Григорьев Дмитрий Геннадьевич
Клен

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 13/04/2013.
  • © Copyright Григорьев Дмитрий Геннадьевич (dmitri_grigoriev@mail.ru)
  • Размещен: 05/07/2009, изменен: 17/04/2023. 246k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

      Клён
      
      Чтобы пробиться к свободе и солнечному свету,
      надо всю жизнь старательно работать.
      В. Пелевин, 'Жизнь насекомых'
      
      I
      Было воскресное утро. Левин встал пораньше. На завтрак он отрезал два ломтика белого хлеба, намазал их маслом, потом достал из холодильника маленькую баночку красной икры, открыл ее и стал аккуратно класть икру на хлеб с маслом, размазывая так, чтобы икринки распределились по всему бутерброду равномерно, чтобы не клеились одна к другой. Как обычно получились два бутерброда. Левин готовил их каждое воскресное утро на протяжении многих лет и был уверен: так будет всегда.
      Левин был высоким, худощавым, но крепким человеком. На здоровье почти не жаловался, вот только поясница иногда ныла, - да так, что сил не было терпеть. Тогда приходилось натирать спину прописанной врачом мазью и сидеть дома. Одевался он по обыкновению скромно и опрятно: носил темный пиджак и серую шляпу, а зимой надевал старое теплое пальто и вокруг шеи обматывал длинный шерстяной шарф синего цвета.
      Левин жил одиноко на побережье Балтийского моря. Его маленький кирпичный дом был окружен старым ухоженным садом. Дом этот и в самом деле стоял на краю мира: позади сада, в нескольких метрах от забора, земля круто обрывалась. На склоне песчаного обрыва с глинистыми синими подтеками росли трава и кустарники, внизу, у подножия, начинался пляж, а за ним простиралось море. Несколько тонких березок стояли на вершине обрыва, у самого края. Зимой, когда налетал сильный ветер с дождем, а волны размывали пляж и бились об откос, случался оползень, который увлекал деревья в пропасть, будто слизывал языком. За многие годы обрыв уничтожил здесь белоствольную рощу. Ненасытный, он поглощал деревья одно за другим. Безутешно стонали, причитали умирающие деревья и, сползая по склону, тщетно цеплялись корнями за сыпучую землю. А там, внизу, морские волны подхватывали березу, терзали, как хищные звери, и в конце концов выбрасывали где-нибудь на пляже ее обглоданный ствол.
      Левин глубоко переживал гибель деревьев. С тех пор, как поселился в этих краях, он с обрывом воевал: на склонах густо сеял траву, укладывал дерн, сажал кусты шиповника, облепихи, снежноягодника, ползучую ежевику, саженцы осины и березы. Но обрыв ему не уступал и с каждой зимней бурей губил новые посадки - с себя сбрасывал и все приближался к старому саду. Деревенские знакомые советовали Левину смириться. Говорили, что тысячи лет обрыв грызет землю, и ничто его не останавливает. Но Левин не слушал и боролся в одиночку, словно не деревья, а родных своих защищал. 'С обрывом буду воевать, пока не одолею', - так он решил для себя.
      Приготовив бутерброды, Левин налил чаю, убрал со лба нависшую прядь седых волос и принялся за еду.
      
      Завтракая бутербродами с красной икрой, Левин часто вспоминал свою юность. Вкус икры вызывал в его памяти образы прежних времен, родителей и Приморье, где он вырос. Там красной икры было много, и ели ее большими ложками. Но то было в далеком детстве, а потом все перевернулось. Отец Левина - участник войны, бил фашистов и едва не дошел до Пруссии, да на грех попал в плен. А после освобождения советское правительство неожиданно заменило расстрел лейтенанта Левина поселением в Казахстане. Вскоре туда же отправились мать и маленький сын. Когда страна выбралась из тени стального диктатора, отец долго работал на машиностроительном заводе инженером. В Павлодаре Левин учился в школе, затем окончил институт и вскоре женился на однокурснице. Ее звали Лена. Много лет Левин работал школьным учителем физики, а жена воспитывала троих детей. Тогда Советский Союз был большим неприступным монолитом, и семья Левина не беспокоилась о завтрашнем дне. Учитель был уверен в собственной благополучной судьбе, хотя и понимал, что до истины еще далеко.
      Прошли годы, сын Левиных, Саша, вырос, его отправили служить на Кавказ. Тогда, казалось, там было еще спокойно, но через пять месяцев солдат пропал без вести, - домой пришло письмо от командира воинской части. Много слез было пролито. Мать ездила в гарнизон, разговаривала с высоким начальством. Служащие объясняли: в горах в тот злополучный день случился оползень. Несколько недель искали четырех пропавших солдат, среди которых был Саша, но безуспешно - все они бесследно исчезли. Так, в семье Левиных появилось непроходящее ожидание вестей о сыне, живом или мертвом.
      Старшая дочь Мария вскоре вышла замуж за офицера и уехала с ним на Дальний Восток, куда-то на Сахалин. Затем младшая дочь Вера вышла за инженера-рыбовода, который потом спился и умер от безысходности, оставив квартиру и трехлетнего сына.
      С тех пор Петр Михайлович с Еленой Даниловной жили одни. А когда в 1991 году Советский Союз распался, жизнь в Казахстане разладилась, потянулись дни унылые и тяжелые. Многие соседи немцы и русские поспешили уехать в Прибалтику на поиски лучшей жизни или для продолжения пути дальше, в Западную Европу. Не рискнули лишь те, кто все еще размышлял, стоит ли уезжать туда, где никто не ждет. Но Павлодар тоже становился для них чужим. 'Зачем здесь живешь? - все чаще спрашивали Левина соседи. - Вали в свою Россию. Ни то без штанов туда побежишь'. Подождав с надеждами некоторое время, Левины по примеру своих знакомых, которые уверяли, что 'там будет лучше', решились-таки отправиться в Прибалтику.
      Трудно начиналась жизнь на новом месте. Левины чувствовали себя так, словно дерево с корнем вырванное, а потом пересаженное на чужую землю. 'Пришли другие времена', - вздыхая, повторял Петр Михайлович.
      
      Размышляя о прошлом, Левин доел первый бутерброд и взялся за второй. Теперь он думал о том, как проведет этот воскресный день, как после завтрака поедет в город на рынок продать ведро облепихи.
      Осенью, как только созревала облепиха, он ягоды собирал, лазая в кустарниках на побережье. Раньше, бывало, ходил до маяка три километра и с полным ведром возвращался рейсовым автобусом, а последние несколько лет собирал только в окрестностях деревни: далеко уходить из-за болезни спины не решался. Облепиха - ценная ягода, полезная. В ней витаминов много. Но возиться с ней - умаешься. Ягоды плотно веточку облепляют, бывает, возьмешь облепишину, да неудачно - раздавишь, и желтый ее сок окрасит пальцы. Эти ягоды надо ножницами с ветки срезать, тогда аккуратней получается. Когда сезон облепихи заканчивался, Левин продавал фрукты и овощи из своего сада-огорода.
      В городе, после рынка, Левин заходил в соседний магазин и там покупал красную икру на следующее воскресное утро. В магазине он подходил к витрине с выставленными в ней как строй матрешек банками разного объема. Левин глядел на них и всегда просил подать самую маленькую. Потом доставал кошелек с заранее отложенными деньгами, рассчитывался, получал свою баночку и прятал ее в карман.
      Прежде чем идти на Северный вокзал Левин, выйдя из магазина, прямиком отправлялся в кафе 'Причал'. Здесь он занимал один и тот же столик возле окна, но, если тот был занят, тогда садился за соседний и по обыкновению заказывал сто грамм водки. Он выпивал, закусывал бутербродом с сельдью, а потом слушал, о чем толкуют городские. Смотрел в окно на прогуливающихся мимо прохожих в летних, очень открытых платьях и рубашках, или на дождь, струящийся по окну, или на кружение разноцветного листопада, или на падающие хлопья снега - здесь ему в любое время года было уютно.
      Какое-то время в 'Причале' официантом работал студент Иван. Он приносил Левину стакан с водкой на блестящем алюминиевом подносе, а потом присаживался напротив, и они несколько минут разговаривали, пока было мало посетителей. Левин полюбил этого долговязого паренька с румяными щеками. Ваня возрастом и внешностью напоминал ему потерянного сына. Но Левин не учитывал, что с того времени, как Сашу отправили служить, прошло много лет и что этот студент годится ему во внуки.
      - И когда ты учиться успеваешь? - однажды спросил он Ваню.
      - Я тут по выходным. А так по вечерам работаю с пяти, - объяснил студент.
      - Тяжело учиться и работать, правда?
      - Я, дедушка, привык.
      - А в армии тебе тяжело служить было?
      - В армии? - переспросил Ваня. - Я не был в армии.
      - Как не был?
      - Я после школы в университет сразу поступил. Может быть, через три года, когда окончу, заберут.
      Только теперь Левин опомнился, достал носовой платок и протер влажные глаза.
      - Ух, заговорился я с тобой, друг. - Посмотрел на часы. - Мне пора на автобус. - Торопливо поднялся, рассчитался за водку, попрощался с Ваней и пошел на улицу.
      В автобусе Левин сидел у окна, но ничего за стеклом не видел, а только думал, как это Ваня не служил? Нет, этого не может быть, все служат. 'Вот, Сашка мой пропал и неизвестно, где он сейчас находится и когда домой объявится или о себе сообщит. Ведь столько лет я не видел его!' - Левин терпеливо ждал возвращения сына, - привычка. Когда в квартиру звонили, он всегда с трепетным волнением отворял дверь, но в следующую минуту его надежда не оправдывалась, который уже раз. Саша все не появлялся.
      
      В тот воскресный день, о котором идет речь, позавтракав наконец бутербродами с чаем, Левин стал собираться. Пора идти к автобусу. Левин надел свой темный пиджак, шляпу, поднял ведро облепихи и вышел в сад.
      В саду было тихо и тепло. Левин поставил ведро на дорожке, расправил плечи и глубоко вздохнул. Сад действовал на него благотворно, - здесь легко дышалось. В воздухе вкусно перемешались сладковатый аромат прелой листвы, запахи сырой земли и свежего морского ветра. Левин посмотрел на желтеющую листву деревьев, на дозревающие плоды груш и яблонь - собирать пока рано, и поскольку до автобуса оставалось еще достаточно времени, он направился по садовой дорожке к обрыву и там вышел через калитку. Левин остановился у кромки обрыва и стал глядеть на море, на небо, понаблюдал полет чаек, уныло кричащих, и маячащих над морскими волнами, потом вниз посмотрел на склон.
      - Гнусный разбойник, - сердито сказал он обрыву, плюнул в него, повернулся и зашагал прочь. Во дворе он поднял ведро и направился по дороге среди домов с палисадниками, мимо магазина - к остановке. Там он остался ждать у столба с автобусным расписанием.
      На городском рынке Левин недолго топтался среди ягодников с ведром облепихи. Покупатель нашелся быстро. В любимом магазине Левин купил баночку икры и направился в 'Причал'. В кафе он сделал заказ, сел по привычке у окна и стал глядеть на улицу. Вани в этот раз не было: у него случился выходной по какой-то необходимости. За соседним столиком спорили и выпивали два посетителя с раскрасневшимися лицами. Левин не сразу прислушался к беседе приятелей, но скоро их пьяный разговор стал громким и навязчивым. Один, с пустым рукавом вместо правой руки, в тяготах своей жизни обвинял коммунистов, другой, седовласый старик, осыпал проклятиями демократов.
      - Мало им, - ворчал однорукий, - всё к власти рвутся.
      - Прежде жили спокойно, а сейчас чего? - вздыхал старик. - Разорили всех... Вот не справедливо-то, а! Все, устал я, ох, как устал от этих реформ и никаких других не хочу! Хватит уже.
      - А сколько народу истребили строители коммунистического рая! Разве справедливо? - продолжал однорукий. - Чтоб их самих леший забрал. Нам голову заморочили и сами запутались.
      - Народу всегда голову морочили, - заметил на это старик. - Большевики, фашисты и коммунисты тоже морочили. Теперь демократы морочат. Они там, как шмели, сами себе на уме жужжат, жужжат, - нас с тобой обирают, да все в свой карман складывают. - Сказав так, старик наклонился, пристально поглядел в глаза однорукому и проговорил, помахивая в воздухе указательным пальцем: - Запомни, во всем виновато правительство. Подвернул ногу на тротуаре - виновато правительство, заболел гриппом - виновато правительство, поругался с женой - виновата не жена, а правительство. Вот, когда это осознаешь, полегчает. Поверь, хорошее средство.
      Эмоциональные рассуждения соседей немало возмутили Левина, он нахмурился и проворчал: 'Пустословы!' После чего мысленно пожелал им и себе здоровья, залпом выпил сто граммов водки, закусил бутербродом с сельдью, поднялся и пошел из кафе.
      - Трудности преодолевать нужно, а не рассуждать попусту в кабаке, - проговорил он, проходя мимо собеседников. - Тому, кто борется, и Бог помогает. - Но увлеченные разговором приятели не обратили на него никакого внимания.
      Левин редко думал о Боге. Из-за глубокого понимания природы жизни, физических и химических явлений, протекающих в ней, поверить в Бога никак не получалось, а словом 'Бог' он обозначал такую совокупность необъяснимых явлений, которые властвуют над человеком, помогают ему или наказывают за ошибочные поступки. По его мнению, эта невидимая материя обладает сверх силой и пока еще находится за пределами понимания человеческим разумом. Но Левин был уверен, что придет время, изобретут мощные измерительные приборы, которые уловят эти силы, и тогда уже наука сможет нам все непонятное объяснить. А пока истина все еще от нас далека.
      
      На улице, по которой Левин обычно ходил к Северному вокзалу, большой участок обнесли сплошным забором. Строительство нового здания еще не началось, и землю расчищали бульдозером. Левин вошел в распахнутые ворота, чтобы посмотреть, что делается. И тут, посреди разъезженной техникой площадки, он увидел маленькое деревце. Это был клен. Каким чудом он смог здесь уцелеть? Непонятно. А тем временем бульдозер с опущенным ковшом, рыча по-звериному, выпуская из трубы черный дым, приближался к росточку. Маленький клен, вероятно, весной проклюнулся, и теперь на нем всего три листка, протянутых вверх, - совсем как младенец: испугался железного чудовища и на руки просится.
      Бульдозер тщательно скреб по земле ковшом, он все ближе подбирался к маленькому клену. Встревожился Левин за жизнь проростка, - ведь сейчас погибнет он под машиной, - и бросился к водителю, чтобы тот немедленно остановился. Затем Левин попросил у рабочих лопату и в окружении любопытных строителей бережно выкопал деревце. После этого поместил маленький клен в ведро и зашагал к остановке. Левин решил отвезти саженец в деревню, чтобы посадить в своем саду.
      'Буду заботиться как о родном', - пообещал он, глядя на клен в ведре. Левин был очень доволен тем, что вовремя в нужном месте оказался и сумел спасти дерево от гибели.
      Вернувшись в деревню, Левин посадил клен позади своего дома, где было свободное место и достаточно светло. Полил саженец дождевой водой, - она накапливалась в большой железной бочке, которая стояла на углу дома под водосточной трубой. Потом сел рядом на землю и заговорил с маленьким кленом как с человеком. Давно Левину поговорить было не с кем, и от того чувствовал он большую потребность высказаться, поведать о жизни своей. А вспомнить ему было много чего и хорошего, и печального.
      - Вот, друг мой, вовремя тебя заметил да из беды выручил, - говорил Левин. - А то, знаешь, ведь не пощадили бы тебя строители. Эка, она судьба какая! Как угораздило тебя в таком месте родиться - посреди города? Почему не в парке? Там-то спокойнее, старшие деревья в обиду не дали бы. А тебя неизвестно каким ветром одного в самый городской центр занесло. Там разве выживешь? Я тоже в городе жил, знаю каково это, да вот уехал оттуда. И слава Богу. Так вот и тебе повезло. Ну да ладно, теперь-то все позади и бояться больше нечего. У каждого своя судьба, своя дорога. Расти в моем саду, здесь тебя никто не обидит, я присмотрю. Беда у нас, брат, только одна. Обрыв. Все к саду моему приближается. Но, будь уверен, этот проклятый обрыв я в сад не пущу. Не отдам ему свои деревья. Прошлой весной я достаточно кустов шиповника и облепихи посадил на откосе. Они удержат обрыв своими корнями...
      К зимним ураганам Левин готовился с весны, будто к жестокой битве. Терпеливо сажал траву, кустарники и деревья. Все эти молодые кусты и деревья он на пустырях и на стройке выкапывал, там же срезал толстыми пластами дерн. Иногда находил саженцы и в других 'случайных' местах. Выковыривал маленькие ростки берез из старых кирпичных стен сараев; березки там часто из семечка проклевывались, а потом своими корнями портили кладку. Саженцы и дерн Левин вывозил на большой скрипучей тележке. А потом целыми днями лазал по склону, сажая растения.
      - Довольно ему, проклятому, землю у меня отбирать и деревья губить, - рассуждал он. - Нет, не умру, пока обрыв не одолею.
      Прижился маленький клен на новом месте, корнями за землю ухватился, поднялся и окреп. Следующей теплой весной он раскрыл молодые листья и тронулся в рост. Так клен стал самым близким Левину существом на целом свете. Деревья лучше всех человека понимают, когда между ними устанавливается невидимая, тайная связь.
      
      II
      Левин заботился о маленьком клене прилежно. В апреле подрезал ветви у соседней сливы, чтобы не закрывали от клена солнце.
      Когда набухли кленовые почки, когда полезли зеленые листья, Левин приветствовал клен, пробудившийся от зимнего сна. Сел он рядом с кленом и долго не мог наговориться.
      'Ведь слушает, - радовался он про себя, - так внимательно слушает, что листочком не шелохнет'.
      - Вот и весна, - с удовольствием проговорил Левин. - Тепло наконец к нам пришло. А листья какие у тебя нежные, зеленые, молоденькие. - Левин провел пальцами по листку. - Сок по жилкам твоим быстро бежит. Значит, хорошо тебе в моем саду. Понравилось. Я когда в городе жил, все о деревне мечтал. Понимаешь, гляжу я тогда в окно и не шумную улицу вижу, а море; не сквер через дорогу, а сад; не дымящие фабричные трубы, а чистое синее небо. Я тогда мечтал к морю вернуться, вот и сбылось однажды...
      В середине девяностых Петр Михайлович и Елена Даниловна уехали из Казахстана в Прибалтику, сняли квартиру в доме на набережной Преголи. Старые советские документы нужно было менять немедленно. Но российское гражданство переселенцам получить удалось не скоро. То длинные очереди, то говорили, какие-то бумаги из Казахстана должны выслать. А бумаги не высылали и справок не давали. Бесконечно долго они ждали новые документы. Без них Левин не мог работать в школе учителем, и потому пришлось зарабатывать деньги непривычным трудом. Устроился он на торговый склад грузчиком. Личные документы Левина тут никого не интересовали. Хозяину склада важнее всего, чтобы работник был исполнительный и честный.
      Левин достаточно зарабатывал на жизнь грузчиком, во всяком случае так много в школе никогда не платили. Вот он и работал с утра до позднего вечера. А чтобы не тратиться на автобусные билеты, ходил пешком через мост над Преголей. Бывало, он останавливался на мосту, там, где среди деревьев, открывается Кафедральный собор. Левину нравился этот живой памятник четырнадцатого века с большими часами на башне под шпилем. Много войн пережил собор на своем острове. Вокруг чернели горелые развалины разбитых улиц, и собор был бит и превращен в руины. Но вот же стоит, заново возведенный, одинокий посреди нового города. Теперь в определенное время из главной башни доносится звонкий бой пяти колоколов. Слушая их, Левин чувствовал, как вместе с этой башней, возносящейся в небо, возвышается и его дух, появляется уверенность. И казалось ему, что сможет он справиться со всеми трудностями, которые, словно стену, возводит перед ним судьба.
      Елена Даниловна, тем временем, ежедневными кругами обходила конторы, пока вдруг неожиданно не заболела. Слегла она от опухоли, которая неизвестно откуда взялась и принялась пожирать изнутри бедную женщину. Лечение не помогало. Даже привезенные с собой из Казахстана деньги (там были проданы и квартира и громоздкая мебель), которые последовательно перетекали в карманы многочисленных врачей, тоже не оказали лечебной силы. Так и не дождалась Елена Даниловна ни паспорта, о котором хлопотала больше года, ни работы в школе. Она быстро гасла и умерла.
      Для Петра Михайловича потеря жены оказалась мучительным и тяжелым испытанием. Он долго не мог прийти в себя. Ему хотелось остановиться, перевести дух, оглянуться на прошлое, подумать о своем будущем, о том, что назад пути нет, а нужно двигаться только вперед. Жить ради памяти любимых жены и сына - в этом он видел большой смысл.
      После похорон Елены Даниловны Левин продолжал работать на прежнем месте грузчиком, чтобы вовремя платить квартирной хозяйке, а в свободные дни ходил по конторам. Без документов переселенцу Левину вернуться к нормальной жизни и работе в школе не получалось. А представить себя бродягой он даже не смел. Хуже бродяжничества ничего быть не может. Нищие не нужны ни государству, ни близким, ни самим себе.
      
      День за днем Левин работал в саду, перекапывал землю, сажал, пропалывал, подрезал ветки, а между делом склон обрыва укреплял, сажая траву и кустарники на обнажившихся за зиму участках. А к концу дня, пока было светло, он садился возле клена и говорил с ним подолгу. Соседи давно заметили эту странность Левина и между собой в полголоса болтали: 'Неужели учитель наш спятил: то ли сам с собой разговаривает, то ли с деревьями', - и качали головой. Но Левин не обращал внимания на их разговоры, и сидя на стуле возле клена, продолжал свой рассказ:
      - На складе все грузчики были молодыми. А мне уже за сорок семь, и я среди них - самый старший. Кое-кто в ученики мне годился. Но никого это не удивляло, - люди там работали разные: и переселенцы, и учителя, и инженеры, и студенты, и даже бывшие заключенные. Кто надолго задерживался, а кто не выдерживал и недели...
      В смене Левина работали два грузчика: Федор, - бывший судовой механик - человек серьезный, плотно сбитый и закаленный морскими штормами, он оставил рыбный промысел, как говорил, из-за хронического отсутствия зарплаты; и Алешка - молодой человек лет двадцати из деревни, худой, с впалыми щеками и обычно коротко стриженный.
      Много чего случалось на складе за годы работы Левина. Однажды с верхнего стеллажа свалилась коробка с дорогим немецким сервизом. Неизвестно, кто ее туда поставил. А рядом только Алешка оказался. Он с испугу кинулся к коробке, да не успел - все, что в ней было - разбилось.
      На шум бьющегося вдребезги фаянса двое охранников появились как из-под земли. Алешка даже свой удивленный рот закрыть не успел, так они уже тут, стоят, улыбаются, ехидные замечания отпускают. Пересчитали битый товар, потом выписали бумагу на штраф и в шутливом настроении удалились, рассуждая, сколько кружек пива в баре можно было выпить за эти разбитые деньги.
      Никто не собирался тратить время, разбираться, искать виновного, который додумался поставить коробку с сервизом на верхнюю полку. Выходит, оштрафовали Алешку то ли за то, что рядом оказался, то ли за то, что поймать коробку не успел, - из его зарплаты потом вычитали три месяца подряд.
      - Несправедливо с тобой, друг, обошлись, - говорил Левин. - Да и незачем тебе было к коробке бежать. Ведь еще Галилей сказал: 'Мы ощущаем груз на наших плечах, когда стараемся помешать его падению'. Следовательно, все равно не спас бы посуду, а то мог бы еще и покалечиться.
      Алешка поглядел на Левина недоверчиво. Промолчал.
      - Падающее тело веса не имеет, только если вместе с ним падать, - продолжал объяснять Левин. - Разве тебе это неизвестно? Таков закон невесомости. В школе я много раз опыт с гирей на пружинных весах ученикам демонстрировал. В жизни-то оно все по законам физики.
      Рассуждения Левина услышали другие работники и заговорили между собой:
      - Какая разница, что Галилей сказал, ведь платить за разбитый сервиз Алешке придется.
      'Чтобы впредь не совершать подобных ошибок, - хотел им ответить Левин, но промолчал. - Не стану спорить о том, что наукой уже давно доказано. Этих людей, похоже, только жизнь учит, когда бьет крепко'.
      С тех пор прошло не так много времени, как снова Левин столкнулся с невежеством. Как-то раз Алешка сложил мешки с польским сахаром на паллет, да вышло неудачно: веревка развязалась, и мешки повалились на пол. Два из них порвались, и сахар просыпался в количестве, как потом посчитали, три килограмма восемьдесят с лишним граммов. Пришлось заново мешки укладывать. А из Алешкиной зарплаты потом стоимость утраченного сахара вычли - всю до копейки.
      - Сначала веревкой в три оборота обматывай, - подсказал ему Левин, - а потом узел завязывай, - так надежней будет.
      Парень послушался и сделал, как рекомендовал опытный напарник. Теперь вышло прочно.
      - Спасибо за совет, - сказал Алешка.
      - Не меня благодари, а Эйлера, - ответил Левин.
      - Кого?
      - Эйлера. Это он еще в восемнадцатом веке установил зависимость силы трения от числа оборотов веревки вокруг предмета. Разве тебе неизвестно?
      Алешка усмехнулся. Ответить ему было нечего.
      - Кто умеет правильно и разумно использовать свои знания, у того и жизнь получается толковая и трудностей бывает меньше, - продолжал Левин. - Как ни старательны твои поступки, а против законов физики не пойдешь, как заблагорассудится, - Природа тебе не позволит. Вот и выходит, что многие старания твои оказываются бесполезными. Посмотри на узел, чем больше оборотов, тем он надежней выходит. В узле все силы направлены к единой цели - от того он и крепче. В Природе все законам подчиняется, и никто не может их нарушать. Только человек нарушает, если нет у него знания. Так и будет он платить за невежество свое.
      Рассуждения Левина вызывали интерес у грузчиков, его слушали с любопытством, но толку от этих разговоров было мало. И Левин огорчался, что его не понимают.
      Как-то раз один охранник заметил другому:
      - Послушай, в отпуске я занимался ремонтом квартиры. Нанял рабочих. Так вот, с утра до вечера кроме мата я ничего другого от них не слышал. Понимаешь? Что ни фраза, то резким словом приправлена. Вот это были рабочие - настоящие! А эти о Галилее, о науке рассуждают.
      - Распоясались наши умники. Начальству давно бы следовало запретить эти разговоры. Здесь склад, работать надо, а не лекции читать.
      - А что, это даже любопытно: рабочие-философы, - оба засмеялись.
      Управляющий складом Ахмет Баев, человек средних лет, невысокий, смуглый с черными глазами, держал всех сотрудников в железных рукавицах - никому не позавидуешь. Особенно не любил церемониться с грузчиками.
      - Эй ты, чего простаиваешь?! Давай работай! - С такими словами Ахмет, протирая платком потный лоб, приблизился к Левину, который едва только выпрямился и на минуту в сторону отошел, дух перевести, а то голова чего-то закружилась. - Не стой, бездельник, скоро еще фура придет. Часами прохлаждаться у нас некогда! - Голос его звучал грубо, сердитый взгляд сверкал из-под густых черных бровей. - Я-то вас быстро работать научу!
      Левин молча вернулся к фуре.
      - Двигайся резвее! - продолжал управляющий. - Штрафовать буду! Ты работать пришел, деньги зарабатывать, а не стоять! Думал, в сказку попал? Сюда никого насильно не тянули. У нас деньги за красивые рассуждения не платят. - Ахмет встал подбоченясь, с надменной физиономией, а потом добавил: - Да купи себе дезодорант от пота!
      'Штрафы, целый день только о штрафах и слышу, - вздыхал Левин, неся мешок картошки на спине. - Вот, дело как обернулось. Этот управляющий, как говорят, и школу-то не окончил, а мною командует, понукает, грубиян. Позор на мою голову. Вытерпеть бы, пережить все это, не сломаться'.
      Левин теперь с тоской вспоминал, как в павлодарской школе к нему все относились с уважением: и учителя, и родители, и директор. Так было, пока не сменилось руководство республики. Тогда еще он и представить себе не мог, что скоро придется таскать мешки, чтобы выжить на чужой земле. И горько от таких мыслей становилось: жаль было терять время на складе. Досадно, что не учителем в школе работал, а на хозяина, которого никогда не видел, и на которого наплевать.
      Хозяина склада грузчики хоть и не видели, но много о нем слышали: 'Хозяин будет доволен', или 'Хозяин будет не доволен'. И Левину образ этого человека рисовался самый необыкновенный. Не зная, отчего при упоминании хозяина он представлял себе большую обезьяну, которая сидит за решеткой в городском зоопарке всегда с мрачным видом и сердито сверкающими глазами. И потому перед таким комическим образом хозяина Левин никакого трепета не испытывал.
      Однажды утром перед началом рабочего дня Ахмет выстроил перед собой в полукруг вторую смену: грузчиков, кассиров, продавцов. Все понимали, сейчас что-то неприятное начнется. И началось: управляющий, что ни фраза, срываясь на грязную ругань, взревел:
      - Кто украл семь кило помидоров?.. - Обвел всех пристальным взглядом. - Молчите?.. Что же, все равно выясним. Наша служба безопасности найдет вора. Хоть по цвету лица! Лучше сейчас признайтесь. - А потом добавил: - Не найдем одного - всех оштрафуем!
      Но вор не признался, и наказаны были все: и грузчики, и продавцы. Только лицо управляющего в тот день почему-то было краснее обычного.
      Бытовые условия на складе долгое время оставались примитивными. Унитаз и водопроводный кран размещались в маленькой пристройке, но вода из крана тонкой струйкой текла лишь в ночное время, а больше грузчикам помыться было негде. Воду для них набирал сторож. Для этого ему оставляли три ведра и большой алюминиевый таз. А днем все экономно мыли руки и смывали за собой маленьким ковшиком. Левин никак не мог приспособиться этому неудобству с ковшиком, приходилось звать кого-нибудь, чтобы полил на руки. Но часто коллеги отмахивались от него, потому что были заняты. Тогда Левин брал ковшик в зубы и пытался поливать на руки сверху, однако терпение заканчивалось прежде чем вода, и хотелось рычать от негодования. Вскоре он наловчился держать ковшик одной рукой, направляя струю на другую, и так далее поочередно. Затем он придумал наполнять пластиковую бутылку водой и, сжимая ее между ног, ухитрялся мыть руки внаклонку, осторожно, чтобы не забрызгаться. Наконец по дороге на работу Левину попался оброненный кем-то подходящий кусок проволоки, в уборной он свернул его кольцом и прикрепил к стене. По необходимости Левин вставлял в кольцо полную бутылку верх дном и мыл руки под мощной струей. Ничего лучшего среди пустых стен не приспособишь. Когда построят душевую - неизвестно. Может быть, никогда. От санитарного контроля хозяин всегда ловко откупался.
      Мучительно долго тянулись дни, тяжело ползли месяцы, так прошло еще полгода. Левин откладывал деньги с каждой получки. И вот однажды он пересчитал свои сбережения и решил: если потуже затянуться ремнем, то еще пару месяцев такой работы, и денег будет достаточно, тогда можно ускорить оформление документов и начать поиски работы в школе. Но беда пришла неожиданно: случилось падение рубля, и все накопленные деньги превратились в толстую пачку бесполезной бумаги. Как же это? Вот несчастье-то!.. Недолго погоревав, Левин сунул всю пачку в карман, пошел в гуманитарный магазин и купил не слишком заношенную теплую рубашку, - ведь скоро зима наступит. А деньги пришлось собирать заново. Мешок за мешком таскал Левин на спине и с каждой зарплаты покупал американские доллары - так оказалось надежней.
      Прошел еще один год. Терпение Левину стало изменять, он едва ли не отчаивался от беспросветного своего существования. Но долгожданный день все-таки наступил. Как в волшебном сне Левин достал из-под подушки пакет накопленных денег, пересчитал и присвистнул от удовольствия - оказалось достаточно. Тогда он собрал все до последней купюры и отнес чиновнику. Вот когда дело наладилось! Через несколько дней Левин получил долгожданные бумаги. Со счастливыми слезами на глазах он вернулся в свою квартиру. 'Свершилось! - весело сказал он самому себе. - Отныне я снова полноправный гражданин'. Левин воспрянул духом. Вновь появилась надежда.
      В ближайший выходной Левин взял новый паспорт и с ним поехал к Елене Даниловне на кладбище. Там выпил стаканчик водки, отдал початую бутылку терпеливо ждущему бродяге - пусть греется. Одетый в рваное тряпье, вонючий и заросший так, что лица не видно, этот бродяга каждый день среди могил караулил угощение от посетителей. В тот день Левин долго сидел над могилой в глубокой задумчивости. А бродяга, напившись, крепко спал у соседнего памятника.
      Работу на торговом складе Левин бросить не мог. Еще полгода таскал мешки, чтобы отложить денег на первое время. Тупое и грубое это занятие больше не угнетало: теперь он в любой момент мог бесконечные мешки оставить и уйти наконец на волю. В свободные дни Левин искал подходящую вакансию учителя в школе.
      Когда в Управлении образования Левину предложили поехать в деревню, он, не раздумывая, согласился. Секретарь написала короткое рекомендательное письмо в администрацию сельской школы, и обнадеженный этим письмом Левин стал собираться в поездку. Он надел костюм, который вот уже несколько лет висел в шкафу без надобности, смахнул с него щеткой пылинки, взял свой неизменный портфель, надел шляпу, поглядел на себя в зеркало и с гордо поднятой головой вышел из дома.
      Была ранняя весна. Левин приехал на взморье. Сразу отыскал школу и направился в кабинет директора. Директор Роман Павлович Корецкий - пожилой, крупный с белыми вьющимися волосами - встретил Левина с приветливой улыбкой. Потом ознакомился с рекомендательным письмом, изучил трудовую книжку и, поглядев на Левина поверх очков, сказал: 'Хорошо, Петр Михайлович, принимаем', - и немедленно вызвал завуча по телефону.
      Маргарита Ивановна Косарева, - дама средних лет, с острым, как у лисы, носом и поднятыми вверх тонкими треугольными бровями, - уверенным шагом вошла в директорский кабинет.
      - Вот, знакомьтесь, Петр Михайлович, новый учитель, - сообщил Роман Павлович.
      - Очень приятно, - сказала Маргарита Ивановна и протянула Левину руку.
      - Учитель, физик из Павлодара, - объяснил Роман Павлович. - Оставил работу в городе, желает на селе поработать. Низкий оклад в нашей школе, говорит, не смущает, - он поглядел на Левина и поинтересовался с ухмылкой: - Неужели грузчиком тяжелее работать, чем в школе, а?
      - Вовсе нет, - тотчас ответил Левин, - только учителю работать грузчиком даже в наше сумбурное время не хорошо.
      Роман Павлович засмеялся, довольный ответом, Маргарита Ивановна сдержанно улыбнулась.
      - Что ж, Петр Михайлович, пойдемте в учительский кабинет знакомиться, - предложила она.
      Левин кивнул.
      - Заявление оставьте у секретаря, - сказал Роман Павлович. - Вот, возьмите трудовую книжку. Остальные документы, я надеюсь, с собой?
      - Да, все при мне: паспорт и диплом, - ответил Левин.
      - Хорошо. Тогда желаю успехов.
      - Спасибо.
      Пропустив Левина вперед Маргарита Ивановна вышла из директорского кабинета, закрыла дверь и сказала:
      - Вам, наверное, уже объяснили: в школе пока свободна вакансия математика. Нашему учителю физики осталось три года до пенсии. Но потом, вероятно, место его освободится. Вас это не смущает?
      - Нет, мне уже приходилось вести математику в старших классах, - сразу ответил Левин.
      - Хорошо, - сказала Маргарита Ивановна. В ее тоне звучала подозрительность, словно она затруднялась определить, серьезно ли этот человек приехал из города, чтобы преподавать в сельской школе, или только шутит. На сумасшедшего-то он не похож. Она немного подумала и продолжила: - Вам предоставят жилье. Дом находится в соседней деревне. Так что придется ездить местным автобусом, он три раза в день ходит.
      - Ничего, я велосипед куплю, - невозмутимо ответил Левин.
      В учительском кабинете никого не было: уроки еще не закончились. Маргарита Ивановна угостила нового коллегу чаем с печеньем, и пока они за разговором ели все хотела о чем-то его спросить и наконец решилась.
      - А с подростками вы как... - на мгновение задумалась, но сразу добавила: - как вы находите взаимопонимание?
      Левин улыбнулся, поглядел на нее и убедительным тоном ответил:
      - Не волнуйтесь, мои методы не выходят за рамки педагогических догм.
      Маргарита Ивановна взглянула на него холодно. Потом она стала спрашивать Левина о прежней его жизни, и тот охотно рассказывал, ничего не скрывая. Она слушала внимательно и даже прониклась сочувствием к судьбе этого переселенца. Но школьный звонок вскоре оборвал их беседу. В кабинете на время перемены стали собираться учителя. Тогда Маргарита Ивановна предложила Левину отправиться осмотреть дом. Директор позволил им взять его машину, но просил не задерживаться, а то ему еще в город надо поспеть на совещание.
      Они ехали брусчатыми улочками, потом проселочными дорогами куда-то на самую дальнюю окраину приморской деревни. По пути Маргарита Ивановна предупредила:
      - Вы не пугайтесь, дом старый, но все еще крепкий. Хотя в комнатах требуется сделать ремонт.
      - А отопление есть? - поинтересовался Левин.
      - Котелок на кухне, - ответила она. - Зимой будете получать уголь ежемесячно. Учителям бесплатно.
      Маргарита Ивановна остановила машину возле деревянной калитки. Они вышли и направились по тропинке к дому. Это был маленький, обветшалый немецкий особняк из красного кирпича, с двускатной черепичной крышей. Издалека он казался прочным и надежным. Вокруг дома рос небольшой сад, за которым давно не было ухода. В тот весенний день сад выглядел угрюмым - вид пробуждающихся после зимнего сна одичалых зарослей. Левин огляделся по сторонам, посмотрел на деревья, кустарники - все здесь надо приводить в порядок, подлечить и окопать стволы, подрезать ветви. Между тем, бряцая связкой ключей, Маргарита Ивановна открыла дверь в прихожую, и они вошли.
      Три маленькие комнаты, кухня, туалет с ванной. Всюду не выветриваемый запах сырости и тления. Облезлые половицы старчески поскрипывали и кряхтели, когда по ним, как по клавишам, ступали. По потолкам и углам пыльными мешками висела паутина, сквозь оконные стекла с трудом пробивался белый свет. Голые стены с обшарпанными обоями зеленоватого, как плесень, тона наводили тоскливые чувства.
      - Подумайте, Петр Михайлович, сможете ли вы здесь жить? - сказала Маргарита Ивановна. - Впрочем, другого жилья мы все равно предложить не можем.
      - Работы будет много, - вздохнул Левин, следуя за ней и осматривая мрачные комнаты. - Но ремонт сделать не сложно.
      - Я тоже так думаю, - проговорила Маргарита Ивановна. - Ну, мне пора. Вы можете переночевать здесь, а завтра приходите ко мне и сообщите свое окончательное решение. Договорились?
      - Хорошо, - ответил Левин.
      - Есть чистая постель, посмотрите в шкафу. Захотите есть - еда в магазине, напротив остановки, - сообщила она и направилась к двери.
      - Спасибо.
      - Да, кстати, - Маргарита Ивановна остановилась в прихожей, - советую купить средство от комаров, иначе не дадут вам спать.
      Левин молча кивнул.
      Оставшись в дряхлом доме, Левин походил по комнатам, осмотрелся, прошел в спальню, сел на койку и стал рассуждать. Сменить обои, покрасить пол и побелить потолок во всех комнатах - это прежде всего. Мебели на первое время достаточно: стол, стулья, платяной шкаф старый. Потом нужно привести в порядок сад и забор поправить. Тараканов не видно - давно вымерли с голоду. Но вот комары, почуяв свеженького, оживились, начали слетаться, звенеть над ухом - дождались окаянные.
      А за окном весна.
      Левин поднялся и подошел к окну. Там среди голых яблонь он увидел серое море, глубокое синее небо. Он открыл окно, и со свежим весенним воздухом и солнечным светом в комнату хлынули звуки. Он прислушался к ним: шорох ветра в деревьях и монотонный гул моря внизу. По земле в саду, стенам и на полу в доме колебались ветвящиеся тени деревьев. Спокойная и мирная обстановка вокруг пришлась Левину по душе.
      В ту ночь долго не получалось заснуть. Левин лежал в кромешной тишине и размышлял над своей судьбой. Комары не приставали: действовала купленная в магазине отрава - дымящаяся зеленая спираль. А на другое утро с больной головой (на проклятой койке, как не повернись - спину не выпрямить) он отправился в школу, чтобы сообщить: 'Остаюсь'.
      В тот же день Левин вернулся в город, чтобы уволиться со склада и организовать переезд в деревню. Прежде всего он пошел к Ахмету.
      - Работать! - воскликнул управляющий, как только увидел грузчика.
      - Я с заявлением, - спокойным голосом ответил Левин.
      - Каким еще заявлением?
      - Я увольняюсь.
      - Как смеешь?! Что ты такое придумал?
      - Нашел работу по специальности.
      - И много обещают платить?
      - Мало, - честно признался Левин.
      - Тогда иди к мешкам. После обеда еще фуры придут. Разгружать некому! - прокричал Ахмет.
      Но Левин молча положил заявление на стол.
      - Так, значит, решил? - Ахмет побежал глазами по бумаге.
      - Решил, - ответил Левин.
      - Хорошо, мой умный друг, - заговорил управляющий спокойнее. - Я подарю тебе свободу. Иди, неси знания людям, учи их жизни. Чтоб все они были такими умниками, как ты.
      Левин поглядел на управляющего хмуро. Ахмет продолжал:
      - Но знай, мне это очень неприятно. - Он пояснил, - если все будут образованными, кто же потом станет служить грузчиками, мусорщиками, уборщиками?.. Молчи, я догадываюсь, что ты хочешь ответить. Да, на мой век хватит грузчиков, но я думаю о своих детях. Кто у них будет работать? Руки в дерьме марать никто не хочет.
      - Извините, - вполголоса промолвил Левин, - но вы ошибаетесь.
      - Молчать! - рявкнул Ахмет. - Ересь - эта ваша наука. Только денег бесконечно требует, как иждивенка. Скоро она совсем стухнет, если раньше не сожгут всех вас и ваши учебники на костре.
      - Это вздор, - печально сказал Левин, от негодования его судорожно передернуло, но тут же добавил: - Между прочим, эта ваша торговля иностранными товарами для государства хуже любого паразитизма.
      - Поживем, увидим, где тут, на самом деле, правда, - философски отреагировал управляющий. - С вашим альтруизмом сыт не будешь. Деньги - это жизнь, счастье и сытые дети. А наука никому не нужна. Ну да черт с тобой, - бросил он. - Уходи. Сегодня подпишут приказ, чтобы тебя рассчитали. Свои семьдесят процентов получишь вечером. А сейчас - к мешкам.
      - Как это семьдесят?! - Воскликнул Левин. - Ведь я трудился весь месяц полное время.
      - А ты разве не знал? При расчете мы оставляем тридцать процентов в фонд ревизии на покрытие кассовых недостач.
      - Это несправедливо!
      - Вся наша жизнь несправедлива. Но у тебя есть выбор: ты можешь остаться и получать хорошие деньги на складе. Я тебе прибавлю немного, за науку твою, а? - Ухмыльнулся.
      - Ни минуты я здесь не останусь, - резко ответил Левин.
      - Что ж, ты сам сделал выбор, дорогой, - улыбнулся Ахмет, потирая руки.
      Левин вышел из кабинета управляющего немало оскорбленный, но в душе его появилось счастливое ощущение свободы, как будто с ног сняли рабскую цепь. Пройдет несколько лет, и встретит он Федора-моряка и узнает от него, что хозяина торгового склада за какую-то денежную махинацию посадили. А управляющего Ахмета уволили за воровство. 'Всему приходит конец, а плохому - и подавно', - заметил тогда Левин.
      Начинало темнеть. Закончив свой рассказ, Левин поглядел на маленький клен, и деревце покачало листьями, словно история человека произвела на него большое впечатление. Левин улыбнулся ему, поднялся и пошел в дом.
      
      Шло время. Осень прогнала тепло холодными ветрами. Деревья преобразились, словно нарядились в красочные платья. Последние стаи птиц покидали родные края. Их прощальные голоса тоскливо доносились с серого неба.
      В один из тех дней, выйдя в сад, Левин с удовольствием заметил, как изменился подросший за лето молодой клен: его листья горели золотистым солнечным светом.
      - Какой ты у меня красивый! - промолвил Левин. - Глаз не оторвать. Каждый листок светится на солнце, как радость в моей душе. Подрос, значит, прижился ты у меня. Вот и еще одна зима впереди. Перезимуем? Верно, перезимуем. Я уверен в тебе, мой друг.
      Потом он снова увлекся воспоминаниями и, сидя у клена, рассказывал ему о своих первых годах жизни в приморской деревне.
      - Когда я вновь приехал на взморье в тот весенний день, я почему-то чувствовал, что меня здесь ждут. Казалось, и дом, и сад, и спокойное море внизу - все приветствовали меня тепло и радушно. Перво-наперво, я разобрал свои скромные пожитки, а потом долго прибирал в доме. Словом, провозился до самого вечера. Время близилось к ужину, и тогда я решил прогуляться по деревне, зайти в магазин, чтобы купить молока, хлеба и какой-нибудь крупы...
      Деревня произвела на Левина впечатление безлюдного захолустья, словно она доживала последние годы своей старости. На единственной улице обитали несколько стариков. Ветхие дома с замшелыми черепичными крышами виднелись среди дымчатой серости весенних садов. Зато вокруг была тишина, воздух прозрачный, бодрящий, морской.
      Возле соседнего дома на скамейке сидел мужичок в рваной телогрейке и болтал ногами, обутыми в кирзовые сапоги. Он со скучающим видом глядел на бродящих по двору кур. Было ему на вид лет семьдесят, а может, и больше. Левин подошел к мужичку, поздоровался и спросил:
      - Давно ли в том доме не живут? - Показал рукой на особняк.
      - Уже поболее года будет, как пустой стоит.
      - А что с хозяином?
      - Умер, - коротко ответил мужичок и сразу спросил: - А вы, что ж, новый учитель никак?
      - Да.
      - В том доме тоже учитель жил. После него долго не могли найти нового. Нынче на село неохотно едут.
      - Что-то у вас молодежи не видно. Кого мне учить?
      - Молодежь наша вся в городе теперь учится и работает, - ответил мужичок, глубоко вздохнул и добавил: - А ученики вам найдутся из окрестных поселков. - Сказав это, он подумал недолго, перестал болтать ногами и проговорил: - Ничего, ничего, учителя тут ценятся. Иначе без вашего учения пропасть тут можно, чего доброго. Вот так-то нынче в деревне. Читать, писать скоро разучимся. А вы вот в нас человеческие чувства и навыки закладываете, русскую душу поддерживаете. Спасибо, что к нам приехали. Поклон вам низкий. - Мужичок поклонился.
      От таких искренних пожеланий Левину сделалось радостно, он улыбнулся и сказал:
      - Спасибо вам за добрые слова.
      - Удачи вам, милый человек, - ответил мужичок, ссутулился, упираясь руками в скамейку, и снова стал болтать ногами.
      Попрощавшись с ним, Левин направился дальше. Мужичок проводил нового учителя доброжелательным взглядом и уставился на кур, которые ходили по двору и жадно, как будто последние живые дни, склевывали, что попадется.
      Вернувшись из магазина, Левин оставил пакет с продуктами на крыльце и направился по садовой дорожке, затем через калитку в березовую рощу. Там он сел на краю обрыва и свесил ноги.
      Янтарное солнце ложилось в пуховую перину угрюмых синих облаков, поднимающихся из-за моря. Приятно веяло морской свежестью, терпко благоухало распускающимися деревьями и кустарниками. Давно Левин не испытывал такого чувства покоя, как здесь, в эти удивительные минуты наедине с природой. Он просидел над обрывом до наступления сиреневой темноты. Он вспомнил Ахмета, который строил злые гримасы и ругался, но его лицо на фоне безбрежного моря показалось Левину смешным и чужим. Потом вспоминал школьного директора и местного старожила, что склонился перед ним с благодарностью. И снова Левин ощутил тепло от приветливых слов того мужичка, и глаза его заблестели от счастья. Нет, в город возвращаться ни за что не хотелось.
      Долгожданная работа в школе наладилась с первых дней. Уроки проходили успешно, интересно, совсем как в прошлом. Несмотря на строгость и требовательность Левина ученики прониклись к нему уважением. В классе быстро устанавливалось взаимопонимание. Все у Левина по законам выходит. Вот так и надо. Учителя тоже скоро открыли в нем интересного, отзывчивого коллегу и весьма обаятельного человека. Он был талантлив, и это признавали все. Левин работал и получал от своего труда и хороших успехов учеников большое удовлетворение. Но велосипед он так и не купил: все деньги уходили на домашнее хозяйство. Поначалу он ездил в школу автобусом, но потом все чаще стал ходить пешком. Сорокаминутная прогулка два раза в день доставляла ему удовольствие.
      Больше месяца Левин делал ремонт в доме. Накопленных в городе денег ему едва хватило на покраску пола и побелку потолков в комнатах, а обои сменил только в гостиной. Потом Левин навел порядок в саду: сделал обрезку ветвей, запломбировал дупла, а на двух грядках стал выращивать морковь и капусту. Тогда еще Левин не знал, что обрыв к его дому приближается. Лишь поздней осенью, после урагана, он увидел, как пропали три березки, стоявшие на краю обрыва. Левина охватила тревога, он впервые задумался об угрозе, которую таило в себе соседство обрыва. Учителя в школе советовали сажать на склоне траву и кустарники. Мол, они разрастутся и своими корнями удержат склон от осыпей. Так началась борьба сельского учителя с обрывом. Все свободное время Левин работал в саду и укреплял берег. Но случались оползни и губили посадки.
      
      Весна на взморье начинается с цветения примулы. Левину особенно нравилась эта пора. Деревья еще стоят голые, а под ними там, где пригревает солнце и растаял снег, появляются желтые фонтанчики душистых цветов на высоких стебельках, над которыми уже бубнят деловые шмели. С каждым солнечным днем цветов в рощах распускается все больше. А спустя несколько недель, когда деревья одеваются нежной дымкой листвы, влажную землю белым ковром устилают ветреницы, среди которых выглядывают синеглазые фиалки. В тот год в течение нескольких теплых, солнечных дней рощи, луга и сады быстро покрылись зеленью.
      Весной Левин начал делать ячейки из хвороста, укрепляя их на склоне обрыва и внизу на дюнах, а потом густо сеял в них песколюбивую траву. Засаживал он откос кустами облепихи, шиповника и снежноягодника. На дюнах он сеял чину и песчаный овес. Целыми днями он работал в саду или укреплял склон обрыва и не замечал, как проходит время. И только по вечерам к нему возвращалось тоскливое чувство одиночества. Тогда он снова мечтал, как вернется к нему сын: вдвоем-то проще с обрывом воевать. И от этих мыслей ему становилось легче.
      Летом ранним утром Левин любил прогуляться по берегу моря. Спустившись на пляж по пологому оврагу, где слева и справа сплошь возвышались песчаные кручи с кривыми, будто пьяными от морского ветра, соснами наверху и кустарниками на склонах, он шел, скрипя подошвами о песок, среди дымящихся на ветру дюн. Левин прогуливался вдоль берега, дышал морским воздухом и собирал янтарь, который выбрасывали волны. Он глядел внимательно, наклонялся и выбирал кусочки янтаря из бурой путаницы водорослей, среди мертвых рачков и копошащихся случайных насекомых, занесенных на пляж ветром.
      Блестящими нитями тянулись вдоль морской кромки янтарные крошки, - так их укладывали волны. Там, где волны еще не успели разложить свои драгоценные ожерелья, Левин садился на теплый песок и подолгу рассматривал находки. И вот однажды он сделал для себя удивительное открытие: в одном, прозрачном как слеза куске янтаря, он обнаружил древнюю мошку, а рядом с ней паука. Когда-то роковая капля смолы погребла в себе и хищника, и жертву одновременно. Верно говорят: все одинаковы перед волей Природы. Левин с удивлением глядел на пленников, застывших в доисторической смоле. Он, конечно, слышал о подобных редких камешках, но сам нашел впервые. Левин спрятал необычную находку в карман и с тех пор, каждый раз гуляя по пляжу, он искал выброшенный щедрым морем янтарь с насекомыми.
      Новое увлечение захватило Левина. Вот настоящее сокровище! Больше сорока миллионов лет этим мошкам, а сохранились в янтаре так, словно вчера в смоле увязли! И Левин рассказывал об удивительных камешках в школе, показывал застрявших в них насекомых своим ученикам.
      Собирая янтарь на берегу, Левин внимательно рассматривал каждую находку, есть ли что внутри, и счищал ногтем грязь, чтобы заглянуть в камешек. Иногда в горсти янтаря попадались один - два с насекомыми, но чаще - ни одного. Пустой камень он выбрасывал в море, возвращал, чтобы волны взамен приносили ему янтарь с подарком внутри.
      И вот, гуляя по пляжу после очередного шторма, Левин подобрал довольно большой кусок янтаря. Чтобы заглянуть внутрь, ему пришлось дома очистить камень с двух сторон наждачной шкуркой. Как следует потрудившись, Левин рассмотрел янтарь на свет и к своей радости обнаружил, как внутри таится что-то темненькое. Любопытство овладело им. Счистив довольно толстый слой, он отполировал поверхность янтаря фланелевой ветошью и снова заглянул внутрь этого камня. И тогда он обнаружил крупного жука с бронзовыми крыльями. Удачная находка, цены ей нет! - радовался Левин.
      Как-то раз с Левиным приключилась история. После выходных дней, проведенных за работой в саду, он отправился в школу. С утра была хорошая, теплая погода и Левин пошел берегом моря, как вдруг на полпути он наткнулся на металлическую ограду.
      - Что за новость такая? Забор поперек пляжа установили! - воскликнул он с удивлением.
      Левин открыл калитку. Железная дверца, еще не окрашенная, проскрипела ему протяжно и возмутительно. Он повертел ее из стороны в сторону, слушая скрип и дивясь, откуда такое нагромождение посреди пляжа взялось. Затем он прошел в калитку и едва направился дальше, как его грубо окликнули:
      - Эй, дед! Здесь частный пляж. Стой, платить надо! - послышалось из-за ближайшей дюны с пучком травы на вершине.
      Левин остановился. К нему подошел охранник в камуфляже и кобурой на поясе: пустой или с пистолетом - не видно.
      - Дед, ты что, не слышишь? Плати или уходи отсюда.
      - Ты кто такой? - спросил Левин.
      - Служба охраны частного владения 'Балтийские зори', - представился охранник. Не видишь разве? Огорожено, табличка висит, платное посещение пляжа.
      - А я живу здесь, в деревне, и хожу по этому пляжу на работу.
      - Ну и что с того? Плати и дальше ходи.
      - И не подумаю! - сказал Левин.
      Тут перебранка оборвалась: к ним подошел лысый господин в темных очках и в хорошем костюме.
      - В чем дело? - спросил он охранника.
      - Этот старик платить не желает, - ответил тот. - Откуда я знаю, местный он или курортник.
      Лысый господин оглядел нарушителя с ног до головы и обернулся к охраннику:
      - Пропусти его, пусть идет, - приказал он. А Левину вежливо объяснил: - Этот район, дедушка, - частная собственность, понимаете? Зона отдыха. Решайте сами: платить за проход по пляжу или обходить стороной поверху, там есть тропинка через парк.
      - Как же так?! Я здесь столько лет живу, ничего подобного не видел! - негодовал Левин.
      Лысый господин улыбнулся и сказал:
      - Привыкайте, дедушка. Это новая жизнь.
      Заводить спор об особенностях новой жизни не было времени. Левин не хотел опаздывать и срывать урок в классе из-за этого недоразумения. Сегодня у ребят сложная тема: третий закон Ньютона. Будет много работы.
      - Ну, я еще вернусь, - пообещал Левин и гордо зашагал вперед по пляжу.
      Лысый господин проводил его взглядом, качая головой: 'Ну и упрямый этот народ - старики'.
      'Вот еще, напасть какая! - возмущался Левин по пути в школу. - Два дня на выходных пробыл, и уже забором перегородили. Новая жизнь. Бесы! Ишь, чего удумали! Платный проход. Как только ума хватило уродство такое сотворить посреди красивого пляжа! Пляж тут каждый год разный, меняется. То море подъест его под самый откос, то отпустит. А эти не знают, как пляж разрушается волнами. Понастроили, изверги! Надеются, им это даром пройдет. Нет уж, и на них управа найдется, как в законе Ньютона сказано: 'сила действия равна силе противодействия'. Тут я закон по-своему применю'.
      В школе Левин выведал у коллег, что солидный московский предприниматель строит здесь частную зону отдыха. Пляж перегородил, летом будет курортников из Москвы пускать.
      После первого урока Левин живо написал эмоциональное письмо в районную администрацию и стал собирать подписи среди учителей и учеников в протест произволу на пляже. А потом школьники по домам ходили и тоже подписи собирали у односельчан. Петиция вышла большая. Равнодушных не было никого.
      На следующий день Левина с этим письмом командировали в районную администрацию. Там ему пообещали разобраться и попросили не ждать сейчас, не стоять в дверях, а освободить кабинет. Какие разборки последовали после этого, учителю было неизвестно. Но живо опомнились и местные власти, и берегозащита. Дело понятное - без внимания единодушный протест сельских жителей оставлять нельзя.
      Спустя несколько дней селяне узнали, что для них проход по пляжу оставили бесплатным и забор убрали. Левин был очень доволен решением администрации. Отстояли свой берег всем миром.
      По торжественному случаю школьные учителя затеяли большой пикник на спасенном пляже. Вся деревня собралась. Принесли каждый свое угощение: фрукты и овощи с огорода, чай в термосах, домашнее вино для взрослых, а в школьной столовой повара напекли пирожков с капустой, картошкой и повидлом. До самого вечера на пляже гуляли, для детей устроили спортивные состязания по перетягиванию каната, играли в мяч, танцевали. А вечером разожгли костер и пели песни под гитару. Никогда прежде в деревне не было такого праздника. Весело чествовали победу на глазах недоумевающей охраны частного владения и лысого господина, который не стал ссориться с местными жителями. 'Перебесятся - успокоятся', - надеялся он.
      Когда Левин ушел из школы на пенсию, у него появилось больше времени на содержание сада. Все теплое время года он копался в огороде. После Пасхи картошку сажал. Осенью большую часть урожая на сельский рынок носил продавать. А зимой в местную больницу на пару недель ложился, где ему кололи витамины. Ни чем серьезным Левин не болел. А витамины помогали укрепить здоровье. Сил у него еще достаточно было и в саду работать, и с обрывом воевать. О смерти он редко задумывался и сдаваться ей раньше времени не собирался.
      - Вот так приняло меня балтийское побережье и делилось своими янтарными сокровищами, - рассказывал он маленькому клену. - Долго я работал в школе учителем математики, физики, а потом еще и химии, и биологии, и даже ночным сторожем на время отпуска школьного сторожа пришлось служить: педагогов и служащих на селе не хватало. Бывшие ученики иногда навещают, радуют своими успехами в институтах. Сад мой хорошо плодоносит. До сих пор кормит меня эта земля. Такая, друг, моя история, - закончил свой рассказ Левин.
      
      III
      Прошли годы. Клен вырос и на радость Левину превратился в красивое, стройное дерево. Левин любил отдыхать в тени его ветвей после работы в саду. В такие минуты он был особенно счастлив. Ветерок с моря веял ему в лицо и перебирал его белые волосы, которые так поредели, что Левин давно перестал пользоваться расческой.
      Как-то июньским вечером Левин отправился в магазин купить чаю, молока и хлеба. Шел по дороге, обсаженной по обе стороны старыми липами. Липы обильно цвели. В их кронах жужжали насекомые. Липовый аромат Левину бесконечно нравился. Он глубоко вдыхал теплый воздух, глядел на мух и пчел, наслаждающихся липовым цветом, и ему тоже хотелось превратиться в одну из тех пчел, подняться на крыльях, и проникнуть в самую гущу ароматных соцветий. Благость какая!
      Вернувшись домой с покупками, Левин занялся приготовлением рисовой каши, а когда поужинал, вышел в сад к своему клену.
      - Каким ты сильным и большим стал, - с гордостью проговорил он. - И не страшны тебе ни зимний ветер, ни вредный майский жук. Ты теперь самостоятельный. Вот если вернется ко мне сын, я расскажу ему, как тебя от смерти спас, что ты единственный мой друг здесь. Он-то будет рад!
      Клен прошелестел листвой, соглашаясь.
      Левин часто думал о сыне. Он все еще надеялся, что Саша найдется и приедет. Дочки иногда письма присылают, о внуках рассказывают, а вот в гости не приезжают, сетуют, что далеко и накладно.
      - Хорошо нам с тобой в нашем саду, - продолжал Левин. - Да было бы лучше, если б не беда наша. Как задует ветер посильнее, так обрыв и оживает, все ближе подбирается. Ненасытный. Не легкая это геометрия обрыв удержать на месте. В прошлом году на склонах кусты подсадил, а он - видел? - завалил их песком, только верхушки торчат. К забору приблизился. Ну, ничего, я теперь кустов поплотнее насажал, за лето они окрепнут, в рост пойдут. Шиповник глубоко проникнет корнями, будет удерживать песок. Посмотрим, кто кого переупрямит: я или обрыв.
      Прошлой зимой, во время урагана, пропали две последние березки, что стояли на краю обрыва. Больше суток бушевала стихия. Утром, когда ветер унялся, Левин поспешил к обрыву, посмотрел вниз, а они там лежат и шелестят на ветру увядающей листвой. Теперь на пути злодея был сад.
      - За что ты деревья губишь? - закричал старик над обрывом. - Молчишь? Так знай, упрямое ты чудовище. Не умру, пока тебя не одолею. Не отдам я тебе свою землю.
      Но силы были не равные. На другую ветреную ночь с дождем обрыв ответил новым обвалом. Затрещал деревянный забор и повалился. Не смогли удержать осыпь, посаженные вдоль забора, кусты облепихи, смородины и колючий крыжовник. Обнажились их корни, и кусты начали сохнуть. Долго Левин ругал обрыв и кулаками размахивал. А когда успокоился, взял инструмент и два дня с утра до вечера ремонтировал забор и подсыпал под кусты землю. Весной на обнажившемся участке склона Левин снова укладывал зеленый дерн, как заплаты ставил в местах обрушения грунта, и сажал кустарники.
      Прошли еще несколько спокойных лет. Ураганов с ливнями над Прибалтикой больше не проносилось, и обрыв замер в ожидании. Кустарники густо разрослись по склону и крепко держались своими корнями.
      Но вот характер погоды изменился, и шторма зачастили. Природа с первого раза решила показать всю мощь накопленной в течение нескольких лет силы.
      В конце ноября западный ветер неожиданно усилился, и к полуночи обрушился ураган. Такого местные старожилы не видели уже пятьдесят лет.
      В ту ночь Левин не мог заснуть. Он даже ложиться в постель не стал. Сидел в комнате у окна и во тьму вглядывался, слушал с тревогой, что вокруг делается. А ветер с каждым порывом свирепел, гремел чем-то на крыше, бился в окна, пока вдруг с грохотом не распахнул кухонное окно. Ветер ворвался в учительский дом, подкинул вверх занавески, сбросил с подоконника кастрюлю и зашуршал, перелистывая настенный календарь. Левин вбежал на кухню и закрыл окно.
      - Что делается-то, - проворчал он. - Неужели ураган принесло? Да, сердцем чувствую, нелегко мне на этот раз придется. Что, обрыв, дождался? Принимай гостей, - подмога тебе прилетела. Значит, вдвоем шалить будете.
      А ветер свирепел страшнее прежнего, порывами своими он раздразнил море, и море неистово рычало, поднимая пенистое волнение; волны с грохотом обрушивались на склоны и размывали их; густые тучи то поливали дождем, то сыпали градом, и градины бешено тарабанили по крыше дома, словно картечь; вверху дымоходная труба уныло завывала от ужаса; в саду скрипели деревья, метались их ветви - все сливалось в бушующий грохот дикой стихии.
      Водяными потоками на склонах обрыва вымывало из-под корней деревьев почву. И тогда, посреди ночи, сошел мощный оползень. Он утянул вниз и садовый забор, и ближайшие к нему яблони, сливы и кустарники.
      Левин услышал, как трещат деревья, не выдержал и, как был в ночной рубашке, так и выскочил из дома. Охваченный тревогой он бегал по саду, как безумный, в водяном мраке среди летающего мусора, падающих ветвей. Он искал, что можно сделать, чтобы сохранить сад, но ничем ему помочь не мог. Вздрагивал он от треска и грохота грозовых раскатов и взывал к Богу, чтобы пощадил его сад. Но не мог он перекричать звуки бури - этого гремящего бешеного зверя. Ветер разбивал его крик в клочья и разносил непонятные звуки по окрестностям, как пыль. Подбежал Левин к краю обрыва и бранил его и бурю, размахивал руками, грозил кулаком, и горькие слезы катились по его мокрому лицу. За его спиной скрипел клен, сопротивляясь натиску урагана. С хрустом гнулись его ветви и сломанные уносились прочь. Но клен стоял крепко, упрямо держался корнями за землю. Левин подошел к любимому дереву, обхватил ствол руками, прижался к нему, а потом, совсем обессилев, упал на мокрую почву и пролежал там без памяти до тех пор, пока буря не унялась.
      Было еще темно, когда Левин очнулся. Он поднялся. На лице размазана грязь, рубашка промокла насквозь. Левин вернулся в дом, без сил повалился на кровать и проспал до полудня.
      Пронесшийся ураган причинил ущерб всему поселку. Повалил столетнюю липу у дороги; разрушил кровлю двух зданий: одну на школе, другую с курятника снес совсем, до смерти напугав кур, соря пером, куры разбежались по дворам кто куда, попрятались; на провода электропередачи обрушил высокий тополь, оставив сельских жителей без света на целые сутки.
      К полудню легкий бриз прогнал стадо серых облаков, и небо расчистилось. В сад пришла легкая тишина, - он пригрелся под солнечными лучами. Когда Левин вышел во двор, то с ужасом увидел, что натворил коварный обрыв: проглотил большую часть земли и близко подобрался к дому. Левин встал у края обрыва и закричал хриплым голосом:
      - Проклятый, сколько ты деревьев моих забрал! Сколько земли у меня отнял, все тебе мало! Чтоб тебе подавиться, чудовище! К дому моему подбираешься, к клену! И клен отнять у меня хочешь, ненасытный?! Нет, не отдам его тебе!
      А потом обернулся к любимому дереву и сказал:
      - Ты прости меня, старого, что не смог сад уберечь. Обрыв снова пробудился. Лучшие яблони и сливы унес!
      Клен покачал ветвями, спокойный шорох его листвы утешил старого друга.
      После бури Левин еще долго не мог прийти в себя. Три недели лежал на больничной койке с бронхитом. Вылечился скоро, но от болезни остался не проходящий кашель.
      Зима со своими морозами и снегом в тот год пришла немного позже обычного. Однажды утром Левин подошел к окну посмотреть, что там на улице делается. Ночь уже растворилась в снежном блеске ясного зимнего утра. Искрящийся снег покрывал землю, ветви деревьев и кустарников. Левин долго стоял у окна и смотрел на летающие в воздухе хрустальные снежинки. Сад, окруженный тишиной, спал, и обрыв затих в морозном оцепенении. 'Хватит ли сил защитить остатки моего сада от злодея?' - размышлял Левин, а потом принялся строить планы на будущее.
      
      В первый теплый день весны Левин, одевшись в немецкую рабочую куртку и брюки, - гуманитарную помощь из Германии сельским учителям привезли как-то раз еще в бытность его учительства, - отправился работать на обрыв. Весь день он терпеливо сажал на склонах кустарники, сеял траву и укладывал дерн.
      'Так будет надежней, - рассуждал он. - Дерн закрепится и придержит землю на склоне, тогда кустам и деревцам будет время, чтобы как следует уцепиться за грунт корнями'.
      - Посмотрим, обрыв, кто кого одолеет. Тебе недобрые силы помогают, а мне собственные ум и хитрость, - говорил он.
      Трудился Левин, себя не жалея, и больше у него ни на что не оставалось времени. На новом месте, теперь еще ближе к дому, он поставил забор, а затем укрепил обнажившуюся после урагана часть склона деревянными кольями. Внизу, на узком пляже, он глубоко вкопал ряд столбов и потом, день за днем, натаскал гранитных камней, чтобы во время шторма они гасили силу набегающих волн. Тогда волны не смогут биться о склон обрыва с неистовством, как прежде, и не вызовут новых оползней. Камни и валуны Левин находил на берегу приблизительно в полукилометре от деревни, - их там были большие залежи. Сначала он выбирал камень по силам, обвязывал его веревкой и, перекинув ее через плечо, тянул за собой, так, что жилы выступали на шее и руках от напряжения. Но спустя несколько часов такой работы Левин истер веревкой плечо до крови, пришлось сделать перерыв и придумывать другой способ. А на следующий день он приспособился возить валуны в старой детской коляске, которую нашел на сельской помойке.
      Работать на склоне тоже становилось все тяжелее. Да еще спина то и дело принималась за свое нытье. Теперь не то, что раньше, теперь все труднее становится лазать по склону и засаживать его растениями. Однажды Левин закапывал последний в тот день саженец березы и так заторопился, что не заметил, какую ловушку приготовил ему обрыв. Левин, не глядя, уперся ногой в торчащий из песка валун, да вышло неловко: подошва скользнула, валун выскочил, и тотчас оживилась осыпь. Левин покатился вниз по склону, прямо в пропасть. Лишь в последнее мгновение он успел схватиться за ветку подвернувшегося куста облепихи и, ахнув, упал на живот. Отдышавшись и прокашлявшись, он начал осторожно подтягиваться, раня руки о колючки. Мало-помалу, он смог подняться на колени, затем отпустил ветку и, тяжело дыша, превозмогая боль в спине, начал осторожно пробираться наверх, цепляясь за что придется: корешки, ветки, траву. Кашель снова одолел его. Тогда Левин вскарабкался на пологий участок склона и там встал передохнуть. Тут он заметил, что исцарапался в кровь. Достал из кармана носовой платок, поплевал на него и протер им руки. А тем временем снизу доносился ехидный шепот сыплющегося песка и мелких камешков.
      'Как хорошо, когда есть, кому поддержать в трудную минуту, - думал Левин, благодарный облепиховому кусту, что не позволил ему свалиться с кручи. - Не хотелось бы на старости лет бока себе помять. Эх, если б мне кто подсобил, - мечтал он. - В две пары рук-то оно проще делается. На склоне сажать деревца не то, что в саду. Тут бы еще удержаться'.
      Левин вновь подобрался к березке. Как следует прокашлялся, сплюнул, посмотрел вниз и сказал:
      - А ты, обрыв, не радуйся. Посмотри, я еще держусь на ногах. Сейчас я могу сажать на твоем склоне кустов и деревьев сколько угодно. И помощи тебе неоткуда ждать. Ураганы не скоро предвидятся.
      'Тут, главное, нельзя бояться, - говорил он себе. - Обрыв мое беспокойство чувствует. Враг, он на то и враг, чтобы с ним воевать, а не бояться его'.
      Левин уложил вокруг посаженной березки дерн и полил ее из ведра. Закончив, он выпрямился, боль в спине усиливалась, но старый учитель отряхнул руки от песка и улыбнулся.
      - Ну, теперь расти дерево на здоровье, корнями покрепче цепляйся, а то, кто его знает, что обрыв там еще задумал, - сказав так, Левин взял ведро и стал медленно подниматься наверх.
      'Деревья хорошо помогают человеку, - заметил он про себя. - И мне помогают, и обрыв это чувствует. Ему все тяжелее дышать, опутанному корнями, вот он и ворочается там, осыпается, и меня надеялся скинуть'.
      Только теперь Левин по-настоящему почувствовал усталость: закружилась голова, невыносимо разболелась спина. Много сил отнимает эта работа на склоне.
      'А помощи ждать не от кого, - вздыхал Левин. - Жаль, что клен мой не может двигаться. А то бы он поддержал меня своими ветвями. Эх, да что я такое говорю! Будто спятил! Разве можно об этом мечтать, чтобы дерево, как человек, двигалось. - Левину часто так и представлялось, словно клен и есть человек. - Или, может, в нем душа живет, душа умершего. Воскрес тот человек в новой своей ипостаси. А то почему же еще мы с кленом общий язык нашли. Что если и моя душа в прошлой жизни обреталась в каком-нибудь дереве. Кто знает? Никто не знает. Все только думают, что знают, а на самом деле ничего не знают. Пока еще люди не добрались до самых сокровенных тайн жизни. Но придет такое время, и люди познают истину. И научатся правильно пользоваться знаниями. Это важно, этому я всегда учил детей в школе. Многие из них в институтах работают, делают большие научные открытия. Один ученик стал разрабатывать методы защиты морских берегов от разрушения. Обещает, в скором времени все берега будут укреплены надежно'.
      Поднявшись в сад, Левин обернулся к обрыву и прокричал ему с торжеством в голосе:
      - Слышишь! Есть у меня еще силы бороться с тобой. - Прислушался. Но в ответ донесся только шелест лукавого ветра в кустах.
      Летом притихший обрыв обычно не подавал признаков жизни, - ждал своего времени, силы копил к осени. И Левину нравилось сидеть на его вершине после работы и наблюдать красочные закаты над морем.
      Каждое лето склон обрыва обильно покрывался белыми и красными цветами шиповника. Цветы душисто пахли, привлекая насекомых. В сентябре Левин собирал плоды, сушил их во дворе и потом заваривал чай; запасов шиповника ему хватало на всю зиму. Тогда, особенно в стужу, этот витаминный чай хорошо было пить и лето приятно вспоминать.
      
      Осень в тот год изматывала холодными ливнями, дула ветрами и от края до края надолго затягивала небо сизой, беспросветной мглой. Бабьего лета не дождались, - заблудилось где-то, наверное.
      В какое-то раннее утро Левин подошел к окну и отворил его. В комнату влетело прохладное морское дыхание. Было пасмурно. Левин посмотрел на роняющие листву деревья с восхищением, порадовался их осеннему наряду: как чудесно раскрашены их кроны теплыми красками утренней зари. Ему вспомнились есенинские строки, и он прошептал:
      Листья падают, листья падают.
      Стонет ветер,
      Протяжен и глух.
      Кто же сердце порадует?
      Кто его успокоит, мой друг?
      Левин вздохнул и раскашлялся. Кашель теперь мучил его постоянно, не давая покоя ночами. Врач посоветовал новые таблетки и витамины. Но они приносили лишь временное облегчение.
      Левин все больше сутулился. Частые боли в спине не давали покоя, будто тяжелый мешок картошки снова давил ему на спину. И чувствовал он, как постепенно появляется тяжесть и охватывает все его тело. Он останавливался, переводил дыхание, и тогда ему казалось, будто становится легче.
      Постояв у окна, Левин закрыл его, потом в прихожей надел пальто и, опираясь на палку, вышел в сад. Подошел к своему клену и, не поднимая головы к его высокой кроне, похлопал рукой по стволу - поприветствовал. Затем осмотрел сад с низко склоненными ветвями деревьев, на которых желтели налитые соком поздние яблоки - остался доволен. У края обрыва Левин окинул взглядом густые заросли покрывавшие склон и уверенно проговорил:
      - Больше никакой ураган не разбудит здесь оползень.
      Ветер гнал с моря серую клубящуюся мглу. Скоро туман окутал весь сад плотной сыростью. Тогда Левин вернулся в дом позавтракать.
      Распогодилось после полудня, но ненадолго. С невинно голубого неба засияло золотистое солнце, на горизонте толпились тучки, и было очень холодно. Левин оделся потеплее и отправился на прогулку. Надолго он уходить со двора не решался, а то Саша приедет, а его дома не будет. Нехорошо.
      'Скорее бы он приезжал. А то мне недолго тут осталось. Хотя бы знал, что я здесь жил. Мне бы только увидеть его, узнать, что жив он и здоров. Ох, и достанется ему за то, что так долго не навещал'. - Эти мысли Левина утешали.
      Он спустился к морю и сутуло заковылял по берегу, шаркая подошвами по песку. И снова песок пел под его ногами. Здесь легко думалось, и Левин снова возвращался к прошлому. Вспоминал жену, дочерей и сына. Он помнил Сашу юным, красивым, таким, как в тот последний день, когда провожал его в армию. Таким он и ждал его. 'Неужели Сашка не успеет вернуться, пока я жив?' - спрашивал он себя.
      После ночного бурливого волнения море дышало покоем: маленькие волны с шелестом ложились на песок и сползали обратно. Левин брел по кромке моря и палкой отбрасывал черные колтуны водорослей, среди которых попадался янтарь. Наклоняться было тяжело, и Левин теперь изредка подбирал янтарь, - только самые крупные куски, в надежде, что в них обнаружатся насекомые. Тогда он подолгу стоял и разглядывал камень на свет. С некоторых пор коллекция его чрезвычайно интересная и богатая любопытными образцами уже перестала пополняться новыми находками.
      Зато коллекция Левина у многих вызывала интерес. В дом старого учителя время от времени являлись покупатели и уговаривали продать редкий янтарь. Но Левин никому свою коллекцию продавать не собирался. Вечерами он любил сидеть за столом и, поворачивая солнечные камешки в пальцах, рассматривать доисторических букашек в лупу. Это занятие доставляло ему большое удовольствие. А цена на янтарь поднималась.
      В тот вечер, поужинав хлебом с медом и молоком, Левин ушел в гостиную и там некоторое время рассматривал фотографии семьи, долго глядел на сына. Слишком много таких вот осенних вечеров прошло с тех пор, как они в последний раз виделись. Семейные фотографии были расставлены на тумбочке в гостиной. Молодые жизнерадостные лица, - дорогие воспоминания, которые остались в душе Левина навсегда. Он поставил Сашину фотографию на место, включил телевизор и стал смотреть вечерние новости. Телевизор много лет назад подарили престарелому учителю на его юбилей выпускники сельской школы. Левин им очень дорожил. Но это была не единственная награда за труд его жизни, больше всего он ценил успехи некоторых своих бывших учеников в науке - это вознаграждение он считал главным.
      Тем временем, на дороге, разбудив тишину, прогудел одинокий автомобиль. Он приостановился, хлопнула дверца, и покатил дальше. А через несколько минут раздался стук в дверь. Левин затаил дыхание.
      - Кого носит в такой поздний час? - проворчал он сердито, поднялся со стула и пошел отворять дверь.
      Левин открыл замок, с порывом ветра дверь широко распахнулась. На пороге стоял странный гость - человек в маске, закрывающей лицо, только черные глаза поблескивают, большие навыкате. Одежда на нем - брюки и свитер - давно изношенная, тряпье. И похож он был на большую черную обезьяну, которая однажды сбежала из клетки в зоопарке (об этом писали в газете).
      - Что вам угодно? - спросил Левин.
      Незваный гость не сразу ответил. Он втолкнул Левина в комнату, запер за собой дверь на ключ, который торчал в замке и свирепо посмотрел на хозяина.
      - Отец, отдай мне янтарную коллекцию, - нервно проговорил бандит и добавил: - по-доброму прошу. Только не отпирайся, знаю, что она у тебя.
      - Убирайся прочь! - с гневом воскликнул Левин.
      - По-хорошему не хочешь? Заставлю, - с этими словами грабитель с размаху ударил старика кулаком.
      Левин, не удержавшись на ногах, упал. Грабитель подошел к нему и уставился яростным взглядом. Левин приподнялся, опираясь на локти, и посмотрел ему в глаза.
      - Постой, послушай меня, старика. Зачем тебе молодому на душу грех брать? - с трудом, но сдержанным тоном проговорил Левин. - Остановись, подумай, ведь коллекция принесет тебе некоторую сумму: деньги, которые все равно скоро закончатся. Все заканчивается. Подумай, ради этих денег ты истязаешь человека. - Грабитель угрюмо смотрел на Левина, а он продолжал: - Ты совершишь преступление, и тебя будут искать, но сколько ты сможешь скрываться от правосудия? Разве такая жизнь тебе нужна? Зачем себя обрекать на вечное изгнание? А ведь можно поступить иначе. Подумай, пока еще не поздно. У тебя нет денег? Может быть, ты голоден? Человек, когда голоден, совершает отчаянные поступки. Если так, я тебя накормлю. Водкой угощу, закуска есть хорошая. Ну? А потом мы подумаем, как нам поступить дальше. Для всякой трудной задачи найдется верное решение, его только поискать нужно хорошенько. Поверь старику, обязательно найдется. Давай вместе искать. Согласен?
      - Нет, старик, читай свои проповеди в церкви. Я не советоваться с тобой пришел, как мне жить. Давай янтарь, в последний раз говорю!
      - Значит, на своем настаиваешь? - Левин покачал головой.
      - Не отдашь - убью, - снова пригрозил грабитель. - А потом весь дом переверну, найду.
      - Она надежно спрятана, - ответил ему Левин. - Никогда не найдешь.
      - Что ж, ты сам скажешь, - пригрозил разбойник и ударил Левина в живот.
      Левин со стоном упал навзничь и сам уже не поднялся.
      Когда он очнулся, то обнаружил себя крепко привязанным к стулу. Он не знал, сколько времени находился без памяти, и осмотрелся. В глазах его кружился вихревой беспорядок перевернутой вверх дном комнаты.
      Грабитель времени зря не терял, - искал, надеялся скорее закончить и скрыться с янтарной коллекцией. Он рылся в шкафу, на полках, под креслом, в столе - всюду, где только возможно и невозможно. Он даже телевизор разобрал, пытаясь найти тайник в его внутренностях. Ничего целого в доме не оставил. Нажитые Левиным скромные вещи, посуда, книги, валялись на полу истерзанные. Грабитель вскрыл половицы в тех местах, где они особенно громко скрипели, простукал внутренние стены. Выпотрошил постель, теперь на полу валялся разорванный матрац и подушка. Креслу тоже досталось - из вспоротого сидения торчали пружины. Он обыскал все комнаты и уборную, забирался на чердак, но и там ничего не нашел. Закончив безнадежный поиск коллекции, разъяренный грабитель налил в ковш холодной воды, подошел к Левину и плеснул ему на голову, чтобы скорее опомнился.
      Тогда Левин и пришел в себя. Грабитель отбросил ковш в угол.
      - Говори, где прячешь?! - заорал он в отчаянии и ударил Левина по лицу.
      В ушах зазвенело, Левин снова едва не лишился сознания. Почувствовал вкус крови во рту, сплюнул и закашлялся.
      Грабитель подставил нож к его горлу и прошипел:
      - Ну, отвечай, мать твою. Или уже сейчас тебя кончу! - Поднял голову Левина, крепко держа за подбородок.
      Левин посмотрел грабителю в глаза и чуть слышно пробормотал:
      - Хорошо, жизнь мне дороже цветных камешков, - сказал он, хрипя, и кашляя. - Отдам я тебе коллекцию.
      - Так-то лучше! - обрадовался грабитель и спросил с нетерпением: - Где же она? Говори, ну?
      Но Левин раскашлялся и долго не мог ничего сказать, пока кашель душил его.
      - Коробка хранится... Там, в саду, - начал он, собравшись с мыслями. - Выйди в сад, иди до конца тропинки. Справа увидишь куст шиповника, под ним камень. Отодвинь камень. Там ты найдешь коллекцию.
      - Сразу бы рассказал, - проговорил грабитель, крепче сжал Левину подбородок и отпустил наконец. - Но вот что, папаша. Послушай... Слышишь?.. Если там пусто, если солгал мне, вернусь, повешу на том высоком дереве. - Показал рукой за окно, на клен.
      С этой угрозой грабитель повернулся и вышел из дому.
      Левин соврал. Он пошевелил связанными за спинкой стула руками, - онемели, - и стал прислушиваться. Хлопнула дверь, захрустела галька на садовой дорожке, скоро зашуршало в кустах справа от окна. Напряженная тишина. Камень тяжелый. Как вдруг - оборвалось, и потом громкий вопль раздался, затем вой, шум и треск, гулкий обвал. Последний крик потонул в шуме морского прибоя.
      - Кувыркнулся злодей, провалился в бездну, - тихо проговорил Левин со вздохом облегчения. Он подождал еще немного, но больше ничего не услышал. 'Шею, что ли, сломал во тьме. Да, высоко. Обрыв-то не пощадит, ему только подавай живое: дерево или человека - нет разницы никакой'.
      В ночном мраке жадный разбойник не заметил, что рядом обрыв притаился с разинутой черной пастью. Сдвинул валун и разбудил обвал.
      - Не зря говорят: жадность слепит глаза, - проворчал Левин. - А ты доволен, обрыв? Ты снова унес часть моей земли вместе с преступником!
      Прошло некоторое время, как вдруг из сада донесся шорох. Левин, затаив дыхание, прислушался. Нет, никого. Наверно ветер пробежал по кустам.
      Левин тяжело вздохнул. Руки и ноги его отекли. Веревка резала запястья и голени - долго не выдержать. Освобождаться придется самому: помощи посреди ночи ждать не от кого, думал он.
      Крупный комар долго и нудно звенел перед лицом Левина, выбирая место для укуса. Наконец он сел у пульсирующего виска, и проткнув кожу, выпустил свою зудкую слюну и стал сосать кровь. Его полосатое брюшко быстро наливалось кровью, набухало, как сочная ягода. 'Ишь, налетели, - проворчал Левин, тряхнув головой. - Обрадовались, бестии, моей беспомощности'. Комар, напившись всласть, оторвался и грузно полетел прочь.
      Между тем, звонкий писк вокруг Левина становился все навязчивей. Комары осенью, как черти, заводятся и становятся еще злее, словно чувствуют приближение своей смерти; хотят успеть дать потомство, скорее, скорее... Все больше их залетало в комнату. Они маячили перед лицом связанного человека, лезли в глаза, садились на лоб, щеки, руки, шею и пили его кровь. Кожа зудела от укусов. Теперь комары были сытые и довольные безнаказанным пиршеством. Левин дернулся, замотал головой, но комаров это ничуть не смутило: взлетели на мгновение и снова расселись, а несколько присосались с такой жадностью, что оторваться не смогли, - пируют.
      - Вот сейчас освобожусь и перебью всех до одного, - сказал Левин вслух.
      Он устало оглядел разоренную комнату, подумал и начал сантиметр за сантиметром двигаться со стулом к окну. Там чугунная отопительная батарея. Если удачно расположиться к ней спиной, тогда трением о шершавый угол батареи веревку можно перетереть. Бандит не слишком усердствовал, когда вязал руки старику.
      Изнемогая от усталости и боли, долго и упрямо Левин измочаливал веревку трением. Обжигал руки, но не прекращал, делал лишь короткую передышку. Батарея была горячая, - на ночь Левин хорошо натопил. Он тер, чувствуя, как быстро теряет силы, но не сдавался.
      'Вот освобожусь, тогда можно и умереть спокойно, - думал он. - А сейчас нельзя. Человек должен быть свободным даже перед смертью', - заключил он.
      Комары не отставали, вились вокруг и звонко пищали.
      'Такие же кровососы застывали в янтарной смоле сорок миллионов лет назад, - думал он. - А теперь они в моей коллекции, из-за которой я пострадал'.
      Янтарная коллекция была спрятана надежно, хотя и находилась тут, в гостиной, на самом видном месте. Только коробка была необыкновенная - полностью склеена из чистых зеркал; а по закону оптики - всякая отражающая поверхность сама по себе невидима. Левин спрятал в зеркальную коробку мешочек с янтарем, укрепил ее повыше в углу и добился такого ее расположения, что она совсем исчезала из поля зрения, как по волшебству.
      Коллекция была самой большой ценностью, которая могла заинтересовать воров в этом доме. Теперь Левин решил: 'Нет, не стану я больше держать у себя янтарь, подарю городскому музею. Об этом в газете напишут, все будут знать, и всякие проходимцы оставят меня в покое'.
      Только на исходе ночи Левин освободился от проклятой веревки. Перетерлась, наконец. Он скинул ее с рук, отдохнул немного и с кряхтением развязал ноги.
      Но радость свободы тотчас сменилась болезненным чувством усталости и колкой боли в отекших ногах. Все тело ныло, голова кружилась и нестерпимо болело в висках и затылке. Левин глубоко вздохнул, потирая руки и ноги. Держась за стул, он тяжело выпрямился, постоял так немного и затем побрел в кухню, к настенному шкафчику, где хранились медикаменты. Там он достал упаковку анальгина, налил в стакан воды из чайника и выпил с таблеткой. Потом лег в постель. Скоро стало легче, Левин провалился в сон. А комары кружили, садились на лицо, руки и безнаказанно сосали кровь.
      И вдруг произошло чудо: под утро в настежь распахнутую дверь к Левину вошел сын; глаза Саши радостно сияли, наконец-то разыскал отца одинокого, больного на краю земли; Левин увидел сына, поднялся с кровати и, едва слышно от нахлынувшего волнения, проговорил: 'Здравствуй, сынок!' и - в объятиях Саши - проснулся.
      Комната была озарена безоблачным утром, давно рассвело. Левин едва приподнялся, но понял, что не может встать с постели, потому что чувствовал себя плохо - слабость и дрожь во всем теле невозможно было унять. 'Э-эх-х!' - вздохнул он, удивляясь тому, как сны бывают реалистичны, протер влажные глаза, повернул голову, поглядел в синее солнечное окно, увидел там клен, в желтых листьях которого шуршал ветерок, и снова лег, закрыл глаза.
      Провалявшись в дремотном полузабытьи до полудня, Левин наконец почувствовал себя лучше. Поднялся, почесывая покусанные комарами места. Потом выпил чаю и вышел в сад. Не спеша, он побрел к краю обрыва. Левин был рад тому, как густо и широко по склону разрослись кустарники и травы, какого поколения - уже давно нет счета. Он спокойно вздохнул, уверенный, что растительность больше не позволит обрыву пошевелиться. Довольный своим многолетним трудом он понимал, что борьба подходит к концу. Вот только там, справа, где ночью обвал случился, нужно еще шиповника и облепихи подсадить. Но это потом.
      
      Наступила глухая осень. Дни потянулись пасмурные. То ветер уныло завоет, то тишина установится такая, что слышно, как с голых ветвей капает каплями влага. В саду уже расстелилось цветное покрывало палой листвы. Ночью легкий мороз сковал лужи тонкой, прозрачной пленкой. После рассвета с моря понесло густой туман.
      Было воскресенье. Левин решил остаться дома и в город не ехать, потому что чувствовал себя нехорошо. Он завтракал бутербродами с икрой и наблюдал, как над столом кружится последняя муха. Голодная она лезла к Левину, садилась на плечо, на руки, на стол, ползала робко, все ощупывала своим хоботком в поисках съедобного. Левин не прогнал ее, пожалел насекомое, капнул с ложечки сладкого чаю на стол, и принялся наблюдать, как муха скоро нашла угощение и припала к капле, сосала ее подрагивающим жадным хоботком.
      - Зажилась ты, муха, допоздна, до самых морозов, и одна осталась, - заметил он. - Все твои подружки уже отплясали свое на окнах, теперь спят на подоконниках вечным сном, кверху лапками. А ты ешь, ешь. Почему бы не пожить, если хочется.
      Напившись чаю, синяя муха перелетела на стену и там долго и удовлетворенно потирала лапками. Левин тем временем тоже закончил свой завтрак, поглядел на сытое насекомое и проговорил задумчиво:
      - Жить тебе, муха, осталось всего несколько дней, и провести их все надо бы в счастье.
      Несколько дней муха навещала Левина, когда он садился за стол. Угощалась каплей варенья, скудными хлебными крошками, чаем. Но время ее тоже однажды закончилось - она куда-то пропала. Левин не сразу нашел свою муху. Она сидела на занавеске большая, блестящая и не двигалась. Он осторожно взял ее за крылышко и выбросил в окно, где кормились синицы, которые защищали сад Левина от мелких вредителей, и жили здесь круглый год: летом вили гнезда, выращивали птенцов, а зимой старый учитель подкармливал их из кормушки. В этом саду птицы ощущали себя в безопасности, ведь обрыв больше не угрожал деревьям и кустарникам, в которых они гнездились.
      Весь воскресный день Левин хлопотал по хозяйству. Вечером он надел теплое пальто с протертыми локтями и вышел из дому. Дверь он больше не запирал, чтобы Саша мог войти в его отсутствие. На крыльце Левин подождал, прокашлялся и, тяжело опираясь на верную палку, медленно побрел по короткой садовой дорожке к краю обрыва, который он победил.
      Склоны обрыва так густо поросли растительностью, что нигде голого места не найдешь. Левин был уверен, отныне обрыв замер навечно и не в силах этот демон ни пошевелиться, ни вздохнуть: так прочно скован он корнями трав, кустов и деревьев. Ни сантиметра земли больше обрыв не отнимет.
      Стоя на краю покоренного обрыва, Левин глядел в морскую даль. Ветер нес мглу, клубились черные тучи с фиолетовым брюхом, то и дело мерцали вспышки зарницы. Море тревожно бормотало, чайки с прощальным криком носились над пенистыми волнами, а волны с шумом накатывались на берег, выбрасывали на песок водоросли, кусочки янтаря и слабую рыбешку. Шторм приближался. Как вдруг в прорыв среди туч внезапно пролился солнечный свет, и тогда на волнистой поверхности моря заиграли яркие блики. Левин посмотрел на густые заросли внизу, на склон обрыва и снисходительно улыбнулся.
      - Все, обрыв, пришел конец твоим злодеяниям. Одолел я тебя, как обещал.
      Молчал скованный обрыв. Ни песком не прошуршал, ни травинкой не помахал. Силы покинули поверженного демона.
      А в душе Левина возникло новое смешанное чувство радости и пустоты - понимание того, что последняя битва успешно завершена. Теперь он счастлив от того, какое это великое время наступило в его жизни. Вот она истина-то где - в силе духа. Левин много читал об эволюции органического мира, о том, как дикие существа в природе борются за выживание, и как не менялась окружающая его жизнь, он привык рассчитывать на себя, с надеждой на Бога.
      
      С тех пор прошло много лет, и стоит на том месте клен стройный, крепкий и упрямый - всем ветрам сопротивляется. А возле корней его замер обрыв, густо заросший растительностью. Не смеет обрыв приблизиться к могиле Левина, похороненного, как он завещал, под сенью любимого клена.
      
      
      Рассказы
      
      Степь и горы
      
      Село Поречье расположено посреди просторной и ровной степи. Неподалеку от сельской окраины течет река Кума. Река вьется широкой синей лентой, поблескивает на солнце и теряется вдали в крутых берегах. Летом, что ни день, мальчишки бегают на Куму купаться и ловить рыбу. А далеко на юге в маревой дымке громоздятся Кавказские горы. В ясную погоду их отчетливо видно, и кажется, будто до гор рукой подать. Но все же они недосягаемы, высокие и далекие, таинственно-синие с белыми шапками на вершинах.
      Село небольшое - всего двести двадцать три жителя, включая двух грудных детей, появившихся на свет примерно в начале года, местного дурачка Ваську и одного сточетырехлетнего деда-калмыка, который целыми днями посиживает на крылечке своей ветхой избы и ворчит на озорных ребятишек. Сколько среди них бегает его правнуков, он уже и не знает.
      Через Поречье в южном направлении проходит шоссе федерального значения, но машины здесь проезжают не часто. В селе и в окрестностях много садов, которые дают обильные урожаи фруктов, на бахче зреют арбузы и дыни, а неподалеку протянулись стройные ряды большого виноградника. Пореченцы держат птицу, скотину, и многие здесь торгуют. У дороги образовался небольшой рыночек с деревянными прилавками. Кто побогаче, с машиной, возит продукты на городской базар.
      
      К бабушке в Поречье я приехал из Ставрополя на летние каникулы. Мне тогда было восемь лет. Здесь мне всегда нравилось проводить время с моими сельскими друзьями. Они ждали меня и в своих письмах обязательно спрашивали: 'Алеша, когда ты к нам приедешь?'
      Я гостил в Поречье каждое лето. Это было чудесное время! И село замечательное. Неприятности всегда обходили эти места стороной. Бывало, правда, кто-нибудь разойдется, подвыпив на свадьбе, или по какому-нибудь своему поводу, но потом утихомирится. Обо всех громких событиях, происходящих в окружающем мире, селяне узнают из телевизора и дивятся, как же там неспокойно, даже страшно, особенно в городах, где бандиты стреляют и заложников берут. Выпуски новостей здесь смотрят с большим интересом, все равно, что детективные сериалы.
      Такая обыкновенная сельская жизнь, никем извне не тревожимая, шла своим чередом до тех пор, пока однажды, ранним летним утречком, бабушка Залима не вышла к шоссе, чтобы набрать воды из колодца. Колодец находился возле большого деревянного сарая. Тут она и заметила на стене сарая надпись, которая большими буквами гласила: 'Русский, прочь с Кавказа!' Бабушка прочла это, вздрогнула от неожиданности и, недолго думая, бросив коромысло, побежала в дом сельского старосты.
      Староста - дядя Ибрагим - сухощавый крепкий человек пятидесяти лет, с мрачным, серьезным лицом, черными, коротко стриженными волосами и густыми усами, кончики которых он подкручивал книзу. Он всегда ожидал беды. Опасность грезилась ему повсюду, особенно в последние годы, когда на Кавказе стали воевать. 'Чувствует мое сердце горе', - часто говорил он сам себе и, качая головой, громко вздыхал. Раз в неделю дядя Ибрагим выезжал в город на совещания и потому всегда знал больше, чем его односельчане. Но своего беспокойства он никогда не показывал, чтобы не было в селе поводов для сплетен и тревожных кривотолков. Так всем будет лучше, спокойнее, думал он.
      В тот день, узнав от бабушки Залимы о злой надписи, он крепко выругался, взял из гаража банку темной краски, кисть и быстро зашагал к сараю. А там уже народ собирался. Кто к колодцу за водой с утра пораньше пришел, конечно, надпись прочел; а новости по селу быстро разносятся.
      - Узнать бы, кто это сделал! Убить того негодяя мало, - горячо пригрозил дядя Ибрагим, решительно пробираясь сквозь толпу к стене злополучного сарая.
      Там он открыл банку с краской и принялся замазывать надпись. А народ все стекался, вздыхал, роптал, возмущался хулиганством. Скоро у сарая столпилась добрая половина села.
      Сомнений у жителей не было: это дело рук нездешнего. Написано было поздно ночью, ведь только теперь, утром заметили. Сарай возле дороги стоит, по которой кто угодно ездит. И каким ветром этого подлеца сюда занесло? Нет, никто из наших такое бы не сделал. Дурачок Васька? Вряд ли, да он и писать-то не умеет, хоть ему уже и двадцать лет миновало. Все только хихикает да по воробьям из рогатки стреляет. Мальчишки из озорства? Нет, и это сомнительно: они-то знают, родители за такое крапивой высекут и запрут в доме на целый день. Страшнее наказания и не придумать! Выходит, как тут ни гадай, чужие, значит, проезжие виноваты.
      Пока селяне охали и спорили, дядя Ибрагим эту надпись собственноручно закрасил и хмурый, молча, пошел прочь. Знал бы он, кто это сделал, - не пощадил бы: сразу бы под суд того негодяя отдал. Село бы старосту поддержало, он не сомневался. Дяде Ибрагиму удавалось держать свой народ в крепких руках, его все уважали и даже побаивались. Он староста справедливый, за село головой отвечает и должен быть уверен в каждом из своих. Нет, надпись на сарае чужие написали, точно, они - проезжие.
      Селяне потом не скоро успокоились. Пусть люди высказываются - легче переживется, - решил дядя Ибрагим. Надолго завелись старики и все ворчали: 'Вот и до нас докатилось кавказское эхо'. - 'Совести у людей больше нету'. - 'Что ж за новость такая? Поди, бандит у нас объявился?' - 'Ну, Бог его по справедливости осудит'. - 'Не то еще будет! Ужо каждый день громыхають' - 'И когда этой войне конец придет? Надоело уже, а конца - краю не видать!' Всем на ум приходили мрачные мысли, одна печальней другой. Отныне у каждого пореченского жителя поселилась в сердце тревога.
      Прошла неделя. Разговоры о хулиганской надписи звучали все реже - сколько же можно шелуху молотить? Рассудили наконец: да кому село посреди степи-то понадобится? Это в больших городах, что ни день, то взрыв прогремит, то стреляют. В горах воюют сурово. Сообщения об убитых и раненых ежедневно передают в новостях. А мы тут никому не нужны.
      Взрослые, даже когда в саду или на поле работают, включают на полную громкость принесенные с собой радиоприемники, будто ждут чего-нибудь нехорошего. Вон у тети Маши сына Игоря забрали служить в Чечню, и она каждый день все новости по телевизору смотрит, ничего не пропускает. Ждет. Но пока Игорь ей пишет, надеется, что с ним все в порядке. Теперь взрослые без новостей с Кавказа не обходятся. И новости эти кажутся страшными и непонятными.
      Нам, детворе, проще. У нас тут солнце, раздолье, и в саду играть интереснее, чем за сообщениями по телевизору следить. Павлик, Оля, Хусан, Марьям, маленький Арслан и я любили играть вместе. С самого утра мы собирались на улице и заводили какую-нибудь увлекательную игру: в прятки, в салки, в войну, а то выходили в поле и гоняли там потрепанный мяч. Девочки плели венки из цветов и что-то себе тихонько напевали.
      
      Как-то в субботний день после завтрака бабушка занялась хозяйством, и я выбежал на улицу. Ребята меня поджидали. Рассевшись на жердях садовой ограды, они решали, чем заняться сегодня. Нас было шестеро. Павлик, самый старший из нас, в свои двенадцать лет был уже очень серьезным мальчиком. Высокий, худощавый с белокурыми волосами и голубыми глазами, он всегда носил длинную челку, чтобы скрыть большой шрам на лбу над правой бровью; откуда у него этот шрам, Павлик никому не говорил. На груди у него висел серебряный крестик - подарок его бабушки. Оле недавно исполнилось десять; у нее было красивое загорелое лицо, большие темные глаза, а русые волосы заплетены в длинную, по пояс, косу. В этом году, я заметил, ростом Оля уже догнала Павлика. Хусан - смуглый, черноволосый, бойкий и задиристый девятилетний мальчуган. Марьям - его младшая сестренка - очень живая и веселая девочка; ее черные волосы были собраны в хвостик и завязаны голубой ленточкой. Маленький Арслан, ему было всего четыре года, - пухлощекий карапуз с черными блестящими глазами. Особенное удовольствие Арслану доставляло играть со старшими. Даже когда в гости приезжал его дедушка из Гудермеса, а родители были заняты работой, Арслан оставлял его одного и бежал за ребятами, куда бы они ни направились. Он никогда не докучал мальчикам, стараясь вести себя так, чтобы его не прогнали домой. А еще с нами повсюду ходил старый, похожий на серого волка, пес Казбек, вот только глаза у него были добрые, а хвост седым флагом закручивался на спину, как у обыкновенной дворняжки.
      На этот раз мы затеяли игру в саду моей бабушки. Это был большой сад с яблонями, абрикосовыми и миндальными деревьями, который остался от деда Миши; он умер несколько лет назад. Под деревьями мы строили из сырого песка две крепости на расстоянии примерно десяти шагов одна от другой. Павлик и Хусан таскали ведром песок с улицы, что через дорогу; там шел ремонт дома, и рядом была насыпана огромная песчаная куча. Когда песка наносили достаточно, я и Хусан быстро построили из него крепость и расставили в ней солдатиков. Этих солдатиков мне подарили родители на прошлый день рождения. С тех пор солдатики сражались на полях многочисленных битв. Павлик, Оля и Марьям возводили свою крепость. Им выдали только трех солдатиков - защитников крепости, но зато в их армии были танки, которые будут вести атаку на противника. Танками им служили пять пустых спичечных коробков с торчащей спичкой вместо дула. У нас с Хусаном тяжелой артиллерии вообще не было.
      Все утро мы потратили на укрепление песчаных крепостей. Получились две высокие башни, окруженные защитными стенами. А Павлик вокруг своего замка возвел аж две стены. Так ему посоветовала Оля для большей надежности, на случай жестокой осады крепости. Но едва только начались боевые действия, как мама Хусана и Марьям позвала их обедать. Мы договорились встретиться позже и разошлись по домам.
      Потом по радио передали грозу. Но когда она придет, точно не было известно. Я торопился с обедом, чтобы успеть в сад до грозы. А бабушка просила меня не задерживаться на улице и возвращаться домой, как только пойдет дождь.
      Наскоро пообедав, защитники крепостей вновь собрались в саду и заняли свои оборонительно-наступательные позиции. Началось сражение. Тут уже о грозе мы больше не думали. Павлик двинул свои танки в наступление. Три его солдатика оставались на крепостных стенах в обороне, на случай неожиданного нападения врага. Оля и Марьям находились в замке и готовили снаряды к обстрелу. Снарядами были камешки, собранные в маленькое ведерко у того же дома через дорогу. У нас с Хусаном тоже был запас таких снарядов. Арслан занял позицию за нашей крепостной стеной и оттуда оповещал нас о хитрых танковых маневрах Павлика. И вот армия из семнадцати солдатиков под моим командованием двинулась в военный поход. Девочки обстреливали их со своих укрепленных позиций. Если попадали - солдатик считался убитым, и его убирали с поля боя. То же относилось и к подбитым Павлушиным танкам, а вот трое его солдатиков по справедливому договору имели по три жизни, и потому, если их метко сбивали, они все равно продолжали смело участвовать в сражении.
      Бой длился около часа. Двум оставшимся на ходу танкам Павлика удалось подойти вплотную к крепостной стене, защищаемой ротой Хусана. Тут танки попали под обстрел сверху и скоро были разбиты. Но поражение потерпели и мои солдатики у крепостных стен Оли и Марьям. Девочки с успехом сдержали натиск врага и обстреляли мою роту гранатами. Их крепость также осталась невредимой. В конце концов главнокомандующим обеими армиями - Павлику и Хусану - пришлось заключить друг с другом мирный договор рукопожатием на линии, отмеренной точно посередине поля битвы между двумя крепостями. После этого игра в войну нам наскучила, и крепости были обстреляны камнями. Арслан - он давно уже вышел из игры и болел то за одну крепость, то за другую - потоптался босыми ногами по развалинам, превратив их в кучки песка.
      Погода стояла жаркая. Солнце сияло и пекло горячими лучами. Было тихо и безветренно. Лишь цикады монотонно звенели на деревьях. Нам было так весело, что о грозе мы и думать забыли. Ну откуда здесь взяться грозе, скажите, пожалуйста?
      Немного поразмыслив, мы решили идти на реку купаться.
      Казбек, до этих пор безмятежно спавший под яблоней, тотчас проснулся и, сообразив, что мы куда-то направляемся, поднялся, потянул по очереди задние лапы, весело завилял хвостом и запрыгал вокруг нас. Потом он побежал вперед по дорожке. Ему было все равно, куда мы собрались, лишь бы никто не отстал.
      Весело болтая, мы вышли из сада на проселочную дорогу как раз там, где росло невысокое деревце инжира. Мы тянулись к спелым синеватым ягодам, срывали их и набирали за пазуху. Зрелых ягод уже было довольно много. Обобрав несколько веток, мы отправились дальше. Теперь все ели сочный инжир.
      В одном месте посреди дороги зачем-то столпились овцы. Они стояли тучной массой, подсунув друг под друга головы, как будто испугались чего-то (может быть, они грозу предчувствовали?). Казбек звонко облаял их, и овцы, нервно блея, разбежались, дав нам пройти. Лишь одна, самая упрямая овца, не сдвинулась с места и угрюмо таращила на нас большие круглые глаза.
      Дальше наш путь лежал через бахчу, принадлежащую семье Хусана и Марьям. Хусан живо свернул с дороги и зашел на бахчу. По-хозяйски насвистывая, он походил там, то и дело цепляясь ногами за плети и побеги, выбрал большущий арбуз, постучал по нему, приложив ухо к полосатому боку, словно хотел услышать ответ изнутри, и уверенно указал на него Павлику, у которого был с собой складной ножик.
      Арбуз оказался тяжелый, и его пришлось нести по очереди. Только Арслану не доверяли - маленький еще, уронит, разобьет.
      Извиваясь под солнцем, дорога вела по степи, желтой, как перья дрофы. Хотя, по правде, это дрофа под степь окрашена. Эти птицы ходят важные такие, по сторонам глядят и думают, что их не видно. На самом деле их очень даже видно: глаза выдают, большие и черные.
      Просторная степь была спокойна, чиста и насквозь видна, сколько хватал глаз. Высоко по синему небу расплылись белесые разводы перистых облаков. Над пахучими сухими травами гулял теплый ветерок. Дышалось легко и свободно. В ушах звенело от бесчисленных кузнечиков. В небе дрожали жаворонки, их песенка журчащим ручьем разливалась по окрестностям. Горы вдали синели высокими чертогами и сейчас не казались такими страшными, как о них рассказывали по телевизору.
      И вот впереди степь словно оборвалась - показалась река. Над обрывистым берегом дорога разделялась, уходя влево и вправо вдоль кручи с редким кустарником. Ребята знали место, где находится пологий песчаный спуск, и вприпрыжку спустились к воде. Мне досталось нести арбуз последним, я осторожно покатил его по песчаному склону до берега - тащить эту тяжесть было уже невмоготу. Внизу я перевел дух, снял кепку и стал ею обмахиваться. У воды было уютно и спокойно, как в убежище. Высокий противоположный берег скрывал от взгляда темные горы. А река скоро терялась из виду за поворотом.
      Мы, мальчишки, поснимали с себя одежду и бросились в реку. А девочки сначала ходили вдоль берега по щиколотку в воде и смотрели, как Павлик, Хусан и я ныряли, плавали под водой, шумно брызгались и громко смеялись. Казбек, виляя хвостом, тоже полез было в воду, но остановился, поглядел на нас, полакал немного, а затем вернулся на берег и улегся в тени возле камня, высунув болтающийся язык и часто дыша. Арслану очень хотелось к нам, но Оля его не пустила. 'Попадешься водяному - заберет к себе в омут и ни за что не отпустит', - строго предупредила она. С тоской взглянув на купающихся друзей, Арслан сел у кромки и стал выкапывать ямку, наблюдая, как в нее просачивается вода.
      Девочки отошли к тростникам подальше от резвящихся мальчишек и там разделись. Они поплавали по-лягушачьи вдоль берега и совсем скоро выбрались на песок, смеясь от удовольствия. Оля села, распустила свою вымокшую косу, и Марьям принялась расчесывать гребнем ее длинные волосы и заново заплетать их в косу.
      А мы все резвились. Вода была теплая, вылезать не хотелось. Хусан нырнул поглубже, проплыл под водой и крепко схватил меня за ногу. Я громко вскрикнул от неожиданности, вырвался, развернулся к вынырнувшему Хусану, и между нами завязалась шумная потасовка. Потом к нам присоединился Павлик. Мы плескались, смеялись и кричали до хрипоты.
      Накупавшись до зубного стука и мурашек, мы выбрались на золотистый теплый песок и разлеглись, подставив солнцу мокрые спины. Казбек поднялся, широко зевнул и обнюхал каждого из нас, привлеченный, возможно, приставшим к нашим телам запахам тины и речной рыбы. После этого он лег рядом и задремал.
      Тем временем вниз по реке плыла лодка. В ней были два рыбака из соседнего поселка: один греб веслами, другой, постарше, сидел развалясь на корме. Они пели. Оля и Марьям помахали им, рыбаки ответили девочкам, заулыбались и продолжили свое пение.
      Наверно, это была лирическая песня, если судить по счастливым лицам певцов, но степной ветер уносил их приятные голоса в сторону, и до берега долетали лишь отдельные фразы вперемежку с ритмичным плеском весел о воду:
      Как по голубой реке-е-е гордо шел челно-о-ок...
      Ветер. Плеск воды...
      ...ясноглазый мо-о-олодец с песней на уста-а-ах,
      он искал свою любо-о-овь во чужих края-а-ах...
      
      - Эх, не разобрать, чего они там поют, - вздохнула Оля, с сожалением глядя на уплывающую лодку. - Песня, наверное, красивая.
      Оля любила песни. Ее мама часто поет вечерами, но это печальные песни. Олин отец, лейтенант, погиб в Грозном, когда девочке было пять лет. Мама рассказывала дочери, какой отец был смелый и добрый. Он был русский, а мама - осетинка; много лет назад они познакомились здесь, на берегу Кумы.
      Обогревшись, Павлик поднялся, подошел к вороху нашей одежды, достал из кармана своих штанов ножик и принялся резать арбуз. Ребята один за другим потянулись к старшему. Все садились вокруг него и получали по сочному ломтю. Павлик нарезал арбуз аккуратно, стараясь, чтобы каждому досталось одинаково. Мы сладко хрустели красным, как рубин, прохладным арбузом, выплевывая черные косточки, и утирали липкими руками розовый сок, струйками стекавший по подбородку. Казбеку тоже перепадала мякоть арбуза, он с удовольствием принимал угощение, хрумкал косточками и мотал своей большой головой.
      Покончив с арбузом, мы снова улеглись на песок; под жарким солнцем нас быстро разморило. Однако нежился я недолго. Мне в голову пришла хорошая мысль. Я поднялся, подобрал арбузное семечко и стал его разглядывать.
      - Вот если косточку эту песком присыпать - вырастет арбуз? - спросил я у Оли. - Вон сколько мы их тут наплевали.
      Оля села и поглядела на семечко в моих пальцах.
      - Нет, Алеша, не вырастет, - уверенно ответила она.
      - Почему? - удивился я.
      - Арбузы на песке не растут, - категорично ответила она.
      - А я вот закопаю семечко - вырастет, - возразил я. - На следующий год и вырастет. Вот увидишь.
      - Чего спрашиваешь, если сам знаешь? - сказала Оля.
      Я встал на колени, выкопал ямку, положил в нее семечко и присыпал песком.
      - Зачем ты это сделал? - заинтересовался Арслан.
      - Чтобы на другой год сюда арбуз не носить с бахчи, - объяснил я. - Понимаешь? Больно уж он тяжелый. Пускай сам на берегу вырастет.
      Арслан кивнул, соглашаясь.
      - А вот и не вырастет, - вмешался в разговор Хусан. - Спорим, не вырастет? - Он сел напротив меня, скептически глядя, как я втыкаю палочку в том месте, где закопано семечко.
      - Вырастет, - уверенным тоном ответил я.
      - А спорим, что нет? - улыбнулся Хусан.
      - Не буду я с тобой спорить.
      - Это почему?
      - Глупости - спорить, - тихо сказал я. - Вот поживем, тогда и увидим.
      - Эх ты, если спорить не хочешь, значит, и сам не веришь, что арбуз тут вырастет, - поддразнил меня Хусан. С этими словами он отодвинулся, лег навзничь, заложив руки под голову, и, прищурившись, стал рассматривать белые облака, медленно ползущие по небу.
      Облака появились со стороны гор и теперь плыли над нами. А в воздухе стояла необыкновенная тишина, как будто все вокруг замерло, ожидая чего-то.
      Я подошел к реке, зачерпнул в пригоршни воды и бегом вернулся, чтобы полить арбузное семечко. Затем сбегал еще раз. Арслан, глядя на меня, тоже поспешил к реке, но когда вернулся, в его ладонях уже ничего не осталось - вода протекла между пальцами, и Арслан разочарованно встряхнул руками.
      - А если на облако забраться, выдержит оно человека? - мечтательно проговорил Хусан.
      - Ну да, придумал тоже, - отозвался я. - Ни за что не выдержит.
      - А ты, Павлушка, что думаешь? - спросил Хусан. - Выдержит облако человека?
      Павлик сел, обхватив колени руками. Он нахмурил лоб, поглядел на Хусана и ответил:
      - Конечно, не выдержит.
      - Прикинь, а если густое и большое, вот как это, что над рекой плывет? - не унимался Хусан. - Полетать охота, на облаке-то.
      - Чепуха, - бросил Павлик. - Никакое облако не выдержит.
      - А я видела в одном журнале человека на облаке. Сидит себе там и на землю глядит, - сказала Оля.
      - То Бог, - объяснил Павлик. - Он всегда на облаке сидит и на землю глядит, смотрит, кто чем занимается. Если натворишь чего-нибудь - накажет.
      - Ах, неужели он за всеми оттуда смотрит? - изумилась Марьям.
      - Да, вот сидит и смотрит; на село, на горы. И за нами сейчас тоже смотрит, - серьезно ответил Павлик.
      - Да как же он один может сразу за всеми углядеть? - засомневался Хусан, поднялся и с удивлением уставился на Павлика.
      - А так. Ведь он всесильный. Да и сверху видней, - тем же убедительным тоном ответил Павлик.
      - И что же потом будет? - спросил я.
      - Того, кто хорошо поступает, счастьем наградит, помогать в жизни будет. А того, кто - плохо, накажет. Судить будет за грехи. Вот.
      - Скажи, а Бог крапивой сечет плохого? - с затаенным испугом спросил Арслан.
      - И крапивой высечет. А когда случится, плохой человек помрет, такого в ад отправит. А там черти поймают, в кипящий котел посадят и вечно в том котле вариться заставят.
      У маленького Арслана от такой необыкновенной истории рот раскрылся, и глаза от ужаса округлились. Павлик заметил это.
      - Признавайся, друг, чего натворил? Если расскажешь, Бог тебя пожалеет, - сказал Павлик в шутку.
      - Я... я вчера... - заикаясь и чуть не плача, проговорил Арслан, - я мамину вазу разбил, а черепки под лестницей спрятал.
      - Вот как, - проговорил Павлик, не ожидавший такого скорого признания. - Ну вот ты молодец, что все рассказал. Теперь Бог услышал и пожалеет тебя, не накажет.
      - Правда? - всхлипнул Арслан.
      - Правда, - ответил Павлик, и все заулыбались, глядя на Арслана.
      Тот перестал всхлипывать и потер под носом.
      - Павлушка, выходит, того, кто на сарае написал, на прошлой неделе, Бог тоже накажет, да? - спросил я.
      - Как пить дать накажет, - ответил за него Хусан. - Слыхали, что староста Ибрагим говорил: 'Аллах ему судия. Накажет хулигана, коли сам ко мне не явится'.
      - Аллах - это ведь тоже Бог, - сказала Марьям.
      - Да, Бог, - сказал Павлик. - Только его по-разному зовут. Для кого Аллах, для кого Иисус. Все равно. Бог-то, он один - так мне бабушка говорила.
      Оля смотрела на Павлика и слушала его с большим интересом. Как он хорошо говорит, как много знает, и все у него правильно получается. Оля считала его самым умным мальчиком во всей школе. А сейчас - задумалась над его словами о Боге. Вот Бог ему ум дал, да не защищает. Сколько уж раз отец его бил спьяну! Сколько раз Павлуша дома не ночевал: боится! Отец у него злой. Как напьется, волосы всклокочены, лицо красное, руки трясутся. Бывает так Павлушу бьет по лицу, по голове, что того и гляди весь ум и вышибет. Ни за что ведь бьет. Если что в голову ему взбредет, то и жену свою тоже колотит. Бабушка была жива - заступалась. А теперь некому. И отец совсем распоясался. Когда он пьет, Павлик не хочет ему на глаза показываться. Ночует в сарае на сене и летом, и зимой. Оля жалела Павлика, она его к себе в дом ночевать звала, да только он не идет: стесняется, наверное. 'Где ж справедливость? - спрашивала себя Оля. - Ведь он ничего плохого не сделал. За что Бог обрекает на боль хорошего человека? Зачем Ему нужны такие страдания? - часто думала она, но ответа не находила, и эта тайна терзала ее сердце. - Однажды отец так его измордовал! Господи, помилуй! Павлуша в школу неделю не ходил. И за что избил? Сын за мать заступился, когда она отказалась идти за самогоном к соседям'.
      В тот раз отец спустил гнев на подвернувшегося под руку мальчонку. Бил его жестоко, пока тот без сознания не упал. Очнулся Павлик уже на кровати - мать его положила, пока отец сам за бутылкой ходил; потом уж изверг напился и до утра проспал, никого больше не трогал. А на другой день Павлик укрывался в сарае, избитый, напуганный. Оля, когда нашла его, бледного и слабого, лежащего на сене, разрыдалась. Обливаясь слезами, протирала платком его разбитые губы, и ссадины, прижимала к себе и целовала в щеки, только бы ему не было больно. Оля каждый день его навещала, пока он жил в сарае. Она кормила его и много плакала - чувства переполняли ее. И что будет дальше? Оля не могла себе представить. Страшно было подумать.
      Павлик никогда никому на отца не жаловался. Впрочем, все и так знали, что у них в доме творится. Отца - пьяницу наказывали, да только все бесполезно. Проходило время, и он вновь срывался. Что с ним сделаешь? Дядя Ибрагим тюрьмой грозился, если снова позволит себе на мальчишку руку поднять. Да вот, наверное, ждут, когда отец и впрямь прибьет Павлика в безумной горячке - тогда только посадят.
      - А что на том сарае написали-то? - спросила Марьям.
      Оля очнулась от своих грустных размышлений.
      - Не знаю, - ответил Павлик. - Видно, что-то очень плохое, раз от нас скрывают. Больно уж все всполошились в тот день.
      - Кажется, что-то про горы, - подсказала Оля. - О Кавказе.
      Мальчики посмотрели на нее с недоумением.
      - Про горы? - переспросила Марьям.
      - Точно не знаю, - ответила Оля. - Я слышала, тогда все говорили про горы.
      Наступило молчание. Стрекозы летали туда - сюда над тростниками. Ласточки с громким визгом стремительно носились над водой. Ребята вспоминали недавнее происшествие, когда староста Ибрагим торопливо надпись замазывал, пока еще все село не собралось возле сарая. Как народ шумел, возмущался, как старики охали и причитали: 'Что будет? Что будет-то теперь?'. А потом дядя Ибрагим велел всем молчать и про крамольную надпись не распространяться тем более - при детях.
      - А что же, далеко эти горы? - спросил я.
      - Далеко, целый день будешь идти - не дойдешь, - ответил Павлик.
      - А мне папа велосипед обещал купить, - сообщил я. - Я тогда, на велике, мигом до них доберусь.
      - Ну и дурак! Там, в горах, война идет, - сердито предупредил Хусан. - Стреляют там и тебя убьют. Видал? Вчера по телеку показывали, как бандиты трех заложников в подвале держат и головы им отрезают. Кровища так и хлещет, вот.
      - Господи, страсти-то какие! - воскликнула Оля, всплеснув руками.
      - Никакие ни страсти, - тем же тоном продолжал Хусан. - Сама посмотри, по телевизору что показывают.
      - Вон тети Машин Игорек на Кавказе служит, и ничего, - заметил я.
      - Вот и ты вырастешь и тоже пойдешь на Кавказ воевать, - ответил Хусан.
      - Не пойду. Я убивать никого не стану.
      - А у тебя и спрашивать никто не будет. Игорек тоже не хотел, - ухмыльнулся Хусан, - а пошел как миленький.
      - Пока мы вырастем, может, и война кончится, - вмешался Павлик. - Додумаются, наконец, что мирно жить - лучше. Побросают оружие свое и станут виноград растить. Тогда и незачем нам будет в горы идти воевать, - заключил он.
      Все задумались.
      - Страшно там, в горах, жутко, - вздохнула Марьям, прервав недолгое молчание.
      - Послушайте, что я вам еще про горы скажу, - начал Хусан.
      Ребята поглядели на него с любопытством, и Хусан продолжил:
      - Ты, Марьям, эту историю знаешь. Дедушка нам рассказывал.
      Сестренка кивнула ему, догадываясь, о чем рассказ, но ей все равно было интересно послушать брата. Хусан начал так:
      - Много, много лет назад случилось это. В горах дело было. Вот, в одной черной горе, ее называют Волчья, большая пещера находилась у самой дороги. В ней жил бандит. Он давно завелся в тех местах. Он торговых людей грабил, когда они на базар кожи, меха да продовольствие возили из родных сел. Ну, порядочно грабил да все добро в своей пещере собирал. И это продолжалось лет десять. Может, больше. Значит, жил он там, грабил, и чего у него только не было! А однажды явились к нему из глубин земли стуканцы - пещерный народец. Пузатые, бородатые такие человечки в фартучках и деревянных башмаках. Когда они по горам и пещерам ходят, то звонко стучат своими подкованными каблучками. Стуканцы - добрые, они предупреждают людей об обвалах в горах. Но, если обидеть их, то, наоборот, сами могут устроить обвал, - мало не покажется. И вот спросили стуканцы у бандита меду деревенского да молока в обмен на драгоценные горные камни. Не знали они, что все добро бандит награбил, отнял у честных людей. А в знак дружбы стуканцы подарили ему большущий изумруд, самый красивый. Но бандит-то жадный, изумруд забрал, а взамен ничего стуканцам не отдал. Решил, зачем ему еще такие каменья, он и так богат, и ему хорошо живется без этих самоцветов, значит. Так стуканцы ни с чем и ушли. В другой раз приходят они опять к тому бандиту и видят такую картину: притащил бандит в свою пещеру связанного человека, отобрал у него все, что было, а потом пленного в пещере рядом с собой положил, чтоб наутро отнести его к обрыву и в пропасть бросить, живого! Он так всегда делал. На дне той пропасти большая куча скелетов лежит. Не понравилось это стуканцам: как же, человек человека обижает!
      - Не так, - вмешалась Марьям.
      - Ну, погоди, не перебивай, - попросил Хусан, недовольно взглянув на сестру.
      - Я только хотела сказать, дедушка говорил, что купец стуканцов сам вызвал.
      - Нет, они сами к нему на помощь пришли, - настоял на своем Хусан и продолжил: - Так вот, пока бандит с сытым брюхом храпел на всю пещеру, стуканцы развязали купца и вернули ему все, что бандит отобрал, с тем и отпустили восвояси. Сами же забрали у бандита молочка, меду и выбрались из пещеры. А потом собрались вместе, топнули разом левой ногой - горы задрожали, топнули правой ногой - и с гор сошел оползень и засыпал вход в ту пещеру с бандитом внутри - не выбраться. Так и остался бандит заваленным. И больше с тех пор никто его не видел. И в горах стало ходить безопасно. Такая вот история, - заключил Хусан.
      - Вот и хорошо, - весело сказала Оля. - Бандита в горах больше не стало. И людям там нечего бояться.
      - Скажи, а стуканцов кто-нибудь еще видел? - поинтересовался я.
      - Может, и видел, кто в горы ходит. Но они не очень-то на глаза показываются. Людей остерегаются, - ответил Хусан.
      - Это потому, что люди разные, - задумчиво проговорил Павлик. - Откуда стуканцам знать, кто к ним пришел: злой человек или хороший? Вот они и прячутся по своим пещерам.
      - Ай! - вдруг громко воскликнула Марьям.
      Все обернулись на нее.
      - Ты чего кричишь? - спросила Оля.
      - Меня кто-то укусил сзади, там, на спине! - захныкала девочка.
      Оля поглядела и сняла с нее что-то.
      - Это кузнечик, он не кусается, - улыбаясь, объяснила она. - Наверное, заблудился малыш.
      - А чего это он на меня вдруг прыгнул? - обиженно спросила Марьям.
      - Ты ему понравилась, - тут же нашелся Хусан. И все рассмеялись.
      - Осторожно, а то он лапку отбросит, - сказал Арслан Оле, придвинув свой любопытный нос к самому кузнечику.
      - Ничего, я его сейчас отпущу. - С этими словами Оля посадила кузнечика на ладонь, и он тотчас скакнул вверх, раскрыл крылья и полетел к тростникам.
      А мальчишки все еще продолжали хихикать над Марьям.
      - Ну чего вы смеетесь, я же не знала, что это кузнечик, - оправдывалась она.
      - Он, наверно, маму ищет, - сказал Арслан. Тут все захохотали с новой силой.
      - Ой, мальчики, посмотрите, что делается! - воскликнула Оля, показывая рукой в сторону гор. - Какие там тучи! Дождь будет!
      Мы поглядели на темнеющий край неба. Ветер усиливался. Он гнал серые облака и шумел в камышах.
      - Так и есть, тучи ползут, - промолвил Павлик. - Надо домой.
      - Бежим! - вскочил Хусан и позвал: - Казбек, Казбек!
      Все поднялись, похватали свою одежду и, вскарабкавшись по песчаному откосу, выбрались на проселочную дорогу. Казбек тоже не отставал. Скорее в деревню!
      А вдали, там, где горы, сверкали зарницы, будто пожар полыхал. И гор за тучами совсем было не видать.
      Уже наверху, с дороги, Арслан оглянулся на клубящийся мрак и заробел, словно перед чудищем. Горы его жутко пугали. Однажды во время слишком затянувшегося завтрака мама сказала ему, что если овсяную кашу не доест, придет за ним страшный горец, в мешок посадит и в пещеру унесет. Вот с тех пор он этих гор и боялся.
      А тьма приближалась, молнии рвали на части черное небо. Вскоре и на степь налетел ветер. Мгла зловещими темными лапами протянулась до самого села, будто пустилась в погоню за нами. Но мы быстро добрались до своих домов - успели!
      Тем временем дядя Ибрагим вышел к колодцу набрать воды, увидел, что вокруг творится, и встал, качая головой. Не нравилась ему приближающаяся гроза. Больно уж тревожно делалось на душе. Того и гляди, гром грянет. Но стихию не остановить, не задержать. Это выше человеческих сил. Дядя Ибрагим вздыхал: 'Как ничтожен человек перед природой! И эту грозу принесло как несчастье на мою голову'.
      Скоро уже все небо над степью заволокло тяжелым сумраком. Подул сильный ветер, и полил дождь. Вдруг синеву туч ярким зигзагом полоснула молния, и тотчас по окрестностям прокатился гром. Не успел он стихнуть, как небо вновь разорвало огненной вспышкой, и прогромыхало еще громче, со страшным треском. Земля вспучилась, пошла пузырями, на дороге быстро налило лужи, побежали мутные ручьи.
      Лишь спустя час гроза унеслась прочь, небо расчистилось, и низко, над самым краем степи показалось алое солнце. В его странном сиянии степь залилась розовым светом, на траве заблестели капли, от каждого куста тянулась длинная серая тень, и было очень красиво. А со стороны гор снова ползли тяжелые черные тучи.
      Через несколько дней на глазах изумленных пореченцев по шоссе, громыхая гусеницами и поднимая пыль, прошла танковая дивизия. А потом еще через неделю проехала колонна машин с красным крестом. Все они тянулись в горы, и горы, как ненасытные, поглощали солдат, танки, машины с красными крестами.
      А в конце августа тетя Маша получила извещение от командира части. В нем сообщалось о гибели ее сына. В селе был траур.
      
      Милый образ
      
      Привычка свыше нам дана:
      Замена счастию она.
      А. С. Пушкин
      
      Выбирая лучшее платье, Катя вертелась перед многоликим трюмо. Девушка собиралась на первое свидание. Этого дня, этой встречи она ждала с нетерпением.
      Катя работала в школе учительницей русского языка и литературы, Сергей - грузчиком в магазине. Они нашли друг друга по Интернету. Катя сразу заинтересовалась объявлением Сергея, прочитав его необыкновенные строчки, втиснутые среди других списков однотипных, банальных и скучных. А его сообщение было особенное. Слова в нем выражали именно то, что она желала, искала и то, что надеялась услышать от любимого человека. Всего несколько слов, а так метко они попали в ее сердце. Катя ответила сразу. С тех пор все ее мысли были только о нем. Вот так и бывает, ждешь любимого человека, думаешь - счастье оно всегда где-то далеко встречается, а тут, нате вам, наверное, по одной улице ходим, книги в одной библиотеке читаем, может и глазами не раз встречались, до тех пор, пока судьба не взяла обоих за руки и не познакомила.
      Они выбрали кафе 'Раушен'. Сергей предложил встретиться в воскресенье на променаде возле 'Нимфы' и потом немного погулять. Катя сразу согласилась. Впрочем, с Сергеем она была готова встретиться где угодно.
      И вот этот день наступил. Почти все утро Катя провела в своей комнате. Долго баловала зеркало, примеряя одно платье, за ним другое, третье, пока не нашла то единственное, в котором, по ее мнению, будет лучше всего появиться перед любимым человеком. Она надела это платье и снова обратилась к зеркалу. Да, это лучше: небесно-голубое, шелковое с открытыми плечами, оно так славно идет, подчеркивает стройную фигуру. Если бы зеркало на самом деле могло говорить, оно бы наверняка посоветовало остановить выбор именно на этом платье. Катя улыбнулась своему отражению и с облегчением вздохнула: все, умаялась долгими поисками и примерками.
      Собираясь, Катя не переставала думать о Сергее, вспоминала его письма, распечатанные тайком на школьном компьютере, и едва сдерживала счастливые слезы, которые невольно накатывались на глаза, - так сильно его строки волновали глубокой искренностью, и она повторяла их про себя: 'тянусь к вам всей душой', 'надеюсь на ответное чувство', 'мои счастливые мечты так необыкновенно скоро оправдались'. Верно, он так же прекрасен, как и эти волшебные слова. А может, он поэт? За чтением каждого нового письма Кате рисовался романтический образ прекрасного человека, образованного и даже светского. 'Пускай он грузчик, теперь и молодые учителя, инженеры и даже врачи вынуждены зарабатывать там, где хорошо платят', - размышляла она. И вспомнила своего бывшего однокурсника, который теперь моет посуду в кафе и готовит салаты, а получает в пять раз больше любого учителя в школе и живет по-человечески, правильно питается, хорошо одевается, и в семье уют.
      Однажды, читая своему классу главу о Ленском из 'Евгения Онегина', Катя вдруг представила Сергея в образе Ленского: настоящим героем, романтическим поэтом. Класс слушал ее проникновенный, красивый голос на редкость внимательно, раскрыв рты, а потом дети попросили прочесть еще что-нибудь из Пушкина. Катя читала им с большим воодушевлением - в тот день она была на небе.
      Соседки во дворе, любившие поговорить у подъезда на скамеечке, тоже быстро заметили Катино счастье. Одна из них, это была тетя Шура, - пожилая повариха из школьной столовой, у которой Катя снимала комнату, - очень радовалась тому, как быстро девушка преобразилась. 'Катерина цветет; ну прямо другой человек стала, - говорила она. - Ну, дай-то Бог. В наше безрадостное, замордованное время нелегко найти настоящего человека, когда вокруг окружают одни черствые души'. Катя всегда делилась своими горестями и радостями с тетей Шурой и ничего не скрывала; да разве можно счастье скрыть, когда оно на лице расцвело: на щеках румянится, в глазах блестит, на губах улыбкой играет. Добродушная тетя Шура качала головой, крепко прижимала к своей широкой груди девушку и вместе с ней радовалась, тоже едва не до слез, и ласково приговаривала: 'Как же девичье сердце чувствительно! Какой редкий человек в наше время тебе, Катенька, нашелся!'
      А время неумолимо бежало. Катя торопилась: совсем уж закопалась со сборами. Наконец она поправила прическу - стрижку она сделала сегодня утром в парикмахерской на углу - ее темно-русые волосы, не знавшие краски, выглядели естественно, как сама молодость, и не требовали каких-либо приукрашиваний, подкрасила тушью ресницы, чтобы ее карие глаза стали выразительнее, затем провела несколько раз помадой по тонким губам цвета спелой вишни, оторвалась от зеркала, подхватила сумочку и выпорхнула из комнаты.
      С утра было солнечно, но затем после полудня задул ветер и понес, едва справляясь, тяжелые серебристо-серые груды облаков. В липах и соснах пели птицы, над распустившимися клумбами с разноцветными фиалками в любовном вальсе кружились бабочки. Катя прошла мимо башни с солнечными часами под восьмигранным черепичным куполом; перебежала дорогу и потом - через оживленную площадь с летним кафе; и дальше, то и дело срываясь на бег, торопилась по дорожке, которая, извиваясь змейкой по тенистому склону оврага, круто уводила вниз, к морю.
      Сергей уже давно стоял в условленном месте. Перед тем, как спуститься на променад, он купил три красные гвоздики и явился к Брахертовой 'Нимфе' пораньше, чтобы не заставить себя ждать. Но Катерины нигде не было видно. Тогда он облокотился на перила и стал глядеть в морскую даль.
      А море дышало с волнением. На вековых волнорезах, - подточенных пенистым прибоем бунах, - отдыхали чайки. Они озирались по сторонам, поправляли перья и что-то кричали друг другу. Неподалеку плыла яхта с большим серебристым парусом, расправленным, как крыло лебедя. Внизу узкий пляж, где на разостланных покрывалах лежали курортники, подставив свои бледные тела долгожданному в июне солнцу. Некоторые бродили вдоль кромки моря, зябко пробуя ногами тающую на песке волну. Однако нашлись несколько закаленных смельчаков, погрузившихся в прохладную балтийскую воду с головой. Вот, если бы солнечная погода еще подержалась с неделю, то море скоро бы потеплело, и тогда можно будет купаться. На променаде отдыхающих тоже было много, люди прогуливались или сидели на скамейках, кто-то фотографировался с 'Нимфой'. Вдоль перил торговали сувенирами. На складных столиках сиял янтарь. Художники выставили свои приморские пейзажи. Из соседнего кафе доносился ванильный аромат выпечки. Звучала одинокая скрипка, печальный пожилой музыкант исполнял популярные мелодии, стоя над жестяной банкой, в которой лежали монеты. Вскоре Сергей заметил, как музыка этой скрипки хорошо сочетается с пением его собственной души.
      Сергей то и дело оборачивался, глядел на ступенчатый спуск, не идет ли Катя, и взгляд его нечаянно скользил по обнаженному телу бронзовой нимфы. Она, как живая, выходила из створки морской раковины и словно направлялась к Сергею. Тогда он отворачивался от нее и вновь принимался следить за бегущими к берегу маленькими прозрачными волнами.
      В своем томительном ожидании он считал волны, как минуты, которые медленно катились к берегу одна за другой. Но Катя все не шла. Потом он вспоминал строки из ее писем, наполненные нежностью, изяществом стиля и многообещающими надеждами. Он задумался: 'Погуляем, посидим в кафе, ведь живая беседа гораздо интереснее письма. Ее лицо, глаза, вся душа ее раскроется передо мной. Как много я должен ей сказать! Ну и пусть, пускай наша беседа длится столько... да сколько угодно, хоть до ночи! И тогда мы пойдем по берегу, под блестящими звездами, будем слушать дыхание прибоя и наслаждаться нашим уединением. А потом, сегодня ли завтра, я покажу ей, как страстно могу любить'. Мечтать было приятно. Он представлял касание ее губ. Как станет целовать ее голубые глаза и дышать цветочным ароматом ее белокурых волос. Ведь она наверняка голубоглазая блондинка. И чувствовал он, как взволнованно бьется сердце, как растет в нем и крепнет желание.
      Сергей вновь обернулся, но девушки все еще не было. Только нимфа вдруг повернула голову и, глядя на него в упор, потянулась к нему из своей раковины. Взгляд ее бронзовых глаз сделался почему-то суровым и проникновенным. Сергей повернулся к морю. 'Отчего у нее такой свирепый вид? - недоумевал он. - Никогда раньше такого не видел. Нет, конечно, всего девушке не расскажешь, - продолжал размышлять он. - Сегодня тем более не стану ей говорить. А потом, когда она все узнает, наверняка поймет, что я достойный ее человек, не способный больше на плохие поступки. Эх, если бы на том складе не попался, я бы потом и не стал больше воровать. Жизнь была бы другой', - оправдывался он.
      Тот поступок отнял у Сергея лучшие годы юности. После школы, когда это случилось, он даже работать нигде еще не успел и в армию не попал, а сразу забрали его в колонию строгого режима. 'Но довольно, с этим все, завязано, - решил он. - Впереди нормальная жизнь. Жаль, что она учительница. Эти учителя обычно с предубеждением. Но она, наверное, поймет, я надеюсь'.
      Небо, тем временем, застили хмурые облака. Солнце тускло сияло сквозь влажную дымку. Отдыхающие на пляже поднимались с лежаков, глядели на небо, искали солнце и разочарованные принимались собираться домой.
      Сергей вновь посмотрел на лестницу. Нет, Катерины не видать. И снова глаза его пересеклись со злобным взглядом нимфы. Казалось, она рвется к нему, что есть сил, но не может вырваться из плена раковины и в такой своей беспомощности она еще больше звереет от негодования. Сергей отвернулся, недоумевая: 'И чего она так смотрит? Наверное, много я вчера выпил, вот и мерещится теперь черте что', - заключил он.
      После вчерашней вечеринки с друзьями, которые завалили к Сергею с бутылками водки, чтобы отметить его предстоящее свидание, пожелать ему счастья, утренняя кружка пива едва ли помогла справиться с тяжелым похмельем - голова все еще гудела. Сергей пообещал, если женится, поставит ящик водки, и друзья на радостях открывали бутылки еще и еще много раз. Сергей только поздним утром вспомнил, какой сегодня важный день.
      Тут, хромая, с заранее извиняющимися глазами к нему подошел мальчик лет двенадцати. Давний знакомый Сергея - они жили по соседству. Этот нечаянно родившийся паренек рос дебилом: лопоухий, с круглыми бессмысленными глазами, большим ртом и всегда в грязной, здорово поношенной одежде. Горячительные напитки несчастному пришлось употреблять еще в течение девяти месяцев до своего рождения, а потом, появившись на свет, в те редкие минуты маминой трезвости, он кормился еще и молочным коктейлем из материнской груди, и это тоже чрезвычайно повлияло на всю его оставшуюся жизнь. Сейчас родители редко вспоминают о нем, разве что, когда деньги на спиртное заканчиваются, вот он и ходит тут, побирается среди курортников каждый выходной день.
      Мальчик скромно улыбнулся и гнусаво промяукал:
      - Дай рублик!
      - Пшол прочь! - рявкнул Сергей и презрительно добавил: - Уродина!
      Мальчик испуганно отпрянул, что-то пробубнил невразумительное, вытер рукавом грязные сопли под носом и пошел дальше по променаду. Какой-то загорелый толстяк в плавках проникся сочувствием к несчастному заморышу и дал ему монетку. Улыбаясь во весь рот, мальчик сунул денежку в карман и поблагодарил доброго человека шепотом. Потом он побродил еще туда-сюда, встал у парапета, спустил штаны и помочился. 'Ублюдок', - проговорил Сергей, брезгливо глядя на писающего мальчика. Золотистая струйка ударила в купол солнечного зонта раскрытого внизу и разбилась на множество брызг. Сергей свистнул и пригрозил хулигану кулаком. Закончив нужное дело, мальчик невозмутимо натянул штаны и, хромая, побрел по променаду, довольный, как ангел.
      Взволнованное море, веяние соленого ветерка и осторожный шелест волн по песку - все это не раз являлось Сергею приятными, ласковыми и дорогими воспоминаниями в те долгие годы заключения. И эту 'Нимфу' он знал с детства, там, далеко вспоминать ее родной образ тоже было приятно. Дорогие пейзажи приморского городка жили в Сергее постоянно. Они были вместе с ним за решеткой - в глубине его души и тоже, наверное, ждали такого вот счастливого часа с нетерпением. И вот он наступил.
      Заждавшись Катю, Сергей не заметил, как она торопливо спустилась по ступенькам, как прошла мимо 'Нимфы' и направилась в его сторону. Катя сразу увидела одинокого молодого человека с гвоздиками. Она улыбнулась и зашагала к нему.
      Сергей тем временем смотрел на море в забытьи, но в следующую минуту он обернулся, прислонился спиной к перилам и стал глядеть на приближающуюся девушку. И вот, когда он к ней обернулся, когда Катя увидела его ближе, то к своему недоумению решила, что обозналась. Прежде всего, в глаза бросилась огромная черная наколка в виде обнаженной грудастой нимфы на широком плече. Отталкивающий вид этой страшной наколки ошеломил Катю. Она не ожидала, что это... это может так безобразно выглядеть. Катя смутилась, замедлила шаг и поглядела на Сергея с недоверием. Он был в черной майке, в потертых джинсах, довольно изношенных кроссовках. Голова его была коротко стрижена, от пушкинских локонов там не было и следа. А лицо - боже мой! - цветом напоминало кирпич. И опять эта ужасная наколка, черная, как безобразная язва, она вызывала жуткое отвращение. Хоть бы спрятал ее, надел бы рубашку с рукавами. 'Нет, это не он, - твердила себе Катя. - Это не может быть он'. Катя огляделась по сторонам. Но человек с нимфой на руке и с цветами, скорее всего, и был Сергеем. Эта печальная мысль молниеносно обдала девушку ледяным холодом. От страха у нее перехватило дыхание, по телу забегали мурашки. Катя дрожала и не в силах была унять эту дрожь. Но отступать теперь некуда. Ноги невольно вели вперед, и она никак не могла оторвать своего робкого взгляда от чудовищной наколки. Тут Кате как будто показалось, - послышался голос: 'Уходи', - и предупреждение это словно исходило от нимфы, мрачно глядевшей на Катю с плеча Сергея.
      А он смотрел на девушку и спрашивал себя: 'Не она ли это наконец?'
      И вот, когда она проходила мимо, глядя перед собой в пустоту, он неуверенно позвал:
      - Катерина?
      - Вы ошиблись, - едва слышно ответила она.
      Катя быстро шагала прочь, опустив глаза, и прислушивалась: не преследуют ли ее? Но Сергей остался на месте, провожая девушку сожалеющим взглядом. Он пожал плечами от досадной ошибки и снова повернулся к морю. 'Придет, она обязательно придет', - надеялся он.
      Катя, вся расстроенная, не помня себя от ужаса, когда дошла до конца променада, остановилась, затем прислонилась к парапету и обернулась. Там, далеко, все еще стоял Сергей со своими гвоздиками и ждал. Некоторое время она пыталась успокоиться, глядя на море, но так и не смогла преодолеть в себе страх и ощущение неприязни. Холодный и жуткий взгляд нимфы упрямо стоял перед ее глазами.
      Едва справившись с дрожью, Катя пошла наверх по тенистой извивающейся дорожке среди густо разросшихся по склону каштанов и кленов и не замечала, как по их плотной листве зашуршал, заморосил теплый дождик. В Катиных глазах - слезный блеск, на душе - тяжелый камень. Она едва не рыдала, и слезы невольно катились по ее щекам. Она сдерживала себя, чтобы не разреветься в голос до тех пор, пока не придет домой. Там она бросится в успокаивающие объятия доброй тети Шуры, от которой она ничего не скрывала. И та обязательно скажет, как правильно она сделала, что с ним не осталась, а потом тяжело вздохнет и повторит свою любимую поговорку: 'Девичье сердце чувствительно, - а потом добавит: - Найдется для тебя человек, обязательно найдется'.
      Сергей еще с четверть часа стоял, мечтая о своей воображаемой блондинке с голубыми глазами. Не дождавшись, он разочарованно вздохнул и побрел, куда глаза глядят. Проходя мимо 'Нимфы', миловидное лицо которой было тронуто печалью, он бросил к ее бронзовым ногам ненужные больше гвоздики. Потом он направился в бар и там в одиночку напился.
      'Что же ты не пришла, мой друг?' - спрашивал он на другой день в своем письме к Катерине. Но ответа не дождался.
      
      Поляна
      
      Девятый 'Б', как муравьи, все несли и несли пакеты с провизией. Математик Варвара Борисовна сидела в кабинете за письменным столом и ставила крестик напротив фамилии в списке своих учеников. Заканчивался первый год ее руководства в этом классе. Работой и учениками она в основном была довольна.
      Принес, принесла, принес... Приношений было много, пакеты складывали на свободную первую парту возле учительского стола, затем уже на вторую. Варвара Борисовна решила не собирать деньги на закупку продуктов, как это делают в других классах, нет, она поступила иначе: составила список и распределила, кому что купить. Ее ученики из семей с разным достатком, и тем родителям, кто победнее, было позволено самим испечь чего-нибудь сладкое. Так, она считала, будет справедливо.
      Просматривая список еще раз, Варвара Борисовна задумчиво помахивала ручкой в пальцах, а потом взяла ее в рот и стала грызть пластмассовый колпачок, не замечая за собой этой неприличности. Завтра ее класс отправится на первый экзамен - химию, но еще не все ученики принесли продукты. Тут дверь отворилась, и, впустив коридорный шум, торопливо вошел Кузьмин, полнощекий мальчик с дурацкой прической в виде торчащих в разные стороны мокрых игл и глупо бегающими по сторонам глазами. Варвара Борисовна повернула голову и уставилась на 'дикобраза'.
      - Куда, Варвара Борисовна? - спросил Кузьмин, еще не успев как следует отдышаться.
      - Вон туда, на стол, разве не видишь? - проговорила она, переведя любопытный взгляд на пакет.
      - Ага, - понятливо кивнул Кузьмин, подошел к парте и водрузил свое пожертвование на общую кучу. - Я это, банку оливок с анчоусами и копченую колбасу принес, - объяснил он, все еще продолжая шумно дышать.
      - Хорошо, хорошо, - холодно произнесла Варвара Борисовна, рисуя очередной крестик в списке.
      Кузьмин снова кивнул и направился к двери. Но прежде чем он успел взяться за ручку, Варвара Борисовна подняла голову и сказала:
      - Не забудь, завтра к девяти на химию, а то я тебя знаю, проспишь. Да, и приведи себя в порядок, понял? - Постучала пальцем по столу и добавила категорически: - С такой прической на экзамен не пущу.
      - А что, плохо что ли? - скривился он. - Может, наголо скажете?
      - Кузьмин! - строго сказала Варвара Борисовна. - Не паясничай!
      - Ну, что я сделал? - промямлил Кузьмин.
      - Шагай домой. И не забудь, что я тебе сказала насчет прически, - сердито предупредила Варвара Борисовна.
      - До свидания, - буркнул Кузьмин и вышел из класса с кислой физиономией.
      Варвара Борисовна вздохнула, глядя на закрывшуюся за ним дверь, покачала головой и вновь опустила глаза в список. Он приятно гипнотизировал ее.
      Некогда единичные подношения учителям втихую, накануне экзаменов, постепенно перестали быть тайными, а потом превратились в традицию, - вспоминала Варвара Борисовна. А однажды для удобства придумали делать общий стол, что получило название: 'накрыть поляну'. Откуда взялось это аппетитное солнечное выражение никто не знает, казалось, оно существовало всегда, только в разных формах и наименованиях. Предвкушая очередное вкусное событие, учителя так и говорят: 'Завтра для нас накроют поляну', после чего с удовольствием рассуждают, что было бы лучше пить: коньяк или молдавское вино. Варвара Борисовна улыбнулась своим воспоминаниям и мечтательно повернулась к окну. Новая мода пришлась всем по вкусу: и учителям, и родителям, и ученикам. Директор не препятствовал появлению в школе выгодного обычая, хотя в застольях никогда не участвовал, потому что был всегда очень занят. Он понимал, учителям с их мизерными окладами, на которые жить невозможно, приятно внимание родителей, особенно тех оболтусов, с которыми приходится туго. Словом, ничего предосудительного в накрывании поляны директор не находил.
      К полудню в класс явились три девочки, чтобы помочь сервировать стол. Они сдвинули две парты в ряд напротив доски. Варвара Борисовна широким взмахом раскрыла белую скатерть и плавно опустила на эти парты, потом любовно разгладила ее ладонями и расправила по углам. Сначала девочки вынимали продукты из пакетов, а потом занялись приготовлением бутербродов. Варвара Борисовна достала упаковку одноразовых пластмассовых тарелок, распечатала ее ножом и сказала:
      - Девочки, вы не представляете, в прежние времена, когда мы ходили в походы к морю или ездили на Куршскую косу, нам приходилось брать обычную домашнюю посуду, которую боялись разбить в дороге, а после еды мыли ее в холодной воде, оттирали присохшее песком и везли обратно домой, - рассказала Варвара Борисовна, заботливо расставляя одноразовые тарелки. - Теперь же никаких хлопот! Я бы премию дала тому, кто изобрел такую посуду, - заявила она. - Очень удобно.
      - И напрасно, - возразила Леночка. - Лучше дать премию тому, кто придумает, как от нее избавиться. Иначе мы в этом пластике утонем. - Эта шустренькая девочка - отличница по биологии - с черными глазами, двумя русыми хвостиками на затылке и модным ветвистым рисунком на длинных ногтях не всегда соглашалась с тем, что говорит Варвара Борисовна, и та ее недолюбливала.
      - Хватит ли этих тарелок? - задумчиво поинтересовалась Катя, вечно переживающая по всяким пустякам, с ее лица почти никогда не сходило беспокойное выражение.
      - Хватит, я видела в пакете, вон там, - махнула ножом Ира. - Барсуков постарался, мог бы догадаться принести стаканы для чая.
      - Стаканы у нас есть, я где-то видела, - отозвалась Лена, вынимая нарезной батон из шуршащей упаковки.
      - Кажется, Селиванов тоже стаканы принес, - проговорила Варвара Борисовна и принялась открывать банку с оливками.
      Прозвенел звонок с урока, и коридор стал наполняться ребячьими голосами, как ведро водой. Тут дверь неожиданно распахнулась, и в класс влетели два шестиклассника, толкаясь и пинаясь, они не сразу сообразили, что не туда попали.
      - А ну, прекратите! - крикнула Варвара Борисовна, поправляя очки, съехавшие на кончик носа. - Марш отсюда!
      Мальчики на минуту замерли, соображая, что происходит. Виновато охнули, извинились и, продолжая пихать друг друга в бок, поспешили прочь, хлопнув за собой дверью.
      Спустя минуту дверь отворилась снова, и Варвара Борисовна уже приготовилась возмутиться, но тотчас передумала. В класс вошла мама Ларионовой. Она поздоровалась, быстрым шагом направилась к учительнице и протянула пакет.
      - Вы уж извините, немного припоздала, - и стала оправдываться: - С работы не могла вырваться. Много...
      - Ничего, вы не волнуйтесь, - утешила Варвара Борисовна, - все в порядке. Спасибо, что пришли.
      - Не за что, лишь бы Валенька экзамены сдала, - скромно намекнула Ларионова.
      - Уверена, все будет хорошо, - убедительным тоном проговорила Варвара Борисовна и улыбнулась.
      - Дочка учит, готовится. Вам, может, помочь? - неохотно поинтересовалась Ларионова, поглядывая на девочек.
      - Нет, нет, мы вполне справляемся, - ответила Варвара Борисовна.
      - А, тогда я пойду, а то на работе будут спрашивать. - Она тут же заторопилась к двери.
      - Да вы не волнуйтесь, - опять успокоила Варвара Борисовна. - У нас тут все в порядке.
      Когда мама Ларионовой вышла, Варвара Борисовна вынула из ее пакета бутылку коньяка, шоколадку, оставила их в стороне и принялась нарезать ветчину.
      - А Хлюпин мог бы и побольше пирожков принести, - заметила Ира; ее узкое лицо еще больше вытянулось, а черные глаза вспыхнули огоньком презрения. - Не покупал ведь.
      - Сколько есть, столько есть, - рассеянно отреагировала Варвара Борисовна. - Ирочка, пожалуйста, выложи их на тарелку. Да, на эту, и начинайте уже носить на стол бутерброды с икрой, а то время бежит.
      - А Борисов, посмотрите, бананов, как украл, - возмутилась Лена. - На такой стол мало будет.
      - Там еще должны быть, - сказала Варвара Борисовна, доставая из подвернувшегося под руку пакета сыр и перья зеленого лука.
      - Вот здесь есть бананы, - заговорила Катя, вытряхивая гроздь на парту.
      - Неси сюда, - попросила Лена.
      - Их нужно нарезать и положить на отдельную тарелку, - проговорила Варвара Борисовна. - Леночка, не очень большими кусками, ладно?
      - Хорошо, Варвара Борисовна, - отозвалась Лена.
      - Вы только посмотрите! - снова воскликнула Ира. - Кто-то на виноград и авокадо разорился! Надо же!
      - Виноград нужно помыть и на отдельную тарелку, авокадо пойдет в зеленый салат, - торопливо объяснила Варвара Борисовна.
      Дело продвигалось быстро, стол как будто расцветал тарелками с бутербродами, фруктами, пирожками, печением и конфетами.
      - Ой, скоро ставить будет некуда! - воскликнула Катя. - Придется еще одну парту пододвигать.
      - Ничего, мы пока коробки конфет уберем, - сказала Варвара Борисовна, ставя очередную порцию бутербродов с ветчиной и сыром. - Положи их на ту парту. Ну вот, теперь у нас места достаточно. Пора заняться салатом. Лена и Катя, начинайте мыть овощи. Я закончу с бутербродами и потом помогу вам.
      - Это все пакеты или еще принесут? - спросила Лена.
      - Нет, не все. Ковалева и Вольский ничего не принесли, - ответила Варвара Борисовна.
      - Еще есть время, может, принесут, - сказала Катя.
      - Вольский? Вряд ли, - с ухмылкой заметила Ира, поправляя маленькую сережку, поблескивающую в мочке. - Он у нас гордый.
      - А вот и Ковалева, - объявила Лена. - Лариса, мы только что тебя вспоминали.
      - Здравствуйте, - скромно сказала Ковалева.
      - Что там у тебя? Выкладывай на свободную парту, - потребовала Лена.
      - Я тут вафельный торт и банку селедки принесла, - осторожно произнесла Ковалева. - Под маринадом. - Своей неуверенностью и робостью она раздражала одноклассниц; с ней было невозможно скучно. - Вам помочь? - тихо спросила она.
      - Не надо, мы сами справимся, - сказала Ира, раскрывая пакет с огурцами.
      Ковалева растерянно встала возле доски и некоторое время созерцала стол сквозь очки, то и дело дуя на свою челку.
      - Нам уже колбасу некуда девать, - сообщила Катя.
      - Не пропадет, - ответила Варвара Борисовна, заботливо втискивая последнюю тарелку с бутербродами между фруктами и блюдцем с оливками. - Мы в салат 'Оливье' ее порежем. Ну вот, теперь я готова помочь вам с овощами.
      - Ну тогда я пойду? - нерешительно спросила Ковалева.
      - Иди, - коротко бросила Ира, выкладывая мытые огурцы на соседнюю парту.
      - Конечно, Лариса, - сказала Варвара Борисовна, - мы справимся сами.
      - А селедку куда? - спросила Катя.
      - Посмотри, где-то остался батон, можно сделать еще бутербродов, - ответила Варвара Борисовна.
      Ковалева помаялась некоторое время и наконец двинулась к выходу, осторожно ступая, она прислушивалась, вдруг остановят и попросят чем-нибудь помочь. Но все были так заняты, что не обращали на нее внимания. Чувствуя неловкость даже от того, что уходит, она тихонько выплыла за дверь и тогда грустно вздохнула.
      - Ну вот, остался только Миша, - проговорила Лена, нарезая дольками помидоры.
      - Я же говорю, он не принесет, - ехидно сказала Ира и стряхнула воду с листьев салата.
      - Что значит, не принесет? - услышала разговор Варвара Борисовна, очищая колбасу от шкурки.
      - Он сам так сказал, - ответила Ира. - Из принципа не принесет.
      - Какой такой принцип? - удивилась Варвара Борисовна и пристально посмотрела на Иру.
      - Это он свой характер показывает, - махнула рукой Лена. - Точно, не принесет.
      - А я думаю, принесет, - заявила Катя, откинула на спину длинные до плеч русые волосы и заново скрепила их блестящей заколкой.
      - Может, ему купить не на что? - предположила Лена.
      - Он с бабушкой живет, - сказала Варвара Борисовна, - Она могла бы испечь чего-нибудь.
      - Вот еще, да он не станет бабушку напрягать. Подумаешь, ерунда какая, - проговорила Лена. - В другой раз принесет.
      - Не ерунда, - тут же отрезала Ира. - Все принесли, и он тоже должен. Экзамены все сдаем.
      - Он и так сдаст, - ответила Катя.
      - Девочки, да тут и без Мишки стол весь заставлен, - заметила Лена.
      - Ну и что, - буркнула Ира. - Все, значит, все. Я тоже могла бы ничего не приносить. Стол бы не пострадал без моей колбасы.
      - Не спорьте, пожалуйста, - примирительным тоном попросила Варвара Борисовна. - Надо поторапливаться, скоро уже обед, а нам еще чай поставить и фруктовый салат нарезать.
      - Не волнуйтесь, Варвара Борисовна. Мы сейчас, мигом, - сказала Лена.
      - Нашелся самый умный, - продолжала ворчать Ира, сердито кромсая листья салата.
      - Увижу Вольского, поговорю с ним, - пообещала учительница.
      Ира посмотрела на нее подозрительно и промолчала.
      - А печенье выкладывать или хватит пока? - спросила Катя, обнаружив еще одну упаковку.
      - Оставь, откроем, когда понадобится, - сказала Варвара Борисовна, перемешивая ложкой 'Оливье'.
      В тот же день Варвара Борисовна застала Мишу в вестибюле у окна возле лестницы. Он сидел на низком подоконнике, согнув ноги в коленях, и читал учебник по химии. Миша был длинный и худой с коротко стриженными темными волосами. На нем были тонкий шерстяной свитер, джинсы и кроссовки. Майское солнце освещало лишь часть окна, и мальчик находился в тени от соседнего флигеля. В вестибюле было шумно и пахло пылью, стаи школьников мигрировали туда-сюда, то и дело кто-нибудь проносился по лестнице. Воздух пронизывали солнечные лучи ровными полосами призрачного света с плавающей в них пылью; когда кто-нибудь сквозь лучи проходил, они ломались. Возле раздевалок суетились ученики младших классов: собирались на экскурсию в зоопарк. А в мирном уголке возле окна было спокойно, и никто не толкался. Миша перевернул страницу и продолжил чтение. Варвара Борисовна остановилась на мгновение, подумала, немного посомневалась, но все же решилась и направилась к своему ученику.
      Миша жил с бабушкой, которая работала уборщицей в парикмахерской. Его мама вот уже год как умерла - не перенесла операцию на сердце. Отец с семьей не живет: он куда-то уехал - Мише тогда не было еще и трех лет. С тех пор о сыне он не вспоминает, на похоронах жены его тоже не было, возможно, он ничего не знает. Почему он ушел? - повзрослев, Миша снова спрашивал маму и бабушку, но они не знали или делали вид, что не знают, а больше спросить было некого. Для Миши это была самая большая тайна, которую хотелось разгадать. Где теперь отец? Что с ним? Почему он уехал?
      Миша поднял голову, посмотрел на приближающуюся Варвару Борисовну, захлопнул книгу, слез с подоконника и встал, облокотившись о стену. Книгу он сунул под мышку, а руки - в карманы. Варвара Борисовна была в своем обычном сером пиджаке и юбке, только на воротнике красовалась не рубиновая розочка, как обычно, а янтарная брошь с белесыми как облака разводами.
      - Миша, я хотела поговорить с тобой, - начала Варвара Борисовна.
      - О чем? - неохотно спросил он, хотя уже по тону ее голоса догадывался, разговор будет не очень приятным.
      - Ты ведь знал, что наш класс накрывал стол для учителей? - Она посмотрела с укором. - Ты один ничего не принес.
      Миша потупил взор и промолчал.
       - Почему ты молчишь?
      - Я не такой богатый, чтобы кормить учителей, - хмуро заявил он.
      - У нас нет богатых, однако, больше никто не отказался, - заметила Варвара Борисовна.
      - Их дело.
      - Но твоя бабушка могла бы чего-нибудь приготовить.
      - У нее хватает других дел. Она в мою учебу не лезет.
      - Это хорошо, что ты такой самостоятельный, но мог бы принести хотя бы коробку конфет в благодарность учителям, которые занимаются с тобой.
      - Больше похоже на взятку, если тащить перед экзаменами конфеты, - с усмешкой проговорил он.
      - Ты не прав, это справедливая традиция, в благодарность учителям, - драматично объяснила Варвара Борисовна.
      - Мне эта традиция не нравится.
      - Отчего же? Ты разве не желаешь отплатить учителям за их труд? Сколько сил было отдано, чтобы выучить вас, и сколько еще потребуется в будущем. Ведь ты собираешься продолжать учиться в нашей школе?
      - Собираюсь.
      - Я в этом не сомневалась.
      - У нас образование бесплатное, Варвара Борисовна. Я имею на это право.
      - Да, но угощение для учителей - это другое.
      - Вы сами только что сказали: плата за труд. Пусть учителям правительство платит, а не ученики.
      - Вот ты к чему клонишь. Понятно. Но ты, Миша, не прав. Это не плата, это знак благодарности.
      - Кому надо, тот пускай и благодарит деньгами или конфетами. И вообще, это похоже на вытягивание денег, вам не кажется?
      - Не хорошо так поступать, Миша. Учителям, поверь мне, сейчас нелегко живется. Ты ведь знаешь, какие крошечные у нас оклады.
      - А что, есть места, где платят гораздо больше, если в школе не нравится.
      - Как ты можешь так говорить?! Неблагодарный! Учителя не бросают работу ради вас.
      - В моей семье нет лишних денег, чтобы кормить учителей.
      - Значит, ты категорически против?
      - Да.
      - Что ж, очень жаль. Вспомни поговорку: как аукнется, так откликнется... Помнишь?.. Вот и хорошо.
      Миша угрюмо посмотрел на Варвару Борисовну. Она повернулась и стала подниматься по лестнице.
      Дерзкое поведение ученика страшно возмутило учительницу. Закаленная в школьной стихии со времен перестройки она имела особое отношение к современным порядкам. Он хоть и сирота, но мог бы относиться к жизни попроще, размышляла она, с таким характером далеко не уйдешь, каким бы способным учеником ни был. Ну и поколение растет! Мало того, что здоровье с ними теряешь, так еще и благодарности не дождешься. На врачей, на лекарства потом больше отдашь, чем тут зарабатываешь. Нет, он, конечно, не прав. Ему бы следовало научиться уважать учительский труд.
      Когда Варвара Борисовна оставила Мишу в покое, он снова забрался на подоконник и погрузился в химию. Вскоре его нашла Катя. Спускаясь по лестнице, она встретила учительницу и спросила: 'Вы Мишу не видели?' Та подсказала, где он есть. Девочка подошла к однокласснику и тихо проговорила:
      - Миша, она разговаривала с тобой, да?
      Он слабо кивнул, не отрывая глаз от учебника. Катя подошла к окну и с минуту молчала, глядя во двор.
      - Что она говорила? - снова спросила Катя.
      - Ничего, - буркнул он.
      - Почему ты злишься? - Она отвернулась от окна и посмотрела на Мишу.
      - Ну чего вы все ко мне пристали? - Он захлопнул учебник и сердито глянул на Катю. - Не принес я ничего и не принесу никогда.
      - Это Ира. Она все про тебя говорила: гордый, характер показывает. Вот Варвара и завелась.
      - Ну и пусть.
      - Ира специально так говорила. Она тебе завидует.
      - Она с третьего класса меня не выносит, я за косички ее дергал, - признался Миша и улыбнулся. - С тех пор и злится.
      - Да, она злопамятная, - согласилась Катя. - Но и Варвара тоже не промах.
      - Ее дело.
      - А ты?
      - Что я?
      - Эх, знала бы раньше, за тебя коробку конфет отдала. У меня еще апельсины и плитка шоколада были.
      - Я бы на тебя сильно обиделся, - сказал Миша.
      - Но почему ты такой? - возмутилась Катя.
      - Понимаешь, не надо ничего никому дарить. Моя мать в больницу столько коробок конфет и денег переносила, а ее все равно не вылечили. Бабушка так и говорит: 'Дочь мою зарезали'. Врачи и зарезали.
      - Но твоя мама была неизлечимо больна.
      - Катя, да у врачей все неизлечимо. Ведь они даже больных не слышат. Твердят что-то, орут, хамят и свои трактаты пишут, писаки. Ненавижу! - Он яростно блеснул глазами и добавил: - Буду подыхать - к врачам ни за что не пойду.
      - Миша! Ну причем тут врачи?
      - Все они душегубы безнаказанные. А учителям пусть двоечники взятки носят. - Он развернулся и сел, свесив с подоконника ноги. - У нас образование бесплатное, понимаешь?
      - Ты, конечно, прав, - она посмотрела ему в глаза и добавила: - Но Варвара, сам знаешь, какая вредная.
      - Ну и что? Я, может, в другую школу перейду.
      - А там, думаешь, поляны не накрывают?
      - Найду, где не накрывают.
      - Всегда ты такой упрямый! Вот бабушке твоей расскажу, она тебе этого не позволит.
      В следующую минуту Миша так посмотрел в Катины глаза, что у нее сердце сжалось.
      - Не надо, Катя, - глаза его тревожно заблестели.
      Она чуть улыбнулась. Взяла его руку и почувствовала, какие холодные у него пальцы.
      - Я ничего не говорил ей о поляне, - признался Миша и опустил глаза, осторожно высвобождая руку. - Не хочу, чтобы она волновалась теперь. Ты же знаешь, как она сильно переживает.
      - Обещай, что школу не сменишь, и я ничего не скажу, - тотчас нашлась Катя.
      Миша посмотрел на нее взглядом пойманного в ловушку зверька. Даже рот приоткрыл от негодования.
      - Ну же, обещаешь? - повторила Катя настойчиво.
      - Хорошо, - проговорил он упавшим голосом.
      Стол от девятого 'Б' учителям понравился. Варвара Борисовна принимала поздравления и комплементы коллег со стаканчиком коньяка. Экзамены сдали все с переменным успехом. Даже кто туго тянул, и тех молча пропихнули в десятый класс. Вот только у Миши в табеле успеваемости появилась четверка по математике.
      Прежде Миша аккуратно сдавал деньги на ремонт класса, на поход в музей, на цветы и подарок ко дню рождения Варвары Борисовны, поэтому одноклассники недоумевали, отчего же он теперь категорически проигнорировал поляну.
      Бабушка о новой школьной моде ничего не подозревала. Из своего довольно светлого прошлого она с ностальгическим удовольствием вспоминала походы на природу, когда школьники брали с собой бутерброды, чай в термосах, отправлялись на какую-нибудь лесную поляну и там пели песни у пионерского костра. А в старших классах ездили даже на берег Виштынецкого озера с ночевкой. Нынче школьников в походы совсем уже не водят, говорят, денег не хватает на автобус. И потому внука она жалела, рассуждала, какая неинтересная у него жизнь, не то, что было раньше. Зато гордилась она перед соседками, какой Мишка у нее растет смышленый, самостоятельный. Всегда серьезный, молчаливый, - это потому что в школе устает, вот и хмурится все время. Эх, что поделать? Жаль, когда вырастет, нечего будет и вспомнить, кроме одной учебы.
      До некоторых пор Мишкины успехи бабушку почти не волновали. Знания - это его личное дело. И она рассуждала: 'Вот если государству нужны образованные люди, пускай оно и учит. А у меня денег нету ни на учебники, ни на тетрадки. Мне главное, чтоб внук сыт и здоров был, остальное - не моя забота'. Но потом, когда городская администрация назначила ученикам премию за отличную учебу, интерес к Мишиным оценкам у бабушки появился очень даже чуткий.
      Проходили каникулы, о споре с Варварой Борисовной Миша старался не думать, а потом и вовсе забыл. Зато учительница все очень хорошо помнила. В августе, перед началом учебного года, она потребовала, чтобы Миша и два слабоуспевающих ученика помогли с ремонтом класса.
      - Если в вашей семье, Миша, нет денег на ремонт, тебе придется поработать, - объяснила она и поправила прическу, глядя перед собой, словно в зеркало. - Белила и краску купили родители Корельцева, а вы с ребятами поможете побелить потолки и покрасить стены.
       - И сколько мне заплатят? - спросил Миша.
      - Что значит, заплатят? - возмутилась Варвара Борисовна и уперлась в мальчика пристальным взглядом.
      - Я хочу знать оплату моего труда, - спокойно ответил он. - Не могу же я работать задаром. Мне еще к сентябрю нужно тетради и учебники купить.
      - Ну, знаешь! - воскликнула она. - Ты эгоист и черствый человек. Школа тратит на тебя силы и деньги, а ты даже не хочешь оказать посильную помощь!
      - Но я не отказываюсь, - возразил Миша. - Я только не хочу работать даром.
      - Уходи. Я больше не желаю разговаривать с тобой на эту тему, - сердито проговорила Варвара Борисовна.
      - До свидания, - сказал он, пожал плечами и вышел из класса.
      'Нет, этот ученик меня доконает, - мысленно возмущалась Варвара Борисовна, когда осталась одна. - Его нужно поставить на место. Иначе сядет на шею'.
      С первых дней нового учебного года Варвара Борисовна назначала Мише дежурство по классу без очереди, всякий раз придиралась к его ответам у доски и выискивала в его контрольных работах, за что бы снизить оценку. Одноклассники быстро почувствовали прямо-таки военное противостояние Мишки и Варвары. Всем стало любопытно, что будет дальше и чем это дело закончится.
      Миша негодовал, он всей душой возненавидел Варвару Борисовну. Обида росла, и однажды после очередного дежурства, когда она заставила его перемывать доску от белесых разводов по углам, он едва не вспылил, но удержался от резких слов, молча швырнул тряпку в угол и вышел из класса, хлопнув дверью. Злость вспыхнула в нем как пожар. 'Как хотелось убить Варвару! - признавался он самому себе в эту минуту. Его пальцы крепко стискивали лямки рюкзака, висевшего на спине. - Она издевается надо мной, - думал он, - хочет унизить перед всем классом. Пытается выставить за дурака!'
      Миша по-прежнему отлично успевал в учебе, и только по математике у него все больше появлялось четверок. А однажды вдруг вылезла тройка. Варвара Борисовна явно без сожаления вывела ее в журнале и дневнике. Миша не находил себе места. Эта гадкая тройка поразила его, как тяжелая инфекция. Он точно заболел от нее. Даже Катя не могла успокоить. Оба, листая тетрадку с контрольной работой, не понимали, за что снижена оценка, все решено правильно, за какие-то помарки? Нет, не похоже, но что же тогда еще? Действительно - ничего. Оценка не объективна. Как бы там ни было, ее нужно исправить немедленно: скоро конец четверти. Миша понимал, что единственная тройка не может испортить итоговую отметку, но подозревал он, что вслед за ней Варвара Борисовна безнаказанно поставит еще. И не один раз. Пусть даже все задания будут сделаны правильно, учитель, если надо, всегда найдет, к чему прицепиться. А потом, если получится низкий бал, его лишат возможности получать стипендию. Это хуже всего.
      Стипендию Миша получал в конце каждого месяца. Это были не слишком большие деньги, однако бабушка их всегда очень ждала. Он даже представить себе не мог, как объяснить бабушке, что этих денег больше не будет. Она очень расстроится, начнет упрекать в легкомыслии и снова будет хвататься за сердце и закатывать глаза. А что если она помрет? Эта страшная мысль сковала его душу, грозя одиночеством.
      После урока Миша решил подойти к Варваре Борисовне. Терять все равно было нечего. Но попытаться нужно. Все получится, надо только самому успокоиться, - уговаривал он себя. Учительница сидела за столом, что-то писала в журнале, когда Миша к ней подошел.
      - Я бы хотел пересдать контрольную, - решительным голосом начал он.
      Варвара Борисовна подняла на него недоумевающий взгляд.
      - Пересдать? - спросила она.
      - Да.
      - Но зачем, эта оценка не повлияет на итоговую в четверти.
      - Неважно, я должен ее исправить, - прежним, спокойным тоном проговорил он.
      - Сочувствую, но мне не заплатят за то, чтобы я осталась с тобой после уроков и тем более за проверку контрольной сверхурочно, - с сожалением произнесла Варвара Борисовна.
      Уязвленный Миша опустил глаза. Некоторое время он слушал, как бешено колотится его сердце, как изнутри его обволакивает туман негодования, но нашел в себе силы продолжать уверенно и спокойно.
      - Я должен исправить.
      - Хорошо, если ты оплатишь мне час работы, я согласна остаться после уроков.
      - Вы же знаете, стипендию выдадут в начале месяца.
      - Знаю, но ты сможешь заработать. Хочешь?.. Так вот, на осенних каникулах нужно покрасить пол в нашем классе. Сделаешь, я останусь с тобой на пересдачу, и тогда денег вовсе не потребуется. Ну, согласен? - Она улыбнулась.
      Миша стиснул зубы и кивнул.
      - Вот и договорились. Сегодня у меня нет времени, приходи завтра после уроков. Хорошо?
      - Да.
      Миша повернулся и пошел к двери. Варвара Борисовна проводила его победоносным взглядом, теребя пальцами маленький золотой крестик, поблескивающий на груди. Слава Богу, хоть на этом сладились.
      Контрольную Миша пересдал, и в его дневнике над зачеркнутой жирной тройкой молнией изогнулась худосочная четверка.
      'Как будто одолжение сделала', - заметил про себя Миша, закрыл дневник и сунул в рюкзак.
      Целый день, отнятый от каникул, Миша и его одноклассник - лодырь Хлюпин, занимались ремонтом класса. Пол они покрасили добросовестно, Варвара Борисовна осталась довольна. И особенно торжествовала оттого, что так удачно нашла способ воздействия на Мишу. 'В жизни это тоже пригодится', - говорила она мальчику. И вскоре за очередное исправление тройки она попросила навести порядок в шкафах, где хранились книги, тетради, дидактические материалы и прочие школьные принадлежности. Миша чувствовал удушающую несправедливость, с которой Варвара Борисовна атаковала его. Да это натуральное вымогательство! Только вместо денег она требует работу.
      - Так ты согласен? - елейным тоном спросила Варвара Борисовна, нежно поглаживая пальцами колпачок шариковой ручки.
      Миша стоял перед ней с чувством оскорбленного достоинства. Он бросил на Варвару Борисовну презрительный взгляд и опустил глаза. Сейчас она показалась ему чужой, невозможной, корыстной, ужасной, точно чудовище. Он почувствовал свое бессилие перед этой безнаказанной беспощадностью, на которую была способна эта страшная женщина.
      - Вы издеваетесь надо мной, да? - наконец проговорил он. - Вы специально это делаете? - он посмотрел на учительницу с неприязненной усмешкой.
      - Ну почему же? - проворковала Варвара Борисовна, кладя ручку на стол. - Ведь ты сам утверждаешь: любой труд должен оплачиваться.
      - Но вы делаете это назло.
      - Нет, Миша, такова жизнь, и я хочу, чтобы ты понял это сейчас. Потом тебе же будет легче, понимаешь?
      - Жизнь могла быть другой, если бы такие как вы с людьми поступали бы честно.
      Варвара Борисовна усмехнулась, уголки ее губ пренебрежительно опустились. Она посмотрела на мальчика с такой снисходительной улыбкой, точно разговаривала с идиотом. Эта выходка, этот ее ядовитый взгляд еще больше разозлили Мишу. Его лицо зарделось как от огня, кровь шумно пульсировала в висках.
      - Как, разве я не честна с тобой? - обиженным тоном сказала она. - Или ты считаешь, я должна даром тратить с тобой время после уроков?
      - Да не нужна мне ваша четверка! И в своем кабинете наводите порядок сами! - в сердцах проговорил Миша и выскочил вон.
      Варвара Борисовна фыркнула и сказала вдогонку:
      - Не нужна, так не нужна. Я разве настаиваю. - Она повернулась, достала из сумочки губную помаду, зеркальце и стала мазаться перед уходом домой.
      Миша давно потерял веру в людей, взрослых, которым надо говорить то, что они хотят услышать, вежливо во всем уступать, улыбаться, потому что им это очень нравится, делать то, что они просят и не сомневаться в их поступках, потому что они всегда правы, хотя часто многие противоречат сами себе, из-за чего становится до чертиков противно и тошно. Взрослые словно сговорились против него, проклинали его прямоту, а некоторые учителя жаловались на его трудный характер и сетовали, будто Вольский создан, чтобы усложнять жизнь окружающим. И бывало, чувствовал он себя, словно в дремучем лесу среди хищников. И только маленькой капли, последней капли не хватало, чтобы взбунтоваться, той капли, что, набрякнув, в конце концов падает на чашу весов терпения и перевешивает ее.
      Спустя некоторое время в Мишином дневнике вылезли еще несколько троек по математике. Миша негодовал. Они давили на нервы, как унижение. О стипендии теперь можно забыть. Бабушка будет возмущаться. Но больше всего угнетали не сами тройки, а то, с какой радостью и самодовольством их ставит Варвара Борисовна. Миша задумал было совсем бросить учебу, идти работать. Или нет, все-таки лучше перевестись в другую школу. Он вновь ухватился за эту спасительную мысль, как за край надежды, но вдруг спохватился: 'Катя... я же обещал ей остаться; она и так почему-то дуется на меня последнее время. Нет, я не хочу с ней расставаться. И бабушке как объяснить?' Миша отчаянно копался в мыслях в поисках надежного выхода, но ничего подходящего найти не получалось. Чувство негодования тяготило его сердце, ощущение безысходности спеленало его плотным коконом и сменилось неудержимым гневом. Все-таки надо уходить.
      На другой день он сообщил свое решение Кате.
      - Ты что же, окончательно решил? - сказала Катя, глядя на него в упор.
      Миша стоял перед ней, опустив голову.
      - Да, - неохотно признался он.
      - Но ты обещал! - Катя стиснула губы и с укором посмотрела на него.
      - Я не хочу здесь больше учиться. Эта Варвара, она гноит меня. Разве не видишь?
      - Подумаешь, она ко всем так относится.
      - Нет, не ко всем. Она унижает меня перед всем классом. Она хочет выгнать меня с позором. Тогда лучше я сам уйду.
      - Так ты сдался? Сдался, да? - Катя не скрывала своего презрения. - Значит, ты - слабак.
      - Катя! - воскликнул он. Их взгляды пересеклись.
      - Отстань. Вали, куда хочешь. Я больше не хочу с тобой разговаривать. - Она повернулась и уверенно зашагала по коридору.
      - Катя! - Миша бросился за ней. - Подожди, я придумаю что-нибудь. - Он обогнал девушку и встал перед ней. - Подожди. Ты разве...
      - Уйди, - проговорила она с раздражением. - Я не хочу с тобой общаться, понял?
      - Но почему?! - воскликнул он.
      Миша схватил ее за руку, но Катя вывернулась и с размаху хлопнула его по щеке, с ужасом отшатнулась и, всхлипывая, пошла прочь, опустив голову. Миша остолбенел, ошеломленный ее резким поступком. Нет, только не это. Ни за что на свете. Он не хотел, чтобы это вышло именно так. Тогда и в самом деле было бы лучше в этом классе остаться. Он проводил Катю недоумевающим взглядом и едва ли опомнился, когда она скрылась за углом. Щека горела от ее ладони, как от ожога. И вдруг Мишу словно холодом обдало, он понял, что все кончено. И ледяная мысль эта, неожиданно возникнув, тотчас овладела его сознанием целиком и подтвердилась уже на следующее утро, когда он, проходя по коридору, увидел на скамеечке Катю в компании одноклассников. Она сидела на коленях Барсукова, и тот, ехидно усмехнувшись, негромко произнес:
      - Глядите, скряга идет, - кивнул в сторону Мишки. - Ты ведь ударила его? - с удовольствием полюбопытствовал он, и Катя неохотно кивнула.
      Она даже не взглянула на Мишу, когда тот проходил мимо, а потом о чем-то весело защебетала с Барсуковым. Миша, не замедляя шаг, направлялся в кабинет Варвары Борисовны. Ему было все равно.
      - Эта задача решена правильно, - заявил он учительнице. - За что вы теперь снизили оценку? - Он раскрыл тетрадь и положил на учительский стол.
      - Если бы задача была решена правильно, Миша, я бы без колебания поставила на бал выше, - ответила она.
      - Вы врете! - вспыхнул он.
      - Что за тон, Вольский! - возмутилась учительница. - Выйди, я не хочу с тобой разговаривать в таком тоне.
      - Нет, вы сначала ответьте, где тут ошибка? - проговорил он сквозь зубы, при этом лицо его налилось краской гнева, сделалось страшным, так что Варвара Борисовна почувствовала себя неуверенно и очень пожалела, что осталась с ним наедине.
      - Миша, я не хочу разговаривать с тобой, пока ты не успокоишься, - сдержанно сказала Варвара Борисовна, сняла очки и стала протирать их фланелевой тряпочкой.
      - Но я решил эту задачу! - воскликнул Миша. - Задача решена правильно, ведь ответ сошелся!
      - У этой задачи может быть только одно верное решение, - упрямо возразила она.
      - Но я нашел свое собственное! - настаивал он.
      - Какой же ты настырный, - она покачала головой и надела очки.
      Миша уставился на Варвару Борисовну, бешено сверкая глазами. Он был убежден в своей правоте, и это придавало ему уверенности. Варвара Борисовна с опаской поглядывала на него, прикованная к своему стулу. Мышцы на ее лице напряглись, она нервно крутила в пальцах карандаш. Тут Миша не выдержал, схватил тетрадь и проговорил:
      - Я вас ненавижу! Вы специально... - задохнулся. - Вы... - В отчаянии он не мог подобрать слов. - Вы черствая! Вы чудовище!
      Как раз в этот момент дверь отворилась, и вошла Ира. Услыхав последние фразы, брошенные одноклассником, девочка с ужасом встала в дверях, не зная как поступить, выйти или остаться на месте.
      - Ты! Ты, как смеешь меня оскорблять?! - взвизгнула Варвара Борисовна, подскакивая со стула. Увидав Иру, она вспыхнула еще больше, схватила Мишу за руку и, крепко сжав ее, потащила мальчика за собой.
      Миша попытался высвободить руку, зажатую, словно в тисках. Наконец удалось. Не говоря больше ни слова, он вышел из класса.
      - Ира, идем со мной. К директору, - сурово приказала Варвара Борисовна, задыхаясь от ярости. - Вольского надо наконец наказать. Это какое-то безобразие!
      - Хорошо, Варвара Борисовна. - Ира охотно направилась следом за учительницей.
      - Завтра без бабушки в школу не приходи! - прокричала Варвара Борисовна в спину Мише. Он проигнорировал ее требование, повернул за угол и стал спускаться по лестнице. - А мы идем к директору. Ира, ты будешь свидетелем. Он оскорбил меня!
      На другой день Миша на первый урок не пришел. Не показался он и на следующем, это была математика. В тот день в школе он вообще не появился. А во второй половине дня, когда занятия первой смены закончились, и несколько преподавателей собрались в учительской почаевничать за разговором, к ним вошла бабушка Вольского. Она была страшно взволнована. Увидав Варвару Борисовну, она приблизилась к ней с блестящими от слез глазами и, едва сдерживаясь, слабым голосом простонала:
      - Пропал мой внучек! - Слезы покатились по ее щекам, она достала из кармана платок и, стиснув его в дрожащем кулаке, прижала к глазам, ко рту, вся красная и сморщенная от горя. - Ушел... отца искать... Меня старую бросил. За что такое наказание?! - с трудом выговорила бабушка, плечи ее задергались, и вся она ссутулилась в безмолвном рыдании.
      Учителя застыли на своих местах, с изумлением глядя то на плачущую женщину, то на Варвару Борисовну. Кто замер с чашкой у рта, кто с недомолвленной фразой на губах, кто поперхнулся и долго в неловком смущении приглушенно откашливался в кулак. Варвара Борисовна стояла перед бабушкой, окаменев, и с трудом собиралась с мыслями, но так и не собралась, от того, что всю ее холодом сковало какое-то тревожное предчувствие.
      И беспокойство Варвары Борисовны не было напрасным. Бабушка, продолжая шмыгать носом, полезла дрожащими пальцами в карман пальто и вынула сложенный вдвое тетрадный листок в клеточку. Развернула и подала учительнице. Варвара Борисовна встрепенулась, поглядела по сторонам, на завуча, на коллег. Бледная от ужаса она взяла бумагу, как приговор, быстро прочла и бессильно опустилась на стоявший поблизости стул, уронив руку с запиской на колени.
      - Это вы довели... - бабушка всхлипнула, глядя на учительницу красными заплаканными глазами, махнула платком и снова залилась слезами, что-то бормоча невразумительное.
      Первым очнулся учитель биологии, он подошел к столу, взял бутылку с минеральной водой, два пластиковых стакана и, на ходу наливая, поднес воды бабушке, та приняла подношение и сделала несколько глотков. Другой стакан он предложил Варваре Борисовне, но учительница даже не пошевелилась, глядя в одну точку. Тогда он пожал плечами и исчез из ее поля зрения.
      Чаепитие не удалось. Кто-то повел несчастную бабушку к директору. Завуч Невзорова с надменным видом подошла к Варваре Борисовне, вынула из ее рук записку и, близоруко прищурившись, стала читать. Потом с укором посмотрела на учительницу и сказала, что по этому делу придется начать разбирательство. Варвара Борисовна подняла на нее печальные глаза, но не смогла ничего промолвить. Тогда Невзорова сурово добавила:
      - Рекомендую вам пересмотреть свои воспитательные методы. Если мальчика не найдут, пеняйте на себя.
      Варвара Борисовна трагически закрыла лицо руками. Невзорова повернулась и вышла из кабинета, не проронив больше ни слова. Сочувствующие коллеги уговаривали Варвару Борисовну не расстраиваться. Вольского отыщут, обязательно приведут, и все образуется. Но прошло много времени, а Мишу не нашли, с тех пор его больше никто не видел.
      
      Впечатление
      
      Три раза в неделю Петя Журавлев, выпускник Московской академии изобразительных искусств, приходил в район Монастираки и на улице Эрму выставлял свои картины, в том числе и на продажу. В Афины он приехал в середине лета в поисках средиземноморского вдохновения, практики и заработка. Яркие южные краски, античные пейзажи, греческое искусство, древние боги, о жизни и подвигах которых он с упоением еще в детстве читал, чрезвычайно увлекали молодого художника.
      В Греции Петя работал с душевным подъемом, писал картины сбывшейся мечты: ослепительно выбеленные церквушки на кипарисовых холмах, большие яхты в солнечном море, древние развалины, старинные афинские улочки, крестьянки с виноградом и пастухи с флейтами. Был у него и автопортрет: Петя в полный рост - высокий, худой с коротко стриженными льняными волосами в шортах и майке - стоит на фоне колоннады храма Зевса Олимпийского. Но среди таких прекрасных пейзажей и античных руин больше всего было полотен с Акрополем.
      Петин Акрополь был изображен во всевозможных ракурсах. Он считал, каждый уважающий себя художник должен изобразить сей царственный город с натуры, ведь ради одного только Парфенона с его рельефами Фидия стоило бы пуститься в дальнее путешествие.
      Вот еще картина: на скале, окруженной морскими волнами, одиноко и величаво царит храм Посейдона. Не проходите мимо, Петя больше месяца его писал. Ради драгоценных эскизов он неделю провел на мысе Суньон, жил в номере какой-то непростительно дорогой гостиницы, израсходовал уйму красок, чтобы добиться естественного колорита. А потом еще несколько ночей не спал: шлифовал изображение до желаемого совершенства.
      В сторонке Петя скромно выставлял несколько привлекательных, но, к сожалению, банальных березовых пейзажей с русскими девушками и один мрачноватый вид с неожиданной подмосковной грозой у реки.
      На Эрму по обыкновению собиралось много интересных художников, но среди пестрого разнообразия их живописи Петины полотна все же не терялись. Покупатели останавливались пред его картинами, подходили ближе, рассматривали с любопытством и оживленно обсуждали. Все хвалили, но покупали редко, даже очень редко: одну - две за неделю и то, если продавец уступит в цене. Один русский пейзаж приобрел афинянин; другой, с мраморным греческим храмом - турист из Северной Европы, и это все. Тогда, чтобы время даром не проходило, Петя стал рисовать простенькие шаржи - сто драхм картинка. Желающих получить собственный комический портрет находилось достаточно, чтобы на вырученные деньги художник мог снимать комнату и скромно питаться. Но была у Пети мечта создать полотно оригинальное, самобытное, словом, шедевр, как не поверни.
      Петя снимал дешевую комнату возле площади Омония у эмигранта из Украины. Хозяин весь день отсутствовал: он работал в Пирейском порту, обычно возвращался поздно и от усталости тотчас падал на кровать, спал до следующего утра как убитый и потом снова уходил на работу; и так ежедневно, с одним выходным в неделю. Петя очень быстро превратил свою комнату в мастерскую. Бывало, весь день не выходил - самоотверженно трудился.
      Он считал себя вполне удачливым человеком. Впервые оказавшись в Афинах, на удивление скоро нашел дешевую комнату в самом центре города. Больше того, из окна этой комнаты открывался красивый вид на город, где среди домов вдруг девичьей грудью вздымается удивительная гора Ликавитос с маленькой церковью на самом соске этой горы, - так ее любят изображать местные художники. Ему везло с погодой на пленэрах, когда он рисовал пейзажи, везло с натурщицами, которые охотно ему позировали, везло с добрыми греческими друзьями, тоже художниками. И только с деньгами ему не везло. Денег ему никогда не хватало - все двадцать два года его скромной жизни. Впрочем, Петю это не слишком огорчало, привык.
      Мимо художника с его картинами и дальше по рыночным улочкам проходило много народу: не только покупатели, но и торговцы. Одни несли на продажу корзины с цветами, другие везли тележки, полные сувениров, третьи призывали покупать баранки, жареные каштаны, лотерейные билеты. Эти билеты разноцветными лентами крепились на деревянном кресте, и продавцы вышагивали с ним по улице, будто с волшебным посохом, и громко зазывали покупателей: 'Лотерея, лотерея! Сегодня удачный день! Покупайте лотерею!'
      Был чрезвычайно жаркий субботний день. В городе стояла влажная духота. Вихрями поднималась серая пыль. Васильковое небо побледнело к полудню, как будто выцвело оно в лучах солнца. Петя сидел на деревянном складном стуле в фиолетовой тени соседнего здания и скучал. Утомительно знойный день протекал с медовой медлительностью. Жирная муха назойливо маячила возле Петиных картин, потом нахально уселась на полотно. Он ревностно согнал насекомое с Акрополя. 'Только мух здесь не хватало', - вздохнул с досадой.
      Художники, стоявшие по соседству, сворачивались до вечера, уносили свои Акрополи и храмы Посейдона.
      - Хватит уже, незачем бесполезно плавиться на жаре, - говорили они и прощались друг с другом.
      'Нужно дождаться, когда солнце сядет, наступит прохлада, - лениво соображал Петя. - Тогда на улице станет веселее, загорятся лампы, витрины магазинов, публика оживится, у нее появится интерес к искусству'.
      Но время ползло неторопливо, словно умирая. Петя, не в силах больше унять свою неукротимую зевоту, совсем разомлел. И вот, едва не клюкнувшись носом о соседний мольберт, он очнулся от полусонного забытья. И в следующую минуту произошло необыкновенное событие.
      Пожилой усатый албанец - один из продавцов лотерейных билетов, проходя мимо, не заметил, как свисающий конец ленты зацепился за деревянную ножку Петиного мольберта, один билет оторвался и застрял в щели. Никто во всем мире, кроме Пети и, конечно, античных богов, этого не заметил. Петя едва переборол свою дремоту и не сразу сообразил, что у него чудесным образом оказался лотерейный билет. Сам Гермес вручил его, можно сказать, в руки. Бери, мол, вдруг повезет.
      Петя поднял и повертел разноцветную глянцевую карточку в руках, рассматривая с обеих сторон. Греческий он знал не достаточно хорошо, чтобы прочесть условия игры, однако цифра 1000000 драхм, нарисованная на защитном слое, который нужно стереть, была довольно привлекательна.
      Продавец билетов неторопливо удалялся, его звучный тенор: 'Лотерея, лотерея!..' слышался все дальше и тише. Теперь уже где-то за перекрестком. Нет, Петя не желал испытывать судьбу и отложил билет, чтобы честно вернуть его хозяину. Но одинокая мысль как назойливый комар не давала покоя: билет-то ведь достался ему самым необыкновенным образом. Такое случается раз в жизни. От жары художник с трудом соображал, как ему теперь поступить. Единица с шестью нулями будоражила воображение.
      'Да ведь это целое состояние! - Петя размечтался. - А что, ведь выиграл мой дядя, простой машинист поезда Москва - Петербург, пятьсот тысяч рублей, - вспоминал он. - Это благодаря дяде я теперь в Афинах оказался'.
      Петя и в самом деле никогда бы не попал в Грецию, если бы не счастливый дядин билет. Просто вовремя он оказался дома у своего родственника со своей греческой идеей. В тот раз Петя ловко занял на поездку часть выигранных денег, прежде чем ликующий дядя успел опомниться от радости.
      'Наша жизнь подобна лотереи: кому-то везет, а кому-то нет, - рассуждал Петя и с ухмылкой добавлял: тогда первым приходится делиться. И что же теперь: вдруг, откуда ни возьмись, почти такой же билетик очутился в моих руках - только стереть защитный слой монеткой. Если выиграю, смогу купить столько тюбиков краски и холстов! А потом отправлюсь в большое путешествие по Греции'. - Думать об этом было хорошо. Неплохо бы выбраться из пыльного, душного города и отправиться на острова. А там дышать ароматными мандариновыми садами, бродить среди мифических рощ и храмов, завязывать волшебную дружбу с нимфами. И писать, писать неповторимые этюды... Яркие фантазии волнами накатывали одна слаще другой. Петя все больше загорался. Ну вот, тогда можно завести прелестных натурщиц и, путешествуя, снимать уютные комнаты в гостиницах. Потом осесть в красивом месте, открыть собственную мастерскую и там писать полотна в любви и радости. А когда денег от проданных картин будет достаточно, чтобы не стыдно было вернуться домой в Россию, тогда отдать долг дяде и наконец организовать в Москве собственную студию. Какое счастье, ведь никогда больше не придется работать официантом в кафе и мыть машины на автостоянке как раньше! А вместо этого целиком отдаться любимому искусству. Какая восхитительная мысль!.. По телу художника пробежал щекотливый озноб, закружилась голова, мечты захватили его целиком. Собственная мастерская, красивые натурщицы, известность, нет, всемирная слава. А потом! Выставки в дорогих галереях мира.
      Петя опомнился, когда его некстати потребовал покупатель - пожилой человек в темных очках, светлой рубашке и большим животом на выкате - он поинтересовался стоимостью 'Храма Посейдона'. Получив ответ, мужчина нахмурил брови. Некоторое время он все еще продолжал пристально рассматривать картину, то подходя к ней на шаг, то отступая. В конце концов, поразмыслив в полголоса, он махнул рукой и отправился дальше. Петя проводил его рассеянным взглядом и тут увидел продавца лотерейных билетов. Тот самый албанец возвращается. Надо решать наконец. Разве бывают в такой солнечный, радостный день пустые билеты? Нет, этого не может быть. Теперь важно оставаться честным и не прогневить богов.
      Когда старый албанец приблизился, Петя позвал его, объяснил двумя, тремя греческими словами, что тот уронил билет, после чего протянул ему монету сто драхм. Лотерейщик не сразу понял, в чем дело, но когда догадался, коротко поблагодарил, взял деньги, пожелал удачи и продолжил путь.
      Билет оказался пустым.
      Петя вернулся в Москву совсем без денег.
      Некоторое время он работал днем в какой-то издательской конторе, где рисовал рекламных уродцев на заказ для коммерческих компаний, а ночью - в казино барменом, чтобы как можно скорее заработать и рассчитаться с добрым дядюшкой, который вовсе и не торопил племянника, а обещал подождать сколько нужно.
      - Я старый уже, один и не бедствую, - объяснял дядя. - А тебе еще жить, деньги нужны. Так вот не торопись, отдашь, когда твоя жизнь наладится.
      Но гордый Петя спешил поскорее вернуть этот, как он считал, позорный долг.
      В редкие выходные дни он приходил на Арбат и там, вечно не выспавшийся, бледный, с красными глазами выставлял на продажу свои греческие пейзажи, которые почему-то не пользовались успехом у публики. Рисовать теперь у него не получалось: на творчество не оставалось времени, его отнимала бесконечная работа. Но когда у Пети звенели карманные деньги, он не упускал случая купить лотерейный билет в надежде, что когда-нибудь повезет. Возможность крупного выигрыша по-прежнему дразнила его, удачу ловил он упрямо.
      За те два месяца, что Петя провел в Афинах, он успел отвыкнуть от русских картин: грязных, серых улиц, нищих, копающихся в мусорных контейнерах, слезливых попрошаек, вечной и тяжелой нужды. Когда-то, еще до путешествия в Грецию, он всего этого не замечал - примелькалось, как злая обыденность. Теперь же после респектабельного, волшебного Средиземноморья он смотрел на родные улицы другими глазами. Почему-то его здесь все удивляло, возмущало, а вид многочисленных бродяг наводил на печальные мысли, заставлял подумать о своем будущем, но, к сожалению, не в качестве художника.
      Дождливая, сумрачная Москва. Хмурое, тяжелое небо, казалось, вот-вот опрокинется и прольется холодным ливнем. Осень день за днем скрадывала светлые часы, и оттого на душе становилось еще тоскливее. На голых деревьях горланили взъерошенные вороны, с ветвей слетали последние желтые листья. Листья шелестели под ногами, бессмысленно метались по тротуарам и тонули в грязных лужах.
      В такой промозглый день Петя возвращался домой после работы. По дороге он зашел на десять минут к другу за парой эскизов. Потом он брел по какой-то слабо освещенной улочке. Его знобило от сырости и холода, болела голова. Перенесенная недавно простуда то и дело напоминала о себе приступом кашля и не проходящим насморком. Проходя мимо киоска, в котором предлагалась и лотерея тоже, Петя устало поглядел на разноцветные билеты, выставленные за стеклом. 'Все бы выигрывали, тогда и бедноты не осталось, - подумал он и остановился. - А впрочем, может сейчас и повезет'. Он нащупал мелочь в кармане, отсчитал и купил билет.
      Вдруг откуда-то из подворотни появилась крошечная девочка на вид лет пяти. Она подошла к Пете с протянутой рукой, едва только тот отошел от киоска.
      У нее были голубые как южное небо глаза, но в них отражалось отчаяние; под глазами лежали болезненные тени; на изможденном лице разводы от слез; белокурая головка ее была запачкана не то грязью, не то кровью; на девочке было изношенное платьице, на ногах - рваные босоножки, хотя было очень холодно; бедняжка была необыкновенно худая, а ручки и ножки, - невозможно тонкие, будто косточки, - такие Петя за всю свою жизнь еще ни разу не видел. Некоторое время он с сочувствием глядел на девочку и удивлялся. Разве возможно, чтобы такой хрупкий скелетик еще мог двигаться и дышать?!
      Девочка продолжала стоять с протянутой рукой, в безмолвной мольбе о помощи. Петя, не задумываясь, полез в карман, сгреб мелочь и насыпал ее в детскую ладошку. Он так волновался, что несколько копеек со звоном полетели на асфальт. Девочка тотчас опустилась на колени и принялась торопливо их подбирать. Петя заметил, этих денег не хватит ей даже на сдобную булку. Но больше у него самого ничего не оставалось. Тогда и лотерейный билет он тоже отдал. Несчастная поглядела на карточку и торопливо сунула ее в карман замызганного платьица.
      - Как тебя зовут? - ласково спросил Петя.
      Девочка с испугом поглядела на дядю.
      - Как твое имя? - повторил он.
      - Аннушка, - ответила она тихо и чего-то страшно смутилась.
      - Хочешь, пойдем со мной, я тебя дома накормлю, - предложил Петя.
      Но Аннушка, поджав губки, глядела на него недоверчиво.
      - Не бойся, я ничего...
      Тут девочка повернулась и бросилась бежать в свою подворотню, так быстро, словно боялась, что ее станут преследовать. Лишь на минуту она остановилась в полумраке на углу дома и посмотрела на незнакомца. А он стоял и в недоумении на нее глядел. Тогда Аннушка повернулась и растаяла в туманном сумраке, как приведение.
      Продолжая путь, Петя только и думал о встрече с брошенным ребенком. Глаза Аннушки чрезвычайно потрясли его. Как же такое может быть теперь? Страшная мысль поразила художника до глубины души. Что это, в самом деле, происходит? Откуда столько бедных людей? Тут он вспомнил, как вчера двое нищих ныряли в мусорный контейнер и вытаскивали оттуда какое-то драное барахло и объедки, как старики на лавочке в сквере жарко ругают правительство, как опасно бывает на улицах после захода солнца. А недавно, прямо на Петиных глазах, два господина вылезли из машины со служебными номерами и среди проституток выбрали двух совсем еще девочек, усадили их на заднее сидение и укатили, скрылись с глаз вечернего города. Как-то все мрачно вокруг. В голове не укладывается, как такое возможно. В следующую минуту у Пети как будто что-то переключилось внутри, он стал возмущаться.
      Эта Аннушка, едва живой, беспомощный ребенок перебивается редкими подачками, а родители как будто ничего не видят! А есть ли у нее родители? Может быть она - сирота? Бедняжка, она боится всего на свете. Девочку наверняка кто-нибудь уже обидел, воспользовался ее беспомощностью. Какая несправедливая жизнь настала! Но что ждет его самого? Если все-таки посвятить себя высокому искусству, придется много терпеть. Голод, нищета и одиночество. Но так не должно быть! Тут Петю будто холодной волной окатило. И без того болезненное состояние его ухудшилось. Сердце защемило. От волнения перед его глазами закружилась мрачная улица, бледные фонари, спешащие прохожие, витрины магазинов - все куда-то поплыло. Он начал обмахиваться листом - каким-то, черт с ним, эскизом. Эмоции переполняли его. Надо взять себя в руки, успокоиться. Мало-помалу самообладание вернулось, и Петя устало побрел домой.
      Однако история с Аннушкой закончилась не на этом. До самого вечера Петя не мог прийти в себя. Он все думал о несчастной девочке, потом о бестолковой своей жизни, которая, скорее всего, закончится возле мусорного контейнера. Он был так взбудоражен такой безотрадной перспективой, что не сомкнул глаз до глубокой ночи и все ворочался в постели. А утром, едва только очнулся от беспокойного сна, ему пришло такое сильное вдохновение, какого он до сих пор еще не испытывал.
      Весь день Петя не покидал свою комнату. Он начал писать картину. На работу в проклятую контору он не пошел и с того дня вообще больше никуда не ходил. Недели художнику не хватило. Остановиться Петя не смел - продолжал рисовать и другую неделю, а потом и вовсе перестал замечать, как пролетают эти недели одна за другой. Он вдохновенно трудился, делая лишь короткие перерывы на чай и сон, когда уже совсем падал от изнеможения.
      Около месяца Петя писал картину. Работал как одержимый. Писал до тех пор, пока она не приобрела, по его мнению, законченный вид. В новое полотно он вложил всю энергию молодости, вдохнул в него силу своих переживаний. И название у него сразу возникло простое: 'Потерянные'. Детское счастье, которого не было, которое отняли и не желают вернуть. На картине была изображена обыденная правдивая сцена, написанная в особенной манере, которую он освоил, будучи в Греции. Те, кто эту работу видел, отмечали, что в ней представлен яркий, динамичный сюжет, который чрезвычайно воздействует на мысли и чувства зрителей и что при рассматривании ее охватывает сильное волнение. Никто не сомневался, картина создана кистью опытного мастера. Безусловно, к ней вела долгая и крутая дорога проб, опытов, переживаний, стремлений - все то, что теперь объединилось в одном полотне. И картина эта заставляла трепетать, восхищаться и преклоняться перед талантом живописца любого, кто ее созерцал. Сам художник остался доволен работой, хотя и скромничал перед друзьями, объясняя им, что главное произведение еще впереди. А друзья восхищались им и поздравляли с успехом.
      Сначала картину могли видеть близкие в Петиной комнате, а затем в выставочном зале художественной академии, где уже на другой день ее заметил серьезный и довольно предприимчивый знаток современного изобразительного искусства. Он долго стоял перед оригинальным полотном. Глаза выкатил, пощелкал языком, поморщил лоб. Потом туда - сюда у картины прошелся, не сводя с нее глаз и наконец, оправившись от приятного потрясения и почесав бороду, громко и лестно оценил:
      - Вот оно, непревзойденное мастерство!
      Художника он объявил талантом. Полотно назвал отражением современной эпохи. Утвердился в мысли, что подлинное искусство на 'Черном квадрате' не закончилось. А потом, недолго думая, пока другие не перехватили, предложил за картину приличные деньги.
      После той нечаянной встречи с Аннушкой Петя много раз ходил по Всеволожскому переулку (так называлась та мрачная улица, где обитала девочка - живой прообраз его выдающегося творения). Он решил увести Аннушку с собой, если она и в самом деле сирота, накормить, одеть в новое платьице, купить ей игрушек, кукол, а потом, может быть, оставить на своем попечении. Долго он бродил по улице, рыскал по соседним темным переулкам, заходил в подворотню, заглядывал в подъезды всех ближайших домов, спрашивал жильцов и даже спускался в зловонные подвалы, звал Аннушку, но во мраке подвалов шарахались от него только мерзкие крысы и прыткие блохи, а несчастной девочки нигде не было.
      Наконец о судьбе Аннушки однажды кое-что прояснилось. Одна сильно подвыпившая женщина, на которую Петя случайно наткнулся во дворе того самого Всеволожского переулка, пошатываясь на ногах, с пьяным выговором рассказала:
      - А-а, вы, наверное, той беспризорницей интересуешься?.. Ее бабка нашлась. Да, да. Эта девчонка, что вы ищете, они с бабкой съехали отсюда. Девчонка выиграла в лотерею, кто-то ей подарил. Вообразили?.. Они купили квартиру в хорошем районе. Больше я ничего не знаю. Кстати, у тебя закурить не найдется?
      Петя, ошеломленный новостью, покачал головой и тихо ответил:
      - Не курю.
      - Это вы правильно, что не куришь, - продолжала она. - Здоровье надо беречь.
      Петя недоверчиво поглядел на ее некрасивое серое лицо с мужскими чертами и хотел, было, уйти, но женщина продолжала:
      - А вы кто ей будешь? Тоже родственник, что ли? - Ухмыльнулась. - Откуда-то столько у девчонки родственников и друзей объявилось. Прежде знать, не знала. А я, между прочим, даром сиротку кормила, все жалела, во двор ей выносила, чтоб с голоду не померла.
      Он пожал плечами и неохотно сказал:
      - Так, знакомый. - Затем повернулся и пошел прочь.
      - Да, в последний раз... постойте! я, кажется, вспоминаю... - прокричала она вслед.
      Он обернулся.
      - ...видела их, садились в такси... перевозили какое-то барахло.
       Петя постоял в недоумении, повернулся и решительно зашагал прочь. Женщина ухмыльнулась и пробубнила с кривой улыбкой:
      - Мне бы так чертовски здорово повезло с лотереей, хоть бы разок.
      С тех пор Петя часто думал об Аннушке, ее тяжелой, но необыкновенной судьбе и неожиданном счастье, которое ей улыбнулось, если, конечно, верить пьяной соседке. Так Аннушка и осталась в его памяти неожиданным, скорбным впечатлением, однажды реализованным в живописи.
      Немного позже молодой художник Петр Журавлев получил за своих 'Потерянных' первую премию. Он много работал, создавая полотна в своей неподражаемой манере. Потом он открыл художественную студию и регулярно выставлял картины в престижных салонах России и за границей.
      
      Голубь дворцов
      (сказочная история)
      
      Он родился в вентиляционном окошке под самой крышей княжеского дворца в индийском городе Майсур. Выбравшись из яичной скорлупы, птенец перво-наперво вздохнул полной грудью, встряхнулся и, раскрыв свой желтый клюв, издал громкие свистящие звуки, подергиваясь всем своим розовым тельцем с редким золотистым пушком. Такие требовательные сигналы оказали немедленное действие - привлекли внимание родителей, которые, повинуясь инстинкту, поспешили к любимому птенцу.
      Один единственный птенец у голубиной пары - случай не редкий, не частый - бывает. Родители очень заботились о своем наследнике и прилежно его кормили. И новорожденный, не обделенный вниманием, чувствовал себя в гнезде вольготно. Его гнездо, неряшливое как у всех голубей, было сделано из нескольких веточек дорогого сандалового дерева, растущего в соседнем парке; не каждому голубиному семейству города оно было доступно, потому что чужих всегда прогоняла дворцовая стая.
      Найти корм в окрестностях парка махараджи не составляло большого труда. И хотя дворец уже давно покинут его венценосными обитателями, переданный городским властям он хорошо сохранился и служит историческим памятником. Дворец махараджи - главная достопримечательность города, он привлекает туристов со всего света. И голуби тоже нередко залетают внутрь и там воркуют на каком-нибудь карнизе. Любая из этих птиц может запросто прогуляться по залам дворца и полюбоваться богатыми росписями на стенах, волшебными картинами и портретами, на которых индийские раджи следят за посетителями, когда те проходят мимо, как говорится, не сводя глаз. А возле дворца есть обитаемые княжеские конюшни. До сих пор здесь содержат лошадей и слонов. В наши дни эти животные трудятся на праздничных церемониях и парадах и потому находятся на барском пансионе: у них чистые вольеры, отборные отруби, каши, сахарный тростник, лучший овес, свежие фрукты и овощи. Дождавшись, когда начнут кормить животных, дворцовая стая голубей слетается к конюшне. Тут птицы ловят момент, набивают свои зобы кормом и возвращаются к своим дорогим птенцам. Получая столь полноценное детское питание в виде кашицы с птичьим молочком из родительского зоба, наш птенец рос крепким и здоровым. Среди соседских голубят, не отличающихся особой привлекательностью, он был очень даже симпатичным. Поэтому обитатели дворца дали голубенку имя Ажахан, что на местном языке означает 'красавец'.
      Пришло время, желтый птенцовый пушок совсем сошел с оперившихся спинки и крыльев Ажахана, и тогда молодой голубь смог впервые познакомиться с окружающим миром. Встав перед родным окном, он пышно встряхнулся, перебрал и пригладил клювом перышки, осмотрел новый солнечный мир вокруг и, взмахнув крыльями, пустился в воздушное плаванье. У Ажахана дух захватило от столь необычного и чрезвычайно приятного чувства легкости и свободы, когда он парил в небесах. Сделав несколько кругов над дворцовой площадью, Ажахан сел перед парадным крыльцом, подняв крыльями пыль. Этот первый опыт переполнил все его существо волнующим впечатлением полета - наступила новая свободная жизнь. Вот так наш герой пополнил огромную популяцию сизых голубей, которыми полны улицы, дворы и сады.
      Мир тоже встретил Ажахана, как подобает обходиться с обитателями богатого района - благосклонно, ему позволялось летать туда, куда только заблагорассудится. Земля, простирающаяся внизу, будоражила воображение своей живописностью, вид с высоты птичьего полета открывался привлекательный и приковывал к себе внимание юного голубя. Взлетая с дворцовой площади, он видел бронзовые спины сторожевых тигров, сверкающие на солнце купола храмов, крыши домов, серовато-желтые ленты - дороги, зеленые кроны деревьев в садах, голубые жилы - реки и зеркальные пруды, там внизу все двигалось, жило, цвело. За порядком в садах и дворцах строго и ревностно следили городские власти.
      Ажахан был волен в своих прогулках по окрестностям дворца и всего города. Захотел попить воды или искупаться в фонтанах Бриндаванских садов - пожалуйста, навестить чудный парк во дворце Лалит Махал или двор Летнего дворца - ради Бога. Ему казалось тогда, все они были созданы династией Вадьяров специально для удобства голубей. Все это было его: дворец, парк, город. Ажахан мог передохнуть на позолоченных куполах или голове какого-нибудь индийского божества, чьи фигуры украшают индуистские храмы. Он научился наведываться в богатые дома, на подоконниках или во дворе которых радушные хозяева насыпают оставшиеся после ланча крошки. Каждый день Ажахан облетал свои излюбленные подоконники за угощением и порцией ласковых слов. Никто не скажет ему дурного слова, наоборот, дети, лишь только услышат его настойчивое воркование, спешат пообщаться с обаятельным голубем и отворяют ставни. От этого голубь становился еще более важным, и природная гордость его пышно расцветала.
      Шли дни, недели, месяцы, Ажахан по обыкновению совершал воздушные прогулки, а когда наступали сумерки, возвращался домой. С каждым разом он отваживался улетать от дворца все дальше и дальше, открывая для себя множество удивительных мест, и завязывая новые знакомства. Так прошел год и несколько месяцев. Тем временем юношеское оперение сменилось роскошным нарядом взрослого голубя: на шее появился радужный отлив, играющий в лучах яркого солнца желтыми, зелеными, лиловыми оттенками; каждый пигмент в его перьях сиял и улыбался солнечному свету. Ажахан так преобразился, что гордая осанка и красивая внешность вызывали восхищение прохожих и чувство благоговения у голубей из бедных кварталов. Жители города и приезжие гости замечали голубя и любовались им. 'Во всем Майсуре не сыскать второго такого красавца', - говорили они.
      В своих путешествиях Ажахан не мог миновать и бедные кварталы, ведь их было так много вокруг. Он с удивлением замечал, что голуби живут и там.
      Это были убогие грязные улицы с покосившимися деревянными хижинами и сараями, крытыми тростником и пальмовыми листьями. Здесь бродят плешивые собаки, глупые куры и свиньи, которые все время валяются в грязи или заняты поиском съедобных отбросов в кучах мусора. И голуби там совсем не такие, как живут во дворце, эти кормятся на помойках и пьют воду из грязных луж. Обделенные судьбой они суетятся под ногами прохожих, подхватывая упавшие зернышки или хлебные крошки с земли, не редко бросаясь за них в драку.
      - Какая нечистоплотность! Никогда бы не решился даже приблизиться к этим зловонным помойкам, - рассуждал Ажахан, потом брезгливо отворачивался и улетал прочь.
      Однажды он залетел на окраину города, где оказался среди трущоб. Там, покружив над селением, он сел на ограду, чтобы передохнуть. И тут Ажахан увидел голубя с рыжим неряшливым оперением, несчастным выцветшем взором и какой-то голодной внешностью. Он пил из лужи и совсем не замечал пришельца.
      - Ни за что на свете не стал бы я пить воду из такой грязной лужи, - проворковал Ажахан с отвращением.
      'Рыжий' - так звали этого голубя местные ребятишки за то, что он на самом деле был рыжим, не сразу заметил гостя и вошел в лужу по брюхо. Он родился год назад на чердаке соседней покосившейся на левый бок хижины, и мир он впервые увидел через дырку, прогрызенную старой и очень сердитой крысой. Всю свою юную жизнь Рыжий довольствовался случайными крохами, оброненными каким-нибудь ребенком или торговцем сладостями. Отовсюду его гнали прочь: со двора, с подоконников, на которые он по своему невежеству осмеливался присесть. У всех он вызывал лишь отвращение. Такая неблагополучная жизнь еще более уродовала его. Он прихрамывал на правую лапу после того, как какой-то мальчишка бросил в него камень. Рыжий часто видел голубей из богатых кварталов, которые случайно залетали сюда, но никогда не заговаривал с ними и тем более не оставлял родные трущобы.
      Наблюдая за Рыжим, Ажахан вдруг загорелся желанием помочь ему, показать другую, достойную голубей жизнь и остаться при дворце, если пожелает, навсегда. Что в этом плохого? С этой мыслью Ажахан слетел вниз и приблизился к Рыжему, изрядно удивив его своим появлением. Но в глазах Ажахана сияло такое искреннее желание подать крыло помощи, что у Рыжего не возникло никакого сомнения в его добрых намерениях, и он согласился следовать за новым другом. Ажахан предложил ему навсегда покинуть этот безрадостный убогий мир, обещал укрытие, лучший корм и защиту. И голуби полетели ко дворцу.
      Прежде Рыжий никогда не покидал родного района. И теперь он с восхищением наблюдал пейзажи, что открывались его взору, он поистине был очарован ими. Блестящий, солнечный вид храмов и дворцов воодушевил его. Рыжий ощутил, как воздух свободы проникает в него с каждым вдохом, как солнце светит иначе, как ветер помогает лететь; теперь он почувствовал себя по-настоящему счастливым. Ажахан тоже был доволен своим благородным поступком и очень гордился собой, чувствуя искреннюю признательность Рыжего. Это было доверие. Самое чистое доверие, которое испытывало к нему слабое существо. Оно пробудило в нем доброе желание помощи, и Ажахан был очень рад оказать эту помощь.
      Вдоволь нагулявшись, голуби опустились на Дворцовую площадь. Глазам Рыжего впервые открылся до сих пор неизвестный блистающий мир. Здесь перед дворцом их ожидало зрелище, которое даже дворцового голубя очень удивило, но он не подал и виду. На площади было разбросано зерно, и огромные стаи птиц слетелись на угощение, щедро предложенное людьми. Такого еще никогда не случалось при жизни Ажахана.
      - Человек добродетелен, - торжествующе пояснил он.
      - Не все люди так добры, - с сомнением ответил ему Рыжий. - Я никогда раньше не видел такой человеческой щедрости!
      - Так полетели, ведь все это для нас! - воскликнул Ажахан. - Это добрая примета удачи.
      Два друга опустились на площадь и присоединились ко всеобщему пиршеству.
      Ночь они провели под карнизом дворца. Рыжему снился родной двор, где гуляли куры и собаки, потом снилось много-много зерна, рассыпанного соседским мальчишкой, который зачем-то шатался по двору, потом он обнаружил самого себя в компании голубей, как они вместе клевали это зерно, когда вдруг неожиданно налетел черный ураган, кружащийся, свистящий и страшный. Он с ужасом увидел, как ураган подхватил зерна и его самого, и всю стаю голубей и унес их всех прочь. Тут, Рыжий проснулся. Он выглянул и посмотрел на небо. Рассвет был чудесным. Никогда Рыжий не видел такой красочной зари. Солнце поднималось из-за домов и окрашивало небо золотисто-розовым сиянием.
      В то утро наши герои вновь с радостью увидели, как служащие рассыпают зерно на дворцовой площади. Сытный завтрак опять обеспечен! Подождав немного, друзья присоединились к остальным голубям, которые слетались к угощению. Как вдруг произошло что-то невероятное. Небо над их головами неожиданно потемнело, и в следующую секунду десятки голубей в ужасе забились в страшной ловушке.
      И Рыжий увидел небо, синее и ясное небо, сквозь ловчую сеть. Он немало испугался внезапной перемены, очутившись среди толкающейся горячей массы птичьих тел. Какое-то время он еще мог видеть солнечный свет. Солнце было по-прежнему ласковым и ярким. Тогда он вспомнил родной двор, в котором вырос, детей, кур и собак, которые возились в пыли. Вспомнил о чудесной прогулке с Ажаханом к прекрасному дворцу. А потом наступила тьма. Теперь он решил, что больше не увидит своего двора, друга и солнца, что тьма для него и полсотни других голубей опустилась навсегда, как в страшном сне.
      Но это было наяву. Оказывается, в Майсуре сменилось правительство и новый градоначальник, его звали господин Джаландхара, среди прочих вопросов, важных и не очень важных, вдруг решил, что голуби слишком пачкают сверкающие купола дворцов и барельефы храмов. Ведь дворцы своим блеском должны привлекать туристов. А главное, он намеревался установить посреди площади собственную статую в полный рост и не желал, чтобы птицы на нее садились. Вот почему Джаландхара задумал убавить численность быстро растущей голубиной стаи.
      Но что же случилось с Ажаханом? Почему его не оказалось рядом с другом? Ведь когда ловцы кинули сеть, Ажахан тоже забился в этой ловушке.
      - Ты посмотри, какой красивый голубь там, с краю! - сказал один ловчий другому.
      - Ничего особенного в нем не нахожу. Все голуби одинаковые, а нам платят, чтобы мы как можно больше их отловили, - ответил ему тот.
      - Нет, это необычный голубь. Я еще раньше заметил его, прежде чем мы бросили сеть. Я выпущу его на волю. Только одного.
      - Не занимайся глупостями, у нас много работы и мало времени.
      - Постой, я все-таки освобожу его. Он такой красивый. Пусть живет.
      С этими словами ловчий просунул руку в сеть, схватил Ажахана и вытащил его. Затем он подбросил голубя вверх и минуту-другую восхищался его полетом.
      Демоном взвился Ажахан в синее небо, испытывая одновременно чувство глубокой досады и страха, не осознавая больше ничего, не видя и не слыша. А когда опомнился, стал делать круги над дворцом, наблюдая за тем, как ловчие запихивают сети с добычей в грузовик, как эта машина трогается, как разворачивается, выезжает на улицу и устремляется по проспекту, унося с собой его друга и прочих голубей в неизвестность.
      Дворцовая площадь опустела. Ажахан сел на карниз балкона, огляделся, нет ли поблизости Рыжего. Нет, его нигде не было. Тогда Ажахан покинул дворец навсегда, улетел с печалью и горькими воспоминаниями этого самого несчастного дня в его жизни. Он поселился в тихом уютном и очень респектабельном пригороде с усадьбами и цветущими садами. А когда Ажахан узнал от других птиц, что произошло в тот злополучный день, он решил, что больше никогда не вернется во дворец, где погибли его родные и друзья по велению Джаландхара. Ведь убив однажды, правитель способен убить и еще не один раз, если от этого зависит его благополучие и высокое звание.
      Прошло некоторое время, и Джаландхара стало беспокоить звонкое многоголосое пение птиц вокруг его резиденции. Птицы отвлекали его и мешали принимать важные решения. Тогда, в порыве отчаяния, он велел переловить всех птиц или прогнать их из города. Служащие немедленно принялись исполнять распоряжение своего господина. И птицы покинули городские сады - все до одной: от маленькой мухоловки до скворцов и горлиц. Ни одного воробья на улицах не осталось.
      Через некоторое время в притихших садах и парках стали увядать цветы, сохнуть деревья, и повсюду безнаказанно ползали полчища прожорливых гусениц. Сначала жители Майсура не могли понять, что происходит. Но когда горожане разобрались, в чем дело, тотчас потребовали вернуть птиц в их сады или же пусть сам градоначальник убирается прочь. Требование подданных немало встревожило господина Джаландхара, ведь это поставило под угрозу его репутацию. После мучительных раздумий он решил оставить птиц в покое. А горожане развесили в садах гнездовые домики и кормушки. Мало-помалу птицы стали возвращаться в родные места, они пели в кронах деревьев и охотились на бесчисленных насекомых. Вскоре сады и парки вновь зазеленели и расцвели краше прежнего. А наш дворцовый голубь Ажахан нашел свое счастье на крыше старинного особняка. Там со своей возлюбленной Голубкой он воспитывал чудесных птенцов - таких же красивых, как он сам.
      
      Еще одно загадочное исчезновение, которое случилось накануне Рождества
      
      Эта необычная история произошла с моим другом. Перед Рождеством он вдруг бесследно исчез. Длительные поиски не дали ровно никакого результата. Валера пропал внезапно в центре города, предположительно по дороге между институтом, в котором он работал, и кафе 'Причал', где мы договорились встретиться в половине седьмого вечера.
      Я пришел в кафе около 18.25 и занял столик. Посетителей было еще не очень много, но табачный дым уже сгущался, и, чтобы увидеть бармена, приходилось прижиматься к стойке вплотную и раздвигать клубящийся чад руками. Ожидая Валеру, я заказал кружку пива и стал читать газету, подставив ее под ближайшую лампу. Время сначала тянулось неохотно, медленно. Но прошло с четверть часа, а приятель мой все еще не появился. Мне это показалось странным: прежде он никогда не задерживался.
      Валера был длинный, худой, с высоким лбом и черными глазами. Он носил длинную прическу и парикмахерскую посещал крайне редко, когда были деньги. Увлеченный научными исследованиями Валера часто задерживался в институте до ночи. Он не был женат, и дома его никто никогда не ждал. Надо признать, трудился он, себя не жалея, но несмотря на усталость, всегда оставался веселым и любил остроумные шутки. В кафе мы проводили время нечасто, когда я приглашал, но уж если договаривались, то Валера никогда не отказывал.
      Дверь в зал отворялась, и с волной свежего воздуха входили посетители, но Валеры все не было. Я смотрел на дверь, стучал пальцами по столу, то и дело поглядывал на часы с недоумением и тревогой. Куда он, наконец, запропастился?
      После семи я начал волноваться уже не на шутку. Мобильного телефона у Валеры никогда не было, поэтому я позвонил в институт. Дежурный ответил, что Валера давно ушел, и уточнил: 'Вот тут запись, 18.10 он оставил ключ от лаборатории и расписался в дежурном журнале'.
      Оставаясь в полном недоумении, я решил подождать еще минут пятнадцать и снова развернул газету. Но читать не получалось, подспудно я чувствовал что-то недоброе. Тогда я отложил газету и все поглядывал на отворяющуюся дверь, ожидая, что вот уже сейчас Валера наконец войдет в зал, виновато улыбнется, сядет за столик и что-нибудь скажет в свое оправдание. Какие-нибудь срочные дела.
      Пятнадцать минут утекли, не оставив надежды. Терпение мое кончилось, в полной растерянности - куда же он, черт возьми, делся?! - я поднялся из-за стола и вышел на улицу.
      Во тьме носились и кружили колючие снежинки, до озноба пробирал ветерок, под ногами хрустел плотный снег. Напрасно я топтался и мерз возле 'Причала' еще десять минут - все равно не дождался. Когда стало совсем уже невмоготу терпеть крепчающий мороз, я махнул рукой и направился домой, но потом передумал и повернул к другу. Валера снимал комнату на Каштановой аллее.
      Открыла квартирная хозяйка. С этой отвратительной на вид старухой я знаком уже несколько лет. Сейчас она выглядела, как мне показалось, еще ужасней, настоящая ведьма и прирожденная кровопийца, от которой хотелось бежать. Ее прическу, - собранные в ржаной сноп крашенные рыжие волосы, - удерживали блестящие алюминиевые заколки. Впалые глаза (чтобы не сказать глазницы) были подведены тенями, тонкая шея исполосована морщинами, как у черепахи, маленький нос упирался в задранный кверху подбородок, от чего губ невозможно было разглядеть, пока она молчит, ни пудра, ни краска не могли скрыть глубоких морщин на ее антикварном лице. На руках старухи позвякивали браслеты, а мочки ушей оттягивали большие серебряные кольца. С болезненной гримасой эта старая ящерица, потирая свою вечно больную поясницу, лаконично объяснила мне русским языком, что квартирант еще не был с работы, и хлопнула дверью. Это все, что я узнал в тот странный вечер.
      Домой я пришел с надеждой, что завтра все обязательно прояснится.
      На следующее утро я проснулся с тревожной мыслью об исчезновении Валеры. Я выскочил из постели, и день загадочных событий начался.
      Сперва я выяснил, что Валера до сих пор нигде не объявился. К полудню я знал уже много и ровным счетом ничего: он не вышел на работу, не появился на квартире, не уехал к родителям в деревню, а куда-то пропал. Тогда я заявил в милицию, расписав на бумаге все, что мне было известно с указанием времени. На скорые поиски я не рассчитывал, потому что наступает праздник, который милиция тоже, оказывается, гуляет, но ведь должен я был что-нибудь предпринять.
      После Рождества я перво-наперво зашел в участок. Мне сообщили, что это довольно таинственное исчезновение все еще остается не раскрытым. Честно признаться, меня такие результаты не очень удивили, и я искренне пожелал следователю удачи, а за дверью послал его к дьяволу. Тогда я решил взяться за дело самостоятельно и пошел в институт, чтобы встретиться с коллегами Валеры.
      В своем кабинете меня охотно принял профессор Степанов - невысокий, худой, седоволосый с гладко выбритым лицом старик лет девяноста. Несмотря на выдающийся возраст он выглядел на удивление молодо, можно сказать, истинный спартанец. Он бегал по утрам, обливался холодной водой, оставался неутомимым исследователем и кроме всего прочего сохранил хорошее чувство юмора. Его очень уважали коллеги. И Валера всегда отзывался о своем руководителе с большим почтением и теплотой.
      Мы сели за письменный стол, который находился возле большого окна с зеленоватыми занавесками, некрасивым, страшно колючим кактусом в керамическом горшке и синими мухами, уснувшими между рамами. С первой минуты нашего общения ничего подозрительного в поведении профессора Степанова я не обнаружил, поэтому вскоре расслабился и слушал его с интересом.
      Прежде всего ученый похвастал своим утренним рекордом: три круга вокруг Нижнего пруда он пробежал на двадцать пять с половиной секунд быстрее прежнего. Я порадовался за него. Увидав улыбку моего восхищения, он живо принялся подробно и утомительно пересказывать свои спортивные успехи. Но уже минут через десять его однообразного монолога мне стало не интересно, ведь это не имело никакого отношения к пропаже Валеры. Я поднялся и подошел к окну. Тогда профессор замолчал, напустил на себя серьезный вид и, переходя к делу, сообщил мне другую счастливую весть о том, как ему удалось найти мецената исследовательских проектов сроком на пятнадцать лет и с возможным продлением. Это меня уже заинтересовало, и я вернулся на место. Покровителем наук стала известная нефтяная компания с хорошей репутацией. Больше того, перед Рождеством все сотрудники института получили подарок - зарплату.
      - Всю зарплату? - уточнил я.
      - Всю до копеечки, - ответил профессор Степанов и с воодушевлением добавил: - Наш меценат покрыл долги за последний год и даже удостоил сотрудников хорошей премией.
      - Вот оно что, - проговорил я задумчиво. - Значит, Валера получил наконец свои деньги.
      - Все, все получили, и задержек больше не будет! - радостно сообщил профессор Степанов и поднялся из-за стола.
      Эта новость очень удивила меня. Жалование в этом институте обычно задерживали немилосердно долго; в последний раз, как признавался Валера, не платили что-то около десяти месяцев. Поэтому Валера успешно подрабатывал у меня в конторе, занимающейся торговлей недвижимостью. Валера разбирался в компьютерах и здорово мне помогал. Впрочем, скромное существование его нисколько не угнетало. Я знал Валеру со школы, он и в детстве слыл неисправимым мечтателем. Мой друг стойко верил в развитие отечественной науки и теперь вкладывал в научные исследования всю свою душу, энергию, время, отпуск и никогда не брал больничные. Не редко он проявлял чудеса изобретательности, обходясь без современных точных приборов в самых сложных экспериментах, и это всегда удивляло иноземные делегации. Техника в лабораториях института давно устарела, но это не мешало проводить здесь научные исследования всемирного значения и на высоком уровне за счет запаса каких-то внутренних сил. Иностранцы удивлялись и перешептывались, мол, руссо Лэвща умеет сделайт золото руками из простой камьень, но живьет бьедно; это парадокс!
      Между тем профессор Степанов неторопливо подошел к окну, поднял с пола колбу с отстоянной водой и стал поливать кактус.
      Дожидаясь его, я с трудом представил Валеру с деньгами и подумал: темнеет рано, схватили под локотки, увели в глухой переулок, стукнули, обобрали, запихали в машину, вывезли за город, кинули тело в яму или сбросили в ручей. Я вообразил эту жуткую картину так ясно, что содрогнулся. Выходит, сидел я тогда в 'Причале', ждал, а Валеру в этот момент убивали.
      Закончив поливать кактус, профессор Степанов поставил колбу, нарисовал галочку в календаре, который висел на стене возле окна и вернулся за стол. С глубоким вздохом он облокотился на спинку стула и продолжил свои пространные разъяснения.
      - Сотрудники сначала радовались, поздравляли друг друга, открывали шампанское, - рассказывал он. - Это был настоящий Рождественский подарок. Стимул работать и процветать. Я тогда подошел к Валере и говорю: 'После праздников начнем новую жизнь. Технику закупим, новое там оборудование, компьютеры'. А он мне на это отвечает: 'Да, Иннокентий Лаврентьевич'. А я ему дальше говорю: 'Установим технику, работа закипит, задышит. Ух, заживем мы теперь!' А он все свое 'да' повторяет. Стоит весь задумчивый какой-то. Хотя с утра был в обычном своем настроении, увлеченный, живой. А тут, как подменили. В глазах ни огонька. Я тогда сразу подумал, что это он, не рад что ли или затосковал? Я ему обещаю: 'Техника будет по последнему слову, возьмешься освоить? Я дам лаборантов в помощь. А он смотрит куда-то в окно и только повторяет свое 'да' или молча кивает. Ну я так и оставил его наедине со своими мыслями.
      - Мы с ним накануне по телефону говорили, - сказал я. - Ничего странного в его тоне я не заметил. Договорились посидеть в кафе. А он не пришел.
      - Может, из-за денег с ним что-нибудь стряслось? - тяжело вздохнул профессор. - Я теперь понимаю, не надо было сразу все на руки выдавать, а по частям. Хотелось сделать приятное на Рождество. Получилось так неожиданно... Потом все заторопились по домам. Кое-кто такси вызвал или родственников с машиной. Я сам скорее до ближайшего банка добежал, счет открыл. А вечером так голова разболелась. Давление поднялось. Я уже решил на другой день перевести деньги на сберкнижку сына, а то возраст, знаете, как бывает. - Профессор вздохнул, печально глядя на заваленный бумагами стол, а потом продолжил: - На другой день трое лаборантов больничные на неделю взяли. Несколько сотрудников с валидолом ходят, у одного с сердцем плохо сделалось. Двое запили и на работе с тех пор не появляются. А вот Валера пропал. Бывает же такое! Без денег плохо и с деньгами тоже нехорошо как-то вышло.
      - Но если он пропал, должно хоть что-нибудь от него остаться: след, ниточка, волосок. Ну, не может человек внезапно раствориться бесследно, - заключил я. - Точно его похитили.
      Профессор Степанов остановил на мне задумчивый взгляд и решительным тоном сообщил:
      - Но так молниеносно могут похищать только инопланетяне.
      Я пожал плечами, подумал и с горечью сообщил:
      - Мне также известно, Валера страдал от неразделенной любви. Может, в этом основная причина? Понимаете, он пережил несколько безуспешных романов. Первая девушка, он рассказывал, оставила его в тот же вечер, как только узнала, что он работает в институте почти задаром. Другая к деньгам была не так требовательна, но сбежала от Валеры уже через месяц, потому что ей надоело каждый день дожидаться любимого человека с работы до полуночи. И наконец совсем недавно он влюбился в девушку, которая была на все согласна и безгранично терпелива. - Я поглядел на профессора и продолжил: - Но потом что-то случилось с ним самим, кажется, у Валеры возник страх разочаровать подругу, сделать ее несчастной, если они останутся вместе. Видно, совесть грызла его немилосердно. В конце концов Валера перестал с той девушкой встречаться, чтобы не мучить ее. Он сильно переживал свои неудачи. Хотя, уверен, двадцать пять лет для создания семьи - это еще далеко не предельный возраст. Я пытался его успокоить. Но Валера тоскливо махал рукой, не желая развивать эту тему.
      Профессор Степанов выслушал мою версию, положил ноги на стол, поглядел на меня и глубокомысленно покачал головой. Судя по этому жесту, он очень сомневался, что из-за какой-то девчонки можно так неожиданно пропасть.
      Потом мы говорили о похищениях террористами, шайках беспризорников, самоубийствах, религиозных сектах и контрабандистах, которые торгуют человеческими органами. Какие только домыслы не приходили на ум. Мы беседовали до тех пор, пока в дверь не постучали, затем просунулась голова научного сотрудника, и он сообщил, что профессора срочно вызывают в лабораторию, необходимо проследить за ходом синтеза нефти из бытовых отходов.
      - Извините, - сказал мне профессор Степанов и поспешил из кабинета. - Эх, совсем заговорился, я должен еще успеть оформить документы на патент, - пробормотал он на ходу.
      Я не расслышал, за что именно профессор получает патент, и не успел спросить, поскольку он уже мчался вниз по лестнице, и я за ним не поспел.
      С тех пор прошло около месяца. Никаких известий о Валере по-прежнему не поступало. В милиции разводили руками, а мне до тошноты надоело обходить морги и заглядывать в печальные лица потерянных людей.
      Но упорства у меня, как однажды заметила моя жена: 'что железа в чугуне'. Я настойчиво посещал милицейский участок и справлялся о ходе дела, звонил родителям Валеры и, набравшись храбрости, упрямо наведывался на его квартиру. Та ненавистная мне старушонка, держась за свою проклятую поясницу, лишь невнятно скрежетала в ответ: 'Не видела с того дня' и снова хлопала дверью. Нервы мои сдавали при каждом общении с этой жабой, и я мысленно посылал ее в болото. Пропади она пропадом.
      Вещи из комнаты Валеры я перевез к его родителям, потому что квартирная хозяйка, эта змея, уже на третий день впустила другого жильца. Хотя комната была оплачена до конца месяца. Я сам платил за Валеру, потому что распоряжаться деньгами он не умел, он тратил их на новые книги, а однажды приобрел какой-то термометр со столбиками для влажного и сухого воздуха. Он им очень дорожил. Но стоил этот термометр непомерно дорого.
      Родители со дня пропажи сына выплакали все слезы. На стариков было жалко смотреть: потемнели, высохли, ссутулились. Молились в храме Христа Спасителя, взывали к Богу о возвращении сына, теперь, как все понимали, чудесном.
      И вдруг чудо свершилось! Прошло два месяца с тех пор, как мысленно все мы похоронили Валеру, но однажды утром, выходя на работу, я нашел в почтовом ящике письмо. Я не поверил глазам: конверт с индийскими марками был подписан Валериной рукой. Что за воскресение! Я тотчас вскрыл конверт, присел во дворе на скамеечку и начал читать.
      'Дорогой друг! Вот и решился я написать тебе. Ты, должно быть, до сих пор недоумеваешь, куда я подевался. Извини, что заставил волноваться тебя и моих близких. Понимаю, жестокий поступок...
      - Надо же! - воскликнул я, оторвавшись от письма. - Слава Богу! Опомнился!
      Но, то, что случилось со мной, оказалось тяжелым испытанием для моих нервов, - писал он дальше. - Произошло следующее: я сделал неожиданное открытие - понял, что ни я, ни наука больше никому не нужны. Я понял, жизнь моя потеряла всякую цену. Та ее часть, которая была отдана институту, оказалась бессмысленной, она ничего не стоит, лишена будущего. В тот день, когда мы должны были встретиться с тобой в 'Причале', я получил зарплату. И, представляешь, глупо растерялся. Те деньги, без которых я привык обходиться многие годы, точно с неба упали и раздавили меня. Я запихал пачки по карманам, вышел из института и отправился в бар. Знаешь, я очень желал встретиться с тобой в тот вечер и надеялся на твою помощь. Но со мной сделалось плохо. Было морозно. Меня знобило. Я поднял воротник, руки заледенели от холода, но их нельзя было сунуть в карманы, потому что те были забиты деньгами, которые предательски выглядывали наружу. Я старательно заталкивал пачки обратно, но они все равно подло торчали, грозились выскочить на тротуар, выпорхнуть, разлететься при каждом новом порыве ледяного ветра. Мне казалось тогда, они специально высовывались, привлекая внимание мелких карманников или, хуже того, грабителей с большим опытом. Во всяком случае, я ощущал, как на меня оглядываются, пристально смотрят в спину, следят за оттопыренными карманами, показывают пальцем. Я думал, что сойду с ума. В какой-то момент мне показалось, что меня преследуют. Я спиной это ощущал. Чувствовал, вот-вот схватят, уведут, вытряхнут всего до нитки и живым не оставят. Внезапно возникло желание освободиться от этих пачек, бросить их в толпу, очиститься от них, как от грязи. Никогда прежде я не испытывал такого отвращения к деньгам. Дело в том, что институт получил меценатскую помощь. Теперь приобретут новое оборудование, приборы. Друг мой, да разве может какая-то новая техника возвыситься надо мной, моими знаниями, опытом?! Перечеркнуть все мои труды одним нажатием какой-нибудь кнопки или клавиши! Нет, не позволю! Мне тяжело об этом думать. А вокруг все дышало праздником. Скоро Рождество. Но я больше не чувствовал этого праздника. Блестящий снег, красивые витрины, наряженные елки, музыка - всего этого мне больше не хотелось. Праздничное настроение куда-то улетучилось. Все с этого времени казалось чужим и далеким. Я впервые потерял интерес к Рождеству. Как будто отравили меня. Лучше бы не было тех денег никогда. Мне хотелось бежать. Нет, не просто бежать, а вырваться из себя самого, из своей шкуры совсем. Понимаешь? Хотелось умереть...
      - Негодяй! - воскликнул я в голос. - Я мог бы понять тебя, если бы ты сообщил о себе раньше мне или хотя бы только родителям. Они же сходили с ума! Записку бы им оставил, чтоб не так волновались, - проговорил я и продолжил читать.
      Витрины, витрины. Светящаяся, заманчивая, красивая жизнь бурлит по ту сторону витрин, а здесь вокруг - лишь серое, холодное существование. Я проходил мимо конторы 'Авиа кассы', той, что недалеко от 'Причала', ты знаешь. Там, за стеклом, бронировали рождественские туры. Это был другой мир. И вдруг, сам не помня как, я оказался в этом светлом застекольном мире, и тотчас все закрутилось. Поверь, я больше не понимал, что происходит вокруг: события мелькали передо мной, как снежные хлопья, поднятые ветром. Тогда мне подумалось, исчезнуть - это гораздо благороднее, чем просто покончить с собой. Деньги сыпались из меня, как во сне. Кто-то отказался от брони. Я выкупил этот билет и вылетел в Москву в тот же вечер. На другой день промелькнули: посольство, виза, билет, аэровокзал - все кружилось метелью. Нельзя было остановиться, ни о чем задуматься, некогда оглянуться, только вперед, в полет, иначе будет поздно. То зимнее пальто, что ты мне купил еще в прошлом году, и меховую шапку я оставил в зале ожидания на скамеечке перед самым вылетом; они мне больше не нужны. Но ты должен знать, я всегда остаюсь благодарным тебе за твою доброту и заботу. С высоты ночного полета я видел светящуюся паутину Москвы; она плыла, уменьшалась в размерах, пока не скрылась во мраке севера, прощай моя столица. Еще одна любопытная строка: на вокзале в Дели я лишился пиджака; было жарко, я снял его, положил на спинку кресла пока ждал автобуса и отвернулся зачем-то, а когда вспомнил, представляешь, пиджака на месте не оказалось! Впрочем, я не слишком расстроился. Пришлось снять галстук и выбросить его в мусорку. О, как мне стало свободно дышать! Так пролетели два дня. Те два дня, которые, я думаю, вызвали у тебя много вопросов...
      - Еще бы! Да мы тебя обыскались! Не знали, что подумать! - снова пробубнил я.
      Поверь, тогда я и в самом деле не понимал, что происходит со мной, как моментально я перенесся в другую часть света. Мной руководил иной разум, может быть свыше. Удачное стечение обстоятельств открыло мне мир, о котором я еще совсем недавно даже не мечтал. Итак, я исчез. Исчез прежний, такой, каким ты меня знал. Теперь я другой. Теперь я чужой. Что со мной было дальше - это история другого человека, тебе не знакомого. Поэтому нет смысла ее пересказывать. Два дня, как я покинул наш город и ступил в свою новую обитель с иными привычками, в одной набедренной повязке и наголо стриженный. Не ждите того, которого вы знали. Его больше нет. Есть только Будда. Вот, все, что я хотел сообщить. Прощай'.
      Тем и заканчивалось письмо. Оно было без обратного адреса. Ну и пусть, надеюсь, Валера напишет или позвонит когда-нибудь еще.
      Я свернул письмо, сунул его в карман и поднялся со скамейки. Мне стало спокойно теперь оттого, что Валера нашелся и вполне где-то там, в Гималаях, счастлив.

  • Комментарии: 1, последний от 13/04/2013.
  • © Copyright Григорьев Дмитрий Геннадьевич (dmitri_grigoriev@mail.ru)
  • Обновлено: 17/04/2023. 246k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.