Аннотация: Из сборника "Истории замландского лесника": [повести, рассказы]/Калининградский истор.-художеств. музей; художник Е.В. Ананьина. Калининград: Калинингр.правда,2011. - 264 с. - 500 экз. - ISBN 978-5-91230-019-6
Предыстория
Странное произошло однажды на берегу Лесного озера. С этого все и началось. Но прежде мне следовало бы раскрыть предысторию опубликованных здесь событий.
Замландский лес находится в Прибалтике, на земле, которую в средние века рыцари-крестоносцы именовали 'Große wildnis' - Великая глушь. Земля эта в те далекие времена была сплошь покрыта дремучими лесами и болотами, богатыми зверем и птицей. Люди поселились в этих краях в эпоху неолита, хотя охотники наведывались сюда и раньше, а потом вместе с переселенцами с Причерноморья образовали балтский народ, который римляне назовут 'эстии', а германцы - 'пруссами', сами же себя эти люди называли 'сембами'.
Сембы жили среди лесов, обрабатывали землю, выращивали просо, ячмень и лен, охотились с копьями и стрелами на зверя, ловили рыбу в многочисленных речках, торговали янтарем и нередко разбойничали, нападая на проезжих купцов. Сембы почитали природу и верили в ее божественную силу. Они поклонялись богам, которые олицетворяли стихии природы, а перед алтарем жрецы-вайделоты совершали жертвоприношения и хранили священный огонь, когда-то подаренный пруссам великим богом Перкуно. Бог этот объезжал свои владения в огненной колеснице, запряженной двумя огромными черными козлами, и молниями разил неверных ему людей. Так продолжалось много веков, пока между богами и демонами не разразилась Великая битва.
Демон Велняс все чаще устремлял свой жадный взор к небесному трону. Мечтая стать правителем этой земли, он собрал бесчисленную армию и развязал войну. Узнав об этом, Перкуно пришел в ярость и направил великие рати богов и духов навстречу воинам Велняса. И произошла между ними жестокая битва. Сверкали молнии от ударов мечей Перкуно и его лютого врага - коварного Велняса, громыхали удары их палиц. Несколько дней бушевала неистовая буря: носились тучи стрел, раздавался лязг мечей и боевых топоров. Содрогалась земля, тьмой застилось небо, проливались на землю кровавые ливни, пылали пожары в деревнях и лесах. Но бесконечны были полчища демонов, точно плодились они в преисподней, новые воины поднимались на смену убитым и поспевали Велнясу на подмогу.
В то же время из южных земель потянулись в эти края рыцари Тевтонского ордена. Крестоносцы, а вместе с ними наемники, колонисты, авантюристы захватывали новые земли, разоряли села, крестили плененных жителей, и на месте прусских городищ возводили каменные крепости.
Не устояли боги под натиском могучего войска, которое превосходило численностью и мощным оружием. Понимая, что не справиться с демонами Велняса, Перкуно велел отступать и, уходя на север, проклял доставшуюся чужеземцам прусскую землю. Люди без надежды поднимали глаза к небу, потому что там, как и везде бушевала смерть. Ни мольбы, ни жертвоприношения не помогли вернуть сембам их богов. Торжествовал звероликий Велняс и создал собственный призрачный мир - Ульмеригию.
Много крови пролилось в неравных сражениях, погибших прусских витингов клевали стаи ворон и по частям растаскивали одичавшие собаки. Одно за другим погибли прусские племена в борьбе за свою независимость. Лишь немногие семьи уцелели, принимали христианскую веру или спасались бегством, находя убежище на литовских землях. Так в Прибалтику пришла новая эпоха.
На завоеванных землях осваивались крестоносцы. Они вырубали леса, осушали болота, строили каменные замки, храмы и города. И тогда звери Великой глуши: зубры, туры, медведи покинули эти края. Они ушли в недоступные леса Севера и Востока. Очень быстро в Замландии, как стали называть эту землю христианские поселенцы, от прежде дремучих лесов остались только маленькие зеленые клочки, которые в наши дни следует надежно охранять, иначе они совсем исчезнут под пилой лесорубов. С тех пор как покинули Самбию прусские боги, многочисленные войны не раз терзали ее.
После Второй мировой войны из России приехали новые поселенцы. Мой отец Всеволод Богатырев был среди них, он основал в этих местах Замландское лесничество. Необходимо было сохранить древний лес. И у него, человека мужественного, это хорошо получилось.
Дом наш в глубине леса окружен старым садом. Этот двухэтажный особняк под черепичной крышей был построен еще в XIX веке немецкими хуторянами. Он хорошо сохранился, словно лес оберегал его от несчастий, которые время от времени обрушивались на эту землю.
Я рос в этом лесу, и для меня он был родным домом. Вся обстановка в нем: лужайки, овраг с ручьем, ствол поваленного дерева, непролазные заросли, глубокое синее озеро, холмы - близка мне, как домашний уют. Шум ветра в деревьях, пение птиц, насекомых и весенних ручьев, шелест летнего дождя - привычные звуки, которые наполняли мою лесную жизнь глубоким смыслом. Беззаботное детство в доме отца, казалось, никогда не закончится. Но это не так, пришло время поступать в школу, и мама - преподаватель истории - забрала меня к себе в город. Отец часто наведывался в городские конторы по службе и обязательно навещал нас на часок, а затем торопился обратно - в свой лес. Только по праздникам и в каникулы мы собирались все вместе.
Среди лесников служил у нас старый прусс Гентас - потомок славного рода, уцелевшего на литовской земле. История его семьи неизменно передавалась по наследству на протяжении многих веков. И Гентас, будучи верховным жрецом, хранил древние предания своего народа и чтил его традиции. Жена его давно умерла, и жил он с дочкой Лаймой, которая ему помогала в делах и обрядах. А в лесничестве ему служил верный Пергрубрюс - конь белой масти. Теперь Гентас постарел. Испещренное морщинами лицо, белые усы с загнутыми книзу концами и длинная борода придавали ему благообразный вид древнего старика. Но глаза его по-прежнему были зорки. Этот наш прусс видел гораздо больше любого другого лесника. У него были свои тайны. Благодаря Гентасу, я узнал невидимую обычному посетителю лесную жизнь и сам бывал свидетелем многих загадочных событий.
Одно из них мне никогда не забыть. Тогда мне было лет десять. Однажды поздней осенью, когда лес уже стоял без листьев, молчалив и мрачен, я проходил по берегу Лесного озера, где среди сосен наблюдал оставшихся на зиму птиц. Как вдруг я заметил странного высокого незнакомца. Он стоял в задумчивости на мысу под зонтичной сосной и глядел на озеро. Кто он, откуда взялся и что делает в нашем лесничестве, я не имел никакого представления. Угрюмый его вид показался мне подозрительным, я спрятался за деревом и стал за ним наблюдать. На нем был черный плащ. Широкий гладкий лоб белел, словно кость, а длинные вьющиеся волосы зачесаны назад и лежали на плечах. Он почему-то напомнил мне одного забулдыгу - тракториста из соседней деревни Пруссовки, который, как рассказывали взрослые, много пил и несколько месяцев назад сгинул бесследно; поиски его до сих пор не принесли успеха. Не пропавший ли это? Воскрес. Нет, не может быть. Хотя и похож.
Я затаился и ждал, что будет дальше. Наконец незнакомец как будто опомнился от своих мыслей, огляделся по сторонам и, приблизившись к краю низенького обрыва, взмахнул огромными кожистыми крыльями, которые я было принял за складки плаща, и вознесся в небо, точно хищная птица. Сделав круг над озером, он поднялся выше и скрылся за мрачными облаками. Я так удивился, что не сразу решился покинуть свое укрытие - вдруг он вернется. Но демон из-за туч не вынырнул. Тогда, собравшись с духом, я побежал домой.
Ни Гентас, ни отец мне не поверили, точнее, сделали вид, будто не хотят слушать мои 'выдумки'. Но оба все-таки задумались. А потом отец запретил мне гулять в одиночестве далеко от дома. Но разве можно усидеть в нашем саду, когда вокруг столько необыкновенной живности? Я снова устремился в лес.
Мой друг Клайд
1
В богатой библиотеке отца, что и поныне хранится в его кабинете на первом этаже лесного дома, я застревал основательно. С тех пор, как я научился читать, она была доступна мне целиком. В годы моей пытливой юности свободного времени у меня было гораздо больше, чем теперь, поэтому я частенько исчезал из будничного мира в огромном кожаном кресле с книжкой в руках. Читая, мало-помалу я осознавал, что белых географических пятен и в самом деле почти не осталось. Таинственных мест на Земле открыто великое множество, но мне было суждено познать именно наше - Замландское лесничество.
Книг о прошлом Прибалтики у нас не было совсем: в то время правительство объявило старые издания о Восточной Пруссии вредными. Но был у нас лесник Гентас, который снабжал меня ценными сведениями. Этот прусс многое знал из того, что происходило в здешних местах задолго до Второй мировой войны.
Наш древний лес и окрестности я исследовал вдоль, поперек и вглубь. Отец научил меня видеть, слышать, изучать его и общаться со всеми дикими обитателями. Он считал, эти знания мне будут необходимы. В то же время Гентас открывал мне иную реальность здешних мест. Благодаря его рассказам, я неплохо представлял себе жизнь в самых потаенных уголках Замландского леса, недоступных обычному посетителю, и долго вынашивал план, как туда проникнуть самому. Я был уверен: собственное знакомство с тем скрытным миром принесет мне гораздо больше знаний, чем прослушивание историй Гентаса во время отдыха в нашем саду, по вечерам в его доме или на лесных тропах. Отец же мое любопытство не одобрял. Он совсем не желал, чтобы я увлекался легендарным таинственным и темным миром, чья история глубоко уходит в прошлое Самбии. Мы сами демонов себе создаем, - говорил он. Но удержать меня отец не мог.
Разумеется, Гентас предупреждал: 'Учти, Ярослав, христианину там лучше не появляться'. Он даже не объяснял, почему. Но мне было ясно, этот прусс чего-то не договаривает. И тогда мой интерес еще больше разгорался.
К Гентасу, с его странными языческими ритуалами, суевериями и церемониями, я всегда относился с каким-то необъяснимым предубеждением. Ну побаивался его, что ли. Он посещал таинственный мир духов, и потому казался мне подозрительным и загадочным человеком. Отец, в общем-то, его очень ценил. Среди лесников Гентас был самым надежным работником, умевшим быстро сориентироваться в сложной обстановке, и предупредить о грядущей непогоде и прочих бедах, которые могли нас подстерегать. А главное, Гентас обладал некими полезными знаниями. Проницательный был человек. Для меня Гентас был авторитетом по части разгадывания необъяснимых явлений природы. И я обращался к нему по каждому поводу.
Итак, мой путь лежал в Ульмеригию. Мне было двенадцать, когда я решился отправиться туда впервые. Ни раньше, ни позже, а именно в таком безбашенном возрасте, когда самонадеянность толкает на самые отчаянные поступки, а тяга к познанию, стремление к приключениям и подвигам - превалируют над здравым рассудком и даже родительским запретом.
Время от времени отец выезжал в город по служебным делам. Бывало, он возвращался поздним вечером. Само собой я планировал улизнуть в один из таких дней, полагая, будто сумею сохранить свою вылазку в тайне. Нескольких часов для первого знакомства с обитателями современной Ульмеригии будет вполне достаточно, а потом я непременно вернусь туда еще, изучу тот мир тщательней и смогу посещать его, когда вздумается. На случай разоблачения я припас веский довод: будущий лесник должен знать свой лес изнутри. Я легкомысленно полагал, будто ни отец, ни Гентас, никто другой не сумеют этот мой козырь побить. Впрочем, я здорово тогда ошибался. Как бы там ни было, а пытливый мой ум жаждал приключений.
Я понимал, что прогулка будет еще та. Гентас живописал Ульмеригию как опасное лесное обиталище духов, демонов и драконов, которые распоясались в отсутствии богов, и поныне нет с ними ладу. Издревле этим миром правит Велняс. А он в жестокости не найдет себе равных. 'Боги покинули эту землю, - предупреждал Гентас, - и она, и мы вместе с ней будем страдать, покуда боги не вернутся'. Жуткие твари из Ульмеригии частенько наведываются к нам. Они приносят несчастья. И это еще мягко сказано. Гентасу приходилось быть начеку. Обладая жреческой властью, он демонов прогонял. Но если нам удается справляться со злом в нашем мире, - рассуждал я, - то и в гостях я сумею за себя постоять и благополучно оттуда вернусь.
Из объяснений Гентаса я понимал, что животным нашего леса духи Ульмеригии так же привычны, как и все остальное, что их окружает. Но только насекомые способны демонов слышать, видеть и осязать. Лягушки, ящерицы, змеи демонов хорошо видят. Птицы, напротив, их лучше всего слышат. Звери же улавливают их невидимые образы, вроде как энергетические уплотнения, что ли. Это позволяет животным вовремя избегать неприятностей. Человеку тут повезло меньше всех. В стародавние времена пруссы обращались за помощью ко всемогущим жрецам, которые прогоняли демонов из сел всеми доступными средствами; кажется, это помогало - спасались. Теперь селянам достается неприятностей с лихвой. Трудно найти жителя наших мест, который бы не пострадал от коварных козней нечисти: то заведут в глухомань грибника, то утянут ребенка, то призовут ураганы, засухи, болезни, подожгут дом, украдут чего-нибудь, замучают - чего только не натворят. В первую очередь надо остерегаться маркополей. Эти пронырливые твари нападают ордами, запросто лишают беззащитного человека жизни, а косточки приносят Велнясу, чтобы получить за них награду. Лишь сильные духом избегают нападения чертей из Ульмеригии. Моего глубоко верующего отца, например, никакие бесы не беспокоили.
И вот я дождался удобного случая. Отец собирался в город: его зачем-то вызвали в Обком по охране природы. Пришло время действовать.
Готовился я к походу тщательно. Тайком запасся отваром из корневища рагангоры - этот странный напиток Гентаса обостряет чувства: всего один глоток открывает способность видеть гораздо больше, чем это возможно невооруженным глазом. Странное это растение - рагангора. Пруссы свидетели: еще до нашествия ратных полчищ Велняса ведьма Рагангора возомнила себя верховной жрицей и разожгла среди сембов смуту. Узнав об этом коварном замысле, лесной дух Лаздона превратил мятежную ведьму в ядовитую траву, наделив ее тайным свойством, позволяющим прусским жрецам проникать в мир духов. А в простонародье за травой пристало прозвище 'ведьмин выродок'. Так у Средиземноморской мандрагоры появилась не менее коварная Балтийская родственница. Я знал, где растет рагангора: Гентас опрометчиво (или, может быть, с умыслом) показывал мне укромные лесные уголки, где она встречается. В тот раз, вытащив из почвы ее жабовидный зловонный корень, я, ошалелый от его смрада, зажимая пальцами нос, торопливо сунул его в котелок с кипящей на костре колодезной водой. Те несколько минут, пока эта нечисть кипятилась, а запах ее не ослаб, я стоял под березой и, согнувшись кочергой, стравливал свой завтрак. Трудно передать зловоние рагангоры словами. Мне казалось, будто я погрузился в миазмы выгребной ямы, приправленные запахом гниющего чеснока и мятного листа. Рвало меня со страшной силой. Я даже опасался вывернуться, как чулок, наизнанку. Впрочем, обошлось без этого. Я отдышался, подождал, когда отвар пристынет, затем наполнил им флягу - вышло до половины - и хорошенько закрутил крышку. Корень, сморщенный как мумия жабы, я закопал под старой липой, сделал над могилкой холмик и сверху положил небольшой серый камень. Полфляги напитка хватит надолго: никакие микробы не в силах испортить это зелье или ослабить его ценные свойства - до того оно стойко. Флягу я припрятал в дальнем углу конюшни под половицей, где и помочился на всякий случай, чтобы наш пес-охранник Сед не учуял посторонний запах и не выдал кому-нибудь мой тайник. Накануне похода, вечером, я собрал рюкзак, умыкнул без спросу отцовский термос для чая и достал из тайника заветную флягу.
С тех пор я несколько раз посещал Ульмеригию. Но именно тот, первый, поход остался в памяти как самый замечательный, чтобы о нем рассказать. Именно тогда я нашел там необычного друга.
2
Дождавшись своего часа, как только рычание служебного УАЗика стихло за поворотом, я наскоро оделся, подхватил заждавшийся в углу моей комнаты рюкзак и двинулся в путь. Выйдя на крыльцо, я сперва огляделся, подождал, решив удостовериться, что отец зачем-нибудь не вернется, потом закрыл дверь на ключ и поспешил со двора.
Уже за калиткой, смахнув с лица паутинку, я вдруг ощутил запах одеколона. Из-за насморка я только сейчас заметил аромат, перешедший с дверной ручки, когда я за нее брался. Вляпался. Что за наказание! Этого еще не хватало. Возвращаться домой, отмываться мне не хотелось - только терять время. Вместо этого я подошел к луже, что разлилась посреди дороги, и, опустившись перед ней на корточки, ополоснул руку. Закон лесничества: в лес никаких ароматов. Запах одеколона раздражает зверей. За что ни возьмись - останется предательская метка. Любое нормальное животное чувствует на расстоянии все, что происходит вокруг и заблаговременно уходит в чащу. У меня тоже с детства выработана привычка быть начеку, двигаться по тропам бесшумно, часто делать остановки, прислушиваться и осматриваться. Нельзя нечаянно наступить на сухую ветку: любой звук может вспугнуть зверя. Но хуже всего - посторонний запах. Животные чуют его за сотни метров. Отец душился исключительно перед выездом в город. Осквернить дверную ручку - подлость с его стороны. Возможно, второпях он этого не заметил или не придал значения. Но мне-то каково! Я немного нервничал. Тем более что смыть запах совсем - не получилось: правая ладонь благоухала на всю округу - так мне теперь казалось. Проклятье! Придется поискать падаль или навоз, чтобы перебить этот приторный запах. Выходка отца меня здорово разозлила. Я повернул к дому, но у калитки приметил старый куст горькой полыни и решил испытать ее. Собрав листья, я тщательно натер ими руки, принюхался. Новый запах оказался сильнее. Через некоторое время он улетучится, начисто истребив следы одеколона. Я успокоился: теперь все в порядке.
В тот раз утро начиналось тихое. Была середина осени. Лес терял разноцветные листья. Многие деревья уже совсем оголились. По кустам развесилась дымка. Земля была пропитана влагой, словно удавшийся сочный пирог, и по ней было мягко ступать. Небо нависало хмурой пеленой. В прохладном воздухе веяло прелью - тем пряным запахом старухи осени, который только она способна источать.
Я устремился по лесной дороге, желая поскорее добраться до нужного места и скрыться за деревьями, прежде чем меня заметит кто-нибудь из наших лесников. И вот, свернув на узенькую тропу, я обернулся, прислушался и, не увидев ничего подозрительного, направился дальше. Под ногами хлюпало, но я был в высоких ботинках, так что еще ничего. Повернув налево у старого муравейника рыжих, направился мимо коллонады высоких ясеней и дальше, перейдя мелкий ручей, зашагал в чащу. Скоро уже Драконов камень. Эта гранитная глыба, расколотая на две части много веков назад, возвышается на два моих роста. Между ними лежит древняя тропа. Она уводит в дремучую чащу.
Подойдя к этим обломкам, я снял с пояса флягу, открутил крышку и, поднеся флягу к губам, едва не поперхнулся. Нос прошибло жутким зловонием. У меня перехватило дыхание, к горлу подступила тошнота. И хотя я был заранее готов к этому испытанию, вонь жреческого зелья все равно решительно сводила с ума. Но медлить было нельзя. Мне стоило немалых усилий воли, чтобы заставить себя сделать необходимый глоток. Всего-то глоток. Преодолев приступ дурноты, этакое очередное препятствие на пути в Ульмеригию - эту стену зловония, я хватил залпом и раскашлялся. Затем торопливо завинтил крышку фляги. Отвратительное пойло. Но за то мгновение, что жидкость находилась во рту, она оставила свой след, и я успел его распробовать. Надо сказать, вкус этой дряни так же ошеломляет, как и ее запах. Только в лучшем смысле. Ничего более вкусного я в жизни не пробовал. Не знаю, что ощущали те, кому доводилось это пить, но терпкий как хорошее вино, прохладный как мята, с восхитительным напоминанием земляники и чего-то еще тонкого давно забытого и одновременно желанного, - вкус показался изысканным.
Не сразу я испытал на себе воздействие рагангоры. Повесив флягу на пояс, я прошел между обломками Драконова камня и огляделся. Вокруг был все тот же осенний лес. Ничего подозрительного не замечалось. Тогда я бодро зашагал вперед, как вдруг почувствовал сухость во рту. Постепенно онемел язык, словно от новокаина, как-то по-негритянски раздулись губы, перед глазами повисла розоватая дымка, в ушах возник пронзительный звон, а в следующую минуту он сделался настойчивым, словно тысячи комаров окружили меня. Чувствуя легкое головокружение, я остановился, чтобы прийти в себя. По коже теперь шныряли мурашки. В тот момент собственное тело показалось мне чужим, я даже испугался немного, а потом повалился на тропу, как непослушная марионетка, будто кто-то отпустил веревки моих шарнирных конечностей. Не знаю, может быть, глоток получился слишком большим, или я чего-то упустил, готовя напиток, или он все-таки перебродил, но ощущал я себя препротивно. При сем этом я был в сознании. Вскоре дурацкое опьянение начало проходить. Я подвигал языком - получилось, кажется, он вернулся в свое прежнее состояние. Губы тоже отпустило. Недолго я валялся посреди тропы, а потом, посидев еще некоторое время, вытянув непослушные ноги, я наконец очухался и неловко поднялся, опираясь рукой о какой-то черный валун. Я как будто вернулся в себя. Мне стало легче, я даже приободрился и повеселел. На шатких ногах я пустился дальше. Пелена с глаз сошла, и окружающее увидел я так же отчетливо, как прежде. Хорошо, если действие глотка этой гадости хватит на весь поход, размышлял я, не очень-то хочется добавлять еще.
Я шагал увереннее, и чем дальше уходил от Драконова камня, тем легче себя чувствовал. Мной овладела необыкновенная легкость, словно я воспарил над тропой. Я вдруг подумал, что прямо сейчас могу вознестись к небу, но это было уже слишком. Звон в ушах пропал. Или, может быть, я просто сплю? У меня про запас был надежный способ это проверить. Обычно я использовал его в том случае, когда не был уверен, что утром пробудился после каких-нибудь сновидений. Во всяком случае, он действовал, а другого метода я не знал. Так вот, оглядевшись, я нашел камень подходящей величины, сел на него нога на ногу и стукнул ребром ладони по колену: рефлекс безотказно сработал. Все в порядке: я в Ульмеригии.
Мне всегда казалось, что списывать невзгоды на демонов очень даже удобно. Многие так и делают: обвиняют всех чертей, оправдывая свои дурные поступки. Впрочем, злодейство бесов не преувеличено. Гентас рассказывал, они способны забраться в душу человека и с его помощью вредить окружающим. Ничего не подозревающая жертва, находясь во власти злого духа, творит самые лихие дела. Воровство, убийство, пьянство - не самые жуткие примеры. Но все ли демоны в этом повинны? Поход в Ульмеригию был для меня больше, чем познавательная экскурсия в племя таинственных аборигенов. Я вознамерился проверить те предания, что рассказывал Гентас. И мне кое-что удалось.
Пока Драконов камень не скрылся из виду за поворотом тропы, я еще не понимал, что родной лес покинул: в нем все было как прежде. Это был по-осеннему темный голый лес. Но потом вдруг заметил: как-то странно сделалось вокруг. Я повел взглядом. Ни палой листвы, ни травы, ни былинки. Это наблюдение меня весьма обескуражило. Ведь я часто ходил тут, например, вчера, но ничего необычного не замечал. Теперь же этот лес выглядел горелым. Угрюмый, старый, безмолвный стоял он в тусклом сиянии пасмурного утра. Казалось, в нем нет ни души. Потом я нечаянно задел локтем тонкое деревце, что стояло у самой тропы, и оно рассыпалось в прах.
Это Мертвый лес. Гентас рассказывал, что семьсот тридцать лет назад, когда боги покинули Самбию, не выдержав натиска демонов, лес вокруг Драконова камня выгорел от искры, высеченной мечом Велняса при ударе о гранит. Испепеленный лес застыл на века без признаков жизни. Мне сделалось не по себе. Из любопытства я пнул здоровенный пень, и он превратился в кучу дымящейся золы. Потом я стукнул кулаком по стволу голой лиственницы, но тотчас об этом пожалел: дерево стало оседать, рассыпаясь в прах и поднимая вокруг серые клубы пыли. Я оказался в западне - меня окружила прямо-таки дымовая завеса. Глаза заслезились от едкого пепла, во рту появился привкус гари, стало трудно дышать, и я расчихался. На ходу вынув из кармана куртки платок, я прикрыл им нос и бросился бежать прочь, пока не выбрался на свежий воздух. Больше к мертвым деревьям я не прикасался. Всякий скептицизм во мне рухнул, как та лиственница, и я поверил в происходящее.
Извилистая тропа долго вела меня через этот мрачный лес. Наконец он расступился. По обе стороны тропы здесь, на границе леса и луга, в траве стояли два каменных истукана. Эти двуликие стражники встречали и провожали всякого путника, холодно взирая, своими большими круглыми глазами. У каждого в руке был меч острием кверху. Очутившись перед залитой солнцем красивой поляной, я воспрянул духом. Вот здесь я и проведу некоторое время для первого знакомства с местными жителями.
Вообще-то я не собирался задерживаться в Ульмеригии на весь день. Надо было вернуться до приезда отца, чтобы не вызывать подозрений, иначе разговор с ним будет весьма неприятным. Ведь я рассчитывал навестить этот мир еще не один раз.
3
После угрюмой зыбкости Мертвого леса мне открылся светлый простор, я даже решил, будто попал в лето. Передо мной простирались волнистые луга, разделенные перелесками. И эти луга были покрыты цветущим разнотравьем. Слева широкий луг был охвачен лесом, словно темной лапой, в другой стороне виднелась вдали небольшая рощица и отрезок горизонта. Летнее настроение создавалось ясным золотистым небом, с которого сияло васильковое солнце, и выглядел этот мир необычно - будто глядишь сквозь зеленое бутылочное стекло. Высоко в небе рисовал малиновую полоску едва различимый самолет. Неподалеку раздался крик сойки, наверное, меня заметила. Теплый ветерок поглаживал травы. Они были изумительного синего цвета, и казалось, будто стоишь на берегу большого озера, по которому пробегают волны. Тут я поймал себя на том, что мысли мои пустились на самотек, кажется, я невольно дал свободу воображению. Но, продолжив путь, я начал понимать, что происходящее вокруг меня реально.
Я шагал по узкой тропе среди колеблющихся трав и, озираясь по сторонам, ждал удивительных встреч с таинственными существами. Я желал открытий. Но вокруг произрастали всем знакомые растения. Маки, люпины, ромашки цвели здесь, невзирая на время года. Над ними порхали обыкновенные бабочки, бормотали шмели, проносились стрекозы. Я готов был разочароваться и, оставив тропу, вошел в живое море стеблей. Трава оказалась мягкой, как лебяжий пух, и в высоту едва достигала моих коленей. Иные цветы хоть и выглядели знакомо, но при ближайшем рассмотрении я вынужден был признать свою ошибку. Коснешься рукой, и они рассыпались в пеструю пыльцу. Тогда я стал обходить их, чтобы не разрушать красоты, но было это нелегко. Невольно я обесцветил полосу трав, по которой прошел, и решил немедленно возвращаться на тропу. Как вдруг я заметил необычный цветочек.
Он походил на тюльпан с лиловыми лепестками покрытыми желтыми пятнами. Венчик его был плотно сомкнут. Но вот этот тюльпан прямо на моих глазах сделал резкий выпад, хлопнул лепестками в воздухе и сомкнулся. Ничего себе цветок! Так он отреагировал на случайно павшую на него тень моей руки. Я замер от восторга. Вот он цветочный дух гелюсаргас, о котором прежде мне приходилось слышать от Гентаса. Я присел перед этим существом, чтобы как следует рассмотреть. Пока я находился рядом, гелюсаргас не подавал признаков жизни. Стоял себе на одной ноге, плотно сомкнув свой ловчий венчик, и всем видом своим изображал невинное растение. Тогда я поднялся с коленей и отступил на несколько шагов. Мне очень хотелось понаблюдать за поведением гелюсаргаса. А вскоре я заметил еще одного, чуть дальше другого и третьего. Да на этой поляне их целая стая! Эти духи сползлись на солнышко поохотиться. Передвигаются гелюсаргасы медленно. У них широкая, как у слизня, подошва, от которой тянется вверх голубой стебелек увенчанный ловушкой. Высотой гелюсаргас не более полуметра, маскируется под цветок, а в случае опасности мгновенно исчезает из поля зрения: втягиваются в самого себя целиком, как улиткины рожки, погружаясь в крошечную, с вишневую косточку, ракушку, которая мгновенно смыкает свои створки. Этот их домик прочен, будто камень, его невозможно сломать. Судя по всему, меня гелюсаргасы не боялись, видимо, люди редкие тут гости. Я решил задержаться на этой лужайке подольше, понаблюдать за этими существами и зарисовать. Жаль, фотоаппарат в Ульмеригии бесполезен: по словам Гентаса, сколько ни старайся - на пленке все равно не сохранится ни одно существо - только обычный пейзаж. Сбросив рюкзак, я достал из него пенал с разноцветными карандашами, альбом и принялся рисовать, добавляя к рисунку пояснения, ну точно как на практике по ботанике. Гелюсаргасы ничуть не смущались моего внимания. Они продолжали заниматься своими делами как ни в чем не бывало. И наблюдение за ними доставляло немалое удовольствие.
Вскоре мне повезло проследить, как эти духи охотятся. Завидев над собой странное существо, похожее на дракона величиной с воробья, гелюсаргас метнул к нему свой раскрытый, словно пасть, венчик и с хлопком плотно сомкнул его с плененной добычей. Мой глаз едва уловил эту молниеносную атаку. Что там, внутри, происходит с добычей - можно только догадываться, но через некоторое время, судя по утолщению, которое перемещалось вниз по стеблю, пища в нем и усваивалась. А после не переваренные остатки гелюсаргас прямо так и выплевывал с пушечной скоростью из приоткрытого венчика, так что приходилось быть настороже, чтобы какой-нибудь озорник не угодил мне плевком прямо в глаз. Какие такие существа служат добычей гелюсаргасам, я тогда еще не знал, но кроме этих миниатюрных драконов никого другого цветочные духи не ловили. Пока я находился среди них, отовсюду то и дело раздавались хлопки, но не все выпады были удачными. Иногда проворный дракон умудрялся обойти стремительную хватку хищника и в испуге уносился прочь. Тогда гелюсаргас вновь медленно раскрывал свой обманчивый венчик, приглашая глупую жертву полакомиться мнимым цветком. Оказалось, гелюсаргасы - самые настоящие притворщики.
Драконов этих привлекали на поляну цветущие растения. Позже у Гентаса я все-таки выяснил, что пруссы называли этих существ 'скридами'. Кормятся они цветами, чем и вредят, не позволяя растениям опыляться. У скрид перепончатые крылья, круглая голова с большими, словно распахнутыми от изумления, глазами, пара воронок-ушей, волосатое тельце и четыре лапы с длинными коготками. Мне удалось поймать одного скрида, неосторожно присевшего на мой рюкзак, рассмотреть и зарисовать в альбоме. Он визжал и сопротивлялся, но я справился, прежде чем капризное существо вырвалось из рук и унеслось прочь.
Увлекшись наблюдением за цветочными духами, я слишком задержался на поляне, но потом заметил еще одного местного жителя, который так же ловко маскировался под цветок. Это был желюс. Выглядит он как ромашка, передвигается так же как гелюсаргас, только синий стебелек венчает вертушка из шести белых лепестков. При моем приближении один желюс в мгновение ока завел свой венчик-пропеллер, втянул стебелек и унесся прочь, словно вертолет. Пока я, замерев на месте, наблюдал обитателей поляны, желюсы слетались сюда со всех окрестностей. С помощью подошвы этот дух способен улавливать самое слабое колебание почвы. Он никого не подпустит к себе близко и в случае опасности стремительно улетает. Кормятся желюсы только в ясную погоду ароматами цветов, среди которых и живут. Пока я зарисовывал этих духов, они, привыкнув к моему соседству, двигались среди цветов и с аппетитом потягивали их сытный аромат, нагнетая его лепестками в середину своего венчика.
Я с упоением наблюдал эту компанию духов, неразрывно связанных между собой, с цветами и солнечной поляной. Позже, когда я показывал свои рисунки Гентасу, он рассказал мне кое-что любопытное об этих замечательных существах. Оказывается, эти три рода не могут существовать друг без друга. Да так, что если исчезнет один, то два других тоже пропадут бесследно. Гентас пояснил: в июне, когда стоят самые продолжительные дни в году, между духами возникает романтическая связь. Желюс начинает выделять на дне своего венчика питательный сироп, обладающий сильным ароматом и вкусом слаще медового. Этот подарок привлекает внимание скрид, которые в это время выкармливают своих отпрысков. На этой пище малыши скрид вырастают всего за три дня. Родителям приходится здорово потрудиться, чтобы накормить дюжину прожорливых детенышей, таская пищу во рту. Они слетаются на луг со всей Ульмеригии, ныряют с головой в венчик желюса и пачкаются его пыльцой. От сиропа молодняк, да и сами родители начинают испытывать нестерпимую жажду, которую можно утолить разве что прохладным соком, весьма кстати выделяемым щедрыми гелюсаргасами. Напиваясь сами и таская сок своим детенышам, скриды невольно опыляют оба соседствующих рода. Через неделю цветочные духи приносят потомство. Детеныши, обычно один-два, выпрыгивают на свет прямо из родительского венчика. Но уже в конце июня, когда дело сделано, гелюсаргасы вновь начинают охотиться на скрид.
Чем дольше я находился в этом таинственном мире, тем больше замечательных открытий я для себя делал. В то же время, меня постоянно преследовало чувство, будто за мной наблюдают. Впрочем, я не придавал этому большого значения: такое ощущение рождалось всякий раз и в обычном лесу и на лугах. Ведь вокруг полно странных существ, для которых я не менее интересен, чем они для меня, и тоже изучают гостя.
Я только что закончил рисовать схему полета желюса, как вдруг среди цветочных духов началось смятение. Гелюсаргасы, как по команде захлопнули свои венчики и попрятались в траве, желюсы разлетелись в разные стороны, лишь скриды продолжали кружить над лугом. Вдруг я заметил в траве движение. Какие-то существа скрывались тут и там. Потом они стали высовываться, словно перископы, озирались по сторонам и снова исчезали из виду. Я узнал их. Это варги - охотники на цветочных духов - странные полупрозрачные существа. Гентас рассказывал, не в пример настоящим охотникам, передвигаются они до крайности медленно, но в этом есть преимущество: не возбуждая никаких колебаний почвы, они способны незаметно приблизиться к избранной жертве. Устроив засаду, уверенные в себе варги затаились в терпеливом ожидании: добыча никуда не денется - на поляну еще вернется прежний покой, когда аппетитные существа вновь соберутся на солнышке.
У варгов мягкая подошва, голубоватый стебелек, увенчанный подвижными щупальцами нежного сиреневого цвета, окружающими ротовое отверстие. Разглядеть в синей траве этих засадчиков почти невозможно. И они нападают внезапно. Вскоре мне повезло увидеть охоту варга. Одному из них, наконец, удалось приблизиться к гелюсаргасу на расстояние около полуметра. Тогда варг как следует прицелился, улавливая биотоки жертвы до тех пор, пока все пять его щупалец не протянулись в нужном направлении, объединившись в пучок. И, к моему изумлению, он выбросил изо рта хватательную глотку вроде клейкой сетки, усеянной по краю острыми загнутыми назад зубчиками, набросил ее на жертву. В следующее мгновение пленный гелюсаргас уже втягивался в рот коварного хищника. Все произошло так стремительно, что я едва успел понять, в чем дело.
Больше часа я провел на этой поляне, ползая на коленях, выслеживая и зарисовывая местных духов. Интерес к Ульмеригии разгорелся не на шутку. Тогда я решил, что вполне еще успею сегодня добраться и до осиновой рощи. Дойду, думаю, туда, осмотрюсь, отдохну, съем бутерброды с чаем, а потом двинусь в обратный путь. Просто мне очень хотелось посмотреть, кто там еще обитает. А главное, я надеялся разыскать юмисов, которые, по словам Гентаса, помогают сбываться мечтам. Лесник говорил, этих зерновых духов пруссы-земледельцы почитали за трудолюбие, преклонялись перед их щедростью и по весне жертвовали им чашку с крупой, чтобы юмисы заботились об урожае в новом сезоне. По окончании уборки зерна, сембы снова благодарили юмисов подношением зерна прямо в опустевшем поле. Сунув альбом и карандаши в рюкзак, я вернулся на тропу и направился к осиновой роще.
4
Я понимал, что задерживаясь в Ульмеригии, рискую нарваться на крупные неприятности в случае, если меня заметят враги рода человеческого вроде маркополей или даже самого Велняса. Но мне было так приятно чувствовать себя первооткрывателем, что вернуться домой прямо сейчас казалось глупостью. Не меньшим удовольствием было осознавать, что кроме меня и еще Гентаса этот чудесный мир никто больше не видел. Во всяком случае, в наше время не видел. Да и в глубокой древности среди пруссов общение с миром духов только жрецам и было доступно. Простых смертных, что осмеливались сюда проникнуть, непременно потом преследовали и казили. Иначе власть жрецов как земных наместников богов могла пошатнуться. Другое дело теперь, в случае разоблачения, я мог быть наказан разве что моим отцом. Он сделает мне выговор, чтобы я не шастал, где ни попадя. Ну, может быть, еще придумает для меня какую-нибудь работу потяжелее. Зато Гентас, судя по всему, придерживался иного мнения. Лес для него - своего рода святыня, которую нужно бдительно охранять. А коль со временем эта миссия будет возложена на меня, то кое-какие лесные тайны мне знать просто необходимо. Рано или поздно я все-таки должен был начать их постигать.
Издали роща выглядела странно из-за серебристо-голубой листвы, и, казалось, будто на деревья опустилось пышное облако. Я уверенно шагал по тропе. Но ощущение, будто за мной наблюдают, по-прежнему не оставляло. Все эти духи с любопытством следили за мной. Для местных обитателей я представлял немалый интерес. Вот они и таращились на меня. Потом впереди, справа, я вдруг заметил косулю и остановился. Крупный красивый самец осторожно щипал траву возле куста боярышника, усыпанного красными плодами. Завидев меня, оленек насторожился, потянул ноздрями воздух, повернулся и поскакал прочь. Я наблюдал его высокие прыжки, пока он не скрылся за холмом, на котором виднелся еще один гранитный истукан.
Я отправился дальше и вскоре оказался перед неглубоким овражком. Тут словно бы земля разошлась по шву. По дну этого оврага струился худенький ручеек точно такой, как в нашем мире. Я нередко бродил вдоль его берегов. Все тут было привычно: глинистые берега, каменистое дно, заросли тростника. Я перешел ручей по гладким камням, что торчали над журчащей поверхностью воды, будто спины лягушек. И тут мое внимание привлекло движение среди трав, растущих на склоне. Я поглядел внимательнее и увидел еще одного необычного духа. Это был датан. Собой он похож на ладошку с пятью пальцами-щупальцами, которая возвышается на толстой ноге, хотя может принимать и другие образы: цветка, крота или гриба. Пруссы очень любили этого духа за то, что тот показывал им богатые рудой места. С датанами так же водят дружбу и барздуки - местные гномы, которые нередко справляются у них о залежах необходимой им руды. Датаны живут на почвах богатых медью, железом, золотом. Они и сами выглядят как выкованные из металла цветы, поскольку ползая по земле, находят для себя питательную почву и кормятся, поглощая содержащиеся в воде частицы металла. С первого взгляда на их медную, стальную или золотистую окраску становится ясно, на какой диете сейчас датан живет. О датанах в прусском народе ходило немало чудесных легенд, и Гентас рассказал мне несколько. Одна из них вроде бы называется:
Датан и Телявель
В далекие от нас времена, когда сембы только пришли на землю и стали на ней хорошо обживаться, царь демонов Велняс решил поработить их и овладеть земными богатствами, чтобы править на земле безраздельно. И собрал он воинство, и пошел воевать против громовержца Перкуно, но терпели демоны поражения. Крепким было могучее оружие божественных воинов. А вооружал их великий кузнец Телявель. Выкованные им наконечники для копий, мечи, боевые топоры не знали сносу.
Накануне решающего сражения, обратился царь Велняс в богиню Аустру. Явился перед кузнецом Телявелем и потребовал выковать меч такой силы, чтобы любой вражеский клинок перерубал. А в награду обещал мастеру дать сундук золота. Послушался Телявель, день и ночь работал, извел груды металлов, не ведая, для кого на самом-то деле трудится. На третий день явился к нему Велняс в облике Аустры работу принимать. Меч вышел славный. С одного маха зазвенела под ним наковальня и распалась надвое, будто кусок сырой глины, а меч ни царапины не получил. Забрал лукавый свой меч, а взамен полкузницы спалил и умчал на черном коне восвояси.
Распознал свой промах Телявель. Не зная, как перед богами оправдываться, приуныл. Проведал Перкуно, в чем дело, разозлился, хотел убить кузнеца молнией, да Потримпо вступился. 'Убить Телявеля успеется, - сказал вечно юный бог, - но пусть он выкует тебе, брат, такой меч, который был бы сильнее Велнясова'. Согласился Перкуно, дал срок в три дня и умчал в огненной колеснице, носимой тремя козлами, ждать работы кузнеца в своих заоблачных покоях. Недолго радовался Телявель, славя защитника своего Потримпо, и опомнился он, когда полез в закрома, да увидел там, что ни меди, ни железа, ни золота больше не осталось: все на демонический меч ушло. И сковалось сердце кузнеца печалью. Спасения теперь не будет.
Явился Телявель к морскому обрыву, сел там, проливая слезы ручьями, и стал ждать смерти: пускай лучше Патолло приберет в свой загробный мир. Но тут услыхал причитания горемычного кузнеца медный датан, предстал перед ним и утешил, пообещав дать лучшей меди всей Самбии, да велел отправляться в кузницу, а поутру идти на болото. С зарею поднялся Телявель, глянул в закрома, а там меди полным-полно. Тогда по совету датана поспешил он к болоту, а там железного датана встретил. Рассказал ему о горе своем и тоже получил указание отправляться в кузницу, а наутро - к ручью шагать. Так и поступил Телявель. На второй день кладовая была полна железом. У ручья Телявель нашел золотого датана и тоже о горе своем поведал, а в ответ получил указание возвращаться в кузницу. С рассветом проверил Телявель закрома и обрадовался: теперь нужных металлов было вдосталь.
Весь день и ночь трудился Телявель, чтобы к утру поспеть. И выковал он такой меч, который одним ударом три наковальни перерубал. Явился к нему Перкуно работу проверять и остался доволен.
И случилась между Перкуно и Велнясом единоборство. Сошлись они в небе с новыми мечами. Ветер ураганом свирепствовал, искры с небес рассыпались, над землей будто бы пушки грохотали. Бились, пока меч Велняса не переломился от удара Перкунова клинка. Проиграл демон сражение и был изгнан с небес в преисподнюю.
С тех пор прусские кузнецы к датанам обращались за помощью и в благодарность носили к морскому обрыву, болоту, ручью широкие чаши с медом.
Такие вот веселенькие сказочки у Гентаса. Эта история навсегда осталась одной из моих самых любимых среди тех, что я наслушался в детстве. В то время, услыхав ее впервые, я был полон восторга.
Замеченный мною датан был очень красив: бронзовый блеск с зеленоватым оттенком на щупальцах свидетельствовал, что в местной почве содержится медь. Умное существо. Присев перед датаном на корточки, я достал из рюкзака альбом с карандашами и принялся рисовать. Дух покачивался на своем месте, шевелил щупальцами, словно глухонемой пальцами, но языка его я не понимал. Потом датан покосился на меня, будто спрашивая, надо ли чего? Я покачал в ответ головой. Нет, в металлах я пока не нуждаюсь.
С четверть часа я рисовал датана и отдельно изобразил примеры его жестикуляций, чтобы потом Гентаса расспросить, чего они значат. А когда закончил, представил датану его портрет, дух зашевелил щупальцами веселей и раскинул их - понравилось. После этого мы обменялись жестами, выставив: я - пальцы, а он - два щупальца вроде буквы 'V' в знак мира и дружбы, на том и распрощались.
На лугу возле рощи меня ждала еще одна любопытная встреча. Повсюду здесь желтели, колыхались на теплом ветерке, шелестели спелые злаки. А над ними, как я и надеялся, порхали юмисы - духи зерна. Я так и встал на тропе, затаив дыхание. Издали юмисов можно принять за довольно крупных бабочек. Выглядят эти маленькие человечки забавно: зачесанные в виде гребня светлые волосы, за спиной пара треугольных крыльев, а одеты все в льняные рубахи, штаны и кожаные сапожки. Сейчас они были заняты сбором зерна, которое уносили в свои шаровидные гнезда, свитые из травы и висящие, словно в невесомости, на окраине луга, возле рощи, кустов боярышника и кромки оврага. Я был в восторге. К тому же над лугом приятно звучал дружный хор юмисов:
Теплей становится заря,
Цветами распускаются луга;
Меж колосков порхаем мы,
Родные травы к нам щедры.
Начни свой новый день,
Гони скорее лень:
От рассвета до заката
Дела будет многовато.
Бережно зерно к зерну
Собираем дар полей в суму;
Мир наш мал, но благодатен -
Хватит света и для празднеств.
Пляски, музыка и смех
Вновь порадуют здесь всех;
От забот мы отдохнем,
Как стемнеет за холмом.
С неба холодом повеет,
Звезд рассыплется крупа;
День достойно спать проводим,
Распростимся до утра.
Ночь придет, уснут луга,
Ветерок примчит издалека.
Пусть приятны будут сны,
Сбудутся твои мечты.
Завидев незнакомца, то есть меня, юмисы стали подлетать ближе, они присматривались ко мне с любопытством, заглядывали в глаза и садились на руки. А потом, когда я принялся их рисовать, то глядели в альбом, что-то щебетали друг другу и показывали пальцем на портреты. Им было весело. Один юмис предложил мне угощение - крошечное зернышко. Я взял его с благодарностью, сунул в рот и проглотил, не распробовав. Я знал, что в зернышке этом заложена громадная сила, которая необходима для роста молодого растения, а мне оно принесет удачу. Съев его, я попросил для себя благополучного возвращения домой, ничего другого мне на этот раз в голову не пришло.
Потом я срисовал несколько картинок с крыльев юмисов. У каждого изображена заветная мечта - весьма оригинальный способ хранить ее при себе, не скрывая от других. Когда одна мечта сбывалась, на ее месте вырисовывалась другая. И так могло быть сколько угодно. Таков дар бога Потримпо за то, что юмисы даже в трудное время не оставляли людей без хлеба. И только тем, кто чист помыслами дается исполнение желаний. Я заметил, как счастливы юмисы в своем маленьком луговом мире. Никто не может причинить им вред. И гнезда с потомством никому недоступны. Сколько не приближайся - те все равно будут словно бы отмагничиваться, потому подобраться к гнездам и тем более коснуться их - невозможно. Лишь демоны курке научились вредить зерновым лугам юмисов.
Эти гадкие демоны время от времени совершают сюда набеги, насылают на зерно порчу, черную ножку и губительные вихри. Впрочем, у юмисов, на случай беды, имеются запасы. Лиходейство курке не очень их огорчает. Но пруссы издревле страдали от злодеяний этих демонов. По милости курке, бывало, полные амбары сгорали.
На крыльях одного из юмисов я увидел прекрасный пейзаж. Заметив мое любопытство, дух взял меня за мизинец и повел за собой. Мы прямо-таки нырнули в облако его мечты.
Все закружилось перед моими глазами: рисунок юмиса будто бы ожил; теперь мы стремительно летим над загадочным миром, подернутым белесым туманом; как вдруг он рассеялся, и увидел я прекрасные холмистые луга. Какие дивные цветы вокруг! Они распахнули свои пестрые венчики навстречу солнечным лучам; восхищаясь ими, мы пролетаем над лугом, и за следующим холмом я замечаю большие стада животных: лошади, туры, лани пасутся там, поодаль у ручья пьют воду лосиха с теленком, а белые лилии вдруг превратились в цапель и принялись кружить над лугами, как снежный пух; заросли звенят от бесчисленных насекомых, и дыхание мое перехватывает от счастья видеть этот дивный мир прошлого. Ничто не исчезло! Все уцелело здесь, вдали от жестокости, смерти и варварства. Заметив мой восторг, юмис тянет меня за палец дальше; и вот раздвинулись перед нами кроны могучих деревьев - мы очутились посреди прекрасного леса полного ягод, грибов и цветов, каких я никогда в наших местах не встречал; я пью лесной аромат, пробую спелые плоды, и мякоть их наполняет рот освежающим соком, и тогда я с радостью понимаю: этих кущ никогда не касался топор браконьера. А юмис зовет меня, увлекает в головокружительный полет среди облаков; и вдруг расступилась перед нами серебристо-голубая пелена, и нашему взору открылось море, оно будто бы соткано из нитей цвета синего неба и солнечных лучей; высокие волны с белым гребнем бьются в утесы, и бесстрашные птицы пестрыми стаями кружат над берегом, и словно пытаются перекричать грохот морского прибоя, а вдали, в солнечном блеске, играют дельфины. Летим вдоль берега, и вскоре за дюнами я вижу рыбацкую деревушку; кирпичные дома окружены садами, во дворах вялится развешанная на веревках рыба, в песке весело играют ребятишки, а нарядные женщины ждут к обеду мужчин. Теперь мы проносимся над волнистой поверхностью залива такого прозрачного, что видны громадные спины осетров, и то, как снуют в глубине косяки редких рыб, и с большим восторгом я гляжу, как выпрыгивают из воды лососи с искрящимися радужными боками; стайки лодок под парусами скользят по заливу, в них светлокудрые рыбаки возвращаются домой с богатым уловом, на их мужественных лицах спокойствие, уверенность и счастье от ожидания встречи с любимой семьей... и тут я понимаю: по этой земле никогда не ходила война. Как хорошо здесь! Хочется остаться и зажить тут по-новому, зла не ведая. Здесь любая война плавится на корню под миротворно сияющим солнцем, а всякого, кто пытается этот мир захватить, оно превращает в золу, на которой цветут сады. Вот, где обитает счастье! Неужели это только мне грезится? И только я об этом подумал, как опомнился и, оглянувшись, узнал только что покинутую лужайку в Ульмеригии. Всего мгновение продолжалось наше чудесное путешествие, но запомнилось навсегда.
Мой проводник юмис, его звали Джиннис, ободряюще мне подмигнул и, помахав рукой на прощанье, улетел к своим заботам.
Я слишком увлекся зерновыми духами. Да мне и в самом деле не хотелось от них уходить. Но, взглянув на часы, - спохватился: время поджимает дальше некуда. Скорее в рощу.
5
Эта роща посреди холмистых лугов на первый взгляд казалась самой обыкновенной, не считая блестящей синевы крон. Со временем, пока я находился в Ульмеригии, яркие краски перестали удивлять своей несуразностью. Теперь они казались естественными.
Обойти осинник вокруг не составило бы труда и за три минуты. В пяти сотнях метров отсюда темнела опушка одной из лап Мертвого леса. За рощей простирался луг, он вдали невысоко вздымался, и за этим хребтом, в зеленоватом мареве, виднелся еще один лесной массив. Я вглядывался в его темные очертания. От леса веяло какой-то необъяснимой тревогой. Меня одновременно влекла к нему загадочность его чертогов и останавливала мрачная неизвестность. Пожалуй, сегодня уже точно туда не пойду, - решил я.
Изнутри рощица была прозрачной. Вверху с дрожанием шептала о чем-то листва, пятна света и тени здесь будто играли, толкались, возились на мягкой траве, как озорные зайчата, так что рябило в глазах, и при всем этом здесь ощущался покой. Оглядевшись, я стал искать удобное место, где бы отдохнуть перед обратной дорогой и поесть бутербродов с чаем из термоса. Осины трепетали на ветерке, навевая умиротворение, и мне, среди этих деревьев, было хорошо. Осень ничуть не тронула рощу своими пестрыми красками. Похоже, что в Ульмеригии, осень вообще не такая, как мы привыкли ее представлять.
Утомленный валом впечатлений, синевой солнечного зноя и общением с духами, я устроился в тени высокой осины на мягком багряного цвета мхе. Тут же распаковав рюкзак, достал припасы и принялся за еду. Если не считать тихого шелеста листьев в кронах, то в роще иных звуков не было. И все-таки чувство, будто за мной наблюдают, по-прежнему не оставляло. И мне очень не хотелось именно сейчас увидеть перед собой какого-нибудь местного злого демона. Наспех приготовленные три бутерброда с ветчиной и сыром оказались безумно вкусными. Я даже пожалел, что взял так мало. Наверное, умял бы разом и двадцать три - так я проголодался. Поев, я сделался сонным, меня здорово разморило, веки начали слипаться. Очень хотелось прилечь и вздремнуть. Но спать в Ульмеригии нельзя - раганы того и ждут, чтобы забраться в сон и растерзать душу спящего. С пруссами такое случалось, пока кто-нибудь дремал в полуденный зной на пашне, у реки или где-нибудь еще, эти вредные ведьмы и нападали. Не всякий потом просыпался.
Только я об этом подумал, как вдруг краем глаза заметил юркую тень и обернулся. Я стал пристально вглядываться в заросли шиповника, затем поднялся, обошел кусты, заглянул в них, раздвинув колючие ветки, но никого не увидел. Померещилось - убедился я и вернулся под осину. Желание поспать мигом унеслось прочь. Я выпил еще чаю, убрал термос и скомканную фольгу от бутербродов в рюкзак и, глубоко вздохнув, потянулся.
Ветер приносил нежные ароматы каких-то полевых цветов, пахнущих то ли сиренью, то ли розами, то ли ночной фиалкой - не разобрать. В сон больше не клонило. Я сидел, думал, как здесь хорошо, и мне совсем не хотелось этот мир покидать. Он оказался гораздо приветливее, чем я ожидал. Демонов не слышно и не видно. Повсюду одни только забавные духи. Словом, классная тут жизнь, - думал я. Вот исследую этот мир - книжку напишу. Пусть все знают. А теперь пора уже возвращаться.
Я поднялся, сделал несколько размашистых движений руками, чтобы размяться, натянул на плечи рюкзак и только двинулся было к тропе, как вновь услыхал в шиповнике таинственный шорох. Позади меня в траве кто-то прошмыгнул. Я обернулся. Слева кто-то стал карабкаться по стволу дерева, как белка, я не успел разглядеть, кто это был. Не желая испытывать своих нервов, я зашагал к тропе. Как вдруг прямо передо мной с ветки свесился карлик. Скаля острые красные зубы, он бросил на меня злобный взгляд, ловко подтянулся одной левой и скрылся в кроне осины. Это был курке. Он явно рассчитывал меня напугать. Страх противника делает их сильнее. На мою беду демону его тактическая выходка удалась: я был ошеломлен.
Ружья со мной не было. Мысль о нем только сейчас просигналила в голове. Но в те дни я еще не завел себе привычки таскать с собой оружие, хотя, подрабатывая у отца лесником, имел на него разрешение. Я был убежден, что ружье в человеке что-то меняет, и эту перемену хорошо чувствуют все лесные обитатели. Стоит войти в лес с ружьем - вся живность куда-то исчезает, и окрестности кажутся пустыми. Впрочем, ружье против демонов бесполезно: они слишком живучие.
Я заторопился прочь. Позади, в кронах осин, вновь послышался сердитый шепот. Я резко обернулся, но злоумышленники мигом исчезли. Я зашагал дальше, слушая за собой таинственную возню. Курке решили поиграть со мной в прятки. Но для меня знакомство с ними было сейчас некстати. Эти маленькие прыткие человечки со злобным нравом, змеиными зубами и ростом с небольшого садового гнома отличаются коварством. Летать они не умеют, но быстро бегают на своих птичьих лапах, хорошо лазают по деревьям, одеваются в темные льняные балахоны с капюшоном, который почти никогда не снимают с головы. Курке часто делают набеги на поляны юмисов. Чем питаются эти зловредные негодяи мне не известно. Гентас полагал - медом. Но это никем еще не доказано. Говорят, в деревнях курке и в наши дни грабят пасеки.
Курке явно были не прочь расправиться с забредшим в их владения человеком. Не желая испытывать на себе остроту их зубов, я ускорил шаги. Но чем быстрее я двигался, тем больше злились преследователи. Судя по шуму, большая стая курке бросилась за мной вдогонку. До меня доносились их злобное ворчание, клацанье зубами, шорох травы. Но стоило мне обернуться, как демоны мигом скрывались из виду. Хорошенькая у меня свита, - размышлял я, - только бы не напали.
Я быстро миновал поляну юмисов, перешел ручей и направился к Мертвому лесу. Но курке не отставали. Что им от меня нужно? - спрашивал я себя. - Не думаю, что это просто любопытство. Я ждал нападения в любую минуту. Спиной ощущал их коварные взгляды. Во мне нарастал страх, и я не мог его перебороть, он заполонил все мои мысли.
Я торопливо шагал уже по тропе через луг цветочных духов, когда курке набросились на меня всем скопом. Несколько демонов вцепились когтями в мои ноги, спину и плечо. Еще несколько выскочили передо мной и, зловеще шипя, будто кошки, протянули ко мне свои когтистые руки. А один прыгнул на голову и стал дергать меня за уши - издевается гад. Остальные, менее смелые, наскакивали, кусались, дергали за штанины и царапались. Глаза их так и сверкали огнем. Чтобы набраться сил и одолеть меня, они усердно нагнетали на меня вящего страха. И это им удавалось. На мое горе курке становилось все больше. Я отбивался, крутился, пинался. Здорово же я взмок; в царапины попадал пот, и они дружным хором зудели. Только бы удержаться на ногах, - уговаривал я себя. - Если свалюсь - конец. А Курке уже не было числа. Они заигрывали со мной как с обреченным, изматывали, ждали удобного случая, чтобы растерзать. Я терял силы. Тут бы мне и погибель, как вдруг из ближайшего куста мне на подмогу выскочил незнакомец. Он разбросал курке кулаками, пинками, сорвал с меня вцепившихся гадов, и те кинулись врассыпную. Курке явно не ожидали атаки с тыла. Я также заметил, что вид нападавшего вызвал у них панику. Курке бросились наутек, шурша в высокой траве, словно по ней пошел гулять ветер.
Распугав курке, незнакомец бросил на меня полный сочувствия взгляд и скрылся в кустах. Я остался один. Стоял, задыхаясь, хватая ртом воздух и с тревогой озираясь по сторонам. Но опасность миновала.
6
Успокоившись, я стал вглядываться в соседний кустарник, рассчитывая увидеть там отважного поборника курке. Не сразу я разглядел среди веток мальчишескую физиономию. Что-то было странное в его взгляде, в печальном выражении его худого бледного лица. На его губах таилась грустная улыбка, на щеках грязные разводы, а в больших зеленых глазах отражалось разочарование - незнакомец явно не хотел мне показаться. Он будто бы жалел о своем разоблачении.
Среди встреченных в тот день существ Ульмеригии этот дух имел самый человеческий облик. Его любопытные глаза взирали на меня в упор, а я стоял, как дурак, и пялился на него целую вечность. Надо хотя бы отблагодарить его. И тогда, сотворив самый непринужденный и приветливый вид, я дружеским тоном проговорил:
- Выходи.
Незнакомец моргнул, но с места не двинулся, разве что переступил с ноги на ногу и облизал губы лиловым языком.
- Ну что же ты, - поторопил я, - выходи.
Наконец таинственный мальчишка решился, он снова моргнул, и вдруг исчез из виду в кустах. Спустя мгновение, он вышел из своего укрытия и растерянно поглядел на меня своими пронзительно изумрудными глазами с вертикальными зрачками. Ростом он был мне по плечи, худощавый с длинной шеей и с большими крепкими руками. Лицо у него было слегка вытянутое, нос тонкий и уши сверху заостренные. Словом, обычный подросток. В городской толпе я бы не обратил на него никакого внимания. Правда одет он был как-то не по-нашему: серая льняная рубаха, поверх нее шерстяная накидка, застегнутая под горлом на бронзовую фибулу, из-под синего колпака с белым бубоном ниспадали золотистые кудри, на ногах серые чулки и старомодные кожаные башмаки с медными пряжками.
- Привет! - сказал я.
- Мир тебе! - ответил он по-прусски.
- Ты здорово их раскидал, - проговорил я, кивнув в ту сторону, куда сбежали курке. - Эти твари дали стрекоча от одного твоего вида.
- Видит бог, тебе не дюже тут одному выстоять, - застенчиво промолвил он.
- Верно, эти курке едва не разорвали меня на куски, - согласился я. - Спасибо.
- Более не отважатся напасть, - заверил меня мальчишка. - Ступай с миром.
Его странная манера говорить озадачила меня. Я путался в догадках, совершенно не представляя, какому роду принадлежит этот парень. Может быть, он один из местных духов. А может и семб из прошлого. Кто его знает? В следующую минуту мы молча пялились друг на друга, не зная, чем продолжить разговор. Кстати, должен теперь признаться, что в тот день и всегда в Ульмеригии мы с духами общались на родных языках: они все - по-прусски, я - по-русски, но при этом отлично друг друга понимали. Я, конечно, нахватался прусских слов от Гентаса, но свободно прусским не владел. Бывало, мы с Гентасом упражнялись говорить по-прусски, но я плохо его понимал, хотя некоторые слова звучали как-то знакомо. А тут, в Ульмеригии, никакого барьера, словно бы все говорили на одном языке!
Как бы там ни было, этот мальчишка внушал доверие. Когда он снова заглянул мне в глаза, я вдруг ощутил какой-то внутренний трепет. В его взгляде было что-то странное, таинственное, нечеловеческое. Я бы больше сказал, какая-то грусть таилась в его глазах, и я почувствовал к нему расположение.
- Курке издревле вам досаждают, - наконец произнес он, желая прекратить затянувшееся неудобное молчание. - Хотя в прежние времена прусскому роду была нужда задобрить их чашкой молока с медом и хлебом.
- Но я не прусс, - зачем-то признался я. - Меня зовут Ярослав, я сын лесничего из Замландского леса.
Мальчишка понимающе кивнул.
- А я зовусь Клайдом, - представился он. - Сын Клайптуса - потомственного маркополя.
- Чего?! - не понял я и с удивлением переспросил: - маркополь?
Гентас больше всего бранил этих злобных демонов. В нашем лесу нет тварей коварнее маркополей. А тут какой-то мальчишка передо мной прямо в глаза объявляет себя маркополем. Да я и представлял их иначе.
Между тем Клайд тяжело вздохнул и, опустив глаза, проговорил:
- Наш род маркополей один из старейших.
- Иди ты, - не поверил я.
- Я давно за тобой присматриваю, - сообщил Клайд откровенно. - Застал тебя в Мертвом лесу возле Драконова камня и следовал по пятам. Мне только убедиться хотелось, что ты не демон, а человек. - Скромно улыбнулся.
- Ты, значит, шпионил? - Я с осуждением поглядел на маркополя, ожидая, что вот сейчас он превратится в уродливого убийцу и сожрет меня. Отобранная у курке добыча по праву принадлежит ему. Но Клайд не превращался.
- Прости, я только желал убедиться, - проговорил он.
- Да ладно, забудь, - махнул я рукой и объяснил: - Я тут рисовал всех этих духов, чтобы как следует их изучить. Но что-то ты не похож на маркополя. Откуда ты такой взялся?
- Я родом из Самбии. Но боги оставили сию землю. Ныне тут правит Большой княже Велняс.
- Что-то я не понимаю, ведь Самбии уже семь веков как нет, подозрительно.
- Слыхал я о сем, - печально вздохнул Клайд.
- Тогда сколько же тебе лет? - ухмыльнулся я.
- Семьсот сорок один, - невозмутимо сказал он.
- Ух ты! Хорошо сохранился! - недоверчиво, понимая, что меня разыгрывают, воскликнул я и тут же добавил: - А мне только двенадцать.
- Покуда беда не случилась, в ту годину мне одиннадцать выпало, - сообщил он.
- Что случилось?
- Я замерз.
- Замерз?
- И проспал семь веков. - Клайд печально вздохнул. - О сем поведал мне барздук.
- Я с трудом понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал я. - Слушай, я охотно поговорил бы с тобой. Может быть, присядем под тем деревцем, - предложил я, указав рукой. - Прикинь, мне еще не доводилось трепаться с юным маркополем, проспавшим семьсот с лишним лет.
- Изволь, коли угодно, - согласился Клайд.
Я, конечно, страшно торопился домой, но упускать возможность поговорить с очевидцем легендарных событий древности я позволить себе не мог. Я просто сгорал от любопытства. Будет, что рассказать Гентасу, его-то уж точно все это заинтересует. В конце концов, этот маркополь только что спас мне жизнь.
Вспугнутые борьбой цветочные духи стали возвращаться на свою поляну. Они осторожно высовывались из травы и поглядывали в нашу сторону. А мы подошли к сухому дереву с белым гладким стволом, на котором уже не осталось коры. Здесь оказалось удобное место для отдыха. К тому же до Мертвого леса рукой подать. Успею. Я снял и бросил рюкзак на траву, сел, облокотившись на ствол гладкий, как кость, и предложил Клайду выпить сладкого чая. Маркополь кивком охотно согласился и, сев рядом, вытянул ноги. Тогда я достал из рюкзака термос, отвинтил крышку и налил в нее чай. Он был еще горячим. Бледный пар кучерявился, поднимаясь над ароматным напитком, 'кружка' обжигала пальцы. Клайд принял угощение обеими руками, с удивлением взирая на мое левое запястье, и, сделав несколько глотков, спросил:
- Что значит сей амулет?
- Часы, - ответил я, - они время показывают. Сейчас пятнадцать минут двенадцатого, и мне давно пора в лесничество.
- Брось, это всего только часы, мне отец их подарил, - объяснил я. - Они нужны, чтобы определять время.
- Я не понимаю.
- Ладно, пей чай, пока не остыл. - Щелкнув замком браслета, я снял часы и стал объяснять, с трудом подбирая понятные маркополю слова: - Погляди на эти черточки по краю. Для удобства день и ночь поделены на части. А эти стрелки движутся кругом и показывают, который теперь час. Или сколько времени осталось до вечера. Понимаешь? Очень удобно.
Судя по выражению лица Клайда, он ни черта не понимал. Шумно хлебая чай, маркополь поглядывал на часы с каким-то благоговением, видно, символ солнечного бога у него был в почете. Наконец, закончив свое чаепитие, Клайд отер тыльной стороной ладони губы и со словами благодарности вернул мне 'кружку'. Я закрыл термос и поставил его возле рюкзака.
- Возраст дня и ночи отсчитывают солнце и луна, - проговорил Клайд и взял поглядеть мои часы с таким трепетом, точно это была святыня.
- Но их не всегда видно из-за туч, - ответил я.
- Тогда помогают цветы, травы, птицы, - заверил он.
Затем Клайд поднес часы к уху и прислушался, потом вновь стал рассматривать их, положив на ладонь.
- У них есть сердце, - с благоговением произнес он.
- Если часы остановятся, нужно покрутить вот это колесико, - показал я.
- Не иначе как они могут ходить? - удивился Клайд.
- То есть замрут или уснут, - попытался объяснить я.
- Они могут спать? - еще больше удивился маркополь.
- Их всегда можно разбудить. - Я забрал у него часы и, вращая колесико, показал, как это делается. - Я бы отдал их тебе, с благодарностью за спасение, да это подарок отца.
- Коли подарок, то пускай при тебе остается, - Клайд бросил на меня свой изумрудный взгляд с пониманием. - А я привык осведомляться по солнцу.
- Ну ладно, ты лучше о себе расскажи, - попросил я. - Что же случилось с тобой в то далекое время?
- Изволь. - Клайд поглядел по сторонам, не подслушивает ли кто, и стал рассказывать.
История маркополя Клайда
Когда-то в нашей прекрасной Самбии росли густые леса, сверкали под солнцем глубокие озера, зеленели широкие луга. Всемогущие боги хранили сию землю. А род наш водил крепкую дружбу с родом человеческим. Люди одаривали нас угощеньями: чаши с медом, рыба, молоко, а маркополи провожали вашего брата к местам ягодным, грибным и прочим земным богатствам. Счастливо проживала семья наша. Была у нас хижина земляная в светлом березняке. У отца с матерью семеро детей было, и я меж них по годам средний.
Мне сравнялось одиннадцать вёсен от рождения, когда в мире вдруг зло пробудилось. Снова восстал княже Велняс против богов всемогущих. Привел из преисподней рати свои. И загрохотала сеча дюжая. Хотели демоны сполна чашу власти испить. Грозное воинство Велнясово столкнулось в битве с божественной ратью. Мерились они силами, покуда один из них не уступит. Надолго небеса мглой затянулись. Горели села, леса, поля. Сотрясалась земля от ударов жестоких сражений. Род наш, люди, звери поспешили долой убраться. Да мало кому повезло схорониться. Был прусский народ славен, храбр и силен, да не сумел устоять под натиском завоевателей железноголовых, которым Велняс путь отворил.
Сотни маркополей оказались в плену. И прочих обитателей Велняс к себе прибрал. Учинил над ними насилие. Моя семья бежать пыталась. Да отстал я от родни своей. Несколько дней в старом овраге укрывался. Сеча великая грохотала вокруг. От нее политая кровью земля сотрясалась, да так, что разверзлась она подо мной, и провалился я в расселину глубокую. Как было дальше, я с трудом вспоминаю. Угодил я в стужу лютую. Расселина оказалась льдом выстлана, сосульками обвешана, да вековечным снегом заметена. Я едва только и познал, как тело мое холодом сковало, кровь застыла во мне, и сознание затуманилось.
А потом увидел я мир чудесный: лес густой на морском берегу, солнцем залитый пляж широкий и море бескрайнее; я спустился по склону к воде; море горстями выносило на берег янтарь; бродил я по теплому песку, янтарные куски в подол рубахи собирал, расщедрилось море; волны ноги мне омывали, на дюнах трава шелестела, в лесу птицы пели; собрал я ценного камня столько, чтоб хватило на скромную жизнь подольше, да и подол рубахи отяжелел, тогда я задумал к дому воротиться; стал вверх по склону лезть, а тут налетел с моря хладный ветер, поднял он большую волну, такую, что морской горизонт застила, и пошла она к берегу стеной; карабкался я, желая от волны уберечься, да песок под ногами осыпался, глубоко я в нем увязал, едва не утоп; а волна за спиной приближалась, росла и гудела, насилу я успел до кромки обрыва добраться и за куст ухватиться; в то мгновение волна и обрушилась, обдала меня студеная, отобрала янтарь из подола, так и остался я висеть на ветке ни живой, ни мертвый; затем подтянулся из последних сил, выбрался на край обрыва и остался лежать без памяти; очнулся я промокший до нитки, озябший и слабый; не знал я тогда, сколько времени мертвым пробыл; и вдруг поднялось надо мною солнце.
Обогрело меня спящего. Я прежде пошевелил пальцами, рукой, ногами, потом полной грудью вдохнул теплого воздуха и поднялся из лужи, в которой неизвестно, сколько времени провалялся. Оглядевшись по сторонам, уверился, что жив остался. Ни моря, ни янтаря, ни леса кругом не было. Когда я выбрался на свет, подивился: вокруг луга цветут, по дну оврага ручеек бежит и вокруг спокойствие, от великой сечи уже и следа не осталось. А птицы как звонко щебечут! Всего, думал, ночь, другая прошли, а мир так сильно переменился.
Долго я блуждал в поисках родни своей. Ветхая одежа на мне совсем прохудилась. Ноги едва слушались, словно носить меня поотвыкали. Приходилось мне отдыхать часто, растирать их вялыми руками, на солнце греться. Но сколько не бродил я по лугам, лесам и холмам, да только ничего не узнавал я вокруг - все мне было чужое: запахи, лес горелый, духи глупые.
На другой день встретил я барздука. В прежнее время маркополи с барздуками дружбу водили. И я рад был нашей встрече. Но барздук поначалу меня не признал. Сидел на пне, перебирал цветные камешки, да меня не примечал. Я когда подошел, напугал его крепко: рассовал он свои ценности по карманам и стал глядеть на меня с удивлением, даже рот его распахнулся так, что в него поместился бы еж, а борода по пояс опустилась. Тогда я назвался, поведал, что со мной приключилось, и спросил: чем сеча великая завершилась? Тут барздук пуще прежнего удивился. А когда разобрался, в чем дело, назвался Гилином, сыном Рёкина, и поведал такую историю, что у меня самого дух захватило.
'Нет больше Самбии, - сказывал он, - С тех пор, как война закончилась, как боги эту землю покинули, как уснул ты в мерзлоте, прошло семь с половиной веков. Теперь мир наш зовется Ульмеригия. Правит ею царь Велняс'.
Я испугался, выходит, и сечу проспал, и земля уж не та, и семьи моей больше нет.
'Если бы ручей не размыл твой овраг, а солнце не припекло, да подземная мерзлота не растаяла, спал бы ты, Клайд, еще неизвестно сколько', - молвил Гилин.
И правда, не в пример барздукам и людям, наш род хладнокровен, и легко мы впадаем в оцепенение при первых заморозках.
'Тебе, друг, крупно повезло, - сказывал Гилин дальше, - Хорошо сохранился. А вот сородичи твои были взяты в плен и обращены в рабов царя Велняса. И поныне они на службе его. Впрочем, они сами сожрали все то лучшее, что в них было. А то, что осталось, выглядит гадко'.
'Что же случилось?' - мне хотелось знать все.
'В то далекое время князь Велняс предложил маркополям выбор: смерть или жизнь за службу, - продолжал Гилин. - Многие согласились, другие бежали, остальных демоны растерзали. Те, кто попали под власть Велняса, сами в демонов обратились. Для этого князь выставил особые зеркала Судьбы, которые обладают чудовищным свойством: те кто в них отражаются, начинают превращаться в ужасных чудовищ. Люди, маркополили, барздуки - неважно кто - в одно мгновение обзаводились клыками, когтями, крепкими лапами. И вид их становился устрашающим - точно были вылеплены самим мастером Велнясом: одни корявые, будто корни с птичьей головой, мохнатые, они хорошо маскируются в лесу, другие тучные, с жабьей мордой и зубастыми челюстями да такими мощными что медвежий капкан, третьи покрыты щитками, с зубастой щучьей пастью. Все они свирепые, с большими зелеными глазами, и несметной численностью своей могут задавить любого противника, используя в своем арсенале клыки, рога, когти. Берегись, встретишь маркополя - ни за что не признаешь в нем сородича. Только мы, барздуки, спаслись в наших подземных городах. Велняс не может к нам подобраться. Мы свободны, дружим с людьми да предупреждаем злые козни демонов'.
Вот, что узнал я от Гилина.
'А после, - заключил он, - много войн, бедствий, несчастий переживала земля наша, и конца этому не видно'.
На сем и распрощались. Нынче мир враждебный. И вчера вечером я в этом убедился. Полчище демонов поганых рыскало по лесу. Приняв меня за барздука-шпиона, схватили, собрались уже растерзать, да увидав, что из царапин моих течет зеленая, как у них, кровь, отступили. Оторопели маркополи от удивления, а пока собрались с мыслями, рати барздуков атаковали их, прогнали со своих угодий, а меня освободили. Это Гилин пришел на подмогу. Одарил меня барздук новой одежей, да обещал впредь мне помогать, а пока дал совет поискать себе убежище поукромней, и скрылся в земле. А потом опустилась холодная ночь. Я провел ее в лопухах у ручья на дне оврага, иного жилища мне нет.
Третий день уж сегодня. Я размышлял: пора бы найти себе кров. Тут Гилин вновь мне явился. Тогда я попросил его поведать, что с нашей землей происходит.
'В Ульмеригии царствует зло, - поведал он. - Власть, деньги, роскошь ценятся здесь превыше всего. Без денег всяк обречен на несчастье. За кусок хлеба надо платить. А стоит он дорого, ой, как дорого. Не меньше ста глёз. И Велняс богат, владея несметными запасами янтаря. А барздуки несут большие потери своих сокровищ'.
'А сколько значит сто глёз?' - спрашивал я.
'Десять горстей янтаря, - молвил Гилин, - а запасы его тают. Цена все растет. Велняс и его приближенные богатеют. Жизнь их сытна. Да еще разбойничают они в лесу, деревнях и даже городах. Все ради этих глёз.
'А что же люди?' - спрашивал я.
'Не те люди нынче, - отвечал он, - нет больше сембов. Теперь не верят в дружбу с нами, барздуками. И тебе, маркополю, не будет милости ни здесь, ни среди людей. Но я уверен, боги вернутся в наш мир. Живет в здешних краях один человек. Он из пруссов. Его имя Гентас. И он знает, как избавить нашу землю от демонов. Ступай к нему'.
Так сказывал Гилин. Уж я и белому свету не рад. Лучше бы мне сгинуть вместе с родными. Да только Судьба уготовила мне иные терзания.
Закончив свой рассказ, Клайд горестно вздохнул и стал глядеть вдаль с печалью, как в сумрачную неизвестность.
7
Я был впечатлен историей Клайда. Много же я не знал! А юный маркополь, который три дня, как в этот мир заявился, нарисовал мне более-менее полную картину.
- Послушай, Клайд, - проговорил я, - это классно, что ты самим собой остался. - Дружески похлопал его по плечу. - Я готов помочь тебе. Ведь я знаю этого человека. Гентас служит у моего отца.
На самом деле я не представлял себе, как помочь бедолаге. Оставаться в этом враждебном мире ему, конечно, нельзя. В нашем лесничестве демоны его тоже достанут. Среди людей свободолюбивому маркополю не будет ничего худшего, как жить вроде домашнего питомца: всякому захочется поглазеть, будто на зверя в цирке. Теперь мы оба зашли в тупик. Сидели под мертвым деревом, не решаясь расстаться, и не в силах придумать чего-нибудь стоящего.
И тут произошло следующее: из соседних кустов выскочило какое-то существо, схватило мой термос и - наутек. Нападение произошло так стремительно, что я даже не успел разглядеть, кто этот тип. Клайд тоже едва опомнился, как вор скрылся в траве.
- Курке! - с досадой в голосе воскликнул он и вскочил.
- Термос! - с ужасом вскрикнул я. - Он умыкнул термос.
Мы подхватились и бросились за демоном вдогонку. Но тот, проворный, словно пес, летел сквозь траву, как угорелый; только стебли шелестели над ним. Клайд, что было сил, бежал за курке, стараясь не потерять его из виду. Я, опомнившись, вернулся к дереву, подхватил рюкзак и, надевая его на плечи, поспешил за Клайдом. В какой-то момент маркополь нагнал воришку и едва не сцапал его за капюшончик, но курке взвизгнув, как крыса, шмыгнул в сторону и, оседлав дожидавшегося под кочкой зайца, помчал на нем, виляя, к дальнему лесу.
Теперь мы оба потеряли злодея из виду. Только что был на глазах, а тут вдруг мигом скрылся за холмом. Остановившись посреди луга, мы и слова не могли выговорить, пока не отдышались. Позади меня осталась брешь в траве: словно мотоцикл проехал. Этот мой след, наверное, зарастет нескоро. Но курке и Клайд при движении не причиняли цветам никакого вреда; выходит, и по следу не разыскать демона.
- Гилин говорил, в стане княже Велняса нынче праздник урожая, - переведя дух, вымолвил Клайд. - Все добытое курке несут в Стабгард.
- Это термос отца, - впопыхах выплеснул я. - Подарок моей матери на день его рождения. Он очень дорожит им. Что я теперь скажу?.. Ох, и влетит мне теперь.
- Мы найдем твой сосуд в Стабгарде, - ободрительно пообещал Клайд.
- Тебе, может быть, и все равно, где найти смерть, - в сердцах сказал я. - Но у меня больше нет времени торчать в Ульмеригии.
- Я найду сосуд, - пообещал Клайд.
- Сумасшедший, тебя сцапают прежде, чем ты разыщешь этот термос, - упавшим голосом пробормотал я.
- Все равно пойду, - упрямо проговорил он.
Я поглядел в его печальные глаза. Клайд был в отчаянии. Но мне и в самом деле надо было возвращаться домой, теперь отец убьет меня и за термос, и за поход в Ульмеригию, если я не придумаю какую-нибудь отмазку. Но в то же время, мне не хотелось оставлять несчастного маркополя в беде. Я замялся в замешательстве. Отец наверняка уже к обеду вернулся. Думает, я в лесу или в деревне. До темноты, он, конечно, не спохватится. Но успею ли я? А термос придется вернуть. Иначе отец пристанет с расспросами, ведь кроме меня взять термос некому. Вынудит рассказать, где это я столько времени шлялся. Но что я стану объяснять в свое оправдание? Все равно теперь: или я погибну в Ульмеригии, или меня прибьет отец. Но может и все обойдется.
- А это далеко? - спросил я.
- Нет, за тем вот лесом, на холме, - ответил Клайд, показывая пальцем в том направлении, в котором ускакал курке на зайце.
- Ладно, я пойду с тобой, - решительно произнес я.
Клайд едва кивнул.
Я понимал, что рискую. Но Клайд, найдя во мне надежного попутчика, заметно приободрился. Мы выбрались на тропу и зашагали по ней к темневшему на горизонте лесу.
Между тем погода внезапно испортилась. Сильный ветер пригнал тяжелые грозовые тучи. Лиловыми рваными мешками висели они. Все потемнело вокруг. И вскоре ветер рассвирепел пуще прежнего. Травы склонялись под его напором. Как вдруг полило. Мы бросились к оврагу и укрылись в нем под широкими лопухами, вздрагивающими от капель дождя, тяжелых, словно картечь. Яркая вспышка внезапно озарила овраг. Над головой прогрохотало. Бушуя, гроза направлялась в сторону дальнего леса, она торопилась. Ошметки фиолетовых туч цепляли кроны деревьев. Приуныв от своей беспомощности, я понимал, что позволил втянуть себя в какую-то жуткую авантюру. Впрочем, еще не поздно было и отказаться. Что если этот маркополь валяет передо мной дурака, и хочет обманом преподнести меня на обед Велнясу. Тот, конечно, будет доволен. Хотя сомнительно это. Клайд уже давно мог бы прикончить меня и позвать своих приятелей разделить трапезу. Нет, это вряд ли, все-таки хочется ему верить.
Клайд дрожал под своим лопухом, то ли изнемогая от сырости и холода, то ли от страха. Я высунулся из убежища проверить, скоро ли в небе замаячит просвет. Надежда, что ветер быстро унесет грозу прочь, не оставляла меня. Он крутил черные тучи, вышибал из них искры, рвал на части, будто жадный хищник, настигший жертвенное стадо. И небо в диком ужасе трещало, ревело, грохотало с раскатом. А потом я заметил странных существ.
Они бегали по мокрому полю в самый разгар стихии. Их было много, не меньше полусотни, но к ним примыкали еще и еще - слетались со всей округи. Эти прозрачные демоны напоминали стрекоз величиной с журавля, у них были длинные лапы с когтями и хвост похожий на плеть, которым нетрудно сбить с ног и взрослого человека. Казалось, эти твари охотились за грозой, и следовали за ней, купаясь в дожде и отлавливая очередной удар молнии. Нет, мне не померещилось, они именно за молниями и охотились! Я собственными глазами видел, как один из демонов принял на себя раскаленный зигзаг: молния прошла сквозь него в землю, и демон разделился надвое. Обе половины ничуть не пострадали. Напротив, они были очень возбуждены, остались довольны и немедленно бросились за очередной добычей, чтобы молния разделила их еще раз. Половины быстро восстанавливали свою целостность. Больше того, получив заряд небесной энергии, демоны начинали испускать неоновое свечение. Как этим существам удавалось предвидеть точное место удара грозы - понять невозможно. Я сполз в лопухи, растормошил вялого Клайда и рассказал ему о молниеловах.
- Кто эти чудаки? - спросил я.
- Это не чудаки, это мурги, - едва слышно промолвил Клайд.
Я снова выбрался из укрытия. К своей радости, я заметил, что гроза уходит. Ветер гнал свое потрепанное стадо туч над лесом. Вдалеке уже показались просветы зеленого неба. А эти мурги с выпученными глазами на клыкастой морде следовали за ненастьем, стараясь не упустить ни единой электрической вспышки. Они ловко бегали на задних лапах. Передние же были короткими, трехпалыми, но снабжены большими загнутыми, словно крючки, когтями. А прозрачные крылья их были сложены за спиной. Весь мокрый я следил за мургами, упираясь локтями в землю и напрягая во мраке зрение. С прядей моих волос капало, по лицу текли ручейки, вода попадала за шиворот, но я не мог отказаться от наблюдения. Ведь Гентас ничего не говорил мне о таких странностях в поведении мургов. Между тем гроза покинула этот луг. Мурги тоже исчезли. Наверное, они будут следовать за ненастьем, пока небо не угомонится. Насмотревшись вдоволь, я вернулся к маркополю, переполненный свежими впечатлениями.
- Грозы привлекают воздушных духов, - проговорил Клайд, прижимаясь ко мне в поисках тепла.
- Для чего? - спросил я.
- Им нужна небесная сила для превращений, - сказал Клайд.
- Превращений? - еще больше удивился я.
- К счастью, грозы случаются не часто, а то мурги бы слишком расплодились.
- Странные эти духи.
- Будь осторожен, мурги коварны, их пение завораживает и усыпляет всякого, кто слышит их воздушный хор.
- По-моему, сейчас им не до песен.
Отгрохотав, грозовая вакханалия унеслась прочь. На небо вернулась тишина. Покой опустился на нас, будто ватное одеяло. Только ручей журчал веселее; ливень напоил его, и он взбодрился, раздался в берегах и норовил к нам с Клайдом подобраться. Вновь засияло солнце. Ветер улегся на поле и затих среди трав. Некоторое время до нас доносились раскаты грома. Все тише и реже грохотала гроза, пока совсем не стихла вдали. Воздушные духи скрылись из виду. Тогда мы выбрались из оврага и поспешили по тропе к лесу.
Мир после дождя вспыхнул свежими красками. Словно его обновили. Под золотистым небом синяя трава была покрыта янтарного цвета каплями, в которых искрами играли солнечные лучи. Казалось, будто на волнистое озеро сели тысячи золотых светлячков. Тропа так размокла, что к подошвам липла рыжая грязь, ботинки то и дело скользили, как по сливочному маслу, а местами погружались в колдобину, которая с неохотой и чмоканьем отпускала наружу. Дальше с пологого холма было видно, как тропа извивается через луга до самого синего леса, который величаво поднимался темной стеной с вырисовывающимися на фоне неба шпилями елей, куполами дубов, пологом сосен и других деревьев. Вернусь домой, обязательно нарисую этот пейзаж акварелью во всех его волшебных тонах.
8
Полдня как я набираюсь впечатлений. Хватил уже с лишком, по самое горло, а впереди неизвестность. Шагая следом за Клайдом втихомолочку, я погрузился в мысли, с трудом переваривая события этого дня: кража термоса, демонические пляски в грозу, странные повадки духов. Я вспомнил, как еще совсем недавно бегал по этим вот лугам, не подозревая, сколько невидимых тварей скрывается в местной траве. Я думал, что с детства знаю здесь каждый бугор, всякую букашку и былинку, да ошибался. Истории Гентаса воспринимал я как сказки и до сих пор отделял миф от реальности, пока не получил возможность увидеть все разом. Теперь мне хотелось поскорее забрать свой термос и свалить домой. Потом я стал размышлять, стоит ли по возвращении рассказывать обо всем Гентасу, ведь он всегда противился, когда я просил его взять меня с собой в Ульмеригию. Станет ли он упрекать меня в легкомыслии? Впрочем, я был так переполнен впечатлениями, что мне жутко хотелось кому-нибудь обо всем рассказать. Конечно, Гентас не станет наказывать меня, а если хорошо попросить, он ничего не выдаст отцу.
Между тем лес впереди поднимался все выше. В каком-то месте мы с Клайдом сошли с тропы и двинулись напрямик через луг. Это должно было помочь нам сэкономить время. Но ботинки мои отсырели, и я здорово натер правую ногу, так что начал прихрамывать. Некоторое время я рыскал попутно взглядом в надежде увидеть хотя бы лист подорожника, да все бесполезно. Я едва поспевал за маркополем.
- Постой, Клайд! - окликнул я с отчаянием.
Клайд обернулся, прочел гримасу муки на моем лице и вопросительно кивнул.
- Ногу натер, - объяснил я, садясь на траву, затем расшнуровал ботинок и снял его.
Серый носок на пятке пропитался каплями крови. Я осторожно отклеил его и стянул, морщась от боли. Увидев это, Клайд повел взглядом по сторонам, прошелся в сторону, сорвал там что-то и подошел ко мне, протягивая широкий синий листок.
- Поплюй на него и приложи к больному месту, - посоветовал он, косясь на сочащуюся из раны кровь, красную, как и положено у людей.
- Ты нашел подорожник! - обрадовался я. - Ни за что бы не узнал его в таком цвете, - добавил я, рассматривая лист, и затем сделал так, как велел Клайд.
- Все в этом мире иначе, - печально согласился он. - Вчера Гилин врачевал мои раны этим растением и советовал хорошенько его запомнить.
- Ладно, я тебе верю, - сказал я, ощущая легкое пощипывание на пятке: этот листок тотчас принялся за лечение.
Потом я осторожно натянул носок, надел ботинок и выпрямился. Теперь идти стало легче. Я больше не прихрамывал. Пруссы знали толк в лекарственных растениях.
Вскоре мы опять выбрались на тропу. Но едва сделали несколько шагов, как прямо перед нами, словно гриб из-под земли, выпрыгнул барздук. Это был Гилин. Довольно примечательная особа: длиннобородый карлик в шапке-ушанке с лицом старого мудреца, но молодо искрящимися карими глазами. На нем под вязаной жилеткой была красная полотняная рубаха, полосатые шаровары и сафьяновые сапоги. Там, откуда барздук появился, не было ни норы, ни трещины, ни ямы, словно этот дух сквозь землю просочился.
- Гилин, рад тебя видеть! - весело воскликнул Клайд.
- Мир вам! - ответил старичок с поклоном.
Разумеется, Гилин знал, кто я такой, но из вежливости протянул мне руку для знакомства. Он даже представился мне с поклоном, так что его черная борода коснулась пояса, и с благоговением повторил мое имя. Лесники здесь в почете. Представляю, сколько раз он тайком наблюдал за мной, пока я рос. Думаю, здорово я повеселил его своими ребячьими забавами, и от этой мысли мне сделалось не по себе.
- Где же твой колпак? - между тем услышал я вопрос Клайда.
И в самом деле, этот барздук в меховой шапке больше походил на русского лешего, чем на себя самого.
- В шапке под землей теплей, - ответил Гилин. - Гентас подарил ее со словами: 'На снеговей сгодится, чтоб не простудиться'. Добрый человек, заботливый.
- Хороша твоя шапка, - согласился Клайд.
- У моего отца такая же, только побольше, - зачем-то сказал я.
Оба приятеля самодовольно мне улыбнулись.
- Куда же вы направляетесь? - поинтересовался у меня Гилин.
- В Стабгард путь держим, - ответил Клайд.
- К Велнясу, что ли, с поклоном, - хитро прищурившись, произнес Гилин. - Или какая иная задумка имеется?
- Какой-то подлый курке стащил у меня термос, я должен его найти, иначе... - тут я умолк, не зная, что еще сказать за этим 'иначе'.
- Очень ценный сосуд, сберегающий тепло, - добавил Клайд.
- Знамо дело, сегодня осенний праздник урожая, - сказал Гилин. - В Стабгарде будет ярмарка. Это самый счастливый день в году. Но праздник праздником, а шпионы все равно начеку, - намекнул он.
- Было бы боязно - не соизволили бы, - сказал Клайд. - Но я помогу вернуть сосуд. Авось посчастливиться.
Гилин расплылся в улыбке, глядя на бойкого паренька: было видно, его умилял старомодный говор Клайда.
- Нам бы поторопиться, - сказал я с нетерпением.
- Я провожу вас, - решил Гилин, - есть путь покороче.
- Храни тебя Перкуно, - обрадовался Клайд.
- Во имя защитника нашего, - проговорил Гилин, воздев глаза к небу, словно надеялся увидеть там самого Перкуно.
И мы зашагали по тропе к лесу.
- Обойдем Гадючье болото, - попутно разъяснил Гилин, словно выловив мой немой вопрос из воздуха. - Но придется идти лесом Лаумы. А там до Стабгарда - недалеко будет. Хозяйка сейчас у Велняса, так что лес стережет Габия. Сейчас он особенно чуток. Примем меры предосторожности.
Я не стал уточнять какие еще меры - сам увижу.
9
Вскоре мы оказались на лесной опушке. Но прежде чем войти в лес, Гилин попросил обождать. А сам огляделся по сторонам.
- Надо Габии поостеречься, - объяснил он. - Слуга Лаумы зорко глядит, владения ведьм сторожит, никого не пропускает, всех огнем испепеляет. - Затем его голос перешел в дрожащий шепот: - Подкрадывается он незаметно. Чей взор поймает, тому глаза выжигает. Но есть от него защита - лунник.
Чем дольше я нахожусь в Ульмеригии, - подумалось мне, - тем больше сомневаюсь в здравом рассудке некоторых местных жителей.
- И как этот лунник помогает? - поинтересовался я.
- Габия пылает, быстро пляшет, голову морочит, - объяснил Гилин. - Только перепонки лунника позволяют его вовремя разглядеть, глаза защитить, да от гибели уберечься. Вот здесь мы и найдем лунник. - Гилин огляделся и направился к ближайшему калиновому кусту.
Мы с Клайдом немедленно последовали за ним. В тени деревьев возле калины стояли сухие кустики, увешанные плоскими плодами с матовой серебристой перегородкой прикрытой парой бурых крылышек. Не раздумывая, Гилин принялся за дело: сорвал плод, оторвал крылышки, затем, шелуша в пальцах, освободил перегородку от семян и отдал ее подержать Клайду. Потом он проделал то же самое с другими плодами, пока не решил, что теперь перегородок будет достаточно. После этого Гилин сорвал стебель какой-то гибкой травы, взял с ладони Клайда одну перегородку лунника, продел с ее узкого бока стебель, завязал и подтянул к ней другую перегородку лунника, оставив меж ними расстояние, чтобы вышел мосток, - получилось что-то вроде пенсне. Примерив это приспособление над носом Клайда, Гилин еще подровнял, хорошенько закрепил и остался работой доволен. Затем он привязал с обеих сторон пенсне по стеблю, так что получились душки. Готовые очки Гилин вручил Клайду. Следующие очки он так же ловко смастерил для меня и, наконец, для себя. Теперь наша экспедиция превратилась в компанию слепых очкариков, потому что, надев сей предмет на нос, я ничего толком не увидел, словно бы глядел в заиндевелое окно. Продолжать в очках путь не могло быть и речи.
- До поры до времени можно снять, - посоветовал Гилин. - Я дам знак, когда они понадобятся.
- Но как эти очки спасают? - не удержался я.
- Ты увидишь в них Габию светящимся неоновым силуэтом, - ответил он. - Не позволь ему заглянуть в твои глаза. И все обойдется.
Я печально кивнул.
- Много лет назад Габия ослепил человека, - продолжил Гилин, когда мы вошли в лес. - Это стоило несчастному жизни.
- Как это произошло? - удивился я, зная, что кроме Гентаса в Ульмеригию никто больше не проникает.
- Они называли себя 'фашистами', - ответил Гилин.
- Кто такие фашисты? - заинтересовался Клайд.
- Мой отец воевал с ними на этой земле, - сказал я.
- Это давняя история, - проговорил Гилин.
- Мне было бы интересно, - намекнул я.
- Хорошо, расскажу, если вам угодно, - согласился Гилин.
И поведал следующее:
О спрятанных фашистах
Когда закончилась Большая война среди людей, три человека, называвших себя фашистами, проникли в Ульмеригию и нашли тут себе убежище. Какой демон привел их сюда - неизвестно. Жутко их было видеть. От голода еле на ногах стояли. Лица изможденные, злые, потерянные. Одежка кровью, дымом и землей пропахшая. Один руку больную на перевязи держал. Кто-то из жалости бросил им буханку хлеба. И несчастные, подобрав ее, стали рвать на куски, делить меж собой и есть. А потом предстали они перед Велнясом. Тот, выслушав их внимательно, решил посодействовать. 'Пускай мне послужат, - рассудил он, - да поселенцев побьют'. А народ после войны стал наезжать русский. Велнясу это пришлось не по нраву. Вот и решил он учинить поселенцам бедствия. А фашисты рады стараться, оружия с собой кое-какого приволокли, думали, в лесу партизанить станут, да по большевикам постреливать. Так они называли приезжих. Большевики, знать не знали, что в лесу фашисты убереглись да в село по ночам ходят воровать. Все среди своих виноватых искали, но тщетно.
Первые годы фашисты безнаказанно промышляли. Селян, тех, кто в лес сунется, отстреливали. Мертвых приносили в жертву Велнясу, которого за господина своего почитать стали, да честь ему, вскидывая руку, отдавали, что царя забавляло. С тех пор немало здешних жителей без вести пропало. Никто и не понимал, отчего. Пропитание фашисты на продуктовых складах тайком добывали. Но когда лес объявили лесничеством и поставили сюда хозяина, фашистам худо стало: выдать себя боялись. Тогда порядок в села пришел: никто больше кур, свиней, коз не таскал. Да и люди пропадать перестали. Все лесников благодарили.
Жить фашистам тяжелее стало, все боеприпасы давно вышли, языка русского не знали, и демоны не очень их жаловали. Перебивалась троица чем придется. Было сунулся один из них во владения Лаумы, хотел ягод набрать, да Габия зрения его лишил, а раганы в ту же ночь на смерть кошмарами замучили. Другой повздорил с маркополями за собранный на морском берегу янтарь, и те забили его, растерзали, а останки вилктакам скормили. И поныне черепа тех двух фашистов украшают стены Стабгардского замка. А мундиры их с крестами, орлами, да оружие - хранятся в замковой сокровищнице. Третий фашист в отчаянии стал промышлять в Пруссовке. Однажды умыкнул он с пастбища корову, привел в лес и стал протискивать ее меж обломков Драконова камня. Корова тревожно мычит, ногами в землю упирается, рогами бодается - не идет. Услыхал Гентас панику, примчал на коне, увидел, что делается и задержал вора. У того и сил уже не осталось сопротивляться. Как догадался Гентас, что за человек перед ним с крестами на обветшалом грязном мундире, так и вскинул ружье. А фашист, увидав нацеленное на него оружие, вдруг весь побледнел, затрясся и, едва вскрикнув, свалился наземь. Такой с ним удар случился, что уже не поднялся больше, а глаза испуганные на выкате застыли. 'Похоже, до войны он служил здесь лесником, если знает тайну Драконова камня', - рассудил Гентас и, недолго думая, закопал труп в Ульмеригии. Нельзя, чтобы о фашисте спустя многие годы от конца войны власти прознали. Гентас мне объяснил: законы в государстве строгие, лесников могли по 'соответствующим органам' затаскать, всю подноготную выведать, да наказать за укрывательство военного преступника. Такая вот история.
- Ничего подобного не слышал, ни от Гентаса, ни от моего отца, - с удивлением признался я, когда Гилин умолк.
- Время порядочно миновало, - сказал он, - вспоминать о том Гентас более не желает.
Нас окружал дремучий лес. Вокруг было сумрачно. Деревья слишком теснились, их кроны образовали синий полог, в прорехи которого просачивались радужные солнечные лучи. По ветвям, кустарникам, реденькой траве были развешаны плотные сети. Какие-то жуткие образины величиной с крысу висели на них, зло шипели и сверкали четырьмя красными глазами на макушке. Усохшие трупики их жертв, как спеленатые мумии болтались на паутине снизу. Эти демоны обладали шестью цепкими лапами и парой складчатых, как у драконов, крыльев, а шерсть их была густая и жесткая. Жаль, что у меня не было времени зарисовать их, но походили они на скрид и, возможно, были их близкими, правда, хищными, родственниками. Держаться бы от них подальше.
Любой шорох, скрип дерева, писк какой-нибудь твари - все привлекало внимание. Я шагал позади моих попутчиков, следом за Клайдом, отвлекаясь на все подряд. То и дело спотыкался, цепляясь ногами за торчащие посреди тропы корни, похожие на пальцы раганы. Ветки, усаженные загнутыми шипами, словно когтями, драли на мне одежду, царапались, лезли в лицо, норовя выколоть глаз. Узенькая тропа явно была мне не по размеру. Протоптали ее барздуки - непримиримые демоноборцы, партизанящие в этом лесу. Иногда тропа и вовсе терялась в зарослях папоротника. И только Гилин чувствовал себя в этой чаще свободно.
10
С четверть часа мы продвигались сквозь мрачные кущи, пока не выбрались на узенькую светлую поляну, за которой лес начинался удивительный. У меня дух захватило: лес этот был, словно вывернут наизнанку, и растительность в нем поменялась местами. Теперь все папоротники, травы и мхи возвышались над нами вместо деревьев, а те, напротив, были низенькими - своими кронами едва достигали мне до коленей. Я был весьма удивлен. Такого я еще не видел.
- Что здесь происходит? - спросил я с недоумением.
- Добро пожаловать в лес Лаумы, - объявил Гилин. - Царица пожелала, чтобы в ее лесу никто не мог отыскать грибов, ягод и лечебных трав.
- А не проще было бы все эти грибы с ягодами из леса выкинуть? - сказал я.
- Она сама их очень любит, - последовал ответ Гилина.
- Все наизнанку в этом мире, - с досадой вздохнул Клайд.
- Да уж, ничто не позволит разуму скучать, - заявил я.
- Думаю, вас еще многое удивит, - с ухмылкой признался Гилин. - А пока приготовьтесь. Габия где-то здесь.
Мы послушно достали свои очки, нацепили их на нос, закрепив душки за ушами, и продолжили путь среди толстых стеблей трав, таких высоких, что, казалось, их верхние листья, цветы, колоски цеплялись за лиловые облака. Очки нам сразу же пришлось поднять на лоб, а то ничего сквозь них не разглядеть, но в случае опасности, их будет легко вернуть на глаза. Теперь я разом ощущал себя гигантом над пологом деревьев, если глядел вниз, и карликом среди трав, устремленных в небо. Зато было забавно наблюдать миниатюрные деревца. Мне даже захотелось пересадить их в горшки, чтобы устроить дома садик в японском стиле. А потом позвать цветоводов. Тогда в наше лесничество потянулись бы толпы туристов. Мы принимали бы делегации разных стран. Цена билета, конечно, сразу бы поднялась. И отец смог бы, наконец, скопить денег на хороший автомобиль. Что там машина, мы бы построили в нашей усадьбе русскую баню - мечта моей жизни, открыть музей природы и наприглашать лекторов со всех стран. Наше лесничество превратилось бы в известный мировой заповедник... Я так размечтался, что споткнулся о булыжник. Оба моих приятеля разом обернулись. Гилин нахмурил брови. Клайд поднес указательный палец к губам. Я поднялся, отряхнул грязь с коленей и подобрал слетевшие очки.
- Будь внимателен, - строго сказал Гилин.
Я виновато кивнул, вернул на лоб очки, и мы зашагали дальше. Казалось, конца и края нет этому чудному лесу. Все было бы хорошо, если бы не напряженное ожидание опасности. Вскоре мы очутились на разреженном участке леса, здесь была небольшая лужайка среди гигантских стеблей трав, на которой под ногами росли крошечные ели, березки, буки. Тут барздук остановился и, показав куда-то вперед, вполголоса проговорил:
- Габия уже рядом.
Мы опустили очки на глаза.
Некоторое время я рыскал затуманенным взором вокруг, но ничего подозрительного не замечал. Мои попутчики стояли, как вкопанные, и тоже озирались. Да было уже поздно изображать из себя истуканов. За нами уже давно следили. Слепо вглядываясь в чащу, я наконец увидел мерцающее голубоватое свечение среди 'стволов' занебесных трав. Оно плясало на земле и походило на стройное свечное пламя с человеческий рост. Этот Габия приближался.
У него была стройная фигура. Можно было подумать, что демон исполняет какой-то изящный танец, и неоновой красотой своей вызывал восхищение. Выплясовывая, он заводился все больше, темп его движений участился. Как вдруг Габия сделал неожиданный прыжок и, ударившись о землю, брызнул искрами в разные стороны. Тотчас из них взросли, заплясали кругом его отпрыски. Они распалились, словно тысяча звезд, и окружили нас так ловко, что я опомниться не успел, как лес вокруг засиял ослепительными огнями.
Лунник действительно спасал. Я был готов памятник поставить этому растению за его ценное свойство. Во всяком случае, место луннику в Красной книге для пущей надежности.
- Как нам поступать? - шепотом спросил Клайд, видя, что кольцо из бесчисленных Габий сомкнулось.
- Следуйте за мной, берегите глаза, мы пробьемся, - уверенно произнес Гилин. - Только один из этих плясунов - настоящий Габия.
- И как его вычислить? - промолвил я, озираясь по сторонам.
- Это не возможно, - ответил Гилин.
Вот и успокоил.
Мало-помалу мы приближались к огненной стене, от которой, что за штука? веяло прохладой. Глядеть приходилось осторожно, приподнимая очки над глазами. Гилин хранил невозмутимость. Я же нервничал, следя за тем, как вокруг нас пляшет теперь уже сотня, другая коварных огней. Мы словно в зеркальную комнату попали. Я даже растерялся. Как вдруг один злополучный стебель, корявый, словно ведьмин палец, смахнул с носа Клайда его очки. Один из пляшущих демонов мигом очутился перед взором Клайда и, яростно зашипев, ослепительно пыхнул в его лицо. Такого демонического взгляда не выдержал бы ни один глаз на свете. Но Клайд, потеряв очки, в ту же секунду вскрикнул и зажмурился, чем и спасся. Габия тотчас отпрянул. Мы с Гилином бросились к Клайду на выручку. Но бедняга нечаянно наступил на свои очки и раздавил их. Подняв обломки, я понял, что восстановить очки уже не удастся. Клайд стоял в растерянности.
- Не открывай глаза, - советовал ему Гилин.
Пришлось и барздуку зажмуриться, на ощупь вынуть из своих очков перепонку лунника и отдать ее Клайду. Теперь оба глядели на мир одним глазом, словно в пенсне, а другой пришлось держать закрытым. Мы двинулись дальше. Габия, тем временем, продолжал водить вокруг нас бешеный хоровод со своими отпрысками, путая нам мозг.
- И сколько он будет морочить нам голову? - спросил я.
- Пока не лишит зрения, - ответил Гилин и добавил: - или пока мы не выберемся из леса Лаумы.
Затем Гилин, себе на уме, вынул из-за пояса нож, на ощупь выбрал поблизости подходящий стебель молодой травы толщиной с мою руку и срезал его. Ловкими движениями ножа, Гилин умудрился сделать из стебля длинную полую трубку. Пока мы отвлекали внимание Габии, делая ложные попытки выбраться из его окружения, Гилин отыскал в пазухах гигантских листьев дождевую воду и принялся втягивать ее в трубку, пока она не наполнилась до половины. После этого мы вновь собрались вместе и стали приближаться к мельтешащему пламени. Выбрав нужный момент, Гилин поднес трубку к губам и выдул залп воды прямо на огонь. Он тотчас в том месте с шипением пропал. И мы проскочили в образовавшуюся брешь, прежде чем Габия опомнился. Как только мы оказались на свободе и поспешили по тропе из этого леса, Габия с неистовым гудением бросился было вдогонку, но Гилин обдал демона очередной струей воды, чем и охладил его пыл.
На наше счастье, Габия отступил, мы покинули заколдованный лес и попали в обычный. Теперь хотелось перевести дух. Мы опустились на траву возле пня.
- Дальше это не понадобится, - объявил Гилин и отбросил пенсне в сторону.
Клайд осмотрел перепонку лунника, подумал и тоже выбросил.
Я же сунул свои очки в грудной карман куртки. Было приятно осознавать, что мы уцелели. А очки предъявлю Гентасу, - решил я, - узнаю, почему он никогда не рассказывал мне о Габии.
11
Теперь тропа повела нас в гору. Она стала извилистой, словно ей тяжело было ползти по лесистому склону, и завиляла ужом. Тут Гилин сообщил, что мы почти на месте. Но города я не увидел, - вокруг только дремучий лес, и никакого признака городской жизни. Впрочем, мои сомнения вскоре улетучились: деревья вдруг расступились, и мы подошли к высокой крепостной стене и двинулись вдоль нее. Что делается там, по другую ее сторону, - неизвестно.
В любом случае нам следовало быть поосторожней. Пока что нас еще никто не засек, хотя в небе среди клубящихся зеленых облаков кружили три огромных змеетура, но беда обычно приходит неожиданно. Эти существа оказались из рода драконов. Честно сказать, я теряюсь в их классификации. По некоторым признакам их можно было бы отнести и к роду грифонов. Но, видимо, у пруссов было свое мнение. Полагаю, что змеетуры занимают особое положение между драконами и грифонами. У них глазастая змеиная морда, такая массивная, что удивляешься, как их рогатая голова держится на изящной длинной шее, передние лапы напоминают орлиные, а задняя часть тела - бычья. Их шкура блестит, словно хорошо начищенная бронза. А крылья перепончатые, как у драконов, и очень длинные. Такие вот стражи. Не самое достойное, даже позорное, для драконьего племени занятие. Говорят, змеетуры служат еще и ездовыми животными для самого Велняса и его приближенных. Время от времени змеетуры обменивались громкими репликами, их голоса напоминали резвый свист зимнего ветра в каком-нибудь чердаке, вперемешку с воплями, вроде скрежета скрипки в неумелых руках. Гилин сообщил, что эти твари доносят царю обо всем, что происходит в столице - в этом маленьком городе на холме. Но Гилин заверил также, что сейчас с большой высоты за кронами деревьев змеетуры нас не разглядят.
Оказалось, мы подошли к городу с тыла. Крепостная стена была сложена из гранитных валунов, а сверху - из кирпичей, и снабжена прямоугольными бойницами. Гилин сказал, что кирпичи - все из нашего мира: демоны разбирали сельскую кирху, тевтонские замки, немецкие усадьбы, от которых остались известные руины. На склоне холма возле городских ворот лес был расчищен, и там находилось поселение местной бедноты. Неудачники, уроды, инвалиды живут в деревянных избах за пределами городских ворот. Доступ в Стабгард этому сброду открывается только в сезонный ярмарочный день, как сегодня, и больше никогда. Даже в случае осады сельские демоны должны были защищать город за его стенами. Конечно, многие селяне пытаются что-нибудь выращивать на своих крошечных огородиках и держат мелкую скотину. Остальные довольствуются тем, что могут стащить, или торгуют частями собственного тела. Именно торгуют. Да, многие несчастные граждане Ульмеригии служат запасным материалом для раненых дружинников царя Велняса. Органы стоят не малых денег. Некоторые высокопоставленные демоны Стабгарда разбогатели, доставляя селян на разделку, когда возникает необходимость. Часто демоны возвращаются ранеными из своих разбойничьих набегов в наш мир. И только богатые имеют право на полноценную медицинскую помощь.
До поселка мы не дошли - там слишком опасно. Прошагав около полусотни метров вдоль городской стены, обсаженной седыми елями, Гилин вдруг остановился перед крупным валуном, который торчал в земляном валу среди кустов.
- Подсобите, - попросил Гилин и налег плечом в бок монолита.
Втроем мы уперлись в камень руками, а в землю - ногами. Валун сразу поддался. И как только мы его сдвинули, перед нами открылся вход в подземелье, из которого повеяло холодом. Я заметил, как бедный Клайд поежился от озноба.
- Это один из тайных туннелей, - объяснил Гилин. - Следуйте за мной. Барздуки пользуются им давно и успешно.
Пропустив нас в коридор, Гилин замаскировал вход ветками соседних кустов от чужого глаза и протиснулся между нами вперед. После этого мы двинулись в путь сквозь кромешную тьму. Мои попутчики шагали свободно. Мне же пришлось согнуться, чтобы нечаянно не разбить лоб о какой-нибудь выступ в потолке или всюду торчащие разлапистые корни. А потом я едва не налетел на Клайда. Передо мной послышался тяжелый вздох. Нащупав маркополя, я помог ему подняться, но мой друг так ослабел от холода, что идти сам уже не мог.
- Гилин! - позвал я. - Клайд замерзает.
- О хладнокровный, - проворчал барздук с раздражением и приказал: - А ты помоги ему.
Делать нечего, мне пришлось протиснуться вперед, посадить Клайда себе на спину, поверх рюкзака, и когда он сцепил свои ледяные пальцы под моим горлом, я встал на четвереньки и двинулся по коридору на карачках.
Барздуки-партизаны накопали в Стабгард множество подземных ходов. Слуги Велняса то и дело обнаруживают их. Немало ходов ими было засыпано. Но барздуки, работая не хуже кротов, врагам не уступают, так что бороться с ними - дело пустое. Песок с бороды их не сходит.
Казалось, мы целую вечность пробирались сквозь мрак, я изрядно устал. Видел бы отец, кого я таскаю на себе, - убил бы. Но я ему не скажу. Клайд висел на мне едва живой, и мне приходилось поддерживать его руками, чтобы он не свалился или не задушил меня. Влип я в какую-то жуткую историю. Вот угораздило взять в поход отцовский термос. А ведь можно было и обойтись. Да еще подвергаю опасности друзей. Не стоило мне пренебрегать родительским запретом. Теперь вот расхлебывай. Слишком я далеко забрался.
К счастью заблудиться в этом туннеле нельзя: здесь только два направления - вперед или назад. Я чувствовал холодный, землистый, сырой воздух подземелья. Мне было не по себе. Никак не отпускали тревожные мысли: а не попадем ли мы в западню, что нам, безоружным, делать в гнездилище демонов, и как потом оттуда выбираться. Я с нетерпением ждал проблеска света впереди. Один бы ни за что не решился проникнуть сюда. Между тем я упрямо выпихивал из головы желание немедленно повернуть назад.
Я взял себя в руки, чтобы не позволить страху овладеть мной, его надо гнать. Вся жизнь состоит из испытаний. Одно тяжелее другого. Я пытался успокоиться. Но мне это едва ли удавалось.
Как бы там ни было, а пробирались в темноте мы, точно, лет сто, пока, наконец, Гилин не остановился. Я застыл за его спиной, прислушиваясь к его сопению, пыхтению и ворчанию. А Гилин надавил плечом на какое-то препятствие впереди, весь напрягся и впустил в подземелье поток зеленоватого света. Он едва не ослепил меня. Но радость от завершенного нами пути в темноте вдруг захватила меня. Выбрались!
Перво-наперво, Гилин вышел наружу, осмотрелся и вскоре вернулся.
- Путь свободен, все тихо вокруг, - сообщил он.
Я выполз на свет и, сняв с себя Клайда, положил его на залитую солнцем брусчатку. Пока Клайд приходил в себя, я успел осмотреться, больно уж необычное место вокруг. Мы находились в каком-то переулке или даже в городском тупике. Справа и слева возвышались безоконные зеленые стены домов, они, так же как и городская стена, были густо увешаны плетями вьюнков, так что прикрытый камнем вход в тайное подземелье невозможно было среди этих зарослей разглядеть. Впереди улочка поворачивала влево. А над головой сияло чистое солнечное небо.
Тем временем Гилин сходил назад в нору и вынес, очевидно, заранее спрятанные в ней, три серых свертка. Бросив их у стены, он задвинул плоским камнем вход, так что чужой глаз не поймет, где тот располагается среди других. Я с недоумением поглядел на свертки. Оказалось, что это балахоны, какие носят курке, только разного размера. Гилин развернул один балахон и бросил мне, другой, поменьше, - Клайду, а третий принялся напяливать на себя.
- Эти вещи позволят нам слиться с городской толпой, что обманет шпионов, охранников и прочих агентов безопасности, - объяснил Гилин.
Отряхнув руки от сырой земли, я тоже стал натягивать наряд. Мой балахон оказался маловат, и с натужным потрескиванием сел в обтяжку. Приодевшись, я опустил на голову капюшон, потом помог одеться едва согревшемуся Клайду. Руки его стали послушнее, сонная слабость, наконец, отступила, но выглядел он еще слишком зеленым. На его лице замерцала виноватая улыбка. Ну что тут поделаешь. Гилин тем временем все поглядывал наверх, опасаясь змеетуров, и ждал нас. Он, было видно, немного нервничал и даже начал пощипывать свою черную бороду пальцами. Наконец мы были готовы.
- Клайд, ты в порядке? - спросил Гилин, пытливо глядя на дрожащего приятеля.
- Да, уже лучше, - вяло промолвил тот, зябко потирая руки.
- Мы в Стабгарде, - бодро сообщил Гилин, словно капитан экипажа, и задорно подмигнул мне правым глазом. - Добро пожаловать!
12
Открытый солнцу на вершине холма тесный каменный город был надежно упрятан в лесу за крепостным валом и высокой стеной. Вздумай враг сунуться - он бы получил ожесточенный отпор. Впрочем, современное оружие камня на камне бы не оставило. Да только на демонов никакие бомбы не действуют. Случись что, разбегутся по лесам, как муравьи, и станут обустраиваться заново. Но сюда вряд ли кто-нибудь явится из нашего мира. Разве что Гентас. Да ведь он прусс, поэтому - не в счет.
Одноэтажные домики с двускатной черепичной крышей теснились один к другому; они были выстроены, кто знает, в какие эпохи. Узкие мостовые выложены гранитной брусчаткой. На улицах валялся мусор, тут или дворников не хватало, или их не было совсем. У домов был такой бледно-зеленый вид, точно их накормили каким-нибудь несвежим зельем. Куда ни глянь - всюду подворотни, переулки, тупики, но Гилин уверенно вел нас к цели, словно проводил в этих лабиринтах каждый день.
Некоторое время мы шли среди домов по заковыристой брусчатке, затем повернули налево, а потом направо. Через сотню метров дома впереди расступились, и узкая безлюдная улица вывела нас на широкую весьма оживленную площадь. Послышались музыка, говор толпы, мычание, лай, крик петухов и прочие звуки средневекового города. Черными тенями в небе среди желтых облаков кружили змеетуры. В центре просторной площади возвышалась священная сосна с толстым стволом, покрытым чешуйчатой корой медного цвета, и с обширной курчавой кроной. К стволу ее была привязана крестовина с распятым на ней белым вороном. Ворон давно высох, так что превратился в покрытую перьями мумию, и выглядел отвратительно. Под сосной находился плоский алтарный камень. Вот, где Велняс безнаказанно проводит свои обряды, противные богу Перкуно. Сосна была окружена частоколом с насаженными на колья черепами людей, животных и каких-то чудовищ. Позади площади возвышался краснокирпичный замок, окруженный рвом. Замок этот с высокими башнями выглядел устрашающе. Одна башня возвышалась над тремя другими, как зуб, до самых облаков. Казалось, что большие высокие окна, похожие на черные глазницы, непрерывно за нами следят. А скульптуры драконов, украшающие карниз покатой крыши, вдруг оживут и устремятся к нам, чтобы схватить когтистыми лапами и отнести в логово зверя. По стенам трехэтажных домов были развешаны портреты Велняса во весь рост. Выглядел он по-человечески: в короне, алой накидке, доспехах и с мечом в руке. На площади сходились также три широкие улицы. Одна из них вела от замковых ворот прямо к городским, которые было хорошо отсюда видно: высокие, мощные с башнями по обе стороны. Сейчас Городские ворота были настежь отворены. По периметру площади стояли сбитые торопливыми лапами торговые ряды, возле которых суетились покупатели. Справа от замковых ворот на подиуме располагался оркестр. Музыканты, - семеро демонов, - исполняли приятную на слух фольклорную музыку. Они тоже были разнородные: два рогатых, похожих на коряги, скрипача, косматый, как замшелый пень, гитарист, невнятная образина с щупальцами отбивала такт на барабанах, флейтист похожий на муравья величиной с лисицу, а также мург с бубном и курке с волынкой.
Повсюду сновала прислуга. Несколько бесов, взявшись за руки, плясали напротив оркестра - ну прямо средневековье, только выглядели эти танцоры омерзительно: зубастые, рогатые, плешивые. Террариум на выезде. Демоны побогаче: маркополи, курке, раганы были одеты в пестрые камзолы, сапожки, шляпы. Беднота - в простенькие серые балахоны, а то и вовсе в покрытые пылью и грязью лохмотья. В такой разнородной толпе я не слишком выделялся ростом. Благодаря накидке с капюшоном, не вызывал ни у кого подозрений, так же как и мои попутчики.
Местные обычаи казались мне дикими. Встречая знакомых, маркополи стукались лбами для приветствия - вот уж деревянные головы; курке обменивались ехидными взглядами; а прочие делали равнодушный вид, словно чужие, и отворачивались. Тут и там разгуливали коровы, пробегали трусцой поросята, бродили козы, куры, собаки и прочие животные, украденные в селах нашего мира.
Праздничное настроение уже в разгаре: демоны галдят, поют, смеются, ругаются, шалят, кто во что горазд.
- Держи ее! - на бегу орал пьяный курке, стараясь поймать испуганную свинью. Эта свинья промчала мимо нас, как розовое облако, а демон, едва передвигая лапы, вилял по сторонам с вытянутыми пред собой руками. Но вдруг он споткнулся, упал, перевалился на спину и стал хвататься длинными пальцами за воздух, что вызвало всеобщее веселье.
- Ишь, нарезался! - посмеивались на него.
- У этого праздник со вчера начался.
- Судьба, слава ей, приглядывает, иначе несдобровать пропойце.
- Тише! Шпионы повсюду, - прошипел кто-то слева.
- Врешь! - послышался ему ответ. - Сегодня праздник.
- Велняс приказал в такой день всем радоваться, - добавил кто-то поблизости. - А ты противишься?
Демоны веселились шумно. Не было бы печали, я бы тоже ликовал. Да надо быть поосторожней, забрать термос и - домой. Но уходить пока не хотелось.
Клайд был удивлен происходящим не меньше моего. Ничего подобного при своей жизни в прошлом видеть ему не доводилось. От прежних традиций не осталось и следа. Досада искажала его лицо. Велняс построил разбойничье царство. А в каких ужасных уродов превратились прежде благородные духи! Современные маркополи у Клайда вызывали своим видом отвращение. Несмотря на их рост, а все они были с пятилетнего ребенка, выглядели они и в самом деле ужасно. Клайду было стыдно передо мной за все, что с этими тварями теперь происходило. Он еще острее почувствовал себя чужим на этом диком празднике.
Наконец к замковой площади направилась процессия: вереница слуг вынесла из царской резиденции трон, кресла, свернутую в рулон ковровую дорожку. Все это работники установили под сенью священной сосны. Трон был из прочного дерева, я думаю - дубовый, украшен растительным орнаментом, фигурками волков, а над спинкой его красовался столичный герб со знаком Судьбы в виде вытянутого треугольника в круге, который держат по обе стороны два священных дракона, а над ними парит зубчатая корона. Справа и слева от царского трона установили четыре кресла, обтянутые красным бархатом, затем раскатали лиловую дорожку.
С самого начала я приметил странную высокую кучу хлама посреди площади, и только подойдя ближе, сумел как следует ее разглядеть. Она все время росла. Состояла эта куча из всяких предметов. Можно было подумать, торговцы блошиного рынка снесли сюда свои товары. И чего только тут не было: драгоценности, часы, посуда, магнитофоны - все то, что сумели натаскать за сезон местные демоны. Хорош урожай в честь царя Велняса. Мы подошли к этой лапотворной горе. И тогда, среди прочего хлама, почти на вершине этой пирамиды, я увидел отцовский термос. Я встрепенулся. Находка заставила радостно биться мое сердце. Подходи, бери и сваливай отсюда. Но Гилин вовремя предупредил мой порыв:
- Не сейчас, - придержал меня за руку, - демоны следят за своим добром во все глаза. Подождем удобного случая.
- Хорошо, - вздохнул я.
Впрочем, у меня разыгралось такое сильное любопытство ко всему происходящему, что я с легкостью согласился подождать; все равно упущено много времени. И еще надо как следует обдумать план действий. Смутные идеи беспорядочно заметались в моей голове, я никак не мог придумать, как половчей забрать термос.
Увидав то, зачем мы собственно сюда пришли, Клайд тоже приободрился.
А Гилин задумался, чего-то себе соображая в бороду, но тут его окликнули:
- Эй, приятель, составь компанию в покер! - обратилась к нему некая коряга с выпученными глазами, длинным носом и загребущими лапами, снабженными острыми когтями.
- Я привык жить собственным трудом, - ответил ему Гилин.
- Откуда ты такой зануда?! - возмутился уязвленный маркополь. - Не барздук ли переодетый?
- А кто ж еще, - с ехидной усмешкой отозвался Гилин.
- Ну вот что, любезные, - в полголоса произнес Гилин. - Времени терять нельзя. Какие будут соображения?
- Не знаю, что и придумать, - промолвил я с досадой.
- Не кручинься, я достану сосуд, - уверенно проговорил Клайд. Мы с Гилином поглядели на него с недоверием. А Клайд продолжил: - Мне будет проще. Тебя, Гилин, выдает борода. Ты, Ярослав, подозрителен своими человечьими глазами.
- Но как ты это сделаешь? - поинтересовался Гилин.
- Я знаю, как, - ответил Клайд. - Свой тут народ. Авось договоримся. Ступайте.
Пришлось с доводами Клайда согласиться, и он откланялся. Теперь мы с Гилином остались вдвоем. Придется еще задержаться в этой ярмарочной суете. Я очень надеялся, Клайду посчастливиться добыть термос, тогда мы мигом вернемся к тайному тоннелю и сбежим.
У прилавков торговля кипела бурно. Товар - все ворованные вещи. К прочим услугам: палатки, торгующие попкорном, газировкой, сигаретами, пивом, семечками, вяленым снетком. Демоны не скупились, так что мостовая была хорошо удобрена шелухой, фантиками и пустыми бутылками. Предприимчивые демоны набивали кошельки деньгами. Состоятельные покупатели были расточительны.
Развлечений в Стабгарде хватало на все вкусы. Первые этажи занимали: рестораны, игровые залы, кино. Карты, рулетки, бильярд привлекали толпы. Сегодня веселились на широкую лапу. В здешних ресторанчиках подавали питье. Как я вскоре догадался, то был золотистый медовый шнапс - мешкинес. Гентас этот ценный напиток сам готовит по древнему рецепту и употребляет его разве только перед обращением к давно умершим предкам, чтобы они помогали ему в делах. А эти демонические твари упивались, не зная меры, отчего пьянели и вели себя отвратительно. Тут и там за столиками завязывалась пьяная драка, доносилась нечленораздельная ругань, самые наглые мерзавцы мочились друг на друга, а кое-кто не стеснял себя в бесстыжих приставаниях. Стая мургов на небольшом газоне соревновалась в меткости метанием друг в друга дротиков, при этом каждый из игроков пытался увернуться и в свою очередь попасть в противника. В случае удачи дротик пронзал демона насквозь, не причинив никакого вреда, и падал в траву. В состязании побеждал самый меткий и ловкий. Раганы нараспев зазывали в подъезды любителей плотских утех: пришло время плодиться. В обычные же дни раганы не такие щедрые девки: хватает других забот. Эти ведьмы способны превращаться в змей, птиц, насекомых, таскают из наших сел маленьких детей, а потом готовят из них эликсиры вечной молодости, частенько проникают в сновидения жертв и крадут разум. Поедание жаб делает ведьм неуязвимыми. А Велнясу они доставляют какие-то особые грибы для его перевоплощений. Сейчас же раганы как на подбор: все прекрасные девицы, на таких и в нашем бы мире засматривались.
Укради и живи - такому правилу следуют демоны, совершающие набеги в деревни по ту сторону Драконова камня. Самые ловкие не уставали нести награбленное добро. Повсюду в кошели сыпались глёзы - в обмен на обманутых слезы, - тотчас сплел я странную рифму под звучащую музыку. Всеобщее празднество начало воодушевлять и меня. Но когда будет торжественный выход государя?
Я заметил также, многие демоны, особенно мурги, курке и маркополи, были изуродованы шрамами, лишены конечностей, глаза или хвоста. Увечья эти они, ясное дело, получили в междоусобных драках. Каждый демон, желая пробиться во власть, старался угодить своему князю или даже царю. Борьба шла смертельная. Ведь государь щедро вознаграждает своих дворян.
У Велняса были свои методы отбора дворовой прислуги. Он ценил воровские таланты, храбрость и готовность умереть во имя спасения короны. Впрочем, уже много веков на нее никто не покушался - некому. Гилин, между делом, рассказал мне, какую резню устроил однажды царь для самоутверждения. Заговорщики под видом партизан-барздуков атаковали поселение бедноты. Бандиты сжигали дома, грабили, насиловали. Но по высочайшему распоряжению беженцев в город не пускали. А потом, выступившая из столицы армия Велняса, с лихвой прогнала мнимых партизан. Бои стихли, да только плач, стоны, угрозы еще долго раздавались из подворотен сожженной деревни. В своем обращении к жителям Ульмеригии Велняс во всем обвинял партизан. А после, в день траура по убитым, была на площади под сосной устроена казнь. Полетели головы с плеч нескольких агентов безопасности, разведчиков, слуг за то, что они, якобы, не предупредили нападение партизан, не отразили атаку и позволили барздукам скрыться. В тот день подданные славили Велнясову справедливость. Словом, операция была проведена успешно. Кое-кто из приближенных к трону получили значительные награды, высокие титулы и мешки с деньгами.
Служба при дворе вызывает у демонов безудержную зависть. Каждый желает, чтобы его заметили. И тащат они дары. А вдруг повезет, и в заветный праздник урожая Велняс наградит. Не хотелось бы мне, чтобы такой сомнительный строй жизни на наш мир перекинулся, - думал я.
Между тем мы с Гилином поглядывали на растущую кучу с термосом. А в это время Клайд, ни дать ни взять старый курке, успел разыскать нашего вора. Тот проходимец и сам объявился, едва завидев, как его ценность поднял незнакомец, и бросился к нему со всех ног.
- Это мое, - сверкнув глазами, проговорил курке и сжал кулаки.
- Продай мне сосуд, - потребовал незнакомец.
- Ни за что, - ответил курке, отбирая термос. - Велняс не велит.
- Я хорошо заплачу, - пообещал незнакомец, чувствуя поддержку случайных зрителей.
- Нет, - упрямился Гретус. - Это дар моему господину.
- Мне очень приглянулся твой сосуд, - заискивающе проговорил незнакомец, - я готов хорошо заплатить.
На это Гретус замялся, его взгляд сделался задумчивым, но вдруг он опомнился:
- Он очень дорого стоит.
- Продай, - ухмылялись в толпе, - эта жестянка вряд ли понравится его величеству.
- Тысяча глёз, - потребовал Гретус, протянув ладонь незнакомцу, было ясно - легко сдаваться он не собирался.
- Дюже много желаешь, - покачал головой тот.
- Ты спятил, Гретус, - раздались в толпе саркастические усмешки. - Вон тот револьвер в куче гораздо ценнее, но стоит вдвое меньше.
- Семьсот, - произнес Гретус сквозь зубы.
- Так не годится, - с обидой возразил незнакомец.
В толпе послышался ропот: одни упрекали Гретуса в чрезмерной жадности, другие подзадоривали его, отпуская едкие шутки, третьи возмущались скупостью незнакомца.
- Пятьсот - и мы разойдемся по-доброму, - уступил Гретус.
Видимо, он сообразил, что и в правду будет выгодней продать вещицу, чем ждать милости царя, который и вовсе может не заметить этот сосуд во всеобщей свалке.
Мало-помалу площадь набилась битком - не протолкнуться. Музыка с трудом находила себе путь сквозь гомон толпы. До нас с Гилином едва доносились даже ее обрывки. Как вдруг всеобщее внимание привлекли фанфары. Они раздались со стороны ворот замка. Толпа разом обратила взоры на двух трубачей, усердно дующих в длинные тримитасы. Все побросали свои дела. Над площадью повисла тишина ожидания. Наконец ворота отворились, и в следующую минуту мы увидели группу всадников. Ее возглавлял Велняс.
13
Он ехал на вороном жеребце. Перед толпой подданных Велняс предстал в прекрасном человеческом облике. На нем были сияющие латы, синий плащ, на ногах ботфорты, на голове вместо шлема - череп оленя с пышными рогами. Лицо благородное, длинные черные волосы, гордый римский нос. Я был восхищен его рыцарским видом.
При появлении Велняса площадь разразилась приветственным ликованием, словно в подтверждение истины: у всякого головы свое стадо. Толпа скандировала: 'Слава государю!' Все сдвинулись в направлении тронного места, и сутолока сгустилась, горожане и гости давились в тесноте, но затем, едва восторг поутих, площадь угомонилась, и столпотворение прекратилось. Площадь с каким-то трепетным ожиданием взирала на царя и его окружение.
Я глядел во все глаза. Гилин осторожно в полголоса давал комментарии, расписывая вельмож по их заслугам, чтобы я имел о них представление, - когда-нибудь и это пригодится.
За государем следовали приближенные: Лаума, князь курке Заур, князь маркополей Нертин, дворяне рангом пониже и стража в красных камзолах, железных шлемах и с огромной секирой в руках. Лаума, эта жуткая ведьма, сейчас выглядела молоденькой на редкость очаровательной девой. На ней были искрящиеся на солнце позолоченные доспехи, сзади вился черный шлейф, а голову венчал шлем с бычьими рогами. Груди ее обнаженные с вытянутыми, как у козы, сосцами выставились между кожаными подвязками лат, прикрывающих живот и плечи, а волосы изящно развевались, хотя ветра не было. Князь Заур, сухощавого телосложения курке, был одет в серый балахон с поднятым капюшоном, из темноты которого зорко сверкала пара холодных, как льдинки, глаз, а на голове, поверх капюшона, сидел венец из ветвей можжевельника. Жесткий нрав князя был известен по всей Ульмеригии. Никакой курке не хотел бы оказаться перед князем Зауром на коленях за какую-нибудь провинность. Другое дело - князь Нертин. На зависть маркополям он был толстяком. Этот рыхлый жабовидный клубень пересекали узкие губы, по бокам торчали маленькие лапки, которыми он лихорадочно удерживал поводья, а длинные, прыгательные ноги, как у лягушки, были вдеты в стремена. Рот князя Нертина, словно капкан, был усажен острыми зубами, и был внушительного размера. Зеленые глаза торчали сверху на стебельках, словно у краба, и могли убираться, как перископы, вовнутрь. Одет князь Нертин был в красный мундир, на ногах желтые галифе и кожаные сапоги. Гилин, рассматривая его, недоумевал, как такой увалень удерживается в седле. Если маркополи и осуждали своего князя за обжорство, то делали это в тесном дружеском кругу под покровом своих нор. Но сейчас князя приветствовали, как подобает его сану, хотя и с ложной искренностью.
Величественная компания объехала священную сосну, спешилась и заняла свои почетные места. Велняс угнездился на троне, слева от него - Лаума, справа - князь Заур. Двое слуг, приставленных к его высочеству князю Нертину, с великой важностью подхватили его и перенесли с коня в кресло возле Лаумы. Вписавшись в кресло, это тучное создание изобразило собою надменность: князь Нертин задрал нос кверху, выпучил глаза и опустил уголки губ. И такому мерзкому типу служат все маркополи Ульмеригии! - забавно как-то. Между тем звероподобные охранники в черных мундирах, с копьями и щитами в лапах замерли в почетном карауле по обе стороны всей этой знати. Теперь в толпе демонов началась возня. Каждый, размахивая добытыми за пределами государства ценностями, старался обратить на себя внимание. Благожелательными кивками господа оценили преданность всех подданных. Но один отчаянный курке взобрался на кучу добра и, подняв над головой наручные часы фирмы 'Tissot', закричал, что было силы:
- Милостивый владыка! Это я Пустус! Поглядите на эти часы! Ничего более ценного в этой куче безделушек вы не найдете. - Потопал по ней ногами. - А часы Пустус стащил у богатого человека - большого начальника, когда тот парился в бане. Он очень ими дорожил. Но Пустус рисковал для вас!
- Опять этот негодник завелся, - ехидно зароптали в толпе.
А тот продолжал:
- Для вас, мой господин, - спустившись с кучи, Пустус пробрался к трону и принялся ползать перед Велнясом туда-сюда, извиваясь, как собака. От этих стараний Пустуса, капюшон сполз с его большой головы, представив всем ее наготу гладкую и блестящую, как перепелиное яйцо. - Самые лучшие часы, - расхваливал Пустус, отвратительно поскуливая в конце каждого произнесенного слова.
Как в прежние века, курке и сейчас забираются в дома, амбары, склады и воруют все, что им покажется ценным. Когда-то во времена пруссов домашние духи кауки отгоняли курке подальше от деревень. Поэтому жители Самбии, для привлечения таких добрых помощников, оставляли на ночь в углу кухни миску с молоком и раскрошенным в нем белым хлебом. Но кауки пропали: они покинули сембскую землю вместе с богами. С тех пор курке безнаказанно разбойничают в селах.
Велняс махнул рукой слугам, чтобы те оттащили надоедливого курке прочь. В ответ на это двое маркополей из охраны подхватили Пустуса под руки и увели подальше от трона. Еще долго раздавались его жалостливые вопли:
- Государь мой, разве вам не понравилось подношение Пустуса?! Я ради вас рисковал. Меня едва не растерзали дворовые собаки. Это ведь я, ваш покорный слуга, Пустус!
- Ну и подхалимы же тут обитают, - заметил я.
Гилин пожал плечами.
- Эти часы моему господину! - снова послышался крик Пустуса, ему как-то удалось вывернуться, и он бросился назад к трону. - Я старался для моего благодетеля! - Пустус подполз к Велнясу и своим длинным фиолетовым языком дотянулся до его сапог и лизнул их туда-сюда. - Возьмите, часы ваши, ваши! - Но тут Пустуса вновь схватили, как следует встряхнули и поволокли с глаз долой. - Отпустите меня, отдайте часы, они господину!.. - Наконец его вопли потонули где-то за пределами площади.
Между тем оркестр продолжал исполнять народные мелодии, слуги увели коней, а Велнясу преподнесли посох с костлявым навершием в виде козлиного черепа. Как вдруг площадь снова притихла: Велняс поднял руку в черной перчатке, на среднем пальце которой сияла огромная золотая печатка с символом Судьбы, и начал свое обращение в честь праздничного дня таким грозным ревом, что возбудил в душе трепет.
- Милостью Судьбы благословляю праздник осеннего урожая. Пусть этот день доставит удовольствие всем жителям Великой Ульмеригии. Вашими стараниями процветает эта древняя земля. Мы смогли отстоять ее. Враг не вернется. Здесь настоящая жизнь, но за пределами нашего мира - тьма. Ибо Самбия населена пришлыми людьми. Мы снова и снова отправляем к ним экспедиции. Мы отбираем то, что по праву принадлежит нам. Кое-кто из вас отличился в боях. Я щедро вознаградил их. Жители нашего царства выносливы, сильны и отважны. Служите, вы будете вознаграждены. И придет время, мы сделаем нацию людей своими рабами. - Резкий рыкающий говор с хрипотцой и каким-то загробным придыханием действовал на нервы, так что мурашки от ужаса скакали по моей спине. - Сегодня мы вновь принесем жертвы Судьбе, покровительницы нашей, без устали славя ее. Пусть Судьба и впредь будет к нам благосклонна.
Недолго Велняс чесал языком. Пока он распространялся, толпа в благоговении молчала, лишь время от времени она громко приветствовала торжественные фразы шумным лапоплесканием, а когда Велняс закончил, площадь грянула взрывом оваций. В знак солидарности со своим народом Велняс поднял руку ладонью вперед.
- Жители Ульмеригии, - проговорил он дальше, - я принимаю ваши дары, с верою в вас, и ручаюсь за свою благосклонность. - Провел дланью полукруг перед собой, благословляя толпу.
- Во славу вашего величества! - ответила на это вся площадь.
Тогда Велняс приподнял посох и стукнул им о пол. Раздался гром, раскатистый как в грозу. Слуги тотчас же принялись готовиться к жертвоприношению.
На сей раз в жертву был назначен конь белейшей чистоты, его вывели из-за ворот замка, и я, увидав его, заметил про себя, как он похож на любимого коня Гентаса. Вот ведь, не отличишь. По правде как будто Пергрубрюс - потомок верного коня полубога Гониглиса. Но чего бы тут ему делать? Еще вчера Гентас объезжал на нем лесные кварталы. Я сам видел. Интересно, откуда у Велняса такой красивый конь? И что он собирается с ним делать? Следом за конем слуга маркополь принес корзину с большой серой жабой. Затем двое курке приволокли несчастного, худого, словно коряга, стенающего маркополя.
- А этот в чем виноват? - с недоумением проговорил Гилин.
- Это Илга, - заметил ему в ответ демон, стоявший справа.
- За что его?
- Он почти ослеп в недавней схватке с барздуками-повстанцами и теперь никуда не годится.
На площади загремела дробь барабана. В говорливой толпе росло напряжение. А Велняс наклонился к слуге справа и прошептал ему что-то на ухо. И в этом его движении было нечто роковое. Гилин, словно кожей почувствовал недоброе, заволновался.
- Нам лучше исчезнуть, - прошептал он.
- Погоди, я должен знать, - тихонько ответил я над самым его ухом.
Но в следующую минуту несколько демонов, что стояли в толпе возле нас, обернулись ко мне. Я тотчас ощутил, как от их пристальных взглядов по моей спине пронесся холодок. А затем передо мной вдруг возник стражник. Рослый свинорылый громила в рогатом шлеме. Когтистой лапой он сбросил с моей головы капюшон, и тогда вокруг послышались вздохи недоумения: 'Человек!' Тут же я почувствовал, как на моих запястьях сомкнулись чьи-то холодные, как железо, пальцы. Тяжелым толчком в спину меня вынудили двигаться к священной сосне.
'Пропали, - смекнул я. - Кто-то нас выдал'.
Не сразу я понял, что Гилина рядом нет, он в ту секунду растворился в толпе - только его и видели. А я, пленный, остался. Меня сопровождал конвой из пяти зверюг. Толпа расступалась перед нами. Я видел ехидные, удивленные, злые гримасы, обращенные ко мне со всех сторон. От ужаса столь неожиданного разоблачения, мой язык онемел, ноги налились тяжестью, а в голове закружился сумбур из мыслей. Кто же донес? А ведь предупреждал меня Гилин, вокруг много шпионов, любой демон по соседству может оказаться агентом тайной полиции. Я твердил себе: демонов бояться нельзя. Они чувствуют страх жертвы, это делает их сильнее и жестче. Как можно скорее надо собрать всю свою волю. Теперь важно не поддаваться страху. Но сердце затеяло панику и бухало в грудной клетке, как пойманный дух. Я собрался с мыслями и приказал себе держаться увереннее, понахальнее, попытаться тянуть резину, а там что-нибудь придумаю. Наконец, я совладал со своими чувствами. К тому времени, как меня бросили к ногам Велняса, я успел расхрабриться. Поднявшись, я поприветствовал его величество и свиту с поклоном и сотворил самый непринужденный вид.
14
Велняс был очень доволен работой спецслужб. Я также заметил, какой приятной неожиданностью стало мое появление для его свиты. В меня так и впились их любопытные острые взоры. Мною снова завладело презрение к этой раститулованной компании. Высокородные демоны зашептались, обмениваясь впечатлениями, а князь Нертин от удивления разинул свой 'кошелек', и я увидел ряд острых малиновых зубов.
- Милости просим, дорогой гость! - произнес Велняс так искренне, что я опешил. - Мы рады видеть тебя в этот праздничный день, - с отеческой любовью продолжил он. - Весьма польщен твоим вниманием, - сверкнул глазами с противной улыбкой снисхождения. - А этот ваш друг барздук заслуживает всяких похвал. Таких гостей он еще не приводил. Жаль, что этот проходимец успел скрыться, а то мы поздравили бы его с удачей. С вами был еще один, но и его скоро вычислят. Тебе, надеюсь, понятен мой язык?
- Благодарю за любезность, - ответил я, - а в прусском я упражнялся дома.
- Блестяще! Достойно всяких похвал! - Велняс поглядел на Лауму, затем на князей, и они обменялись кивками.
- Русского человека в наших краях еще не было, - заметила Лаума, - не в качестве добычи, разумеется.
- Верно, сын лесничего сам пришел, - добавил Велняс, на что великосветская компания, а следом и присмиревшая во внимании площадь вдруг разразились смехом.
Мне было противно выслушивать всю эту лицемерную пошлятину, но я старательно держал себя в руках.
- Рад видеть тебя, сын лесничего! - сердитым тоном провозгласил князь Заур. - Помню тебя еще малюткой. Я мог бы выкрасть тебя из колыбельки. Да ваши собаки помешали мне. Ты здорово вырос. Расскажи-ка нам, что привело тебя в Ульмеригию?
После такого вежливого обращения, я собрался с духом и принялся рассказывать о том, что собираюсь написать книгу о путешествии в Ульмеригию, рассчитываю изложить свои наблюдения о жизни в этой очаровательной стране, и надеюсь получить отличную оценку в школе по истории нашего края. Я нес откровенную чепуху, разошелся, стараясь держать себя уверенно. Что-то подсказывало мне: я должен тянуть время, во всяком случае, герои книг именно в подобных обстоятельствах время и тянут. Многим это помогало. Из последних сил я удерживал в сознании надежду на спасение. Но, если не повезет, стану жертвой Судьбы вместе с тем конем, жабой и слепым маркополем, сохранив достоинство. А площадная толпа за моей спиной, судя по восторженным воплям, вероятно, полагала, будто мое пленение - не что иное, как часть увеселительной программы, этакая инсценировка, заранее составленная правительственными секретарями. Я что-то плел о своем знакомстве с местными духами. А когда закончил, раздались лапоплескания и вопли: 'Браво!'
- Какая трогательная история, - благодушно сказал Велняс по-русски, хотя и со звериным акцентом. - Мы примем к сведению твое желание получить высокую оценку по краеведению.
- Мы должны наградить гостя за его мужество, - с беззлобным сарказмом предложила Лаума. - Этот первопроходец достоин почетного членства в Географическом обществе Ульмеригии.
- Разумеется, но прежде, я бы хотел предложить тебе, господин Ярослав, достойное место в Палате министров, - во всеуслышание заявил Велняс.
Мной овладела досада: играют, сволочи, как с мышью.
- Нет, ваше величество, - возразил я, - предпочитаю умереть в пытках, оставаясь самим собой.
Князь Нертин нахмурился, так что уголки его губ опустились по самые плечи.
- А у тебя, поди, найдутся и рубли, - намекнул Велняс. - Это противозаконно. Вот уже семьсот лет я запрещаю в Ульмеригии ношение чужой валюты. За нее без суда - голову с плеч.
В кармане штанов у меня и в самом деле завалялись несколько желтых бумажных рублей с мелочью. Вчера ходил за хлебом и трояк разменял. Так что же теперь?
- Казнить его! - зашумела толпа.
- Обыщите, - распорядился Велняс.
Двое стражников принялись усердно рыскать корявыми пальцами в моих карманах, тогда как трое других удерживали меня, чтобы я ни смел дергаться, в конце концов, они выудили деньги и преподнесли Велнясу.
- Голову долой! - требовательно взревела площадь.
- Или ты останешься в Ульмеригии и станешь мне служить, - затеял торговлю Велняс.
Я отрицательно покачал головой.
- Отчего такая самоотверженность? - иронично удивился Велняс.
- Это длинная история, - признался я.
- Казнить его немедленно, - потребовал князь Заур, скаля желтые зубы. - Пусть его мясом полакомятся вечно голодные вилктаки.
- Хотелось бы послушать, - Лаума жеманно вздохнула. - Когда еще такая возможность представится.
Предложение это и самого меня смутило. Вот им охота со мной возиться. Да я, собственно, уже все рассказал.
- Хотите казнить, а останки бросить вилктакам? - я с презрением поглядел на Заура. - Торопитесь вы зря. На вашем месте было бы выгоднее принести меня в жертву Судьбе, когда еще ей придется попробовать живой человеческой крови, - продолжил я, собравшись с мыслями. - Но еще лучше было бы оставить меня живым. Разве не кажется вам, что казнить лесника - все равно, что разбирать фундамент собственного дома. Ведь лесник - ни кто иной, как хранитель нашего общего дома - леса, который кормит, защищает, обогревает. Иными словами, лесник - ваш союзник.
Я снова нес чушь, но толпа поддержала мои последние слова восторженными аплодисментами.
- Это верно, - надменно улыбнулся Велняс, - все было бы так, да ваш лесник, этот упрямый прусс Гентас, дело портит. Его род в прошлом и сам он теперь перебили немало моих подданных.
- Мы отвечаем за все, что происходит в лесничестве, и вынуждены давать всем бедам отпор.
- Ты мог бы стать нашим союзником. Но Гентас - никогда. Я не позволю ему вернуть нашей земле старых богов.
- С тех пор, как боги покинули Самбию, здесь нет больше мира. Эта земля не раз страдала от жестоких войн. Разве это вам надо?
- Мы ценим наш мир. И всякий, кто пытается его разрушить, будет наказан. Пруссы растворились в небытии; их культура, обряды, боги - все пропало. Сохранились только я и мой мир. - Велняс прищурился с ухмылкой и добавил: - Нет, никто не оспорит моей добродетели. Даже Гентас. Мы подлинные хранители этой древней земли.
- Общество извращенных потребителей вы построили здесь, - резко сказал я, хотя на моем месте, этого лучше было бы совсем не говорить, но я чувствовал в себе прилив храбрости, как смертник, который бодрится на краю неминуемой гибели. - Рано или поздно ваш мир сам себя изживет. - Я разошелся. - Вы грабите селян, посылаете на их голову наводнения, неурожаи, болезни скота, и частенько отбираете их жизни. Но ведь вы кормитесь за их счет.
- Такова их судьба.
- Вы не боги, чтобы решать их судьбу.
- Они живут на моей земле.
- Это не оправдание.
- Я, прежде всего, забочусь о моем государстве.
- Посмотрите на этих несчастных, - я указал на толпу. - Ради чего они живут, служат, разбойничают? За свои труды они не получают награды. А многие существуют за гранью бедности. Вы, конечно, понимаете, эти существа все равно никуда не денутся. Им некуда деваться!
Князь Заур опустил брови и поморщился, выражая этим свое недоумение к тому, что мне было позволено выступать на публике.
- Прекратить! - потребовал он.
- И в мире людей они не найдут себе места, - продолжал я. - Их там просто перебьют. Но здесь они рано или поздно прозреют и возмутятся своим положением...
- Заткните ему рот! - воскликнул князь Нертин, тоже считая мою речь слишком дерзкой.
На площади началось оживление.
- Граждане Ульмеригии свободны, - провозгласил Велняс во всеуслышание. - У них всегда есть выбор. И я уверен, они будут жить лучше. Я гарантирую им безопасность, богатство, благополучие. Правительство стремится улучшить их жизнь. И если бы у нас не было внешних врагов, Ульмеригия бы давно процветала.
- Это избитая ложь, - заявил я.
- Дорогой мой гость, я предлагаю тебе спастись, признав нашу силу. Сделай так, чтобы лесники не преследовали моих подданных, и приведи сюда криве Гентаса. Разве не выгодно тебе такое предложение?
- Выгодно.
- Тогда соглашайся. Я думаю, твой отец благоразумен, и не станет рисковать собственным сыном. Он заключит с нами мир.
- Плохо вы его знаете.
- Человек хоть и умен, да многие истины остаются для него закрытыми, - влезла со своими замечаниями Лаума.
- Он познает истину, как только на весах окажется его собственная жизнь, - ответил ей князь Заур.
- Как бы вы не ошиблись, - промолвил князь Нертин своим квакающим голосом. - Этот человек глуп.
- Княгиня, пускай он выпьет вашего сладостного зелья, - подсказал князь Заур.
Лаума кивнула, и тотчас слуга маркополь на кривых ножках, похрамывая, приблизился к ней с медным подносом, на котором стояли несколько склянок с разноцветным содержимым и высокий серебряный бокал. Лаума взяла одну склянку, примерилась к ней и плеснула из нее в бокал синей жидкости, потом из другой склянки - розовой и еще одной - зеленой. Из бокала донеслось змеиное шипение, над его краями стали лопаться пузыри, желтым облачком поднялся пар. Завершив свои знахарские манипуляции, Лаума с милой улыбкой протянула мне бокал с оранжевым зельем:
- Вот, выпей, этот напиток из лесных трав и ягод успокоит тебя, поможет собраться с мыслями и сделать правильный выбор.
Я принял угощение: все равно погибать, но пить не торопился.
- Не волнуйся, это на пользу, - нежно проворковала мне Лаума. - Пей, милый гость.
Я поглядел на дымящийся сосуд, сделал глоток сладковатой с малиновым привкусом жидкости и вернул бокал ведьме, а та передала его Велнясу. Глотнув, царь посмаковал зелье, проглотил и отдал бокал Лауме. Та пригубила и затем передала бокал князю Зауру. Так бокал пошел по рукам всей свиты. Ничего плохого я не почувствовал, а только немного расслабился.
Неужели Велняс думает, что я буду просить о пощаде, стану валяться в ногах и заливаться слезами? Идиот. Он полагает, что я соглашусь на его мерзкое предложение. Нет уж, с этим он здорово пролетел. Этот спор мог затянуться до умопомрачения. Но терпение толпы иссякло. Площадь хором стала требовать крови. Судьба ждет своих жертв. И тогда Велняс вышел из своей задумчивости, он явно все это время искал выгоду, но, похоже, ничего не нашел.
15
Громоподобным ударом посоха Велняс подал знак своим слугам и ко всеобщему ликованию поднялся с трона. За ним последовала его верная спутница Лаума. Они приблизились к гранитному алтарю, что возвышался под священной сосной. Толпа мгновенно притихла. В окнах домов торчали физиономии зрителей. Над площадью низко парили змеетуры. Все обитатели Стабгарда желали соучастия. В городе застыла зловещая тишина.
Я стоял стиснутый стражей. Жертвоприношение должно было проходить на моих глазах. Этим, полагаю, Велняс рассчитывал убедить меня принять его коварное предложение в обмен на сохранение мне жизни.
В следующую минуту царь преобразился. Перед алтарем теперь стояло жуткое чудовище, обернутое серым плащом пастуха с развевающимися, будто на ветру, полами. Я и моргнуть не успел, как это произошло. Звероподобный лик Велняса потрясал воображение. Если коротко: медведь медведем. Только голову по-прежнему венчал рогатый череп. Думаю, в честь праздника этот демон мог бы принять менее кошмарный облик, вариантов ведь сотни.
Лаума, как я теперь понял, была еще и верховной жрицей, поскольку перед алтарем она торжественно получила из лап Велняса меч, блистающий сталью, точно зеркало. Впрочем, простой с виду клинок, ничем не примечательный, если не заметить одной маленькой детали, а именно: вензеля великого магистра на лезвии под эфесом, - подобным оружием в свое время тевтон обезглавил прусского жреца криве Маттеуса. Затем несколько минут Лаума, обратившись лицом к священной сосне, распевала хвалу Судьбе. А несколько демонов из рода курке дожидались ее распоряжений.
Первым к алтарю притащили несчастного маркополя Илгу. Он уже перестал сопротивляться, едва дышал от страха и бессильно замер у каменной плахи. И вот Лаума обернулась, подала знак кивком, и подручный курке тотчас прижал голову Илги к гранитной поверхности. Ощутив холод камня, обреченный дернулся и стал биться в безмолвной истерике, словно горло его заткнул собственный крик. Лаума неспешно приблизилась к плахе, встала над жертвой и принялась тараторить по-прусски какие-то священные тексты, постепенно повышая голос, покачиваясь и доводя себя до исступления. Она разом постарела лет на тысячу, обратившись в сухую мерзкую старуху. Достигнув апогея возбужденности, размахивая мечом над головой Илги, ведьма издала истошный вопль и метким ударом обезглавила жертву. Зеленая кровь брызнула в чашу верно подставленную другим подручным курке. Голова маркополя с пустыми глазницами подкатилась к ногам Велняса, который вернувшись на трон, наблюдал ритуал с торжествующим блеском в налитых кровью глазах. Третий помощник поднял с земли оцепеневшую голову и направился к частоколу, у вершины которого в ожидании сидел еще один курке-помощник. Приняв голову, он насадил ее на кол и развернул лицом к публике. Кровью Илги оросили алтарь, затем распятие ворона и, смочив кисть из сухой травы, символично побрызгали на ликующую толпу. А тело жертвы бросили под сосной для скармливания вилктакам.
Следующей данью Судьбе была жаба. Чем провинилась эта зверушка из нашего леса, я не знал, а спросить было некого. Лаума повторила свой ритуал в точности до момента обезглавливания, вместо которого, бросив меч, сгребла жабу с алтаря и в бешенстве с ревом разорвала ее пополам. Двое курке сразу же приняли останки. Выжали из них кровь, красную, хоть и холодную, которой по капле оросили алтарь, распятие и корни сосны. Голову жертвы потом так же насадили на крюк, вбитый в кол.
На очереди был конь-красавец. Курке угодливо подал меч дрожащей от возбуждения Лауме, и она принялась за дело. Несчастное животное с тревогой пялило глаза на своих карателей. В толпу вернулась тишина. Только вопли ведьмы и раздавались над площадью. Конь беспокойно переступал с ноги на ногу. Смотреть, как демоны будут забивать это прекрасное животное, у меня не было сил. Когда коня подвели к алтарю, я зажмурился, слушая хриплые вопли Лаумы, которые отдавались тяжелым бренчаньем на моих нервах. Я был в смятении. По вискам катились струйки пота. Мышцы сковало напряжением. Я понимал, кто будет жертвой после коня, но лучше бы мне умереть прежде него.
Лаума взмахнула мечом, но в этот самый момент кромешную тишину площади разорвал неистовый вопль в толпе: 'Вор!' Я открыл глаза. Этот крик прозвучал так неожиданно, что конь встрепенулся, толкнув, удерживавшего под уздцы курке, и клинок Лаумы невзначай срезал тому голову. Фиолетовая кровь курке брызнула в разные стороны. К ногам Велняса подкатилась голова помощника жрицы. От поднявшегося шума, конь встал на дыбы и забил копытами в воздухе, сшибая с ног стражников. Один из них, не сумев поймать поводья, рухнул на алтарь.
- Держите вора! - во всю глотку продолжал вопить Гретус. - Партизан украл мой дар царю! Хватайте его!
В толпе началось бурление. Все стали рыскать глазами в поисках вора. Но того и след простыл. Гретус верещал, что было мочи, откуда у этого мелкого недоумка столько силы? И на площади, и возле коня, и среди первых лиц государства завертелся сумбур. Все случилось в одно мгновение. Кто-то из маркополей посреди толпы, дрогнув от внезапного вопля, отдавил ногу курке, и тот ударил обидчика кулаком. Маркополь, не будь дурак, в ответ съездил курке по морде, но при этом так размахнулся, что задел своим локтем рядом стоявшую рагану. Она ответила маркополю пинком в пах, задев при этом ногой ближайшего мурга. Мург, развернувшись, хлестнул ее хвостом, что твоей нагайкой. Досталось и ведьме и пятерым соседям сразу. Те, ясное дело, разобиделись не на шутку, и между ними завязалась жесткая потасовка. Возня посреди площади разрасталась. Демоны в бешенстве колотили друг друга. Всеобщее смятение очень быстро перешло в неуправляемую свалку.
Музыканты, оправившись от недоумения, заиграли весьма удалой народный танец. Видимо решили, что битва тоже значится в сценарии праздника для увеселения знати. А когда вошли во вкус, стали поддавать жару, заводя публику своими энергичными тактами. Оркестрантам явно кто-то подсказал, что именно следует исполнять, и я подозреваю, кто.
Площадь охвачена дракой. Сначала демоны рвали друг друга когтями, но потом в ход пошли вещи из жертвенной кучи: у кого-то в лапе блеснул большой хлебный нож, где-то раздался выстрел ракетницы, и тотчас над толпой, злобно шипя, пронеслась огненная вспышка и, ударившись в стену соседнего дома, брызнула искрами в разные стороны, а один старый маркополь отбивался от курке здоровенной скалкой. Мурги в бешенстве взвились в воздух и теперь стремительно носились над головами, кидались на всякого, кто подвернется, рвали шкуры когтями. Кто-то в азарте хотел схватить орущего во все горло провокатора Гретуса, чтобы заткнуть его, да по ошибке схватил не того, а раненого мурга за хвост, отчего и получил крылом в глаз.
- Это мой сосуд! - продолжал голосить Гретус, ловко увиливая от лап, клыков и рогов. - Я принес его моему господину! Верните мне сосуд!
Между тем, я, не помня как, очутился возле коня, и кто-то шепнул мне на ухо: 'Садись', и помог вскочить в седло. Спустя мгновение я уже мчал на полном скаку над изуродованными трупами, а затем, ураганом сметая на своем пути беснующихся демонов, конь вынес меня на Триумфальную улицу. Сзади рев толпы. Впереди Городские ворота. Мне помогли бежать. Краем сознания я понимал, чья это работа. Дружина барздуков, смешавшись с толпой, учинила на площади беспорядки. Я смекнул: хочешь быть незаметным, делай, как все. Барздуки так и поступили. Агенты Велняса проморгали операцию партизан. В городе разразилась безумная братоубийственная заваруха. Всюду лужи крови, оторванные части тел и груды трупов. Смятение, охватив площадь, вскоре выплеснулось и на улицы.
'Силою мысли спасешься', - вспоминал я загадочную фразу Гентаса. Я сумел побороть в себе всякий страх. И это стало надежным оружием от чудовищ. Теперь они не могли достать меня. А конь, словно олицетворенная храбрость, уносил меня прочь от демонических лап.
Неподалеку от Городских ворот, которые по-прежнему оставались настежь распахнутыми, оттого, что кто-то перебил там стражников, я увидел Клайда и остановил коня. Клайд подбежал ко мне, я, схватив его за руку, подтянул и помог взобраться. Мы помчали к воротам. Но туда уже подоспела подмога. Двое стражников принялись ворота закрывать. Я ударил каблуками коня. Тот рванул, что было силы, и проскочил в сужающийся просвет, прежде чем ворота с грохотом захлопнулись. Мы были свободны!
Как там удалось Велнясу и его приближенным унять всеобщий хаос, я узнал от Гилина позже. Барздуки из ландвера, учинив беспорядки в городе, скрылись так же внезапно, как и появились. Много демонов полегло на площади, прежде чем властям удалось прекратить эту бойню. Вопящего Гретуса собственной лапой удавил князь Заур и бросил его тело к ногам Велняса. Царь пребывал теперь в образе рогатого черта с хвостом и в роскошном пурпурном кафтане. Храня спокойствие, он приказал князю догнать беглецов и вернуть. В следующую минуту демоны послушно ринулись в погоню.
Лес мы проскочили на удивление скоро. Из опасения загнать коня, я остепенил его, - через луг мы двинулись уже неспешным аллюром. Как вдруг впереди на тропе возник Гилин. Я остановил коня, спрыгнул с него и помог спуститься Клайду. Радости нашей не было предела. Мы бросились к Гилину в объятия.
- Как я рад, что все обошлось, - проговорил он.
- Избежали напасти, - переведя дыхание, вымолвил Клайд и добавил: - И сосуд у меня.
- Спасибо вам, друзья. Без вас пришлось бы мне туго, - сказал я.
Клайд протянул мне термос, и я убрал его в рюкзак, не зная, как теперь маркополя отблагодарить.
- Знай, сын лесничего, ты нужен Велнясу живым, - предупредил Гилин. - Он охотится за тобой.
- Не сомневаюсь, - ответил я.
- А сейчас торопитесь, - сказал Гилин. - С наступлением тьмы из нор выйдут вилктаки.
- Как же ты? - спросил его Клайд.
- Не пропаду, - улыбнулся Гилин. - Ну же, спешите.
Мы забрались на коня.
- Удачи! - пожелал нам Гилин.
- Прощай! - ответили мы барздуку.
Гилин махнул нам своей шапкой, прыгнул рыбкой и скрылся под землей, словно в воду канул.
16
Тропа стелилась под ногами коня. Я гнал его во всю прыть. А сзади валил нарастающий гомон. Полчище демонов устремилось за нами темной лавиной.
Конь летел, словно белая птица, унося нас все дальше от эха погони, зла и насилия. Он хорошо знал дорогу домой, и это казалось подозрительным, словно он бывал уже здесь. Божественный конь, кто послал тебя нам на выручку? Не Судьба ли? Мне очень хотелось этому верить. А Гилин классно все устроил. Теперь мы с Клайдом по гроб обязаны ему нашим спасением.
Впереди, наконец, показался Мертвый лес. Он, словно бы поднимался из-за холма, становясь все выше и ближе. Вон там, справа, - знакомый осинник. Скоро будет овраг, а дальше, считай, - спасены.
Вдруг полил холодный дождь, крупные капли сыпались дробью, дорога мигом раскисла. Я промок, по лицу текли ручейки, все тело знобило. Клайд ослаб, он цеплялся за меня из последних сил, чтобы не свалиться. От погони мы сразу оторвались, но расстояние между преследователями и нами верно сокращалось.
Первым из Лаумова леса на черном скакуне вылетел князь Заур. Его бурый плащ поверх балахона хлопал за спиной, будто крылья. Следом за ним, словно приливная волна, хлынула шумная ватага демонов. Как вдруг княжеский конь споткнулся, и всадник, сделав сальто через голову скакуна, плавно опустился на ноги. Конь едва удержался от падения и поднял ногами фонтан рыжей грязи. Двое подоспевших слуг угодливо помогли князю вернуться в седло, и погоня возобновилась, но мы были уже далеко. Без сомнения, конь демона угодил в подкоп, проделанный посреди тропы барздуками за считанные секунды, поскольку мы проскочили то место без кувырканий.
Мертвый лес принял нас в сумеречные объятия. Мы погрузились в него как в спасительный чертог, промчали по тропе и вскоре спешились у Драконова камня.
- Торопись, демоны уж недалече, - едва отдышавшись, проговорил Клайд.
- А ты? - хмуро спросил я.
Клайд пожал плечами. Он явно что-то задумал. И я сообразил: он рассчитывает заслонить собой проклятый проход между обломками камня. Клайд решил умереть.
- Уходи, - потребовал он, сверкая влажными глазами, и обернулся готовый встретить противника. - Я задержу их.
Мне стало не по себе от мысли, что сейчас мы расстанемся, что Клайда убьют, что этого я себе никогда не прощу. За время нашего путешествия по Ульмеригии, я успел привязаться к этому юному демону. Пускай, его возраст зашкаливает за все разумные пределы, зато он не такой, как те ужасные маркополи, сделавшие из себя чудовищ. Неужели он должен погибнуть? Я не мог этого допустить. В семье я рос один. В деревне у меня были друзья, но с ними хорошо только на пляже. В лесу мне не хватало настоящего друга, с которым можно было бы делиться тайными мечтами, весело проводить время и, главное, вместе защищать наш лес. Только сейчас, перед выходом в родной мир, я понял, что Клайда терять нельзя. В каком-то закутке моих извилин мелькнула счастливая идея: мы должны уходить отсюда вместе, ведь я сумею помочь Клайду обжиться среди людей, научу его нашему языку и познакомлю с Гентасом. Эта мысль принесла мне облегчение.
- Что же ты, ступай, - толкнул меня Клайд. - И коня с собой уводи. Скорее.
Мы уже слышали угрожающий гомон в Мертвом лесу. Погоня стремительно приближалась. Через несколько минут демоны будут у камня.
- Я не пойду в Самбию без тебя, - уверенно произнес я. - Мы будем драться вместе.
- Мы потеряли Самбию много веков назад, - проговорил Клайд. - Ни здесь, ни там, - показал рукой между обломками камня, - не будет мне жизни. Я теперь никудышный.
- Неправда! - воскликнул я с досадой в голосе. - Ты можешь рассчитывать на меня. Тебя убьют здесь. Там ты спасешься. Пойдем!
Времени на этот бессмысленный спор уже не оставалось. Я схватил Клайда за руку и потянул к выходу, а коня хлопнул по крупу, чтобы проскочил вперед. Шум, треск, топот погони охватил, казалось, весь лес. Мы прошли между осколками. Тотчас все стихло. Конь пустился было вперед, но я придержал его, чтобы не ускакал без нас. А Клайда я не увидел.
- Эй, ты где? - позвал я. - Клайд!
- Здесь я, - отозвался маркополь. - Подле тебя стою.
Я огляделся, пошарил вокруг руками, но Клайда не обнаружил.
- Но я не вижу тебя.
- Мне бы глоток рагангоры.
- Ах, да, разумеется.
Торопливо отстегнув от пояса флягу, я протянул ее в пространство, туда, где, судя по голосу, стоял Клайд. Фляга выскользнула из моих рук и закачалась в воздухе, затем на ней отвинтилась крышка, и, совершив дугообразный полет, фляга на мгновение повисла вверх дном, а потом вернулась ко мне. Через мгновение я увидел, как мой друг нарисовался в воздухе, словно фотокартинка в проявителе. До утра глотка ему хватит. Но радоваться было некогда. Демоны уже хлынули к камню. Подсадив Клайда на коня, я запрыгнул следом, и мы поскакали прочь от зловещего валуна, едва демоны протянули к нам свои жадные лапы.
- Приходи вчера! - крикнул я князю Зауру старинный русский заговор против нечисти.
17
Прощальные лучи солнца сквозили между деревьями, и было не по себе от мысли, что отец уже, наверняка, вернулся из города. Дождя у нас тут не было и в помине, лишь обрывки серых туч лохмотьями тянулись по глубокому небу и развеивались где-то за лесом. Выбравшись на пыльную лесную дорогу, я направил коня прямо в Пруссовку к Гентасу. Я должен ему все рассказать. Гентас был человеком строгих порядков. Хотя белая борода, усы и синие глаза придавали его внешности немного добродушия от Деда Мороза. Я очень надеялся, прусс не станет упрекать меня в легкомысленном поступке, выслушает меня терпеливо и ничего не скажет отцу.
Мы спешились во дворе его дома, который в окружении сада находился на окраине древни. Гентас вышел на крыльцо, едва только услыхал стук копыт и, увидав коня, радостно просиял, но затем улыбка его исчезла.
- Где ты пропадал, негодник этакий! - подошел к коню и потрепал его по загривку. - Всюду тебя обыскался. Уже в милицию сообщил.
- Гентас, я тебе все объясню, - проговорил я, с облегчением сообразив, что его слова обращены не ко мне.
- Это ты, дерзкий мальчишка, без спросу увел моего коня, - Гентас поглядел теперь на меня. Выглядел он суровым.
- Это не я, Гентас, это демоны.
- Нет твоему поступку оправдания.
Понимая, что Гентас так просто мне не поверит, я решился и выпалил:
- Я был в Ульмеригии.
Гентас вздрогнул, поправил на макушке круглую вязаную шапочку и тихо проговорил, глядя на меня в упор с осуждением:
- Что ты сказал?
- Я только что вернулся оттуда, - прибавил я.
- Как ты осмелился?
- Я нашел там твоего коня, его хотели принести в жертву, но нам удалось сбежать.
- Значит, ты был там, - лицо Гентаса налилось печалью разочарования. - Как же я не знал?
- Не расстраивайся, пожалуйста, - проговорил я. - Мы попали на самый праздник. Видишь? Все обошлось. А ведь поначалу я не знал, что это твой Пергрубрюс. - Тут я погладил коня по спине.
Гентас заметно приуныл. Но вдруг встрепенулся, покачал головой и сказал:
- Шагай в дом, я покормлю Пергрубрюса, а потом ты мне все расскажешь.
- Погоди, я тут не один.
Я отступил в сторону и указал на маркополя, который до сих пор скромно стоял за моей спиной. Клайд слишком конфузился в незнакомой обстановке. Его страшил полосатый кот, пристально взиравший на него со скамейки у крыльца. И трактор, с ревом проехавший по улице мимо, здорово напугал. В глазах парня стыл ужас - так громко на его веку еще никто не рычал - экая бестия пробрела! Все было ново и чуждо ему. Увидав мальчишку, Гентас раскрыл рот от удивления, потом опомнился и проговорил по-прусски:
- Мы уничтожим зло вместе, - пообещал я. - У нас достаточно сил, верно?
- Усмирить зло могут только боги, - заявил Гентас.
Он совсем не ожидал увидеть маркополя. Не гадкого демона, какими они стали по воле зла, а одного из тех маркополей, с которыми были дружны его далекие предки. Дела!
Между тем я тихонько пихнул Клайда в спину, чтобы тот хотя бы голову склонил перед верховным жрецом. Маркополь тотчас послушался. И что-то проговорил по-прусски, чего я не разобрал, кажется, это было какое-то доисторическое приветствие.
- Я все расскажу тебе, Гентас, - сказал я.
- Слава богам, они вняли мольбам нашим, во имя сембского рода, - проговорил он и потребовал: - Шагайте в дом. - А сам повел Пергрубрюса в конюшню.
Потом Гентас приготовил чаю. Когда мы втроем сидели в гостиной за столом и пили чай с баранками, я рассказал пруссу о походе в Ульмеригию. А затем Клайд - историю своей жизни и сна. Слушал Гентас внимательно, был дотошен до мелочей, а нам и скрывать от него было нечего. Когда маркополь закончил, а вопросы у Гентаса иссякли, да мне не осталось чего еще добавить, было уже половина десятого вечера. За окном теперь непроглядная темень. Некоторое время Гентас пребывал в задумчивости. Потом глянул на нас обоих и тихо проговорил:
- Велняс набирается сил, наш страх питает его, но вам повезло выбраться оттуда живыми.
Гентас был доволен, что в царстве зла чудом сохранился хоть один настоящий маркополь. А когда тот согласился остаться в деревне, Гентас обрадовался еще больше: будет ему теперь верный помощник. На ночь Клайда устроили на веранде, постелив на пол матрац и пуховое одеяло сверху - вышло почти по-человечески, но ничего другого на скорую руку придумать не получилось.
Перед сном Клайд долго глядел на лампочку в потолке, удивляясь, какая эта 'звезда' большая и яркая, пока Гентас не выключил свет.
Следующие несколько дней мы строили Клайду жилище. В саду возле черемухи выкопали яму, выстроили из кирпича невысокую хижину, покрыли крышу толем и засыпали ее свежей почвой, так что получилась надежная землянка. Пол застелили досками, на них положили сено, а вход закрыли деревянными дверцами с засовом. В землю над крышей Гентас высадил маленькие клубнелуковицы крокусов, чтобы цвели по весне и радовали пробудившегося от зимнего сна Клайда. Обитель маркополя Гентас огородил низеньким заборчиком от посторонних глаз. Когда все было готово, он велел Клайду обустраиваться по своему разумению.
К странностям Гентаса соседи привыкли давно. Никто не лез к нему с расспросами, пока однажды случайно не увидали мальчишку, когда тот, глотнув рагангоры для какой-то надобности, проявился, и потом всё расспрашивали прусса, откуда у него взялся этот старнный паренек? Гентас многозначительно отмалчивался или отвечал особенно настойчивым: родственник приехал погостить.
С тех пор Гентас и Клайд совершали тайные обряды, взывая к предкам и богам, чтобы помогли вернуть Самбию. Клайд чувствовал себя овеянным вниманием, как это было когда-то в его раннем детстве в кругу семьи, и воспрянул духом. После мытарств по ставшей ему чужой стране, он, наконец, нашел себе новый дом. Больше того, он осознавал себя полезным - лучшей доли не пожелаешь.
Спустя несколько месяцев Клайд с нашей помощью выучился говорить немного по-русски, и стал выглядеть вполне современно, хотя и редко показывался на людях с помощью рагангоры. Никто и не подозревал, что он демон, хотя зеленый взгляд его был несколько странным. Вместе с Гентасом они составили небольшой русско-прусский словарик в тетрадке, так, ради развлечения. Дело это продвигалось туго, поскольку значения многих слов приходилось объяснять Клайду на пальцах, чтобы получить от него их вразумительный прусский вариант. Чаще он называл по-своему совсем не то, что спрашивалось. Поэтому словарь вышел небогатым. Хуже всего было с глаголами, например, долго не удавалось выяснить прусское значение слова 'бежать', потому что Клайд выдавал то 'нога', то 'башмак', то 'следы' и все не мог сообразить, чего это Гентаса не устраивает. Составленным худо-бедно словарем они почти не пользовались, зато он пригодился мне, за что я обоим очень благодарен.
К еде Клайд был нетребователен. В рационе маркополя состояли всего-то: молоко, мед и пшеничный хлеб. А зимой он спал в своей уютной землянке до первого весеннего тепла.
Что касается меня, та первая вылазка в Ульмеригию стоила мне строгого выговора от отца и недели бесплатной работы на заготовке дров на зиму, а порка была отменена: Гентас заступился. В общем, утаить свой поход от отца не получилось. Он все узнал. Какой-то черт донес на меня. Так что в тот раз я отделался легко. И впредь решил быть поосмотрительней.
Юмис, мечты весенних дней
1
Раннее светлое утро. Я подошел к окну и открыл его. В комнату влетел ветерок с ароматом черемухи, цветущей напротив дома, и стал колебать занавеску, отчего дымчатая тень ее заползала по стене, окрашенной зарей в бледно-розовый цвет. Солнце среди рыхлых сиреневых облаков глядело этаким огненным глазом Звайгстикса. Оно только что поднялось над темными вершинами деревьев.
Я оделся и, натянув синий шерстяной свитер с высоким воротником, вышел во двор и побрел по садовой дорожке, усыпанной белыми лепестками, что слетали с вишневых деревьев. В этот воскресный день мне совершенно не чем было заняться. Отец с рассветом собрался и уехал в город, лесник Гентас как всегда проводил выходные с семьей в деревне, а я слонялся по саду и размышлял, чем заполнить это скучное утро. Во время учебного года отец не нагружал меня всякой работой, на то были каникулы, поэтому я приезжал из города после школьных уроков по субботам, чтобы провести выходные в Замландском лесничестве.
Пожалуй, май - самый сказочный месяц года. И вот подтвердилось: проходя мимо клумбы с медуницей, я загляделся на махаона, развернувшего свой хоботок, чтобы пить нектар. Откуда он взялся в такое раннее время? Я замер на месте, чтобы не вспугнуть его, и вдруг на меня повеяло воспоминаниями о призрачных обитателях Ульмеригии: луговых духах, датане, юмисах, с которыми подружился осенью в прошлом году. Зачем этот кружащийся над цветами махаон напомнил о них? И вот, подхваченный ветерком, он понесся над садом, за ограду, через дорогу в сторону Драконова камня. Тут я задумался. Весна выдалась ранней. Мои друзья юмисы - зерновые духи, наверное, тоже проснулись. Как они перезимовали? Все ли у них в порядке? Не досаждают ли им демоны курке? Все эти вопросы, возникая, разжигали во мне любопытство, и тогда в мою голову проворно забралась отчаянная мысль: а почему бы их не проведать?
Юмисы, наверное, будут не против, если я приду к ним опять. Я приду и стану их рисовать. А потом попрошу чего-нибудь для себя. Можно будет загадать какое-нибудь желание. Чего бы такого запросить? Известно, что юмисы многое умеют исполнять. Вот попрошу мотоцикл. Это так здорово иметь свой мотоцикл. Тем более что есть у меня такая давняя мысль. Пускай юмисы помогут ей воплотиться на деле. Ведь Потримпо, как рассказывал Гентас, в благодарность за богатые урожаи на сембских землях наградил юмисов способностью исполнять мечты добрых духов и смертных, чьи помыслы чисты. Разве я не достоин мотоцикла? Все равно отец ни за что не купит. У него всегда денег нет. Такая у него привычная отговорка. А велосипед мой совсем уже разваливается на здешних ухабистых дорогах. Но с мотоциклом было бы круче. А то моя деревенская подружка Жанна смеется, когда слышит, как гремит велосипед по брусчатке, точно скелет костями. Неловко перед ней как-то. Совсем велик забарахлился. Она и не верит, что я вообще когда-нибудь заведу себе мотоцикл. Но что эта девчонка скажет, когда я подкачу к ее крыльцу на сверкающей новенькой 'Яве'. Вот уже откроются у нее глаза от изумления. А потом мы обязательно прокатимся к морю... Так я размечтался. Так размечтался, что решил отправиться к юмисам прямо сейчас.
Прошло больше полугода со дня моей первой вылазки в Ульмеригию, рассуждал я дальше, не бог весть сколько времени. И я все еще испытывал неприятный трепет, вспоминая плен в Стабгарде, бегство с маркополем Клайдом и строгий выговор отца. Разве можно после всего, что случилось в тот раз, вновь решиться на новый поход? Впрочем, в такую даль я бы ни за что сегодня не пошел. Но почему бы не навестить хотя бы юмисов? Это не далеко. Отлучусь совсем ненадолго.
Так я решил вновь ускользнуть в запретный мир Ульмеригии. Отец, конечно, не задержится на Центральном рынке. Сдаст на продажу рассаду помидоров, которую выращивал в теплице, саженцы плодовых деревьев из питомника, кустики смородины и обязательно отправится в кафе 'Причал', где в компании своих приятелей проведет полдня, чтобы отметить успешную сделку на рынке, послушать городские новости, да поделиться свежими идеями. Такая у него традиция. Вряд ли найдется сегодня повод ей изменить. Словом, времени у меня вполне достаточно. Долго колебаться в размышлениях некогда. В поход надо отправляться прямо сейчас. У меня еще оставалось немного отвара из рагангоры с прошлого раза. Фляга припрятана в сарае. Рюкзак валяется в комнате. Я бросился в дом собираться.
2
Поначалу все было как в прошлый раз: глоток рагангоры, чей отвратительный запах способен возбудить приступ тошноты, Драконов камень, он будто бы нарочно расступился, открывая путь в таинственную страну, и скользкая тропинка, петляющая к свету через застывший в безмолвии Мертвый лес, который навевает печальные мысли о зыбкости мира, способного рассыпаться в прах от неосторожного прикосновения. И в самом деле, в этом лесном сумраке было так тихо, что казалось, мое дыхание шумело, словно штормовой ветер.
Когда я вышел на сияющий под зеленым солнцем синий луг, тепло вновь повеяло на меня, и я улыбнулся, обводя взглядом красочный мир цветочных духов, радуясь новым встречам. Похоже, здесь никогда не бывает зимы, и в любое время можно провести много замечательных часов, наблюдая местных жителей, так умело подражающих самым редким цветам, что не сразу поймешь разницу. Но в этот раз я больше всего желал навестить юмисов и потому задерживаться не стал. И тут, едва я зашагал по узенькой тропинке среди трав, как увидел махаона, порхающего над нежным золотистым первоцветом. Не тот ли это странник, что летал в нашем саду? Да нет же, вон там еще один облетает цветок за цветком, а поодаль я разглядел еще, затем еще и еще. Никогда прежде я не видел махаонов в таком количестве. А может, это не бабочки вовсе, а души умерших цветов? Древние жители Самбии так и рассуждали: эти пестрокрылые так же хрупки, красивы и легки, как цветы. Они привязаны друг к другу: бабочка и цветок, и вечную дружбу эту не разнять.
Вдали виднелся дремучий лес Лаумы, в котором из глубоких нор среди деревьев тянутся корявые лапы зловредных духов, цепляются за штанины, хватают за ноги, одергивают, желая затащить прохожего в свое подземелье.
Но здесь, на лугу, было спокойно. Я шагал по красной тропе и с удовольствием ожидал встречи с моими друзьями. С собой я прихватил набор цветных карандашей, чтобы рисовать юмисов, а в подарок я нес баночку меда и несколько ломтиков белого хлеба - традиционное приношение духам, как это делали древние сембы.
Вскоре я подошел к ручью, звенящему по гальке, словно веселый оркестр маленьких колокольчиков. Походив туда-сюда вдоль пологих склонов, я датана на прежнем месте не застал. Наверное, нет его, потому что здесь еще не поднялась трава, и медному духу не хотелось выдавать своего присутствия на голом глинистом берегу, а может быть, он нашел себе другое сытное пристанище. Жаль, а то мне хотелось расспросить его, что было нового в Ульмеригии. Тогда, вспугнув несколько толстых лягушек, я перешел ручей по камням и поспешил на луг зерновых духов.
Уже скоро я услыхал красивое пение и понял, что юмисы по-прежнему в трудах. Звериная тропа провела меня вдоль зарослей шиповника. Подобно живой изгороди колючие кусты отмеряли границы земли юмисов, если смотреть со стороны Мертвого леса, с другой же стороны эта обитель упиралась в гряду низеньких сиреневых холмов, за которой возвышался осинник. На одном из холмов стоял каменный истукан с большими глазами, будто дозорный, сторожащий луга. В эту пору землю покрывала молодая трава. Тут и там, как на ворсистом ковре, сияли одуванчики, словно отраженные в морской воде серебристые звезды. Я двигался вдоль кустов, пока они не расступились, и тогда мне открылась вся лужайка.
Юмисов я застал за работой. Они летали над лугом, разбрасывая зернышки каких-то особенных злаков - наступила посевная пора. Их никому не доступные гнезда травяными шарами висели в пространстве около метра или немного более метра над землей. Самое большое, диаметром с колесо грузовика, парило возле куста жимолости. Это жилище князя юмисов Саулитиса и его приближенных. Гентас рассказывал, что юмисы щедры. Их князь справедлив. Он ревностно заботится о благополучии, независимости и безопасности своей земли. Счастливы подданные - спокойно в государстве - доволен и князь. И такую логическую связь трудно оспорить. Наверное, потому юмисы неуязвимы. Ни один демон не способен разорить их гнезд, которые отмагничиваются, сколько не пытайся приблизиться к ним. Да и сами юмисы неуловимы, словно пар. Князь Саулитис белокурый, горбоносый, статный дух в пурпурном камзоле с короткой накидкой за плечами и большими шоколадного цвета крыльями с золотистым орнаментом. На голове он носит венец из колосков дикой пшеницы, которую юмисы очень ценят и высаживают по весне, на груди его висит большой княжеский медальон со знаком плодородия, напоминающим букву Х. Я не был знаком с князем и не очень-то хотел. Это Гентас общается с местной знатью как подобает сану верховного жреца. Он почитает зерновых духов: на крыше его дома есть конек в виде скрещенных конских голов и в кухне на стене висит амулет - два пшеничных колоса крест-накрест - они приносят удачу. Князь Саулитис часто возглавляет свое посольство для визитов к прочим жителям Ульмеригии. Он часто бывает в Стабгарде на приеме у царя Велняса, где приходится защищать интересы своего подданства и находить компромиссы, когда требуется.
Как и в прошлый раз я с интересом наблюдал за трудами этих маленьких крылатых человечков и дивился тому, как тщательно они обследуют каждый колосок тимофеевки, пырея или мятлика, как бережно, словно какую-нибудь драгоценность складывают зернышки в плетенную из травинок корзинку, висящую на груди, как уносят они собранное в особые гнезда-хранилища. И вновь я засмотрелся на то, как они сеют, ремонтируют гнезда, обучают молодежь искусству полета под прекрасное хоровое пение. Чистый мир, где нет места фальши - вот, почему он так притягивал меня.
Прежде чем взяться за карандаши, я достал из рюкзака угощение, налил меду в чашку, поставил ее на краю лужайки, а рядом положил хлеба. Затем вынул альбом и устроился на большом гранитном валуне, торчащем из почвы возле молодого куста шиповника.
Пока я рисовал, юмисы подлетали ко мне, что-то друг другу щебетали, с любопытством заглядывали в мои художества и возвращались к своим делам. Где-то здесь мой друг. Он, может быть, вспомнит меня и прилетит. Только я об этом подумал, как увидел юмиса, вероятно, затеявшего игру в прятки. Сначала он таился под цветком фиалки, выглядывая из-под ее синих лепестков, точно хотел удостовериться, что это я, а не какой-нибудь злодей. Но вдруг он оставил свой цветок и, подлетев поближе, встал на краю моего альбома.
- Доброго тебе дня! - весело воскликнул он, сияя своими пронзительно голубыми глазами, и приветливо помахал рукой. - Я запомнил тебя, когда ты приходил рисовать в прошлый листопад.
Я узнал Джинниса, улыбнулся ему и кивнул.
- Привет, мой друг! - вежливо ответил я. - Мы здорово тогда полетали к мечтам.
После этого Джиннис сунул руку в карман своей рубахи, вынул золотистое зернышко и, подлетев ближе, бросил его на мою ладонь. Я проглотил угощение, ведь оно позволяет лучше понимать юмисов, словно делает гостя одним из них. Джиннис был очень рад нашей встрече, а увидав полную чашку меда и хлеб, с почтением склонил передо мной голову.
У него было ребячье личико, упрямо стоящие гребнем волосы и немного оттопыренные уши. Одевался он в светлую льняную рубаху с блестящими медными застежками, штаны из тополиного пуха и сапожки, пошитые из шкурок мохнатых гусениц.
- Ты снова пришел рисовать? - спросил он, перелетев ко мне на ладонь.
- Да, но потом я бы хотел совершить с тобой еще одну прогулку, - признался я. - Так было здорово в прошлый раз.
- Один мой хороший приятель по имени Бовкис не поверил, что можно дружить с людьми, да еще доверять им свои тайны, - сказал Джиннис. - Он обозвал меня лгуном.
- Но теперь ты можешь позвать его, - предложил я. - Пусть убедится.
- Нет, этого лучше не делать, он слишком болтлив, - вздохнул Джиннис. - Расскажет князю Саулитису, что я знаюсь с людьми, и тот рассердится.
- А разве юмисы не доверяют людям? - удивился я.
- Теперь люди другие, - неохотно промолвил Джиннис. - Царь Велняс не желает, чтобы жители Ульмеригии водили дружбу с людьми. Но я тебе верю. И хочу дружить.
- Мой отец тоже злится и не позволяет мне ходить в Ульмеригию, - сказал я с сожалением. - Приходится навещать вас тайком. Ему безразлично, если я вдруг умру со скуки.
- Со скуки нельзя умереть, - рассмеялся Джиннис, а потом сделал серьезное лицо и с видом знатока добавил: - Всякий умирает, когда ему становится тесно на земле.
- А разве от этого можно умереть? - усомнился теперь я.
- Потому и умирают, - подтвердил мой маленький друг. - Но с тобой это случится не скоро. И я доверяю тебе, потому что во время полета в тот раз наши души открылись друг другу. Я даже полюбил тебя.
- Мне с тобой тоже хорошо, и хотелось бы, чтобы мои задумки сбывались, - попросил я.
- Знаю, мечты слишком увлекают, отказаться от них тяжело, - заметил на это Джиннис. - Но непременно сбываются.
- Когда?
- Нужно верить, набраться терпения и ждать. Но будь осторожен с мечтами, чтобы не стать их рабом.
- И что же тогда делать?
- Забыть. Потребуется много сил, чтобы победить в себе влияние зловредной мечты и навсегда от нее отделаться. Не каждому это удается. Иначе она разрушает дух.
- Значит, Велняс и его прислужники не способны достичь своих желаний? Ведь их мечты коварны.
- Много веков назад Велняс завоевал себе мечту. А его несчастные слуги даже не подозревают, в чем заключаются их беды. Они доверились злу. Их намерения ужасны. Эти рабы Велняса не знают, что такое свобода, сила духа и счастье.
- Я сочувствую им, - искренне признался я.
- Но твоя душа чиста, - улыбнулся Джиннис. - Я помогу тебе. - С этими словами он обернулся и поглядел в сторону княжеского жилища, словно опасаясь, что нас подслушают. Убедившись, что все юмисы заняты своими делами, он доверчиво взглянул на меня. - Летим?
- Погоди, я только соберусь, - сказал я и принялся торопливо складывать карандаши в коробку.
А Джиннис стал кружить вокруг меня, дожидаясь, когда я буду готов.
3
Собрался я мигом. Затем подставил руку Джиннису, и он снова опустился на мою ладонь. Теперь, стоя передо мной, Джиннис пристально поглядел мне в глаза, потом чуть склонил голову на один бок, затем медленно перевел на другой, не спуская с меня своего цепкого взора. И тогда мой взгляд, повинуясь воле юмиса, устремился в сияющую глубину его глаз, слившихся в единое воздушное озеро. Я нырнул в него и полетел, расставив руки, словно птица - крылья. Джиннис вскоре нагнал меня, ухватился за мизинец своими маленькими пальчиками и повлек меня за собой.
Мы неслись в лилово-черном небе, испещренном золотистыми звездами. Ветер трепал мои волосы и дышал в уши, словно нашептывал какое-то напутствие. Крылья Джинниса были широко распахнуты, как два веера, и на каждом проявились загадочные сиреневые цветы-колокольчики. Мне было на удивление легко, словно бы некая воздушная сила несла меня к тайнам этого призрачного мира.
Некоторое время спустя мы слепо летели сквозь желтовато-изумрудную дымку с малиновыми разводами. Красиво, но вокруг мало что было видно. Я хотел спросить Джинниса, куда мы теперь направляемся, но малыш был так сосредоточен на ведомой ему цели, что я передумал его беспокоить. Как вдруг я почувствовал сильный встречный поток воздуха: далеко впереди проплыла огромная тень. Нас едва не отбросило в сторону. И сквозь пелену я разглядел очертания змеетура - вездесущего стража демона Велняса. Впрочем, этот дозорщик нас не заметил, а то бы он смахнул обоих из этого мира одним взмахом своего длинного крыла. Хуже было от того, что нас обдало воздушным вихрем, поднятым его массивным телом, отчего мы едва не перекувыркнулись.
Через какое-то время туман поредел, и вокруг нас показались густые облака. Больше всего они походили на острова только призрачные. И парили они повсюду. На одном росли густые леса, на другом возвышались горы с пушистыми снежными нашлепками, на третьем стояли города с удивительно высокими зданиями. Я глядел на острова, которые мы пролетали, и восторг наполнял мою душу при виде необычных пейзажей. Тут остров, покрытый лугом с пасущимися на нем странными на вид бронтозаврами; там остров перепоясанный рекой, над которой изогнулась полная радуга; а дальше остров рыбных озер; остров, поросший садом, деревья в котором увешаны спелыми фруктами и множество других островов, которые я не успел рассмотреть как следует. Таких зримых мечтаний, парящих вокруг нас в воздушном океане, были тысячи, а может, сотни тысяч. Но Джиннис уверенно сопровождал меня к какому-то особенному.
И вот мы стали приближаться к острову, поросшему молоденькой травой, на которой распустились вертоцветы из рода прострелов. Я узнал их, потому что в нашем лесничестве каждую весну распускаются такие же. Но эти были гиганты, каких мне прежде видеть не доводилось. Я также заметил, как ярко засиял рисунок на крыльях Джинниса, точно между ним и цветами происходила какая-то духовная связь.
Когда мы стали спускаться, я разглядел эти растения подробнее и заметил, что каждый цветок возвышается на высоком стебельке с пушистым воротником, а между шестью сиреневыми лепестками желтеет копна тычинок. Даже я мог удобно разместиться в таком просторном венчике вертоцвета. Мы с Джиннисом воспарили над одним из бутонов и замерли в ожидании, когда он раскроется. Тут рисунок на крыльях моего друга заискрился так ярко, точно был сложен из бриллиантовых крошек. А бутон робко вздрагивал, словно к нему прикасались, но потом весь напрягся, задрожал и заскрипел. Внутри него, словно лопнуло что-то, затем послышался шорох раздвигающихся лепестков. Я как зачарованный не сводил с вертоцвета глаз, ожидая, что сейчас он представит нашему взору что-нибудь особенное. А Джиннис тем временем напевал какое-то прусское заклинание. И вдруг, глубоко вздохнув, бутон распахнулся. Нашим глазам представился огромный цветок с желтыми тычинками густо покрытыми пыльцой.
Джиннис объяснил, что пыльца эта способна превратить любой камень в желаемый предмет, и после этого достал из кармана штанов вязанный кисет.
- Держи, - подал его мне, - набери в него несколько горстей пыльцы.
После этого сел на край лепестка и стал глядеть, как я, стоя по колено в тычинках, наполняю этот мешочек доверху.
Когда все было готово, я завязал кисет и отдал Джиннису.
- А теперь вернемся домой, - сказал он.
И мы, шагнув с лепестков, вновь понеслись в невесомости.
Пока я находился в венчике вертоцвета, мои штаны припудрились его пыльцой, и теперь ветерком с меня сдувало ее, так что желтым облачком она опускалась на другие цветы, дожидавшиеся своего опыления. Я заметил также, что едва мы покинули вертоцвет, как он поник, сморщился и, увядший, рассыпался в прах. А остров вскоре скрылся из виду, как не бывало.
Когда мы вернулись на поляну, Джиннис нашел подходящий валун и указал на него. Тогда я взял у него полный кисет, развязал тесемки и, представив желаемое, хорошенько посыпал камень пыльцой. В следующую минуту гранит зашипел и громко ухнул, а потом так резво подпрыгнул и задергался вширь и вкось, что я отпрянул. Пыльца подействовала на него прямо-таки возбуждающе. Словно по волшебству этот валун стал трансформироваться в желаемое. И когда все закончилось, я некоторое время стоял, как прикованный, не в силах поверить в произошедшее.
- Нравится? - весело спросил Джиннис.
- Еще бы! - проговорил я. - Да это же настоящая 'Ява'!
Мотоцикл сиял новизной. Красный корпус, стальной блеск мотора, изогнутый руль с приборами, кожаное сидение - именно о таком 'звере' я мечтал все дни напролет. Джиннис был рад за меня, глядя, как я обхожу 'Яву', поглаживая ее рукой, и не верю своему счастью. Потом я сел на мотоцикл, покрутил рукоятки руля, поставил ноги на педали. Казалось, большего счастья в свои тринадцать лет я еще не испытывал.
А Джиннис устроился передо мной на изгибе руля и предупредил:
- Он твой до заката.
- А что будет потом?
- Вновь станет камнем.
- Тогда я многое должен успеть.
Я сел на мотоцикл и сказал:
- Ты здорово помог мне, а я не знаю, как тебя отблагодарить.
- Незачем, - весело промолвил Джиннис. - Для меня было наградой видеть, как счастлив ты, когда сбылась твоя мечта.
Я кивнул, соглашаясь, но в тайне мне вовсе не хотелось вот так скоро с юмисом расставаться. Мне казалось, что во всем мире нет ничего белее важного, чем наша дружба. Как хорошо, когда рядом с тобой всегда есть такой замечательный помощник, который исполняет заветные желания. Ведь можно в любое время запросить для себя все, что угодно. Например, неплохо бы мне стать властелином нашего леса. Чтобы, наконец, прекратить безобразные выходки демонов и наладить мирную жизнь во всем лесничестве. Тут Джиннис улыбнулся мне, словно поймал мою тайную мысль, и я предложил:
- Мы могли бы отправиться в мой мир прямо сейчас.
- Тише, - Джиннис поднес указательный палец к своим губам, - Бовкис услышит - обязательно расскажет князю Саулитису, когда тот вернется с посольством от царя Велняса. Понимаешь, он такой ябеда. - Вздохнул с сожалением. - Нам, юмисам, не следует посещать мир по ту сторону Драконова камня. Запрещается. И потому меня туда очень тянет.
- Тогда поспешим, пока Бовкис не увидел, - сказал я.
- Он не увидит, - заявил Джиннис, - потому что слеп.
- Отчего же ты беспокоишься? - удивился я.
- У него острый слух, - объяснил Джиннис, - и вполне заменяет ему зрение.
- Но почему ты с Бовкисом дружишь, если он такой ненадежный? - все еще недоумевал я.
- Потому что он дружит со мной, - простодушно ответил Джиннис.
- Какая-то необычная у вас дружба, - сказал я. - Но какая бы ни была, дружить, конечно, лучше, чем враждовать.
- Бовкис - мой самый лучший друг, - весело прибавил Джиннис.
Мой маленький зерновой дух все-таки решился погостить несколько дней в городе. Ведь это его тайная мечта, и она давно уже созрела. Тогда почему нам не поехать сейчас?
Я снял шлем, висевший на руле, и надел его. Джиннис тоже застегнул под подбородком маленький шлем и остался сидеть на руле, свесив ножки. Рывком педали я завел двигатель. И в следующее мгновение, тарахтя на всю округу, мы помчали домой к немалому негодованию цветочных духов, которые захлопнули свои венчики от страшного шума.
4
Отец еще не вернулся, с чем я себя поздравил и запер 'Яву' в сарае, спрятав его за сеновалом, чтобы не было видно. Джиннис, благодаря глотку рагангоры, утратил свою эфирность и стал видимым, поэтому я предусмотрительно поселил его в своей комнате наверху. Действие на меня рагангоры прекратилось уже спустя десять минут по возвращении, потому общаться с невидимкой мне было бы трудно, а испытывать свое обоняние новой порцией зловонного зелья мне не хотелось. Тем более что вечером мы с Джиннисом покатим в город на мотоцикле.
Я теперь осмелел. Во мне прибавилось уверенности. Ни одного свидетеля моей вылазки в Ульмеригию не найдется. Можно быть спокойным.
Отец приехал только часам к трем. И сразу невозможно было понять его настроение. Окладистая борода, низко опущенные брови, длинные усы книзу. Он всегда выглядел важным, могучим, суровым. Не случайно Гентас называл его 'богатырем'. И голос у отца гулкий, пробирающий до костей, так что уяснить его наставления не представляло большого труда. Спорить с этим человеком бесполезно. Легче немедленно подчиниться. 'Ты, Всеволод, - всемогущий, как царь лесной, - однажды рассудил Гентас. - Тебе покорны и люди, и звери, и вихри. Но сын твой Ярослав разболтался'. 'То влияние города, - отвечал отец с сожалением. - Вот приедет на каникулы, я до него доберусь'. И под тяжестью этого убеждения я рос, чувствуя на себе давление отцовской власти. Чем больше она, эта власть, тяготила меня, тем хитрее я изворачивался. Его способность обличать во лжи приводила меня в трепет. Особенно в раннем детстве, когда я еще не умел защищаться от взрослых, совершив какой-нибудь неугодный проступок. Помню, чтобы разоблачить, отец хватал меня за руку, садился передо мной на стул и пристально смотрел в глаза - сначала в левый, затем в правый, а после этого качал головой и сердито сообщал: 'В левом глазу пять минут седьмого, а в правом половина восьмого - не совпадает, проходимец ты этакий. И я в диком ужасе отступал, краснел, опускал глаза и во всем сознавался. Повзрослев, я, разумеется, больше не велся на его уловки и защищался как мог отважно. В тот день после посещения кафе 'Причал', как я ожидал, отец сделался мягче. И хотя по дороге в лесничество принятые им градусы выветрились, он все равно некоторое время пребывал в хорошем расположении духа.
Перед обедом, сидя за письменным столом в комнате, я показывал Джиннису прошлогодние рисунки в моем альбоме.
- Этот дух очень похож на цветок, - сказал я, рассматривая изображение гелюсаргаса. - И очень красив.
- Иногда они дарят нам семена редких растений, - сказал Джиннис. - Тогда мы сажаем их на своей лужайке.
- У вас растет много необычных цветов, - вспомнил я.
- Без них было бы грустно, - добавил мой маленький друг.
- Это верно, - согласился я.
И тогда Джиннис рассказал, что ему нравится сидеть на рассвете на какой-нибудь высокой травинке и наблюдать, как просыпаются цветы. Как они вдыхают своим венчиком утренний воздух, расправляют свои лепестки и радушно открываются навстречу солнечным лучам.
Затем я показал портреты юмисов с их живописными крыльями.
- Нравится? - спросил я.
- Ты нарисовал мечты, которые давно сбылись, теперь они другие, - ответил Джиннис, рассматривая крылья своих сородичей.
- Тогда они останутся на этих рисунках, - сообщил я.
- Зачем? - звонко рассмеялся Джиннис. - Мы не храним старые мечты.
- Почему? - удивился я.
- Они занимали бы много места, - ответил он.
Этот довод показался мне вполне справедливым.
- Я теперь понял, отчего рисунок на ваших крыльях так изменчив, - сказал я.
- Ну конечно, ведь мечты, исходящие из самого сердца, непременно сбываются, - весело заверил меня Джиннис.
- Это правда, - охотно согласился я.
Как вдруг распахнулась дверь.
- С кем ты здесь говоришь? - спросил отец, подозрительно взирая на меня, но в комнату входить не стал.
- Ни с кем, - слету соврал я. - Это я... я стих повторяю. Нам в школе задали. - Тут я до того искренне вздохнул, что развеял всякие сомнения. - Завтра мне отвечать. - И отец поверил.
- Ладно, расскажешь, что выучил, - проговорил он со свойственной ему подозрительной интонацией. - Я проверю. А теперь спускайся, скоро будем обедать, - добавил он и закрыл за собой дверь.
Джинниса он к счастью не заметил: тот сидел на заваленном книгами, карандашами, желудями, гвоздями и прочими безделушками письменном столе, словно статуэтка, и глядел на лесничего с восхищением, будто на какое-то божество.
- Ты ведь соврал, - огорчился Джиннис.
- Чтобы спасти нашу тайну, - ответил я с чувством досады.
- Все равно это плохо, - нахмурился мой маленький друг.
- На счет стиха - это правда, - проговорил я в свое оправдание, снимая теплый свитер, теперь мне сделалось слишком жарко. - Нам и в самом деле задали выучить о тяжелой участи крестьян из произведений Некрасова. 'Только вот не вовремя нашел себе проверяльщика, - с негодованием подумал я и швырнул свитер на кровать. - Придется что-нибудь отцу продекламировать'. - Поможешь со стихом? - я с надеждой посмотрел на Джинниса.
Он охотно кивнул. После чего в мою голову полезли какие-то рифмованные строки. Но сейчас это было ненужно. И мы с Джиннисом продолжили строить планы на завтра. Я с удовольствием рассказал юмису, как вместе нам будет здорово в городе, как в нашем классе он будет тайком сидеть на моем плече и нашептывать решения контрольных заданий по геометрии... Мы размечтались, и нам было хорошо, пока отец снова не позвал меня за стол.
- Ты отдохни пока в комнате, - сказал я Джиннису, - я скоро.
Обед получился поздним. Я рассчитывал поесть и, пока папа будет отдыхать, тайком от него сгонять на 'Яве' в Пруссовку к Жанне. Она-то уж точно будет мне рада. А потом мы прокатимся к морю. Там, на берегу среди теплых дюн, у нас есть любимое местечко. Как вдруг уже за столом, едва приступив к еде, отец будто между прочим спросил:
- Ты что же снова был в Ульмеригии? - Посмотрел на меня таким пронзительно-ледяным взором, что я опешил.
Как он узнал? Неужели кто-то шпионил за мной? А может, он подслушал нас с Джиннисом тогда, за дверью? Неловкая моя заминка не проскользнула мимо внимательного взора отца. Он всегда начеку. И теперь глядел на меня пристально.
Не готовый к такому внезапному разоблачению я только и сумел выговорить:
- Был.
Смерив меня уничижительным взглядом, отец, впрочем, не разозлился.
- И как ты осмелился после всего, что произошло в прошлом году? - поинтересовался он, накладывая себе ложку овощного рагу с курятиной.
- Как ты узнал? - решил я протянуть время вопросом.
- Ты сам только что признался.
- Я?
- Думаю, дай спрошу так, на всякий случай, ты и сознался.
- Понятно, - с негодованием промолвил я. - Один - ноль в твою пользу.
Мне хотелось сказать что-нибудь еще в оправдание, но побоялся, что этим только больше разозлю отца.
- Буду справедлив, - продолжил он в том же духе, - за чистосердечное признание сокращу тебе на денек неделю неоплачиваемых исправительных работ летом. - Подумал немного и добавил: - Вот еще что. - Подался немного вперед, упираясь в меня своим тяжелым взглядом, и продолжил: - В июне я поеду в командировку. На десять дней в Москву. А тебя оставлю хозяином в лесничестве. Справишься?
- Ну да, разумеется, всегда мечтал, - проговорил я растерянно. - Надо же когда-нибудь начинать.
- Хорошо, - отец со вздохом откинулся на спинку стула и предупредил: - Но чтоб в Ульмеригию ни шагу. Иначе накажу сурово.
- Договорились, пап, обойдусь без Ульмеригии, - мигом согласился я.
Так и посыпали на меня сбывающиеся мечты.
Когда я въехал во двор к Жанне на 'Яве', она сидела с книгой на скамейке возле крыльца. Стройная, в новеньком нарядном платье, светлокудрая. Я был польщен тем, с каким удивлением и восторгом она взирала на меня, отложив чтение и застыв, будто прекрасное изваяние. Сняв шлем, я повесил его на руль и встал у мотоцикла, глядя с улыбкой на ошеломленную девушку.
- Откуда он у тебя? - спросила она, словно испугалась чего-то.
- Он мой. Понимаешь? Мой! - ответил я. - Ты только не волнуйся.
- Но как это возможно?
- Скажи, о чем ты мечтаешь?
Жанна совсем оторопела.
- Я?
- Любое твое желание.
- Я тебя все утро ждала. Побудь со мной.
Тогда я предложил:
- Прокатимся?
И мы помчали на побережье, к тому месту, где был пологий и низенький обрыв с узкой песчаной тропой на пляж между зарослями облепихи.
Море было такое спокойное, что хотелось пуститься вплавь до горизонта, но холодная вода мигом остудила наш безрассудный порыв, когда, разувшись, мы шагнули в нее по мелкой разноцветной гальке. Пришлось нам отступить. Волны едва колебались у наших ног. Мы брели вдоль кромки моря, болтали о всякой чепухе, и я, стойко храня тайну истинного происхождения мотоцикла, ловко уводил Жанну от этой загадки.
- Но все-таки? - допытывалась она.
- Один приятель одолжил, - отвечал я. - Посмотри, уже кулики прилетели, там, в дюнах среди травы, у них гнезда. Пойдем, поглядим.
Мы поспешили к дюнам, где песок уже нагрелся за день, и там, не найдя, разумеется, никаких гнезд, сели на теплом гребне среди травы. Глядя на море, мы предались мечтам о летних каникулах, когда можно будет на мотоцикле - я обязательно придумаю, как его сохранить - объездить хоть всю нашу область, отправиться в Литву или даже в саму Москву, где много интересных музеев. У нас будет свой мотоцикл.
Лишь вечером, нагулявшись с Жанной у моря, я вернул ее домой.
В мое отсутствие Джиннис перелистывал иллюстрированные книги, разбросанные по столу, рассматривал мои рисунки в альбоме, а потом сел на подоконнике и стал глядеть в сад. Тут и познакомился он с домашним сверчком, который обследовал свои владения, потому что проголодался. Они встретились у горшка с каланхоэ.
- Ты кто? - строго спросил сверчок, быстро-быстро помахивая длинными усами, чтобы знать, правду ли ему говорят.
- Джиннис из Ульмеригии, - ответил юмис.
- А что ты здесь делаешь? - смягчив тон, поинтересовался сверчок.
- Путешествую, - коротко сказал Джиннис.
- Разве тебе не хорошо в Ульмеригии? - спросил сверчок, удивленно приподнявшись на передних лапках.
- Ну что ты, - смутился Джиннис. - Я люблю мой родной луг. Там мы растим зерно, чтобы есть, заботимся о цветах и вполне счастливы.
- Тогда зачем покидать свою страну, где ты счастлив? - все еще недоумевал сверчок.
- Мне так хочется, - уверенно ответил Джиннис.
- Это трудно понять, - разочарованно промолвил сверчок. - Вот у меня здесь тепло, уютно и сытно. И путешествовать незачем. Еды всегда вдоволь: крошки, кусочки хлеба, огрызки. А однажды ломоть сыра упал прямо перед моими усами.
- И тебе здесь не скучно?
- Нет. Я хорошо пою. И соседям: тараканам, мухам и паукам тоже мои песни по душе.
Тут Джиннис хотел было попросить сверчка спеть, но в комнату вошел я, и разговор их тотчас умолк. Сверчок заторопился прочь. Спрыгнув на пол, он пробежал под стулом и скрылся в щели за плинтусом.
- Пора, - сказал я своему маленькому другу. - Собирайся в дорогу. Мы едем в город.
И вновь: скорость, ветер, рычание 'Явы'. Мой мотоцикл катил по шоссе, так что сердце замирало на перекатах дорожного полотна. Грудь наполнялась ветром. На душе было легко. Я крепче сжимал руль и поддавал газу. Тогда мотор резал воздух неистовым ревом. А дорога стелилась под колесами гладко. Маленький человечек в своем шлеме размером чуть больше скорлупы грецкого ореха сидел на руле, свесив ножки, и его крылья расправлялись ветром, словно флажки. Я чувствовал, мой друг Джиннис тоже испытывает восторг, как и я. Он еще никогда не бывал в городе, и ожидание удивительного приключения наполняло его радостью и счастьем. Почему-то я был уверен, что юмису там понравится, ведь он мечтал о таком случае, и вот теперь все сбывается.
5
Когда мы подъехали к дому, я оставил 'Яву' под соседним тополем. Солнце уже садилось, но мы с Джиннисом не стали ждать, когда мотоцикл вновь превратится в камень, а поспешили домой. Но когда мы добрались до подъезда, я обернулся и увидел такую картину: какой-то парень в черной кожаной куртке, приметив новенький мотоцикл, решил его присвоить, оглядевшись по сторонам, он подождал немного, потом быстрыми шагами приблизился к 'Яве', взгромоздился на сидение и завел двигатель. Мотоцикл рванул вперед. Но едва разогнавшись, несчастный вор вдруг кубарем покатился по земле, едва не свернув себе шею. С трудом он сел с разбитым носом и, утирая ладонью кровь, уставился на огромный валун, откуда-то взявшийся посреди дороги. Джиннис, зависая в воздухе на своих крыльях, тоже с недоумением взирал на происшествие. Ну что тут поделать? Приключения продолжаются. Я бросился к несчастному парню. Но от помощи он отмахнулся. Неловко поднялся и, прижимая окровавленный платок к носу, заторопился прочь. Тогда я откатил тяжелый валун к обочине дороги. Не знаю, видел ли это чудо кто-нибудь из местных жильцов, скорее всего свидетели были. Но это неважно. Я вернулся на крыльцо, отворил дверь и, впустив юмиса, вошел в подъезд.
Тот первый день, когда Джиннис появился в нашем мире, жизнь мне казалась невероятно счастливой, и мне даже не приходило на ум, что такое чудо когда-нибудь может прекратиться.
Джиннис сразу освоился на новом месте - в нашей квартире на третьем этаже десятиэтажного дома в самом центре города. В тот вечер, пока мама готовилась к урокам в школе, я стащил у нее обувную коробку из-под старых туфель, которые завернул в полиэтиленовый пакет, и постелил в нее душистого сена, прихваченного из лесничества. Получилась уютная колыбель. Это все, что требовалось юмису для сна в моей комнате.
Утром следующего дня, когда Джиннис пробудился, солнечные лучи уже рябили сквозь жалюзи, с улицы доносился гул машин, чириканье воробьев и звон трамваев. Рядом с коробкой на письменном столе Джинниса дожидались традиционная чашка меда и пара ломтиков белого хлеба - мое подношение доброму духу. Никто не подозревал о нашей дружбе. А мама была так занята, что не заметила вчера, с кем это я допоздна болтал перед сном. И это хорошо, а то решила бы, что я вернулся из лесничества какой-то странный. И в самом деле, могу предположить, как нелепо выглядит со стороны общение с маленьким невидимкой.
- Интересно, можно ли жить без мечты? - спрашивал я Джинниса.
- Вряд ли, - отвечал он серьезно. - Мечты наделяют жизнь смыслом.
- Это так здорово, когда они сбываются, верно?
- Но берегись, мечты бывают коварны, они могут ранить, замучить и даже убить.
- А разве в таких мечтах есть смысл? - удивился я.
- Нет, - вздохнул Джиннис, - в таких смысла не бывает. И вообще, - продолжил он серьезно, - не могут же сбываться все мечты. Представь себе такое: весь мир превратился в скопище сбывшихся надежд. И тогда негде будет повернуться, чтобы выращивать злаки, молоть зерно в муку, выпекать хлеб для себя и тех, чьи мечты не сбываются.
Меня очень озадачило рассуждение Джинниса. Прежде я никогда обо всем этом не задумывался. Только теперь я начал постигать эту истину. Ведь его мир действительно мал - всего-то лужайка между холмами, да окрестности. Потому Джиннис не представлял, насколько огромен мир людей, и тогда я стал кое-что понимать.
После завтрака, собираясь в школу, я предложил Джиннису составить мне компанию, и он, облизывая губы от меда, охотно согласился.
Дела в школе тоже поначалу складывались удачно. Правда, Джиннису пришлось все время провести у меня в кармане рубашки за пазухой, потому что накануне он переборщил с рагангорой. Юмис был видимым, а мне не хотелось его выдавать. Я надеялся, что действие зелья прекратится, но так и не дождался. На уроке литературы заданный стих Некрасова я рассказал с таким воодушевлением, точно сам его сочинил, и за этот небывалый успех получил пятерку. Затем была история, на которой я блистал знаниями всех дат и героев Отечественной войны 1812 года - мама была поражена: 'Я всегда знала, что ты можешь учиться на 'отлично', молодец!' Контрольная по геометрии тоже состоялась, и я сдал листы с безукоризненно решенными задачами задолго до звонка с урока, чем здорово удивил математика.
На большой перемене наш класс, собрав портфели, вывалил в коридор, где уже стоял гвалт столпотворения: все ученики покинули кабинеты, и начались хождение, шум, беготня. Я было сразу отправился по коридору на третий этаж, где по расписанию значился урок английского, а Джиннис из любопытства высунулся наружу. И в этот момент меня кто-то крепко двинул в спину, я едва удержался на ногах, а мой друг по инерции выскочил из убежища и в панике взметнулся к потолку, точно шальная комета. Мальчишка был из младших классов, я бы врезал ему, сделай он это нарочно. Но в такой толчее этот недоумок налетел на меня случайно, долго извинялся, изображая в глазах искреннее негодование. Возиться с ним было некогда, потому что я тотчас заметил пропажу Джинниса, а в следующую минуту услышал:
- Глядите! - воскликнула пронзительным голосом какая-то девчонка. - Это же эльф!
Ее глупые подруги подняли головы и стали высматривать что-то под потолком, показывая пальцами, а потом заверещали от удивления:
- Не может быть!
- Кто же это?
- Там какой-то большой мотылек!
В следующую минуту примолкшая толпа стала разглядывать странное полупрозрачное существо, скрывающееся за куполом люстры.
- Заводной летучий змей! - объявил какой-то мальчишка.
- Да он вроде живой! - не согласились другие.
- Его надо поймать! - предлагали со всех сторон.
И вновь поднялся жуткий шум. Теперь все, кто был в коридоре, с удивлением задрав головы, пытались рассмотреть летающего человечка. А Джиннис растерялся. Ему сделалось страшно. К тому же он никак не мог отыскать меня в толпе шумящих детей в одинаковой школьной форме. Впрочем, спуститься ко мне он бы все равно не решился. А внизу суетились, размахивали руками, громко галдели. Джиннис пугался всех этих удивленных, восторженных, плутоватых взоров. А потом в него полетели выдранные из тетрадей скомканные бумажки. Мне как будто змей сдавил горло - я почти задыхался в панике не в силах справиться с ужасом произошедшего и причитал себе под нос: 'Только бы его не поймали...'
И понеслось. Казалось, вся школа набилась в коридоре. Это была толпа, находящаяся во власти азартного любопытства, жаждущая познать невиданное, непонятное, иноземное. Всех словно захлестнуло волной и понесло в буйном, шумном, захлебывающемся водовороте. Все подчинилось лишь одному желанию - увидеть чудо, достичь его и стать в этом потоке безумия первым. А я стоял, соображая, как быть, и с беспокойством глядел то на Джинниса, прячущегося на люстре, то на толпу, то на летающие бумажные комки, грозящие сбить моего юмиса. Глаза Джинниса были наполнены страхом. Нет, нельзя было брать его с собой в школу, какая это была глупая идея, - досадовал я.
Между тем кто-то позвал директора. И этот высокий бородач в круглых очках явился довольно сердитый, желая немедленно всех призвать к дисциплине, но увидав необъяснимое, стал рассматривать чудо, щурясь и пытаясь понять, опасно оно или нет. Несколько учителей, что вышли из своих кабинетов, чтобы узнать, в чем дело, взирали на моего друга с любопытством и совещались, как его поймать.
'Что же делать? - соображал я, в отчаянии кусая губы. - Как Джинниса спасти?'
На шум суматохи явилась старая техничка. И вот, когда она попыталась достать юмиса своей шваброй, меня от ужаса осенило. Я мигом выбрался из толпы, отошел ближе к выходу, где было свободно и, размахивая рукой, позвал моего друга по имени. Мой вопль отчаяния прорвался сквозь гомон коридора. Джиннис услышал, заметил меня и с радостным блеском в глазах ринулся ко мне точно планерист, идущий на посадку. Несколько прицельно брошенных бумажных комков едва не сбили его. Но все обошлось, вцепившись ручонками в мой воротник, Джиннис ловко перебрался за пазуху и спрятался. Толпа, проводив взглядом летящего человечка, уставилась на меня. А я повернулся и бросился бежать прочь по коридору, затем по ступенькам вниз, потом по вестибюлю.
Некоторое время меня преследовал топот погони. Кто-то требовал остановиться. Но я повернул за угол, забежал в столовую, там бросился в кухню и, лавируя между пышущими жаром плитами с дымящими на них кастрюлями, скользя по кафельному полу среди удивленных поваров и минуя разделочные столы, подбежал к черному ходу и, хлопнув дверью, выскочил наружу. Как раз в эту минуту в школе раздался спасительный звонок с перемены. Но времени терять было нельзя, и я поспешил домой - из-за этого случая мне все-таки пришлось пропустить английский. Зато я был спокоен: главное, Джиннис в безопасности.
Когда я вернулся в школу, мне устроили допрос, сначала одноклассники, а потом учителя и директор в своем кабинете. Пришлось, покривив душой, сказать, что это мой радиоуправляемый робот, которого я собрал по инструкции, что привез его в подарок один хороший знакомый моряк из Японии, и что больше такое не повторится. После этого меня наказали двойкой за поведение.
Директор потребовал от учителей провести со мной беседу, потому что неспроста ребенку дарят запрещенные буржуазные игрушки, о которых советским детям запрещается мечтать, тем более что моряки привозят их из капиталистических стран контрабандой.
Только мама, кое-что понимая, сердито глядела на меня сквозь большие очки и, когда мы остались одни в ее классе, заявила, чтобы я больше не привозил из леса всякую живность.
Я очень сожалел о произошедшем. Тайна лугового духа едва не раскрылась. И чтобы не рисковать, я решил, к людям Джинниса больше не приглашать.
6
В тот злополучный день, вернувшись из школы, я застал моего друга угрюмым. Происшествие в школе очень расстроило его. Теперь он понуро сидел, поджав колени, на широком листе фикуса, что стоял на подоконнике, и глядел на серебряные струйки дождя, ненадолго зарядившего посреди дня.
- Привет! Как ты? - только и сказал я.
- Я немного устал, - признался Джиннис.
Не желая его беспокоить, я оставил в комнате портфель и пошел в кухню обедать, а потом взялся делать уроки. Но сосредоточиться над упражнениями я не смог, понимая, что Джиннис затосковал по-настоящему. Выходит, это городская жизнь тяготит юмиса, потому что обидеть его в нашем доме было некому. Ни домовой, ни приведение, ни банник у нас не жили. Коту Тихомиру - ленивому, полосатому толстяку и маминому любимцу - юмис был не интересен из-за его эфимерности. На этот счет я был спокоен. Но что же тогда? Блуждая в мыслях, я все-таки не стал приставать к Джиннису с расспросами, пускай отдыхает. А потом, чтобы как-то развеять его тоску, я включил телевизор в гостиной. Джиннис устроился на спинке дивана и стал глядеть на 'живые картинки'. Показывали несколько выпусков 'Ну погоди!' подряд. Я сделал себе чаю, выпил его вприкуску с ломтем батона и затем тоже сел перед телеэкраном со скучающим видом.
Тяжелые мысли, будто черти не давали покоя. Теперь я винил себя. Успокоить собственную совесть никак не удавалось. И я отдался скверным мыслям. Впрочем, нам еще повезло, что так благополучно все завершилось. А могло случиться такое, что дрожь пробирает, когда себе представляешь. И зачем только я взял Джинниса в школу? Этот вопрос мучил меня весь вечер. Получилось очень дурно. Да еще эта ложь про моряка из Японии. Теперь меня не оставят в покое. Ну погоди, дружок, допрыгался! Кажется, я чокнулся. Моряк. К чему все это? Япония. Ради нашего спасения? Это вранье может свести с ума. Один за всех и все за одного. Звучит красиво, но бесполезно...
Хлопнула входная дверь и, спустя минуту, к нам вошла мама.
На этот раз она слишком задержалась. Наверное, у нее был разговор с завучем и, возможно, в кабинете директора. Из-за меня. Из-за дурацкой выдумки с Японией. Печально, но я крепко подвел ее.
- Привет! - сказал я.
- Привет! - унылым голосом ответила она и поставила свою набитую тетрадями сумку на письменный стол.
По тону ее приветствия можно было не сомневаться, сейчас начнется урок 'Поведения'.
- Что за глупости ты себе позволяешь? - сердито заговорила мама.
- Ты о чем? - невинно спросил я. 'Эх, сейчас поговорим'.
- Ну, конечно, ты ничего не понимаешь, - покачала она головой и села в кресло возле окна. - Ведь я предупреждала, просила: не привози из леса животных.
- И не вожу, - пробурчал я.
- Ты мне не ври! - возмутилась она, взирая на меня с осуждением. - Я твоя мать. Мне стыдно за тебя в школе. Так и знай, в лесничество больше не пущу. Слышишь?
'О только не это', - простонал я мысленно и выпалил:
- А я не хочу жить в этой городской трущобе. Уеду к отцу. У него останусь.
- Езжай! - воскликнула она, схватила с журнального столика газету и стала обмахивать лицо. - Может, отец найдет тебе дворец по вкусу. Какие-то глупости! И не мечтай, пока не выучишься, я этого не позволю. Сейчас я забочусь о тебе.
- Я уже не маленький, - сорвалось у меня с языка. 'Завтра же уеду'. И откинулся на подушку.
- Прошу тебя еще раз, не привози никого из леса. - Мама отбросила газету. Ее лицо раскраснелось от гнева. Она сняла запотевшие очки и стала протирать их краем своей кофты. - Я целый час убеждала директора, что в нашей семье нет и не может быть связей с моряками-контрабандистами. Никаких больше зверей. Договорились? - Вернула очки на нос и посмотрела на меня пристально.
- Это не зверь.
- А кто же?
- Он мой друг, - проговорил я в отчаянии. - И я люблю его. - Теперь у меня едва не катились слезы от обиды, досады и гнева. За все переживания в этот день мои нервы сдавали.
Заметив мое отчаяние, мама попыталась успокоиться и заговорила в ином тоне:
- Послушай, ты можешь любить кого угодно, но я твоя мать и не позволю, чтобы у тебя были проблемы в школе. Слышишь?
- Да.
- Ты уроки сделал?
- Сделал.
- Завтра по истории будешь отвечать. Вызову тебя первым. И пощады не жди. Так и знай. - Поправила, съехавшие на нос очки, и стала смотреть в телевизор.
Когда она сердилась, то всегда грозила своим уроком истории, зная, что предмет этот я недолюбливаю.
- К черту твою историю! - прокричал я, отер мокрые глаза кулаком и уткнулся лицом в подушку. Чувствовал я себя так, словно меня окатили помоями непонимания и несправедливости.
Некоторое время мы молчали. Мама старалась справиться с собой. Она очень устала. Ей было тяжело. Больше всего в жизни она боялась дурных мнений о нашей семье в школе. А меня это ее вечное опасение как бы чего не вышло - страшно злило, вызывало протест, и хотелось, чтобы наконец хоть что-нибудь вышло, выскочило из этой безнадежной вязкой серости, скукоты. Наконец мама взяла себя в руки и, услыхав, как я шмыгаю носом, смягчилась.
- Ну что же мы так раскричались? Что подумают соседи? - Поднялась с кресла, подошла ко мне и села на диван рядом. - Я понимаю, тебе сейчас тоже нелегко. Наверное, здесь больше моей вины. - Положила свою ладонь на мое плечо. - Я всегда думала, нам не стоит быть в одной школе, кто-то должен ее сменить. - Провела пальцами по моим волосам. - Хочешь, я найду себе другое место, а?
- Не надо, - ответил я в подушку.
- Я знаю твои способности, - проговорила она. - Ты лучше всех.
- Леснику твоя история, как жабе санки, - заявил я и отвернулся к стене.
- Поверь, лишних знаний не бывает, - вздохнула она. - Даже хорошему леснику.
Я снова зашмыгал носом.
- Не расклеивайся так, - попросила она.
- Я в порядке.
- А все-таки, что это было? - вкрадчиво проговорила она. - Кто этот летун? Мне тоже интересно. Разве в наших лесах такие встречаются?
'Выпытывает', - усмехнулся я про себя и ответил:
- Он сидит за твоей спиной.
Мама чуть обернулась, но никого не увидев, обиженно проговорила:
- Опять эти глупые шутки!
- Мы мешаем ему смотреть телевизор, - сказал я, перевернулся на спину и увидел полное досады мамино лицо.
- Хорошо, если я тебе мешаю, то уйду. - Она поднялась. - Но так и знай. Пока не выучишься, тебе придется жить в 'трущобах' и терпеть историю. - С этими словами она направилась было из комнаты.
- Мам! - позвал я.
Она остановилась и посмотрела на меня, изображая внимание, словно надеялась, что сейчас я раскаюсь и все объясню.
- Это юмис, - сказал я. - Он мой друг.
- Хорошо, - разочарованно вздохнула она. - А теперь приведи себя в порядок. Скоро будем ужинать.
Она вышла из комнаты в полной уверенности, что я над ней издеваюсь - не поверила.
А Джинниса на спинке дивана и в самом деле не оказалось. Не желая быть свидетелем нашего спора, он незаметно перелетел в мою комнату и улегся в своей коробке, где я и нашел его спящим. Пришлось погасить люстру и включить маленький керамический ночник с зеленым абажуром.
На другое утро, проснувшись, я застал Джинниса на ветке фикуса. Он сидел понурый и глядел на улицу. За окном было солнечно, тепло и свежо. По мостовой носились машины. И шумная ватага воробьев звонко расчирикалась в кустах цветущей сирени. Но Джинниса не радовало солнце, сиявшее над крышами домов, он был прозрачно бледен лицом, словно припудренный мелом, и рисунок на его крыльях поблек, а сами крылья свисали за его спиной, как увядшие лепестки лилии. Глаза моего маленького друга больше не блестели, как драгоценная лазурь, под ними появились серые тени, а веки, словно бы отяжелели. Я, конечно, подозревал, в чем дело, но боялся заводить разговор на эту тему. Ведь мне так не хотелось с Джиннисом расставаться. Кто же еще станет помогать исполнению моих желаний?
Я понимал, Джинниса тянет домой - к своим соплеменникам, на родной луг, к уютному гнезду. Но и тут он вовсе не пленник. Ведь мечты должны быть свободны. В его распоряжении вся квартира, а если захочет, мы сможем выйти во двор. Но город пугал его. Джиннису не хотелось вновь оказаться в таком шумном, пыльном и опасном мире.
Настало время отправляться в школу. Собравшись, я попрощался с юмисом, а выйдя из дома, обернулся и посмотрел в окно. Джиннис, прильнув к стеклу, помахал мне рукой, и я, ответив ему, зашагал по улице прочь. Всю дорогу я колебался, принимая решение: вернуть юмиса в Ульмеригию или подождать. Что все-таки происходит? Почему так хрупки мечты? А может, помыслы мои не чисты? Тогда и надеяться больше не на что. Я стал беспокоиться, что Джиннис вдруг заболеет, что не дотянет до следующих выходных. Жизнь в городе истощит его силы. И мне стало не по себе. Должен ли я мучить его ради своих прихотей? Разве могу я удерживать его взаперти? Неужели это стоит того, чтобы лишать его счастья, а может быть и жизни? С такими печальными мыслями я пришел в класс.
Начался урок физики, а я не мог успокоиться: нет, я не вправе рисковать жизнью маленького юмиса. Я не хочу, чтобы он умер по моей вине от ужасной тоски. Не должен влиять на судьбу этого потомка древнего рода прусских духов. Мой друг не заслужил таких испытаний. И тогда я задумал его отпустить. Я верну Джинниса в Ульмеригию. Сегодня же после школы мы поедем в лесничество. А лучше, сбегу с уроков на большой перемене. Мне, конечно, попадет за это, ведь уважительной причины нет, а врать я не люблю. Так что за побег снова будут отчитывать в школе и дома. Но ждать больше нельзя. Так я решил. И мысль о расставании с маленьким человечком вызвала у меня сожаление, словно я собирался лишить себя чего-то очень важного.
Я окончательно утвердился в своем решении, когда, прибежав домой, застал Джинниса вялым, точно какой-нибудь забытый всеми цветок. Чашка меда полна. Утром юмис не притронулся к ней. Вот уже и аппетит оставил его. Подойдя к окну, я напустил на себя побольше бодрости и как мог веселее сказал:
- Думаю, город не самое лучшее место для жизни, согласен?
- Что-то тянет меня домой, - уклончиво ответил Джиннис, пожав плечами.
- Мне тоже здесь душно, - продолжил я. - Вот выучусь и стану работать лесником, как мой отец.
- Это ты правильно задумал, - оживился Джиннис и поглядел на меня одобрительно.
- И тебе в лесничестве лучше, - сказал я. - Отвезу тебя домой сегодня же. - Джиннис тотчас встрепенулся. - Не стоит лишаться солнца, свежего лесного воздуха и радости общения с близкими, - заключил я.
- Я скучаю по ним, - признался Джиннис.
- Тогда мы отправимся прямо сейчас.
С такими словами мы наскоро собрались, я выпил на дорогу стакан молока с булкой, посадил Джинниса за пазуху и поспешил на автобусную станцию Северного вокзала.
7
Когда мы вернулись к Драконову камню, Джиннис, взмахнув крыльями, перелетел на верхушку самого высокого из обломков этого валуна. Было видно, как повеселел перед 'вратами' в Ульмеригию мой маленький друг. Мыслями он был уже дома.
- Пожалуйста, не досадуй за наш мир, просто к нему надо хорошенько привыкнуть, - промолвил я.
- Я вовсе не жалею, что довелось пожить в мире людей, - сказал Джиннис с улыбкой. - Стоило совершить путешествие, чтобы мечта о нем больше меня не испытывала.
- Мне это знакомо.
- Теперь я вернусь домой счастливым.
- Скажи своим сородичам, что я насильно увез тебя в город, тогда князь Саулитис не станет наказывать тебя за бегство из Ульмеригии.
- Я не могу. Ложь ослабляет силы исполнения желаний. Мне придется ответить перед князем.
- Хочется верить, наказание не будет суровым.
- Спасибо, а я буду рад тебе всякий раз, когда ты вновь посетишь Ульмеригию.
- Я обязательно приду.
- Пожалуйста, верь в мечты, они сбываются, если этого по-настоящему желать.
- Мы еще совершим немало увлекательных путешествий.
- Тогда до встречи! - сказав это, Джиннис воспарил передо мной и заглянул мне в глаза. - Чего бы ни случилось, не огорчайся, тебе не за что себя винить.
- Но что может случиться? - удивился я.
- Раскаяние, - просто сказал Джиннис с печальной улыбкой.
Больше он ничего не произнес и, сделав надо мной круг на прощание, подлетел к тайному проходу, повис в воздухе и обернулся.
- Прощай! - сказал я, пребывая в каком-то тревожном замешательстве.
Джиннис грустно кивнул и устремился в свой мир.
И снова я остался один посреди древнего леса. Некоторое время я стоял в задумчивости и с грустью глядел на громадные обломки Драконова камня, между которыми пропал из виду мой друг юмис. Он был рад вернуться домой, ведь как бы хорошо я не заботился о нем, тоска все равно скоро истощила бы его силы.
'Чтобы сбылось желание, прежде надо хорошо вообразить его осуществление, а потом уже строить планы, как задуманного достичь', - так говорил мой отец. И у него это всегда выходило без промаха. Гентас же обычно уповал на божественные силы. Если богам угодно, они поспособствуют. Но богам редко бывает угодно. И наш лесной жрец это знал. Он водил дружбу с лесными духами, которые во многом ему помогали. Потому что Гентас до конца оставался верным древним традициям своего народа.
Я боролся с собой. Мне хотелось броситься за Джиннисом вдогонку, позвать, вернуть его себе. И я кинулся между обломками гранитного валуна, пробежал по тропе несколько метров до поворота, остановился, тяжело дыша, и огляделся. Я стоял в нашем полном жизни, светлом, весеннем лесу. Джинниса нигде не было видно. Только птицы, занятые своими заботами, порхали в кронах деревьев.
И тут я одумался: 'Ну что ж, цель ясна, теперь осталось только на нее поработать'.
В тот год я служил в лесничестве все лето. Отец занял меня важными делами с избытком: мытье стойла в конюшне, заготовка сена, кормление кур, сбор мусора на берегу Лесного озера, прополка грядок картофеля... Много чего другого. Так что мне повезло к августу скопить часть денег на покупку 'Явы', другую часть нужной суммы за добросовестный труд одолжил мне отец. Так что мы с Жанной здорово тогда провели оставшееся свободное время в разъездах.
Я больше не жалел, что отпустил Джинниса на волю, но еще не знал, и не мог знать, что едва Джиннис вернулся, князь Саулитис в назидание подданным велел наказать его за путешествие в мир людей. Лишь спустя несколько месяцев, поздней осенью, когда я снова проник в Ульмеригию, то ужаснулся: у Джинниса отняли способность мечтать. Ему отрезали крылья.
'Чтобы не случилось, не вини себя', - и поныне я вспоминаю эти слова моего маленького друга, но думать о произошедшем с ним несчастье все равно тяжело. Жаль, что за неугодные мечты в его мире так жестоко наказывают. А ему так хотелось новых открытий.
Расстраиваясь за Джинниса, я возмущался: какой несправедливый суд! Но сам юмис не долго печалился. Потому что у него был хороший друг Бовкис, у которого были необыкновенно живописные крылья. Сам-то он сослепу этого не замечал, но Джиннису тайком помогал, так что оба они были вполне довольны. И дружба их стала еще крепче.
Кремата
1
Был поздний вечер. За окном расшумелся ветер. Садовые деревья скреблись ветвями о стены и крышу дома, словно когтями, трещали и постанывали. Мы с отцом остались одни в его кабинете. Он сидел за рабочим столом и листал справочник по болезням деревьев, а я - в кресле, положив ногу на ногу, и раздумывал: рассказать ему одну занятную историю, которую услышал от своего школьного приятеля Мишки Ольхова, или не стоит. Ведь Мишка оказался свидетелем необыкновенных событий.
Есть у нас на морском побережье такое негостеприимное и малолюдное место, где случаются таинственные, необъяснимые и странные вещи. В древности то был священный для пруссов край Самбии. Его историю вы с удовольствием прочтете в хрониках Петра из Дуйсбурга, Лукаса Давида, Иоганна Фойгта и других именитых авторов. Они рассказывают о хорошо укрепленном городище, лесных демонах и алтаре с жертвенным камнем. Там, в глухой чаще, вайделоты совершали обряды во имя богов. Долгое время крестоносцы не могли завоевать эту богатую янтарем местность: сембы отважно ее защищали. Лишь после покорения всех прусских племен, Тевтонский орден сумел-таки укрепиться на Балтийском побережье. Теперь здесь широкий морской пляж, пологие склоны, поросшие жестким, колючим и густым кустарником, среди которого на мысу виднеется маяк, а в другой стороне простираются луга с перелесками и темнеют маленькие клочки былого леса.
В полутора километрах от побережья на высоком холме сохранился древний лес Гирмове. Посреди него, на вершине холма, стоят кругом стройные буки. Их тут восемь. Они, словно колонны в языческом храме, возвышаются под широкими кронами-сводами. Никто не может объяснить, отчего они таким порядком выросли. Никто, кроме лесника Гентаса, который рассказывал, что Гирмовский лес - обитель лесной богини Медейны, что на холме в древних буках скрывается ее святилище, что охраняют это место три огромных волка. Горе тому, кто вздумает рубить на холме деревья, кусты или собирать травы - непременно заблудится в лесу и пропадет: проклятие лесных духов настигнет виновного. Больше Гентас ничего не сообщал. И я подозревал, он что-то скрывает, но почему? Тайна Гирмовского леса очень меня заинтересовала. Пускай те отдаленные места не входят в состав Замландского лесничества, и я никогда не посещал их, но теперь мне была интересна любая весточка оттуда. Поэтому, едва только Мишка упомянул о Гирмовском лесе, я попросил рассказать обо всем, что с ним произошло.
Так вот, напустив на себя важный вид, я решился, отвлек отца от его справочника и принялся пересказывать историю Ольхова, уверенный, что она произведет сильное впечатление. И не ошибся. Когда я закончил, отец некоторое время пребывал в задумчивости, его лицо было хмурым. Наконец он опомнился, поглядел на меня и назвал талантливым рассказчиком. Но все-таки предупредил меня, чтобы в Гирмовском лесу я не показывался.
2
Начал я издалека, желая обратить внимание отца еще и на то, что меня больше всего в те дни беспокоило.
Кто-то заметил: красота и уродство живут по соседству. И он тысячу раз прав. За доказательствами можно съездить за город. Например, на наше побережье. Здесь редкие растения все еще цветут посреди мусорных куч, бутылок, кострищ, грязи и прочего свинства. Можно подумать, свежая трава, цветы, море - все это, как одноразовая салфетка, которой утерлись и выбросили. Что же в итоге переживет: цветение или весь этот человеческий бред из отходов? Уверен, мало кому хочется, чтобы красота захлебнулась в помоях. Но люди привыкли тащить свой ад из города в эти живописные дебри.
Так вот, когда мы все вернулись с летних каникул, Ольхов не удержался и стал рассказывать мне о своем приключении на западном побережье. Кстати, я сразу заметил, что у него откуда-то взялась седина. Всего-то несколько серебристых прядей, а вид придают солидный, вызывающий уважение. Что-то с моим другом произошло. Он вытащил меня из класса на большой перемене и заставил протиснуться под лестницу. В полумраке этого пыльного тайника мы с первого класса прятались, чтобы доверять друг другу свои тайны подальше от посторонних ушей. Но теперь-то мы выросли. Давно уже не приходилось мне лазать в этот 'штаб'. Года два точно. К тому же мы оба не обделены дюжим ростом, так что в том закутке я вдруг почувствовал себя ужасно стесненным. Ольхов - лоб еще тот. Со своей модной прической, серыми глазами, умной физиономией - он теперь картинка для привлечения девчонок. А седая прядь и вовсе сводит их с ума. И вот мы сели на длинную низенькую скамью из спортзала, послушали, нет ли кого поблизости, и тогда Ольхов стал выкладывать мне свою важную тему. И в тоне его я чувствовал волнение. Тотчас понял: приключение не для слабонервных. Когда он говорил, его тревога передалась и мне, несколько раз мурашки топтались по моей спине, как цыплята. Его история подтвердила кое-какие мои собственные представления. Я кое-что уже знал от Гентаса. И теперь все сошлось, как миф и реальность, в этой истории Ольхова. Рассказывая, мой друг так бледнел, что я за него беспокоился. Словом, в переделку он угодил лихую.
3
Есть легенда о жутком лесном духе Кремате. Однажды Гентас все-таки о нем проболтался. И, пока он не опомнился, я сумел выведать, кое-что занятное. Кремата - это древнее прусское божество - хозяин всех здешних свиней и кабанов. Беда тому, кто попадется ему на глаза - заберет. Его призрачная сущность состоит из двух слоев: внешний - злой и внутренний - добрый. Он алчен и щедр, жесток и справедлив, могуч и эфемерен, а главное, бессмертен. Страшно, что, не ведая горя, можно вдруг угодить в его многочисленное хрюкающее стадо. И этого предупреждения нашего лесника мне было достаточно, чтобы Гирмовский лес обходить стороной.
Потому, когда Мишка принялся за свою историю, как за горчицу, я кое-что уже понимал. И очень ему посочувствовал. Мишка видел его!
Вот, что мой друг рассказал.
Этим летом мы с родителями отдыхали на морском побережье в районе села Поваровка. Заехали в такую глухомань, где разве что волкам выть, и щекотать приезжим нервы. Никакой тебе цивилизации. Сплошь дикое побережье. И только редкие машины, палатки, человечки на пляже виднеются. В первый раз я туда попал. Это Ярцевы - лучшие друзья моих родителей пригласили. Хотя, для любителей отдыха дикарем - местечко что надо. Пляж широкий, дюны с травой, море теплое. Палатки мы разбили наверху, на лужайке среди кустов, перед пологим обрывом.
Места вокруг дивные. Но одному скучно. Меня все время пробирало какое-то странное предчувствие. И я не мог понять, что меня так тревожит, ведь ничего необычного не происходило.
Потом я спустился к морю по глинистому откосу, где между зарослями облепихи таилась узенькая тропинка на пляж. Пока взрослые разжигали костер, готовили шашлыки, накрывали на стол, я выкупался с большим удовольствием, а потом от нечего делать разлегся на дюне и долго глядел на облака, которые проплывали сахарной ватой и без конца закрывали от меня солнце. Так и валялся на песке, пока мама не позвала ужинать.
За столом все проходило замечательно. Отцовские шашлыки удались. И вот, когда мы все отяжелели от съеденного, хотя на столе было еще много еды, на тропинке показался какой-то странный человек. Старик. Если бы отец не окликнул его спросить, где можно набрать бутыль чистой воды, то этот прохожий никакого внимания на нас не обратил. Но вот он остановился, внимательно оглядел нашу компанию и неохотно зашагал к нам.
Был этот селянин высокий, немного сутулый и опирался на корявую палку. Одет он был вполне опрятно: серый плащ, сапоги, на голове кепка. А лицо неприятное: маленькие круглые глаза, густые кучерявые баки, желтая неряшливая бородка. Мне этот тип сразу не понравился. Такие актеры обычно в ужастиках играют оборотней. Не хотелось бы с ним наедине повстречаться. Тем более в таком захолустье. А взрослые, поддав хорошенько вина, повеселели. Будь то дьявол, они бы и с ним заговорили, никакой уже разницы. Расспросив старика, отец зачем-то пригласил его за стол, и этот чудак согласился. По-моему, у него глаза от аппетита так и шныряли по нашему столу, все это заметили, но словом не выдали. Он сел на складной стул возле меня, и я пожалел, что рядом оказалось свободное место. Имени его я не расслышал, потому не запомнил, кажется, оно звучало странно. Все стали расспрашивать старика о здешних местах, о его занятии и прочих пустяках. Он признался, что сажает на дюнах траву - странное какое-то дело. Вообще, старик оказался угрюмым, малословным, на все отвечал коротко. А нам вопросов не задавал. Как будто ему все про нас было известно. Ел он не спеша. Выпил немного вина, съел жареного мяса, полную тарелку картошки, утерся рукавом и, прежде чем уйти, пожаловался: 'Слишком много мусора на побережье теперь остается, а убирать некому. Надо бы за собой все увозить. А то кабанов расплодилось'. Тогда Ярцев сказал: 'Природа все пережует'. И мой отец согласился: 'И не зачем по этому поводу беспокоится'. А женщины добавили: 'Никто не убирает, и нам не досуг, мы ведь на отдыхе'. Умнее не нашли, что сказать. И старик нахмурился. Мне показалось, эти высказывания его очень расстроили. Тогда он поднялся из-за стола, тихо поблагодарил за угощение и, не прощаясь, побрел к своей тропе и там исчез, словно его ветром сдуло, как песок. А мы стали пить чай с маминым клубничным пирогом, и вскоре о том старике все забыли. Все, кроме меня. Только я не мог отделаться от впечатления, которое произвели на меня его злые глаза. Помню, как посмотрит, так и сердце - ёк. Будто старик все время постреливал по нам. Да еще такое чувство было, словно от него холодом веет, меня это здорово удручало. А взрослым хоть бы что.
Потом, на закате, все ходили купаться. Море все искрилось, и золотистая дорожка на воде колебалась, блестела, звала. Мы плескались на отмели в косых лучах оранжевого солнца. Потом отец сказал, что съездит в Поваровку за водой и ушел. Старик объяснил, в поселке есть старая немецкая колонка с артезианской водой, туда и надо было ехать. Остальные пробыли на пляже до темноты.
Когда отец вернулся, черное небо уже заискрилось звездами, и мы отдыхали у костра. Ярцев развлекал нас исполнением под гитару своих сочинений. Его жена подпевала повторяющиеся куплеты. Но пение было какое-то неуклюжее, наверное, из-за выпитого вина. Из этих песен я узнал, что наша жизнь, словно дым, который вьется по воле ветра. А что там будет после - неизвестно. Но какой ценный дар эта жизнь! Ведь со временем каждому предстоит распасться на миллионы невидимых частичек, которые войдут в чьи-нибудь другие жизни, потому что все в мире замешано на одном тесте. И мир этот надобно сберечь... Вот, о чем они пели. Такая странная лирика едва ли развлекла меня. Хорошо у нас поется, а потом все наоборот делается. Наверное, я слишком устал за день, надышался морским воздухом или переел замечательных маминых блюд: салаты, пироги, морсы... Ведь она у нас великий кулинар. Невозможно было отказаться от ее творений. Так или иначе, поздним вечером я чувствовал себя совсем уже разбитым. Поэтому ближе к полуночи я сослался на усталость и ушел в палатку.
Проснулся я ранним утром. Все еще спали. Вокруг висела тишина. Если бы не слабый шелест моря внизу, то решил бы, что за ночь муравьи растащили мой слух. Я выбрался из темноты палатки.
Как же я удивился, когда заметил, что вокруг нашей стоянки вся земля истоптана! Можно было решить, стадо кабанов прошло тут, подбирая съедобное, что осталось после вечернего пикника. Вещи, забытые вчера снаружи, котелки, стулья - все разбросано. Похозяйничали ночью кабаны. Но почему их не было слышно?
Солнце еще не поднялось над соседней рощей, его лучи мерцали среди стволов деревьев. Трава в росе. И я в одних шортах и майке сразу озяб. Но возвращаться в палатку не хотелось. Я прошелся по лугу, поеживаясь от прохлады, огляделся, подождал немного, но так никого и не увидел.
Когда в лиловых облаках замерцали солнечные лучи, окрестности мигом оживились, тогда я натянул свитер и спустился на пляж, чтобы пособирать кусочки янтаря, которые за ночь разбросало море. Долго я бродил по берегу. Мне казалось, будто я один во вселенной, и только волны пытались играть, нападая на мои ноги. Я прыгал, отскакивал и снова входил в воду. Янтаря было немного. Я не набрал и горсти этих крупинок, похожих на блики солнечных лучей, застывших в морской воде, сунул их в карман шортов и тогда зашагал назад в наш лагерь.
Вернувшись, я заглянул в родительскую палатку, но она оказалась пуста. Куда же все подевались? Обычно мама вставала рано и принималась готовить завтрак. Ярцевых тоже нигде не было. Может быть, они все решили пойти искупаться, и я с ними разминулся среди дюн? С этой мыслью я встал на краю обрыва и, поставив ладонь козырьком, долго глядел по сторонам. Но пляж был безлюдным. Наверное, все пошли по делам: кто за хворостом для костра, кто за свежей водой, кто за чем-нибудь еще. Других причин как-то не находилось. А вокруг по-прежнему такая тишина, словно все вымерло разом: ни ветра, ни птиц, ни гудения насекомых. Даже море едва колебалось. Я опустился на траву, свесил с обрыва ноги и стал ждать.
Время шло медленно. Казалось, будто я целую вечность так сижу, и начал волноваться. Как вдруг на тропе появился старик. Тот самый противный старик, который ужинал вчера вместе с нами. И я занервничал.
Его появление показалось мне еще более зловещим. Меньше всего мне теперь хотелось видеть этого старика. Я сделал вид, будто не замечаю его, надеясь, что он пройдет мимо. Но вместо этого старик вдруг оказался рядом со мной. Так неожиданно, что меня передернуло, как от статического электричества, даже дыхание перехватило. Я глянул на старика в сильном смущении. И тогда он заговорил: 'Здравствуй! Рад видеть, что с тобой все в порядке'. - 'Здравствуйте! - тихо ответил я. - А разве что-нибудь случилось?' Меня возмутило такое наглое его замечание. Старик встал на самом краю обрыва рядом со мной, оперся на свою палку обеими руками и, не ответив, принялся глядеть на спящее море. Трава под ним обвисала густой бровью. Ниже путались ее голые корни. На этой кромке вообще стоять было опасно. Но этого деда, точно он невесомый, земля как-то держала. Помолчав немного, он снова заговорил, пытаясь ответить на мой вопрос: 'Вижу, кабаны учинили у вас беспорядок. Слишком расплодилось их в наших местах. Спасу от них нет. Ходят всюду, огороды разоряют, топчут грядки, пугают кур. Беда'. - 'У нас тоже все, что было хорошего - пожрали, - сказал я. - Вот родители отправились в деревню за свежими продуктами на завтрак'. Тут старик снисходительно ухмыльнулся. Больше мы ничего не говорили. Он стоял молча. Наверное, соображал, о чем еще поговорить. И мне нечего было добавить. Это наше молчание затянулось, и я почувствовал себя неудобно, напрасно копаясь в мыслях в поисках темы. Но больше всего мне хотелось, чтобы старик ушел, и чтобы родители побыстрее вернулись. Но старик уходить не торопился. Потом глянул на меня с сочувствием и проговорил: 'Родителей ты не дождешься'. Тут я возмутился: 'Это почему же?' И он ответил: 'А потому что'. Теперь меня так разозлил его бесцеремонный тон, что я хотел было прогнать старика подальше, да не хватило духу. Чувствовал я себя неловко. От этого разговора у меня под мышками стало мокро. Я был в отчаянии. Покачав головой, проклятый старик продолжил свою мысль и рассказал такое, от чего меня будто льдом изнутри сковало. Я весь оцепенел. Признаюсь, от его слов я здорово струхнул. И поначалу в тайне не соглашался с ним. Но вскоре, сам не понимая почему, доверился его словам. Старик пересказал мне случившееся так живо, будто сам все видел, а может, и в самом деле он был свидетелем.
Он сказал, что люди прогневали богиню лесов Медейну, что явилась она, вооруженная луком и стрелами, и без промаха обратила моих родителей и всех других отдыхающих в жадных свиней, и что попали они в бесчисленное стало Крематы. Вечно будут они бродить по здешним окрестностям. Кремата никого не отпустит. Старик все это выдал на одном дыхании. Он задумчиво глядел на меня, сохраняя образ печального вестника, а мой взгляд был полон вопросов. Тогда он наклонился ко мне, ласково похлопал по плечу и произнес: 'Много людей пропадает нынче. Частенько Кремата пополняет свое покорное стадо. Все дикие свиньи в его власти. Бродят по свалкам, едят, жиреют. И каждую ночь Кремата требует себе в жертву самую толстую свинью'. - 'Что же теперь делать? - спросил я, едва владея своим онемевшим от ужаса языком. - Как мне вытащить родителей из этой переделки?' Тогда старик вздохнул глубоко и сказал: 'Слушай меня внимательно. Медейна в гневе. И только искреннее раскаяние человека заставит богиню смилостивиться. Только она поможет тебе вернуть родителей к прежней жизни. Если готов, отправляйся в Гирмовский лес, найди обитель Медейны, поклонись ей и проси о вызволении твоих близких из беды. Другого пути нет'. Такая страшная перспектива разом вынесла из моей головы все мысли. Кроме одной: мне придется это сделать. Потом я хотел спросить, как найти этот лес, но старик уже торопливо шагал прочь. Будто испугался чего-то. Видно, наговорил мне лишнего.
Понимая, что терять времени нельзя, я забрался в палатку, обулся, потом взял из машины отцовскую карту и, рассмотрев ее, зашагал в Поваровку.
В деревне мне повезло: одна скрюченная, косоглазая, в сером шерстяном платке старуха подсказала дорогу в Гирмовский лес. А потом долго выпытывала, откуда я взялся, чего это я тут один делаю, зачем в лес иду? Все-то ей надо было знать. Я, конечно, соврал, будто изучаю жизнь кабанов для доклада на школьной конференции по биологии. Она, кажется, поверила. Хотя глядела на меня недоверчиво. А потом пожаловалась: 'Кабанов теперь развелось! И откуда столько? Не хватает на них охотников'. Тут я испугался и возразил: 'Не надо охотников!' Но бабуля твердила свое: 'Огороды по ночам разоряют...' Я поспешил от нее прочь.
Долго я шагал по обочине шоссе, потом свернул на проселок, обсаженный старыми деревьями, и шел в их тени, пока не увидел вдалеке высокий лес. К нему, сойдя на узенькую волнистую тропу, лежащую через дикие луга, я и направился.
День разгулялся с жаром. Я брел под палящим солнцем и ругал себя за то, что не взял с собой воды. Свитер пришлось снять, а то рубашка на спине промокла, и завязал его рукава на поясе. Во рту пересохло, так что язык прилипал к небу. Я торопился. И наконец до леса добрался. С облегчением перевел дух в прохладной тени деревьев. Отдышался.
На первый взгляд лес казался обыкновенным, как все другие леса, но что-то особенное было в нем, что именно, понять я не мог. Раньше мне бывать здесь не приходилось. Тем более, одному. Я шагал по тропе, вдыхая хвойный воздух, и с каждым шагом углублялся в дремучую чащу. Но тут меня стала пробирать оторопь. Ведь я вырос в городе. Никогда не любил одиноких лесных прогулок. И потому чувствовал себя неловко. Вздумай кто-нибудь напасть - зверь, хищная птица или бандит - мне не чем было бы защититься. И от этой мысли во мне разгулялась тревога. Я продвигался все дальше, стараясь ступать тихо, все время оглядывался, прислушивался, готовился к бегству. Деревья теснились, создавая мрак, из которого что-то шептала таящаяся всюду необъяснимая угроза. Я старался отгонять тревожные мысли, но они были так сильны, что продолжали будоражить воображение, и оно рисовало самые коварные образы, которые наваливались на меня один за другим. Мой взгляд отчаянно блуждал среди кустов, стволов и разлапистых выворотней, похожих на чудовищ. Я озирался, пытаясь заметить опасность, то, что могло наброситься на меня в любое мгновение. Но ничего необычного не происходило. Все вокруг затаилось, даже ветер не дышал, и я принялся убеждать себя, что напрасно так нервничаю, что это незнакомая обстановка так действует, что надо поскорее успокоиться.
Через некоторое время тропа повела меня вдоль склона, затем стала забирать все выше и выше, и вскоре мрак начал рассеиваться. Я поднимался на холм. Среди деревьев земля была испещрена яркими пятнами солнечного света, так что в глазах рябило. Вдоль тропинки на ветках кустов и деревьев трепетали разноцветные ленточки. Кто-то привязал их. Подъем не был крутым, но с непривычки усталые ноги отяжелели, и я все чаще останавливался, чтобы отдышаться. Казалось, вершина растет передо мной, и достигнуть ее невозможно. Но я все-таки взобрался.
Удивительное там местечко! Восемь огромных деревьев возвышаются кругом. Как объяснил старик, то вековечные буки, они всегда тут растут. Вверху густой полог, среди гладких серых стволов полумрак исполосован солнечными лучами, а под ногами - мягкий ковер из жухлых буковых листьев. Ошибиться невозможно: другого похожего места во всем Свете не найти. Среди деревьев покой. Ни души не видать. И где же искать лесную богиню? Старик велел ждать. Тогда я сел под буком между его корней и облокотился на ствол. Долго я ждал. Меня пробирали сомнения. Тот старик, наверное, какой-нибудь местный колдун. Наверное, зря ему доверился. Что если это ловушка? Но деваться все равно некуда. Нужно выручать родителей. А бояться в лесу вроде бы и некого. Какая-то удручающая скукотища вокруг. Хоть бы ветер листья пошевелил. Или мышь пробежала. И я озирался по сторонам, сам не зная, чего ожидал увидеть.
Долго я сидел, попусту теряя время. Сидел, пока по голове не стукнуло что-то, и рядом со мной упали несколько буковых орешков. Я поднял голову. Высоко на толстой ветке мелькнул рыжий хвост. Белка что ли решила меня развлечь? И снова несколько орехов угодили в меня. Я поднялся и разглядел, как белка, шмыгнув с ветки на ветку огненной молнией, приблизилась к дремлющей на суку черной птице, кажется, это был ворон, разбудила его толчком в бок и что-то прощебетала. Ворон ответил негромким деловым ворчанием, снялся с места и, взмахнув блестящими крыльями, полетел прочь. Белка тоже скрылась из виду. И снова все замерло вокруг. Я вернулся под дерево. Мне все чудилось, будто бы за мной наблюдают сотни чьих-то любопытных глаз. Словно весь лес затаился в ожидании какого-то важного события.
Прошло еще некоторое время, и я услышал перезвон маленьких колокольчиков, будто бы по лесу побежали старинные конные экипажи. Эта музыка приближалась. Как вдруг поднялся сильный ветер, зашумело повсюду и взметнулись сухие листья. Они закружились среди буковых стволов. Внезапный вихрь пронесся через лес. Я и опомниться не успел, как на тропе, что вела сюда, на вершину, показались три здоровенных волка, запряженных в небольшую сияющую колесницу.
Я ползком спрятался за деревом и стал выглядывать из-за него. Золотая колесница была богато украшена выточенными из янтаря цветами, листьями, лозами, а на сидении, обитом красным бархатом, покоилась прекрасная девушка. Когда волки остановились, помахивая хвостами, эта красавица сошла на землю и огляделась. Я тотчас понял, она знает, что ее ждут. Волков эта девушка отпустила взмахом руки. Хищники, звеня колокольчиками на сбруе, послушно понесли колесницу прочь, поднялись в воздух и, перебирая лапами, устремились по невидимой дороге куда-то вверх. Они скрылись за кронами деревьев. Где-то там, полагаю, таится жилище Медейны. А девушка снова поглядела по сторонам. Она ждала, когда я выйду и проявлю к ней свое почтение. Но я не торопился, затаился не в силах оторвать глаз от этой вечно юной богини.
Она была похожа на сказочную фею. Длинные светлые волосы, венок из лесных орхидей, длинное воздушное платье, сотканное из маков, лютиков и фиалок. Лицо ее отличалось бледностью, глаза синее ясного неба, губы алее зари. Я заметил, там, где богиня ступала, распускались цветы. Долго я глядел из-за дерева на эту девушку, завороженный ее красотой, так она привязала мой взгляд. Как она прекрасна! Как улыбнулась пролетавшей мимо стайке маленьких птиц, которые поприветствовали ее звонким чиликаньем! Как она добра ко всем созданиям, что ее окружают! Наконец я собрался с духом и смело к ней вышел. Никаких больше сомнений: передо мной богиня лесов, деревьев, зверей.
В знак почтения я склонил голову. Так научил меня старик. В ответ Медейна чуть улыбнулась. 'Доброго дня! - произнесла она так просто, что я растерялся и не сразу ответил; затем продолжила: - Мой секретарь ворон сообщил о тебе. Что же привело тебя в чертоги моего царства?' Она так и сказала: 'чертоги'. Я едва ли осмеливался на нее глядеть. Хотя фигурка, какая надо. Любому бы понравилась. Но я стоял, опустив голову, будто заколдованный ее голосом звонким, как пение ручья. С трудом от волнения начал я пересказывать свою историю.
Я рассказал, как потерял родителей, как один местный старик посоветовал обратиться к лесной богине, как тяжело мне пришлось на пути в Гирмовский лес. А в заключение я так вдохновился, что закончил свою речь пылким заверением: 'Поверь, прекрасная богиня! Я никогда не рубил деревьев, не рвал цветов и не охотился. Да я и травинки ни разу не обидел. Мусор за собой убирал. Птиц зимой подкармливал'. Вышло как-то малодушно. В каком-нибудь другом случае вряд ли бы я так пропел. Но сейчас дело того стоило. 'Я знаю, - ответила Медейна. - Ты честный человек'. - 'Тогда, прошу тебя, помоги вернуть моих родителей', - попросил я. К счастью, моя беда тронула сердце богини. 'Нелегко наказать, но еще труднее простить, - с печалью заговорила она. - Эти люди угодили в стадо Крематы. Ни одного из своих подопечных он не уступит'. - 'Неужели ничего нельзя сделать?' - проговорил я упавшим голосом. 'Я помогу тебе, - решительно сказала Медейна. - Но прежде иди на побережье, дождись ночи, и когда свиньи Крематы придут, заставь их очистить те места от мусора. А после, как только на берег вернется покой, когда с рассветом проснутся цветы и запоют первые птицы, ты найдешь близких тебе людей. Но торопись, юный человек, после захода солнца выйдут из подземелья вилктаки - ночные слуги царя Велняса - тяжело придется тебе. Или умрешь в их когтях, не успев спасти своих родителей, или уцелеешь'. От этого предупреждения меня здорово передернуло. Я мигом представил себе оборотней. Хотя старик о них ничего не говорил. 'Скажи, а кто этот селянин, который подсказал, как тебя найти?' - спросил я. 'Он - властелин дюн - дух Кранто, сын бога Аутримпо и богини бурь Аудры, - ответила Медейна. - Это он призвал меня помочь защитить родные берега'. - 'Дух в образе человеческом?' - удивился я. 'Его облик изменчив, как меняются дюны по воле ветров, ему ничего не стоит превратиться в человека, зверя или куст'. - 'Наверное, он опасен', - рассудил я вслух. 'Поторопись, - снова предупредила Медейна. - Если выдержишь испытание, я сделаю для тебя все, что в моих силах'. Сказав так, она одарила меня самой очаровательной улыбкой на свете, а потом взмахнула своими ажурными, как у стрекоз, крыльями и полетела ввысь. Я проводил богиню взглядом и не тронулся с места, пока она не вознеслась высоко к кронам деревьев, где пропала в солнечных лучах из виду.
И снова я остался один среди леса, чувствуя на себе внимание сотен пытливых взоров невидимых существ. Я бросился бежать вниз по тропе. Скорее из чащи прочь. Тревога никак не оставляла меня. И путь к нашему лагерю на побережье показался мне слишком долгим.
Вернулся я засветло и, к своему облегчению, нашел все пожитки, палатки, машину не тронутыми. Родительская палатка уныло стояла на лужайке. Наверное, в тот день ни одного человека здесь не проходило. В тайне я еще надеялся, что застану родителей на месте, но мечты эти оказались напрасны. Тогда, не теряя времени даром, я нашел в нашем лагере несколько пустых пакетов и стал собирать мусор вокруг. Странное это дело. И почему именно я должен был за всех отдуваться. Сколько людей в этих местах отдыхают, а я один! Да еще придется потрудиться всю ночь, чтобы успеть до утра.
Тем временем, красное солнце, укутанное в пушистые облака, будто в меха, опускалось за море. И алые блики на воде представлялись мне кровавыми ручейками. Я страшно устал. Но все равно торопился. Когда солнце было совсем уже низко, от кустов потянулись вокруг тени, будто костлявые пальцы, и вскоре земля погрузилась в сумерки. Солнце ушло за море. Тогда я оставил полные мешки и принялся собирать хворост, чтобы развести костер. Мне было тоскливо. Я с ужасом ждал наступления ночи. Отчаянно боролся со страхами, понимая, что все задуманное мне предстоит совершить одному. На всякий случай я приготовил несколько головешек и сунул их в огонь: будет, чем защищаться в случае атаки врагов.
Стемнело. Сидя у потрескивающего костра, я ждал, но все было тихо вокруг. Долго я томился. Кромешная темнота окутывала окрестности. Но взошла луна. Она напоминала надкусанный блин. Зато стало светлее. Даже кусты и деревья стали вырисовываться на соседнем поле. А как только луна озарила побережье, до меня стали доноситься странные звуки. Сначала издали послышались шум, треск, повизгивание. И эта дикая музыка быстро приближалась. Словно надвигалась живая волна. Вскоре я уже отчетливо различал топот, рык и сопение. Можно подумать, огромное стадо свиней бежало, спешило, гналось за чем-то. И я не ошибся. Отойдя от костра, я вгляделся во мрак и увидел сотни теней, мельтешащие в поле. Они стремительно приближались.
Этим свиньям не терпелось пожрать все, что только найдется сносного для их ненасытных желудков. Вслушиваясь в нарастающий шум, я живо представил, как лавина мчащихся зверей сносит меня, палатки, кусты в пропасть. Но среди этих несчастных были мои родители. И я отчаянно взывал к мужеству своему, чтобы устоять, сделать все, как велела Медейна и не дать родителям сгинуть навечно в утробе ненасытного страшилища.
И вот оно, это стадо, появилось. Бесчисленная масса хрюкающих, проворных, сопящих тел принялась рыскать по лужайкам, кустам, откосам, а другие, словно рычащий оползень, спустились на пляж, чтобы пожрать все, что осталось после туристов. Кабаны жадно работали своими пятаками. Они не были разборчивы в еде. А мне того и надо. Схватив один из приготовленных пакетов, я стал дразнить вепрей, собирая в него мусор. Благо, луна светила между реденькими белесыми облачками, и я, подсвечивая себе фонариком, успешно рыскал среди свиней. Моя деятельность наверняка показалась им большой наглостью, и это прибавило едокам азарту, мне пришлось увлечь их за собой. Консервные банки, бутылки, коробки... опускал я в свой вместительный пакет. Один здоровенный хряк, заметив, как я стянул у него из-под носа замасленный обрывок газеты в который, похоже, заворачивали копченую рыбу, так уставился на меня своими маленькими, злыми глазами, что я отпрянул. Затем он хрюкнул от возмущения и двинулся на меня как на соперника. Я начал отступать. Тогда эта зверюга издал такой рык, что у меня волосы на голове зашевелились, а ближайшие к нам свиньи подняли головы. В следующую минуту они всей гурьбой бросились в мою сторону. Я едва поспевал. Теперь они заработали резвее. Как будто ненасытные пылесосы поглощали все на пути. И мне приходилось проявлять немалую расторопность. Разъярившись, жадные кабаны спешили, желая меня обогнать, урвать себе побольше, не позволить обойти соперникам. Как только я убедился, что стадо поглощает все без разбору, я повернул к машине, оставил полный мешок возле кустов и забрался в салон.
Теперь я мог отдышаться в безопасности. При лунном свете мне было хорошо видно, как свиньи наводнили окрестности. Занятые чревоугодием, они раздувались, пускали слюни, рычали и злобно отталкивали друг друга.
Все шло так, как требовалось, пока издали не раздался протяжный вой. Вилктаки?! Эта страшная мысль пронеслась будто пуля. Вскоре унылое завывание послышалось еще ближе. Я затаился, сожалея, что вилктаки теперь испортят все дело.
Да вот же они: я заметил несколько серых оборотней и сполз на пол. Огромные вилктаки выбирались из-под земли, отряхивались и, крадучись, приближались к стаду. Я чуть приподнялся и глянул в окно. Одного, что скалил зубы неподалеку, я сумел разглядеть как следует. Волчья голова, получеловеческое бесхвостое тело, покрытое редкой серой шерстью, огромные глаза, видящие в темноте, полагаю, не хуже, чем мои днем. Чудовище из ночных кошмаров. Кажется, их было пять или шесть, а может, и больше. Едва дыша, я затаился в машине и умолял Бога, чтобы поскорее наступил рассвет.
И началась охота. Вилктаки большими прыжками нападали на избранную жертву. Тут и там раздавался истерический визг. Стадо, почуяв опасность, ринулось бежать врассыпную. Началось жуткое смятение. Хищники бросались из засады. Я видел, как один неподалеку оседлал брыкающуюся свинью и скакал на ней по лугу. Жертва истерически визжала, пока лютый зверь не прикончил ее.
Не раз меня посещала мысль сбежать, а рука так и тянулась к ключу зажигания, а ноги - к педалям. И в самом деле, завел бы машину и умчал прочь. Но не мог. Я должен был сдержать слово, данное лесной богине, ради спасения родных.
Потом какой-то кабан в панике нечаянно пихнул машину боком. От неожиданной встряски я дернулся и, задев плечом руль, просигналил. Вилктак, что поедал добычу в десяти шагах от меня, повернул голову и, замерев на мгновение, уставился на машину. Затем он бросил свою жуткую трапезу и стал медленно, с опаской, приближаться. Я сидел на полу и, как безумный причитал: 'Спаси, Господи, и сохрани!..' Но вилктак засек меня. Он встал, опираясь на капот своими атлетически мускулистыми ручищами, и я услышал скрип его когтей по металлу. Ничего более страшного я еще не переживал. Вилктак зарычал, морща губы, поднял гриву дыбом. Глаза его метали яростные огни, так что казалось, они вот-вот прожгут лобовое стекло. И вдруг мы встретились взглядами. Его красные белки я никогда уже не забуду. Представляю, какой ужас орал в моих мокрых глазах, и оборотень это видел. Я едва не задыхался от волнения и, сжимая зубы, в отчаянии шмыгал носом. Не трудно вообразить: одного удара его кулака хватило бы, чтобы с размаху высадить окно, а потом сунуться внутрь, схватить меня за горло и вытащить на поляну, чтобы сожрать. Так и случилось бы, но вдруг в салон просочилось густое зловоние, и вилктак вдруг куда-то исчез. Я очень надеялся, что он не спрятался под машину, а то процарапался бы внутрь через днище. Но переживания мои оказались напрасны, отвратительный запах был такой чудовищной силы, что проник в закрытую машину, и от него хотелось бежать. Я глянул в окно и тотчас все понял. Это явился он.
Огромная крылатая туча, мерцая, опустилась на дальний край поля. Она двинулась призрачной двуногой образиной и возвышалась, словно башня под луной. На толстых коротких ногах демона были длинные когти, чтобы хвататься за землю, клыкастая морда свирепа, огромный нос пятаком. Его студенистое тело было покрыто грязным тряпьем. Большие изумрудные глаза горели ненавистью. Он источал сильную хлевную вонь. Двигался Кремата чрезвычайно медленно, но быстро приближался, только не шагал он, а полз по земле, будто морская волна. И мерзкие, как нетопыри, блуждающие души погибших свиней летали вокруг него в поисках защиты. Судя по злой гримасе, он был невероятно зол оттого, что на его стадо напали вилктаки. До меня доносилось его негодующее урчание. И тогда я представил: если Кремата не повернет, то раздавит машину своей массой, сделав ее лепешкой. Я осторожно открыл дверцу, вылез наружу, подобрался к гаснущему костру и поднял тлеющую головешку, чтобы раздуть в ней огонь на случай нападения вилктака. И только я схватился за нее, как в лунном свете показалась троица исполинских волков, несущих колесницу Медейны.
Едва они коснулись земли, как колесница развеялась, словно была вся из золотой пыли, и лесная богиня уверенно зашагала ко мне. Волки сопровождали ее. Она встала между мной и надвигающимся гигантом. Кремата издал протяжное недовольное бормотание. Но Медейна своим полным любви взглядом успокоила этого демона. И тот остановился.
Между тем несколько свиней продолжали пировать возле моей палатки, как ни в чем не бывало. Они раздались вширь, как переполненные мусорные мешки, а животы их были такими упругими, что грозились лопнуть.
Я стоял, глядел на них не в силах пошевелиться. Как вдруг Медейна обернулась и, подняв свой лук, молниеносно вытянула из колчана, что висел за ее спиной, стрелу, прицелилась и выстрелила. Дикий вопль позади меня потряс окрестности. Я в ошеломлении увидел пронзенного стрелой вилктака, который корчился на земле возле можжевеловых кустов. Этот оборотень подбирался ко мне, чтобы сцапать, да не успел. Опустив лук, Медейна указала на мертвого оборотня Кремате, и тот благодушно причмокнул. Тогда я бросил полыхающую головешку в костер и уступил Кремате дорогу. Он приблизился к мертвому вилктаку, удовлетворенно произнес: 'Аву-у-у', облизнулся и стал склоняться над жертвой. На наших глазах гигант с шумом насоса втянул мертвого в себя, едва только распахнув пасть, подобную пещере. Затем выпрямился, что-то пробурчал себе под нос и покачал головой, выражая тем самым, как я понял, удовольствие. А, главное, он перестал потеть от ярости, обдавая округу диким смрадом, и я с облегчением перевел дух. Он принял наше жертвоприношение. И теперь можно было рассчитывать на его благосклонность.
'Великий господин лесов! - обратилась к нему Медейна на прусском наречии. - Кремата! Ты - повелитель славного рода. Ты милосерден, щедр и радушен. Заклинаю тебя, великий дух, во имя богов, что подчинили себе мир, во имя далекой ночной звезды, что приковывает наши молящие взоры после захода солнца, во имя луны, что рассеивает мрак своим холодным сиянием, не тронь юного человека. Будь добродетелен, мудр и справедлив. Верни ему потерянное. Боги видят, щедрость твоя не останется без награды. Пусть не оскудеют владения твои, не утратишь ты власти своей, и мир твой будет вечен. О милостивый дух! Внемли разуму, прислушайся к моим словам, исполни нашу просьбу...'
От такого проникновенного обращения лесной богини Кремата весь выпрямился, закачался в знак одобрения и пробурчал что-то невразумительное нежным, не свойственным верзиле тоном. А затем, согласившись, выдохнул свое 'Аву-у-у', вновь обдав нас ужасным зловонием, так что волки Медейны поморщились и зафыркали от омерзения.
'Великий дух согласен', - с улыбкой объявила богиня.
'Неужели все кончено?', - промолвил я с волнением.
А тем временем Кремата медленно развернулся и побрел в направлении леса. Его подданные - кабаны успокоились и, следуя за хозяином, бороздили носами луг в поиске съестного. Когда ночная тьма скрыла Кремату с наших глаз, я перевел дыхание, а Медейна позвала своих волков.
Они окружили нас, и я чувствовал их сердитое дыхание над собой, отчего мне сделалось не по себе. Богиня, заметив мою робость, приказала: 'Отступите! Вы пугаете этого милого юношу'. Тогда волки послушно попятились и замерли поодаль в ожидании ее распоряжений.
'Ты исполнил свое обещание, - сказала Медейна. - И я сделала все, что было в моих силах. Когда Кремата уведет свое стадо, ты найдешь несколько свиней, о которых он позабудет. Не приближайся к ним. Укройся где-нибудь до рассвета. А утром ни о чем не беспокойся'. Сказав это, Медейна одарила меня такой нежной улыбкой, что у меня закружилась голова, и сердце так заколотилось, точно от счастья. Всю оставшуюся жизнь я хотел бы дружить с лесной богиней. Но мы должны были расстаться. И от этого на меня нахлынула грусть.
'Спасибо!' - только и проговорил я, склонив перед ней голову.
Медейна повернулась, кивнула своим преданным волкам, и те, едва только встали бок обок, как появилась из ниоткуда колесница и сбруя пристегнулась на их серых телах.
'Прощай!' - сказала мне Медейна и поднялась в свой экипаж.
'Пока!' - тихо ответил я.
Тогда волки встрепенулись и помчали ее прочь все выше и выше над полем в сторону Гирмовского леса.
Я глядел, как несется колесница богини в ночном воздухе, озаренном сиянием луны. А потом забрался в машину, устроился на заднем сидении и, уставший, разбитый, замученный, тотчас утонул во сне.
Думается, проспал я недолго. Ранним утром меня разбудили крики чаек. И было уже светло. Я приподнялся, протер ладонью запотевшее окошко и поглядел в него. Золотистое солнце купалось в перистых лиловых облаках. В соседних кустах расщебетались птицы. Чувствовал я себя бодро, правда, побаливали мышцы ног, покалывало в онемевшей руке и шее. Валяться в тесной машине больше не хотелось. Я сел и, почесываясь от комариных укусов, огляделся. Всякая опасность унеслась прочь вместе с ночной темнотой. Но что же теперь с моими родителями? Я надел кепку, открыл дверцу и выбрался из салона. Сырой свежий воздух с моря повеял в лицо. Я потянулся на свободе, испытывая приятное облегчение во всем теле, и огляделся. Несколько набитых мусором пакетов стояли перед машиной. Еще один валялся возле можжевельника. Земля вокруг была истоптана кабанами. Я направился к палаткам, и, когда вышел из-за кустов на нашу лужайку, увидел маму. По своему обыкновению она готовила завтрак: у стола резала помидоры для салата. Я подошел к ней, и мы поприветствовали друг друга, пожелав доброго утра самым обыкновенным тоном, словно ничего дурного не произошло. Но тут я заметил на мамином локте глубокую рваную царапину.
'Откуда это у тебя?' - спросил я.
'Сама не знаю, - ответила мама. - Наверное, оцарапалась, когда собирала шиповник для чая'.
С чувством великого облегчения на душе я обхватил ее руками.
'Погоди, не мешай, - попросила она. - Ты же видишь, я с ножом. Порежусь'.
'Да я просто рад, что с тобой все в порядке', - весело сказал я, выпуская ее из объятий.
'А разве что-нибудь случилось?' - спросила она с недоумением.
Я не ответил, а, увидав на пляже папу в компании Ярцевых, встал у кромки обрыва и помахал им рукой. Они замахали в ответ, приятно улыбаясь, и я понял, у них там тоже все хорошо. Гуляли, собирали янтарь и теперь радовались своим находкам, показывая их друг другу.
Потом я прошелся по берегу, спустился на пляж, побродил возле моря. Нигде не осталось и следа от мусора. Только несколько набитых мною пакетов напоминали о случившемся ночью. Теперь пляж очищен. А пакеты с мусором мы заберем с собой и бросим в контейнер, что в Поваровке возле магазина. Значит, Медейна больше не сердится.
Мои родители ничего о произошедшем не помнили. Сколько я не допытывался, они знать ничего не знали о Кремате и его послушном стаде кабанов. А потом мы сели за стол. И тогда снова появился тот странный старик. Он проходил мимо. Никто из взрослых не окликнул его. Лишь я обменялся с Кранто благодарным взглядом.
Гирмовский лес
1
Я увидел ее случайно посреди дня, когда шел к автобусной остановке через площадь Победы, собираясь ехать к отцу в лесничество. Что-то знакомое было в этой девушке. Но кто она? Разве мы раньше встречались? Я заметил, что одета она в разрисованное фиалками платье с полоской солнечного орнамента, пущенного по низу подола. У нее были русые волосы, удивительно длинная коса, большие красивые глаза. Что-то влекло меня к этой девушке, какая-то необъяснимая сила, хотя я очень торопился. Вокруг было много прохожих, и необычная красавица вызывала у всех любопытство, как приехавшая издалека гостья - на нее с интересом поглядывали. А она кого-то ждала, словно бы ей назначили свидание, но задерживались. Я не спеша к ней приближался, утверждаясь в мысли, будто знаю ее, но никак не мог вспомнить, откуда. Лишь подойдя ближе, я заметил, как в ее прическе бриллиантовыми капельками засверкала тоненькая диадема, от упавшего на нее солнечного луча. И тогда только я вспомнил: ведь это Медейна! Откуда она здесь, посреди города, на оживленной площади и совсем одна? Кого дожидается? - спрашивал я себя, и еще больше удивился, когда узнал, что ждала она именно меня.
- Ваше величество! - обратился я, подойдя к ней, и в почтении склонил голову.
- Не так громко, Ярослав, - тихо попросила Медейна. - Здесь много людей.
- Простите, я не ожидал встретить вас, - замялся я, чувствуя нахлынувшее на меня волнение, и смутился.
- Нам нужна помощь, - сказала она грустно.
- Лесная богиня обращается за помощью к человеку? - удивился я.
- Когда не желает кровопролития, - ответила она искренне.
- Но как вы узнали, где меня искать? - все еще недоумевал я.
- Мои шпионы, - чуть улыбнувшись, промолвила она и подала мне цветущую льнянку.
Я взял растение. Этот сорняк растет у нас по всему городу, даже из трещины на тротуаре порою вылезает, и я сказал:
- Да ведь это самая обыкновенная льнянка.
И тотчас, как будто раздосадованные моим грубым обращением, цветки, тесно сидящие на стебле, разом хищно оскалились да с таким рыком, что от неожиданности я уронил растение под ноги. Такого я еще не видел! Надо же огрызаются!
- Не пугайся, она не причинит тебе вреда, но в случае угрозы, способна растерзать в клочья любого врага, - объяснила Медейна. - Я одушевила ее.
- Чудеса! - обрадовался я. Поднял растение, и цветки мне обиженно проскулили, словно верные псы, которых отругали за недостойное поведение.
- Признайся, юный лесник, как ты узнал меня?
- Один мой друг... понимаете?.. ваше величество, он рассказал про вас историю.
Медейна с улыбкой кивнула.
- У твоего друга слишком длинный язык.
- Но ведь вы не просили его помалкивать о том, что произошло на побережье.
- Верно, я... забыла в тот раз.
- Но и прежде я слышал о вашем удивительном лесе от прусского жреца Гентаса.
- Пожалуй, ты прав, и я доверяю тебе.
- Будьте уверены, ваше величество, я умею хранить тайны. Ведь мы заодно.
Тут она улыбнулась.
- Твоя смекалка мне нравится. Но с возрастом ты становишься дерзким.
- Отец тоже так говорит. Но я служу лесу и защищаю его, как могу. Надеюсь, вы согласитесь.
- Потому я искала встречи с тобой.
- Ваше величество?
- К моим владениям приближается беда: Велняс намеревается уничтожить Гирмовский лес и его жителей.
- Нет, этому не бывать: я готов защищать ваш лес, - уверенно заявил я.
- Мы будем благодарны, - проговорила Медейна. - А льнянку спрячь, она тебе пригодится.
Тогда я снял с плеч рюкзак и, поставив на землю, сунул в него заколдованное растение, а когда выпрямился, Медейны передо мной не оказалось, я огляделся по сторонам и проснулся.
Лежа в постели, я едва перевел дух от захватывающего видения, соображая, что этот сон значит. Разговор с лесной богиней отчеканился в моей памяти дословно. И тогда я сообразил: надо спешить - ее лес, наверное, и вправду в опасности.
Шагая через площадь Победы, я вновь вспомнил о разговоре с Медейной. А что же с ее льнянкой? Каково же было мое удивление, когда, раскрыв рюкзак, я нащупал и вынул на свет живое растение. Это была она - льнянка - только цветки больше не рычали на меня, наверное, не находили для этого повода. Но кто же подсунул ее? Я спрятал льнянку в рюкзак в недоумении и заспешил к остановке, ведь нужно все рассказать Гентасу. Что скажет наш лесник?
Сидя в автобусе, я размышлял о свойствах льнянок и растений вообще, особенно тех, с которыми мне приходилось общаться в лесничестве. Именно общаться, потому что понимание их свойств для нас очень важно: ведь мы живем среди леса и знаем все его радости и горести. Иногда он взывает о помощи. Впрочем, растения не так уж беззащитны, как многие думают, и обладают такими свойствами, которые вполне можно принять за поведение разумных существ. Я могу назвать достаточно много лесных и полевых растений, с которыми мы, лесники, нашли общий язык, ссоримся или дружим. По этому поводу я знаю много примеров от Гентаса и отца.
Гентас хорошо понимает растения, хотя вместо слов они выделяют особые эфиры, которые наш лесник способен прочитывать, как сообщения, чтобы принять к сведению. Этот язык растений - этот их эфир - едва ощутим, но жрец знает множество признаков того, что растения хотят ему сказать. Вот, например, совсем недавно саженцы каштанов, бука и сосны в нашем питомнике позвали Гентаса на помощь: на них напали прожорливые гусеницы и стали грызть листья и хвою. Юные деревца принялись усердно выделять свой эфир, оповещая об опасности взрослых соседей. Вместе они привлекли внимание хищных ос, позвали их, и те слетелись со всей округи, чтобы охотиться на личинок для своей пользы. Заметив налет этих насекомых, Гентас осмотрел саженцы, обнаружил вредителей, сходил в дом за банкой и начал их собирать. Вскоре он избавил юные ростки от всех гусениц.
Отец тоже прислушивается к растениям. У кислицы, осины, клевера он справляется о погоде. Выяснив, что ждет наши места в ближайшее время, он потом строит планы на день-другой. Особенно важно не ошибиться с началом сенокоса, сбора лекарственных растений и семян на посадку, когда требуется сухая солнечная погода. Иначе дожди могут безнадежно залить все наши труды.
А с люпинами мы в ссоре. Это растение селится по лугам и ненавидит меня, потому что я скашиваю его вместе с травой, когда идет заготовка сена. У люпина хорошая память, он верно чувствует мой запах, поэтому, когда я выхожу из леса на луг, он принимается выделять свой отвратительный панический эфир, от которого у меня появляется сильный насморк, а потом болит голова. Так что я тороплюсь уйти подальше от люпиновых зарослей, даже если не вооружен косой и не собираюсь покушаться на жизнь этого своенравного растения. Выделяя эфир, который разносится ветром по окрестностям, люпины сообщают своим сородичам о моем приближении, чтобы прогнать меня. Не терпят они и других наших лесников и рабочих, которые участвуют в сенокосе, лишь на моего отца люпины не в обиде, ведь он давно не покушался на их жизнь, а за зиму эти растения обо всем забывают.
Приехав в Пруссовку, я сразу же направился в Сиреневый переулок к Гентасу, чтобы рассказать ему о вещем сне.
- Я все знаю, мой друг, - ответил жрец. - Вчера Медейна посетила меня. Велняс намерен уничтожить Гирмовский лес, лишить Медейну власти, а нас - надежного союзника. Он желает доказать свое превосходство над миром людей и духов, подчинить всех своей власти и править в Самбии безраздельно. Скоро в Гирмове придут лесорубы.
- Но как мы защитим от них лес? Ведь он не входит в пределы нашего лесничества, - засомневался я.
- Верно, Ярослав, потому я намерен сегодня же обсудить это с твоим отцом, - сказал Гентас.
- Хорошая мысль, - согласился я. - Уверен, отец что-нибудь придумает. Только нужно поспешить, пока Велняс не опомнился и не стал чинить нам препятствия.
Отца мы застали дома, он работал в своем кабинете за столом, изучая какие-то важные бумаги с печатями, и что-то выписывал в тетрадь. Когда мы вошли, он оторвал серьезный взгляд от документов и, поднявшись из-за стола, поприветствовал Гентаса, затем и меня за руку.
- Как дела дома? - сразу поинтересовался он, словно из опасения, что за разговором упустит этот необходимый вопрос.
- Все в порядке, пап, - невозмутимо ответил я. - Мама с утра до вечера повышает квалификацию на курсах. У нее скоро отпуск. А мы к тебе с делом.
- Садитесь, - сказал он, возвращаясь в свое кресло. - И что на этот раз? - Он устремил на Гентаса пытливый взгляд.
Лесник опустился на стул напротив отца. Я устроился в кресле у книжного шкафа, снизу доверху заполненного научными фолиантами. Отец, дожидаясь ответа, откинулся на спинку кресла и сложил на груди руки.
- Разговор есть серьезный, - начал Гентас медленно, деловым тоном, своим видом показывая, что явились мы и вправду не с шуточным заявлением. - Пришла весть, будто промышленники собираются рубить Гирмове на древесину, а после будут рыть на том месте карьеры для добычи янтаря, песка и глины. Нельзя допустить гибели священного леса и его жителей.
Пока Гентас говорил, добавив еще и то, что в этой истории замешана нечистая сила, мы внимательно его слушали, ни разу не перебивая. Я видел, как хмурился отец, сдвинув брови, а значит, наше беспокойство тронуло его.
- Их нужно остановить, пока не поздно, Всеволод, - продолжал Гентас, - иначе равновесие нашего мира будет нарушено, и тогда он скатится к страшной беде. Медейна настроена решительно.
- Знаю, Гентас, - задумчиво промолвил отец. - Сохранение соседних лугов и лесов для нас важно. Но присоединение Гирмове к нашему лесничеству - дело трудное. Промышленники будут бороться за свою выгоду, из-за этого могут произойти столкновения наших интересов, и к чему это приведет - известно.
- Но, папа, мы ведь не можем бросить на произвол судьбы обитателей Гирмовского леса! - воскликнул я.
- Если мы не защитим этот лес, его жители восстанут, и много жертв принесет эта война, так обещала Медейна, - выложил Гентас свой козырной довод. - Лесная владычица готовится к решительному противостоянию. Самбия не отдаст Гирмове на растерзание.
- Я сказал только, что дело будет сложное, но не отказываюсь от помощи, - сердито проговорил отец.
- Ради мира, Всеволод, пусть Гирмовский лес войдет в состав нашего лесничества, - сказал Гентас. - Это единственный шанс.
- Я сделаю все, что в моих силах, - пообещал отец.
- Спасибо, пап! - обрадовался я, вскакивая со своего места.
Тогда Гентас кивнул и, обнадеженный словами главного лесничего, тоже поднялся.
- Завтра я еду в город, - убедительно сообщил отец. - Преподнесу этот вопрос чиновникам на обсуждение.
Попрощавшись с отцом, мы вышли в сад, почему-то уверенные в нашей победе.
- Все будем бороться, - сказал я. - Чего бы там, в городе, не решили, дадим достойный отпор Велнясу.
- Не хотелось бы проливать кровь, - тяжело вздохнул Гентас.
- Медейна тоже так говорила.
- Стало быть, мы должны ей помочь.
2
На другой день мы с Гентасом седлали коней и поскакали в Гирмове. Чтобы добраться туда скорее, решили ехать по проселочным дорогам среди лугов и перелесков. Гентас время от времени навещал те священные места и хорошо знал, как сократить к ним путь. Июльское солнце жарило нас беспощадно, луга вокруг дышали пряным сухотравьем, лишь в тенистых рощицах мы спасались от зноя и утоляли жажду водой из фляги. Наконец мы повернули на старую грунтовую дорогу, обсаженную с двух сторон древними липами, каштанами, ясенями, и въехали в Гирмовский лес. В полумраке стояла тишина, ничто не указывало на то, какая опасность стягивается к лесу, и кони гулко ступали по тропе, так что о нашем прибытии местные обитатели, прислушиваясь, узнавали заранее. Мы не стали углубляться в священную чащу, проехали холм стороной, и вскоре среди деревьев замаячил золотистый свет луга. Далее, проехав краем опушки, мы пересекли луг и выбрались на шоссе, которое вело в Поваровку.
Я хоть и не бывал в этих местах, но однажды выслушав историю Ольхова, мне теперь все казалось здесь знакомым. Словно бы я видел эти луга, перелески, дорогу с деревьями, растущими вдоль обочин - так ярко представил я картину, изображенную моим другом.
До тех пор, пока не приехали в Поваровку, ничего подозрительного мы с Гентасом не приметили. Как вдруг на краю деревни, на большом расчищенном от кустарника и травы участке неподалеку от шоссе, мы застали ряды лесозаготовительной техники: тракторы с клещевыми захватами, лесовозы, бульдозеры - словно войско, приготовленное к битве, дожидалось теперь приказа начинать наступление. Это встревожило нас. Территория была огорожена колючей проволокой. У въезда, перекрытого полосатым шлагбаумом, стояла деревянная будка с крылечком, в которой сидел сторож за большим окном, и было видно, как он там читает газету. Других людей мы не застали.
- Хорошо подготовились, - покачал головой Гентас.
- Нелегко нам придется, - подхватил я тревожную мысль.
После этого, осмотревшись в Поваровке, которая в полуденный зной, казалось, вся дремала, и не видно было ни души, разве только одна рыжая собака, высунув язык, лежала в тени на крыльце ветхого дома да несколько голубей прохаживались перед входом продуктового магазина, мы с тяжелым предчувствием повернули в обратный путь.
На этот раз, подъезжая к Гирмовскому лесу, мы отчетливо услышали резвый рев работающей пилы. Я вопросительно поглядел на Гентаса, и он утвердительно кивнул; тогда, пришпорив коней, мы поскакали на этот ужасный звук, доносящийся из глубины леса. Вскоре уже, впереди, послышался громкий треск и шум, потом закачались деревья, и какой-то исполин со стоном и скрипом, как смертельно раненый, рухнул на землю. Спустя несколько минут, мы спешились возле упавшей лиственницы, где стояли два лесоруба и осматривали поваленное дерево. Один из них в оранжевой каске, второй - усатый, был на вид постарше, и держал заглохшую бензопилу. Вокруг них звенели сонмы комаров. Казалось, они слетелись со всех закоулков, так что оба лесоруба с раздражением то и дело хлопали себя по лицу, рукам и почесывались. Нам с Гентасом тоже досталось от кровопийц, которые обрадовались нашему появлению не меньше, чем лесорубам, лица и руки которых уже припухли от укусов. Мы подошли к злополучным заготовителям древесины, отмахиваясь от настырных звонарей.
- По какому праву валите деревья? - строго спросил Гентас.
- Мы выполняем распоряжение начальства, - ответил ему человек в каске.
- Здесь не положено, - сердито сказал Гентас. - Требую покинуть лес.
- Да мы бы с удовольствием ушли отсюда, пока нас не сожрали комары, - хлопнув себя по щеке, заявил усатый и опустил на землю пилу, чтобы освободить правую руку для разгона сгущающейся над ним комариной братии. - Но перед нами задача - заготавливать древесину.
- Это священный лес, его рубить нельзя, - объяснил Гентас. - Уходите, пока целы.
- А ты нам не указывай, - заявил лесоруб в каске и, ударив себя по руке, оставил в том месте алую кляксу с ножками и крылышками. - Это вам находиться здесь запрещается.
- Требую оставить лес в покое, - повторил свое Гентас.
Но лесоруб поднял пилу, рывком завел двигатель, и слова Гентаса потонули в ее мощном рокоте.
- Только попробуйте тронуть, - вступил я в этот затянувшийся спор, придав себе суровый вид, и сжимая кулаки, встал на пути пилильщика к ясеню, которого тот намеревался повалить.
Лесоруб, этот усач, разозлился, потому что работы много, комары заедают, а кто-то вдобавок еще и препятствует делу, и пригрозил мне рычащей пилой. Теперь я ощутил, как на моей спине задергался и закачался рюкзак, а когда враг приблизился, то он и вовсе заплясал. Тогда я скинул его с плеч, развязал и раскрыл пошире. В несколько мгновений из него друг за другом выскочили семь огненных псов, здоровенные, как овчарки, злые, как бесы и ужасно сильные. Они обступили лесорубов, скалясь и рыча. Усатый от неожиданности даже выпустил из рук пилу, и та, рухнув на землю, произвела фонтан из земли, камней и срезанной травы, а потом, словно бы подавилась и заглохла. Псы ждали моей команды. На самом деле они вовсе не были объяты огнем, это со страху можно было принять их сверкающие неистовой яростью глаза и сияющую золотисто-рыжую шерсть за всполохи пламени. Наши кони, испуганные появлением хищников, метнулись прочь, так что Гентасу пришлось последовать за ними, чтобы успокоить и не дать им потеряться в чаще. А я стоял под ясенем и глядел на лесорубов, решая как поступить с врагом: отдать псам на растерзание или помиловать. Впрочем, пусть эти парни знают, что Гирмовский лес под надежной защитой, и впредь не возвращаются сюда пилить деревья.
- Прочь из леса, - приказал я. - Или ваши кости и родственники не найдут.
Осторожно отступая под пристальным взором огненных псов, лесорубы собрали свои вещи и поспешили исчезнуть, пока живы. Когда они скрылись из виду, огненные псы, собравшись в ряд, в секунду обратились в мою волшебную льнянку. Я тотчас поднял ее и спрятал в рюкзаке. Гентас тем временем успокоил коней. И через несколько минут мы уже скакали по лесной тропе в направлении дома.
Первая вылазка в Гирмове, да еще с приключениями, изрядно вымотала меня, но я все-таки был настроен решительно, полон боевого духу и потому, невзирая на усталость, еще весь вечер по заданию отца провел в его библиотеке в поисках сведений об этом священном лесе, какие только могли попасться в книгах и старых журналах. Оказалось не так уж много. Кое-что я выписал из немецкой книги по истории Замланда, найденной отцом на чердаке много лет назад, кроме этого мне попались несколько журнальных статей о растениях и животных здешних мест, а также справка по археологии, в которой уважаемые профессора из Академии наук рассказывают о раскопках древних погребений Самбии. Все это пригодится отцу, когда он отправится доказывать чиновникам, насколько важно сохранить Гирмовский лес в целости, чтобы потом не сожалеть об утраченном. Мы с Гентасом верили, что отец сумеет его защитить, ведь он никогда не сдавался.
На другое утро мы вновь отправились в Гирмове. По заданию отца требовалось отыскать там ценные виды растений и редких животных. Ведь если мы обнаружим хотя бы одну травинку или букашку, занесенную в Красную книгу, тогда это наверняка поможет добиться справедливости в кабинетах чиновников.
В то утро лишь одно меня беспокоило - это сон, который я увидел ночью. Пришлось снова поделиться своими тревожными мыслями с Гентасом, когда мы по пути в Гирмове остановились отдохнуть от палящих солнечных лучей на берегу ручья в небольшой рощице. Ведь сны для жрецов - как приоткрытое окно в будущее, в которое можно выглянуть.
Я видел, как огромный дракон забрался в наш лесной дом и принялся меня преследовать. В ужасе, подхватив свой рюкзак, я побежал от него по сумрачному коридору в кухню и запер за собой застекленную дверь. Недолго я наблюдал, как, протискиваясь, чудовище пытается добраться до меня, царапая когтями оклеенные обоями стены. Голова его была увенчана рогами, которыми он срезал штукатурку, тело, покрытое чешуей, скользило по коридору, а глаза были такие большие, что я мог увидеть в них себя, как в зеркале. Дракон торопливо приближался к двери. Спасаясь от него, я бросился к окну, распахнул его и выпрыгнул в сад, оттуда поспешил к лесу и дальше побежал по узкой тропинке, затем через луг, пока не очутился на остановке. Тут я перевел дух. Дракон уже громоздился на опушке. Там, в далеке, он огляделся, взмахнул своими широкими перепончатыми крыльями, взметнулся вихрем, затем бросился вниз и, ударившись о землю, обратился в огромного вепря с парой удивительно больших закрученных клыков. Этот зверюга принялся вынюхивать мой след своим внушительным пятаком, напал на него и бросился через луг в мою сторону. В несколько прыжков он оказался уже близко. Я почувствовал, как от страха ноги мои налились такой тяжестью, что не сдвинуться с места. Но, превозмогая усталость на непослушных ногах, я побрел по безлюдной улице, как вдруг обо что-то споткнулся и проснулся.
- Гентас, ведь это он был у нас? - спросил я, взволнованный собственным пересказом.
- Это всего только вещий сон, - ответил жрец задумчиво. - Полагаю, Велнясу что-то нужно.
- Что именно? - путаясь в догадках, спросил я.
- Ведь с тобой был рюкзак, верно?
- Да.
- Что-то есть в твоем рюкзаке.
- Ему нужна льнянка Медейны?
- Скорее всего.
- Льнянка по-прежнему в моем рюкзаке, - сказал я.
- В это растение богиня заложила большую силу, - промолвил Гентас. - Она - твой оберег. Велняс желает поссорить тебя с отцом, навести смуту в нашем лесничестве. А льнянка надежно хранит лесной дом от раздора.
- Отец теперь в городе. Он пытается отстоять Гирмовский лес. Ему надо помочь.
- Пожалуй, продолжим наш путь, мы вместе сумеем доказать ценность этого леса.
Тогда мы поднялись с травы, сели на коней и поскакали в Гирмове.
В тот раз и последующие несколько дней мы с Гентасом обследовали лес вдоль и поперек, заглядывая во все его потайные места, пруды и овраги. Затем к нам присоединился Клайд. Он здорово нам помог. Благодаря его чудесной способности отыскивать растения, наш труд заметно упростился, так что управились мы быстро. В результате нам удалось составить список редких орхидей, лекарственных растений, деревьев, некоторые из которых больше нигде не найти, даже в нашем лесничестве. А главное, мы обнаружили гнездо черного аиста - такой редкой птицы, что одно упоминание о нем склонит добросовестных ученых на сторону сохранения любого леса, где он живет.
Наши вылазки в Гирмове были еще и тем хороши, что вскоре мы досконально узнали лес и его окрестности: каждый овраг и холм, каждый ручей и тропу, каждый валун. Потому я мог ходить по лесу сколько угодно и ни разу не заблудиться. Всему этому конечно же способствовали мои знания и опыт, полученные с самого раннего детства в нашем лесничестве.
Лес в своем стремлении к изысканной красоте был полон цветов, ведь прежде его никогда не беспокоили, и в нем уцелело немало редких растений. Среди высоких деревьев, куда проникает свет, на высоких стеблях покачивались колокольчики, на солнечных лужайках красными огоньками глядели смолевки, гвоздика, шпажники, а в березняке, словно на зеленом небе, белыми искрами сияли звездчатки. В сырой тени деревьев свои желтые кувшинчики развесили недотроги. На опушке выставились на показ охристые соцветия наперстянки. Гентас рассказывал, что их нектаром любят лакомиться цветочные духи, которые путешествуют верхом на шмелях. Таким предстал перед нами лес мирным, красочным и вдохновленным.
3
Спустя несколько дней, когда я сидел на берегу Лесного озера, наблюдая за тем, как серая цапля, стоя в воде, охотится на рыбу, снующую возле тростниковых зарослей, в моем рюкзаке вновь разразилось волнение: он стоял рядом со мной и дергался, покачивался, словно живой. Я раскрыл его и услышал гневное ворчание. Что-то моя льнянка опять беспокоится. Оглядевшись по сторонам, я ничего необычного не заметил. Не очень-то хотелось вновь увидеть оскаленные пасти огненных псов. Тогда я решил навестить Гентаса, ведь льнянка без причины не волнуется, может быть, он знает, в чем теперь дело.
Сократив путь через Журавлиный луг, я быстро пришел в деревню. Однако лесника дома не застал. Его дочь Лайма - девчонка на пару лет моложе меня - сказала, что он седлал Пергрубрюса и помчал в Гирмове. Там что-то случилось, но отец не сказал ей, что именно, был очень взволнован и торопился. Это известие встревожило меня. Неужели священный лес опять в опасности? Я решил немедленно выяснить, в чем дело и пожалел, что не подумал взять коня в лесничестве. Пришлось отправиться на улицу Луговую к знакомому трактористу, чтобы попросить у него велосипед.
На звонок открыла его жена - высокая, полная, в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу, в ее кудрях остались несколько бигудей, которые она, вероятно, не успела снять.
- Можно позвать Николая? - спросил я, едва переведя дух.
- Во-первых, здравствуй, - она была сердита.
- Здравствуйте! - ответил я.
- Во-вторых, нет его, - ответила она хмуро. - Опять развлекает туристов своей игрой на баяне. И это вместо того, чтобы картошку окучить в поле, где надрываются сыновья. Убила бы его, ух, - и потрясла в сторону площади кулаком. - А что тебе надо?
- Мне бы велик, - сказал я, теряя надежду. - Очень нужно, срочно.
- Что-нибудь случилось? - спросила она, пристально взирая на меня, и подбоченилась.
- Гентас умчал в Поваровку, там что-то происходит серьезное, ему нужна помощь, - проговорил я в запале.
- Это тревожная новость, - согласилась она. - Я должна это знать. Возьми велосипед, но вернешься - расскажешь, договорились?
- Да, - обрадовался я.
- Велосипед возле сарая, - сказала она.
- Спасибо! - воскликнул я и поспешил к сараю.
- Только прошу, загляни к моему в 'Рефлекс', скажи, что его ждут: взбучка, картофельные грядки и обед, - прокричала она мне в след.
- Хорошо! - отозвался я, сел на велосипед и помчал со двора.
Николай, как и было сказано его проницательной женой, сидел на скамейке у кафе 'Рефлекс'. Он был в соломенной шляпе, светлой клетчатой рубашке с закатанными рукавами и выглаженных брюках. Над ремнем округлым накатом свисал живот. Выслушав мрачные пожелания родной жены, тракторист нахмурился, при этом его нижняя губа отвисла, как смоченный в чае сухарь, подумал и, махнув рукой, раздул меха баяна и продолжил вдохновенно играть для собравшихся перед ним зевак. А я с чувством выполненного обещания со всего духу помчал в Гирмовский лес и добрался туда на удивление быстро.
Уже издали, пока я катил по шоссе, увидел, как впереди среди придорожных деревьев поднимаются клубы пыли - это колонна лесозаготовительных машин двигалась по направлению к Гирмове. Их нужно остановить. Тогда я повернул на ухабистый проселок, чтобы опередить эту рычащую технику и помчал по нему, что было сил.
Выскочил я на дорогу в сотне метров от первого лесовоза. Задыхаясь от быстрой езды, я прислонил велосипед к придорожному каштану, а затем встал на пути машин. Ведь до священного леса отсюда уже совсем близко. Я тяжело дышал возбужденный, полный презрения к врагу и, стирая с мокрого лба пыль, намеревался оказать сопротивление. Несколько раз я помахал крест-накрест руками, чтобы колонна остановилась, но тщетно. В какой-то момент, когда огромная машина уже приблизилась, и между нами оставалось не больше десяти шагов, мне показалось, что водитель не остановится, что серьезно решил переехать меня, если я не отскочу в сторону. И тут наши глаза встретились. Его взгляд тлел слепым безразличием, словно бы он ничего не видел перед собой, а голова его была пуста, как старое дупло. На соседнем сидении в кабине находился еще какой-то бородатый тип в шляпе, и мне было видно, как он что-то наговаривает водителю и тоже с безразличием пустых глаз.
Машина приближалась, и я уже чувствовал запах ее нагретого капота и отработанного технического масла, как вдруг раздались гудки: это водитель начал сигналить, чтобы я убирался с дороги. После этого машина дернулась и встала передо мной. Открыв дверь, из кабины высунулся водитель и, хмуро опустив брови, прокричал мне:
- Уйди с дороги, парень! Эй, тебе говорю! Ну что за деревенщина такая? Глухой? - сказав это, он обернулся и поглядел на бородатого в шляпе, который, оставаясь на своем месте, испепелял меня злобным взглядом сквозь лобовое окно.
- Остановитесь! - потребовал я. - Этот лес рубить нельзя!
- Не мешай, парень, - ответил водитель. - Лес уже рубят. Нам следует погрузить и вывезти бревна.
- Вы даже не представляете, во что это может обернуться, - проговорил я. - Вы не должны губить священный лес. Убирайтесь прочь!
Тогда, опустив окно, из кабины высунулся бородач и грубым металлическим голосом проговорил:
- Ты ошибаешься, сын лесника, Гирмове приговорен. Твои старания напрасны. Уйди с дороги. Или мы сомнем тебя и раскатаем в лепешку, слышишь?
О, этот жуткий, холодный, отвратительный голос. Он показался мне знакомым. Но я был уверен, что прежде никогда не видел этого человека.
- Ты слышал, что сказал бригадир? - снова заговорил водитель. - Уйди с дороги!
Понимая, что я не собираюсь отступать, оба - водитель и бригадир - переглянулись, после чего машина с гулким рыком тронулась с места, выпустив серый дым, и медленно покатила прямо на меня. За ней последовали и остальные. Я услышал, как в груди заходило сердце, сделал шаг назад, другой, третий... Но уйти в сторону от надвигающейся машины не мог. Я нерешительно отступал. В моем рюкзаке за спиной творилась такая возня, рычание и царапанье, что я боялся, как бы он не развязался. И все-таки выпустить огненных псов я не смел: против машин я счел их бесполезными, и льнянку следовало бы поберечь на другой случай.
Тем временем, пятясь, я не видел, что из леса выдвинулась мне подмога. Лишь когда я обернулся, чтобы посмотреть, насколько Гирмове теперь близко, я увидел стройного юношу с вьющимися волосами, одетого в длинную рубаху, подпоясанную зеленым поясом, украшенным орнаментом в виде листьев и цветов, штанины его были заправлены в берестяные сапоги, на голове - венок из дубовых веток, а в руке он держал корявый посох с янтарным навершием в виде желудя. Этот необыкновенный парень быстро приближался. Когда он подошел, я хотел рассказать ему, обо всем, что здесь происходит, но, судя по его сердитому настрою, я понял, что в этом нет необходимости.
Встав рядом со мной с холодным взглядом, полным презрения к врагу, он поднял свой посох и с силой ударил им о землю. И сотряслась под нами земля, и послышался гул под ногами, точно под ней заработал огромный механизм, и тотчас в этом же месте, по которому пришелся удар посоха, образовалась трещина. Мы разом отступили. Осыпаясь по краям, разрывая путаные корни трав, что росли по обочине дороги, пролом этот стал раздвигаться, пока не достиг полутораметровой ширины и невидимой глубины. Перед колонной машин вновь возникла преграда, на этот раз непреодолимая, и мы оказались по другую от врага сторону. Двери захлопали, водители, возмущенные новой задержкой, стали выбираться из кабин, громко переговариваться и ругаться, показывая на нас пальцем. Вскоре недоумевающая толпа собралась перед разломом, все с очевидным изумлением заглядывали в него и с досады плевали в непостижимую глубину. Среди них появился и бригадир с угрюмым серым лицом и глубоко запавшими глазами, отчего казалось, будто глядит он диким нечеловеческим взором, а под шляпой он был безупречно лысый, так что сними он ее, солнце засверкало бы на его макушке. Он был в длинном темном плаще и сияющих новизной туфлях.
Поглядев на препятствие, бригадир выругался, после чего с иронией обратился к толпе:
- Молчите! - Лицо его исказилось презрительной гримасой, а толпа послушно утихла. - Здесь юные защитники леса пытаются протестовать. - И обернувшись к нам, продолжил: - Ты, Гаррин, вижу, отчаянный храбрец. Неужели думаешь, я уступлю вам?
- В священном лесу больше не падет ни одно дерево, - твердым голосом проговорил Гаррин. - Мы прогнали лесорубов. Пришлось обратиться за помощью к волкам. Так что ваши работники бежали прочь быстрее, чем вы мыслите.
- Ах, какая досада! - с крайней неприязнью проговорил бригадир. - Духи деревьев восстали. И лесники тут как тут. Однако напрасны ваши старания, Гаррин. Эти люди, машины, власть - на моей стороне. Вы проиграли, - тут он продолжил свои слова таким жутким сиплым смехом, будто ведьму душат.
Я хотел было возразить, но дух деревьев тронул меня за плечо, и тогда, обернувшись, я к своей радости увидел светлую фигуру Гентаса, мчащегося к нам из леса на своем верном Пергрубрюсе.
Гентас скоро подъехал к разлому.
- Лесорубы все подчинились, - сообщил он торжественно. - Они побросали свои пилы. А тут, вижу, загвостка.
- Ошибаешься, Гентас, - неожиданно гулким, диким от злости голосом проговорил бригадир. - Судьба Гирмове решена.
С этими словами он указал пальцем в разлом, и словно бы электрический разряд, с треском разорвав пространство, ударил в его темноту. В одну минуту земля со вздохом сошлась, подняв в воздух пыль, а когда серая завеса развеялась, мы увидели, что от разлома не осталось и следа.
Тогда Гаррин, обернувшись к лесу, заговорил тихо, но четким молящим голосом:
- О, лесная богиня, справедливая наша владычица! Медейна - хранительница всех лесов, зверей, трав. Пошли нам помощь!
И лес ощетинился темными елями, словно копьями, готовый встретить обидчиков с боем. Тогда Гаррин окинул взглядом толпу и с укором произнес:
- Вы, люди, всегда действуете наперекор своему страху, и гибнете, слушая злого духа, - сказав так, он поднес к губам ладонь, словно чашу, и подул над ней.
В следующее мгновение над лесом поднялась серая гудящая туча. Она стала быстро со все возрастающим гулом приближаться к нам, принимая желтоватый оттенок. Я не успел и сообразить, что это такое, как сонмы злых ос опустились на врагов и стали жалить, пробираясь под ворот, в волосы, в рукава. Люди заметались среди машин, отчаянно ругаясь, хлопая себя, смахивая насекомых, и полезли в кабины. Двое упали без сознания. Лишь бригадира осы не тронули, облетая стороной, словно его защищала невидимая сила колдовства. Мы тоже: Гентас, Гаррин и я оставались вне цели разозленных насекомых. Они бушевали, пока лесозаготовители не попрятались в машинах, а потом все вокруг стихло.
- Очень мило, Гаррин, - проговорил бригадир с ядовитой ухмылкой. - Но разве может дух деревьев противостоять силе, взращенной веками на людском страхе?
Сказав так, он поймал на лету припозднившуюся и очень злую осу, сжал ее в кулаке, а потом, раскрыв ладонь, выпустил. Оса, словно жгучая пуля, поразила Гаррина в сердце. Вскрикнув, дух деревьев, прижал к ране руку. Мы с Гентасом и опомниться не успели, как это произошло. Вскоре силы покинули Гаррина, и он повалился на дорогу. Бригадир, глядя на содеянное, самодовольно ухмыльнулся.
Гентас спешился и, подскочив к лежащему без чувств Гаррину, сел перед ним на колени и, приподняв его голову, зашептал молитвы, взывая к великим богам о помощи. Теперь я остался со злодеем один на один и не представлял, что теперь делать, поскольку сверхъестественными способностями не обладал. Искал только удобного случая, чтобы внезапно раскрыть рюкзак и выпустить огненных псов. Но все-таки опасался того, что, как предупреждал Гентас, это может оказаться для них ловушкой. Ведь Велняс только и ждет момента завладеть моей льнянкой.
А тем временем на шоссе показался УАЗик отца. Увидав его, я снова воспрянул духом, осмелел.
Бригадир тоже заметил мчащийся к нам автомобиль и сказал:
Отец, повернув на нашу дорогу, потом объехал колонну машин по лугу и остановился неподалеку. Он живо подошел к нам, с негодованием глядя на происходящее. Его богатырская фигура возникла перед нами, словно крылья принесли его на подмогу. Отец был настроен настолько решительно, что готов был изгнать всех бесов, которые встали на его пути и творили произвол. Тогда он вынул из кармана куртки сложенный вдвое листок и заявил, выставив его перед лицом бригадира:
- Это указ о вхождении Гирмовского леса в состав Замландского лесничества. Как главный лесничий требую убрать с дороги всю вашу технику и людей. С сегодняшнего дня всякая хозяйственная деятельность в Гирмове запрещена и будет преследоваться по закону.
Но торжественно-официальный тон лесничего не произвел впечатления на бригадира.
- Эти бумаги ничего не значат, Всеволод, - с напускной вежливостью проговорил он. - Лес - мой, и на пути к нему я уничтожу любые препятствия - вам не удержать меня.
- Ну это мы еще посмотрим, - спокойно промолвил отец.
Тут бригадир поднял вверх левую руку с выставленным к небу указательным пальцем. Одного слова его было достаточно, чтобы понять, что сейчас начнется. Он призывно произнес:
- Нертин!
Как только прозвучало имя князя маркополей, отовсюду: из-под земли, из-за кустов, валунов, деревьев полезли мерзкие твари, они даже спрыгивали с кузовов машин. Сонмы демонов умеют появляться в самую трогательную минуту. Маркополи быстро наводнили окрестности. Они окружили нас, яростно сверкая изумрудными глазами, шипели, протягивая к нам свои когтистые лапы, и огрызались. Сам князь Нертин, словно вынырнув из воздуха, стоял на капоте первой машины, готовясь в любую минуту отдать приказ броситься на противника. Видя опасность, Гентас взялся за рог Лаздоны, висевший у него на шее. Я снял с плеч рюкзак, готовясь выпустить огненных псов, понимая, что битвы теперь не избежать. Лишь отец сохранял спокойствие. Как истинный христианин он достал из-за пазухи свой нательный серебряный крест и, выставив его перед бригадиром, проговорил:
- Экой злой дух вселился в этого несчастного, я изгоняю тебя!
Бригадир резво отпрянул, заслоняясь руками от креста, словно от яркого света, задрожал и проблеял в ответ какую-то нелепицу, словно язык больше не подчинялся ему.
А отец принялся наступать на него с молитвой.
Недолго думая, князь Нертин резким воплем скомандовал: 'Растерзать!' И маркополи тотчас же атаковали нас. Я выпустил огненных псов. И завертелась ожесточенная схватка. Пыль заклубилась вокруг. Разорвав в клочья дюжину демонов, псы оттеснили их воинство и больше не подпускали ко мне, Гентасу и Гаррину. А если кому из маркополей удавалось прорваться, то нам приходилось поработать кулаками. Рог Лаздоны гулким гудком заставлял демонов замереть. Но все-таки я получил немало царапин и укусов. А один шустрый маркополь своим когтем, длинным как багор, едва не оставил меня без левого глаза.
Тем временем отцу, наконец, удалось изгнать Велняса. В одно мгновение ударил, налетевший с полей ветер, хотя небо все еще было ясное, и редкие облака по-прежнему едва заметно ползли в его синеве, и вокруг нас трава, кусты, худенькие деревца заметались, как в панике. Этот ветер накинулся на бригадира, закружил его, рычащего от гнева и бессилия, поднял над землей, и несчастный, изгибаясь, словно его мучил приступ тошноты, вдруг исторг из нутра своего черный пепел, который, подхваченный ветром, унесся облачком неизвестно куда, пропал из виду, где-то над полем, а слабое, опустошенное тело свалилось на дорогу, будто полупустой мешок.
Князь Нертин, видя, что дело складывается худо, приказал отступать, и маркополи мигом исчезли, провалившись сквозь землю.
Как только все стихло, я поспешил подобрать льнянку и сунул ее в рюкзак.
Лесозаготовители, высунувшись из машин, глядели на происходящее во все, полные ужаса, глаза. Мы с Гентасом всегда считали отца всемогущим и потому не очень удивились тому, с какой искренней верой в Бога, в себя и здравый смысл он решительно и бескровно выгнал душегуба из тела невинного человека. В этом вновь проявилась неколебимая, глубокая вера отца в силу Господа, Его истину, всеведение и справедливое отношение ко всем созданиям Его добрым и злым. Глядя на произошедшее, я хотел перенять способность отца спокойно и стойко реагировать на трудности, которые, ощетинившись, возникают перед нами, его веру, с которой он всегда с успехом справлялся с любыми задачами, и его мужество.
Спрятав крест под рубашку, отец помог подняться на слабые ноги горемычному бригадиру, чья душа долгое время находилась в распоряжении духа Велняса, и проводил его к машине. Двое искусанных осами страдальца к тому времени тоже пришли в себя и поднялись на ноги. После этого, когда все опасности были позади, перед нами собралась толпа лесозаготовителей. И отец обратился к ним:
- Отныне этот лес - неотъемлемая часть Замландского лесничества, охраняется законом, и любое вмешательство в естественный ход жизни в нем будет преследоваться. Возвращайтесь с миром, идите по домам, поскольку вы были введены в заблуждение лукавым. И требуйте возмещения убытков с тех, кто направил вас сюда без согласия на то властей, а дорогу к Гирмовскому лесу забудьте навсегда.
Работники с недоумением и ропотом разошлись по машинам. Вновь загудели двигатели. Колонна медленно двинулась к перекрестку, чтобы там развернуться и ехать назад в Поваровку.
Все это время Гентас был с Гаррином, который тяжело дыша, лежал на траве у обочины. Простому человеку невозможно убить кого-либо из династии духов, на это способны лишь демоны с их магией, и потому древние пруссы предпочитали дружить с призрачными лесными жителями, а не враждовать. Лишь только злые духи, как проклятые, не желали ни с кем мириться и вечно людям досаждали. В печали Гентас взывал к богам, чтобы они спасли жизнь вечно юному духу. Возвышая и понижая голос, он повторял свои старинные молитвы. Мы с отцом подошли к нему с поникшими головами и не знали, чем ему помочь, впрочем, толку от нас было бы мало - здесь уже вотчина жреца.
Не сразу мы заметили, как со стороны леса на дорогу выкатила сияющая солнечными огнями колесница, в нее были запряжены три огромных серых волка, - во всей своей цветущей красоте к нам устремилась Медейна. По ее велению волки остановились неподалеку. Богиня сошла на землю и быстрым шагом, несколько встревоженная, подошла к нам. Мы с отцом, только что не раскрыли рты от удивления юностью древней богини, глядели на нее, не сводя глаз. А когда она приблизилась, мы втроем склонили перед ней головы, в знак почтения.
- Судьба милостива, - поприветствовала она.
- О, великая хранительница лесов, не позволь умереть Гаррину, славному духу деревьев из династии Гирмове, - обратился к ней Гентас, указывая на раненого. - Он отважный защитник вашего мира.
- Не волнуйтесь, ваше святейшество, с ним все будет хорошо, - уверенно ответила Медейна. - Будьте любезны перенести Гаррина в колесницу. О нем позаботятся.
Мы с Гентасом подняли лесного духа под руки с двух сторон, и я с удивлением обнаружил, какой он невесомый - ну точно облако. Вдвоем мы, осторожно обойдя волков, которые пристально за нами следили, перенесли раненого и уложили на сидение обитое красным бархатом, и когда вернулись, застали отца и богиню за разговором.
- В благодарность за вашу помощь от имени всех жителей Гирмове, я дарю вам этот Скальс, - торжественно произнесла Медейна, подавая отцу прусский рог изобилия полный неувядающих цветов. - Он будет хранить ваш дом от невзгод, дарить счастье и благоденствие.
Отец принял дар двумя руками, поклонился богине и отступил на шаг.
- Ваше величество, - проговорил он, - я обещаю хранить Гирмове как часть нашего лесничества. Более того мы посадим деревья: вырастит зеленый мост, который соединит наши леса, словно протянутые друг другу руки.
- Жители нашего мира будут вам благодарны, - сказала Медейна. - А сейчас я потороплюсь доставить Гаррина к лесным целителям.
- Спаси его, владычица, - с мольбою в голосе произнес Гентас.
Медейна вернулась к колеснице, встала в ней и, разобрав поводья, велела своим волкам возвращаться. Мы проводили ее взглядом, пока искрящаяся колесница не пропала из виду за деревьями, что росли на опушке.
Так закончилась эта необыкновенная история. Я был горд за нас, лесников, крепких духом и верой - каждый своей. Отец, похлопав меня по плечу, велел немедленно возвращаться в Пруссовку. Но я не торопился. Тогда он сел в УАЗик и укатил по своим делам. Сегодня мои догадки подтвердились: отец всегда знал о существовании таинственных жителей леса, но всячески оберегал меня от встречи с ними, желая воспитать во мне приверженца христианских традиций, однако скрыть этот мир ему не удалось, и это обстоятельство удручало его. Гентас, взобравшись на Пергрубрюса, подмигнул мне, чтобы подбодрить, а я в ответ лишь пожал плечами, после чего он поскакал в лес. Там дожидался Клайд, оставленный стеречь несколько пленных лесорубов, теперь их можно было развязать и отпустить. Прежде чем отправиться домой, я еще раз посмотрел на плотную зеленую стену Гирмовского леса. Он теперь казался безмятежным, как мудрый старик, словно бы осознающий свою святость. Я знал, что отныне ему ничто не угрожает, он стал нашей вотчиной. Надеюсь, его духи будут ко мне благосклонны, и мы подружимся. Ведь теперь мы, словно породнились с ними, и лес этот, пронизанный солнечными лучами, станет мне такими же родным как и наше лесничество. Я буду его защищать. И тот, кто с высокомерным отчаянием попытается доказать свою губительную власть над этим лесом, должен будет расстаться со своими честолюбивыми желаниями. С этими мыслями я сел на велосипед и покатил в Пруссовку, к грядущим заботам.
В начале следующей недели, помнится, это был вторник, отец, вернувшись из города, собрал после обеда наших лесников и рабочих в саду и сделал долгожданное заявление:
- Отныне и навсегда Гирмовский лес под охраной. Он стал частью нашего лесничества. Для присмотра за ним мы наймем двух новых работников...
Так торжественно пришла в наш край эта замечательная новость. Еще больше лесники почувствовали свою ответственность за сохранение наших древних лесов и всех тех, кто в них водится глубоко или близко. Что-то важное произошло в нашей работе. В то же время, приобретя верных союзников, мы стали сильнее. Мы вместе будем противостоять всякому злу.
* * *
Прошло несколько месяцев. И вот мы с Гентасом и Клайдом снова в Гирмовском лесу. На этот раз на опушке мы окружили жителя Поваровки. Это был человек средних лет - нескладный, тщедушный на вид, так что он едва не утопал в огромной телогрейке. В руке он держал топор.
- Этот браконьер хотел срубить дерево, - сообщил Клайд, указывая на задержанного.
- Неправда, - возражал тот. - Ничего я рубить не хотел.
- А что же ты с топором в охраняемом лесу разгуливаешь? - спросил я.
- Врешь, - возмутился Клайд. - Ты хотел березу срубить, когда я застал тебя и остановил.
- Глядите, на ней даже следа нет, - упрямо отрицал сельский житель.
- А потому что не успел, я вовремя заметил, - объяснил Клайд.
- Нельзя ли на дрова похуже выбрать дерева, - добавил я рифму.
- Мне не зачем врать, - твердил селянин, глядя на Гентаса.
- Ваше святейшество, он врет, - сказал Клайд жрецу.
- А это мы сейчас проверим, - мирным тоном произнес Гентас, который, выслушав обоих, взял на себя обязанности лесного судьи. - Встань, парень, возле вон того куста герани, - потребовал он, указывая на растение с разлапистыми листьями и розовыми цветками. - Ну же, встань, тебе говорю.
Селянин неохотно повиновался. И когда он к этому кусту приблизился, вдруг внезапно вобрал в себя воздух и чихнул, зашмыгал носом и утер под ним рукой, затем снова чихнул. Он даже покраснел.
- Растение, эту герань, не проведешь, - понаблюдав ожидаемое явление, объявил Гентас. - Она опознала тебя. Ты уже рубил деревья в этом лесу.
- Я... не... ап-чхи, не... ап-чхи, - надрывался браконьер, тщетно пытаясь произнести что-либо в свое оправдание, но появившийся насморк не дал ему сказать что-нибудь внятное.
- Убирайся из леса прочь, - сказал Гентас. - В другой раз мы тебя так легко не отпустим, будешь платить штраф.
Препираться дальше браконьер не стал, да и возможности из-за приступа насморка никакой не было, потому, шмыгая носом и продолжая чихать, он поспешил из леса прочь.
Хрупкий мир
1
Виктор Смолин был честным промышленником янтаря. Жил он с любимой семьей в старом кирпичном домишке с перекошенным деревянным крыльцом. Стены этого немецкого особняка все еще держались крепко, но что не отремонтируй, дом от ветхости своей насквозь продувался морским ветром через крышу, окна, дверь, и потому в холодное время года жильцы чувствовали себя зябко и неуютно, а скрипящие комнаты были погружены в мрачную угрюмость безнадежной старости. От сырости в доме стоял запах плесени, зашарканных половых досок и старых пыльных ковров. В прихожей все еще служила хозяевам столетняя изразцовая печь. Она давала тепло, но сил у нее было уже мало, поэтому зимой в морозы приходилось включать дополнительно электрический обогреватель. По вечерам семья собиралась на пружинистом диване перед черно-белым телевизором, стоявшим у окна на тумбочке со стеклянными раздвижными дверцами, чтобы посмотреть фильм, а затем программу 'Время', или наоборот сначала 'Время', а потом уже фильм. У стены справа от окна стоял качающийся стол, под ножки которого приходилось подкладывать сложенные в несколько раз бумажки, у противоположной стены возвышался сервант с книгами, посудой и широкой вазой полной конфет 'Золотой ключик', а рядом с ним покоился комод, на котором были расставлены семейные фотографии в рамках. В спальне, где тоже на стене висел пестрый ковер, стояли платяной шкаф, широкая кровать и письменный стол с высокой лампой под бирюзовым абажуром, здесь обычно делал уроки сын Захар. Раз в год зимой, когда выпадал снег, все ковры, половики и дорожки Смолин выносил из дома чистить, расстилал их на девственно белом месте и, прохаживаясь по ним веником, то наметал, то сметал снежную пыль. От этого ковры по местному поверью становились чище, занесенные в дом приятно пахли морозом, а посреди заснеженного двора оставались таинственные серые прямоугольники с темными краями. В теплое время года жена его Светлана развешивала постиранные вещи во дворе, а зимой - в гостиной на упруго натянутой веревке, так что комната делилась сырыми простынями, наволочками и пододеяльниками надвое. Заготовленные летом липовый цвет, зверобой, мяту и другие полезные травы Светлана раскладывала сушиться под кроватью, шкафом, сервантом, где было место, а потом все это хранилось в больших коробках из-под обуви. Когда мы с отцом бывали у Смолиных в гостях, нас угощали чаем из этих трав, облепиховым вареньем и рогаликами с маслом.
Собой Смолин был человек невзрачный, с печальным серым лицом, щеткой серебристых усов и завитушками над высоким лбом. Он имел привычку время от времени приглаживать ладонью короткие и гладко уложенные волнистые волосы. Усталый тусклый взгляд, отвисшие брили, сутулость выдавали облик человека придавленного тяготами судьбы. На работу к девяти утра и после смены в карьере янтарного комбината он ходил по разъезженной глинистой дороге, образовавшейся с годами среди картофельных участков и зарослей облепихи с шиповником. Так путь был короче. Смолин чувствовал себя безнадежно увязшим в рутине янтарного промысла. Его существование всегда складывалось в стороне от праздной жизни. Единственное, что приносило ему радость - семья - скромная, неприхотливая и безмятежная жизнь которой текла по общепринятому руслу, как у всех.
Светлана работала библиотекарем. В то время библиотека располагалась возле тенистого парка Беккера в обветшавшем охотничьем замке короля Фридриха I. В противоположной части этого бывшего имения находился ресторан 'Янтарный берег', потому местные жители могли с одной стороны получать пищу духовную, а с другой - вкусно приготовленную поварами. Светлана была крупная, полная, с пышной после утренней плойки прической и в больших очках. Нрав у нее был веселый, даже шутливый, и общаться с ней читателям было интересно.
Захар был очень серьезным, тихим и скромным мальчиком. В тот год, о котором пойдет речь дальше, он приступил к обучению в пятом классе. Ему не чем было блеснуть перед сверстниками, в смысле обладания ходившими в то время популярными безделушками: коллекцией календариков, миниатюрной моделью автомобиля или вкладышем из обертки заграничной жевательной резинки. Семья усердно экономила. Арбуз они выскребали до тонкой кожуры, мороженое позволяли себе изредка по выходным, одежду носили годами бессменно. Все то из вещей, за что были отданы деньги, бережно сохранялось. Родители избегали трат на игрушки сыну, развлечения, сладости, потому что постоянно требовалось покупать ему новые ботинки, куртки или шапки, из которых тот скоро вырастал. Захарка любил читать, особенно предпочитал книги в жанре фантастики, приключений и про войну. Благо, что в библиотеке такой литературы было предостаточно.
Несмотря на бедность, жила семья в безропотном согласии, не давая друг другу поводов для беспокойства. Поход в кинотеатр по воскресеньям был единственным их совместным развлечением. Посмотрев очередной фильм, они потом неделю его вспоминали и обсуждали, пересказывая запомнившиеся сюжеты друзьям и знакомым. Но однажды в один из ранних сентябрьских дней жизнь семьи чудесным образом перевернулась. Никто не знал, что произошло на самом деле. И жители Янтарного с недоумением рассуждали: счастливый случай, божественный промысел, чертовщина или что-то иное, неведомое, в одночасье изменило судьбу прозябающей в убогости семьи. В тот год Смолины внезапно разбогатели.
Обыкновенный солнечный день. Кусты облепихи ярко желтели от сочных ягод, картофельные кусты поникли в ожидании своих копателей, сентябрьский воздух дрожал от звонкого концерта кузнечиков. После обеда Смолин осматривал склоны восточной части карьера, те, что ближе к лесу. Нужно было обследовать пласты голубой глины, чтобы продолжать добычу янтаря на этом участке, а если самородков там не окажется, тогда перейти к другому. К полудню стало невыносимо жарко, и Смолин, изнывая от жажды, ругал себя за то, что забыл в служебном вагончике флягу с водой, а идти за ней теперь было некогда. И вот, ковыряясь штыковой лопатой в глине, Смолин вдруг услышал стон, неожиданно раздавшийся из-под земли. Прислушался - не померещилось ли. Но все было тихо внизу. Осматриваясь вокруг, он решил, что от зноя этот стон родился в его собственной голове, что пора сделать перерыв и вернуться в бытовку за флягой. И только он с этой мыслью согласился, только воткнул в грунт лопату, как из-под нее вновь раздался стон. Смолин замер в недоумении. А стон повторился, и вышел протяжнее прежнего. Это, подумал Смолин, янтарь зовет. Дослужился до того, что ухом стал слышать драгоценную залежь, и можно теперь смело полагаться на открывшееся вдруг новое чувство. Теперь работа пойдет. Он обернулся, поглядел на гудящий вдалеке экскаватор, перевел взгляд на знойное небо, куполом сияющее над серыми стенами карьера и, передумав идти за водой, уверенно взялся за лопату.
Прислушиваясь, Смолин стал копать в том месте, откуда доносился вялый стон. Вонзает лопату поглубже, откидывает тяжелые глинистые комья и прислушивается. На какое-то время стон прекратился, словно кто-то там тоже слушает и ждет, когда его откопают. Смолин удвоил силы. И вот подземный стон повторился отчетливее. Теперь он показался не то обнадеженным зовом, не то причитанием на непонятном языке, не то благодарением. Смолин убоялся теперь: а не погибает ли здесь какой-нибудь неудачливый расхититель народного достояния, которого во время незаконного промысла накрыло сошедшим оползнем, и теперь, очнувшись, с набитым землею ртом он пытается взывать о помощи. Разумеется, Смолин сомневался в этом предположении, поскольку видел перед собой нетронутые древние, сложенные веками пласты, но другого объяснения голосу из-под земли не находилось. Впрочем, копать пришлось не глубоко. Когда он случайно наткнулся на деревяшку, то понял, что ожидаемого янтаря в этом месте нет. Не оказалось и преступника. А главное, подземный стон больше не раздавался. Подождав некоторое время, Смолин вновь взялся за лопату, чтобы выкопать деревяшку. Непонятно, что делает здесь этот кусок, и почему за сорок с половиной миллионов лет он не превратился в окаменелость, как другие? Смолин выкопал ее. Деревяшка оказалась величиной около полуметра. Она была явно моложе окружающей ее породы. Как вдруг, очистив ее от песка и глины, повернув ее, Смолин встретился с ней глазами! На него воззрилось бородатое человеческое лицо. Открытие это было столь внезапным и неожиданным, что Смолин вздрогнул и едва не уронил находку. Грубо вырезанное лицо, тело, руки с каким-то предметом, похожим на рожок, принадлежали старику. Курчавые волосы до плеч, низкий лоб, большие глаза. Внизу, там, где должны быть ноги, деревянная скульптура заканчивалась клином. 'Вероятно, древний идол какой-то, - решил Смолин. - Покажу-ка его жене и сыну, пускай в книгах поищут, они-то хорошо у меня начитаны'. Повертев находку в руках, Смолин решился присвоить ее, поскольку к янтарю она не имеет никакого отношения. Задумал вынести идол тайно так, чтобы без вредоносного хвастовства, а дома с ним разобраться и решить, что делать дальше. Смолин отнес его в бытовку, сунул в рюкзак и, захватив флягу с водой, вернулся к раскопу, чтобы продолжить изыскания.
Вечером, когда семья собралась дома к ужину, Светлана и Захар осмотрели деревяшку с любопытством. После чего Светлана, пожав плечами, устремилась в кухню спасать подгоревшую в сковороде картошку, а Захарка с видом ученого не без сарказма сообщил, что находка представляет большую историческую ценность и за сокрытие ее от науки отцу грозит пожизненный срок в колонии строгого режима или, в лучшем случае, штраф в размере стоимости новенькой 'Волги'. От этих слов Смолину показалось, что идол в его руках поперхнулся, а сам он побледнел и почувствовал в ногах слабость. Довольный произведенным на отца впечатлением Захар поспешил его успокоить: мол, никто не догадается, откуда скульптура, ведь она вполне сойдет за купленный в Пруссовке сувенир. Такое объяснение Смолина вполне устроило. И в самом деле, признаться директору янтарного комбината о вынесенной с карьера исторической ценности никак нельзя, уволят. Потому пришлось взять с жены и Захара клятвенное обещание, чтобы помалкивали. А 'сувенир' едва ли привлечет чье-нибудь внимание. После ужина Смолин и Захарка смастерили деревянную подставку, приладили ее под идола и поставили его в комнате на комод.
А на другой день семья Смолиных разбогатела. Светлана получила на работе неожиданную премию в размере оклада, Захар принес в дневнике три пятерки: по математике, немецкому языку и ботанике, а Смолин, проверив приобретенный на сдачу в почтовом отделении лотерейный билет, выиграл такую сумму, от нулей которой он едва не потерял рассудок, потому что таких денег, таких миллионов, еще никто никогда не выигрывал. Вытирая рукавом выступающий на лбу пот, Смолин вернулся домой с толстой сберегательной книжкой, букетом алых роз для Светланы и килограммом конфет 'Золотой ключик'. В ответ на вопрос жены: 'Витя, милый, тебе хватило денег на конверт с маркой?' он молча кивнул, одарил ее цветами и все рассказал.
Прежде всего, Смолин взялся строить фамильную усадьбу с двух, нет, трехэтажным особняком, газонами, садом и баней. Светлана оставила работу, занялась хозяйством и полюбила ходить по магазинам в норковых полушубках. Захару была определена и положена в банк достойная сумма, чтобы он, достигнув совершеннолетия, никогда больше ни в чем не нуждался, особенно, когда обзаведется собственной семьей. Через год, когда было завершено строительство дома, на оставшиеся деньги Смолин купил новенькую 'Чайку', Светлана разжилась обширным гардеробом из платьев, мехов, сапог, а Захарка приобрел велосипед - предел долгих тайных мечтаний. Старый дом Смолины подарили своим бедным родственникам.
Теперь Смолины владели белоснежным особняком с большими окнами, широким крыльцом и колоннами, подпирающими балкон с изящными перилами. К дому сбоку был пристроен гараж. Вокруг был разбит плодовый сад с аллеями, цветниками и газонами. В дальнем углу сада, возле искусственного пруда с ирисами виднелась бревенчатая баня. В доме было много комнат обставленных самой лучшей мебелью. В гостиной создавал уют большой камин. В спальне царило трюмо. От половиков и ковров Смолины решили отказаться, признав их безвкусицу, тем более что везде был положен паркет, а зеркала одеты в деревянные резные рамы. Больше того, Смолин увлекся собиранием живописи. На стенах он развешивал картины зарубежных, русских и прибалтийских авторов, работающих в разных стилях и направлениях. Антикварные вазы, канделябры, керамические статуэтки дополняли впечатление изысканной обстановки. Все в просторных комнатах сияло свежестью в льющемся из окон свете, так что казалось, солнечных дней в году значительно прибавилось. Взбодрились Смолины, воодушевились и повеселел уклад их жизни - заметили мы с отцом, когда прибыли к ним в новый дом на чай с расстегаями.
Летом семья впервые провела отпуск не в родном городке, а в Ялте, где снимала номер в дорогом отеле 'Крымское гнездо' с завораживающим видом на горы, ежедневно втроем купались в теплом море, гуляли по горным тропам и ездили на экскурсии.
Но привычной работы Смолин все-таки не оставил, проницательно рассудив, что передаст дело сыну, когда тот вырастит, и в стране наверняка произойдут долгожданные перемены, а главное, это доходное поприще подстрахует от возможных невзгод.
Никто среди родственников, друзей и знакомых не понимали причины свалившегося на семью Смолиных несметного богатства, везения и глубокого счастья. Лишь один Виктор тайной мыслью связывал такое внезапное вознаграждение с появлением в доме древнего идола. 'Я его откопал, вытащил на свет божий, освободил от тлена, он и возблагодарил, - так рассуждал Смолин, когда определял для бесценной находки почетное место: в гостиной на комоде между вазами с цветами. - Здесь он будет всегда на виду, с него будет удобно смахивать пыль и тайным шепотом обращаться к нему с мольбами и почестями. А живой взгляд его будет преданно отпугивать неудачи'.
На этом можно было бы и завершить столь счастливый рассказ. Однако, спустя год, последовало продолжение таинственных приключений, которые могли привести к весьма печальным событиям в жизни не только Замландского лесничества, но также и всего нашего края.
2
И вновь пришел теплый сентябрь.
Ни один курке не пробежит мимо богатого дома, оставив его без внимания, а Гретус и подавно. Не прослыл бы этот пройдоха заядлым вором, если бы поступал иначе. Его словно бы чутье приводит в нужное время и место. А интуиция подсказывает, что имеет подлинную ценность, а что не заслуживает и беглого взгляда. Схватить и бежать - так поступает Гретус - безжалостный, ловкий и жадный курке.
На сей раз он промышлял возле усадьбы Смолина. Весть о несметном богатстве знаменитой семьи янтарного промышленника давно волновала умы демонов Ульмеригии. Но добраться до приморского городка курке все было недосуг. На тонких лапах в такую даль отправиться не сразу решишься. Целый день Гретус шел до Гирмове, переночевал в лесу под корнями старой сосны и к полудню добрался, наконец, до цели - железного забора с острыми пиками, установленного вокруг усадьбы. Осмотревшись вокруг, подождав немного, не явится ли кто, Гретус просочился среди прутьев ограждения и, пригнувшись, на цыпочках перебежал к дому. Хозяев нигде не было видно. Тогда курке ловко взобрался по розовому кусту, вдыхая аромат алых венчиков и уверенно избегая шипов, очутился на подоконнике. Окно было приотворено. Значит, в доме кто-то есть - догадался Гретус. Он заглянул в комнату, прислушался большим ухом и проник внутрь. Едва он спрыгнул на пол, как где-то в глубине скрипнула и тотчас хлопнула дверь. Гретус вздрогнул и прижался к стене, словно тень, но вскоре опомнился, услыхав за окном чьи-то шаги: кто-то вышел в сад. Подпрыгнув, Гретус повис на подоконнике, вцепившись в него длинными пальцами, и осторожно выглянул в окно. По садовой дорожке шла хозяйка, она остановилась у клумбы с разноцветными махровыми астрами и стала срезать их на букет. Времени терять нельзя, решил Гретус, пора за дело. Он по-кошачьи спрыгнул на пол, осмотрелся вокруг, присел и, откинув капюшон, почесал задней лапой за ухом, потом снова прислушался.
Пока в доме никого не было, Гретус уверенно зашагал из комнаты в комнату, осматривая их зорким взглядом, будто посетитель музея. Картины в позолоченных рамах, канделябры из бронзы, серебряные кувшины, хрустальные вазы, настенные часы и прочие красивые вещицы взволновали курке. Его взгляд рассеялся. Все хотелось присвоить. От хрустальной люстры, искрящейся в солнечных лучах в гостиной, он едва не потерял равновесие, когда, задрав голову, воззрился на украшающие ее подвески. Янтарные шахматы на столе, здесь же оставленный хозяйкой золотой перстень с гранатом, керамическая статуэтка балерины - все отражалось в больших и жадных глазах курке, и он уже вынул из-за пазухи свой вместительный холщевый мешок, когда взгляд его, скользнув поверху комода, вдруг остановился на деревянном истукане, покоящемся среди фотографий, ваз с цветами, возле малахитового сундучка с драгоценностями. Глаза Гретуса так и просияли от неожиданной находки. И словно бы сам царь Велняс прошептал ему в ухо 'Бери!' Узнав прусскую святыню, обомлевший Гретус так и пал на колени, воздел к идолу очи и взволнованно прошептал на самбийском наречии:
- Силы небесные! Сам Пильвитс со Скальсом в руках явился в наш мир. Помогай мне бог благотворящий. Я твой верный слуга...
Но тут вновь хлопнула входная дверь, послышалось пение Светланы, она с букетом цветов, порхая в шелках, последовала в кухню. Тогда Гретус с одного маху взлетел на комод, едва не столкнув с него древнекитайскую фаянсовую вазу с драконом, схватил идол и, сунув его в мешок, поспешил к подоконнику, чтобы, открыв окно, выскочить вон и бежать, бежать, бежать от дома скорее, пока не опомнилась хозяйка.
Никем не замеченный, Гретус торопливо добрался до лесной опушки Гирмовского леса и поспешил по тропинке к старой сосне, чтобы провести ночь под ее гостеприимными корнями, а утром рано поспешить в Ульмеригию с ценной добычей, за которую Велняс без сомнения наградит его, Гретуса, княжеским титулом и одарит почестями, славой и прочими благами.
Светлана, вернувшись домой из сада, пропажи не заметила. Захар весь перепачканный после футбольного матча на спортивной площадке, раздеваясь на ходу, закрылся в ванной, чтобы помыться, и тоже не заметил пропажи. Смолин, вернувшись с карьера вечером, устроился с газетой в кухне в ожидании, когда Светлана накроет на стол, и с тревогой зачитался о происходящих в стране политических изменениях и наступлении экономических реформ. Лишь после мирного и вкусного ужина, когда Смолин перебрался в гостиную посмотреть 'Вести' по новенькому цветному телевизору, он вдруг обнаружил отсутствие дорогого идола. Встрепенувшись, Смолин подошел к заветному комоду, осмотрел овальный след от подставки, оглядел все вокруг и забеспокоился.
Через несколько минут на его душераздирающий зов, побросав свои дела, прибежали в гостиную жена и сын.
- Не понимаю, куда он мог подеваться, - рассеянно отвечала Светлана. - Я весь день была дома. Ничего подозрительного не наблюдала. Все ценности на своих местах.
- Я тоже не видел, не трогал, не знаю, - хмуро отрапортовал Захарка. - Отвалите. Меня почти целый день дома не было.
- Значит, он сам ушел, - с укором покачав головой, промолвил Смолин. - Никто ничего не видел. Поразительно!
Весь вечер Смолин ходил по дому, заглядывая во все комнаты, углы и закутки. По справедливому замечанию жены, если бы в дом проник вор, то вряд ли он прошел бы мимо драгоценностей, чтобы вынести какую-то ветхую деревяшку. А Захар добавил, что он, папаня, сам куда-то переставил свою святыню да забыл куда. 'Нет, родные мои, не трогал я идол, - рассуждал Смолин беспокойно. - Видно, без чудес тут не обошлось'. Бессонную ночь провел Смолин, все размышляя над необъяснимой пропажей, где идол искать, как исчезновение могло произойти, и над тем задумывался, что теперь со всем семейством будет. В голову лезли различные соображения, но тотчас же они отметались, признаваемые как нелепости. Древний божок чудесным образом исчез, словно оброненная монетка, которая умеет туда закатиться, откуда ее уже не достать. Так идол явился, исполнил свою благую миссию и вдруг канул в неизвестность, словно по воле высшего разума. Утром Смолин еще раз обследовал весь дом. Заглядывал под шкафы и кровати, где какая-нибудь туфля или тряпица во мраке на мгновение превращались его воображением в нечаянно угодивший туда идол. Но все напрасно. Пропал идол, исчез, сгинул безвозвратно. И горестная эта мысль душила Смолина, как сердечный приступ, так что вскоре и в самом деле он почувствовал себя плохо. Пришлось принимать лекарства. 'Не уберег, - вздыхал он тяжело. - Бог дал, Он же и взял'. Лишь по истечении нескольких дней, поддавшись уговорам жены, Смолин пришел в себя, махнул рукой и зажил дальше, так словно бы ничего не произошло. В тот раз, когда мы с отцом вновь были у него в гостях и пили кофе вприкуску с ломтиками трехъярусного торта, обильно начиненного взбитыми сливками и земляникой, Смолин ни словом не обмолвился о трагическом происшествии.
А что же Гретус? Счастье от успеха его было не долгим. На другое утро в Гирмовском лесу спешащего по тропе курке заметил Клайд, который в тот раз обходил доверенные ему кварталы, и спрятался за деревом. Наш маркополь решил проверить, не совершил ли курке какого-нибудь преступления. Когда Гретус приблизился, Клайд выскочил из засады и, схватив его за шкирку, хорошенько встряхнул.
- Так это ты, мой старый знакомый! - узнал он Гретуса и сердито спросил: - Что там у тебя в мешке?
- Мое, все мое, - с трепетом ответил Гретус. - Отпусти.
- Врешь, - сурово произнес Клайд. - Этот лес заповедный. Промышлять здесь нельзя. Показывай свою добычу.
- Отпусти! - в отчаянии взвизгнул Гретус.
- Прежде узнаю, что ты такое прячешь, - настойчиво проговорил Клайд и так резко встряхнул напуганного курке, что тот выронил мешок.
Удрученный внезапным разоблачением, Гретус безвольно обмяк, словно пойманный за шкирку нахулиганивший кот. Тогда Клайд разжал пальцы. Шмякнувшись на землю, Гретус мигом подобрался и вначале было потянулся рукой к мешку, но опомнился, когда Клайд перед его носом топнул, и тогда, оглядываясь, он пополз прочь, затем, поднявшись на лапы, он со всего духу бросился бежать, так что вскоре исчез из виду за поворотом тропы. Проводив взглядом курке, Клайд поднял мешок и вытряхнул из него то единственное, что в нем находилось. Оказавшись на траве, древний идол воззрился в глаза маркополю так пронзительно, что тот на мгновение замер от неожиданности. Узнав божество, Клайд упал на колени, поставил идол перед собой и промолвил по-прусски:
- Милостью древних богов славься великий Пильвитс, и пусть не иссякнет благодатный источник, бьющий из рога изобилия, что вечно служит в твоих руках, - произнеся это, Клайд склонил перед идолом голову.
Я преподнесу идол жрецу, решил Клайд. Очень криве Гентас подивится находке. И где только этот пронырливый Гретус раздобыл его? Жаль, надо было расспросить его, да теперь не догонишь.
Спустя час Клайд уже стоял на крыльце дома Гентаса. На стук в дверь открыл ему сам жрец. И Клайд, объяснив, что принес важную весть, попросил войти в дом. Вместе они прошли в гостиную. Тут, не желая больше испытывать любопытство Гентаса, Клайд вынул из мешка идол и протянул его жрецу. Надо было видеть, как потом рассказывал Клайд, с каким восторгом Гентас принял идол Пильвитса в руки. Такого подарка он не ожидал.
- Слава богам, Самбия возвращается! - с радостью произнес Гентас любимую фразу. - Пруссы обретут свою древнюю родину вновь. Но как всесильный Пильвитс попал к тебе?
Тогда Клайд и рассказал о поимке курке в Гирмовском лесу.
Выслушав своего вайделота, Гентас остался доволен и сказал:
- Надеюсь, рано или поздно мы узнаем, как идол оказался в мешке курке. Важно, Пильвитс теперь у нас. Но, что-то подсказывает мне, приключение на этом не закончится.
Тревожное чувство закралось в сердце Гентаса, и он продолжил:
- Более семи веков назад этот идол пропал без вести. Считалось, по преданию Кальвиса, его сожгли крестоносцы вместе с другими святынями. Никто не искал идол с тех пор. Даже Велняс не ждал его возвращения. Но боги вернули Пильвитса нам. И теперь, полагаю, все изменится. Не трудно представить, на что решится демон, когда узнает о произошедшем в Гирмове. Нам придется вновь защищать родную Самбию.
- Да, ваше святейшество, - уверенно согласился Клайд.
Затем они вышли в сад. Там, поставив идол под священным дубом, криве Гентас обратился к богам с мольбами о защите. После этого он принес в жертву Пильвитсу петуха, окропив идол его кровью, а тушку бросил в священный огонь, который на скорую руку тут же распалил Клайд.
После этого участь Гретуса, как потом рассказывал Гилин, была печальна и вызывает сожаление. Вернувшись в Стабгард с пустыми руками, Гретус, испепеляемый жаром обиды, решил пойти жаловаться царю Велнясу и в тот же вечер направился к замку. Двое верзил стражников из рода маркополей в железных доспехах преградили ему путь на мосту. Они были огромного роста, как медведи на задних лапах, с изогнутыми клыками, торчащими по углам пасти, маленькими черными глазами и могучими руками с длинными, как ножи, когтями. Разгоряченному Гретусу пришлось использовать все свое красноречие, чтобы объяснить этим чудовищам, зачем ему так необходимо видеть царя. Но его все равно не пропустили. Иной бы, махнув рукой, оставил затею, но Гретус продолжал умолять стражников и убеждать их в том, какую важную новость он спешит доложить царю Велнясу. Да так увлекся, что проговорился об идоле Пильвитса, как раз в то время, когда, привлеченный этим спором, на мост вышел князь Заур.
- Чего тебе нужно? - спросил он Гретуса самым строгим тоном.
- У меня важный донос царю, ваше высочество, - ответил Гретус, покорно склонив перед князем голову. - А эти упрямые недоумки меня не пускают.
- О чем тебе говорить с царем? - с подозрением проговорил князь Заур.
- Это секрет, ваше высочество. Я не могу... Эта новость только для царя. Никто... ни одна душа не должна знать.
- Знать об идоле Пильвитса, верно? - сердито спросил князь.
- Да, ваше высочество, - неохотно кивнул Гретус.
- Хорошо. Надеюсь, ты не лжешь, воровская твоя душа. Не то заступаться за тебя не стану.
- Я не лгу, - заверил его Гретус.
- Пропустите, - обратился князь Заур к страже. - Я провожу этого курке.
Оба маркополя расступились и позволили Гретусу и его знатному сопровождающему пройти по мосту к замковым воротам. В обычные дни этот горбатый мост был опущен. Массивные железные цепи натянуты. На перилах горели зажженные в сумерках факелы. Огромные дубовые ворота между башен с бойницами распахнулись перед гостями, когда князь Заур трижды простучал пудовым кольцом, что играло роль дверного молотка. Гретусу еще не приходилось бывать в царской резиденции, он озирался по сторонам, ему все было любопытно. Дальше они прошли по брусчатке через просторный двор к высокому кирпичному зданию с широким гульбищем и высоким шпилем, увенчанным символом Судьбы таким живым, точно это глаз, следящий за всем, что в городе и вокруг него происходит. Никого не было вокруг, кроме четырех стражников у ворот и еще двоих перед входом в царские хоромы, которые молча пропустили князя с его подданным внутрь. Вестибюль был освещен свечными люстрами и факелами с колеблющимися по кирпичным стенам отблесками. Дальше князь и курке поднялись по широкой лестнице с ветвистыми перилами и вошли в тронный зал. Это было длинное помещение с высокими окнами, через которые проникали последние отблески заходящего солнца, отчего мрак был расцвечен прощальным золотисто-зеленым сиянием. Гранитные плиты пола гладко отполированы, хотя всюду покрыты выщерблинами. С готических сводов свисали свечные люстры. У задней стены под горностаевым шатром на ступенчатом возвышении стоял высокий трон. Велняс, оповещенный о посетителях, дожидался у окна.
На этот раз царь выглядел обычным современным человеком, поскольку пребывал в теле недавно без вести пропавшего курортника из Москвы. Газеты писали, что московский гость исчез в лесу под Светлогорском, где он прогуливался по берегу Тихого озера, что поиски ни в лесу, ни в озере, ни в ближайших оврагах не принесли успеха, что жена и маленький сын все еще надеются его дождаться. Теперь Велняс был господином средних лет, коренастым с животом и лысым, в красной кепке. Одет он был в светлую футболку с надписью 'Спорт' на груди, шорты и сандалии. Только серые глаза выдали бы подмену, явись Велняс к жене пропавшего, да, может быть, еще низкий голос.
Когда посетители вошли, Велняс обернулся к ним и устремил на Гретуса такой пронзительный взгляд, что у того задрожали колени. Туристический вид царя страшно напугал Гретуса, как пугает человек дикое животное в лесу, и отчего-то вызвал в его душе недобрые предчувствия и необъяснимый трепет. Оба, князь и курке, поприветствовали царя низким поклоном. После этого Велняс, указав десницей, велел князю говорить. И тот коротко и важно сообщил, что привел он курке с вестью об идоле Пильвитса, после чего попросил выслушать этого несчастного и дать указания, как поступить в этом необычном деле. Услыхав имя Пильвитса, царь встрепенулся, смерил князя острым, как коготь маркополя, взглядом и сел на трон.
- Пусть говорит, - нетерпеливо произнес Велняс.
Получив позволение, Гретус пал на колени и, подползая к трону, запричитал:
- Мой государь, послушай, мой государь. Удача была мне. Я отыскал идол Пильвитса в доме богача Смолина. Идол был в моих руках. Я нес его тебе. Мой государь, идол принадлежит вам, мой государь.
- Где он? - прорычал Велняс, теряя терпение, и с презрением взирая на ползающего перед ним курке.
- Мой государь, твой идол был в моем холщевом мешке, я нес его вам. Но в Гирмовском лесу, на меня напала банда лесников во главе с жрецом Гентасом. Они окружили меня. Мне пришлось драться. Но что я мог сделать один? Они отобрали ваш идол. Едва хватило мне сил, мой государь, добраться до Стабгарда. Так Гентас завладел вашим идолом Пильвитса! Он отнял его, мой государь, что теперь делать? - Произнося все это стеная, плача и рыча от безысходности, Гретус так заврался, что и сам поверил в свою ложь.
Велняс глядел на несчастного курке взором полным огня. Злость вскипела в нем. Неудача курке взбудоражила его воображение.
- Ты позволил обокрасть себя! - взревел он. - Ты отдал идол Гентасу!
- Меня схватили лесники! - в сердцах воскликнул Гретус. - Они вытряхнули меня. Отобрали мою добычу.
- Полагаю, ваше величество, этот мелкий проходимец говорит правду, - сдержанным тоном молвил князь Заур. - Силы не равные. Гентас вероломно завладел вашим идолом. Хорошо, что этот воришка уцелел и принес вам такую важную весть. И это похвально.
- Не виноват, мой государь, - со слезами простонал Гретус, осторожно ударяясь головой о пол. - Не виноват. Это все Гентас!
Выслушав князя, Велняс унял свою дикую ярость и задумался. То, что нашелся идол Пильвитса - бога силы, богатства и удачи - весть хорошая. Но то, что по глупости какого-то несчастного курке он оказался в руках прусского жреца - поражение серьезное. Досада вновь охватила Велняса. Идол достался Гентасу не по праву, обманным путем, грабежом и насилием. Значит, он должен отдать идол, отдать царю Ульмеригии - единственному законному владельцу. В противном случае Гентас должен быть наказан.
Между тем в гулком тронном зале раздавались стенания валяющегося перед троном страдающего Гретуса. Князь Заур, понурившись, ждал царского решения. Велняс, чья ненависть к жрецу Гентасу вскипела с новой силой, размышлял, стукая пальцами по дубовым подлокотникам трона. Наконец он заговорил:
- Созвать Тайный Совет в эту полночь.
- Да, ваше величество, - ответил князь Заур.
- Запереть этого неудачника в замковой темнице на три дня, - распорядился Велняс, указывая на Гретуса старшему стражу в латах, что незаметно стоял возле трона слева. - Но после высечь его на глазах толпы в назидание.
Услыхав это, Гретус вновь стал ползать на коленях перед троном, стеная и моля о пощаде. Но Велняс больше не видел его. Ярость бушевала в нем. Между тем два стражника подошли к несчастному курке, подхватили под локти и понесли вопящего и дрыгающего лапами из тронного зала прочь. Князь с сожалением проводил его взглядом, поклонился царю и отправился с визитом в дом князя Нертина.
'Верните мне идол!' - послышалось гневное бормотание царя Велняса.
Члены Тайного Совета дожидались его величество за овальным столом в сумрачном кабинете наверху в замковой башне за глухими дверями и запертыми ставнями. Их было трое: Князь Нертин, Лаума и князь Заур. Они теперь знали всю историю с идолом Пильвитса, готовились высказать свои мнения и выслушать распоряжение царя. Свечи тройного канделябра, стоявшего посреди стола, отбрасывали колеблющиеся блики на лица собравшихся. Наконец в кабинет явился Велняс. Истинный его торжественный облик: черный плащ с капюшоном, в котором темнела пустота, высокие сапоги, галифе - собравшимся был привычен. Голову его, поверх капюшона, венчал золотой венец - две сосновые ветки. На груди висела золотая цепь с символом Судьбы. Голос его был мрачным, но спокойным и гулким.
- Наш Совет должен принять решение, - заявил Велняс. - Сегодня же. Ибо завтра мы начинаем подготовку к войне. Но сейчас я желаю выслушать ваши соображения.
- Да, ваше величество, - согласился председательствующий на Совете князь Заур.
- Надо выкрасть идол, - сразу предложил Нертин. - Краденое украденное - краденым не считается.
- Дом криве Гентаса недоступен для наших сил, - напомнила ему Лаума.
- Тогда есть повод дом его сжечь, - предложил князь Заур.
- Сгорит все, что в нем находится, - заметила на это Лаума. - Идол нам нужен целым и невредимым.
- Только силой мы можем покорить его Самбию, - сказал князь Нертин. - У нас достаточно воинов. Самых отборных маркополей. Всех ужасных мастей.
- Или хитростью, - предположила Лаума.
- Каким же образом? - поинтересовался князь Заур.
- Взять заложника и потребовать выкуп, - ответила она.
- Клайда? - обрадовался князь Нертин.
- Есть жертва получше, - уточнила Лаума. - Это сын того богача, у которого Гретус нашел идол.
- И в самом деле, - согласился князь Нертин.
- Верно, - подтвердил князь Заур.
- Согласен, - проговорил Велняс.
- Мы похитим мальчишку. Будем держать его в темнице до тех пор, пока Гентас не явится к вашему величеству, чтобы вручить идол, - сказала Лаума.
- А что делать, если он не поведется? - спросил князь Заур.
- В таком случае, казним мальчишку на его глазах, а после перейдем в наступление. Захватим идол силой. Мы уничтожим Гентаса, - сказал князь Нертин. - У нас достаточно воинов. Гентас не устоит перед нашей великой армией. И тогда мы овладеем Самбией.
- Это повод покорить всех лесных духов, а вместе с ними барздуков и, наконец, богов, - порадовалась идее Лаума.
- Мы готовы сражаться, ваше величество, - твердо сказал князь Заур.
- Несомненно, - ответил Велняс.
- Как мы похитим мальчишку? - спросил князь Нертин.
- Побалуйте окрестные села грибами, - обратился князь Заур к Лауме. - Они сами явятся.
- Грибов будет так много, ваше высочество, ленивый не усидит дома, - заверила его Лаума. - А после мои сладкоголосые раганы заманят мальчишку в чащу, усыпят его колыбельным песнопением и унесут его в ступе, доставят его прямиком сюда, в замок.
- Хорошо, - кивком согласился Велняс.
- Пришло время преподать криве Гентасу хороший урок, - порадовался, потирая передние лапы, князь Нертин.
- А после готовьте войска, - приказал Велняс. - Война за Самбию теперь неизбежна.
- Разумеется, ваше величество, - подтвердил князь Заур.
До рассвета они увлеченно спорили, соглашались, договаривались, где устроить засады, какие войска двигать в бой, каким истязаниям подвергнуть жителей Самбии... Лишь когда сквозь щели в ставнях начали просачиваться зеленые лучи утреннего света, Велняс распустил Совет на отдых, и сам удалился в свои покои в мрачной задумчивости.
3
Проснешься ранним осенним утром, глянешь в окно и станешь решать: если оно бледное, все заплакано дождем, то можно остаться в постели - торопиться в такой угрюмый день некуда, а если оно все залито золотистым сиянием - живо выберешься из-под одеяла и, наспех собравшись, выбежишь из дому навстречу новому солнечному дню, радуясь пению птиц, свежей лесной тени и встрече с деревенскими друзьями. Но случается, какое-нибудь происшествие в лесничестве заставит выскочить из дому без разбору: дождь там, снег или жаркое солнце.
В тот год сентябрь в самом начале был солнечным. На лугах ажурным серебристым плетением трепетали паутины, по небу летели на юг первые стаи птиц, а в лесу грибов уродилось столько, что наши лесники, жители Пруссовки, а затем и прибрежных городков и сел приезжали собирать их и увозили полные корзины, ведра, мешки. Казалось, сколько не бери грибов, а конца урожаю не будет. Да попадались не какие-нибудь обыкновенные сыроежки, свинушки, волнушки, а лезли грибы все благородные: подосиновики, боровики, подберезовики. Но говорили старики, мол, обильный урожай этот - не к добру, а к ненастью.
В те осенние дни я еще не знал, какие беды посыпались на семью Смолиных, мы с отцом давненько их не навещали. Оказалось Смолину, которому было обещано место директора янтарного комбината, по неизвестной причине в этой должности внезапно отказали. В обширном гардеробе Светланы, где мехов было столько, что заблудишься, поселилась бессмертная прожорливая моль. Все деньги, отложенные на безбедное будущее Захара, в одночасье обесценились экономической реформой. Но их чаша горя была еще не испита. В один из тех дней, мечтая набрать побольше отборных грибов, семья отправилась в лес. Казалось, они все время держались вместе, но увлеченные своей грибной охотой, супруги не заметили, когда пропал Захарка. Опомнились только, когда класть грибы стало больше некуда, и пришло время возвращаться домой. Стали звать сына. Кричали, аукали, сигналили в машине, но тот не откликался. Тогда взволнованные родители обратились в лесничество:
- Всеволод, помоги, сын пропал, нигде не можем найти!
После этого мой отец заявил по телефону в милицию, созвал наших лесников и рабочих, обратился в Пруссовку за помощью добровольцев. Поиски развернулись обширные. Но мальчишка исчез. Лишь в темноте задачу пришлось отложить до рассвета. Всех распустили на отдых.
Следующим ранним утром я и отец, прежде всего, обследовали оба наших болота: Гадючье и Моховое. Таково неписаное правило для подобных случаев. Отец знал болота не хуже чем свой рабочий кабинет. Он мог с завязанными глазами обойти все топкие места. Время от времени ему приходилось выручать застрявших среди кочек собирателей грибов, ягод и лекарственных трав. Бывало, что вытягивал из трясины увязшего в ней человека. Когда я достаточно подрос, и мне исполнилось лет восемь, отец стал брать меня на болота, чтобы передать свои знания и умения. Вскоре я хорошо изучил эти моховые топи так что наравне с отцом мог помочь утопающему неудачнику. Теперь отец был спокоен, что я всему научился, и болота не будут угрожать моей жизни. С тех пор я ходил туда собирать клюкву, грибы и бруснику, весной наблюдал танцы журавлей, любовные переплетения гадюк и нерест расписных тритонов, а летом пересчитывал гнездящихся птиц.
В то время пока мы прочесывали болота, несколько милиционеров с Гентасом тщательно осматривали берега Лесного озера, а жители Пруссовки вместе с нашими лесниками и родителями Захарки, выстроившись цепью, обшаривали лес вдоль и поперек. К концу второго дня поисков мы убедились, в лесу мальчишки нет. Изо дня в день, напрасно расширяя круг обследования, мы теряли надежду его отыскать. Тогда в очередной вечер, после бесполезных наших трудов, Гентас пришел в кабинет моего отца. Они долго беседовали наедине. Прусский жрец стал уверять, что боги подсказывают ему, Захар в Ульмеригии. Ему придется отправиться туда, чтобы разведать так это или нет. Отец на это лишь пожал плечами. А вечером, вернувшись домой, Гентас на кухонном столе обнаружил запечатанный конверт с посланием Велняса, явно подброшенный каким-нибудь посыльным курке. На сургучной печати стоял отчетливый оттиск символа Судьбы. Впрочем, это было не просто сообщение, а ультиматум, написанный холодным, презрительным и дерзким тоном.
'Ваше святейшество, криве Гентас! Предлагаю Вам компромисс. Вы получите мальчишку в обмен на идол Пильвитса, по праву мне принадлежащий, но вероломно украденный Вами. В противном случае, через три дня мальчишка будет принесен в жертву Реувиту, а мои войска перейдут в наступление. Самбия будет покорена'.
Перечитав это письмо дважды, Гентас опустился на стул, вновь перечитал грозные строки и, задумавшись, опустил руку с проклятым посланием на колени. Противоречивые мысли его вскружили голову, привели в замешательство: надо мальчишку спасать, но идол Пильвитса не должен оказаться в лапах вечного зла. Велняс непременно обратит его божественную силу против Самбии. И вновь Стабгард преподнес очередную не легкую задачу. Нужно сообщить об этом Всеволоду. Но что на это скажут боги? С этой мыслью Гентас поднялся и, сунув письмо в карман пальто, поспешил к священному дубу. Долго жрец молил богов о помощи. И ответ был таков: отправляться в Ульмеригию, где барздуки придут на выручку, и помощь будет, откуда не ждали, но война неизбежна. Спустя час Гентас седлал Пергрубрюса и помчал в лесничество.
Солнце уже село за красочным малиново-лиловым с темно-синими разводами и золотистыми отблесками горизонтом. Окрестности притихли в прохладных сумерках. Гулко отдавался перестук конских копыт по лесной дороге.
Лесничего Гентас застал в кабинете, когда тот, сидя за рабочим столом, разбирал свежие бумаги из министерства. Позабыв обо мне, они вновь беседовали наедине, а дверь осталась приоткрытой. Я потихоньку стоял возле нее, едва дыша, и кое-что подслушал.
- У нас вот кусок леса намереваются вырезать, - в сердцах заявил отец, потрясая бумагой с печатью. - А вы тут с идолом каким-то возитесь.
- Свалилось бед на нашу голову, - согласился Гентас. - Но если решим одну, самую важную, мы справимся и со всеми остальными.
- Хорошо, что там у тебя, - проговорил отец устало.
- Нельзя, чтобы идол стал разменной монетой, - продолжил Гентас решительно и рассказал о письме из Ульмеригии.
- Нам нужно выручить мальчишку, - строго сказал отец. - Любым способом мы обязаны вернуть его родителям живым и здоровым.
- Но если идол Пильвитса попадет в лапы Велняса, - убеждал Гентас, - мальчишке, Самбии, всем нам придется хлебнуть немало горя.
- Верно, Гентас, идол не должен покинуть твой дом, - согласился отец смиренным тоном. - Нам придется принять удар этой стихии.
- Война за Самбию, - печально проговорил Гентас, - неизбежна.
- Может, подсунуть ему подделку, что ты думаешь? - предложил отец.
- Велняс заметит подмену, - ответил Гентас.
- Никаких больше идей, - покачал головой отец.
- Завтра утром я отправляюсь в Ульмеригию.
- Надеешься договориться с дьяволом?
- Нет, не в Стабгард я пойду, мне нужно повидать Гилина.
- Но поиски мальчишки никто не отменял. Смолины требуют продолжать. Они все еще верят, что он жив, и найдется.
- Да, Всеволод, это разумно. Я встречусь с барздуками. У них-то наверняка есть подходящая идея.
- Тогда удачи тебе, Гентас.
- Другого пути у нас нет.
Когда жрец поднялся с кресла, я отступил, затем прошмыгнул в гостиную и сел там на диван с подвернувшимся под руку журналом 'Человек и природа', который лежал на подлокотнике. Но Гентас сразу же отправился домой. Отец остался в своем кабинете работать с бумагами. А мне нужно было все хорошенько обдумать.
На другое утро я последовал за Гентасом и Клайдом без спросу. Потому что был уверен, отец откажет мне в просьбе сопровождать жреца и его вайделота к барздукам. А против его слова не пойдешь. Ведь наступил понедельник, и я должен был вернуться в город на уроки. Мама наверняка будет ждать меня в школе и нервничать. Но что поделать, когда решается судьба нашего леса. Я не мог пропустить самого важного. Мне уже четырнадцать и если надо я готов стать прусским витингом.
С первыми синичьими пересвистами я выскочил из дому, добежал до обломков Драконова камня и спрятался там за лиственницей. Вскоре на тропе показались Гентас и Клайд. Криве был в костюме лесника и плаще на случай дождя, в руке он держал свой жреческий посох со змеевидным навершием. Его верный маркополь был в накидке с капюшоном, надетой поверх свитера. Я порадовался, что не опоздал, потому что не очень-то мне хотелось разыскивать их в Ульмеригии. Когда они прошли между гранитными глыбами, я хлебнул немного рагангоры из фляги и тайком последовал за жрецами. Лишь когда они вышли из Мертвого леса, уже на опушке, я заявил о себе.
- Подождите!
Гентас и Клайд обернулись одновременно. Великой радости от нашей встречи на их лицах я не увидел. В глазах обоих замерцало больше досады и негодования, чем удивления, словно от крушения их тайного замысла. Когда они оправились от впечатления, явно решив, что мое возникновение в Ульмеригии скорее закономерность, чем недоразумение, то приветливо мне улыбнулись.
- А я-то думаю, отчего это русским духом всю дорогу веет, - сострил Клайд, явно начитавшись народных сказок для пополнения словарного запаса.
- Ты мог бы хотя бы предупредить, - с укором проговорил Гентас и сердито опустил брови.
- Ну конечно, - с иронией сказал я, - чтобы выслушать твою лекцию из доводов, почему я должен остаться дома.
- Но мы ведь не на прогулке, - сказал Клайд.
- А ты вообще помалкивай, - резко ответил я. - Мне все известно. Зло в любую минуту может прорваться в наш мир, и тогда...
- И ты знаешь, как его остановить? - снисходительным тоном проговорил Гентас.
Тут я задумался, покачал головой и пожал плечами. Тогда Гентас повернулся и зашагал по тропе дальше. Клайд последовал за ним. Я, чувствуя свою правоту, не отставал. Впрочем, идти нам было не далеко: Гилин, как было условлено, дожидался нас на лугу цветочных духов. Он сидел на камне в рыхлой тени одинокой зонтичной сосны и своим посохом, увенчанным граненым куском янтаря в золотой оправе, выводил какие-то знаки. Увидав нас, Гилин поднялся и помахал рукой, приглашая под мирную сень дерева. Мы пришли к нему и сели кругом на траву. Вождь барздуков был в зеленом кафтане с начищенными до сияния серебряными пуговицами, синих шароварах, заправленных в кожаные сапоги, на голове меховая ушанка. Благодаря своим партизанам, Гилин был нашим верным осведомителем всего, что происходит в Стабгарде и даже в царском замке. Теперь, по его словам, ожидая лесных шпионов, Велняс усилил слежку по всей Ульмеригии. Кругом рыщут взглядом небесные дозорщики секлисы. Эти демоны бдительно осматривают лесную опушку и луга. Так что добраться до Стабгарда незамеченным Гентасу теперь совершенно невозможно. Велняс ждет, когда Всеволод направит к нему вооруженных людей, чтобы выручить из плена Захарку. Рассказав об этом, Гилин посмотрел на небо: не глядят ли? Но никого там не увидел и продолжил:
- А воришку Гретуса жестоко наказали. В полдень на замковой площади при большом скоплении горожан его вывели из темницы. Князь Заур огласил приговор. После этого на глазах покорной толпы с несчастного курке сдернули его балахон, представив всему свету его трепетное полупрозрачное тельце на цыплячьих лапках, и здоровенный маркополь палач под всеобщими любопытными взорами хлестко и безжалостно отходил его по спине длинными розгами. Пустус, дружок, стоял в первом ряду зрителей и ехидно ухмылялся. Каждый из десяти ударов, сопровождаемый громким стоном Гретуса, вызывал у него презрительную улыбку. А когда просвистел последний удар, Пустус запричитал:
'Бедный мой герой, как досадно, теперь ты не скоро сможешь порадовать господ своими дорогими кражами. Но ты не горюй, я поработаю за двоих, авось мне посчастливится донести ценности до самого Стабгарда. Ведь я не такой растяпа как ты'.
Услыхав эти слова, Гретус метнул в своего друга сверкающий злобой взгляд, поднялся с коленей, потирая ручонками израненные в кровь бока и спину и, напялив свой балахон, прихрамывая и постанывая от боли, обиды и отчаяния, побрел восвояси. Толпа расступалась перед ним, отпуская злые шутки, но никто не посмел прикоснуться к нему или дать пинка. Гретус был достаточно наказан.
Мне стало жаль противного курке, Клайд тоже посочувствовал его беде, Гентас слушал все внимательно и только изредка приглаживал свою бороду и поглядывал куда-то в сторону, как будто видел там картину пересказываемых Гилином событий.
После этого Гилин сообщил, что Велняс готовит несметные полчища маркополей, мургов и ведьм, намереваясь смести народ и духов Самбии. Назревает террор для усиления его власти. Теперь и барздукам шпионам приходится тяжко.
- Мы сумеем противостоять его силе, - уверенно сказал Гентас. - Да помогут нам боги. Труднее всего освободить мальчишку Смолина.
- Он в темнице, что в западной башне, сидит в сырости и холоде, - сообщил Гилин. - Его стерегут два змеетура. Он здоров пока, хотя очень напуган, голоден и сил у него для побега маловато. Кормят его раз среди дня лишь зерновой кашей, сваренной на воде без соли и сахара.
- Да, таких нечеловеческих условий он не выдержит, - согласился я.
- Одна надежда на твоих партизан, Гилин, - обратился Гентас. - Помогите бежать мальчишке.
- У меня есть кое-какие соображения, - обнадежил нас барздук. - Думаю, справимся.
- Спасибо, мой друг, - проговорил Гентас, пожимая Гилину руку. - Мы очень надеемся на твоих витингов. Да помогут нам боги Самбии.
- Доверьтесь мне, ваше святейшество, возвращайтесь домой и берегитесь секлисов, - снова предупредил Гилин. - Эти демоны, завидев вас, тотчас направят маркополей вдогонку.
Попрощавшись с Гилином, мы заторопились через луг к лесу. А барздук постоял еще некоторое время, провожая нас взглядом, затем ударил ногой в землю и нырнул в ее недра, бесследно исчезнув. Не очень-то нам хотелось попасть в засаду. Мы спешили домой.
Небо над нами было ясно-зеленое. Среди редких аметистовых облаков с округлыми розоватыми боками, казалось, было мирно. Сиреневое солнце обдавало нас жаром своих голубоватых лучей. Слабый ветерок едва ли мог откуда-нибудь нагнать мрачные тучи. Ничто не предвещало опасности. Как вдруг я заметил, как одно маленькое облако над лесной опушкой принялось шириться и темнеть, оно не отбрасывало на землю никакой тени. Мы торопились по тропинке, и я все поглядывал на это странное облако, и во мне разыгралось чувство какого-то необъяснимого страха. Прежде я не испытывал ничего похожего. Облако росло и темнело, и чувство тревоги тоже росло во мне, пока не стало тяжелым, гнетущим, пугающим. Тогда я указал на странное облако Гентасу. Он поглядел и покачал головой:
- Небесный дозорщик. Поторопимся. Скорее в лес, прежде чем он раскроет свой глаз.
И мы побежали к опушке.
Я то и дело озирался. Глядел на растущую тучу, ожидая, что она вот-вот прозреет и заметит нас. И вот из ее плотного бурого брюха показался хобот. Он стал быстро расти вниз, удлиняться, покачиваясь, как рог улитки. Наконец, когда он значительно вытянулся, на его округлом, похожем на маковый бутон, конце между веками с гребнями длинных ресниц, распахнулся огромный глаз с голубыми жилками и черным зрачком, глубоким, как отраженное в колодце небо. Вот он демон секлис. Извиваясь и покачиваясь, этот глазастый стебель рыскал взглядом по земле, пытаясь засечь врага сверху. В любое мгновение он мог нас увидеть. И мы, словно юркие тени, бросились под полог Мертвого леса. Успели. Скрылись под кронами деревьев. Некоторое время мы стояли там, чтобы отдышаться, не спуская глаз с обманутого нами соглядатая. Демон медленно плыл по небу против ветра, вращая своим глазом по сторонам и моргая. Наконец, не обнаружив нас, секлис решил убраться прочь: его веки смежились, и глаз втянулся в светлеющее облако. После чего розоватый, под стать облакам, небесный шпион двинулся в сторону осиновой рощи.
Радуясь, что наша тайная встреча с Гилином осталась неведомой Велнясу, мы зашагали к Драконову камню.
- Неужели Велняс развяжет войну? - спросил я Гентаса, когда мы подходили к усадьбе лесничества.
- Наверняка, - ответил жрец и продолжил: - Что значит Ульмеригия? Это царство Велняса. Живущие там существа поддерживают его бессмертную лютую власть. Так было и будет всегда. Но злу тесно в его пределах. Оно ищет выход. Потому важно не впустить его в наш мир. Мы сильнее зла. Справимся.
Я посмотрел на обычно доброе лицо Гентаса и прочел в его взгляде глубокую печаль.
4
Велняс явно недооценил стойкость Гентаса наместника самбийских богов. Жрец отклонил обмен Захарки на идол. Тогда Велняс отдал приказ своим командующим готовиться к боевому походу. Весть о неминуемой битве мгновенно разлетелась по всей Ульмеригии. Лесные, луговые, цветочные духи бежали из родных мест. Они попрятались в Мертвом лесу.
Вечером накануне сражения на Совете под священной липой, что и поныне растет на опушке Замландского леса возле Журавлиного луга, Гилин донес Гентасу и Гаррину о планах врага, добытых его надежными шпионами.
- Важно не подпускать воинство демонов к Мертвому лесу - последний оплот перед входом в Самбию, - проговорил Гентас. - Если мы не удержим эту позицию, Велняса уже ничто не остановит, и демоны ринутся в наш мир.
- Основные силы мы бросим на главное сражение, - уверенно сказал Гаррин. - Мои воины дадут врагу отпор. Значительная часть наших войск также встанет на опушке леса.
- Я отправлю на оборону лучших бойцов, - пообещал Гилин.
- Да помогут нам боги, - промолвил Гентас.
От имени лесных духов Гаррин заверил, что все они восстанут против царя Ульмеригии ради свободы. Гилин, чье воинство значительно уступает численности врага, обещал победу не только силой, но хитростью и отвагой. Затем Гентас воззвал к богам о помощи, принес в жертву петуха и окропил его кровью янтарный идол Перкуно.
В то сизое тревожное утро, пока я собирался в военный поход, жуткие вещи лезли в голову. Мне еще не приходилось воевать. А все то, что я прежде видел в кино, совершенно не годилось для примера в нынешнем сражении. Я не знал, чего ожидать, как справиться с бесчисленной армией нечисти. Гентас и раньше давал совет: наше оружие - храбрость. Враг не должен почуять моего смятения, страха и отчаяния. Сила духа остановит его. Но вчера отец приказал мне вернуться в город. Мол, я и так пропустил несколько дней в школе без уважительной причины. Но разве мог я оставить лесничество в беде перед грозной опасностью. Пожар надо тушить, а не бежать от него, иначе он все равно настигнет. Мне снова пришлось действовать тайком и без спросу примкнуть к защитникам Самбии.
На рассвете едва я оделся, как до меня донеслись снизу шум, суета и тревожные разговоры. Что-то случилось. Неужели мне не удастся покинуть дом тайком. Я прислушался у двери своей комнаты. Кто-то из лесников, похоже, это был Иван, докладывал отцу о пожаре. Собираясь уже в дорогу, отец слушал его, между делом вставляя свои распоряжения. Оказалось, пожар вспыхнул на Журавлином лугу, и ветер гнал его в сторону леса. Что теперь делать? Я заметался в мыслях: бежать теперь за отцом, спасать лес от огня, примкнув к его команде, поспешить в Ульмеригию на помощь Гентасу в его войне с Велнясом или, как благоразумный мальчик, пойти на остановку и ехать в школу. Хоть разорвись на части. Прежде мне еще не приходилось так мучительно выбирать. Нет, решил я наконец, Гентасу моя помощь нужнее. Может быть, именно мне предстоит спасти Захарку и перебить кучу демонов. Отец найдет людей для тушения огня. У Гентаса же не так много воинов. Когда голоса во дворе стихли. Я, наскоро собрав рюкзак, бесшумной тенью выскользнул из дому и поспешил к Драконову камню.
В тот час я вовсе не думал об опасности, которая грозила мне от исчадий зла, этих воинов царя Велняса. Я шел на помощь Гентасу, не осознавая, что скоро могу погибнуть в бою. Теперь могло случиться все, что угодно, но не со мной. Я почему-то не верил в свою смерть в этой битве.
Хмурый осенний день. В Ульмеригии необыкновенная тишина. Над лугами ни звука. Солнце даже не выглядывало из-за облаков, и потому было сыро и прохладно. В своем шерстяном свитере я немного озяб. Наша ставка расположилась на холме неподалеку от осиновой рощи. Отсюда хорошо просматривались все луга, лес Лаумы, откуда мы ждали нападение врага, и Мертвый лес позади нас. Секлисы так и следили за нами, донося Велнясу, обо всем, что у нас происходит. Но, по словам Гилина, кое-что секретное нам удастся сберечь от их внимательных взглядов.
Гентас был в форме лесника, в начищенных до зеркального блеска кожаных сапогах, на голове его фуражка с кокардой нашего лесничества, в руке он держал свой жреческий посох. Клайд в своей простенькой рубахе и в сапогах выглядел простым деревенским парнем. Он был готов выполнить любое поручение жреца. Я стоял рядом с ним и осматривал окрестности в бинокль. Барздуки - отважные воины Гилина - все суровые бородачи в кожаных камзолах, шерстяных полосатых чулках и башмаках с серебряной пряжкой были вооружены топорами и ножами, торчащими у них за поясом. Большей частью они расположились на лугу перед нашей ставкой, другие - у подножья холма, и еще войско стояло на опушке. Воины Гаррина ждали своего часа в Мертвом лесу. По правде сказать, я никого из них не видел, и не представлял, кем собирается командовать этот лесной дух. Сейчас Гаррин находился в нашей ставке, все стоял и вглядывался в сторону леса Лаумы. Был он в льняной рубахе, подпоясанный широким ремнем, в высоких берестяных сапогах, на голове венок из дубовых веток с листьями и желудями. Взгляд его был пристальным, держался он величаво, выглядел невозмутимым и спокойным. На плече его, скромно свесив корни, сидел вьюн Минга. Этот хрупкий на вид дух всех здешних повилик, вьюнков и лиан обещал продемонстрировать перед врагом свою необыкновенную силу. Даже послушная его воле колючая ежевика сильна в безмерности своих стеблей. Над нашей ставкой развевалось светлое знамя с изображением богов: Потримпо, Перкуно и Патолло. Оно колебалось на ветерке, и взоры богов вселяли в нас уверенность в победе. На лугу перед нами ни духов, ни зверей, ни цветов не было видно. Словно бы вся природа затаилась, готовясь принять страшную битву. И я сожалел, что на такой прекрасной земле, полной жизни и счастья, гнездится зло, готовое теперь все сокрушить, растоптать, изувечить ради собственного всевластия. И весь дух этой многострадальной земли вновь наполнить отчаянием. И когда этот мрак всякий раз затевает недоброе, нам приходится сопротивляться ему, защищая этот мир от опустошения. Мне кажется, сколько бы человечество не воевало, оно всегда побеждает зло. Но борьба эта продолжается вечно.
При встрече я сразу же рассказал Гентасу о пожаре на Журавлином лугу, что отец, лесники и рабочие теперь все ведут с ним борьбу.
- Это Велняс устроил, чтобы разделить наши силы, - проговорил Гентас хмуро.
- Надеюсь, они справятся там, - сказал я.
Но жрец на это ничего не ответил.
И вот началось. Около полудня из леса Лаумы жуткой тенью выступили первые шеренги маркополей, возглавляемые всадниками: князьями Нертиным и Зауром с левого и правого флангов. Они лишь показались на опушке и остановились. Тогда на вороном скакуне появился царь Велняс, затем верхом на огромном змеетуре Лаума и следом за ней вышел гигант маркополь - знаменосец, похожий на медведя, в лапах он держал черный стяг с изображенным на нем силуэтом Реувита с поднятым в руке мечом. Бог войны вновь посетил этот мир, жаждая новых жертв и славы. Оба князя присоединились к всевластной троице. Звероликий царь Велняс был в кожаном камзоле и плаще, пристегнутом огромной золотой фибулой, штаны заправлены в сапоги с колючими шпорами, на голове зубчатая корона. Лаума была в платье из синего бархата с золотыми подвесками, поверх надета подбитая куньим мехом накидка, на руках золотые браслеты спиралью, а на голове рогатая диадема. Мертвенно бледное лицо ее с отчетливо проступающими скулами, узким носом и запавшими, как в черепе, глазами не выражало ничего: ни ужаса, ни ненависти, ни ликования. Это было лицо бесстрастия. Зато держала она величественную осанку, словно бы предвидя победу и предвкушая счастье от владения новыми землями и богатствами.
- Все при параде, как на праздник вышли, - заметил Клайд, с презрением глядя на врага в мой бинокль.
- Только не шоколадом и конфетами он будет нас угощать, - проговорил на это Гилин.
- Жаль, отцовское ружье тут бесполезно, - промолвил я, изучая теперь мрачные ряды демонов. - А то бы справились с этим легионом без труда.
- Наше оружие - сила духа, - напомнил Гентас. - Ни пуля, ни стрела, ни меч нам не помогут. Все равно как стрелять в мираж.
- Не видать ему победы, - уверенно сказал я, пересчитал зубья на короне Велняса и сообщил: - Пускай их будет семь.
- Семь? - уточнил Клайд, отбирая у меня бинокль.
- Семь, - повторил за мной Гентас.
Что бы значила эта цифра? Семь жизней, семь часов, семь дней, а может, надо просто закрыть глаза, досчитать до семи, и тогда вся эта нечисть испарится. Я зажмурился, посчитал, но, открыв глаза, убедился, что моя надежда не оправдалась. Гентас думает, это священное число Велняса, но значение его держится в тайне.
Демоническое воинство дожидалось приказа о начале атаки. Силы были явно не равными. Велняс верил в свою победу. Он проехал перед воинами, затем остановился в авангарде и обратился с грозной речью: 'Наши силы превосходят жалкое воинство криве Гентаса... Мы достойны победы... Наступило время проучить непокорных. Мы будем сражаться до тех пор, пока не уничтожим всех врагов до последнего. За нами сила! С нами Реувит! Мы непобедимы!' - это все, что донеслось до острого слуха Гаррина. После чего дружным кличем прогремел ответ демонической рати: 'Во имя победы!' и прокатился он над лугами, лесом и полем устрашающим эхом. И я содрогнулся: там, в лесу, противнику и в самом деле нет числа.
- Чую, дело тяжелое, - с иронией проговорил Гилин. - А не пойти ли мне домой, выпить сбитня и вздремнуть в уютном кресле у окна.
- Так мы и сделаем, - подхватил Гентас его идею. - Но не сейчас. Прежде зададим этим героям урок потруднее, чтобы надолго отбить у них желание воевать.
- Ваше святейшество, - вдруг заговорил Клайд, - Посмотрите, что там происходит.
Гентас вновь поднес к глазам свой бинокль.
Переживания перед боем настолько захватили меня, что я не сразу вспомнил о несчастном Захарке, где он, и что с ним теперь? Даже Гилин ничего не знал о его судьбе, поскольку со вчерашнего дня все его шпионы были переброшены на подготовку к предстоящей битве. Барздук лишь догадывался, что Захарка еще жив. И вот мы увидели, как перед вражеским воинством, вышел из леса верзила палач - корявая мохнатая образина с жутким оскалом и бараньими рогами, закрученными на голове. В своих лапах он держал веревку, на которой рывками привел связанного по рукам Захарку. Мальчишка был так слаб, что едва держался на ногах, но, сделав привязь короче, маркополь не позволял ему упасть. Велняс подъехал к жертве. Все вокруг замерло в ожидании царского слова. В нашей ставке все взоры теперь устремились к врагу. Минга на плече Гаррина вытянулся в струнку, ощетинился и подставил козырьком свой листок над глазастым личиком-цветком, как у фиалки.
- Они надеются, вы теперь согласитесь на обмен, ваше святейшество, - промолвил дух деревьев, и Минга, свернувшись петлей, внимательно поглядел на Гентаса.
- Нет, мой друг, битва все равно неизбежна, - ответил жрец. - Идол навсегда останется в Самбии. Не стоит поощрять террор уступками, ибо зло не остановится и приведет к еще большим бедам и потерям.
- Но тогда они убьют мальчишку, - взволнованно проговорил я. - Неужели нельзя его спасти?
- Мы попытаемся, - пообещал Гилин.
- Как? - с нетерпением спросил я.
- Посчитаем до семи, - ответил Гилин.
- До семи? - удивился я.
- Главное, не сбиться, - проговорил Гилин.
- Что-то я не понимаю, - я поглядел на Гилина, затем на Гентаса и наконец на Гаррина.
Все хранили спокойствие. Я знал, что в нашем положении невозмутимость - лучшее средство от демонов, но причем тут число семь? Между тем Лаума обратилась к Велнясу:
- Ваше величество, Гентас давно принял решение, не пора ли начинать.
- Это его выбор, - ответил царь.
- Судьба мальчишки решена, - заявил князь Нертин, потирая свои жабьи лапы от нетерпения.
- Реувит ждет своей жертвы, - напомнил князь Заур.
- Что ж верховный жрец отчаянно дорожит своей властью, - проговорил Велняс. -Но час его пробил. Казните мальчишку. И да поможет нам бог Реувит стереть с лица земли непокорную Самбию.
- Слушаюсь, ваше величество, - прорычал великан маркополь и дернул веревку, чтобы поникший, дрожащий от страха Захарка готовился к смерти.
- Моли своего бога! - сказал Велняс мальчишке.
Захарка безвольно поник головой. Захваченная в плен страха и замученная его душа трепетала в тесной клетке отчаяния и просилась теперь на волю. Он понимал, что погиб, что пощады не будет. Погиб. И погиб он в какой-то неизвестной, жуткой и безжалостной стране.
- Гентас, - просил я в отчаянии, - сделай хоть что-нибудь.
Но в ответ мне было лишь его угрюмое молчание.
Дальше я видел, как Велняс вынул из ножен меч Телявеля, как блеснул клинок, словно зеркало, как царь передал его палачу. И палач, приняв его, поднял острием вверх воинственно, как сам бог Реувит, изображенный на знамени.
- Только бы не промахнулись, - вдруг проговорил Гилин с трепетом в голосе и принялся считать до семи.
Велняс поднял перед собой руки.
- Debs deiws! - обратился он к Реувиту. - Īmtun šī upperan. Zignātun nūss karris į ebwarē .
Никогда еще мои глаза не видели подобного жертвоприношения, не видели, как отсекают человеку голову во имя языческого бога, как обезглавливают жертву тех же крови, рода и веры, что и мои. Тишина вокруг застыла такая, что я готов был услышать биение сердца Захарки, удар меча, стук головы о землю. Я поглядел на Гилина без надежды. Лицо его напряжено, он гладет на врагов и беспокойно шептал: 'успеют или не успеют, успеют или не успеют...' И вот Велняс глянул на палача и кивнул. Палач размахнулся мечом и... Я не сразу понял, что произошло, но увидел, как меч пронесся над головой Захарки, а сам он вдруг провалился под землю, внезапно, словно молния.
- Успели! - весело похлопал в ладоши Гилин. - Готовьтесь, ваше святейшество, мои ребята ждут вашего приказа к бою.
Мы все переглянулись с улыбкой восхищения. Никто из нас не знал о плане барздуков по спасению Захарки. Гилин надежно хранил эту операцию в тайне от вездесущих шпионских ушей.
А тем временем в стане врага нашего произошло замешательство. Злобно сверкая глазами, Велняс взирал на палача, как на предателя. А тот с дурашливым видом почесывал затылок, опираясь на меч, и рассматривал дыру в земле с дерновыми краями, в которой только что исчезла жертва. Свита Велняса с негодованием переглядывалась. Воины позади них с невозмутимым остолбенением ждали приказа. Вернув себе самообладание, Велняс метнул в нашу сторону зловещий взгляд, отдал какой-то приказ и пришпорил коня. Вся челядь его стала подниматься на соседний холм.
То, что сейчас произошло, нанесло тяжелый удар по нашему противнику, ибо только что на глазах всего демонического воинства был оскорблен бог Реувит.
Спустя четверть часа Захарка вынырнул из-под земли на руках дюжины барздуков на склоне пригорка позади нашей ставки. Бородачи аккуратно положили его на траву. Увидав спасенного приятеля, я бросился к нему, достал из рюкзака термос чая с шиповником и, приподняв голову несчастного, поднес к его губам. Захарка выпил немного и закашлялся, потом сделал еще несколько глотков. Бедный, ничего не понимающий мальчишка, поглядел на меня испуганно и вдруг слабым голосом проговорил:
- Скажи, когда это кино закончится?
- Скоро, - успокоил я, - скоро. Осталось отснять всего несколько важных сцен. А сейчас тебе нужен отдых.
После этого я поздравил его со счастливым освобождением, оставил ему термос и вернулся к Гентасу, размышляя над тем, как удачно барздуки ввели Захарку в заблуждение. Когда под землей в туннеле он спросил у них: 'Кто вы?' они дружным хором ответили: 'Разумеется, артисты Мосфильма'.
Потом Захарку бережно унесли под полог Мертвого леса и оставили там отдыхать на мху под голой елью.
Успех до начала сражения окрылил нас. Наш воинственный дух вознесся до победных высот. Враг будет разбит.
К тому времени свита Велняса уже расположилась на холме под своим знаменем. Путь полчищам демонов был открыт. Тогда Велняс вытянул вперед руку с мечом и отдал приказ: 'Уничтожить их всех!'
Тотчас послышался гулкий бой огромных барабанов. И ринулась в нашу сторону несметная темная масса беспощадных маркополей. Их воинство потянулось из леса Лаумы, как туча, и мне казалось, конца ей не будет. По правде говоря, Велнясу, командующему столь бесчисленной армией, воевать было собственно-то и не с кем. Ведь духи леса, барздуки, три человека (один из которых теперь отдыхает после длительного пребывания в суровых гостях) ни числом, ни силой, ни оружием не способны оказать достойного сопротивления. Я даже поверил было, что мы обречены, но Гентас приказал сопротивляться. Теперь мы беспомощно наблюдали за приближением легионов. Вскоре Гилин покинул нас, нет, не пить пиво за первый успех, а чтобы возглавить своих воинов и достойно встретить врага. Теперь барздуки шутили, посмеивались, поглядывали в сторону надвигающейся на нас нечисти, будто никакого беспокойства перед ней не испытывали.
- И долго мы будем так стоять? - спросил я Гентаса, который, не отрывая бинокля от глаз, следил за несущимися на нас чертями.
- Не слишком ли близко их подпускаем? - забеспокоился Гаррин.
Но Гентас хранил спокойствие.
- Ветер сейчас против них дует, - только и сказал он.
Его взгляд, направленный на врага был суровым. И на лице его отражалась уверенность в нашей победе. И эта его непоколебимая твердость так на меня подействовала, что я тоже ощутил прилив силы духа и желание вступить в бой.
Демоны бежали плотным строем. Их зловещее сонмище распростерлось от синеющего вдали леса Лаумы и разлилось до половины поля. Они быстро приближались, словно приливная волна, и невозможно представить себе, что их может остановить. Как вдруг на их пути возник дух огня Габия. Он обвел взглядом шеренгу маркополей, затем со всего размаху подпрыгнул, ударился оземь и разбился на тысячи искр, каждая из которых тотчас же выросла в неистово пляшущее пламя. В один миг на пути маркополей попрек всего поля поднялась высокая огненная стена. Передовые воины так и влетели в нее на полном ходу, нырнули, загорелись как свечи и выскочили с другой стороны ревущими горящими факелами. Пламя быстро, по ветру, понеслось по рядам демонов, испепеляя их без остатка. С дикими стонами метались горящие воины по полю, сея панику и огонь среди сородичей. Препятствие оказалось серьезным. Нашествие врага остановилось.
- Но разве Габия с нами? - с удивлением спросил я.
- Когда удается с ним договориться, - ответил Гентас. - Когда он с нами - то в очаге, когда против нас - в стихии пожара.
Слова Гентаса вновь вернули меня к мысли об отце. Как он сейчас там, на Журавлином лугу, справляется с огнем. Впрочем, не в первый раз он воюет с палом травы, прежде он всегда побеждал.
Тысячи демонов сгорели или получили тяжелые увечья, так и не сумев преодолеть широкую огненную стену. Видя это, Лаума выслала им на помощь своих ведьм. Раганы числом около полусотни, сидя на метлах, появились над лесом. Они были в длинных накидках поверх обнаженного тела, с длинными растрепанными волосами, торчащими зубами и крючконосые. Восторженные от собственной лихости раганы устремились к пламени. Гул огненной преграды, рев и рык маркополей, залихватские вопли несущихся по воздуху ведьм смешались в единый шум, наводящий жуткое впечатление. Раганы, закружили над огненной стеной воинственной стаей. Своими заговоренными плевками они принялись сбивать пламя так, словно пошел дождь, и вскоре огненная стена погасла. Еще сверкали рассеянные по траве угли алыми отблесками, когда маркополи продолжили наступление, быстро вернувшись в строй. Они были вооружены: кроме когтистых лап у них за спиной имелась пара очень длинных, похожих на косу и таких же острых, выростов. Размахивая этими конечностями, они наносили противнику смертельные увечья.
Мною вновь овладело беспокойство при виде приближающихся тварей. Отступать нам было некуда: за нами всего только Мертвый лес и вход в наш мир. Там не ожидающие беды жители сел, древний лес, наше лесничество. А угроза все приближалась. Гентас и Гаррин переглянулись. Жрец чуть кивнул. Тогда дух деревьев обернулся к лесу и волей мысли своей призвал своих воинов к битве.
Тотчас же дубы старые и мощные вышагнули из леса и на могучих своих корнях двинулись навстречу вражеским силам. Они сшибали демонов корявыми сучьями, топтали, хватали его и подбрасывали высоко над землей. Наступление демонического племени вновь остановилось. Маркополи словно бы очутились в лесу из сотен воинов Гаррина. Неуязвимые призрачные деревья оказались врагу не по когтям.
А между тем с нетерпением ждал приказа Минга. Он топтался и вился кольцами на плече Гаррина, пока не получил от него разрешения. Тогда Минга выдохнул свой боевой эфир, а ветер подхватил его и разнес по окрестностям. В следующее мгновение по земле поползли длинные, колючие, упругие плети. Ноги демонов стали путаться в гибких стеблях вьющихся растений. Сколько не разрывай, их становилось только больше. Маркополи с отчаянным ревом рвали на себе петлистые стебли, старались выпутаться из них, сбрасывали неуязвимые лианы да тщетно. Скованные демоны падали, расшибая свои морды, ломая конечности, и мигом покрывались коконом извивающихся зеленых стеблей. Минга, наблюдая за сражением, остался доволен успехами своей ползучей и цепкой дружины. Опутав тело врага, повилики выпускали присоски, впивались в жертву и вытягивали из нее все жизненные соки. Я никогда не думал, что Минга, этот нежный вьюнок, способен нанести такой сокрушительный удар по неприятелю.
- С этим другом легче договориться, чем воевать, - ответил мне Гаррин.
Минга согласно кивнул.
Воины духа деревьев нанесли вражеским полчищам значительный урон. На поле остались валяться тысячи поверженных тел. Очередной наш успех привел Велняса в ярость. Негодование душило его. Отчего теперь не хватало ему здравого смысла остановить эту бессмысленную бойню? В Пруссовке не зря говорят: злость и глупость под руку ходят. Велняс все-таки направил остатки своей армии в бой. Маркополи, раганы, мурги снова ринулись в нашу сторону. Дубы сшибали снующих ведьм своими ветвями. Маркополи все еще сдерживаемые ползучими растениями прорывались к нашей ставке. А мурги взвились в воздух и бросились на воинов Гаррина. Эти воздушные духи были до того наэлектризованы, что били молнией не хуже грозовой тучи, испуская разряд с кончика своего длинного костлявого пальца. Многие деревья, получив электрический удар, тотчас превращались в горящие свечи. Не в силах сбить с себя огонь, они погибали, сгорая дотла.
Все ближе наши враги. Я поглядел на Клайда, Гаррина и Гентаса и понял, что сейчас нам придется закатать рукава, покрепче сжать кулаки и вступить в битву.
- Готовьтесь к бою! - приказал Гентас, поднял рог Лаздоны, что висел у него на груди и подул в него.
Это был сигнал Гилину. В следующую минуту на поле перед маркополями прямо из-под земли поднялась дружина барздуков - несколько сотен отважных бородатых мужичков, крепких, как атлеты, и вооруженных топорами на длинной рукоятке да ножами за поясом.
Уже не раз мне приходилось драться с маркополями. Получал я немало царапин и синяков. Но теперь дело было серьезнее. Только бы Гентас поспевал гудеть в рог Лаздоны для сдерживания пыла демонов. Понимая, что враг превосходит числом и силой, я оторопел. Удастся ли нам победить? Только я об этом подумал, как в мою левую руку, с тыльной стороны ладони, что-то больно ударилось, приклеилось и вгрызлось прямо в запястье. В немалом замешательстве я увидел, как росток омелы - этого хищного создания - едва проклюнувшись, внедрился под мою кожу и пустил крепкие стебли, обвиваясь вокруг моей синеющей руки так быстро, точно в них варг вселился. Корни этого паразита мгновенно расползлись под кожей, отчего по руке растеклась нестерпимая горячая боль. Я чувствовал, как жесткие корни разветвляются там, обвиваются вокруг костей и суставов. Испугавшись, я вынул из кармана складной нож, открыл его и срезал пучок ветвящихся на моей руке стеблей омелы. Но после этого растение стало разрастаться еще обильнее и глубже вгрызаться в мою кость. Не в силах больше этого стерпеть, я хотел было рассечь кожу, чтобы вытянуть змеящиеся под ней корни, как с криком 'Остановись!' подскочил ко мне Гентас и, схватив меня за руку, заставил выпустить нож. Увидав мою заросшую омелой руку, подошел ко мне Гаррин, он сжал пальцами основание стебля паразита в том самом месте, где он внедрялся под кожу, и так сдавил, что растение на наших глазах задохнулось, поникло и перестало ветвиться. В следующую минуту задушенная омела выскользнула со всеми своими корнями из моей руки. Упав на землю, она тотчас пропала, как призрак.
- Это плевок раганы, - объяснил Гаррин. - Он вызывает галлюцинации. Ты едва не вскрыл себе вены.
- Будь осторожен, Ярослав, - строго потребовал Гентас. - Гони прочь всякий страх. Отключи свое воображение. Сражайся только с тем, кого видишь.
- Постараюсь, - промолвил я, рассматривая свою руку, где не осталось и следа от нападения призрачной омелы.
Это происшествие здорово меня растревожило. Во мне, словно огонь, вспыхнула ненависть к врагу, такое чувство, которое вызывает желание наказать его. Я больше не испытывал страха, то есть страха у меня и прежде не было, а было только беспокойство за то, что станет, если мы проиграем сражение. Теперь же все сомнения исчезли. Я глядел на приближающегося врага, решительно желая, наконец, отомстить ему в последней схватке. Появилось откуда-то чувство, заставляющее собрать все свои силы и нанести врагу сокрушительный удар. Теперь я испытывал такой порыв злости, которого прежде не бывало, и понимал, откуда: это Гентас внушил мне стремление к победе.
Тем временем дружина Гилина отчаянно билась с демонами. Топоры барздуков отличались особым даром наносить маркополям смертельные раны. Бородачи успешно держали оборону. Все вблизи нашей ставки превратилось в стихию борьбы. Топот, хруст, рычание, стоны и вопли - смешались в неистовый шум. Лишь на мгновение в гам этот врывался все усмиряющий рев рога Лаздоны, призывающий наших защитников отразить нападение, перестроиться и снова вступить в битву. А со стороны леса Лаумы продолжал доноситься бой барабанов.
Пришла наша очередь драться. Все мы, кто находились в ставке, спустились с пригорка и ринулись на остатки вражеских сил. Маркополи разили рогами, хватались мощными, будто капкан, челюстями, размахивали острыми 'косами'. Я увертывался, отбивался, бил наотмашь и не заметил, как демоны, потеряв свои силы, принялись отступать. Гонимые дружиной барздуков, они вскоре пустились наутек, и только раненые продолжали злобно огрызаться.
- Слава богам! - наконец провозгласил Гентас. - Мы победили!
Не обращая внимания на изорванную одежду, кровавые царапины, синяки, я устало озирался по сторонам, испытывая невыразимое чувство радости и счастья. Победа! Самбия в безопасности!
- Победа! Победа! Победа! - радовались наши воины.
Их крики далеко разносились над замершими окрестностями. По всему обгоревшему полю с россыпью горящих тут и там углей, лежали тела погибших духов и демонов. Мы потеряли несколько барздуков. Воины Гилина относили их тела к подножию нашего холма. Через несколько дней их с почестями погребут в глубоких катакомбах. А я вернулся в нашу ставку и принялся наблюдать в бинокль за тем, что там твориться у Велняса. Признав свое поражение, царь со свитой покинул холм, они направились в Стабгард. Вскоре они исчезли из виду за деревьями леса Лаумы. Проиграв сражение, Велняс теперь не скоро соберет новые силы, чтобы затеять войну. Так сказал Гентас.
5
Вернувшись в усадьбу лесничества, моего отца мы дома не застали. Я хотел было бежать теперь к Журавлиному лугу, узнать, что там с пожаром, но едва только выскочил на крыльцо, как увидал отца. Он шагал по дороге большой и самоуверенный. При виде его я засомневался. Мне хотелось броситься к нему навстречу, обнять, рассказать о битве в Ульмеригии и расспросить о пожаре, а главное, сообщить о спасении Захарки. Но что-то удерживало меня. Неужели он станет винить меня в непослушании, расспрашивать, почему я не в школе, как посмел ослушаться? Так и мялся я на крыльце, дожидаясь похвалы или упрека.
Когда отец подошел, я тотчас ощутил, что одежда его крепко пропахла дымом.
- Привет! - сказал я и тотчас добавил: - Мы Захара нашли.
- Что? - спросил он устало.
Мы встали на крыльце друг против друга.
- С ним все в порядке, - продолжил я. - Он здесь.
- Теперь отдыхает, - послышалось позади меня - из дома вышел Гентас. - Смолиным я позвонил. Они скоро будут.
- Что с пожаром? - спросил я.
Отец окинул нас благодарным взглядом, словно тренер свою победившую в состязаниях команду и сообщил:
- К лесу огонь не пустили.
Тогда мы с Гентасом с облегчением вздохнули и последовали за отцом в дом.
Значит, он не сердится на меня, размышлял я, а то бы сразу отчитал за неповиновение. И то, что Захарка нашелся живым и здоровым, стало для него радостной новостью.
Пока ждали Смолиных, мы привели себя в порядок, поели вареной картошки с луком и яйцами, приготовленные для нас Клайдом. Захар сидел за столом с потерянным видом, ел вяло, на вопросы отвечал неохотно и кратко. Он пожаловался, что в плену его заставляли пить какую-то зловонную гадость, от которой его тошнило, мутился рассудок и являлись жуткие черти. А потом его хотели казнить. Едва не отрубили голову. Но бородатые карлики помогли бежать. Отец слушал его и хмурился. Нельзя, чтобы простые мирные жители проведали об Ульмеригии. Но к счастью Захарка принял все за жуткую игру на киносъемках, теперь ему нужен был отдых. После ужина Гентас проводил его в гостиную. Там Захарка лег на диван и вскоре уснул.
Смолины прибыли на своей сияющей белизной 'Чайке'. Мы встретили их во дворе. Узнав, где сейчас Захар, Светлана, кутаясь в меха, и Смолин поспешили в гостиную. Но Гентас попросил мальчишку пока не будить, объяснив, что ему нужен покой. Войдя к сыну, супруги некоторое время постояли перед ним с умиленными от радости лицами, затем все мы вышли в сад. Тут уже Смолины засыпали меня и Гентаса вопросами. Пришлось нам рассказать, что нашли мы Захарку в брошенном логове бандитов, где спал он в изнеможении, что теперь ему ничто не угрожает. Тогда Смолины засыпали нас благодарностями и остались ночевать в гостевом флигеле.
Захар проспал до утра. После завтрака счастливая семья укатила в Янтарный. Никто не верил его рассказам о подземельях, чертях и несостоявшейся казни. Все это приняли за кошмарные сны от истощения, голода и усталости. Однако милиция на всякий случай проверила лесничество, не скрывается ли в самом деле где-нибудь в чаще бандитский стан, но ничего подозрительного не нашла. Тайна Ульмеригии сохранилась.
Вскоре Смолины вернулись к прежней беззаботной жизни. Захарка больше не хотел вспоминать ничего из произошедшего в лесу. Но жуткие образы исчадий зла навсегда отчеканились в глубине его похолодевшей души.
Чтобы сын повеселел, вышел, наконец, из угрюмости, стал разговорчивым как прежде, родители купили ему золотую рыбку в круглом аквариуме. Смолин даже намекнул, что она волшебная и может исполнять желания. Захар сразу же привязался к своему новому другу, и рыбка, безмолвно раскрывая рот, обещала ему быть исполнительной. Смолины радовались, наблюдая за тем, как сын заботится о ней, вовремя кормит, меняет воду. И когда Захарка попросил у дорогой рыбки японский магнитофон, она ответила ему: 'хорошо, будь по-твоему'.
Вернувшись на другой день из школы, Захар и в самом деле нашел 'японца' и несколько кассет к нему на своем письменном столе. Они были старательно упакованы в подарочную бумагу и перевязаны голубой ленточкой. Родители, наблюдая счастье сына, спрашивали его:
- Ты такой хотел? - И когда он отвечал утвердительно, радовались вместе с ним, а золотая рыбка в тот раз получила добавочную порцию живого мотыля.
Так проходили мирные беззаботные дни.
Но однажды, придя на обеденный перерыв, Смолин заметил, что рыбка из аквариума куда-то исчезла. Поискав вокруг и не найдя никаких следов, он с ужасом решил, что это его любимый кот Василий выловил и сожрал ее. Не желая расстраивать сына, Смолин съездил в зоомагазин и привез другую точно такую же рыбку. Вечером, вернувшись с карьера, он застал Светлану и Захарку в сильном смятении. Они были крайне возбуждены. Когда Смолин спросил у жены, что случилось, она взволнованно пересказала:
- Представляешь, дорогой, сегодня утром мы с Захаром обнаружили нашу бедную рыбку мертвой. Наверное, исполнение желаний истощило ее силы. Похоронили рыбку, как полагается со всеми почестями, в саду. Наплакались. Вечером возвращаемся домой, она снова в аквариуме сидит, есть просит!
Странная улыбка просияла на лице Смолина. Каково чудесное воскресение! Искренне порадовавшись, он решил ни в чем не признаваться, коли горе таким волшебным образом само разрешилось. Одно только было нехорошо: исполнять желания хозяина новая золотая рыбка почему-то не умела.
Эту историю Смолин по секрету рассказал, спустя много лет, когда мы с отцом были у него в гостях и пили вино с оливками и сыром. Что же касается пропавшего идола Пильвитса, мы не признались, где он теперь есть, чтобы не навлекать на семью новых бед. Он в надежных руках.
В тени облаков
1
Путь в Пруссовку - столицу нынешней Самбии - можно сократить, если идти по едва заметной лесной тропинке, потом немного вдоль опушки, там, где лес и поле соседствуют, словно рука об руку. Затем, возле маленького пригорка, следует повернуть направо. Дальше тропа прямая, как прочерченная по линейке, ведет между гряд широкого картофельного поля к одичалому плодовому саду, посреди которого темнеют стены тевтонской кирхи. Оттуда тропа выводит на брусчатку просторной деревенской площади.
Всякий раз, проходя мимо руин кирхи с пробоинами в краснокирпичных стенах, с обвалившейся кровлей и башней, на которой аисты построили гнездо, можно слышать странные унылые голоса, доносящиеся из-за стен - это призраки завывают, пугая прохожих и оплакивая разоренное старое кладбище, от которого остались одни рытвины, обломки гробов и гранитные надгробья. В то время никто не знал, что делать с этой кирхой: разобрать на кирпичи или восстановить как памятник древней истории. А пока шли споры, кирха служила приютом кладбищенским приведениям, аистам и летучим мышам.
Тропой лесников я стал пользоваться, когда достаточно вырос, чтобы больше не пугаться мертвецов. Они были страшны только детям. Поэтому я стал добираться до своих деревенских друзей быстрее и, минуя шоссе.
С Жанной мы были ровесниками, если не считать того, что она старше меня почти на три месяца. Ее отец Алексей Митрофанов служил в нашем лесничестве, и мы с Жанной все дни играли вместе в нашем саду, на деревенских улицах и на лугу. Но потом родители увезли меня учиться в город, а Жанна осталась ходить в сельскую школу.
Ее семья жила в немецком домике на Луговой улице. Потому, выйдя из сада, я пересекал площадь, поворачивал возле старой липы и вскоре оказывался у калитки перед их домом. Этот маленький двухэтажный особняк под высокой двускатной крышей хорошо сохранился в свои сто с лишним лет. Возле крыльца, на которое вели пять ступеней, обильно цвели белые и красные розы, вокруг дома разросся небольшой сад, за ним распростерся огород, а дальше, за деревянным забором, лежали волнистые луга с перелесками.
В детстве мы часто гуляли на тех лугах, собирали цветы, плели венки, бегали от телят под пристальным взором жующих коров и занимались прочей детской чепухой, познавая этот благодатный мир. Домой возвращались иногда с желтыми носами от одуванчиков, чем заслужили от взрослых прозвище 'скворчата'. Когда мы подросли, то с деревенскими приятелями гурьбой ходили в лес, купались в озере, носились по лугам. Бывало, что Жанна оставалась ночевать в нашем доме. Тогда мы допоздна возились с играми, искали приключения в саду и в результате воспитали не одно поколение кукол, хомяков и гоночных машин.
Жанна росла девчонкой боевой, могла подраться с мальчишкой, наградить обидчика острым словом и при всем этом была справедлива до мелочей. Она мечтала стать продавцом. В те годы это была одна из престижных профессий. И девочка каким-то чувством это восприняла. Поэтому мне частенько приходилось торговать вместе с ней.
Расположившись на тротуаре неподалеку от автобусной остановки, мы раскладывались на фанерном посылочном ящике, найденном на помойке, и продавали: кусочки разноцветных стекол, коробки из-под сигарет, куриные перья, детские соски, кривые гвозди, полевые цветы, красивые фантики, запчасти от моих машин, мамину губную помаду (если удавалось стащить), ржавые немецкие гильзы и прочие безделушки. Обычно торговля шла из рук вон плохо. Лишь однажды мы хорошо наварились, продав за червонец флакончик дорогих французских духов моей мамы, а потом целую неделю ели конфеты, мороженое и лукум. Когда наше преступление раскрылось, я полчаса простоял в темном углу и дал обещание чужого никогда не брать. С тех пор интерес к торговле у меня схлынул. А потом и Жанна это дело переросла. Появились новые увлечения.
Когда мы выросли, и нам исполнилось по двенадцать, мы впервые поцеловались не так как прежде. Это был поцелуй с особым чувством, которое нам так понравилось, что мы стали это делать намного чаще. В пятнадцать окружающие причислили нас к статусу оголтелых людей под названием 'молодежь'. Теперь к нам относились с предусмотрительной осторожностью, незнакомцы обращались на вы (что было приятно), а игры наши стали еще дурнее.
Каждый раз Жанна терпеливо дожидалась моего приезда из города. Теперь она сформировалась в изящную юную женщину со всеми свойственными этому роду людей прелестями. Под блузкой у нее выставились два увесистых холмика, юбки ее стали гораздо выше коленей, а в мочках заблестели сережки. Я тоже старался держать форму, хорошенько качаясь в школьном спортзале, чтобы радовать Жанну игрой своих бицепсов. Словом, друг друга мы стоили, и деревенский молодняк стал дразнить нас 'женихом и невестой'.
Прежде, в нашей совместной детской жизни, между нами никаких секретов не возникало. Так было до тех пор, пока я впервые не сходил в Ульмеригию. После этого больше четырех лет мне пришлось скрывать от Жанны эту тайну.
В Пруссовке всегда жили сказки с участием демонов, приведений и добрых лесных духов. Это было связано не столько с нашими эфемерными соседями, которых никто не видел, но их присутствие ощущали, хотя в том и не признавались, сколько с преданиями из истории Самбии. Образы лесных демонов родители использовали для воспитания непослушных детей. Мы с Жанной тоже выросли на этих страшилках. Но я знал гораздо больше и понимал, что рано или поздно моя тайна откроется, и оттого мне было не по себе.
2
В один из тех дней я привел Жанну к Драконову камню.
- Вот за этими обломками начинается странный мир, - сообщил я с гордостью первооткрывателя, который обнаружил в джунглях последний закоулок, где не ступала нога человека.
- Мир лесных духов, - зевая, промолвила Жанна. - Оттуда являются маркополи, похищают непослушных детей и насилуют.
- Там живут не только злые демоны, но и добрые духи, - смущенно проговорил я. - И это не сказки.
- Ну конечно, милый, мы должны верить в эту чепуху, чтобы потом воспитывать на ней своих детей, - с иронией проговорила Жанна.
- Напрасно ты смеешься, - сказал я. - В любой сказке таится истина.
- Мы уже не дети, - ответила Жанна и погладила меня по коротко стриженому затылку. - Зачем ты привел меня сюда? Мы ведь собирались идти к озеру.
- Так будет ближе, - проговорил я, чувствуя, как мое лицо заливается краской смущения.
- Не ври мне, - запротивилась Жанна. - Нас тут шестнадцать лет носит. Но к озеру все равно ближе по дороге. Ты вообще чего? Опомнись.
- Но...
- Не будь идиотом.
- Не звезди.
- Придурок.
Я вспыхнул как ужаленный.
- Овца.
Нашу перебранку прервал неожиданный стук. Это дятел нашел самую большую полость под корой старого дерева, чтобы привлечь нас к порядку: чего, мол, разорались? Не в городе ведь.
Тогда Жанна схватила меня за руку и потянула назад к лесной дороге.
Была середина июля. Жгучие солнечные лучи разморили нас. Пока мы шли по дороге, изрядно взмокли. Все-таки по тенистой лесной тропе было бы гораздо приятней. Но я не стал упрекать Жанну, чтобы не схлопотать звонкую оплеуху или щедрый эпитет к своему многострадальному имени.
На берегу Лесного озера у нас было любимое место. Мы уединялись на маленьком травянистом бережке среди зарослей камышей подальше от глаз посторонних. Вода здесь прогревалась лучше, чем у широкого пляжа среди деревьев, поскольку заводь эта была открыта солнцу. Низенький берег здесь круто обрывался, с него мы и прыгали в воду, а потом плавали до соседнего мыса, на котором стояла корявая сосна.
Жанна достала из плетеной корзины махровое банное полотенце, расстелила его, разделась до плавок и легла загорать. Я снял с себя все и нагишом сиганул в воду. Некоторое время я плавал среди облаков, отражающихся в темно-синей воде, словно летал от одного к другому, как птица. И даже мог поваляться на каком-нибудь самом пухлом из них. Это было чудесно. Потом, сделав заплыв до мыса, с которого открывался пляж с отдыхающими туристами, я вернулся к нашему бережку. Кожа моя покрылась мурашками. Но я не торопился, а остался по пояс в воде и принялся брызгать на Жанну, чтобы пошевелилась.
- Нет! - взмолилась она. - Не надо! Прекрати сейчас же! - она вся содрогалась, как будто ее били конвульсии.
- Выходи, трусиха, поплаваем, - переведя дух, ответил я, и снова продолжил плескать холодной водой на ее загорелое тело.
- Ты меня достал! - с гневом проговорила Жанна, поднялась и бросилась в воду русалкой.
Получив от нее пару восхитительных затрещин, я откинулся и поплыл на спине, продолжая над Жанной хихикать. А она отпустила ехидную шуточку над моим скрюченным от холода достоинством, торчащим из воды, как поплавок, и пустилась вплавь за мной. Вместе мы доплыли до мыса. Там, стоя в воде под сенью сосны, я схватил Жанну и, обнимая в поисках тепла, прижался к ее волнительной груди. А потом, едва касаясь кончиками пальцев илистого дна, мы прильнули друг к другу губами. Лет через двести мы опомнились, Жанна убрала с моего лба мокрые волосы, просияла мне в лицо и, резко оттолкнув, устремилась назад к нашему берегу. Охваченный волнением, я, словно бешенный, с шумным плеском последовал за ней. Друг за другом мы выбрались на прогретое солнцем полотенце.
Спустя некоторое время, Жанна принялась доставать наши припасы из корзины: завернутые в бумагу бутерброды, банку с клубникой и термос. Развернув бутерброд с ветчиной, она положила его на мой живот, тогда я взял его, сел и принялся есть, как будто голодал несколько лет. Поглощая свой бутерброд, я глядел на сверкающую тысячами улыбок поверхность озера и думал, что так хорошо нам в этом укромном местечке будет всегда.
- Здесь тоже обитает свой дух, которому мы мешаем спать своим барахтаньем в воде, поэтому он подводит подземные источники в озеро, чтобы оно всегда было холодное, - сказал я.
- Откуда такие сведения? - ухмыльнулась Жанна, наливая в эмалированные кружки чай из термоса.
- Гентас рассказывал, когда мне было лет пять, - пробормотал я с набитым ртом.
- У вас, лесников, всему находится объяснение, - сказала Жанна.
- Это верно, - сказал я и заел бутерброд сочной клубникой.
- И ты тоже станешь таким занудой? - спросила она.
- Я надеюсь собрать местные легенды и потом написать книгу, - вдруг придумал я.
- Ты хочешь стать писателем? - удивилась Жанна и сделала глоток чая.
- Не знаю, я еще не решил, но мне больше нравится быть лесником, - ответил я.
- А ты все-таки веришь в их существование? - поинтересовалась Жанна.
- Не совру, если скажу: 'да', - ответил я.
- Ну хоть бы раз увидеть одного из этих чудовищ, - скептически сказала она.
- Это вполне возможно.
- Думаешь?
Обычно мы проводили время у озера до вечера, пока солнце не начинало цепляться лучами за кроны сосен, и нашу заводь накрывала дырявая тень деревьев с противоположного берега.
На этот раз мы собрались в обратный путь, когда лес окутали фиолетовые сумерки, и неторопливо зашагали по тропинке в деревню.
Проводив Жанну, я вернулся в лесничество уже в темноте, освещая себе путь фонариком.
На другой день мы встретились у Жанны во дворе и отправились гулять к пруду с кувшинками. Там сели на травянистом берегу, как вдруг появились наши друзья - Яшка Хлыст и Катя. Яшка, прозванный хлыстом за свой непомерный рост и худобу, был в заношенных, протертых до дыр индийских джинсах, в расстегнутой на груди синей рубашке с закатанными рукавами, на голове копна нечесаных светлых волос. У Кати тоже был вид не простой: кожаная куртка в заклепках, черные, зачесанные кверху, волосы и грива до плеч, темные подкрашенные глаза и железная цепочка на шее. Оба словно свалились с какой-то панк вечеринки. Впрочем, так оно и оказалось: только что вернулись из города, где после концерта провели веселую ночь и теперь не спешили показаться на глаза родителям.
- Чем вы тут занимаетесь? - с ухмылкой сказал Яшка.
- Отхлынь, придурок, - огрызнулся я.
- Значит, роман крутите, - продолжал он в том же духе. - И футболки впопыхах перепутали.
Катя хлопнула Яшку по затылку.
- А тебе не все ли равно, - безразличным тоном сказала Жанна, она действительно поторопилась и напялила мою майку.
- Да ладно, я только пошутил, - ехидно промолвил Яшка.
Он опустился на траву рядом со мной, Катя села тоже и вынула из кармана пачку 'Примы', но в ней осталась только одна сигарета. Сделав затяжку, она сунула сигарету в пальцы Яшки, и тот втянул полный рот дыма. Некоторое время мы курили, передавая сигарету друг другу, и глядели на пруд.
- День снова будет жарким, - сказал я, выпустив дым из ноздрей. - Пойдемте на озеро. Выкупаемся, что ли.
- Хорошая мысль, - поддержала Катя и, прищурившись, поглядела на небо.
И вот, докурив несчастную сигарету, мы поднялись и зашагали в лесничество.
3
Тайна происхождения Клайда, живущего у Гентаса, надежно сохранялась нами от любопытных селян. И дело это было нелегкое. Тем более, когда маркополь, хлебнув рагангоры, чтобы помогать Гентасу, становился видимым. Соседи считали его племянником лесника. Мол, Клайд наведывается к нему в гости из Литвы. И такая легенда, придуманная самими же пруссовцами, вполне всех устраивала - она казалась правдоподобной. Не трудно представить, какой мятеж поднялся бы в деревне, узнай, что по соседству живет демон, чьи сородичи замешаны в самых жестоких преступлениях. Гентаса бы не оставили в покое. Вряд ли бы нам удалось доказать невиновность Клайда. Его бы поймали и учинили над ним расправу вилами. Таковы наши опасения. Но зеленоглазый 'мальчишка из Литвы' был нелюдим, и оттого любопытство к нему возрастало.
Клайд тайно жил в своей уютной землянке. Он был надежным помощником Гентасу, и наш лесник в благодарность ставил перед входом в его скромное жилище блюдце с медом и ломтик белого хлеба. Лесник и маркополь хорошо ладили. Ведь исторически это родная земля маркополей, которые населяли ее до печальных событий XIII века, когда многие из них погибли на войне, а уцелевшие оказались на службе у Велняса. Теперь эти демоны совершают набеги в наш лес и деревню, устраивают поджоги, крадут маленьких детей, досаждают местным жителям и приезжим.
С тех пор, как я помог Клайду бежать из враждебного ему царства Ульмеригии, мы крепко подружились. Плодами нашей дружбы стали: русско-прусский словарик в школьной тетрадке, совместные тайные вылазки в Ульмеригию, собрание прусских примет и обычаев лесных духов. Не важно, что Клайд - маркополь, ведь когда-то его народ и люди были дружны. Как представитель древнего рода он сохранил все способности, которыми маркополи обладали в стародавние времена. Клайд легко находил места произрастания рагангоры, заранее предупреждал Гентаса о приближении ненастья, помогал разыскивать лекарственные травы, которыми еще в древности пользовались пруссы. От него я узнал, например, что лист крапивы способен быстро заживить ушиб, если его приложить к больному месту. Эту неприятную процедуру стоит перетерпеть. И я благодарил Клайда за полезную подсказку.
Я ощущал, будто Клайд видит меня насквозь, не в прямом смысле, конечно. Никаких мыслей от него не утаить. Таким он был чутким. Поначалу это меня смущало. Но однажды я заметил, что научился легко избавляться от подобного мусора в голове - всех этих подозрительных мыслей, - и неприятности перестали мне досаждать. Вот только играть с Клайдом в шахматы, шашки, карты было не интересно: однажды научившись, он всегда выходил победителем.
С Гентасом они вместе совершали обряды в честь своих богов, объезжали на коне лесные участки, помогали на заготовке лечебных трав, ягод, плодов на зиму и выполняли множество других полезных в лесничестве дел.
Спустя месяц, как в нашем мире поселился Клайд, Гентас совершил обряд признания нового вайделота. Для этого жрец, его дочь Лайма и Клайд явились к священной липе, что на лесной опушке, и совершили таинство посвящения. Церемония прошла торжественно. Прежде всего, Гентас и Клайд в наряде прусских жрецов и Лайма в простеньком льняном платье принесли жертву богам (поджарили на костре кусок мяса и закопали его под липой), чтобы добиться их благосклонности. После этого Гентас возложил на голову Клайда венок из дубовых веток и нарек его своим помощником. С тех пор вайделот Клайд помогал криве Гентасу во всех священных обрядах.
Для Гентаса этот маркополь был еще и тем дорог, что тот знал его древних предков, даже семба Гониглиса. Клайд был свидетелем многих событий. От него мы и узнали о жизни этого отважного прусса, его семье и гибели Самбии.
4
В то лето мы с друзьями несколько раз собирались по вечерам на лугу за Сиреневым пригорком, чтобы поесть печеной в углях картошки. И вот уже август подходит к концу. На душе грусть по уходящим каникулам. Впереди у некоторых из нас последний год школьной жизни. Но тогда о будущем думать не хотелось. Мы в последний раз собрались на своем любимом месте.
Костер, наконец, прогорел, оставив кучку мерцающих рябиновыми огоньками и пышущих жаром углей. Яшка Хлыст побросал в нее клубней, прикопал, как полагается, и, вооружившись длинной палочкой, то и дело ворошил их для равномерного пропекания. Свежий морской ветерок, аппетитный запах дымка, вид подрумяненной корочки картошек - все испытывало наше терпение. С собой мы еще прихватили буханку ржаного хлеба, соль и пучки зеленого лука. Мало-помалу за разговором все это незаметно съедалось.
Солнце уже закатывалось за кроны дальних перелесков. От кустов потянулись длинные тени. Высокие колоски луговых трав покачивались, как маячки, на некоторых, словно флажок, висела паутина с крестовиком. Ясное небо на востоке заливалось фиолетовой мглой приближающейся ночи. В другой же стороне рыхлые размазанные по небу облака окрасились в румяные цвета заката.
Мы болтали, смеялись, шутили - у нас как всегда было весело. Ничто не гнало нас по домам. И мы могли сидеть у костра хоть до утра. Как вдруг между нами завязался разговор, которого я больше всего опасался, и уйти от него не было никакой возможности. Я всегда его ждал. Но никогда не был к нему готов. Просто не находилось убедительного ответа. И теперь мне пришлось здорово выкручиваться.
- А этот зеленоглазый парень у Гентаса - странный, - заявил Юрка Баянист (плотно сложенный невысокий с длинной челкой, которая ниспадала на правый глаз, одноклассник Жанны тоже шестнадцати лет). - То во дворе сидит, то в саду ковыряется, а на улицу не выходит, и потом вдруг исчезает.
- Он литовец, - ответила Настя (Юркина подруга из восьмого класса). - В гости приезжает.
- А чего он такой скрытный? - продолжил Юрка. - Как будто боится чего-то. Один раз я заговорил с ним через калитку. А он глаза опустил, что-то проговорил и в дом ушел.
- Может, он русского языка не знает, стесняется, - предположила Катя.
- А ты, лесник, что скажешь? - обратился ко мне Яшка. - Ты ведь с Гентасом общаешься. Наверняка что-нибудь знаешь.
Застигнутый врасплох, я пожал плечами, тщетно стараясь вытянуть из своей головы какое-нибудь надежное объяснение, и не мог.
- Его зовут Клайд, - промолвил я, собираясь с мыслями, а потом соврал: - Но я редко его вижу.
Мой ответ никого не удовлетворил.
- Неужели и словом до сих пор не обмолвились? - усомнился малой Сашка - Настин младший брат (рыжий с веснушками на носу) и хитро прищурился. - Что-то не верится.
- Да не пришлось как-то, - пытался я выкрутиться.
- Странный он чувак, - продолжил Сашка. - Встретил его разок на улице возле магазина. Он деда ждал. Хотел с ним поговорить. А он стоит, смущенно улыбается, глаза прячет и помалкивает. Я говорю: 'Привет!' А он молчит. Весь бледный какой-то. Может, он больной, а?
- Или притворяется, - добавил Юрка.
- А что, если он американский шпион, - предположила Настя. - Сообщить бы властям.
- Надо его поймать, - предложил Яшка, ворочая картошку в золе. - Поговорить с ним как следует. Чего он прячется. Только с дедом своим ходит. Хотя и не маленький уже. - Посмотрел на меня. - Послушай, Яр, вытащи его как-нибудь из дома. Позови с нами картошку печь. Пускай этот Клайд с тобой придет. Тут мы и разговорим его. Припрем к дереву - все расскажет.
- Гентас его не пустит, - сказал я. - А ссориться с лесником я не стану.
- Да он не узнает, - Юрка хлопнул меня по плечу. - Вытащи, любопытно ведь, пока он не уехал в свою Литву.
Тут Яшка снова поворочал в золе, выкатил одну картошку и, жонглируя ею, стал остужать. Все следили за ним внимательно: готова она, наконец, или нет? Робкими пальцами Яшка принялся снимать с нее горячую кожуру. От желтоватой мякоти тянулась ароматная струйка пара. Затем Яшка сунул кусочек в рот, пожевал, проглотил и сказал, покачав головой:
- Сыровата еще. Пусть дальше пекутся. - А сам эту картошку доел.
Все глядели на него неотрывно. Рот наполнился слюной. Пришлось доесть остатки хлеба, посыпая их солью, а то ждать не было никаких сил.
Но и после этого нехороший разговор возобновился.
- А чего он так резво мотается туда-сюда? Сегодня здесь, завтра - в Литве, потом снова появляется, - спросил Сашка. - Самолетом что ли летает.
- Прямо из сада Гентаса, - рассмеявшись, сказал Юрка.
- И правда, ни разу не видел его на остановке с чемоданами, - заметил на это Яшка. - Окно моей комнаты как раз на остановку выходит. Хоть один раз бы его увидел.
За разговором все поглядывали на меня. Одна Жанна отмалчивалась. Она сидела позади Насти и заплетала ей косу. Наверняка чувствовала мое волнение. Негодование отчетливо отражалось на моем лице. Я все больше раздражался. Из последних сил удерживался.
- Значит, ты ничего не знаешь, - ироничным тоном проговорил Юрка.
- Я что, живу с ними, что ли? - не выдержал я. - Откуда мне знать?
- А чего ты злишься? - поинтересовался Яшка.
- Ну что вы к нему пристали? - наконец вступилась за меня Жанна. - Оставьте его в покое.
- Тогда у Лаймы спросим, - предложил Юрка. - Может, она чего нам расскажет. Они ведь родственники.
- Спрашивал уже, - сказал Сашка. - Молчит. Она и в школе молчунья.
- Тогда ловить его надо, - подвел итог Яшка. - И пытать. Пытать, пока не расколется, кто он есть.
- Оставьте его в покое, - хмуро потребовал я. - Надо будет, сам расскажет, чего к нему лезть?
Мои нервы напряглись до предела. Я едва сдерживался от грубости. Но выказывать свое недовольство было бы слишком подозрительно.
- А ты, Яр, зря так взъерепенился, - сказал с ухмылочкой Юрка. - Из-за какого-то литовца так возмущаешься. А еще городской. Или вы там все такие сердитые?
- Довольно об этом, - сердито сказала Жанна, расправив синий бант на косе Насти. - Оставьте эту тему.
- А картошки готовы! - объявил Яшка, вынув одну из золы, и принялся дуть на нее.
Тотчас мы вооружились заготовленными прутиками и стали выкатывать себе дымящиеся чернобокие картофелины. В следующую минуту, обжигаясь, мы принялись счищать кожуру, дуть на пальцы и картошку. А потом кусочки макали в соль и ели.
Занимаясь свей картошкой, я начал успокаиваться. Мне хотелось надеяться, что сегодня уже к этому разговору больше никто не вернется. Но я понимал, рано или поздно тема это возникнет вновь, и решил: надо с Гентасом поговорить, чтобы лишний раз рагангорой маркополя не потчевал.
А тем временем луг окутали плотные сумерки. В деревне пели петухи, приглашая своих кур собираться на ночлег. Коровы на лугу звали хозяев протяжным мычанием, чтобы те пришли и облегчили их отяжелевшее вымя. Неподалеку лаяла собака. И среди этих привычных звуков раздавалось бряцанье одинокого колокольчика, что висел на толстой шее большого черного быка с хмурым взглядом.
5
В то время Жанну меньше всего интересовала загадочность 'племянника' Гентаса. Ей было хорошо со мной, и мы много времени проводили вдвоем. Скажи ей, что Клайд - потомок маркополей, она бы и не поверила. Решила бы, что я отшучиваюсь, не желая говорить на эту тему.
Через год мы закончим учебу в школе. А сейчас должны были определиться, чем заниматься дальше, кем стать. И поскольку ни я, ни она в комсомольскую организацию не вступали, то большого будущего нам не светило, для окружающих мы были почти диссидентами. Мое вызывающее поведение, инакомыслие, сомнительное увлечение западной музыкой вызывали у окружающих негодование. И только хорошие успехи в учебе смягчали отношение ко мне учителей. Некоторые из них проявляли к моим хулиганским порокам снисхождение. В тот год я не мог найти себя ни в чем. Я словно бы ловил нечто такое, чего невозможно поймать, все равно, как пытаться схватить облако, неуязвимое на своем небе. Такое облако само поглощало меня. Мое невнятное будущее, мерцавшее в тумане. Как бы там ни было, только одно место под солнцем было мне обеспечено, это место лесника.
С того лета не прошло и года, как однажды тайна маркополя неожиданно вырвалась наружу, и случилось это прямо на глазах у Жанны.
В тот погожий весенний день я приехал на выходные в лесничество со своим 'Зенитом', который мне подарили родители на Новый год. Я обещал Жанне, когда потеплеет, устроить ей фотосессию в весеннем лесу. И вот мы встретились на остановке и сразу же отправились в лес. Жанна выглядела прекрасно. Моя верная богиня. Она была в сиреневом пальто, вязаной шапке с бубоном и сапожках. Через плечо у нее висела сумочка. Нарядилась она так, словно собиралась держать экзамен на конкурсе фотомоделей. Но комиссию в нашем лесу могли составить разве что звери, птицы и глазастые духи цветов.
От земли веяло тем особенным приятным теплом, которое бывает только весной, когда стает весь снег. Солнце хорошо пригревало с глубокого синего неба, по которому растянулись рыхлые облака. Это была пора цветения ветрениц: в голом лесу под деревьями теперь белым бело от этих нежных цветов, и они трепетали на ветерке.
Мы фотографировались у Драконова камня, на поляне у ручья, на берегу Лесного озера. Жанна выглядела царицей этих мест. А я, малоопытный фотограф, молил Бога, чтобы эти снимки удались. Выкладывался я до седьмого пота, порой принимая самые причудливые позы, а то и вовсе лежа на земле. На берегу озера я так увлекся, что, сделав шаг назад, оступился. Я бы упал в воду, если бы не успел схватиться за ствол тоненькой березки, которая словно бы мигом подскочила ко мне на помощь. Большое ей спасибо. Жанна долго хохотала.
Я неукоснительно следовал правилам фотоискусства, которым научил меня отец. Одно из них гласило: не экономь на пленке. И я в тот раз отснял несколько катушек, надеясь, что потом будет из чего выбрать на печать.
Мы были счастливы и, не о чем дурном не думая, забрались в лесную глушь. Мы даже не подозревали, что в лесу не одни. Я слишком поздно это заметил - так был увлечен съемкой. Как вдруг среди деревьев замелькали чьи-то коварные тени. То были не звери, не птицы, не ящерицы. Это были проклятые разбойники Ульмеригии - курке. В последние годы они слишком докучали местным жителям.
Поначалу эти демоны старались не показываться нам на глаза: ждали подходящего случая. Чтобы избежать неприятностей, я решил поскорее увести Жанну из леса, но курке, будто почувствовали это. Тут и Жанна заметила необычных 'зверюшек' на деревьях, среди кустов, за валунами. Показывая рукой на ветки ясеня, она воскликнула:
- Гляди, там кто-то прячется!
- Ты уверена? - спросил я, делая вид, будто ничего не вижу.
- Да, ты только посмотри, там чья-то мордочка, но это не белка, - продолжала она присматриваться к существу на дереве.
- Это лесной демон, - ответил я самым будничным тоном. - Пойдем, он здесь не один, их тут сонмы.
- Подожди, я никогда не видела демона, - отмахнулась Жанна и направилась к ясеню. - Все только о них говорят. Хоть бы посмотреть.
- Нет, Жанна, пойдем, - настаивал я, хватая девушку за руку, но было уже поздно.
Курке окружили нас. К восторгу Жанны этих 'страшненьких человечков' было не счесть. Они наводнили лес вокруг нас. В отличие от маркополей, курке не столь ужасны, беспощадны и хитры. Все одинаково одеты в серенький балахон с капюшоном. На руках и лапах орлиные когти. Эти твари - ловкие воришки. Обычно курке изматывают жертву, а уже потом расправляются с ней: нападают скопом, когда та едва им сопротивляется. Одного из них, того, что таился на ветке ясеня, привлекла сумочка Жанны. Он сгорал от любопытства к ее содержимому. Его глаза жадно сверкали.
- Какие миленькие существа! - засюсюкала Жанна и полезла в сумочку, в которой были припасены для нас две вафельные конфеты 'Гулливер' в шоколаде.
- Постой! - возопил я. - Застегни сумку! Не делай этого!
Но было уже поздно. В одно мгновение курке прыгнул с дерева, будто кошка, схватил конфету и бросился наутек. А в следующую минуту к нам с неистовым шипением ринулись его приятели. Один из них схватился за сумку Жанны, чтобы вырвать ее из рук, другие помчали за обладателем конфеты, желая отобрать ее, а остальные кинулись на меня, чтобы не мешал. Я почувствовал, как в ноги и руки мои впились острые когти, еще один курке прыгнул мне на спину. Отрывая от себя нечисть, я швырял их по сторонам и торопился на помощь Жанне. Она в это время боролась все с тем же зловредным курке. Наконец, тот изловчился и, сунув руку в сумку, вытянул из нее вторую конфету и полез на соседнее дерево. Но там, на ветвях, он вскоре был пойман двумя собратьями, которые неистово вереща, стали у него добычу отбирать. Вскоре оттуда посыпались желтые обрывки обертки и вафельные крошки.
Все новые полчища курке спешили к нам, выскакивали из-за деревьев, кустов, камней, прыгали с ветвей, выбирались из-под земли. Они нападали, рвали нашу одежду зубами и когтями, кусались. Мы дрались с этими карликами, как одержимые, и они впивались в нас когтями, как наши грехи. Жанне снова пришлось спасать свою сумку. Очередной негодяй тянул ее, что было силы, а Жанна пыталась удержать ее за ремешок и просила демона ее отпустить. Мне приходилось отбиваться от нападающих и одновременно защищать Жанну. Но тот курке, держась за ремешок сумки, ловко увертывался, Жанна крутилась на месте, а я скакал вокруг нее. Наверное, выглядело это забавно. Во всяком случае, Жанну пока еще страх не пробрал, ей было весело. Возможно, такое ее храброе настроение не позволяло курке разделаться с нами. И все-таки наше положение было не шуточным. Нас беспощадно изматывали.
Я отбивался от курке, с меня катил пот, фотоаппарат болтался на шее и бил меня по ребрам. Я отчаянно его защищал, не позволяя курке прыгнуть мне на спину и стянуть его. Жанна тоже устала кружить на одном месте, отбиваться от демонов и одновременно пытаться сохранить свою сумку. Выкрикивая теперь проклятия, она колотила налетчиков свободной рукой и отшвыривала их пинками. Мы бы наверняка проиграли эту битву от усталости. Еще немного и, повалив нас на землю, курке мигом бы разорвали нас в клочья. Как вдруг, откуда ни возьмись, на тропе появился Клайд.
Увидав этот сыр-бор, он бросился к нам на выручку и стал расшвыривать злодеев, словно котят. В запале курке не сразу сообразили, что явился маркополь и продолжали нападать. В этом сумбуре, Клайд раскидывал их по сторонам, потом сшиб кулаками парочку, что вцепились мне в спину, и придушил еще одного, того, что пытался схватить Жанну за горло. Наконец, кто-то из курке, распознав маркополя, произвел такой истерический вопль ужаса, что остальные застыли на месте и в следующую минуту бросились наутек. По лесу, будто ветер прошелестел - всех курке, словно бы сдуло.
Мы с Жанной растрепанные стояли посреди вытоптанной лужайки и ни как не могли отдышаться. Сумка Жанны порвалась, на пальто появились рваные полосы, на руках краснели царапины. Меня курке потрепали еще больше: куртка и штаны во многих местах порваны, словно их исполосовали острым ножом, под коленом появился синяк, а лицо, руки, ноги покрывали царапины. Клайд тем временем скромно стоял под сосной и с сочувствием глядел на нас.
- Привет, Клайд! - произнесла Жанна, отряхивая пальто от грязи. - Спасибо, что помог.
- Ты в порядке? - спросил я Жанну, снимая свою рваную куртку, чтобы рассмотреть ее.
- Все хорошо, - ответила она. - Эти создания оставили нас живыми. Они ж не люди.
- Ты сказала: 'все хорошо'? - удивился я. - Да они чуть не порвали нас!
- Именно это я и сказала. А что не так? Забавные зверушки, правда?
- Да, конечно, особенно тот, что запустил когти в твою сумку.
- Но в ней ничего особенного. Подумаешь, немного денег, книжка и косметичка... Косметичка! - вдруг опомнилась Жанна. - Представляешь, у меня была новая косметичка! - С этими словами она торопливо открыла сумку и принялась в ней копаться. - Где же она? Книга на месте. Подержи, пожалуйста. - Отдала мне книгу и продолжила: - Носовой платок, крем для рук, зеркальце, кошелек... А вот и она! Слава Богу, моя косметичка на месте.
- Ну точно мешок чудес, - сказал я. - Откуда такая литература?
- Подруга на барахолке купила, - призналась Жанна. - Ее в Польше напечатали. Только это секрет. Отдай.
- И тебе нравятся такие пошлые романы? - спросил я, прочитав несколько строк на открытой наугад странице с подробным постельным сюжетом.
- У нас в классе очередь на нее. Отдай.
- Тебе крупно повезло. На сколько я знаю, курке редко отказываются от соблазна почитать 'Стерву' и попользоваться чужой косметичкой.
- Отдай.
Я вернул Жанне книжку.
- Может, они не нашли ее.
- Курке? Вряд ли. Они все находят.
- Знаешь, я еще ни разу не видела демонов, тем более с накрашенными губами и пудрой на лице, - улыбаясь, заметила Жанна. - Представляешь, как было бы весело: курке сидит на дереве с моей косметичкой и пудрится!
- Ничего веселого, верно, Клайд? - сказал я и стал надевать куртку.
Маркополь скромно кивнул.
- Клайд, а как ты здесь оказался? - спросила у него Жанна. - Мы думали, ты сейчас в Литве.
- О тебе много рассказывают, - продолжила Жанна, подходя к нему. - Но мне никак не удавалось с тобой поболтать. Ты очень редко у нас бываешь. А я хотела познакомиться.
Тут она подала ему руку. Но едва Клайд робко пожал ее, как Жанна вскрикнула, в ее глазах появилось недоумение.
- Ой! У тебя царапины! - проговорила она, а затем удивленно добавила: - И зеленая кровь!
Клайд испуганно отдернул руку, глянул на Жанну, потом на меня и спрятал руки за спину.
Мне ничего не оставалось, как все Жанне объяснить, скрывать от нее теперь было бесполезно: она все равно бы запытала меня до умопомрачения. А то еще и разболтала бы по всей деревне, что у племянника Гентаса кровь зеленая. Поэтому, разумнее всего было бы ей все рассказать, рассудил я тогда.
Клайд стоял, понурив голову, словно провинившийся ребенок. Он был в спортивной ветровке, брюках и кроссовках, на голове синяя бейсболка. И только если приглядеться, то зеленые глаза с кошачьими зрачками выдавали его нечеловеческое происхождение. Да вот еще холодная кровь.
- Значит, ты из маркополей, которые несут нам беды? - неизвестно чему обрадовалась Жанна, глядя на Клайда.
- Нет, он другой, - поспешил я ответить. - Он из тех, кто когда-то дружили с людьми.
- А я думала, все это сказки, которыми нам с детства забивают голову. - Она была восхищена таким необыкновенным открытием.
- Обещай, что тайна Клайда останется между нами, - сказал я. - Если в деревне узнают, ему придется исчезнуть навсегда.
- Хорошо, я все понимаю, - ответила Жанна. - Только почему ты раньше от меня скрывал?
Я не нашелся с ответом, пожал плечами и глубокомысленно вздохнул.
В лесную усадьбу мы отправились втроем. По старинному поверью нам пришлось десяток метров пятиться, чтобы обмануть нечисть обратным ходом следов и не привести в деревню. По дороге я рассказал Жанне, как познакомился с Клайдом в Ульмеригии, как он живет у Гентаса, как ему приходится скрываться от местных жителей. Потом, в нашем саду, Жанна ни как не отставала от Клайда с разговорами. Он застенчиво улыбался, что-то отвечал девушке, а она без умолку болтала с ним. Я тем временем фотографировал эту парочку, сад и наш дом.
Честно сказать, это неожиданное знакомство, меня не очень расстроило. Напротив, в раскрытии этой тайны было что-то утешительное для меня. Обдумав все произошедшее, я вздохнул с облегчением, ведь скрывать от Жанны больше нечего. Теперь я свободен.
Лишь спустя некоторое время, неожиданно проявилась оборотная сторона этого внезапного знакомства, и она имела для нас троих весьма трагические последствия.
6
В тот год нечистая сила будто и в самом деле разбушевалась. В мае случилась еще одна печальная история. В то субботнее утро, приехав из города, я шел по лесной дороге к дому, и вдруг услышал выстрел. В конце весны в лесничестве не должно раздаваться никакой стрельбы, - тотчас сообразил я и, недолго думая, бросился в том направлении, откуда донесся звук уже второго выстрела. Браконьеров следовало застать с поличным, иначе они уйдут, спрячут добычу, и потом ничего не докажешь.
Разумеется, когда я отыскал место кровавых событий, там никого уже не было. Только кусты были примяты и трава перепачкана кровью. Я двинулся по следу. Со мной был 'Зенит'. И я задумал сделать снимки браконьеров с добычей, а уже после попытаться этих негодяев задержать.
Сойки громко галдели о происшествии. И все повторяли: 'Чужаки-чужаки!..' Перелетая с дерева на дерево, они следовали за браконьерами, не отставая. Нагнал я преступников скоро. Они сидели на бревне и курили, а перед ними лежала кабанья туша. Скрываясь в кустарниках, я заснял их, спрятал фотоаппарат в дупле ветхого клена и направился разоблачать нарушителей.
Браконьеры поднялись и взялись за тушу, когда я окликнул их в манере своего отца:
- Здорово, земляки, далеко ли бежите?
Они обернулись разом и поглядели на меня с негодованием.
- Проваливай, парень, отсюда, - грубо сказал Савелий и сердито сплюнул.
- Хороша была свинья, - с ухмылкой сказал я. - Вот только время не подходящее. Кто же это в мае охотится? - Я подошел ближе.
- Прочь с дороги! - возопил Савелий.
- Приключения ищешь? - сверля меня взглядом голодного дикаря, подхватил Василий Неандерталец, прозванный так в деревне за сходство с доисторическим человеком.
- Да ладно, я только посмотрел, каков трофей. Эх, отцу не понравится, - покачал я головой.
- Не путайся под ногами, чертенок, проваливай! - сказал Савелий.
- Чертенок?! - вспыхнул я. - Да ты! Знаешь, кто ты? Ты убийца!
Еще никто мне так не дерзил. Ярость захватила меня одним порывом. Внутри как будто что-то взорвалось, в голову ударила кровь, бешено заходило сердце. Обзови меня кто-нибудь в школе, я бы надавал тому по ушам - не поздоровилось бы. Там никто не посмел бы называть меня чертенком. А тут мне нахамил какой-то деревенский негодяй! Я мигом взвинтился. Кулаки мои сжались до боли в ладонях. Я был самым рослым парнем в классе, и эти сутулые бандиты были не намного выше меня. Я подошел к бородатому, цыркнул слюной сквозь зубы и проговорил:
- Ты, преступник, ты за это ответишь!
- Молчи щенок! Иди, куда шел, а то прибью, - пригрозил Савелий. Он, видимо, был очень голодный, потому и торопился. А человек, когда голоден - зверем делается, и рассудок ему изменяет.
- Убийца! - С этим криком я бросился на него и ударил кулаком в грудь.
Савелий бросил кабанью ногу и со всего размаху врезал мне по лицу. Я же развернулся и угодил ему в челюсть. Тогда он ударил меня в живот и потом по спине. Я согнулся, оперся рукой на соседнее дерево, задыхаясь от бешенства и боли, но устоял. Неандерталец с красными от злобы глазами снял с плеча ружье и прицелился в меня.
- Отставить. - Савелий опустил дуло его ружья одним пальцем. - Пойдем, пока сюда папочка не явился.
Браконьеры опять взялись за ноги кабана и поспешили прочь.
От кулака Савелия в моих глазах потемнело, звенело в ушах, из носа и разбитой губы ручьями текла кровь. Утираясь и шмыгая носом, я дотащился до дерева, где был спрятан фотоаппарат, забрал его и направился домой.
Отец с Гентасом недавно вернулись с объезда на лошадях северо-восточной части лесничества. Там они ремонтировали ясельную кормушку для оленей, лосей и косуль, а потом еще пилили дряхлую больную березу с гнилой сердцевиной. Из-за шума бензопилы выстрелов они не слышали. К тому же до места преступления оттуда было слишком далеко. Увидев мой печальный вид, отец воздел глаза к небу и манерно перекрестился.
- Боже правый, спаси душу негодного мальчишки! - проговорил он.
Синяки под глазами у меня и раньше бывали, и отец строго спрашивал меня о драках в школе, а потом наказывал широким ремнем. Теперь он спустился с коня, подошел ко мне и, подняв мою голову за подбородок, проговорил с гневом в голосе:
- Что, опять взялся за прежнее? - Лицо его стало суровым. - Мать пожалей. Какой ты ей на глаза каждый раз показываешься! Силу свою в дело надо направлять, а не в хулиганство.
- Да не в школе это было, - ответил я с обидой и опустил глаза, чтобы не видеть колючего отцовского взгляда.
- Поговори мне тут, - продолжал он.
- Да не в школе, - повторил я. - Здесь, в лесу, с браконьерами помахался. - И рассказал о том, что произошло.
Отец, выслушав мою историю, рассердился еще больше и решил немедленно ехать в Пруссовку.
- Можно не торопиться, у меня пленка, - признался я. - Снял браконьеров с поличным.
- Давай сюда. Больше негодяям не отвертеться. Пленку нужно проявить немедленно, - сказал он и отобрал у меня фотоаппарат.
- Но там еще много чистых кадров, - попытался я возразить. - Пленка-то нов...
- Молчи! - сурово приказал он и пригрозил мне пальцем: - С тобой, Ярослав, после поговорю, чтоб не совался, куда не следует.
- Я милицию вызову, - предложил Гентас, потирая руки. - Теперь-то уж точно Савелия возьмем.
Тем временем, браконьеры разделали тушу дикой свиньи на краю леса, сложили куски мяса в два мешка и вернулись в деревню.
Поздним вечером к Савелию постучали. 'Открыто!' - послышался вялый голос изнутри. Мы вошли. Нас было пятеро: я, отец, Гентас и два районных милиционера. Ветхая хижина никогда не запиралась на ключ. Савелий, уходя куда-нибудь, лишь подпирал дверь бревном, чтобы сквозняк не отворил ее настежь. В доме неуютно, как в сарае под снос. Комнаты выглядели уныло. Голые обшарпанные стены кое-где оклеены газетами. На потолке вместо люстры покачивалась на сквозняке лампочка. Из мебели тут были стол, два стула и койка, на которой лежал потертый серый матрас, покрытый желтыми разводами. А под окном протянулся строй пустых пивных бутылок.
- Не был сегодня в лесу и все тут, - брехал Савелий. - Мальчишка лжет. Или кого другого видел, а не меня. - Он прекрасно знал, что ему не верят и полагал, доказательств у служащих нет (о снимках он и не догадывался), а если разделанную свинью найдут - так то купил на базаре, не знамо у кого. Так он и отвечал и еще добавил: - Когда есть хочется, спрашивать у продавца, откуда свинина - некогда.
- Ты сначала должон работать, а потом есть, - заметил ему Гентас.
- Ну вот еще, учитель тут явился, - огрызнулся Савелий. - Давай учи, прусс, учи! Придет время, я с тобой разберусь. За все ответишь, язычник. Учи, учи! Как бы не пожалел о своей науке.
- Где второй? - спросил я и объяснил милиционерам: - Они вдвоем ходят, браконьерствуют.
- Не знаю. Откуда мне знать? Напился и дрыхнет теперь где-нибудь мирным сном, посапывает, - съязвил Савелий с ехидной улыбочкой.
- Так значит, не признаешься? - сказал отец.
- Не был я в лесу, - повторил Савелий.
- А это узнаешь? - Отец достал несколько снимков и протянул их браконьеру. - Ну, говори, где вы сегодня сопели? - сердито сказал он. - Мальчишку ведь ты разукрасил.
Савелий взялся разглядывать снимки и бормотать проклятия в мой адрес. Потом он зыркнул на меня и выругался. На его красном лице с тяжелыми чертами и синими мешками под глазами отразилось холодное презрение.
- Вот что, собирайся. И Василий пусть выходит, где он там прячется, - сдержано проговорил отец. - За вами машина. Ждет во дворе. Конец вашим лесным прогулкам по свежему воздуху.
- Брось ерундить, Всеволод, - примирительным тоном заговорил Савелий. - Мы с тобой вместе в одной деревне выросли. Не уж-то земляка обидишь?
- Вместе росли, да разные выросли, - резко ответил отец.
Савелий взглянул на него с ухмылкой, вернул фотографии, затем поскреб в затылке и больше не нашел, что сказать в свое оправдание. А потом крикнул в другую комнату:
- Эй, Вася, где ты там? Собирайся, за нами пришли. Кататься поедем.
Заспанный Неандерталец тяжело появился в дверях, нервно цепляясь за дверной косяк пьяными руками. Пошатываясь на месте, он оглядел гостей мутными глазами, икнул и невнятно протянул:
Ку-уда завет меня доро-о-ога?
В какия да-альния края-а-а?
Там на чужбине одяно-око-ой,
Мне бу-удет плохо без тебя-а-а.
Неандерталец пропел или, точнее было бы сказать, провыл куплет и, глубоко вздохнув, качающейся походкой направился к выходу следом за Савелием.
Лейтенант милиции Кобелев отыскал их ружье под кроватью в соседней комнате, где спал Неандерталец.
- За што казня-а-ат?! - всплакнул Неандерталец уже во дворе, перед раскрытой дверцей машины, и полез в салон.
Если бы не милиция, отец тут и помял бы обоим преступникам бока. Руки его давно чесались. Он был здоровый и сильный. На любимом коне Светозаре ездил точно лесной царь - гордый, большой с темной бородкой и усами, всегда одетый в форму лесничего. Если он заедет кулачищем - пришибет насмерть. От него я такой и пошел. Пусть только упрекнет меня еще раз в этой драке, я отвечу ему, от кого у меня такие кулаки выросли.
7
На другой день о драматическом событии в лесу знала вся Пруссовка. Друзья глядели на мои синяки, поздравляли с героическим поступком и ругали Савелия с Неандертальцем. Только Жанна не оценила мою храбрость.
- Ты думаешь, такой смелый, под ружье пошел? - рассердилась она. - Глупо. Тебя могли пристрелить.
- Не посмели бы, - ответил я.
- Да у них совести нет, - продолжала она. - А ты слишком легкомысленный.
- Все уже позади. Их теперь задержали. Ответят за поступок.
В тот воскресный день мы сидели на скамейке в саду возле дома Жанны. Старая вишня обильно обсыпала нас белыми лепестками. Они порхали в воздухе, как снежинки, повсюду: на скамейке, земле, нашей одежде лежали их белые кружочки. Я беспокойно теребил ремешок 'Зенита', который висел у меня на шее, и тупо глядел перед собой.
Жанна ругала меня за вчерашнюю стычку с браконьерами. Ни о чем другом мы не говорили. Разговор почему-то не клеился. И меня беспокоило ее угрюмое настроение. Я сомневался, что это только из-за браконьеров. Что-то еще глодало ее душу. Всякий раз, когда я глядел на нее, она смущенно прятала глаза. А когда я предложил прогуляться в лесничество, она вдруг поежилась, покачала головой и отказалась. Не заболела ли она, решил я, и взял ее за руку. Жанна сразу же высвободила ее, но я заметил, что ее пробирает озноб. Ладонь ее была холодная и влажная.
- Как ты себя чувствуешь? - забеспокоился я.
- Не важно, - призналась она.
- У тебя температура?
- Не знаю. Нет, наверное.
- Может, тебе чего-нибудь нужно, сходить в аптеку?
- Нет. Ничего. Я хочу побыть одна, - проговорила она печально и поднялась со скамейки.
Я заметил, как ее щеки горели нездоровым румянцем, а лицо было бледным.
- Впереди выпускные экзамены. Ты, наверное, переутомилась. Надо перевести дух.
- Все в порядке.
- Хорошо, - сказал я, проводив ее до крыльца. - Зайду к тебе позже. А пока навещу Гентаса. Ладно?
- Валяй, - грустно сказала она.
- Пока.
Жанна ушла домой.
Пребывая в недоумении, я шагал вниз по Луговой улице, затем повернул на Сиреневый переулок и вышел на Староконную. Жанна озадачила меня. Что с ней такое? Впервые она так прохладно меня встретила.
Гентас копался на своих грядках, когда я подошел к его дому и окликнул. Лесник обернулся и приветливо помахал мне рукой. Во дворе Лайма кормила кур, разбрасывая из миски распаренную пшенку. Куры торопливо топтались вокруг нее, проворно клевали угощение и кудахтали.
- Привет! - сказал я Лайме.
- Привет! - ответила она.
Я сел на корточки под цветущей яблоней и стал ждать, когда Лайма закончит кормление. С удовольствием я глядел на эту светленькую, стройную и синеглазую красавицу, которая была на два года моложе меня. Сейчас на ней была красная кофта поверх сарафана и босоножки.
- Как ты? - спросила Лайма.
- Все в порядке, - ответил я. - Подумаешь, синяки, не первые уже.
- Эти двое обнаглели, верно? - сказала она.
- Теперь они получат по заслугам, - улыбнулся я.
Высыпав остатки корма на землю, Лайма опустила миску и поглядела на меня с сочувствием.
- Послушай, ты не знаешь, что такое с Жанной? - поинтересовался я и поднялся с корточек. - Какая-то она усталая, что ли.
- Она теперь часто бывает у нас, - сказала Лайма. - Ей все известно.
- Это на счет Клайда?
Лайма молча кивнула.
- В тот раз я не смог ничего сделать. Клайд сам явился. Он помог нам. А потом... Потом они познакомились.
- Я все знаю.
- Он рассказал тебе?
- Жанна.
- Она обещала хранить нашу тайну.
- Знаешь, они встречаются, - вдруг сказала Лайма в смущении.
От этих слов у меня мурашки пробежали по рукам и ногам, я содрогнулся, как от озноба.
- Встречаются? - пробормотал я.
- Она никому не скажет про Клайда, если ей не будут препятствовать видеться с ним.
Лайма кивнула и, опустив голову, зашагала к сараю.
Когда я подошел к Гентасу, он сидел на карачках и выдергивал сорняки среди перьев взошедшей моркови. Я сел рядом. Вид у меня теперь был самый несчастный. Гентас это заметил.
- Ты не виноват, - проговорил он. - Так уж вышло. Клайд помог вам. Иначе бы не поздоровилось ни тебе, ни твоей подруге.
- Похоже, она больше мне не подруга, - в сердцах вымолвил я.
- Клайд тоже переживает, - сказал Гентас, продолжая выщипывать колючки и бросать их в ведро. - Она влюбилась в него. Мы ничего не можем с этим поделать.
- Она с ума сошла, - сказал я. - Пристала к демону!
К горлу подкатился ком досады. Глаза наполнились слезами, так что я глядел будто сквозь водную рябь, и одна все-таки покатилась по моей щеке. Я стер ее.
- Не отчаивайся, - сказал Гентас.
- Что мне делать? - пробормотал я.
- У тебя, мой друг, еще все впереди, - Гентас дружески похлопал меня по плечу и грустно улыбнулся.
- Но я люблю ее! - воскликнул я.
На это Гентас лишь с сочувствием вздохнул.
Глотая слезы, я поднялся и поспешил со двора прочь. Потом без памяти бежал через площадь, затем по Садовому переулку и через поле по прямой - в лес. И там, в юной пахучей зелени, я промчал по тропинке на маленькую поляну и упал на траву. Голова шла кругом, сердце колотилось отчаянно, а досада так душила, что силы оставили меня, и гнев принялся сокрушать мой мозг.
Вечером, когда я на остановке ждал автобус, ко мне подошел Яшка. Он возвращался домой от соседей, у которых купил бидон парного молока, и увидел меня. Волнистые волосы дыбом, рубаха нараспашку, короткие штаны хоть бы подтянул, а то висят ниже некуда, на грязных от пыли ногах шлепанцы - словом, деревенщина. Ему что ни купи - все очень скоро становилось мало - так он быстро вытягивался. С обновками в семье не поспевали.
- Ты чего такой унылый? - заметил Яшка.
- Лучше не спрашивай, - ответил я хмуро.
- Слышал о твоем подвиге, - с ухмылкой добавил он. - Молодец!
- А больше ты ничего не слышал? - резко спросил я.
- Нет, а что еще? - удивился он.
- Ничего, - бросил я в ответ.
- У тебя все в порядке? - поглядел на меня пристально.
- Всё. Нет, не знаю. Кажется, не всё.
- Понимаю. От Савелия тебе крепко досталось. Но ты все равно молодец.
- Ты Жанну давно видел? - вдруг соскочило у меня с языка.
- Всю неделю, а что? - спросил он, поглаживая себя по груди. - Мы же с ней в одном классе сидим.
- Ну да, конечно, знаю, - я в отчаянии поглядел на него. - Странного ничего не заметил?
- Ничего особенного, - ответил Яшка. - Хотя, вчера ее на последнем уроке не было. Сбежала с химии. Мне кажется, она какой-то рассеянной стала. Пару дней назад схлопотала двойку по истории. Да-а... что-то с ней не так, это верно.
- Вот и я тоже думаю, странная она в последнее время, - проговорил я. - Ладно, разберемся, может это весенний авитаминоз.
- Ага, - заухмылялся Яшка. - Любовный авитаминоз.
- Иди ты, - сказал я.
Мне не очень-то хотелось обсуждать с Яшкой свое горе. И так все было понятно. А он стал допытываться. Но тут на мое счастье показался автобус. Он остановился и со вздохом открыл двери. Тогда я наспех пожал Яшкину костлявую ладонь и забрался в салон. Потом Яшка, помахав мне рукой, пропустил автобус и зашагал через дорогу домой.
8
Выпускные экзамены я сдал, как по инерции, успешно, хотя все те дни только и думал о Жанне. Впереди намечалось поступление в университет. И к этому испытанию надо было усердно готовиться.
Было начало лета. На выходных я снова приехал в лесничество, но к Жанне сразу не пошел, решил сначала собраться с мыслями. Во мне еще кипела обида, и я должен был настроиться на разговор, чтобы в смятении не наговорить чепухи. Я был уверен, Жанна не очень хочет видеть меня, оправдываться, пытаться объяснить свое безумное увлечение. Но как вообще можно объяснить любовь к демону?
Вот уже скоро месяц, как они встречаются, и дружба между ними крепла. 'Жанна и маркополь' - это могло быть хорошее название для мелодрамы. Но тут уже не до кино. Это была даже не литература. Это была жизнь. И я не мог найти ей объяснения.
Сойдя с автобуса, я пошел, куда глаза глядят. Забрел на Лучистый луг и некоторое время бродил по коровьим тропам, теряясь в своих мыслях, как быть дальше, а потом поднялся на Сиреневый пригорок и растянулся на траве, заложив под голову руки. Над лугом разливались песни жаворонков. Ветер печально завывал в кустарнике. Долго я лежал, жевал травинку и мысленно ловил облака, что проплывали надо мной в лазурном небе. Они были плотные, белые и мягкие, как глина. Я лепил из них причудливые фигуры. Небольшое облако с рыхлыми серебристыми краями походило на голову льва или лохматой собаки, другое, массивное, проскакало конем, еще одно парило в синеве чайкой. Или это я летал над морским простором с чайками. Удивительное такое ощущение.
Ветерок веял ароматом сирени. И вдруг я вспомнил про фотографии. Я давно напечатал их. Но Жанна до сих пор их не видела. Для нее я выбрал самые лучшие снимки и привез с собой в рюкзаке. Тогда, сев на траве, я расстегнул рюкзак, достал большой черный конверт с пачкой фотографий, вынул их и стал рассматривать. Жанна у цветущей сливы, у Драконова камня, среди лесных цветов... Как она хороша! И мне сделалось тоскливо. Я сунул снимки в конверт. А что, ведь это хороший повод заглянуть к ней в гости прямо сейчас.
К моему удивлению Жанна приняла меня благосклонно. Мы сели на скамейку возле крыльца. Посмотрев снимки, она искренне поблагодарила за них и осталась довольна. Но в ее голосе я по-прежнему слышал нотки печали. Она знала, что мне известно про ее связь с демоном, и оттого ей было легче. Я не высказывал своего протеста. Она доверилась мне и успокоилась. Но улыбка на ее лице в тот раз так и не появилась. Жанна больше не была той, что прежде, она отдалилась от меня. Теперь мы были просто друзьями. И думать об этом мне было невыносимо. Я надеялся нашу любовь спасти.
- Ты встречаешься с ним? - спросил я наконец.
- Да, мы любим друг друга, - призналась она.
- Спасибо, что не соврала, - проговорил я.
- Я не могу без него, - печально сказала она. - Прости. Я не понимаю, что со мной, когда его нет рядом - тоскую. Но ведь мы с тобой по-прежнему друзья?
Я молча кивнул, не в силах что-либо вымолвить, словно горло сжало тисками.
Тут она взглянула на меня как-то отстраненно, дико, и мысль, что она, возможно, стала уже ведьмой, готовой примкнуть к вздорным раганам из Ульмеригии немало напугала меня, заставила сжаться мое сердце. Но я быстро опомнился, уверенный, что Жанну спасу.
- Прости меня, Яр, прошу тебя, - вымолвила она.
- А я и ни чего... - пробормотал я. - Только в Средние века за это сжигали на костре.
- Это было давно. Теперь все по-другому. И мы любим друг друга.
- И что же у него все на месте?
- Я не проверяла.
- И за что мы так его любим?
- Не знаю.
- Ах, эти зеленые глаза, - скептически проговорил я. - Что ж рад за вас.
- Останься, - Жанна шмыгнула носом. - Я не хочу тебя терять.
- Определись, - сказал я.
По ее щекам покатились слезы.
- Уже все решено, - произнесла она каким-то уверенным диким голосом, которого я прежде никогда от нее не слышал.
Тогда я поднялся, чтобы уйти, но Жанна схватила меня за руку.
- Постой, - сказала она. - В деревне скоро праздник. На липе бутоны. Мама достала хорошие ткани. Она собирается шить.
- Очень интересно.
- На карнавале я хочу быть с тобой.
- До праздника еще надо дожить, - ответил я равнодушно. - А вот в Ульмеригию мы с Гентасом уже скоро пойдем.
- В Ульмеригию? - удивилась она и отпустила мою руку.
- Да, - твердо сказал я. - Обещал Гентасу помочь.
- Не ходи, - попросила она сердито. - Это опасно, слышишь?
- Но я обещал.
- Клайд ничего не говорил.
- Я тебе говорю.
- Это ты придумал? - она глядела на меня страшными, бегающими глазами.
- Да что с тобой такое? - не удержался я.
- Если пойдешь, не хочу тебя больше видеть, - с угрозой проговорила она. - Больше не приходи.
- Хорошо, я подумаю, - пообещал я. - Только не говори Клайду об этом разговоре.
- Не скажу.
- А сейчас мне пора.
И мы попрощались.
Известие о походе в Ульмеригию разозлило Жанну. Глаза ее сверкали яростью. Она проводила меня хмурым взглядом, но так и осталась сидеть на скамейке, чувства разрывали ее сердце на части.
Я побрел в лесничество через площадь, где на велосипедах дурачились Юрка, Сашка и мелкие мальчишки. Они ездили кругом, ставили велик на дыбы, подпрыгивали на нем. Юрка, заметив мое подавленное настроение, не стал приставать с расспросами. Мы только поздоровались, и он покатил, выпрямив руки по сторонам, словно крылья.
На тропе к дому я все думал, как мне вырвать Жанну из коварного плена демонической любви, прежде чем она станет ведьмой и унесется на шабаш безвозвратно. Но если я верну ее на землю, будут ли наши отношения прежними? Сомнения мучили меня. Но я не желал петь заупокойную мессу прежде смерти. Я должен был что-нибудь придумать.
9
Приближался любимый праздник нашей деревни. Я готовился к поступлению в университет, но карнавала в честь Медового дерева пропустить не хотел, ведь это значительное событие года. Подготовка к нему начиналась заранее. Уже месяц Пруссовку окутывало счастливое предвкушение праздничных дня и ночи. И разговоры теперь были только о карнавале.
Согласно древнейшим балтским поверьям в аромате липовых цветов купаются души предков, которые являются в такие дни проведать мир живых. А чтобы им было весело, местные жители устраивали в их честь праздник и благодарили священную липу за ее медовый цвет. Гентас все это знал. Но в наши дни эта традиция несколько изменилась. Сейчас мы просто славим нашу липу, которая дает нам чай, пчелам нектар, а умершим возможность повеселиться.
После моей размолвки с Жанной я виделся с Клайдом только однажды. Селяне говорили, мальчик надолго уехал, и где он - никто не знает. Жанна тоже потеряла его из виду. Гентас утешал ее, как мог, что-то ей обещал. Но Жанна пребывала в унынии. Ждала. Но вера в то, что Клайд вернется, начала в ней гаснуть.
В те дни из-за отсутствия в деревне я не мог знать всего того, что там у них происходило. Полагаю, Гентас сам обо всем позаботился, решив вернуть Жанну к нормальной жизни.
Моя последняя встреча с Клайдом состоялась в саду нашей лесной усадьбы. Я теперь с грустью вспоминаю тот день. Лучше бы и вовсе мы в тот раз не увиделись. Или хотя бы помалкивал я. Но в те дни, сам не свой, я едва ли мог удержаться. Обрушился на Клайда, как стихия, как ураган. Злоба кипела во мне. И прежде чем я во всем разобрался, было уже слишком поздно. Эта ревность, словно бы запеленала мой разум, а ведь я ошибался.
В тот день Клайд пришел в лесничество вместе с Гентасом. И пока лесники обсуждали дела, маркополь бродил по садовым тропинкам, улыбался цветам и общался с бабочками. Я наткнулся на него возле старого колодца под вишней, которая склонилась, заботливо укрывая его своей тенью.
- Доброго тебе дня! - обрадовался мне Клайд.
Улыбка его сияла во все лицо.
- Привет! - хмуро отозвался я и откинул крышку колодца.
После этого я повесил ведро на крюк и, вращая за ручку, стал опускать его на цепи. Валик противно поскрипывал. Цепь звонко бряцала.
Клайд встал под вишней и, сунув руки в карманы шортов, облокотился на ее ствол.
- Криве Гентас собирается в Ульмеригию, - напомнил он.
- Я не пойду, - твердо сказал я.
- Ты разве передумал? - Клайд растерянно улыбнулся.
- Да, - сказал я. - Дал обещание Жанне.
Услыхав, как ведро плюхнулось в воду, я подождал, пока оно наберется воды, и потом стал поднимать.
Клайд печально покачал головой.
Я, продолжая вращать валик, бросил на маркополя угрюмый взгляд.
- Прости, - грустно сказал Клайд.
- За что ты извиняешься? - спросил я, снимая ведро с крюка, после чего закрыл колодец.
- Это я виноват, - сказал он. - Мне не следовало в тот раз.
- Что ты такое говоришь? - Я выпустил ведро, отчего оно, расплескав часть воды, грохнулось на землю, но не перевернулось.
- Она полюбила меня, - печально вымолвил он и опустил глаза.
- А что тут плохого? - съязвил я. - Демон и девушка - звучит романтично. Такого в наших краях еще не было. Должно ведь когда-нибудь это случиться.
- Я пытался ей объяснить, что мы не можем быть вместе, - продолжил Клайд. - Маркополи и люди никогда не испытывали таких странных чувств друг к другу. Но Жанна не понимала. Она тоскует без меня.
- Ловко ты вскружил ей голову.
- Я говорил о тебе, но она не хотела слушать.
- Значит, все это время ты врал мне, - сказал я с презрением. - Вы тайком встречались. И это предательство.
- Не правда, - горячо возразил он. - Я избегал ее. Но не всегда получалось. Она сама искала встречи со мной. Хочешь, я больше не буду показываться на глаза?
Я глянул на него и отвернулся.
- Поверь, я не хотел этого, - промолвил Клайд.
- Чушь! - воскликнул я, потеряв терпение, и вновь поглядел на маркополя. - Сейчас ты пытаешься оправдаться. Ты украл ее.
- Нет! - Из его глаз выкатились слезы. - Я хочу вам помочь.
- Иди ты прочь! - вспыхнул я. - Убирайся в свою Ульмеригию! Больше не хочу тебя видеть!
С этими словами я схватил ведро и зашагал к дому.
Клайд опустился на землю под вишней, сел на корточки и, сложив руки на коленях, уткнулся в них лбом.
Я возненавидел его. Презрение душило меня. Чувствовал, как мое сердце наполняется злобой. Оно колотилось, словно в припадке, разошлось. Пусть он страдает. Он украл у меня Жанну. Как он посмел зажечь в ее душе такую безумную любовь! Зачем я вообще привел этого демона? Лучше бы он сгинул в Ульмеригии...
Успокоился я не скоро. Сидя на подоконнике на втором этаже, я глядел, как Гентас и Клайд, оба печальные, направились в лес. И тогда жестокое негодование во мне вдруг сменилось тоской. Мне стало жаль нашей потерянной дружбы. Она ушла безвозвратно. Наверное, никогда больше не будет у меня такого преданного друга, каким был этот маркополь. Он любил меня, много раз спасал от нечисти, доверял. А сколько веселых дней мы провели вместе. И все это осталось в прошлом. Все было кончено. Я вдруг почувствовал, как несправедливо обошелся с ним теперь, оттолкнул. И вдруг опомнился. Мне захотелось бежать следом за ними, выскочить из дому, догнать и просить прощение. Но все-таки удержался. Это был порыв, и его унесло, словно ветром. Так и остался я сидеть, глядя в окно, пока Гентас и Клайд не скрылись за диревьями из виду.
Эх, Жанна, что же ты наделала! Зачем поверила печали этого демона? Как повелась на его нежные слова... Я был в отчаянии. Надо как-то исправить дело, но как? Любая попытка наверняка вызовет у нее протест: 'Я люблю его! Понимаешь? Я буду всегда его любить. Он поселился в моем сердце'. Чувство досады с новой силой накатило на меня безумной волной. Я смахнул ладонью слезы и, шмыгая носом, спрыгнул с подоконника. В своей комнате упав на кровать, я провалялся на ней до вечера, мучаясь в сомнениях. До сих пор мне еще не приходилось так страдать. Впервые я почувствовал себя глубоко несчастным. Не поужинав с отцом, я объяснил ему, что спешу вернуться к учебе. Потом наскоро собрался, отправился на остановку и выехал в город последним рейсом.
Последующие дни Клайд скрывался от всех глаз, отказываясь от рагангоры, и являлся Гентасу, когда требовалась помощь. Потеряв Клайда, Жанна очень расстроилась, не находила себе места. Каждый день ходила в дом к Гентасу, приставала с расспросами к Лайме, но так ничего не добилась. Ее убедили, будто бы Клайд вернулся в Ульмеригию. Тогда Жанна хотела было броситься следом за ним в то таинственное царство, но не знала, как это сделать.
- Я хочу найти его, - рыдала она.
- Это не возможно, - отвечала ей Лайма.
- Что ты знаешь?
- Он еще вернется.
- Когда?
- Скоро.
Лайма утешала ее как могла.
К празднику Медового дерева сердце Жанны успокоилось. Накануне мы встретились с ней у магазина 'Продукты' реально по случайности. Вместе мы отправились к Лесному озеру, где долго сидели на берегу в печальной задумчивости. Говорили разве только о приближающемся карнавале. Ни о чем другом нам больше и думать не хотелось. Но я почувствовал, Жанна вернулась ко мне, и была этому рада.
- Я не хочу тебя потерять, - сказал я тогда.
- И я скучаю без тебя, - призналась она.
10
День праздника определялся по старой липе, которая росла на газоне возле площади перед поворотом на Луговую улицу. Тысячелетнее по местному поверью и трехсотлетнее, как определили ученые, это почтенное дерево зацветало в июне. Тогда карнавал начинался в ближайшую субботу. Было замечено, пока божественная липа цветет, над Пруссовкой стоят солнечные дни. Ни одна случайная тучка не осмеливается омрачить праздника дождем. Так было всегда: то ли это липа цветет по погоде, то ли это небо глядит на липу.
За деревом присматривал сторож - селянин, получивший за свои заслуги звание 'Почетный житель деревни' в прошлом году и, следовательно, обязанность эта была переходящей. Накануне в Пруссовке говорили: 'У липы соловей с гадюкой уже ругаются. Когда птица переспорит змею, тогда липа и зацветает, а гадюка уползает прочь'. Прозевать это событие было нельзя. Такое упущение приравнивалось к преступлению, и сторожа могли разжаловать, лишить почетного звания.
В тот год сторожем липы был Корень - наш лесник, имевший привычку между делом собирать в лесу причудливой формы коряги, из которых изготавливал фигуры невиданных зверей и раздаривал их детям или продавал на местном базаре туристам. И вот липа выдала бутоны. Корень немедленно сообщил об этом в поселковый Совет, чтобы поторапливались. Затем распустились первые цветки. А спустя несколько дней, наш добросовестный лесник с ударами в установленную под липой корабельную рынду в десять часов вечера криком оповещал односельчан: 'Липа наша расцвела!'
В очередной раз Праздник Медового дерева встряхивал на первый взгляд сонную деревню. Это радостное, всеми ожидаемое, любимое событие захватывало всех. На другой день после колокольного оповещения Пруссовкой овладел вихрь приготовлений. И чем меньше дней оставалось до праздника, тем сильнее бурлила деревня. Дворники усерднее мели брусчатку, жители украшали фасады своих домов ламповыми гирляндами, разноцветными флажками и надувными шарами, плотники на площади сколачивали торговые прилавки.
На сей раз в доме Косого Лени - зверовода с заячьей губой, который выращивал норку, кроликов и песцов на ферме - случилась ругань по причине поиска карнавальных костюмов, пошитых для всей семьи его женой Ульяной - заведующей того же звероводческого хозяйства. Эта перебранка раздавалась далеко вокруг, чем забавляла их пятерых детей: Сашку, Ленку, Петьку, Людочку и полугодовалого Семена Леонидовича, который, ползая между ног разгоряченных родителей, что-то себе попискивал. Обычно дети наряжались в полосатые костюмы пчелок, а Ульяна - в платье флоры, и входила в свиту карнавальной богини. Семейный скандал, наконец, оборвался, когда Ленка принесла мешок с костюмами из сарая, куда его закинули год назад.
В семье Николая Баяниста проходили ежедневные репетиции. Юрка и Петька с отцом оттачивали мастерство исполнения карнавальной музыки в саду возле дома, а по вечерам репетировали с оркестром в клубе.
Архип Пасечник - здоровенный, краснощекий и веселый парень с черной шевелюрой - инспектировал свои запасы меда в сарае и громко нахваливал своих гудящих тружениц: 'Медово дерево цветет - нам прибавочный доход'.
В раннее праздничное субботнее утро в доме бессменной карнавальной богини Лады, или как ее между собой все звали Богини Фроси - доярки из Молочного хутора, шло неторопливое приготовление. Эта статная, роскошная барышня двадцати семи лет от роду ничего кроме деревни, хозяйства и коров за свою жизнь не видела. Но была грамотна и, начитавшись с детства романов, ждала принца на белом скакуне. Но принц не торопился к ней явиться. Потому красота ее дивная зря пропадала в коровнике. Единственным ее другом был Василий - бык-производитель костромской породы. А деревенские парни с завистью провожали взглядом Богиню Фросю всякий раз, когда она оказывалась в их поле зрения, но привлечь к себе ее внимание ни у кого не получалось.
И вот поднялось праздничное утро. Богиня Фрося в резиновых сапогах, вооружившись хворостиной, перегнала коров через дорогу пастись на соседний луг. Своему младшему брату Мирославику с вытянутым по-верблюжьи лицом, длинными русыми волосами и вечно распахнутым ртом, за что его прозвали Мухоловом, поручила готовить горячую ванну. А сама ушла в комнату, разделась догола и стала копаться в платяном шкафу, перебирая и примеряя свои одежды. Около восьми утра к ней пришли три подруги и начали превращать Фросю в блистательную Ладу. Ее мыли, делали ей прическу, красили, одевали в роскошное платье, пошитое из тканей, которые доставали по блату в городском бонном магазине 'Альбатрос', и украшали живыми цветами. А Мухолов в серенькой мятой рубашке с закатанными рукавами, синих штанах и ботинках без шнурков тем временем от безделья маячил в окнах, наблюдая за тем, как его сестра методично превращается в богиню. И вид обнаженной женщины - первой красавицы всех морей, лесов и деревень вызывал во всем его существе восторженный трепет. На этот раз он так и застыл с распахнутым ртом, как будто прежде, за тринадцать лет своей жизни, ничего подобного не видел, и почему-то именно теперь вид преображающейся сестры стал так ему привлекателен. Мухолов смотрел на нее, едва сглатывая, пока одна из подруг в полупрозрачном сарафане, заметив любопытную рожу в окне, не задернула белую в синий горошек занавеску, скрыв богиню от прожорливых глаз подростка. Тогда Мухолов отпрянул, бросился на траву, перекувыркнулся через голову и распластался на ней, глядя в небо и слушая, как в этой стеклянной синеве звонко отдается стук его сердца, ожидающего наступления веселого праздника.
За час до начала карнавального шествия, а именно к одиннадцати часам, во двор явились четверо крепких лоботряса с голыми торсами, в синих шароварах и сандалиях. Разодетая и благоухающая хорошими духами богиня Лада теперь сядет в убранное пурпурным бархатом кресло с позолотой на высокой спинке, подлокотниках, ножках и установленное на специальные носилки. Тогда парни поднимут ее и понесут по тропинке через луг, мимо любопытных коров, вдоль заросшей канавы - на шоссе, где к ним примкнут музыканты, флоры и прочие герои карнавального шествия.
Пруссовская детвора с утра наряжалась в костюмы зверей, птиц, клоунов, цветов, пиратов, которые передавались от выросших братьев и сестер - младшим. Взрослые встречали гостей из города. Не было в деревне ни одного дома, который бы в праздничное субботнее утро не оказывался охваченным шумным смятением.
А тем временем на площади бабушки занимали свои торговые места. Они несли из домов мешки с товаром, выставляли на продажу свою продукцию, переругивались, смеялись. Весь день они будут предлагать гостям вязаные носки, шапки, платки, а также соления, варенье, маринады и еще плетение, сахарных петушков на палочке, молодую зелень, сушеные травы от всех недугов и квасной гриб.
Среди бабушек за прилавком располагался Архип со своими банками меда, кусками сотов и воска. Эта пчелиная продукция уходила с такой легкостью, что его жене Катерине приходилось частенько доносить из сарая требуемое. Уже с утра заводилась его торговля. Архип бравым тоном вещал всякому прохожему:
- Подходи, попробуй, не обидишься! За медом добро и зло мирятся. - Или так: - Пчела - не козел: зря не работает. - А иногда так: - Где медом накапать - там и медведь прилипнет. - И между тем цеплял случайного человека своим предложением: - Попробуйте медок ароматный: цветочный, липовый и мятный - обздоровитесь.
- Это как? - спрашивали его с недоумением.
- А так, - отвечал Архип. - На каком цветке пчелка побывала, от того и пользы надобавляла.
- Ну, тогда мне три банки разного, - просил покупатель.
А за ним уже толпились другие охотники до меда.
На праздник Архип не облачался в карнавальный костюм, а был в простой рубашке и брюках, лишь из солидарности напяливал на голову разноцветный бумажный колпак со звездочками из фольги, что делало его смешным.
Кафе 'Рефлекс' в такой день значительно расширялось: на площадке перед его фасадом расставляли столы и стулья. Утром постояльцев было мало. Потому для начала здесь предлагали чай, булочки и пирожки. Лишь к обеду тут развернется обильное пиршество, которое к вечеру преобразуется в питейное заведение со своими завсегдатаями.
Между тем из громкоговорителя, что на столбе, раздавалась эстрадная музыка. Лишь около полудня она смолкла, и наступало затишье - все ждали начала торжества.
11
В двенадцать дня Пруссовку облетел звон рынды. Это Корень объявил о начале праздника. Площадь, окна окружающих домов, улица Грез заполнились людьми. Здесь были местные жители, хуторяне, гости, друзья и родственники из города, случайные проезжие, курортники из прибрежных городков. Сельские чиновники в компании главы района Скромина, представители Управления культуры, тайные наблюдатели рассаживались на стульях перед магазином 'Продукты', откуда было удобнее следить за главным действием.
Мы с друзьями праздничное субботнее утро провели в саду возле руин кирхи. Играли в карты, грызли семечки, плевали в небо под музыку из Яшкиного магнитофона, в котором протягивалась затертая, зажеванная и шепелявящая от частого прослушивания кассета с буржуазными песнями, которую я добыл в городе у знакомого моряка. Предкарнавальная суета нас уже не привлекала. Мы дожидались самого главного: хотели увидеть богиню Ладу во всем ее цветущем блеске. И вот, когда тень от медной стрелки солнечных часов, что сохранились на башне кирхи под гнездом аиста, указала на цифру XII, и с площади начал доноситься колокольный звон, мы наскоро собрались и побежали к водонапорной башне.
Эта старая краснокирпичная башня, где под куполом находилась смотровая площадка, возвышалась над деревней среди кустов сирени в конце площади неподалеку от Луговой улицы. Специально для нас ее открывал отец Кати - тракторист Мазут. Этот высокий широколобый инженер с хитринкой в глазах часто носил телогрейку, пропитанную жирными пятнами технических масел, бензином и краской. По просьбе своей единственной обожаемой дочери он каждый раз на праздник запускал нас в башню и тотчас запирал дверь. После этого становился рядом, отгоняя мальчишек, норовивших прошмыгнуть вместе с нами вовнутрь. Впятером (в тот раз с нами не было Юрки и Насти) мы поднялись по металлической винтовой лестнице, вышли на смотровую площадку и, облокотившись на перила, стали ждать начала шествия. Мальчишки внизу паясничали, зажимали себе нос пальцами и дразнили: 'Мазут - сальный шут!' и разбегались, кто куда. А Мазут, добрейшей души человек, стоял, как страж перед входом, и никак не реагировал на эти выкрутасы назойливой детворы.
С башни нам открывался самый лучший вид: площадь, заполненная народом по периметру, улицы, дома, сады, лес. Мой отец, мама и Заварский - друг нашей семьи - хозяин гостиницы 'Постоялый двор' где-то затерялись в толпе. Только Мухолов все суетился, искал себе местечко получше, и его вечно удивленная конопатая физиономия мелькала то в толпе, то посреди площади, то между почетных гостей.
Зрители стояли с разноцветными флажками, с детьми на шее, с фотоаппаратами. Женщины по обыкновению спорили о том, каких цветов и фасонов будет нынешнее одеяние богини Лады, чтобы принять к сведению очередное веяние моды на год. Но им редко удавалось этого веяния придерживаться: даже в городе выбор тканей был не велик, и то, что успели достать вчера, сегодня на прилавках уже отсутствовало. Какой-то городской мальчишка лет пяти в толпе играл с раскидайчиком - маленьким бумажным мячиком, набитым опилками и перевязанным нитками на длинной резинке - он бросал его и ловил, норовя угодить кому-нибудь по ноге.
Прежде чем на дороге показалось шествие, там, откуда его ожидали, зазвучала музыка, и вскоре на улице Грез появился оркестр. Впереди выступали три баяниста: Николай и его сыновья, за ними следовал молодой скрипач с длинными вьющимися волосами, два пожилых трубача, усатый флейтист, два юноши барабанщика и еще высокий парень с огромным барабаном, висящим у него на шее, - все в светлых костюмах при галстуках. Оркестр исполнял замечательные аранжировки маршей Штрауса. Музыка получилась энергичная, веселая, под короткий шаг. И под нее хотелось пританцовывать, что многие зрители и делали, заряжаясь карнавальным ритмом. За оркестром, приветливо размахивая руками, танцуя и посылая публике воздушные поцелуи, двигались ряженые: звери, птицы, пчелы, среди них вышагивали клоуны на ходулях, духи лесные и рогатые тяни-толкаи. Следом за этими пестрыми существами неторопливо шагали два коня: белый и черный с высоким красным султаном на голове и пурпурной накидкой с золотистыми помпонами на спине. Они везли небольшую телегу, на которой стояло Медовое дерево - символ праздника, сделанный из выбеленной морем трехметровой ветвистой коряги, когда-то давно найденной на побережье. Медовое дерево было украшено бумажными листьями в форме сердца, разноцветными бабочками и серпантином. Телега под этим деревом была покрыта зеленым сукном.
И вот она, богиня Лада. По толпе прокатилась волна восторженных приветствий. Богиня восседала в роскошном кресле. Четверка мускулистых парней несла ее носилки на плечах. Богиню сопровождали несколько флор в легких светлых сарафанах, с цветочными венками на головах, а в руках они держали букеты белоснежных лилий. В божественном эскорте участвовали маленькие дети, наряженные пчелками, они шагали среди флор. По мере продвижения богини Лады толпа вновь и вновь скандировала приветствия, размахивала флажками, шариками или просто руками.
Богиня Лада на этот раз была в роскошном сиреневом платье с оборками на подоле, с золотистой лентой через плечо и большим бантом на боку. Прическу ее украшала изящно изогнутая соломенная шляпка с длинным фазаньими перьями, на ногах золотистые туфли, вокруг шеи богини сияло янтарное ожерелье, на запястьях коралловые браслеты, на пальцах перстни. В те времена это был богатый наряд. И женщины, глядевшие во все глаза, восхищались непревзойденной красотой ее убранства.
Мужчины тоже были взволнованы, они представляли себе красивое тело богини, скрытое богатым одеянием, словно заветный бутон, дожидающийся своего времени. Спорили, кому она однажды достанется, и всякий раз проигрывали этот спор, потому что она не доставалась никому. Богиня в простые-то дни была милее всех даже в своем скромном одеянии работницы коровника. Она была широка в бедрах, пышная в груди, глаза ее синие сверкали как незабудки в лесной чаще. И лишь ее малолетнему брату выпадает счастье в особый праздничный день тайком наблюдать таинственное превращение. В деревне мужчины лелеяли надежду, что он посвятит их в эту тайну, но Мухолов упрямился. И вот она снова здесь. Богиня, которая умеет творить чудеса. Она властвует над их душами, исполняет заветные желания, благославляет любовь. И ей поклоняются, приносят ей дары, услаждают музыкой и танцами.
Богиня улыбалась, раскланивалась налево и направо, помахивала рукой, приветствуя ликующую толпу. При ее появлении даже чиновники поднялись со своих мест, захлопали в ладоши, и глаза их безнравственно засверкали. А Лада то и дело опускала руку в бумажное ведерко и бросала по сторонам конфетти, которое подхватывал ветерок и обсыпал зрителей.
- Хороша-то как наша Фрося! - с горящими глазами восторгался дед Брехло. - Выросла девка сочная.
- И чёй-то эта сочная до ныне без мужика обходися, - беззубо прошамкала его седая старуха - одна из тех вековечных старух, которые, кажется, никогда не умрут, несмотря на свою скрюченную замогильную внешность.
- Успеется, - ответил дед Брехло, являвшийся ей уже третьим супругом.
- Хороша! - нахваливал белокурый почтальон Альгирдас. - Как хороша!
- Еще бы, - отреагировал участковый милиционер лейтенант Кобелев. - Всю жизнь сознательную коров за вымя дергать. Кровь с молоком - баба!
- Да у нее и свои, как два пудинга, - заметил на это почтальон Альгирдас.
- Возьми меня к себе! - со всей страстью воскликнул из толпы Кешка Выпивоха. - Возьми! Без памяти любить буду!
- Не про твою честь, - сказала ему бабушка, такая пышная и маленькая, что напоминала пончик на ножках.
- Тогда сам возьму, - с угрозой в голосе ответил ей Кешка.
- Скоро напьешься и про нее забудешь, - прозорливо промолвила бабушка.
Зрители, что стояли вдоль улицы Грез, теперь подтягивались следом за богиней Ладой к центру площади.
Мы с башни глядели на праздничную церемонию как будто с неба. Жанна стояла рядом со мной, обхватив пальцами перила. Она была в темно-синей блузке и черной юбке - не весело для такого дня - от платья, она отказалась, тогда ее мать из купленных для праздника тканей пошила себе пестрый сарафан. Я все поглядывал на ее печальное лицо. Тоска и равнодушие ко всему торжественному все еще отражались в нем, но я уже ни в чем не винил Жанну, надеясь, что все теперь пройдено, как проходит ненастье. Желая девушку хоть чем-то утешить, я обхватил ее за плечи, и она прижалась ко мне, не спуская пустого взгляда с происходящего на площади.
Как вдруг потемнело вокруг. Неизвестно откуда взявшаяся туча закрыла солнце, и праздничная площадь погрузилась в полумрак, а затем пошел слепой дождь. Такого еще не бывало. Толпа стала беспокойно озираться, растерянно соображая, что теперь делать. Ведь самое важное ждало впереди. Народ засуетился, все стали искать укрытия. Важных гостей увели в магазин, остальные спрятались под карнизом, в соседних домах, под деревьями, в машинах, богиню Ладу на троне занесли в 'Рефлекс'. Только нам повезло: мы стояли под башенной крышей, с которой ручьями текло, словно перед нами опустился водяной занавес. А промокший до нитки Мухолов зачем-то скинул свои ботинки и стал плясать босиком в лужах на обезлюдевшей площади - точно шаман, взывающий к духам о прощении. Глядя на него, сбежались другие ребятишки и тоже принялись плясать под музыку со столба и чему-то радоваться. Но дождь прекратился скоро. Туча уползла прочь, и небо расчистилось. Солнце вновь озарило площадь. И тогда вдалеке, над Лучистым лугом, ко всеобщему восторгу изогнулась прекрасная полная радуга. Народ стал возвращаться на свои места.
К тому времени посреди площади установили Медовое дерево. Рядом с ним опустили трон с богиней Ладой, перед которой затем раскрутили красную ковровую дорожку. И вновь собрался оркестр.
Вначале выступил глава Скромин - высокий, усатый, одетый в светлый костюм чиновник средних лет. Он вышел на красную дорожку, получил микрофон и, держа его у самых губ, нудным мягким голосом заговорил. Зрители терпеливо слушали набор скучных канцелярских фраз, которые обычно произносят политики на всех мероприятиях, не решаясь что-нибудь в них изменить. Поздравив селян с необыкновенным праздником, глава несколько минут рассуждал о достоинствах самодеятельного искусства во всех его проявлениях, а потом вдруг заговорил о безотходности в сельском хозяйстве, мол, навоз хорошо повышает урожайность овощей, что увеличивает прибыль. Когда он, наконец, закончил и вернулся в свое кресло, напряженная тишина на площади мигом спала, и следующую часть программы вела уже богиня Лада.
Настало время объявить почетного жителя деревни. Выбор делался Сельским советом заранее. Рассматривали кандидатов среди звероводов, почтальонов, трактористов, доярок, продавцов, овощеводов, садоводов, библиотекарей, мелиораторов, учителей и других важных работников нашего района. Имя избранника до последней минуты держалось в строгом секрете. И вот площадь затаила дыхание. Кто же на этот раз счастливчик? Богиня Лада с зардевшимися от волнения щеками поднялась с трона, открыла конверт и, вынув из него записку, громким уверенным голосом в микрофон на всю площадь прочла:
- Почетным гражданином Пруссовки и его окрестностей объявляется самый бескорыстный, щедрый, трудолюбивый житель нашего района, пчеловод, чей мед славится на всю Прибалтику, уважаемый Архип Михайлович Потапов.
Тотчас грянули аплодисменты. Музыканты заиграли воодушевляющий отрывок из 'Фестивальной увертюры' Шостаковича. Услыхав имя, Архип не придал этому никакого значения, он даже не понял, что это касается именно его. Он бы и дальше протирал баночки меда от сарайной пыли, если бы бабушки-соседки не ткнули ему локтями в бока. Чего, мол, стоишь? И тогда он опомнился. В голове у него вновь прозвучало имя 'Архип'. Тогда он побледнел, замер и тотчас покраснел. Некоторое время он стоял за своим прилавком, вращая головой по сторонам с ошеломленным взглядом, и будто бы спрашивал: это меня, что ли? Площадь терпеливо ждала. Тут к нему подбежала Катерина и, похлопав его по спине, прошипела:
- Выходи, тебя ведь зовут.
Впервые Архип так опешил. Ничто прежде не могло пробрать его так глубоко, как это сообщение, а не ошибка ли это? Катерина двинула ему кулаком в ребра, чтоб поторапливался. Собравшись с духом, Архип неуверенно покинул прилавок и зашагал к богине Ладе. При его появлении площадь вновь разразилась рукоплесканием. Архип встал на ковровой дорожке перед богиней, робко переступая с ноги на ногу, не зная, что теперь нужно делать.
Богиня Лада приблизилась к Архипу, одарила его сияющей улыбкой, вручила почетную грамоту, а когда он склонил голову, повесила на его могучую шею позолоченный ключ от деревни на синей ленточке и, сунув ему в дрожащие от волнения пальцы Сберегательную книжку с премией, пожала его руку. От всего этого Архип пребывал в таком смущении, что едва вымолвил: 'Спасибо!' и, поклонившись богине, зашагал на свое место, где бабушки-соседки тотчас обступили его с поздравлениями.
До конца дня у прилавка Архипа будут толпиться покупатели. И он, оправившись от потрясения, вновь примется на распев оглашать свои поговорки:
- Мед тягучий, ароматный, пусть скупится только жадный. Не понять тому добра, кто мед не кушал никогда. - И отвечал покупателям: - Это вы пчел благодарите. Они день-деньской гудят. Дают Богу воск на свечку, хозяину мед на здоровье, гостям - лакомство. - И потом вновь продолжал расхваливать: - Рой гудит, на луга летит, с лугов возвращается, медком угощает вас.
Теперь и мы с друзьями спустились на площадь и тотчас смешались с толпой. Только я и Жанна не разлучались. Вокруг Медового дерева ряженые стали водить хороводы с детьми в два кольца. По другую сторону от кресла богини Лады начали готовиться к ритуалу сожжения Зла. Для этого сюда притащили сколоченный из досок помост, на него водрузили огромный сухой куст чертополоха, после чего все желающие могли подойти к нему и насадить на шипы записку с перечислением бед, печалей, болезней прошедшего года. А ряженые встали позади плахи с кустом и запели, повторяя такие слова:
Чертов сынок -
Колючий листок
Забери с собой друзей:
Печаль, тоску и свору болезней...
Мы с Жанной тоже прицепили к чертополоховым веткам по записке.
Когда куст покрылся такими бумажками, а желающих добавить еще чего-нибудь больше не находилось, богиня Лада поднесла к нему горящую спичку, и чертополох воспламенился. Огонь живо затрещал, засвистел, задышал, словно демон в агонии, а вместе с дымом понеслись по ветру прочь наши беды.
А тем временем все продолжались хороводы вокруг медового дерева. Оркестр исполнял вальсы. Народ гулял, плясал, потянулся в 'Рефлекс'. А богиня Лада в сопровождении ряженых и толпы зрителей направилась к нашей благоухающей липе. Под ее сенью богиня поставила чашку меда и произнесла:
- Чтобы пчел кормила, цветочный чай дарила, от хвори защищала.
А девушки-флоры ей подпевали:
Липов цвет душистый,
Ласков аромат.
Прогони невзгоды,
Пускай прочь летят...
Только в эту праздничную ночь гроздь липовых цветов с крылышком, сорванная с любой из местных лип, засушенная и хранимая в доме, обладает чудесной силой. Эти цветки служат оберегом. На весь год хозяин приобретает силу, здоровье и спасение от проклятий. Нечисть будет обходить его жилье стороной, болезни не одолеют, вор пройдет мимо. Потому селяне после полуночи ходят к липам и срывают цветки, высушивают и держат дома в какой-нибудь шкатулке или подвешивают где-нибудь в полотняном мешочке. А на другой день у нас начинают заготовку липового цвета на зиму. Тогда уже собирают его в корзины, мешки, ведерки.
12
Оркестр, отыграв положенное, распался: музыканты разбрелись кто куда. Теперь они играли соло для веселых компаний. Чиновники, заняв уличный столик в 'Рефлексе', потребовали себе скрипача. Баянистов разобрали по своим кружкам старики: в одном углу пели, сидя на скамеечках с ностальгическим благодушием на лице, в другом - танцевали, в третьем, присмирев, слушали гармонь молча. Только барабанщики были свободны и втроем сидели в 'Рефлексе' за кружками пива. Маленькие дети затевали веселые игры: в змейку, жмурки, пятнашки. Бабушки на скамейках обсуждали свои болячки, детей и соседей. Старики отбивали ходы в домино за отдельным столиком возле кафе. Спустя некоторое время, чиновники, наконец, сели в свои 'Волги' и поехали в город. Богиня Лада и ее флоры незаметно исчезли с глаз, но переодевшись в доме одной из подруг в летние платья, вновь появились на площади. Красавица Фрося в белой блузке, светлой юбке в синюю клетку и шерстяной кофточке в компании своих подруг и к радости всего мужского населения решила провести остаток дня в 'Рефлексе'.
После отъезда чиновников, которые всегда, даже на праздниках, оставались более холодными, чем надо, со столба зазвучали песни свободных жанров, а также русский фольклор, побуждающий к хороводам и пляскам. Селяне и гости тотчас почувствовали облегчение. Праздник продолжался!
Когда солнце закатилось за крыши домов, а площадь окуталась вечерней тенью, Косой Леня, Мазут и мальчишки притащили несколько охапок поленьев и хвороста, а потом подожгли, и заплясал высокий жертвенный костер. Языки пламени тотчас принялись жадно лизать свежую древесину. Огонь потрескивал и требовал себе угощение. Он испускал белесый дымок, который разносился ветром по деревне, и это привлекало внимание селян. Словно по сигналу местные жители принялись тащить из своих домов ненужные предметы и бросать их в огонь. От этого костер набирал силу, становился выше и языкастее. Очищающий от скверны он прожорливо потреблял все, что ему предлагалось, и оттого разрастался, поднимался, гудел.
В тот раз бабушки несли огню залежавшиеся старые лекарства, матери - белье, снятое с больных детей, мужики - ветхую мебель. Семья Яшки теперь отдала на сожжение сломанный стул. Жанна принесла из дома половик, на котором много лет спал ее любимый пес Дымка, он умер от старости несколько месяцев назад. Богиня Фрося бросила огню дырявую от моли кофту. А я нашел в кармане автобусные билетики, скомкал их пальцами в дробину и щелчком отправил во всеядное пламя.
Очень быстро костер стал большим и жарким. Площадь озарялась его мерцающим светом, по стенам домов маячили тени, а дым уносил в небо наши печали. Огонь, словно ненасытное чудовище гудел, требуя все больше и больше.
В праздничный вечер детям разрешалось гулять допоздна, потому что в полночь, привязывая к ветке Медового дерева цветную ленточку, можно было загадать желание. И веселье продолжалось: звучала музыка со столба, носились дети, плясали взрослые. Бабушки на скамейках заводили душевные песни. Торговля все еще продолжалась. За столиками в 'Рефлексе' тоже было полно народу.
Потом баянистов потребовали на площадь. Всякую другую музыку отключили. Теперь пришло время для настоящих танцев. И начались они с пляски. Потекла мелодия, набирая силу и призывая народ к веселью. Первым вышел дед Брехло. Он похлопал себя по бедрам, залихватски толкнул ладонью кепку с затылка вперед, так что козырек ее съехал на глаза и, разведя руки, сделал, притоптывая сапогами, круг. Собравшиеся принялись его удали хлопать, воодушевляя на танец. Тогда все больше народа в ожидании веселья стало стекаться на музыку баянистов. Вдруг из толпы вышла Богиня Фрося - раскрасневшаяся, полногрудая, с надменной улыбкой. Закусив нижнюю губу, она прошагала в центр намечающегося круга, подбоченилась и стала покачиваться влево-вправо в такт мелодии. Тогда Дед Брехло, хитро на барышню косясь, заложил руки за спину и пошел вокруг нее, мелко притоптывая. Сделав круг, он вдруг резво подпрыгнул, ударив ладонью по голенищу сапога, и, подперев ладонью затылок, а другую руку простер к Богине Фросе, важным манером пошел в обратную сторону. Затем снова прыжок и снова круг в другую сторону. Наконец Богиня Фрося всплеснула руками и, показывая деду, что танцевать согласна, принялась притоптывать: шаг вперед, два шага назад, затем сорвала с головы голубенькую косынку и, держа ее в руке, стала широко взмахивать ею. Волосы ее пышные каскадом рассыпались по плечам. Дед Брехло взял девицу за ту руку, в которой косынка, и повел сначала вперед, потом, сделав оборот, назад. Баянисты набирали силу, учащая такты, отчего пляшущая пара тоже невольно двигалась все живее. И вот заплясали они друг перед другом к восторгу окружающей их толпы взрослых и глазастых ребятишек. Богиня Фрося кружилась то в одну, то в другую сторону, и тогда юбка ее то раскрывалась колоколом, то обтягивалась вокруг ног и снова раскрывалась. А Дед Брехло, расставив руки, делал круговой ход. Затем они снова взялись за руки и пошли, притоптывая, то вперед, то назад.
Пляска этой колоритной пары заразила молодых парней и девиц. Руки в боки они с притопом стали выходить из окружающей толпы в центр и принимались плясать, повторяя те же движения, что и первая пара. Вскоре уже пять пар заходили в удалом танце. А парни - еще и вприсядку вокруг девиц, кружащихся в одну, затем в другую стороны.
Со следующей мелодией, когда музыка пошла энергичная, в круг, он все более расширялся, вышли танцоры постарше. Кто во что горазд они начали вертеть ногами кренделя и выдавать коленца, затем похватали женщин и расплясались с ними, взявшись за руки. Вскоре все местные жители и гости праздника собрались широким кругом на площади смотреть танцующих и стали ритмично хлопать в ладоши.
Танцы на площади разошлись с небывалой силой, захватив в свою власть много народу. Богиня Фрося отбивала на брусчатке ритм каблуками вместе с дедом Брехло. Потом возле Богини Фроси стали приплясывать ее поклонники. Мы с Жанной тоже вышли в центр и, не обращая внимания на темп, медленно кружили в обнимку. Я обнял ее за талию, она положила мне руки на плечи, ничто не мешало нашему печальному уединению в толпе. Мы молча простили друг друга за причиненные недавно страдания. Она потеряла из виду Клайда, но вновь обрела меня, и теперь мы оба успокоились.
- Я хочу быть с тобой, - призналась мне Жанна.
- Я люблю тебя, - промолвил я и поцеловал ее в щеку.
Потом мы, взявшись за руки, сбежали в 'Рефлекс'. Я купил нам по стакану чая и пирожные 'Картошка'. Свободного места за столиками не было, и мы сели на ступеньках перед крыльцом кафе, отсюда были хорошо слышны разговоры едоков.
- Под эту музыку мой дедушка любил душить свиней, - сообщил хорошо подвыпивший сухощавый длинноносый мрачный балагур - школьный сторож, которого все звали 'Домовым'. - Разве под такое можно танцевать. Дали бы романсов, что ли.
- А тебе, батя, все не угодить, - махнул рукой Корень.
- А Фрося-то с каждым годом все краше делается, - рассуждал дряхлый Петухов-мелиоратор с бордовым иссеченным глубокими морщинами лицом.
- Пока у ней деньги на краску не переведутся, - с ухмылкой сказал директор магазина 'Продукты' - толстый лысый Старик Пахабыч.
- Э-эх, - тяжело вздохнул Петухов. - Годы мои не те. Да и от жены не скроешься. Норов-то у ней больно строгий. Горяча старуха моя.
- Что тут поделать, спроси, пожалуйста, - сказал Старик Пахабыч. - Фрося цветет да не нашего сада яблонька.
- А моя, вишь, сидит с товарками, языком мелит, - продолжал свое Петухов. - Из нее лектор бы вышел. А она все за мной шпионит - не доверяет.
- Значит, повод имеется, - заключил Старик Пахабыч.
Мой отец и Заварский сидели за столиком неподалеку. Оба неуместно серьезны.
- Ты будь осторожней, Всеволод, помнишь, как в пятьдесят четвертом они Гришку задрали? - говорил Заварский. - Хуже фашистов окаянных. Побереги ты себя.
- Помню, друг, но меня не проведут, - с обычной своей суровостью отвечал отец. - Пусть только расшалятся.
'О чем это они? - задумался я в недоумении. - Кто Гришку задрал?' - Но больше по этому поводу я ничего не расслышал.
Мама тем временем где-то гуляла со своей подругой. Они, кажется, собирались рвать липовый цвет на обереги. Наверное, теперь у липы прохлаждаются.
Отдав отцу ключи от дома, я поспешил с Жанной к Медовому дереву. Скоро уже полночь, и мы собирались загадать желание, а потом отправиться гулять всю ночь на Лучистый луг.
Двенадцать раз отбил бравый пчеловод Архип в рынду. Колокольный звон ознаменовал наступление нового дня. И народ потянулся к Медовому дереву, чтобы на его ветви повесить ленточки желаний, а потом к липам за чудодейственными цветками. Сельская молодежь заторопилась на луга. Старики, радуясь за них, качали головой. Ишь, как буйна кровь загуляла. Развлеченья себе ищут. Пускай нагуляются хорошенько. Парни и девушки, влюблено глядя друг на друга, уходили с площади, разбредались за околицей, искали уединения. Глуха и черна была обнимающая просторы деревенская ночь. Стога притягивали, словно магниты, и были душисты: нынче это и кровля, и перина - лучшего места не найти, когда в охотку. По домам возвращались лишь утром после восхода: нельзя было упустить первых лучей - солнце непременно встречали.
В тот раз на заре мы с Жанной присоединились к нашим друзьям на росистом Сиреневом пригорке и, прижимаясь друг к другу в поисках тепла, ждали, когда поднимется над темно-синей волной дальней рощицы румяное солнце.
13
Поступки, совершенные однажды, могут потом беспокоить всю жизнь, они заставляют сжиматься сердце от отчаяния и понимания того, что исправить уже ничего нельзя.
В назначенное утро, не дождавшись меня у Драконова камня, Гентас и Клайд ушли в Ульмеригию за семенами рагангоры. А я, сидя на постели, едва сдерживал порыв бежать за ними: данное Жанне обещание удерживало меня. Я поглядел на круглые часы, висевшие на стене, и мне захотелось повернуть время вспять. Но теперь уже слишком поздно. Жрецы ушли, а у меня нет ни капли рагангоры, будь она проклята. И вновь мной завладела тяжелая грусть. Так и сидел я, облокотившись на стену, поджав ноги и глядя в окно, за которым светлело небо.
В Ульмеригии, как потом рассказывал Гентас, день начинался погожий. Сиреневое солнце заливало жаром луга с золотисто-малинового неба. Цветы распахнули свои венчики навстречу солнечным лучам. Над лугами плясали бабочки, как на воздушном балу: встретив друг друга, они принимались кружиться, словно в вальсе. Но когда солнце пряталось за бледно-земляничными облаками, бабочки мигом пропадали, и по лугам ползли зеленоватые тени.
Луговые духи красовались друг перед другом в травах, будто цветы, над ними летали скриды. Ветерок тихо вздыхал на пригорках. Пахло цветущим шиповником, липой и драконьим навозом.
Рагангора плодоносила, когда ей вздумается, поэтому Гентасу приходилось определять время сбора семян заранее. И в этом хорошо помогал Клайд. В тот год рагангоры выставили свои сухие коробочки семян в конце июня. Эти коробочки формой похожи на бутон тюльпана, все лиловые в неоновых пятнах. Внутри каждой - пять перепонок, расположенных звездой и усаженные с двух сторон голубоватыми семенами размером с горошину.
Гентас выращивал рагангору в своем саду, но время от времени появлялась необходимость пополнить запас семян этого растения из Ульмеригии. Важно, чтобы рагангора всегда была под рукой, потому что для снадобья использовался ее корень, а значит, растение не сохранялось.
Криве Гентас доверял чутью своего вайделота, поскольку Клайд уверенно приводил его к тому месту, где плодоносит рагангора. У маркополей тонкое чутье. В древности эти существа показывали пруссам грибные места, мед, ягоды и прочие лесные дары.
Сначала Гентас и Клайд собирали семенные коробочки на опушке Мертвого леса, где паслись стайки цветочных духов, но там оказались всего три рагангоры. Тогда Клайд повел Гентаса в ближайший березняк, что стоял на склоне холма за ручьем.
Ручей звонко перекатывался по каменистому ложу, подмывая глинистые берега с дерном, где охотились за мошкарой лягушки.
Гентас торопился собрать в свой полотняный мешочек хотя бы дюжину коробочек с семенами, прежде чем спохватятся здешние соглядатаи. В небе с рассветом уже ползали несколько секлисов, и это ничего хорошего не предвещало, нужно было прятаться. Поэтому жрецы поспешили к березовой роще, не проведав датана, что жил у ручья.
Стволы берез розовели под голубоватой листвой крон, и зеленые лучи солнца празднично испещряли синюю траву разноцветными бликами. Окрестности дышали таким покоем, что можно было слышать биение собственного сердца, ну разве только еще синицы время от времени пересвистывались на ветках. Тут Гентасу и Клайду повезло больше. Они собрали семь коробочек. И хотя маркополь слышал шепот еще одной стайки рагангор на опушке леса Лаумы, но Гентас покачал головой: довольно и этого. Пора уже возвращаться.
Сбор семян или корней рагангоры в Ульмеригии был строго запрещен Велнясом. Любого, кто на это осмеливался, непременно казнили на площади Стабгарда при большом скоплении народа. За применением снадобья следил сам Велняс.
Клайд почувствовал приближение врагов, когда он и Гентас уже спешили по тропинке через луг к Мертвому лесу, до которого оставалось рукой подать.
- Где они? - спросил жрец.
- Следуют за нами, ваше святейшество, - с беспокойством ответил Клайд. - Их очень много.
- Тогда поторопимся, - сказал Гентас и ускорил шаг. - Ничего, прорвемся. Недалеко уже.
- Это маркополи, - сообщил Клайд, озираясь по сторонам, пытаясь увидеть демонов. - Они теперь близко.
- Не теряй храбрости, Клайд, мы успеем, - подбодрил его Гентас.
Заветный холщевый мешочек верховный жрец снял с пояса и спрятал во внутренний карман своей форменной куртки лесника.
А вокруг ничто не предвещало появления маркополей. Мирно было на лугу под ясным солнышком. Цветочные духи ни чем не тревожились. Но Гентас понимал, Клайд не мог ошибиться, злодеи Велняса где-то притаились.
Только жрец об этом подумал, как словно из-под земли полезли к ним маркополи. Эти омерзительные исчадия Стабгарда, устремив свои залитые яростью змеиные глаза, ринулись за искателями рагангоры. Цветочные духи, почуяв опасность, в панике попрятались в земле, разлетелись по сторонам или ускакали прочь кто куда.
- Ну, Клайд, держись, - промолвил Гентас своему отважному вайделоту.
- Я не позволю этим тварям навредить вам, - уверенным голосом отозвался Клайд. - Я задержу их.
Зловредные демоны быстро приближались. И вот они уже близко. Еще несколько прыжков и они напали всем скопом. Клайд, что было силы, отшибал их кулаками. А Гентас вынул рог Лаздоны, что висел у него под курткой. Как только раздался гудок, маркополи замерли на месте, как замороженные, а те, что были в прыжке, повисли в воздухе. Воспользовавшись этой короткой заминкой, жрецы вновь заторопились к лесу. Но действие голоса рога скоротечно. Оправившись от потрясения, маркополи вновь кинулись вдогонку, и злобе их не было предела.
Снова завязалась драка. Гентас отбивался от демонов что было духу. И те не позволяли ему поднести к губам рог Лаздоны. Гентас теперь жалел, что запер Пергрубрюса в конюшне, а то конь примчал бы на помощь.
Клайд, раскидав кровожадных оборотней, бросился было на помощь верховному жрецу, да не успел. Его вновь осадили. Сбили с ног. Теперь демоны наседали, рвали на нем одежду зубами, когтями, рогами, так что клочья летели в разные стороны.
- Клайд! - воскликнул Гентас, увидав поверженного друга. - Клайд! Держись! Я сейчас!
Оторвав от своей ноги маркополя и отшвырнув его в сторону, Гентас на ходу вновь прогудел в рог, и демоны застыли. Нельзя было терять ни минуты. Клайд едва только успел подняться, как на него снова накинулись и принялись его рвать. На Гентаса тоже набросилась дюжина демонов. Они хватали его за ноги, прыгали на спину, впивались когтями в руки, мешая жрецу воспользоваться рогом, а один маркополь забрался ему на плечи и попытался рог снять. Но Гентас сбросил и этого налетчика. При падении демон когтем стянул с него вязаную шапку. Белые волосы Гентаса разметались по плечам. Не замечая потери, жрец поспешил на помощь другу.
- Клайд! - позвал он, на бегу ему снова удалось поднести рог к губам. Гудок привел маркополей в оцепенение. Тогда, подбежав к Клайду, Гентас поднял его обессиленного, взял на руки и поспешил к лесу.
Демоны кинулись вдогонку. Плохо бы теперь пришлось жрецам. Силы были не равными. И только голос рога сдерживал новые атаки маркополей. Не успел Гентас добежать до опушки Мертвого леса, как впереди послышался топот. И прежде чем маркополи вновь бросились на человека, как из леса выскочил белый конь.
- О, слава Перкуно! - проговорил Гентас.
Пергрубрюс принял на спину раненых друзей, развернулся и, сбив с ног несколько подоспевших к нему маркополей, помчал из Ульмеригии прочь.
Клайд без сил облокотился на Гентаса, он был слаб и тяжело дышал.
Лайма беспокойно топталась у распахнутых ворот. Дождавшись отца, она помогла ему спешиться, и потом увела Пергрубрюса в конюшню. А Гентас понес Клайда в дом.
Оказавшись на кровати, Клайд с трудом приоткрыл глаза, увидел Гентаса и вновь утонул в беспамятстве.
- Что произошло? - спросила Лада. - На вас напали? Пергрубрюс так рвался в стойле, что я выпустила его, и он умчал в лес.
- Поставь кипятиться воду, - вместо ответа потребовал Гентас. - И принеси банку с мазью, ты знаешь, какую. - Он склонился над Клайдом. - Скорее!
Обращаясь с мольбами к богам, он тщетно старался привести Клайда в чувства. Весь остаток дня Гентас провел у постели раненого вайделота. К вечеру от лечебных снадобий, Клайд, наконец, очнулся, но ненадолго. Последнее, что Гентас услышал из его уст, были такие слова:
- Нет мне жизни ни здесь, ни там, - слабым голосом промолвил Клайд. - Отпусти.
Эта просьба обожгла сердце Гентаса, как язык пламени, и глаза его заблестели в глубокой печали.
- Ты был мне верным помощником, - промолвил Гентас, прижимая к себе потерянного друга, и слезы покатились по его морщинистым щекам.
К вечеру того же дня Клайд устремился к своим предкам.
- Так он умер, - в заключении сказал Гентас и добавил: - Он не затаил на тебя обиды в тот раз у колодца. Я говорил с ним. Он очень благодарен тебе за то, что ты подарил ему несколько счастливых лет настоящей жизни.
И поныне в саду Гентаса под черемухой в память о верном вайделоте сохранился холмик - маленькая землянка - на котором по весне распускаются желтые крокусы.
Словарь имен и названий
Аудра - богиня бурь.
Аустра - богиня зари, дочь Луны и Солнца.
Аутримпо - бог моря.
Барздук (-и) - подземные духи.
Вайделот (-ы) - помощник верховного жреца.
Варг (-и) - демоны - охотники на цветочных духов.
Велняс - демон, противник бога Перкуно. Способен превращаться в камень, растение, зверя, человека.
Вилктак (-и) - подземные демоны - оборотни.
Витинг (-и) - прусские воины.
Габия - персонифицированный дух или демон огня.
Гаррин - лесной дух деревьев.
Гелюсаргас (-ы) - духи, охранители цветов, охотятся на скрид и насекомых вредителей.
Гирмове - прусское святилище на холме, посвященное богу Лиго, который покровительствовал праздникам, пьянству и плотским утехам. Затем селение пруссов. Ныне поселок Русское.
Гирмовский лес - лес возле бывшего прусского селения Гирмове.
Глёза (-ы) - кусочки янтаря - платежное средство в Ульмеригии.
Гониглис - бог пастухов. В повести - имя предка Гентаса.
Датан (-ы) - духи земных даров.
Драконов камень - гранитный валун, надвое расколотый мечом Велняса. Ворота между Ульмеригией и Самбией. Находится в Замландском лесничестве.
Желюс (-ы) - духи луговых цветов, способствуют росту трав.
Заур - князь всех курке.
Звайгстикс - бог солнца.
Змеетур (-ы) - крылатые существа с телом быка, длинной шеей и драконьей головой с рогами. Служат стражем, а также ездовыми животными Велняса и его свиты.
Каука - дух-домовой, охраняющий хозяйство.
Кранто - дух дюн.
Кремата - божество всех диких и домашних свиней.
Криве - титул прусского верховного жреца.
Курке - прусские демоны-вредители.
Лаздона - покровительница лесных растений.
Лаума - жрица в Ульмеригии, царица всех ведьм. Первоначально была богиней земли, женой Перкуно, но низвергнута им за измену.
Лес Лаумы - заколдованный лес возле Стабгарда.
Лукас Давид - автор 'Прусской Хроники', изданной в 1576 году.
Маркополь (-и) - лесные духи, помощники человеку, жили в землянках. Указывали грибные и ягодные места.
Медейна - вечно юная богиня лесов, растений и животных. Ездит на колеснице, в которую запряжены три волка.
Мертвый лес - приграничный лес в Ульмеригии. В нем находится Драконов камень, между обломками которого духи и демоны проникают в Самбию.