже, отбиты лёгкие, как-то отрешенно подумал Морозов и, пересилив себя, со скучающей миной одно за другим пустил перед собой три кольца. Матвеев подошел к арестованному со стеком в руке и без замаха, хлёстко ударил по начавшим слегка подсыхать струпьям в том месте, где обычно у человека красуется ухо. Комиссар глухо застонал, но не произнёс ни слова. Очень спокойно, как будто продолжая разговор за чашкой чаю, ротмистр поинтересовался:
       - Сергей Сергеевич, узнаёте этого человека?
       - Зря вы так, Валерий Калистратович!
       - Зря что? - начальник контрразведки круто повернулся на каблуках и прицелился в Сергея немигающим глазом.
       Тот, совершенно не чувствуя вкуса табака, затянулся и пустил ещё пару колец.
       - Говорю, зря вы эту комиссарскую сволочь человеком назвали, - спокойно, как ему хотелось думать, ответил Морозов.
       Ротмистр заметно расслабился, а Нечипоренко с трудом разодрал спекшиеся губы и прокричал-прорыдал:
       - Сука! Жаль, я тебя тогда не пристрелил!
       - Что делать, милейший! Нам не всегда дано исполнять свои желания. Мне тебя тоже иногда хотелось пристрелить...
       Откуда только в этом избытом, израненном теле взялись силы? Нечипоренко, выставив перед собой руки с согнутыми пальцами, неожиданно бросился на Морозова, но успел сделать только два шага, сбитый на землю ударом ножнами шашки между ног: казаченьки славились ловкостью в обращении с холодным оружием...
       - Зато вы, Сергей Сергеевич, - Матвеев так и лучился приветливостью, - имеете шанс исполнить своё заветное желание. Он, - контрразведчик пнул ногой лежащего на полу в позе младенца в утробе матери комиссара, - действительно оказался фанатиком. Пользы от него, как от козла молока, так что комиссар - ваш!
       Морозов ожидал этого предложения - понятно было, что настоящая его проверка началась только сейчас, а что может быть вернее, чем проверить и связать кровью? Но всё равно вздрогнул, ибо предстояло ему - сейчас и здесь - принять очень непростое решение. Дорого бы он дал, чтобы его не принимать...
      

    25

       Исчезновение с политической карты мира суверенного государства влечёт за собой массу разнообразных последствий. По содержанию: политических, экономических, геополитических, социальных, культурных, национальных; по масштабу: больших и малых, катастрофических и более-менее переживаемых, охватывающих массы людей и затрагивающие немногих; по характеру: негативных, а иногда и позитивных, очень часто неоднозначных для различных групп населения; по длительности: постоянных и преходящих, проявляющихся сразу или спустя какое-то время, в близкой или далёкой перспективе. И так далее, и тому подобное...
       Разумеется, в полной мере сказанное относится и к советизации Закавказья. В контексте нашего повествования нас не может не интересовать, как "добровольное" вхождение Армении в состав РСФСР повлияло на операцию "Немезис" и тех, кто в ней участвовал.
       Конечно, любой вид деятельности легче осуществлять, имея за собой поддержку государства - пусть даже и молодого, неокрепшего и экономически несостоятельного (прошу не горячиться, речь идёт об Армянской Республике, какой она была в 1919-1920 годах). Тайная операция правящей партии по факту была государственным делом (несмотря даже на то, что общее собрание, принявшее решение о её проведении, сделало это вопреки возражениям премьер-министра Симона Врацяна). А коли так, в ней непременно так или иначе были бы задействованы спецслужбы - не оборвись армянская государственность ещё до того, как "Немезис" стала по-настоящему разворачиваться. Во всех случаях - буде страна оставалась бы независимой - участникам операции гарантировались какая-никакая техническая поддержка, пусть мизерные и недостаточные, но стабильно получаемые денежные средства, в случае необходимости и в пределах разумного (дабы не засвечивать в акте международного терроризма государство) - поддержка дипломатов, наконец, "тихая гавань", куда можно было бы вернуться после выполнения задания и получать заслуженную пенсию.
       Следующая группа последствий вторична, что не делает её менее значимой. За отсутствием национальной "базы", всю подготовку к нескольким десяткам покушений предстояло совершить на территории "противника", нелегально, что в геометрической прогрессии увеличивало трудности. Это касалось и сбора финансовых средств, и тактического руководства операцией, и связи между центрами руководства и рядовыми участниками. Даже собраться всем Руководящим органом и обсудить животрепещущие вопросы становилось проблемой. Конечно, можно было попробовать решать все насущные дела посредством переписки: в конце концов, армянскую грамоту (если не считать редких специалистов из академического мира) знали исключительно армяне. Использовали же американцы во время II Мировой войны гуронов для того, чтобы их переговоры по радиотелефону не могли понять японцы! Однако это не стало бы выходом: недаром в списке сорока одного приговорённого дашнаками преступника, фигурировали и несколько предателй-армян.
       Таким образом, встретиться было необходимо, но... одно дело Армену Гаро, в качестве посла независимого государства, отправиться за океан в Европу, и совсем другое, проделать то же самое политическому эмигранту-частному лицу. И дело не только в паспортах, визах и прочих документах. Как спрашивал персонаж одной из самых популярных песен Владимира Высоцкого: "Где деньги, Зин?". Считавшееся крайне недешёвым путешествие через Атлантику (вспомним ирландских эмигрантов, продававших последнее, чтобы приобрести билет), стоило во втором классе (с питанием) порядка 200 долларов или чуть большее, на современные деньги - от $4500. И в посольские-то времена для Армена это была сумма. А уж теперь...
       Между тем развитие событий настоятельно требовало того, чтобы лица, ответственные за проведение "Немезис", собрались и обсудили "текущий момент". Вот так и получилось, что в конце февраля 1921 года бывший посол Армении в Вашингтоне, поскребя по сусекам, сел на пароход. После утомительного плавания по неспокойной Атлантике, он высадился в Саутгемптоне и в тот же день, перебравшись через Канал, оказался в континентальной Европе.
       "Мероприятие" - так в целях конспирации в предварительной переписке её участников именовалась встреча, состоялось в столице Франции. При рассмотрении возможных мест проведения совещания Германия была отвергнута сразу: в этой бывшей союзнице младотурков, в силу традиционных связей двух стран и заслуженного авторитета местных университетов, было слишком много студентов из Турции. Первоначально предполагалось собраться в каком-нибудь небольшом провинциальном городке во французской глубинке, но потом возобладало мнение, что одновременное появление группы армян в городке, где каждый знает каждого, привлечёт к встрече ненужное внимание. В Латинском же квартале многомиллионного космополитического Парижа, с точки зрения безопасности, всё было проще: попробуй, отличи в стоге сена одну соломинку от другой!
       Совещание, под видом позднего завтрака с возлияниями и в силу этого вполне понятной солидной продолжительности, вёл Армен Гаро. С ним мы уже относительно знакомы. Через стол, напротив главы Руководящего органа, сидел Шаан Натали (имя которого Армен, если помните, упоминал в разговоре с Давидом). Внешне он, со своими откинутыми назад густыми волнистыми волосами, выбритым подбородком и круглыми очками, очень походил на молодого Чернышевского - когда Николай Гаврилович не обзавёлся ещё длинной бородой библейского патриарха.
       Акопу Тер-Акопяну, которого чаще величают по псевдониму, Шааном Натали, было в ту пору тридцать семь лет. Жизнь его складывалась типично для западных (и, к сожалению, не только западных) армян в то трагическое время: ближайшая родня Акопа по мужской линии была на его глазах вырезана озверевшими погромщиками. Мальчика спасли и приютили соседи-греки. Со временем Акоп или Шаан, как мы в дальнейшем будем его называть, перебрался в Северо-Американские Соединённые Штаты (именно так в XIX - начале XX веков называлась эта страна), где окончил Бостонский университет. Родись этот литературно одарённый человек в другую эпоху, он наверняка бы оставил заметный след в армянской словесности.
       Ошую от него располагался Григор Мержанов. Он был на четыре года старше Шаана. Григор имел полезную для рода своих занятий профессиональную подготовку, поскольку в своё время выезжал в Швейцарию, где в Женеве изучал технологии изготовления взрывчатых веществ. Его биография (впрочем, как и каждого из сидевших за столом) была достойна отдельного романа. Во время первой русской революции Мержанов находился на Кавказе, где ему довелось стать участником армяно-азербайджанских столкновений. Позже он перебрался в Турцию: приход к власти младотурок породил в первое время у дашнаков известные иллюзии. В 1915 году Григор был арестован, но бежал из тюрьмы, счастливо избежав мучительной смерти. Последующие два года он с оружием в руках сражался в рядах болгарской армии - разумеется, с турками.
       Одесную от Шаана в свободной позе сидел Согомон Тейлерян. Он был красив и молод (в ту пору Согомону стукнуло всего лишь двадцать пять лет). Согомон (в отличие от своих родственников) избежал ужасов пятнадцатого года, поскольку в 1912 году, по окончании училища, выехал в Европу для продолжения образования. С началом Великой войны при первой же возможности он возвращается на родину, где вступает в армянские добровольческие формирования. Сражался в полку Андраника. В 1918 г. был ранен.
       Место между Арменом Гаро и Тейлеряном занял самый молодой участник совещания, двадцатиоднолетний Мисак Торлакян. Он родился в крестьянской семье в Трапезундском вилайете. Окончив школу, принял участие в освободительной борьбе. С началом Великой войны использовал возможность с оружием в руках выступить против турок но, в отличие от Мержанова, вступил не в болгарскую, а в русскую армию, где дослужился до должности взводного в одном из армянских полков, дошёл до Трапезунда и был награждён крестом. С развалом армии, наступившим после октября 1917 года, во главе своего отряда с боями прорвался в Восточную Армению. Служил в армии Армянской Республики. После советизации, естественно, эмигрировал.
       ...Придётся снова отвлечься, и применительно к этому персонажу сказать пару слов о его жизни после окончания операции "Немезис" - она стоит того! После казни министра внутренних дел Азербайджана Бехбута хана Дживаншира (одного из организаторов бакинской резни в сентябре 1918 года), британский суд в Константинополе (страна была оккупирована) не признал Мисака виновным - так подействовали на судей представленные защитой материалы о погромах и показания свидетелей. Торлакяна депортировали из Турции в Грецию. С началом Второй мировой войны он стал союзником гитлеровцев: надеялся с их помощью добиться для Армении независимой государственности. Воистину, мономания - одна из разновидностей паранойи!
       Мисак вступил в Армянский легион, бывший составной частью быстро захиревшего проекта Розенберга и Гиммлера - Восточного легиона. Армянский легион (существовали еще Туркестанский, Грузинский и т.д.) составляли несколько батальонов, которые были сформированы, в основном, из вооруженных советским оружием военнопленных-армян. Попытка использовать их на Восточном фронте провалилась: "легионеры" так и норовили перейти на сторону Красной Армии. В конечном итоге их пристроили во Франции, защищать т.н. Атлантический вал. Вообще, к этой затее - использовать в Восточном легионе закавказских христиан - Гитлер с его завиральными расовым идеями относился с большим недоверием полагая, что дело можно иметь исключительно с мусульманами.
       Торлакян руководил диверсионно-разведывательными подразделениями Армянского легиона. По сути, это была его личная война против вековечного врага его народа: раздобыв секретные планы турецкого руководства по захвату Кавказа (последнее Гитлер, сам имевший виды на бакинскую нефть, счёл вероломством), Мисак вбил серьёзный клин между Берлином и Анкарой. Забавно, что в конечном итоге, этим он помог и Советскому Союзу, поскольку Германия отказалась от планов привлечь к военным действиям на Кавказе турецкую армию: пойди потом, выкури её оттуда! В сорок пятом Мисак сдался американцам, которые после обычной процедуры проверки отпустили его на все четыре стороны, ибо за ним не оказалось военных преступлений...
       По другую руку от Гаро разместились Грач Папазян и Шаан Сатчяклян. Первый был глазами и ушами организации, второй, возглавляя Особый фонд, её финансистом. Перечисленная "семёрка" составляла руководящее ядро операции плюс некоторых её главных "экзекуторов". Сейчас они утоляли голод и говорили о пустяках, не забывая о вертящемся вокруг стола официанте. Оставим их на время и вернёмся тогда, когда на столе останутся только кофейник и чайник, с которыми вполне можно было управляться самим...
      

    26

       Оставив в покое, наконец, лежавшего на полу комиссара, Матвеев уселся на краешек письменного стола, взял в руки давно остывший чай и принялся его прихлёбывать, внимательно посматривая поверх чашки на Морозова. Тот счёл возможным удивиться:
       - Что значит, мой, Валерий Калистратович?
       - То и значит, - как-то по-домашнему ответил ротмистр, - что имеете шанс послать ему девять граммов свинца промеж глаз. Или в затылок, коли не хотите на рожу его смотреть. - Увидев не особо скрываемое Сергеем смятение, подбодрил: - Смелее, Сергей Сергеевич! Он бы с вами чикаться не стал, вы же слышали. Простите за афористичность, но в наше время выживает тот, кто стреляет первым...
       - Или метче, - механически, думая о другом, поправил ротмистра Морозов.
       - Вот и проявите свою меткость, штабс-капитан, сделайте милость! Ставлю последнюю бутылку коньяку против стакана первачу, что с десяти шагов, стреляя этому молодцу в лоб, вы промажете.
       - Отчего это промажу? - обиженно поинтересовался Сергей, и неожиданно на себя разозлился: дурацкий этот вопрос явно был проявлением слабости, попыткой еще на мгновение оттянуть неизбежное. - Пари принимается!
       Это только в патриотических фильмах и книжках для юношества описывается, как храбрый и благородный разведчик (непременно разведчик, это у них шпионы!) исхитряется в подобных случаях сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, сиречь, не провалить задание, остаться "в доверии" у врага и спасти коллегу, соотечественника и т.д. Да простят меня жеманницы за рассказанный к месту мальчиковый анекдот: "- В чём разница между мужским членом и жизнью? - Жизнь жёстче!". Так вот, в реальной жизни всё проходит несколько иначе, чем в типовом сценарии киностудии имени М.Горького. Если спасти невинную душу с разумной долей риска невозможно, никто заданием и собственной, бездарно потраченной жизнью жертвовать не будет! Разведчик всегда на войне, и как сформулировали ценящие меткое словцо французы, Ю la guerre comme Ю la guerre, на войне, как на войне...
       - Пари принимается, - побледнев от мысли о том, что ему предстоит спустя миг совершить, повторил Морозов. - И хотя я боевой офицер, а не палач... - недоговорив, Сергей начал скрести застёжку кобуры.
       Поставленный уже к этому времени на ноги Нечипоренко рванул на груди рубаху.
       - Стреляй, белогвардейская... - договорить ему не дал тот же казак, что сбивал его с ног. Кляпом ему послужила шишка, украшавшая ручку шашки. Выплюнув вместе с кровью пару зубов, Алексей Фомич тяжело осел на пол.
       - Выведите эту падаль отсюда, - заорал на казаков ротмистр, - кабинет мне, понимаешь, в мясную лавку превратили!
       Когда они остались вдвоём, Матвеев отворил сейф, достал из его необъятных глубин пузырёк французского одеколону и плеснул граммов пятнадцать в пустовавшую чайную чашку Морозова. Затем долил воды из графина и протянул штабс-капитану...
       Читатель, прошу вас, не усмехайтесь. Да-да, конечно, "Ален Делон не пьёт одеколон...", но зато его с удовольствием поглощают - особенно по утру - отечественные ханыги... всё это так. Между тем, созданная в начале XVIII века итальянцем Фариной "Кёльнская вода" (Eau De Cologne), изначально почиталась не только и не столько духами, сколько превосходным тонизирующим средством - не знаю уж, из-за того ли, что была и остаётся 70-процентным спиртовым раствором, или от травок, в ней содержащихся (рецепт настоящего оригинального Одеколона до сих пор остаётся тайной).
       - Глотните-ка, это вас подкрепит. А что до палачества... Вот вы, разумный и образованный человек, ответьте мне, что делает палача палачом? Профессия убивать? А как же тогда профессионалы-военные? Лишать жизни за деньги? А мы с вами что, в полковой кассе деньги получаем за сложение стихов? Отправлять к праотцам по приговору суда? А что, без приговора, извините, лучше? Суд, между прочим, оглашает волю общества... Палач лишает жизни безоружного человека? А как же тогда водители этих новомодных танков, бронированных чудовищ, направляющие свои многотонные громадины на окопы, защищенные только колючей проволокой? Серая скотинка, которую танкисты превращают гусеницами своих машин в кашу, тоже ведь, по сути, безоружна: чего стоят их пукалки против брони? Так-то вот, штабс-капитан!
       Не особо прислушиваясь к обволакивающей болтовне ротмистра, который в ипостаси философствующего "смертеведа" был ещё отвратительнее, чем обычно, Морозов без особого удовольствия, как лекарство, цедил предложенное ему питьё. С лёгкоё гримасой, наконец, проглотив содержимое чашки, Морозов вспомнил, как тысячу лет назад, где-то на другой планете, поил Тиграна Погосова кумышкой, кумысовым самогоном. Он не был готов отдать предпочтение ни одному из напитков - сегодняшнему или тогдашнему. Но просветление в мозгах, как это ни странно, у Сергея наступило: ему показалось, что можно попробовать спасти комиссара.
       Между тем Матвеев, покачивая ногой в сияющем сапоге, продолжал упиваться собственным красноречием.
       - Вижу лишь две черты, отличающую палача от человека другой профессии: во-первых, он убивает свою жертву без лишних мучений, когда, - хохотнул ротмистр, - хочет и, во вторых, делает это без особых сожалений, холодно и равнодушно, и что особенно важно, без ненависти. Но ведь, с другой стороны, разве ненавидел русский человек япошек, когда по приказу Его Императорского Величества отправился воевать с микадо? Что же, генерал Куропаткин командовал армией палачей? И на "Варяге" палачи плавали?
       Говорят ещё, что кат радуется своему ремеслу. Но удовольствие от убийства получает исключительно маньяк, садист, будь то профессиональный палач, налётчик или солдат. Но вы, батенька мой, как вы могли посчитать себя за участие в экзекуции нашего комиссара, палачом? Ведь с одной стороны, вам отвратительна сама мысль о необходимости пустить ему пулю в лоб, а с другой, вы не можете его не ненавидеть, как ненавидит комиссарскую сволочь любой защитник великой России...
       Сергей поставил чашку на стол и перебил основательно досадившего ему своей лекцией ротмистра.
       - Спасибо Валерий Калистратович, за чудодейственный бальзам, действительно полегчало. Мне тут одна мысль в голову пришла...
       - Батенька мой, а пари? Давайте уж закончим наш спор, и поговорим, какие такие идеи навевает вам французский парфюм!
       - Господин ротмистр, - Морозов перешёл на официальный тон, - осуществление пари может помешать проведению важной операции! Залогом её успеха может стать живой комиссар Нечипоренко. - Решив, что маслом кашу не испортишь, Сергей слегка поднажал: - Не заставляйте меня обращаться с рапортом к князю.
       Брови Матвеева недоумённо приподнялись. Застегнув верхнюю пуговицу кителя (видно, это была устойчивая привычка), он тоже заговорил официально.
       - Присаживайтесь, штабс-капитан. Слушаю вас!
       - Большевики сейчас озабочены мыслью, как рассорить господ Монстрова и Мадамин-бека. Незадолго до моего побега мы получили приказ из штаба, который призывал "изыскать" для этого возможности...
       - Это очевидно, Сергей Сергеевич. "Divida et impera", разделяй и властвуй.
       - Вот я и предлагаю запустить в штаб красных дезинформацию, что это уже произошло. Они выступят, чтобы разбить обе силы по одиночке, а в действительности нарвутся на мощный объединённый кулак и потерпят сокрушительное поражение...
       - ...А в качестве канала использовать нашего комиссара, - ротмистр соображал быстро. - Ловко! В вас, штабс-капитан, определённо пропадает если не полководец, то контрразведчик, ибо тактическим талантом вы точно, не обделены! Однако не пройдет: я не вижу корректного варианта побега этого Нечипоренки от нас - такого, чтобы чекисты в него поверили. Так что пойдёмте во двор, и покажите, насколько точно вы умеете стрелять. А разговор насчёт вашей идейки мы продолжим, она мне нравится.
       ...Коньяк Морозов выиграл. Сидя после всего в своей клетушке и выпивая благородный напиток стопку за стопкой, он совершенно не чувствовал вкуса алкоголя, как, впрочем, и эффекта от его приёма. Перед внутренним взором Сергея стояло бледное ненавидящее лицо комиссара и - может быть, это была галлюцинация - чёрная злая точка пули, медленно, как осенняя муха, летящая в его сторону. По всем физическим законам быть такого не могло, но Морозов был просто уверен, что его личное время в тот момент не то спрессовалось, не то, наоборот растянулось. Он чувствовал себя, безусловно, виновным - какие бы рациональные доводы раз за разом не подбрасывала ему логика. Не срабатывал даже такой, неоспоримый: быстро и безболезненно застрелив комиссара, он избавил Фомича от дополнительных мук, которые ему наверняка уготовили бы философ-контрразведчик и зверовидные казаки из комендантского взвода. Да, Матвеев... Действительно, зря он всё это затеял: Морозов приговорил его к смерти и пообещал себе, что казнь эта состоится скоро. Протянув руку за бутылкой, Сергей с удивлением обнаружил, что та пуста. C размаху разбив её о противоположную стену, он задул свечу и, не раздеваясь, упал на кровать. В темноте лицо Нечипоренки виднелось ещё явственнее, а пуля летела всё медленнее...
       Утро - с больной головой и стучащим не в такт сердцем, началось совсем не так, как того Сергею хотелось бы. Если честно, когда он в ночи несколько раз просыпался, чтобы стукнуться зубами о ржавый носик чайника с вонючею водой, ему очень хотелось, чтобы день вообще не начинался. Но чтобы с рассветом его снова пригласили к начальнику контрразведки... Это был перебор!
       У входа в штаб Сергей встретил возвращавшегося с верховой прогулки князя Искандера. Тот каждое утро, в любую погоду проводил сорок минут в седле, называя это своим ежедневным моционом. Соскочив с коня, князь взял Морозова за руку и окинул его заботливым взглядом.
       - Ночь, как я вижу, провели без сна. Всё-таки этот Матвеев - настоящий зверь, хотя и знает своё дело. Как вы себя чувствуете?
       - Честно сказать, Александр Николаевич, паршиво. Одно дело убить человека в бою, другое...
       - Я вас понимаю, дорогой мой, - перебил Морозова Искандер. - У ротмистра прямо пунктик какой-то: готов проверить на лояльность даже меня. А я ведь ему прямо запретил тревожить вас, моего старого фронтового друга, унизительными проверками любого рода. Когда он мне доложил, что учудил с вами вчера, я ему так хвоста накрутил! Он мне докладывал... - в этот момент к Искандеру подошел начальник штаба, и тот, так и не договорив, отпустил Сергея взмахом руки.
       Ротмистр встретил Морозова суховато, но дружелюбно. Сергей отметил, что пуговица на горле контрразведчика застегнута - значит, разговор предстоял сугубо деловой. Отказавшись от чаю (вот если бы морса клюквенного...), Морозов закурил и тут же раздавил в пепельнице драгоценную папиросу: вкус табака тоже не радовал.
       - Насчёт вашего предложения, Сергей Сергеевич, - приступил меж тем к делу Матвеев. - Идея очень интересная. Я уже успел доложить её князю - вместе с моими соображениями. Александр Николаевич очень заинтересовался. Угадайте, о чём мы хотим вас попросить?
       Морозов счёл полезным проявить смекалистость.
       - Полагаю, в очередной раз принцип "инициатива наказуема" доказал свою правильность?
       - Именно так, штабс-капитан! Нам бы хотелось, чтобы вы отправились к Мадамин-беку и Монстрову, чтобы на месте организовать канал "утечки" стратегической для красных информации. Вы мне кажетесь именно тем человеком, который с этим справится. Разумеется, мы вам поможем, и словом, и делом. Что скажете?
       Сергей с трудом сдерживал довольную улыбку. С первого часа своего появления у Искандера, он не переставал ломать голову над тем, как бы половчее перебраться к басмачам, чтобы не вызвать подозрения ни у них, ни у беляков. И вот - пожалуйста: судьба преподносит ему такой подарок! Правда, чтобы его заработать, пришлось пережить вчерашний день. Сказано: жизнь - полосатая...
       - Ну, коли "словом и делом", - не сдержал все-таки улыбки Морозов, - согласен!
      

    27

       - Таким образом, - в голосе Шаана Сатчякляна явственно послышалась нотка гордости за хорошо проделанную работу, - с учётом суммы, доставленной товарищем Арменом, мы вполне располагаем средствами, позволяющими отойти от тактики отдельных мероприятий, и развернуть операцию полномасштабно.
       "Завтракали" за круглым столом, что как бы лишний раз подчёркивало равенство всех за ним сидящих. Столик заказывал Григор, и зная его основательность во всём, что он делал, можно было не сомневаться, что форма стола не стала игрой случая. Оглядев товарищей и заметив кое у кого скептическое выражение, Шаан вернулся к обычному деловому тону.
       - Разумеется, денег никогда не бывает достаточно. По ходу дела будем изыскивать новые ресурсы. Некоторые идеи, что называется, лежат на поверхности. Товарищ Давид, - твой, кстати, крестник, - Шаан кивнул Гаро, - предложил, казалось бы, очевидную штуку - странно что мы этого до сих пор не использовали - обложить "налогом" турецких предпринимателей в Европе. В этом есть некая высшая справедливость: на турецкие деньги уничтожать турецких же преступников.
       - Логично, - энергично качнул своей гривой его тёзка, Шаан Натали. - Одно дело - Америка, где турок, в отличие от армян, днём с огнём не сыщешь, и совсем другое - Франция. Если в САСШ приходилось доить своих, то в Европе надо переключаться на правоверных!
       - Только без откровенного разбоя, - подал голос Гаро. - Во-первых, нельзя, чтобы наше святое дело связывалось в общественном сознании с уголовщиной: это будет означать, что все наши жертвы и усилия пошли прахом. Во-вторых - несколько громких "денежных операций", проведённых армянами, рано или поздно свяжут с серией смертей виновников уничтожения нашего народа, и возникнет уверенность, что некая организация осуществляет тайную операцию. Конечно, для "Дашнакцутюн" это стало бы неплохой рекламой, но сильно насторожит еще "не охваченные" объекты, затруднив наше дело. Поэтому предлагаю: в случае поимки наших людей представлять дело так, что казнь очередного мерзавца была актом одиночки, а роль нашей партии засветить только по окончании операции "Немезис".
       Согомон Тейлерян, как бы предчувствуя своё близкое будущее, с жаром поддержал Армена Гаро:
       - Согласен! Нужно ведь также учесть, что во всех уголовных законодательствах мститель-одиночка - притом, что жизнью и свободой мы сознательно рискуем во имя общего дела, но всё же! - априори получает от суда меньше, чем участник организованной группы.
       - Армен-джан, не волнуйся! - осклабился Сатчаклян, - откровенного разбоя не будет. Только увидят рожу твоего крестника - сами отдадут, по-хорошему...
       Армен Гаро понимающе улыбнулся в ответ: Давид действительно был далеко не красавцем, а уж после ужасающего ранения в лицо... Появился официант, принёс новый кофейник со свежесваренным кофе. Это был повод закурить: вторая чашка ароматного напитка после завтрака просто создана для хорошей сигареты! Или наоборот. Восточные люди относятся к курению не так, как северные: для европейца это просто удовольствие, тогда как для понимающих слово "кейф", это ещё и ритуал. Первым тишину нарушил Мержанов.
       - На мой взгляд, существует ещё одна тонкость, которую при проведения операции следует соблюдать...
       - Если б одна! - вздохнул Натали, и принялся протирать замшевым лоскутком свои очки.
       - Я имею в виду, - невозмутимо продолжил Григор, - недопустимость при проведении наших акций нанесения какого-либо имущественного или физического ущерба (я уж не говорю о смерти) третьим лицам. Только казнь приговорённого к смерти в чистом виде, никаких эксцессов! Сугубая аккуратность...
       Шаан Натали воинственно засверкал отполированными до зеркального блеска линзами очков, уже водружённых на их законное место.
       - Ай-ай-ай, какой ужас! - картинно всплеснул он руками, чуть не опрокинув чашку с недопитым кофе. - При расстреле какого-нибудь Талаата пострадают его бедные, невинные детишки! А что, девятилетние армянские девочки, отобранные придирчивым работорговцем для турецких гаремов, не страдали? А не подошедшие для сексуальных утех мальчики и девочки, которых связанными бросали в море, не страдали? А наши матери, наши сёстры...
       - С детьми, женщинами, и вообще, со всеми турками без разбору, мы не воюем! - оборвал Шаана Армен. Мы по собственной инициативе выполняем приговор стамбульского суда, и только. Мы не можем, не имеем права опуститься до уровня младотурецких убийц.
       - Именно поэтому я категорически возражал и буду возражать против применения бомб, - решительно поддержал Гаро Григор. Хотя во многих случаях это было бы и надёжнее, и проще, и безопаснее для наших людей.
       - И напрасно! - пристукнул маленьким сухим кулаком по столу Натали. - Чем больше будет жертв, чем они будут ужаснее, тем быстрее мы вынудим теперь уже кемалистское правительство разрешить, хотя бы и для начала, возврат беженцев в Западную Армению.
       - Не надо забывать, - строго проговорил Армен, - что мы а) выполняем решение нашего Общего собрания и б) во исполнение этого решения проводим локальную операцию с ограниченным количеством целей. Шаан, право слово, сколько можно снова и снова начинать эту дискуссию?!
       Григор Мержанов встал, подошел сзади к Натали, и дружески положил ему руки на плечи.
       - Ахпер-джан, я готов поддержать тебя в этом вопросе, но только после того, как мы успешно завершим порученную нам операцию. Я тоже считаю, что единственный аргумент для этого врага - море крови и горы трупов. Но только после "Немезис", а не вместо. Понимаешь меня?
       - Да всё я понимаю, - каким-то опустошённым тоном отозвался Шаан Натали. - Так же как понимаю, что такое партийная дисциплина и демократический централизм: меньшинство обязано выполнять волю большинства. Обязуюсь больше на эту тему ничего пока не говорить, а что там будет дальше - не знаю, не знаю...
       ...Зато, читатель, знаем мы с вами: участники операции "Немезис" казнят всех сорок одного приговорённого, при этом не пострадает никто из посторонних! А по вопросу массового террора произойдёт раскол, и Шаан Натали не только выйдет из руководящих органов "Дашнакцутюн" но и, как было принято выражаться среди членов другой, более знакомой нам партии, положит на стол свой партбилет. Однако это уже совершенно другая история, так что вернёмся за круглый стол в непритязательном французском ресторанчике.
       Недостаточно опытный человек затруднился бы определить национальную принадлежность новоявленных "рыцарей круглого стола". Ничто напрямую не указывало на их принадлежность к Закавказью или к Малой Азии - так, некий обобщённый южноевропейский антропологический тип. Пожалуй, национальность лишь одного из этой семёрки, ни секунды не сомневаясь, легко назвал бы любой, кто хоть раз видел уроженца страны, частью лежащей в Европе, а частью, в Азии. Конечно, турок: внешность бывает обманчива (слишком много кровей оказалось намешано за столетия существования империи), но стиль поведения и типичную манеру держаться подделать трудно. Меж тем Грач Папазян был чистокровным армянином, а упомянутое сходство вкупе с выдающимися актёрскими способностями помогали играть в "Немезис" порученную ему уникальную роль. Обязанностью его и возглавлявшейся им группы было искать следы расползшихся по Европе, и прежде всего по Германии, "объектов" операции, для чего дашнак, будучи прирождённым разведчиком, под видом турецкого студента внедрялся в младотурецкую эмигрантскую среду. Сегодня это опасное ремесло назвали бы "работой под прикрытием".
       В результате дискуссии, закоперщиком которой выступил Шаан Натали, за столом на некоторое повисло неловкое молчание. Разрядить обстановку взялся Папазян. По началу она выглядела не очень-то ловкой.
       - К вопросу о массовом терроре. Некоторое время назад случилось мне быть в Венеции, - хмыкнул он то ли над собой, то ли над тем, что собирался рассказать. - Прошла информация, что видели где-то в районе Большого канала одного из моих клиентов, бывшего великого визиря, Саида Халима. Забавнейшая история там со мной приключилась, хотя поначалу было не до смеха. Сами знаете, в этом славном городе армян хватает, причём, после известных событий, это не только осторожные коммерсанты, хитрые адвокаты и тихие книжники... но обо всём по порядку.
       Нашего брата, турка, - услышав эти слова, заулыбались все, даже Шаан Натали, - там тоже как орехов после жаркого лета. Хожу, значит, вынюхиваю, про судьбу свою нелёгкую младотурецкую рассказываю. Когда "собрата по убеждениям" встречаю, намекаю, что славно в Диарбекире в пятнадцатом порезвился... В общем, по отработанной программе, очень удобно: когда одно и то же постоянно шпаришь, голова в этом не участвует, и можно без опаски заниматься наблюдением, как бы раздваиваешься. Познакомился с одним, ну писаный янычар! Расписал ему в красках, как участвовал в депортациях. Ну, в ответ он тоже расхвастался - понятное дело. Честно признаюсь, как послушал рассказы его, что он с нашими в Киликии творил, едва на месте не зарезал. Спасло его, что он вовремя обмолвился, что охраняет то лицо, которое меня и интересовало. Думаю, надо убедиться, да и адресок узнать. Пристал к нему: покажи, говорю, великого человека, хоть издали! Изрядно подпоил я своего янычара, пока тот согласился. Дал страшную клятву, пошли. Заводит, значит, меня мой Вергилий в одну развалюху...
       [На всякий случай напомню: в "Божественной комедии" Данте Вергилий был его проводником в путешествии по Аду.]
       ...Закрывает и запирает дверь. Потом вытаскивает нож и на чистейшем армянском кричит: "Гагик, Вардан, быстро сюда! Я тут такую сволочь привёл!". Аман зор заман, думаю, эти армянские люди такие горячие, не выйду отсюда.
       Теперь уже улыбки сменились хохотом. (Турецкое выражение, употреблённое ГрАчем, означает что-то вроде: "Ну, хватит. Это уже слишком!"). Когда кое-как установилась тишина, Григор поинтересовался:
       - Как же ты спасся от этих фидаинов?
       - Сам поражаюсь, - вызвав новый взрыв веселья, картинно развёл руки Грачик. Посерьёзнев, объяснил: - Я всегда в потайном кармашке наш крестик ношу. Он меня и спас... А новые мои знакомые оказались беженцами, и как раз из Диарбекира! К тому же, как на грех, именно в тот день они отмечали очередную годовщину гибели всей своей родни...
       - Что ж, вернёмся к делам нашим, - предложил Гаро. - Расскажи-ка, Грачик, об успехах твоей группы.
       Папазян кивнул и, на мгновение закрыв глаза, очень сжато начал докладывать.
       - О трудностях не буду: с проблемами сталкиваются все. На сегодня б?льшая часть подлежавших розыску объектов найдена. Скажем, присутствующий здесь Мисак Торлакян возглавит константинопольскую группу по ликвидации Бехбута хан Дживаншира [об этом деятеле читатель уже знает], пока же за ним, как и за прочими, ведётся наблюдение. Устанавливаются адреса, маршруты передвижения и так далее, в общем, рутина! О некоторых пока известно только, в какой стране они скрываются - как, скажем, обстоит дело с Саидом Халимом, из-за которого я чуть Богу душу не отдал в Венеции...
       Саид, этот внук египетского хедива Мухаммеда Али не случайно интересовал дашнаков. Рано придя в политику, в 1912 году он стал генеральным секретарём партии "Единение и прогресс", на следующий год - великим визирем. В марте 1919 года Саид Халим был арестован и помещён в тюрьму на Мальте. В 1921 году был оправдан англичанами и освобождён. Не получив разрешения вернуться в Стамбул, уехал в Италию. 6 декабря 1921 года Халим-паша был убит в Риме. В операции по его казни участвовал Григор Мержанов.
       Папазяна перебил Гаро.
       - Грач, чтобы не занимать внимание и время всех, потом, в узком кругу, мы пройдёмся с тобой по списку. Пока же скажи о главных преступниках.
       - Местопребывание Халила-паши в Италии, как я говорил, уточняется. Талаат - в Берлине, пытается возродить свою партию. Наш уважаемый Согомон, - кивок в сторону Тейлеряна, - в ближайшие дни выезжает в Германию, чтобы позаботиться о его будущем.
       - Вернее, о том, чтобы у Талаат-паши никакого будущего больше не было, - мягким голосом поправил коллегу Согомон...
       Если правда, что жизни после смерти не бывает, то Талаат-паша лишился будущего уже через две недели, 15 марта 1921 года. В этой казни-покушении проявились две закономерности, одна общего порядка, вторая частного, связанного с операцией "Немезис". Как учил диалектический материализм, пойдём от общего к частному.
       В отличие от марксистов, я глубоко убеждён, что миром правит случайность (а так называемые законы развития лишь формируют действительность, сложившуюся после предыдущей игры случая вплоть до того момента, когда очередной поворот Фортуны отправит эту самую действительность в небытие или, если воспользоваться выражением Льва Троцкого, "на свалку истории"). Впрочем, памятуя о вопросе, который мой любимый персонаж из образцовского "Необыкновенного концерта", конферансье, задавал зрителям ("...не слишком ли я умён для вас?"), закончим с философией и вернёмся к Тейлеряну. Несколько человек во главе с ним долгое время тщательнейшим образом готовили операцию (бывший министр внутренних дел знал, как обеспечить себе безопасность!), включая как саму казнь, так и безопасный отход Согомона. В итоге же Тейлерян случайно увидел в окно выходящего из дома без охраны в неурочный час пашу, понял, что подобной благоприятной возможности может больше и не представиться, схватил оружие, выбежал, и всё было кончено. Случай? Безусловно. И если обратиться к истории покушений, то обнаружится, что многим из них успех приносили спонтанные действия, а не тщательная подготовка.
       Теперь о второй, частной закономерности. Деяния творцов геноцида армян были столь ужасающими, что суды "цивилизованной Европы", как правило, оправдывали покушавшихся - как это произошло и с Согомоном Тейлиряном (который не имел возможности скрыться с места казни Талаата по той причине, что она была совершена экспромтом). Не исключено, впрочем, что на снисходительность судов в какой-то степени оказал воздействие и фактор совести: Европе, мягко выражаясь, было нечем гордиться при рассмотрении вековечного армянского вопроса: Германия, как мы знаем, прямо подталкивала Порту к геноциду, а прочие страны в лучшем случае самоустранялись или же, стремясь ослабить Россию, в чистом виде предавали армян. Как иначе назвать то, что под давлением Великобритании Сан-Стефанский мирный договор, подписанный в 1878 году побеждённой царём Турцией, статья 16 которого обязывала Турцию дать послабления жителям Западной Армении и гарантировала их безопасность, был заменён Берлинским трактатом, где в 61 статье расплывчато формулировалось, что Запад берёт безопасность армян в свои руки?
       Вернёмся, однако, к рассказу о совещании руководящей группы "Немезис". Отвлеклись мы, как помнит читатель, в тот момент, когда Согомон поправил Грача Папазяна...
       - Извини, Грачик-джан, что перебил.
       - Ничего страшного, не проповедь читаю. Следы Энвера и Джемаля - этих двух пашей мы уже, было, установили - потерялись. По некоторым сведениям, они уехали в Россию, что хорошо и плохо: с одной стороны, доказавшая свою эффективность ЧК, с другой - много армян, на которых можно опереться. Работаем.
       - Тактические вопросы отработаны? - обратился Армен Гаро к Мержанову. Справляются ли товарищи из "Чакатамарта" со всеми возникающими проблемами? У нас в "Дрошаке" - работы в разы меньше - из-за географической удалённости от основных событий...
       После советизации Армении для руководства операцией "Немезис" было созданы два центра, редакции газет "Чакатамарт" (на пороге которой по благополучном прибытии в Константинополь мы расстались с выбравшимся из Армении Давидом) и располагавшейся в Бостоне "Дрошак" ("Знамя"). Сколько, всё-таки, общего было между превратившимися в непримиримых противников большевиками и дашнаками! Помните знаменитое ленинское: "Газета - не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор"...?
       - Пока Константинопольский центр вполне справляется, - пожал плечами Мержанов. О тактике подробнее расскажет Шаан Натали: он в этом деле дока. Общая же схема такова. Группы наблюдения численностью до пяти человек осуществляют слежку; число конкретных исполнителей приговора редко превышает трёх человек. Однако каждый конкретный случай требует индивидуального подхода...
      

    28

       Пожив в России, Энвер подметил массу удивительных особенностей местной политической жизни. Среди них можно было назвать и поразительную любовь созывать всяческие съезды и конференции. Ладно, съезды партии, дело святое, но ведь чуть ли не ежемесячно проходили многолюдные, вселенского масштаба встречи каких-нибудь рабочих-железнодорожников, обществ старых большевиков, бывших политкаторжан и политзаключённых, Профинтерна, Коммунистического Интернационала молодёжи (КИМа), МОПРа (Международной организации помощи борцам революции), членов профсоюза металлистов, крестьян-бедняков, народов Севера, различных женских организаций, комсомола, воинствующих атеистов и Аллах его знает, какие ещё. Причём на всех этих мероприятиях выступали вожди, как водится, с программными речами, не забывая остановиться также на "текущем моменте" и "международном положении РСФСР и перспективах мировой революции". Как и в случае с чудовищным документооборотом, турок недоумевал: откуда у русских берутся силы и время для нормальной созидательной работы?
       Сам Энвер по предложению своего руководства в лице Пятницкого поучаствовал в работе съезда народов Востока, приехав в Баку в одном вагоне с Зиновьевым и Радеком. Успешным для себя это мероприятие Энвер назвать бы не мог, но поучительным - с некоторыми оговорками - наверняка. Не очень представляя себе, зачем он туда едет и что скажет в выступлении, бывший паша надеялся, как минимум, встретиться с делегатами от Турции, и из первых уст узнать об обстановке в стране, натурально, "провентилировать" возможность своего там появления и включения в политическую борьбу. Ответ на этот важнейший для него вопрос паша получил уже в день открытия съезда: его появление было встречено протестами со стороны турецкой делегации. Поведение кемалистов было не совсем ожидаемым, огорчительным, но понятным: одной из их задач было постоянно доказывать всему миру (а может быть, и себе тоже), что их движение никакого отношения к младотуркам не имеет. Зато не разочаровали братья-азербайджанцы, не забыли, что в 1918 году он, тогда еще всесильный заместитель главнокомандующего войсками империи, настоял на Бакинском походе, хотя это было и не просто сделать в обход Брестского мира. Несколько тысяч человек организовали ему грандиозную встречу, на руках пронесли от вокзала до гостиницы. Немолодой бакинец обратился к Энверу с упрёками: "Твоя армия освободила Баку в сентябре 1918 года. С тех пор мы тебя не видели. В сентябре двадцатого власть перешла к Советам. Сейчас мы вновь в кабале, а ты празднуешь победу с нашими врагами. Что ответишь на это, Энвер?". Положение паши было более чем двусмысленным, но он с честью вышел из положения, заявив, что Азербайджан должен принадлежать азербайджанцам.
       А вот некоторые делегаты от Азербайджана, судя по их наглым рожам, армяне, поддержали турецкий протест (ему даже в голову не приходило, что это могли быть - да и, наверняка были, в массе своей большевистски настроенные интернационалисты-азербайджанцы!). Дожили: армяне представляют мусульманскую страну! Энвер негодовал и был оскорблён в лучших чувствах. Всё правильно он рассчитал с самого начала: борьбу за Великий Туран действительно следовало начинать не от берегов Каспия, а из туркестанских степей...
       На съезде пришлось перешагнуть через себя: Энвер обратился к делегатам с письменным заявлением, которым объявлял себя сторонником национальной политики большевиков. Надо было потрафить заклятым друзьям, подзаработать у них авторитета. Необходимо, но мерзко! В довершение ко всему, какой-то псих попытался его застрелить. Поначалу турок грешил на ЧК, но потом отмёл подобные подозрения: он ещё был нужен красным. Скорее всего, это был "привет" из восемнадцатого года... По завершении съезда Энвер-паша отправился в Батум, там у него проживали далёкие родственники. Совместные воспоминания и дружные проклятия в адрес семейного пугала - Ататюрка - так воодушевили "товарища Энвера", что он надумал всё же попробовать прорваться в Анатолию. Помочь в этом взялся перебивавшийся контрабандой сосед энверовой родни, владелец утлого судёнышка. Однако Аллах, милостивый и милосердный, не дал совершиться глупости, и наслал невесть откуда взявшуюся бурю, поскольку отплыли в ясную погоду при спокойном море. Бывший паша чуть не утонул, чудом выбравшись на берег. Будучи у власти он, как и все младотурки, выступал за светское государство, но атеистом никогда не был. Восприняв сей шторм в качестве знамения, Энвер Ахмад бей оглы горячо поблагодарил всевышнего, и окончательно утвердился в мысли, что его судьба и предназначение - Туркестан. Туркестан должен был стать эдаким пупом будущей великой империи - от Чёрного моря до Индийского океана, включая русское Поволжье, Китайский Туркестан (Синьцзян) и Афганистан, со столицей в Самарканде: родине, поддавшейся искусу кемализма и отвергшей "зятя халифа всех мусульман", он отказал в почётном праве явить миру столицу исламского, точнее даже, тюркского халифата.
       Известно, что в отличие от многих других болезненных состояний, изменения психики, как правило, незаметны для субъекта. Насморк и диспепсию не хочешь - заметишь; прочие же хвори после их диагностирования очевидны для болящего (или он готов в них поверить), в отличие от ментальных изменений, даже таких безобидных и обычных, как старческий склероз. Кто видел старика, соглашающегося со своим более молодым окружением, что он не совсем адекватен? "Это вы все психи!", - совершенно убеждённо ответит он на "клевету". Что уж тут говорить о страдающих мономанией?
       Когда, в какой момент Энвер-паша из талантливого профессионального военного, практического политика, циничного и жестокого, готового на любые преступления фанатика пантюркской идеи, превратился в восторженного мечтателя, безоговорочно воспринимающего себя почти что мессией? Переход из реального мира в иллюзорный не бывает одномоментным, должна быть некая переломная точка, пусть даже протяженная во времени и оттого ставшая многоточием, когда точно разграничиваются до и после. Кажется мне, что описанная метаморфоза произошла (или завершилась, как угодно) по его приезде в Бухару. Но обо всём по порядку.
       Студёные осень двадцатого года и последовавшая за ней зима оказались для Энвера серьезным испытанием: русские морозы для турка гораздо страшнее, чем для русского зной летнего Стамбула. Впрочем, он по-своему любил физические страдания: преодолевая их, паша испытывал ни с чем не сравнимое удовлетворение. С нетерпением дожидаясь погожих дней (практически все военные походы в истории начинались весной или летом!), Энвер вёл переговоры с верными людьми, коих в немалом количестве пригрела безрассудно-неразборчивая в своём гостеприимстве большевистская Москва. Главным его советчиком был, конечно, Джемаль, приехавший в Россию и поселённый в тот же второй Дом Советов, что и Энвер. Но даже ему без пяти минут халиф не раскрывал всех своих планов. Бывший полномочный военный и гражданским администратор Сирии даже не подозревал, что в недалёком будущем ему светит должность великого визиря при дворе Энвера I Победоносного или Непобедимого, с этим паша пока еще не определился...
       Весна принесла горькое известие: в Берлине от руки фанатика-убийцы пал Талаат. Они с Джемалем помянули тогда старого товарища, благо в спецраспределителе как раз накануне получили по бутылке неплохой мадеры, по банке сицилийских сардин и ещё кой-чего по мелочи... Впрочем, это ещё был вопрос, фанатиком был этот Тейлирян, или же боевиком дашнаков. Из сообщениё газет безусловно следовало, что он был одиночкой, и Джемаль был склонен в это поверить. Энвер кожей чувствовал, что всё не так просто, но доказать ничего не мог, и спор зашёл в тупик. Зато солидарно решили, что после неизбежного превращения в отдалённом или не очень, будущем эчмиадзинского храма в мечеть, армяне горько пожалеют об этом преступлении...
       Вскоре после импровизированных поминок, "товарища Энвера" в очередной раз пригласил к себе Осип Пятницкий. Традиционно уже угостив кофе, поинтересовался, как идёт работа. Турок к ответу был готов (он заранее продумал на подобный случай варианты развития разговора).
       - Как заблудившийся в пустыне верблюд, товарищ Пятницкий.
       - Это как? - весело поднял брови Осип Аронович.
       - Медленно, не зная цели, но...идёт. Пока идёт.
       - Пожалуйста, поподробнее, товарищ Энвер! - посерьёзнел руководитель ИККИ.
       - Полагаю, - сухо и деловито продолжил паша, - что возглавляемая мною организация не эффективна, не окупает расходы на своё содержание и не имеет перспектив. К тому же дублирует работу других государственных органов, а также подразделений аппарата Коминтерна. Я уж не говорю о том, что штаты чрезмерно раздуты, не все сотрудники хорошо подготовлены профессионально.
       - Практически, приговор, - дёрнул головой Пятницкий. - В общем, я с вами согласен. О том же мне сигнализировали и товарищи из органов. Мне просто хотелось узнать ваше мнение. Если Союз мы прикроем, что прикажете делать с вами?
       Один из сценариев предусматривал и такой вопрос, поэтому Энвер не дрогнул и пронзительно глядя в глаза собеседника, мужественно ответил:
       - Готов быть рядовым на любом из фронтов борьбы с международным империализмом! - более полугода жизни в среде совответрабоиников не прошли для бывшего паши зря, и он успешно освоил принятую фразеологию.
       Глаза Пятницкого потеплели.
       - Дело мы вам подберём, товарищ Энвер. Что скажете о долговременной командировке в Туркестан, в частности, в Бухару?
       ...Советская власть устанавливалась на территории бывшей Российской империи не одномоментно и по-разному. Применительно к Бухарскому эмирату пресловутая советизация осуществлялась постепенно и, я бы сказал, с элементами восточного коварства. Первоначально Москва официально признала независимость Бухары, и благодарный эмир принялся с Россией истово дружить, категорически отказываясь поддерживать восставших в других частях Туркестана моджахедов.
       Затем в конце марта 1920 года в Бухару приехала официальная советская делегация. Её руководитель, "видный дипломат" Фрунзе, предъявил бухарскому другу Советской России ультиматум с пустячными требованиями. От эмира всего-то просили заменить свои тенге, или что там у него было, на советские рубли, разместить на территории Бухары соединения РККА (а как же без этого!) и поддерживать в работоспособном состоянии бухарское плечо железной дороги "Каган-Термез". Эмир, разумеется, ультиматум отверг, после чего 2 сентября произошла "народная революция" или, говоря попросту, в Бухару вошли части Красной Армии. Государство возглавил не достигший ещё двадцати пяти лет Файзулла Ходжа-оглы (для своих, Файзулла Губайдуллаевич Ходжаев). Конец - делу венец: 4 марта 1921 между Россией и БНСР были заключены союзный договор и договор о дружбе и взаимопомощи.
       Свергнутый эмир, противу ожиданий, просто так от трона не отказался и, во главе своей армии, начал "контрреволюционную войну". Осознав былую наивность и посыпав в запоздалом раскаянии голову пеплом он, натурально, вступил в союз с моджахедами-басмачами. Большевики получили в Туркестане новый фронт: советизированный эмират обладал большой территорией, гранича (если пользоваться топонимами, появившимися после 30.12.22, т. е. после образования СССР) с Хорезмской Советской, Автономной Советской Туркестанской республиками и Афганистаном. Положение было достаточно сложным...
       - Готов ехать хоть завтра, - голос Энвера от скрытых эмоций слегка дрогнул. Пятницкий, не поняв причины волнения собеседника, успокаивающе положил ладонь ему на колено.
       - Ну-ну... Завтра не надо, а вот ближе к лету в Бухару поедет делегация, вас в неё включат, это уже решено. Вы революционер, знаток Востока. Что немаловажно, опытный полководец. Для нас вы ближе, чем военспецы из царской армии. От вас, товарищ Энвер, требуется новым, незамыленным, как говорится, взглядом изучить обстановку на месте - так, как она складывается после недавнего подписания с Бухарой договора о дружбе. Там всё не так просто, как кажется, когда знакомишься с обстановкой, читая газеты... Полномочиями и подробными инструкциями вас снабдят в Наркоминделе. Придётся встречаться с товарищами из генштаба, - Разведупра, поправил про себя коминтерновца паша, - ну, и по нашей линии надо будет основательно подготовиться. Так что, спасибо за решимость срочно отправиться в дорогу, но отъезд отложим до того времени, когда и вы, и остальные члены делегации будут основательно подготовлены. Кроме того, - многозначительно добавил Осип Аронович, - имеются и другие причины для того, чтобы вы посетили Туркестан.
       Турок вопросительно заломил соболиную бровь. Деликатно откашлявшись, Пятницкий пояснил:
       - Резоны, я бы сказал, личного свойства. Учитывая некоторые сигналы, которые наши органы получили по своим каналам, вам - после недавнего берлинского аттентата - для сохранения здоровья показан воздух туркестанских степей...
       Энверу, в отличие от современного читателя, это устаревшее на сегодня словечко было прекрасно знакомо, и он отлично понял собеседника. В XXI же веке сей термин требует пояснения: во многих языках упомянутым французским словом с латинским корнем обозначалось убийство или покушение на убийство общественно-значимого лица. Скажем, важнейшей новостью августа девятьсот четырнадцатого года стал "Сараевский аттентат"... апрол

    29

       Мадамин-бек, с историей жизни которого мы частично познакомились в одной из предыдущих глав, был в своём роде личностью уникальной. Судите сами: двадцати двух лет отроду, в 1916 году, Мадамин-бек участвует в антиколониальном восстании в Туркестане, принявшем форму русского погрома, выходит по амнистии Временного правительства из тюрьмы и становится председателем профсоюза мусульманских работников. В двадцать четыре года - начальник горотдела милиции; в двадцать пять - командир двадцатишеститысячной басмаческой армии, в двадцать шесть - обладатель нешуточного титула эмир-уль-мусильман (руководитель национального сопротивления), в двадцать семь становится одним из инициаторов движения "красных басмачей" (да-да, читатель, были и такие; чего только не случалось в гражданскую войну!) и отдаёт душу Аллаху. Похоже, жизнь подобной интенсивности просто не может быть долгой.
       ...Если бы любители восточного искусства обладали крыльями, то наверняка не отказали бы себе в удовольствии облететь какой-нибудь Тадж-Махал, Тамерланов мавзолей или ещё что, дабы разглядеть поближе настенный орнамент, столь характерный для мусульманской архитектуры. И где-нибудь в укромном уголке, невидимом с земли, они с удивлением обнаружили бы, что чудесная резная вязь в каком-то месте обрывается незаконченной. Что это, лукавство древних мастеров, рассчитывавших, что принимающий работу заказчик не полезет на верхотуру? Нежелание зазря трудиться, мол, всё равно никто не увидит... Неужто халтура?! Отнюдь, всё очень поэтично: попытка продлить свой век, поскольку считалось, что человек, завершивший все свои земные дела, в скором времени призывается Всевышним к себе. Очевидно, не дожив три года до тридцати, Мадамин-бек успел выполнить своё предназначение на этом свете, ничего не оставив недоделанным...
       С командующим Морозов столкнулся у входа в штаб, и несмотря на мимолётность этой встречи, хорошо рассмотрел его. Почему-то он представлял себе Мадамин-бека огромным, толстомясым лунолицым человеком с густой, торчащей веником бородой. Руки должны были быть короткопалыми, поросшими шерстью, в перстнях, зубы кривые и - обязательно - зверское выражение смуглого лица... Действительность отличалась от нарисованного воображением портрета, как день от ночи. Мухаммад Амин Ахмед-бек был худ, его сухощавое европеоидное лицо украшал длинный слегка крючковатый нос, а обязательная для правоверного борода была негустой, остроконечной и, прямо скажем, в глаза не бросалась. Он определённо был умён, чем-то неуловимо напоминая средневекового аскета. Вроде аль-Бируни, только помоложе - сообразил наконец, Сергей, с детства помнивший бронзовый бюстик учёного, украшавший письменный стол его деда, известного арабиста.
       У Морозова было время для размышлений подобного свойства, поскольку уже пятьдесят три минуты (если настенные часы не врали) пребывал он в приёмной Мадамин-бека, дожидаясь, когда курбаши освободится. Рядом с ним томился и провожатый - поручик из контрразведки, куда Сергей первым делом явился со всеми своими верительными грамотами от Искандера и Матвеева. Морозова встретили хорошо (он затруднился бы сказать, благодаря чьим рекомендациям, князя или ротмистра). Идею со стратегическим обманом красных оценили, с ним беседовал начштаба Пётр Георгиевич Корнилов, но окончательное решение оставалось за командующим: последнее слово по понятным причинам было за ним.
       Наконец, группа офицеров, вместе с которыми Мадамин-бек появился в штабе, вышла от командующего, и Морозова с поручиком пригласили войти. Поприветствовав вошедших, эмир-уль-мусильман поинтересовался, чем обязан. Держался он, мягко выражаясь, суховато: Морозов, будучи представителем белых, которые являлись естественными союзниками моджахедов в их антибольшевистской борьбе, был в праве рассчитывать на более тёплый приём. Сергей встал, по форме представился и доложил свою идею, которая теперь уже называлось "предложением князя Искандера". На секунду задумавшись - похоже, он быстро принимал решения - Мадамин-бек одобрительно кивнул.
       - Идея интересная. Соответствующие распоряжения Пётр Георгиевич получит. Вы, насколько я знаю, раньше служили у красных?
       Переход был неожиданным, Морозов даже растерялся. Откуда бек это узнал? Похоже, Сергей недооценил Матвеева и переоценил дружеское расположение к себе князя. Во всяком случае, сам о себе он такого новым сослуживцам не рассказывал...
       - Точно так, господин командующий.
       - Отчего же вы перебежали?
       Неизвестно отчего, но Морозова сформулированный подобным образом вопрос обидел. Против воли он ответил резче, чем следовало бы:
       - Не перебежал, господин командующий, а вернулся. Это как если бы вы снова возглавили милицию в Маргилане.
       Если уж Сергей не ожидал от себя подобного, то что говорить о Мадамин-беке? Остро взглянув на дерзкого штабс-капитана, командующий встал, повернулся к посетителям спиной и, поигрывая пальцами сцепленных за спиной рук, молча уставился в окно. Владимир Свиньин, поручик из контрразведки, в комическом ужасе закатил глаза, а затем, пользуясь тем, что бек не мог его видеть, с одобрительной гримасой показал большой палец. Командующий, наконец, нарушил тяжёлую тишину:
       - Вы свободны, господа.
       Щёлкнув каблуками, офицеры удалились. Сергей проклинал себя последними словами: надо же, проявить такую несдержанность! Кто его знает, этого басмача, а вдруг он такой обидчивый, что отменит операцию, а его, Морозова, вышлет обратно или, что намного вероятнее, прикажет своим нукерам изрубить в шашлык? На улице Владимир (кстати сказать, в первую же минуту знакомства поручик сообщил Сергею, что "для своих он Вольдемар") заговорил первым...
       [О его фамилии: не подумайте, что автор в лучших традициях классицизма придумал "говорящую фамилию"; Свиньины - старинный дворянский русский род].
       - Ну, ты дал! - от переизбытка чувств Вольдемар даже перешёл на "ты".
       - Я русский офицер, и не позволю бывшему ферганскому милиционеру...
       - Т-с, не так громко! У бека везде есть уши... Я тебя понимаю, но всё равно, не стоило так. Теперь ты его кровный враг, а мы ведь на Востоке!
       - Ничего, в другой раз подумает, как разговаривать с нашим братом. Скажи лучше, не отменит он операцию?
       - Не думаю. А вот по её завершении я бы и гроша ломанного за твою жизнь не дал. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест!
       Поговорочку эту Сергей вспомнил той же ночью. Утомившись за день, он маялся в выделенной ему комнатёнке. Нагрузка выпала в тот день неподъёмная: беседа в отделе контрразведки, встреча в оперативном отделе штаба и представление Корнилову, общение с беком, снова встреча с местными контрразведчиками и плавно перетёкший в ужин товарищеский обед, устроенный ему поручиком Свиньиным, безуспешно пытавшимся его подпоить. Запредельный нАпряг обернулся бессонницей: он никак не мог заставить себя закрыть не желающие смотреть на мир, засыпанные песком глаза, не мог и улежать в постели, против воли постоянно суча руками и ногами, вскакивая и снова ложась...
       Где-то после двух часов ночи пытка под названием "ванька-встанька" стала затихать, и у Сергея появилась надежда, что всё-таки удастся заснуть. До того обливавшийся потом, Морозов ощутил некую зябкость и натянул на себя откинутое за ненадобностью одеяло - так почти всегда бывает перед тем, как приходит сон. Кто когда-нибудь страдал от бессонницы, знает, какое это блаженство - ощущать, как ты проваливаешься, наконец, в сладкую дрёму. И в тот момент, когда Сергей был уже скорее там, чем здесь, раздался осторожный, но настойчивый стук в окно.
       Грязно выругавшись от горькой обиды на неизвестного татя в нощи, Морозов достал наган, после чего затеплил свечу и на вытянутой руке (чтобы пуля, буде кто выстрелит на свет, прошла мимо), стоя под укрытием стены, посветил в окно. За мутноватым стеклом смутно белело незнакомое лицо. Указательный палец прижат к губам: мол, тихо, не шуми. Кто таков? По-прежнему, стараясь не показываться в окне, Сергей задул свечу, стволом толкнул форточку и неприветливо поинтересовался:
       - Чё надо?
       - Выдь на час, - предложил неизвестный.
       Хохол, констатировал про себя Морозов: "на час" по-малороссийски, означает "на минутку". Ага, чичас, галоши только надену...
       - Я же спросил, чё надо? - для убедительности Морозов качнул стволом.
       Ночной гость приподнялся на цыпочки, чтобы ответ был слышен только Сергею.
       - Связной я. - Заметив недоумение на лице Морозова, добавил: - С той стороны.
       - С какой "той"? - вопрос не из самых умных, но простим Сергею: всё-таки, он не окончательно ещё проснулся, да и был не слишком свеж после "товарищеского застолья".
       - Может, впустишь меня сначала в дом? - предложил вместо ответа "хохол".
       К этому моменту туман в голове Морозова начал рассеиваться, и он обрёл возможность задавать себе вопросы и искать на них ответы. Например: вас ист дас, провокация местных контрразведчиков, секретный гонец от Матвеева или действительно, весточка от Тиграна? Но ведь они договаривались, что связи не будет... А если, как говорится, "пожарный случай"? Тико должен был бы послать что-нибудь, подтверждающее "настоящесть" связного. Обязательно придумал бы что-нибудь! Как это называется, вещественный пароль? Придётся проверить...
       - Ладно, заходи, - закрыв форточку на крючок, Сергей пошёл открывать дверь.
       Разглядывая связного при свете, Морозов отметил, что одет тот был чисто и аккуратно, и походил на заводского рабочего, принарядившегося к престольному празднику или на маёвку. Среди туркестанских степей это было странновато и, как минимум, неумно: обладатель подобного наряда бросался в глаза точно так же, как обладатель полосатого халата где-нибудь на Васильевском острове. Осмотрев внимательно визитёра (у того было достаточно времени, чтобы предъявить что-либо или сказать нечто, известное лишь Погосову и Сергею, но он не сделал ни того, ни другого), Морозов, тщательно подбирая слова и поигрывая наганом, приказал:
       - А теперь давай всё с начала, я что-то ничего не понял. Кто такой, откуда и чего тебе надобно?
       - Имя моё тебе знать ни к чему, меньше знаешь, лучше спишь...
       - Выспишься тут с вами, - угрюмо пробурчал Морозов.
       - Что-что? - манерно поднял брови ночной гость.
       - Ничё! - хмыкнул Сергей, настроение которого стало улучшаться по мере того, как некоторые его подозрения начали оформляться в знание: мастеровых с подобными ужимками он что-то не встречал, а вот в редкие моменты затишья на фронте или в госпитале, играя с коллегами в штос...
       - ...На вопрос откуда, отвечаю: оттуда. А надобно мне передать тебе привет от Воропаева.
       Произнеся эти слова, связной с деланным равнодушием начал оглядываться по сторонам, хотя искоса на Морозова и поглядывал. Услышанная фамилия показалась Сергею знакомой, и он без особого напряжения вспомнил, что видел в штабе чекиста с подобной фамилией. Знать его он не знал, дел общих с ним никогда не имел, и теперь уже всё окончательно встало на свои места! Что это: самодеятельность или избыток бдительности? Ведь он командирован сюда контрразведкой князя Искандера!
       - С этого и надо было начинать! - весело воскликнул Морозов. - Хочешь чаю горячего, товарищ? Или чего покрепче?
       - Лучше покрепче, товарищ! - разулыбался тот. Под рюмочку разговор идёт веселее, а нам с тобой о многом надо поговорить.
       Сергей встал, достал хлеб, нож, пару луковиц (подарки поручика Свиньина), стаканы, поставил всё это на стол. Подмигнул связному.
       - А теперь самое главное!
       Тот, как многие любители выпить, оживился и потер ладошку о ладошку. Проходя мимо него, Морозов на секунду остановился и с силой ударил краем ладони по шее, сразу за левым ухом. Лжесвязной без звука опустился на пол.
       - Что ж, товарищ, - обратился к нему Сергей, хотя тот и не мог его слышать, - придётся сдать тебя в контрразведку. Ужо господин Свиньин с тобой разберётся! А Бог не выдаст...
      

    30

       На первый взгляд, важные решения люди принимают по-разному: одни мучительно раздумывают, помногу раз меняя выработанную уже, казалось бы, точку зрения; другие до самого последнего момента не знают, на чём остановятся; третьи делают свой выбор с той или иной степенью уверенности и, остановившись на чём-то, иную альтернативу уже не приемлют и не ищут. Мне представляется, что и те, и другие, и все прочие приходят к окончательному решению практически мгновенно, а его окончательное "оформление" в качестве программы действий зависит исключительно от характера и привычек конкретного человека, пассивно дожидающегося (хотя он и полагает, что напряжённо размышляет) "последнего толчка". Может быть, это в нас от первых робких примитивных млекопитающих, лучшей защитой которых было, в случае неожиданного изменения обстановки, затаиться и сохранять неподвижность? Но мы-то, слава Богу и Дарвину, уже другие. Так, чтобы не транжирить подчас критично дорогое время, не мучить себя и окружающих, не имеет ли смысла сразу же доверяться тому самому, почти что интуитивному импульсу...
       Что же стало последним толчком для "тов. Энвера", чтобы окончательно превратиться из политэмигранта и коминтерновского функционера в соискателя титула великого халифа? В середине 1921 года в составе полномочной делегации он прибыл в Бухару. Целью этого "десанта" было... а Бог его знает, какие задачи перед членами делегации поставило руководство НКИДа, ЦК, Разведупра, Генштаба или кто там еще мог приложить руку к этому делу! Открытые источники о целях, официально преследовавшихся в этой поездке Энвером умалчивают, из чего можно сделать неоспоримый вывод о деликатности данного ему поручения. В настоящем контексте "деликатность" означает нечто, власти до зарезу необходимое, но от чего в приличном обществе принято всячески открещиваться. (Вышедшая в 1980 г. официозная кагебэшная книжка "Крушение антисоветского подполья в СССР", излагая интересующий нас сюжет, не только путается с датами и "смешивает мух с котлетами", но и вообще умалчивает о направлении упомянутой делегации в Бухару - не говоря уж о включении в неё бывшего младотурка - что только подтверждает правомерность вывода о своеобычном характере миссии Энвера). Однако можно попробовать - хотя бы частично - реконструировать историческую правду.
       IdИe fixe, маниакальная одержимость какой-либо идеей, не была и не могла быть монополией одного только Энвера Ахмад бей оглы; в полной мере и в количестве, достаточном для пациентов приличного дурдома, разнообразные "идефиксы" имелись в том числе и у советского партийно-государственного руководства. Одним из таких "пунктиков" было Соединённое королевство Великобритании и Северной Ирландии, а в более общем плане - Британская империя (в нашей книжке мы частично останавливались на этом, подслушивая в кабинете Дзержинского его разговор с Трилиссером). Учитывая категорическое и принципиальное неприятие Островом теории и практики большевизма, насолить Лондону, насыпать перцу на хвост Черчиллю уже само по себе было для "товарищей" актом самодовлеющим и самоценным. А уж ослабить заодно концентрацию своего злейшего врага, отвлечь его внимание от себя, стало бы достойным всяческой похвалы достижением "на дипломатическом фронте". Отчего не предположить, что Энверу-паше, учитывая его несомненный и высокий авторитет в мусульманском мире, было поручено попытаться перенаправить (есть ещё хорошее слово, "канализировать") боевые устремления называемых басмачами моджахедов с подлежащего советизации Туркестана, на жемчужину британской короны, Индию?
       "По Инду гуляет басмач молодой...". Для вас, читатель, очевидна вся абсурдность и фантастичность подобной затеи; иной даже подумает: во даёт автор, совсем заврался! Я готов привести и приведу доказательства, но прошу также иметь в виду, что для людей, истово веровавших в скорую мировую революцию, ничего необычного в идее похода ставших вдруг красными басмачей в Индию не было. Так, рутина... Не убеждает? Тогда извольте, 5 августа 1919 второй человек в партии, Лев Троцкий, направляет в ЦК РКП(б) письмо, в котором прямо утверждает: "Международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии". Увы, это - клиника!
       О том, что нашему персонажу могли доверить подобное поручение, говорят хорошо известная в Москве программная антибританская позиция младотурков и публичные пробольшевистские заявления Энвера. Предположить же, что доверили, позволяет следующее. Точно известно, что первым (и неудавшимся) поручением, которое получил в Советской России Джемаль-паша, было спровадить басмачей по маршруту Афганистан - Индостан. Что не удалось бывшему адмиралу Турецкой империи и администратору Сирии, могло, на взгляд кремлёвских стратегов, удастся "зятю халифа всех мусульман". Еще аргумент: собрав под своим знаменем всех туркестанских инсургентов (а уж как это было бы пользительно для тайных планов бывшего паши!), Энвер существенно помог бы красным победить эмира бухарского, с которым никак не удавалось справиться.
       Готов даже пойти дальше и предположить, что в Москве кому надо, знал или предполагал о далеко идущих амбициях "тов. Энвера", но рассчитывал переиграть турка и, по использовании, снять с доски, как битую фигуру. Догадывался ли об этом сам Энвер? Будучи умным человеком, почти наверняка. Полагаю, развязка в шахматной партии должна была наступить после разгрома эмира, а ещё лучше, после выступления исламистов против Индии, но в силу некоторых обстоятельств, паша приступил к реализации своего плана раньше, объегорив в результате, своих кураторов. Попробуем понять, почему это произошло.
       В старом русском языке есть замечательное выражение: "держать руку кого-либо", т.е. быть союзником. Всегда - если отсутствует фанатическое ослепление на почве идеологии - стараются дружить с сильными. Особо уважают силу - пометим на полях - на Востоке, одну только её и понимают, и там же с особой агрессией реагируют на ослабление или отсутствие оной. Исключительно по причине веры в силу большевиков паша стал "товарищем"! И готов был держать их руку ровно до той поры, пока сия вера не иссякнет.
       Знакомая всем с детства поговорка, "лучше один раз увидеть...", не абсолютна, а относительна: большевикам ничего хорошего не принесло т?, что увидел в Бухаре их "преданный" союзник. Хотя бы потому, что одно дело читать составленные дошлыми пропагандистами сводки с Туркестанского фронта, и совсем другое - оказаться очевидцем сложностей, с которыми ежедневно сталкивались здесь красные: конечная их победа была, мягко выражаясь, не очевидной. Точно такое же противоречие между официальными сообщениями и действительностью существовало во взаимоотношениях туземного населения и власти.
       С приходом Красной Армии на декхан обрушились все "прелести" гражданской войны, помноженные на суровость привыкших пользоваться исключительно чрезвычайными мерами большевиков. Предоставим слово бухарскому вице-консулу. Вот что он доносил в Москву в июле 1921 года: "Активные действия особых отделов, аресты, обыски, конфискации и отсылка ценного имущества... содействовали национальной агитации басмачества... Военное подавление восставшего населения проводилось исключительно вооруженной силой, что сопровождалось избиением населения...". Всё это неизбежно усугублялось национально-колониальными мотивами: аборигены от века смотрели на русских, как на колонизаторов, а те на их нелюбовь/ненависть отвечали презрением, и со вкусом пользовались "правом победителя" - и не важно было, звезда или двуглавый орёл прикреплен был к околышку очередного "цивилизатора". Ещё раз процитируем красного дипломата: "Во время девятимесячного пребывания в Бухаре 1 кавдивизии, материальные условия, в которые был поставлен красноармеец, невольно наталкивали его на грабежи...".
       За годы советизации Бухары эмират покинули 200 тысяч человек. Результаты подобного исхода констатировала в 1925 году комиссия из центра: обезлюдевшие, заброшенные кишлаки, засохшие колодцы и пустые арыки, безжизненные сельскохозяйственные угодья, на которых из флоры представлены были исключительно перекати-поле... Движение сопротивления туземного населения росло не по дням, а по часам и, конечно же, это не могло пройти мимо опытного взгляда Энвера-паши. Полагаю, именно тогда он лукаво предложил своим шефам использовать себя в качестве советника РККА по формированию национальных (мусульманских) частей, назначив одновременно и уполномоченным по взаимодействию с басмачами против эмира. Москва простодушно согласилась и с тем, и с другим. Теперь путь к вооружённому мятежу был открыт. Закипела подготовительная работа, устанавливались связи с влиятельными моджахедами. Здесь пригодился созданный ранее по инициативе предусмотрительного паши строго законспирированный Комитет национального объединения во главе с Верховным муфтием Ташкента Садретдином-ходжой Шарифходжаевым. Можно только догадываться с той или иной степенью вероятности, о чём велись переговоры (в конце концов, последующие события вполне наглядно показали, о чём торговались высокие договаривающиеся стороны), однако же, смело можно утверждать, о чём не было и речи: о борьбе с эмиром и походе в Индию. В знак верности заговорщики дают страшную клятву на Коране и револьвере. Есть в этом несколько неожиданном сочетании нечто опереточное, не правда ли? Было бы забавно, кабы в подобном действе не участвовали люди, для которых обычным делом было, скажем, снять с заподозренного в связях с красными декханина (не говоря уж о пленном красноармейце) живьём кожу или выпотрошить как селёдку его беременную жену и, наложив в опустошённое чрево соломы, поджечь...
       Тем временем Файзулла Ходжаев, глава Бухарской республики, предложил близкому по крови и языку, опытному и авторитетному боевому генералу Энверу-паше пост военного министра. Это было уже слишком: столь ничтожной должностью прельщать человека, уверенного в своём мессианском предназначении! В тот момент Энвер показывает себя тонким стратегом, не отказывается сразу, а берёт тайм-аут якобы для размышления. После чего делает так называемый промежуточный ход. Это - шахматный термин, означающий ход, непредусмотренный в основной идее форсированного варианта или комбинации. Вместо того, чтобы сразу поднять мятеж, кандидат в министры с согласия местных властей отправляет в Москву письмо с требованиями уважения независимости БНСР и вывода с территории Бухары войск Красной Армии.
       Советское правительство угодило в умело расставленную ловушку, и ответило именно так, как и рассчитывал хитрый турок: резким отказом и немедленным отзывом (если не этапированием, что больше соответствовало тогдашним нравам) не оправдавшего доверия "тов. Энвера". Ныне в глазах народа он был не присланным из враждебной северной столицы непонятным иностранцем, а защитником бухарской независимости, пострадавшим за своё подвижничество. Вот теперь наступил черёд - если продолжить использование шахматной терминологии - форсированного варианта.
       Правда, началось всё самым обескураживающим образом. Энвер-паша с группой привезённых им ещё из Москвы турецких офицеров двинулся в Восточную Бухару, вербуя на свою сторону тех лидеров басмаческих отрядов, с которыми не успел договориться до начала восстания. Один из них, Ибрагим-бек, возглавлявший крупное военное соединение, отнёсся к паше с большим подозрением, сочтя того ловким агентом Москвы. На всякий случай он разоружил группу Энвера и посадил под замок, где претендент на звание халифа протомился три долгих месяца. Приложив большие усилия, с помощью верных ему курбаши сиделец в конце концов из своего узилища освободился, но отношения между нам и Ибрагимом в результате подобного афронта так и не наладились, что в конце концов стоило Энверу жизни. Но не будем забегать вперёд.
       Вскоре эмир бухарский Сейид Алим-хан скрепя сердце признал турка главнокомандующим всеми отрядами моджахедов Бухары, Хивы и части Туркестана. Его ставка находилась в кишлаке Кафрун. Находясь там, опытный военачальник начал из неорганизованного ополчения формировать регулярные части. Всё больше и больше входя в роль наместника пророка, Энвер рассылает многочисленные фирманы (так на Ближнем и Среднем Востоке назывались указы, в случае наличия в них подписи верховного владыки) с целью объединить правоверных в борьбе с красными шайтанами.
       Чтобы ускорить это объединение, паша применяет методы удивительно примитивные, но действенные. Само собой, используется любая возможность напомнить окружающим, что он - зять халифа. Несмотря на то, что мы рассказываем о событиях не такого уж далёкого прошлого, следует учесть, что в те годы Восток был гораздо ближе к Средневековью, чем к паровому началу двадцатого века. Там и тогда уважаемый человек, владетельный господин без печати воспринимался в качестве либо мелкой сошки, либо самозванца, поэтому Энвер заводит себе увесистую именную серебряную печать со скромной гравировкой: "Главнокомандующий всеми войсками ислама, зять халифа, наместник пророка". После этого его статус в глазах окружающих взлетает до небес. Дальше - больше. В одном из скреплённых этой замечательной печатью фирманов появляется долгожданное: "Я назначен халифом исламского мира. Моя цель объединить всех мусульман и освободить их". Одной печати, конечно, мало, и Энвер с успехом эксплуатирует, выражаясь по-современному, "чёрную пропаганду": его агенты по секрету сообщают верным людям, что на помощь к зятю и наместнику идет британская кавалерия и турецкие добровольцы, имя которым легион. Причём, хорошо зная Восток, автор этого пропагандистского шедевра вооружил братьев-турков... боевыми слонами. Шахерезада отдыхает!
       Думаю, эти слоны и сломили недоверие декхан: народ повалил к Энверу валом, и результат не замедлил себя ждать. Уже в феврале 1922 года его войска захватили Душанбе, затем пришли в Бухару. За короткое время была занята значительная часть эмирата. Только после этого в Москве всполошились и - несомненно для выигрыша времени - предложили турку мир и признание законности его режима в Восточной Бухаре. Смешная попытка перековарнить наиковарного! Поздно, однако. Джинн из бутылки уже выпущен: Энвер-паша требует полного ухода Красной Армии из всего Туркестана...
      

    31

       В больш?м-то городе бедолагам-влюблённым, стремящимся сохранить свои отношения в тайне, сделать это непросто: обязательно, рано или поздно, их встречу застукает какой-нибудь знакомый. В малых же городах и деревнях, где всё на виду, о возникновении новой парочки общественность узнаёт зачастую даже раньше, чем сами влюблённые успевают осознать свои чувства, и тут же новость разносится по всей округе, словно после оглашения на общем сходе. Известное дело: сколько раз переглянулись на посиделках, "случайно" оказывались рядом за праздничным столом, с кем кадриль хороводили... А если уж вечерком прошёлся с молодухой по центральной линии - женись! Это в русской-то деревне, а в кишлаке?! Непросто, ох непросто было Тиграну с Таей устраивать свои свидания. Ладно б в Центральной России, с её рощами да лесочками, живописными речками и речушками, чьи берега поросли ивами с ежевикою, с холмами её и взгорками... Кишлак в туркестанской степи - последнее место, доложу я вам, где хотелось бы мне устраивать тайное рандеву!
       "Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне", написал в 1939 году лирический соловей социалистического реализма Степан Щипачёв. И ведь, не осознавая того, известный морализатор оказался прав: XXI век окончательно доказал, что светлое чувство, связавшее малолеток из Вероны или Тристана с Изольдою, ничто иное, как химия в чистом виде, сплошные эндорфины с феромонами, приправленные адреналином, настоянным на гормонах... Особенно занимательно, что у людей, переживающих сильную влюбленность, биохимический анализ крови неотличим от анализа бедняг, страдающих синдромом навязчивых состояний или маниакально-депрессивным психозом. Видеться влюблённым с каждым днём становится всё насущнее и насущнее, а расставаться всё сложнее, поскольку любовь - чистейший воды наркотик: привыкнув к бодрящему биохимическому супчику (своего рода L'elisir d'amore, "Любовный напиток" Гаэтано Доницетти), мозг привыкает к нему, и в полном соответствии с законами наркологии требует и требует увеличения дозы...
       Единственным и естественным выходом из сложившейся ситуации было, не откладывая, просить Таисиной руки. Однако к решению этому Погосов пришёл не сразу, поскольку наличествовали три аргумента "против". Во-первых, ещё в бакинские времена, он решил, что женится исключительно по завершении войны: очень уж не хотелось оставлять после себя безутешную вдову и плодить безотцовщину. Во-вторых, искренне веря в "победу коммунизма в мировом масштабе", Тигран с некоторой, свойственной многим армянам недоверчивостью относился к тому, что "осуществление вековой мечты" не за горами, и поэтому детей, по его мнению, было бы разумнее заводить попозже, чтобы они наверняка пожили при коммунизме. В-третьих, в свете новых событий, ему казалось не слишком-то правильным открыто женихаться к дочери монстровского связного, поскольку это могло навести умного наблюдателя на размышления, не продался ли красным сей в недавнем прошлом надёжный и на дух не переносивший большевиков ополченец? Вот когда операция будет успешно завершена, и Серёга вернётся от белых... Конечно, третий довод не выглядел неоспоримым, но в некоторых ситуациях перестраховаться отнюдь не вредно. Затем Тиграна озарило: наоборот, если он начнёт не скрываясь ходить в дом Таисиного отца (а встречаться с ним просто необходимо для дела), то лучшего и такого естественного объяснения, как сватовство, не придумаешь! И наоборот: тайные с ним встречи, которых никак не скроешь от глаз соседей, непременнейшим образом вызовут подозрения. Сказано - сделано: на следующий же вечер после описанного открытия, комбриг Погосов отправился просить руки своей возлюбленной, убедив себя, что делает это во имя грядущей победы пролетариата.
       Собственно, он собирался сделать это днём раньше, и уже даже предупредил Таю, что зайдёт к её отцу "по одному очень важному делу", но... "если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах". Английской этой пословицы Тигран не знал, но хорошо помнил заветы своей матери, строго-настрого запрещавшей рассказывать кому бы то ни было о чём-либо важном, что собираешься сделать или - того паче! - об ожидаемом успехе, до тех пор, пока всё успешно не осуществится. Его отец, помнится, когда они собрались перебираться в Баку, умудрился даже договориться о встрече с одним знакомым из соседнего села, хотя наверняка знал, что к тому времени уже уедет из Карабаха. Короче говоря, накануне утром он поинтересовался у Калюжного, комэска-3, где в кишлаке можно купить цветов (тот, как истый снабженец, мог достать всё), а на изумленный вопрос казака, зачем, взял, да и ляпнул: собираюсь посвататься. И что вы думаете? Часу не прошло, как из штаба за Петросовым прислали автомобиль: его срочно ждали в особом отделе. О, Господи: опять эта сказка про белого бычка...
       Сомневаюсь, что бакинцу Погосову рассказывали когда-нибудь эту сказочку (скорее всего, он просто использовал знакомое каждому устойчивое выражение). И уж тем более он не мог знать, что подобные истории без начала и конца в русском фольклоре носят название "докучных сказок". Однако содержание этой, случайно попавшей ему на язык, удивительно напоминало схему их бесед с достопамятным особистом Воропаевым. Судите сами: "- Рассказать тебе сказочку про белого бычка? - Расскажи. - Тебе расскажи, мне расскажи... Рассказать тебе сказочку про белого бычка? - Нет. - Тебе нет, мне нет...
       Рассказать тебе сказочку про белого бычка?...".
       Впрочем, Тигран горюнился не долго, и со свойственным ему оптимизмом решил, что на беседу с Михайловым (такова была фамилия Таисиного отца) всё равно придётся получать санкцию начальника оперативного отдела Вершинина - раз уж его пришлось посвятить во всю эту комбинацию. А коли так, то чем трястись несколько часов в седле, лучше отправиться в штаб на чекистском авто. Авось, в острог не посадят и привезут обратно. Смачно сплюнув, Погосов неожиданно хмыкнул: ему вспомнилось любимое морозовское "Бог не выдаст, свинья не съест!".
       Поездка в штаб действительно закончилась вполне благополучно, хотя поначалу и заставила изрядно поволноваться. Свои визиты Тигран снова начал с Вершинина. Тот весьма благожелательно выслушал новости. "Недурно-с, оченно недурно-с!", выкладывая перед собой на стол кисет и трубку, удовлетворённо промурлыкал он в свои по-английски подстриженные усы. Но задымить не успел - в кабинет вошёл ординарец командующего и пригласил бывшего полковника "наверх". Бормотнув "Весьма кстати!" и попросив никуда до его возвращения не уходить, начальник оперативного отдела торопливо вышел вон. Ожидание затянулось, и комбриг начал опасаться, что Воропаев, со свойственной ему подозрительностью, вот-вот начнёт розыск беглеца (водитель наверняка давно доложил, что привез Погосова в штаб). Не буди лихо, пока оно тихо: открылась дверь, и на пороге показался незнакомый Тиграну командир.
       - Комбриг Погосов?
       - Так точно!
       - Следуйте за мной!
       У Тиграна упало сердце. Если его сейчас под конвоем приведут в особый отдел, ареста не избежать. "Рассказать тебе сказочку про белого бычка?".
       - Начоперотдела Вершинин приказал мне дожидаться его здесь, - предпринял он слабую попытку оттянуть неизбежное.
       - Ничё, комбриг, не переживай, - осклабился особист и, отступив от двери, указал рукой, куда следует идти.
       Оказавшись в коридоре, Тигран чуть не заложил руки за спину, но вовремя опомнился. Какого чёрта?! Злобно стуча сапогами, он затопал впереди конвоира. Дойдя до лестницы, повернул направо, чтобы спуститься ("хозяйство" Воропаева располагалось на цокольном этаже так, что в зарешечённые окна особого отдела можно было разглядеть только ноги сновавших по двору людей).
       - Не сюда, комбриг, - остановил его сопровождающий. - Прямо.
       Ого! Прямо по коридору была только приёмная командующего. Значит, сзади него идёт не особист, а один из порученцев командарма. Похоже, тот вызвал Тиграна после доклада Вершинина. Что за чудный старик! (По молодости лет все люди старше сорока, казались Тиграну стариками и старухами, причём это относилось и к сорокапяти-, и к восьмидесятилетним в равной мере). Настроение Петросова заметно улучшилось и не испортилось даже после того, как в дальнем углу кабинета Фрунзе он заметил мрачную физиономию начальника особого отдела. Ворот его гимнастёрки, кстати сказать, был застёгнут - не столько из-за уважения к командующему, сколько из нежелания получить от него выговор за расхлябанность.
       - Так вот ты какой, комбриг, - сказал командующий после того, как Петросов строевым шагом промаршировал в кабинет и представился. - Молодец! Хорошо сработал с бандой Кара-Расула! А знаешь, отчего хорошо, а не отлично?
       - Никак нет, товарищ командарм.
       - Вот ты позволил втянуть себя в ловушку, а потом с честью вышел из трудного положения, и даже разгромил противника. А если бы сразу понял, что тебя затягивают в засаду, и решил это использовать для достижения победы... понимаешь меня?
       - Так точно, товарищ командарм!
       - Ещё не известно... - недружелюбным голосом прогудел из своего угла контрразведчик, но завершать реплики не стал.
       Командующий, однако, понял недоговорённое (видно, Воропаев уже высказывал ему свои подозрения, может быть, даже перед самым появлением Петросова). Круто повернувшись к особисту, он наставил на того палец.
       - Скажите-ка, Воропаев, когда в последний раз вы открывали Маркса?
       Чекиста трудно было обескуражить, но командарму это удалось. Непроизвольно расстегнув пресловутую верхнюю пуговицу, начальник особого отдела выпучил глаза и неуверенно переспросил:
       - Чего?
       - Марксизм, товарищ Воропаев, учит, что практика - критерий истины. Применительно к людям это означает, что судить о них следует исключительно по делам. Ты что ж думаешь, - командующий сбился с лекторского тона, - что Петросов продался с потрохами басмачам, и первое, что сделал, перейдя к ним на службу, разбил большую банду и уничтожил одного из их самых опасных командиров? Не слышу ответа?
       Чекист, непримиримо посверкивая глазами, молчал. Командарм держал паузу до тех пор, пока тот нехотя не согласился:
       - Да, ликвидацию Кара-Расула придётся занести ему в актив.
       Тигран поёжился, подумав о том, сколько же всего может быть в его "пассиве", который Воропаев ему когда-нибудь предъявит: теперь, после пережитого публичного унижения, заклятый друг сделает всё, чтобы отомстить. Командарм меж тем махнул на Воропаева рукой, и с комической безнадёжностью на лице покачал головой. В разговор вступил Вершинин. Раскрыв лежавшую перед ним папку, внушительно сказал:
       - Товарищ командующий, по нашим разведданным Монстров начинает разочаровываться в басмачестве. Таким образом комбинация, которую комбриг проводит вместе со своим заместителем, имеет все шансы на успех. Только надо бы как-то усилить наши позиции для перевербовки...
       Командарму ничего не надо было объяснять долго: этот человек всё схватывал на лету. Не дослушав начальника оперативного отдела, он обратился к Погосову:
       - Следует довести до его сведения, что в случае раскаяния и перехода на нашу сторону, я лично гарантирую ему не только жизнь, но и - если он пожелает - командную должность в Красной Армии. Всё понял?
       ...В общем, всё складывалось удачно. Вычищенный и вылощенный, пребывая в приподнятом настроении, с охапкой добытых где-то Калюжным роз в руке, Тигран энергично постучал в калитку Таисиного дома.

    32

       Сергей Миронович Костриков, вошедший в отечественную историю под ставшим фамилией литературным псевдонимом "Киров" (в 1912 году он таким образом в первый раз подписал статью в кадетской газетёнке "Терек"), летом 1922 года уже год, как занимал кабинет руководителя компартии Азербайджана. На этом посту он сменил Григория Наумовича Каминского (Гофмана). Того, как тогда говорили, "бросили" на советскую работу: он возглавил Бакинский совет. Видно, мягковат оказался, да и калибром не вышел для роли главного партийного начальника в Баку - тогдашней столице советского Закавказья. Судьба Григория Ефимовича очень показательна, поэтому простите автору ставшее уже привычным вывихом небольшое отступление от основного сюжета нашего рассказа - оно стоит того, чтобы потратить пару минут...
       Профессиональный революционер Каминский довольно быстро выбился в вожди третьего ряда: с появлением в составе РКП(б) национальных парторганизаций, первым возглавил, как мы уже знаем, азербайджанскую компартию со странно звучащим титулом "ответсекретарь ЦК" (Киров был уже просто секретарём); довелось ему стать и первым наркомом здравоохранения СССР. Его имя было даже присвоено смоленскому мединституту, но по-крупному он засветился под конец жизни, в 1936 году, сыграв на стороне обвинения заметную роль в процессе А. И. Рыкова, коего обвиняли в подготовке теракта против Сталина. Потом наступил приснопамятный тридцать седьмой, и он (простите мне этот вульгаризм, но по-иному этот поступок не назовёшь) отчебучил такое!
       Двадцать пятого числа Григорий Наумович выступил на июньском пленуме с невероятной речью. По поводу доклада Ежова он заметил, что "так мы перестреляем всю партию", а в связи с личностью Лаврентия Павловича сообщил, что в 1920 году в Баку ходили упорные слухи о его работе в британской контрразведке и в аналогичной службе партии "Мусават". Честный и храбрый человек, скажите вы? Не знаю, не знаю... Как же сочетается его честность с обличительными выступлениями на рыковском процессе, безусловно постановочном? А храбрость - с подписанием свидетельства о смерти застрелившегося Орджоникидзе (инфаркт, мол)? Нет, этот "мягковатый" большевик был таким же, как все вожди и вождики той эпохи, даром что стал одним из руководителей людоедской коллективизации, занимая в соответствующие годы пост главы "Колхозцентра".
       От судьбы тов. Каминский не ушел: вечером того же дня, вернувшись домой из Кремля, он был арестован, и 10 февраля следующего года расстрелян. "Странное выступление" (так называют его историки), полагаю, было храбростью загнанной в угол крысы: судя по всему, Григорий Ефимович случайно узнал, что пришёл ег? черёд отведать "ежовых рукавиц", и от отчаяния решил столь нетривиальнальным способом (публичная критика режима!) отвести от себя угрозу. Ничё, Николай Иванович Ежов не испугался реноме мстительного "зажимщика критики"...
       Киров был близким, притом, единственным настоящим другом Иосифа Виссарионовича. Это простые смертные могут души друг в друге не чаять, но расходиться в принципиальных вопросах; у практических политиков, если уж случается между ними такой казус, как дружба, она становится следствием и выражением полного единомыслия. Дружба Кирова и Сталина была тем крепче, что Сергей Миронович не претендовал на роль первого лица в партии и государстве, и Иосиф Виссарионович отлично об этом знал. (Исходя из чего считаю совершенно несостоятельной версию, согласно которой Сталин был инициатором или инспиратором его убийства, тем более, что уже криминалистически доказано, что стрелял-таки Николаев, сверху вниз, застав Мироныча в смольненском кабинете на своей жене. Если бы Киров шёл по коридору - как о том официально сообщалось - траектория пули была бы иной). К тому же Сергей Миронович считался знатоком Кавказа, что также их сближало, хотя сей факт не стоит преувеличивать, зная об абсолютном отсутствии сентиментальности у главного в тандеме. Любимец партии "Мироныч" был alter ego Сталина; это Никита Хрущёв, начав борьбу с "культом личности", сделал из него невинную овечку, жертву сталинизма и "последовательного ленинца".
       За пару месяцев до своего появления в Баку Киров участвовал в работе Учредительного съезда Советов Горской ССР (была одно время и такая!). Возьмём наугад любое место из его доклада. Вот, например, Сергей Миронович многозначительно намекает мрачным делегатам в бараньих папахах, что теперь у новой власти есть сильная армия. И дальше: "И со всяким, который независимо от племени, национальности, языка и всего что угодно встанет в хотя бы малейшее противоречие с интересами рабочих и крестьян России, государственная власть поступит с ним, как с врагом рабочих и крестьян". Сия нехитрая, чисто сталинская мысль - обратите внимание - изложена столь же безыскусным языком. Но - жёстко! Это вам не мягковатый Каминский...
       Киров не только говорит, но и действует жёстко, даже жестоко. Судите сами. В конце февраля 1919 года он ненадолго становится председателем Астраханского временного ревкома. Сергей Миронович многое успевает. Едва вступив в должность, ещё в феврале лично руководит разгромом антибольшевистского выступления: расстреляны мирные демонстрации местных рабочих, в которых участвовало немало красноармейцев. 24 мая, в день Кирилла и Мефодия, расстрелян крестный ход. В мае-июне 1919 года он санкционирует арест и расстрел митрополита Астраханского Митрофана и епископа Леонтия. Думаю, примеров достаточно.
       Тот день, о котором в настоящей главе мы ведём рассказ, первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана начал с совещания в оргмассовом отделе аппарата ЦК. Одной из главных задач, поставленных перед ним Сталиным в связи с новым назначением, было всемерно укрепить в Азербайджане советскую власть и обеспечить необратимый характер его советизации. Огромная роль в этом деле отводилась республиканской ЧК (Киров, кстати сказать, водил личную дружбу и с Дзержинским) и, конечно же, партийной организации. Однако её тоже следовало "укрепить", и сделать это планировалось в ходе всепартийной чистки, которая проводилась в октябре 1921 - мае 1922 годов. Инструкторы отдела как раз и руководили проведением "мероприятия" в закреплённых за ними парторганизациях. (Само собой, их должность называлась "ответинструктор" - как раз в описываемое время начала складываться номенклатура, делившая народ на "ответственных" и всех прочих, и они любили подчеркнуть свою особость).
       Чистка, это страшная по своим последствиям для "вычищенных" процедура (нередко, в дальнейшем ими занимались уже "органы"), проводилась в те годы неоднократно, и её единственной целью, скрываемой красивыми словами об освобождении от "случайных людей и карьеристов", было окончательно превратить партию в безгласный и послушный инструмент диктатуры Одного. Кампании подобного рода носили поистине массовый характер; достаточно сказать, что к весне двадцать второго года (как раз к моменту полного отхода от дел Ленина), из РКП(б) был изгнан почти каждый четвёртый. На их место придут уже лично преданные Иосифу Виссарионовичу...
       По традиции, заканчивая инструктаж, Киров поинтересовался, есть ли вопросы. Поднялось несколько рук, и это Сергею Мироновичу понравилось: лучше хорошенько объяснить до, чем исправлять ошибки и "делать оргвыводы" после. Последним поднялся молодой инструктор интеллигентной наружности.
       - Товарищ Киров, мне не совсем понятно, для чего спускаются цифры... процент вычищенных. Причём, в течение одной чистки несколько раз, с тенденцией к увеличению. А если мы имеем здоровую парторганизацию с крепким секретарём, где дело обстоит благополучно? Тогда получится, что гонясь за планом, партийные комитеты начнут исключать достойных людей...
       - Как ваша фамилия? - благожелательно улыбаясь, поинтересовался Киров.
       - Гасанов. Зохраб Гасанов, - представился тот.
       - Хороший вопрос, товарищ Гасанов! Для начала позволь (партийная этика разрешала товарищески "тыкать", правда, все больше сверху вниз...) и мне спросить: доверяешь ли ты секретарям, избранным на свои должности при твоём непосредственном участии и контроле?
       - Конечно, товарищ Киров, но я...
       - Ну, а если ты им доверяешь, почему думаешь, что они начнут заниматься начётничеством? Значит, это ты в своё время не доработал! И, кстати сказать, ты же их будешь контролировать и во время проведения чистки, так что тебе, как говорится, и карты в руки. Далее. Цифры нам спускаются примерные, для ориентира, так что буквоедством никто никого заниматься не заставляет. Но эти же самые цифры взяты не с потолка, не из пальца они высосаны, поймите это все! Центральный Комитет обладает статистикой, которую знает только он; ЦК работает в тесном контакте с ЧК, и у чекистов тоже есть своя информация, а мы с вами знаем, и они это не раз доказывали: им можно и нужно доверять. Вот как родились эти цифры, это не бабушка на кофейной гуще нагадала. - Переждав смех, Сергей Миронович продолжил. - Мы, большевики, - правящая партия, а значит, к нам непременно будут примазываться карьеристы и случайные попутчики. Это - балласт, и от него надо в обязательном порядке освобождаться, чтобы налегке плыть в светлое царство социализма. О недобитых врагах, которых тоже тянет под чужой личиной проникнуть в партию, не буду: это слишком очевидно. Другое дело, что их много, очень много, гораздо больше, чем хотелось бы... Скажу о другом. О тех, кто прикрывается заботой о чистоте наших рядов и подрывает железное единство нашей партии. [Далее следует подлинная, слегка сокращенная цитата из доклада С.М.Кирова] Отдельные товарищи стали нам указывать на якобы происходящее совершенно определённое перерождение отдельных членов ЦК. Потом перерождение приписывается уже Центральному Комитету. В дальнейшем, на фоне всё более и более ярко выступавших хозяйственных затруднений, стали раздаваться голоса о том, что вся партия переживает страшную болезнь перерождения. Не буду скрывать, товарищи, представители оппозиции свили гнездо здесь, у вас, на первый взгляд, казалось, достаточно прочное гнездо. Вот его-то, товарищ Гасанов, мы и должны разорить во время чистки. Больше вопросов нет? Совещание закончено, за работу, товарищи!
       Поднявшись к себе (уже тогда первые секретари в целях безопасности размещались на верхнем этаже здания партийного комитета), в приёмной в обществе прехорошенькой секретарши (женщины были единственной, но пламенной слабостью Кирова, в конечном итоге доведшей его до смерти) он обнаружил дожидавшихся его и отчаянно флиртовавших с Зиночкой посетителей. Одного Киров хорошо знал (слава Труду, не первый год в Закавказье!), это был старый большевик, зампредседателя Чрезвычайной комиссии при Совнаркоме Азербайджана, начальник Секретно-оперативной части недавно переименованного в ГПУ ЧК Лаврентий Павлович Берия; второй, значительно моложе возрастом и выглядевший явно приезжим, был ему не знаком. Впрочем, это было тут же, ещё в приёмной, исправлено Берией.
       - Вот, Сергей Миронович, знакомьтесь, - широким жестом указал он на незнакомца, - Стырне Владимир Андреевич, приехал к нам из Москвы.
       Пожав гостям руки (у Лаврентия Павловича ладошка была мягкая, а у москвича, напротив, как доска), первый секретарь пригласил их в кабинет, попросив попутно у Зинаиды чаю. Лишь оказавшись в кабинете, когда секретарь не могла уже его услышать, Берия закончил представление своего спутника:
       - Товарищ Стырне - замначальника ИНО ОГПУ.
       За чаем говорили о пустяках. К нему подали необычное для некавказского человека варенье, ложечку которого Стырне сначала недоверчиво лизнул а потом, распробовав, несколько раз подкладывал себе в розетку. Насмешливо наблюдавший за ним Берия, наконец, не выдержал:
       - А знает ли уважаемый Владимир Андреевич, из чего сварено так понравившееся ему варенье?
       - Какой-нибудь особенный кавказский фрукт?
       - Не фрукт, а овощ! - хохотнул донельзя довольный Киров.
       - И не особенный, а самый обычный огурец-могурец! - торжественно провозгласил Берия.
       - Огурец? - туповато переспросил Стырне. Внезапно он побледнел (как другие люди от гнева краснеют). - Вы издеваетесь надо мной! Где это видано: варенье из огурца?
       Киров, отсмеявшись, положил руку на рукав москвича.
       - Не обижайтесь, Владимир Андреевич. Это действительно огурец. Армянские женщины даже из него могут сотворить настоящее кондитерское чудо. Зиночка покупает мне это варенье - вы заметили, оно похоже на ореховое? - на базаре. Но - давайте о делах. Что привело вас в Баку, товарищ Стырне, и чем могу быть полезен вам и вашему ведомству?
       - Всё, что я вам сейчас расскажу, чрезвычайно секретно...
       - Обычно иных разговоров здесь не ведётся, - блеснул стёклами пенсне Берия. - Если ты намекаешь, чтобы я вышел...
       Стырне на мгновение обнажил мелкие зубы, показывая, что оценил шутку.
       - Я перебрался в Баку надолго. Мне надо оценить обстановку и организовать одну, даже две весьма важные операции... Как вы оцениваете положение в Туркестане, в частности, в Бухаре?
       - Понимаю, - раздумчиво кивнул Киров, - пульс исламского мира из Баку прощупывается лучше, чем из Москвы. А в Бухаре что, бардак. Нельзя было пускать козла в огород - я имею в виду этого мерзавца Энвера в Туркестан, да ещё делать его военным министром или как он там назывался.
       - На него руководством возлагались большие надежды, - с холодным неодобрением сообщил замруководителя ИНО. - Он оказался предателем и контрреволюционером, мне приказано организовать его ликвидацию: подлец много знает, и отдавать его под суд здесь, а уж тем более выпускать за границу нельзя.
       - Каждый предатель должен сознавать, что от карающей руки пролетариата ему не уйти! - без особого пафоса, но чрезвычайно убеждённо выговорил Берия. - Казнить! Знаю я, что в Москве Каменев и кое-кто другой любят порассуждать о "сильной юстиции", которая нужна стране. Не суды стране нужны с прокуратурой, а сильная секретная служба с чрезвычайными полномочиями. Иначе контрреволюция сожрёт нас, и даже не поперхнётся!
       - Золотые слова, - вздохнул москвич. - Центром проведения операции мы выбрали Баку не только потому, что это столица Закавказья, или что отсюда, как вы, товарищ Киров, метко выразились, прощупывается пульс мусульманской России (уничтожением Энвера даже удобнее было бы руководить из Ташкента). В соседнюю республику, в Грузию, вернётся второй, интересующий меня турок, Джемаль (в настоящий момент он в загранкомандировке по нашей линии). Энвер доказал, что никому из них веры нет и не должно быть. После его предательства мы новыми глазами просмотрели записи результатов прослушивания и убедились, что вооружённое выступление против советской власти планировалось давно, и Джемалю в нём отводилось далеко не последнее место. К тому же Джемаль тоже многое знает. К сожалению (в первую очередь для него).
       Убрать человека не проблема. Но Энвер и Джемаль - люди не простые. Товарищ Ататюрк, можно сказать, их бывший соратник и друг. Всё надо сделать так, чтобы у Турции не возникло вопросов к советскому правительству, поэтому просто пристрелить обоих где-нибудь в туркестанской глубинке нельзя. Так что Джемаля ликвидировать будем в Тифлисе, туда уже для организации торжественной встречи выехал мой коллега, с которым мы вместе приехали. В Москву везти турка тоже нельзя, там он может попасть в руки "законников", которые захотят предать его гласному суду, а в Баку его ликвидация может вызвать ненужные волнения: младотурки там до сих пор в почёте. В Тифлисе же, с его армянской общиной, смерть Джемаля можно будет представить, как месть за пятнадцатый год. Что до Энвера, то для меня с ним пока ещё не всё ясно...
       - Скажите, - было видно, что Кирову пришла в голову какая-то мысль, - принципиальная схема операции в отношении и того, и другого уже разработана?
       - Нет. С этого я и начну. Рассчитываю на помощь товарища Берии, буде понадобится - советских органов. Ваша поддержка в этом случае будет неоценима.
       - Да-да, на мою помощь вы можете максимально рассчитывать, - широко и светло, как только один он умел это делать, улыбнулся Киров. - Если начинаете все с чистого листа, могу к тому же бесплатно продать совет.
       - От такого человека как вы, - неожиданно выказал навыки царедворца Стырне, - любой совет бесценен.
       Киров благодарно кивнул.
       - Вам ведь совсем не нужно засвечивать себя или рисковать тем, что кто-то обвинит ЧК в этих ликвидациях, не так ли? К тому же, хочешь - не хочешь, придётся дополнительно тратить силы на имитацию "армянского следа". Поэтому предлагаю на самом деле задействовать армян из числа непримиримых дашнаков, только так, чтобы они думали, что действуют по своей инициативе...
       - Это, товарищ Киров, называется "использовать втёмную", - быстро вставил Берия.
       - Во-во, втёмную, - кивнув Берии, продолжил свою мысль Киров, - у дашнаков такой зуб на младотурков, что вам ещё и приплатят за возможность поквитаться с их главарями. Кстати сказать, в Ташкенте тоже проживает большая армянская община...
       На секунду задумавшись, Лаврентий Павлович просиял и воздел к потолку указательный палец:
       - О! Это не мысль, а мыслища! И каналы соответствующие и у меня, и у коллег имеются... Покупай, Владимир Андреевич, не глядя!
       - Да, пожалуй, - нехотя согласился Стырне: ему было обидно, что идея принадлежала не его ведомству.
       ...Когда посетители прощались, Сергей Миронович как бы вскользь проговорил:
       - Лаврентий, тут у меня в аппарате, в оргмассовом отделе, один инструктор есть, Зохраб Гасанов. Надо бы к нему присмотреться: к семье, что за друзья, чем занимался до советизации, были ли связи с меньшевиками и мусаватистами... Ну, не мне тебя учить!
       ...Георгий Датунашвили, начальник отделения Секретно-оперативной части ГПУ Грузии, уныло погрузив в стакан с ядрёным мацони диковато торчащие в разные стороны усы, допивал благословенную кислятину, тоскливо ожидая, когда она прочистит мозги: накануне отмечался день рождения Айкануш Манукян, родной сестры его дорогой супруги, и выпито было изрядно. Ощутив, что мысли, хотя и с трудом, начинают просачиваться по извилинам больного ещё мозга, он вонзил зубы в куриную ножку. Что-то он должен был вчера сделать, но решил, что это будет несвоевременно... Глотнув крепкого чаю, вспомнил: в армянскую общину следует запустить слушок. Вчера, действительно, это было бессмысленно, всё равно бы забыли.
       Закурив папиросу и хмыкнув в усы, он задал провокационный вопрос:
       - Люсинэ, ты умеешь хранить секреты?
       Женщина немедленно сделала стойку, и деланно-равнодушно ответила:
       - Ты же меня знаешь... А что?
       Именно потому, что Георгий прекрасно знал свою половину и её неспособность молчать, если она узнала что-то интересное, он и собирался ей кое-что поведать "не для передачи".
       - Речь идёт о государственной тайне, - пользуясь языком рыболов, он сделал подсечку.
       - Вай, - драматическим жестом Люсинэ схватилась за свою увесистую левую сиську, в которой, по её представлениям, размещалось сердце, - зачем ты обижаешь свою жёнушку? Ты же знаешь, что я - могила!
       - Никому не скажешь?
       - Скорее вымою волосы мочой бешеной ослицы!
       - В Тифлис скоро приезжает Джемаль-паша, тот самый, что вырезал больше половины твоего народа.
       - Мэррзавец! Своими бы руками задушила... - неожиданно Люсинэ заторопилась. - Знаешь, сложи посуду в тазик, я приду, помою. А сейчас мне срочно нужно по делам...
       В послеполуденную пору того же дня сексот, а по основному "месту работы" мелкий карманник Вахтанг Аванесов, неторопливо цедил чашку настоящего турецкого кофе, который стоил в заведении старого Дато целое состояние. Мог себе позволить: вчера удачно свистнул у зазевавшегося нэпмана золотой "Лонжин" на золотой же цепочке, а сегодня с утра выклянчил у своего куратора из Секретно-оперативного части аванец за совершенно пустячную работу. Вахтанг был человеком глубоко аморальным (мог даже, вопреки неписаным воровским правилам, обобрать пьяного - коли найдёт такого в умеющем пить и стоять на ногах Тифлисе) и принципиально беспринципным: его специализацией в качестве секретного сотрудника было выявлять среди живших в городе соплеменников лиц, симпатизировавших дашнакам и вообще нелояльных к власти. Кофе был допит, и Аванесов раздумывал, не заказать ли ещё, когда в кабачке появился тот, кого он ждал.
       Симон Вартанян, судебный репортёр тифлисской вечёрки, прозванный за свою невероятную физическую силу Самсоном, всегда в этот час заходил к Дато выпить стограммовый стаканчик чачи с непременной маслинкой. Они с Аванесовым обменивались кой-какой информацией и, будучи взаимно полезными, не сдавали друг друга, хотя один знал, что его знакомец - профессиональный уголовник, а другой по некоторым высказываниям, имел основания предполагать, что репортёр сочувствует хотя бы некоторым идеям "Дашнакцутюн".
       - Как, ещё на свободе? - делано удивился Самсон. - Выпьешь со мной?
       - Когда это я отказывался от дармовой выпивки? - фальшиво оживился Аванесов: после драгоценного кофе во рту было так вкусно, что никакой чачи не хотелось. Но чего не сделаешь, чтобы отработать аванс и получить право на основной гонорар...
       Чокнулись. Прижмурив глаза, понаслаждались маслинами. Закурили.
       - Что нового? - первым начал беседу более мотивированный вор.
       - Ничего особенного. Ах, да: из Петрограда в горотдел милиции приехал крупный спец по карманникам, теперь твоя лафа закончится. Можешь уже сушить сухарики. А что у тебя?
       - Тоже ничего особенного. Хотя нет, кое-что есть, но не для печати.
       - Согласен. Излагай.
       - Слово дай. Если что в газеты просочится, мне головы не сносить.
       - Клянусь!
       - Вот, от верного человека слышал, в городе проездом будет Джемаль.
       - Какой Джемаль? - насторожился репортёр. - Паша? Насколько точна информация?
       - Я тебя когда-нибудь подводил? Надёжный человек, надёжней не бывает. Кто - не скажу, мне ещё помирать рано. А Джемаль тот самый, бывший турецкий правитель. Я его...
       Но Вартанян уже не слушал. Встав он, привлекая внимание хозяина, звонко щёлкнул пальцами.
       - Дато, этому человеку - Самсон указал пальцем на Вахтанга, - большую чашку самого лучшего кофе. Расплачусь завтра: сейчас очень тороплюсь.
       "Соответствующие каналы" начали свою невидимую работу...
      

    33

       Какая Земля, в сущности, маленькая! Нехитрая эта мысль периодически приходила в голову Джемалю, можно сказать, с младых ногтей: в первый раз он это интуитивно почувствовал, получив от родителей свой первый глобус, а понял уже первогодком в военном училище, от нечего делать рассматривая географический атлас. Об этом же подумал он и в тот момент, когда вёзший его автомобиль вынырнул на площадь, и взору турка представилось новое, хотя до конца ещё и не завершённое здание бывшего Рязанского (как старые москвичи его до сих пор называли), а с 1913 года - Казанского вокзала. Особенно впечатляла и радовала глаз восточного человека башня княжны Сююмбеке. Казалось бы, где Казань, и где Стамбул, а ведь всего-то: вниз по Волге, а там - через Каспий - Иран, и рукой подать до благословенной Турции...
       Несколько месяцев назад (тогда ещё новые залы ожидания не были готовы) он ездил отсюда в Ташкент. При нём была группа турецких офицеров-противников Ататюрка, нашедших, как и сам Джемаль-паша, убежище в Советской России. Задание он тогда провалил, хотя идея была хороша: использовать отряды басмачей для операций против англичан в Индии. Турок, с энтузиазмом взявшийся его выполнить, не учёл простую вещь: это для него сыны Альбиона были заклятыми врагами и историческим противником; для туркестанских же моджахедов они были естественным союзником в их борьбе против большевиков. Британцы переиграли здесь русских, поскольку вооружая, финансируя, информируя и инструктируя туземцев, они не только боролись с большевистской угрозой, но и надёжно страховали от нападений красных северную границу Индии. Э, что тут говорить: ничтожным туркестанцам ничего, кроме своего клочка земли, воды, чтобы его поливать и права свободно продавать выращенное на нём зерно, ничего не надо. Энверу, как только он объявит о своих вселенских планах, придётся загонять их в свою армию пинками, если не ногайками...
       Возвращение в Москву фанфарами не сопровождалось: доверия он не оправдал, и гостеприимные хозяева, казалось, не знали, что делать и как использовать дальше видного младотурка. И использовать ли вообще, как паше начало казаться. Между тем Энвер настаивал, чтобы Джемаль активно сотрудничал с большевиками, и ни в коем случае не уезжал из России навсегда. После серии переговоров решение было найдено: он отправится в командировку в Афганистан, где в качестве советника поможет в модернизации армии.
       И вот Джемаль-паша снова на Казанском вокзале. Какие-то четверо-пятеро суток (точнее предвидеть трудно, поезда ходят кое-как!), и он окажется в Туркестане, на границе с Афганистаном. Земля действительно маленькая! Где Москва, а где Кабул? А за Афганистаном уже северная, населённая преимущественно мусульманами, Индия [Читателю не следует забывать, что в 1922 году государства Пакистан даже в проекте не существовало.] Получается, две границы миновал, и уже в Индии. Тут вечная мерзлота с оленями, там - джунгли с тиграми... Или взять Баку, керосиновую лавку Советской России. В Азербайджане, как и в Туркестане, - советско-иранская граница. А за Ираном - Месопотамия и Аравия. Где Москва, и где Мекка? Мала, действительно мала Земля, и если имеются воля и сила, можно за несколько лет собрать гигантскую империю, для чего всего-то нужно ликвидировать пару-тройку границ. Для этого нужны воля и сила. Железная воля у Энвера была, но вот, соберёт ли он достаточно сил? После своего общения с басмачами, Джемаль в этом уверен не был.
       Старший сын четвёртого барона Скарсдейла, пэр Ирландии с титулом "барон Керзон из Кедлстона", вице-король Индии Джордж Натаниэл Керзон, в разные годы занимавший также посты лорда-хранителя печати, лидера палаты лордов, лорда-председателя Тайного совета и прочая, и прочая, считал охрану Индии важнейшей задачей правительства Его Величества. Ему принадлежит афористичная характеристика страны, в которую большевистские руководители выписали Джемалю-паше командировку: "Афганистан - шахматная доска, на которой разыгрывается мировое господство". Ну как, спрашивается, Москве было устоять от соблазна, и не поучаствовать в подобной игре? Тем более, что заявка на статус "отечества пролетариев всего мира" уже подана, и вовсю идёт подготовка к мировой революции.
       За восемьдесят один год британцы трижды ввязывались в кровопролитные афганские войны (в 1838-1842, 1878-1880, 1919 годах). Они побеждали, захватывая "артиллерию и шатры", терпели поражения, устанавливали, теряли, снова устанавливали контроль над страной, но никогда не могли сломить воинственный дух нескольких населявших его народов. Эти люди, едва оторвавшись от материнской груди, получали в руки винтовки и владели ими виртуозно, доведя до совершенства тактику войны в горах, из которых Афганистан преимущественно и состоит. Кабы не геополитическое положение этого небольшого бедного государства - между Южной, Центральной Азией и Ближним Востоком, не будь Афганистан "сухопутной калиткой" в Индию, думаю, плюнули бы на него гордые бритты, да ушли. Но перекрёсток двух миров, западного и восточного, имел слишком важное значение для британской империи. Поэтому в 1919 году, после третьей англо-афганской войны, когда была провозглашена независимость Афганистана, никто не знал, надолго ли они ушли (или были вышиблены, дело вкуса).
       Насколько ненависть к Британии вошла в генную память афганцев, красноречиво свидетельствует следующий факт из более позднего периода. Как свидетельствуют записи в чудом сохранившейся Гостевой книге, посол Афганистана в Берлине стал одним из немногих, чуть ли не единственным иностранцем, явившимся в Рейхсканцелярию 20 апреля 1945 года, чтобы поздравить Адольфа Гитлера с днём рождения. Однако ненависть, доказательство чего мы приведём чуть ниже, не исключает уважения и признания важного положения в мире...
       Афганистан стал третьей страной (вслед за Турцией и Финляндией), которая 28 февраля 1921 года установила дипломатические отношения с РСФСР. Факт сей вызвал неоправданно шумную реакцию в Советской России: под звон фанфар и грохот литавр было торжественно объявлено о выдающейся победе, "прорыве дипломатической блокады". Скромно умалчивалось, что этим актом Финляндская республика (очень неохотно, кстати сказать, но обстоятельства оказались сильнее пристрастий и фобий) купила себе независимость, а Ататюрк расплатился по старым долгам. Что же до постколониального Афганистана, то последний и сам был рад, что его хоть кто-нибудь, да признал (страны Антанты не пустили ни в одну из своих столиц афганскую делегацию, имевшую самые широкие полномочия). Этим "кем-то" РСФСР и оказалась.
       Но так или иначе, Договор о дружбе был подписан, и новому закадычному другу надо было помогать. Чего молодой режим желает заиметь прежде всего? Правильно, боеспособную современную армию. А чем можно накрепко привязать к себе другое государство? Понятное дело, всесторонним и, по возможности, хотя бы поначалу бесплатным военным сотрудничеством: поставками, обучением и так далее. Афганцы в этом отношении ничем не отличались от других народов. Тем более, что кемалистская Турция никогда не скрывала, кто её вооружал и финансировал. Но существовало одно серьёзное различие: в окрестностях Индии британцы не желали чужого присутствия, ни экономического ни, тем более, военно-политического. Ладно, поставки вооружений и финансирование можно как-то скрыть, для этого существуют третьи страны, спецслужбы и "карманные" банки. Но русским военным специалистам, если Советская Россия хотела когда-нибудь улучшить отношения с Великобританией, тем паче, обменяться с ней послами, въезд в кишащий английскими агентами Афганистан был закрыт. Другое дело, Джемаль-паша! Не придерёшься: отставной мусульманский генерал помогает правоверным афганским братьям. Конечно, в Кабуле Джемаль появился не без фиги в кармане. Вернее сказать, двух: в каждом из карманов своих галифе он прятал по известной комбинации из пяти пальцев.
       В Москве во время предотъездных инструктажей в НКИДе неоднократно подчёркивалось, что новая афганская армия должна быть готова оказать достойный отпор армии британской. Мол, завоёванная независимость ничего не стоит, если её нечем защитить. В Генштабе отметили, что Великобритания не смирилась с утерей Афганистана, и деликатно (все же Джемаль хоть и турецкий, но генерал!) напомнили, что лучшая защита - нападение. Яснее всех главную задачу турка в предстоящей командировке с партийной прямотой сформулировал человек не то из Коминтерна, не то с Лубянки: "Главная ваша задача - подготовить афганскую армию и подтолкнуть её к вступлению на землю Индии. Должен же найтись какой-нибудь кусок спорной территории? Особенно в условиях, когда бесчисленные племена кочуют туда и обратно, раз и навсегда наплевав на все и всяческие границы. Надобно разжечь хороший пожар в пределах Британской империи. Можно также пообещать, что при наличии хороших антиимпериалистических лозунгов, наша помощь будет очень и очень существенной, вплоть до посылки регулярных частей под видом добровольцев". Паша попросил письменных гарантий - он не хотел выглядеть безответственным болтуном - но услышал в ответ лишь обещание, буде необходимость в подобном документе появится, получить его на месте, в совполпредстве: "документы такого рода перевозить при себе, будучи частным лицом, неосмотрительно"...
       Энвер как раз собирался в Бухару, когда поездка его друга и единомышленника в Афганистан из предположения, превратилась в ближайшее будущее Джемаля. По этому поводу - вернее, поводам - они устроили посиделки. "Всё складывается просто превосходно, - Энвер был оживлён и оптимистичен, - начнём практически одновременно, я из Туркестана, ты - из Афганистана. Я даже в самых смелых своих мечтах не осмеливался и подумать о подобной удаче". На том и расстались.
       Читатель! Вам вряд ли захочется читать, а у меня - точно нет никакого желания описывать, что увидел Джемаль-паша в Афганистане, какой нашёл афганскую армию, с чего и как начал цивилизовать её в духе двадцатого века. Он был хорошим администратором и военным специалистом, поэтому времени не терял, и тратил его продуктивно. Но дипломатом Джемаль был неважнецким, что доказали ещё его неудачные попытки заключить ближе к концу Великой войны мир с державами Антанты и избежать капитуляции. Кабул не помышлял об открытии военных действий против бывшей своей метрополии; наоборот, не меньше, чем Москва, мечтал о дипломатическом признании со стороны Лондона, отчего продвигаемые турком идеи о неких территориальных претензиях к Индии были неприемлемы. С другой стороны, Аманулла-хан, правитель независимого Афганистана, категорически не хотел портить отношения и с Советской Россией, поэтому невнятные намёки Джемаля-паши на некий халифат, в который войдёт и часть территории РСФСР, ничего, кроме отторжения, не вызывали. Напряжение в отношениях между пашой и дворцом нарастало, но до поры до времени (вернее то того момента, пока от вице-короля Индии не пришёл сигнал о готовности Лондона начать переговоры) статус кво сохранялся. Присутствие в Афганистане Джемаля и его деятельность явно этим переговорам не способствовали. Поэтому всё закончилось так, как закончилось: в один далеко не прекрасный для бывшего администратора Сирии день, его пригласили во дворец, поблагодарили за помощь, подарили на память старинный ковёр и снарядили почётный конвой, чтобы проводить уважаемого гостя до границы: на дорогах было неспокойно.
      

    34

       Дочери, в отличие от сыновей, рано или поздно покидают отчий дом, и с этим ничего не поделаешь. Поэтому Михаил Матвеевич Михайлов стоически воспринял сватовство Тиграна. Но переживал шибко. Михайлов овдовел, когда единственному его ребёнку от любимой жены, дочери Тае было всего лишь пять лет. Он даже не делал попытки жениться вторично, и рано повзрослевшая Таисия с отрочества уже играла в его доме роль хозяйки. Суровый и сдержанный, Матвеев её очень сильно любил, той особой, смешанной с гордостью нежной любовью, которую испытывают к своим чадам отцы красивых дочерей. Однако он не был эгоистом, к тому же выходило, что откажи Михаил Михайлович, своенравная Тая всё равно поступит по своему. Вон, каким сияющими глазищами смотрит на своего армяна! Теперь его дом опустеет...
       Нет, комдив - парень, вроде, ничего. Большевик, за партейным нынче спокойнее. Опять же, на внешность приятный, к тому ж, без бинокли видно: любит его девочку, жалеет. Ежели не убьют, глядишь, енералом станет. Это ж надо: Тайка енеральшей будет! Конечно, лучше б выдать дочь за православного, да теперь, чего уж там. Говорит, у них армянская апостольская церковь. А мы что ж, святых апостолов не почитаем, что ль? Ай, ладно, нехай попы разбираются промеж собой, для Михайлова же важно: крещёный хлопец, и слава Богу! Вот тока имечко подкачало... Это что ж, ежели внука по отчеству звать, Тигрыч будет? А внучка, значить, Тигровна? По-басурмански как-то, срамно...
       Таисия, меж тем, накрыла на стол, врытый под навесом около летней кухни. Рядом уже начинал шуметь большой ярко надраенный самовар, угли под которым, само собой, раздувались сапогом. Сели вечерять. Ужин был простой: овощная окрошечка на домашнем квасе (блюдо для Тиграна новое: кавказские кухни в качестве летнего супа предлагают разведённое на пятьдесят процентов мацони с огурцами и прочими травками), молодой отварной картофель с укропом, сметаною и малосольными огурцами, ароматный ржаной хлеб вчерашней выпечки и сваренные вкрутую яйца. Разумеется всё, за исключением постного масла и соли, было своим, домашним. Петров пост уже закончился, но мяса на столе не было: русские крестьяне-землепашцы, в отличие от туркестанцев с их развитым скотоводством, традиционно едали его достаточно редко, даже перебравшись в тёплые степные края.
       - Вдругорядь в окрошку хренку не пожалей, как сегодня, - попенял Таисии отец, старательно собрав со дна миски кружки редиса. Это были первые слова, произнесённые за столом с начала ужина. - Окрошка, - наставительно добавил он, воздев указательный палец, - должна быть ядрёной! В своём Баку такую едал? - вопрос, понятное дело, предназначался Погосову.
       - Такую - нет, - честно признался тот.
       Остальная часть трапезы прошла в полном молчании. Не считать же беседой фразы вроде "подай-ка соль" или "побольше-то сметанки поклади, чай, не украл". Тигран, постоянно переглядывавшийся с Таей и ведший с ней оживленный молчаливый диалог, похоже, этого даже не заметил. О деле заговорили уже за чаем. Комбриг рассказал об обещании командарма (со времени своего сватовства он, как ни стыдно в этом признаваться, был занят исключительно личным в ущерб общественному). Повествование своё Тигран закончил неудачно: "Пора уже, Михаил Матвеевич, начать набирать перед советской властью очки". Михайлов нахмурился.
       - Я, мил человек, не в зернь с советской властью играю!
       Погосов осознал свою ошибку и поторопился её исправить.
       - Я в том смысле, Михаил Матвеевич, что надо бы поспешать ехать к Монстрову. Отряд Соколова сильно ему бока намял, сейчас он будет более охоч до переговоров.
       - Так бы и сказал! А то: "очки набирать"... Что я, шулер-аферист какой?
       - Батяня, ну пошутил человек, - поспешила на выручку Тиграну Тая, - а вы на него сразу...
       - А ты не лезь в разговор мужиков! - сверкнул на неё глазами отец. - Шла бы, посуду помыла. - Не выдержав строго тона, уже мягче, добавил, - касаточка!
       Оскорблённая "касаточка", упрямо выставив вперёд подбородок, удалилась.
       - Раз надо, значить, поеду к Константину Ивановичу. Слушай, - ошарашил комбрига неожиданным вопросом Михайлов, - а какое отчество будет у вашего с Тайкой сына?
       - Моё, - изумился Погосов, - чьё ж ещё?
       - Тигрыч?
       - Тигранович, - рассмеялся Погосов.
       - Слава те, Господи! - перекрестился Михайлов, и снова круто развернул тему беседы. - Что ещё надобно сделать?
       - Ещё надо найти там Сергея Морозова, он в звании штабс-капитана. Вообще-то он мой заместитель, но сейчас... - комбриг замялся, - вроде как бы разведчик. С ним можете быть абсолютно откровенны. Ему всё тоже расскажете и спросите, нет ли чего передать мне. Вместо пароля скажете, что вас прислал человек, которого он недавно спас от гюрзы. Не забудете?
       - Недоумка-то из меня не делай, паря. На память пока не жалуюсь. Лучше опиши мне этого своего заместителя, чтоб узнал я его, коли встречу...
       ...Господи, как хохотал Свиньин, когда Морозов под утро приволок в контрразведку бесчувственного "связного", и не слишком деликатно бросил его на пол! Если бы у Сергея ещё и оставались какие-то сомнения, то при виде Вольдемара, сидящего в столь поздний, вернее сказать, ранний час в своём кабинете, они наверняка бы рассеялись: белогвардеец явно сидел и ожидал результатов затеянной им проверки. Утирая слезу, контрразведчик с укором поинтересовался:
       - Зачем же вы, Серж, столь прилежно отделали моего лучшего агента? Чем вы его так?
       Надобно было сыграть удивление и обиду, и Морозов постарался. Наклонившись к лицу Свиньина, с холодным бешенством тихо, почти шёпотом спросил:
       - Издеваться изволите, господин поручик? Не уверен, что ваши экзерсисы понравятся начальнику штаба генералу Корнилову! Я расскажу Петру Георгиевичу, как его контрразведка - одурев от ничегонеделания - устраивает инквизиторское аутодафе не просто своему коллеге, приехавшему для проведения совместной операции, но и личному другу князя Искандера.
       По тому, как побледнел Свиньин, Сергей понял, что его догадка верна: затея с лжесвязным - личная инициатива Вольдемара. Это было неплохо, ибо позволяло держать контрразведчика на крючке. Дальнейшее было делом техники: позволив уговорить себя не обижаться, поскольку проверка явилась "необходимостью военного времени", и пообещав не жаловаться, Морозов позволил угостить себя ужином с невесть откуда взявшейся в степной глуши бутылкой превосходного скотча, после чего стал другом и даже доверенным лицом поручика Свиньина. В таковом качестве, во время очередной попойки, когда бутылку - в основном, усилиями поручика - ополовинили, под страшным секретом Сергей узнал подоплёку большого пальца, показанного ему "моншером Вольдемаром" в тот момент, когда Морозов надерзил Мадамин-беку. Оказывается, у контрразведки имелись материалы, позволявшие предположить - страшно подумать! - что Мадамин-бек, глава Фаргона муваккат мухторият хукумати (временного Ферганского правительства), разочаровался в басмаческом движении ("- Не может быть, Вольдемар! - Ну ладно, возможно, начал сомневаться").
       - А Монстров знает об этом? - быстро спросил Морозов, в голове которого ту же начал складываться некий план.
       - Что ты, Серж, Корнилов категорически запретил об этом кому бы то ни было говорить: не дай Бог, между главой Ферганского правительства и его замом Монстровым в действительности пробежит чёрная кошка! Просто теперь наша контрразведка присматривает не только за красными, но и за собственным командующим. Дерьмо, но что делать: в борьбе с господами большевиками союзников не выбирают и вообще, все союзники хороши, пока они на твоей стороне...
       Со дня приезда Морозов, активно "сотрудничал" со Свиньиным по осуществлению дезинформации штаба фронта (требовалось создать канал для внедрения сведений о якобы имеющихся между главарями басмачей разногласиях, но Сергей отвергал одну за другой все предлагавшиеся кандидатуры), напряжённо раздумывая, как выполнить своё задание. Теперь же, после того, как он узнал о компромате на бека, можно было конкретно прикидывать, как в действительности вбить клин между вождями басмачей. В один прекрасный день он решил действовать напрямик, и в качестве офицера контрразведки князя Ибрагима "настучать" Монстрову на бека - в отличие от нас с вами, читатель, Сергей не знал, что бывший командующий Крестьянской армией и сам подумывает о том, чтобы покинуть ряды белого движения...
       Через день, наведя лоск, в отличном настроении Морозов загодя отправился на прием к заместителю командующего: накануне он записался на десять часов, но некоторое волнение не позволяло без дела сидеть дома и бессмысленно ждать. Вышел на улицу, улыбнулся. Пришла озорная мысль: глядишь, беляки еще и медальку какую дадут! Около штаба ему попался на глаза мужик, по внешности русский, но с прокопчённым неистовым местным солнцем лицом. Мужик приблизился, снял шапку.
       - Господин офицер, извиняйте, не Морозов ваша фамилия?
       - Морозов, - настороженно ответил Сергей. Где-то он это типа видел...
       - Сергеем Сергеевичем, кличут?
       - Допустим.
       - Привет вам привёз, - сообщил мужик и, понизив голос, со значением добавил: - с той стороны.
       Это уже был перебор! Всё-таки, Морозов был более высокого мнения об умственных способностях Свиньина.
       - А если я тебя, милейший, сдам в контрразведку?
       - Что ж, - мужик побледнел, но говорил спокойно, - тогда не узнаете вы, господин хороший, что передаёт вам человечек один, которого намедни от гюрзы спасли...
       У Сергея радостно дрогнуло сердце.
       - Я тебя знаю? Вроде видел где-то...
       - Ваша бригада стоит в нашем кишлаке.
       Морозов взглянул на часы. У него еще было минут пятнадцать.
       - Пойдём, пройдёмся. Спросят потом, о чём говорили - узнал ты меня, спрашивал, как я у белых оказался. Перебежчик я, понял? Что просил передать мне Тигран?
       Слушая Михайлова, Сергей ощутил, как взмокла спина: не "медальку" он получил бы от Монстрова, но почти наверняка пулю. Правда, теперь всё дело выглядело более перспективным: появлялась надежда вывести из игры и Константина Монстрова, и Мадамин-бека. Договорившись с Михайловым, что тот постарается попасть к заместителю командующего сразу вслед за ним, чтобы взять того "тёпленьким" и окончательно уговорить на переход, Сергей попросил также передать Тиграну, что тот стал его агентом. "Вербовка" должна была укрепить позиции Морозова в штабе Мадамина, и вообще оказаться полезной. После этого Сергей с бьющимся сердцем отправился на приём к заму командующего. Как-то он его встретит?
       Здесь автору предоставляется потрясающий литературный материал, позволяющий круто завертеть сюжет, но в целях экономии времени и места постараемся обойтись изложением фактов (тем более, что они интереснее любого вымысла).
       Константин Иванович Монстров, как говорится в изданиях советской эпохи, "поняв бесперспективность борьбы с советской властью в Туркестане", вместе с "возглавляемой им Крестьянской армией вновь перешел на сторону Красной армии". Казалось бы: милости прошу к нашему шалашу! "Триумфальное шествие советской власти" в Туркестане - что бы ни писали историки-марксисты - по существу, ещё и не начиналось, а исход вооружённого противостояние был неочевиден. Казалось бы, как воздух, нужны союзники, а уж отказываться от обстрелянной армии во главе с авторитетным человеком, и вовсе глупость. Тем более, что прецеденты проявления разумного великодушия наличествовали: Марию Спиридонову, вождя левых эсеров, после подавления вооружённого мятежа последних, отправили по суду - с учётом болезненного состояния её нервов - всего лишь "в санаторию". Монстрова однако судили безжалостно, и вместе с ближайшими сподвижниками расстреляли. Почему? Объяснение кроется в чёрно-белом взгляде большевиков на окружающий мир: для Ленина и иже с ним Мария Александровна была своей, хотя и пыталась свергнуть большевистскую власть; Константин же Иванович был чужим, представлялся обыкновенной контрой и "кулацкой мордой", а потому "классово-чуждым элементом". Классовый подход, господа...
       Причудливо сложилась судьба Мухаммада Амин Ахмед-бека, он же Мехмет Эмин-бек, он же Мадамин Ахметбеков, он же Мадамин-бек. Этот незаурядный человек воевал с большевиками бескомпромиссно, но со временем военная удача стала от него неумолимо отворачиваться. Чутко уловив сей тонкий момент, он вступил в сложные переговоры с представителями Мусульманского бюро Коммунистической партии Туркестана (Мусбюро) и лично с председателем ферганского областного ревкома Низаметдином Ходжаевым.
       ...Ходжаев был личностью противоречивой. С одной стороны - большевик со стажем, член ЦК КП Туркестана, в последствии один из руководителей НКВД Узбекистана. С другой - сторонник восстановления шариатских судов (!) и отмены реквизиций зерна. Для нас (а ещё больше для Мадамин-бека) важнее всего было то, что Н.Ходжаев выступал за дипломатическое решение проблемы басмачества и, в случае отказа многочисленных курбаши от вооружённой борьбы, полной амнистии моджахедов.
       Кончилось тем, что Мадамин-бек заключил с Советами мирный договор. Очевидно, ценой его стало согласие стать своеобразным агентом советской власти, и попытаться убедить других руководителей мусульманского сопротивления сложить оружие. По случаю подписания договора в Фергане состоялся парад бывших басмачей и частей Красной Армии, в которую они и влились. Парад принимали Мадамин и командующий Туркестанским фронтом Михаил Фрунзе. Так появились "красные басмачи", понятие по меньшей мере странноватое, а если выражаться жёстче - дурость несусветная, поскольку "басмач", как мы помним, означает "бандит"...
       Выполняя свою миссию, под охраной четырёх красных басмачей и одного казака, Мадамин-бек отправился объезжать влиятельных моджахедов. По дороге небольшой отряд был остановлен разъездом давнего его врага, курбаши Хал-ходжи. Вспыхнувший конфликт вылился в перестрелку, которую спровоцировал немотивированный выстрел сопровождавшего Мадамин-бека казачка. Что с дурака возьмёшь? Закончилось же всё для "красного курбаши" печально: его арестовали и по приказу Хал-Хаджи расстреляли.
       Отчего же нарушившего присягу начальника Маргиланского горотдела милиции, на совести которого были тысячи убитых и зверски замученных людей простили, а попутанного бесом руководителя русской Крестьянской армии расстреляли? Полагаю, ответ один: пресловутая ориентация на "исламский фактор", которую исповедовали в то время большевики.
       Всё ли столь ясно в изложенной истории? Утверждать нельзя, но позволительно считать вероятным, что выстрел, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор, не был случайным. А что, если тому казаку поручил его сделать какой-нибудь "особист воропаев" - выполняя, разумеется, приказ своего начальства? Читатель волен фантазировать дальше сам: то ли чекисты гнули свою линию, отличную от линии военно-политического руководства; то ли это самое руководство сочло, что амнистировав Мадамина, оно достаточно потрафило мусульманам, и теперь можно уже поквитаться с неистовым курбаши...
       Напоследок чуть-чуть мистики. Задумывая книгу, я с самого начала планировал, что с Мадамин-беком разделается лучший друг Тиграна Погосова. Первоначально друга звали по-другому, но затем я осознанно изменил и его национальность, и стало быть, имя. В результате, перебрав несколько вариантов, окрестил его Сергеем Морозовым. Теперь внимание: казачка, автора рокового для Мадамин-бека выстрела, звали... Сергеем, правда, Суховым.
       На том и закончим настоящую главу, а заодно и попрощаемся с заместителем комбрига Погосова Морозовым: больше он нам не встретится, поскольку отправился исполнять свой давний обет казнить ротмистра Матвеева. Пожелаем ему успеха!

    35

       Спустя девять дней после дня рождения тифлисской жительницы Айкануш Манукян, в Стамбуле, в редакции армянской газеты "Чакатамарт", вторничным утром как своего коллегу (он появлялся не реже двух раз в неделю) приветствовали Давида. Карина, миловидная заведующая редакцией, радостно улыбнулась (она явно симпатизировала ветерану-боевику, несмотря на его шрамы - или благодаря им, душа женщины - непознаваемая тайна).
       - Давид-джан, зайди к главному, он тебя ждёт уже второй день! - Давидово сердце дрогнуло. Такое происходит с полковым конём-ветераном, когда до него доносится пение трубы, выдувающей "В атаку!".
       Интуиция Давида не подвела.
       - Где ты пропадаешь, старый греховодник!? - ворчливо встретил его главный редактор. - То неделями торчишь здесь безвылазно, мешаешь работать, то на месяц исчезаешь...
       Не обращая внимания на явную несправедливость, Давид широко улыбнулся.
       - Что, дело наконец, появилось, да?
       - Пока тебя ждали, другого пришлось послать, - сдвинув брови, мрачно сообщил главный редактор но, увидев полыхнувшие гневом и обидой глаза собеседника, поспешил успокоить:
       - Шучу я, Давид, шучу. Надо ехать в Тифлис.
       - Что за работа? - подозрительно осведомился боевик, которого в рамках "Немезис" уже несколько раз использовали в качестве курьера или, в лучшем случае, дублёра. Характерной особенностью описываемой операции было то, что основными исполнителями частенько выступали молодые интеллектуалы; таких матёрых зубров, как Давид, можно было пересчитать по пальцам.
       - По проверенным и перепроверенным сведениям в Тифлисе в скором времени появится мясник Джемаль. Ты включен в группу исполнителей.
       Вам, читатель, наверняка доводилось дарить малышу куклу или машинку, и вы видели, какой чистой радостью и счастьем светится в этот момент лицо ребёнка. Примерно такое же выражение появилось и у Давида. Согнав улыбку, боевик деловито спросил:
       - Еще какая-нибудь информация имеется? Дата приезда, адрес, где будет жить?
       - Точной даты нет, известно лишь, что скоро. Место жительства установите. Следует иметь в виду, что его, скорее всего, будут тщательно охранять: по некоторым данным из России, он в доверительных отношениях с большевистским начальством. Члены группы отъезжают в Тифлис по одиночке, явка у Артёма. Бывал у него?
       - Да, трижды.
       - Оружие получите на явке, Артём же обеспечит легализацию и отход по завершении дела. Отъезд - немедленно. Как будешь добираться?
       - Проверенными путями, - хитро ухмыльнулся Давид, - среди контрабандистов много надёжных парней. И светиться не надо по вокзалам да пристаням...
       Едва ступив на землю советского Туркестана, Джемаль-паша почувствовал некие изменения в отношении к своей персоне. Нет, все были вежливы, даже обходительны, ему предоставили отдельное купе, но... что-то было не так. Потом турок понял, что: раньше он постоянно был предоставлен самому себе, теперь же всегда около него кто-нибудь крутился. Уже на границе Джемаля встретил начальник местной политической полиции, самолично проводил на вокзал и усадил в поезд, передав с рук на руки двум сопровождающим ("исключительно для охраны, товарищ Джемаль: вокруг свирепствуют бандиты"). Помимо этих официальных "телохранителей", в поезде находились и другие, ведшие за ним наблюдение, когда он выходил размяться на станциях. По дороге в Кабул всё было намного проще, значит... А что, собственно, значит? В Москву его не пустили, велели ехать в Тифлис, куда и были выправлены дорожные документы. Это было не страшно, в столице красной России ему было нечего делать тем более, что Энвер уже выступил и, судя по доносившимся до него слухам и жалкой официальной информации, крепко накручивал эфенди большевикам хвост. Значит он, Джемаль-паша, вышел из доверия из-за мятежа коллеги по младотурецкой партии? Похоже на то.
       Где-то на вторые сутки пути паша спросил у Рахимова, старшего сопровождавшего, по национальности узбека, сможет ли он вернуться из Тифлиса на родину (ещё в Афганистане он узнал, что Кемаль опомнился-таки, и отменил позорный приговор трибунала). Чекист широко улыбнулся и ответил, что в Грузии "уважаемый товарищ Джемаль обретёт, наконец, полную свободу, полнее не бывает". Нелепая эта фразочка запал в память Джемаля, и торчала там, как рыбья косточка в десне, он вертел её и так и эдак, пока не понял элементарного: из Грузии ему живым не выбраться! "Полнее не бывает...". Видно, секрет его незаконченной миссии и всё остальное, с чем он столкнулся в Москве, должно быть похоронено вместе с ним. Не понятно только, отчего было не пристрелить его раньше, но люди Дзержинского быстро научились работать тонко, видно, были у них для транспортировки неугодного турка в Тифлис какие-то свои резоны... Что ж, посмотрим, кто кого: у паши в столице Грузии была своя палочка-выручалочка, да и надёжные люди из местных азербайджанцев найдутся, они переправят его на родину!
       Командированный в Баку вместо заболевшего москвича для доклада Стырне, Датунашвили поёжился и перевёл взгляд на Лаврентия Павловича. Нет, кротким, а уж тем более, дружелюбным пронзительный взгляд Берии не назовёшь, но немигающие гляделки приезжего чекиста вообще заставляли вспомнить пустые глаза мертвеца.
       - Ну, что уставился на меня, как баран на новые ворота? - грубо осведомился Берия. - Доложи Владимиру Андреевичу, как готовится операция "Паша-1".
       Сглотну слюну и продолжая глядеть исключительно на Лаврентия Павловича, деревянным голосом, в котором от волнения усилился до того еле заметный грузинский акцент, начальник отделения начал докладывать.
       - Для проживания Дж... "паши" выделена конспиративная квартира в центре города, на улице Петра Великого. Из окна дома, располпженного через улицу, и со двора за неё будет установлено круглосуточное наблюдение. Две пары агентов, сменяясь, будут вести объект при его передвижениях по городу...
       - Как он будет передвигаться? - нахмурившись, спросил москвич. За Георгия ответил Берия.
       - На первые дни ему предоставят открытую машину, чтобы его могло лицезреть как можно больше людей. Потом авто отберут, пусть походит пешком, чтобы тем, кто увидел "пашу" и захочет его... того-с, было удобнее.
       - А его кто-нибудь захочет...того-с? - в медленном голосе Стырне прозвучала нотка беспокойства.
       - На вокзале и на окраинных улицах усилено наблюдение, - начал перечислять Датунашвили, - с завтрашнего дня милиция будет проверять весь прибывающий в город автотранспорт...
       - Не забудьте про гужевой! - перебил москвич, и Георгий, благодарно кивнув, чиркнул что-то в лежавший перед ним блокнот.
       На самом деле гужевой транспорт был упомянут в перечне мероприятий, но отчего бы не сделать москвичу приятное? Берия, вместе с руководителем грузинского ГПУ Цинцадзе визировавший план операции, оценил дипломатию Георгия и незаметно для Владимира Андреевича одобрительно ему подмигнул. Тот продолжал:
       - Личный состав, свободный от других заданий, уже сегодня выведен на улицы. Все сориентированы на поиск и установление личности вновь приезжих армян. Не проскочат, - уверенно закончил он, - обязательно засечём!
       Стырне с сомнением и беспокойством покачал головой:
       - Я о другом: будет ли вообще кто-нибудь покушаться на турка? Оправдаются ли наши расчёты? Если дашнаки не клюнут, всё остальное потеряет смысл!
       Берия счёл момент подходящим для того, чтобы вынуть из рукава припасённого козырного туза:
       - Мой источник в среде контрабандистов сообщил, что в Грузию нелегально проник некто Давид, известный дашнакский боевик. Думаю, это не случайное совпадение, он наверняка прибыл по нашему "приглашению". Само собой, будут и другие. Установим всех. Операция "Паша-1" состоится, дорогой товарищ Стырне, не волнуйтесь!
       - Если она не состоится, - холодно ответствовал москвич, - волноваться придётся не только мне. Нужно быть готовыми к тому, что если боевики промахнутся, им придётся "помочь". Оказавшего "помощь" тоже ликвидировать, с боевиками поступайте, как сочтёте нужным (хотя я лично, пленных бы не брал: так проще).
       - Отчего же, - возразил Берия, - хороший процесс над армянскими националистами никогда не повредит! Особенно, если во время их безответственного теракта пострадают невинные люди - о чём, Георгий, тоже надо позаботиться! Но это уже детали, сами разберётесь...
       Артём оказался, как всегда, на высоте. Его невестка, беженка из Киликии, круглая сирота с 1915 года, работала в милиции и обеспечила группу надёжными документами. Левона пристроили к Константину Аствацатурову, владевшему тремя ювелирными лавками. В камешках боевик ни чёрта не понимал, но знал людей и их слабости, и смог бы продать эскимосу пару фунтов снегу, если б только хоть раз увидел этого жителя Севера. Во всяком случае, ювелир не мог надышаться на своего нового управляющего. Можно было оглядеться и спокойно дожидаться приезда в город Джемаля.
       Задача обнаружения в Тифлисе Мясника не была такой уж неподъёмной. Это в каком-нибудь Берлине армян мало, да к тому же все они на виду: попробуй-ка в подобных условиях незаметно для окружающих прочесать большой европейский город в поисках одного человека! Совсем другое дело Тифлис: и масштабы не те, и фамилия каждого четвёртого жителя, образно выражаясь, заканчивалась на "ян"...
       В середине 60-х годов XIX в. среди тифлисцев доля армян составляла 47,2 %. В 1898 году она снизилась до 29,5 %, но всё равно армяне - пусть и ненамного - численно преобладали по сравнению с грузинами и русскими. Лишь к середине двадцатых годов прошлого века удельный вес грузинского населения составил 38,1 %, и оно вышло на первое место. Во времена, относящиеся к нашему повествованию, Тифлис был, можно сказать, настолько же грузинским, насколько и армянским городом.
       Поэтому достаточно было пошире распустить слух об ожидаемом приезде кровавого Джемаля, и спокойно ожидать результата: ненависть к этому палачу среди армян была так велика, что как бы он ни скрывался, уже через несколько часов после его появления на берегах Куры каждая собака знала бы, где он остановился, что делает и даже, что собирается сделать.
       На шестой день пребывания боевой группы в Тифлисе долгожданное известие пришло, причём сразу несколько человек видели Мясника: на вокзале, а потом передвигающимся в машине по городу. Давид испытал невероятное облегчение. Ведь существовала вероятность того, что Джемаль так и не приедет. Потом, для деятельной натуры ждать всегда труднее, чем действовать. И, наконец, опытный боевик кожей чувствовал опасность: слишком много людей, похожих на агентов в штатском, выделял его намётанный взгляд среди прохожих на улицах города. Как будто их ждали... Вот и к ювелиру приходил участковый, ненавязчиво интересовался, откуда у того взялся новый управляющий. Аствацатуров оказался на высоте: желая оставить у себя столь неоценимого работника, по собственной инициативе сказал, что Левон - его дальний родственник, приехал из Борчалинского уезда. Или дашнаку опасность только мнится? Русские говорят, когда кажется, надо перекреститься. Наложив на себя крестное знамение, успокаивая себя, решил: это просто у них, в Совдепии, такие порядки - никому не верят и за всеми следят! Но, всё равно: надо побыстрее управиться с делом и убираться отсюда: немаленький нос Левона не ощущал даже, а осязал концентрированный запах смертельной угрозы.
       Буквально на следующий день подтвердилось опасение, что Джемаль находится под опекой чекистов. Установить это оказалось столь же просто, как и обнаружить факт его приезда в Тифлис. Как вы думаете, сколько в 1922 году в грузинской столице было автомобилей? Готов биться об заклад, что по узким улочкам древнего города пылило их не больше двух-трёх десятков. (Я исхожу из простого расчёта: известно, что из нескольких десятков тысяч автомобилей, составлявших автопарк дореволюционной России, в 1922 году, при полном отсутствии пополнения, запчастей и прочего, на ходу оставалось порядка полутора тысяч, львиная доля которых была прописана в Москве, Питере и Харькове, а остальные "воевали" в РККА). Итак, в момент приезда Мясника сколько-то автомобилей было у военных, а считанные единицы остальных - в распоряжении руководителей советского и партийного аппаратов и "органов". Конечно, все эти авто народ "знал в лицо", и определить, что заезжего турка возит машина чекистов, пусть даже на неё и прицепили другой номер, для дошлых тифлисцев было много проще, чем выбросить на костях при игре в нарды "душеш"...
       Гурманствующим любителям исторических казусов предлагаю насладиться попутно таким вот "лакомством". Буквально в те же самые дни, о которых мы рассказываем в настоящей главе, в нескольких километрах от Тифлиса погиб известный революционер-большевик Семён Аршакович Тер-Петросян (Камо) - мы упоминали о нём, повествуя об их совместной с Иосифом Джугашвили деятельности по экспроприации для нужд партии больших денежных сумм. Похоже, генеральному секретарю свидетели бурной юности были ни к чему: согласно официальной версии, 14 июля 1922 года Камо совершал велосипедную прогулку, и был сбит автомобилем (подумайте, при таком-то "оживлённом" движении!). Но самое замечательное другое: несмотря на то, что на раскрытие преступления были брошены все силы, найти автомобиль с уличающими следами ДТП... не удалось. Как в старом анекдоте про спектакль "Семнадцать мгновений весны" в театре имени Шота Руставели: "Кальтенбруннер зашёл к Мюллеру в кабинет. Сидят, беседуют. Открывается дверь, входит Штирлиц. Ни на кого не обращая внимания, подходит к сейфу Мюллера, достаёт свой ключ, открывает, просматривает несколько документов, забирает один из них и выходит. - Слющий, кто такой? - удивляется Кальтенбруннер. - Известний русский разведчик, Исаев, - отвечает Мюллер. - Вай ме, зачем нэ арэстуешь? - Питаюсь, но он всё врэмья ускалзает".
       ...Давид мог быть доволен: операция развивалась без проблем: к концу второго дня пребывания Джемаля-паши в Тифлисе не то, что боевики, весь город уже знал улицу и номер дома, где он остановился. Отправившись на рекогносцировку, Давид отметил, что господа чекисты поселили своего гостя недалеко от здания чрезвычайки, что создавало при покушении дополнительные трудности. Напротив дома, в котором поселился турок, стояла солидная толпа зевак, громко обсуждавших, зачем Мясник приехал, что он собирается делать и даже, кто платит за его квартиру. Громче всех рассуждал мужчина в белой толстовке, в котором за версту можно было разглядеть чекистского оперативника. Еще несколько его коллег фланировали туда-сюда, цепким взглядом обшаривая улицу и проходивших по ней прохожих. Нет, казнить Джемаля около его дома, было бы безумием!
       Джемаль-паша обладал твёрдым характером, но даже ему было трудно не спасовать перед обстоятельствами. Уже два дня, как он жил в грузинской столице, и всё это время его ни на минуту не оставляли одного, что не давало пока возможности обратиться за помощью для нелегальной переброски на родину. А ведь паша не знал, когда его собираются ликвидировать Впрочем, после того, как ему показали сообщения о нескольких покушениях на высокопоставленных турков, произошедших в последние месяцы, когда он, отрезанный от мира, пребывал в Кабуле, и объяснили, что плотная охрана - всего лишь необходимая предосторожность, Джемаль не был так уж уверен, что чекисты собираются его ликвидировать. Ведь большинству людей свойственно верить в лучшее, причём делают это они не пассивно, а активно уговаривая себя, что все их страхи надуманы. Ну как можно было просто так взять, и прикончить генерала союзной армии?! Пусть даже и отставного. Нет, скорее всего, его выдерживают "в карантине", дожидаясь, пока все известные Джемалю секреты русских потеряют актуальность. Обещал ведь чекист Рахимов, что его освободят...
       "Верным человеком", на которого он рассчитывал, был офицер генштаба турецкой армии, разведчик, еще перед Великой войной легализовавшийся в Тифлисе. "Крыша" у него была знатная: владелец турецких бань. Превосходно с точки зрения возможностей для встреч и общения с кем угодно! Но не мог же Джемаль с корабля на бал попроситься в баню: это могло вызвать подозрения. Требовалось выждать некоторое время, а было ли оно у него?
       Неожиданно ситуация коренным образом поменялась: Джемалю объявили, что с утра следующего дня автомобиль, который возил его по городу, ставится на профилактический ремонт. Затем один из чекистов поинтересовался, начал ли уважаемый гость ориентироваться в городе и, получив положительный ответ, спросил, не обидится ли тот, если в таком случае сопровождающие его покинут: мол, много работы, контрреволюция поднимает голову. Всё это было столь неожиданно, что Джемаль чуть не спросил, а как же опасность покушения? Однако тут же прикусил язык: теперь он мог отправиться на явку, хотя бы ни с кем не согласовывая своего желания погреть кости и получить массаж; что же до слежки, паша отлично понимал, что она сохранится, если не усилится. Ничего, когда надо будет, он оторвётся.
       Мясник начал передвигаться пешком и один! Это была отличная новость, и воспользоваться ею следовало немедленно: не исключено, что на следующий день он снова сядет в авто. Давида так и подмывало не раздумывая, всадить в него все шесть пуль, - благо, стрелять в обладателя столь представительной фигуры можно было, практически, не целясь, всё равно не промажешь. Но это было бы неразумно: скрытое наблюдение за пашой чекисты всё равно вели, поэтому уйти почти наверняка бы не удалось. А значит, гарантирована пуля - в лоб (если на месте) или в затылок - если по решению трибунала, поскольку Тифлис не Берлин, и убийцу человека, на совести которого больше миллиона жертв, в зале суда по решению присяжных не освободят...
       Тройка стрелков и один наблюдатель проводили "объект" до входа в турецкие бани. Что ж, это даже хорошо, пускай попарится: реакция после этого у Мясника будет замедленная, что может пригодиться. А потом милости просим в кровавую баню! После короткого совещания наблюдатель отправился вслед за мясником "принимать водные процедуры", чтобы выйти первым и предупредить стрелков, когда Джемаль начнёт собираться.
       Большинство было за то, чтобы расстрелять Мясника прямо на выходе, но Давиду удалось убедить сделать это на подходе к дому паши: там народу будет поменьше, и вероятность случайной гибели прохожих значительно ниже. Главная проблема была в отступлении с места акции: боевики вычислили не меньше четырёх чекистов, на расстоянии, но неотступно следовавших за Мясником. А сколько их было на самом деле? Если даже дашнаков не положат на месте, то будут преследовать. А приводить эту ораву на своём хвосте к Артёму не следовало. Тут Давид сообщил, что у него есть план. Прикинув, что у них имеется как минимум пара часов, он оставил остальных караулить Джемаля около бань и, пообещав вернуться часа через полтора, удалился.
       План был прост, и основывался на железном постулате: если в тот день чекисты сопровождали своего гостя без колёс, ножками, то палачи Мясника должны быть на колёсах, что принсёт им существенное преимущество, когда придёт пора дать дёру. Авто с водителем ли, без водителя (впрочем, никто из дашнаков машину не водил) достать было невозможно, а вот лошадку... С первого же дня своего пребывания в Тифлисе, Давид - так, на всякий случай - свёл знакомство со старым Арташесом, всю свою жизнь проведшем на извозчичьих козлах. Каждый вечер он угощал старика стаканчиком-другим вина, чесал языком обо всём и ни о чём, и убедился, что в случае чего на него можно будет положиться. В это время дня Арташес обычно стоял "на бирже" около рынка; там его Давид и нашёл. Сев в пролётку, без промедления заговорил о деле.
       - Арташес-джан, хочу попросить тебя о помощи.
       - Никак, невесту собрался красть? - возница был известный шутник.
       - Нет, отец. Помочь мне надо в одном святом деле. Понимаешь, я не совсем тот, за кого себя выдаю...
       - Я знаю. Ты - фидаин.
       - Не совсем так, Арташес. Фидаины - это что-то вроде партизан, а я - боевик, дашнак. Но как ты понял?
       - Что думаешь, одни вы, молодые, умеете думать и наблюдать? Кто тебе нужен, Мясник?
       - Да.
       - Глаза мои уже не те, но выстрелить смогу, - дед воинственно вскинул над головой сухонький кулачок.
       - Нет, родной. Мне нужна твоя пролётка... на время, на время - Давид поспешил успокоить Арташеса, готового рискнуть жизнью, но не лошадью.
       - Бери! - протянул тот вожжи дашнаку.
       - Нет, отец, так не пойдёт. Я должен буду тебя связать и шишку на лбу поставить, уж извини...
       - Это что-то новенькое: для святого дела подставить лоб, чтоб в него засветили! - заперхал Арташес. - Ладно, отвезу тебя в одно тихое местечко, где нам никто не помешает.
       Так Давид стал обладателем пролётки. Через час двадцать после своего ухода, он с торжеством подъехал к баням и с облегчением увидел коллег. Значит, не опоздал! Еще через полчаса появился Джемаль. К тому времени было решено, что тройка стрелков объединится в назначенном для казни месте, в начале той улицы, где остановился Мясник. Двое пойдут за ним следом, а Давид поедет им навстречу. Стреляют все трое, когда поравняются друг с другом. Затем пешие коллеги прыгают в пролётку и все вместе отрываются от преследования.
       ...Через двадцать минут всё было кончено. Погоняя коня, Давид в горячке сразу и не заметил, что чекистская пуля пробила ему ногу повыше колена. Точно также не сразу понял, что группы больше не существует. Обернулся он, лишь собираясь дать команду покинуть пролётку, - до этого на узких и кривых улочках нельзя было отвлекаться: не ровен час, задавишь кого! Оглянувшись на пассажирское сиденье, Давид на мгновение застыл: оба его товарища были убиты наповал. Перекрестившись, он зажал рану рукой и, прихрамывая, растворился в густеющих сумерках.
       Ни один из случайных свидетелей казни не пострадал.
      

    36

       Энвер носил сафьяновые сапоги на высоком каблуке (редкий мужчина при росте 165 сантиметров не воспользуется подобной возможностью чуток подкорректировать мать-природу). Нервно покачиваясь с пятки на носок и обратно, он разглядывал висевшую на стене карту, хотя ничего нового (в смысле обнадёживающего) разглядеть на ней особо не рассчитывал. Какурин-паша не оставлял ему шансов, обкладывал грамотно, как волка...
       Николай Евгеньевич Какурин - один из многих офицеров царской армии, своим воинским искусством приносивших славу боевым знамёнам РККА. Выпускник Михайловского артиллерийского училища и Генерального штаба академии, семнадцатый год он встретил полковником. Всем бы Какурин (боевой офицер, преподаватель и теоретик) меня радовал, но образ воителя без страха и упрёка портит одна-единственная запись в послужном списке. Вместе с легендой гражданской войны, Григорием Котовским, под командованием Тухачевского и Уборевича, Николай Евгеньевич геройствовал при жесточайшем (вплоть до применения боевых газов) подавлении антибольшевистского восстания земледельцев-партизан Тамбовщины, известном с советских времён как "Антоновщина". Какурин, кстати сказать, приехал в Бухару как раз из Тамбова, с лавровым венком победителя на голове. В некотором роде - учитывая, что туркестанское ополчение было сплошь декханским - его командировали на Юг в качестве специалиста по подавлению крестьянских выступлений. Старался, как мог, а мог многое. Не помогло, однако: в тридцать шестом всё равно к стенке приставили...
       По информации от верных людей (симпатизирующих идеям пантюркизма в советских учреждениях и организациях Кавказа и Туркестана хватало), Москва, обеспокоенная первоначальными успехами "халифа", взялась за него всерьёз. На решение вопроса были "брошены" Сталин и Орджоникидзе, а на борьбу с коварным турком выделили огромную по тем временам сумму - 1,5 млн. золотых рублей! Армейские эшелоны шли на Бухару один за другим. Энвер дёрнул головой и цокнул языком: все-таки Россия - огромная силища!
       Но самый большой удар по будущему Великого Турана нанесли экономические послабления, которые вынужденно сделали большевики. Оказалось, ничего иного этим тёмных декханам и надо не было: видите ли, народ устал от войны! А он, Энвер-паша, не устал? А тут ещё и союзнички... Один Ибрагим-бек чего стоит! И ненадёжен, и постоянно на него, на главнокомандующего всеми войсками ислама, зятя халифа, наместника пророка хвост задирает, старшинства не признает. В довершение всего, случилось это проклятое сражение под Байсуном. И простые воины, и курбаши, шакальи дети, все, как один, сразу же про предыдущие великие победы забыли, зато вспомнили, что он - иностранец. А презренный Аманулла-хан, старающийся дружить сразу и с Лондоном и с Москвой, немедленно издал фирман, призывающий афганцев, воюющих в армии халифа, вернуться на родину. Энвер ощерился, блеснули платиновые зубные протезы. Злобно ударив кулаком правой руки о ладонь левой, снова вперил горящие глаза в карту: должен же быть, просто обязан быть какой-то ход, который разом исправит ситуацию!
       В кабинет неслышно вошёл адъютант.
       - Все курбаши собрались, господин главнокомандующий. Последним прибыл Ибрагим-бек.
       - От эмира бухарского есть кто?
       - Саид Алимхан прислал своего визиря.
       - Проси! - коротко бросил халиф, и только в тот момент принял наконец, решение, которое собирался объявить своим сторонникам. Когда все расселись, встал и торжественно-размеренно заговорил. - Волею Аллаха, милостивого и милосердного, я был поставлен во главе нашего газавата...
       Священной войны, ежели по-русски. Услышав сие вступление, Ибрагим-бек шевельнул кустистой бровью, но промолчал: не время, как говорится, и не место. Ничего не пропускавший Энвер уловил эту мимическую игру, но из тех же соображений не подал виду.
       - И Всевышний даровал своим воинам одну победу за другой. Сейчас он испытывает нас трудностями. Великий полководец не только топчет своих врагов, но и умеет извлекать уроки из поражений, превращая их в преддверие будущих успехов. В сложившихся условиях я решил распустить Армию ислама, и перейти к партизанской войне мелкими отрядами. - Глубокую тишину нарушил шумок, пробежавший среди собравшихся. - Это не стратегическое, а тактическое решение, - поспешил успокоить своих курбаши Энвер. - Партизанскую войну мы будем повсеместно вести до создания новой большой армии, которую я в кратчайшие сроки сформирую при поддержке англичан, для чего мне срочно требуется выехать в Афганистан...
       С этого момента на губах Ибрагим-бека появилась ироническая улыбка, которую он не пытался уже скрыть, и которая оставалась на его лице до того момента, когда халиф милостиво поблагодарил всех за службу и разрешил разъехаться по своим отрядам. Уже в седле, злорадно произнес, подняв голову к раскрытому окну энверова кабинета:
       - Наконец-то этот гордый турок признал, что не может возглавлять газават. Надеюсь, эмир Алимхан тоже понял это!
       Разумеется, Энвер услышал дерзкие слова. Сжав свои маленькие кулачки так, что побелели ногти, он удержал себя от того, чтобы выстрелом из своего любимого одиннадцатизарядного английского карабина, к которому подходили патроны от русской трехлинейки, не вышибить собаку из седла. В тот момент он поклялся что, вернувшись в Туркестан на броне Mark B "Сороконожка", первого ромбовидного британского танка, первым делом повесит Ибрагим-бека на стволе одной из двух его пушек. Два раза глубоко вздохнув, взял в руки колокольчик и коротко звякнул. Вошедшему адъютанту приказал пригласить поручика Свиньина.
       Вы удивлены, читатель? Однако, если разобраться, ничего странного в том, что русские белогвардейцы, сражавшиеся за свою Россию, отказались идти с повинной к большевикам, нет. Да и кто бы их простил? И было ли им вообще это прощение нужно? Вот Монстров, пожалуй, на него рассчитывал... Басмачей Мадамин-бека, "тёмных, запуганных баями декхан" включали в Красную Армию, как и многих курбаши, а с "беляками" разговор был бы короткий. Во всяком случае, Свиньин до поры примкнул к Энверу-паше, а Морозов объявил о своём возвращении к князю Искандеру (у него там, как мы знаем, оставалось одно незавершённое дельце). Кстати, о князе: ему в конце концов удалось выбраться из туркестанской мясорубки, и довелось поработать в Париже таксистом. В отличие от нынешних московских бомбил из Средней Азии и Закавказья, он говорил со своими пассажирами на одном языке...
       - Ваше Превосходительство, - от порога заговорил Свиньин, - у меня появилась идея, как обеспечить безопасность вашего отхода в Афганистан. - В не меньшей, если не с большей мере поручик заботился о себе, но зачем это афишировать? - Существует возможность создать коридор, по которому мы пройдём, не вступая в соприкосновение с красными.
       - Докладывайте, поручик, - милостиво улыбнулся халиф.
       - Некоторое время назад нам удалось завербовать красного комбрига Погосова...
      
       Тигран несказанно удивился, когда на улице к нему подошел гладко выбритый, вопреки обычаю, и оттого похожий на скопца мужчина средних лет в неновом, но опрятном халате, с обязательной тюбетейкой на голове и спросил, нет ли в их бригаде на продажу хорошего коня. Открыв уже рот, чтобы послать коммерсанта куда подальше, комбриг вспомнил, что это - пароль, переданный ему на всякий случай Сергеем через Таиного отца, со словами, что "скорее всего, никто с ним к Погосову не обратится". Ощущая, как внезапно пересохло горло, Тигран хрипло ответствовал, что за хорошие деньги можно поискать. Бросив: "Через полчаса, в чайхане", незнакомец скрылся в боковой улочке.
       Придя в чайхану, Тигран сел за дальний столик. Заказав чайник чаю и букман, принялся ждать. К местным сластям Погосов был равнодушен, но букман - это такая смесь виноградного сахара, поджаренной в масле муки и молока, которую варят до загустения и подают в холодном виде, ему нравился. А вот за гату (род армянского пирога без начинки) он отдал бы полцарства - коли оно у него было бы...
       Посланник басмачей (или Сергея?) задерживался. Комбриг начинал уже терять терпение, когда в дверях появилась фигура бородача, одетого в запомнившийся Погосову халат. Стремительно пройдя во внутренние помещения, связной тотчас оттуда вышел, но уже без бороды. Подойдя к Тиграну, попросил разрешения присесть. Хитрый, гад, подумал комбриг: оказывается, всё это время "евнух" ошивался вокруг, высматривая, нет ли засады. Тем временем связной заказал чай и, уловив момент, положил перед Тиграном нечто, завёрнутое в не первой свежести тряпицу.
       - Что это?
       - Разверни и увидишь. Только аккуратно.
       Опустив руки под стол, Погосов развернул миниатюрный свёрток, и на миг остолбенел: в полумраке замерцали два драгоценных камня, бесцветный и зелёный. Снова завернув сокровище, молча положил перед "евнухом". Тот усмехнулся, оценив выражение Тигранова лица.
       - Оставь эти безделушки себе, чтобы на досуге решить, в камнях какого цвета хочешь получить свой гонорар. Ещё пять камней получишь по завершении дела.
       - Что ж это за дело, оплачиваемое столь щедро? - усмешливо спросил, оправившийся от изумления Погосов. - Пристрелить Фрунзе?
       - В дальнейшем мы подумаем об этом предложении, - Тигран не понял, в шутку или всерьёз ответил связник. - Пока от тебя требуется только коридор для выхода халифа Энвера к кордону с Афганистаном.
       - Всего-то? И как я это сделаю?
       - Это уж твоё дело, если хочешь получить камешки и... сохранить жизнь. Ничего нет проще, чем помочь ЧК узнать о твоём предательстве: твой вербовщик, слава Аллаху, пока ещё жив.
       - А если я приду в особый отдел с повинной? - комбриг счёл полезным изобразить нерешительность и даже страх.
       - Ты знаешь чекистов, это не поможет. А жизнь - прекрасная вещь! Особенно, если у тебя в жёнах такая красавица, как Таисия Михайлова...
       Комбриг по-настоящему побледнел: мысль о какой-либо опасности для Таи до сих пор не приходила ему в голову. Пожалуй, пора соглашаться!
       - Но как я смогу выполнить это задание?
       - Могу подсказать: езжай в штаб, сообщи что, по твоим сведениям, Энвер-паша собирается прорываться в Афганистан. К сожалению, - тут связник вздохнул, - тебе поверят...
       - Откуда у меня могут быть подобные сведения?
       - Откуда, откуда... Это, между прочим, ты, а не я зарабатываешь себе камешки и жизнь для себя и своей ханум! Скажи, что случайно подслушал разговор чайханщика с неизвестным тебе человеком. Его возьмут, найдут в подвале оружие, и поверят. - Уловив движение Тиграна, поспешил успокоить: - найдут, найдут, оно там действительно хранится!
       - Но он же будет всё отрицать!
       - Кому поверят, ему или тебе? Если можешь, придумай лучше, но учти: времени на основательную подготовку нет. Пошли дальше. Разумеется, твоя бригада будет участвовать в облаве на льва. Таким образом ты не только узнаешь планы командования, но и выведешь наш отряд на себя, чтобы пропустить его за кордон.
       - Как и кому я передам полученные сведения?
       - Мне. Я сам найду тебя. Через три дня.
       - Когда я получу свои пять камней? - Иуда должен интересоваться своими сребрениками...
       - На границе.
       - На границе я пулю получу, а не бриллианты! Кстати, я выбираю бриллианты. Так что, через пять дней, мы встречаемся, и в обмен за маршрут, я получаю свои камешки. Или прямо сейчас беги в ЧК и сообщай, что хочешь.
       "Евнух" впервые с уважением посмотрел на комбрига.
       - Согласен. Но какие гарантии теперь уже для меня, что не обманешь?
       - Жизни: моя и моих близких, - снова побледнев, ответил Тигран.
       - Идёт. Только не через пять, а через три дня!
       - За три дня не успею, - твёрдо ответил Тигран, - через пять или даже шесть.
       - Через четыре, и по рукам!
      

    37

       - Да, хороши камешки! - Воропаев покатал на ладони предъявленные Погосовым драгоценности, и неожиданно прищурился: - А ты комдив, всё сдал, или что-нибудь заныкал?
       У Тиграна от незаслуженного оскорбления перехватило дыхания, но ответить он не успел: первым взорвался Гаспар Карапетович Восканов, командующий 47-й дивизией, бывшей 2-й пограничной. Настоящая его фамилия была Восканян, но кто-то из предков комбрига почёл за благо слегка её русифицировать (вспомним Вахтангова, Айвазовского и многих других).
       - Слушай, Воропаев, у тебя совесть есть? Немотивированное подозрение тоже самое, что оскорбление! - После неуловимой паузы комдив нехорошо улыбнулся и поинтересовался: - Или ты, матросик, о людях по себе судишь?
       Воропаев вскочил и с угрожающим видом заскрёб деревянную кобуру маузера, по старой флотской привычке, мотавшуюся на длинном ремешке где-то в районе колена. Восканян, пощипывая левой рукой оттенявшие его губу тончайшие усики, насмешливо за ним наблюдал.
       Гаспар Карапетович был человеком храбрости невероятной. Подпоручик царской, подполковник русской армии, в гражданскую войну в числе прочих он командовал 25-й дивизией РККА, где под его началом служил Чапаев.
       Наконец (описанная сцена заняла от силы пару секунд), начальник особого отдела расстегнул кобуру. Однако к этому моменту расслаблено лежавшая на столе правая рука комдива, каким-то непостижимым образом уже сжимала револьвер, взведённый и направленный в лоб чекисту.
       - Товарищ Воропаев, - резко прозвучал голос Фрунзе, - немедленно успокойтесь! Сядьте и приведите себя в порядок: вон, опять пуговица расстёгнута... Гаспар Карапетович прав, нельзя оскорблять командиров беспочвенными подозрениями. Вы тоже, комдив, зря так на Воропаева. Пожмите друг другу руки, и продолжим!
       Комдив и начальник особого отдела мрачно "поручкались". Рискну предположить, что именно такое выражение лиц было у Д'Артаньяна и Рошфора, когда кардинал заставил их поцеловаться в знак вечного примирения. Некоторое время в кабинете висела напряжённая тишина, нарушенная Вершининым.
       - Мы с начальником разведки, - кивок в сторону сидевшего рядом с начальником оперативного отдела командира, прикинули уже некоторые варианты...
       Обсуждение общей идеи операции "Халиф" закончилось за полночь. Распорядившись через сорок восемь часов предоставить ему детальный план, Фрунзе напоследок обратился к Погосову.
       - Послушай, комбриг. Обычно бывает одна главная задача, и несколько второстепенных. У тебя в этой операции две главные задачи: обезвредить Энвера и обязательно взять его живым. На этом очень настаивает Москва: я получил несколько телеграмм от Владимира Ильича и Троцкого; с той же просьбой ко мне обращался и Феликс Эдмундович. Я обещал. Смотри, не подведи...
       Спустившись на первый этаж, Петросов увидел вышедшего первым Воропаева, явно его поджидавшего. Тигран вознамерился пройти мимо, "не заметив" особиста, но не тут-то было: тот перегородил дорогу и мрачно сообщил:
       - Переговорить надо: есть дело. Зайдём ко мне, чтоб не мешали.
       Переговорить, так переговорить! Вздохнув, Тигран покорно пошел за Воропаевым, гадая, что таит в себе эта новая беседа. Пока "матросик" не приносил ему ничего, кроме неприятностей и нервотрёпки, и было сомнительно, что он изменит этому правилу.
       - Слушай, комбриг, такое дело: Энвера брать живым не следует! - с места в карьер начал особист. - Приказать я тебе не могу, но я тебя прошу. Понял?
       - Не понял! Только что, при всех, товарищ Фрунзе приказал мне взять его живым, - не один особист умел выделять интонацией ударное слово. - А приказы не только не обсуждаются, но и безусловно выполняются.
       - Ты что, не понимаешь, что следует делать, когда тебя просит чекист?
       - Михаил Васильевич имеет указание от Ленина, Троцкого и даже - можешь себе представить - Дзержинского! Как после этого ты думаешь, я должен относиться к твоей просьбе? - Петросов, которому смертельно хотелось спать, встал, собираясь откланяться.
       - Погодь!
       Было заметно, что Воропаев колеблется. Потом, видимо решившись, открыл сейф и достал папку. Вытащив из неё самый верхний документ, показал Тимуру подпись - "Ф.Дзержинский", после чего сложил бумагу так, чтобы можно было увидеть всего пару строчек, предложил Погосову их прочесть. "Предпринять все меры к тому, чтобы Энвер-паша не смог уехать за кордон. Живым означенного пашу не брать ни в коем случае...".
       - Теперь понял?
       - Нет! - совершенно честно ответил окончательно сбитый с толку Тигран: как это так, Фрунзе Феликс Эдмундович настоятельно советует одно, а своим людям приказывает прямо противоположное? Ох, а вдруг и Владимир Ильич знает о приказе Дзер... - но эту, крамольную и где-то завиральную мысль, комбриг не позволил себе додумать до конца.
       - Для меня приказ Дзержинского значит много больше, чем приказы любого другого вождя. И для тебя теперь тоже! Если, конечно, хочешь жить и тетешкать детей от дочери этой кулацкой морды, Михайлова. И если не собираешься сделать её в ближайшее время сиротою... Иди, и не вздумай на меня стукнуть! У меня найдётся свидетель, который подтвердит, что я всего лишь настоятельно просил тебя привезти ко мне на допрос живого Энвера. И будешь выглядеть клеветником, желающим помститься за моё предположение о стибренных тобой камешках...
       Да, особист Тиграна не разочаровал: разговор с ним добавил-таки в его кудрявую шевелюру несколько седых волосков! Но череда удивительных событий ещё только начиналась. Через пару дней, когда до встречи со связником от Энвера оставалось меньше суток, и у Тиграна имелись уже все необходимые документы, включая карту, подготовленную лично Вершининым, у него состоялся очередной увлекательный разговор о судьбе главаря младотурков. Дело было так. Петросов возвращался от Михайловых, но голова его была полна думами далеко не лирическими. Слова "дилемма" Тигран в то время ещё не знал, но пытался разрешить именно её: последовать указанию чекиста, спасая тем самым себя и родных ему людей, или выполнить приказ Фрунзе и Ленина? Энвера, как изменника, и так, и так ожидает расстрел. Что выше: долг перед семьёю, или присяга и партийная дисциплина? Чувство самоуважения и большевистская сознательность заставляли выбрать второе, человеческое же естество настоятельно требовало обратного...
       Внезапно из темноты проулка вынырнула фигура. Погосов выразительно щёлкнул курком револьвера, предусмотрительного переложенного из кобуры в карман еще в доме Таисии: беззаботные прогулки под луной следовало отложить на потом если, конечно, не было желания скоропостижно, посредством отделения головы от шеи, отправиться на тот свет. В ответ раздался тихий смех и слова, произнесённые по-армянски:
       - Не волнуйся, Тик?-джан, свои!
       Тигран несколько расслабился, но оружия не опустил.
       - Кто таков? Как зовут? Выйди на свет, медленно подними руки и подойди на два шага! - незнакомец снова рассмеялся и выполнил все приказы комбрига.
       - Имя моё тебе знать ни к чему. Зови меня, скажем... Артавазд.
       Тигран вздрогнул: пришелец назвал себя именем его отца. Случайно или нет?
       - Не случайно, брат! - Артавазд словно прочитал его мысли. - Я назвал себя так, чтобы ты понял, что я - свой! Мне надо с тобой поговорить.
       - Пойдём ко мне, и поговорим, - резонно предложил Тигран.
       - Для меня и для тебя будет лучше, если никто не узнает, даже случайно, что мы с тобой разговаривали. Давай, пройдёмся. Смотри: оружия у меня нет.
       Вспомнив о своей миссии (кто его знает, что это за человек, и кто его прислал!), Погосов согласился. Не шибко торопясь, они двинулись вдоль улицы. Правая рука Тимура покоилась в кармане: на всякий случай, он не выпускал из пальцев рукоятку нагана.
       - Тебе поручена важная роль в операции против Энвера... - Артавазд не спрашивал, а констатировал.
       - С чего ты взял? - ощетинился Погосов, мучительно соображая, кто перед ним: человек Воропаева или посланец басмачей, пришедший на связь вместо "евнуха". Опять же, и те, и другие, накануне решающих событий вполне могли устроить ему проверку.
       - Правильно, - безмятежно похвалил комбрига собеседник, - военную тайну нужно соблюдать. Предположим, что я прав. В этом случае я прошу тебя убить собаку на месте.
       Точно, чекист, понял Погосов. Или, всё-таки, провокатор от басмачей? Пожалуй, надо этот разговор заканчивать.
       - Знаешь...
       - Знаю, - снова угадал его мысли Артавазд, - ты мне не веришь. Давай, будем вести нашу беседу в предположительном ключе. Для начала сообщаю тебе, что я представляю не сильно любимую тобой партию "Дашнацутюн". Мы приговорили главных творцов уничтожения армянской нации к смерти. И именно поэтому я обращаюсь к тебе: убей Энвера.
       - Я...
       - Повторяю, предположим, что это в твоих силах. Что может помешать тебе? Человеколюбие? Вздор! Энвера нельзя назвать человеком, это смрадная гиена, обожравшаяся трупами сотен тысяч наших с тобой соплеменников. Верность приказу? Но скажи мне, брат, что важнее: верность приказу или верность своему народу? Ты, лично ты, сейчас и здесь, можешь гарантировать, что большевики не пойдут навстречу Ататюрку, и не отпустят его старого соратника на все четыре стороны?
       Откуда простой комдив Красной Армии мог знать, что московскому начальству живой Энвер был не нужен? Тигран похолодел, представив себе, что бывший заместитель верховного главнокомандующего турецкой армии с почётом вернётся домой. Параллельно он пытался понять, откуда Артавазд - если он тот, за кого себя выдаёт - узнал об операции по захвату Энвера-паши. Решив, что этого он никогда не узнает, Погосов перестал ломать над этим голову.
       - Не понимаю, для чего и почему ты мне говоришь об этом, - Тигран решил ещё раз подчеркнуть, что не имеет к Энверу никакого отношения.
       - Скажи, Тико-джан, за что ты проливаешь свою кровь?
       - За победу революции, - заученно выпалил тот, - в мировом масштабе!
       - В мировом масштабе... - казалось, рассеянно повторил Артавазд. - Может быть, мир и един, но я никогда не поверю, что в Армении (или ещё где) не наступит счастье, пока зулусы не освободятся от господства англичан. Счастлива семья, все члены которой в довольстве; счастлив народ, все представители которого хорошо себя чувствуют. Если все народы будут процветать, то на земле наступит Божье Царство. Поэтому, если ты армянин, ты должен бороться за лучшее будущее своего народа, и этим ты приблизишь наступление новой эры "в мировом масштабе". А тот, кто борется сразу за "счастье всех угнетённых", или жулик, или дурак. Если каждый человек поймёт это, то мировое счастье наступит скорее, чем мы думаем!
       Новые для Тиграна идеи, одни из которых он был готов с известными оговорками принять, а другие оспорить, настолько захватили его ум, что комбриг непроизвольно спросил:
       - И причём тут Энвер?
       - Энвер причастен к уничтожению половины твоего народа. Эти полтора миллиона мужчин и женщин никогда уже не узнают счастья труда на своей земле, не погреются у семейного очага; мальчики не вырастут в юношей и не поцелуют своих возлюбленных; девочки не станут женщинами и не познают счастья материнства; старики не вернут себе молодости, играя с внуками... Смерть Энвера не изменит и не вернёт уже ничего, но справедливости на этом свете станет чуть-чуть больше. Если - предположим - в твоих силах этому помочь, то сделай это!
       Опустив голову, Тигран обдумывал слова Артавазда, а когда собрался ответить и поднял глаза, увидел, что рядом с ним никого нет. Дашнак словно растворился в воздухе, неслышно, как клочок утреннего тумана в горах Карабаха...
       Стоит ли говорить, что описанная встреча буквально взбаламутила тигранову душу, заставив комбрига вести бесконечный молчаливый спор с самим собою. Но и это событие не стало последним в той удивительной череде связанных с Энвером приказов, советов и просьб, с которыми к нему обращались самые разные люди. Уже после того, как Погосов передал связному басмачей карту с "безопасным" маршрутом и получил свои пять бриллиантов, посыльный из штаба 42-й дивизии доставил ему (Тигран взял за правило обедать вместе с Михайловыми) записку от комдива Восканова: "Мне нужен мертвый Энвер. Прочти. Думай. Немедленно сожги".
       Да что они, сговорились, что ли?
      
       Сразу же после прощального совещания небольшой отряд несостоявшегося халифа (его составляли около восьми сотен афганцев под командой преданных Энверу турецких офицеров) снялся с места но, к удивлению немногих посвященных, направился не в сторону афганской границы, а принялся кружить по степи, тщательно избегая встреч не только с небольшими частями Красной Армии, но и с простыми туркестанцами. В середине обоза шёл караван верблюдов, перевозивших энверову хазину (это тюркское слово породило русскую "казну"). Хазина была истинно восточной, как в "Тысяча и одной ночи": самоцветы, золото и серебро в слитках и монетах, ювелирные украшения из драгоценных металлов. Паша понимал, что спасти его может только полная скрытность передвижения и скорость. Ему не терпелось двинуться в поход, но приходилось ждать вестей от "верного человека", завербованного поручиком Свиньиным.
       Наконец, драгоценная карта была получена, и отряд немедленно двинулся в путь. Осторожный Энвер послал впереди себя небольшой отряд державшийся, примерно, на расстоянии дневного перехода от основных сил. Сия простая предосторожность могла если не опрокинуть хитроумные планы красных то, во всяком случае, сильно осложнить их осуществление. Но вышло с точностью до наоборот: авангард паши встретился с небольшой армией (её составляли двадцать отрядов!) курбаши Давлятманд-бия, и это роковым образом сделало неотвратимым свидание Энвера с Тиграном. А ведь запросто могли две группы басмачей разойтись в степи, не заметив друг друга и, глядишь, многое произошло бы по-другому!
       Давлятманд-бий выступил в качестве демона искусителя и уговорил Энвера напасть на располагавшийся неподалёку город Бальжуан, являвшийся важным стратегическим центром. Мол, красных там раз, два и обчёлся, и победа будет быстрой и бескровной. Надо думать, амбициозный Энвер-паша с радостью ухватился за эту последнюю возможность уйти из советского Туркестана не побитой собакою, а хоть скромным, но триумфатором: одной богатой хазины, чтобы с честью предстать перед эмиром Бухарским, было маловато. Накануне штурма Энверу приснился нехороший сон. Проснувшись, он не помнил подробностей, но точно знал: во сне он увидел свою смерть. В тяжёлом настроении паша сел на коня. Он уже жалел, что ввязался в эту авантюру, но отступить было невозможно.
       С самого начала всё пошло сикось-накось: гарнизон оказался неплохо вооружённым и обученным, а горожане присоединились к красноармейцам, и вместе с ними составили вооружённую силу, с которой приходилось считаться. Вместо молниеносного наскока, штурм вылился в затяжной многодневный изматывающий бой. В конце концов произошло неизбежное: из Душанбе подоспело подкрепление, и Энвер оказался в окружении. С трудом, потеряв больше половины людей и часть хазины, он смог вырваться в степь и, с преследователями на плечах, ринулся к афганской границе, следуя указаниям карты, стоившей ему семи отличных камней.
       На третий день этой безумной гонки, когда они миновали кишлак Чагана, стало казаться, что от преследователей удалось оторваться (так оно и было: в виду особой секретности операции "Халиф", командиры душанбинского гарнизона ничего о ней не знали, а значит не знали и маршрута бегства Энвера). Всевышний не допустит его гибели, понял паша и поднял голову, любуясь совсем уже близкими вершинами Афганистана. Постепенно турку стало казаться, что он уже где-то видел окружавший его ландшафт. Внезапно он понял, где: во сне, когда его убивали...
       Погосов неотрывно смотрел на медленно приближающийся отряд Энвера-паши. Как только он достигнет вон той скалы, похожей на указательный палец великана, по басмачам с тыла и фланга ударят пулемёты, и все, кто уцелеет, выйдут прямёхонько на его конников. Что ж, час пробил! Однако он так и не решил, что же делать, если Энвер уцелеет под пулемётным огнём. Тимур оторвался от бинокля, чтобы посмотреть на часы, и в тот же момент два пулемётных взвода начали свой "сенокос". Еще несколько томительных минут, и комбриг взмахнул рукой. Запела труба.
       Кавалерийская сшибка скоротечна. Когда сталкиваются две конные лавы, счёт идет даже не на секунды, и мысль катастрофически не успевает за событиями. Тут уже не до изысков фехтовального искусства и, тем более, не до размышлений. Выхватив из ножен шашку, Погосов издал наводящий ужас волчий вой, которому его научили в свое время донцы. В голову ударила кровь, вытеснив из неё все мысли, включая прежние сомнения, выполнять указание командующего или похожие на приказ просьбы чекиста и нежданно-негаданно свалившегося ему на голову земляка; забылся даже вопрос, не дававший Тиграну покоя последние двое суток: достойно ли для порядочного человека раз в жизни выступить палачом, казня, пусть даже, и нелюдь.
       Энвера он узнал по халату и чалме. Надо же, и пулемёты его не берут! Охмелев по первости от запаха человеческой крови (отвращенье придёт чуть позже), комбриг прорубался сквозь состоявшую сплошь из армян (!) личную охрану халифа к "самому". Однажды он уже сталкивался ночью с Энвером в чистом поле но, задав вопрос "кто идёт", и услышав в ответ по-армянски, "свои", не стал проверять... На полконя за ним держался ординарец, "снимавший" из маузера тех, кто готовился напасть на его командира. Оказавшись около турка, Тигран велел ему не мешать, и ринулся в бой. Пусть, чёрт возьми, это будет не казнь, а поединок!
       Энвер-паша виртуозно владел оружием, что было не удивительно: занятия в училище, академии, частные уроки у лучших фехтовальщиков Стамбула и Берлина сделали его асом. Петросов же был "практиком", талантливо применявшим знания, полученные на немногочисленных занятиях для добровольцев в далёком восемнадцатом и в бесчисленных сшибках, составлявших для него будни гражданской войны. Увы, паша имел преимущество, и только случай охранял до поры Тиграна от серьёзного ранения, а то и от смерти. В бешеной схватке участвовали и кони, которые, оскалив крупные жёлтые зубы, отчаянно грызлись друг с другом. В какой-то момент комбриг не усмотрел за клинком противника, и тот, молнией сверкнул над его незащищённой головой. Петросова спас Арагац, очень своевременно именно тогда прихвативший росинанта Энвера за ляжку, отчего конь турка прыгнул вперёд. Это изменило траекторию удара, который пришёлся вскользь, и лишь чиркнул подобно бритве по щеке. Лицо Тиграна мгновенно залила кровь, и Энвер расслабился. Этого было достаточно. Комбриг почти под прямым углом свесился с седла, и ударил шашкой в правую подмышку противника (на плечи под погоны очень часто укладывались стальные пластины, предохранявшие до некоторой степени, от рубящих сверху вниз ударов). Паша выронил оружие, а ординарец Петросова довершил дело, дважды выстрелив турку в грудь.
       После боя Петросов убедился, что Энвер-паша мёртв. В душе его было пусто, но не было там ни малейшего раскаяния: он победил как мужчина и воин, а не выступил палачом. Взяв себе на память пресловутую большую печать, комбриг распорядился снять с трупа халат и чалму, и вместе с личным Кораном "халифа" отправить в штаб.
       Завершим эту изрядно затянувшуюся главу краткой информацией о двух её главных персонажах.
       Тигран Петросов в итоге стал кавалером двух орденов: Боевого Красного Знамени и редчайшего Боевого Красного Знамени Бухарской Советской социалистической республики. Он дослужился до высокого чина комкора, но во второй половине тридцатых был осуждён, и вышел на свободу только после смерти "вдохновителя всех наших побед". Знать не знаю, что содержало следственное дело, но не сомневаюсь, что "беспристрастные следователи" расспрашивали его и об исчезновении комиссара Нечипоренко, и о "камешках"; само собой, о службе в турецкой разведке и о многом другом. В 1956 году прозванный в Туркестане "красным Мюратом", Тигран был полностью реабилитирован.
       Когда Энвера готовили к похоронам, в его груди насчитали пять пулевых ранений. О двух мы знаем, но кто нанёс остальные три? Эта тайна никогда не будет раскрыта. Не знаю, как вам, читатель, но мне отчего-то приходит на ум фамилия Воропаева: в его ведомстве изначально привыкли всё делать капитально, с избыточным уровнем гарантии.
       До середины тридцатых годов - вот и говорите теперь о скачке советской Средней Азии из феодализма в социализм! - могила Энвера-паши была святым местом для правоверных, куда тайком совершался хадж. Потом власти, понятное дело, спохватились, и мемориальный холм срыли. Однако это не помогло: люди продолжали стекаться, именуя захоронение Энвера "азора Хазрати-шох" (мавзолей Святого Шаха). А теперь внимание: четвёртого августа 1996 года прах Энвера-паши был торжественно передан президенту Турции Сулейману Демирелю и перезахоронен в Турции с возданием государственных почестей. В словосочетании "казнить нельзя миловать" официально была поставлена жирная точка.
       Читатель простит мне, если я не буду это комментировать?
      

    38

       Энциклопедия говорит о кошачьих, что они - "наиболее специализированные из хищников, приспособленные к добыванию животной пищи путём подкрадывания, подкарауливания, реже преследования". Известно также, что кошка - а равно и кот - всегда падают на четыре лапы. В этом смысле старый, покрытый шрамами боевик Давид имел определённое сходство с представителями семейства кошачьих: не было ещё случая, чтобы этот, словно самой природой созданный для проведения рискованных операций человек, не нашёл выхода из любой, самой невероятной передряги. Вот и из Тифлиса, с пулей в ноге, сквозь все чекистские кордоны Давид ушёл, как вода меж пальцев, а затем - благодаря своим друзьям курдам - подлечившись в горах, благополучно перебрался в Турцию.
       В "Чакатамарт" его встретили как героя, а Карина наградила таким сияющим взглядом, что у этого закоренелого, убеждённого бобыля мелькнула предательская по отношению к его жизненной философии мысль: а не уйти ли на покой, женившись на этой, более чем симпатичной ему красивой женщине? Мужчине, в конце концов, никогда не поздно стать отцом...
       В кабинетике главного редактора накрыли скромный стол. Первый тост - за не вернувшихся, второй - за Давида, третий - за успех операции "Немезис". Собственно, на этом застолье и закончилось. После первого тоста главный редактор сообщил, что в Стамбуле нелегально находится Шаан Натали, и с нетерпением ждёт Давида у себя (личность Шаана была отлично известна турецкой полиции, и без особой нужды он не рисковал выходить на улицу и, тем более, появляться в редакции армянской газеты). Потом Давид несколько часов, под стенографическую запись, докладывал об операции, нет-нет, да сбиваясь: рассказ записывала Карина, что постоянно уводило его мысли от дела и направляло их совсем в другое, хотя и очень приятное, русло.
       Ближе к вечеру Давид отправился на встречу с Шааном Натали. Перед тем он договорился с Кариной вместе поужинать, и - при своей привычке к самоконтролю - поразился, что разволновался, как мальчишка, добившийся первого свидания. Как на крыльях вылетел он из дверей редакции. Его чувств не остудил даже холодный душ, которым окатил его проходивший мимо уличный разносчик воды, на которого Давид налетел. Посмеиваясь, Давид отряхнулся и двинулся дальше.
       По дороге к конспиративной квартире, где остановился один из руководителей "Немезис", старый борец неоднократно проверялся, благо, запутанные улочки старого Стамбула, географию которого он знал как Отче наш, предоставляли для этого массу возможностей. Не удовлетворившись обычной процедурой, Давид даже переправился через Халич и, не сходя с парома, вернулся обратно. Всё было чисто.
       Встреча с Натали заняла гораздо больше времени, чем Давид рассчитывал: Шаана интересовало абсолютно всё, каждая деталь ликвидации Джемаля представлялась ему крайне важной. Давид страшно переживал, что опоздает на встречу с Кариной, но когда это опоздание стало данностью, успокоился: во-первых, чего переживать, когда изменить положение вещей не в твоих силах и, во-вторых, даже любимая женщина с самого начала должна понимать и принять, что у мужчины могут быть серьёзные дела, которые важнее всех юбок на этом свете!
       Совершенно естественно, что по завершении встречи старый конспиратор, вошедший через переднюю дверь, вышел через заднюю: это азы, с усвоения которых начинается подпольная деятельность. Неслышно посвистывая, он двинулся восвояси, прикидывая, нельзя ли каким-нибудь образом продолжить вечер с Кариной, которая наверняка обиделась и сидела, дуясь, дома. Беда заключалась в том, что Давид не знал её адреса, а то бы точно пришёл: не шибко разбираясь в геометрии, дашнак, тем не менее, не сомневался, что кратчайшее расстояние между двумя точками - прямая.
       Дойдя до конца квартала, Давид увидел то, что ему очень не понравилось: отряд полицейских, который скорым шагом шёл навстречу. Еще больше ему не понравился человек, шедший рядом с офицером, возглавлявшим блюстителей порядка: натренированный глаз подпольщика тотчас опознал в нем, хотя тот и переоделся в респектабельную тройку, разносчика воды, с которым Давид столкнулся на выходе из редакции. Незнание геометрии вовсе не означает, что человек не умеет сложить два и два: по всему выходило, что Давид прошляпил слежку, которая велась за ним с самого начала, и велась профессионально, с привлечением большого числа филёров - иначе бы он обязательно засёк наблюдение. А это означало, что истинной целью полицейских был не он, простой, пусть и успешный исполнитель, а Шаан, душа и мозговой центр операции. Два плюс два - всегда четыре: он, Давид, ценой своей жизни должен исправить собственную промашку и постараться спасти Натали. Сделать это можно было только одним способом: поднять шум, переключить внимание полицейских на свою персону, дав тем самым время Шаану, чтобы уйти с конспиративной квартиры. Об одном только в тот момент молил Бога Давид, чтобы Натали осознал свою ответственность за "Немезис" и не кинулся ему на подмогу! Тщательно прицелившись, старый боевик первым же выстрелом снял офицера: без командира бестолковые полицейские не поймут, что их отвлекают, всерьёз займутся убийцей своего предводителя и потеряют много времени...
       Для сидельца соединённые тяжкой цепью ручные кандалы - штука достаточно мучительная; вместе с ножными они превращаются почти в пытку; если же страдалец за пояс прикован еще и к стене, слово "почти" становится неуместным. Именно в таких условиях Давид ожидал смертной казни. Сказать, что он не боялся, значило бы погрешить против истины: человек по природе своей не способен бестрепетно ожидать смерти, хотя и может быть к ней готов; в случае ужасных мучений он приветствует её как меньшее зло, но не более того. Просто никому ещё не удавалось поговорить с добровольно ушедшим из жизни после того, как он подвергся эвтаназии. Старики, угасающие в страданиях и мучениях и ужасающие близких спокойными призывами всеоблегчающей смерти, обманывают в первую очередь самих себя: в смертную минуту они хотят одного, жить! Что уж говорить о здоровом, ещё вполне цветущем мужчине, относительно недавно перевалившем экватор Богом отведённого ему века и, если продолжать географические сравнения, всё ещё пребывавшем в "тропической зоне" своей жизненной силы.
       Но и смертного ужаса, от которого холодеют конечности и перехватывает дыхание, старый дашнак тоже не испытывал. Он слишком много раз рисковал жизнью, прощался с ней в, казалось бы, безвыходных ситуациях и, что греха таить, лишал жизни других. Поэтому отношение Давида к указанному вопросу было несколько циничным, сходным в основных чертах с тем, что исповедует большинство профессиональных медиков. Жаль было только, что не довелось вырастить сына, что не доживёт он до того момента, когда Масис станет жемчужиной независимой Армении от моря и до моря. Да и приласкать напоследок Карину тоже хотелось бы!
       Давид воспользовался привилегией приговорённых к смерти, и - хотя в армяно-григорианской церкви и нет традиции предсмертной исповеди - попросил встречи с армянским священником. Он никогда не был по-настоящему верующим человеком, но не был и атеистом; однако в преддверии смерти что-то - то ли детские воспоминания о воскресных посещениях храма всей семьёй, то ли заложенный почти в каждом человеке религиозный инстинкт - подвигло его именно с такой просьбой обратиться к администрации тюрьмы. К тому же это была единственная возможность последний раз на этом свете поговорить по-армянски...
       В особой, ни с чем не сравнимой тюремной тишине лязг замка показался оглушительным. Тяжёлая дверь, визжа несмазанными петлями, распахнулась, и в проёме показалась фигура священника в традиционном чёрном одеянии. На голове его был вегар (клобук), символизирующий отречение от мира, что очень органично смотрелось в камере смертников. В руке святой отец держал Ч'ашоц (Библейские чтения), очевидно, для приведения пожелавшего его видеть преступника в состояние души, потребное для раскаяния и последующего отхода в мир иной.
       - Мне передали, ты хотел меня видеть, сын мой?
       - Да, святой отец.
       - Что ж, покайся.
       Склонив голову, Давид на некоторое время задумался, ещё раз пролистав свою жизнь день за днём (оказавшись в камере смертников, он это уже проделывал, поэтому пауза не затянулась).
       - Я хотел поговорить с тобой о жизни и вере. А грехи? Если не считать мелких грешков - любви к тутовой водке, красивым (иногда замужним) женщинам да ещё, может быть, чревоугодия, когда представлялась такая возможность, мне не в чем каяться.
       - Безгрешных людей не бывает. Совершая что-то в этой жизни, просто живя среди людей, ты неминуемо нарушишь одну из заповедей или установление; ничего не делая - тоже, поскольку и безделье греховно. Лишь святые безгрешны!
       Давид упрямо нахмурил брови.
       - Мне не в чем каяться перед моим армянским Богом.
       - Бог един, - сурово оборвал смертника священник.
       - Один Бог у меня и у Мясника Джемаля? - недоверчиво уточнил Давид.
       - Бог один, а значит, един. Это у язычников много богов, у каждого рода-племени свои. А для христиан, иудеев и мусульман Бог один, только пророки разные, но все считают себя представителями истинной веры: иудеи говорят о своей богоизбранности, католики о неразрывной связи с первыми христианами, а православные и правоверные просто себя так и называют. Наша вера и связанные с нею язык, культура и история делают нас армянами, русским, турками, французами и кем там ещё... Поэтому каждый народ держится за веру отцов, и считает её единственно правильной.
       "Армянский Бог", - с неодобрением повторил слова Давида священник. - Бог един, но молимся мы ему по-разному, на своих языках, представляя его в каких-то деталях по-своему, в зависимости от исторической судьбы конкретного народа. У русских Бог добр, в своё отношение к нему они привносят свойственную им истовость в добре и зле, лютую аскезу. Армяне в первую очередь видят в Боге надежду, они б?льшие мистики, благодаря сирийскому и византийскому влиянию... Бог иудеев более абстрактен, он очень суров: ветхозаветное "око за око" заповедует он, в отличие от евангельского "подставь другую щёку". Бог мусульман мудр, добр и, между прочим, миролюбив и запрещает насильно приводить к исламу.
       - Бог Джемаля добр и миролюбив?
       - Джемаль преступник, такие далеки от Бога, и прикрываясь именем Его, извращая заветы Его, творят они свои чёрные дела.
       - А как же обрезание под страхом смерти?
       - Сын мой, в годы молодости христианства тоже случалось, что единственной альтернативой смерти было крещение.
       - Но Джемаль...
       - Всевышний покарал его. Ибо сказано: "Аз воздам...".
       - Это я убил его, святой отец, - неожиданно для себя признался Давид. Поражённый внезапно пришедшей мыслью, с расстановкой добавил: - Получается, я... выступил... орудием Божьей кары?
       Священник изумлённо посмотрел на узника, задумчиво пожевал губами. Затем упрямо мотнул бородой.
       - Говорить так тебя заставляет гордыня, сын мой. Промысел Божий не дано понять агнцам его, равно заблудшим и не заблудшим, священнослужителям и мирянам. Покайся. Покайся и за смертный грех гордыни, за убийство Джемаля и полицейских!
       - Но он же палач нашего народа!
       - Занимайся я чем-нибудь другим, как армянин по крови я был бы готов тебя понять... при этом знай, сын мой, что я не согласен с теми, кто утверждает, что "понять - значит простить". Но я священнослужитель, и считаю, что на тебе лежит страшный грех: ты нарушил шестую заповедь, "не убий". И более того, ты неоднократно её нарушал!
       - Да, отец мой, в этом я грешен, хотя мною двигали и лучшие помыслы. Но Джемаль!
       - Не ты дал ему жизнь, и не тебе отнимать её. Ты виновен в убийстве полицейских, и заслуженно взойдёшь завтра на виселицу. Как записано в Первой книге Пятикнижия Моисеева: "кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию". Однако смущают меня слова твои, в простоте твоей сказанные, когда упомянул ты о себе как об орудии Божией кары... Что ж, да станет виселица твоя Крестом твоим!
       Священник подошёл к Давиду, положил ладонь ему на голову и буквально вонзил свой взгляд в его глаза. Короткое время смертнику казалось, что тот хочет ещё что-то добавить, но святой отец вздохнул и стремительно вышел вон.
       Отчего-то повелось, что казнят по утрам, частенько, ещё до восхода солнца. Не хотят оскорблять светило видом деловитой насильственной смерти? Трудно сказать, почему, скорее всего, какой-то резон был, но затерялся в веках. Во всяком случае, Давида повесили в пятом часу утра. То ли палач был опытный, и правильно рассчитал соотношение веса тела своей жертвы с длиною верёвки, грамотно завязал узел и не пожалел мыла, так что петля затянулась легко; то ли просто повезло, но шейные позвонки приговоренного к смерти сломались моментально. Палачу не пришлось повисать на ногах казнимого и всем весом своего тела совершать броски вниз. Тело ещё конвульсивно дёргалось, но жизнь от него уже отлетела...
       Кто бы мог подумать, что вкус слегка разведённого водой винного уксуса может быть столь восхитительным! Острые вкус и запах вернули Давида из забытья, и тело его тут же пронзила острая, невыносимая боль - не закричал он потому лишь, что это потребовало бы от него непомерного усилия. Давида хватило лишь на то, чтобы с трудом разлепить веки. С трудом сфокусировав глаза, он успел заметить губку, которая ещё раз коснулась его губ и куда-то исчезла. Осознав, что смотрит на окружающий мир сверху вниз, дашнак внезапным озарением вспомнил: он же на виселице! Но отчего так невыносимо болят руки, плечи и ноги? Опустив глаза долу, он не увидел своих ступней, которые закрывала выпяченная из-за вывернутых рук грудь. Чтобы посмотреть на них, нужно было наклониться сильнее, но что-то мешало. Зато его взору представились кричащие что-то мужчины и женщины, беснующиеся парой метров ниже него. Собрав остатки сил, Давид приподнял голову и увидел своё левое предплечье. Оно было прикручено грубой верёвкой к деревянному брусу, а ладонь пробита толстым, почти без шляпки, гвоздем. Над раной вились мухи, и от неё отвратительно пахло.
       Давид уронил голову на грудь. Турки совсем озверели: они его распяли! Отдышавшись, он попробовал понять, что же кричат эти, явно наслаждающиеся его страданиями люди. Странно, не было понятно ни слова. Снова открыв глаза, старый боевик попробовал оглядеться вокруг. По широкой панораме, открывшейся его затуманенному взору можно было понять, что крест располагается на возвышенности. Невдалеке высился какой-то город. Небо на горизонте сплошь покрывали чёрные тучи, которые озаряли непрерывные молнии. Но - странное дело - над головой нещадно палило слепое белое солнце. Вся картина казалась Давиду странно знакомой...
       Ему понадобилось ещё несколько минут собирания сил и ещё одно прикосновение к губам поднесенной на острие копья губки, чтобы посмотреть направо. Там стоял второй крест, а на нём... ну да, это был Он, Которого Давид не сразу узнал, поскольку привык видеть этот лик анфас, а не в профиль. Сведённые мучительной гримасой черты, закрытые глаза, струпья крови, вытекшей из-под тернового венца, мухи... Ещё правее высился третий крест, и человек, распятый на нём, повернув искажённое ненавистью лицо в Его сторону, брызжа слюной, кричал что-то. Да это же Дисмас, второй из разбойников, распятых вместе с Христом: Сына Божьего тщились унизить подобной компанией, но ведь в действительности вышло наоборот... Дисмас, как помнил Давид из того, что в детстве рассказывала ему мать, присоединился к хуле, которой толпа поносила Его. Мол, если ты сын Божий, сойди с креста, пусть он поможет тебе. Но тогда он, Давид, и не Давид вовсе, а Гестас или Гесмас, тот из распятых вместе с Христом, который уверовал и раскаялся!
       Сколько себя помнил Давид, никогда, даже в детстве, не плакал. А тут - слёзы брызнули из глаз (откуда только в обезвоженном теле взялась влага?). "Господи, верую! Остави мне, грешному, грехи мои...".
      
      
       Если кто по молодости лет не знает: в те годы среди упомянутых ненавистников государства был широко распространен лозунг "Анархия - мать порядка". - Авт.
      
      
      
      
       140
      
      
      
      
  • Комментарии: 6, последний от 28/10/2020.
  • © Copyright Горлов Василий Александрович (vasily50gorlov@yandex.ru)
  • Обновлено: 30/05/2011. 553k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 8.34*7  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.