Григорьев Дмитрий Геннадьевич
Тополь под дождем

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 07/05/2021.
  • © Copyright Григорьев Дмитрий Геннадьевич (dmitri_grigoriev@mail.ru)
  • Размещен: 03/06/2014, изменен: 18/10/2020. 726k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

      Попробуй спастись от дождя, если он внутри.
      Виктор Цой
      
      Часть первая
      I
      В тот далекий год, когда началась эта история, о погоде у нас рассуждали с недоумением. Лето выдалось дождливое и прохладное. Потом осень пришла неожиданно рано, и потянулись промозглые ветреные дни. Многим казалось, будто изменился климат, и стало выпадать больше дождей.
      Мрачный сентябрьский день. Небо затянуло беспросветной мглой, и хмурые тучи грозили разреветься затяжными дождями. Посетителей кладбища было мало. Понурые фигуры скорбящих виднелись тут и там, возле могил, похожих на цветочные клумбы. Если бы не ветер, который колебал подолы плащей и пальто, теребил волосы на непокрытых головах, то неподвижных людей можно было принять за надгробные скульптуры.
      На самом дальнем краю кладбища, возле высокой металлической ограды со струпьями облупившейся черной краски, у свежей могилы стояли двое: мужчина и мальчик. Мужчина, его звали Алексей Ильич Мальцев, был высокий, стройный человек сорока двух лет. Пальто на нем было распахнуто, и холодный, сырой ветер настойчиво пробирался под рубашку. Алексей Ильич хотел было застегнуться, но тут вспомнил о красных розах, которые до сих пор держал. Тогда он сделал шаг, наклонился и положил цветы на могилу под самым крестом. Его шестилетний сын Никита тоже опустил две розочки рядом и, зябко поеживаясь в своей синей курточке, встал рядом с отцом. В руке он сжимал вязаную шапочку, потому что возле могилы отец велел ее снять.
      - Одни мы остались, - тихо проговорил Алексей Ильич, застегивая пальто. - Но жизнь наша продолжается. Теперь мы должны заботиться о себе сами. Ты ведь будешь послушным мальчиком, правда?
      - Да, папа, - едва слышно ответил Никита и опустил глаза.
      - Прохладно, - со вздохом произнес Алексей Ильич и прижал к себе сына. - Да ты весь дрожишь. Замерз, наверное?
      Никита покачал головой отрицательно, он все глядел на венок и змеящуюся на нем черную ленту с позолоченной надписью: 'От мужа и сына'. Ветер шелестел лентой и перебирал лепестки роз. Неподалеку с высокого памятника кричала ворона, над кладбищем кружили еще несколько черных птиц, а возле соседней могилы осторожно пробежала большая серая крыса. При виде этой ужасной твари Никита вздрогнул, но смог удержать крик в груди, он почувствовал, как по коже пробежал колючий озноб, и прижался к отцу. Алексей Ильич тоже заметил крысу и глубоко вздохнул, не проронив ни слова.
      Потом он погладил Никиту по голове и сказал:
      - Пора, сынок. Пойдем?
      Никита натянул шапочку до самых бровей, взял отца за руку, и они зашагали по дорожке среди высоких гранитных памятников, с которых глядели портреты умерших людей. Их было много вокруг, и от взгляда этих неживых больше людей на душе становилось еще тоскливее и немного боязно.
      Они вышли на аллею, обсаженную с двух сторон тонкими березками и осинами с желтеющими листьями. Длинная аллея вела до самого шоссе - к остановке. Теперь густые угрюмые тучи печально ползли совсем низко, и вскоре заморосил дождь. Никита натянул капюшон.
      - Вот и лето прошло, - сказал Алексей Ильич задумчиво и как будто самому себе.
      С его мокрых черных волос, по вискам и щекам катились тонкие струйки, капало с подбородка. Он отер лицо ладонью. Добравшись, наконец, до автобусной остановки, Алексей Ильич и Никита встали под навесом, где столпились пассажиры. В тесноте и унынии слышались тихий ропот на скверную погоду, тяжелые вздохи да шмыганье носом. Никита, не решаясь отпустить теплую руку отца, тщетно унимал дрожь.
      В автобусе Никита сидел у запотевшего окна с дрожащими на стекле каплями. Капли скатывались, толкались, сливались друг с дружкой, и тогда по стеклу змеились серебристые ручейки. Никита провел ладошкой по холодной испарине на окне и стал глядеть на бегущие мимо деревья, потом появились дома, улицы, тротуары с людьми, витрины магазинов, светофоры на перекрестках.
      Мамины похороны, затем поминки - все это было похоже на тяжелый сон. Воспоминания сами собой накатывались волнами грусти, вызывали слезы на глазах, давили комом в горле, и ком этот ни проглотить, ни выкашлять, а только приходится ждать, когда он сам пройдет, раствориться, что ли. И печально было смотреть на те улицы, по которым они еще совсем недавно ходили втроем, делали покупки в магазинах, сидели за столиком в кафе, ели мороженое, шутили, смеялись. Мама, несмотря на тяжелую болезнь, старалась поддержать солнечное настроение любимых сына и мужа. Она всегда улыбалась, подшучивала над своей странной худобой и покупала сыну конфеты, какие бы он ни попросил. Мечтала будущей осенью отправиться всей семьей на бархатный сезон в Анапу. Звонкий мамин смех, запах ее духов, ее голос - все еще жили на этих улицах, и заставляли переживать те счастливые дни заново. Сколько тоска будет мучить и терзать - не известно. Может быть, всегда.
      Алексей Ильич тоже пребывал в унылой задумчивости, потом он поглядел на сына и сказал:
      - Ты ведь дрожишь. Тебе холодно?
      - Нет, мне не холодно, - угрюмо ответил Никита, не отрывая лба от стекла.
      Проехав по Дворцовому мосту, автобус остановился у перекрестка на Васильевском острове. Светофор переключился на красный свет. И тогда через дорогу потянулся отряд школьников. Их куда-то вели, не смотря на дождливую погоду. Ребятишки двигались ровным строем по два человека. Впереди колонны шла пожилая учительница в сером пальто, с черной сумочкой на локте и с маленьким красным флажком, а позади отряд сопровождала симпатичная девушка - старшеклассница, в ее руке тоже трепетал флажок, так отчаянно трепетал, словно чего-то боялся.
      Алексей Ильич протер широкой ладонью запотевшее окно, чтобы лучше было видно, и сказал:
      - Посмотри-ка, сынок, это пионеры. Видишь, у каждого на груди повязан красный галстук?
      Никита кивнул.
      - Когда ты будешь учиться в школе, тебя тоже примут в пионеры, - продолжал Алексей Ильич. - Ты станешь носить пионерский галстук, такой, как у этих ребят.
      Между тем, отряд школьников пересек дорогу. Светофор, подмигнул желтым глазом и показал зеленый. Тогда автобус, переведя шумное дыхание, тронулся дальше.
      - Пионер - всем ребятам пример, - рассказывал Алексей Ильич увлеченно, словно тщательно заученный урок. - Пионер должен хорошо учиться, не лезть в драки и защищать маленьких, помогать старикам, быть честным, добрым и смелым. Такое завещание всем советским детям оставил великий Ленин. Он очень заботился о детях и мечтал, что они будут жить в счастливой стране. Видишь, сынок, его мечты сбылись, - Алексей Ильич показал рукой на удаляющийся под моросящим дождем строй пионеров.
      - Пап, и ты был пионером? - Никита оторвал лоб от окна и поглядел на отца.
      - А как же, - ответил Алексей Ильич. - У каждого из нас был такой галстук. Мы были добросовестными пионерами. Мы с друзьями издавали стенную газету, она... э... она называлась, кажется... да, вспомнил: 'Пионерский огонек'.
      Никита с любопытством слушал отца. Алексей Ильич, увлекшись воспоминаниями, продолжал:
      - Мы писали фельетоны, высмеивали трусов, двоечников и хулиганов. Потому что они нарушали клятву верности заветам Ленина. Позорили нашу школу. Подумать только, они играли в карты на деньги, не желали носить пионерский галстук и тайком слушали западную музыку! А мы с товарищами были настоящими пионерами. Однажды, в день Победы Октябрьской революции, на параде мне впервые доверили нести знамя нашего отряда. Я очень гордился этим. Помню, мы шагали дружно и пели песню: 'Взвейтесь кострами, синие ночи...' Потом мы выбирали командира пионерского отряда, моя кандидатура всем классом была принята единогласно. Так я стал возглавлять пионерский отряд. В старших классах меня приняли в комсомол, а потом избрали пионерским вожатым, и мы ходили в походы. Надеюсь, сынок, когда ты подрастешь, тоже будешь с гордостью носить пионерское знамя.
      - Пап, а куда они все идут?
      - Пионеры?
      - Да.
      - Они идут к светлому счастливому будущему.
      - Нет, те пионеры, которые только что перешли нам дорогу.
      - Ах, эти... Ну конечно они идут в зоопарк, а может быть смотреть крейсер 'Аврору'. Когда я был пионером, мы тоже ходили смотреть крейсер 'Аврору'. Героический корабль, понимаешь? С выстрела этого крейсера вот уже почти семьдесят лет назад изменилась жизнь нашей Родины. Началась революция - борьба трудящегося народа за свои права. Мы никогда этого не забудем.
      - А против кого они боролись?
      - Против царя, буржуев, словом, против эксплуататоров народа. И победили. Великий Октябрь отменил неравенство классов и сословий, понимаешь? Наступила счастливая жизнь.
      - Разве наступила? - недоверчиво спросил Никита.
      - Да, сын, - Алексей Ильич широко улыбнулся, довольный тем, что наконец удалось отвлечь сына от грустных мыслей.
      - Но как же мама, ведь она умерла, - проговорил Никита. - И бабушка теперь говорит: 'Нет больше счастья'.
      Услыхав это, Алексей Ильич вздрогнул, как обжегся, и очень смутился, удивляясь, откуда у ребенка такие странные рассуждения.
      - Понимаешь... э... Это только наше личное горе, сынок. - Алексей Ильич заколебался, подбирая нужные слова. - Ведь прежде всего мы должны думать об общем счастье. М-м... я хотел сказать... то есть бабушка имела в виду, только лишь семейное горе. А для страны... В общем...
      - Пап, а что делает на кладбище крыса? - спросил Никита, пока отец собирался с мыслями.
      - Какая крыса?
      - У могилы.
      - Живет.
      - Что же она там ест? - Никита с ужасом поглядел на отца и взволнованно проронил: - А что если крыса заберется к маме?
      Алексей Ильич, понимая, что слишком увлекся разговором, что не надо было сейчас так много говорить, с беспокойством поглядел на сына и сбивчиво, очень тихо произнес:
      - Ну что ты, мама теперь на небе. Никакая крыса к ней не заберется. Поверь, маме там хорошо. Она смотрит на нас. Смотрит, как мы тут живем, и радуется за нас. - Он украдкой огляделся в салоне, но пассажиры, казалось, ничего не слышали, или делали вид, что не слышали.
      - Но ведь маму закопали в землю, как же она очутилась на небе? - снова усомнился Никита.
      - Все хорошие люди после смерти попадают на небо, - попытался объяснить Алексей Ильич, нервно поглаживая свой гладко выбритый подбородок. - Живут там счастливо среди ангелов. - Лицо его все еще выражало смущение. Чувство беспомощности обволокло сознание. Он опять осторожно пробежал глазами по сторонам, опасаясь, что его уличат в распространении ереси в общественном месте. Но пассажиры не обращали внимания, и это еще больше смутило его. Затаившаяся тишина ожидания. Что он скажет еще? Внимательные уши насторожились через одного. Сейчас подойдут и попросят пройти, куда следует для выяснения личных дел. Он еще раз оглянулся.
      - Значит, наша мама среди добрых ангелов? - уточнил Никита.
      Алексей Ильич нервно вздрогнул и сказал:
      - Пожалуйста, говори потише.
      Никита кивнул и произнес полушепотом:
      - Пап, если я умру, тогда тоже буду смотреть на всех с неба, да?
      - Это будет не скоро, сын, очень не скоро.
      - Когда?
      - Когда совсем состаришься.
      - Как наш дворник Георгий?
      - Да, а может еще старше. А сейчас ты слишком мал, и тебе не нужно думать об этом, - укоризненно промолвил Алексей Ильич.
      Никита, чувствуя отцовское смущение, больше не стал вязаться к нему с вопросами и отвернулся к окну. Теперь до самой остановки оба закопались в своих мыслях. Алексей Ильич в Бога не верил. И теперь самому себе удивлялся, откуда у него вдруг возникла история с ангелами на небе? Никита тем временем тоже крепко задумался: 'Как же об этом не думать, если умирать все равно когда-нибудь придется, как все те люди на кладбище. Как дворник Георгий, как мама. Но умирать - плохо. Папа будет очень переживать. И бабушка Настя будет плакать, как в тот день, когда умерла мама. Только странно как-то получается, если человека закапывают глубоко в землю, тогда как же он на небо попадает? Нет, это понять не возможно. Но раз папа говорит, значит так и есть: мама теперь на небе. Папа - ученый - он все про всех знает и никогда не обманывает. Когда я стану пионером, как папа, мы вместе пойдем смотреть крейсер 'Аврору'. И мама увидит нас, как мы идем смотреть крейсер 'Аврору'. Она будет радоваться за нас. В школе у меня тоже будет красный галстук. Я даже куртку застегивать не стану, чтобы галстук был виден всем: папе, бабушке Насте, маме и ангелам на небе, чтобы все знали: я тоже стал пионером'.
      Тут отец поднялся и позвал выходить из автобуса. Приехали.
      По дороге домой Алексей Ильич стал рассказывать Никите о подвигах пионеров в гражданскую войну. Но Никита его не слушал. Он был слишком увлечен необыкновенной жизнью среди ангелов на небе, где не бывает ужасных крыс.
      - Пап, а маме хорошо видно с неба, даже когда тучи? - спросил он.
      - Ух, - вздохнул Алексей Ильич и ответил: - Да, сынок, тем, кто на небе землю видно всегда, в любую погоду. Давай руку, здесь машин много.
      Алексей Ильич посмотрел по сторонам, и они стали переходить дорогу.
      - У тебя руки холодные, точно лед, - проговорил он. - Ведь ты замерз!
      - Нет, мне не холодно, - возразил Никита.
      Вскоре они вошли во двор.
      
      II
      Этот двор мало чем отличался от большинства других Ленинградских дворов. С четырех сторон он был заперт домами, и сюда редко заглядывало солнце. Со двора на улицу открывалась широкая арка, в которую было видно, как там, по гулкой мостовой, проносятся машины, автобусы, а по тротуару спешат куда-то прохожие. Посреди двора лежал истоптанный газон с чахлой травой, и на нем стояло единственное дерево - высокий, стройный тополь с пышной кроной.
      Тихий, бесцветный, почти квадратный двор с обшарпанными стенами казался еще более унылым и печальным, когда он осиротел. С тех пор как умер старый дворник, за порядком здесь больше никто не следил.
      Дворник Георгий был высокий, сильный и доброй души человек. Для Никиты у него всегда была припасена в кармане какая-нибудь конфета, точно они там не переводились. Угостив мальчика, Георгий приглашал его на разговор. Бывало, они подолгу сидели под тополем и рассуждали на разные серьезные темы. А потом Георгий рассказывал любопытные морские истории. До пенсии он ходил в море настоящим капитаном и повидал много необыкновенных стран. Его рассказы Никита слушал с упоением. Георгий часто вспоминал о войне, о ленинградской блокаде, о том, как быстро вымирал город: и люди, и животные, и деревья, чему сам Георгий был свидетелем. В то время он, семнадцатилетний подросток, работал на заводе, где делали артиллерийские снаряды. От него Никита узнал, почему жильцы этого двора сохранили тополь во время войны. 'Ведь почти все деревья здесь спилили на гробы и дрова, - объяснял Георгий, - а наш тополь был тогда еще маленьким, худеньким проростком, и потому его не тронули. Хотя, признаться, и с него голодающие обдирали и жевали листья, от того он все время голый стоял, и не понятно, как он тогда выжил. Вот какая сила воли у дерева бывает! Стремление к жизни, значит. Вырос наш тополек. Он, как будто человек, все чувствует, все видит и понимает. Если с ним подружиться, он может о многом рассказать', - заключил Георгий, поглаживая свою маленькую бородку.
      Подметая дорожки, Георгий любил насвистывать какую-нибудь мелодию из морских песен. Когда он отдыхал, стоя под тополем, то задумчиво курил свою большую капитанскую трубку, невозмутимый и очень серьезный. Но метлу держал при себе - во дворе он никогда не выпускал ее из рук. Даже когда закуривал, придерживал метлу подмышкой, будто боялся, что ее унесет ветром или смоет волной за борт.
      Когда Георгия не стало, Никита скучал и бесцельно бродил по двору или сидел на скамейке возле крыльца. Разговаривать и играть тут было не с кем: во дворе гуляли совсем маленькие дети, которые еще только учились ходить, и мамы не выпускали их из виду, или слишком взрослые ребята, которые выходили во двор по вечерам, слушали магнитофон, какую-то странную музыку, бренчали на гитаре, курили и смеялись, с ними тоже было не интересно.
      Алесей Ильич работал старшим научным сотрудником в Институте молекулярных исследований и часто выезжал в командировки, а мама, ее звали Елизавета Васильевна, преподавала математику в школе. С тех пор как Никите исполнилось полтора года, а Елизавете Васильевне пришлось вернуться в школу из декретного отпуска, за мальчиком присматривала Анастасия Кирилловна - соседка по лестничной площадке; их квартиры располагались напротив. Она хоть и не являлась Мальцевым родственницей, но Никита называл ее бабушкой.
      Лет пять Анастасия Кирилловна жила одна. Ее муж, отставной полковник, умер. Единственная дочь Наталья вышла замуж за врача, которому вскоре предложили работать в Монголии, и молодые, недолго поразмыслив, уехали. Оставшись одна, Анастасия Кирилловна не могла найти себе места, скучала, пока ей не предложили нянчиться с соседским мальчиком. Она охотно согласилась и взяла на себя немало забот: стирала, шила, покупала продукты, готовила обед и эти хлопоты наполнили ее жизнь большим смыслом. Никита часто оставался ночевать у бабушки Насти. Ее квартира вскоре стала ему такой же родной, как и родительская, и там всегда вкусно пахло пирожками с повидлом или ванильным пирогом с яблоками.
      Однажды Елизавете Васильевне сделалось плохо. Она чувствовала слабость, головокружение, а потом стали отказывать ноги. Врачи слушали ее жалобы, назначали обследования ультразвуком, рентгеном, электрическими вибраторами и всевозможными оптическими приборами, изучали анализы. Но тайну болезни все эти процедуры не раскрывали. Доктора медицинских наук разводили руками, качали головой, пожимали плечами, много писали бумаг и в конце концов объявили, что болезнь неизлечима. Алексей Ильич им сразу поверил, а Елизавета Васильевна - нет, и продолжала бороться с недугом. Ей прописывали лекарства, которые временно улучшали самочувствие, но полностью исцелить не могли. Алексей Ильич доставал дорогие лечебные препараты, где только было возможно, привозил их из командировок, в том числе и зарубежных. На ноги Елизавету Васильевну каким-то чудом подняли, но болезнь не отступала, женщина очень похудела и ослабла, лицо ее сделалось бледным, почти серым, глаза казались неправильно большими, а на голове уже не осталось волос, зато они пытались расти на подбородке, густые и рыжие с золотистым отливом, но каждое утро, кроме воскресенья, Елизавета Васильевна их сбривала, а в понедельник она подходила к зеркалу и по поводу вновь отросшей необыкновенно рыжей бороды много шутила и смеялась сквозь алые слезы.
      Не теряя веры в собственные силы, Елизавета Васильевна сопротивлялась упрямо. Она посещала ясновидящих бабушек, которые во множестве появились в городе, словно грибы после дождя. Потом заряжала воду в стакане перед экраном телевизора во время очередного сеанса Чумака, который водил руками и давал гипнотические установки. А между тем, скрывая от мужа и знакомых, она ездила на Ладогу к местному старцу, с которым подолгу беседовала; кроме как на Бога надеяться ей больше было не на кого.
      Какой-то старый ученый еврей рассказывал, будто бы несколько лет назад весной над городом проплыло большое ядовитое облако, оно было зеленое, как болотная тина, и с красными разводами. Кого накрыло оно своей зловещей тенью, у того вскоре и начались таинственные болезни, от которых никакого спасения нет, а лекарства еще не скоро придумают. Впрочем, предупреди правительство о появлении смертоносного облака своевременно, все могли бы укрыться в собственных домах и квартирах, чем наверняка избежали бы отравления. Этот ученый прохиндей пришел к ясности произошедшего после тщательных анализов, расчетов и размышлений, а затем посмотрел на звезды, нашел среди них подтверждение своим мыслям и тогда проницательно заключил, что страшное облако - не что иное, как предвестник перемен, и что в скором времени великую страну ждут большие потрясения, раскол и унижение. За такие дерзкие мысли еврея хотели было арестовать и упрятать в далекий сибирский лагерь, но когда за ним послали наряд милиции, обещанное им время вдруг наступило, и надобность в лагерях неожиданно отпала.
      А потом в городе объявился сибирский знахарь. О нем Елизавета Васильевна узнала от соседки по больничной палате и как только выписалась, поспешила его разыскать. Этот знахарь, весьма непривлекательный, потрепанный бородатый старик, порекомендовал несчастной женщине принимать настоянный на водке порошок из перетертого хрусталика глаза клинозубого хомячка - редкого зверька, который встречается только на единственной сопке в таежном лесу за Уралом, строит норы под кустами реликтовой жимолости и выбирается на поверхность покормиться цветами папоротника с наступлением вечерних сумерек накануне Ивана-Купалы. Только тогда этот папоротник выбрасывает свой единственный малахитовый цветок. Заметив хомячка, к нему осторожно приближаются, хватают за хвостик и немедленно, щелчком по его чувствительному сизому носу, умертвляют. Делать это следует быстро, потому что плененный хомячок так истерически громко визжит, что можно повредиться умом. Елизавета Васильевна прониклась гипнотическим советом знахаря. Преисполненная надежды, она поинтересовалась, как достать этот лекарственный порошок? Тут знахарь по секрету ей и ответил: 'Только у него самого и прямо сейчас'.
      Она купила пакетик целебного снадобья, вернулась домой, сделала настой, точно следуя рекомендациям 'сибиряка', и потом доверчиво принимала необыкновенное средство два раз в день по чайной ложечке. Порошок вкусом и видом очень напоминал толченый мел, о чем ее в тот же день предупредил Алексей Ильич, но Елизавета Васильевна мужа не послушала. А он подумал и не стал рассуждать о бесполезности обычного мела, чтобы не отнять у жены последней ложечки надежды. Ведь Елизавета Васильевна цеплялась за все, что только возможно, пусть бы подвернулась какая-нибудь худосочная травинка и той бы воспользовалась. И вскоре самочувствие ее неожиданно улучшилось. Как-то вечером у постели жены Алексей Ильич заметил:
      - Послушай, дорогая, а ты хорошо выглядишь. Тебе действительно лучше?
      - Мне кажется, намного лучше. Но это правда видно, или ты меня успокаиваешь?
      - Что ты, очень даже видно. Румянец на щеках, блеск в глазах появились!
      - Значит, мне и в самом деле лучше, - вздохнула она и печально улыбнулась.
      На следующий день Елизавета Васильевна умерла.
      
      III
      Рос Никита среди многочисленных книг, которые по всей квартире лежали стопками, стояли на полках, валялись в кресле или журнальном столике; он рано научился читать. По старому черно-белому телевизору показывали в основном новости, балет, спектакли или фильмы, которые были интересны только взрослым, иногда шли мультфильмы, одни и те же по многу раз, и больше смотреть было нечего. Проводя немалую часть времени в одиночестве, он тянулся к родительской библиотеке. Но у отца было больше научных изданий и журналов, а детские, которые были в семье, Никита перечитал одну за другой очень быстро. Зато у бабушки Насти оказалось больше художественных книг, и Никита, пока бабушка была чем-нибудь занята, с увлечением читал, сидя в кресле возле окна гостиной. Сначала его занимали сказки, детские рассказы и повести, потом его заинтересовали приключенческие романы, и он принялся за Беляева, Верна и Грина. Это было удивительное время открытий. Вместе с героями он пробирался сквозь дремучие леса в поисках большой редкой бабочки, плыл на воздушном шаре над африканской саванной, летел по волнам бескрайнего синего океана на паруснике, или скользил на лыжах по слепящей глаза белоснежной Арктике. Книги, в которых герои борются за жизнь в кишащих опасностью джунглях, в холодной тайге, где нападают стаи голодных волков или в океане полном гигантских чудовищ, он запоем читал и всегда вместе с героями оказывался победителем.
      Анастасия Кирилловна чрезвычайно удивлялась литературному аппетиту мальчика и доставала ему книги с верхних полок. А вечерами, когда появлялось свободное время перед сном, она сама рассказывала ему истории или сказки, которые Никита с удовольствием слушал. Но еще больше ему нравились бабушкины песни. Пела Анастасия Кирилловна душевно. Бывало, они сидели за столом и вдвоем напевали какую-нибудь лирическую песню.
      Белый день проходит, ночка наступает,
      Ночка наступает, заря потухает.
      Ты приди ко мне, ясный молодец,
      Разделить со мной ночь печальную,
      Ночь печальную - пору темную...
      
      Анастасия Кирилловна пела с большим чувством. Песня зарождалась в глубинах ее необъятной груди, голос звучал нежно и мягко. Руки она обычно держала на коленях. Глаза ее блестели, а взор устремлялся куда-то в дальние края. И вот, она уже начинает другую любимую песню:
      Волга-матушка родимая течет,
      Друга милого, касатика, несет;
      Вниз красивая расшивушка плывет,
      Дорогой товар нарядная несет.
      
      Никита слушал эту давно знакомую песню и подпевал бабушке фальцетом:
      Друга милого путина далека,
      Разделила нас широкая река...
      
      Это были счастливые минуты, которые дарило им пение. С песней они переносились к далекой реке, ходили по ее берегу, слушали шелест тростника, плеск воды, провожали взглядом плывущие мимо лодки и ждали ту единственную, которая обещала им счастье. Они пели, сидя на воображаемом речном берегу допоздна, пока не приходило время укладываться спать.
      Днем Никита часто брал какую-нибудь книгу во двор, садился под тополем, облокачивался на ствол и читал. Тополь был ему здесь лучшим другом: он-то уж точно никуда не уйдет, и умирать он тоже не собирался.
      Алексей Ильич, как и прежде, часто выезжал в командировки. Дни без отца проходили в грустном ожидании. Зато, когда он возвращался, часы общения с ним, прогулки в парк, игра в солдатиков Никите были дороги. На ночь он шел к отцу в комнату и просился в постель. Без мамы теперь было страшно тоскливо, Никита очень боялся спать один в своей комнате, а с папой было спокойнее.
      - Ко мне опять приходила крыса, - жаловался Никита. - У нее большие черные глаза. Человеческие!
      - Спи спокойно, Никитушка, - успокаивал его Алексей Ильич. - Дома у нас никогда не было крыс. Это тебе только приснилось.
      - Но я видел крысу, пап! Она бегала по полу, и все смотрела на меня.
      - Это сон, - повторил Алексей Ильич, зевая. - Не думай о нем и скоро заснешь.
      - Пап, а на небе точно нет крыс?
      - Нет, там только ангелы и добрые люди. Спи давай.
      В один из вечеров, лежа в постели, Никита снова задумался об ангелах. Что они делают там, на небесах? Как они живут? И почему люди после смерти улетают на небо? Как такое может быть, он не понимал. И даже папа не способен этого как следует объяснить. Он только говорит, что когда возникает много вопросов, и никто не может на них ответить, тогда нужно покопаться в книгах. Но книг об ангелах ни у отца, ни у бабушки Насти не было. Поэтому таинственная жизнь этих странных существ оставалась для Никиты загадкой.
      Однажды Алексей Ильич долго лежал без сна, глядел на сына, думал, как он похож на мать. Глаза у него тоже карие, губы тонкие, нос маленький, совсем как у матери. Он вырастит красивым человеком. 'Любимая моя Лиза', - вздохнул Алексей Ильич. Он осторожно пододвинулся к спящему мальчику и, чувствуя на себе его дыхание, легко, чтобы не разбудить, стал поглаживать его мягкие, шелковистые волосы, едва касаясь, провел пальцами по щеке, потом поцеловал его в лоб, подумал немного и щелкнул выключателем ночной лампы.
      На другое утро Никита пробудился в пустой постели. Он разочарованно огляделся в комнате, потрогал ладонью, давно остывшее место на простыне, где лежал отец. И тогда ему сделалось грустно. Никита откинулся на подушку и стал укорять себя за то, что снова проспал. Папа ушел... или еще нет: вдруг послышалось бренчание тарелок на кухне. Никита вскочил и бросился искать отца, но возле плиты застал одну только бабушку, она готовила завтрак. 'Доброе утро, Никитушка, давай умывайся и приходи за стол, сегодня вкусная каша'.
      Бабушка Настя рассказывала об ангелах то же, что и папа. Только небо она называла Царством Небесным и говорила, будто ангелы - это посланники Бога на Земле. Они охраняют человека и сообщают ему Божью волю. Ангелы всегда следят за тем, что происходит на Земле и если потребуется - помогают людям, поэтому их называют ангелы-хранители. Это все, что знала о них бабушка.
      После завтрака Никита вышел на улицу. Было пасмурно, северный ветер гнал тяжелые лохмотья туч и срывал с тополя желтые листья. Во дворе было пусто. Пусто было и на душе. Никита сел под тополем и завел с ним разговор, так словно это был человек. Мальчику казалось, что тополь хорошо понимает его, и что он такой же мудрый, каким был дворник Георгий.
      - Что же мне теперь делать? - вздохнул Никита.
      Тополь приподнял ветви и опустил.
      - Иногда мне кажется, будто я тоже должен скоро умереть.
      Тополь тревожно замахал ветвями и зашелестел редкой листвой.
      - Нет, ты мне не ври. Уж я тебя знаю! - закричал Никита. - Это правда, ведь так? Ты же все понимаешь, как мой папа. Он тоже все знает. Только говорит, что я умру не скоро. - Он посмотрел на своего собеседника, и тот взволнованно забубнил.
      - Ты такой же одинокий, как я, - продолжал Никита. - Где твои родители?
      Тополь печально взмахнул ветвями.
      - Не хочешь говорить? А я-то все про тебя знаю. Тебя во время войны пожалели, потому что тогда ты был еще маленький. Помнишь? А большие деревья извели на гробы.
      Тополь печально прошелестел и умолк, поникнув ветвями.
      - Значит, помнишь. Теперь ты старый и одинокий. В твоей кроне даже птицы не вьют гнезда. Что ж так? Не нужен, значит, никому, даже птицам.
      Тополь стоял безмолвный.
      - Ну ладно тебе, ты уж не грусти так. Я только хотел сказать: ты никому не нужен, кроме меня. И я тебя очень люблю. Знаешь, у нас дома много хороших книг, но я еще не все прочитал. Папа говорит, когда я пойду в школу, у меня тоже будет красный галстук, такой как у пионеров. Мы будем ходить в походы, разжигать пионерский костер, петь песни. И мы обязательно пойдем смотреть крейсер 'Аврору'. - Я обязательно расскажу тебе о наших походах.
      Скоро из подъезда вышла бабушка Настя. В руке она держала сетку, в которой лежали две пустые бутылки из-под молока. Она позвала Никиту, и он помахал ей рукой.
      - А теперь пока, - сказал он тополю. - Мы с бабушкой идем в магазин. Она обещала купить новую книгу о подвигах Александра Невского. Я еще приду к тебе сегодня. После обеда, хорошо?
      Никита поднялся, отряхнул сзади штаны и побежал следом за Анастасией Кирилловной.
      
      IV
      Был пасмурный ноябрьский вечер. Алексей Ильич возвращался из института домой. Мрачные улицы окутывала серая дымка, в лицо бились снежные хлопья, надрывно гудели снующие туда-сюда автомобили. Сияющие пятна магазинных витрин лежали на белом тротуаре прямоугольными лужами. Мимо скользили кривые тени прохожих. Алексей Ильич брел сквозь сырой, зябкий сумрак, не видя ничего и не слыша. Он был пьян.
      Вот уже месяц, как в институте начались перемены. Они коснулись всего учреждения, но большей частью отдела Химии природных материалов, в котором работал Алексей Ильич. Последнее время он все чаще приходил с работы поздно, выглядел разочарованным, и за ужином был молчалив или бросал реплики о какой-то перестройке и расстройстве дел в институте. Зарплату стали задерживать, командировки прекратились, денег на приобретение нового оборудования и реактивов больше не выделяли. И судьба Алексея Ильича тоже повернулась неожиданно круто.
      Все началось с одного отчаянного поступка, на который однажды решился Алексей Ильич, когда ему срочно понадобились деньги на покупку курточки и зимней обуви сыну. Но денег не было, и в ближайшем будущем их не обещали. Долго он ломал голову, как выбраться из тупика, ведь зима ждать не станет, вот-вот нагрянет, морозная.
      'Надо что-то делать, - размышлял Алексей Ильич. - Зарплаты, если наконец подкинут, все равно не хватит. В долг никто не даст. Да и просить не у кого: теперь у всех концы с концами не сводятся. По ночам сторожем подработать - бесполезно, деньги, когда еще заплатят, а они сию минуту нужны. Да и какая потом от меня в лаборатории польза, когда сутки без сна, - не сосредоточиться. Вот беда! Куда идти? Кого просить? Хоть на вокзале с протянутой рукой становись рядом с нищими. Ну уж нет, совестно, знакомые увидят, как научный сотрудник побирается, - неприятно будет. А деньги нужны сейчас, надо одеть ребенка: из старого Никита неожиданно вырос. Хоть бы не рос он так быстро, что ли. Нет, денег теперь не заработать, не занять, а только украсть можно. И воруют. Умеют как-то. А мне-то что воровать, реактивы? А вот реактив, впрочем, и недурно бы продать. Попробовать можно'. В таких отчаянных размышлениях Алексей Ильич неожиданно для себя кое-что придумал. Уже на следующей неделе он начал осуществление своей тайной идеи. Улучив подходящий момент, Алексей Ильич получил ценный реактив путем синтеза простых дешевых компонентов на лабораторном оборудовании, и с этим попался.
      Заведующий химической лабораторией доктор Вертляков точно всегда этого ждал. Мрачный взгляд, тревожная тишина, а потом взрыв: он устроил разнос, сыпал угрозы, обещал увольнение. С тех пор на Алексея Ильича накатывались беды одна тяжелее другой. Он терпел, возмущался и оправдывался перед коллегами: 'Я всегда работал для всех: в командировку за новым оборудованием для института ездил я, праздничные мероприятия с коллегами организовывал тоже я, доклады на партийных собраниях - снова я. А теперь казнят, как закоренелого преступника!'
      Впрочем, так ему и говорили: 'Сегодня реактив, а завтра Родину продашь в пользу какого-нибудь государства недружественного'. Сотрудники, понимая, что Алексей Ильич скорее себя продаст на медицинские опыты, чем Родину, все равно за глаза его осуждали. Мол, всем туго живется, однако вот реактивами не торгуем.
      Работа в институте разладилась быстро и окончательно. Алексей Ильич переживал перемены тяжело. 'Платят все меньше и меньше. Какая-то вздорная идея эта перестройка, вредная, - рассуждал он. - Видно, наука больше не нужна. И света впереди не видать. Сидим, как на острове посреди океана. Рыбы вокруг много, а ловить нечем. Теперь без денег даже рыба не клюет. А что говорить о научных изысканиях! Значит, если они никому не нужны, то и я не нужен. Жить, выходит, больше не зачем'. Алексей Ильич понимал, что травят его неслучайно. И он догадывался почему. Нет, не в реактиве, который он намеревался продать, тут дело, а кое в чем другом.
      Как только Вертляков стал заведующим лабораторией, он прежде всего решил избавиться от Мальцева, потому что этот упрямый сотрудник в недалеком прошлом категорически отказался поддержать его новую инициативу. Вертляков, будучи еще старшим научным сотрудником, убеждал ученый совет в необходимости перестроить работу химической лаборатории, которая в новых экономических условиях могла бы заниматься прибыльным делом: экспертизой товаров местного и зарубежного производства. Но Алексей Ильич отчаянно возражал, уверенный, что в такой проект перетекут все силы, и это наверняка зароет многие серьезные научные программы.
      'Боже мой, как несправедлива жизнь?! - вздыхал он. - Был Николай Афанасьевич да рано нас оставил. Единственный честный человек в институте был, да и тот помер. Не выдержало, друг, твое сердце. И понятно, невозможно видеть позор, как институт умирает и созданная тобой тридцать лет назад лаборатория чахнет, - обращался Алексей Ильич к воображаемому профессору. - Эх, Николай Афанасьевич, вместе мы могли бы еще много полезного сделать. А этот подхалим твое место занял и ни о чем, кроме как о прибыльных авантюрах не думает. Нет, без тебя, Николай Афанасьевич, не будет больше порядка в нашем отделении'.
      Вечерами Алексей Ильич возвращался из института задерганный, но и дома желаемого отдыха не находил. Дурные мысли преследовали его по пятам: за ужином, перед телевизором, и даже за книгой, которую пытался читать, но не понимал содержания, и тогда откладывал ее в сторону. И сны все чаще снились ему беспокойные, с угрозами и преследованиями, хоть и вовсе спать не ложись. И тут, в этих сновидениях, являлся ему Вертляков, и не было от него житья ни днем на работе, ни ночью в постели. И грезилось Алексею Ильичу: чем быстрее и дальше он от шефа бежит, тем ближе к нему он оказывается и вот-вот шеф настигнет и пришибет едким словом на смерть по поводу какой-нибудь очередной пропажи. А пропадать в лаборатории стало все: и термометры, и реактивы, и склянки, и особенно медицинский спирт куда-то девался, и тогда уже все начинали косо глядеть на Алексея Ильича. А бывало, - приснится же такое! - шеф его просто душил, хватал ледяными руками за горло и душил. В холодном поту, дрожа, как в ознобе, Алексей Ильич пробуждался. Завтрак после этого в горло не шел. Так и выходил Алексей Ильич на работу с тревогой, весь напряженный от ожидания какого-нибудь очередного разгрома. Чувствовать себя виновным вдвойне тяжелее, когда знаешь, что вины твоей нет. Но когда тебя все настойчиво в кражах обвиняют, то можно и в самом деле поверить, что ты и есть вор. В конце концов в недостаче спирта стали обвинять Алексея Ильича.
      В отчаянии он стал худ и сер лицом. От безнадежности он сделался чрезвычайно раздражительным. Его нервировали коллеги, соседи, погода и собственные поступки. Ему хотелось бежать от всего и от самого себя тоже, но бежать было некуда.
      Пришло то время, когда всякому терпению наступает конец. Чувство обреченности угнетало Алексея Ильича с каждым разом сильнее. И вот в компании двух институтских коллег Алексей Ильич провел в баре весь вечер и здорово напился. Домой возвращался один.
      - Вертляков - гнусная сволочь, пусть ищет дурака, - трагически бубнил Алексей Ильич так громко, что прохожие в недоумении озирались на пьяного, но сам он никого не замечал и продолжал свои причитания: - А с меня довольно. У меня нет больше семьи, не на что жить, и вообще, я уничтожен. Все приелось. Это предел и за ним ничего больше не видно, конец. Удавиться бы сразу, не мучаясь.
      'А записки писать не стану, - размышлял он. - Незачем, пусть думают, что хот... Чёрт, ну откуда столько машин развелось?!' - На перекрестке его здорово обдали грязью. Ладонью он размазал по лицу темные вонючие капли и ускорил шаг.
      О петле он задумывался все чаще. Иногда ему отчетливо представлялось, как входит он в комнату, как, сбросив на пол пальто, ставит стул посреди комнаты, забирается на него и снимает люстру, затем делает петлю на одном конце веревки, а другой привязывает за крюк в потолке. Готово. Проверяет, чтобы петля скользила как надо. Наконец он глубоко вздыхает и с минуту прислушивается: не идет ли кто. Но вокруг тишина. Как вдруг мысли начинают изменять ему, будто ими кто-то извне управляет, и дальше почему-то всегда представлялось, как он с петлей на шее стоит на стуле, и этот крюк ни с того ни с сего срывается и больно тюкает его по макушке. Много раз ему вот так все и рисовалось - какой-то язвительный конец. И вот уже двор.
      Дома Алексей Ильич рухнул на кровать, не раздевшись, и тотчас заснул. Никита никогда еще не видел отца пьяным. Он послонялся по комнатам и, не зная, что делать, ушел в детскую и лег в свою постель.
      С тех пор Алексей Ильич стал посещать бар часто. Водка и разговоры с коллегами отвлекали его от тяжелых мыслей. И в этих застольях он нашел себе утешение.
      В один из тех вечеров Никита подошел к отцу, когда тот сидел в кресле перед телевизором, и спросил:
      - Пап, а помнишь, ты рассказывал о крейсере 'Аврора'?
      Едва задремавший Алексей Ильич не сразу ответил:
      - Аа-а, крейсер 'Аврора', - выдохнул он. - Так он на реставрации, милый мой.
      - Пап, а когда его реставрируют, мы пойдем с тобой на экскурсию?
      - Пойдем. Конечно, пойдем.
      - А когда?
      - Скоро, - сонно пообещал Алексей Ильич и, глубоко вздохнув, опять погрузился в дремоту.
      Никита опустил глаза и пошел в свою комнату, на этот раз с отцом даже не поговорить и не поиграть.
      В шкафчике для игрушек у Никиты была большая коллекция солдатиков - папин подарок на прошлый день рождения. Высыпав их на пол, Никита принялся расставлять боевые порядки двух армий: белые солдатики всегда выступали против красных. Он до ночи командовал их сражениями. Его солдатики умело делали засады, когда надо с достоинством отступали, стремительно атаковали или совершали марш броски через горы разноцветных кубиков. Если бы отец сейчас наблюдал за игрой сына, то обязательно бы похвалил его и назвал хорошим полководцем.
      На другой день Алексей Ильич в институт не пошел: не смог подняться с кровати. К полудню ему стало лучше, но голову все еще ломило, будто опухший мозг, как дрожжевое тесто, распирал череп и грозился взорваться, подобно вулкану. По совету институтского коллеги, с которым пришлось связаться по телефону, Алексей Ильич сходил в магазин за бутылкой портвейна. Пропустив стаканчик, он почувствовал себя легче. Потом он долго сидел на кухне, пил и задумчиво смотрел в окно. А Никита тем временем, стоя у двери, с удивлением глядел на отца. Он только заметил, как папа изменился за последнее время: в глазах туман, на щеках темнеет щетина, а на лице - не проходящая и глубокая скорбь.
      - Пап, может тебе не надо больше, а? - робко проговорил Никита.
      Алексей Ильич, допил стакан, стукнул им о стол и пробубнил угрюмо:
      - Не надо? - Улыбнулся сам себе, икнул и проговорил непослушным языком: - Я з-знаю, что надо. Ветлякова мне надо. Заушить...ить, - Икнул опять, протер рукой губы, покачиваясь, повернулся к Никите и воззрился на него слезящимися глазами. - Заушить, - повторил он, заплетаясь в словах, а потом вдруг взревел: - Расстлерять подлеца! Прледателя! - И с грохотом ударил кулаком по столу.
      Никита вздрогнул, с испугу вытаращил глаза и бросился бежать в свою комнату. Там спрятался под письменный стол, тяжело дыша и дрожа, сам, не зная, отчего. Долго ждал он в своем убежище, что будет дальше. Но отец остался в кухне, все наливал стакан за стаканом и пил, пока не заснул, уронив голову на стол.
      Подождав еще, Никита вышел из комнаты, тихонько оделся и спустился во двор к тополю. Там, под деревом, он дождался возвращения Анастасии Кирилловны из поликлиники, где ей делали кардиограмму. Он рассказал бабушке, что отец заболел и на работу сегодня не ходил. Анастасия Кирилловна, догадалась, в чем дело и тревожно покачала головой. На другой день она долго разговаривала с Алексеем Ильичем, убеждала, плакала, стыдила его. Он что-то обещал и просил не беспокоиться.
      Вскоре Алексея Ильича лишили партийного билета за недостойное поведение, порочащее честь коммуниста. В институте ему грозили увольнением по статье за прогулы. Директор всегда ценил опытного, талантливого Мальцева, но прощать прогулы он не мог. Вертляков живо выхлопотал для неугодного сотрудника первый выговор и с нетерпением ждал подходящего случая для второго и третьего - последнего, чтобы, наконец, уволить Мальцева раз и навсегда.
      После работы Алексей Ильич пил с коллегами в баре, где они откровенно рассуждали о перестройке дел в институте. После этого Алексей Ильич срывался, не выходил на работу и продолжал пить уже дома, ругая правительство, директора института и особенно крепко заведующего Вертлякова. Алексей Ильич все больше чувствовал себя обманутым, обиженным и ненужным. Долго что-то бубнил о веревке с петлей, пока не забывался в пьяном сне.
      Анастасия Кирилловна, наблюдая за горемычным соседом, очень расстраивалась. Обычно ласковое ее лицо становилось грустным и печальным. Она решила прятать все его деньги в надежде, что Алексей Ильич скорее придет в себя, когда будет не на что пить. Как и прежде она следила за порядком в квартире Мальцевых: прибирала в комнатах, готовила, стирала и воспитывала мальчика, к которому очень привязалась. Она страшно беспокоилась за судьбу Никиты и все чаще оставляла его на ночь у себя. Анастасия Кирилловна боялась, что ее слабое здоровье однажды подведет, и тогда, что станет с мальчиком, ей было страшно представить. 'Не дай Бог, ребенок останется на улице', - вздыхала она и, выбирая подходящее время, когда Алексей Ильич бывал трезвым, высказывала ему все, что наболело на сердце:
      - Сыну в школу скоро идти, а вы пьете! Разве так можно? Что же это за беда такая? Ай-ай-ай! - возмущалась она и качала головой. - Деньги ведь нужны, чтоб сына в школу собрать. Неужели ему в детском доме-то лучше будет, чем с вами, Алексей Ильич? Одумайтесь. Найдите другую работу, если в институте совсем плохо стало. Ребенка не погубите. Старая я, больная, что вы без меня делать-то будете. О-ох! Нелегко с вами, Алексей Ильич, нелегко! И кому вы пьянством хотите плохо сделать? Только себя самого погубите.
      Алексей Ильич кивал, соглашался и обещал поправить дела в институте.
      Никита жалел отца, но не понимал, зачем он так много пьет. Пьет, а потом страдает. Разве легче от этого становится? Разве лучше лежать пьяным с больной головой все дни и ничего не делать? А иногда так напивается, что сходит с ума, никого не признает и на всех очень злится. Кричит, швыряет посуду, машет руками. Можно представить, как там маме обидно, ведь она видит, как папа пьет и ругается. Неужели он совсем о ней забыл?
      
      V
      Алексей Ильич уехал в командировку и не вернулся, как обещал, через три дня. Теперь уже неделя, как его нет, на исходе. В тот предновогодний день Никита с утра стоял коленками на стуле перед окном, опираясь локтями на подоконник, где цвела синяя фиалка, и глядел на улицу. Тюль он отодвинул плечом, и та висела бледной фатой. В комнате унылая тишина. Все замерло как в полудреме. А за окном суета: серое небо сыпало снежными хлопьями. Они глупо метались, врезались кляксами в стекло, ложились на подоконник горностаевым мехом. Сквозь суматошное мелькание снега темнел спящий тополь.
      Никита ждал отца, беспокоился, неужели он не успеет к Новому году. И эта тревожная мысль заливала сердце тоской. Ведь он обещал. А за окном уже крутилась метель. Снег будто бы намеревался проникнуть в комнату и наполнить ее своим колдовским холодным кружением. Никита поежился от такой мысли. Но, понимая, что снежинки не могут достать его за стеклом, все же чувствовал свою безопасность в домашнем тепле и уюте. Как вдруг хлопнула дверь. Никита живо обернулся, прислушался, чувствуя, как отрадно забилось сердце. Проглядел? - мелькнула в мальчишеской голове надежда. Но тут его позвали. Это бабушка Настя пришла. Она что-то купила. Вот и зовет. Никита проворно слез со стула и бросился навстречу к бабушке. В руке она держала маленькую пушистую елочку.
      Печаль мигом отступила. При появлении живой елочки комната сразу наполнилась радостными, светлыми, ароматными впечатлениями счастливого праздника. Все вокруг озарилось искристым сиянием скорого Рождества. И Никита воспрянул духом. Папа обязательно приедет. Он не может пропустить такого торжественного случая.
      Анастасия Кирилловна в пестром платочке, в синей вязаной кофте поверх платья и темной юбке, глядя на Никитино ликование, улыбалась ему и стала приговаривать:
      - Хороша лесная красавица. Хороша. Сейчас наряжать будем.
      Елочку они поставили в наполненную водой стеклянную трехлитровую банку в углу гостиной возле окна. А потом бабушка сняла с антресоли большую старую коробку из-под маминых венгерских сапог, которых уже давно не было, но в ней хранились елочные украшения. После чего бабушка и Никита принялись развешивать на еловых лапах блестящие разноцветные шары, сосульки, колокольчики. А Никита сверху насадил красную звезду.
      - Вот и к нам пришел праздник, - говорила бабушка Настя, улыбаясь, и глаза ее от счастья блестели.
      - Настоящий праздник, - весело вторил ей Никита.
      - Елочка красивая у нас, - продолжала бабушка, осматривая ее вокруг: равномерно ли развешены игрушки.
      - Самая лучшая, - отвечал Никита. - Жаль, папа не видит.
      - Приедет и увидит, - пообещала бабушка.
      - А когда он приедет? - спросил Никита, поглядев в ее влажные глаза.
      - Скоро, - ответила она.
      Тогда Никита бросился к ней и погрузился в ее ласковые объятия.
      Потом Анастасия Кирилловна устроилась в кресле, а Никита притулился у нее сбоку; они долго глядели на свою елочку и разговаривали.
      - Послушай такую историю, - сказала бабушка. - Однажды послал Бог ангела на землю, чтоб тот посмотрел, как люди Рождество отмечают. Побывал ангел в доме священника. Вернулся на небо и докладывает Богу: так и так, молвит, скучно там, холодно, хороводы не водят, подарки ребятишкам под подушку не кладут, да Тебя молят о спасении. Тогда возмутился Господь: 'Отчего же ты не дал им дерева, чтобы зелено в доме стало, чтобы вокруг него хороводы водить, да подарки под его ветвями класть, чтобы каждое дите в семье радовалось?' Держал ответ ангел: 'Где же, Господи, посреди зимы белой, морозной, сонной зеленые деревья отыскать? Все они голые, черные, будто мертвые стоят. Никакой от них светлой радости'. Разозлился Господь, отнял у ангела крылья и послал на землю, чтобы не возвращался, пока не даст людям праздничной радости. Пошел снова ангел по земле, горюя, видит, что зеленые одни только ели колючие. Делать нечего. И задумал ангел принести в семью священника ель. Преобразился он в дровосека, срубил ель и вручил хозяину дома с божьим наказом, чтобы дерево сие нарядили, будто оно расцвело всем на счастье. Обрадовались ребятишки такому подарку, заплясали вокруг елочки и стали на ее ветвях конфеты, пряничных зверюшек и леденцы развешивать. Бог, видя такое дело, остался смекалкой ангела доволен и вернул ему крылья. Ангел воротился в Царство небесное. И тогда понял священник, что не дровосек явился ему, а божий посланник. С тех пор на Руси рождественские ели всякий дом украшают.
      Новый год они встретили вдвоем за чаем и большим сочным пирогом, который Анастасия Кирилловна испекла. Он был украшен белой глазурью с кусочками грецких орехов и дольками мандаринов, а внутри лежал слой вишневого повидла. Красивые люди по телевизору тоже друг друга поздравляли, звеня хрустальными бокалами. И когда отбили Куранты, когда начался 'Голубой огонек', и бабушка стала его смотреть, Никита уже подремывал в кресле, и вдруг пробуждаясь от чего-то, глядел осовелыми глазами. Бабушка, заметив такое дело, велела отправляться в постель. Никита сначала вяло воспротивился, боясь, что проспит папу, но бабушка заставила.
      В ту ночь Никите был сон. Видел он, как в распахнувшееся окно вошел бородатый дед в красной шубе, подбитой соболиным мехом, валенках и сверкающей короне из снежинок. Добродушно себе посмеиваясь в густую бороду, этот дед поставил под елочкой огромный мешок подарков, потом огляделся в комнате, увидел мальчика и поманил. Никита едва дышал, ожидая, что будет, и к удивительному старику не шел. Тогда Дед Мороз вдруг сбросил с себя корону, сорвал белоснежную бороду, усы и превратился в папу. Никита, не помня себя от радости, кинулся в его объятия и проснулся.
      Осознав, что это всего только сон, Никита потер глаза. В комнате было прохладно. За окном уже светало. Никита поднялся с постели и зашлепал в одной пижаме к елочке. Очень хотелось проверить, спрятан ли под ней подарок. Бабушка Настя еще спала в кресле, склонив голову на плечо и смешно вытянув губы трубочкой, так что воздух через них ходил со свистом. По телевизору едва слышно пели герои фильма 'Обыкновенное чудо'. Никита заглянул под елочку и обрадовался: сбылось его желание. Там оказался красный сверток, перевязанный золотой ленточкой. Осторожно, чтобы не разбудить бабушку шелестом, Никита развернул бумажную обертку и засиял от удовольствия, обнаружив мешок разных конфет и радиоуправляемую гоночную машину.
      Вскоре Анастасия Кирилловна очнулась от пчелиного гудения машины с шоколадным зайцем за рулем, которую Никита водил вокруг ее кресла.
      Алексей Ильич прибыл домой через три дня бодрый, в шутливом настроении, полный свежих идей на счет института. А сыну в подарок привез шахматы. Обнимая его и целуя, он едва ли осознавал, как мальчик рад не столько подарку, сколько его возвращению. Весь вечер они провели в гостиной, изучая шахматные ходы, чтобы Никита скорее освоил. Замечая успехи сына, Алексей Ильич все приговаривал: 'А эта война на доске хорошо развивает логическое мышление. Тебе, друг, пригодится. В твоих руках судьба целого королевства'.
      
      VI
      Когда Анастасия Кирилловна почувствовала себя плохо, ее на десять дней определили в больницу.
      - Будь умницей, присматривай за отцом, - говорила она Никите. - А если опять начнет буянить, немедленно вызывай милицию: самому тебе не справиться. А то еще на пьяную голову прибьет тебя, не дай Бог. Бедный мой мальчик. Ты приходи ко мне каждый день, хорошо? С отцом приходите. Я буду вас ждать.
      - Хорошо, бабушка.
      - Приходи, я буду знать, что с тобой все в порядке. Супу я вам наварила полную кастрюлю, - на три дня. Картошки с мясом натушила. Только в магазин ходи за хлебом и молоком. А я на выходные отпрошусь, еще вам обедов наготовлю. Переживем как-нибудь, правда? - Она печально улыбнулась.
      - Правда, бабушка.
      - Ну вот и замечательно. Не надо бы тебе в детский дом, пока я жива. Ох, здоровье бы поправить, я бы тебя сама вырастила.
      - Я буду к тебе каждый день ходить, и папа будет ходить. Ты не волнуйся.
      - Да, милый мой, обязательно приходи. Мне от того будет легче. А я тебе новый свитер буду вязать. Ты приходи на примерку, ладно?
      - Приду, бабушка.
      Проползла беспокойная неделя. Никита каждый день навещал Анастасию Кирилловну. Убеждал ее, что дома все в порядке, и папа работает. Впрочем, так на самом деле и было, пока, на другой день, Алексей Ильич не получил зарплату. Наутро у него страшно болела голова, мозг пульсировал, словно его надували автомобильным насосом через уши. Алексей Ильич не смог подняться с постели и долго стонал: 'Опять паленая. Снова отравили!' Наконец нестерпимая жажда побудила его к решительным действиям, он собрал силы, тяжело поднялся и, пошатываясь, как на палубе тонущего корабля, побрел в кухню, придерживаясь руками за стены, которые почему-то раскачивались из стороны в сторону. Обнаружив на столе пустую бутылку, он зло проворчал и позвал сына:
      - Никита!.. Никита!.. Никита, где ты, черт возьми?!
      Мальчик, едва продрав глаза, выбрался из постели.
      - Никита! - взывал Алексей Ильич, пугая раннее утро сиплым, высохшим голосом.
      Щурясь от света сонными глазами, Никита появился в дверях.
      - Сходи, сынок, в магазин, у меня ноги болят.
      - Пап, тебе больше нельзя.
      - Иди, говорю!
      - Тебе нельзя, пап.
      - Ты слышишь меня? Иди.
      - Тебе достаточно, ведь ты уже пьяный.
      - Иди в магазин! Купишь себе конфет.
      - Не пойду. - Никита надулся и упрямо встал в дверях, сложа руки.
      Тогда Алексей Ильич, держась трясущимися руками за стол, поднялся с табуретки, уставился на сына и проревел:
      - Не пойдешь?!
      - Нет.
      - Убью!
      - Тебе нельзя больше, пап. Бабушка говорила, нельзя!
      - Убью! - снова пригрозил Алексей Ильич и тяжело задышал.
      - Папа, папочка, ложись лучше в постель. Тебе нельзя больше пить, слышишь? Нельзя! - На глазах Никиты заблестели слезы и покатились по щекам.
      - Убью, если не пойдешь! - твердил свое Алексей Ильич, едва переставляя заплетающиеся ноги. А потом вдруг заорал: - Ветляков! Задушу! - С этими словами он схватил со стола подвернувшийся хлебный нож и двинулся на сына. - Ветляков, гад! Предатель! Грязная скотина! - выкрикивал он.
      Алексей Ильич больше не понимал, где он находится, кто перед ним, и что вокруг происходит. Кровь стучала в висках, лицо сделалось красным и злым, а потухшие глаза застил белесый туман.
      - Папа, опомнись! - закричал Никита, отступая и обливаясь слезами.
      - Убью! - ревел отец, размахивая ножом в воздухе.
      - Ну убей, убей! Если тебе легче будет! - кричал Никита, рыдая.
      Алексей Ильич наступал. Бешеный взгляд дикого зверя, глаза налились кровью, волосы всклочены, лоб покрыли капли пота и струйки стекали по его вискам. Никита выскочил из кухни, плотно закрыл дверь и бросился в коридор, к телефону. Дрожащими от страха руками он набрал '02'. Алексей Ильич, тем временем, решив, что его заперли на ключ по распоряжению Вертлякова, грохотал кулаком в дверь и рычал:
      - Ветляков, открывай! Открывай, гадина! Убью!
      Никита всхлипывал и прижимал трубку к уху до боли.
      - Милиция. Дежурная часть, - послышался твердый женский голос.
      Но тут за дверью послышался грохот, стон и вздохи, а потом все стихло. Никита обернулся.
      - Милиция, слушаем вас, говорите, - снова раздалось на той стороне линии.
      Никита, едва сдерживая дыхание, отнял трубку от уха и прислушался к звукам на кухне. Потом, положив трубку на телефон, он, робко крадучись, подошел к двери. Из-за нее доносились невнятное бормотание и посапывание. Тогда Никита подождал еще некоторое время и начал осторожно открывать дверь. Но едва только он приоткрыл ее, как на него навалился отец. Никита отпрянул, и Алексей Ильич грохнулся на пол, как бревно. Нож из руки выпал и звякнул где-то рядом. При падении Алексей Ильич обо что-то рассек бровь, и теперь из нее быстрой струйкой бежала кровь. Сам он тяжело дышал и бубнил в полусне, не разобрать чего. Никита, задыхаясь от страха, осторожно приблизился к отцу, ногой отбросил нож подальше и снова прислушался к папиному дыханию. Алексей Ильич не шевелился - спал.
      Подождав еще некоторое время, Никита взял отца за руку и попытался оттащить его в комнату. Но ничего не вышло - тяжело. Тогда Никита перевернул его на спину. Кровь из разбитой брови текла, не переставая. Никита решил, что если ничего не сделать, то она вытечет вся, ведь отец сейчас такой беспомощный, и никто ему не поможет. Никита поспешил в ванную, там снял с вешалки полотенце, смочил холодной водой и вернулся к отцу. Сначала он протер ему лицо от кровавых разводов. Потом побежал в комнату, подставил к шкафу стул, забрался на него, открыл дверцу, нашел коробочку с медикаментами, достал из нее антисептический пластырь, отрезал от него кусок и, вернувшись к отцу, хорошенько залепил рану.
      Пока отец беспробудно спал, посапывая и почмокивая губами, Никита обшарил его карманы, нашел деньги и спрятал их в гостиной на полке за книгами до возвращения бабушки, а потом вышел во двор. Послонявшись без дела, Никита встал под тополем, поглядел на него, снял свою вязаную шапку, повесил ее на сук и сел на выступающий из земли толстый корень. Возвращаться домой не хотелось. Ветер гладил его по голове, перебирал волосы, и Никите казалось, будто это пальцы дворника Георгия, который пытается его утешить. У Георгия всегда можно было найти поддержку, когда на душе становилось плохо. Никита поднял голову и посмотрел на ветви тополя.
      - Зачем папа так много пьет? - спрашивал он.
      Тополь молчал, едва пробудившись от зимнего сна, и потягивался ветвями с набухшими почками, еще не осознавая, что вокруг него происходит.
      - Не знаешь, - вздохнул Никита. - Я тоже не знаю. Он так пьет, что бывает, даже себя не помнит! Зато Вертляков ему всюду мерещится. Неужели Вертляков так много зла сделал, что папа его ненавидит и хочет убить? Что же он такое сделал? Был бы я взрослым, задал бы этому Вертлякову хорошую трепку, если он в самом деле такой злой.
      К обеду Никита страшно проголодался. Он посмотрел на кухонное окно. Силы закончились терпеть, и он решился. Если папа по-прежнему спит возле кухни, то можно будет осторожно, чтобы его не разбудить, достать хлеба и выпить стакан молока.
      Вернувшись, Никита застал отца в коридоре у вешалки. Алексей Ильич лазал по карманам в поисках денег. Глаза у него были опухшие, лицо красное, и весь он был сосредоточен на поиске. Не обнаружив ни копейки, Алексей Ильич ушел в комнату, обессиленный рухнул в кресло и скоро погрузился в дремоту, как в болотную трясину. Тем временем Никита наскоро поел, взял книгу и вернулся к тополю. Во дворе за чтением он просидел до наступления сумерек.
      Спустя несколько дней, когда Алексей Ильич пришел в себя и вернулся в институт, его с нетерпением ждал второй выговор. Директор хмурил свой широкий лоб, убеждал опомниться, пока не поздно, и терпеливо выслушивал чистосердечные обещания. А Вертляков в тот день самодовольно потирал руки. Коллеги, из сочувствующих, давали Алексею Ильичу советы, как поправить отношения с начальником, чтобы не выгнали, интересовались здоровьем и спрашивали, зачем он выщипал бровь над левым глазом.
       - А, это сынишка придумал, налепил пластырь на бровь, пока я спал, - отвечал Алексей Ильич не без иронии.
      - Вот, поколение растет, - сочувствовали ему коллеги. - Ничего хорошего от нынешних детей не дождешься. Одно только хулиганство.
      Алексей Ильич качал головой, вздыхал и соглашался.
      Когда Анастасия Кирилловна почувствовала себя лучше, ее выписали из больницы. Дома у Мальцевых она застала порядок: Алексей Ильич работал, Никита был сыт и здоров. Он не стал рассказывать бабушке, что происходило с отцом без нее, чтобы не расстраивать. А потом Анастасия Кирилловна позвала мальчика к себе и вручила ему новый свитер. Бабушкин подарок пришелся ему впору.
      
      VII
      Весна одела тополь молодой, пахучей листвой, растопила снег и оживила стариков, которые стали выбираться во двор, посплетничать на скамеечках. А на газоне стремительно пробивалась трава, и даже расцвели три одуванчика. Они немного оживляли замкнутое пространство серого двора и поднимали настроение тем, кто их замечал.
      Алексей Ильич, удрученный преобразованиями в институте, очень изменился: похудел, ссутулился, на лице прибавилось морщин. Его пальто износилось до лохмотьев, а деньги на покупку новой одежды он жалел. Перестроиться на новый лад Алексей Ильич не умел, и чуждые его миропониманию условия работы вызывали в душе негодование и протест. Тревоги, нахлынувшие от идей Вертлякова, не позволяли ни на чем больше сосредоточиться. А стоит ли так волноваться? Может быть, все изменится к лучшему, институт станет преуспевать. Алексей Ильич взвешивал эти понятия. Нет, в это сложно поверить. Ничего доброго от деятельности Вертлякова ждать не приходится. Коммерции он отдает все приоритеты. А созидание, напротив, подвергается осуждению как нечто пустое, требующее расходов и бесполезное.
      По вечерам он пропивал время в баре с коллегами, которые вели с ним сомнительную дружбу. Тут Алексей Ильич позволял себе откровения: говорил не лестные вещи в адрес правительства, рассуждал об упадке дел в институте и клеймил позором Вертлякова.
      - Зло восторжествовало, - эмоционально заявлял он, держа рюмку, - вокруг нас воцарился беспредельный хаос. Жизнь погрузилась в трясину лжи, и нет нам спасения, ни вам, ни мне, никому. О Ленине и Сталине неприличные анекдоты уже в газетах публикуют, это немыслимо! Границы открыли для всякой дряни. И она хлынула! Прет, как из лопнувшего гнойника. Нас предали! Прикрываясь обещаниями свободы, экономического прогресса и обеспеченной жизни, предатели попирают те ценности, которые годами создавались народным трудом. Но мы не должны идти на поводу тех негодяев! Нельзя позволить им заключить народ в рыночное рабство...
      Его громкие речи привлекали внимание сидящих за соседними столиками постояльцев. К нему прислушивались и, когда он заканчивал, все улыбались и принимались участливо хлопать в ладоши. Это придавало Алексею Ильичу еще больше уверенности. И хотя он был уже довольно пьян, все-таки находил в себе волю продолжать:
      - А Вертляков! Вот яркий пример такого разбойника! Я понимаю, он желает избавиться от меня, как от занозы. Вот он и бесится, как черт на сковороде. Разве он честный? Меня гноит, а сам ворует, и хоть бы что! А ведь ворует-то как - по крупному. Вон, брюхо, какое отрастил, видали? Машину купил, костюм каждый месяц меняет, отпуск в Ялте проводит. С чего бы это? Думает, никто не догадывается. Знаем, все знаем, да молчим. Мерзавец! Вот он и есть настоящий шарлатан, вор, взяточник...
      Сначала приятели с ним соглашались, потом, опьяневшие, веселились и под конец, когда Алексей Ильич окончательно выходил из себя, исступленно ругался, буйствовал, как помешанный, и начинал цепляться к соседям, они с недоумением глядели на него, потом на часы и торопились по домам.
      - Куда вам идти? - пытался удержать он приятелей. - Останьтесь, хотя бы вы не бросайте меня в стенах лжи...
      Дома Алексей Ильич продолжал утешаться в одиночку и пил много дней подряд. В последний раз он не показывался в институте около недели. И когда, наконец, объявился, его ждали злорадно сияющий Вертляков, третий выговор и увольнение по статье.
      Алексей Ильич предчувствовал конец ученой карьеры, поэтому в тот день к увольнению он приготовился как следует: сбрил рыхлую бородку, оделся, опрокинул в себя стаканчик портвейна, обругал в подъезде прикорнувшего на ступеньках грязного бродягу, но быстро успокоился, насыпал ему в протянутую руку последнюю, найденную в кармане мелочь, после чего уверенно зашагал в институт.
      Выступать перед Вертляковым Алексей Ильич не стал, понимая, что бесполезно. Прохладного взгляда вместо приветствия было достаточно. Попрощался только с близкими сотрудниками и директором, который с нарочитой вежливостью поблагодарил за сотрудничество, выразил сожаление и пожелал удачи. Выслушав, Алексей Ильич кивнул и покинул институт навсегда.
      На улице было прохладно. Свежее дыхание юной весны тотчас привело Алексея Ильича в бодрые чувства. Опомнившись, он осознал, что теперь у него нет работы, нет денег, и что никому он больше не нужен. Каким путем двигаться дальше - он не знал и, чтобы избавиться от грустных мыслей, зашел в бар. Полученного в институте расчета как раз хватило на три кружки пива и большой бутерброд с ветчиной и сыром.
      Узнав об изгнании, Анастасия Кирилловна встревожилась:
      - Неужели бес попутал человека? Вот горе-то, горе какое! Ни работы, ни денег!
      Проявляя изрядную настойчивость, она день ото дня убеждала соседа немедленно браться за поиски нового места, устроиться куда-нибудь, ради всех святых. Ради сына.
      - Эх, Анастасия Кирилловна, тяжелая жизнь настала, - вздыхая, жаловался Алексей Ильич. - Иногда на меня такая тоска находит - жить не хочется. Хоть бери веревку и вешайся. Все противно. Все сделалось чужим в этом мире.
      - Ну что вы такое говорите? Что надумали! - продолжала Анастасия Кирилловна. - Вы бы работу пошли-поискали, Алексей Ильич. Да пить бросьте совсем. Ничего хорошего вам от этой водки не будет.
      - Я когда выпью - легче становится, - объяснял он. - С горя пью.
      - Э-э, с горя он пьет! - воскликнула она. - Это вам только кажется, а горе-то, оно от водки к вам идет. Вы губите себя и сына. Надо бы бросать вам это пьянство, Алексей Ильич, послушайте меня старую, нашли бы хорошую работу. Сын ведь растет. Мальчику в школу идти скоро. Одумайтесь, еще раз прошу вас, пока не поздно. Наберитесь мужества. Вы ведь хороший человек, честный, трудолюбивый.
      - Да уж, честный. - Он ухмыльнулся. - Знаете ли, а ведь меня обвинили в воровстве! Из партии за это выгнали. Да, да, я - есть вор. Спрашивается, а почему, собственно, я не могу воровать? Красть, чтобы выживать. Или право такое имеет одна только власть? Вот он вечный вопрос раскольниковых.
      - Нет, никто не волен чужое присваивать, - твердо ответила Анастасия Кирилловна. - Все равны перед Господом Богом. А вы, Алексей Ильич, дорогой мой, подумайте, с кем не бывает? Раз оступились - это ничего, поправимо. Что же теперь всю жизнь из-за этого ломать? А еще, знаете, что я вам скажу? Вам бы в церковь сходить, покаяться. Бог ваш грех простит. Покайтесь.
      - Покаяться?
      - Да, покайтесь перед Богом. А потом, знаете, что скажу - покреститься вам надо, Алексей Ильич. Супруга была крещена и мальчик ваш крещеный, отчего бы и вам?
      - Да я не верующий.
      - Креститесь, потом поймете: с верой-то жизнь переменится, все к лучшему будет. Теперь за это не преследуют, как раньше. Люди вернулись к Богу.
      - Может, и крещусь, - проговорил Алексей Ильич, задумавшись.
      - Ох, дай Бог мне здоровья вам помогать, хоть добрым советом.
      В начале другой недели к радости заботливой соседки, Алексей Ильич купил газету с объявлениями о работе. В церковь он не пошел. В Бога ему никак не верилось: слишком крепко пропитался он соками материализма. 'Да разве можно, чтобы химик поверил в этот религиозный миф - в существование Бога, - размышлял Алексей Ильич. - Зная каждую молекулу, их взаимодействие в живом организме, синтез белков, углеводов, жиров... и вдруг - все это творение высшего разума. Нет, это никак невозможно', - заключил он.
      Жизнь - есть проявление бесконечных химических реакций. В этом Алексей Ильич был без оглядки уверен. Сотни веществ, взаимодействуя друг с другом в организме, осуществляют его движение, рост, побуждают к любви, дают жизнь потомству, затем происходит развитие, старение, смерть - тоже сплошное взаимодействие разных веществ. Он знал это досконально, да так, что бывало, отчетливо ощущал протекание химических реакций в самом себе.
      Устроившись в кресле, он читал объявления, ставил галочки и потом несколько дней подряд общался с работодателями. Но удача словно избегала его, проходила мимо, и поиск работы затянулся: то место было уже кем-то занято, то возраст не годен, то оплата маленькая, а требования большие, то слишком грязно, то ужасно тяжело или холодно; искал, пока не осталось последнее - вакансия грузчика. 'Нет уж, грузчиком я не пойду, - рассуждал он. - Это после лаборатории, где в белом халате, теперь грузчиком работать?! Ни за что! Ни за какие деньги не пойду грузчиком, - твердо решил он и заключил: - Да это настоящее безумие!
      Весь вечер Алексей Ильич провел в размышлениях, а на другое утро встал пораньше, собрался и, благословленный Анастасией Кирилловной, пошел устраиваться на продовольственный склад грузчиком.
      
      VIII
      Теперь его окружали верзилы в засаленных робах, пропахшие потом и табаком, а некоторые с испитыми небритыми лицами, приблудившиеся в город из разваливающихся сел. Но Алексею Ильичу не пришлось долго работать на складе. Уже через месяц он не удержался и после получки запил. Несколько дней он не уходил дальше продовольственного магазина, что в соседнем доме. А когда опомнился, то было слишком поздно: со склада его уволили.
      Мысли о потери жены, сожаление о покинутом институте, прочие беды затмевали все светлые, творческие, радостные идеи. Они давили, как тяжелые тучи, преследовали всюду, и от них невозможно было отделаться. 'Но ведь я все еще хочу заниматься любимым делом, - убеждал Алексей Ильич самого себя. - Я должен реализовать все свои лучшие замыслы'. Он подолгу задумывался о своем положении. С горькими мыслями приходится бороться. Но в борьбе этой нет пока успеха. Алексей Ильич осознавал это. Здесь, дома, или в баре - это свинство сидеть и пить. Пропивать деньги, которых теперь не хватает. Да, это помогает справиться с тяжелыми мыслями, хотя бы на время забыться в хорошей компании, когда вдруг начинаешь понимать, что ты в состоянии преодолеть горы неурядиц. Тогда становится легче, оправдывался он перед собой и мнимым образом жены, но ненадолго.
      Набравшись терпения, Алексей Ильич взялся искать себе другое занятие. И снова звонил, ходил по адресам, брался за поденную работу. Он уже было совсем отчаялся, пока однажды какой-то таинственный и темный случай не познакомил его с иностранцем.
      На другой день Алексей Ильич вернулся домой в хорошем расположении духа и с бутылкой дорогого коньяка, который он сам никогда бы не сумел купить. Выпив стаканчик за здоровье и дружбу народов, он позвал Никиту:
      - Давай-ка, собирайся.
      - Куда, пап?
      - Расскажу по дороге.
      Никита ликовал. Наконец-то они с отцом куда-то идут, неважно, куда, главное - они снова вместе.
      - Пап, а мы пойдем смотреть крейсер 'Аврору'? Помнишь, ты обещал? - с надеждой спросил Никита.
      - Пойдем, но в другой раз, - ответил Алексей Ильич и опять задумался, плененный какими-то счастливыми мыслями.
      - Ты каждый раз так говоришь, сколько уже месяцев! - возмутился Никита.
      - Я обещал тебе, значит, пойдем.
      - А сейчас мы куда?
      - К фотографу.
      - Зачем?
      - Он поснимает тебя и заплатит много денег.
      - Ух ты, правда, что ли?
      - Правда.
      - А кто он, этот фотограф, богатый?
      - Очень. Он немец, а немцы - все богатые.
      - Он заплатит деньги за мои фотографии?
      - Да, сынок, он хорошо нам заплатит, - подтвердил Алексей Ильич. - Ведь нам много чего нужно купить. Тебе - теплую куртку, из старой ты уже вырос. Мне - новое пальто. - Он вздохнул и добавил: - Быстро же ты растешь. И зачем Бог сделал нашу семью такими рослыми? Наверное, он испытывает меня на живучесть. Ха-ха!
      'Странный этот немец, - задумался Никита дорогой. - Папа ему наверно рассказал, что я жутко люблю фотографироваться, и показал ему мои снимки. Вот, значит, для чего он их куда-то вчера носил! Теперь понятно. Правда, все эти снимки детские. И чем это они немцу понравились?'
      Поход был не долгим, они шли с четверть часа: сначала миновали соседний двор, перешли улицу, потом другой двор, повернули налево, пересекли переулок и там подошли к красивому, чисто убранному подъезду. Двор был ухоженный, и Никита подумал, что здесь, наверное, живет очень хороший дворник. Дверь не изрисована, скамейка свежеокрашенна, а возле подъезда цвели красные, белые, желтые розы.
      Войдя в дом, отец и сын оказались в длинном вестибюле, и зашагали по красной ковровой дорожке прямо к лифту. Там, справа, возле лифта, за конторкой сидела пожилая вахтер и читала газету в свете настольной лампы с голубым абажуром. Увидев мужчину с мальчиком, она подняла глаза, поправила очки и строго, подозрительным тоном спросила:
      - Вы к кому?
      - В шестую. Нас сейчас ждут, - уверенно ответил Алексей Ильич.
      Вахтер молча ему кивнула и, обведя гостей любопытным взглядом из-под очков, снова взялась за газету.
      Они вошли в лифтовую кабину, Алексей Ильич закрыл дверцы с узкими высокими окошками, нажал на кнопку и сразу, с гулким гудением, лифт поплыл вверх мягко и деликатно, чтобы ни дай бог не причинить беспокойство своим пассажирам. В окошко было видно, как вниз ползут этажи: первый, второй и вот появился третий. Тут лифт плавно остановился. Алексей Ильич открыл дверцы и пропустил вперед Никиту. Затем они направились к обитой кожей двери почему-то с цифрой девять над глазком. Алексей Ильич надавил кнопку звонка, и за дверью раздалась переливчатая, звонкая трель.
      Дверь отворил высокий, лысоватый господин с розовым улыбающимся лицом. На нем был длинный сиреневый халат с ветвистым узором, вышитым золотом, и черные лакированные туфли на босую ногу.
      - Guten tag , - сказал Алексей Ильич вежливо с легким поклоном.
      - Ah, russisch junge! - обрадовался немец, увидев мальчика. - Guten tag!
      - Wir kommen , - просто объяснил Алексей Ильич.
      - Kommen sie bitte , - улыбаясь, пригласил немец, открыл шире дверь, пропустил гостей и затем сказал уже по-русски: - Прошу вас, говорийт мне русски. Я хорощо понимайт русски.
      - Хорошо, - сказал Алексей Ильич. - По-русски, так по-русски.
      Они вошли в большую, светлую прихожую. Немец тотчас закрыл за ними дверь, обернулся к гостям и радостно, с акцентом, проговорил:
      - Ощень рад!
      - Да, а как насчет денег? - не растерялся Алексей Ильич. - Мне бы еще...
      - Но вы получайт аванс. Остальной после, - объяснил немец, сценично нахмурившись.
      - Мне бы еще добавить, - попросил Алексей Ильич. - Хотя бы половину оставшейся суммы.
      Немец неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал, повернулся и ушел в комнату.
      - Будь умницей, - ободряюще сказал Алексей Ильич сыну. - Ты ведь послушный мальчик?
      Никита кивнул.
      - Побудишь с фотографом некоторое время, а потом я приду за тобой.
      - Пап, когда ты придешь?
      - Чуть позже.
      - Мне не очень тут нравиться, - признался Никита.
      - Ничего страшного, сынок, он обещал сделать несколько хороших снимков и потом отпустит, - с наивным простодушием объяснил Алексей Ильич.
      - Пап, а зачем они ему?
      - Напечатает в журнале. В журнале мод.
      - Но я не хочу.
      Тут вернулся немец. Он неохотно улыбнулся и протянул Алексею Ильичу деньги.
      - Остальной получет ващ малчик, - объяснил он.
      - Danke, то есть спасибо, - вежливо сказал Алексей Ильич, взял аванс и спрятал в карман за пазухой.
      - Хорощи малчик, - тут же заметил немец и подмигнул Никите левым глазом.
      Никита прижался к отцу и тоскливо потупил взор.
      - Ну вот, дорогой мой, я должен идти, - сказал Алексей Ильич, поглаживая его по голове. - Через пару часов я заберу тебя.
      Никита робко кивнул.
      Когда Алексей Ильич вышел, и дверь за ним захлопнулась, веселый немецкий дядя поманил пальцем Никиту.
      - Иди, иди сюда, милый дитья, - проворковал он с выразительно сладкой улыбкой, как будто его собираются попотчевать медом; в предвкушении он весь искрился благодушием, но глядел коварно хитрыми глазами.
      Никита неохотно последовал за немцем. Они вошли в просторную, светлую, хорошо обставленную комнату. Тут Никита остановился и огляделся. Посреди этой комнаты стояла огромная кровать, такая большая, что на ней удобно бы разместился и слон. Она была убрана золотистым покрывалом, на котором валялись пушистые игрушки: бурый медвежонок, белоснежная собачка с голубыми глазами, а возле кровати Никита заметил красивый, новенький самосвал с веревочкой, точно такой он видел неделю назад в магазине 'Детский мир', куда они ходили с бабушкой за тетрадями, ручками, цветными карандашами и прочими школьными принадлежностями. На стене висели и громко тик-такали часы домиком с большим маятником в виде улыбающегося солнца. На потолке радужно переливалась большая хрустальная люстра. Рядом с кроватью, у стены, стоял низенький столик, на нем лежали какая-то книга, несколько красочных журналов с красивыми девушками на обложке и коробка шоколадных конфет с коньяком.
      Немец взял коробку конфет, открыл ее и протянул Никите. Никита смутился и не стал брать конфету. Тогда немец ему подмигнул, весело хохотнул и проговорил:
      - Не пугайся, mein Engel . Ви немнощко поиграйт. Я буду тебья снимать и сделайт много хорощий фото. А потом ты пойдещ домой с деньгами для твой папа.
      Произнеся эту многообещающую формулу, изрядно коверкая слова, немец взял одну конфету, сунул в рот и, почмокивая с благодушным видом, положил соблазнительно раскрытую коробку на столик. Затем, не переставая улыбаться, он подошел к Никите и легонько погладил по голове.
      - Менья завут дядя Ганс, - представился он и протянул руку. - А как твой имя, малчик?
      Никита потупил взор и робко назвался, но руку не пожал. Этот дядя Ганс ему совсем не понравился: толстый, розовый, и улыбка у него какая-то ненастоящая. А еще пахнет духами, как женщина. Но игрушки у него классные. 'Интересно, чьи они? - спрашивал себя Никита. - Может у него есть дети? Странно все это. Зачем тогда ему мои фотографии понадобились, если у него есть свои дети? Но раз папа привел сюда, значит, он этому дяде Гансу доверяет. Папа плохого не посоветует. Он всегда говорит, что желает мне только добра'.
      Между тем дядя Ганс улыбался и любезно ворковал:
      - О, какой славный имя! Никита! Мы с тобой будем дружны. Ты будешь приходийт ко мне, играйт и есть много хорощий конфект. Сколка хотьеть.
      'Нужны мне твои конфект, - подумал про себя Никита. - Вот та собака классная и медвежонок тоже; а самосвал! - мне бы такой'.
      - Никита, проходи, садись на кровайт, не надо смущатся, - любезно предложил дядя Ганс.
      Никита скромно сел на краешек кровати, не спуская глаз с новенького самосвала.
      - Я приехал к тебье из далекой Германья, чтобы делать фото, - продолжал немец, поднимая с кровати пушистых зверей. - А этот медведь и собака твой. - Протянул их мальчику. - Я очень люблю детьей.
      Никита взял собаку и улыбнулся.
      - А тут есть большой мащина, он тоже твой, mein Engel. - Дядя Ганс взял веревочку и подкатил самосвал к ногам мальчика. - Давай, поиграй, - легонько похлопал Никиту по спине.
      Никита спустился с кровати, посадил собаку в кузов и стал катать ее вокруг журнального столика. Наблюдая за ним, дядя Ганс сиял от удовольствия. А потом куда-то вышел. Никита увлекся игрушками, он стал возить собаку и медведя по очереди. Спустя несколько минут дядя Ганс вернулся с высокой треногой в руке и фотоаппаратом 'Nicon', болтавшимся у живота на широком ремешке. Раздвинув ножки треноги, он установил ее напротив кровати, потом прикрепил к ней фотоаппарат с торчащим вперед очень длинным объективом и принялся настраивать его с возбужденным предвкушением чего-то особенного.
      - Ты можещь снять твой туфли и играйт на кровайт, - попросил дядя Ганс.
      Никита покачал головой и ответил:
      - Спасибо, но мне нравится играть на полу.
      - Mein Engel, но я хочу тебья снять, - объяснил дядя Ганс, показав на камеру, - хочу фото на кровайт.
      Никита послушался. Пока дядя Ганс настраивал свою технику, он лежал на животе, подняв кверху ноги, и, болтая ими в воздухе, разговаривал с собакой:
      - Я заберу тебя с собой. Тебе понравится у нас дома. Я познакомлю тебя с моими солдатами.
      - Хорощо, Никита! - воскликнул дядя Ганс. - Очень хорощо. А тепьерь ты можещ стягивайт твой светэр. Раздэвайс.
      - Мне лучше в свитере, - ответил Никита и признался: - этот свитер новый, его бабушка связала.
      - Я уже сделал твой фото в светэр, теперь надо без светэр, - терпеливо настаивал дядя Ганс, опускаясь на кровать рядом с Никитой.
      - Но я не хочу без свитера, - заупрямился тот.
      - Mein Engel, я должен снять тебья раздетым. - Он легонько провел нежной ладонью по щеке мальчика.
      - Пожалуйста, не надо фотографировать раздетым, - попросил Никита.
      - Почему?
      - Я уже вырос и не люблю сниматься голым.
      - Мой малчик, я желайт сделайт из тебья прэлестный маленький Амур в райском саде. Это выйдет очень, очень хорощо и красиво, понимайт? - сказав так, дядя Ганс подошел к столику, взял журнал с каким-то странным названием 'NeoAnaideia', перелистал его и показал Никите картинку: 'Амур и Психея'. - Видищь, как хорош эти античны боги. Они прекрасны! Я тоже сделайт тебья прекрасный ангель. - Он помог Никите снять свитер. - Вот так, есть хорощо, скоро ты будещь истинный Амур, - аппетитно произнес дядя Ганс и бросил свитер на кровать. - Раздевайт, сейчас я для тебья кое-что доставайт, - с этими словами он подошел к шкафу, распахнул его и стал в нем копаться, как в утробе большого прожорливого дракона. На полках лежали довольно странные предметы: отрезанная голова Медузы Горгоны, разорванная поперек тела змея, половинки ее висели на ребристом и гибком позвоночнике, перья ангелов, трезубец Нептуна, свирель Сатира и прочий псевдоантичный хлам, битком заполнявший фантастический шкаф дяди Ганса.
      Никита раздеваться не стал, он сел на кровати, свесил ноги, сунул их в туфли и стал разглядывать красочный журнал с фотоиллюстрациями, который дал ему дядя Ганс. В журнале было много любопытных картинок: изображения античных богов, ангелов, мифических существ. Все они были красивые и обнаженные, как нравится дяде Гансу. Некоторые из богов и богинь занимались чем-то странным, и это были порочные игры. Никита смутился. Если бы бабушка Настя увидела такой журнал в его руках, то немедленно бы отобрала, а потом крепко отругала. А может быть, на полдня поставила бы в угол. Но дядя Ганс наказывать не собирался, и Никита продолжал листать журнал возмутительного содержания с простодушным любопытством. Вот лебедь, изящно изогнув длинную шею, целует красавицу Леду, нежно прильнув к ее телу. Дальше: сатир, похотливо расставив руки, в пылком возбуждении настигает робкого красивого юношу в темной роще. А вот маленький Амур парит над слившимися в любовной страсти Адонисом и Афродитой на поляне среди красных роз. Нагие Венера в объятиях Марса. Вакханалия. Тут Никита раскрыл рот от смущения и поспешил перевернуть эту страницу, пока немец не видит. На всех снимках были загримированные, переодетые или совсем голые люди искусно изображающие древних богов. Похоже, им было очень весело и хорошо плясать в неприличном виде.
      - Сматри, это все твой, - приятно улыбаясь, сказал дядя Ганс, выныривая из волшебного шкафа. Он прикрыл дверцы и протянул Никите крылья и лук со стрелами. Никита закрыл журнал, отложил его в сторону и принял необыкновенный подарок.
      Эти удивительные предметы и в самом деле выглядели так, будто были занесены ветром из далекой старины: прекрасные белоснежные крылья были сделаны из гусиных перьев, а лук - из полированного красного дерева, он имел изящный изгиб и украшен позолоченным орнаментом, точно и в самом деле когда-то принадлежал Амуру. Хоть сейчас бери стрелу с золотым наконечником и пронзай человеческие сердца любовной страстью.
      - Нравится? - спросил дядя Ганс, потирая руки от нетерпения. - Тогда снимай, наконец, ненужный одежда, и ты превратишься в прекрасный милый ангель.
      - Я не буду ангелом, - твердо ответил Никита и хмуро поглядел на немца. - Я не хочу раздеваться.
      - Ты должен, твой папа обещайль.
      - Нет, я не хочу. - Никита положил крылья и лук на кровать.
      Дядя Ганс посмотрел на Никиту с укором, но не разозлился. Его взгляд снова смягчился в улыбке. Невинность мальчика увлекала его до внутреннего трепета, как шедевр изобразительного искусства, который теперь был в его распоряжении. Он уже предчувствовал желанный итог своим трудам. Тогда он перевел дух и вкрадчиво продолжил:
      - Понимайт, милый друг, мы не должны стесняйт свой внещность и чуств. - Театрально приложил руку к своей груди, там, где сердце. - Живья по христианским догматам, люди стали бояться собственный тьело, а естественный желанье объявляйт грехом. Общество налагайт несправедливый запрьет на то, щто кагда-то воспевайт Эллада, в ее прекрасных произведеньях: скульптура, живопись, роман. Так пачему же мы скрывайт красоту человьеческого тьела, если оно дастойно васхищенья? Надеюсь, ты согласьен с тем, щто человьек - самое савершенное тваренье Бога?
      Никита принужденно кивнул, он слушал с недоумением и не совсем понимал, что этот немец имеет в виду, в его душе мешались чувства ужаса и удивления. Дядя Ганс наступал, терпеливо дожидаясь удобного момента, чтобы, наконец, насытиться беззащитной сладостью. В порыве желания, когда ничего больше, кроме объекта вожделения не существовало, он продолжал свои рассуждения, ловко подбирая русские слова, не очень заботясь, понимают его или нет. Возможно, ему не раз приходилось проповедовать такие эстетические истины перед своими натурщиками разных возрастов, словно заправский гипнотизер.
      - Ja-ja, искусство принемайт новый метод и форму в фотаграфии, но далжно использовайт опыт прошлаго, щтобы отражать жизнь человьека в его самых прекрасных образах, - продолжал дядя Ганс. - Так вот, я восхищайт твореньем античных автор, я хотьеть представляйт прекрасный человьеческий идеаль, который волновайт сердца. Я достигайт это благодаря мой хароший натурщикам и получайт эстетический удовлетворенье. И ты, mein Engel, повьерь, ты прекрасней всех и не должен скрывайт свой красота. К чему подавляйт естественный влечений, давай будем смелым! - призвал дядя Ганс. На мгновение он замешкался, видимо, в попытке подобрать нужные слова. Напряжение возросло во всем его теле, дальше тянуть было невыносимо, губительно. Возникло непреодолимое притяжение, и он поддался ему. Никита глядел на этого странного человека без памяти, захваченный в плен его колдовскими речами. Дядя Ганс широко расставил руки, словно хотел заключить мальчика в объятия. Как вдруг случилось неожиданное: пояс на его халате развязался, и халат распахнулся. Тут Никита с удивлением обнаружил, что немец-то под халатом совсем голый! Дядя Ганс недовольно цокнул языком, не желая такого скорого разоблачения. А Никита в изумлении на мгновение растерялся. Но, в следующую минуту, как будто кто-то сверху шепнул ему: 'Беги!'
      Дядя Ганс, беспокоясь, что парнишка может ускользнуть, схватил его за руку, но Никита ловко, как белка, вывернулся, прошмыгнул мимо ног немца и бросился в коридор. Там он с размаху ударился коленкой о какой-то угол, вскрикнул, но стерпел боль, и хромая, побежал к двери.
      - Куда ты, mein Engel? - возвал к нему дядя Ганс и поспешил вдогонку за мальчиком. - Никита! Постой! - кричал он, протягивая к нему руки. - Это хорощий игра!
      Дверь была заперта, но ключ торчал в замочной скважине. Никита торопливо повернул его, замок щелкнул, и дверь поддалась. Прежде чем подоспел дядя Ганс, Никита стремглав выскочил на лестничную площадку. На ходу запахивая свой предательский халат, немец последовал за мальчиком, все еще продолжая на что-то надеяться. А Никита, прихрамывая на ушибленную ногу и тяжело дыша, уже начал спускаться по лестнице. Дядя Ганс кинулся было за ним, но понял, что не догонит и остановился на площадке, провожая мальчика разочарованным взглядом. Игра не состоялась. Волной нахлынула досада.
      - Teufel! - выругался он и, махнув рукой, пошел к себе.
      Никита примчался домой, не помня себя от ужаса. Он вбежал в гостиную и застал отца, сидящим с бутылкой коньяка в кресле перед телевизором. Алексей Ильич находился в глубокой задумчивости - он мечтал. Бывает, что хорошие деньги прямо с неба падают. Подумать только, всего несколько снимков для какого-то иностранного журнала, но как выгодно!
      - Папа! Папа! - прокричал Никита, бросаясь на шею к отцу. - Он колдун! Дядя Ганс настоящий колдун! Зачем ты меня отвел к нему?
      - Как, ты уже вернулся? - зевая, спросил Алексей Ильич, опуская на половину опустошенную бутылку коньяка на пол.
      - Я сбежал от него!
      - Он дал тебе денег?
      - Я сбежал от него, папа.
      - Сбежал? - удивился Алексей Ильич.
      - Да, я сбежал! Он настоящий колдун! Он хотел превратить меня в ангела! - горестно кричал Никита.
      - Погоди, разве он не дал тебе денег? - с недоумением спросил Алексей Ильич.
      - Он называл меня ангелом! Но ведь я не ангел! Я живой! - всхлипывал Никита.
      - Это очень странно, - вздохнул Алексей Ильич.
      - Пап, ведь этот немец ненормальный, правда? - продолжал Никита. - Ведь он колдун?
      - Колдуны бывают только в сказках, которые ты слишком много читаешь, дорогой, - проговорил Алексей Ильич. - Скажи, он фотографировал тебя?
      - Да, и он хотел сделать меня ангелом! А я от него сбежал. Пап, я ногу разбил. Посмотри, у меня синяк на коленке. - Никита выставил вперед ногу, осторожно задирая штанину.
      Но Алексей Ильич не обратил на это внимания.
      - Значит, фотографировал, а денег не дал. Вот гад! Никому теперь верить нельзя. Что за жизнь настала?! - пробормотал он с досадой.
      - Пап, он волосатый как фавн! И дурак. Мы ведь больше к нему не пойдем, правда?
      - Хм, где ж мы с тобой умного теперь найдем?
      - Не надо никого искать. Я больше не хочу.
      - Но ведь ты хочешь есть? И папа хочет есть. А чтобы нам есть и тепло одеваться, нужны деньги. Немец обещал много денег за твои снимки, понимаешь?
      - Не надо больше к немцу. Я стану бутылки собирать. У нас будут деньги, слышишь? - По щекам Никиты покатились слезы.
      - Бутылки? - зевая, произнес Алексей Ильич. Веки его невольно смыкались, но он их упрямо поднимал, пытаясь сосредоточиться.
      - Да, пап, у нас будут деньги на еду, обязательно будут, - хныкал Никита.
      - Ну, хорошо, - тихо проговорил Алексей Ильич. - Я верю тебе.
      Никита с облегчением всхлипнул и успокоился: отец больше не собирается вести его к немцу. Алексей Ильич, не сумев больше поднять тяжелые веки, бессильно уронил голову на плечо и задремал. Тогда Никита оставил спящего отца и пошел в свою комнату, утирая слезы. Только теперь он вспомнил, что новый, подаренный бабушкой свитер остался лежать на кровати у немца. Никите стало обидно. Вот беда, как же теперь забрать свитер? К этому проклятому колдуну, дяде Гансу, возвращаться страшно. Тогда уж он точно сцапает и превратит в ангела, рассудил Никита. Наплакавшись еще и за безвозвратно потерянный свитер, Никита решил не говорить о нем никому. Он подумал, зачем расстраивать бабушку, ведь она будет сильно переживать, а у нее слабое сердце. Но если она сама спросит? Тогда придется сказать, что забыл свитер во дворе на скамейке, а когда вернулся, его уже не было.
      Приняв такое решение, Никита успокоился. Бабушка Настя не станет наказывать, она только строго поворчит, чтобы впредь был внимательнее, а про немца с его дурацким журнальчиком она ничего не узнает. Тогда Никита поспешил во двор к тополю. Ему очень хотелось рассказать о страшном колдуне. Ведь тополю можно довериться. Вот кто выслушает с сочувствием и обязательно поймет.
      Спустя некоторое время после неудачи с немецким фотографом, Алексей Ильич снова устроился грузчиком в новый большой магазин на Васильевском острове.
      Вернувшись из больницы, Анастасия Кирилловна снова взялась поучать упрямого соседа. Эта мудрая женщина еще на что-то надеялась. Она постаралась собраться с терпением. Хватило бы сил. И стала уговаривать Алексея Ильича креститься. 'Сходите в церковь, легче станет, потом помянете добрый мой совет'. Наконец ее слова все-таки дошли до цели. Алексей Ильич решился. Когда настало воскресное утро, он подстриг бороду, чтобы она выглядела аккуратнее, отказался от завтрака, потому что причащаться следует натощак, оделся и вышел из дому. Но по дороге в церковь он встретил старого знакомого, который продолжал работать под начальством Вертлякова. Они разговорились и потом полдня просидели в кафе, рассуждая о делах в институте, заблудившемся где-то коммунизме и Боге.
      
      IX
      Осень раскрасила тополь желтыми красками печали по ушедшему лету. По небу ползли тяжелые дряхлые тучи, время от времени они поливали мелким унылым дождем. Ветер насвистывал свою прохладную мелодию и подметал двор, как ему вздумается: то собирал в кучи листву и мусор, то разгонял их по сторонам и углам. Иногда ветер шалил: приносил с улицы какую-нибудь бумажную обертку или автобусные билеты, листья, носовой платок и гонял их по двору. Больше всего ветру нравилось играть с целлофановым пакетом, который он обнаруживал в мусорном контейнере и ловко выдувал оттуда. Он наполнял пакет воздухом, подбрасывал его, кружил над двором и цеплял к ветке тополя. Тогда беспомощный пакет начинал громко шелестеть и трепетать как от страха.
      В тот год Никита начал ходить в школу. Накануне торжественного дня, Анастасия Кирилловна купила ему ранец и школьную форму. А за букетом красных гладиолусов она специально ездила на рынок, там еще можно было найти цветы подешевле.
      На другое утро Анастасия Кирилловна встала пораньше. Подошла к настенному календарю, что висел на кухне, и оторвала последний листок августа. 'Вот и наступила школьная жизнь, - вздохнула она, с умилением глядя на календарь. - Подрос парнишка, учиться теперь станет'. Приготовив завтрак, она взяла ключ и пошла к Мальцевым.
      - Пора вставать, милый, - вкрадчиво проговорила она, заглянув к Никите. - Сегодня у тебя первый день в школе.
      Никита открыл глаза, сощурился от света и потянулся, зевая во весь рот. Перед завтраком он собрал в ранец тетради, ручки, карандаши, надел новый костюм и пошел к бабушке. За едой Анастасия Кирилловна рассказывала о том, какое это важное время наступило в его судьбе, и потом вспоминала свою сельскую школу, в которой она училась еще до войны. Никита слушал бабушку с любопытством, и в его воображении рисовалась новая, загадочная и увлекательная жизнь.
      - Представь-ка себе такую картину, - попросила она в заключении. - Вот свежий, солнечный день, осень уже переодела бескрайний таежный лес в золотистый наряд, а в синем небе летят на юг стаи птиц. Вот бредет человек по неведомой ему тропе. Вот он для смелости напевает себе: 'Велика Сибирь родная, сердцу милая страна; путь-тропиночка кривая, ты подруга мне одна...' Шагает человек и верит своей тропе, надеется, что она родимая приведет к дому. 'Ты ведешь меня во мраке - к свету, счастью и любви; пусть коварные овраги остаются позади...' Как вдруг тропа возьми и разделись надвое. Беззаботная песня путника тотчас смолкает, и лес погружается в угрюмую тишину. Только ветер гудит в еловых кронах, и желтые листья березок тревожно перешептываются вверху. Что же это такое? Человека охватывает волнение. По какой же тропе ступать? Он начинает гадать, какая из них ведет к дому, а какая - в дремучую чащу. Бог их знает. И вот стоит путник, в отчаянии с ноги на ногу переминается, головой по сторонам вертит, осматривается, подсказать в лесу некому. А выбор сделать надо немедленно: опасно в тайге одному, ночь приближается. Вот так задача! Бывает ведь, тропа заканчивается крутым обрывом - глубокой пропастью. И тебе, дорогой мой, тоже не раз придется стоять перед похожей задачей и решать, по какой тропе направиться дальше. Ну хорошо, тебе, я вижу, не терпится узнать, как все-таки наш путник выбрался из тайги. Да очень просто! Пошел он сначала по одной тропе, вернулся; пошел по другой и тоже вернулся. Поразмыслил у развилки и, выбрав из двух самую исхоженную тропу, смело зашагал по ней. Она и привела его в деревню. Так-то, милый мой друг, мудрый человек поступает: пользуется богатым опытом и знаниями прежних поколений.
      В торжественный день перед школой собралось много народу: ученики, родители, учителя. Все волновались, суетились, кто-то слезно звал маму в толпе, где-то смеялись, откуда-то доносился плач грудного ребенка, а из динамиков звучали детские песни, славящие школьные годы чудесные. Потом на крыльцо вышел высокий мужчина в шляпе. Это был директор. Музыку тотчас выключили, во двор пришла тишина, все лица обратились к директору. Он подошел к микрофону, шумно дунул в него и, убедившись в исправной работе, начал свою речь. Прежде всего, директор сказал несколько очень важных слов в честь Дня знаний, затем он говорил о школе и среднем образовании, потом поздравил учеников и учителей с началом учебного года, а первоклассников с первым в их жизни школьным звонком. Когда он закончил свою продолжительную речь, маленькая девочка в беленьком фартучке, поднятая на руки усатым старшеклассником, прозвенела колокольчиком, после чего толпа вновь оживилась: к директору и учителям потянулись школьники. У каждого был красивый букет, и оттого казалось, будто разлилась цветочная река. Цветов на самом деле было так много, что директору их стало некуда девать, но ему все равно их дарили и дарили. Вскоре к нему на помощь поспешил кто-то из служащих школы, спортивного вида господин, и директор с удовольствием передал ему охапку цветов, но тотчас был вынужден принимать цветочные подношения снова.
      По левую руку от директора стояла завуч с лицом старым и надменным, в котором, вдобавок, отражалось глубокое разочарование жизнью. Она принимала шелестящие целлофаном букеты, чуть кивала и скептически улыбалась. Эта женщина выглядела уставшей и злой, и Никите не понравилась. Он не захотел подниматься на крыльцо и вручил свои гладиолусы пожилой учительнице, которая возглавляла его класс. У нее тоже быстро набрался пышный букет, и она растерянно выглядывала из-за него, опьяненная благоухающим изобилием. Когда цветочная феерия наконец закончилась, учителя собрали своих первоклашек и повели в школу знакомиться с новой жизнью.
      Анастасия Кирилловна то и дело поглядывала на часы, она торопилась вернуться в очередь перед гастрономом, которую заняла с утра. Там, в отделе мясных продуктов, выкинули колбасу. Поэтому, как только линейка была завершена, она позвала Никиту, обняла его, поцеловала в лоб и благословила:
      - Иди с Богом, мой милый, учись. Будь хорошим и прилежным учеником. Слушайся учительницу Катерину Игоревну. Я с ней разговаривала недавно. Она очень хорошая учительница. Все, что будут говорить, запоминай, записывай в тетрадку. Учи так, чтобы на всю жизнь урок запомнился, каким бы трудным он тебе не казался. В жизни пригодится все. А Бог поможет, если усердие твое увидит. Учись, чтобы знал все науки, тогда легко тебе будет в жизни. А неучем, пропадешь, сгинешь во мраке. Ну все. Храни тебя Бог. - Она перекрестила воздух перед мальчиком. - Я верю, что ты будешь хорошим учеником. Ну, ступай теперь, иди с Богом, милый. - Анастасия Кирилловна обняла его и прослезилась.
      Никита поцеловал бабушку в щеку, повернулся и стал подниматься по лестнице в хвосте строя своих одноклассников.
      Анастасия Кирилловна глядела ему в след и улыбалась. Никита подошел к двери и обернулся. Он с тоской посмотрел на бабушку. Она так и стояла во дворе маленькая, седоволосая, с блестящими от слез глазами. Она помахала ему рукой. Никита помахал в ответ и смело вошел в школу.
      В такой удивительный день Никиту ждало первое разочарование: оказалось, что все мальчики в школе носят такие же костюмы как у него самого - синие пиджачок и брюки. Никита терпеть не мог, если на улице вдруг повстречается кто-нибудь одетый в такую же рубашку или куртку, какая была на нем. А тут весь класс, все мальчики, вся школа носит одну форму! Даже у девочек одинаковые платья! Беда какая-то! Никита негодовал, ему стало неловко и очень обидно. 'Как же так? Ведь бабушка долго выбирала, примеряла на мне костюм, и все-таки, так досадно ошиблась!', - недоумевал он.
      Классный кабинет показался Никите очень большим и серым, тесно заставленным партами и стульями в три ряда. Окна были высокие, на подоконниках густо зеленели в горшках растения, вдоль стены, позади класса, стояли шкафчики с книгами на полках, а над доской висел портрет Ленина, большой в резной позолоченной раме. Ленин, как живой, очень внимательно смотрел сверху, будто следил за каждым первоклашкой из зазеркалья. И хотя в лице этого, на вид доброго, человека не было ничего угрожающего, Никите все же очень хотелось спрятаться от него под парту: слишком пристальным казался его взгляд.
      Все три урока Никита с тоской смотрел на учительницу Катерину Игоревну. Это была старая, очень серьезная женщина в очках. Лицо ее расписали морщинки, а пепельного цвета волосы были собраны на затылке в клубок охваченный резинкой, какие нарезает бабушка Настя из старой велосипедной шины, чтобы закрывать банки с вареньем. Вид у Катерины Игоревны был такой строгий, что когда она рассказывала ученикам о правилах поведения в школе, мурашки пробирали от страха, а когда она говорила о мире и дружбе народов всей Земли, очень хотелось плакать от горя, которое возникло не оттого, что мира нигде нет и никогда не было, а от тоски по оставленному навсегда беззаботному времени дома и во дворе с книгами. Но Никита давно научился скрывать свои чувства внутри и глядел на Катерину Игоревну с недоумением. Единственное, что было любопытного в этой женщине - это янтарная брошь в виде муравья, которая крепилась на воротнике учительского пиджака слева. Никита, не отрывая глаз, изучал эту брошь, воображая, что вот сейчас янтарный муравей зашевелит усиками, поползет за воротник, и Катерина Игоревна страшно испугается его и закричит. А может быть, не испугается вовсе, а поймает муравья языком и съест его с хрустом, как одна ящерица из телепередачи 'В мире животных'.
      - Никита Мальцев! - вдруг услышал он свое имя. - Никита Мальцев!.. У нас есть Никита Мальцев?
      Никита очнулся от своих размышлений и робко поднялся.
      - Хорошо, Никита. Когда я называю твое имя, что ты должен сделать?
      Никита молчал.
      - Ты должен поднять руку, - сама же ответила Катерина Игоревна. - Пожалуйста, слушай, что я говорю, и впредь не зевай... Садись.
      'А я и не зеваю', - сказал про себя Никита и вернулся за парту.
      Катерина Игоревна поставила галочку в журнале напротив его фамилии и продолжила называть учеников.
      На другой день Никита явился в школу в синем свитере и джинсах. Этот легкомысленный вид мальчика тотчас был замечен Катериной Игоревной. Перед началом урока она позвала Никиту к себе.
      - Почему ты сегодня не в школьной форме? - строго спросила она.
      Никита не сразу сообразил, что ответить. Испугавшись сердитого взгляда учительницы, он стоял перед ней, почти не дыша.
      - Что случилось, где твоя школьная форма?
      - Я...
      - Ну, чего ты молчишь?
      -Я... я не хочу носить школьную форму, - признался Никита и опустил глаза.
      - Это почему же?
      - Мне не нравится...
      - Что не нравится? Объясни мне, пожалуйста.
      - Потому что все так одеты.
      - А разве это плохо?
      Никита молча кивнул.
      - Не понимаю тебя, что же тут плохого?
      - Я не хочу одеваться как все.
      - Ну, это не серьезная причина. Все школьники должны носить костюм.
      - Но почему?
      - Таковы правила школы.
      - Почему я должен носить то, что хочется всем, а не мне?
      - Такие у нас правила, - повторила Катерина Игоревна, теряя терпение. - Никита, сегодня я тебя прощаю, а завтра, пожалуйста, приди в школьной форме, хорошо?
      'За что она меня прощает, я же ничего плохого не сделал', - заметил про себя Никита.
      - Ты слышишь меня?
      Он нахмурился.
      - Послушай, дружочек, если ты не будешь следовать школьным правилам, тебя выставят вон и твоя бабушка очень расстроится, понимаешь меня?
      - Да, - тихо ответил Никита и сжал губы.
      Он здорово испугался последних слов учительницы. Бабушка Настя наверняка расстроится, если его уже на третий день выставят из школы. Нет, бабушку с ее слабым сердцем огорчать никак нельзя. И почему этого не понимает Катерина Игоревна? - недоумевал он. - Злая она.
      На другой день Никита явился в школьной форме, только не в рубашке, как все мальчики, а в красной футболке под пиджачком. Когда Катерина Игоревна увидела его, то молча покачала головой и ничего не сказала. А затем Никита постарался придать своему ненавистному пиджаку хоть какой-нибудь особенный вид: он подворачивал рукава, поднимал воротник и даже вставил в карман красный цветочек, тайком вытащив его из букета, что стоял на учительском столе, как иногда носят деревенские парни по телевизору, когда хотят понравиться женщине. Заметив это, Катерина Игоревна не выдержала и перед началом следующего урока позвала несговорчивого ученика.
      Никита подошел к учительнице с опущенной головой.
      - Подними глаза и посмотри на меня, - потребовала Катерина Игоревна.
      Никита медленно поднял и посмотрел.
      - Сейчас же приведи себя в порядок, опусти рукава и воротник... Живо!
      Никита подчинился. Расправил пиджачок и теперь стоял, всем видом своим выражая безграничную скорбь.
      - Чтобы я больше не видела тебя таким неряхой, - сурово проговорила учительница, глядя на мальчика поверх очков. - Брось эту гвоздику в мусорную корзину и шагай на место.
      На следующее утро костюм Никиты был в порядке, единственное, что его отличало от костюма других мальчиков - значок на груди. Это был профиль Александра Невского - давний бабушкин подарок. Такого значка ни у кого из ребят не было. На этот раз Катерине Игоревне не пришлось придираться к внешнему виду ученика, но все время на Никиту тревожно поглядывала.
      А однажды произошло неизбежное: первоклашек, хочешь, не хочешь, приняли в армию октябрят и всему классу на мальчишечьи пиджачки и девичьи фартучки прикрепили красные звездочки с портретом красивого кудрявого мальчика в центре, очень похожего на ангела, которого тоже почему-то звали Ленин. Володя Ульянов, будущий Ленин, - объясняла Катерина Игоревна детям. Теперь этот человек с портрета над классной доской, став мальчиком, переселился на школьный пиджачок. Никита снова негодовал. Что за наказание! Точно все в этой школе сговорились и пытаются свести с ума. Какие еще октябрята? Октябрята - общипанные орлята, - так иногда дразнили старшие мальчишки с изжеванным красным галстуком на груди. Никита несколько раз старательно терял свою звездочку, но ему настойчиво цепляли другую, и эти звездочки никогда не заканчивались, сколько не теряй - бесполезно. Катерина Игоревна строго за этим следила.
      Но еще хуже стало, когда кто-то из старшеклассников пустил среди малолеток слух, будто бы Ленин был тираном и съел заживо много богатеньких детей и священников. Правда это или нет, Никита точно не знал, но Ленин над доской с тех пор стал внушать ему еще больший ужас, особенно его таинственная улыбка. Чего бы хорошего Катерина Игоревна не рассказывала о Ленине, но с таким аппетитом мог улыбаться только настоящий людоед. Казалось, он так и шептал с портрета: 'Не уйдешь от меня, я все рано тебя съем'.
      Давно, после какого-то страшного сновидения, бабушка Настя советовала Никите делать так: если ты чего боишься, говорила она, нарисуй свой страх повеселее, тогда он уйдет в бумагу и больше не будет тебя пугать. Однажды Никита вспомнил об этом на уроке рисования и вместо яблока на тарелке, что Катерина Игоревна поставила для всех на стул возле доски, он добросовестно перерисовал с титульного листа 'Букваря' профиль Ленина, прицепил к его затылку большой красный бант и подкрасил губы, как женщине. Получилось так забавно! Когда Катерина Игоревна в конце урока принялась собирать работы учеников, то при виде Никитиного 'яблока', едва не лишилась чувств. Ленина она, разумеется, узнала сразу. Катерина Игоревна побледнела, задрожала и с ужасом в глазах стала говорить, что Ленина рисовать запрещается, что за этот дерзкий рисунок ее могут арестовать, отправить очень далеко, в какой-то лагерь, что отца Никиты наверняка посадят в тюрьму, а самого его отправят в интернат. В этом она была кровно убеждена, хотя в лагеря больше никого не сажают, а за карикатуры и вовсе перестали наказывать. И все же Катерина Игоревна разорвала рисунок на мелкие кусочки и бросила в мусорную корзину на глазах всего изумленного класса, после чего попросила учеников никогда Ленина не рисовать, объяснив, что это разрешается только настоящим художникам. Наблюдая, как сильно Катерина Игоревна разнервничалась, Никита сразу подумал, что его страх по ошибке перешел не в бумагу, а в учительницу, она и так всегда чего-то боялась, а теперь ей стало еще хуже. Он очень посочувствовал ее новому горю. Зато портрет над доской, спасибо бабушке, и в самом деле перестал его беспокоить.
      
      X
      С тех пор, как Никита взял ручку и начал учиться выводить по прописям, Катерина Игоревна к своему огорчению обнаружила, что мальчик - левша. Единственный в этом классе левша. За тридцать с хвостом лет работы в школе, на боевом счету Катерины Игоревны значилось уже десять переученных левшей. Иногда их было по одному - два на класс. А однажды - трое. Но сколько бы их ни было, Катерина Игоревна успешно справилась со всеми. Она считала левую руку дурной. Леворукость казалась ей зловещим признаком, и если от этого порока ученика вовремя не избавить, то сам дьявол будет водить ею, и тогда уже не спасти - будет поздно. При виде очередного левши, Катерина Игоревна тяжело вздохнула. Судьба неуклонно продолжает подсовывать новые испытания. Что ж, придется повозиться. И начинать следует уже сейчас, немедленно.
      Закончив выводить на доске закорючки, Катерина Игоревна повернулась к классу, отряхивая руки от меловой пыли, которая закружилась перед ней легким белесым облачком, и строгим голосом сказала:
      - Никита Мальцев, встань, пожалуйста.
      Никита положил ручку рядом с тетрадью и поднялся.
      - Выйди к доске.
      Никита, всей душой чувствующий недоброе настроение учительницы, медленно пошел к доске с опущенной головой.
      - Повернись лицом к классу, - скомандовала Катерина Игоревна. - А теперь посмотри, как нормальные дети пишут в своих тетрадях.
      Класс, прервавший работу, с любопытством следил за учительницей и приговоренным к исправительной пытке товарищем. Что сейчас будет?
      - Пишите дети, не отвлекайтесь. Мухин, прекрати зевать. - Она звонко похлопала в ладоши. - Все продолжаем работать!
      Класс живо склонился над прописями.
      - Что скажешь, Никита? - спросила Катерина Игоревна прежним холодным тоном.
      Никита посмотрел на учительницу и грустно пожал плечами.
      - Ты видишь, все держат ручку в правой руке? - продолжила она. - Посмотри, в нашем классе левшей нет. Кроме тебя одного.
      Среди учеников кто-то хихикнул.
      - Женя, ты опять вертишься! Я тебя предупреждала, выгоню вон, - сурово пригрозила она, и вновь обратилась к Никите: - Поэтому, сейчас ты сядешь на свое место, возьмешь ручку в правую руку и продолжишь работу как все. Слышишь?.. Иди.
      Никита направился на свое место, а Катерина Игоревна повернулась к доске, взяла мел и продолжила выводить на ней палочки и крючки. Никита сел, нарисовал запятую правой рукой и робко переложил ручку в левую. Катерина Игоревна, ожидавшая это, положила мел и двинулась по ряду. Когда она остановилась возле Никиты, обдавая сладким благоуханием крепких духов, он поежился.
      - Никита, немедленно возьми ручку в правую руку, - потребовала она страшным голосом Бабы Яги из мультфильма про Ивана Царевича.
      Никита прекратил писать, поднял глаза на учительницу и тихо сказал:
      - Я не могу.
      - Почему?
      - Потому что я привык левой рукой, - признался он.
      - Послушай, Никита, ты пришел в школу, чтобы научиться писать правильно, как все нормальные люди, - сказала Катерина Игоревна.
      - Но у меня не получается.
      - А ты попробуй. Давай договоримся. Вот этот лист в тетради, ты заполнишь правой рукой, ладно?
      - Я уже пробовал, но тогда крючки и палочки наклоняются в другую сторону. Это ведь тоже не хорошо, да?
      Притихший было класс вдруг разразился громким смехом.
      - Тихо, дети, не отвлекайтесь, - потребовала Катерина Игоревна и настойчиво с раздражением произнесла: - А ты, Никита, немедленно возьми ручку в правую руку. Ты слышишь меня?.. Вот так, молодец. Теперь продолжай писать. - Убедившись, что мальчик пишет правой рукой, она направилась к доске. Там она обернулась, и ее взгляд снова пал на Никиту, который по-прежнему выводил прописи левой рукой.
      - Мальцев! - воскликнула Катерина Игоревна.
      Никита вздрогнул, уронил ручку и опустил глаза. Класс обратил взоры на несчастного мальчика и учительницу.
      - Встань, сейчас же! - воскликнула она, глядя на Никиту в упор и нахмурив брови, при этом на ее лбу собрались строгие складочки, как у разгневанной волчицы из сказки про Маугли.
      Никита поднялся.
      - Ты все еще продолжаешь писать левой рукой? Немедленно возьми ручку в правую. Ты слышишь меня?
      - Да.
      - Тогда сядь и пиши как положено.
      - Я не могу, - трагичным голосом проговорил Никита.
      - Почему?! - Катерина Игоревна уже начала выходить из терпения. - Ответь мне, всему классу, почему ты не можешь?
      - Моя правая рука отказывается брать ручку, - обречено произнес Никита.
      Класс опять засмеялся.
      - Господи, ну сколько же надо терпения с такими вот упрямцами! - запричитала Катерина Игоревна. - За что мне такое наказание? Никита, если ты сейчас же не начнешь писать правой рукой, я вызову твоего отца в школу. Слышишь?
      Никита кивнул, не поднимая головы.
      - Садись, - приказала Катерина Игоревна. Но в следующую минуту прозвенел звонок, и урок чистописания закончился.
      На другой день, помахивая и звучно шлепая длинной деревянной указкой по ладони, Катерина Игоревна приближалась по проходу среди парт к Никите. Когда она подошла и наклонилась над ним, обдав удушающим ароматом духов, сладких до тошноты, Никита вжался в стул. Озноб пробежал по его спине, чувство вины перехватило дыхание, он положил ручку на парту.
      - Никита, - произнесла Катерина Игоревна суровым тоном, - ты разве не помнишь наш вчерашний урок?
      - Помню, - тихо ответил он.
      - Меня зовут Катерина Игоревна, - напомнила она.
      - Помню, Катерина Игоревна, - повторил Никита.
      - Тогда немедленно возьми ручку в правую руку.
      - Я не могу.
      - Встань, - потребовала учительница, хмуря брови. - Выйди к доске и объясни классу, почему ты не можешь писать правой рукой.
      Никита содрогнулся, как от холода, и робко взглянул на Катерину Игоревну, затем нерешительно поднялся и побрел к доске. Там он повернулся лицом к классу и потупил взор.
      - Мы все ждем, - поторопила учительница.
      И класс действительно ждал. Все внимание детей было устремлено на Никиту, их общий взгляд колол его в самое сердце. Было невыносимо больно и обидно до слез. С минуту продолжалась унизительная тишина ожидания. Но Катерина Игоревна, наконец, оборвала ее.
      - Стыдно быть левшой, - сказала она. - Итак, почему?
      - Понимаете, - начал Никита, собравшись с духом. - Я не могу писать правой рукой.
      - Мы это уже слышали, - заявила Катерина Игоревна.
      - Понимаете, - снова проговорил Никита.
      - Нет же, мы ничего не понимаем! - вскрикнула она. - Ты долго еще будешь испытывать наше терпение?
      - Понимаете, люди бывают разные, - наконец выговорил Никита. - У одних, с самого рождения при оценивании образа или действия, активизируется правое полушарие головного мозга, у других - левое. Поэтому, когда человек пишет не той рукой, какой он может, в его мозге происходит изменение нервных... нервных... процессов, и тогда в голове начинается путаница. Ум путается, понимаете? Переучивание травмирует психику, особенно в юном возрасте.
      - Боже мой, кто тебе это сказал! - страшно изумилась Катерина Игоревна и указательным пальцем подняла очки, съехавшие от удивления на кончик носа.
      - Никто не сказал, я вчера прочитал это в папином журнале 'Наука и жизнь', - объяснил Никита: - А еще там сказано, человек как индивидуальность должен всегда оставаться самим собой. И что скоро в школах больше не станут переучивать левшей.
      Катерина Игоревна с ужасом глядела на ученика. Ее рот невольно раскрылся, глаза округлились, выражая недоумение, а пальцы, нервно подрагивая, сжались в кулак. Вся она оцепенела. А мальчик продолжал палить из орудий своей начитанности, основательно подготовившись к самозащите накануне вечером:
      - Микеланджело тоже был левшой, но его никто в детстве не переучивал. В противном случае, он мог бы и не сделаться великим художником, вот. Шопен - пианист, царь Македонский - полководец, они тоже были левши.
      - Довольно, - наконец произнесла Катерина Игоревна в смущении. - Садись на место. - И, переведя дух, добавила: - Я хочу поговорить с твоим отцом. Завтра же. - С этими словами она села за стол и принялась писать записку.
      Вернувшись домой, Никита нашел отца в гостиной. Алексей Ильич сидел в кресле нога на ногу перед телевизором, по которому шумно маячили мушки и полосы. Рядом с креслом валялась пустая бутылка портвейна. Никита выключил бесполезно шипящий телевизор, подошел к отцу и поцеловал его. Алексей Ильич тотчас очнулся, брезгливо вытер свою щеку, как после щенка, и уставился на сына отрешенным, мутным взглядом.
      - Привет! - сказал Никита.
      - А, это ты, - ответил Алексей Ильич, широко зевая. - Включи, пожалуйста, телевизор, я кажется, задремал.
      Никита включил телевизор, и в следующее мгновение на экране двое громко задышали в постели, занимаясь безнравственным, - как сказала бы бабушка Настя и, переключая программу, обязательно бы добавила: - как им не совестно, в детское-то время. Неужели им невмоготу дождаться позднего вечера.
      - Пап, - начал Никита нерешительно, - тебя Катерина Игоревна в школу вызывает.
      - Катерина Игорев... Кто она такая? - осведомился Алексей Ильич и снова глубоко зевнул.
      - Учительница, - прежним, унылым тоном ответил Никита.
      - Учительница? - повторил Алексей Ильич, трудно соображая, о чем идет речь.
      - Да, пап, понимаешь, она просит меня писать правой рукой, а я не могу.
      - Ерунда какая! - воскликнул Алексей Ильич.
      - Что ерунда? - не понял Никита.
      - По телевизору какая-то чушь. Милый, переключи на вторую, пожалуйста.
      Никита переключил, и комнату тотчас оглушила автоматная очередь. На экране смертельно раненый человек в красивом костюме медленно сползал в лужу собственной крови.
      - Оставь это, - попросил Алексей Ильич, - Сейчас будут 'Новости'. Так что ты натворил в школе?
      - Я не могу писать правой рукой.
      - Тогда пиши левой.
      - Пап, Катерина Игоревна наказывает за то, что я пишу левой, понимаешь?
      - Что за чертовщина! Сейчас должны быть новости, где программа?
      - Ты на ней сидишь.
      Алексей Ильич достал из-под себя газету и стал изучать.
      - Который час? - спросил он с недоумением, глядя на часы, висящие на стене.
      - Половина третьего, - ответил Никита и добавил: - Пап, эти часы еще вчера остановились, а я до них не достаю, даже со стула.
       - Боже мой, как поздно! - с негодованием воскликнул Алексей Ильич.
      - Пап, ты в школу пойдешь? - спросил Никита.
      - В школу? - Алексей Ильич задумался на минуту и продолжил, помахивая газетой перед своим лицом: - Что теперь школа? Эх, сынок, в последний раз я был в школе двадцать пять лет назад. Какие-то были времена! Э-эх, золотые дни! Нас учили не так как теперь. Школы мы заканчивали отлично, поступали в университет, получали диплом. Красный, к вашему сведению. Работали прилежно, сколько трудов было положено в лаборатории. И вот нате вам, перестройка. Откуда ни возьмись, вылезли проклятые реформаторы и взялись переделывать Родину. Больше того, они готовы продать ее на рынке с потрохами, то есть лесами, нефтью и газом. Скажите, откуда взялись они на нашу голову?! - Алексей Ильич сердито потряс газетой перед телевизором. Сволочи! Да, настоящие сволочи! Э-эх! Как хотел бы я вернуться в школу! В ту школу моего прекрасного детства. Мы заканчивали с медалью. Поступали в университет. А теперь, что же выходит? Никому мы не нужны! И образование наше никому не нужно! Для чего мы учились, ответьте мне. Что успел лично я сделать для Родины? Много успел. Но еще больше - не успел. - Алексей Ильич сильно разволновался, казалось, он распалял себя каждым произнесенным словом.
      Никита стоял, возле отца понурив голову, принимая его мрачную речь на свой счет, будто и здесь, в какой-то дурацкой перестройке он тоже виноват.
      - Повесить всех! - воскликнул Алексей Ильич. - Расстрелять!
      Никита с испугом поглядел на отца, не в силах двинуться с места.
      - Расстрелять изменников Родины! - заорал Алексей Ильич и швырнул газетой в телевизор.
      - Папа, папочка! - захныкал Никита. - Не надо, не кричи так. Миленький, сходи завтра в школу. Я тебя очень прошу! - обливаясь слезами, умолял он. - Я... я тебе записку принес... от Ка-катерины И-игров-вны. - Иначе она убьет меня, она очень строгая, всех ругает и наказывает, а мне больше всех достается. - Шмыгая носом, Никита торопливыми, дрожащими руками полез в ранец, достал дневник, вынул из него записку и протянул ее отцу. - Вот она, записка эта. Пожалуйста, возьми.
      - Ты чего ревешь? - возмутился отец.
      Никита всхлипнул в ответ, утирая слезы.
      - Тебе сколько лет? - снова спросил отец.
      - Семь, - проговорил Никита.
      - Ух, какой ты большой вырос, - удивился отец и добавил: - Семь лет уже, а плачешь, как девчонка. Мальчик должен быть смелым, сильным, выносливым.
      Никита вытер рукавом пиджачка нос и проговорил:
      - Пожалуйста, сходи в школу. Катерина Игоревна меня перед всем классом стыдит. Она хочет выгнать меня из школы! Она меня ненавидит!
      - Прекрати нытье, - попросил отец. - У меня голова болит. Иди-ка лучше поиграй. У тебя хорошо это... с солдатиками выходит. А я сейчас очень устал.
      Никита, обливаясь слезами, пошел в свою комнату, там упал на постель и уткнулся в подушку, содрогаясь в горестных рыданиях.
      - Нет! нет!.. я все... я все равно не буду писать правой рукой! Ни за что! - повторял он, сжимая кулачками подушку. - Пу-пусть она убьет меня, но я никогда не бу-буду писать правой рукой!
      Излив свое горе подушке, Никита решил выйти во двор к тополю. Заплаканное лицо его было красное, на щеках грязные разводы. Проходя гостиную, он увидел, что папа крепко спит, а учительское послание валяется на полу. Тогда на цыпочках, чтобы не разбудить, Никита подкрался к отцу и вложил записку в его руку, покоящуюся на животе.
      По редкой лимонно-желтой листве дерева тихо шуршал мелкий дождь. Никита набросил на голову капюшон, сел под тополем и облокотился на ствол.
      - Почему, почему меня никто не понимает? - жаловался он. - Скажи, ты, истукан деревянный, почему ей обязательно нужно, чтобы я писал как все, правой рукой?
      Тополь с недоумением покачал ветвями.
      - Почему левша не может быть хорошим учеником, и его нужно переучивать?
      Тополь не знал, что ответить мальчишке.
      - Но я все равно буду писать левой рукой, правда?
      Тополь приподнял ветви, как будто соглашаясь.
      Тогда Никита вскочил с места и воскликнул:
      - Ты согласен! Значит, ты тоже считаешь, что я должен писать левой рукой, да?.. Я знал, что ты согласишься со мной. А Катерина Игоревна ничего не понимает и, наверное, никогда не читает хорошие журналы. Поэтому она не любит меня. Она стыдит меня перед всем классом. Она такая старая и от нее всегда жутко пахнет духами. Если бы ты ее увидел, то она бы тебе совсем не понравилась.
      Никита стер с лица слезы и снова сел под тополем.
      - Как жаль, что ты не можешь ходить. Представляешь, вытащил бы ты свои корни из земли, и мы вместе пошли бы в школу. Вот, здорово, а! Ты бы объяснил Катерине Игоревне, что каждый человек должен сам выбирать, какой рукой ему писать левой или правой. Ты ведь объяснил бы, да?
      Тополь охотно закивал ветвями.
      - Я верю тебе. Потому что ты мой лучший друг. У тебя нет рта, языка, а ты со мной разговариваешь. А у папы язык есть, только не хочет он говорить со мной. Он все время смотрит новости и жалеет свой институт.
      Дождь усиливался. Вокруг росли большие лужи. Тополь ронял последние листья, они падали и плотами скользили по воде, пока не причаливали к берегу.
      Когда Никита вернулся домой, Алексей Ильич уже возился на кухне. Он открыл бутылку вина и поставил стакан. Руки его тряслись, и он проливал вино на стол, не в силах унять дрожь. Красные, как кровь винные кляксы расползались по столу страшными приведениями. Увидев сына, Алексей Ильич что-то возмущенно пробормотал в свою растрепанную бороду.
      Проходя через гостиную, Никита увидел записку, она опять валялась возле кресла. Отец, наверное, уронил ее во сне и потом не заметил сложенный листок, когда пошел в кухню. Никита поднял записку, перечитал ее и положил на журнальный столик. Он понял, даже если папа увидит ее, если прочтет, в школе он все равно не появится. Эта школа для него какая-то не такая, странная и непонятная, и что там происходит ему совсем не интересно.
      На другой день Катерина Игоревна возмущалась сильнее прежнего. Она долго пытала Никиту на перемене после первого урока.
      - Никита, почему твой отец не пришел ко мне? - спрашивала она.
      - Он заболел, - ответил Никита хмуро.
      - Заболел?
      - Да.
      - Чем же он болен? - недоверчиво поинтересовалась учительница, постукивая красными, как кровь, лакированными ногтями по столу.
      Никита не сразу ответил. Ему не хотелось говорить, что папа снова напился. Вместо этого он сказал:
      - У него острая ортомиксовирусная инфекция.
      - Что? Что это за болезнь такая? - не поняла Катерина Игоревна, она прекратила ритмично постукивать и пристально воззрилась на ученика.
      - Грипп, - тем же тоном коротко объяснил Никита.
      - Ах, вот оно что! Понятно. Ну, что же, тогда подождем, когда он выздоровеет.
      - Я передам, что вы очень беспокоитесь за него, - вежливо пообещал Никита.
      - Да, да, пусть выздоравливает.
      - Спасибо.
      - Ты разве забыл, как меня зовут? - спросила учительница, взирая холодным, как у Снежной Королевы, взглядом.
      - Спасибо, Катерина Игоревна, - сквозь зубы процедил Никита.
      Алексей Ильич в школу не пошел и вообще не собирался там когда-нибудь появляться. Вскоре, оставшись без денег, он вышел на работу грузчиком, на сей раз, в портовый склад. Когда пить было не на что, Алексей Ильич снова вспоминал о сыне и, бывало, по вечерам, несмотря на усталость, они вместе играли в шахматы. Эту игру они очень любили. Алексей Ильич объяснял, что шахматы учат логически мыслить, предвидеть опасность, помогают почувствовать силу и уверенность в себе.
      Иногда Анастасия Кирилловна заставала их в комнате за шахматами или за игрой в солдатиков, когда отец и сын с громкими воплями и азартом вели боевые действия, командуя своими армиями. При этом они так громко спорили и отстаивали свои права на захваченную территорию, что было слышно у соседей. От восторга у Никиты даже дух перехватывало. Отцовским войскам он спуску не давал, метко стрелял шариковыми подшипниками, устраивал засады и брал в плен его офицеров. В такие минуты Алексей Ильич преображался. Даже с отпущенной на произвол судьбы бородой, он выглядел моложе, начинал шутить и забывал обо всем на свете. Стоя в дверях, Анастасия Кирилловна с улыбкой и блестящими от накативших слез глазами, наблюдала за ними, вздыхала и в умилении качала головой.
      
      XI
      Прошло время. Никита увязал в трясине троечников. Но его плохая успеваемость не волновала пьющего отца. Анастасия Кирилловна тот год часто болела и не могла заниматься с Никитой как следует. Неважные оценки мальчика ее не удивляли. Как же ему хорошо учиться, когда он сам себе предоставлен, и отец не помогает. Однако ее радовало, что Никита много читает и просит достать с верхней полки таких серьезных для его возраста авторов как Дюма и Стивенсон.
      Катерина Игоревна чрезвычайно раздражалась от бесполезности своих усилий заставить этого упрямого мальчишку писать правой рукой. Она ставила его в угол, стыдила перед одноклассниками, просила удалиться вон даже за самую малую провинность. Иногда, в порыве гнева, Катерина Игоревна ударяла по его парте указкой, так что Никита невольно подскакивал на месте. Притихший в такие минуты класс очень переживал за горемычного левшу. Никитины страдания вызывали сочувствие. Мальчики уважали его стойкий характер и считали героем, а девочки жалели и приносили ему конфеты.
      Вскоре о конфликте маленького упрямца и учителя говорила не только вся школа, но и родители одноклассников. Одни ругали ученика, другие жалели его и уговаривали гордую Катерину Игоревну оставить мальчика в покое. Пусть пишет, как может. Но Катерина Игоревна никогда не позволила бы себе такую слабость перед учеником, ни за что. И это противоборство ученика и учителя могло бы продолжаться бесконечно долго.
      Однажды Катерина Игоревна вышла из себя и поставила Никиту в угол до конца урока за то, что он вылепил из пластилина ее бюст, а не зайчика, как было дано в задании. Помня бабушкин совет по изгнанию страха, Никита рисовал Катерину Игоревну несколько раз, но страх почему-то в бумагу не переходил, вот он и решил слепить учительницу и вложил в эту работу большое старание. Катерина Игоревна предстала в образе Афродиты, какой изображали богиню старые мастера, чьи произведения выставлены в музее.
      Когда прозвенел звонок с урока, Катерина Игоревна отпустила класс на перемену, а сама, вся трясущаяся от гнева, вцепилась в руку Никиты птичьими когтями и повела к директору Аркадию Трофимовичу. Разговор о художественной лепке был недолгим. Учительница и директор скоро перешли к обсуждению леворукости мальчика. Аркадий Трофимович был очень строг, но сдержан в высказываниях. Катерина Игоревна, напротив, то и дело срывалась и не раз презрительно назвала Никиту 'упрямым лгунишкой', хотя была готова выразиться и покрепче, но сдержала эмоциональный порыв, сделав над собой усилие. Ее пробирала дрожь. Нервы натянулись, будто струны. В какой-то момент, она едва не смяла дрожащими пальцами скульптуру, но Аркадий Трофимович вовремя спохватился и отобрал у нее, якобы вещественное доказательство несговорчивого характера ученика. Никита раскраснелся, как пламя, его глаза заблестели от слез, и он закричал: 'Никогда! Никогда вы не заставите меня писать правой рукой! Лучше убейте меня, чтобы не мучиться!' Он разрыдался и выскочил из кабинета.
      Аркадий Трофимович внимательно осмотрел пластилиновый бюст Катерины Игоревны и отметил про себя, что мальчик весьма талантлив. А потом задумался, поглаживая свой гладкий подбородок и продолжая изучать скульптуру, сделанную, как он себе представлял, в лучших традициях соцреализма. Вышел критический образ: эта Катерина Игоревна со своей любимой заколкой в волосах в виде скрещенных серпа и молота (вот он коммунистический маразм в голове), что свидетельствует также об отсутствии у нее вкуса, давно пережила саму себя. Надо же так метко изобразить! - мысленно заметил Аркадий Трофимович. Он посмотрел на учительницу, которая все это время стояла возле окна унылым приведением, и убедительным тоном попросил оставить маленького упрямца в покое. 'Пусть остается левшой', - заключил он и бережно поставил скульптуру на свой стол. Катерина Игоревна кивнула и вышла от директора с чувством глубокого разочарования. Аркадий Трофимович, как только захлопнулась дверь, немедленно подошел к полкам с книгами, снял толстую энциклопедию по мировому искусству, вернулся за стол и занялся ее изучением, то и дело бросая внимательный взгляд на пластилиновую скульптуру. Надо будет показать ее друзьям из художественной академии, решил он.
      В тот вечер Никита, измученный своим горем и окончательно раздавленный преследованием Катерины Игоревны, заснул тревожным сном. А ночью ему приснилось нечто страшное и непонятное, жуткие тревоги опутывали сознание, как паутина. Очнулся Никита среди ночи оттого, что его будто бы кто-то зовет. Он сел на постели и огляделся во мраке. Вдруг его снова позвали. Это был папин голос. Затаив дыхание, Никита слез с кушетки и пошел к отцу, в надежде найти у него защиту от тревожных видений этой мрачной ночи. Он хотел зажечь свет, но свет не включался. Тогда, осторожно ступая на цыпочках, Никита направился по темному коридору. Дверь в папину комнату была приоткрыта, и сквозь щель оттуда лился мутный, желтоватый свет. Никита осторожно толкнул дверь, и она тихо отворилась. Он вошел в комнату и увидел большую кровать, а на ней вздымался холм, покрытый одеялом. Холм этот, будто живой, шевелился, а из-под одеяла доносились громкие вздохи и стоны. Никита встал посреди комнаты, не смея больше двигаться, он так и обмер от неожиданности и глядел широко раскрытыми глазами на тот дышащий холм, очень похожий на кокон. Потом он перевел взгляд и увидел возле кровати стул, на спинке которого висит аккуратно сложенный бабушкин свитер, когда-то давно оставленный у немца. Никита смотрел на свитер и думал, как бы незаметно подкрасться, схватить его и убежать. Но тут с подвижного холма медленно сползло легкое одеяло, и в следующую минуту перед глазами мальчика предстало темное крылатое чудовище. Это ужасное существо сидело на ком-то, наверное, на папе, мучило его и терзало. В отчаянии Никита хотел было броситься защитить папу, спасти его, согнать с постели злого демона, но не сумел. Из-под чудовища послышались жалобные вопли и вздохи какой-то женщины. А в следующее мгновение Никита увидел ее и узнал, это была учительница Катерина Игоревна! Она громко стонала, закатывала глаза, по-видимому, ей было очень больно, когда волосатый демон сжимал ее грудь и шумно дышал ей в лицо. Никита понял, что они занимаются безнравственным, совсем как античные боги в журнале немца-фотографа. Но откуда взялись Катерина Игоревна и демон на папиной кровати? Где же папа? Почему его здесь нет? От этой страшной мысли, озноб пробежал по коже мальчика, покрыв ее мурашками. Он повернулся, чтобы бежать прочь в поисках отца. Но тут вдруг отворилась дверца шкафа, что стоял у стены слева, и из него вышел призрак в белой, очень истрепанной, наверное, в долгих скитаниях, ризе. У призрака были большие крылья. Неужели это ангел! Никита так и подумал, что это и есть настоящий ангел, о котором рассказывала бабушка. Призрак держал большой лук и целился в демона золотой стрелой. Едва он натянул тетиву и направил стрелу на врага, как демон почуял его и обернулся. Яростно сверкая глазами, этот хищник поднялся с Катерины Игоревны, достал из-под кровати солдатика с ружьем, и этот солдатик начал стрелять. Белые крылья призрака забрызгались кровью, и он рухнул на пол без чувств. Испуганная Катерина Игоревна прикрывалась простыней. А демон, повернув голову, увидел Никиту. Тот с ужасом глядел на безобразное чудовище, узнавая в нем дядю Ганса. Да, это был он, настоящий колдун, обнаженный, волосатый с огромными черными крыльями, как у дракона. Дядя Ганс зашипел змеем, взмахнул крыльями и слетел на пол. Никита опомнился от ужаса и бросился бежать из комнаты. Однако ноги не слушались его. Превозмогая боль и усталость, он кинулся к двери. Дядя Ганс, скаля зубы, издал громкий, рвущий сердце рев и ринулся за мальчиком. Никита, повозившись с замком, наконец, отворил дверь и стал спускаться по мрачной, слишком узкой винтовой лестнице. Дядя Ганс не отставал. Лестница оказалась очень длинной. Никита отчетливо слышал стук копыт по ступенькам и хлопанье чудовищных крыльев позади. Не помня себя от ужаса, он бесконечно долго спускался по этой лестнице. А вокруг что-то свистело, шептало, поскрипывало, хохотало, и эти жуткие голоса сливались в единый призрачный звук, который преследовал его по пятам. Никита выскочил в сумрачный коридор и побежал к уличной двери. Но та дверь оказалась запертой, и ключа нигде не было видно. Никита, обливаясь слезами, стал бить кулаками в дверь и кричать 'Пусти! Пусти меня!' Но его никто не слышал. Дядя Ганс слетел к мальчику коршуном, схватил его поперек тела огромной когтистой лапой, и в этот самый момент Никита очнулся. Весь мокрый от пота он корчился на постели, отбиваясь руками и ногами, пока не увидел над собою отца.
      Алексей Ильич стоял над мальчиком, наклонившись, и тщетно пытался его успокоить.
       - Папа, папа! Дядя Ганс вернулся! Он хочет меня съесть, - в страхе кричал Никита.
      - Что ты, Никитушка, нет здесь никакого дяди Ганса, - утешал Алексей Ильич. - Это тебе только приснилось.
      - Он колдун! Колдун! У него огромные крылья! - рыдал Никита.
      - Тише, мой мальчик. Успокойся! - Алексей Ильич поднял его на руки и понес в свою комнату. - Успокойся, сынок, не надо бояться, - говорил он, целуя его. - Я буду спать с тобой. Никаких колдунов я к тебе не пущу. Успокойся.
      Алексей Ильич положил сына на свою кровать, накрыл одеялом и лег рядом.
      - Папа, ты меня не оставишь? - хныкал Никита.
      - Не оставлю, спи.
      - Папочка, я тебя очень люблю.
      Прижавшись к отцу, утомленный и заплаканный, Никита скоро заснул.
      Утром он подняться не смог. Алексей Ильич измерил у него температуру под мышкой и вызвал врача. А потом пришла Анастасия Кирилловна и беспокойно захлопотала возле больного ребенка. Высокая температура у Никиты держалась два дня, только на третье утро ее, наконец, удалось сбить. С ангиной он провел дома почти десять дней.
      
      XII
      После разговора у директора, Катерина Игоревна больше не требовала от Никиты писать правой рукой и не цеплялась к нему по всякому поводу, но упрямо ставила плохие оценки и прохладно относилась к его успехам по математике. Всем сердцем она невзлюбила левшу. Никита вызывал раздражение. Просьба директора оставить мальчика в покое глубоко ранила ее самолюбие. Обида не давала покоя. И однажды терпение учительницы лопнуло, она сорвалась.
      На каком-то уроке, кажется, это было природоведение, Алеша Воронин, сидевший позади Никиты, похлопал его по плечу и попросил точилку для карандашей. В этот момент по проходу, шлепая указкой по ладони, двигалась Катерина Игоревна. Заметив, что Никита вертится и нахально разговаривает прямо на ее глазах, она мгновенно вспыхнула от гнева и орлицей подлетела к нему.
      - Мальцев, прекрати! - резко воскликнула она.
      Никита вздрогнул от неожиданного нападения и воззрился на Катерину Игоревну испуганными глазами.
      - Сядь прямо! - продолжала кричать учительница, дрожащим от возмущения голосом. - Ручку возьми! В правую руку! Упрямый левша!
      Ошеломленный Никита взял ручку в левую руку.
      - Ты неисправимый наглец! - истерически вскрикнула Катерина Игоревна и со всего размаху ударила Никиту по пальцам своей деревянной указкой.
      Ручка вылетела и, ударившись о ножку соседней парты, разлетелась на части, а стержень стрелой пронесся до самой доски, из глаз мальчика брызнули слезы, он закусил губу, но не смог удержаться от пронзившей его руку сильной боли, и застонал. Перебитые пальцы тотчас налились кровью и опухли. Никита прижал к груди ушибленную руку, он ревел, и слезы ручьями текли по щекам. Катерина Игоревна, увидев, что натворила, вылетела из класса вон.
      Сконфуженные одноклассники опомнились, повыскакивали из-за парт и, толкаясь, обступили Никиту со всех сторон, с сочувствием глядя на его распухшие пальцы. Мальчики ругали учительницу, девочки успокаивали Никиту - беда сплотила их в эту минуту.
      Мухин посоветовал дуть на перебитые пальцы как можно сильнее. Воронин протиснулся между испуганно причитающими девочками и сказал, что надо не дуть, а скорее опустить руку в холодную воду. Раффельд стал рассказывать, как однажды у него слез ноготь на безымянном пальце, когда он прищемил его дверью вместо ореха, который хотел расколоть, и как мама долго мазала палец какой-то вонючей мазью. От этих подробностей девочки заверещали громче. Света Сорокина и еще несколько ребятишек придумали бежать за врачом, но тут дверь отворилась, и вошла Катерина Игоревна.
      Тяжело дыша, взволнованная учительница, когда выскочила из класса, прошлась по коридору туда-сюда, не выпуская из рук указки, и бубнила от досады: 'Ах, как же это! Как же это так! Что я наделала? Господи, что же это происходит?! Как я устала!' Наконец она справилась с собой, перевела дух и вернулась к ученикам.
      - Сядьте все по местам, - строго проговорила она.
      Дети поспешили вернуться за парты и притихли.
      Катерина Игоревна подошла к стонущему Никите, молча взяла его за руку и потащила в медицинский кабинет.
      В тот день, раскаявшись в своем поступке у директора, Катерина Игоревна обещала набраться терпения. Благодаря длительному стажу работы в школе и хорошим отзывам коллег-учителей, она отделалась строгим выговором за превышение должностных обязанностей.
      Возвращаясь из школы, Никита показал перебинтованную руку тополю.
      - Видишь, она ударила меня указкой, - сказал Никита. - Рука еще очень болит, но я терплю. Я все равно буду писать левой рукой, - пообещал он. - Когда она выздоровеет.
      Вечером Никита сидел под тополем, дожидаясь с работы отца. Начинало темнеть и становилось зябко. Отец все не шел. На душе было тоскливо. Из какого-то окна громко звучала песня: 'Перемен требуют наши сердца... - голос музыканта эхом отдавался в обшарпанных стенах замкнутого в себе старого двора. - ...Перемен, мы ждем перемен...' Никита задумался, каких таких перемен желает этот певец? Наверное, ему тоже одиноко и холодно. Может быть, он кого-нибудь ждет, а когда ему надоело скучать, взял и написал эту песню. Теперь Никите стало легче: оказывается, он не один страдает, где-то есть человек с похожей бедой, и он тоже хочет от нее избавиться. Никита нашел отголоски своей мечты в этой песне незнакомого музыканта, и ему захотелось послушать его еще раз, но музыку больше не включали. Все теперь только и говорят о переменах и вот даже песни поют. Но что это за перемены? Чего от них ждут? Никита стал мысленно перечислять, каких перемен хотелось бы ему самому. Хотелось, чтобы в школе была другая, не такая злая учительница, чтобы папа перестал много пить, чтобы бабушка поскорее выздоровела, чтобы стало тепло.
      Когда Анастасия Кирилловна увидела перебинтованную руку Никиты, то страшно удивилась. Мальчик молчал, не смея рассказать бабушке, что с ним на самом деле произошло, а то еще пойдет в школу ругаться. А волноваться с ее сердцем никак нельзя.
      Анастасия Кирилловна ругала его, жалела и осматривала покалеченные пальцы:
      - Боже мой, что ж ты с рукой-то наделал? Ай-ай-ай! Милый, зачем ты так бьешься?
      - Доктор сказала, до свадьбы заживет, - отвечал ей Никита.
      - До свадьбы! Какая тебе свадьба! Тебе учиться надо. Писать-то как теперь будешь?.. Что молчишь? Зачем дерешься? Вот я тебя накажу в следующий раз, - ругалась она.
      - Не надо, бабушка, я буду осторожней, - обещал Никита.
      - Осторожней он будет, - парировала она, качая головой. - Вот еще беда мне с тобой, драчуном! Не думала, что ты вырастишь такой бойкий.
      Продолжая ворчать, Анастасия Кирилловна ушла в кухню и принялась готовить мазь. Она растерла листья горькой полыни, смешала их со сливочным маслом. Потом достала бинт и пузырек с йодом. Когда все было готово, Анастасия Кирилловна позвала Никиту, усадила перед собой на табурет и стала смазывать лечебным зельем его искалеченные пальцы, сердито поглядывая, как Никита жмется от боли и стонет: 'Щи-и-ипит!'
      - Терпи. Щиплет ему, - ворчала Анастасия Кирилловна. - Что поделать-то?.. Щиплет. Это ничего, заживет, забудется.
      Наконец болезненная процедура была закончена.
      - Эка, силища у тебя большая! - продолжала Анастасия Кирилловна, забинтовывая пальцы. - Так руку разбил! Боксером что ли будешь?
      - Нет, бабушка, профессором, - признался Никита, наблюдая за движением ее рук страдающим взглядом.
      - Профессором! Ишь ты, профессор нашелся, - сказала она, с треском разорвала бинт вдоль и завязала узлом.
      - Я как папа буду - химиком.
      - Химик. Я тебе дам, химик! Профессора руками-то не машут, они наукой занимаются, книги умные пишут. И куда твой отец смотрит? Сын растет, а он все у телевизора сидит и коммунистов ругает. Ждет чего-то. Все теперь, пора бы уже забыть об институте да жизнь свою налаживать. А он все прошлое вспоминает. Э-эх!
      Последующие дни Анастасия Кирилловна заботливо обрабатывала Никитины пальцы лекарственной мазью собственного приготовления, делала перевязку и по вечерам поила мальчика отваром из цветков зверобоя. 'Врач до свадьбы обещала, а я тебя за несколько дней вылечу', - говорила она.
      Три дня Никита ходил в школу с повязкой, а на четвертый ее сняли: рука была в полном порядке. Катерина Игоревна больше не заставляла его писать правой рукой и ни за что не наказывала. Никита торжествовал.
      - Она сдалась, - по секрету сообщил Никита тополю, вернувшись в тот день со школы, и весело помахал ему исцеленной рукой. - И больше меня не ругает.
      Вечером, за ужином, когда Никита и Анастасия Кирилловна пили чай с пирожками, он спросил:
      - Бабушка, а почему некоторые люди не умеют побеждать?
      - Ты что же, опять за свое? - Анастасия Кирилловна укоризненно посмотрела на Никиту и покачала головой. - Опять о драках думаешь?
      - Нет, что ты, - ответил Никита.
      - А чего спрашиваешь?
      - Я в книге прочитал. Вот если бы князь Александр не послушал Новгородских послов и не пошел бы с войском против немецких рыцарей, то немцы захватили бы Русь, правда?
      - Так и было. Возьми вот этот пирожок, он с клубничным вареньем, как ты любишь.
      - А другие?
      - Те с капустой.
      Анастасия Кирилловна пододвинула блюдо с пирожками поближе к мальчику. Потом подняла свою чашку чая, подула и отпила глоток.
      - Бабушка, - продолжал Никита с набитым ртом.
      - Прожуй сначала, потом скажешь, - строго сказала Анастасия Кирилловна.
      Никита быстро проглотил, запил чаем и тогда спросил:
      - Бабушка, а что было бы, если рыцари захватили Русь?
      - Ничего не было бы.
      - Как так?
      - Вот так.
      - Бабушка, а правда, что князь Александр немецких рыцарей в озере потопил?
      - Правда.
      - Значит, он настоящий герой, если Русь защитил?
      - Настоящий, - ответила бабушка, сделала глоток чаю, а потом добавила: - Победил Александр, потому что умный был и сильный человек, никого не боялся. Потому его долго помнят. Знаешь, ведь он покровитель нашего города.
      - Я тоже смелый и сильный, - тотчас проговорил Никита. - Я никогда не сдаюсь.
      - Сильный то сильный, только силу свою надо по-умному применять, как князь Александр. А не почем зря, - убеждала Анастасия Кирилловна.
      Никита слушал бабушку и допивал чай.
      А потом Анастасия Кирилловна принялась петь, она набрала побольше воздуха в легкие и запела, весело поглядывая на мальчика:
      Экой друг, удалой, сорви голова,
      Вышел за околицу, волюшка твоя.
      Куда ж ты, милый мой, едешь от меня?
      На кого покинуть хошь, словно разлюбя?..
      
      - Никуда я не уеду от тебя, бабушка, - ответил Никита. - Я с тобой останусь, навсегда.
      - Правда, что ли? Или так говоришь, подлизываешься?
      - Правда, - чистосердечно ответил Никита и прижался к полнотелой бабушке, приятно пахнущей летними травами, уютом и покоем.
      - Верю, верю, - вздохнула она, - только бы сбылись твои слова, когда вырастишь. Чтоб не забывал ни меня, ни песен моих.
      - Не забуду, - обещал Никита.
      Тогда Анастасия Кирилловна продолжила:
      Скоро ли воротишься или долго ждать?
      Буду жизнь свою по тебе скучать...
      
      На ночь Никита остался с Анастасией Кирилловной. Лежа в постели, они еще долго разговаривали о подвигах Александра, о русских богатырях и полководцах. Никита в тот вечер был необыкновенно счастлив.
      В тот год Алексей Ильич неплохо зарабатывал на складе. Денег хватало на питание и кое-какую одежду себе и сыну. На остальные он покупал дешевый портвейн, чтобы было легче переносить неприятности меняющейся жизни. По выходным он просиживал вечера с бывшими коллегами, критиковал плачевное состояние дел в институте и ругал нерадивых коммунистов. Негодование и разочарование росло в нем болью и зрело, как старый нарыв, который вот-вот готов был прорваться.
      Никита целыми днями после школы был предоставлен самому себе. Анастасия Кирилловна кочевала по больницам. Отец не часто вспоминал о нем, разве что в те редкие дни, когда приходил домой трезвым.
      'Как дела в школе? - спрашивал Алексей Ильич. Казалось, теперь его интересует все. - Ты уже обедал? - Он был в хорошем расположении духа. - Тебе хватает денег на обеды в школьной столовой? А то я дам. Как на счет шахмат?' - Он как будто возвращался в самого себя и становился внимательным и добрым отцом, как в прежние времена, когда была жива мама. Никита охотно отвечал ему и рассказывал обо всем, что только папа хотел услышать. На сердце мальчика делалось легче, ненастье устремлялось прочь, как грозовая туча уносимая ветром. Но радость их общения продолжалась не долго, такие возвращения отца становились все реже и реже.
      
      Часть вторая
      I
      Никите было девять лет, когда по московским улицам прогромыхали танки, и Советский Союз, отказавшись от бесконечного строительства коммунизма, распался в мгновение ока, как радужный витраж, в который запустили камнем изнутри.
      'Русский медведь проснулся!' - обобщала западная пресса.
      Алексей Ильич, выученный на советских идеалах, очень переживал о чрезвычайных событиях в столице. Государственный переворот возмутил его. А потом он много рассуждал о происходящем с рабочими на складе и дома с Анастасией Кирилловной. Теперь уже все понимали, что реставрация капитализма в России стала больше чем фантазия некоторых кремлевских мыслителей. 'Ох, и тяжело придется народу, если перейдем на рыночную экономику, - проницательно говорил Алексей Ильич. - Это самое гнусное предательство всех советских людей'. Он всегда мыслил глобально.
      Был август. Стоял прохладный, серый день. Вернувшись с работы раньше обычного, Алексей Ильич обедать не стал, он был очень взволнован. Анастасия Кирилловна беспокойно качала головой, что-то говорила ему, успокаивала. Но Алексей Ильич не слушал, ходил по комнате, размышлял и бубнил об Октябрьской революции, об измене делу Ленина, о войсках в Москве, о крушении страны и вывел предположение, будто весь мир перевернулся с ног на голову. Никита молча слушал отца и думал, что вокруг происходит что-то необыкновенное, важное, но что именно - пока еще не понятно. Не находя себе места, Алексей Ильич что-то задумал, а потом позвал Никиту. Они наскоро собрались и вышли на улицу.
      Во дворе все было как прежде: спокойно, холодно и сыро. Трое стариков о чем-то спорили на скамейке, энергично размахивая руками, ворона долбила какую-то корку на земле возле мусорного контейнера, тут же крутились несколько голубей, склевывая случайные крошки. На улице тоже ничего особенного не происходило: как всегда было много машин и занятых своими мыслями прохожих. Ничего и никого, перевернутого вверх тормашками, тут не оказалось. Только воздух был другим: в нем ощущалась тревога, но откуда она происходила - было неизвестно. Возможно, эти странные чувства приносил ветер.
      Алексей Ильич немного прихрамывал: сегодня во время работы на пятке лопнул давно зревший нарыв, мучения в одно мгновение закончились, но ступать было все еще больно. Невзирая на это, он шагал быстро, держа за руку сына, и тот еле поспевал за ним, то и дело срываясь на бег.
      - Куда мы, пап? - с недоумением спросил Никита.
      - Мы идем на площадь. Там митинг, - объяснил отец. - Мы должны быть свидетелями важного исторического события. Говорят, скоро мы будем жить в другой стране.
      Какие такие события? В какой стране? - Никита не понимал. Он только чувствовал, с каким волнением об этом говорит отец. И если он говорит так серьезно, значит происходящее вокруг и в самом деле очень важно. В памяти Никиты стали возникать романтические образы революций, о которых он знал из книг: французская - свобода на баррикадах, забастовки английских рабочих, русская - штурм Зимнего.
      Между тем они прошли Дворцовый мост и направились к площади. Там, под Александровской колонной, было шумно: звучали речи, призывы, гудела толпа, всюду маячили возбужденные лица, красные флаги и лозунги. Особенно часто из этого столпотворения доносились слова и обрывки фраз: 'Это предательство!', 'Катастрофа, товарищи!', 'Объединимся против изменников Родины!' Казалось, воздух был охвачен тревогой, волнением и дрожал под сизым небом; никто не ведал, что будет дальше.
      Алексей Ильич держал сына за руку, и в толпу не пошел, чтобы случаем не потеряться. От волнения он сжимал ладонь мальчика так крепко, что она стала мокрой. Высвободить свою руку из отцовской Никита не мог: папа только крепче стискивал ее при каждой его неловкой попытке. Алексей Ильич отчаянно вслушивался в голоса ораторов, стоявших над толпой на постаменте колонны. Эти люди были в кожаных куртках и с красными ленточками на груди. Один из них фанатично кричал в рупор, но вокруг было шумно и не все удавалось разобрать, что он там говорит, а только чувствовалось: в его голосе нет никакой надежды, а только гнев. Речи ораторов звучали, как будто впустую. Народ, столпившийся вокруг колонны из любопытства и прохожие, спешащие мимо, скептически посмеивались и отпускали иронические замечания. Задрав голову и приложив ко лбу руку козырьком, Никита рассматривал ангела с крестом, который холодно взирал на суетливое роение с высоты своей колонны - невольный свидетель меняющихся эпох. Этот ангел, наверное, самый главный, - решил Никита. - С такой высоты все хорошо видно, что тут у нас в городе происходит.
      Домой отец и сын вернулись в молчании. Алексей Ильич сделался угрюмым, не хотел говорить даже с Анастасией Кирилловной. Весь вечер он провел у телевизора и смотрел новости в тихом унынии, погруженный в свои мысли.
      С тех пор по вечерам Алексей Ильич возвращался мрачный и подавленный, наспех, без аппетита, проглатывал ужин и немедленно садился в кресло перед телевизором. Когда передавали новости, он чрезвычайно злился и ругался, обвинял правительство и потом задумчиво повторял: 'Россия больна и уязвима теперь. Больна, и все мы вместе с ней больны. Как хорошо, что Лиза не видит этого позорного развала нашей жизни. А однажды печально добавил: - Как все-таки важно вовремя умереть'. Никита услышал это и очень удивился папиному замечанию.
      - Пап, разве мама не видит? - спросил он. - Ты же не так говорил.
      - Все так, мама на небе и ей там гораздо лучше, чем всем нам здесь, - объяснил он. - А теперь шел бы ты спать.
      - Пап, а ты?
      Новости Алексей Ильич смотрел до глубокой ночи, пока не засыпал от усталости прямо в кресле.
      Иногда сны бывают похожими на сбывшиеся мечты. Тогда хотя бы во сне можно ощущать себя сколько-нибудь счастливым. Когда-то Алексей Ильич мечтал о состоятельном будущем, о благополучной семье, о прекрасной карьере в институте, о почтенной обеспеченной старости в окружении внуков, об уютном домике на берегу озера среди берез и сосен, но судьба распорядилась иначе. Теперь им овладевали одни лишь унылые мысли, он все больше осознавал, что обещанного кем-то светлого будущего уже никогда не будет. Мечты лопались, как радужные пузыри. Он понимал, что жизнь стала разрушаться, начиная со смерти жены. Все перевернулось, и эту новую реальность он всей душой возненавидел. Судьба била и била его плетью, как загнанного коня, который погряз по брюхо в трясине и не способен из нее выбраться. Удар - сокращение штата, удар - задержка зарплаты, еще удар - и деньги быстро пожирались растущими ценами - какой-то страшной инфляцией.
      'Я мертв, - говорил он самому себе, утонув в кресле перед телевизором. - Давно уже мертв, безвозвратно потерян. Все, что осталось от меня - пустая оболочка, которая зачем-то продолжает бессмысленно топтать эту обреченную землю. Мое тело продолжает есть, пить и разгружать бесконечные фуры, лишь для того, чтобы снова есть, пить... Ничтожество. Для чего все это теперь? Нет больше смысла. Незачем существовать в этом чужом, губительном мире. Я теперь мертв'. - Он поднял руки и осторожно пощупал свое заросшее лицо, чтобы ощутить признаки трупа. Пальцы не врали, так же как не врали зеркало, когда он в него смотрелся, и люди, которые его окружали, сторонились с неприязнью или вовсе не замечали. Только вот заботливая соседка и сын все еще на что-то надеются. Они тоже обмануты. Надежды нет никакой. Сомнений не осталось. Он опустил руки, убедившись: лицо и в самом деле чужое. Лицо мертвеца.
      Никита рос, но еще быстрее росли цены на продукты, которые он ел и на одежду, которую нужно время от времени покупать. Переживания отца передавались и ему. Он чувствовал его отчаянное положение, но не знал, чем помочь. О смерти он старался не думать, хотя Костлявая всегда бродила где-то рядом и поджидала очередную жертву за каждым углом. Она не раз грозилась Никите, только он не собирался сдаваться.
      Двор тоже менялся. На изрисованных стенах слоями коросты слезала старая штукатурка, по дорожкам кружили в вальсе мусор и пыль, скамейки потеряли спинки. Ни у кого из жильцов не хватало ни сил, ни времени, ни денег для того чтобы привести двор в порядок. Теперь сюда стали забираться бродяги в поисках ночлега, пивных бутылок и полусъедобных отбросов, которые они доставали из мусорного контейнера. Никита обычно сидел под тополем с книгой и с большим сожалением наблюдал этих мрачных, грязных бездомных людей. Они копались в контейнере со звериным пристрастием, нередко рычали друг на друга, ссорились и даже дрались за какую-нибудь сухую хлебную горбушку. И мальчику все это казалось отвратительным. Откуда они появились? И что их ждет впереди? Разве можно так жить? - думал он.
      
      II
      Стояла тусклая осень. Желтый тополь дремал. Ветер вычесывал последние листья из его ветвей и шептал о приближении холодов. Время от времени моросил дождь. Никита брел по блестящей от дождя улице, куда придется. Мрачные кварталы давили холодными серыми стенами. Стало слишком зябко, он поднял воротник куртки и сунул руки поглубже в карманы. За очередным углом под ноги подвернулась консервная банка, и он стал пинать ее. Она с грохотом билась об асфальт и стены. Но вскоре бессмысленное блуждание по грустным улицам надоело, тогда Никита вернулся домой.
      Анастасия Кирилловна второй день лежала в больнице. Она проходила очередной курс лечения. Алексей Ильич, снова пьяный, смотрел телевизор в ожидании программы новостей. Он все еще надеялся услышать что-нибудь обнадеживающее, но ничего хорошего не передавали. Он слушал политиков, а потом принимался громко возмущаться, ругая новое, сумбурное и непонятное время. Никита сидел за столом в своей комнате и читал 'Холстомера' Толстого, но мрачные, эмоциональные монологи отца, которые то и дело прорывались сквозь образы и диалоги толстовских героев, не позволяли ему сосредоточиться на чтении книги. Тогда Никита захлопнул книгу, оделся и вышел во двор. Он сел под тополем, не замечая ни прохладного ветра, ни мрачных облаков, которые собирались пролиться обильным дождем. Книгу Никита взял с собой, но и здесь читать не получилось. Вскоре опять заморосил дождь, и сильнее задул порывистый ветер. Никита набросил на голову капюшон, спрятал книгу за пазуху, а руки сунул в карманы. Домой идти не хотелось. Он поглядывал на темное окно кухни и ждал, когда оно загорится. Если в кухне зажжется свет, значит, папа наконец отвлекся от телевизора и пошел ужинать. Тогда можно будет вернуться домой и поесть вместе с ним.
      Тьма опускалась быстро, ветер продолжал усиливаться, а дождь превратился в неистовый ливень. В сумерках просыпались дома, как древние витязи, - их окна напоминали горящие глаза. И только кухонное окно на четвертом этаже по-прежнему оставалось темным. Никита ждал.
      Тонкие ручьи бежали по стволу тополя. Дождь хлестал по его ветвям. Вокруг расползались широкие лужи. На пропитанной водой земле, набухали и лопались пузыри. Никита сидел в зябком сумраке двора под своим деревом и мечтал. Все великие полководцы закаляли в себе силу духа. Интересно, сколько времени можно выдержать под проливным дождем, слушая унылые завывания ветра? И Никита решил: 'Не сойду с места, пока папа не оставит свой проклятый телевизор. Хоть до утра сидеть буду'. Он поднял голову, посмотрел на темное кухонное окно и, поеживаясь, прижался к стволу тополя.
      'Настоящим героям не страшны ни буря, ни полчища врагов, - решительно убеждал он себя. - Если научиться преодолевать испытания, потом обязательно будет легче даже в самом трудном бою. Полководцы закаляли тело и дух. Суворов закалялся дождем'.
      Никиту пробрала дрожь. Руки и ноги стали мерзнуть, с капюшона капало прямо на колени. Штаны промокли до нитки. Он снова поднял голову, но окно по-прежнему оставалось темным. Отец не торопился оторваться от своего телевизора даже ради ужина.
      'Пожалуйста, включи свет, - просил Никита. - Включи, или я околею здесь от сырости и холода'.
      Двор окутала мрачная водяная мгла. Ветер завывал и буянил на крышах, грохотал чем-то металлическим, звонким. Вокруг мутными потоками бежали ручьи, но до газона с тополем вода пока не добралась.
      - То-только бы не сдаться, - шептал он себе дрожащими от холода губами. - Не-нет, я б-буду сидеть до ко-конца.
      Все чаще с надеждой поднимал он глаза на окно, но кухня безнадежно темнела, и он уговаривал себя: 'Ни за что не сойду с этого места'.
      Теперь вода заливала газон. Добралась до ботинок, Никита подобрал под себя ноги. Ветер свирепо гремел наверху и раскачивал ветви тополя. В безудержном ознобе от холода и сырости Никита вновь посмотрел на кухонное окно. И вдруг оно загорелось. Сердце мальчика заходило от радости. Он поднялся и, осторожно ступая по воде, направился к подъезду.
      Но тут оказалось, что до крыльца теперь не дойти. Никита встал на краю газона и осмотрелся. Вот налило! Такого никогда не бывало! Он едва ступил на дорожку, как нога погрузилась в воду по щиколотку. В ботинке захолодело. Ветер пытался сбросить с головы мальчика капюшон, пришлось покрепче затянуть завязки на подбородке. Вода прибывала. Вот это да! Чтобы добраться до подъезда, придется разуться, подвернуть повыше штанины и шагать босиком. Теперь надо торопиться. Вода, всюду вода! Темная и холодная. Но ждать больше нечего, рассуждал Никита, воды с каждой минутой становится больше.
      Мимо, бездомным приведением пропорхал газетный лист и приклеился к стволу тополя.
      - Сейчас уже. Сейчас, - шептал Никита, осматриваясь вокруг. - Еще немного.
      Он перевел дух. Идти надо немедленно. Он посмотрел на кухонное окно в надежде увидеть отца. От холода зубы выбивали частую дробь. Походив еще вдоль бровки газона, Никита собрался с духом и наконец решился.
      - Надо идти теперь. Все, иду.
      Разуваться он не стал, опасаясь темной воды, в которой плавает невесть что, и, не закатывая штанины, - все равно уже мокрые, - ступил в воду. Книгу он прижимал рукой под курткой, чтобы не уронить. Осторожно, стараясь удержать равновесие, не поскользнутся и не провалиться куда-нибудь, он двинулся к своему подъезду, тускло освещенному единственным фонарем.
      Ледяная вода в один миг залила ботинки, и они сразу отяжелели. Вода обжигала холодом почти по колено, и чем дальше Никита продвигался, тем становилось глубже. В воздухе веяло затхлым запахом подвалов. Мимо плыл мусор, листья, что-то еще - не разобрать. Никита озирался по сторонам, как вдруг увидел мертвую крысу.
      - Боже, сохрани! - прошептал он, вытаращив глаза на труп.
       Крыса медленно, покачиваясь, плыла кверху брюхом. Должно быть, в самом деле, залило подвалы. Эта тварь, наверное, захлебнулась, а потом ее вымыло во двор.
      'Дохлая крыса совсем не страшная, - убеждал себя Никита, провожая взглядом омерзительный труп. - Она не может причинить вред. Но если залиты подвалы, - соображал он, - значит, в округе должно быть много крыс. Они где-то прячутся'.
      Никита огляделся по сторонам, но серых грызунов не увидел. Зато у дальнего подъезда отчаянно громко замяукала кошка. Она сидела на крыльце и просилась в дом. Испуганный голос ее казался каким-то зловещим, и коробил до мурашек, пока кто-то не открыл ей дверь.
      Под ногами лежал гладкий асфальт, но где-то здесь должна быть крышка канализационного люка. Она вечно качалась, и на нее нельзя было наступать. 'Только бы не провалиться теперь', - заклинал судьбу Никита. Крыльцо уже близко. Там, впереди над дверью, пронзительно скрипя от ветра, маячил фонарь. До скользящего светлого пятна у подъезда еще нужно сделать много осторожных шагов. Только бы не поскользнуться и не упасть. Ноги немели от холода и казались деревянными - их было трудно передвигать. Ступеньки, крыльцо, блуждающий свет фонаря. Вдруг ветер сбросил что-то тяжелое с крыши, - не разобрать, что именно, - и этот неизвестный предмет плюхнулся в воду перед мальчиком, обрызгав его. Никита остановился, перевел дух и - бегом на крыльцо.
      Вот она, наконец, нижняя ступенька, уже скрытая водой. Никита схватился за перила, выбрался из воды и заскочил в подъезд. Переведя дыхание, он вылил из ботинок воду, надел их и побежал наверх. Он торопился рассказать отцу, какой во дворе начался потоп, как залило подвалы, как плавают дохлые крысы.
      Когда Никита вернулся домой, Алексей Ильич уже ютился в кресле, то и дело прикладывался к винной бутылке и смотрел телевизор. Никита отдышался, сбросил с себя мокрую куртку, разулся и поспешил к отцу со страшной новостью.
      - Папа! Папа! Во дворе настоящий потоп! - закричал он и в поисках сочувствия бросился к отцу на шею.
      Алексей Ильич отцепил от себя сына и сердито сказал:
      - Отойди от меня, ты весь мокрый. Я думал, ты давно в постели, а не слоняешься где попало.
      - Пап, представляешь, весь двор затопило и подвалы тоже, - продолжал Никита. - Теперь там плавают дохлые крысы. А вода такая холодная!
      - Чего ты кричишь? - с раздражением проговорил Алексей Ильич. - Ты разве не видишь, я смотрю новости!
      - Но я только сказал, что залило двор, - проговорил Никита. - Там настоящий потоп!
      - Пустяки. Наводнение не может изменить нашу жизнь, так, как это сделало правительство своей перестройкой, - спокойным тоном проговорил Алексей Ильич и махнул рукой на телевизор. - Ты слышишь, что говорят: доходы большинства граждан ниже прожиточного минимума. Люди мрут от голода и болезней. Деньги, ресурсы - все вывозят заграницу. Вот она национальная трагедия!
      - Пап, у крыс в подвалах тоже трагедия, они тонут. И я не испугался потопа. Я преодолел его!
      - Да, эти реформы ведут нас к могиле. Что с нами будет? - размышлял Алексей Ильич вслух. - Я давно говорю: разложение вещества общественного приведет к разложению вещества человеческого...
      - Пап, интересно, зальет ли вода наш подъезд? - спросил Никита. - Представляешь, что будет, если вода поднимется выше?!
      - Так происходит разложение государства под воздействием внутренних сил - катализаторов, на которые влияют еще и внешние подстрекатели. Терпению приходит конец, - продолжал Алексей Ильич ворчать на экран. - Правительство - в отставку.
      - Завтра утром обязательно посмотрим, что стало с нашим двором, - промолвил Никита. - Как же я пойду в школу?
      Понимая, что отцу совсем не интересно, что там происходит во дворе, Никита оставил его наедине с телевизором и направился в свою комнату переодеться. Когда он вернулся в гостиную, Алексей Ильич уже дремал. Программа новостей закончилась. Никита выключил телевизор и пошел в кухню. Он сделал бутерброд с маслом, согрел чаю и поужинал.
      Всю ночь в окна шумно барабанил дождь, уныло завывал ветер, и что-то с отчаянием хлопало внизу. Никита ворочался в постели. Сон долго не шел: все мерещилось - вдруг вода поднимется высоко и зальет все этажи. Думать об этом было жутко.
      На другой день Никита остался дома: из-за наводнения он не мог выйти на улицу. По радио объявили об отмене занятий в школах. Нева поднялась, разлилась по улицам и дворам. Никита выглянул в окно, оглядел двор и присвистнул от удивления: тополь стоял в темной воде, ветер истязал его ветви, дождь лил непрерывный. Такого разгула стихии Никита прежде никогда не видел. К полудню шторм начал стихать, и вода стала сходить. Теперь можно было надеть резиновые сапоги и спуститься во двор, чтобы посмотреть, как там уходит вода, и понаблюдать за водоворотами над канализационными люками.
      
      III
      Правительственные реформы вызывали недоумение. Никто не находил в них ни капли истины. Старики горячо спорили на скамейках, а те, кто помоложе, суетились, добывали средства на жизнь, теряли, оплакивали потери и снова зарабатывали. Странное это время.
      Двор с тополем продолжал свою унылую и скромную жизнь. В подъездах сыпалась штукатурка, на обшарпанных стенах появлялись неприличные художества и гадкие надписи, а местами угрожающе чернели пауки фашистской свастики. Кто-то пытался закрасить, затереть художественные непристойности, и особенно тех черных пауков, но они вскоре появлялись вновь, как будто плодились. Стены были окрашены в синий еще до начала эпохи перестройки; во многих местах краска вспучилась и потрескалась, облетела слоями, как кожура, и там виднелся слой зеленого цвета, кое-где, сквозь трещины зеленого, просвечивался светло-коричневый, а там, где отлетел светло-коричневый, светился желтый и так далее. Если как следует поковыряться, то можно обнаружить слой самой первой покраски стен - он был серый. Дверь в одном из подъездов открывалась с таким истерическим скрипом пружины, что утром будила жильцов первого этажа. А другой подъезд и вовсе не закрывался: двери там не было никакой; в третьем - дверь перекосилась, грозя отвалиться и кого-нибудь пришибить, но зато четвертый подъезд закрывался добротной, крепкой дверью: в этом подъезде жил плотник дядя Боря, который за порядком в своем подъезде следил добросовестно.
      Однажды, возвращаясь домой от своего одноклассника, Никита стал участником любопытного разговора в трамвае.
      - Вы новости смотрели? - послышалось у окна. - Наш город переименовали!
      С такими словами пассажир в бобровой шапке, оторвался от газеты и посмотрел на свою соседку в коротеньком каракулевом полушубке.
      - Что вы говорите! - удивилась она.
      - Да, да, совершенно точно вам говорю, мы теперь в Санкт-Петербурге живем, язык не поворачивается это сказать, - продолжал пассажир в бобровой шапке.
      - И правильно, давно пора, - вмешалась молодая дама в шляпке с фазаньим пером.
      Никита всю дорогу смотрел на это перо, оно было очень красивое, полосатое и длинное, как лист тростника. Перо крепилось к шляпе маленькой серебристой пуговкой, и Никите оно очень нравилось. Такое, он вспоминал, было у Робина Гуда в кино. Теперь Никита представлял себе, как было бы здорово прикрепить это перо к своей шапке. Ребята в классе увидят и тоже захотят в ней пощеголять.
      - Это почему вы так говорите? - поинтересовалась соседка в каракуле, подняв глаза на стоявшую рядом с ней даму в шляпе с пером.
      - Потому что так назвал его Петр, - уверенно заявила дама и посмотрела на собеседницу надменным взглядом. - Рожденный им город не должен носить другого имени. Моим предкам неплохо жилось в Петербурге.
      - А мой дед, что б вы знали, ушел воевать против Колчака из Петрограда и не вернулся. Вот достойное название - Петроград. Вечная память солдатам гражданской войны, - заявил пассажир в бобровой шапке.
      - Ничего хорошего, город пробыл Петроградом всего десять лет. А Петербургу, к вашему сведению, было тогда уже двести, пока его не переименовали, - оспорила дама в шляпе с пером и гордо подняла нос.
      - Вот еще довод нашли! - присоединился к спорящим гражданин в очках и с портфелем в руке. - Моя мать блокаду не пережила: от голода в Ленинграде погибла. Город, который устоял против фашистов, должен называться - Ленинград. В память о людях, которые здесь погибли и которые победили. И нечего тут больше говорить, - заключил он.
      - Какая глупость, - подхватил разговор худощавый, серый лицом господин. - Мой лучший друг, едва окончил Ленинградский университет (он сделал ударение на слове 'Ленинградский'), как его по этапу в Сибирь отправили. И за что? За то, что переводил запрещенных поэтов. А при обыске у него нашли переписанную от руки книгу Солженицына. Так и пропал мой друг в лагерях. Лично у меня ничего хорошего с названием 'Ленинград' не было и не будет.
      - Всякое случалось, - заметил пассажир в бобровой шапке, насупился и отвернулся к окну.
      - Богом проклятая после расстрела царской семьи страна находилась под влиянием замыслов тирана, он не должен остаться в памяти наших потомков. Коммунистов - под суд. Всех до одного. Теперь для них надо сибирские бараки подготовить. А наш город достоин другого имени, - заключил серый господин.
      - Ни в коем случае! - возмутился гражданин с портфелем. - Не позволю! Город должен называться Ленинградом, и точка.
      - А я против, - произнесла дама в шляпе с пером.
      - А вас никто и не спрашивает, - огрызнулся гражданин с портфелем и добавил: - Это какой-то беспредел!
      Дама посмотрела на него хмурым взглядом и промолчала.
      - Извините, я выхожу, - с раздражением сказал пассажир в бобровой шапке и, тяжело поднимаясь с места, добавил: - А город должен быть Петроградом, и все тут. Пропустите меня.
      - А почему бы ни придумать иное название? - все еще держался за свою идею серый господин. - Если прежние вызывают столько споров, надо придумать новое, и тогда все останутся довольны.
      - Кто это доволен! - возмутился гражданин с портфелем. - Вы только подумайте, что говорите! Новое название! Что же это получается, придет поколение и забудет подвиги героев Ленинграда. Это ж беспредел!
      - Между прочим, справедливо будет вернуть то имя, которое дал городу его основатель, - тихо заметил Никита, но его услышали. Все кто спорил, опустили глаза на мальчика, а он продолжал: - Император назвал город в честь Святого Петра. Так он и должен называться, - заключил он.
      - Правильно, - подхватила дама в шляпе с пером. - Какой умный мальчик.
      - Ничего подобного! - воскликнул гражданин с портфелем. - Вы только послушайте, что уже сейчас говорит молодежь? Беспредел!
      Никита посмотрел на него и ответил:
      - Глупости, я только сказал, как будет справедливо. И вообще, прочтите 'Петербург' Пастернака, если вы до сих пор не читали, тогда поймете, почему.
      Спорившие поглядели на ребенка с явным недоумением.
      - Хам! - воскликнул гражданин с портфелем, устремив грозный взгляд на мальчика.
      - Разрешите, мне выходить на следующей, - сказала пассажирка в каракуле. Она поднялась и направилась к выходу, тогда на ее место тотчас села дама в шляпе с пером. Теперь это перо оказалось прямо пред лицом Никиты, и он засмотрелся на него с восхищением.
      - Молодец, мальчик! - снова поддержала Никиту эта дама. - Ты совершенно прав, мой друг. Как тебя зовут?
      - Вы только поглядите, на него. Вот вам и молодежь! - продолжал возмущаться гражданин с портфелем. - Да за такие разговоры, сынок, твои мама и папа были бы страшно наказаны в свое время! Это сейчас распустились, что хочу - то говорю.
      - Не трогайте молодежь - за ней будущее, - провозгласил серый господин. - Им повезло жить в свободном государстве, которое, наконец, рассталось с утопическими идеями коммунизма.
      - Вот из-за таких родителей как вы, у нас растут преступники! - возмутился гражданин с портфелем.
      - Оставьте мальчика в покое, - заступилась дама в шляпе с пером. - Он еще ребенок.
      - Не имеет значения! Это родители его так рассуждать научили, верно говорю? - гражданин с портфелем уперся в Никиту грозным взглядом, да таким тяжелым, словно хотел раздавить его.
      Никита опустил голову и промолчал. Чем бы закончился этот спор, представить не трудно, - подобные разговоры всегда заканчиваются ничем. Гражданин с портфелем оглядел собеседников с презрением и двинулся к выходу. После этого оставшиеся пассажиры потеряли интерес к теме, и спор быстро унялся.
      - Милый ребенок, - обратилась к Никите дама в шляпе с пером, - ты не расстраивайся, тебя никто не хотел обидеть. Пустяковые разговоры. - Она ласково улыбнулась и нежно коснулась его щеки тонкими пальцами. - Ты один? Где ты живешь?
      - На Восьмой линии, - ответил Никита, поднял глаза и посмотрел на даму. Она была очень красива. У нее было светлое, сияющее лицо, как у прекрасного ангела, приятная манера говорить и чудесный голос. Сейчас она показалась ему гораздо моложе, чем в начале.
      - Ах, это на Васильевском, - сказала девушка. - Значит, тебе уже выходить на следующей.
      - Я знаю.
      - Как твое имя, милый друг? - снова спросила она, улыбаясь.
      Он поглядел в ясно-голубые глаза девушки и в некотором смущении ответил:
      - Никита.
      - Ты очень умный мальчик, Никита. Я никогда еще не встречала таких удивительных детей, как ты. Сколько тебе лет?
      - Десять.
      - И ты уже читаешь серьезные стихи?
      Никита чуть заметно кивнул.
      - Представляешь, мне тоже нравится Пастернак. Особенно вот эти строки:
      Все нынешней весной особое.
      Живее воробьев шумиха.
      Я даже выразить не пробую,
      Как на душе светло и тихо.
      
      Никита с восхищением посмотрел на девушку, в его глазах вспыхнул огонек восторга, и она продолжила:
      - А ты и в самом деле необыкновенный мальчик, знаешь, я хочу подарить тебе что-нибудь на память. - Девушка немного задумалась, потом открыла свою маленькую кожаную сумочку и заглянула в нее, внимательно перебрала своими красивыми пальцами содержимое, но ничего подходящего там не нашлось. Тогда она будто вспомнила что-то, улыбнулась, сняла свою необыкновенную шляпу, пригладила фазанье перо и спросила: - Нравится?
      У Никиты загорелись глаза, точно сейчас произошло какое-то волшебство, он так заволновался, что не смог ничего промолвить. Девушка заметила его восторг, весело улыбнулась и аккуратно вытащила перо из шляпы. Никита принял желанный подарок, как сокровище, взгляд его наполнился невыразимой благодарностью и счастьем.
      - Вы волшебница, - проговорил он тихо. - Вы только что исполнили мое желание.
      Девушка улыбнулась.
      - Это ангел услышал голос твоего сердца, - загадочно произнесла она, весело засмеялась и потормошила Никиту за плечо.
      Никита очень удивился ее словам и даже открыл рот от изумления.
      - А теперь прощай, мой милый друг, сейчас тебе выходить. Может быть, мы с тобой когда-нибудь свидимся.
      - Спасибо вам, - горячо поблагодарил Никита. - Я буду беречь это перо и помнить вас всю жизнь. - Он повернулся и пошел к выходу, бережно неся драгоценный подарок ангела.
      Стоя на истоптанной грязно-снежной наледи, Никита глядел на необыкновенную девушку в окне. Она снова улыбнулась ему и помахала рукой. Никита тоже помахал ей в ответ, а потом проводил трамвай взглядом, пока он не скрылся за поворотом.
      'Если бы все люди стали так добры, как она, наступила бы счастливая жизнь, - размышлял он по пути домой. И тут ему захотелось быть с ней. Смотреть в ее красивое лицо, разговаривать, снова ощущать нежную ласку ее пальцев на своих щеках. Прижаться к ней, чтобы появилось чувство тепла и защищенности, которое может подарить только любящая женщина. - Она настоящий ангел! - решил он, жалея, что так скоро пришлось с ней расстаться. - Куда же она уехала, где теперь ее искать?'
      
      IV
      Все менялось вокруг. Прежние традиции замещались новыми, появлялись иные интересы и манеры. Никите не пришлось носить пионерский галстук, о котором когда-то рассказывал папа, с некоторых пор ученики их больше не повязывали да никто и не требовал. На крейсер 'Аврору' школьников тоже перестали водить. Зато в крепко прокуренных барах появились игровые автоматы, хитрые и очень жадные до денег, а в кинотеатрах с утра до вечера стали показывать американские фильмы с пробирающими до озноба сюжетами на одну и ту же тему: торжество добра над насилием. Причем из всех переделок, даже самых гибельных, выходил с победой американский герой - освободитель мира и космоса.
      Когда Никита перешел в четвертый класс, то попрощался со своей первой учительницей навсегда. Катерина Игоревна, надо признать, тоже вздохнула с облегчением, хотя и с затаившейся в глубине души досадой от крупного своего поражения. Вскоре Никита стал преуспевать в учебе, а главное, никто больше не требовал ходить в одинаковом со всеми костюме и писать правой рукой. Школа принялась тщательно избавляться от странных предрассудков прошлого.
      Словно волшебная палочка сказочной феи благословила Никиту на новые успехи. Уже первую четверть он закончил с одними пятерками. Учителя тотчас заметили способного ученика и восхищались им: 'Никита Мальцев невероятно начитан!' - 'Способный ученик этот Мальцев. Он прекрасно соображает по математике'. - 'И в литературе хорошо разбирается; у него сложилось верное понимание художественного своеобразия и содержания произведений'. - 'Этот мальчик на редкость сообразительный, но упрямый, как грех'.
      Судьба, подобно штрих-коду, состоит из чередующихся радостных светлых мгновений и тяжелых, мрачных. И горе снова вернулось. Умерла бабушка Настя.
      Это случилось поздним вечером. Никита тогда был с отцом, а бабушка хлопотала по хозяйству на кухне в своей квартире. Она очень устала за день, а потом ей стало плохо. На другое утро Алексей Ильич, собрался зайти к соседке, чтобы вернуть деньги за продукты, но Анастасия Кирилловна почему-то не открывала. Тогда он забеспокоился и пошел за ключом, который она намеренно отдала Мальцевым несколько месяцев назад на всякий случай. Алексей Ильич нашел ее на кухонном полу. Она лежала бледная, беззащитная, с подогнутыми ногами, и с застывшим испугом на лице. Рядом валялись осколки разбитой тарелки.
      Печальную новость Никита узнал, когда вернулся из школы, он бросился в бабушкину квартиру, но Анастасии Кирилловны там уже не было.
      На похороны из Монголии прилетела Наталья с десятилетней дочкой Леночкой. Бабушке Насте так и не пришлось видеть своей дорогой внучки, разве что на фотографиях, которые она получала от дочери в письмах, а иногда разговаривала с Леночкой по телефону. Она очень любила внучку и расставляла ее фотографии на полках, часто смотрела на них, показывала Никите и надеялась, что ее родные обязательно приедут навестить.
      - Я на бабушкиных похоронах не плакал, - рассказывал Никита тополю. - Хоть и очень хотелось. Потому что плачут только слабые, трусы и противные девчонки.
      Тополь тихо вздохнул ветвями.
      - Ты прожил долгую жизнь, - продолжал Никита. - Ты свидетель разных событий, которые происходят с нами со всеми, поэтому ты такой мудрый. Стоишь себе задумчивый и подсказываешь мне хорошие мысли.
      Тополь скромно прошелестел листвой.
      - Я никогда не оставлю тебя, мы будем вместе в нашем дворе. Бабушке, маме и дворнику Георгию хорошо там, на небесах, среди ангелов. Ангелы добрые, они заботятся обо всех.
      На антресолях и в кладовке у Анастасии Кирилловны обнаружились запасы риса, муки, мешок сухарей и банки с вареньем. На подоконнике она каждый год выращивала помидорную рассаду, а летом растила помидоры на застекленном балконе. Эта странность делать продуктовые запасы на черный день у Анастасии Кирилловны возникла с тех пор, когда в магазинах опустели прилавки, и на продукты ввели продовольственные талоны. В ее памяти все еще сидело голодное детство в блокаду. Возвращения страшного голода бедная женщина опасалась до конца своей жизни.
      Через год после смерти Анастасии Кирилловны, ее квартиру стали сдавать чужой молодой семье, а Никите досталась завещанная ему бабушкина библиотека, которую разрешили перенести в его комнату.
      Никита читал все подряд. С некоторых пор его заинтересовали книги по истории Рима и древней Греции. Потом он увлекся очерками и повестями знаменитых путешественников, особенно Миклухо-Маклая. Книгу об удивительной жизни этого человека среди папуасов Новой Гвинеи Никита несколько раз перечитывал, пытаясь понять, как этот простой ученый смог выжить среди людоедов и даже подружиться с ними. Вот это настоящий подвиг!
      Среди бабушкиных книг обнаружился толстый том в старом замусоленном кожаном переплете и золотым теснением на обложке: 'Библия'. Бабушка Настя почему-то прятала эту необыкновенную книгу в глубине шкафа. Никита взялся читать и ее.
      Алексей Ильич смирился с беспросветной текучестью жизни и по-прежнему разбавлял эту свою жизнь спиртными напитками. Он пил, терял работу и потом снова восстанавливался на том или другом складе. Никита был уверен, раз папу берут на прежнее место, значит он хороший работник. Отец тоже изменился. Когда-то глаза у него были яркие и голубые, как чистое небо, а теперь стали мутные, как невская вода, и появилось много седых волос. Он давно махнул рукой на свое отражение в зеркале и перестал бриться. Отросшая неаккуратная борода, изношенная одежда и дырявая обувь вскоре превратили его в нищего старика. Когда он пил, тем более походил на бродягу, которых теперь во множестве откуда-то появилось на улицах Петербурга.
      Когда было плохо с деньгами, Алексей Ильич с Никитой шли в парк, в какой-нибудь выходной или праздничный день, где гуляли толпы народа, и там подбирали бутылки. Обычно бутылок оставалось много, но охотников до них здесь тоже хватало. Бродяги собирались на поживу со всего района. Иногда между бутылочниками вспыхивали ссоры. Тогда Алексей Ильич звал сына, и оба предусмотрительно удалялись прочь.
      Все реже Алексей Ильич проводил свободное время с Никитой. Однажды они весь вечер играли в шахматы, совсем как раньше, когда отец-ученый и маленький сын по выходным устраивали глубокомысленные сражения. Казалось, отец вновь очнулся от своего печального забытья, и хотелось, чтобы так продолжалось долго или, еще лучше - всегда. В тот раз Никита легко обыгрывал отца, и они продолжали биться в шахматы до глубокой ночи. Их даже сон не брал. Наконец Алексей Ильич сдался и предложил оставить партию на завтра. Никита неохотно согласился, не подозревая, что ни завтра, ни когда-либо еще, играть в шахматы им больше не придется. На следующий день Алексей Ильич получил на складе задержанную зарплату.
      Алексей Ильич пил, спал, а вечера проводил в кресле перед телевизором, чтобы пересмотреть все новости. Каналов теперь стало так много, что в любое время можно было, переключая, отыскать программу новостей или передачу с участием известных журналистов и политиков. Отныне телевизор можно было смотреть хоть все квадратные сутки. Между делом Алексей Ильич продолжал ругать Вертлякова, обрушивал ливень проклятий в адрес правительства, а президента называл предателем и подлецом. Никите было особенно противно слушать эти бестолковые, пьяные отцовские монологи, поэтому, сделав уроки, он брал книгу и выходил во двор к тополю или одиноко бродил по мрачным вечереющим улицам, окутанным желтым туманом.
      
      V
      Часто Алексей Ильич задерживался на работе до ночи, а бывало, он приходил домой только под утро. Никита беспокоился за него и долго не мог сомкнуть глаз, тщетно отгоняя навязчивые мысли о том, где он теперь пропадает. Лежа в постели, Никита прислушивался к редким звукам, доносившимся с ночной улицы, ждал, когда, наконец, послышатся отцовские шаги в уличном коридоре и звякнут ключи за дверью. Но отец все не шел. И Никита жалел, что остался один, что нет у него ни брата, ни сестренки. Вдвоем или втроем было бы гораздо легче.
      К полуночи волнение, будто густое облако, обволакивало мальчика гнетущей тоской. Воображение рисовало картины, одну страшнее другой: где-нибудь, на одной из мрачных улиц, на отца могли напасть бродяги, наехать машина или поразить случайная пуля какой-нибудь бандитской разборки. И вот лежит отец на земле без сознания, совсем один и никто ему не поможет. Делать нечего, искать отца по темным улицам города было тоже страшно. Особенно тревожно становилось на душе, когда с улицы доносились воющие звуки сирены скорой помощи. Этот унылый вой эхом отдавался в мальчишеском сердце. Тогда Никита отчаянно убеждал себя, что если с папой что-нибудь случится, то его все равно обнаружат и сообщат в больницу. И Никита молил Господа, как учила бабушка Настя, чтобы он помог отцу избежать смерти. После этого он начинал дремать и, наконец, засыпал от усталости.
      Алексей Ильич возвращался пьяным, но целым и невредимым. После этого он продолжал пить неделями без остановки. Деньги быстро заканчивались, и тогда он принимался выносить вещи. Все что было ценного в квартире постепенно распродавалось. Квартира пустела, и оттого в ней становилось еще тоскливее.
      Обычно Алексей Ильич относил вещи на рынок перекупщикам, тут деньги выплачивали сразу, или же сдавал в комиссионный магазин, но тогда приходилось ждать, пока вещь продадут. Вскоре Алексей Ильич расстался со швейной машинкой своей матери, отцовскими настенными часами с кукушкой, индийским гобеленом, японским фаянсовым сервизом. Затем продал красивую старинную тумбочку с резными ножками, на которой всегда стоял телевизор, последний он переставил на табурет, принесенный с кухни. Лишь серьги Елизаветы Васильевны и обручальные кольца он в ломбард снести не решался. Но один очень пронырливый скупщик, неизвестно каким образом проведав о золоте, поспешил явиться к Мальцевым и стал уговаривать Алексея Ильича драгоценности продать.
      Это был молодой человек приятной наружности: худощавое лицо, тонкие усики, хитро бегающие глаза. Одевался он в светлый костюм, легкое пальто и всегда завязывал голубой шейный платок, словом, выглядел он безукоризненно. Его умение убеждать несговорчивого клиента гармонично сочеталось с обаянием. Возможно, этот проходимец сбил с толку уже не одного достойного гражданина, на деле отточив полезные навыки, приобрел столь необходимый опыт и надежные связи.
      Торговались не долго. Скупщик рассуждал о золотых побрякушках Алексея Ильича так, словно это были обыкновенные, никому не нужные железки, за которые 'мой друг, не стоит так упираться', как он выразился. Алексей Ильич некоторое время помялся, теряясь в сомнениях, но не выдержал натиска и сдался. Скупщик уносил в кармане очередное приобретение, притворно вздыхая и сетуя, что с него дорого взяли, а попрощавшись с хозяином и выйдя на улицу, он благодарил счастливую судьбу за очередную удачную сделку с жалким пьянчужкой.
      Чтобы заработать, Никита вместе со школьными приятелями по выходным и на каникулах продавали газеты и журналы. Голос Никиты звучал в электричках на остановках и улицах. На вырученные деньги они обедали в школьной столовой, покупали мороженое, жевательную резинку или спускали все до последнего рубля в тире.
      Иногда после уроков Никита оставался поиграть с ребятами в футбол на школьной спортивной площадке. И однажды эта игра свела его с мальчиком из параллельного класса. Митя был светловолосый, сероглазый и невысокого роста, с красивым сильным голосом, - он хорошо играл на гитаре и пел. Никите не раз доводилось слушать его песни на школьных вечерах. В футбол они играли в разных командах: каждый за свой класс. И вот во время очередного матча произошел между игроками спор по поводу гола. В порыве горячего спора, Никита толкнул вратаря, коим был Митя, и повалился с ним на землю. Они крепко сцепились и могли бы наштамповать друг другу синяков, если бы их не разнял, проходящий мимо учитель физики. После этого мальчики, тяжело дыша, сквозь зубы пообещали встретиться как-нибудь еще и довести драку до конца в более подходящем для этого месте. Встреча эта произошла уже на другой день, за углом кирпичного сарая для технического инвентаря, но к тому времени запал уже истлел, и предмет спора был уже не интересен, поэтому, поговорив о футболе, оба сели на бордюр, свесив ноги, и закурили, чтобы успокоить нервы. Сигареты им одолжил, проходивший мимо старшеклассник. Узнав, что Никита зарабатывает на продаже газет, Митя заинтересовался:
      - Можешь меня устроить?
      - Сначала спрошу хозяина.
      - Обязательно спроси, - загорелся Митя. - Деньги очень нужны. Хочу купить магнитофон. Мне чуть-чуть не хватает.
      Торговля газетами крепко сдружила мальчиков, а чуть позже Митя познакомил Никиту со своим другом Колей, с которым жил по соседству на одной лестничной площадке. Коля был старше ребят на год, черноволосый, всегда коротко стриженый и очень серьезный. Он учился в кадетском корпусе.
      После занятий мальчики встречались возле школы, а потом бежали в парк на каток или пострелять в тире. Вечером Митя выносил гитару. Во дворе с тополем, в окружении четырех стен, акустика была лучше. Митя дорожил своей гитарой, которую оставил ему брат Иван перед уходом в армию. Иван погиб в Афганистане.
      Митя пытался сочинять песни, и это у него неплохо получалось. Никита не раз замечал другу, что со временем он может стать знаменитым бардом.
      Митя ударял по струнам, дожидался, когда звук зальет весь двор, когда каждый угол наполнится простой мелодией, а потом начинал петь.
      Немало песен об Афгане,
      В которых павших братьев славим,
      Мы с гордостью и горечью поем.
      Не воскресить солдат гитарным плачем,
      Тогда пусть образ их отважный
      Навеки песня сохранит...
      
      Он пел, потупив взор. Голос его постепенно становился тверже и громче. Музыка отражалась от стен и, когда ей становилось тесно в замкнутом пространстве двора, она устремлялась во тьму вечернего неба. И тогда казалось, что ее слышит весь мир и Царство Небесное, населенное душами родных и ангелами.
      Двор с тополем мальчикам нравился больше, потому что Колин и Митин двор на Десятой линии был темный, тесный и жутковатый, как колодец, в нем ни росло никакой травинки, ни кустика - один только асфальт и камень, так что в нем нечего было делать, а здесь, кроме всего прочего, немалое любопытство вызывали подвалы.
      Темные потаенные лабиринты подвалов становились доступными, если подобрать хорошую отмычку. Тогда любая дверь открывалась. Жильцы не часто спускались в подвалы, из-за регулярных подтоплений там ничего хорошего не держали.
      Воодушевленные тайнами трое друзей находили в подземелье массу интересных занятий. Жажда приключений влекла их во мрак подвалов, а прочитанные книги побуждали к поиску таинственного пути к спрятанным сокровищам. Такие походы стали хорошей тренировкой для нервной системы. Прежде чем войти в этот призрачный мир, друзьям приходилось набраться храбрости, ведь путешествие таило в себе немало опасностей.
      Не было таких замков, которые могли остановить их путешествие в загадочные глубины подвалов: мальчики научились ловко пользоваться перочинным ножом и особым способом согнутой проволокой-отмычкой. Замки - эти стражи подземелья - сдавались, и друзья проникали внутрь. Вдыхая затхлый воздух мрачных закоулков, они искали сокровища Медной горы, сражались в подземном лабиринте с Минотавром, охотились на крыс, подслушивали тайные собрания древних рыцарей, мечтая перенестись, хотя бы ненадолго, в средние века и задать врагам хорошую битву, поразив их стрельбой из современного оружия, например, автомата Калашникова. Какая же паника начнется среди рыцарей с их мечами и копьями! Вот так потеха!
      Прежде чем войти в подвал, приходилось как следует одеться и застегнуться на все пуговицы: блохи в подземелье скачут, как бешеные, комары гнусят вокруг и кусаются точно звери, а за каждым углом шныряют огромные крысы. Штанины приходилось заправлять в носки, чтобы ни одна блоха не могла пролезть. От комаров спасала одежда с длинными рукавами. А с крысами поступали иначе.
      Охота на крыс в подвальных коридорах приобрела особый смысл, когда мальчики объявили их иноземными чудовищами - оккупантами. Иногда эти оккупанты бегали по двору, кормились у помойки, прятались в подъездах, а зимой, в поисках тепла и поживы, проникали даже в квартиры первого этажа.
      - Настанет такое время, - говорил Коля, - вымрут на Земле почти все дикие животные и растения, останутся одни только крысы. Потому что они хитрые и непомерно живучие.
      На крыс мальчики охотились с помощью самодельного лука или рогатки. Себя стали называть 'воинами света'. Обнаружив крысу, воины ослепляли грызуна ярким лучом фонарика и тогда стреляли. Охота эта была чрезвычайно трудной и даже опасной. Крысы тут водились особенные - очень смелые, коварные и поразительно умные. Загнанная в угол крыса отчаянно сопротивлялась, скрипела зубами, совершала отвлекающие броски в попытке сбить противника с толку и ловко куда-нибудь ныряла, исчезала бесследно. Поэтому подстрелить крысу было большой удачей.
      Однажды, войдя в один из подвалов, друзья обнаружили три коридора, которые вели в разные стороны. Оценив обстановку, мальчики решили разделиться и двигаться в разных направлениях поодиночке. Никита направился прямо, Митя - налево, Коля - направо.
      Никита продвигался медленно, освещая пол и каждый закоулок. Фонарик он прикрепил к шапке с помощью ремешка, чтобы руки были свободными. По пути Никита часто останавливался и прислушивался. Наконец, за очередным поворотом ему повезло: по стене скользнула чья-то огромная тень, она уменьшилась и заметалась в углу. Застигнутая врасплох крыса яростно сверкала глазами, шипела и злобно повизгивала. Луч фонарика преследовал ее неотвязно. Понимая, что бежать некуда, крыса замерла в ожидании. Она выбирала момент, чтобы атаковать врага, напугать и попытаться улизнуть. Но лук Никиты был уже нацелен. Секунда - и стрела метко пронзила брюхо несчастного оккупанта. Крыса дико взвизгнула и судорожно задергалась на полу. Несколько минут она отчаянно грызла стрелу, пытаясь от нее отделаться, пачкала кровью лапки и зубы. Она громко стонала и шипела, пуская из ноздрей кровавые пузыри, пока не издохла. Никита гордо поднял за хвост труп поверженного подземного чудовища и отправился к выходу. Когда трое воинов встретились, Никита показал свою добычу, после чего они решили принести ее в жертву огню и отправились к тополю.
      Во дворе, на газоне, мальчики развели небольшой костер, кинули в него крысу и стали наблюдать. Пламя жадно облизало добычу, опалив ее шерсть, затем аппетитно затрещало и захрустело.
      - Ничего, мне, может, в другой раз тоже повезет, - проговорил Коля, ворочая веточкой в золе.
      - А что, сильно она визжала? - поинтересовался Митя.
      - Еще бы! Будто кабан, какой, - ответил Никита.
      - Ну да, кабан, - усомнился Коля.
      - У меня мурашки по спине прыгали, когда крыса визжала, - признался Никита. - А потом хотела стрелу зубами вытащить.
      - Во тварь какая! - воскликнул Митя. - Перебить бы их всех. Расплодились, житья от них нет. Даже кошки боятся!
      - Я видел, в наводнение эти шныряльщики тоже дохнут, - сказал Никита. - Однажды плыла одна утопленница кверху брюхом.
      - Это редко бывает, - махнул рукой Коля. - Может, больная была или старая. А вообще-то крысы - народец хитрый, разумный. Заранее чувствуют и уходят, если что не так. И как они беду предчувствуют - непонятно.
      - А куда же они уходят, если все подвалы по самые первые этажи были водой затоплены? - спросил Митя.
      - Кто их знает? - ответил Коля. - Это ты у них в следующий раз спроси.
      - В квартиры идут и сидят там под полом, ждут, пока вода не сойдет, - предположил Никита.
      - Крысы найдут, где спастись, - заметил Коля. - Случись потоп, все потонут и люди и звери, а крысы выживут. Им хоть бы что.
      - Теперь на одну меньше. Одни угольки остались, - успокоил Митя.
      - Да и хрен с ней, - сказал Коля. - Пора заканчивать.
      - Огонь, принявший эту жертву, отныне станет верным союзникам воинов нашего двора против подземных захватчиков, - торжественно провозгласил Никита.
      Тогда мальчики засыпали ритуальное кострище песком и разошлись по домам.
      Вскоре после этого друзья переименовали себя в 'Братство трех воинов' и собрались в подвале, чтобы дать клятву: 'За честность, справедливость и верность братству', - так произнес Никита, потом смело взял лезвие, сделал надрез на указательном пальце и, выдавливая капли крови, нарисовал на листке бумаги крест, а над ним поставил свои инициалы. Вышло совсем как в лучших приключенческих романах. Следом за Никитой то же самое проделали Коля и Митя. Крест означал преданность клятве до гроба. Затем Никита сложил священный лист вчетверо и спрятал его в маленьком закутке подвала под кирпичом в стене - там у мальчиков был тайник.
      Один из четырех подвалов двора всегда закрывался как следует. На двери висел большой навесной замок, из-за которого она казалась неприступной, поэтому у мальчиков этот подвал вызывал большое любопытство. К его исследованию хотелось приступить немедленно. Но за этим подвалом следил плотник - дядя Боря - строгий и хмурый человек. Нужно было проявить изрядную смелость и ловкость, чтобы проникнуть туда и не нарваться на неприятности.
      И однажды подходящий момент наступил. Во дворе никого не было, и мальчики поспешили к подвалу. С замком пришлось изрядно повозиться. Пока Никита и Коля пытались его вскрыть, Митя сидел на невысоком бордюре и, насвистывая себе под нос, ждал, когда кто-нибудь пойдет в их направлении, чтобы вовремя предупредить друзей и смотаться.
      - Подогни проволоку, чтоб конец получился длиннее, - советовал Коля.
      Никита не слушал и продолжал сосредоточенно копаться в замочной скважине.
      - Подогни, говорю. Или ты сто лет собираешься с ним возиться, - продолжал Коля, теряя терпение. - Так не откроешь.
      - Открою, - уверенно ответил Никита.
      - Дай сюда, - не стерпел Коля и протянул руки к отмычке, - говорю тебе, не откроешь.
      - Погоди, не мешай, - отпихнул его Никита. - Еще немного осталось.
      - Немного! Да ты целую вечность с ним возишься! - возмутился Коля.
      - Не лезь к нему, - подсказал сверху Митя. - Он упрямый, пока не откроет - не успокоится.
      - Да сколько же можно! Я бы давно открыл, - негодовал Коля.
      - Тихо! - прошипел Митя. - Сюда идут. - Он спрыгнул с бордюра и сел на ступеньку.
      Никита и Коля оставили дверь и тоже присели на ступеньки, затаились.
      - Кто идет? - шепотом спросил Коля.
      - Женщина, - ответил Митя.
      - Ну напугал! Женщины в подвал не ходят, - проговорил Коля. - Они боятся.
      В следующую минуту наверху мимо них отчетливо простучали каблуки, - женщина направлялась в соседний подъезд. Мальчиков она не заметила. Когда цоканье каблуков стихло, Митя высунул голову, огляделся по сторонам и снова занял смотровую позицию. А Никита вынул из кармана отмычку и продолжил возиться с неподатливым замком.
      - Вы только скорее там, - попросил Митя. - Надоело мне здесь торчать.
      - Сейчас уже, немного осталось, - отозвался Никита.
      Коля встал подбоченясь, глядя, как Никита в замке ковыряется, и скептически заметил:
      - Сейчас - через час. Не откроешь, говорю.
      Но в следующий момент, что-то в замке щелкнуло.
      - Еще чуть-чуть, - проговорил Никита, сверля взглядом замочную скважину. Он весь вспотел от напряжения. Лоб покрылся испариной.
      Коля, услыхав щелчок, наклонился, опершись руками в колени.
      - Ну, что там еще? - прошептал он.
      - Нос убери, - сказал Никита.
      Коля выпрямился, и тут в замке снова раздался щелчок: мол, уговорили, сдаюсь. Дужка откинулась, и замок тяжело закачался на петлях.
      - Все, - выдохнул Никита, отирая рукавом пот со лба.
      - Наконец-то, - отозвался Митя сверху и спрыгнул.
      - Что бы вы без меня делали? - сказал Коля, потирая руки от удовольствия. - Пока не поторопишь - от вас никакого толку.
      Никита снял замок и отворил дверь. Митя схватил лук и набросил на плечо рюкзак со стрелами. Потом воины включили фонарики и вошли в подвал. Тут перед ними оказался короткий, но широкий коридор, заканчивающийся впереди дверью. Эта дверь не была запертой. Тотчас разыгралось любопытство. А что там за ней? Озноб от очередной не раскрытой тайны резво пробежал по спине Никиты.
      Коля пнул дверь, она распахнулась, с гулким стуком ударившись о стену. За ней оказалась не подвальная комната, как ожидали, а очень длинный, теряющийся во тьме коридор. Мальчики посветили в него фонариками, и лучи, не находя впереди препятствий, кроме стен по обе стороны, рассеялись в черной бесконечности.
      - Если не трусите, идем? - спросил Коля.
      Друзья переглянулись.
      - Я не боюсь, - отозвался Митя.
      - Идем, - сказал Никита. - Надо же проверить, куда ведет этот коридор.
      У троих возникло ощущение, что они стоят на пороге открытия дороги в новый мир. Это была экспедиция в неизвестность. Послушав тишину, мальчики смело двинулись в путь.
      Сначала пришлось спускаться по длинной лестнице. Наконец ступеньки закончились, дальше коридор оказался прямым и очень продолжительным. Под ногами сперва было сухо, потом появились лужи, а стены блестели от рыжих подтеков. Воздух был сырой, прохладный и воняло тут непонятно чем, иногда ощущался какой-то жуткий запах тления. В коридоре слева и справа располагались двери, они были заперты, наверное, за ними тоже скрывались ходы. Куда они ведут - неизвестно, и мальчики не стали задерживаться, решив, что проверят их в следующий раз.
      Двигались медленно и долго, водя лучами фонариков по стенам, потолку и полу. Подвернувшиеся под ноги камешки отскакивали в сторону и стукались о стену; на этот звук отзывалось гулкое эхо. Оно заставляло останавливаться и прислушиваться в полумраке.
      Вдруг тишину разорвал вопль Мити. Друзья разом вздрогнули. Нервы были на пределе, как натянутые струны.
      - Ты чего орешь? - зашипел Коля и двинул его в бок.
      - Там чья-то тень, - дрожащим голосом проговорил Митя. - Привидение!
      Мальчики замерли на месте, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам.
      - Нет там никого, - сказал Никита. - Приведений не бывает. Насмотрелся телевизор, вот и мерещится всякая чушь.
      - Ну что, вы идете дальше? - поторопил Коля.
      - Конечно, - отозвался Никита.
      Митя промолчал, но пошел за друзьями. Не возвращаться же теперь одному.
      - Похоже, забрались мы далеко, - в полголоса проговорил Никита.
      - Это какой-то старый подземный ход, - предположил шепотом Митя.
      - Так и есть, - громко и уверенно согласился Коля, будто лучше всех разбирался в подземельях. - Ничего, где-нибудь выйдем.
      - Хорошо бы в Эрмитаже, - подхватил Никита.
      - А может, из канализационного люка посреди Марсова поля, возле памятника Суворову, не хочешь? - усмехнулся Коля.
      - Или в зоопарке прямо в клетке льва, - с ухмылкой произнес Митя.
      - Нет уж, лучше в банке, прямо там, где деньги хранятся. Разбогатеем, - мечтательно протянул Никита.
      - Если раньше не поймают, - отозвался Коля. - Ничего, скоро узнаем, что это за коридор, и куда он ведет.
      Вскоре начал сдавать Митин фонарик, его луч побледнел и задрожал, словно от страха, и через несколько минут погас.
      - Все, фонарик сдох, - прошептал Митя, отчаянно щелкая кнопкой. - И батареек больше нет.
      - Выключи ты его, хватит и двух, - сказал Никита.
      Коридор и в самом деле оказался слишком длинным. Как вдруг лучи фонарей уперлись в глухую кирпичную стену.
      - Опа! Пришли, - буркнул Коля. - Дальше тупик.
      - Погоди, может, там есть поворот или дверь, - предположил Митя.
      Они прошли немного вперед, шаря лучами по сторонам. Коридор вскоре и в самом деле повернул вправо.
      - Непонятно, для чего он такой длинный? - шептал Митя.
      - Чтоб от бандитов прятаться, - ответил Коля тоже шепотом. - Или, наоборот, от милиции.
      - Может, его во время войны построили, чтобы от гитлеровцев уйти в секретное убежище? - предположил Никита.
      - Вряд ли, всем жителям не уйти, - сказал Коля. - А вот большие начальники могли, конечно, воспользоваться.
      - Какой-то он бесконечный, - сказал Митя. - Может он в Москву ведет, прямо в Кремль?
      - Дурак, мы только пятнадцать минут идем, а до Москвы за месяц пешком не дотопаешь, - возразил Коля.
      - А что, ведь под землей расстояния короче, - заметил на это Митя.
      Вдруг откуда-то издалека послышался гулкий шум. Мальчики остановились и прислушались.
      - Все понятно, - с ухмылкой сказал Никита.
      - Ну вот и вся тайна, - разочарованно подхватил Митя.
      - Чего понятно? Ничего еще не понятно. Идем дальше, - строго проговорил Коля.
      Вскоре коридор повернул налево и дальше заканчивался дверью. В этом небольшом закутке больше прежнего ощущалась тошнотворная затхлая вонь. Мальчики направились к двери, натыкаясь на кучи мусора, картонные коробки и тряпье. Коля осветил фонариком весь этот хлам и содрогнулся от удивления. На полу валялись большие кости, куски шкур, клочья шерсти, бутылки и какая-то непонятная дрянь. Вдруг Никита споткнулся обо что-то округлое, твердое и вскрикнул, разглядев, что это череп.
      - Тише, - прошипел Коля. - Ну чего вы все время орете? Это собачьи кости, - проговорил он, поворачивая ногой оскаленный череп зверя со следами шерсти и сухими мышечными волокнами.
      - А человеческих нет? - дрожа и задыхаясь от ужаса, проговорил Митя. Без фонарика он чувствовал себя неуверенно.
      - Пока не видно, - успокоил Коля.
      - Что бы это значило? - тихо сказал Никита, рассматривая всю эту жуткую свалку на полу. - Здесь что, оборотни собираются?
      - Бродяги, наверное, пировали, - уверенно сказал Коля. - Они тут собак с голоду едят, а шкуры снимают и на рынке продают. Я сам видел, как продают.
      - А может, здесь жертвоприношение было, - предположил Никита сдержанно, стараясь не выдавать своего волнения. - Какая-нибудь чертова секта. Я передачу по телику смотрел. Они такое вытворяют! Пожалуй, надо уходить отсюда.
      - Правда, ребята, пойдемте, пока нас тоже в жертву не принесли, - дрожащим голосом проговорил Митя.
      Но Коля не слушал, он двинулся вперед, толкнул дверь, и она медленно отварилась с тяжелым и ржавым скрипом. Перед ними открылся огромный туннель. Мальчики столпились у выхода и посветили фонариками. Внизу заблестели две тонкие полосы - рельсы, вдоль противоположной стены умирающим тусклым светом бледнели лампы.
      - Так и есть, метро, - сказал Коля. - Все, конец походу.
      В следующую минуту послышался сначала далекий шум и шорох, как будто на рельсы сыпали горячий песок. Звук этот быстро приближался и превращался в громкий рев. Затем тоннель внезапно озарился ярким лучом, и, спустя мгновение, из-за поворота показался поезд. Светящиеся вагоны со свистом и гулким стуком пронеслись мимо, как ураган. Коля закрыл дверь. И снова наступила тишина.
      - Надо уходить, здесь больше нечего делать, - сказал Никита.
      - Идем, - разочарованно согласился Коля. - Жаль, ни Эрмитаж, ни банк, ни Москва. Всего лишь метро.
      - А нищие? Или как их там, сатанисты? - промолвил Митя.
      - Черт с ними, - отозвался Коля. - Уносим отсюда ноги, пока нас тоже не ошкурили и не сожрали вместо собак.
      Мальчики выскочили из душного зловонного закутка и пустились наутек. Обратный путь показался короче - так быстро они бежали. Наконец друзья поднялись по ступенькам и выбежали из подвала. Коля захлопнул за собой дверь и облокотился на нее, чтобы отдышаться. Переведя дух, мальчики направились во двор и сели на скамейку.
      - Интересно, где они столько собак берут? - проговорил Никита. - По улицам что ли их ловят.
      - Сходи к ним вечерком и узнай, - посоветовал Коля.
      - Вы как хотите, но я туда больше не пойду, - угрюмо проговорил Митя, его стало мутить. Наклонившись вперед, он принялся сплевывать себе под ноги.
      - Это ничего, для нервов полезно. Испытание на прочность называется, - улыбнулся Коля и похлопал Митю по спине. А потом добавил: - Хорошо для общего развития, как сказал бы наш учитель математики.
      Этот поход надолго отбил у мальчиков желание путешествовать по вонючим подвалам. Теперь они нашли себе другое, более достойное, занятие: принялись изготавливать рыцарское оружие. Копье они соорудили из сломанной швабры, заострив ее с одного конца, щитом им служила большая крышка от кастрюли-выварки, мечи они вырезали из толстой фанеры, а шлем сделали из оцинкованного ведра с ржавой дырой на боку, которая была расширена для глаз при помощи молотка. Шлем был один, и надевали его поверх вязаной шапочки, по очереди.
      Каждый день воины устраивали сражения на мечах и стреляли из лука по надутым воздушным шарам, которые привязывали к ветвям тополя. Когда стрела попадала в маячащий на ветру шар, он лопался и повисал на ветке безжизненным лоскутом. Каждый промах мальчики считали и потом наказывали мазилу ударами меча по надетому на голову 'шлему'. Ощущение было не из приятных: после наказания в ушах звенело еще минут пять. Мите в стрельбе не везло - ему больше всех по шлему и доставалось. Зато Никита отличился необыкновенной меткостью, друзья удивлялись тому, как он умудрялся стрелять без промаха, словно стрела его сама находила цель. Вот загадка! За меткость Никите дали прозвище Финист-сокол.
      Никита, вдохновленный подвигами своего любимого героя Александра Невского, несколько дней подряд вырезал лобзиком из фанеры большой щит, а по кругу вывел надпись: 'Кто придет к нам с мечем, от меча и погибнет!' С этим девизом мальчики успешно обороняли двор от рыскающих всюду бродяг. И те стали обходить опасный двор стороной. Взрослые жильцы были так заняты собственными делами, что не обращали на вооруженных подростков никакого внимания. Только бабушки-соседки, которые часто собирались на скамеечке, как галки, посплетничать и порассуждать о своих болезнях, негодовали. А однажды, когда мальчики запустили в космос пиротехническую ракету, когда двор озарился яркой вспышкой, и воздух содрогнулся от оглушительного взрыва, отраженным несколько раз четырьмя стенами, а голуби до того мирно кормившиеся возле мусорного контейнера, взметнулись в небо и, сделав полукруг, расселись по крышам, бабушки одновременно встрепенулись и повернули головы.
      - Ах! - воскликнули они разом и беспомощно заморгали.
      - Боже мой, что это?!
      - Дикари, ничего святого у них нет!
      - Родители за ними не смотрят.
      - Нынче некогда родителям за детьми смотреть.
      - Да уж, совсем распустили. И те ищут, к чему приложить свои руки. Хулиганы.
      - Верно, безнаказанные они. Помню, отец моих братьев так за уши драл, они, бедные, надолго запомнили. Не то нынче воспитание. Так-то вот.
      - Им больше нечем заняться!
      - Да что и говорить, теперь детские кружки платные, а в кино дорого - не сходишь.
      - Нам тоже не легче было: революция, война, голод, репрессии, перестройка - все несчастья на нашем веку. Страшно подумать! Терпим, бросаемся из крайности в крайность. Еще неизвестно, чего им, молодым, пережить придется в будущем-то.
      - Никому они не нужны.
      - О-ох, призрачное поколение.
      - Вот я и хочу сказать, у Матрены, слыхали? внук машину разбил...
      Теперь бабушки заговорили о Матренином внуке. А 'призрачное поколение' между тем продолжало колотить друг друга фанерными мечами.
      
      VI
      Вскоре после подземного похода у мальчиков появился новый друг. Это был молодой похожий на лайку пес. Ребята назвали его 'Дик Счастливчик'. Кличку 'Дик' дал Никита, а Митя придумал прозвище 'Счастливчик', потому что этому псу и в самом деле однажды крупно повезло.
      В тот вечер друзья возвращались с катка. На аллее в парке они увидели нищего, который тянул за собой на веревке собаку. Несчастный пес упирался, жалобно стонал, кашлял, захлебывался. Веревка душила его, как змея, сжимающая свои кольца вокруг шеи. Пес был худой и грязный, шерсть на боках свалялась в колтуны, а с живота, между лап и под хвостом свисала черными сосульками.
      - Вы поглядите, что он делает! - воскликнул Коля. - Собаку мучает, подонок! Слышите, как она скулит?
      - А не в туннель он направляется? - проговорил Никита.
      - Точно, он и есть живодер, - подхватил Митя презрительно и брезгливо поморщился, вспоминая затхлое подземелье. - Что за человек? Неужели собак не жалко?
      - Он - зверь, а не человек, - отрезал Коля.
      - Надо за ним проследить, - сказал Митя.
      - Не, так он уйдет, исчезнет куда-нибудь, потом не найдешь, - сказал Коля. - Собаку надо сейчас отбить, а то поздно будет.
      - Может в милицию сообщить? - предложил Митя.
      - У твоей милиции других дел хватает, - возразил Коля. - Не будут они собакой заниматься, правда, Финист?
      - Наверняка таскает их в туннель через какой-нибудь люк, - предположил Никита.
      - Пошли, разберемся, - сказал Коля, махнув друзьям рукой.
      Ребята свернули с дорожки, направились по глубокому хрусткому снегу среди деревьев и кустов наперерез бродяге. Вышли на аллею и дальше двинулись ему навстречу. Нищий тотчас заметил подростков, появившихся из неоткуда, и беспокойно заморгал. Потом украдкой огляделся и замедлил шаг. Пес скулить перестал, когда веревка ослабла, и брел позади своего мучителя. Получилось, будто человек выгуливает собаку - не придерешься. Бродяга шагал неуверенно, блуждая по сторонам робким взглядом, - видно опасался, что избежать стычки ему не удастся.
      Когда расстояние сократилось, Коля окликнул бродягу и потребовал освободить пса. Тот остановился, угрюмо сверкая маленькими глазками исподлобья, и что-то невнятно пробормотал в свою густую растрепанную бороду. Одет он был в лохмотья. От него разило мочой, табаком и тем отвратительным запахом тления из подземелья, которое невозможно ни с чем спутать.
      - Ты глухой, что ли?! - снова воскликнул Коля. - Отпусти пса!
      Нищий молча стоял на месте и моргал. Видимо, соображал, что можно предпринять. Бежать - догонят, набросятся, побьют; разжалобить - бесполезно, да и слез уже нету; отдать пса? Пусть берут, себе дешевле.
      - Точно глухой, - проговорил Митя.
      - Сейчас услышит, когда по уху получит, - пригрозил Коля.
      Лишаться собаки бродяге не очень хотелось. Зря что ли пол дня искал жертву возле помоек, а потом на нее охотился, подманивал. Он замялся, отчаянно придумывая путь к отступлению.
      Никита, напустив на себя мрачный вид, сплюнул сквозь зубы и, сжав кулаки, двинулся на бродягу. Силы были не равные, нищий хорошо понимал, чем может грозить стычка с воинственными подростками. Он бросил веревку, повернулся и, прихрамывая, пустился бежать.
      - Ишь ты, припустил, - усмехнулся Коля, поднимая веревку, чтобы пес тоже не убежал от страха, затем сунул два пальца в рот и засвистел живодеру вдогонку. Митя и Никита тоже освистали его, провожая взглядом, и потом грозили кулаками, когда тот останавливался, оборачивался и зло ругался.
      После этого Митю отправили в ближайший магазин за куском колбасы. Коля стал развязывать туго затянутую на шее веревку, чтобы облегчить дыхание псу. А Никита присел на корточки и стал успокаивать несчастного.
      Митя вернулся скоро, он развернул вареную колбасу и отдал псу.
      - Гляньте, голодный какой! - проговорил Коля. - Жаль, домой его не возьмешь.
      - Родители не пустят, - с сожалением согласился Митя.
      - Ничего, устроим в моем дворе, - придумал Никита. - Пусть охраняет.
      - А что, хорошая идея, - обрадовался Коля.
      - А он не замерзнет? - спросил Митя.
      - Нет, лайки морозов не боятся, - уверенно ответил Коля.
      - Поселим его под навесом перед входом в подвал, - предложил Никита. - Потом будку ему сколотим.
      Утолив голод, пес глядел на ребят и облизывался, спрашивая глазами, нет ли еще кусочка?
      - Идем, - сказал псу Никита.
      - Идем с нами, - тоже позвал Коля, хлопая себя по ноге.
      Новый друг доверчиво побежал за освободителями, которые попутно придумывали ему подходящую кличку.
      Дика поселили возле входа в подвал под навесом. Там для него поставили большую коробку из-под телевизора. Митя притащил из дома старую телогрейку, чтобы постелить ее на дно картонного жилища. Никита и Коля принесли молока, колбасы и хлеба. Дик жадно уплетал угощение, вылизывая алюминиевую миску до блеска. Наевшись, пес весело заходил, заплясал перед ребятами, пытаясь лизнуть им руки. После этого ему показали место в коробке, оставили миску и разошлись по домам. Дик проводил ребят, потом забрался в коробку, покрутился в ней, нюхая углы, затем лег и, глубоко вздохнув, затих.
      Вернувшись домой, Никита подошел к отцу, который сидел перед телевизором и смотрел новости.
      - Пап, мы с ребятами у живодера отобрали собаку, - сообщил он. - Представляешь, этот бродяга хотел пса убить! Но мы спасли и накормили. Видел бы ты, какой он голодный!.. Теперь Дик будет жить в нашем дворе, ладно, пап?
      - Угу, - промычал Алексей Ильич, не отрывая неподвижный, как у мертвого, взгляд от экрана.
      - Пап, а у тебя была собака?
      - Была, - коротко отозвался Алексей Ильич.
      - Пап, я буду воспитывать Дика. Он вырастит преданным псом и не пропустит в наш двор ни одного бродягу. Слышишь, они больше не полезут в подвал и не будут пачкать в подъезде.
      На другое утро Никита поднялся пораньше. Позавтракав, он оделся, подхватил школьный рюкзак, отрезал кусок колбасы, налил в банку теплого молока и спустился во двор, покормить Дика.
      Мутные предрассветные сумерки медленно таяли в синеватом снегу. Тополь одиноким великаном стоял, окутанный зимним сном. На краю мусорного контейнера каркали две вороны. Они следили за псом, который с утра пораньше по двору бегал, обнюхивал все и, задрав лапу, поливал по углам, ревностно помечая свою новую территорию. Когда Дик приблизился к контейнеру, вороны тотчас разлетелись, сели на ветви тополя и принялись сердито ругать собаку. И тут вышел Никита.
      - Дик! Дик! - позвал он.
      Пес поднял голову и вопросительно уставился на мальчика. Но в следующую минуту узнал его, завилял хвостом и побежал навстречу. Никита повел его под навес к коробке и там покормил, чтобы привыкал к одному месту.
      - Ты умный пес, хороший, - приговаривал Никита, поглаживая его шерсть. - Ты не уходи со двора, ладно? Я вернусь из школы и вынесу тебе поесть.
      Дик Счастливчик никуда уходить не собирался. В тот же день Никита вычесал и вырезал ножницами все колтуны из его шерсти. Вскоре на свежем снегу Дик преобразился в ухоженную дворнягу с густым белым мехом и большими темными пятнами на боках, спине и шее. Взрослые жители окружающих домов не возражали против Дика. Даже бабушки, обычно кормившие любимых дворовых кошек, стали выносить косточки 'доверчивой собачке'.
      Что ни день Никита с увлечением рассказывал отцу, какой умный пес этот Дик. Но Алексей Ильич сидел в кресле перед телевизором и молчал: не то слушал сына, не то дремал с открытыми глазами - непонятно. С тех пор это превратилось в странный ритуал.
      - Представляешь, пап, он уже подает мне лапу! Быстро научился! А кличку свою он уже на второй день запомнил! Только позови - сразу бежит, хвостом виляет и скулит от счастья. А мех Дика такой пушистый и теплый, что снег ему ни по чем! Валяется в снегу и хоть бы что...
      
      - Пап, мы с ребятами сколотили для Дика отличную будку. Ему сразу понравилась. Коля стянул из дома теплое одеяло, чтобы внутри постелить. И табличку прибили: 'Осторожно! Добрая собака - кусает молча'. Здорово получилось! Ты только послушай, пап, Дик уже по команде на задние лапы садится! Скажешь ему 'сидеть', и он садится. Теперь я учу его лежать и служить. Вот умный пес! Такого еще поискать!..
      
      - Послушай, а Дик никаких бродяг и чужих собак в наш двор не пускает. Он сегодня облаял ворону, которая из контейнера вытащила какую-то корку и хотела ее расклевать. А Дик, ты представляешь! бросился к вороне, а она, хитрая, корку - в клюв и полетела. Устроилась на ветке нашего дерева и там стала добычу клювом долбить. А Дик сел под деревом, как лисица в басне Крылова, смотрит на ворону, язык высунул и еще тявкает на нее. Вот, умора! Ждет, вдруг ворона корку свою уронит. Но та добычу не отдала: только постучала клювом, поклевала, пса подразнила и улетела...
      
      - Ты слышал, пап? кошки с ума сошли, орут все ночи напролет. Это на них весна так действует. Они Дика из себя выводят. Он стал кошек по двору гонять. А одна на тополь залезла и слезть боится. Сидит там, орет, а ее и не видно в листве. Когда узнали в чем дело, пришлось Кольке за ней лезть на дерево. Снял, слава Богу...
      
      - Пап, сегодня Дика весь день во дворе не было. Говорят, его видели в своре бродячих собак. Они свадьбу справляли, аж на Пятнадцатой линии! Но вечером вернулся. Ух, переволновались мы с Митькой, пока его искали. А он сам пришел, слышишь?..
      
      - Вчера мы ездили на рыбалку, на Ладогу. Колька нас пригласил. И Дика с собой брали. Но Дик так на лягушек лаял и прыгал за ними, что всю рыбу нам распугал. Он, точно, отродясь лягушек не видел, потому и скакал за ними, как черт. Даже глубоко в воду заходил! Колька очень ругался. Грозился утопить Дика. Так что рыбалка не удалась. И мы вернулись ни с чем. Нет, больше мы Дика с собой на озеро не возьмем...
      
      - Вот дела! Послушай, пап, сегодня Дик за листьями носился, как угорелый. Желтый лист с тополя падает, кружится, а Дик его зубами хватает! Потеха была на весь свет!..
      
      - Мы сегодня ходили в парк кататься. Митька дал Дику веревку в зубы, чтобы он санки возил. Он ведь лайка. Лайки в Арктике путешественников раньше возили, пока снегоходы не изобрели. Представляешь! Дик и в самом деле возил санки по льду! Как будто всю жизнь этим занимался. Вот, какой он вымахал, - Никита показал рукой от пола - до пояса, - сильный стал!..
      Вдруг со двора донесся громкий лай. Алексей Ильич недовольно повернулся в кресле, пробудился от пьяного забытья и с выражением муки на лице хрипло пробубнил:
      - Откуда здесь собака?! Ну чего она лает? Боже, как болит голова!
      - Пап, это наш Дик! - Никита подошел к окну. - Он ворону облаивает. Опять она дразнится возле мусорки.
      
      VII
      В конце каждой четверти Никита подходил к отцу с раскрытым на последней странице дневником. И хотя Алексей Ильич никогда не требовал от сына такого отчета, Никите было приятно оглашать итоговые оценки. По обыкновению Алексей Ильич сидел в кресле и, не отрываясь, смотрел телевизор остекленевшими глазами. Он почти не слышал сына, хотя Никиту это вовсе не смущало.
      Работа на складе выматывала, но жаловаться Алексею Ильичу было некому. После разгрузки фур, которым не было числа, во всем теле оставалась боль, она мучила и терзала его. Алексей Ильич мужественно терпел. Ноги гудят, будто весь день топтал ими густую болотную жижу; руки загрубели от мозолей, а мышцы стали такими твердыми и сухими, как сучья старого дерева; и опять боль в спине, иногда очень пронзительная, и потом переходящая в нытье поясницы. Дьявольское такое испытание. Лишь вино помогало залить эту боль. Никита видел страдания отца, но помочь не мог, разве что старался лишний раз порадовать его своими школьными успехами.
      - Пап, сегодня наша команда по баскетболу заняла первое место на школьных соревнованиях! Здорово, правда?
      Алексей Ильич прокряхтел в ответ что-то невразумительное.
      - Пап, честно признаюсь, в этом полугодии у меня появилась четверка, - с досадой в голосе, проговорил Никита. - И знаешь, по какому предмету?.. По математике. Пап, но я обещаю тебе, я исправлю эту четверку! В следующей четверти исправлю, слышишь?
      - Сынок, не надо так кричать, - слабым голосом попросил Алексей Ильич. - У меня очень болит голова.
      - Извини, пап, я не знал, - тише сказал Никита. - А потом, на каникулах, мы отправимся с тобой смотреть крейсер 'Аврору', договорились? Я обязательно исправлю четверку, и тогда мы пойдем.
      Алексей Ильич тяжело вздохнул, по-прежнему не отрываясь от экрана.
      Никита уже несколько раз бывал на знаменитом крейсере с друзьями, но ему обязательно нужно было сходить на корабль с отцом, чтобы показать ему, какой красивый стал этот корабль после реставрации.
      - А еще меня просят помочь Женьке Раффельду по химии, - продолжал Никита, с важным видом прохаживаясь по гостиной. - Знаешь, он такой лентяй, что не может отличить серную кислоту от соляной. Просто смех, правда?!
      - Прошу тебя, не заслоняй мне телевизор, - снова проворчал Алексей Ильич.
      Никита встал возле папиного кресла сбоку и продолжил:
      - Поискать другого такого недоумка, как Женька - не найдешь!
      - Не стой у меня над ухом, - с раздражением попросил Алексей Ильич. - Я хочу послушать предвыборную программу коммунистов. Уже начинается.
      - Да, папа, сейчас ухожу. Я только хотел сказать, что Медведева - наша учительница химии - грозится оставить его на...
      - Сделай, пожалуйста, погромче, - попросил Алексей Ильич.
      Никита подошел к телевизору и увеличил звук.
      - Так вот, она попросила меня позаниматься...
      - Ты опять заслонил пол экрана! - возмутился Алексей Ильич.
      - Все, я ухожу, не буду больше мешать, - сказал Никита.
      Он оставил отца в покое, положил открытый дневник на журнальный столик возле кресла, в надежде, что папа его заметит между теленовостями. Затем сходил в кухню, взял котлету, несколько сухарей для Дика и помчался во двор к тополю, рассказать ему о том, как Медведева собирается оставить Раффельда на второй год, но, чтобы этого не случилось, она попросила позаниматься с ним химией.
      - Представляешь, его родители согласились! - радостно сообщил Никита тополю. - А главное! Боже, как мне повезло! Слышишь, ты, истукан деревянный? Главное, что его родители будут мне платить!
      Тополь весело покачал ветвями, да так сильно, что с них свалились несколько снежных комьев, а один угодил Никите по голове, рассыпался и защипал холодком за шиворотом.
      - Ах, ты так! - воскликнул Никита и стал лепить снежки, а потом кидать их в дерево и по ветвям, на которых лежали снежные комья, похожие на пушистых белых кошек. Когда в них попадал снежок, кошки рассыпались в серебристую пыль.
      - Слышишь, ты, древень! - Снова обратился Никита к тополю. - Я сказал папе и тебе тоже обещаю, что в следующей четверти у меня больше не будет четверок. Папа, кажется, не услышал, что я говорил, потому что по телевизору передавали коммунистов. Но он все равно знает: я слово сдержу. И мама и бабушка там, на небе, тоже знают. Они все очень рады за меня. Слышишь?!
      Дик тем временем догрыз последний сухарь и принялся скакать вокруг мальчика, желая с ним поиграть. Тогда Никита стал лепить снежки и бросать, а Дик с веселым лаем гонялся за ними, хватал и раздавливал лапами. Потом Никита, весь красный от мороза, побежал домой в свою комнату. Ему страшно захотелось нарисовать снежных кошек на ветвях дворового тополя.
      
      VIII
      Семья Раффельда жила на Васильевском острове. У них была просторная, богатая, светлая квартира, обставленная со вкусом. Зеркала в красивых оправах, пышные хрустальные люстры, дорогая мебель. Шкафы полны модной одежды; иногда в приоткрытую дверцу можно было рассмотреть коробки обуви, платья, костюмы на все случаи жизни. На больших окнах изящно повешены тюли, рядом в кадках распахнули свои листья пальмы, по стенам висят картины, а в гостиной царствует большой рояль из красного дерева. Родители Раффельда были весьма состоятельные люди: отец, в прошлом секретарь районного комитета коммунистической партии, теперь занимал должность заместителя губернатора, а мама содержала несколько французских магазинов одежды. У сына было все, что он только желал: иностранные игры, модные шмотки, вкусная еда. Недавно отец пообещали ему купить самый мощный компьютер! Для этого надо только подтянуться по химии. На летних каникулах они всей семьей уезжали отдыхать на Средиземное море. Им особенно нравился Крит, маленький курортный городок Матала на берегу красивого залива. Они туда каждый год ездили. Снимали небольшую виллу: белый домик с верандой в окружении сада с оливами, виноградом и олеандрами. Раффельд часто приносил свои курортные фотографии и показывал их в классе. Слушать его комментарии к снимкам было интересно, и многие ребята завидовали ему, особенно красивому греческому загару. Но те из учеников, кто поскромнее, не подходили к Раффельду и фотографии смотреть не желали.
      Когда Раффельд страдал над очередным уравнением химической реакции, его круглое, розовое лицо мрачнело, на лбу появлялись морщинки, а глаза выражали безграничное уныние. Можно было подумать, что ему вот-вот сделается плохо.
      Никита, дожидаясь, стоял у шкафа с книгами, и пока Женя вымучивал очередное уравнение, читал 'Два капитана' Каверина. Библиотека у Раффельдов с первого дня произвела на Никиту большое впечатление. Здесь было много интересных книг: почти все полки заставлены снизу доверху и еще там, внизу, в шкафчике, было забито литературой на самые разные вкусы. Казалось, книги в этом доме покупали без счёту. На полках стояли и старые издания и новые, очень дорогие, но все, как видно, нечитанные. Даже в этой книге Каверина, изданной много лет назад, некоторые странички были не расклеены. И так было приятно, с легким потрескиванием сверху, их открывать. Никита удивлялся про себя, неужели они до сих пор не читали этот роман? Мне бы достать его раньше.
      Раффельд, глядя в тетрадку, глубоко и шумно вздохнул. Нет, с этим дурацким уравнением ничего не выходит. Он бросил ручку на стол, откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, с мученическим стоном проговорил:
      - Не мо-гу-у я бо-ольше! - Повернулся к Никите и добавил: - Послушай, Ник, давай сбежим отсюда, а? Куда-нибудь в Америку.
      Увлеченный чтением, Никита не сразу ответил.
      - Ты слышишь, Ник!.. Ник! - позвал Раффельд снова. - Давай сбежим. Ну не хочешь в Америку, тогда в Южную Африку, а еще лучше в Конго. Там эти, как их правильно? - пигмеи - низкорослики лесные, - знаешь, какие они ловкие охотники?
      Никита громко захлопнул Каверина и сердито проговорил:
      - Ну да, в Африку. Тебя там, неуча такого, только и ждут.
      - А что, вряд ли пигмеям твоя химия нужна.
      - Вот выучишь химию, тогда и поедешь в свою Африку пигмеев учить. А мне и тут хорошо.
      - Аа-а, вот заладил, химия, химия! Задалась вам всем эта химия! Сума сойти можно! Ну прямо хоть стреляйся!
      - Ты слышал, Медведева тебя на второй год оставляет?
      - Ну и что.
      - Я не могу этого допустить. - Никита поставил книгу на полку. - Если я за дело взялся, то, по крайней мере, по химии у тебя будет порядок.
      - Ёлки-палки, вот зануда нашелся на мою голову! - Покачал головой. - И за что меня родители так наказали? Чем я перед ними-то провинился?
      - Послушай, Женька, ты кто - слабак или человек сильный? - укоризненно спросил Никита, подходя к его столу.
      - Я страшно устал! - оправдался Раффельд.
      - Значит, слабак, - вздохнул Никита.
      - Никакой я не слабак, я только устал, - тихо возразил Раффельд.
      - Пиши давай. И посмотри сюда, я тебе сто двадцать пять раз объяснял, как азотная кислота пишется, - возмутился Никита.
      Раффельд наклонился над тетрадью и виновато произнес:
      - Ах, пардон, сейчас поправим.
      Никита покачал головой, подошел к окну, отодвинул тюлевую занавеску и стал глядеть на засыпанную снегом улицу. Он стал думать о том, что Коля и Митя сейчас наверняка уже в парке на катке или с горки катаются. Им очень весело там, наверное, и Дика с собой взяли. А тут настоящий дремучий лес, конца и краю ему не видно. Никита нахмурился.
      - А что, пойдем снежки побросаем, - заметил Раффельд. - Посмотри, погода сегодня - ништяк.
      - Сиди ты, - ответил Никита. - Из-за тебя мне тоже приходится в четырех стенах торчать.
      - Ну, как хочешь, я только предложил.
      На улице и в самом деле было хорошо: морозно, солнце бледнело сквозь серую дымку. Постукивая металлом, мимо прогромыхал трамвай, за ним серебристым шлейфом дымилась снежная пыль. Снег повсюду блестел и звал на улицу.
      - Ладно, - проговорил Никита. - Пойдем. Вот получишь азотную кислоту из соли, тогда пойдем.
      - Слава тебе, Господи! - выдохнул Раффельд. - А он, оказывается, еще в своем уме.
      - Хватит на сегодня. Два часа уже с этим уравнением бьешься. - Никита отвернулся от окна, важно заложил руки за спину, подошел к столу и сердито воскликнул:
      - Ну что ты за бестолочь! Азот здесь четырехвалентный, чего ты на него пять водородов нацепил, а кислород где?!
      - Черт, забыл. Сейчас исправлю, - виновато проговорил Раффельд. - Ты только не нервничай.
      - Так можно целый день простую реакцию уравнивать, - в сердцах сказал Никита, сел за стол сбоку и обхватил голову руками.
      - Да ладно, я уже исправил.
      Никита взял тетрадь, посмотрел в нее и вздохнул.
      - Наконец-то. Как будто открытие заново сделал, - укоризненно сказал он. - Все, теперь хватит.
      Выскочив из-за стола, Раффльд и Никита побежали в прихожую одеваться. А в следующую минуту, гулко стуча ботинками, они уже спускались по лестнице, потом внизу с грохотом по очереди толкнули ногой дверь и выбежали на улицу. Дверь за ними еще дважды хлопнула, раздраженно проскрежетав пружиной.
      Во дворе мальчики принялись лепить снежки и бросать их друг в друга, в стены домов и в бока мусорных контейнеров. Затем побежали в парк, с разбегу скользя по натоптанным блестящим дорожкам. В парке они встретили Колю и Митю, а потом катались на сложенных картонных коробках с пригорка до наступления сиреневой темноты.
      Занятия химией два раза в неделю мало-помалу стали приносить заметную пользу. Успехи Раффельда скоро заметила и Медведева, она теперь охотно ставила ему твердые четверки. За репетиторство Никита получал небольшие деньги. Этого хватало на скромную жизнь и кое-что откладывать. А вот мороженое лишний раз уже не купить, в игровых автоматах в парке мелочь не спустить, хоть и очень хотелось. В то время Алексей Ильич, потеряв работу, долго не мог найти новую. А ведь скоро весна, слякоть и лужи. Никите пришлось копить деньги, чтобы купить отцу и себе новые ботинки.
      
      IX
      В прохладном вечернем воздухе клубился туман, и по тротуарам разливался тусклый желтоватый свет уличных фонарей. Где-то в подворотнях грозно, с надрывом, завывали коты, а затем с истерическим визгом рвали друг другу морды. Никита возвращался домой очень поздно: пришлось повозиться с Раффельдом, объясняя ему молярную массу веществ. А потом его мама уговорила остаться поужинать, и Никита согласился.
      Он шел домой усталый и недовольный прошедшим днем. Все-таки Раффельд ничего не понял. Придется еще раз объяснять ему эти моли. Всю дорогу Никиту не оставляло какое-то тревожное ощущение. И чем ближе он был к дому, тем беспокойней становилось на душе. А потом, уже во дворе, вдруг откуда-то сверху раздался тихий шепот, словно бы кто-то предупреждал: 'Спеши, спеши-и, спеши-и-и...' Изумленный этим необычным звуком, Никита огляделся по сторонам и прислушался, но никого не увидел. Может быть, это ветер пробежал по ветвям тополя? Или это голос ангела? Странный шепот больше не повторился. Дерево беспокойно шелестело молодой листвой. Как вдруг, внезапное чувство смятения овладело мальчиком, он вздрогнул. Что-то случилось! Папа!
      Дик, завидев Никиту, помчался к нему, приветливо виляя хвостом, но мальчик был так взволнован, что оставил пса без внимания. Дик попрыгал вокруг него, потом остановился, проводил его до подъезда, тяжело вздохнул и сел на крыльце.
      Задыхаясь от быстрого подъема по лестнице, Никита ворвался в квартиру и немедленно пошел в гостиную. В кресле отца не оказалось, а телевизор с шумом показывал какую-то муть. Тогда Никита позвал папу, затем направился в его комнату, отворил дверь...
      Прежде эта картина несколько раз снилась Никите. Отец стоял на табурете. В бешеной горячке он торопливо, хотя и неловко, надевал на шею петлю и с кем-то разговаривал. И собеседником его был демон, который заботливо помогал Алексею Ильичу справиться с непослушной петлей, а когда получилось надеть ее на шею, этот коварный черт стал подталкивать его в пропасть, и подбадривал сделать это скорее. Но тут с криком ворвался Никита:
      - Папа, постой! Не надо!
      Алексей Ильич шагнул с табурета, повис на веревке и задергался с хриплым сопением. Никита бросился сначала к отцу, не понимая, как его удержать, но что-то неуловимое, какое-то необъяснимое чувство, заставило его устремиться на кухню. Там он схватил со стола нож, вернулся в комнату, прыгнул на табурет и с размаху полоснул ножом по веревке: раз, два... тугая веревка хрустнула, три, четыре... веревка оборвалась под весом дрыгающегося тела. Алексей Ильич, весь красный лицом, задыхающийся и хрипящий, но еще живой, шлепнулся на пол, как мокрая тряпка. Откашливаясь и сипя, он корчился на полу, как подыхающий ящер, и ладонью размазывал по полу кровь из разбитого носа.
      Никита спрыгнул с табурета и сел возле отца.
      - Папа, миленький, что же ты наделал! - молвил он, снимая с его шеи веревку; петля по какой-то случайности как следует не затянулась.
      В ошеломлении Никита с трудом осознавал произошедшее. Мысли мешались в потоке жутких видений. Когда он стоял на табурете с ножом, то не видел перед собой ничего, кроме веревки, болтающейся над черной бездной, в которую прыгнул отец. И была это та самая тьма, что время от времени являлась Никите в зловещих глазницах Костлявой. Только шагни - окажешься в ее власти. В царстве вечных мучеников. Но как только веревка лопнула, мираж тьмы развеялся, ощущение реальности вернулось. Такими были прежние сновидения. А теперь все произошло наяву.
      Несколько минут Алексей Ильич тяжело дышал с грудным хрипом и всхлипами, а когда успокоился и затих в пьяном сне белой горячки, Никита в безудержной тряске взял его за руки и подтянул поближе к кровати. Но втащить отца на постель он уже не сумел. Тогда он сбросил с кровати матрац и переволок на него отца, а затем подложил ему под голову подушку. Закончив с этим, Никита отдышался и направился в кухню; ему страшно хотелось пить. Руки дрожали, он налил стакан холодной воды из-под крана, сделал несколько глотков и раскашлялся. Потом вылил остатки воды себе на голову, отер руками лицо и вернулся к отцу.
      Алексей Ильич спал хмельным сном, не понимая ничего и не чувствуя. Слышалось только сопение и чмоканье губами, словно он и сейчас, во сне, выпивает.
      На ночь Никита остался рядом с отцом, караулил, чтобы с ним опять ничего не случилось, и не стал выключать свет. А потом напряжение схлынуло, и он, поддавшись чувствам, упал на кровать и залился слезами.
      В ту проклятую ночь Никита так и не смог уснуть. Отец, как приведение болтался в петле перед его глазами, стоило их закрыть. И Никита прислушивался, как он храпит громко и отчаянно.
      'А что если бы он умер? - спрашивал себя Никита. - Ведь я мог опоздать. Нет, я не хочу оставаться один. Тогда будет лучше умереть вместе с ним. Он должен знать, я не смогу быть один. Плохо быть одному'. - Эта пугающая, тяжелая мысль об одиночестве угнетала его еще очень долго.
      На другой день в школу Никита не пошел. Он боялся оставить отца одного, и все утро просидел на кровати, обхватив колени руками в безмолвном оцепенении. Снова мучила жажда, но Никита не смел выйти из комнаты. Что-то случилось с ним, что-то произошло в его душе.
      Алексей Ильич, когда проснулся, уже после полудня, направился в кухню похмелиться. О вчерашнем приступе белой горячки он и не помнил. Лицо его теперь было мертвенно бледное, глаза провалились, и под ними висели темные мешки. Трясущимися руками Алексей Ильич налил водки и жадно выпил, глотая ее, будто воду. Закусив куском хлеба, он побрел в гостиную, включил телевизор и рухнул в кресло. Лицо его по-прежнему было угрюмое, серое и неподвижное, как маска. Стеклянный взгляд его тупо упирался в экран. В новостях снова говорили о поражении коммунистов на местных выборах, потом рассуждали о разорении ресурсов страны и обнищании народа. Одурманенный водкой, Алексей Ильич воспринимал эти репортажи с холодным спокойствием обреченного.
      Тем временем Никита слез с кровати и побрел в кухню попить воды. Проведя бессонную ночь, он теперь на ходу засыпал от усталости. Во всем теле знобило, как от холода. Утолив наконец жажду, Никита забрался в свою комнату, лег на кровать и тотчас провалился в дурманящий сон. И сон этот навалился на него темной тяжестью. Всюду, в полумраке на посвистывающем сквозняке, болтались веревки с петлями и звонко бряцали друг о дружку длинные цепи, они путались в ногах и руках, обвивались вокруг шеи и начинали затягиваться, тогда сон обрывался, Никита вздрагивал и осматривался по сторонам, но потом глаза его снова смыкались.
      Очнулся он поздним вечером. Алексей Ильич по-прежнему сидел в кресле и дремал. Никита бросился разыскивать и собирать в квартире все веревки, ремни и галстуки; отец все равно больше не носил галстуки. Руки Никиты дрожали, его всего трясло от одного только вида веревок, но он нашел в себе мужество собрать их все, вынести во двор и бросить в контейнер. Придя домой, он зашел в ванную и стал мыть руки, а потом повернулся, чтобы снять с крючка полотенце и обнаружил натянутую над ванной бельевую веревку, на которой висели его недавно выстиранные спортивные футболка и шорты. Никита принес табурет, взобрался на него, снял свои вещи, а потом принялся за веревку, натянутую когда-то очень давно мамой. Узелки оказались крепкими, повозившись с ними, Никита передумал, и оставил веревку на месте.
      Алексей Ильич поправился на удивление быстро. Через несколько дней ему вновь подвернулась работа на портовом складе. А Никита, пропустив несколько дней в школе, учил пройденные без него темы. Во двор вернулось прежнее угрюмое спокойствие.
      
      X
      На летних каникулах Никита с друзьями ездили на рыбалку. Этими поездками всех увлек Коля. Он как страстный любитель рыбной ловли знал о ней все: где лучше ловить, когда, чем и какую рыбу. Этому делу его научил отец.
      Колин отец - дальнобойщик. Каждый раз, по возвращении из длительного рейса, они с сыном обязательно выбирались на реку или озеро. Обоим было все равно: лето или зима, они брали удочки и ехали.
      Когда Алексей Ильич начинал пить, Никита на рыбалку не ездил и следил, чтобы с отцом опять чего-нибудь не случилось. Пережитое потрясение, как острие ржавого гвоздя, оставило рваный след на душе. О том происшествии с отцом Никита никому, кроме дворового тополя, не рассказывал.
      Алексей Ильич по-прежнему пропадал ночами, пытаясь найти утешение в обществе людей таких же заблудившихся в собственной судьбе, словно в болоте, как он сам. Никита тем временем ждал его в пустой мрачной квартире. Лежа в постели, он укрывался с головой, но драматические фантазии, будто призраки, начинали мучить его, лишь только он закрывал глаза. Никита боялся заснуть, потому что трагические видения проникали в его сон. 'Папа пьет водку, чтобы избавиться от тяжелых мыслей, - думал он. - Водка помогает ему забыться. Но тогда ее нужно пить постоянно. Она успокаивает внутри, но внешность меняется здорово'. Какое-то время Никита пытался представить себя пьяным и постаревшим, но почему-то не мог. Воображение отказывалось рисовать его старость. Ни одной морщинки не вырисовывалось на его мальчишеском лице. Бывало, Никита просился на ночь к Мите. Его родители не были против ночевок мальчика, понимая, как ему тяжело оставаться одному, а главное, они были довольны, что ребята вместе делают уроки.
      Когда подул северный ветер, осень торопливо покинула наши края. А потом ветер принес морозы и снег. Зима в тот год пришла раньше срока.
      Однажды во двор с тополем, как снежинку ветром, занесло еще одного обитателя зимнего города. Никита привык, что Дик каждый день встречает его со школы, бежит к нему, радостно скулит и прыгает вокруг, но в тот день пес даже не показался. Никита вошел во двор и огляделся по сторонам. Дика нигде не было видно. Куда же он запропастился? Сейчас его ждет большая котлета из школьной столовой, еще теплая.
      Снег хрустко скрипел под ногами. Ветер наметал большие сугробы по углам, возле мусорного контейнера и под спящим тополем. На ветке сидела ворона, некоторое время она раздраженно каркала, потом взмахнула крыльями и, сбросив пушистый ком снега, полетела к мусорке, где искали себе поживу две ее подруги. Пока во дворе не было Дика, птицы тут хозяйничали смело.
      Никита направился к подвалу, где стояла будка Дика, но и там собаки не оказалось. Зато вокруг был натоптано: следы Дика виднелись повсюду. Кроме собачьих, здесь оказались следы человека. Они вели в подвал. Как вдруг из-за двери донеслось тявканье, и Никита отворил ее. Из подвального сумрака к нему выскочил Дик, весело запрыгал и затявкал, радуясь своему освобождению. Никита потрепал его шерсть, отстраняясь от пылкого языка - Дик все время норовил лизнуть в лицо и в губы.
      - Вот ты где! Ты чего тут делал, а? - спросил Никита. - Как ты сюда попал?
      Дик что-то проскулил в ответ.
      - Кто тебя запер в подвале? Там кто-нибудь есть? - спрашивал Никита, доставая котлету из рюкзака. - Твое угощение, Дик. Ешь. Ты молодчина, Дик.
      Пес взял котлету из рук мальчика и проглотил ее с завидным аппетитом. Никита возмутился:
      - Ну что за крокодил! Ты бы хоть прожевал ее хорошенько.
      Дик вопросительно поглядел ему в глаза, будет ли чего еще? Но Никита опустился на карточки и стал рассматривать следы. Он понимал, что незнакомого взрослого человека Дик ни за что бы не пустил в подвал и поднял бы во дворе яростный скандал. Но детей пес обычно не трогал. Никита вошел в коридор и пощелкал выключателем, свет не зажегся - наверное, перегорела лампочка. Тогда Никита достал из рюкзака зажигалку, подобранную на улице несколько дней назад. Вчера она пригодилась для поджигания петард во дворе, когда они с друзьями устроили фейерверк. Чиркая о кремень колесиком, Никита вызвал пламя и, осматриваясь по сторонам в трепетном свете огня, осторожно зашагал дальше. Дик последовал за ним. Вместе они направились по сумрачному коридору.
      Дик никогда не ходил в подвал в одиночку, изредка он сопровождал кого-нибудь из жильцов дома, и то, если его хорошенько попросят защитить от крыс. Грызуны тут шныряют за каждым углом, повсюду грезятся странные тени, слышится журчание сточных вод по трубам и отдаленные голоса. Этот подземный мир полон призрачных существ, и Дику здесь совсем не нравилось. Конечно, он не боялся ни крыс, ни таинственных звуков, ему досаждали лишь кровожадные блохи, которые набрасывались незаметно и кусались, словно свирепые хищники, так что долго этой пытки не вытерпишь.
      В подвале было влажно и душно, отчетливо слышался запах тления и плесени. Вдоль стен тянулись трубы теплотрассы, обмотанные торчащим в разные стороны волокном. В небольшом закутке трубы изгибались. Никита посветил туда и увидел странное существо.
      Дик тоже приблизился к маленькому человеку, лежащему калачиком на драном, замусоленном и сложенном вдвое одеяле, обнюхал его, тявкнул и завилял хвостом, бросая на Никиту вопросительный взгляд. Незнакомец очнулся и поднял заспанное лицо. Увидев гостей, едва освещенных дрожащим светом зажигалки, он хмуро на них уставился.
      Никита никогда прежде не видел этого мальчика. Лицо его было худое и бледное. Под глазом темнел синяк. Волосы льняного цвета длинные и спутанные, как шерсть весеннего медведя. Одет он был в поношенную грязную куртку.
      - Ты кто такой? - спросил Никита.
      Мальчик не ответил и продолжал щуриться из своего угла.
      В следующее мгновение пламя зажигалки погасло, и подвал окутала густая темнота. Никита торопливо чиркнул зажигалкой, и закуток осветился вновь. Мальчик по-прежнему холодно смотрел то на собаку, то на Никиту. Дик, изогнувшись, искал блоху на задней ноге, стуча зубами в шерсти, как машинка для стрижки, и при этом поскуливал.
      - Ты чего молчишь? Откуда ты взялся? - снова спросил Никита.
      - Ниоткуда, - коротко отозвался мальчик из полумрака и почесал голову.
      - Как это, ниоткуда? Как звать тебя? - сердито спросил Никита.
      - Никак, - раздался ответ.
      Между тем Дик громко взвизгнул, извернулся и быстро, быстро заклацал челюстями, пытаясь добраться до места на спине, в которое впился ловкий паразит.
      - Ты что же бродяга? - не отступал Никита.
      Мальчик промолчал и нахмурился.
      - Бродяга, - заключил Никита, не дождавшись ответа, и вздохнул. - Послушай, я тебе ничего плохого не сделаю, чего ты молчишь?
      - Уходи, - тихо произнес мальчик.
      - Ты, наверное, голодный, если у тебя рот не открывается, чтобы нормально ответить, - сказал Никита.
      - Двигай отсюда, - промолвил мальчик и блеснул на него злыми глазами.
      - Что же ты, не хочешь со мной говорить, да?.. Ладно, я-то уйду, а ты здесь с голоду помрешь.
      - Не помру.
      - Ну, как знаешь.
      Никита погасил зажигалку, позвал Дика, и они пошли к выходу. Дик бежал впереди, спешил поскорее выбраться на свежий воздух. Ему не очень хотелось попусту терпеть укусы проклятых блох.
      Никита вышел из подвала и немедленно бросился в дом. Живо поднялся по лестнице, прыгая через ступеньку. Открыв дверь, он скинул в коридоре школьный рюкзак и вбежал на кухню. Тут он осмотрелся, отдышался немного и заглянул в холодильник. Потом подогрел на плите молока, перелил его в бутылку, затем разрезал половину батона и сделал толстый бутерброд с колбасой и сыром. Потом вымыл яблоко, достал кружку и сунул все это в пакет. Из шкафа в коридоре он взял фонарик и поспешил вниз - снова в подвал. Дик встретил его на улице и запрыгал, не сводя глаз с пакета, пахнущего едой.
      - Ни тебе, Дик, ни тебе, подожди немного, - торопливо, на ходу объяснил Никита. - Я тебе позже вынесу. Будь здесь, Дик. Жди.
      Пес разочарованно проскулил и в подвал не пошел.
      Никита вернулся в закуток, где прятался мальчик, повесил фонарь на торчащую из стены железяку и сказал:
      - Вот, поешь, чтобы язык ворочался.
      Маленький бродяга поднял голову и воззрился на Никиту недоумевающим взглядом, наблюдая, как тот, присев на корточки, вынимает из пакета угощение. Наконец Никита протянул ему бутерброд. Мальчик уставился на еду, не веря своим глазам. Сытный вид и запах бутерброда с колбасой и сыром едва не сводили с ума. Мальчик облизал сухие губы, сглотнул, и тут у него закружилась голова. Кишки закрутило, желудок заерзал до тошноты, а живот перехватило судорогой от ощущения настоящей домашней еды.
      - Бери, чего ждешь? - сурово приказал Никита и почесал руку. - Смерти ждешь, что ли? Такой худой, глаза скоро в глазницы провалятся, а гордый. Ешь давай. А то блохи уже начинают кусаться.
      Мальчик поднялся, сел и робко потянулся к бутерброду. Слюна быстро наполнила рот, и он проглотил ее. Взяв бутерброд робкой рукой, мальчик принялся за него с отчаянной жадностью. Он откусывал и, едва прожевав, глотал. Голова еще больше кругом пошла. Он рыгнул.
      - На, запей, пока теплое. - Никита подал бутылку с молоком и кружку. Потом достал яблоко и положил перед бродягой на разостланный пакет.
      Подождав немного, Никита спросил:
      - Скажи, как твое имя?
      Мальчик, не прекращая жевать, пробубнил:
      - Мишка.
      Никита представился и протянул руку:
      - Будем знакомы.
      Но Мишка руку не пожал, и все недоверчиво поглядывал на Никиту, поглощая еду.
      - Ладно, ешь. Не буду тебе мешать. - С этими словами Никита выпрямился, сунул руку в карман брюк, вытащил две бумажки и предложил Мишке.
      - Вот, возьми, здесь немного, поесть себе купишь, - сказал он.
      Мишка перестал жевать и уставился на деньги.
      - Бери, говорю, - требовательно произнес Никита. - Или что, воровать лучше?
      Мишка взял деньги и живо спрятал их за пазухой.
      - Все, теперь я ухожу. Но ты не бойся, я тебя не выдам, - сказал Никита на прощание. - Живи тут, сколько хочешь. Я потом еще чего-нибудь принесу поесть.
      Никита вышел из подвала. Он не хотел видеть, как голодный оборванец давится бутербродом. 'Пусть ест, а то гордый он больно. Слова не скажет этот Никто из Неоткуда. Призрак он, что ли?'
      В сопровождении Дика, Никита направился домой.
      - Сейчас тебе тоже поесть вынесу, - пообещал он псу.
      Дик радостно завилял хвостом и остался ждать у подъезда.
      Весь оставшийся день Никита только и думал о маленьком бродяге. Откуда он взялся? Откуда вообще они берутся? Неужели у этих людей никогда не было своего дома или хотя бы комнаты? Нет, этого не может быть. У всех когда-то был дом, в котором он родился. И родители у этого мальчика тоже были. Но что с ним случилось? Почему он на улице? Где его родители, его дом? - не понятно. Никита подошел к окну и отодвинул занавеску.
      Во дворе метель улеглась. Ветер стих, собираясь, наверное, с новыми силами. Небо застила белесая муть. Темнеет. Уличные фонари освещают заснеженные дорожки. И тополь стоит посреди двора. Спит.
      'А тополю хорошо в нашем дворе, - думал Никита, глядя на черные ветви. - Он заглядывает в окна, все видит и много знает. Каких только событий он не пережил! Умел бы тополь писать - книгу бы сочинил большую, обо всей нашей жизни. Весной он проснется и снова оденется листвой. Вот если бы человек тоже умел переносить тяжелые времена в спячке. Заснул во мраке и холоде крепко, выспался хорошенько и проснулся бы уже весной под теплым солнцем. И как только эти бродяги зиму лютую переносят, а может, они умирают? Тогда, где же их ангелы? Почему одним людям ангел-хранитель помогает, а другим - нет? У одного нищего мы отобрали Дика, и бродяга, наверное, потом голодный остался. А теперь я пожалел человека. Этот Мишка разве выживет без помощи? Похоже, ангел-хранитель еще не совсем оставил его. Мишке повезло в теплом подвале укрыться, а то ведь точно замерз бы где-нибудь на улице, замело бы снегом и, поди, ищи в сугробах, - от этой мысли Никита зябко поежился. - Вот жизнь какая бывает у людей: хуже некуда, дальше - смерть. И страшно подумать'.
      Когда с работы пришел Алексей Ильич, Никиту так и подмывало рассказать ему, как он накормил умирающего с голоду бродягу. 'Папа всегда доброту ценил. Ему приятно будет узнать, что я человеку помог. Но ведь я пообещал Мишке молчать. Придется подождать. Ничего, потом расскажу, - решил он.
      На другой день после школы Никита взял фонарь и сразу спустился в подвал, но Мишки там не застал. В закутке было разостлано одеяло, валялась пластмассовая бутылка и кружка. Никита поднял кружку и пошел домой, размышляя, вернется ли мальчик или совсем ушел. Может, он чего-нибудь испугался?
      Вечером Никита снова отправился в подвал в надежде застать там маленького бродягу. Вдруг Мишка все-таки решил вернуться, чтобы переночевать, ведь на улице морозы крепкие, а согреться ему, наверное, больше негде.
      Мишку он обнаружил в том же закутке.
      - Ты здесь? - сказал он, светя фонариком. - Живой?
      - А где мне еще быть? - грубо отозвался Мишка, заслоняясь ладонью от света.
      - С родителями или хотя бы в детском доме, - ответил Никита, садясь перед ним на корточки.
      Мишка промолчал и стал чесать затылок.
      - Неужели тебе не страшно тут одному с крысами и блохами? - спросил Никита.
      - Они не тронут меня, - буркнул Мишка.
      - Хм, уверен?
      - Уверен.
      Никита презрительно повел носом.
      - Ну и воняет от тебя, черти чем! Ты что, клеем дышишь, да?
      - А тебе-то что?
      - И зачем?
      - Так легче становится, есть меньше хочется и, вообще, забываешься.
      - Глупости.
      - Что, может, хочешь попробовать?
      Никита брезгливо скривился и спросил:
      - А откуда ты пришел?
      Мишка промолчал.
      - Сбежал что ли из дома?
      Мишка снова не ответил, прихлопнул кого-то на своей шее и поскреб там черными ногтями.
      - Били тебя дома? Или ты сирота? - продолжал Никита, но Мишка упрямо молчал, как будто язык прикусил. - Ладно, не хочешь, не говори. Нужен ты мне больно. Бродяга. - Никита задумался, и тут его осенило: - Слушай, а пойдем ко мне? Я тебя накормлю ужином. У нас дома щи, чай горячий с бутербродами. Ты не стесняйся, дома сейчас никого нет. Папа не скоро вернется. Ну? Пойдем?
      - Не надо, я здесь останусь.
      - Послушай меня, ты умрешь тут один.
      - Ну а тебе-то что?
      - Ничего. Только я предлагаю тебе помощь. Вот и все.
      - Не нужна мне твоя помощь.
      - Да уж, оно и видно - не нужна. С голоду помирает, на ногах еле стоит, да еще синяк под глазом. Кто это тебя так?
      - Отвали, не твое дело.
      - Да ладно, можешь не говорить, - разозлился Никита.
      Он поднялся и повесил фонарик на прежнюю железяку.
      Сначала Никита решил сходить домой, вынести Мишке чего-нибудь поесть, но передумал. Не говоря больше ни слова, он подошел к нему, поднял за шиворот, словно волчонка и крепко ухватился за руку.
      - Убери свои грабли! - воспротивился Мишка.
      Но Никита не слушал его, взялся покрепче и потащил за собой.
      - Отпусти! - воскликнул Мишка, упираясь и выкручиваясь, но был слишком слаб, чтобы вырваться. - Отпусти! - Попытался укусить, но Никита ловко убрал руку.
      - Нет, я тебя умирать не оставлю, - сурово проговорил Никита, удерживая сопротивляющегося мальчишку. - Сейчас пойдешь со мной, я тебя живо в порядок приведу.
      Но Мишка верещал на весь подвал:
      - Отпусти! Больно, козел! Отпусти меня!
      - Дурак, ты сдохнешь здесь один!
      - Тебе-то что! Отпусти! - Ударил Никиту кулаком.
      Никита стискивал Мишкину руку крепко. Пальцы этого мальчика казались такими тонкими и хрупкими, что страшно было сжимать. Никита вытащил Мишку из темноты на улицу и решительно повел в подъезд, как пленника, в сопровождении весело скачущего Дика. Мороз тотчас повеял в их лица, защипал кожу и пробрал до костей. Мишка, понимая теперь, что ему не отвертеться, перестал колотить Никиту рукой, покорился.
      Дик, проводил мальчиков до подъезда, потом сел на крыльце и принялся усердно чесать за ухом, после этого он покружился на одном месте и, вздохнув, побежал к своей будке.
      Никита привел Мишку домой.
      - Раздевайся, чего встал? - приказал он, поморщил нос и добавил: - От тебя помойкой воняет и ацетоном. Я сейчас горячей воды налью в ванную, помоешься, пока я ужин разогрею, понял?
      Мишка промолчал. Он оробел в чужой обстановке, перед старшим мальчиком. А Никита тем временем снял с себя куртку, ботинки и пошел в ванную. Мишка сел на стул, насупился и уставился в одну точку на полу. Никита пустил в ванну горячую воду, достал из шкафа чистое полотенце и сказал:
      - Ты чего сидишь? Давай, раздевайся. Свои грязные шмотки можешь выбросить в мусорку. Я тебе чистое дам. Только поживее, слышишь?
      Настойчивый тон Никиты тотчас вывел Мишку из оцепенения. Он поднял голову, поглядел на Никиту с презрением и начал расстегивать молнию на куртке, медленно, словно делал одолжение. Никита ушел на кухню. Вскоре оттуда повеяло едой. У Мишки снова потекла слюна. Есть захотелось страшно. Но он понимал, путь к этой кухне не так уж далек и не слишком труден - он лежит через ванну. Этот мальчишка не шутит, решил он. Больно уж строго у этих домашних. И Мишка сдался. Он нехотя поднялся, снял куртку, бросил ее в угол, ботинки поставил рядом со стулом, потом принялся стягивать с себя свитер, штаны, затем отклеил от тела майку и трусы - все было грязное и рваное.
      Мишка предстал перед Никитой во всей своей худобе. Никита даже присвистнул от удивления. Ну точно, живой скелет! Ребра да лопатки торчат, и кожа бледная - насквозь просвечивается. Мишка стоял, скорбно опустив голову.
      - Да, друг, ты точно сегодня из Освенцима сбежал. На тебя страшно глядеть! - проговорил Никита. - Давай живо в ванную. Вот мыло и полотенце. Только долго не засиживайся. Я тоже голодный.
      Мишка отправился в ванную, потрогал воду: не слишком ли горячая, и тогда полез в нее, с каким-то робким, недоверчивым видом. Никита, тем временем, собрал его изношенное тряпье и выбросил в мусорное ведро. А потом стал хозяйничать на кухне, насвистывая себе под нос Митькину мелодию: 'Немало песен об Афгане...'
      Горячая ванна оживила Мишку. Наконец он оттаял. Разморило, распарило его бледное тощее тело, пробрало до костей, - вылезать не хотелось. Лежать бы так вечно и никуда не ходить. Блаженство!
      Когда Мишка последний раз ванну принимал, он и не помнил, возможно, что никогда. Помнил он только душевые в детском доме, чуть теплую воду, парную сырость, сквозняки, запах дешевого земляничного мыла и мокрое полотенце, которым уже до него вытерлись несколько мальчиков по очереди. А вот такую горячую ванну, в которую можно погрузиться с головой, сухое полотенце, шампунь для волос - открытие, всего этого у него никогда еще не было.
      Тут в дверь просунулась голова Никиты.
      - Эй, ты чего тут неделю сидеть собираешься, что ли? Ужин почти готов, - сказал он и сразу исчез.
      Мишка взялся за мыло и стал намыливаться с головы до ног. С него капала и струилась темная, пенистая вода. Потом он выдернул пробку, чтобы спустить грязную воду, включил душ и встал под тонкие хлесткие струйки, смывая с себя пену.
       Никита снова показался у двери, поставил табурет и объяснил:
      - Вот тебе чистое белье. - Положил на табурет: майку, трусы, носки, рубашку и штаны, найденные в шкафу. Сам он из этих вещей давно уже вырос, и они лежали в глубине шкафа, чистые, выглаженные и забытые.
      Мишка вылез из ванны, обтерся полотенцем и стал одеваться. Рубашка и штаны оказались ему велики, но в чистой одежде было куда приятнее: мягкая, она не прилипала к телу жесткой коркой, не терла кожу и пахла хорошо - не то зимней хвоей, не то летним лугом, как показывают в рекламе стиральных порошков. Рукава и штанины пришлось подвернуть. Одевшись, наконец, и расчесав свои длинные светлые патлы расческой, Мишка робко вошел на кухню и тут увидел дымящуюся в тарелках еду. Глаза его, словно привязались к столу - не оторвать.
      - Ну вот, совсем другое дело, - весело встретил его Никита. - Сейчас ты на человека похож. Только постричься бы тебе еще надо, а то зарос, как дикарь из Новой Гвинеи... Чего стоишь? Садись. Поужинаем теперь.
      Мишка скромно сел. От вида дымящейся тарелки со щами, нарезанного хлеба, вареной картошки и ломтиков колбасы Мишка задрожал, как в лихорадке. Сердце его заколотилось быстрее.
      - Ну, что же ты? Ешь давай, - сказал Никита и улыбнулся. - Это я сам варил из тушенки, - признался он. - Папа работает, ему некогда готовить.
      Мишка принялся за еду и быстро заработал своей ложкой.
      - Да ты не спеши, не убежит. Все твое, - заметил ему Никита.
      А тот хлебал щи вприкуску с ржаным хлебом, картошкой и колбасой. Никита ел не спеша, поглядывал на бродягу и качал головой с ухмылкой. Да он и ложку не умеет держать. Ладно, научится еще.
      - Кстати, если папа раньше вернется с работы, я ему скажу, ты мой школьный товарищ. Идет?
      Мишка кивнул.
      - Скажем, что твои родители уехали в Москву по делам. Ты не бойся, папа не будет возражать, что ты у нас ужинаешь. Он, на самом деле, добрый. Иногда, правда, бывает мрачный, и все новости по телевизору смотрит. А вообще, ты подумай, может, у нас останешься? Места здесь достаточно. Щи научу варить.
      Мишка перестал жевать и хмуро поглядел на Никиту ожившими, но по-прежнему недоверчивыми глазами. 'Чего это он так обо мне заботится? Может он того, приставать собирается. Такие всегда, сначала любезничают, а потом такие гадости выделывают! Хотя на него не похоже что-то'.
      - Чего тебе по улицам шататься? - продолжал Никита. - Пропадешь ведь.
      Мишка промолчал и снова взялся за еду. С голоду он никак не мог наесться. Едва успевал глотать, как рука с полной ложкой сама собой уже тянулась ко рту. Никита на него украдкой поглядывал.
      Когда со щами и картошкой было покончено, и мальчики стали пить чай с баранками, Мишка уже не так торопился. Теперь он наелся, разомлел и даже повеселел немного в тепле.
      - Ну что, остаешься? - снова спросил Никита. - А там придумаем чего-нибудь.
      - Нет, я пойду, - покачал головой Мишка.
      - Куда ты пойдешь? Опять в подвал? Что же ты, так и думаешь бродяжить, да?
      Мишка потупил глаза.
      - А есть что будешь? Снова воровать пойдешь?
      - Надо и пойду, - пробубнил Мишка. Он был недоволен тем, что про него как будто все знают.
      - Странный ты. - Никита махнул рукой. - Я предлагаю тебе пожить в нормальных человеческих условиях. А ты... Может, у тебя все-таки родители есть, а?
      Мишка глянул на Никиту, но не ответил и стал ковырять ногтем клеенку на столе.
      - Почему ты молчишь?
      - Нет у меня родителей. Я детдомовский, поня́л?
      - Сирота, значит.
      Мишка снова промолчал, и все ковырял ногтем.
      - А лет тебе сколько?
      - Двенадцать.
      - Хм, а выглядишь как будто не больше семи, - заметил Никита. - А мне уже четырнадцать, скоро будет. И давно ты бродяжничаешь?
      - С осени.
      - Почему, что с тобой случилось?
      - Ничего.
      - Не может такого быть, ничего.
      - Значит, может. Я никому не нужен.
      Никита поглядел на него в упор и сказал:
      - Иногда мне очень одиноко, и я тоже чувствую себя никому не нужным, но вот по дворам, как ты, не шатаюсь.
      - А твой отец? Он что, тоже пьет, да? - прищурившись, спросил Мишка.
      Никита не сразу ответил.
      - С чего ты взял? - нахмурился он.
      - Все пьют, - коротко объяснил Мишка.
      - Нет, не все. Я не пью, учителя в нашей школе не пьют, ну, только по праздникам, это можно. Никто больше не пьет.
      - Странно, - вздохнул Мишка.
      - Папа очень занят на работе. Вообще-то он ученый, химик, но сейчас работает в порту. Ему некогда со мной, - попытался объяснить Никита, а потом спросил: - А почему ты ушел из детского дома?
      - Мне там не понравилось.
      - Почему?
      - Плохо там. Кормят не густо. Бывает, живот сводит от пустоты, поди, дождись того обеда. Большаки еду отбирают. Если кто не поделится маслом или куском мяса - потом больно лупят. А воспитателю пожалуешься, тогда бьют вдвое больше. Ой, как бьют! Мало не покажется. Уроды они все. Злые.
      - И тебе доставалось?
      - Не-е, нас, малых, не трогают. У них это не принято. Ждут, когда подрастем, наверное.
      - А воспитатели разве не догадываются? - с изумлением спросил Никита.
      Тут Мишку, как прорвало: заговорил - ему давно хотелось избавиться от накопленных в душе переживаний, высказаться до конца, только до сих пор было некому.
      - Жаловаться - хуже всего, - объяснил он. - Ночью большаки вытаскивают ябеду из постели, ведут в туалет и там кулаком бьют. Петька бьет, а его шакалы держат за руки. Много крови пролилось в этом туалете.
      - А разве воспитатели не слышат? - спросил Никита, удивляясь еще больше.
      - Не-а. Туалет и душевые отдельным домом стоят в саду, и ничего оттудова не слышно, что там по ночам делается. Мы называем его 'измывальник'. А воспитателям лишь бы свои часы отбыть и домой поскорее свалить. Нужны мы им. Они у нас долго не задерживаются, повоюют с нами, потом ищут другую работу.
      - А откуда этот Петька?
      - Не знаю. Он сбегает, его снова менты приводят. Это он всю жизнь нам баламутит. Даже воспитатели с ним не справляются. На уроках, говорят, хамит, над учителями издевается. Сядет, ноги на стол положит, листки из тетради выдирает. На весь класс слышно. Потом комкает их и обстреливает всех и учителя тоже. А однажды, ха! Умора. Он в лицо математику пернул! Старикан вызвал Петьку к доске, урок отвечать, а тот подошел к его столу, развернулся и как...
      - Прекрати, мы за столом, - оборвал Никита.
      - Ну, в общем, математик ничего не почувствовал, - проговорил Мишка дальше. - У него всегда нос заложен, да еще он глухой, к тому же. Так и не понял, почему это весь класс повеселел, и все свой нос зажали.
      - Как глупо, - сказал Никита.
      - Это ж Петька, он чё хочешь сделает, - объяснил Мишка. - Он этого математика ненавидит, потому что однажды тот съездил ему по роже за какие-то выкрутасы. С тех пор Петька и мстит. Только Игорь Владимирович - наш директор - может его успокоить. Игорь Владимирович - военный бывалый. Он когда орет - человека до мурашек пробирает, ноги дрожат, и не знаешь, куда глаза свои спрятать. Лучше тут и умереть. Его все боятся, даже Петька. - Говорят, кто-то из младших от крика директора однажды в штаны навалил. - Мишка ехидно улыбнулся. - Вот, какой он изверг! Поняʹл?
      - А что же воспитатели? - спросил Никита.
      - Воспитатели тоже хороши, бывает, здорово наказывают, - продолжал Мишка. - Федор Иванович, если чего не то, поймает, так руку заломит, что кости хрустят и еще пинков под зад надает. Однажды меня в темный чулан заперли, гады. Я там пол дня просидел, без обеда остался. Чуть с голоду не сдох. Про меня только вечером вспомнили, на перекличке.
      - За что тебя в чулан-то посадили? - поинтересовался Никита, смахивая со лба челку.
      - С Юркой подрался, он мою пайку стырил, - ответил Мишка. - Это когда нам гуманитарные конфеты и печенье раздали. Юрка свои быстро сожрал, а я две конфеты съел, остальные под матрасом спрятал. Юрка, значит, увидел, а потом стырил. Мне Санька рассказал. Юрка виноват - он первый начал. А ему все нипочем, даже ремня не всыпали.
      - Обидно, конечно, - согласился Никита.
      - Я этого Юрку, увижу, убью.
      - А Санька, кто он?
      - Мой друг. На тебя чем-то похожий. Хотя постарше тебя будет. Когда я из детского дома сбежал в первый раз, он меня из канализации вытащил. А то я в ней умирал потихоньку. Потом вместе бродяжили, пока менты не поймали и снова в детдом не отправили. А тут Петькина компания. Эти заставляют делиться едой. А кто отказывается, того ломают. Меня не трогали, потому что мал еще был, а Санька однажды отказался. Потом руки ему выкручивали, били в измывальнике. На другое утро Игорь Степанович долго расспрашивал, кто это Саньку так отделал. Все молчали, и Санька молчал.
      - Как будто не известно, кто бил.
      - Игорь Степанович, конечно, знал, чья это работа. Он хотел, чтобы большаки сами признались. Но те молчали. Зато Саньку оставили в покое, временно, конечно. - Мишка тяжело вздохнул, вспоминая избитого друга. - Все равно бы Саньке жизни не дали, а потом и мне заодно. Вот мы и сбежали оттудова, - заключил он.
      - Негодяи! - в сердцах сказал Никита. - А дальше, что с вами было?
      - Мы до Питера вместе добрались, поездом...
      - Без денег ехали?
      - Ну и что? Мы от контролера смотались, пересели в другой вагон, который он прошел. А он и не заметил. Уметь надо.
      - А потом, что?
      - Ну вот, жили в подвалах. Еду тырили на рынке. Мы все время вместе были. А потом Саньку поймали.
      - Как поймали?
      - Мы в тот раз на рынке промышляли: картох и яблок хотели натырить. Я тогда на стреме стоял, глядел в оба, а Санька у прилавка крутился, у него это лучше всего получается, голову заморочить - как нефиг делать. А сам поживу в карманы рассовывает. Но торговка оказалась глазастая баба. Сообразила, что к чему и такой визг подняла! Настоящая сирена! Мы - бежать. А тут менты, рынок, видать, шмонали. Я побежал до угла, а потом обернулся только на минутку, где там Санька, и увидел, как его менты схватили, как дубинкой по спине огрели, чтобы не огрызался. Потом взяли его за руки и повели куда-то. С тех пор я Саньку больше не видел.
      От этих воспоминаний Мишке сделалось тоскливо. Он опустил глаза, лицо теперь выражало не то обиду, не то скорбь.
      - Да, тяжело тебе пришлось, - с сочувствием промолвил Никита. - Но ведь в детском доме так не голодал, не замерзал, как теперь на улице, верно? Да еще в школе учили.
      - Учат - переучат. Надоела мне их учеба, - откровенно признался Мишка. - Вообще-то детский дом - не плохой и место хорошее. Говорят, старинная дворянская усадьба. Там даже исторические статуи в саду есть. А места вокруг красивые: сосновый бор, летом птицы поют и тишина, не то что в городе. Но, на воле все равно лучше. Хоть и жрать всегда хочется.
      - Мал ты еще для такой свободы. Пропадешь на улице.
      - Не пропаду.
      - Хочешь еще чаю?
      - Нет, я пойду, - уверенно сказал Мишка, решив удалиться по добру по здоровому, надоело на вопросы отвечать.
      Он поднялся из-за стола, направился в коридор, там сел на пол и стал надевать ботинки.
      Никита подошел к нему и сказал:
      - Что же ты, опять по грязным подвалам будешь лазать?
      - Я привык.
      - Разве к этому можно привыкнуть?
      Мишка не ответил, взялся за свою куртку.
      - Постой. Я тебе теплый свитер дам. У меня есть, старый, он очень хороший. Я из него все равно вырос, лежит, только место занимает. - Никита ушел в комнату, но скоро вернулся и протянул Мишке свитер. - Вот, надевай. Тебе в самый раз будет.
       Мишка натянул свитер, потом куртку, застегнулся и, глянув на Никиту, тихо сказал:
      - Спасибо.
      - Не за что. Хочешь, завтра приходи.
      Мишка промолчал, повернулся и пошел к двери. Никита открыл ему и выпустил, а в следующую минуту почувствовал тоску, одиночество снова погрезилось в пустой квартире. Он вздохнул и сказал:
      - Слушай. Знаешь что, у нас в подвале место есть и закрывается он на ключ.
      Мишка остановился на ступеньке и обернулся, а Никита продолжил:
      - Там тепло, есть свет, закроешься на крючок, и никто не тронет. А если там навести порядок, то вполне годится для ночлега. Живи там, сколько хочешь и думай в полумраке о своей судьбе. Ты, я вижу, парень не глупый, может быть, додумаешься до чего-нибудь хорошего. - С этими словами Никита наклонился к тумбочке, выдвинул ящичек, покопался в нем, нашел связку старых ключей и стал одеваться.
      Мальчики спустились в подвал. Прошли по узкому темному коридору. Потом Никита открыл дверь в небольшую комнату и включил свет. Это было маленькое помещение с полками у стены, заставленными пыльными банками разного объема, каким-то хламом и связками старых газет и журналов. У стены стояла сложенная койка с ржавыми пружинами. Места здесь было достаточно, чтобы расставить эту раскладушку. Никита объяснил:
      - Папа рассказывал, что в Петербурге при царе Николае бедные люди жили в подвалах, потому что домов тогда на всех не хватало. А когда пришла советская власть, всех людей расселили в новых квартирах.
      - Значит, опять люди в подвалы возвращаются, - заметил Мишка.
      Никита пожал плечами.
      - Кстати, вот что я тебе скажу, - проговорил он, - прекрати ты дышать этим дурацким клеем. Незачем это тебе. Выброси его, понял?
      Мишка промолчал.
      - Выбросишь? - повторил Никита.
      - Попробую, - неохотно промямлил Мишка.
      - Хорошо, - сказал Никита и дал ему ключ. - Вот, возьми. Обязательно закрывай, когда будешь уходить. Папа в подвал уже двести лет не спускается. Да он и забыл о его существовании. Будь спокоен, я тебе поесть буду приносить. Договорились? - Никита протянул руку.
      Мишка поглядел на него исподлобья и скрепил уговор неохотным рукопожатием.
      - Да, вот еще что, - сказал Никита. - Несколько лет назад тут произошло наводнение. Представляешь? тогда все подвалы затопило. Так что гляди, выбирайся сразу, если что. Вместе с крысами уходи. Они заранее стаями побегут спасаться от воды, и ты за ними. - Никита улыбнулся, похлопал мальчика по плечу и сказал: - А ты, Мишка, смелый человек. Ну, до завтра.
      - Пока.
      Мишка, как только остался один, разложил скрипучую койку, затем перетащил в свое новое обиталище одеяло и постелил вместо матраса. Потом запер дверь на крючок. Свет он выключать не стал, чтобы крысы в темноте не бегали, и так лег спать, подложив под голову свернутую куртку.
      'Странный этот мальчишка. И чего он ко мне привязался? Добренький. А может, домашние все такие', - он вздохнул и закрыл глаза.
      И тут у Мишки впервые появилось какое-то странное чувство, которого он прежде никогда не испытывал, это было чувство защищенности. Оно приходит, когда закроешься в небольшом помещении и никто во всем мире, кроме единственного человека, которому ты доверяешь, не знает, что ты здесь есть. Отныне больше никто не разбудит посреди ночи и не потащит в измывальник бить по всякому поводу, никто не запрет в темном чулане, никто не отберет лучшую пайку. Теперь не нужно шляться по замерзшим улицам, прятаться от милиции и бродяг. Здесь, в этом подвале, Мишке было приятно осознавать, что о нем заботятся. Он был слишком мал, когда остался без родителей, и ничего о них не знал. Никому не нужный ребенок угодил в детский дом неведомо какими путями. Не понимал он и от чего остался сиротой. Живы ли родители? Где они теперь? Воспитатели говорили, что он 'сукин сын', но не сразу Мишка стал понимать, что это больше ругательство чем истина. И вот теперь внимание к нему чужого мальчишки, старшего чем он сам, пробудило необыкновенное ощущение покоя. Отныне он в безопасности. И с этими приятными мыслями сытый и согретый Мишка заснул.
      К тому времени Никита, чрезвычайно довольный своим поступком, примчался домой. Алексей Ильич уже вернулся с работы. Поужинав, он включил телевизор, сел в кресло с умным видом и стал смотреть новости. Никите снова захотелось рассказать отцу, как он спас бездомного мальчика от голодной смерти. Пусть отец знает. Он подошел к нему, подергал за рукав и сообщил:
      - Пап, знаешь, а я сироту накормил. Он был такой голодный, что еле на ногах стоял. Страшно на него глядеть было, какой он слабый и худой.
      Алексей Ильич что-то прокряхтел в ответ, не отрывая взгляда от экрана. Лицо выражало отсутствие: далеко витали его мысли в эту минуту, где-то в Московской Думе, о которой сейчас передавали в новостях.
      - Он был так плох, - продолжал Никита. - Еще немного и точно бы с голоду умер или замерз на улице. Теперь крепкие морозы стоят, и метель поднимается.
      Но Алексей Ильич не слушал, тихо бубнил о чем-то своем, да все крепче сжимал пальцами подлокотники кресла, не оттого ли сжимал, что Дума обсуждает новый закон о частной собственности. Алексей Ильич негодовал. Неслыханные, дерзкие преобразования! Ничего подобного в стране, где все было общее, даже квартиры, до сих пор не происходило. А теперь нечестный передел собственности!
      - Пап, я и щами его накормил, и хлебом, и картошкой, - не отставал Никита. - Видел бы ты, как он все это ел! За обе щеки уминал! Я думал, он лопнет, вот, как он ел! Завтра я ему тоже что-нибудь вынесу в... - Тут Никита запнулся и промолчал. Он все же не решился сказать, о том, что Мишка обосновался в их подвале. Вдруг отцу не понравится. Впрочем, Алексей Ильич все равно ничего не слышал. Тогда Никита снова подергал его за руку и начал уже другую тему: - Пап, представляешь? сегодня Раффельд первую в своей жизни четверку по химии заработал! Твердую! Но я все равно буду с ним заниматься, пока он химию лучше всех не выучит. А завтра мы всем классом идем в зоологический музей. Говорят, там есть чучело любимого коня Петра Первого и тысячелетние мамонты из Сибири. Вот какие древности! Ты их тоже видел, да? Ну, это все. Не буду тебе мешать, да мне еще уроки нужно делать. - Никита вздохнул. - Завтра по физике контрольная, и надо будет Мухину помочь, а то он по физике плохо соображает. Зато, слышишь? он по истории - голова! Все знает. Хм, второй Карамзин объявился. Александр Платонович, - наш историк, - так и говорит: 'Карамзин второй'. Он всегда Мухина хвалит и другим в пример ставит. Ну все, теперь я пошел. Завтра что-нибудь новенькое о бездомном мальчишке расскажу, ладно? - Никита чуть улыбнулся неподвижному, как восковая фигура, отцу и пошел в свою комнату с легким сердцем.
      
      XI
      Каждый день Никита приносил Мишке поесть из школьной столовой или из дома. Мишка продолжал токсикоманить втихую, так, чтобы Никита не почувствовал, а то за это дело, он грозился перестать кормить и даже обещал прогнать со двора. Мишка несколько раз пытался бросить дышать клеем, но вскоре брался за него опять. Лишь когда клей закончился, а новый взять было негде, Мишка понял, что сумеет от этой привычки отделаться. На сытый желудок этот клей стал вызывать тошноту. И Мишка все больше курил. Если сигаретой на улице не угощали, он подбирал окурки возле скамеек и на ближайшей остановке.
      Вскоре Мишка осмелел и стал бывать в квартире Мальцевых чаще. Однажды, когда они с Никитой сидели за кухонным столом и пили чай, домой раньше обычного вернулся Алексей Ильич. Он пришел измотанный, грязный и пропахший дымом, поэтому сразу разделся и ушел в ванную. Пока он мылся, Мишка вдруг подхватился и, не допив чаю, поспешил в коридор, засобирался. Но Никита его задержал:
      - Подожди, я тебя с отцом познакомлю.
      Мишка надел ботинки, сел на пол и стал зашнуровывать.
      - Я говорил ему. Да погоди ты, он уже знает о тебе, - сказал Никита.
      Мишка робко выпрямился и недоверчиво поглядел на друга.
      - Останься, он ничего плохого не сделает, - снова попросил Никита.
      Когда Алексей Ильич вышел из ванной в одном халате, Никита окликнул его:
      - Пап, это тот бездомный мальчик, о котором я говорил. Его Мишкой зовут.
      Мишка глянул на взрослого и опустил глаза. Он страшно робел и дрожал весь, как осина.
      Алексей Ильич задумчиво поглядел на мальчика и, не сказав ни слова, повернулся и пошел в кухню ужинать.
      Мишка тотчас заторопился, он надел куртку и поспешил к двери.
      - Жду тебя завтра, - сказал Никита после неловкого молчания.
      - Приду, - пообещал Мишка и ушел.
      Обычно Мишка приходил, когда Алексея Ильича не было дома, и тогда оставался до его прихода. Но потом привык и осмелел, ведь Алексей Ильич не обращал на него никакого внимания, будто на призрак или тень какую-нибудь. Мишке сразу не понравился этот угрюмый, безразличный ко всему, спившийся человек, который бормочет всякий вздор, сидя в кресле перед телевизором. И вид у него неприятный: неряшливая борода и усы, красное лицо, хмурый взгляд - он больше походил на бродягу, чем на ученого. Они никогда не заговаривали, и Мишке было не по себе в присутствии этого молчаливого человека. Когда Алексей Ильич был пьян, Мишка поначалу не решался зайти к ним в квартиру, лишь некоторое время спустя, он и с этим смирился. Зато с Никитой было интересно, они подолгу играли в комнате, пока Алексей Ильич дремал в кресле или смотрел 'Новости-24'.
      Потом Никита стал обучать Мишку игре в шахматы. И тот быстро усвоил правила и очень удивлялся, отчего ему раньше не пришлось узнать такую хорошую игру. Вскоре он уже умело защищался, однако выиграть партию ему никак не удавалось. Никита был суров, и не позволял себя обыграть даже для поддержания духа новичка. Пусть лучше думает. Впрочем, Мишка считал это справедливым, он должен выиграть честно и самостоятельно. Так было интересней. Хотелось играть снова и снова, особенно, когда съедено много фигур противника, и, кажется, что победа будет твоей и она уже очень близка. Здоровская эта игра, она позволяет бить врагов, а уж если едят тебя, так и надо - сам виноват.
      Искренность и неподкупность Никиты вызывали у Мишки доверие. Не осознавая того, он попал под влияние старшего и привязался к нему.
      'Возьми ложку по-человечески. - Никита был настойчив. - Вот так хорошо. А ты классный парень', - подбадривал он. Мишка оказался на редкость послушным и после длительных попыток научился-таки держать ложку правильно.
      А потом Никита стал уговаривать его переселиться из блошиного подвала к нему в комнату.
      - Ну, может, у нас останешься? Я тут один. Папа работает, бывает, задерживается на всю ночь. Понимаешь, мне не хочется быть одному.
      - Я подумаю, - пообещал Мишка.
      - Ну чего думать? - возмутился Никита. - Пропадешь, пока думать будешь. Вчера по телеку передавали, как детей на улице воруют. Видал? Убивают, органы вынимают, а потом пересаживают эти органы богатым иностранцам, чтоб они молодели. А преступников даже не могут поймать. Ты что, хочешь, чтоб из тебя органы вынули? Чтоб сердце твое миллионеру пересадили?
      Мишку покоробило. Представив себе жуткую картину: старика с его сердцем в груди, он поежился и хмуро посмотрел Никите в глаза.
       - Ты для меня, как брат будешь, - продолжал Никита. - Я буду тебе помогать и любить, как младшего брата, - обещал он.
      - Ни фига, братаны должны быть похожи, а мы с тобой - разные, - проговорил Мишка серьезно.
      - Это ничего. Люди, когда помогают друг другу - тоже братья, - возразил Никита.
      Тут Мишка промолчал, против этой идеи он ничего не имел, но от предложения жить с Никитой отказался наотрез.
      Во дворе с тополем Мишка тоже ощущал себя в безопасности. Окружающие стены домов скрывали его от внешнего враждебного мира. Здесь-то уже никто не посмеет его обидеть, сдать в милицию, а потом, не дай Бог, вернуть в детский дом. И все-таки улица притягивала его сильнее, чем унылый серый двор, и тогда он отправлялся бродить, куда глаза глядят. Никита до обеда пропадал в школе, а без него сразу делалось скучно.
      Время от времени Мишка возвращался на рынок, надеясь найти там своего потерянного друга. Вдруг Санька вернулся. Вот здорово будет! - размышлял он. Ведь они так давно не виделись, и теперь чертовски хочется рассказать ему о своих приключениях. Но Санька не возвращался. Мишка ждал его, искал глазами среди беспризорников, промышлявших между торговыми рядами, бродил возле прилавков, с тоской глядя на горы сочных, спелых фруктов и овощей. А потом возвращался во двор, садился на скамейку возле подъезда и ждал Никиту. В такие часы Мишке было тоскливо, хотелось поговорить с кем-нибудь или поиграть. Он с нетерпением дожидался возвращения Никиты, а потом они шли домой обедать, после чего играли в шахматы или в солдатиков.
      Однажды, поеживаясь от холода, Мишка прогуливался по Среднему проспекту. Вязаную шапочку он натянул до бровей. Руки прятал в карманы куртки, застегнутой по самый подбородок. Время от времени он складывал ладони лодочкой и дышал на них, чтобы согреть. Идти было все равно куда. Он теперь почти не боялся гулять по улицам. Искать его, наверное, уже перестали. Саньку поймали, а этот, думают, наверняка уже сгинул. Воспитателей обвинили в халатности, потому что они упустили воспитанников, их накажут и, наверное, выгонят с должности. Поначалу они пытались беглецов искать, развесили фото с описанием на столбах и опубликовали портреты в газетах. Но Мишка переоделся, выглядит совсем по-другому, теперь ни за что не найдут. Никто не знает, где искать. Мишка думал об этом, пока не увидал старух, понуро стоявших на панели с протянутой рукой. Никто не останавливался перед ними, не бросал им денег. Неподалеку, возле остановки, бабушки продавали семечки, шерстяные платки, шапки и варежки. А одна в черном платке вынесла на продажу ордена, наверное, своего недавно умершего мужа - ветерана войны. Подслушав ее разговор с соседкой-семечницей, Мишка выяснил, что торговала она, торопясь вернуть долги, которые сделала, занимаясь похоронами и установкой памятника. Мишка наблюдал эту старую, с печальными глазами женщину, а потом к ней подошли какие-то парни. Ордена их очень заинтересовали. Мишка не стал тут вертеться, хотя на него никто не обращал внимания, отступил, и когда бабушка получила за ордена какие-то деньги, зашагал дальше.
      Другая скрюченная под тяжестью судьбы старуха застыла перед входом в банк, робко глядела на прохожих и едва слышно просила подать на хлеб своим беззубым ртом. На ней было старое пальто, на голове повязан серый шерстяной платок, на ногах изношенные ботинки. Во всей неподвижности этой фигуры не было никакой жизни, разве что глаза все еще оставались живыми и блестели. Старуха опиралась руками на корявую палку. Перед ней на земле стояла пустая консервная банка. Изможденный вид старухи глубоко тронул Мишкино сердце. Он остановился. Старуха недоверчиво поглядела на мальчишку и протянула дрожащую руку. А он принялся шарить в карманах, там у него всегда находилось что-нибудь съедобное: сухари, семечки, конфета - старая привычка делать запасы. На сей раз нашлись только две сушки. Мишка вынул их и положил на бледную морщинистую ладонь несчастной женщины. Старуха склонила перед мальчиком голову и тихо, слабым голосом проговорила: 'Спасибо, сыночек. Храни тебя Бог'. Мишка смущенно опустил глаза, повернулся и зашагал прочь. Нищенка держала сушки в ладонях и печально глядела на них, пока из глаз не выкатились слезы, тогда она сунула сушки в карман, вынула серый платок и высморкалась.
      Шагая по улице, довольный своим благородным поступком, Мишка разглядывал витрины магазинов, в которых стояли безликие и безрукие манекены, похожие на одетых людей-невидимок. На них была красивая одежда, детская и взрослая. Мишка смотрел на них и недоумевал, как можно напялить такие классные шмотки на какие-то мерзкие куклы. Не справедливо как-то. Люди от холода страдают, а тут одели непонятно чего.
      'Доллары, золото, марки...' - торопливо украдкой твердил высокий парень каждому, кто проходил мимо него в здание метро, и речитатив его слышался, точно постукивание швейной машинки в детдомовской прачечной, когда Марипална чинила проссанные простыни, штаны и прочие вещи воспитанников. Теперь у Мишки не было ни только долларов, но даже рублей. Впрочем, если бы и нашлось чего, вряд ли он толкнул бы эти доллары, золото, марки такому сомнительного вида типу с темной щетиной на лице, неприметно одетому в потертую кожанку, джинсы, ботинки. 'Неужели он что-нибудь зарабатывает?' - думал Мишка, слушая штопанье словами: доллары, золото, марки, так противно засевшее в его голове прилипчивым мотивом.
      У какого-то магазина Мишка встал перед витриной, где находился манекен мальчика в теплой шубке, и представил ее на себе. А потом размечтался. Стать бы человеком-невидимкой, незаметно проникнуть в этот магазин, и тогда столько можно было бы хороших вещичек натырить! Нарядиться как следует и ходить по-человечески: руки в штанах, голова - носом кверху, папироску - в зубы. Стоп. Его самого-то конечно видно не будет, но как же тогда вынести одежду? Спрятать-то будет некуда. Не-е, пожалуй, невидимка ничего украсть не сможет. Это факт. Вот потеха, если куртка и штаны сами собой из магазина выскочат и побегут! Продавцы просто обалдеют! Мишка едва не расхохотался на всю улицу, вообразив себе такую картину. Вот будет клево, а!
      Ухмыляясь, Мишка продолжил свой познавательный путь, словно турист. Шагал, глядя по сторонам, на прохожих, витрины, прошел мимо подворотни, на углу которой стоял и курил какой-то мужчина в сером пальто, дальше снова были витрины магазинов. Когда Мишка миновал подворотню, тот человек, который курил, проводил его взглядом, затем бросил окурок, наступил на него и последовал за мальчиком.
      Потом Мишка остановился возле магазина с каким-то глупым названием 'Меховое эльдорадо' и задумался. Меховое - это понятно, но что же такое эльдорадо? Может изобилие? Или это самое, как его там? Распродажа? Эльдорадо - шубам радо. Еще бы, очень даже рады. Эти гады. Дрожа от холода, он смотрел на теплую песцовую шубку в витрине. От ее вида Мишке стало теплее, он даже на некоторое время дрожать перестал. Так и стоял он и глядел на шубу, боясь оторвать от нее глаза, а то снова замерзнет. Долго стоял. Кажется, у Юрки была похожая, гуманитарная, молью пожранная, но это ничего, зато теплая. Юрка долго хвастался, пока из нее не вырос.
      А тем временем к витрине подошел мужчина, остановился позади Мишки и стал глядеть на его отражение в стекле, потом тихонько тронул мальчика за плечо и проговорил:
      - Тебе нравятся эти шубы?
      Неожиданный чужой голос вывел Мишку из теплой задумчивости, он обернулся и недоверчиво, с испугом зверька, поглядел на мужчину. Сперва, этот человек показался ему очень странным на вид, даже подозрительным. Но когда незнакомец улыбнулся, то первое впечатление рассеялось, и Мишка немного успокоился.
      - Мальчик, а ты один? - спросил незнакомец. - Я вижу, ты совсем уже замерз?
      - Мне не холодно, - хмуро ответил Мишка.
      Мужчина снова улыбнулся и продолжил:
      - Город большой, не хорошо гулять одному, тебя могут обидеть, - он говорил спокойным и довольно приятным голосом.
      - Я не боюсь, - ответил Мишка.
      - Видно, ты очень смелый мальчуган, - проговорил незнакомец мягко. - Как тебя зовут?
      - Юрка, - соврал Мишка, сам не зная отчего.
      - Здорово, Юрка, - мужчина протянул руку. - Меня зовут Леонид.
      Мишка пожал руку Леониду, будто загипнотизированный его приятной, искренней улыбкой, ясным взглядом, такой чистоты, какая бывает только у ребенка и совсем редко у взрослого человека.
      На вид Леониду было лет сорок. Одет он был в простое, длинное пальто с поднятым воротником, джинсы и кроссовки. Шея голая, да еще голова, не смотря на хороший мороз, не покрыта. Волосы у него были редкие, русые. Леонид то и дело поправлял воротник, прижимая его к подбородку, а потом снова прятал руку в карман.
      - Куда направляешься, Юрка? - спросил Леонид прежним, дружелюбным голосом.
      - Так, гуляю, - неохотно ответил Мишка.
      - Я тоже гуляю, но мне скучно здесь одному, - признался Леонид и проникновенно посмотрел Мишке в глаза. - Хочешь, давай гулять вместе, а потом поедим мороженое в кафе. Я угощаю. А может, ты все-таки хочешь чего-нибудь горячее, чай, например, с пирожным или сок?
      Мишка проглотил слюну. Он был знаком с уловками некоторых взрослых, которые воруют детей на улице. Об этом он слышал от пацанов в детском доме. Этот Леонид хотя и показался сначала немного странным, но был приятным на вид человеком. И все же Мишка не решился пойти с ним. Он подумал и сказал:
      - Нет, не хочу.
      - Понимаешь, мой друг, ведь я тоже одинокий, как и ты. Вот я и подумал, может, нам вместе будет немного легче. Ну, соглашайся. - Снова улыбнулся. - Юрка, я очень хочу с тобой дружить.
      От этих приятных слов у Мишки даже голова закружилась, прежде с ним никогда так не разговаривали, но он не сдавался:
      - С чего ты взял? Не одинокий я - домашний, - с достоинством ответил он. - Поняʹл?
      - Хм, домашний, - не поверил ему Леонид. - Но это неважно. Разве ты не хочешь найти настоящего друга, который тебе всегда сможет помочь в трудную минуту?
      Наверное, Мишку выдавали глаза, потому что Леонид сразу все понял. Заметил он, какими глазами смотрел парнишка, когда услыхал про мороженое и сок, и пирожное с горячим чаем в теплом уютном кафе. Так и было. У Мишки даже во рту пересохло и в животе предательски заурчало. А еще хотелось по-настоящему, как взрослый, побеседовать с мужчиной на равных. Но все-таки Мишка нашел в себе волю отказаться.
      - Нет, я должен идти, меня родители ждут, - сказал он, облизав губы, и сразу повернул назад, к дому.
       - Очень жаль, Юрка. - Леонид с досадой вздохнул. - Я думал, ты настоящий мужчина, и составишь мне компанию.
      Мишка покачал головой и уверенно зашагал прочь. Народу вокруг было много, все торопились куда-то по своим делам, суетились перед магазинами, и хотя никто на Мишку не обращал внимания, среди людей он чувствовал себя в безопасности. А Леонид постоял некоторое время на месте, но затем пошел следом.
      - Юрка, тогда, может, мы просто пойдем по улице, и будем разговаривать, идет? - С этими словами он легко и ласково взял мальчика за руку.
      Мишка почувствовал, какая необыкновенно большая, теплая и мягкая ладонь у этого человека.
      - Ты совсем замерз, у тебя руки ледяные, - заботливо продолжал Леонид.
      Мишка ничего не ответил, он только раздумывал, как бы поскорее отделаться от этого странного друга и улизнуть. Но в следующую минуту, когда они проходили мимо подворотни, Леонид вдруг крепче сжал его ладонь и рванул в сторону. Мишка даже опомниться не успел, как оказался вместе с Леонидом в каком-то безлюдном и мрачном переулке. Леонид, словно ненормальный поволок сопротивляющегося мальчика за собой к ближайшему подъезду.
      - Отпусти! Отпусти меня! - что есть силы закричал Мишка, вырываясь и выворачиваясь.
      Но Леонид не слушал, а только бубнил что-то в ответ невнятное. Он оглядывался по сторонам и шумно дышал от возбуждения или от какой-то дыхательной болезни. Крепко держа сопротивляющегося, напуганного мальчишку, чтоб не вырвался, Леонид затащил его в темный подъезд. Там он больно прижал мальчика за горло согнутым локтем и свободной рукой закопался в своей одежде. Он нервничал, руки его тряслись, как в лихорадке. Наконец он нащупал и вынул из кармана ключ. Быстро открыл дверь, втолкнул пленника в коридор и затем поволок его в соседнюю комнату. Там он швырнул свою добычу на пол и сердито прошипел:
      - Посиди здесь, за тобой скоро придут.
      Мишка с перекошенным от испуга лицом забился в угол. Леонид сверкнул на него хищным взглядом, что-то невнятно пробубнил, затем вышел, хлопнув дверью комнаты, и тотчас запер ее на ключ. Мишка поднялся, бросился к двери и принялся колотить в нее ногами и руками.
      - Выпусти меня, выпусти!... - кричал он, но в ответ услышал только скрип половиц и стук удаляющихся шагов, а потом хлопок уличной двери.
      Тогда Мишка бросился к окну и с ужасом увидел, что изнутри и снаружи там прочно приварена решетка. Мишка взялся за нее руками, потряс, стеная от напряжения, но решетка даже не шелохнулась. В бессилии Мишка опустился на пол и зарыдал, обхватив голову руками.
      Эта сумрачная комната была совершенно пустая, как та камера в милицейском приемнике-распределителе, где однажды, очень давно, Мишка провел несколько дней, прежде чем его поместили в приют, а потом в детский дом. Только здесь не милиция, а черти что и не известность. В этом спертом помещении стоял отвратительный запах: какая-то смесь мочи и плесени. Обшарпанные стены, оклеенные серыми обоями с ветвистым рисунком, деревянный пол и отопительная батарея под окном, благодаря которой здесь было не очень холодно, хотя и сыро - вот и вся обстановка.
      Тот, кто должен был за Мишкой прийти, как обещал Леонид, почему-то долго не шел. Сколько прошло времени, Мишка не знал, он мог только догадываться по тускнеющему свету в окне - наступал вечер. Мишка с тоской глядел, как меркнет уличный свет, и комната постепенно погружается во мрак. Потом он сел в углу напротив окна и стал соображать, что теперь с ним будет. Изнасилуют, распотрошат на органы или так убьют для охотничьего удовольствия. Вот так влип! А Никита, наверное, давно вернулся из школы, поискал в подвале и по соседним подворотням и теперь думает, что сбежал его подопечный или отловила милиция. Вот именно, отловили, но только не милиция, а непонятно кто и для чего. Какой-то чокнутый Леонид, и это все, что известно. Вскоре в темном окне засияли отблески света уличных фонарей, и от этого в комнате тоже стало немного светлей, ни так, как в детдомовском чулане, где наказанному Мишке приходилось сидеть в кромешной тьме. Он поднялся с пола и подошел к окну. Сквозь пыльное, с морозным рисунком по краям и грязными разводами стекло, он рассмотрел узкую пустынную улицу, два фонаря, светящиеся окна соседнего дома и серую лохматую собаку, которая, озираясь, подбежала к столбу, задрала лапу, хорошенько полила сугроб под тем столбом и скрылась за углом дома. Больше ничего не было видно. И тут Мишке приспичило. Он походил по мрачной комнате туда и сюда, но терпеть было невмоготу, пришлось спустить штаны и облить угол возле входной двери.
      Прошло еще какое-то время. Чувствуя усталость, Мишка оторвался от окна и вернулся в угол напротив. Он сел там, вытянув ноги, и стал глядеть на решетку, пока она не начала исчезать: эта решетка вдруг с хрустальным звоном осыпалась на пол, а в следующее мгновение с порывом ветра распахнулось окно, и Мишка потянулся к нему, щурясь от яркого света. Уже сквозь сон Мишка услышал звяканье ключей в замочной скважине и чьи-то голоса за дверью, один из которых ему был знаком - это говорил Леонид, а другой звучал с отвратительным иностранным акцентом. Мишка открыл глаза и замер в тревожном ожидании. Наконец дверь распахнулась, и перед ним при свете, льющимся из коридора, как в кошмарном сне предстали два темных силуэта.
      - Вот он, - сказал Леонид, указывая рукой на забившегося в угол мальчишку.
      Незнакомец поглядел в полумрак и ласково произнес:
      - О, милый дитья! Ты, кажется, немного пугаться. Ну же, поднимайся, мы ничего плоха не будем делайт. Поднимайся же. - Незнакомец был в длинном расстегнутом пальто, под которым виднелся костюм-тройка, на голове сидела черная шляпа, а вокруг шеи был намотан длинный синий шарф.
      Но Мишка с места не тронулся и продолжал пялиться на вошедших со страхом. Тогда Леонид, потеряв терпение, подошел к мальчику, схватил его за грудки и, хорошенько встряхнув, поднял на ноги.
      - Диковат, правда, как волчонок, но это поправимо, - сказал он, тоном продавца, расхваливающего свой товар. - Зовут Юрка. Беспризорник.
      - Он, возможно, очень голодный, - продолжил иностранец. - Не пугайся, mein engel, идьем со мной, я тебья харащо покармлю.
      Мишка стоял, не шевелясь, угрюмо взирая на улыбчивого иностранца.
      - Ну же, мой сирота, я хачу тебье сделайт добро, - продолжал тот, маня пальцем. - Я возьму Юрку к себе в дом и буду прилежно заботиться. Я пришел, чтобы помочь тебье, мой Юрка.
      Мишка подозрительно поглядел на Леонида и, кивнув в его сторону, сказал:
      - Пусть он уйдет.
      - Да-да, конечно, мой маленький друг, этот человьек больше не будьет тебя обижайт, - ласково произнес иностранец.
      - А деньги? - спросил Леонид.
      - Приходите завтра утром, - объяснил иностранец.
      Леонид подозрительно прищурил правый глаз, кивнул и вышел.
      Через некоторое время Мишка и дядя Ганс, как представился иностранец, уже ехали в машине по улицам ночного города. Мишка сидел на переднем сидении, отчаянно соображая, куда его везут, и удастся ли теперь сбежать. Дядя Ганс, сидя за рулем, что-то все лопотал о своей любви к детям и желании им помогать, особенно русским обездоленным сиротам, коим, он был уверен, Юрка и являлся.
      - Мы сейчас будем харашенько покушайт, а потом поиграем, - объяснял дядя Ганс. - Харащо, Юрка?
      Мишка кивнул, понимая, что нужно во всем охотно соглашаться, тогда этот придурок скоро потеряет бдительность, и можно будет от него улизнуть.
      - Мой милый друг. - Дядя Ганс с дьявольской улыбкой приятельски похлопал мальчика по шее. - У меня в доме многа, многа отличный игры для тебья.
      - А машины есть? - с любопытством спросил Мишка.
      - Коньечно! Сколько хочьешь! Все для тебья! - радостно воскликнул дядя Ганс, чувствуя искренний интерес мальчика, который наконец проникся доверием.
      Спустя четверть часа они въехали во двор. Немец остановил машину возле подъезда, выбрался из нее и, торопливо обойдя спереди, открыл Мишкину дверцу. Когда они направлялись к крыльцу, Дядя Ганс не выпускал руки мальчика, опасаясь, чтобы тот не сбежал. Однако Мишка не сопротивлялся. Он даже спросил по пути как ни в чем не бывало:
      - А что мы будем есть?
      - Замечательный, очень вкусный ужин, - торопливо объяснил дядя Ганс.
      Мишка строил из себя покладистого мальчика до тех пор, пока они не поднялись на крыльцо. Тут дядя Ганс принялся отпирать входную дверь ключом. В этот самый момент Мишка ловко извернулся и хватил зубами руку дяди Ганса, прокусил едва ли не до кости, и пока тот шипел от боли, схватившись за окровавленную ладонь, Мишка отскочил в сторону и бросился бежать.
      Дядя Ганс кинулся за ним вдогонку, но прыткий мальчишка выбежал со двора и что было духу понесся по скользкому тротуару улицы, освещенной фонарями, где оказалось довольно многолюдно: неподалеку был кинотеатр, и зрители расходились после вечернего сеанса.
      - Сынок! - кричал дядя Ганс, выскочив на ту улицу, и едва не поскользнулся на повороте. - Сынок, постой! - кричал он, и народ с удивлением шарахался от него.
      Мишка несся стремительно и оставил было преследователя далеко позади, как вдруг его за шкирку схватила чья-то рука. Задыхаясь и шипя, Мишка стал выкручиваться, но крупный мужчина держал его довольно крепко.
      - Сынок! - приближаясь, позвал дядя Ганс, едва переводя дыхание от бега.
      - Это ваш сын? - спросил у него здоровяк.
      - Да, это мой сын, - ответил немец запыхавшимся голосом.
      - Он врет! Он чужой! Я не знаю его! - вопил Мишка на всю улицу. - Отпустите меня!
      - Сынок, успакойся. За щто ты хочешь бросать твоего бьедного отца? - с досадой проговорил дядя Ганс, посмотрел на здоровяка и объяснил: - Мой малчик припадочный, с ним так бывайт.
      - Отпустите, он врет! - кричал Мишка в отчаянии.
      Но его не слушали.
      - Ну тогда держите его. А то, знаете ли, сколько детей из дома бегут, а потом пропадают, - проговорил здоровяк. - И что за родители такие? Не могут с собственными детьми справиться.
      - Он мне не отец! - продолжал взывать к справедливости Мишка.
      - Спасибо вам, - горячо проговорил дядя Ганс, хватая мальчика за руку. - Пойдем, милый, дома ждет мама.
      - Помогите, он врет! - кричал Мишка до хрипоты.
      Но пешеходы не вмешивались, все только качали головой, переговаривались и расступались, давая дорогу 'бедному отцу и капризному сыну'.
      - Негодный мальчишка, - бубнил дядя Ганс по дороге к дому. - Ты плохо сделайт. Я ведь хотьел, по-доброму. Неблагодарный мальчишка!..
      - Эй, постойте! - вдруг послышалось сзади, и дядя Ганс воровато посмотрел через плечо.
      К ним направлялся милиционер.
      - Гражданин, подождите минуту, постойте! - потребовал тот.
      Дядя Ганс в недоумении остановился, все еще крепко сжимая мокрую, горячую руку мальчика. Мишка тоже с ужасом поглядел на милиционера, понимая, что теперь уже точно конец: либо уведет в свое логово этот маньяк, либо заберет милиционер, посадит в кутузку, и дальше - привет детский дом.
      Милиционер подошел, представился, козырнув, и бесцветным, но требовательным голосом осведомился:
      - Это ваш мальчик?
      - Да, - невозмутимо ответил немец.
      Мишка тем временем стоял, едва дыша и отчаянно соображая, что теперь делать. Из двух зол нужно выбрать меньшее, это он отчетливо понимал, значит, пора действовать, решил он и слезно промолвил:
      - Дяденька милиционер, никакой он не отец, он меня из дома украл. Я к родителям хочу.
      - Юрка, хватит капризничайт, - проговорил дядя Ганс.
      - Я не Юрка, меня зовут Мишка! - воскликнул тот.
      Участковый посмотрел на мальчика, затем на 'отца' и сказал:
      - Можно ваши документы?
      - Пожалуйста, - холодно ответил немец и полез во внутренний карман пальто.
      - У вас кровь, - заметил милиционер, когда тот подал ему паспорт.
      - Что?
      - У вас кровь на руке.
      Немец глянул на ладонь и с равнодушной улыбкой ответил:
      - Небольшой царапьена, пройдет.
      Милиционер кивнул и принялся листать паспорт, а потом снова обратился к немцу:
      - Ваше имя Ганс Кёльманн? Вы гражданин Германии?
      Дядя Ганс утвердительно кивнул и ответил:
      - Да, я гражданин Германья.
      - Кем вы являетесь этому мальчику? - спросил милиционер.
      И в эту самую минуту Мишка почувствовал, как хватка дяди Ганса ослабла, тогда он мгновенно вырвал свою руку из потной ладони немца и бросился бежать. Последнее что он услышал вдогонку: 'Стой, мальчик! Куда же ты?!' - но слова милиционера так и растаяли за ближайшим углом дома, за которым скрылся освобожденный Мишка.
       За считанные минуты он преодолел несколько кварталов, затем нырнул в какой-то маленький мрачный двор и там, оглядевшись, мигом спрятался под лестницей, ведущей к подъезду. Тут он и отдышался.
      Вокруг стыла тишина, из окружающих окон лился бледный свет, было жутко холодно, и морозный ветер угрюмо завывал где-то над головой. Тут Мишка постепенно успокоился и стал замерзать. Время от времени он выглядывал из-под лестницы. В полумраке двора так и чудилось, вот-вот дядя Ганс или милиционер, а может, и Леонид вырастут из-за угла дома и двинутся прямо к нему. Мишка ждал, затаив дыхание, но никого, ни одной живой души, в эту лютую морозную ночь во двор так и не принесло.
      Очень скоро Мишка продрог до основания. Дрожа всем телом, он пытался дышать на окоченевшие руки, но это не помогало. Пальцы еще больше леденели, когда он прекращал на них дуть. Надо искать тепло, иначе замерзну, соображал он. Не выдержав больше морозного испытания, Мишка вылез из своего укрытия и наугад пошел в соседний подъезд. На счастье дверь оказалась не запертой. Он вошел и вдохнул теплый воздух старого дома. В полумраке коридора Мишка обнаружил отопительную батарею, что крепилась к стене возле лестницы. Он прижался к горячей гармошке, этой батарее, а потом сел и облокотился на нее спиной. В руках и ногах стало болезненно покалывать. И тут на Мишку нашло. Переживания дня нахлынули волной. Обливаясь слезами, хныкая и шмыгая носом, Мишка тихо звал своего потерянного друга Сашку. Тот всегда приходил на помощь, защищал и принимал удары судьбы на себя, чтобы защитить младшего - такой он человечный. И Мишка, понимая, что на помощь тот больше не придет, что неизвестно жив Сашка или убит, залился горькими слезами. Выплакав свое горе, Мишка успокоился и начал дремать.
      Ранним утром его разбудил какой-то мужчина худощавый, очкастый и бородатый, наверное, жилец этого дома. Увидав беспризорного мальчишку, он громко заверещал, точно баба, и с криком погнал вон, угрожая позвать милицию. Мишка выскочил со двора и до рассвета проблуждал по улицам Васильевского острова, пока не набрел на знакомую улицу, по которой вышел к дому Никиты. А когда он свернул под арку, там с радостным тявканьем его встретил Дик. Пес закрутился возле мальчика, стараясь лизнуть в лицо, словно желал утешить. Мишка опустился на колени и прижался к мохнатому другу, обхватив его руками.
      - Насилу ноги унес, - проговорил Мишка Дику. - А то бы он убил меня... Ненормальный какой-то тип. Разве я чего плохого сделал? Только на ночь зашел, погреться. А он стал визжать. Дурак.
      Дик снова лизнул мальчика в нос, продолжая энергично размахивать хвостом. Потом Мишка поднялся в Никитину квартиру, но дома никого не оказалось, дверь была заперта. Тогда он спустился и сел на скамейку возле подъезда, потом подобрал окурок, вынул из кармана зажигалку и закурил. Руки все еще дрожали от пережитых волнений, а воспоминания вчерашнего дня все продолжали накатывать, словно волны.
      'Хм, Леонид. Благодетель нашелся. Выглядит прилично, никогда бы не подумал на него плохо. Форменный псих, точно хотел продать меня этому дяде Гансу. И этот немец, тоже мне, прикидывался благодетелем, а сам хотел на органы меня порезать. Повезло еще, что удрал, а то пропал бы. И отчего столько дурных людей развелось? По улице не дадут спокойно пройти. Только и гляди, чтоб не сцапали'.
      Никита был в школе, и Мишка просидел во дворе, не решаясь выйти на улицу до его возвращения.
      - Где ты был?! - с удивлением воскликнул Никита, когда вернулся с занятий.
      - Где, где? У черта на роге, - огрызнулся Мишка.
      - Чего? - возмутился Никита.
      - Поймали меня какие-то психи, хотели на органы порезать, а я сбежал, понял?
      Никита опустился на скамейку рядом.
      - Ну ты даешь! Я думал, ты сам ушел или в милицию угодил.
      - Нет. Все не так плохо, приятель. - Мишка похлопал Никиту по плечу и нервно затянулся сигаретой.
      - Пошли в дом, расскажешь.
      - Пошли.
      За обедом Мишка пересказал свое приключение до мельчайших подробностей. И Никита с каждым словом все больше удивлялся:
      - Это, кажется, он, - бормотал Никита. - Точно он.
      - Он все время 'мэнэнгель' говорил, - добавил Мишка. - Что это значит?
      - Этот немец - негодяй, - хмуро произнес Никита, и жутковатые образы из прошлого вернулись к нему, как картинки из тяжелого сна. Никита поежился.
      - Что значит, мэнэнгель? - снова спросил Мишка.
      - Мой ангел, - ответил Никита. - Он детей так называет.
      - Ты что, с ним знаком? - удивился Мишка.
      - Да так, - неохотно проговорил Никита. - Говорят, он делает снимки для порнографических журналов. Ну, теперь-то милиция за него возьмется.
      - Ты думаешь, его загребли? - спросил Мишка.
      - Не знаю, если найдут для этого основания. Но ты молодец что сбежал. - Никита улыбнулся. - Тебе крупно повезло.
      - Я тоже так думаю, - отозвался Мишка и продолжил хлебать горячий борщ.
      - Ты на улице будь осторожней, - строго сказал Никита, наконец принимаясь за суп, и добавил: - А то ведь попадешься кому-нибудь. Никто не поможет.
      - Не, я больше не попадусь, - проговорил Мишка, едва прожевав. - Я только увижу подозрительного, сразу от него деру дам и разговаривать не стану.
      - Ходи, где больше народу бывает. Там спокойнее, - посоветовал Никита. - А лучше, переселился бы из подвала ко мне и меньше бы высовывался. Дома тебя никто не тронет, а?
      Мишка задумался, было видно, он никак не может решиться сделать этот отчаянный шаг, согласиться. Он сидел, сдвинув брови и опустив голову, будто решал непосильную задачу. Хотя почему бы и не жить с этим домашним. Тут на самом деле безопасней и теплей.
      - Ну, по рукам? - сказал Никита, поглядел Мишке в глаза и подставил ладонь.
      Мишка хлопнул по его руке. Согласился.
      В своей комнате Никита расчистил для Мишки угол. Перевесил на дверь большой плакат - портрет Цоя с гитарой. Потом они вместе передвинули шкаф, кушетку. Принесли из подвала раскладушку. Затем Никита достал матрас и чистое белье из шкафа, стал стелить.
      Между тем Мишка осматривался.
      - А это что за дед? Твой? - спросил он, глядя на большой портрет в позолоченной раме, висевший над письменным столом.
      - Это Менделеев, - ответил Никита, - великий русский химик.
      - А-а-а... - важно протянул Мишка, словно бы с пониманием дела.
      - Все, твоя постель готова, - выпрямившись, объявил Никита.
      В тот вечер он засыпал счастливый. Отныне ему не придется страдать от одиночества по ночам, засыпая в пустой квартире. И Мишке дома тоже будет лучше. Эта мысль утешала Никиту, теперь все равно: вернется ли отец на ночь или только завтра утром - не имеет значения. Главное, думалось ему, чтоб живой был. С этим он вскоре заснул, однако тревога за отца по-прежнему таилась в глубине его души.
      Алексей Ильич пришел под утро следующего дня пьяный и сразу лег спать, не обратив на нового жильца внимание.
      Перед уходом в школу Никита показал Мишке полки с книгами, коробку с любимыми солдатиками и оставил готовые бутерброды на столе, чтобы ему было чем заняться, и что поесть в его отсутствие. Но, рассеянно перелистав пару книг и расставив на полу армию солдатиков, Мишка скоро заскучал и вышел во двор.
      Злосчастный образ дяди Ганса еще долго преследовал Мишку повсюду, как призрак. Здорово же он хватил зубами этого немца. Теперь искореженное болью лицо дяди Ганса настойчиво мерещилось Мишке по мрачным закоулкам, словно наказание. Оно являлось ему и жаждало мести. Мишка опасался ходить в одиночку, а в том районе, где он встретил того ненормального Леонида, решил и вовсе не показываться. Однако сидеть во дворе тоже было неинтересно, Мишку влекло бродить по городу. Ощущение тесноты двора подавляло его. Тяготили высокие дома вокруг, глазастые, как стражники, надоели примелькавшиеся лица жильцов, серые стены. Поэтому до возвращения Никиты он слонялся по улицам или отправлялся на рынок искать Саньку.
      Как-то раз Мишка явился домой под вечер счастливый и с пакетом. В нем было несколько картофелин, яблок и один апельсин.
      - Откуда все это? - удивился Никита.
      - С рынка, откуда же еще, - важно ответил Мишка и просиял. - Клево, да?
      - Ты что же это, украл? - с негодованием произнес Никита.
      Мишка посмотрел на него с недоумением и сердито ответил вопросом:
      - Не все ли равно?
      Тут Никита разозлился не на шутку:
      - Послушай, ты. Чтоб это в последний раз, понял?! Чтобы не смел воровать! Слышишь?.. За Санькой хочешь?.. Следом за ним в милицию?!
      Мишка, не ожидавший такого дерзкого приема, зло сверкнул глазами на Никиту, бросил пакет и, хлопнув дверью, пошел во двор. Никита поглядел на рассыпавшуюся по полу картошку, яблоки и апельсин, который докатился аж до кухонной двери. Махнул рукой от досады и тоже спустился во двор.
      Мишка сидел на скамейке и угрюмо глядел перед собой. Никита сел рядом. Некоторое время оба молчали, не зная с чего начать разговор. Наконец Никита решился, он посмотрел на Мишку и произнес:
      - Я не хотел на тебя накричать. Извини.
      Мишка отвернулся.
      - Послушай, я не хочу, чтобы ты воровал, не хочу, чтобы тебя менты забрали. Не надо больше воровать, слышишь? У нас хватает денег на еду. Ведь мы не голодаем.
      Мишка молчал, потупив взор. Никита задумался, но быстро нашелся и сказал:
      - Хочешь сам денег заработать?.. Ну чего ты молчишь?.. Хочешь или нет?
      Мишка обиженно поглядел на него блестящими от слез глазами. Никита продолжал:
      - Раньше мы с пацанами газеты продавали на улице и в поездах. Ты тоже мог бы. Хочешь?
      - Хочу, - резко бросил Мишка и уставился в землю.
      Никита обнял его за плечи и сказал:
      - Знаешь, я бы расстроился, если бы тебя забрали, как вора. Честно. Мне было бы плохо без тебя.
      На сердце Мишки потеплело, обида постепенно растаяла, и тогда он спросил:
       - А что я должен буду делать?
      - Ничего сложного. Нужно приходить каждый день в контору, получать газеты, а потом ездить в пригородном поезде и предлагать их пассажирам. Ты не бойся, вас двое или трое ребят будет. Чем больше продадите, тем лучше заплатят. И не волнуйся, не обманут. Я сам так продавал. Там отец моего одноклассника работает начальником. А к часу дня возвращайся в контору. Он заплатит, когда пересчитает оставшиеся газеты и выручку. Если все будет в порядке, он округлит сумму в твою пользу и даже возместит дорожные расходы. Честность превыше всего. На ней строится доверие. И худо тому, кто попытается хитрить, - накажет деньгами или совсем выгонит.
      На другой день Никита отвел Мишку в издательскую контору. Представил его, как своего двоюродного брата. И Мишку приняли.
      Теперь Мишка трудился с самого раннего утра, когда в метро было много народу, спешащего на работу. К полудню торговля угасала. И можно было возвращаться. В конторе он получал расчет и спешил домой. По пути Мишка тщательно избегал смотреть на магазинные витрины, отводил взгляд от киосков, а только глядел перед собой. Заработанное тратить не спешил. Лишь первую получку он всю сразу спустил на конфеты, жевательную резинку и мороженое. Принес полный пакет домой. А после решил экономить. Все эти сладости, рассудил он, не стоят трудов. Лучше отложить на что-нибудь более стоящее.
      Вечером, когда Никита делал уроки, Мишка терпеливо ждал его и листал книги, сидя на полу возле шкафа. Отвлекать разговорами он не решался: Никита сразу дал понять - будешь мешать, значит, дольше провожусь с заданиями, и поиграть не успеем. Чтением Мишка заинтересовался не сразу. Однажды ему попалась книга с красивым и величавым парусником на обложке. Мишка подержал ее в руках, рассматривая корабль, потом открыл книгу, полистал, прочел несколько строк и увлекся. 'Пятнадцатилетнего капитана' он одолел за неделю и вдруг почувствовал большую тягу к путешествиям. Он стал мечтать о дальних странах. Тогда Никита дал ему свой географический атлас. Отныне Мишка полюбил рассматривать карты.
      В свободное время мальчики, сидя под тополем, рассуждали о научных экспедициях в Африку или Азию. Потом они принялись составлять подробный маршрут кругосветного плавания, начертили его в школьной контурной карте и много говорили о будущем путешествии, спорили, кого взять в свою команду, и какие страны обязательно нужно будет посетить. Эта игра понравилась обоим. Никита описывал Мишке далекие страны, лазурные моря, коралловые острова, летучих рыб, ароматы тропических лесов, райских птиц, погонщиков слонов и прочие диковины всего света так живо и ярко, как будто сам уже побывал в какой-нибудь экспедиции и видел тех слонов и птиц своими глазами. Мишка слушал его с восхищением и повторял: 'Туда надо обязательно поехать... И туда тоже поплывем'.
      Потом они придумали красивый надежный корабль и назвали его 'Храбрый странник'. Никита нарисовал его в альбоме. А Мишка взял справочник и принялся изучать, какие народы населяют те страны, которые они собираются посетить. В тетрадке он составил подробный список. Вскоре он уже знал названия племен и национальности людей, что могут встретиться на их пути. Это чтобы потом, в путешествии, легче было найти с ними общий язык, объяснял он.
      - Умная ты голова, Мишка, а учиться не хочешь, - проговорил Никита. - Надо бы тебе в школу ходить.
      - Чего? - простонал Мишка.
      - В школу тебе надо, вот чего.
      - Ни за что не пойду.
      - Выучат тебя, профессию освоишь, потом будешь работать как нормальный человек, - продолжал Никита.
      - Нет, не выучусь, - упрямо отвечал Мишка. - Надоело мне это жутко.
      - Дурак ты, Мишка. Всю жизнь что ли бродяжить собираешься? Надеешься воровать на рынке картошку и яблоки?.. А если в милицию попадешь? Там тебя так отделают, забудешь, как зовут и откуда родом, а потом посадят на долгие годы в колонию. Но если выучишься - ученым станешь, путешественником.
      - Ну да, ученым, - усмехнулся Мишка. - Не выйдет из меня ученый.
      - Почему же?
      - Это, конечно, хорошо звучит, ученый, но наукой сыт не будешь. Я, может, торговать стану, чтобы денег заработать на путешествия. Вон продавцов на рынке сколько стоят. Все торгуют и деньги пачками носят. Видал? деньги у них из карманов торчат? Они не бедные.
      Никита покачал головой. А Мишка продолжил:
      - В тяжелые времена угораздило нас родиться, - философски проговорил он.
      - Жизнь, когда не родись - всегда тяжелая, - возразил Никита.
      Мишка задумался и снова сказал:
      - А что, родились бы в Америке! Лучше было бы.
      - Это еще не факт. Там тоже, кому жизнь легкая, а кому и тяжелая достается, - объяснил Никита, а потом добавил: - Ты, конечно, прав, ученым теперь туго живется, но ведь и на торговца учиться тоже надо, иначе разоришься вдребезги.
      - Ты думаешь, все эти продавцы учились? - снова ухмыльнулся Мишка.
      - Конечно, иначе бы их на работу не взяли. Кому нужны дикари, которые считать не умеют и пишут с ошибками?
      Мишка почесал в затылке и не нашел, что на это сказать.
      - Газетами торговать тоже всю жизнь не будешь, - объяснил Никита.
      - Ладно, я подумаю, - проговорил Мишка.
      Никита обладал каким-то волшебным даром влияния, и Мишке хотелось его слушать и во всем ему подражать.
      
      XII
      Когда Никита познакомил Мишку с друзьями, они с недоумением восприняли появление этого бродяжки у него в квартире. Никита попросил их не трепать языком о том, что Мишка беспризорник и сбежал из детского дома, а то ведь узнают об этом, поймают его и посадят в приемник-распределитель, потом увезут в неизвестном направлении; а там, говорят, и вовсе можно пропасть.
      С приходом лета ребята вновь стали ездить на рыбалку. Выезжали утренним поездом, а потом шли до реки Тосны пешком. Мишке рыбалка очень понравилось, особенно, когда они оставались с ночевкой. Удочку ему сделали на месте: срезали подходящую длинную палку, привязали к ней леску, одолжили крючок и свинцовое грузило. А потом Никита пообещал Мишке купить настоящую удочку, как только появятся деньги. Рыбачили друзья до глубокой осени.
      Другая вылазка - на Неву - запомнится Мишке, наверное, на всю жизнь. Было субботнее утро. Ребята сели в поезд. Коля вскоре задремал в углу возле окна, Никита с Митей заспорили о баскетболе, матч состоялся вчера между школьными командами, а Мишка сидел с мечтательным видом, вспоминая свою первую рыбу. Вот как это было.
      Мишке в тот раз не везло очень долго. Не получалось поймать даже худого пескарика. Мишка стоял с удочкой и с досадой глядел на поплавок, все больше сомневаясь в надежности своей простенькой самодельной снасти. Ведь ребята вытаскивают и окуней, и плотву, и прочую рыбу одну за другой, а Коле удалось выловить даже щуку. Мишка так и простоял в ожидании своей рыбы до вечера. Когда ребята сложили удочки и собрались у костра, Мишка окончательно потерял терпение и решил уже бросать эту рыбалку совсем. Как вдруг клюнуло! Он потянул леску. Все выше и выше тащил. Еще немного... и на крючке задергалась небольшая рыба - самая первая рыба, которую Мишка поймал в своей жизни!
      - Поймал! Я поймал! - закричал Мишка, торопясь к ребятам. Рыбу он держал в руке, не снимая с крючка. - Сам поймал рыбу!
      - Молодец, Мишка! - порадовался за него Никита.
      - Поздравляю, дружище, неплохо для начала, - подхватил Митя с улыбкой.
      - Клево, да? - радовался Мишка.
      - Брось на землю, чудак. Окунь ведь, у него плавники с шипами. Уколешься, рука долго болеть будет, - со знанием дела объяснил Коля, подбрасывая сучья в огонь.
      - Я уже не надеялся. А он возьми и попадись на крючок! - продолжал торжествовать Мишка с горящими от радости глазами. Осторожно снял с крючка устало подергивающегося окуня. - Хорошая рыбочка, - любовно сказал он и поцеловал ее в губы.
      Мальчики, наблюдая Мишкино счастье, попадали на траву со смеху.
      - Сейчас мы твоего окуня поджарим, - весело сказал Митя.
      - Окунек, что надо, - добавил Никита, разглядывая Мишкину добычу, судорожно хватающую ртом воздух.
      - Подумаешь, окуня поймал, - проговорил Коля, помешивая суп в котелке. - Любой новичок поймает. Вот если бы ты щуку вытащил, тогда другой разговор.
      - Это моя первая рыба! - ответил ему Мишка. - В следующий раз я, может, и щуку поймаю или налима.
      - Садись, рыболов, к костру. Суп уже готов, - сказал Коля и снял с огня котелок, поставил его на землю, потом стал нанизывать на заранее приготовленные острые прутья оставшихся рыб, чтобы поджарить на углях.
      Никита тем временем начал разливать по мискам суп. Митя расстелил кусок полиэтилена и выложил на него буханку ржаного хлеба, зеленый лук, спичечный коробок с солью и ложки.
      - Я моего окуня сам поджарю, - сказал Мишка. Ему очень хотелось приготовить свою первую рыбу самостоятельно.
      - Валяй, только гляди, чтобы она в огонь не свалилась, - предупредил Коля.
      - Не свалится, - с достоинством отозвался Мишка.
      - Ну-ну, - усмехнулся Коля.
      Мишка поднял уснувшего окуня, отошел в сторону и принялся чистить ножом, брызгая чешуей в разные стороны, а потом насадил на прут, как это сделал Коля, и поместил рядом с остальными рыбами над жаркими углями.
      С того времени ребята все чаще выбирались на реку. Никита купил Мишке настоящую бамбуковую удочку, несколько крючков и поплавок с ярким красным маячком, чтоб издалека было хорошо видно. После этого Мишке удавалось поймать и окуней и пескарей, а однажды - небольшого леща. Рыбалкой он увлекся страстно: начиная с копания червей для наживки и заканчивая приготовлением рыбы, которую потом, расположившись у костра, приятно было есть.
      Добывать червей обычно поручали Мишке. Он отправлялся на влажный луг за березовую рощу. Там копал маленькой саперной лопаткой, которую одолжил ему Коля. У Мишки это ловко получалось. Червей он собирал в пластиковую бутылку с обрезанным горлышком.
      Иногда, после ночного дождя, на тропинках шевелились длинные красные выползки, те что не успели скрыться в своих подземных норах до восхода солнца, тогда Мишка кружил по тропам и собирал их. Но такой фестиваль червей выдавался нечасто, обычно же приходилось копать. Стоило ему поднять лопатой влажный пласт грунта, как черви, извиваясь, поспешно ускользали в глубину. Мишка торопился, потрошил комья земли и хватал червяка пальцами, вытягивал осторожно, чтобы не разорвать его мягкое скользкое тело. Больно нежные создания эти черви: поторопишься, неверно приложишь силу - и червяк рвется.
      Мишка любил рассматривать червяка на свет. Наблюдать, как внутри пульсируют его сердца, качают по сосудам алую, как у человека, кровь. Потом Мишка клал влажного червя на ладонь и ощущал, как он вытягивается, лезет с ладони, щекотно скребет кожу своими щетинками, раздраженно кривляется, извивается, стараясь протиснуться между плотно сомкнутыми пальцами. Мишку особенно удивляло, что обыкновенный дождевой червь имеет несколько жизней, как мифический змей. Мишка эту особенность сразу заметил: бывало, вонзишь лопату в землю и обязательно какого-нибудь червяка разрежешь надвое. Коля объяснял, что потом обе части превращаются в новых червей. Их раны скоро затягиваются, и такие черви живут в своем подземном царстве как ни в чем не бывало. Забавно выходит: из одного червя получаются два. И это волшебство возбуждало воображение Мишки.
      Если с червями не везло, - случались такие дни сухие или холодные, когда они забирались глубоко в землю, - то Коля, напустив на себя серьезный вид, выговаривал Мишке:
      - Ну, копатель, если сегодня не хватит нам червей, придется тебе опарышей разводить. Опарыш - насадка тоже хорошая, особенно на плотву. Это тебе любой рыбак скажет.
      При слове 'опарыш' Мишку брезгливо коробило, а на коже высыпали мурашки. Он отчетливо представлял себе дохлую кошку под забором в саду детского дома, а в облезлой ее шерсти копошились и ерзали белые червячки. Возиться с вонючей дохлятиной и собирать руками опарышей Мишке до ужаса не хотелось - противно.
      - Нет, опарышей я собирать не стану, - угрюмо проговорил он.
      - А придется, рыбу-то на что ловить будешь? - с ухмылкой сказал Коля.
      - Я червей накопаю.
      - Вот иди и копай. А то без рыбы останешься.
      - И накопаю, - Мишка взял лопатку и хмурый зашагал к роще.
      Этот разговор услышал Никита и вспыхнул:
      - Ты чего к нему цепляешься?
      - Это я так, чтобы он не зевал, а червей собирал, - объяснил Коля.
      - Оставь его, понял?! Он сирота! - воскликнул Никита.
      - Подумаешь, опарышей он боится, брезгливый тут нашелся, - сказал Коля.
      - Не хочет и не надо, без червей обойдемся. А этих опарышей сам выращивай, если нужно, слышишь?
      Коля усмехнулся, бросил на Никиту недоумевающий взгляд и уставился на поплавок. Беспризорник не вызывал у него никакого доверия. И потому Коля удивлялся, ради чего Никита за него так заступается?
      Однажды Мишка не выдержал и спросил у Никиты:
      - А он меня не сдаст?
      - Нет, Колька-то, ни за что, - успокоил Никита. - Ты не волнуйся, он иногда выделываться любит.
      Митя тоже сомневался в Мишке и предупреждал:
      - Знаешь поговорку, сколько волка не корми...
      - Знаю, - отвечал Никита.
      - Так вот, - продолжал Митя, - смотри, как бы ты однажды не пострадал за свою доброту.
      - Зря ты так, - возражал Никита, - он хоть и с характером, но честный.
      Мишка искал червей, как одержимый. Он верил, что даже в сухую погоду их можно накопать достаточно, если не прогневить Царя червей, который живет под кустом земляники в березовой роще. Его маленьких червенят Мишка всегда отпускал на волю, чтоб росли, и собирал только взрослых. Сам Царь червей был огромным, как змея - больше метра и с широким серебряным кольцом посередине его сильного красного туловища. Он выползал из своего подземного царства влажной ночью, чтобы никто не мог его побеспокоить.
      Впервые Мишка обнаружил Царя червей ранним утром, когда только рассвело, и над землей еще висел густой белесый туман. Вероятно, в тот раз Царь червей выполз из норы, чтобы полакомиться сочными ягодами земляники. Мишка, когда увидел его, так и встал, раскрыв от удивления рот. Червь тоже, заметив человека, тотчас поспешил в свою глубокую нору, и Мишка не стал его беспокоить. Он понимал: пока Царь червей в хорошем расположении духа, в его владениях всегда будет, чем поживиться. Но если его беспокоить по пустякам, то он уведет всех червей глубоко в подземелье, и тогда ни одного не поймаешь. Царь червей держит своих подданных в строгости. Он не позволяет им расползаться далеко, не выносит измены, предательства, а тех, кто ослушается - наказывает: отправляет за реку на вечную ссылку. Поэтому в его подземном царстве-государстве сохраняется вечный мир и порядок. Человеку полезно водить дружбу с Царем червей. Если сесть возле его любимого земляничного кустика и наговорить ему разных приятных вещей, попросить помощи - Царь червей всегда поможет. Вот такой он справедливый властитель.
      'А когда я умру и попаду в подземный мир, Царю червей достанется мое тело, - размышлял Мишка. - Он-то понимает: чем больше я соберу червей, тем больше наловлю и съем рыбы, а значит, как следует выросту и растолстею, а когда придет время, то сам стану хорошим кормом ему и его потомству. Такой вот он хитрый этот Царь червей'.
      Между Мишкой и Царем червей установилась тайная дружба, о которой он никому из друзей не рассказывал. 'Пусть думают, что это я сам так ловко червей копаю, и больше не говорят мне об этих чертовых опарышах', - решил он для себя. Но однажды не удержался. Когда перед Мишкой возникало много вопросов, ответы на которые он нигде не мог отыскать, он привык обращаться к Никите. Тот ведь все знает. И вот, как-то раз, Мишке так захотелось поговорить с Никитой на давно мучившую его тему, что сил не было терпеть. Поздно вечером, лежа в постели, он спросил у него шепотом:
      - А что, ведь у червей тоже Главный бывает? Ну, может быть, какой-нибудь царь?
      - Может и бывает, - ответил Никита тоже шепотом.
      - Я видел его, - признался Мишка.
      - Кого?
      - Царя червей.
      - Ты, друг, что-то придумываешь.
      - Ничего не придумываю, сам видел.
      - Ну и что?
      - Он мне с червями помогает.
      - Очень хорошо. Но давай уже спать, а? - зевая, попросил Никита. - Завтра расскажешь.
      Некоторое время Мишка молчал, о чем-то размышляя, но потом снова заговорил полушепотом:
      - Это правда, говорят, что люди после смерти попадают на небеса?
      Никита не сразу ответил, он уже начал дремать.
      - Правда.
      - Но как же так? ведь человека закапывают в землю, и потом его черви едят.
      - Эх, темный ты человек, Мишка, учиться тебе надо, а то совсем в дикаря превратишься, - откровенно ответил Никита. - Закапывают-то тело, а душа человека потом возносится. И живет она на небе среди ангелов.
      - Среди ангелов? - недоверчиво переспросил Мишка теперь в полный голос.
      - Да.
      - Такие как стоят на Исаакиевском соборе, да?
      - Точно такие. Стоят и глядят на людей сверху.
      - А правда, что они умеют летать, эти ангелы?
      - Конечно, ведь у них большие сильные крылья. Ночью, когда город спит, а иногда даже и днем, ангелы спускаются на землю и отводят от людей опасности. Вот однажды я сам видел, как нищий заснул на скамейке в морозный вечер, но ангел-хранитель, чтобы он не замерз, направил в тот сквер случайного прохожего. Вот тот прохожий и обнаружил на скамейке умирающего и вызвал скорую помощь.
      - Там есть один ангел с лестницей. Но если он умеет летать, тогда зачем ему лестница?
      Никита задумался.
      - Не знаю, - наконец, сказал он, но потом добавил: - Наверное, чтобы отдать ее человеку, которому она нужна.
      - Выходит, ангелы всяким людям помогают?
      - Нет, не всяким. Только хорошим.
      - Значит, и тебя ангел направил в тот день, когда ты меня в подвале нашел?
      - Наверное. Но сначала мы с пацанами Дика спасли, а потом я тебя нашел, потому что Дика искал. Если бы не Дик, я в подвал и не пошел бы в тот раз.
      - Интересно, можно ли увидеть настоящего живого ангела? - проговорил Мишка.
      Никита захихикал.
      - Нет, они невидимые. Но если очень захотеть, то можно. Они сами, когда захотят, показываются.
      - Это как?
      - Во сне. Спи давай, может один из них приснится.
      - Дурак! Я спрашиваю увидеть их наяву, по-настоящему.
      - Ты что духовидец, что ли? - снова захихикал Никита. - Ангелов и привидений только ясновидящие наблюдают. Для нормальных людей они незаметны.
      - А-а, понятно, - сказал Мишка. - Значит, и ты не видел настоящего ангела?
      - Нет, не видел, - зевая, ответил Никита. - Давай уже спать, мне завтра вставать рано.
      Мишка повернулся на спину и стал глядеть в потолок. Спать ему не хотелось. Он все думал об ангелах, о том, что вот сейчас они ходят по улицам, помогают несчастным, а он тоже бродяга, но ему повезло: теперь он живет в комнате, лежит в своей постели, сытый и довольный. Значит, и в самом деле есть ангелы, и они помогают человеку выживать.
      По комнате расползался бледно-желтый свет уличных фонарей. Мишка закрыл глаза и попытался представить себе ангела. И представил: это был прекрасный ангел в белой ризе, взмахнув крыльями, он слетел с купола собора на землю и пошел по сумрачным безлюдным улицам в поисках человека, которому нужна его помощь.
      Однажды ребята собрались в подвале. Ради собственного и Мишкиного спокойствия Никита задумал провести церемонию клятвенного обещания верности и дружбы. Он достал секретную бумагу из тайника, велел Мишке проколоть палец и кровью нарисовать крест рядом с другими. Мишка взял бритвенное лезвие и, недолго думая, выполнил эту задачу, ничуть не поморщившись. Тогда ребята переименовали себя в 'Братство четырех воинов', по очереди пожали Мишкину руку, а Никита сложил заветный листок вчетверо и спрятал его в том же месте. После этого воины направились в парк, пострелять в тире.
      
      XIII
      Мишка очнулся от своих размышлений, когда Никита похлопал его по плечу. Поезд подъезжал к станции. Пора выходить. Ребята засобирались, повесили на плечи рюкзаки, разобрали удочки и направились к выходу. Поезд остановился и со змеиным шипением раздвинул двери. Мальчики вышли из вагона и зашагали к реке через поле по разъезженной, грязной и очень липкой проселочной дороге, разбухшей от дождей. Они обходили широкие лужи похожие на зеркала, в которых отражались тучи. Впереди золотилась березовая роща. С серого неба доносились голоса гусей, летящих на юг большими стаями. Но птиц не разглядеть: низкие облака скрывали их с глаз. И Мишка удивлялся, как же птицы летят точно на юг в заоблачных небесах, и ни хрена с пути не сбиваются? Ведь земли оттуда не видать - вот удивительная тайна.
      Добравшись до реки, ребята разделились: Никита и Митя отправились собирать хворост и ветки для костра, Мишка - за червями, а Коля взялся устанавливать отцовскую палатку.
       Рыбу ловили весь день. Коля давно мечтал поймать налима, поэтому он, прежде всего, закидывал донку, а потом уже брался за спиннинг. На этот раз он установил донку с пятью крючками. Потом закрепил удилище на рогатине, повесил колокольчик и пошел ловить окуней на блесну. Никита и Мишка стояли поодаль со своими удочками. Митя сидел возле палатки и сочинял новую песню, рыбная ловля его не очень интересовала, тем более, когда хорошо сочиняется.
      Юные рыбаки собрались у костра, когда окрестности погрузились в лиловые сумерки. Коля сел чистить окуней и плотвичек, чтобы приготовить из них суп. Сейчас он был не в настроении: ему в очередной раз не повезло с налимом. Хитрая рыба, как ни старайся - не ловится. И чего ей не хватает? Никита тем временем следил за костром, подбрасывая сучья. Мишка снова отправился копать червей, пока совсем не стемнеет, чтобы хватило на утро, а Митя заканчивал сочинять свою песню.
      Пламя весело плясало на дровах, посвистывая и потрескивая. С наступлением темноты, отблески костра ярко пылали, освещая мерцающим светом замшелые валуны, кусты и деревья вокруг. А дальше - непроглядная темень, из которой доносился шорох ветра в деревьях и неожиданный плеск на реке.
      Становилось прохладно, и мальчики перебрались поближе к костру, вдыхая сладковатый запах дыма и свежего ветерка с ночных лугов. Все с нетерпением ожидали, когда, наконец, сварится рыбный суп в Колькином котелке. Тут и там мельтешили комары и мотыльки, привлеченные светом.
      Приготовлением супа всегда занимался Коля. Он точно знал, чего в воду сыпать, и в каком количестве требуется соли, лаврового листа, укропа, лука, картошки. Готовил он замечательно. Этому искусству его научил отец. Напустив на себя важный вид, Коля помешивал в котелке.
      Никита глядел на костер, вяло мусоля в губах травинку, он мысленно вернулся домой и все думал, как там отец один, а дома ли он сейчас. На душе было неспокойно, как бы папа не напился и снова что-нибудь с собой не сделал. Отец очень расстраивался из-за коммунистов, которые сильно сдали позиции перед новой властью. Вот беда! Хоть бы и не показывали этих коммунистов по телевизору - душу бы людям не травили. Проехала их история. Теперь все другое, новое. Никита старательно искал в себе силы не поддаваться угнетающим сердце мыслям. Это было очень трудно, потому что мысли, словно кровожадные демоны, назойливо возвращались, сколько их не отгоняй.
      Митя, тем временем, играл на гитаре, пробуя новую песню. Скоро вернулся Мишка, освещая фонариком тропу перед собой, он поставил банку с червями возле валуна, сел поближе к костру, поджав колени и, обхватив их руками, стал глядеть на танцующие языки пламени.
      Митя перебирал струны. Когда он поет, то переживает каждую фразу, каждое слово новой песни, и она будоражит чувства тех, кто ее слышит. В такую минуту его глаза блестят, но взор устремлен в глубину собственной души. Он давно научился слушать свое сердце, в биении которого, рождается новая песня.
      Он брошен на ветер,
      Он забытый поэт,
      Ведь поэзия нынче не в моде.
      
      Он упрям и пытается словом
      Достучаться до сердца людей,
      Но едва ли стихи его слышат.
      
      Гудит ветер, крепчает,
      Струятся капли дождя
      По усталой бродяжьей душе;
      А стихи его в ритме пульса звучат,
      Унося в мир счастливой мечты.
      
      Пусть услышат их те,
      Кому в дом бесполезно стучать
      И те, кто не гонит за двери...
      
      Митя - прирожденный музыкант и голос у него хорошо поставлен. Вот только родители его таланту не рады и увлечение музыкой считают несерьезным занятием. Митин отец после университета двадцать пять лет работал инженером-ихтиологом в рыбоводном хозяйстве, выращивал молодь ценных видов рыб для восполнения их запасов в реках и заливе. Когда коммунизм уступил рыночным порядкам, предприятие оказалось нерентабельным, обанкротилось и прекратило свое существование. Отцу, уже человеку в солидном возрасте, пришлось искать другую работу, чтобы не оставить семью без денег. Долго не получалось найти. Пришлось работать охранником в каком-то новом торговом центре. Он понимал, что опыт его и знания больше нигде не понадобятся и смирился с этой новой ролью. С тех пор как погиб старший - Иван, он очень переживал за будущее младшего сына. Теперь все надежды возлагались на него. А Митя вдруг возьми и увлекись музыкой. Отец негодовал, не понимая, как можно заниматься музыкой, когда следует готовиться к серьезным, доходным занятиям юриста или бухгалтера. Митина мама - медицинская сестра - тоже объясняла сыну, что семью музыкой не накормишь. А потом зачем-то приводила в пример трагическую судьбу Талькова или Цоя. Но Митя ее успокаивал: 'Кто знает, может, пока я выросту, профессия музыканта станет самой важной в России'. Родители слушали его объяснения, вздыхали и настаивали все же подтянуться по математике и посещать дополнительные занятия. Но вместо этого Митя стал участвовать в школьных вечерах бардовской песни. Он отрастил длинные волосы, и такая прическа ему весьма шла к его французскому носу с горбинкой и серым глазам.
      Костер приятно потрескивал хворостом, комары звенели, а в котелке аппетитно булькал суп. Вдруг в деревьях, над самыми головами юных рыбаков, послышался громкий крик какой-то птицы. Звук этот был очень похож на зловещий хохот. Митя замер с недопетой песней на губах и прислушался. Птица летала бесшумно, как тень, и громко рассмеялась теперь с другой стороны, чуть поодаль. По кустам пробежал ветерок. Мальчики стали озираться по сторонам.
      Мишка набросил на голову капюшон и прижался к Никите.
      - Это демон, - чуть слышно проговорил он.
      - Нет, сова, наверное, - предположил Никита, - на мышей охотится.
      Несколько минут ничего не происходило, и ребята, убедившись, что это и в самом деле всего-навсего птица, успокоились. Раньше совы так близко не подлетали. Потом Митя взял несколько аккордов на гитаре и произнес напевно:
      - Места эти тихие тайнами полнятся. - Снова ударил по струнам. - Здесь издревле водится множество страшных существ. Когда-то стояла тут роща сосновая... - и дальше продолжил свой рассказ уже без гитары: - А за ней начинался дремучий лес. Теперь на том месте стоит камень огромных размеров, а в камне том чертов палец торчит. От деда я слышал такую историю. Будто много веков назад, задолго до Рождества, объявился в этих местах бес рогатый. А неподалеку отсюда, за мысом, на берегу озера стояло маленькое селение Ладожское. И вот этот Бес повадился воровать детей из поселка. Представляете, уходят дети в лес по грибы и ягоды или рыбу ловить, а домой не возвращаются. Родители здорово горевали: 'Что такое? Где же наши сынок и дочка? Почему домой не возвращаются?' Тревожились старики, выходили в лес на поиски, но следы детишек терялись за калиновым кустом в темной чаще. Тогда собрались селяне во дворе и решили послать ходока к Велесову двору. Пускай он низко поклонится Велесу от всего ладожского народа и попросит его помочь справиться с нечистой силой, избавить деревню от страшного людоеда. Когда Велес узнал о горе селян, то направил к ним великого богатыря Святогора. Тогда сел Святогор на коня и быстро примчал на Ладожские берега. Спрятался в глухой чаще, темной, как сейчас ночь вокруг нас, и ждет. А на другой день из деревни в это самое время вышел в лес по ягоды маленький мальчик - последний из Ладожских детей. Он не послушал стариков и улизнул из дома тайком. Так вот идет он себе, песню насвистывает красиво, как соловей. И вдруг, навстречу ему из калиновых кустов бес, как выскочит! Глаза кровью налиты и жадным огнем горят, хвостом тропу заметает, волком воет и поросячьим рылом воздух нюхает.
      - Страшно, - пробормотал Мишка.
      Коля подбросил в костер дров, чтобы ярче горело.
      А Митя продолжал:
      - Как только Бес кинулся к малышу, из кустов выпрыгнул Святогор-богатырь и встал между Бесом и мальчиком. Мальчик от ужаса на старую березу полез и там, на ветке, притаился. А Бес-то не ожидал увидеть перед собой богатыря, Велесова посланника, попятился вначале, но потом оскалился, прорычал по-звериному, вырвал с корнем молодой дубок и бросился на богатыря. Завязалась между ними битва не на жизнь, а на смерть. Дубасят друг друга с такой силой, что земля дрожит. Бес деревья с корнем вырывает, чтобы Святогора стволом пришибить, а богатырь мечем эти стволы отбивает и все пытается Беса достать, голову ему отсечь. Долго они бились. Тут Бесу и подвернулся огромный валун. Поднял его, чтобы в Святогора бросить, да палец когтистый угодил в трещину и застрял в ней: ни туда, ни сюда. Взревел Бес медведем, взвыл волком, зашипел гадиной, а из западни палец вынуть не может. Вот как когтем застрял! Дергает, дергает, топчется вокруг, пыхтит - не получается. Увидел это дело Святогор, взмахнул своим мечем булатным и отрубил Бесу палец. Бес дико завопил и убежал прочь в далекие края и с тех пор на Ладоге не показывается. В пальце том вся сила его была. Так, Святогор избавил народ от поганой нечисти. Сел на коня, посадил перед собой мальчика и поехал в деревню. Старики-родители как увидели богатыря-победителя, так обрадовались ему. Неделю его славили, медом угощали, подарков надарили и в обратный путь отпускать не хотели. Но Святогор назад к Велесу спешил. И решили ладожские жители вырезать из гранитного камня памятный истукан в его честь и поставить его на околице. Так и сделали. Долго стоял этот богатырский идол, всякую нечисть от села отводил, а потом куда-то пропал. А вот камень с бесовским пальцем до сих пор лежит на том же месте. И говорят теперь, Бес наверняка еще сюда явиться, за пальцем своим, - заключил Митя.
      - А куда же подевался тот истукан? - спросил Мишка.
      - Неизвестно, - ответил Митя. - Дедушка тоже не знал. Говорил, выкорчевали его из земли и увезли в неизвестном направлении много веков назад, когда Русь крестили.
      - Сказки все это, - скептически заметил Коля, отгоняя от себя комаров ивовой веткой.
      - В каждой сказке правда есть. Вот почему без этого истукана с тех пор и лезет к нам всякая нечисть, - заметил Никита, звонко прихлопнув комара на щеке. - Сколько уж раз Россию одолеть пытались! Знаете, сколько на дне Невы лежит скелетов немецких солдат, что Ленинградом пытались овладеть? Много их там. Мне один знакомый дворник давно рассказывал. Лежат они костями на дне и ждут, кого на дно утянуть. Русского человека ждут, хотят к себе, в царство мертвых, забрать. Их духи до сих пор над рекой бродят. Народ пугают.
      - Ерунда, никто нас не одолеет, - сказал Коля. - И поделом тем нацистам досталось. Они, гады, наши села жгли, женщин и детей насиловали, города грабили, ценности увозили. Петровскую янтарную комнату до сих пор найти не могут. Нам в музее рассказывали.
      - А истукана того все равно надо бы найти, - сказал Мишка. - Так, на всякий случай.
      - Завтра с утра и пойдем искать, - предложил Митя.
      - Нет уж, я сюда рыбу ловить приехал, - возразил Коля, - а не истуканов разыскивать. Утром ведь самый клев будет. Мне бы налима вытянуть, килограмм на сто. - Поглядел на друзей с укором, поднялся и подошел к костру.
      Огонь деловито потрескивал, облизывая черное дно котелка, из которого приятно пахло супом. Коля взял ложку и стал помешивать варево.
      - Что там, суп не готов еще? - спросил Митя, теряя терпение. - Долго уж больно.
      Коля зачерпнул, подул в ложку, попробовал, почмокал губами и важным голосом объявил:
      - Пять минут еще.
      И снова потянулось томительное ожидание.
      Наконец суп сварился, и Коля принялся разливать его по мискам. Мальчики брали свою порцию и, не дожидаясь, пока суп остынет, начинали есть. Дело пошло: застучали ложки, зашмыгали носы. Ужин удался, на свежем воздухе все в десять раз вкуснее кажется. Мишка с голоду торопился - хлебал горячее.
      - Смотри, ложку не проглоти, - заметил ему Коля. - Подавишься.
      Мишка поднял голову, поглядел на него хмуро и ответил:
      - Чего тебе надо? Подумаешь, большак нашелся. Видал я таких. - Показал кулак, выставив средний палец.
      - Ты поговори мне тут, - пригрозил ему Коля.
      - Ты опять? - вступился Никита. - Сколько можно?
      - А мне его босяцкая речь не нравится, - оправдался Коля.
      - Это не его вина. Он вырос там, где так говорят, - сказал Никита и добавил: - Судьба у него такая.
      - Да хватит вам спорить, - вмешался Митя и махнул на костер. - Рыба готова уже, наверное. Пора снимать.
      Коля взял одну поджаренную на костре плотвицу, попробовал кусочек под пристальным взглядом друзей, кивнул и принялся стаскивать с прутьев остальные, чтобы нанизать следующую порцию.
      Мишка доедал суп, понурив голову, и думал: 'Эх, дождется у меня Колька. Дам ему щуку - мало не покажется'.
      После супа они расправились с печеной в углях картошкой и рыбой.
      - Хороши были плотва и окуньки, - хвалил Митя.
      - Это что, - махнул рукой Коля, - мы с папаней здесь щук и лещей ловили. А однажды я судака поймал. Вот была настоящая рыба, просто сказка!
      - А ты не врешь? - с ухмылкой сказал Никита, беря в руки гитару.
      - Правда. Вот в этом самом месте мы тогда ловили, - объяснил Коля.
      Никита стал перебирать струны, а Коля продолжил:
      - Однажды закинули мы удочки, сидим, наслаждаемся природой. Лето, жарко, солнце сияет. Папаня любит эти места. Сидим и любуемся березовой рощей, зеленым лугом на другом берегу, слушаем ветер в соснах. А небо такое синее, синее - ни облачка; прозрачное, прозрачное - точно стеклышко, и солнце блестит в самой реке. Бабочки и мухи от тепла обалдели: кружатся, носятся как заведенные, тоже солнцу радуются. И на сердце радостно, как в хорошей сказке. И вот папаня начинает мне рассказывать, как в России хорошо. Он ведь всю Европу изъездил. Есть с чем сравнить. Вот и говорит, где бы ни бывал, а такой красоты дивной, как у нас здесь, больше не встречал. Там, в Европе, говорит, и лесов раз-два и нету, луга и озера огорожены - не подойти на пушечный выстрел - все частная земля. А еще, говорит, леса там до того выметены, выбриты, такие ухоженные, что звери боятся натоптать, наследить, напачкать там. Оттого их там мало осталось, разве что в заповедниках, куда людей не пускают. Или те остались, что привыкли жить рядом с человеком: косули да зайцы.
      - Неужели? - удивился Никита.
      - Так и есть, - подтвердил Коля. - Папаня рассказывал, в стесненных условиях общежития звери лишены естественной свободы. Так-то вот. Говорит, до боли и грусти мне не хватает там шелеста рощи березовой, пения соловья в ветлах, хора лягушек. Все это только у нас с тобой здесь, на Ладоге, есть. Говорит, леса у нас дикие, луга не кошеные, озера безграничные, ну точно рай первозданный, ей-богу. И все это нам сохранить надо. Говорит, не продали бы Природу нашу всю, под корень. А мне так тепло от его слов становится, такая гордость пробирает, что у нас есть, а европейцы давно искоренили, что плясать хочется, просто сказка! А еще, говорит, в наших местах живет большая редкость - Мнемозиной называется.
      - Что еще за черт такой? - заинтересовался Митя.
      - Это такая бабочка, - продолжал Коля. - Папа говорит, она в Европе почти перевелась и только в глухих горах сохранилась. А у нас вот летает, живет и глаза радует. Так вот заслушался я тогда папаню. Замечтались мы оба и забыли, зачем мы тут сидим. А поплавок мой уже издергался, наверх просится. Папаня глянул на него и толкает меня: 'Тяни! Клюет! Чего расселся!' Я схватился за удочку и стал подсекать, вверх тянуть. Леска тяжелая и кажется бесконечной: тянется и тянется, точно в сказке. И вот я гляжу - из воды рыба появилась! Да такая большущая! - Коля развел руки по сторонам во всю их длину. - На солнце чешуей сверкает, хвостом воздух бьет. А подхватить ее нечем. Сачка нет. Боюсь, вдруг с крючка сорвется - пропала. Папаня орет мне под руку: 'Дай удочку, я сам! Упустишь ведь, бестолочь! Давай, говорю!' А я ему: 'Моя рыба, сам вытяну!' А он мне командует: 'Выше поднимай! К берегу! Я подхвачу. Выше, говорю! Упустишь, отправишься за ней следом! Ну, давай же сынок, миленький!..' А я все тяну эту рыбину и тяну и Бога молю, чтоб не дал ей сорваться. И получилось! Достал рыбу, на берег бросил. А она по земле как запрыгает, скачет точно мерин бешеный. Того и гляди, до воды допрыгает и уйдет. Тогда я к этой рыбине подскочил, упал на нее и прижал ее к земле собой, пока она не успокоилась. Потом я поднялся, взял ее за глаза, а она мне от земли по грудь! Вот когда я пожалел, что у нас фотоаппарата не оказалось, а то бы мы наснимали кадров - тысяч двести на память.
      - Брось заливать, - сказал Митя, - наверно, рыбка с ладонь была, а ты рассказываешь нам: десять метров, еще скажи, кита вытащил.
      - Ничего я не заливаю! - обиделся Коля. - Судак здоровенный попался.
      - Чем докажешь? - не унимался Митя.
      Доказательств у Коли не было, он отмахнулся.
      - Не верите, ну и черт с вами! - с досадой воскликнул он. Выхватил у Никиты гитару, ударил по струнам пальцами и забренчал, напевая в ритме частушки:
      Да на что мне твоя вера,
      Ведь я правду говорю;
      Ты не видел бела света,
      А я по морям хожу.
      
      - Митька, спой которую в прошлый раз сочинили, - предложил Никита.
      Митя взял у Коли гитару, провел пальцами по струнам и запел с какой-то ироничной печалью:
      Осень нарядила деревья
      в дорогие и модные платья;
      подразнила, подула, раздела
      и ушла, не простясь...
      
      Мишка укутался в свою куртку и стал грустно смотреть на пламя, погружаясь в глубокие мысли, навеянные темой осени. По его осовелому лицу мельтешили отблески костра. А Митя продолжал, ударяя пальцами по струнам:
      
      Угрюмо вздыхали деревья,
      коварную Осень кляли,
      да тщетно скрипели ветвями:
      померзли зимой, не дождавшись весны.
      
      Свои произведения ребята называли 'Песни на воде'. Некоторые из них, как эта, про деревья, они сочиняли вместе, а Митя писал для них музыку, другие родились, благодаря поэтическому таланту Никиты или Мити. К тому времени у них было, кажется, песен девять.
      Убаюканный музыкой и усталый Мишка прижался к Никите и вскоре задремал. Мальчики еще долго пели у костра, подбрасывали в огонь заготовленные сучья, рассказывали жутковатые истории до тех пор, пока сон уже не валил их с ног. Тогда они погасили костер и забрались в палатку.
      
      XIV
      На другое утро, едва только замерцал рассвет, Мишка уже сидел на берегу с удочкой. Его темный силуэт отчетливо виднелся на фоне клубящихся над рекой испарений. Легкий туман поднимался к рыхлому, словно заснеженная пашня, облачному небу. Потом над горизонтом в туманной синеве, как будто заполыхало пламя, и вскоре показалось солнце. Тогда на лугу вся трава и паутина заискрились от росы. Но солнце едва только показалось, как скоро утонуло в тяжелых тучах. Росинки на лугу тотчас погасли. Вскоре заморосил дождь.
      Никита и Мишка остались рыбачить неподалеку от их ночной стоянки. А Коля и Митя отправились со спиннингами на берег озера, пообещав вернуться к полудню.
      Утро было прохладное, пасмурное, дождливое. С берез слетали желтые листья. И снова слышались печальные голоса летящих на юг птиц.
      Никита надеялся наловить рыбы побольше, чтобы дома приготовить большую кастрюлю ухи. 'Поймать бы такого судака, о котором Коля рассказывал, чтобы на всю неделю супу наварить, - размышлял он. - Папа точно изумится, когда такого судачищу увидит. Я расскажу, что сам такого поймал. Мишка подтвердит, скажет, что своими глазами видел, как я эту рыбу тащил и на берег бросил, как грудью на нее кинулся, чтобы она в воду не ускакала. Папа с роду таких рыб не видел. Он на рыбалку никогда не ездил. Ему бы понравилось, что его сын такого судака поймал. Потом, может, и ему на рыбалку захочется. Вот здорово будет, когда мы с ним на рыбалку поедем и Мишку с собой возьмем! И тоже суп будем варить на костре. Вот если станет папа рыбу ловить, появится интерес к рыбалке, к ухе на свежем воздухе, тогда, может, он о коммунистах своих забудет и пить бросит... - Никита вытянул из воды лесу, проверил блесну и снова забросил насадку подальше. - Когда Колин отец из рейса возвращается, в их семье праздник, - продолжал он размышлять. - Они обязательно едут на рыбалку, а потом мама печет большой рыбный пирог, и он всегда получается самым вкусным. Колька тогда всех нас угощает. А еще возвращение отца - это сувениры из той страны, откуда он приезжает, у Кольки большая коллекция иностранных безделушек; потом у них ритуал - поход по магазинам, когда они с мамой покупают все, что душе угодно, они так и говорят: 'Купим, все, что душе угодно'. И вообще, Кольке с отцом очень весело. Он жалеет только, что отец так редко дома бывает. А Митькин отец строгий. Митя с ним всегда ссорится. А тот обещает его переломить и направить по нужному пути. На кладбище, что ли? Переломить - это все равно, что убить. Это очень жестоко. Мама за Митьку не заступается. Только курит у окна и смотрит на отца и сына, ждет, когда они прекратят ссориться. Митька нам часто жалуется на отца; так и говорит: 'Он меня ненавидит за то, что я занимаюсь музыкой'. Странные у них в семье отношения. Митьке хочется посочувствовать. Ведь он такие песни сочиняет! Настоящий талант. Эх, что там говорить. А кому сейчас хватает везения? Вот мне бы сейчас поймать хорошую рыбу, отцу привезти, суп сварить'.
      Только Никита об этом подумал, как поплавок резко дернулся и замер. Никита даже не поверил: может, показалось. Но в следующее мгновение поплавок дрогнул еще раз, и Никита стал подсекать и тянуть лесу вверх. Он уже не сомневался в улове. Точно большая рыба попалась. Да такая сильная! Только бы не упустить - вытащить. Он тянул, но удилище сгибалось от тяжести, леса напрягалась, как струна. Нет, с такой силой здешняя рыба не может тянуть, не кит все-таки. Скорее всего, крючок зацепился за что-то. Никита сделал еще несколько попыток, но безуспешно. Нет там никакой рыбы, решил он, это все же крючок застрял, придется за ним лезть в воду. Главное, блесну не потерять, ее Коля одолжил, иначе орать будет. Он блесну эту очень ценил, говорил, что уловистая. Вдруг Никита услышал крик Мишки.
      Никита обернулся в его сторону и увидел, что Мишка стоит в тростниках по пояс в воде, наклонившись, и завет, что есть силы:
      - Никита!.. Никита, помоги! - кричит. - Я рыбу поймал!
      Никита оставил свою удочку на берегу и побежал к Мишке.
      - Ты что же, руками ее поймал? - не поверил он.
      - Потом расскажу, нож возьми и лезь сюда! - отозвался Мишка. - Я держу ее. Мне одному не вытащить!
      Никита нашел в рюкзаке складной нож, сунул его в карман и едва только разулся, как вновь услышал Мишкин вопль:
      - Да чего ты там копаешься?! Живее, уйдет ведь! Лезь в штанах!
      - Ах, чтоб тебя! - Никита бросился в воду.
      Когда он приблизился к Мишке, тот скомандовал:
      - Здесь она, я держу. Нащупал? Да вот же здесь, ближе.
      Никита рыскал руками и вдруг воскликнул:
      - Я держу ее!
      - Ты за хвост держи, - скомандовал Мишка. - Я - за жабры. Она на крючке, в лесе запуталась. Надо срезать. Давай сюда нож!
      Схватив нож, Мишка сунул руку в воду и стал резать. Вокруг клубились бурые облака ила. В руках Никиты, словно бес дергался - еле удерживал. Но потом рыба затихла. Мишка, убив рыбу, стал резать лесу, она, как оказалось, хитро запуталась в корягах и стеблях водяной травы. Наконец, освободив добычу, мальчики взялись за нее и стали вытаскивать на берег.
      - Тяжелая какая, - заметил Никита. - Кого же ты поймал, крокодила, что ли?
      - Сейчас увидим, - пыхтя от напряжения, ответил Мишка.
      Мальчики, тяжело дыша и отдуваясь, вытащили мертвую рыбу из воды и бросили на берегу.
      - Налим! - воскликнул Никита.
      - Ты уверен? - спросил Мишка, разглядывая добычу.
      - А кто же еще? - с достоинством сказал Никита. - Сейчас Коля вернется, вот удивится! Ты только представь, он налима уже несколько лет, говорит, ловит - не может поймать, а ты уже сейчас его поймал!
      - Да, он точно ошалеет, когда увидит, если это налим! - согласился Мишка.
      Никита перевел дух и стал снимать с себя мокрые штаны.
      - Ты, конечно, прежде чем в воду лезть разделся, - сказал он. - А мне пришлось прямо так. Сушить теперь надо.
      - Ерунда, у костра высохнет, - проговорил Мишка, не отходя от своей рыбы, и разглядывая ее. - Ты представляешь, этот налим клюнул, я стал его тянуть, а он в корягах зацепился. Никак не вытянуть. Тогда я и полез в воду.
      Никита подбросил в горячие угли веток и быстро раздул огонь. Пламя занялось, высоко заплясало, получив свежую добавку. Потом он воткнул в землю возле костра две палки, повесил на них свои штаны, чтоб сохли быстрее. Затем поспешил к брошенной удочке. Пришлось снова забираться в холодную воду в поисках крючка и блесны. Но сколько он там блесну не искал - найти не смог, пришлось резать лесу.
      Никита вернулся продрогший и унылый. Мишка тем временем оделся и сел греться у костра. Налим лежал в пакете.
      - Ну что, нашел? - спросил Мишка.
      - Нет, не нашел. - Никита махнул рукой. - Все, потерял Колькину блесну. Вот будет ругаться.
      - Ничего, он как налима увидит, про твою блесну сразу забудет, - успокоил его Мишка.
      Коля и Митя вернулись после полудня. В их садке было несколько плотвичек и окуней. Но когда они увидели Мишкин улов, и в самом деле изумились.
      - Настоящий налим! - мигом определил Коля. - Кто поймал?
      - Он, - Никита показал рукой на Мишку.
      - Мы вместе вытащили, - поспешил добавить Мишка.
      - Отличный тут клев оказался, - ехидно подхватил Митя и поглядел на Колю. - И далеко ходить не надо было.
      Но Коля его замечания не услышал.
      - Вот это удача! - удивлялся он, рассматривая рыбину. - Классный налим, нет слов! Везет малому!
      Уже в поезде Коля узнал о потерянной блесне и очень расстроился. Всю дорогу причитал: 'Эх, такую блесну потерял! Я на нее столько окуней, бывало, ловил! А как она в воде играла, окуни за ней в очередь выстраивались, - такая она уловистая была. Второй такой блесны не будет. Я два часа ее подправлял, подгибал, полировал, в ванной испытывал, чтоб блестела как надо. А вы потеряли!'
      Вечером Никита долго не отходил от отца и живо, в подробностях, рассказывал о рыбалке, о том, как Мишка поймал налима, о чертовом пальце, о богатырском идоле. Алексей Ильич сидел в кресле перед телевизором в сонном забытье, и было непонятно, слышит он сына или погружен в глубины своих размышлений.
      Мишка, тем временем, сам выпотрошил налима на кухонном столе. И когда явился Никита, стали готовить вдвоем: из передней четверти поставили вариться суп, а другую часть Никита нарезал и разложил на сковороде, чтобы пожарить в растительном масле.
      Когда все было готово, Никита позвал отца ужинать.
      - Такой ухи ты, наверное, никогда не ел, - говорил ему Никита. - Тебе точно понравится. Это налим. Мишка поймал...
      Но Алексею Ильичу уха не понравилась. Когда он ее доел, то глубоко вздохнул и холодно заметил:
      - Твоя мать готовила лучше.
      Мишка чуть не подавился куском.
      - Пап, да ведь это моя первая уха, - объяснил Никита и пообещал: - Ну ничего, в другой раз сворю лучше. Говорят же: первый блин комом. - Эта оценка Алексея Ильича нисколько Никиту не смутила. Вот если бы отец похвалил, то это более всего было бы подозрительно.
      Мишка поглядел на Никиту с недоумением.
      
      XV
      К рыбалке Мишка пристрастился крепко и не упускал ни одной возможности поехать с друзьями на реку Тосна или на Ладогу. Если Колю и Митю не отпускали родители, тогда Мишка уговаривал Никиту отправиться вдвоем. Никита, когда был свободен, соглашался, и они выезжали на целый день.
      В один из выходных мальчики, увлекшись ловом на реке, задержались допоздна. Наловили несколько плотвиц и окуней. Рассвет, растянувшийся на весь день, медленно угасал в облаках. Опускались осенние сумерки, прохладный ветер шелестел в тростниках, перебирая стебли, как арфовы струны. Бледное солнце мерещилось за голой рощей. Становилось зябко. Никита заторопился домой, позвал Мишку и стал сматывать свою удочку. Мишка неподвижно стоял на берегу, внимательно наблюдая за поплавком.
      - Погоди еще, клюет ведь, - отозвался он. - Хотя бы еще одного окуня поймать.
      - На сегодня достаточно, - строго сказал Никита, упаковывая свой рюкзак. - Бросай рыбалку, скоро темнеть начнет.
      - Ну и что, успеем!
      Никита сунул в рюкзак коробку с блеснами, завязал его и подошел к Мишке.
      - Тебе может быть и все равно, а папа будет беспокоиться, - сказал он. - Я обещал пораньше вернуться.
      - Беспокоиться? - повторил Мишка и презрительно ухмыльнулся. - Он хоть раз беспокоился?
      - Не твое дело. Идем, говорю. - Никита вернулся к рюкзаку и надел его на плечи.
      - Послушай, вечером самый клев начинается, Коля говорил. Подожди немного, а?
      - На поезд опоздаем, а последний, неизвестно, пойдет ли. Сворачивайся, в другой раз приедем, - строго сказал Никита, поднял сетку с рыбой и двинулся по тропинке.
      - Ну хоть бы еще одного окуня, - с досадой проговорил Мишка. - Как глупо бросать рыбалку в самое клевое время! - Он смотал леску, прицепил крючок за резинку, что крепилась на бамбуковом удилище, и побрел за другом, насупившись.
      - Не расстраивайся, Мишка, приедем в следующий раз, - утешал Никита. - Слышишь? Мы сегодня хорошо порыбачили, в другой раз больше наловим. А на суп и этого будет достаточно. - Никита поднял сетку с рыбой и поглядел в нее. - Посмотри, тут на неделю можно ухи наварить. Ну чего ты молчишь? - Он обернулся и посмотрел на Мишку.
      Тот брел следом, опустив голову. Тогда Никита остановился и сказал:
      - Ну хорошо, скоро каникулы, с ночевкой поедем.
      Мишка прошел мимо.
      Никита догнал его и тронул за плечо.
      - Ну чего ты дуешься?
      Мишка сердито повел плечом.
      - Вот еще злится! - Никита вздохнул и пошел следом. - Ну и молчи, я тоже буду молчать.
      Мальчики добрались до станции, не проронив больше ни слова. Никита купил билеты и сунул их в карман куртки. В вагоне сели друг против друга, оба молчали и глядели в темное окно, за которым уже ничего нельзя было рассмотреть, кроме отраженных в стекле скамеек и пассажиров. Потом Никита натянул кепку на глаза, прижался спиной к углу и задремал.
      Мишка то и дело поглядывал на него искоса. Эта ссора его тоже расстроила. Он чувствовал теперь, как внутри что-то гнетет. Как тяжело становится на сердце. Понимал, что не надо было так резко. 'Ведь мы одни на всем белом свете, - думал он. - Никто нам не поможет. Даже его отцу мы не нужны. Но я не хотел. Как-то само собой получилось. И он тоже хорош. Мог бы подождать еще полчасика. Успели бы и на последний поезд. Ничего бы не случилось'. Мишка вздохнул и отвернулся к окну.
      Работал Мишка пять дней в неделю. Только теперь продавал не газеты в метро и на улице, - там платили мало, а устроившись в торговую компанию, предлагал пассажирам: расчески, гребешки, ручки, блокноты, заколки для волос и прочие полезные мелочи, с которыми ездил в пригородных поездах.
      На другой день Никита, вернувшись из школы, пообедал, потом взял с полки Шолохова 'Тихий Дон', открыл на середине, где была закладка - старый зеленый трояк с Кремлевскими башнями - и стал читать.
      Мишка явился только к вечеру. Поел, затем сел в кресло, пока Алексея Ильича нет, и стал смотреть телевизор. Через некоторое время ему сделалось скучно, и он окликнул Никиту:
      - Ну, понравились отцу твои окуни? - спросил он.
      - Понравились, - ответил Никита.
      - Неужели! А он не скандалил, что ты вчера поздно вернулся?
      - Нет, не скандалил.
      - Что ж, совсем ничего не сказал?
      - Ничего.
      - Как, ничего? Разве он не спросил тебя, где ты вчера был? Откуда такая рыба? Выучил ли уроки? Разве ему не интересна вся эта ерунда?
      - Нет, не спрашивал.
      - Странно.
      - Что странно?
      - А то, что твоему отцу безразлично, где ты вчера пропадал. А может, ты в беду попал, помощь нужна, да мало ли что!.. Ты же сам вчера на реке сказал: 'Папа будет беспокоиться'. Разве не так?
      - Ну, сказал. Дальше что?
      - Неужели он не поинтересовался, где ты весь день шатался?
      - Он знал, что мы на рыбалке. А вчера он очень устал после работы...
      - Не ври, я все вижу, что у вас происходит! - возмутился Мишка. - Не любит он тебя. Он тебя даже не замечает! Ты ему безразличен!
      - Глупости! - Никита уставился на Мишку сердито.
      - Как ты не можешь понять! - воскликнул Мишка, теряя терпение. - Ты ему не нужен, понимаешь? Он не замечает тебя, как призрака! И твоя дурацкая химия не интересна ему. Он только пьет и... - Мишка запнулся, но все-таки продолжил: - и путается с женщинами! По ночам.
      - Что ты несешь? - возмутился Никита.
      - Что слышал.
      - Какая-то чушь.
      - Нет, я хочу, чтобы ты знал, как он к тебе относится. Если ты такой слепой.
      - Это не правда! - с трудом сдерживая себя от гнева, возразил Никита, глядя на Мишку в упор.
      - Путается! Все путаются и он тоже! - продолжал тот.
      - Ты врешь!
      - Но я ведь вижу.
      - Ничего ты не видишь!
      - Пьет и путается.
      - Заткнись, дурак!
      Мишка перевел на него блестящие от ярости глаза и сказал:
      - Дело твое, верить или нет, только я правду сказал. А ты лжешь.
      - Ты правду! Да? Ты правду! - закричал Никита и бросил книгу на журнальный столик.
      - Ну и сиди, нянчись со своим папочкой! - разозлился Мишка. - А я сам на рыбалку буду ездить. Один. - Мишка вскочил с кресла, вышел в коридор, оделся и, хлопнув дверью, побежал вниз по лестнице.
      Никита не сразу опомнился. В голове звенели Мишкины слова: 'Ты врешь! Путается с женщинами. Безразличен...' Никита давно приспособился к этой непонятной жизни с пьющим отцом и уже не видел ничего странного в его поведении, просто отец такой человек - особенный, все беды его происходят от неудачной карьеры ученого. Папа переживает из-за развала института. Но Никита никогда бы не поверил, что отец путается с женщинами. Ему это и в голову не приходило. Разве такое возможно? 'Мишка врет. Он разозлился на меня вчера, на рыбалке, потому и выдумал такую гадость', - решил он.
      Дик, увидав Мишку, когда тот выходил из подъезда, бросился к нему, виляя хвостом. От радости пес стал прыгать вокруг мальчика. Мишка достал из кармана куртки сухарик и дал Дику. Пес аппетитно захрустел. Тогда Мишка направился к тополю и сел под ним, облокотившись на ствол. Закурил. Дик обнюхал землю вокруг себя, подобрал крошки и подошел к Мишке, спросить еще угощения. Мишка дал ему последний сухарь и стал наблюдать, с каким удовольствием пес его грызет.
      Никита, тем временем, снова взялся за 'Тихий Дон', но дальше абзаца чтение никак не продвигалось. Смысл написанного не доходил до него - вместо этого в голову лезли одни только обидные мысли. Все крутились Мишкины слова: 'Безразличен', 'Призрак', 'Лжешь! Лжешь!..' Они повторялись, мерещились в тишине пустой гостиной и не позволяли ни на чем больше сосредоточиться.
      'Нет, нельзя позволять Мишке нести такой вздор, - рассуждал Никита. - Это не его дело, какие у нас отношения с отцом. Ему, конечно, тоже не легкая жизнь досталась. Нет у него никого кроме меня и Дика, поэтому он так расстроился вчера. Ему в школу надо. Иначе потом хуже будет, пропадет. Надо уговорить его взяться за учебу. Я заставлю его'.
      Продолжать чтение было бесполезно. Никита захлопнул книгу, положил ее на столик, подошел к окну и выглянул во двор. Мишка сидел под тополем и возился с Диком. Пес разлегся животом кверху, и Мишка гладил его. Тополь стоял уже совсем голый - приготовился к зиме. Во дворе было сумрачно и сыро. Никита улыбнулся, глядя на двух друзей. Потом собрался и вышел во двор.
      Дик, услыхав шаги Никиты, поднял голову и стал приветливо мести хвостом. Мишка обернулся, увидел Никиту и опять склонил голову над псом. Никита подошел и сказал:
      - Извини, я не хотел наорать на тебя.
      - Да ладно, я и сам много чепухи наговорил, - признался Мишка.
      - Это ты из-за вчерашней рыбалки обиделся?
      - Забудь.
      - Хорошо. - Никита сел рядом.
      - А суп вкусный получился, - признал Мишка.
      - Спасибо.
      - В следующий раз такой же свари.
      - Скоро каникулы, поедем на рыбалку с ночевкой.
      - Вот здорово! Побольше рыбы наловим! - оживился Мишка. - Это хорошо, что нам рыбу не нужно покупать в магазинах. Зачем ее вообще покупают, если наловить можно, правда?
      - Не все могут ловить. У кого-то на рыбалку нет времени или желания.
      - А мы можем. Нам очень повезло.
      - Очень.
      - Хочешь, пойдем в парк, - предложил Мишка. - Там сегодня оркестр играет, мороженое поедим, в тире постреляем.
      - Пойдем.
      Когда они поднялись, Дик тоже подскочил, но Никита ему приказал:
      - Будь здесь, Дик. Сторожи.
      Пес проводил друзей до арки, проскулил печально, слабо помахивая хвостом, дождался, когда мальчики повернут за угол, и затрусил под тополь. Там он покрутился, обнюхивая землю в том месте, где ел сухари, а потом ушел спать в будку.
      
      XVI
      В один из тех дней школу потрясло происшествие. Во время урока немецкого языка, который вела молодая учительница со странной фамилией Пилотт, Никита спросил разрешение выйти. До звонка оставалось еще много времени, и его отпустили.
      В коридоре слышались голоса из соседнего кабинета географии, дверь в который была приоткрыта. Какая-то девочка не очень уверенно перечисляла материки: '...Европа, Австралия и, и...' - пауза. 'Антарктида', - тихо проговорил Никита. 'Антарктида, - разочарованно подсказал учитель хрипловатым голосом досады. - Садись, пожалуйста. Ты забыла самый холодный континент'.
      Возле окон возила тряпкой по полу, оставляя за собой широкий блестящий след, пожилая и очень полная техничка с большими висящими щеками, которые придавали ее лицу брезгливое и одновременно суровое бульдожье выражение. На ней был синий халат с белесыми от стирки пятнами, на голове повязан серый шерстяной платок такого же тона, что и половая тряпка, ползающая по зашарканному линолеуму. Обычно техничка легко раздражалась на бегающих, скачущих, шумно горланящих на перемене ребят, тогда она ворчала, ругалась, потрясая в воздухе шваброй, как жезлом возмездия, и, поймав наудачу кого-нибудь из младших, больно сжимала его ухо до покраснения, пока выговаривала несчастному, как нужно себя вести. При этом ее многоступенчатый подбородок сотрясался, глаза свирепо суживались, на голых по плечи руках выступали жилы. Так она давала понять, что, при случае, сумеет наказать всякого хулигана. За сварливый норов ее не любили, назло бросали фантик, лепили к подоконнику опресневшую жвачку, грызли семечки, оставляя по углам шелуху, и обзывали 'слизнем'. На такое откровенное безобразие техничка вскипала, так что лицо ее багровело, она грозила кулаком и обещала пожаловаться директору. Сейчас она, выпрямившись, проводила Никиту подозрительным взглядом, но убедившись, что никакой угрозы порядку от него не исходит, вновь склонилась со шваброй.
      Туалеты находились в конце коридора. Каждый из трех унитазов отделялся деревянной перегородкой без дверцы. Стены повсюду были разрисованы и расписаны неприличными картинками и словами, почерпнутыми из телевизора, журналов и подхваченные на улице. Здесь вечно стоял резкий запах хлорки, потому что техничка очень усердствовала с дезинфекцией.
      Когда Никита вошел в туалет, то застал там старшеклассника. Кажется, тот учился в девятом классе, имени его Никита не знал. Парень сидел на полу возле унитаза, облокотившись на перегородку и вытянув ноги. Выглядел он несколько странно: можно было подумать, он спит, но при этом часто дышит, как будто задыхается - то ли ему очень жарко, то ли не хватает воздуха. Левый рукав закатан по плечо, выше локтя повис ремень от брюк, а возле ног валяется пластмассовый шприц с длинной иглой. Никита глядел с недоумением.
      Услыхав, что кто-то вошел, парень очнулся, будто вернулся в сознание, открыл мутные глаза, с трудом подобрал ноги, но подняться уже не смог. Увидев Никиту, он грустно улыбнулся.
      - Хо-очешь со мно-ой? Попробо-ть, э-это здо-орово, - проговорил он медленно, невнятно, язык его не слушался, словно ватный.
      - Да пошел ты! Дурак, - выругался Никита.
      Парень снисходительно ухмыльнулся, тряхнул головой и зажмурился, а потом снова провалился в бездну ощущений и странных видений. Он весь обмяк, руки бессильно опустились на пол, ремень петлей соскользнул на пол. А потом парень воспарил над унитазом, туалетом, школьным двором, городом и дальше устремился куда-то в космическое одиночество верхом на зеленом облаке, не очень послушном его умирающей воле. Потом он почувствовал себя легко, легче воздуха и превратился в ветер. Тогда он помчался к мерцающим радужным звездам, в чужие галактики, далекие и таинственные; устремился к счастливой мечте, которой не суждено будет сбыться. Между тем его организм боролся, цеплялся за вылетающую из него жизнь, старался удержать ее, как мог, из последних сил. Отравленный мозг порождал устрашающие видения. И полет оборвался. Мальчик упал в родном дворе, где его неподвижное тело обнаружила мать. 'Что с тобой, сынок?' - проговорила бедная женщина, всплеснув руками. 'Мама, помоги мне, - слабым голосом пробормотал он. - Помоги взлететь, пожалуйста'. - 'Я бы рада, сынок, но у меня нет больше сил', - прошептала она обречено, сквозь слезы. 'Мама, я хочу летать. Помоги, - снова простонал он и вдруг прошептал: - Я, наверное, умру'. - 'Нет! - вскрикнула несчастная мать. Лицо ее исказилось безграничным страданием. Понимая свою беспомощность, что ничего уже сделать нельзя, она рыдала и заламывала руки перед умирающим сыном. - Ты постарайся, ну попробуй, сынок, попробуй еще раз, хотя бы поднять голову. Вот так, уже лучше, милый. Дай мне руку теперь'. Они протянули друг другу руки, но не успели схватиться. Внезапно земля под мальчиком разверзлась, и он с криком провалился в полумрак какой-то шахты. Очнулся он в холодном подземелье, едва освещенном тусклыми фонарями, в зловонной липкой грязи. Он приподнял голову и осмотрелся. Здесь никого не было, но отсутствие кого-либо поблизости пугало не меньше, и сердце теперь сжимал зловещий страх ожидания беды. Как вдруг появились крылатые тени, они принялись шнырять вокруг и, заметив мальчика, начали слетаться к нему, хватать за руки, ноги, волосы, куда-то тянуть. 'Оставьте меня! - закричал он в страхе. - Я не хочу, не хочу! Я домой пойду! Где мама?!' Мрачная костлявая тень выплыла из-за угла, мелкие призраки, разочарованно огрызаясь, мигом упорхнули прочь, как летучие мыши. Огромная тень наклонилась над мальчиком, опустила к нему когтистую лапу и, стиснув его горло, подняла несчастного и поднесла к своему большому разинутому рту, чтобы поцеловать. В пустых глазницах копошились белые черви, во рту извивались змеи, которые с шипением открывали зубастые пасти. 'Отпусти, я хочу домой!' - слабо простонал мальчик. А потом сделал отчаянное усилие, схватившись обеими руками за сжимающую его горло лапу, и оторвал ее совсем. Призрак взревел и тотчас рассыпался, громыхая костями. Теперь бы скорее выбраться из этого подземелья. Мальчик поднялся на слабых ногах и двинулся к маячащему вдалеке яркому свету, опираясь руками о стены и по колени утопая в кроваво-красной жиже. Тут он пришел в себя.
      Тем временем Никита подошел к умывальнику и пока мыл руки глядел в зеркало на стонущего парня, который глубоко и редко дышал, шевелил губами, а под прикрытыми веками его глаза очень странно и быстро двигались. Никита выключил воду и, чувствуя недоброе, подошел к нему.
      - Эй, ты живой? - спросил он.
      Парень услышал его и глубоко вздохнул. Он поглядел на Никиту сквозь розовую пелену и невнятно прошептал что-то про смерть. Лоб его покрылся бисером пота. Пот струйками стекал по вискам. Тогда Никита поднял его холодную, как лед, руку, осторожно задрал рукав и увидел отчетливо проступающие под локтем исколотые вены и синяки, потом он попробовал нащупать пульс, но пульс был таким слабым, что трудно было его различить. Парень печально улыбнулся и прошептал еле слышно сухими губами, что-то невнятное и со вздохом уронил голову на плечо.
      Никита оставил его и поднял валяющийся шприц. В нем оставалось немного какой-то мутноватой жидкости. Никита посмотрел на длинную иглу, и его пробрало до мурашек. Нет, это невозможно, чтобы такой иглой проколоть вену! Озноб пробежал по его спине. Даже думать об этом противно. Никита поглядел на парня. Кажется, он знал его давно, не раз видел в коридоре, во дворе, где-то на улице, но разговаривать с ним прежде не приходилось: тот всегда крутился в сомнительной компании. Было странно, что он теперь лежит на полу такой слабый и беспомощный.
      Тут парень снова опомнился. С большим усилием он поднял дрожащую руку, схватился за штанину Никиты и жалобно прохрипел: 'Помоги мне!' И тут его стало рвать. Он отпустил Никиту, повернул голову и сам весь перевалился на бок. Рвало мучительно. Тело его содрогалось от судорог, он вывернул из себя светлую пенистую жижу. Затем, все еще продолжая откашливаться, он давился тошнотой, истекал слюной.
      Никита сначала остолбенел от ужаса и отвращения, но как только опомнился, бросил шприц и кинулся бежать из туалета. Сердце заходилось от страха. В следующую минуту его пронзила страшная мысль: 'А может, он умирает!'
      Когда Никита вошел в медицинский кабинет, молодая фельдшер Надежда Степановна сидела за столом и читала книжку, судя по обложке, какой-то безмозглый женский роман. Она неохотно оторвала глаза от текста и посмотрела на мальчика, который так запыхался от бега, что не сразу смог проговорить более-менее внятно.
      - Тебе чего? - спросила она.
      - Там, в туалете, на втором этаже, парню плохо, - наконец произнес он в сильном волнении. - Умрет еще.
      - Что с ним? - удивилась Надежда Степановна, откладывая книжку в сторону.
      - Передоза, - коротко ответил Никита.
      - Что? Какая передоза? - не поняла она.
      Но Никита больше ничего не сказал и выскочил вон, хлопнув за собой дверью.
      Недолго думая, Надежда Степановна поднялась, поправила перед зеркалом прическу, закрыла кабинет, быстро поднялась на второй этаж и вошла в туалет.
      Примерно через полчаса уже на перемене Никита увидел в окно, как два санитара выносят наркомана из школы на носилках. Парень был без сознания. Рядом шла очень взволнованная Надежда Степановна. Затем вышли директор Аркадий Трофимович, завуч Рожкова и еще кто-то из учителей. Все они были встревожены. Надежда Степановна положила свесившуюся руку мальчика на носилки. Потом его погрузили в машину скорой помощи и увезли.
      Никита стоял у окна, провожая взглядом белую машину с красным крестом на бортах, пока она не скрылась за углом школы. Фельдшер, директор и несколько учителей долго стояли на крыльце, о чем-то совещаясь. Никита задумался, ему снова представился лежащий на полу девятиклассник. 'Зачем он это сделал? - спрашивал себя Никита. - Ведь он может умереть'. Тут он вспомнил шприц с длинной иглой, и его нервно передернуло.
      После уроков Никиту вызвали к Аркадию Трофимовичу. Когда он вошел в директорский кабинет, Надежда Степановна и классная Марья Сергеевна тотчас оборвали беседу и уставились на него пристальным негодующим взглядом. Аркадий Трофимович хмурый и чрезвычайно взволнованный угрюмо посмотрел на Никиту, предложил ему сесть возле стола и попросил подробно рассказать о том, что произошло в туалете. Пока Никита говорил, Аркадий Трофимович вышагивал по кабинету, поглаживая подбородок, слушал сбивчивое объяснение мальчика, ни разу не перебив его вопросом. Потом он остановился возле окна, обернулся и стал глядеть на Никиту. Лицо Аркадия Трофимовича было напряжено, между бровями собрались серьезные складочки, в глазах мерцала тревога.
      Никита рассказал все, что видел. Больше он ничего не знал. Ответ Никиты видимо не удовлетворил Аркадия Трофимовича, он словно еще больше расстроился. После расспросов у Никиты внимательно проверили обе руки под локтями и осмотрели вены. Затем Надежда Степановна дрожащим от волнения голосом произнесла короткую речь об ужасных последствиях употребления наркотиков, и после этого Никиту отпустили.
      Когда Аркадий Трофимович остался один, он подошел к полкам с книгами. Там, с некоторых пор, вместо бронзового Сталина, теперь стоял пластилиновый бюст ныне покойной Катерины Игоревны. Аркадий Трофимович принялся его созерцать. Он гордился этой скульптурой, и когда к нему заходили посетители и вопросительно засматривались на произведение искусства, он отвечал просто: подарок молодого скульптора, его ученика. Любование художественным творением Никиты всякий раз помогало Аркадию Трофимовичу снять напряжение, избавиться от накопленных в душе тягостных чувств от многочисленных переживаний, и тогда ему становилось легче. После этого он производил несколько глубоких вдохов-выдохов и возвращался за письменный стол, к делу.
      На другой день уже вся школа знала о смерти девятиклассника. Он умер ночью, не приходя в сознание. Уроки были сокращены. После обеда Аркадий Трофимович собрал всех учителей в актовом зале. Заседание продолжалось около двух часов. Сначала выступал Аркадий Трофимович, он говорил долго, и речь его была жесткой. Потом явился какой-то лысый господин в очках и с буденовскими усами, - инспектор по делам молодежи, - он долго и пространно рассуждал о предупреждении наркомании среди подростков. Учителя слушали, вздыхали и переговаривались в полголоса: 'Боже мой, никогда бы не подумала, что Ваня колется'. - 'Тихий был, скромный паренек, правда, учился неважно'. - 'Но семья-то благополучная, родители много работают, дедушка есть'. - 'Вы замечали, как он изменился?' - 'Да он всегда был худощавым. Поди, разбери, что с ним'. - 'Но у него вся рука исколота!' - 'Как же это так? ума не приложу'. - 'Следить за ними надо лучше. Ни он первый такой, а то может и не последний. Эх, что еще будет?!'
      На следующее утро вместо первого урока учителя, каждый в своем классе, провели собрание с лекцией об опасности употребления наркотических веществ. Марья Сергеевна до полуночи готовилась, писала доклад, о чем она сразу же, прежде чем его читать, предупредила свой класс, чтобы отнеслись к ее труду с пониманием. Ученики ее надежды оправдали, выслушали в тихом унынии, а потом задавали вопросы. В ближайшую субботу Марья Сергеевна собрала родителей, с которыми говорила о наркомании вообще и о трагедии, которая потрясла школу.
      Никита потом часто вспоминал погибшего Ваню. 'Он, конечно, сам виноват, и никто не смог помочь ему спастись, ни врачи, ни даже ангелы, - рассуждал Никита. - Он убил себя сам. А меня-то чего допрашивали, руки смотрели, как будто я с ним заодно. Всполошились. Можно подумать, впервые наркомана увидели. Вон их сколько повсюду: на улице, во дворах, по подворотням шатаются, в клубе. Старшеклассники в саду травку курят почти каждый день после уроков. Раффельду предлагали. Он сам признался: 'Обещали, летать хочется от счастья и очень весело делается. Может, они и летают, только мне эта дурь не понравилась. Башку напрочь сносит. Раз попробовал за компанию - спасибо - больше не хочу. Сначала, конечно, было хорошо. Но потом весь вечер сам не свой, а после мозг так ломило на доли. Слава Богу, родители ничего не заметили. А дедушка поверил, будто я котлетой отравился в школьной столовой'. Так что Раффельд выкрутился. А Лешке вот хуже было. Однажды, после дискотеки, он сутки отходил. Познакомился там с девчонкой. Как зовут, не помнит. Яна, Аня, а может быть Рая? Забыл. Потанцевали, выпили. А потом к ним этот Ваня подошел. Лешка его хорошо запомнил: худой такой, бледный, и подружка эта Яна или Рая что-то там купила у него. Лешка все видел. А потом она к нему вернулась: 'Слабо, говорит, колесо закинуть?' Лешка расхрабрился и закинул. Унесся, говорит, в занебесный мир. Танцевал как заводной. А потом развезло. Так что утром все тело болело и ломало, как будто по нему стадо коров топталось или танк переехал. Говорит, сначала блевал, а потом весь день без сил валялся, как труп, но так и не признался родителям, что его из-за наркотика так развезло, побоялся, что на дискотеку в следующий раз не пустят. Сказал, в кафе отравился сосиской, они и поверили, ведь разбираться у них времени не было. С тех пор Лешка больше пробовать не хочет. Голова, значит, еще на месте. А вот у подружки его, Вали, по-моему, ее так все-таки зовут, дела давно уже были плохи. Лешка с ней потом несколько раз встречался, говорит, классная девчонка, хотя в жизни ей не повезло. Как-то вызвал ее на откровение, она и рассказала, как жила у своего приятеля. Из дома Валя ушла, потому что отчим пытался с ней спать. 'Негодяй этот ее отчим! - говорит Лешка. - Она сначала хотела с собой покончить, но тот приятель, как чувствовал, явился, по чистой случайности, как раз вовремя. Валя лежала в ванне доверху наполненной водой. Парень в последний момент подоспел и уговорил отдать ему бритву. Потом привел к себе на квартиру и посоветовал уколоться, чтобы легче стало, расслабиться, значит. Она и укололась. Когда человек лишен настоящего счастья, то начинает искать ему замену. Укололся и забылся в приятных видениях. Но это самообман. Нормальному человеку это кажется безобразным. Потом Валя с тем приятелем без конца зависала, пока его за распространение наркотиков не посадили. На дискотеке его и арестовали однажды'. Такая вот печальная история. Жаль девчонку, сейчас она лечится, пытается с наркотиками завязать. Хорошо, если вылечат, может новую жизнь начнет'.
      
      XVII
      О том, что произошло в школе, Никита пересказал Мишке со всеми подробностями. Умолчать было невозможно. Но смерть наркомана Мишку не очень удивила. Сказал, бывает, махнул рукой и сразу переключился на рыбалку: открыл Никите секрет, что на птичьем рынке выбор мотыля куда больше, чем в магазине 'Природа'.
      Подледная ловля оказалась увлекательной, зимой рыба тоже охотно клевала, особенно часто попадались окуни и караси. Коля располагал запасом снастей на все случаи жизни, и давал дельные советы.
      Мишке рыбалка даже снилась, если долго не выезжали на реку или на Ладогу, особенно зимой, то сны были солнечными, теплыми и даже радостными, но почему-то всегда с несчастным концом: каждый раз Мишке попадалась рыба большущая, во весь его рост, но когда он из воды ее вытягивал, когда собирался уже схватить рукой, чтобы с крючка снять, рыба обязательно срывалась и, сверкая чешуей, плюхалась в воду. От этого всплеска Мишка просыпался весь в слезах и, лежа в постели, рыдал от досады, пока не убеждался, что это всего лишь сон.
      - Ты чего стонешь? - спросил разбуженный его всхлипами Никита.
      - Я рыбу поймал, а она ушла, - промямлил Мишка, размазывая по щекам слезы.
      - Тебе это приснилось, - сказал Никита, зевая.
      - Все равно жалко, - продолжал стонать Мишка.
      - Это ничего, сны, бывает, наоборот сбываются, - успокаивал Никита. - Тогда на рыбалке по-настоящему повезет.
      Наступил март. В очередной воскресный день Никита и Мишка отправились рыбачить на Неву вдвоем. Зима сковала реку прочно, и когда пришла весна, Нева еще долго находилась под ледяным панцирем.
      Бледное солнце едва виднелось сквозь серую дымку, так что на него можно было смотреть сколько угодно, и казалось размером с луну. Белое небо над головой и заснеженная до горизонта земля с редкими темными перелесками - все слилось в холодном оцепенении. Рано утром мороз покалывал, румянил щеки и нос, но потом отпустил, потеплело. У реки стояла тишина. Время от времени доносилось курлыканье воронов, которые, чуя приход весны, кружили в небе парами. В маленькой березовой рощице уже по-весеннему звонко и весело перекликались синицы. Бурые тростники, устоявшие зиму, терлись стеблями и перешептывались дрожащим шелестом.
      Никита и Мишка вышли на берег и огляделись. Заснежено, холодно и неуютно было вокруг. Зато лунок оказалось достаточно, они все были подернуты мутной коркой льда, но вскрыть их было несложно. Тогда Мишка достал из рюкзака топорик и направился рубить лед, затянувший лунки, а Никита пошел за хворостом для костра.
      Очистив первую лунку, Мишка обрубил острые края, чтобы не порезать о них леску и принялся за следующую. Когда все было готово, он взялся за удочки: ту, что с кивком и блесной, он выпросил у Коли, другая, с поплавком, принадлежала Никите. Прикормив лунку дроблеными сухарями и хлебными крошками, Мишка достал из коробочки несколько мотылей, насадил их на крючок и опустил в воду, затем установил удочку на рогулине, присыпал лунку снегом, чтобы рыба под водой не пугалась бьющего, как в окно света, и пошел ко второй лунке. Там он сел на корточки и принялся удить, плавно поднимая удилище, чтобы блесна играла хорошо, как учил Коля.
      Тем временем Никита разжег костер и остался погреть над пламенем руки. Мишка, глядя на него, положил удочку и тоже пошел к костру греться. Он сел напротив Никиты и протянул к огню замерзшие руки. Огонь потрескивал, пламя играло, испуская белый дымок. Никита достал из рюкзака термос, налил в крышку-стакан чаю и подал Мишке.
      - Погреемся, потом еще сучьев подбросим. Костер побольше сделаем, - предложил Мишка, выпил чаю и вернул стакан Никите.
      - Там, в роще, неподалеку, дерево повалено, с него наломаем, - сказал Никита, наливая себе чай.
      - Поймать бы судака. Коля говорил, он зимой хорошо ловится на блесну.
      - Неплохо бы и судака. Дома с картошкой пожарим.
      - И папа будет доволен.
      Никита поглядел на Мишку, покачал головой и сказал:
      - Вот окончу школу, поступлю в университет и химиком стану.
      - Зачем это тебе?
      - Буду наукой заниматься. Эксперименты в лаборатории ставить.
      - Нужна тебе эта химия, - ухмыльнулся Мишка. - Вот я вырасту, делом займусь. Буду рыбу ловить и продавать. Представляешь, какие деньги можно загребать: наловил и продал.
      - Не представляю. - Никита сделал глоток чая и добавил: - Хотя, некоторые так и делают: разбогатели на браконьерстве.
      - Ну причем тут браконьерство?
      - Разве не так: на продажу сетями ловят.
      Но Мишка не соглашался и рассуждал по-своему:
      - Чтобы рыбу ловить, университетов кончать не надо, - продолжал он, зябко потирая руки. - Дикари и те ловят без твоей науки. Так что, если у тебя с химией не получится, добро пожаловать. Вместе будем делом заниматься. Разбогатеем. Рыбы много - нам на жизнь хватит, - заключил он.
      - Нет уж, спасибо. Я торговать ни за что не стану.
      - Ну, как хочешь.
      - Пойми же ты, Мишка, без школы никакое дело ты не освоишь. Останешься полоумным, и торговать не сможешь.
      - Это почему?
      - Учиться надо, чтобы знать, как свою жизнь лучше устроить. Твоих трех классов не достаточно.
      - Вот надоел, учиться, учиться!.. Эх! - горестно вздохнул Мишка.
      - В школе подходящую профессию освоишь. Слушай, а научись водить машину. Таксисты хорошо зарабатывают, - предложил Никита.
      - Ну да, на прошлой неделе, не слышал, что ли? по телеку предавали, - один таксист заработал: подобрал вечерком двоих пассажиров, а на другой день его в лесу нашли с перерезанным горлом и без машины.
      - Ну, хорошо, не таксистом, тогда хоть строителем.
      - Не надо, уж я как-нибудь с рыбой разберусь.
      - Рыбалка - это тоже хорошо, - вздохнул Никита. - Одно другому не мешает.
      - Из-за учебы я работать не успею, - возразил Мишка.
      - Успеешь.
      - Когда?!
      - Когда? По выходным и на каникулах.
      - Вот пристал со своей школой, а!
      - Бестолочь ты, Мишка. Вот я диплом получу, буду работать в чистой лаборатории, эксперименты ставить, как папа. Белый халат, колбы, склянки. Буду с профессорами рассуждать о научных достижениях. Представляешь, сделаю открытие в институте, запатентую его, гонорары буду получать.
      - Ты где живешь, в Америке, что ли? - усмехнулся Мишка. - Какие тут гонорары! Ученым, слышал по новостям? зарплату полгода не дают, а ты - гонорары. Смех с тобой только.
      - Ничего смешного, это сейчас так, а потом жизнь наладится. Настоящие ученые и без денег открытия делают. Папа на старости лет будет моими успехами гордиться. Однажды вы оба включите телевизор, а там диктор объявит: 'Профессор Никита Мальцев сделал выдающееся открытие в области жидкокристаллических полимеров'. Представляешь, у нас будут телевизоры на жидких кристаллах, экран плоский, как картина, и для глаз невредно. Смотри, сколько хочешь. Я новую лабораторию открою в институте, и знаешь, кто будет заведующим?
      Мишка поглядел на Никиту с улыбкой.
      - Мой отец, вот кто, - с достоинством объявил Никита.
      - Я так и знал, - давясь со смеху, проговорил Мишка.
      - Нельзя останавливаться на полпути. Папа не успел, его лаборатория развалилась, - продолжал Никита. - Ему будет приятно знать, что его сын - выдающийся ученый. А главное, то, что не успел сделать он, сделаю я.
      - Вот заладил, папа, папа! - сказал Мишка. - Противно.
      - Эх, ничего ты не понимаешь, - вздохнул Никита, допил чай и стал убирать термос в рюкзак.
      - Я-то понимаю, нелегко тебе будет с наукой твоей, - проговорил Мишка, глядя на огонь.
      - Русские всегда что-нибудь открывают, а иностранцы этим пользуются, - продолжал Никита. - Вот, Менделеев открыл периодическую систему, она ему во сне приснилась, теперь весь мир пользуется и хоть бы спасибо ему сказали.
      - Надо ему больно.
      - Вот настоящий ученый никогда не сдается. Идет до конца. И не обязательно, есть у него деньги или нет. Он все равно делает открытия.
      - Без денег и незачем открытия делать, - махнул рукой Мишка.
      - Эх, бесполезно с тобой говорить, Мишка, - разочарованно заключил Никита. - Ты ничего не понимаешь.
      - Все я понимаю.
      - Нет, не понимаешь. Мозги у тебя рыбьи.
      - Вот еще, химик несчастный.
      - А ты кроме рыбы, больше ни о чем не думаешь.
      - А твои ученые мрут с голоду или бегут за границу.
      - Это временно. Подожди, все изменится. Ломоносов пешком из Архангельска в Москву пришел, чтобы учиться! И денег у него не было. Не дойди он тогда, неизвестно, как бы наша наука потом состоялась. А может, и вообще ничего не было бы.
      - Мечтатель - вот кто ты, - покачал головой Мишка. - Пошел я, а то заговоришься с тобой и всю рыбу упустишь. - Он поднялся и зашагал к лункам, проверить удочки.
      Никита подбросил пару толстых сучьев в костер и направился следом.
      Мишка удил на мотыля, и вскоре у него клюнуло, он вытащил окуня, бросил его на лед, насадил на крючок наживку и снова опустил его в воду. Через несколько минут опять попался окунь. Потом еще один. Рыбы скакали на льду, сверкая серебряными боками. Никите с уловом не везло, словно вся рыба к Мишке потянулась. Но когда Мишка поймал пятого окуня, клев и у него прекратился. Тогда он собрал добычу в сетку и пошел к костру греться.
      Огонь, не находя свежих сучьев, трепетал чуть живой от голода. Ослабев, он потрескивал в золе, требуя, чтобы ему подбросили еще. Подойди Мишка к костру на несколько минут позже, огонь бы совсем зачах, помигал бы в углях красными огоньками на прощание и сдох бы совсем. Мишка подбросил ему последнюю охапку хвороста и пошел в рощу к поваленному дереву, о котором говорил Никита, чтобы нарубить сучьев.
      Никита, не поймав ни одной рыбы, решил, что лунка сделана в неподходящем месте, взял свой топорик и пошел прорубать другую.
      Мишка рубил толстый сук, когда вдруг ему послышалось, словно позвали его откуда-то с неба. Он выпрямился и прислушался, соображая, чей это голос. Кто может звать его здесь, посреди рощи, когда он тут один? Через мгновение таинственный голос позвал его снова:
      - Мишк-а-а!
      Он огляделся по сторонам и оробел, что же это такое? Вокруг тишина, и только этот голос с небес доносится. Тогда Мишка поднял охапку нарубленных веток и поспешил к реке, недоумевая, что за чертовщина такая? Выходя из рощи, он снова услышал зов. Крик повторился отчетливее. Мишка вздрогнул и остановился, прислушиваясь. Это был страшный отчаянный вопль, и донесся он теперь ни с неба, а со стороны реки. Это был голос Никиты:
      - Мишка! Мишка-а-а!..
      Мишка бросил топор, ветки и, что есть духу, помчался к реке. Там он увидел торчащую среди льда голову Никиты. Он тонул.
      Пока Мишка ходил за хворостом, Никита взялся прорубать лунку. Как вдруг под ногами стукнуло что-то, по льду пошла трещина, раздался звонкий треск, словно струна лопнула, и тотчас прозвучал громкий ледяной выстрел. Лед под мальчиком проломился внезапно. Никита даже не понял, как оказался в воде. Льдины разошлись и сдвинулись по течению. Топорик выскочил из рук и пропал в темной глубине. Никита, раня в кровь руки, отчаянно хватался за острый край льдины. Понимая, что самому не выбраться, он стал звать Мишку.
      - Держись! - воскликнул Мишка, подбегая к берегу. - Я сейчас! Только держись! Не тони!
      Мишка выскочил на лед, припаянный к берегу, а дальше медленнее, шаг за шагом, стал приближаться к Никите.
      - Ползи! - прокричал ему Никита.
      - Сейчас! Я сейчас! - бубнил Мишка, с ужасом глядя на лед под собой. - Только держись, крепко держись. Я сейчас.
      - Ляг на лед! - снова закричал ему Никита. - Ползи, провалишься!
      Мишка послушался, растянулся на животе и дальше стал продвигаться ползком, как ящерица.
      Напитавшаяся студеной водой одежда Никиты была тяжела и тянула вниз. Все труднее было держаться на поверхности. Ноги свело холодом, будто держал его кто-то мертвой хваткой и пытался увлечь под воду. Никита с ужасом думал о разгромленных на Неве фашистах, представляя, как скелеты немецких солдат тянут со дна свои костлявые пальцы и хватают за ноги, чтобы утащить под лед.
      - Держись, ты только держись!.. - причитал Мишка от страха. - Я сейчас. Держись, родненький, только не тони! - Мишка полз смело, а сам хныкал. Слезы застилали глаза, горячими струйками текли по щекам, и под носом сделалось мокро, но Мишка этого не замечал.
      Ползти было страшно: лишних движений боязно сделать. Мишка продвигался вперед, с замиранием сердца ожидая, что вот сейчас под ним лед тоже провалиться и тогда - конец.
      А лед угрожающе потрескивал и звякал. 'Самое главное - не торопиться, - думал Мишка. - Двигаться плавно без резких движений, тогда лед не заметит моей тяжести и не станет так жутко трещать и обрушаться'.
      Мало-помалу Мишка приближался, и Никита протянул ему свободную руку, в то время как другой он отчаянно цеплялся за край льдины, покрасневший от его крови.
      'Только бы не сорваться, - шептал Никита, из последних сил цепляясь ногтями за лед. - Надо держаться'.
      Подползая к Никите, Мишка стал тянуть к нему руку. Он двигался сантиметр за сантиметром, пока пальцы мальчиков, их ладони не сцепились крепко, и Мишка, напрягая все силы, начал тянуть друга из воды. Опоры у него не было, ноги и руки скользили, - тщетно он пытался цепляться пальцами, ногтями за лед, и только ранил их в кровь.
      А ледяная смерть, крепко ухватив Никиту за ноги, тянула его в глубину. Он отчаялся. Нет, не перетянуть Мишке, не отнять у Костлявой добычу. Вцепилась она мертвой хваткой, - не отпускает.
      Как вдруг Никите, словно голос послышался с неба. И голос тот был очень похож на мамин, который помнился с детства. Этот голос повторял ему: 'Нож, нож в кармане'. Тогда Никита опомнился и прокричал Мишке:
      - Нож! Достань нож из кармана!
      Мишка тотчас вспомнил о своем ножике, сунул свободную руку в карман куртки, достал складной нож, вынул зубами лезвие и вонзил его в лед. Получилась опора. Теперь тащить стало легче. Мишка двигался задом, как червяк, вытягивая Никиту из воды, и опираясь на нож. Смерть, уступая, ослабила хватку, и Никита подался вперед. Напрягая все силы, ему, наконец, удалось забраться с ногами на льдину. Мальчики перевели дыхание и поползли.
      Как только они оказались на берегу, Мишка бросился за ветками, которые он успел нарубить, принес их и принялся раздувать костер. Никита стоял у потухшего костра ни живой, ни мертвый, дрожащий и задыхающийся в мокрой одежде. Мишке пришлось разжигать костер заново. Наконец огонь радостно вспыхнул и с аппетитом затрещал хворостом. Затем непослушными от холода пальцами Мишка помог Никите раздеться. Потом стянул с себя свитер, штаны, куртку, шапку и отдал ему. У костра было теплее, но Никиту все равно трясло от озноба, и говорить он не мог еще долго. Мишка, оставшись в одной рубашке и трико, скакал возле костра, размахивая руками, словно отгоняя от себя мороз. Мокрые ботинки Никита поставил на горячие угли, вынутые из костра, потом сел на бревно, а ноги придвинуть поближе к огню. Но согреться было невозможно, а ногам от пламени сделалось только больно, как будто их сжимали раскаленными тисками.
      - На-на-до беж-жать на с-станцию, - с трудом проговорил Никита.
      - Да, сейчас, сейчас идем, - ответил Мишка. - Я только вещи соберу.
      Он принялся запихивать мокрую одежду в рюкзак.
      - Как же это случилось? - спрашивал он между тем.
      - С-сам не з-знаю, - с трудом ворочая языком, ответил Никита. - Ло-лопнул л-лед по-под но-ногами, и я у-упал.
      - Сейчас, - успокаивал Мишка, - потерпи немного, добежим до станции, там попросим у кого-нибудь сухую одежду для тебя.
      - Хо-холодно оч-чень, - повторял Никита. - Но-ноги болят.
      - Скажи, ты сможешь идти? - Мишка с беспокойством глядел на него.
      Никита кивнул и стал натягивать свои мокрые, но теплые от угля ботинки.
      - Поднимайся, идем теперь, - сказал Мишка, надевая на плечи рюкзак.
      Никита поднялся с трудом, опираясь на Мишкино плечо.
      Как только мальчики добрались до станции, сразу направились к домику диспетчера. На платформе стояли несколько человек в ожидании поезда, они проводили пацанов недоумевающим взглядом.
      Мишка постучал в дверь. Через минуту им отворила пожилая женщина в форме железнодорожной службы и в фуражке с кокардой.
      - Чего вам нужно? - строго спросила она.
      - Тетенька, мы... мой друг в реку провалился, - жалобно проговорил Мишка, и его глаза слезно заблестели.
      Диспетчер посмотрела на дрожащего Никиту и покачала головой:
      - Ах, несчастные! Как же вас угораздило-то?
      - Тетенька, может, у вас телогрейка найдется? Одолжите, а? - попросил Мишка и показал рукой на Никиту: - Ему плохо. Замерзает.
      Диспетчер оглядела мальчишек с ног до головы и сказала:
      - Что ж заходите, бедные вы бродяжки! Посмотрю, что у нас есть. Может, чего списанное найдется. - Она впустила мальчиков и захлопотала. - Сейчас чаю поставлю, согреться. Как звать то вас?
      Мишка назвал себя и Никиту.
      - Господи, вот угораздило-то на весенний лед выйти, - проговорила диспетчер. - Коварный лед. Чего вы на реку-то пошли?
      - Мы рыбачили, - жалобно промямлил Мишка.
      - Э-эх, горе-рыбаки. Вы на поезд, никак, в город едете? - спросила она.
      - Угу, - оба закивали.
      - До поезда еще двадцать с лишним минут. Посидите, погрейтесь, у меня тут тепло. - Она собрала разбросанные по столу бумаги в стопку. Поставила кружку и стакан, положила в них по кубику рафинада, кинула по чайному пакетику и, когда закипела вода в алюминиевом электрическом чайнике, налила кипятка. - Вот выпейте пока чаю. А я посмотрю что-нибудь из одежды. Сейчас вернусь.
      Диспетчер вышла в соседнюю комнату темную и маленькую, наверное, это была бытовка. А мальчики сели за стол и стали пить чай. Мишка сразу согрелся, а Никита трясся в ознобе и грел руки, обхватив ладонями свою горячую кружку.
      Обстановка в помещении была необычная: напротив окна находился тумблер - панель с кнопками, включателями и лампочками, горящие белым, зеленым и желтым цветами, переговорное устройство. Были тут стол с телефонами, шкаф, в углу стоял железный сейф.
      Вскоре диспетчер вернулась с рабочей фуфайкой и шерстяными носками для Никиты.
      - Вот, надевай.
      Никита снял с себя куртку и отдал ее Мишке. Потом надел носки и фуфайку пахнущую солидолом и немного замаранную, но зато очень теплую.
      - Можете не возвращать, - сказала диспетчер и объяснила: - Все не решалась выбросить, думала, понадобится. И вот, надо же, пригодилась теперь.
      - Спасибо, - сказал Никита.
      - В бегах, что ли? Из детского дома? - спросила она.
      - Нет, мы домашние, тетенька, - объяснил Мишка.
      - Что же это, родители не смотрят за вами? - с осуждением промолвила она. - Совсем о детях забыли!
      - Они работают, заняты очень, - нашелся Мишка.
      - Эх, никому нынче дети не нужны, - покачала головой диспетчер. - Даже родителям. Сейчас ваш поезд прибудет, - объявила она. - Собирайтесь.
      Всю дорогу Мишка задумчиво глядел то в окно, то на Никиту, который сидел, закрыв глаза. Мишка не хотел его беспокоить. Но его все подмывало спросить кое о чем, и наконец, он решился:
       - Послушай, а откуда ты узнал, что у меня нож в кармане? Там, на льду, когда я тебя тащил из воды.
      Никита открыл глаза, задумался, вспоминая, как таинственный, очень похожий на мамин голос, подсказал ему о ножике, и потом ответил:
      - Догадался.
      - Ты что ясновидящий?
      - Не знаю, бывает так, будто кто-то подсказывает мне в трудную минуту.
      - Знаешь, а я тебя тоже не сразу услышал. В той роще мне почудилось, будто завет кто-то. Я даже не понял, чей это голос. Испугался вначале, вдруг это привидение или души убитых фашистов крадутся, поэтому быстренько пошел на берег. Странно все это, да?
      - Очень странно, - согласился Никита и закрыл глаза.
      На другой день, ближе к вечеру, ему стало плохо. А ночью Мишка увидел, что Никита весь красный ворочается, жаром горит и не может подняться с постели. Алексея Ильича дома не было. Тогда Мишка вызвал скорую. Никиту увезли в больницу с диагнозом воспаление легких, назначили лечение и положили на две недели.
      Мишка каждый день навещал друга с апельсинами, яблоками и книгами.
      - А как папа? - спрашивал Никита.
      - Работает все дни. Не волнуйся, с ним все в порядке, - сказал Мишка и крепко сжал кулак.
      - Ты ведь ему ничего не говорил о моем купании в ледяной реке?
      - Нет, ничего. - Тут Мишка хотел было сказать, что отец и не спрашивал, и вообще, не догадывается, что его сын уже больше недели в больнице лежит, но вовремя спохватился и вместо этого проговорил: - Думает, что у тебя обыкновенная простуда. - И с этими словами он еще сильнее сжал кулак.
      - Спасибо тебе, Мишка.
      - Кстати, он про тебя спрашивал, - продолжил Мишка врать, сжимая кулак до боли в ладони от впившихся в нее ногтей.
      - Спрашивал! - у Никиты тотчас загорелись глаза.
      - Да, спрашивал, как ты тут в больнице, живой или мертвый. - Мишка криво улыбнулся.
      - Скажи ему, что я скоро поправлюсь. Что я очень хочу домой. Пожалуйста, скажи ему, чтобы он не волновался за меня, ладно?
      - Ладно, передам. Ты только поправляйся скорее. Он тебя тоже ждет. Мы все тебя ждем, - Мишка сделал ударение на слове 'все'. - Кстати, завтра опять Колька с Митькой к тебе придут, после уроков. Они обещали.
      - Я буду вас ждать.
      - Ну, мне пора. Я сегодня попробую сварить куриную лапшу, как ты учил. Завтра тебе принесу, а то вас тут плохо, наверное, кормят. Ну я пошел?
      - Валяй.
      Никита пожал Мишкину руку.
      Выйдя из душной палаты и закрыв за собой дверь, Мишка плюнул и выругался от досады: 'Эх, дружище, пьет твой папочка, как свинья! Даже о тебе не вспоминает. Несет какой-то бред о коммунистах и каком-то черте Вертляковском, сволочь! Вот вам Менделеев и Ломоносов с вашей наукой. Ей Богу, не понимаю я этих химиков'. Тут Мишка посмотрел на свои ладони, на глубокие красные дуги, оставленные впившимися ногтями, глубоко с досады вздохнул и поспешил домой.
      
      XVIII
      Пока Никита лежал в больнице, Алексей Ильич пропил все деньги, опомнился и вернулся на овощной склад, где работал уже с полгода. На сей раз его не выгнали, но сделали последнее предупреждение. Мишка зарабатывал торговлей в метро и поездах, но тех денег едва хватало на скромную еду. Он сам хозяйничал на кухне, старательно избегая встреч с Алексеем Ильичем. Никита просил Мишку присматривать за отцом, если вдруг тот начнет пить, но не выдавал другу своей грустной тайны и очень беспокоился, как бы отец не напился без него и снова не полез в петлю. Но к счастью все обошлось. Когда Никиту выписали из больницы, в квартире был полный порядок, и отец уже таскал мешки, разгружая вагоны, фуры, корабли, самолеты и летающие тарелки из других галактик, как он сам, бывало, с грустной иронией перечислял.
      Никита был еще слаб и провел дома одну неделю. Поправившись окончательно, он вернулся в школу повеселевшим и с решимостью взялся осваивать пропущенные темы, чтобы ни дай Бог в четверти не вышла хоть одна четверка. Теперь Никита чувствовал в себе прилив сил. Готовился он к урокам, как одержимый. Учителя изумлялись упорству мальчика и его неуемной энергии. Некоторые из них опасались, как бы с ребенком не произошло переутомление или нервный срыв. Но ничего такого не случалось, а все мысли и желания Никиты в те дни сосредоточились только на одном: в конце четверти и учебного года он мечтал показать отцу дневник, в котором стоят одни пятерки, и это было важнее всего.
      Как-то раз, вернувшись с работы, Мишка поел, включил телевизор и стал ждать, когда освободится Никита от своих уроков, чтобы пойти с ним в парк, как договорились накануне. Но время шло, а Никита все не поднимался из-за стола. Начинало темнеть, и Мишка, теряя терпение, елозил в кресле, поднимался, глядел на Никиту в широкую щель приоткрытой двери, пожимал плечами и снова падал в кресло. По телевизору, как назло, ничего интересного не показывали. В конце концов, Мишка не выдержал и вошел в комнату. Никита сидел за столом, уставившись в одну точку на стене, и ничего не делал. Мишка подошел к нему, похлопал по плечу и спросил:
      - Ты чего?
      Никита не ответил.
      - С тобой все в порядке? - повторил Мишка.
      - Да, - произнес Никита, одними губами.
      - Уже два часа тебя дожидаюсь, - сказал Мишка с досадой.
      - Я учу, - Никита снова опустил глаза в книгу.
      - Чего ты такое учишь? - Мишка тоже заглянул в его книгу.
      - Параграф двадцать шестой, - задумчиво проговорил Никита. - Никак не пойму, почему, все-таки, Наполеон ушел из Москвы?
      - Ты чего, спятил, что ли?
      - Здесь написано, все могло быть иначе. Ну хотя бы мог оставить в Кремле своего короля с армией и высылать продуктовые пайки. Так до весны бы и продержались.
      - Может, тебе лучше отдохнуть, а? - посоветовал Мишка. - Бросай ты этот дурацкий учебник. Там все врут. Пойдем лучше в парк.
      - Нет, Мишка, великий стратег ошибся. Почему? - продолжал размышлять Никита, глядя в книгу, как загипнотизированный. - А потому что он никакой не великий. Шарлатан.
      - Слышишь? по тебе Дик скулит, тоже соскучился, - канючил Мишка. - А в парке новые карусели поставили, американские, и аттракционы тоже завезли. Там теперь стоит такой серьезный робот, у него вместо живота - круг с цифрами и знаками. Он судьбу предсказывает, всего за сотню, пойдем?
      - Да, сейчас, - прошептал Никита. - Сейчас уже, немного осталось. - Снова погрузился в чтение.
      - Он сошел сума, - обреченным голосом произнес Мишка и бросился на койку, которая от его неожиданного падения отчаянно проскрипела. Мишка проворчал: - Дался тебе этот Наполеон.
      - Скоро экзамены, - объяснил Никита. - Первый - по истории.
      - Ну и что? Успеешь еще приготовиться.
      - Погоди.
      - Сколько можно! - Мишка перевернулся на живот и, задрав кверху ноги, принялся болтать ими в воздухе. Потом хитро прищурился, поглядел на Никиту и сказал: - Пойдем, об экзаменах спросишь у того робота. Представляешь, он тебе номера билетов предскажет!
      - Деньги он вымогает, а не судьбу предсказывает, - отрезал Никита. - Разве можно железяке доверять?
      - Ты ничему не веришь, - с досадой бросил Мишка.
      - Я в свои силы верю, - ответил Никита. - Историю все равно сдавать придется.
      Мишка покачал головой и вздохнул:
      - Офигеть!
      С учителем истории, Александром Платоновичем Кураевым, у Никиты давно сложились дружеские отношения. Никита никогда бы не позволил себе подвести любимого учителя. Потому он тщательно готовился к очередному экзамену, который будет принимать большая комиссия. В составе этой комиссии зачем-то будет историк из другой школы. И это вызывало всеобщее негодование.
      Александр Платонович был уважаемым педагогом. Коллеги ценили его богатый опыт, а ученики любили за искренность, открытость и юмор, хоть и спрашивал он на уроках всегда строго, но никогда не заваливал вопросами на экзаменах. Он часто приглашал Никиту к себе домой, где собрал богатую библиотеку, и давал ученику редкие и дорогие книги, которые невозможно было нигде больше найти или купить в магазинах из-за высокой цены. Книжное собрание учителя приводила Никиту в восторг и притягивало.
      Кураевы жили в старом доме на Уральской в маленькой уютной квартире. Старики ко всем были гостеприимны, а Никиту принимали с особым удовольствием. Александр Платонович нашел в мальчике замечательного собеседника. Жена его, Валентина Михайловна, ожидая Никиту, обычно готовила яблочный пирог, зная, что мальчик его очень любит. Похожие пироги много лет назад пекла Анастасия Кирилловна, их вкус Никита будет помнить всегда. Анастасия Кирилловна и Валентина Михайловна были долгое время знакомы, они работали в редакции детской литературы. До ухода на пенсию, Анастасия Кирилловна служила редактором, а Валентина Кураева до сих пор занимается переводами детских книг современных английских писателей.
      В следующий раз Александр Платонович пригласил Никиту на чай в воскресенье. 'Недавно купил Льва Гумилева, - похвастался он. - Хорошая вещь. Приходи к шести, побеседуем. Дам тебе почитать'.
      В тот день драное, как грязная тряпка, небо беспрестанно сыпало тяжелыми хлопьями. Когда Никита вышел из дома, снег усилился, и хлопья шлепали по лицу, ложились на шапку и куртку. Ботинки скользили и утопали в снежной жиже. Скрипнув дверью, Никита вошел в маленький подъезд, стряхнул с себя талые кляксы и стал подниматься по узкой лестнице на второй этаж. Он подошел к двери и позвонил. Скоро за дверью послышались шаги и затем щелканье замка. Открыл сам Александр Платонович. Это был крупный, усатый, седоволосый человек лет пятидесяти.
      - А вот и наш дорогой гость пожаловал! - Воскликнул он. - Проходи, Никита, проходи.
      - Здравствуйте, - сказал Никита.
      - Здравствуй, мой друг, - учитель добродушно улыбнулся. - Замерз, наверное, прохладно что-то сегодня. Весна в этом году не торопится.
      - И вовсе не замерз, - ответил Никита. - Не так уж и холодно, вот только сыро.
      Но Александр Платонович похлопал ученика по плечу и проговорил, словно не услышав его:
      - Ничего, у нас тепло, согреешься. Валентина Михайловна как раз уже и пирог испекла. Сейчас почаевничаем.
      Пока Никита снимал куртку и ботинки, Александр Платонович расхваливал достоинства сегодняшнего пирога, будто он сам над ним хлопотал. Но был он не так поворотлив, тем и оправдывал свое нежелание возиться на маленькой жаркой кухне у плиты. Впрочем, готовить Александр Платонович не любил, сам не раз в этом признавался.
      Кроме хозяев в квартире проживал сибирский кот по кличке 'Филемон'. У него был густой голубовато-серый мех и пушистый хвост, а на большой круглой мордочке всегда отражалось некое философское умозаключение, которое было доступно только его пониманию. Филемон, этот добродушный и гостеприимный лентяй, обычно встречал Никиту уже в гостиной или же сидел на полу перед входом в комнату. Сидит как статуя, прищуривается, присматривается к гостю, а когда тот проходит мимо, Филемон выгибает дугой спину и трется о ноги сначала одним боком, затем другим - приветствует, ждет к себе внимания и ласки. После того как ему оказали почтение, погладили мягкую шерстку, он сопровождал гостя к столу, устраивался где-нибудь на журнальном столике или спинке дивана и, прикрыв желтые глаза, тихо слушал разговор. Еще одна особенность Филемонова характера заключалась в том, что на руки он никому не давался, кроме Валентины Михайловны. Только к ней он запрыгивал на колени и уютно укладывался с приятным мурлыканьем, позволяя хозяйке поглаживать его дорогой сибирский мех.
      Никита поприветствовал Филемона и прошел в гостиную. Валентина Михайловна как раз накрывала на стол, и они поздоровались. Это была высокая полная женщина, с темными волосами, в которых серебрилась седина, на затылке волосы были собраны в клубок; на ее носу сидели очки, большие, как глаза у совы, а тонкие губы расплывались в добродушной улыбке.
      - Сейчас, Никита, сейчас, дорогой, - заботливо говорила она, - уже все готово. Пирог на славу удался. Присаживайся.
      Валентина Михайловна поспешила на кухню и вскоре вернулась, неся на большом серебристом подносе пирог, поставила его в центре стола и затем принялась расставлять блюдца и чашки. Филемон сидел на полу и облизывался. А Никита достал из рюкзака книги и положил их на колени.
      Маленькая гостиная освещалась люстрой-тарелкой, не очень красивой, но довольно яркой. Здесь, в этой комнате, на полках от пола до потолка располагалась большая часть библиотеки. Впечатляющее собрание. Книги у Кураевых были повсюду: плотно заполненные стеллажи в длинной прихожей, в гостиной и в спальне; во всех комнатах отчетливо ощущался запах книг, какой обычно стоит в библиотеках. В гостиной помещались небольшой стол со стульями, диван, журнальный столик, обычно заваленный книгами, старенький черно-белый телевизор возле окна и торшер с расписанным васильками абажуром, он стоял в углу. На стене, над диваном, висела большая картина, написанная маслом: 'Вид на Адмиралтейство со стороны Невы' - современная работа. Эту картину Александру Платоновичу подарил бывший ученик, ныне художник, зарабатывающий на жизнь в каком-то рекламном агентстве.
      Александр Платонович вернулся с чайником и начал разливать по чашкам заварку, а потом добавлять кипяток. Валентина Михайловна тем временем принесла сахарницу и вазочку, доверху наполненную конфетами.
      - Ну, все готово, - проговорил Александр Платонович, потирая руки. - Полный порядок.
      - Я книги принес, - сказал Никита.
      - Хорошо, положи их туда, на столик, - отвлеченно попросил Александр Платонович. - Сейчас нарежем пирог, и готово.
      - Я сама нарежу. - Валентина Михайловна взяла большой нож.
      - Замечательно, тогда я сажусь, - с довольной улыбкой проговорил Александр Платонович.
      Никита положил книги и вернулся за стол.
      - Я побуду с вами совсем недолго, - сказала Валентина Михайловна, - меня ждет работа.
      - Ее всегда ждет работа, - заметил Александр Платонович. - Впрочем, это лучше, чем наоборот, верно?
      Никита кивнул.
      - Да уж, хоть и стара я уже, а работы, как у молодой - много, - вздохнула Валентина Михайловна, раскладывая толстые ломти пирога по блюдцам.
      - Но тебя никто больше не заставляет работать, - сказал Александр Платонович, размешивая сахар в чашке. - Оставь ее, Бог с ней, с этой работой.
      - Как оставить? - возмутилась Валентина Михайловна. - Что ты такое говоришь? Я не могу.
      - Хм, она не может.
      - Не могу, и все тут.
      - Ну, тогда и не жалуйся.
      - Эх, так ведь, когда пожалуешься, легче на душе делается, - объяснила Валентина Михайловна. - Ты ведь понимаешь?
      - Понимаю, - согласился Александр Платонович.
      Она положила нож, села напротив Никиты и поинтересовалась:
      - Как поживает твой папа?
      - Хорошо. Правда работает с утра до вечера, иногда до утра, - сказал Никита.
      - Ах! Как он бедный надрывается! - Валентина Михайловна с сочувствием покачала головой.
      - Молока? - спросил Александр Платонович, подняв молочный кувшинчик.
      - Да, пожалуйста, - ответил Никита.
      Александр Платонович добавил молока в чай Никите, потом себе.
      - Вам хватает на жизнь? - снова спросила Валентина Михайловна.
      - Вполне, - сказал Никита.
      - Но больно уж ты худой, как я посмотрю. Тебе надо бы есть побольше, - проговорила она, поправляя белый кружевной платок на плечах.
      - Он после болезни, дорогая, - обычным тоном сообщил Александр Платонович.
      - Болезни?! - воскликнула Валентина Михайловна и сочувствующе посмотрела на Никиту. - Какой такой болезни?
      - Воспаление легких, - объяснил Александр Платонович.
      - Боже мой! Бедный мальчик! - с ужасом в глазах проговорила она. - Что же с тобой случилось?
      - Под лед провалился, - снова сказал Александр Платонович за Никиту. - На рыбалке.
      - Как же это? - покачала головой Валентина Михайловна.
      - Да я сам виноват, надо было лед проверить, прежде чем выходить на него, - проговорил Никита.
      - Мальчик мой, будь внимательней в другой раз, - сказала Валентина Михайловна. - Это ведь очень опасно. Ты же мог утонуть!
      - Ничего, жив он, жив, - заметил Александр Платонович. - Чего об этом теперь вспоминать. Он все понимает. В следующий раз так не сделает, верно говорю? - Посмотрел на Никиту.
      - Да, я буду осторожней, - ответил Никита и откусил от ломтя пирога большой кусок.
      - И все-таки тебе, милый друг, надо лучше питаться, - продолжала Валентина Михайловна. - Ешь больше зелени и апельсины. Весна - витамины требуются, тем более растущему организму.
      Никита пожал плечами.
      - Послушай, дорогая, - вступился Александр Платонович, - не томи парня разговорами о болезнях. Он слишком молод для этого и уже давно поправился, а располнеть он еще успеет, - Александр Платонович подмигнул Никите. - Вот, я в его возрасте тоже был худой, как щепка. А сейчас, видишь, как ты меня раскормила? - Он улыбнулся жене и погладил свой живот. - У мальчика все еще впереди. Вырастит, женится.
      - Это еще какая жена попадется, - серьезно сказала Валентина Михайловна и запила свои слова чаем.
      - Рано, рано об этом, - заметил Александр Платонович. - Вот выучится, тогда и найдет себе подружку, верно?
      Никита кивнул.
      Тем временем Филемон, закончив умываться и прилизываться, мягко прыгнул на журнальный столик и, щурясь на хозяев и гостя, стал слушать их разговоры. Потом ему сделалось скучно, он широко зевнул и, оглядев еще раз чаепитие, устроился всем своим пушистым мехом на какой-то очень толстой книге. Снова зевнул, свесил хвост и с приятной улыбкой закрыл глаза.
      - Ну, мальчики, я вас должна оставить, - сказала Валентина Михайловна, поднимаясь из-за стола, - у меня на самом деле работа. - Александр Платонович бросил на нее укоризненный взгляд и покачал головой. - Посидела бы с вами, да времени уже нет, - оправдалась она. - Приятно вам побеседовать. Ешьте пирог, не оставляйте ничего на тарелках.
      - Спасибо, Валентина Михайловна, - сказал Никита.
      - Будь здоров, - ответила она и направилась в свою комнату.
      Когда она вышла, Александр Платонович объяснил:
      - У нее сейчас новая книга готовится к выходу. Пусть работает. А мы с тобой посидим, поговорим. Хочешь еще чаю?
      - Да, я бы выпил еще, очень вкусный пирог. - А потом подумал: 'Папе и Мишке бы попробовать, надо попросить для них по куску'.
      - У этих женщин одно на уме: накормить человека досыта, - продолжал Александр Платонович, наливая Никите чай. - Весь смысл жизни мужчины, как они себе представляют, заключается только в еде. Вот что обидно - можно подумать, нам с тобой кроме еды больше ничего не требуется. Если бы так, то и жизнь не нужна вовсе - к чему такая глупая жизнь, верно? А нам с тобой кое-что другое требуется: знания и научиться правильно применять эти знания. Впрочем, довольно, чего об этом говорить? Не будем критиковать женщину, тем более, готовит она хорошо, и это не оспоришь.
      - Пирог мне очень понравился, - согласился Никита.
      - Друг мой, ты еще не пробовал пирог с капустой и грибами! Вот это произведение искусства! Деликатес для гурманов. В следующий раз попрошу, чтобы сделала к твоему приходу, - пообещал Александр Платонович и по секрету добавил: - У нее талант положить в начинку щепотку-другую пряной травки, но ровно столько, что пирог от этого приобретает замечательный вкус и тонкий аромат. Объедение! Словом, мне с Валентиной Михайловной повезло, я кухни не знаю и знать не хочу. А она... эх, бедная женщина, ей бы пироги печь, с внуками нянчиться на пенсии, но сидит с книгами с утра до позднего вечера. Нет, так нельзя. Во всем надо знать меру. - Печально вздохнул и откинулся на спинку стула. - Но ничего не поделаешь, жизнь так складывается: попробуй, остановись, и пропадешь без работы; теперь пенсии хватает только на яму. Но без книг нам никак нельзя. Ты ешь, ешь, сколько хочешь. - Помешал в своей чашке ложечкой. - Итак, молодой человек, что я тебе обещал на этот раз? Ах да Гумилева. - Александр Платонович поднялся и подошел к полкам. - Так-так... вот она: 'От Руси к России'. - Он бережно снял с полки книгу и любовно на нее посмотрел. - Я недавно ее прочел. Неплохая вещь, необыкновенный взгляд на историю России. Написана хорошим языком. Ты найдешь ее интересной. Держи. - Подал томик Никите.
      Никита взял книгу. Она была в глянцевой обложке и выглядела так, словно только что из магазина. Александр Платонович с книгами обращался чрезвычайно бережно, почтительно. Он читал, изучал их внимательно, но так аккуратно, что с первого взгляда и понять не возможно: держали их в руках или нет? Но только листая книгу, замечаешь работу учителя, - тоненькие метки и замечания, сделанные карандашом на полях.
      Александр Платонович вернулся за стол и продолжил свои рассуждения. Говорил он, задумчиво глядя то на собеседника, то в пространство перед собой, и все время поглаживал усы. Наконец, закончив излагать свою мысль, он переводил взгляд на Никиту, словно хотел убедиться, понятно ли сказанное. Когда разговор касался его любимой темы - истории России, он очень увлекался и продолжал свои длинные монологи, как будто давал урок в классе. Речь его была неторопливой, плавной, а рассказ убедительный и довольно интересный. Никита слушал его с большим любопытством.
      - Видишь ли, мы с тобой оказались свидетелями серьезных перемен, - продолжал Александр Платонович. - Началась новая эпоха, творится история нового государства. Живешь в одном и том же городе, на одной улице, в одном доме, только страна теперь другая. Наша жизнь изменилась, но лучше оттого нам не стало. Теперь человек, стремящийся к знаниям, не может купить нужных ему книг, потому что дорогие. В библиотеках все старое, давно читано-перечитано. Зато в магазинах теперь книжное изобилие, но цены жгут, как крапива. Поди, купи. При советской власти таких вот книг (показал на Гумилева) не найти было даже под полой. А как я эту вот библиотеку собирал (обернулся вполоборота и повел рукой), не поверишь. За книгами охотился, как за дичью в лесу, представляешь себе такое?.. Так-то вот. Помню, вот за тем собранием сочинений Карамзина в лютый мороз в январе шестьдесят восьмого года всю ночь простоял на Невском проспекте. Такая история! - воскликнул он. - Очередь была длинная, беспокойная, ворчливая. Валентина Михайловна мне тогда чай в термосе носила всю ночь, чтобы я не замерз. Я в очередь ее не пускал: она беременна была. Вот я и отстоял с пяти вечера - до десяти утра, пока магазин не открыли, и потом еще больше часа в толпе давился до самого прилавка. Ох, тяжело мне досталось это собрание Карамзина. Я потом с простудой лежал всю неделю, думал - помру, так и не прочитав добытых книг. - Сделал глоток, откусил пирог и, прожевав, продолжил: - Но бывало и хуже, когда списки очереди составляли, если кто вовремя не являлся на перекличку - безжалостно вычеркивали фамилию, - занимай, мол, очередь сначала, а там может и книг уже не останется, пока очередь дойдет. У меня такое два раза случалось, когда, отстояв ночь, входишь в магазин по очереди, а там объявляют: 'Не стойте, книги закончатся перед вами'. Вот обидно! Караулил, значит, попусту. Одно расстройство было. Дефицит, понимаешь?.. Ты ешь, ешь, возьми еще пирога.
      - Спасибо, я возьму, - проговорил Никита и спросил: - Но разве нельзя было книг больше выпускать, если их не хватало?
      - Удивительная вещь! Тогда книги выходили огромными, многомиллионными тиражами - не хватало. Теперь тиражи тех же книг маленькие, а они стоят на полках, и никому не нужны.
      - Действительно, как-то непонятно все это, - признался Никита.
      Но Александр Платонович объяснил:
      - Тут много причин. Вот одна из них, на мой взгляд, основная: народ стал меньше интересоваться серьезной литературой. Теперь больше покупают легкие развлекательные романы, те, что в советское время не издавались совсем. Такие, брат, дела. А вот поэзию сейчас и вовсе не покупают. И даже ту, что раньше запрещали. Мы тогда тайком сидели ночами, переписывали, по рукам тетрадки передавали. А теперь все это стало никому не нужно. Вот ту маленькую книжку видишь? - Александр Платонович снова поднялся, подошел к полке, снял брошюрку и подал Никите. - Невзрачная такая. Но автор, посмотри, - Зощенко. Вот за эту литературу меня могли отправить на допрос в органы безопасности. А дальше сам понимаешь, в доме обыск устроят. А если что - и в Сибирь спровадят. Я эту книжку прятал за семейным портретом, что висел на стене. Впрочем, обыска у нас никогда не было. Всю страну ведь не обыщешь. Вот и схоронились мы с Валентиной Михайловной, слава Богу.
      Никита полистал книжку и сказал:
      - Я возьму ее, можно?
      - Конечно. Только постой, я тебе свежее издание дам. - Александр Платонович забрал у Никиты дорогой раритет, подошел к полке, снял новый томик Зощенко и подал его ученику.
      Никита всегда удивлялся, как это Александр Платонович сразу находит нужную книгу среди такого изобилия домашней библиотеки. Да он, наверное, с завязанными глазами любую книгу тотчас достанет.
      - Этот сборник стихов Зощенко я в прошлом году купил в Доме книги на Невском, - продолжал Александр Платонович. - Стояла себе на полке, никто внимания не обращал. Теперь будешь читать эти стихи и не поймешь, за что людей преследовали. А стихи прекрасны. И не хотел поэт молчать о глупостях советского режима. А правда бьет тех, кто пытался ее от народа скрывать. Сталинское всевластие преследовало многих: Мандельштам, Цветаева, Гумилев и Пастернак тоже был в опале - травили. Теперь все изменилось, народ получил свободу политическую и духовную. Пиши, читай себе, что хочешь.
      - А папа сожалеет, что все так изменилось. Очень переживает. Особенно за институт. Говорит, дела там совсем плохие стали, не то, что было раньше.
      - Э-эх, понятное дело, - вздохнул Александр Платонович. - Кое-что хорошее мы потеряли с отстранением коммунистов от власти. Тогда работающему человеку жить было проще: семья, дом, работа. И денег хватало. Вот твой отец и расстроен крушением надежд. Больше семидесяти лет мы строили коммунизм, а в результате получился капитализм и всего за несколько месяцев. Огромная страна распалась! Ельцин повернул ее, махину, вспять! Теперь ты видишь, что происходит: нашей жизнью управляет капитал. Мы все оказались во власти денег. Каждый, у кого есть возможность, старается поскорее обогатиться, честно или нечестно. От того страдают простые люди, мы с тобой. С моей учительской зарплатой я лишний раз не позволю себе купить нужную книгу. Такая вот печаль.
      - Если наука и культура не развиваются, государство оттого здорово проигрывает, - заметил Никита.
      - Верно, - согласился Александр Платонович. - Да-да так и есть. А ресурсы-то наши разворовываются чиновниками, крупными промышленниками и просто авантюристами. Если наши леса будут вырубать с такими темпами, тогда в скором времени Сибирь превратится в пустыню, и туда по ошибке будут забредать верблюды. А следом за ними пойдут монголы и китайцы. Такова цена реформ. Рыночная экономика, называется, - заключил Александр Платонович.
      - Но ведь так не должно быть, - возмутился Никита. - Я не хочу, чтобы за мой счет кто-нибудь богател. Я не хочу, чтобы правительство испытывало на мне свои реформы и ставило свои эксперименты, как на подопытным кролике. Я хочу быть свободным.
      - В России, мой друг, всегда богатели и строили за счет простых людей, то есть на костях. Вспомни, как Петр северную столицу поднимал, сотни крестьян и рабочих здесь погибали от голода, болезней, холода, непосильной работы; дальше, у Некрасова 'Железная дорога', у Солженицына 'Один день Ивана Денисовича'. И так продолжается. - Александр Платонович снова подошел к полке и снял сборник рассказов Солженицына. - Вот, почитай тоже. Мы должны знать, что происходило с нами. Теперь это знать не запрещают.
      Никита взял книгу, и Александр Платонович продолжил:
      - Получается так: в своих мечтах о лучшей жизни все стремились избавиться от мрачного прошлого, от бездарного и постылого настоящего, но не предвидели утомительных перемен. Горбачев начал, Ельцин продолжил. Как бы ни было тяжело, а наступила новая эпоха. Вот увидишь, пройдет время, все историки так и будут говорить: с Ельциным началась новая эпоха. Главное то, что он сумел удержать Россию от гражданской войны и не дал ей расколоться на части. - Александр Платонович задумчиво постучал пальцами по столу и тяжело вздохнул. - Вышло так, что в стране рабочих и крестьян оказалось много жадных власть имущих, которые в ходе перестройки сумели воспользоваться высоким положением. Не каждый человек смог так быстро сориентироваться. Многие, наверное, уже не дождутся светлого будущего. Потому люди больше ни верят государству - их большинство, есть те, кто продолжают питать иллюзии о простой, обеспеченной жизни, немало и таких, кто уже оказались на обочине жизни. Нет, не готовы к капитализму ни я, ни твой отец. Изломанные судьбы. Теперь, брат, время рыночной экономики, когда все продается и покупается. Все что угодно, даже человеческая душа.
      - Послушайте, но ведь есть люди, которые не хотят торговать, - возразил Никита. - Чем торговать школьному учителю, врачу или ученому?
      - Ты прав, нечем, - ответил Александр Платонович. - Да и не должны торговать.
      - Тогда, как им выживать? - спросил Никита с недоумением.
      - Нам нужна достойная зарплата, - рассеянно проговорил учитель. - Вот вы, молодое поколение, мыслите иначе, чем мы старики. Это хорошо. Значит, жизнь не встала за нами, развивается. Уклад и образ жизни меняются, и вы к новым условиям легче приспосабливаетесь. Это понятно... гм... Старому поколению трудно смириться. Нам все эти новшества чужды. А вы, напротив, как ветром подхваченные: устремились вперед на всех парусах. Я ошибаюсь?.. Ну конечно, я понимаю, молодым порой тяжело приходится. Ведь у вас за душой ничего нет. Начинать жить с нуля - трудно. Но у вас, я вижу, есть молодость, здоровье и крепкая сила духа. На вас надежда, вы хоть не дайте России пропасть, раствориться в чуждых культурах. Ну, да ладно, довольно уже о политике. Мы об этом в старших классах будем много говорить. Понимаешь, другое важно: великая держава развалилась. Европа объединяется мирно и тихо, а Советский Союз распался, проливая кровь. И народ не сумел противостоять силам разрушения. Да вот только одной России нелегко придется в скором будущем, помяни мое слово.
      - А когда же придет хорошее время? - спросил Никита.
      - Многие верят, что оно наступит, это все что я могу сказать на твой вопрос, - произнес Александр Платонович.
      - А Европу еще Наполеон мечтал объединить, - проговорил Никита.
      - Мечтал в своих корыстных целях, - согласился учитель. - Идея объединения - хороша. И Наполеон - великий талант - понимал это. В молодости я очень увлекался чтением о его жизни. У меня есть несколько книг о нем. Вот сейчас я тебе достану одну, новое издание. - Александр Платонович подошел к полке и снял томик с портретом молодого Наполеона на обложке и объявил: - Эмиль Людвиг 'Наполеон'. Возьми, тебе будет полезно прочесть о том, как бедный, замкнутый в себе, но мятежный в душе корсиканский мальчик одерживал первые победы, а когда вырос, сделал себя императором французов. Удивительный был человек. Он еще в юности сам предсказал свое великое будущее. - Александр Платонович задумался на мгновение и продолжил: - Вот, как это случилось. Однажды, он сидел в своей мрачной, убогой коморке и расставлял пушки на карте родного острова. Мальчик загадал, что вернет свободу острова через победу над Францией. Чувства мести ненавистным французам кипели в его гордой душе. Он бредил победами во имя независимости корсиканцев. И вот он решил, что если выиграет сейчас это игрушечное сражение, то сбудется его мечта. Тогда он умело расставил свою армию на карте и уже через несколько часов боя, Корсика была освобождена. В будущем он не раз воспользуется опытом этой первой победы, которую разыграл в своей затхлой коморке.
      - Наполеон, конечно, талантлив, но все-таки, почему он не смог захватить Россию? Что ему помешало?
      - Гм... - Александр Платонович улыбнулся, пригладил усы, посмотрел на Никиту хитрым взглядом и ответил: - Было несколько причин. Во-первых, его предали; во-вторых, он сам недооценил противника и силу духа того народа, который хотел завоевать. Ведь его огромная армия изматывалась, вымирала в необжитой, холодной, полудикой России. И наконец получила сокрушительный отпор русского народа. Но главная ошибка Наполеона - это его самонадеянность. Вот что стало причиной гибели его армии. Талант - это хорошо, но, избалованный лаврами побед, этот великий полководец приобрел такие самоуверенность и тщеславие, что они стали мешать ему и в конце концов привели к катастрофе. Вот это и погубило императора. Этот полководец сдался прежде всего самому себе.
      - Тогда какой же он талант, если он сдался? - засомневался Никита. - Человек должен идти до конца, добиться своей цели или погибнуть за нее. Тогда даже в случае гибели, он все равно останется победителем.
      - Не правда, - возразил Александр Платонович. - Тут я с тобой не согласен. Хм, идти до конца! В России Наполеон жертвовал не только собой, но и солдатами. Оставим Наполеона, посмотри вокруг, отчего люди сдаются: налоги, инфляция, низкая зарплата - все душит.
      - Все равно сдаваться нельзя! Лучше погибнуть в борьбе, чем отступить и сдаться, - упрямо настаивал Никита.
      - Да ты рассуждаешь, как маленький ребенок! Ты, значит, не понимаешь, что самое ценное - это жизнь. И нет ничего дороже ее. Спокойная, мирная жизнь в кругу семьи и любимая работа - вот, что нужно человеку, а не войны и революции. Вы, молодые, рветесь в бой. А за что? Мало что ли воевали и гибли? Напрасно ты думаешь, что счастье можно завоевать, как это делал Наполеон! Это ошибка, слышишь?
      - Я не согласен, - сказал Никита. - Счастье само не приходит, его надо завоевывать!
      - Послушай меня старого, - терпеливо проговорил Александр Платонович. - Конечно, с возрастом ты станешь ценить жизнь больше. Но будет лучше, если ты поймешь это уже сейчас: губить себя ради завоеваний не нужно. Разве тебя не убеждает в этом драматическое поражение Наполеона?
      - Это ничего не доказывает, - фыркнул Никита.
      - Как не доказывает?! - возмутился Александр Платонович.
      - А так. Если, по вашему, простому человеку следует мириться со всеми притязаниями на его интересы, а потом боязливо на коленях ползать, в храмах молиться, то вряд ли он что-нибудь вообще добьется в жизни.
      Александр Платонович с сожалением покачал головой.
      Громкий спор ученика и учителя разбудил Филемона, кот широко открыл глаза, задумчиво посмотрел на собеседников и, глубокомысленно вздохнув, снова зажмурился.
      Александр Платонович продолжал:
      - Силу свою надо использовать разумно, - строго проговорил он. - Иногда следует подумать, молодой человек, стоит ли губить себя и упрямо биться в глухую стену до изнеможения, до гибели своей. А ведь можно осмотреться: бывает, что стену можно и обойти. Прежде всего, разберись в том, чего ты хочешь достичь в своей жизни, выбери свой путь и тогда уже твердо следуй ему, а иначе разобьешься, заблудишься, и все закончится печально. Научись оценивать свои силы и возможности, чтобы потом не разочароваться в безуспешных стараниях.
      - Я никогда не разочаруюсь, я верю в свои силы, - категорически ответил Никита. - Вот если бы Христофор Колумб поддался требованиям бунтующих матросов и повернул корабли назад с полпути, тогда Америку открыл бы не он, а кто-нибудь другой.
      - Эх, причем тут Колумб, - махнул рукой Александр Платонович с ухмылкой. - Время другое.
      - Чего вы смеетесь? - спросил Никита.
      - Упрямый ты человек, вот что. И это плохо. Ты все-таки слишком самонадеян. Тебе нужно познать еще много важных вещей. Ну ничего, жизнь научит, жаль, если поздно, - со вздохом проговорил Александр Платонович. - Ладно, довольно спорить. Мы так расшумелись и мешаем Валентине Михайловне работать. Не хочешь ли еще кусочек пирога, тебе налить чаю?
      - Извините, Александр Платонович, мне пора идти.
      - Да-да, конечно.
      - Спасибо вам, и пирог был замечательный. - Никита поднялся и стал укладывать книги в рюкзак, а потом вспомнил и спросил: - Александр Платонович, вы не против, если я пару кусочков пирога отнесу отцу?
      - Нет-нет, сколько угодно, - ответил учитель. - Я сейчас бумагу принесу, и мы завернем.
      Александр Платонович сходил в соседнюю комнату и, скоро вернувшись, стал заворачивать оставшийся большой кусок пирога. Никита дождался, сунул угощение в рюкзак, застегнул его и направился в коридор.
      - Постой, вот что я тебе скажу, мой друг, - проговорил Александр Платонович прежним тоном. Никита остановился, посмотрел на учителя, и он продолжил: - Ты, Никита, как я давно заметил, умный, сильный духом человек, весьма способный ученик, и дай тебе Бог, устоять, не сломаться, не пропасть в меняющейся жизни. Я желаю тебе добиться всего, о чем ты мечтаешь. Когда человек стремиться к чему-то хорошему, всегда найдутся у него друзья, которые ему будут помогать. Так вот я подскажу тебе, куда следует направить свою неуемную энергию. Через год, весной, в Москве, состоится научно-практическая конференция среди школьников. Ты ведь у нас по химии лучше всех, да? Значит, готовься, мы с Марьей Сергеевной будем тебя рекомендовать. Вот, где ты сможешь себя испытать по-настоящему. Будет всероссийский конкурс, победителям назначаются хорошие премии, а в будущем это пригодится для поступления в университет. Понимаешь?
      - Спасибо, Александр Платонович, я буду готовиться, - ответил Никита и вышел в коридор.
      - Вот и хорошо, - сказал учитель, шагая следом. - Книги возвращать не торопись. Читай столько времени, сколько нужно. Это поможет тебе на экзамене. У нас ведь еще одна беда: много книг бездарных и бесполезных. От того беды наши, что историю плохо знаем, ошибки повторяем. А если что знаем, то в исковерканном виде. В истории правда нужна. Я плохих книг не посоветую. Вот новый учебник выпустили в этом году - сплошная бестолковщина. Хватает в нем и глупостей и ошибок. Поэтому, прежде чем начать с вами занятия, мне приходится потрудиться, найти для вас достойный учебник. Да, кстати, есть у меня неплохая хрестоматия 'История России'. Возьми ее тоже. Пригодится при подготовке к экзамену. - С этими словами Александр Платонович подошел к стеллажам, снял с полки толстую книгу и дал Никите. - Здесь, на странице сто сорок восьмой, выводы о реформах Петра Великого. Уверен, ты найдешь много любопытного.
      - Хорошо, Александр Платонович.
      - Читай, читай. Книги закаляют ум. Все, что есть в моей библиотеке - твое; пользуйся.
      Филемон, сладко дремавший на книге, снова очнулся. Он глубоко зевнул, потом поднялся, изогнулся дугой, потянул по очереди лапы и мягко спрыгнул на пол. Поборов лень, он решился-таки проводить мальчика и сел у входа в гостиную.
      Пока Никита надевал куртку, Александр Платонович глядел на него задумчиво. Он словно бы еще что-то хотел сказать, да никак не решался. Наконец, видимо, он нашел нужные слова и начал:
      - Вот еще что, Никита, - Александр Платонович немного смутился, подумал, чувствуя какую-то неловкость, и продолжил: - А курить ты зря начал. Вредно растущему организму.
      Никита посмотрел на учителя с удивлением и сказал:
      - А вы разве знаете?
      - Ты что же, хочешь сказать, я слепой, да? - возмутился Александр Платонович. - Не вижу ничего, не чувствую? Знаю, как вы там за углом дымите, как паровозы. Надо бы бросать это.
      - Да я так, совсем мало, - смущенно сказал Никита, потер лоб от досады и, опустив глаза, добавил: - Только за компанию.
      - Это все она, показная ваша самозначительность, - проговорил Александр Платонович. - Выделываетесь друг перед другом. Вам, пацанам, обязательно надо самоутвердиться. Только вот что, слышишь? Превосходство свое будешь доказывать на школьных конференциях. Так и знай. Вот, где ты должен себя проявить по-настоящему, а не за углом, ясно?
      Никита кивнул.
      - Неужели отец тебя за курение не наказывает?
      - Нет, - признался Никита и объяснил: - Я от него скрываю.
      - Нехорошо это, нехорошо, - хмуро покачал головой Александр Платонович.
      Никита стал надевать рюкзак на плечи. Рюкзак, как и в прошлый раз, от книг получился тяжелым, и Александр Платонович помог ученику, приговаривая:
      - Это ничего, что книги плечи тянут. Много книг - больше знаний и полезных идей в твоей голове.
      В тот вечер, вернувшись домой, Никита застал отца там, где и ожидал - в кресле перед телевизором. Алексей Ильич, приняв стаканчик водки, смотрел новости. Мишка лежал на раскладушке в комнате и увлеченно читал книгу о приключениях русских путешественников в дебрях Африки. Читал о том, с каким заразительным успехом, достойным подражания, Егор Ковалевский, Лев Ценковский и Василий Юнкер в XIX веке обнаруживали новые виды зверей, изучали истоки Нила и открывали месторождения золота. Мишка строил планы на счет путешествия в Африку.
      - Пап, ты представляешь! - воскликнул Никита так громко, что Алексей Ильич вздрогнул. - Наш историк будет рекомендовать меня на поездку в Москву на конференцию по химии! Я обязательно поеду. - Алексей Ильич со вздохом облокотился на спинку кресла и помахал рукой, чтобы Никита не маячил перед экраном, а тот продолжал: - Это через год. Я буду серьезно готовиться, чтобы занять первое место. Я тебе обещаю. - Подергал отца за плечо. - Премию получу. Вот когда в твоем институте обо мне услышат. Представляешь, что Вертляков будет говорить, когда узнает, как твой сын по химии здорово сечет! Вот дела будут!
      Алексей Ильич с трудом сосредоточился на экране телевизора остекленелыми глазами и прокряхтел что-то невразумительное. Что он хотел сказать, Никита не разобрал, но принял за добрые напутствия, благословение.
      
      Часть третья
      I
      Весна покинула маленький двор, заметно его преобразив: одела тополь плотной глянцевой листвой, растопила залежавшийся снег в темных углах, заставила жильцов убрать мусор, скопившийся под снегом за зиму, и была такова. Каждый новый день отбирал у ночи темные минуты, пока не оставил ей всего несколько тусклых часов.
      С приходом белых ночей в смутной тишине спящего города можно было гулять до утра. Вчетвером друзья носились по мрачным закоулкам, пугая завывающих, как бесы, котов. Улицы были безлюдными и таинственными. И если кто-нибудь встречался им на пути, то это были робкие приведения, которые, едва завидев подростков, растворялись в воздухе или шмыгали по переулкам серыми тенями.
      Ребята бежали к Неве до того, как разведут Николаевский мост, чтобы провести несколько ночных часов на Адмиралтейской набережной. Здесь они сидели на скамейке под деревьями, курили и пели под гитару свои новые 'Песни на воде'. Их голоса звучали над спящим городом:
      На моей дороге хватает теней,
      Холодной ночью блуждают тревоги,
      Но приходит время белых ночей,
      И темные силы делают ноги...
      
      - это звучало с воодушевлением, и ангелы прислушивались к словам певцов и переборам гитарных струн.
      
      Нева уносит муть былых печалей,
      Над куполами месяц бледный тает;
      Наступит время воплощения желаний,
      Тех, что при первом лучике ты загадал.
      
      Обычно певцы ждали, когда на шпиле Петропавловского собора золотом вспыхнут отблески зари. Потом приходили в движение мосты, медленно опускались их половины, устремленные навстречу друг другу, и наконец образовывали единое целое. Тогда мальчики оставляли скамейку, возвращались на Васильевский остров и расходились по домам.
      В тот раз, нагулявшись всю ночь, Никита и Мишка вернулись домой уставшие, но довольные. Тихо, чтобы не разбудить отца, мирно спавшего в кресле перед сонно бубнящим телевизором, они ушли в свою комнату. Мишка, рухнув на койку, уснул сразу. Никита зашторил светлое окно, закрыл форточку, чтобы утром не будили рано просыпающиеся машины, и тоже, едва только лег в постель, провалился в сон, глубокий и безмятежный. Проспали они до полудня.
      Никита очнулся первый. Сонный и зевающий, он пошел в гостиную. Отца уже не было - ушел на работу, как всегда тихо и незаметно. Тогда Никита побрел к окну, отворил его, впустив свежий воздух, и выглянул во двор. Дик Счастливчик с лаем отогнал паршивую ворону от мусорного контейнера, потом побегал вокруг и принялся искать место. Наконец нашел, поднял лапу возле пня, сделал тонкое дело и снова помчался гонять ворон по двору. Никита, борясь со сном, пошел в ванную умываться. Но как только прохладная вода освежила его лицо, прогнала последние обрывки сна, он вдруг опомнился. Ему снова представился двор и то, как Дик поднимает лапу возле пня. Никита встрепенулся и бросился в комнату, к окну.
      Сначала он пытался понять, спит он еще или не спит, потому что во дворе, там, где стоял тополь, и в самом деле теперь торчал пень. Когда Никита осознал, что ему это не привиделось, наскоро оделся и стремглав побежал во двор.
      Дик, увидев выбегающего из подъезда Никиту, бросился приветствовать его с веселым тявканьем, виляя хвостом и стараясь лизнуть его руки. Но Никита, ошеломленный и ничего не понимающий, не уделив псу никакого внимания, немедленно направился к пню. Газон был усыпан белыми опилками, а на земле остался глубокий след колес тяжелой машины. Тополь исчез! Сон ли это?
      Дик, воздав, по его мнению, все положенные другу почести, сел на задние лапы, не спуская глаз с мальчика. Никита застыл возле пня.
      - Тополь, - пробормотал он чуть слышно. - Где тополь?
      Белая поверхность спила была покрыта крупными прозрачными каплями, сочившимися из резаных жил пня. Живые еще корни продолжали всасывать и качать влагу из земли, как сердце. И влага эта проступала на спиле, стекала по годовым кольцам холодными слезами.
      - Что же здесь произошло? - недоумевал Никита.
      У соседнего подъезда на скамеечке, согнув вопросом спину и опираясь на трость, сидела старушка. Увидев Никиту, она подняла серое, морщинистое лицо и стала глядеть на мальчика подслеповатыми глазами.
      - Где тополь? - прокричал ей Никита.
      Старушка не поняла и продолжала молча глядеть в его сторону.
      - Где тополь? - еще громче спросил Никита, не понимая, что его не слышат.
      Старушка молчала.
      - Вы слышите? Я вас спрашиваю, где тополь, дерево где?! - продолжал кричать ей Никита.
      Наконец, старушка поняла, что к ней обращаются, и спросила дряблым, скрипучим голосом:
      - Чего ты такое кричишь, сынок?
      - Где тополь? - повторил Никита. - Где он? Где?
      - А-а, дерево-то? - наконец разобрала старушка. - Господи, боже мой. Сягодне, милый, спилили, да увязли кудай-то.
      - Как! Как спилили?! - в отчаянии кричал Никита на весь двор. - Кто это сделал?
      - Чаво ты, милай, кричишь, не пойму? - вопрошала старушка, поднеся к уху ладонь.
      - Кто спилил? Кто? - кричал Никита.
      - Ня знаю, милый, - ответила старушка. - Спилили и все.
      Глаза Никиты от горя наполнились слезами. Он опустился на колени, сложил на пне руки и уткнулся в локти лицом.
      Дик, не понимая, что происходит с другом, проскулил, тихонько подошел к нему, лизнул в щеку, потом сел рядом и, высунув язык, шумно задышал над его ухом.
      Мишка тем временем, решив, что Никита вышел кормить Дика, направился на кухню ставить чайник, а потом выглянул в окно. Увидав Никиту возле пня, он мгновенно сообразил, что произошло, и поспешил во двор.
      - Ну ты чего? - Мишка похлопал Никиту по плечу. - Что с тополем?.. Ну ладно тебе так убиваться... Ты слышишь? Скажи что-нибудь... Ты что, спятил? Вот дает, сидит посреди двора, как надгробная скульптура.
      Никита наконец поднял лицо и, шмыгая носом, проговорил, заикаясь от горя:
      - Ты, ты... посмотри, что они сделали! - воскликнул он.
      - Вот, гады! - согласился Мишка и снова похлопал Никиту по плечу. - Пойдем отсюда.
      Тот передернул плечом.
      - Ну чего ты так расклеился? - продолжал Мишка. Он сел на корточки рядом. - Вставай же, мы другой посадим на этом месте.
      - Мишка, он ведь живой был. Он мне как родной, - всхлипывая, проговорил Никита.
      - Пойдем, соседям твоя трагедия ни к чему. Вон, гляди, в окнах поуставились, как в театре, - зло сказал Мишка. - Пойдем уже, ну.
      - Сволочи все! - бросил Никита.
      - Мы отомстим. Узнаем, кто спилил, и тогда отомстим, - пообещал Мишка.
      Никита поднял голову и спросил:
      - Как узнаем?
      - Я сам займусь. Это не трудно. Сегодня же расспрошу тех, кто видел, - пообещал Мишка, а потом воскликнул: - Вот черт, забыл, чайник на плите! - с этими словами он побежал домой.
      Никита вернулся чуть позже. В руке он держал поднятую во дворе ветку с пахучими листьями. Налил в банку воды, сунул в нее ветку и поставил на окно, - будет память о погибшем друге. После этого он выпил кружку чая и с трудом затолкал в себя полбутерброда. Есть не хотелось. Потом Мишка не выдержал и со злостью сказал:
       - Сейчас же пойду и выясню.
      Историю гибели тополя восстановить оказалось нетрудно. Бабушки из соседних подъездов, собравшиеся днем на скамеечке посплетничать, рассказали мальчикам все, что произошло ранним утром во дворе.
      Тополь был давно приговорен к выпиловке за его пахучее цветение. У некоторых взрослых жильцов пыльца вызывала приступы аллергии, терпкий, как бальзам, запах распускающегося дворового тополя сводил их с ума. Они мучились кашлем, насморком, чихали, а некоторые даже задыхались. Тополь объявили врагом. Какой-то остряк из жильцов добавил, наверное, в шутку, мол, дерево так разрослось, что своими ветвями бесстыдно заглядывает в окна, а похотливые вороны рассаживаются по его сучьям и во все глаза наблюдают спальные сцены, как в кинозале, а потом громко обсуждают свои впечатления с подружками. Кто-то заступился за дерево, объясняя, что он задерживает пыль и освежает воздух. Но, как бы там ни рассуждали, аллергичные жильцы настояли на том, чтобы тополь убрали как можно скорее.
      Ответственным за исполнение назначили местного плотника - дядю Борю. Он уже сам договаривался с машиной и, наконец, утром собственноручно привел приговор к исполнению с помощью бензопилы и двух помощников. Тополь завалили, его труп поместили на грузовую машину и вывезли в неизвестном направлении, то есть (как потом сплетничали) в мастерскую дяди Бори - ему потом все равно пришлось признаться: любопытные соседи замучили вопросами, куда девал древесину.
      Дядя Боря - один из тех ловких, прирожденных предпринимателей, которые чутко реагируют на малейшие политические изменения. Когда-то он был членом горсовета. Верткий, как флюгер, он отвернулся от партийной работы, едва только задул ветер перемен и коммунистический монолит пошатнулся. В мгновение ока он занялся собственным делом, направив свои денежные накопления в создание кооперативной мебельной фабрики. Он хоть и состоял основателем и управляющим фабрики, но жильцы во дворе за глаза называли его просто 'Плотник'. Плотническому делу он еще в юности успешно обучился. Скамейки во дворе - его работа двадцатилетней давности.
      И все-таки дяде Боре не позавидуешь. На его долю пришлись большие потери: сначала он хранил деньги в банке, который вскоре лопнул; потом держал накопления дома, пока его квартиру не обокрали; затем состоял акционером компании 'МММ', купившись на завидный пример Лени Голубкова, который помногу раз на день покупал жене то сапоги, то шубу и прочее барахло, да напрасно: мечта Плотника рассыпалась, как пирамида из шашек, и все деньги его уплыли за границу с новым хозяином. Но дядя Боря не сдавался. Судьба распорядилась его жизнью так, чтобы он был вынужден много работать. Все мысли его и днем и ночью были направлены на сколачивание капитала. Он разрабатывал такие коммерческие комбинации, которые позволили бы получить быстрый доход с меньшими затратами. Он еще долго питал иллюзию сделаться богачом, начиная с нуля. Но денег, сколько бы их не было, - всегда почему-то не хватало. Скованный работой, Плотник чувствовал свое отчуждение от окружающего мира. Времени ему никогда ни на что не хватало. Он не ходил - он все время куда-то стремительно бежал. Бывало, спешит через двор, никого не видит, не здоровается, летит, словно из самого себя рвется, и, кажется тогда, что вот сейчас его тело разойдется в разные стороны. Испытывая в себе постоянное напряжение, он все чаще злился и выходил из себя по всяким пустякам.
      К вечеру того трагического дня ребята знали уже все, что произошло во дворе. Они собрались в подвале на совет 'Братства четырех воинов'. Обсудив произошедшее, они стали размышлять над возмездием. Прежде всего, было решено купить баллончики с красной краской и на дверях всех четырех подъездов изобразить дерево, а под ним надпись: 'Позор всем взросликам!' Плотнику они определили особое наказание: дверь его квартиры решили разукрасить иначе: нарисовать дерево, под ним череп с костями и подписать это художество так: 'За убийство друга ответишь!', а Коля посоветовал еще натолкать в замочную скважину спичек, чтобы Плотник хорошенько помучился, открывая дверь в свою квартиру.
      Наказание было исполнено в следующую тускло-белую ночь. Пока Митя, Коля и Мишка расписывали двери подъездов, Никита поднялся к квартире дяди Бори и быстро, без лишнего шума, исполнил задуманное. Завершив военную кампанию, ребята разошлись по домам.
      На другое утро жильцы выходили из подъездов, читали надписи, качали головой, громко ругались и соглашались друг с другом, что оставлять такое хулиганство безнаказанным никак нельзя. 'Сегодня надписи на дверях, завтра бомбу взорвут! Безобразие!' - возмущались соседи.
      Для начала было решено вычислить хулиганов, поймать и провести с ними нравоучительную беседу, лучше в милицейском участке, со всеми протоколами для пущей строгости и значительности. А потом заставить стереть, нет, даже зачистить или, еще лучше, покрасить двери за счет их родителей.
      Вычислить хулиганов оказалось несложно. В ту злосчастную ночь одинокой старушке-вдове с третьего этажа не спалось. Вот уже триста лет и одну белую ночь затянувшейся жизни она страдала бессонницей. Впрочем, эта необыкновенная, врожденная реакция организма на свет никогда не доставляла ей беспокойства. Напротив, белые ночи оказывали на нее самое необыкновенное действие: эта женщина не могла спать, но зато очень хотела петь. Ее продолжительные завывания будили соседей. Она и теперь пела о любви в тихую светлую ночь также отчаянно, как и в молодости. Пройдет сезон, и тогда сон к ней опять вернется. Соседи всегда ждали окончания белых ночей с нетерпением. Это время для них превращались в пытку, а квартира - в этакий оперный зал для сумасшедших.
      Старушка-певунья по обыкновению коротала ночное время в кресле-качалке, вязала и подвывала. Как вдруг, посреди ночи, между своими песнопениями, она услышала за окном таинственный шум. Старушка, как в лучших детективах, читанных ею в молодости, поднялась с кресла, тихонько подошла к окну, осторожно отодвинула краешек занавески и поглядела во двор. Там, в сумраке печального двора, трое подростков разрисовывали двери подъездов. Отворить окно и кричать она не решилась, опасаясь выдать себя преступникам. Старушка долго наблюдала тайком, пытаясь разглядеть хулиганов. И узнала их. 'Господи сохрани! - тихо воскликнула она. - Да это ж те самые мальчики, что приходят к Мальцевым и поют во дворе под гитару'.
      На другой день старушка в своем траурно-черном платье спустилась в квартиру Плотника и сообщила ему о своем ночном наблюдении.
      К тому времени дядя Боря уже вернулся с ночной работы. Его мастерская стремительно наращивала производство - работала в две смены, поэтому хозяин часто контролировал рабочих по ночам, и сам что-то там выпиливал и стругал. Пришел он усталый, голодный и очень злой. А тут его ждал неприятный сюрприз. Долго он бранился, стоя возле подъезда, изучая художества хулиганов, но еще больше он злился, когда поднялся наверх и увидел разрисованной собственную дверь, и наконец пришел в неистовую ярость, когда понял, что не может попасть в квартиру, потому что ключ не лезет в замок из-за спичек. Плотник вскипел. И в этот самый момент, неторопливо стуча палкой о ступеньки и боязно держась рукой о перила, согнувшись вопросительным знаком, к нему спустилась старушка. Описав Плотнику ночные видения, она потрясла перед лицом соседа своей палкой и потребовала немедленного возмездия. Кипящий от гнева и, более того, распаленный доносом, Плотник устремился по лестнице вниз, потом через двор в соседний подъезд и поднялся к Мальцевым. Старушка-свидетель торопливо последовала за ним.
      Плотник был человеком не высоким, крепким и плотно сбитым, как настоящий борец, хотя спортом он никогда не занимался. Медвежьей силой его Бог обеспечил на всю жизнь. Лицо у Плотника было круглое, и по каждому поводу краснеющее. Он легко раздражался и вспыхивал, словно пламя, от одной только маленькой искры, и речь всегда сопровождал размашистыми, нервными жестами, опасными для собеседника.
      Алексей Ильич в тот день остался дома. Пьяный, он не нашел в себе сил идти на работу, разгружать вагоны и потому сидел в кресле перед телевизором со стаканом водки. Услыхав раздраженный звонок в дверь, он крепко выругался и пошел открывать.
      - Где ваш сын? - громко спросил Плотник, как только дверь отворилась, и перед ним предстал покачивающийся Мальцев.
      - Не имею понятья, - ответил Алексей Ильич и тут же захлопнул дверь.
      Звонок снова затрезвонил неистово. Алексей Ильич подумал, стоя у двери, и все же открыл.
      - Где ваш сын, говорите? - прорычал Плотник, багровея лицом и шумно дыша, словно бык от возмущения.
      - Что вам нужно? - вознегодовал Алексей Ильич.
      - Сына! Я вас спрашиваю, где ваш сын? - проревел Плотник, уже окончательно теряя терпение. Глаза его загорелись, как фары, лицо пылало, а зубы скрежетали от ярости.
      - Сын? Нет у меня сына, - невозмутимо соврал Алексей Ильич, сам, не зная от чего, и громко икнул.
      - Да вы, что же, издеваетесь?! - грозно воскликнул Плотник, выпячивая медвежью грудь. - Милицию вызову! Вы знаете, что ваш сын связался с шайкой беспризорников? Знаете, что он ночами шатается по дворам, разрисовывает двери, стены, пишет на них гадости. Эти хулиганы испортили все скамейки, после них всюду накурено, мусор в подъездах - тошно войти. По всему кварталу валяются использованные шприцы, видели?.. Вам следует немедленно заняться воспитанием ребенка. Иначе я заявлю в милицию. Пусть в колонии его воспитывают, если вы не желаете этого делать сами. Говорите, где прячется этот негодяй, ну!
      Алексей Ильич снова икнул, плавно качнулся и ответил:
      - Я же по-русски сказал: не имею понятия. - Тут он хотел было захлопнуть дверь, но ловкий, как атлет, Плотник вовремя подставил ногу и прорычал медведем:
      - Как вы можете так говорить?! Вы знаете, что он натворил?.. Ах, вы не знаете, нет!.. Так слушайте. Ваш сын натолкал в замок, вы слышите? натолкал в замок спичек! Ведь я недавно новую дверь поставил! Я не могу попасть в свою квартиру! Вы знаете об этом?
      - Не знаю. И знать не хочу, - объяснил Алексей Ильич и снова пьяно икнул. - Он у меня самостоятельный.
      - Вы пьяны, - брезгливо заметил Плотник и трагически взмахнул руками.
      - Ну и что?
      - Как вы можете?! Вы хоть понимаете, что ваш сын отбился от рук? Он хулиган и связался с беспризорниками! Да он, он будущий уголовник!
      - Кто вам сказал? - удивился Алексей Ильич.
      - Вот, свидетель.
      Плотник указал рукой на подковылявшую к этому времени старушку, которая только что поднялась по лестнице и, задыхаясь от невозможных усилий всюду поспеть, встала за спиной соседа. Она скромно улыбнулась, когда на нее показали рукой.
      - А-а, эта старая ведьма, что ли? Почему она до сих пор не на кладбище? - поинтересовался Алексей Ильич, презрительно поглядев на старушку.
      Ошеломленный этими словами, Плотник стал хватать ртом воздух и набрал полную грудь.
      - Милай, говори громча, я плохо слышу, - улыбаясь, попросила старушка.
      Но ее предупреждения не заметили.
      - Что?! - проревел Плотник в лицо Алексею Ильичу. - Как вы ее назвали?!
      - Почему ее не сожгли на костре в свое время? - ответил Алексей Ильич.
      Красная, истекающая потом физиономия Плотника грозилась взорваться.
      - Вы, вы ответите за это! - возопил он, в бешенстве сжимая кулаки так, что они задрожали от напряжения. - Вы видите, видите! - он повернулся лицом к мило улыбающейся старушке. - Отец такой же хам как и его сын! - Они в сговоре! Снова обернулся к Алексею Ильичу. - Ну, даром вам это не пройдет! - Он замахал перед его лицом указательным пальцем, толстым, как стамеска. - Так и знайте! вы заплатите мне за ремонт двери. Заплатите за оскорбления!
      - Да пошел ты, буржуй ископаемый, - огрызнулся Алексей Ильич и попытался закрыть дверь.
      Плотник не воспрепятствовал этому - убрал ногу с порожка. Когда дверь захлопнулась, он повернулся, и едва не столкнув с лестницы хрупкую старушку, бросился бежать вниз. Выскочив из подъезда, он так хлопнул дверью, что со стены отвалились несколько кусков штукатурки. Старушка, довольная своим подвигом, пожала плечами, вздохнула и начала осторожно спускаться во двор. Алексей Ильич тем временем вернулся в гостиную, налил полстакана водки, глубоко самодовольно вздохнул и выпил. Потом он распахнул окно пошире, поудобнее устроился в любимом кресле и тотчас приятно забылся, вдыхая свежий летний сон.
      Ветерок влетал в окно и щекотал занавески, отчего они пронзительно повизгивали в карнизе. Из какого-то окна снизу доносилась музыка. Из другого - грубый мужской голос, который басил о том, как трудно зарабатывать деньги, а время от времени в эту мужскую тираду слезливо врывались женские причитания и упреки в скупости и недостатке внимания. Из окна, что напротив, вылетела тарелка с кашей и, грохнувшись о землю, вдребезги разлетелась по сторонам. Через некоторое время на кашу стали слетаться вороны и голуби, но их прогнал Дик, и сам долизал остатки остывшей манки.
      Не теряя времени, Плотник кинулся бежать в милицейский участок и, проигнорировав протест очереди, ворвался к самому следователю, точно разъяренный медведь. Чувство мести кипело в нем, как гейзер, грозящий в любую минуту прорваться на волю горячим фонтаном. Но и в милиции его ждало разочарование. Следователь Окунев мягким голосом дал Плотнику понять, что такими мелкими подростковыми шалостями сию минуту никто заниматься не станет - некогда, потому что хватает гораздо более серьезных дел. Он вежливо попросил пострадавшего написать заявление и оставить эту бумагу на столе. Но Плотнику требовалось начать дело сейчас же, немедленно. Тут он не удержался и спустил свое зло, обвинил следователя в бездарности, обозвал тунеядцем и взяточником. После этого в бешенстве выскочил из участка и помчался домой с твердым намерением воздать хулиганам по заслугам.
      
      II
      Четверка воинов гуляла в парке, обсуждая победоносную ночную вылазку. Никита все еще хмурился. Он отказался пойти с друзьями в тир, и пока ребята стреляли, забрался на спинку скамейки и задумался. Отчего твориться вся эта несправедливость? Почему люди так легко и безнаказанно могут лишить жизни безответное существо, не задумываясь даже над тем, что совершают преступление, такое же дерзкое, как убийство человека? Нет, не понятно все это... Никита не мог найти ответа на эти вопросы. Он думал о спиленном друге и чем больше он думал, тем более осознавал, что с гибелью любимого дерева как будто исчезло что-то важное - связь с прошлым, с теми людьми, которых он любил, и давно ушедших от него. В тополе, как в воспоминаниях, жили мать, дворник Георгий, бабушка Настя. До сих пор они были рядом, а теперь исчезли совсем, навсегда, и ощущение безнадежной утраты стало невыносимым. Он вспомнил дворника Георгия, как он любил передохнуть и покурить под тополем. Вспомнил, как мама однажды открыла окно, и в комнату хлынуло весеннее, ароматное дыхание распустившегося тополя, она так радовалась долгожданной весне. Потом он вспомнил, как бабушка Настя показывала ему из окна кормушку для воробьев, повешенную на ветке тополя соседским школьником. Воспоминания проходили перед ним и таяли в пасмурной дымке тоски. Жизнь едва складывалась, ее спутники: боль, отчаяние и протест следовали по пятам. Он давно привык терпеть и надеяться. Надеялся на отца, что он рано или поздно бросит пить и вернется работать в институт, надеялся на друзей, которые никогда не оставят его наедине с бедой, надеялся на Мишку, что он выучится когда-нибудь. И была еще вера в себя, вера в то, что он вытерпит все. Ведь он непобедим. Но судьбу обмануть не удастся, с ней надо договариваться.
      Ребята, отведя душу в тире, вышли на улицу и направились к Никите. Он так и сидел на спинке скамейки, задумавшись и потупив взор. Друзья умолкли, расселись вокруг него и закурили. Коля поглядел на Никиту, выпустил дым и протянул ему сигареты:
       - Хочешь? Возьми, это испанские. У папани стащил. Он такие блоками привозит.
      Никита взял Колькину сигарету, а Мишка поднес огонек, чиркнув зажигалкой. Никита затянулся и выпустил дым.
      - Да не расстраивайся ты, - проговорил Коля. - Мы другое дерево посадим.
      - Вот и я говорю, посадим дерево на том же месте, - тотчас подхватил Мишка.
      - Не надо, - ответил Никита. - Ничего мы там сажать не будем.
      - Ну хорошо, посадим дерево в другом месте. Хоть здесь, в этом парке, хочешь? Каждый день поливать будем, чтобы быстрее росло, - сказал Коля.
      - А мы классно Плотника наказали, - заговорил Митя и усмехнулся. - Пусть теперь попробует дверь открыть.
      - Да этому гаду надо было петарды в зад сунуть и поджечь, - проговорил Мишка. - Чтоб на всю жизнь запомнил.
      - Вот в следующий раз ты это и сделаешь, - сказал Митя.
      - Следующего раза не будет, - заметил Коля. - Разве что он этот парк пилить начнет.
      - Не начнет, мы его самого той пилой попилим, - грозно заявил Мишка. - Пусть только попробует.
      Потом Митя погасил свой окурок слюной, запустил его в кусты и спросил:
      - Послушайте, мы сегодня вечером встречаемся? Будем петь или сегодня не надо? Белые ночи ведь продолжаются.
      Коля и Мишка вопросительно посмотрели на Никиту.
      - Да, встречаемся, - уверенным тоном ответил он. - Как обычно, идем на набережную. - Он потушил окурок о скамейку и отбросил его. - Сочиним что-нибудь новое.
      - Отлично, значит, встречаемся в девять, - обрадовался Митя. - А сейчас мне пора, я еще не обедал.
      - Да, мне тоже надо идти, - сказал Коля. - Завтра отец приезжает. Надо матери помочь с уборкой. Она всегда к приезду папани начинает чистить квартиру. Что за дурацкая привычка? Комнаты итак блестят, а полы скоро будут прозрачными, вот как их намывает.
      Ребята спрыгнули со скамейки и, попрощавшись до вечера, направились по домам.
      Мишка зашел сначала домой, взял денег и отправился в магазин за сигаретами и хлебом, а Никита вышел во двор покормить Дика. Алексей Ильич все еще дремал в кресле перед открытым окном, в которое выпростались замученные ветром занавески.
      Дядя Боря к тому времени, вернувшись из милицейского участка, уже вскрыл дверь и отремонтировал замок. Закончив с этим, он отер рукавом пот со лба и направился на кухню, поесть - он был со вчерашнего вечера голоден. Но, увидев в окно Никиту, кормящего пса, вновь загорелся гневом. Он выругался, наскоро сунул ноги в туфли, хлопнул дверью и бросился во двор. Никита сидел на корточках перед распластавшимся на спине псом. Плотник, не говоря ни слова, тихонько подкрался к Никите и схватил его за ухо.
      - Подонок! Негодяй! Щенок! - прошипел он, поднимая мальчика за ухо.
      Никита, не ожидавший нападения, застонал от боли.
      Дик вскочил на лапы и залился лаем, чувствуя угрозу.
      - Отпустите меня, - проговорил Никита, скорчив лицо от боли.
      - Отпустить? Тебя, ублюдок! Отпустить? - прорычал Плотник и отпустил, чувствуя, что если еще сильней потянет, то оторвет ухо совсем.
      - В чем дело? - спросил Никита, потирая ухо, хотя сразу понял, что его кто-то предал.
      Плотник не ответил, схватил мальчика за руку, сжал ее, как в тисках, и воззрился на него пронзительным взглядом лихого инквизитора.
      - Ты еще спрашиваешь? - проревел он. - Признавайся, твоих рук дело? - Он показал на исписанные двери подъездов. - Отвечай, ну!
      - Отпустите! - потребовал Никита.
      - Отвечай, гаденыш, ты это сделал?
      - Отпустите меня!
      Плотник отпустил, и тогда Никита сказал:
      - Да, это я. Я разрисовал ваши двери. Я натолкал в замок спичек. Я это сделал, потому что вы убийца!
      - Ах ты сволочь! Как ты смеешь?! - Плотник побагровел, и снова схватил Никиту за руку.
      - Не ты, а вы, - сказал Никита, пристально глядя ему в лицо.
      - Что ты еще сказал? - заорал Плотник на весь двор. - Вы только посмотрите, какой наглец!
      Смотреть тут и в самом деле было кому: кто вышел на балкон, кто остановился на крыльце, дымя сигаретой, в окнах окружающих домов торчали любопытные физиономии. В то же время все еще громко звучала музыка: по радио передавали песню группы 'Nautilus Pompilius', никто не запомнил, какую именно, от нее лишь сохранилось впечатление трагического фона разворачивающейся сцены наказания. Старушки, до сих пор мирно беседовавшие на скамеечке, тоже обернулись на крики посреди двора. Они принялись тяжело вздыхать и качать головой, наблюдая редкое представление. 'Хулиганов давно следовало проучить', - соглашались они друг с другом.
      - Не кричите на меня, - громко, но сдержанным тоном проговорил Никита. Глаза его блестели от негодования.
      - Да я тебя запорю! - еще громче прокричал Плотник, выходя уже из себя.
      - Оставьте меня! - повторил Никита и попытался освободить руку.
      Но Плотник держал его крепко - не вырваться, как ни старайся.
      - Хулиган, наркоман! - хрипло рычал он, брызгая слюной. А потом, размахнувшись, со всей силой звезданул мальчика по лицу. - Вот тебе, изверг!
      Никита закрыл глаза от боли и приложил свободную руку к щеке. Дик, увидав, как ударили его друга, залаял пуще прежнего. Он принялся скакать вокруг Плотника, тянуть зубами его штанины. Но от этого дядя Боря рассвирепел еще больше.
      - Ты зачем испортил двери?! Отвечай, сукин сын?! А? - дико сверкая глазами, ревел он и снова ударил Никиту по лицу.
      Дик вцепился в ногу Плотника, а тот как будто не замечал этого и не чувствовал его зубов.
      - Шантрапа, уголовники, пьяницы! - выкрикивал он.
      Взвинченный до помешательства, Плотник схватил Никиту за волосы и принялся мутузить его. Никита в отчаянии размахнулся и ударил его локтем в живот. Но Плотник не отреагировал, как будто не почувствовал. Дик отпустил ногу врага и теперь, грозно рыча, прыгал на него, пытаясь хватить повыше. Плотник снова размахнулся и ударил Никиту по лицу. По губам мальчика потекла кровь. Увидав ее, Плотник осатанел. Он, словно, потерял рассудок. В бешенстве сбил с ног Никиту и принялся избивать его руками и волочить за волосы по земле, продолжая орать: 'Один вред от вас, гаденыши!.. Разбойники! Воры!.. За все мне ответите!..' и так далее, что-то уже невразумительное, брызгая слюной, отпихиваясь, одновременно, от собаки, которая, зло рыча, рвала на нем одежду. Потом он выпрямился и стал пинать мальчика ногами. В окнах окружающих домов замерли любопытные лица, безмолвно наблюдавшие расправу.
      Дядя Боря забил бы подростка насмерть, если бы в этот момент не подоспел Мишка. Свернув с улицы под арку, он увидел, как избивают Никиту, бросил пакет с хлебом и кинулся на Плотника с кулаками. Весь мокрый от пота, перемазанный кровью, тот оставил задыхающегося в пыли мальчишку и замахнулся на беспризорника. Но Мишка ловко увернулся от удара и залепил врагу звонкую пощечину. Тут Плотник опомнился. Тяжело дыша, раздувая щеки, он отер лицо от пота, плюнул на избитого мальчишку и проговорил:
      - Я вам еще покажу, подонки! Вы во двор больше не войдете! - Попадитесь мне еще!.. - выкрикивая проклятия, Плотник стряхнул с порванных штанов пыль и, тяжело дыша, пошатываясь, направился в подъезд в сопровождении неистово лающего на него Дика. Вдруг Плотник наклонился, подобрал камень и запустил его в пса. Промахнулся.
      Мишка бросился к Никите.
      - Ну вставай же, вставай! - проговорил он. Вид друга пугал его: рубашка разорвана, лицо и руки перемазаны кровью и пылью. - Пойдем в дом, - сказал он. - Этот черт еще получит свое. Пойдем же. - Он помог Никите подняться.
      Опираясь на Мишкино плечо, Никита, хромая и шатаясь на слабых ногах, заковылял к подъезду. Его голова кружилась, в ушах звенело, носом было трудно дышать от запекшейся в нем крови. Никита едва осознавал происходящее.
      Прежде всего, мальчики прошли в ванную. Никита разделся и, скрипя зубами от боли, встал под душ. От воды раны стали будто гореть, но терпимо. Затем он обтерся полотенцем и пошел в комнату. Проходя через гостиную, он посмотрел на спящего в кресле отца. 'Папа на работу не пошел, значит, опять напился', - подумал он.
      Проводив Никиту в комнату, Мишка только сейчас вспомнил о брошенном пакете с хлебом. Он сбежал вниз, вернулся под арку, но хлеба там уже не было - кто-то подобрал. Пришлось идти в магазин снова.
      Весь оставшийся день Никита провел в постели, не поднимаясь. Он лежал на своей кушетке бледный лицом, с разбитыми губами и большими синяками. Мишка был с ним, поил чаем, просил пошевелить пальцами, ногами и руками, после чего с деловитой серьезностью сообщил:
      - Кости целы, хоть это хорошо. А синяки сами заживут. Помнишь? Я говорил, как Саньку однажды пацаны в детдоме тоже побили, весь синий неделю ходил. А потом и следа не осталось. И ты скоро будешь как новенький, - успокаивал он, сжимая кулаки до боли в ладонях. - Мы эту сволочь накажем. Хочешь, мы поймаем его втроем и побьем. Сильно побьем. За тебя и тополь твой накажем. Так отделаем цепями вечерком, ни одна любовница его не узнает.
      Никита провел в постели весь оставшийся день. Все тело болело, каждое движение рукой и ногой причиняло мучительную боль, кроме того, кружилась голова, и не проходило чувство тошноты. Мишка крутился возле избитого друга, успокаивал его, но про себя замечал: 'Так крепко даже большаки не били. Вот не повезло-то. Чуть калекой парень не сделался!'
      - Как я испугался, когда увидел тебя на земле! - признался Мишка. - Я сперва решил, этот черт убил тебя. Рычит, пинает, а ты не шевелишься.
      - Если бы ты не пришел, точно бы убил, - прошептал Никита едва слышно.
      - Я бы раньше, да в магазине сдачу не могли найти. Пришлось через дорогу бежать - менять.
      - Я когда поправлюсь, запишусь в секцию борьбы, - пообещал Никита. - Чтобы в другой раз лучше защищаться.
      - Здорово, я тоже с тобой буду ходить, - поддержал Мишка. - Накачаемся. Мы этого Плотника еще накажем.
      Ни о чем не подозревая в тот вечер, Коля и Митя с гитарой встретились на набережной, как договаривались, но, не дождавшись Никиту и Мишку, пошли к ним домой. Тогда и узнали, что произошло. Ребята собрались в комнате возле постели Никиты и заговорили о мести, решив, наконец, покончить с Плотником раз и навсегда.
      В последующие дни, оставаясь один, Никита много размышлял. Теперь он спрашивал себя: 'Почему добрые ангелы больше не помогают ему, как обещала бабушка Настя? Неужели они оставили меня? Почему люди обречены на бесконечные испытания и страдания? Отчего Бог забирает жизнь прежде у самых лучших людей, а дрянь разную оставляет? И позволяет этой дряни и дальше по земле ходить, топтать ее своими ногами, истреблять все вокруг себя и творить подлые поступки, вот как этот сумасшедший Плотник. За что он тополь спилил? Он замучил себя и губит окружающих. Денег ему все мало. Таких как он по миру ходят тысячи. И этот мир - Колизей. Ты жертва, преступник, расписавший двери, вокруг тебя - палачи, они желают возмездия. Конечно, я совершил преступление, изуродовав дверь. Вот за что я наказан. Но я не сдался, нет, я все ему высказал, чтобы знал, какое он ничтожество, этот убийца'.
      Вечером, уже перед сном, Никита спросил Мишку:
      - Послушай, а ты в Бога веришь?
      - Не а.
      - Что ж так?
      - Был бы Бог, зла бы не было, - сходу ответил Мишка. - Ведь Бог всемогущий и справедливый, так его описывают?
      - Так.
      - Ну, значит, его нет.
      - Понимаешь, Бог всех любит и плохих и хороших. Только потом, после смерти человека, судит. Слышал?
      - Да, слышал что-то.
      - Там все перед судом предстанем. А потом, одни из нас на небо попадут к ангелам, как мама и бабушка Настя, а другие, особенно Плотник, будут вечно в адском огне жариться и орать в страшных муках.
      - Да он сумасшедший, этот Плотник. Бог сумасшедших и всяких юродивых жалеет, - заметил Мишка.
      - Это тоже правильно, - вздохнул Никита.
      - Нет, мы все же сами должны его наказать.
      Никита покачал головой.
      Каждый день друзья навещали Никиту и вместе придумывали новый, все более жестокий способ мщения.
      - Нет, не цепями его надо, - возразил Коля. - А поймать, связать и на огне поджарить, как крысу.
      - Убивать, конечно, не стоит, хоть и очень хочется, - рассуждал Митя. - Но побить его надо, чтобы боялся.
      - Правильно, - согласился Мишка. - Иначе возьмет моду - нам проходу не даст.
      - Оставьте его, - тихо проговорил Никита.
      - Что? - не понял Коля.
      Мишка и Митя с недоумением посмотрели на Никиту.
      - Не трогайте его, - повторил он.
      - Как это? - удивился Мишка.
      - Вот чудак! - воскликнул Митя.
      - Я тебе удивляюсь, - покачал головой Коля.
      - Мы должны простить ему все. Забудьте о нем теперь и навсегда, - проговорил Никита. - Его без нас накажут.
      - Нет, ты что, святой что ли? - возмутился Мишка.
      Но Никита больше ничего не ответил.
      Пень старого тополя недолго торчал посреди серого искалеченного газона, вызывая своим видом сочувствие, как памятник на могиле. Дядя Боря через несколько дней, после того как вывез ствол, выкорчевал и пень да с такой яростью, будто искоренял ненавистных ему подростков, чтобы уничтожить всякое напоминание о конфликте. Во дворе стало пусто, и эта пустота наводила уныние. Понимание того, что исправить ничего уже нельзя, вызывало всеобщее негодование. А все-таки с деревом-то было уютнее, - печально рассуждали старики на скамейке.
      В тот вечер Митя сочинил новую песню.
      Мне не хватает солнца,
      Свет меркнет с каждым днем.
      По мне давно скучает
      Кровавый наш могильный глинозем.
      
      Но... Фениксом взметнусь я в небо
      И разорву кромешный мрак.
      Лучами пламени живого
      Надежда снова засияет нам.
      
      III
      Шло время, Никита поправился, и от ссадин остались одни только грустные воспоминания. А вскоре двор облетела неожиданная новость: дядя Боря сошел с ума.
      Цепь неприятностей, которые последовали за искоренением тополя и повергшие Плотника в пучину негодования, сильно расстроили его. Нервы дяди Бори взбунтовались, и теперь ему всюду мерещились хулиганы и наркоманы. Он боялся ходить по темным улицам, потому что там могли напасть грабители, остерегался ездить в автобусах и метро - в толпе проще уколоть шприцем и таким способом посадить на иглу или, чего хуже, заразить СПИДом. День за днем расшатывались его нервы по всякому поводу. И вот однажды Плотник сорвался. Произошло это в ночную смену. С диким ревом он бросился отчитывать молодого рабочего, допустившего какую-то оплошность. Парень был так утомлен от бессонных ночей, что не сумел тотчас отреагировать и защититься от начальника. Плотник, продолжая браниться, схватил его за грудки, встряхнул и несколько раз ударил чем-то острым, подвернувшимся под руку, говорят, это была стамеска. Все произошло так внезапно, что оказавшиеся поблизости рабочие, не сразу опомнились. Трое бросились разнимать, схватили начальника за руки и оттащили от жертвы. Удерживая его, принялись успокаивать, просили простить молодого. Еще несколько человек занялись пострадавшим: кто-то подоспел с аптечкой, найденной в шкафчике, обработали раны, перевязали, вызвали скорую помощь и, будь здоров, отправили в травматологический пункт. Но с Плотником сделалось худо. Он пинался, рычал, отпихивался, когда его держали, завывал по-собачьи и бился в истерике с пеной у рта. Пришлось вызвать врачей. Те прибыли, беснующегося Плотника скрутили, сделали укол успокоительного и отправили в психиатрическую больницу. Отбиваясь от санитаров, плотник истерически кричал и жалостно взвывал до хрипоты: 'Прочь от меня! Прочь! Прочь!.. Я устал. Ха-ха-ха!.. Гитлер капут! Ха-ха-ха!.. Как устал... Не бойтесь его! Прочь, прочь!..' И дикие вопли его напоминали хохот какой-то ночной птицы или беспомощного зверя, истязаемого когтями хищника, и потом долго еще раздавались эхом в притихшем от ужаса цеху.
      Вскоре появились слухи, будто Плотник серьезно болен, воюет с Гитлером, и потому пробудет в изоляции до конца своих дней. Но и этому не суждено было случиться. Он умер через несколько дней. Накопленных им денег хватило наследнику на пышные дядины похороны, покупку квартиры в хорошем районе и на последнюю в то время модель Мерседеса.
      Между тем весть о кончине Плотника быстро разлетелась по двору. У бабушек на скамеечке появилась новая тема для разговоров: много дней они рассуждали о несчастном соседе и очень жалели его. Прежде Борис был приветлив и сдержан, говорили, дело свое любил, чего ни попроси - все починит. Много трудился и, видать, 'сгорел' на своем производстве, переутомился...
      Никита долго переживал гибель тополя. Мишка пытался его успокоить. А однажды он заметил, как у зеленой ветки, стоявшей в банке на подоконнике, отрасли белые корешки. Тогда у Мишки неожиданно возникла хорошая мысль, и он решил ее проверить - вдруг получится. В тот же вечер он вынул ветку из воды, тайком от Никиты воткнул саженец на место прежнего дерева и полил.
      На другое утро Никита вышел из дома и заметил маленький тополь. Деревце было тоненькое, хиленькое - всего-то одна ветка с листьями - но прижилось. История дворника вновь воскресла в памяти мальчика. Тогда, в годы войны, таким же худосочным проростком был дворовый тополь, но он пережил блокаду, выстоял всю войну, и потому Георгий им очень гордился. Мишка тоже вышел во двор и подошел к Никите, который стоял над маленьким тополем.
      - Зачем ты его посадил? - спросил Никита.
      - Вырастит новое дерево, - по-хозяйски объяснил Мишка. - Плохо без дерева во дворе. Непривычно как-то.
      - Но ведь его могут срезать или сломать.
      - Не сломают. Я к нему никого не подпущу. И Дика обучим, чтоб охранял.
      - Нет, это слишком тяжело, жить и думать, что твое дерево могут в любой момент сломать.
      - А ты не думай.
      Никита пожал плечами, попрощался с Мишкой до вечера и отправился на занятия в химический кружок, недавно организованный при институте. На летних каникулах эти занятия проходили раз в неделю, обычно по пятницам, их вел научный сотрудник Томский. Медведева сама отвела Никиту в институт и познакомила с молодым ученым.
      Это был человек тридцати лет, худощавый, со светлой шевелюрой и маленькой бородкой. Он носил костюм, а поверх него - крахмальной чистоты, хоть и не раз уже стираный, но аккуратно выглаженный халат. Томский работал под руководством доктора Вертлякова третий год. Занимался химическим анализом качества продуктов питания и промышленных товаров. Но, не желая изменять подлинной науке, он между делом экспериментировал с жидкими кристаллами, и вел кружок юных химиков. Этот его кружок постоянно посещали несколько учеников из разных школ.
      В первый день Томский познакомил Никиту с лабораторией, и мальчику она очень понравилось. С таким оборудованием можно производить самые настоящие опыты, не те, что в школе, а гораздо серьезнее. Это было чистое, светлое помещение со столами, вытяжными шкафами, стеллажами с аккуратно расставленной на них химической посудой: колбами, пробирками в штативах и мензурками, которые искрились чистотой. Вдоль стен стояли шкафы, где хранились баночки с разными веществами и реактивами. В соседнем маленьком кабинете с большим окном находились полки с книгами по химии, физике, биологии, которыми разрешалось пользоваться сколько угодно.
      Томский открывал заветные шкафчики, доставал склянки, банки и прочую посуду с веществами, показывал их ученику, комментировал и попутно объяснял правила безопасности при работе с ними. Глаза Томского ярко сияли, ему самому доставляло большое удовольствие лишний раз провести такую экскурсию.
      - Погляди, мой друг, - Томский взял прозрачную склянку с порошком, повертел ее в пальцах и объяснил: - это замечательное вещество называется n-метоксибензальдегид, оно пригодится нам при синтезе жидких кристаллов.
      - А как его получить? - заинтересовался Никита.
      - Этим мы будем заниматься на следующих занятиях, - объяснил Томский.
      Каждая баночка была снабжена этикеткой с наименованием вещества. И эти названия у Томского звучали, как песня: эфир, глюкоза, железный купорос. О каждом веществе ученый мог с гордостью рассказывать замечательные истории, о том, как оно получено, о его достоинствах, свойствах, и где применяется. Никита с восторгом глядел на богатую коллекцию в шкафах. Настоящие сокровища! О многих из них Никита знал только из энциклопедий. В заключении Томский остановился, пристально поглядел своему новому ученику в глаза и строго проговорил:
      - А теперь обещай мне, что ни одно из этих веществ ты не вынесешь за пределы нашей лаборатории.
      - Обещаю, - сказал Никита.
      - Вот и хорошо, - самодовольно проговорил Томский. - Я почему-то уверен в тебе. Потом подпишешь необходимые бумаги у Вертлякова. А теперь приступим к изучению физических свойств полимеров.
      Никита стал изучать свойства жидких кристаллов, чтобы потом написать доклад на эту тему и принять участие в школьной конференции. Когда наступил новый учебный год, в кружке стали заниматься после школы, и нередко задерживались допоздна. Никита был в восторге, обнаружив в родном городе еще одного человека, который по-настоящему увлечен химией, много знает и может ответить на любые вопросы. Необыкновенный ученый этот Томский. Никита торжествовал и очень полюбил его занятия.
      - Ну, как успехи? - спрашивал Томский, склоняясь над микроскопом прищурив левый глаз. - Что там у тебя?
      - Холестерический кристалл, - ответил Никита.
      - Да, хорошо, - произнес Томский. - Замечательно. Но, пожалуй, под бинокуляром будет лучше. Ты сразу увидишь разницу. Погоди, одну минуту.
      Томский подошел к шкафчику, достал бинокуляр, какую-то коробочку и вернулся. Отставив в сторону микроскоп, Томский открыл коробочку с образцами на предметных стеклах, вынул первый попавшийся и положил под объектив бинокуляра, а потом стал наводить резкость.
      - Ну вот теперь смотри, - сказал он, и глаза его просияли.
      Никита приник к обоим окулярам.
      - Что ты теперь видишь? - произнес Томский. - Здорово, правда? Чем-то напоминает картинки калейдоскопа. Это смектический кристалл. В скором времени мы с вами научимся синтезировать такие кристаллы самостоятельно, а потом будем экспериментировать с этими веществами, используя лазер. В этой коробочке собраны разные виды кристаллов, ты можешь сравнить их и зарисовать текстуры.
      Оставив Никиту, Томский принялся расхаживать по проходу между столами, за которыми сидели два других ученика, они тоже рассматривали образцы в микроскопы и что-то записывали в тетрадях. Затем он стал рассуждать об использовании жидких кристаллов в медицине.
      Бывало, Никита слышал увлеченный, даже горячий, спор между учеными по разным научным вопросам. А однажды, на одном из занятий, Никита стал свидетелем очень странной беседы Томского и его коллеги. Беседа была примерно такого содержания:
      - В тех китайских мячах и куклах, что получили вчера, столько красителя S-905, что я бы поостерегся давать такую игрушку своему ребенку, - рассуждал Томский. - Настоящая отрава!
      - Это ты Вертлякову скажи. Ему видней, - ответил коллега. - Наше дело предоставить результаты анализа, а ему решать, допустимы концентрации или нет.
      - В том-то и дело, Вертлякову все допустимо, - проговорил Томский. - Подозреваю, прошлой партии паленой водки: вся - технический спирт - он бессовестно дал положительную справку.
      - Знаешь, я тоже не раз замечал такое дело. Но, надеюсь, шеф-то хоть понимает, что делает.
      - Не уверен. Все-таки жареным это пахнет. Между нами говоря, сомнительно все очень.
      - Верно, поди сейчас в любой магазин, разберись, где на полках лежат качественные продукты, а где отрава. Вот раньше продуктов было мало, дефицит, зато все натуральное. А теперь? Магазины завалены, и все - синтетика. Хлеб, молоко - и те с добавками.
      - Травимся, - вздохнул Томский.
      И вновь название 'паленая водка' возникло в памяти Никиты. Он иногда слышал об этой странной водке от отца, но никак не мог понять, что это значит. Водка да еще паленая. И почему папа так страшно ругает такую водку? Никита решил спросить об этом у Томского, когда он освободится. И вскоре такая возможность ему представилась.
      - Скажите, Виктор Андреевич, а что значит 'паленая водка'? - спросил Никита.
      Томский смущенно улыбнулся и ответил:
      - Паленая - значит плохая. Ей можно отравиться. А вообще, это нецензурное выражение и употреблять его не стоит. Понял?
      - Тогда зачем ее продают?
      - Незаконно продают. Если в магазине такую водку обнаружат, заведут уголовное дело, - ответил Томский и добавил: - Послушай, мой друг, спиртами, если хочешь, мы займемся в другой раз, а сейчас нас интересуют сульфаты.
      Он взял пробирку с прозрачной жидкостью и белым осадком на дне, - соль, которую только что получил Никита из серной кислоты и щелочи, встряхнул ее, посмотрел на свет и поставил в штатив. Потом заложил руки за спину и проговорил:
      - Очень хорошо, Никита. Сульфат натрия нам пригодится. На следующем занятии мы с вами попробуем синтезировать жидкий кристалл. Это будет твой первый кристалл!
      Вспомнил Никита и другой странный случай, произошедший несколько месяцев назад, еще летом. Тогда всю неделю Томский был очень занят, и не успел подписать Соглашение своего нового ученика и администрации, поэтому попросил это сделать самого Никиту. И тому пришлось отправиться с бумагой к Вертлякову за подписью. В Соглашении было множество пунктов с правами и обязанностями посетителей кружка. Обязанностей было больше. А самым досадным был пункт под номером три, в котором указано, что строго запрещается выносить реактивы и другие химические вещества из лаборатории. За нарушение любого из условий этого договора ученика могли выгнать из кружка навсегда.
      Никита поднялся в кабинет заведующего лабораторией, постучал и вошел.
      Вертляков был не один, он беседовал с каким-то рыжим посетителем. Когда мальчик появился в дверях, Вертляков еще продолжал: 'Ну вот и договорились. Сделаем. Через три дня будет гото...' Заметив вошедшего Никиту, Вертляков вдруг замолчал и торопливо сунул какой-то пакет в ящик стола. На мгновение наступила неудобная тишина. Первым опомнился Вертляков.
      - Что вам угодно, молодой человек? - с раздражением в голосе спросил он и сурово сверкнул глазами.
      - Извините, я принес Соглашение, - проговорил Никита.
      - А, это вы Мальцев младший! Подойдите к столу... Дорогой друг, вас разве не учили в школе, прежде чем войти в кабинет, нужно постучаться и спросить разрешения?
      - Но я постучал, - ответил Никита.
      - Постучал? А я не слышал. Вы слышали? - Вертляков обратился к своему посетителю.
      Немало сконфуженный рыжий усач безмолвно покачал головой.
      - Вот видите, никто не слышал, - сказал Вертляков.
      - Но я правда постучал.
      - Ладно, ладно. Скажите мне, дружок, как дела у вашего отца?
      - Хорошо.
      - Он работает?
      - Работает.
      - Ну что ж, передавайте ему привет, - произнес Вертляков и притворно улыбнулся. - Слышал, вам очень нравится кружок Томского. Говорят, вы очень талантливы. Молодец, парень, учитесь. Хм, может из вас выйдет настоящий ученый. Ну-с, давайте сюда вашу бумагу, - нетерпеливо потребовал Вертляков.
      Никита протянул Соглашение.
      Он и прежде встречал Вертлякова в коридорах института, иногда заведующий заглядывал к ним в лабораторию по какому-нибудь делу, но до сих пор ему не приходилось с Вертляковым разговаривать. Это был невысокий, с животом, полнощекий с щетиной, и совершенно лысый человек с неприятной коварной улыбкой.
      Вертляков пробежал глазами по бумаге и сказал:
      - Надеюсь, Никита Алексеевич, вы не станете выносить химические вещества из лаборатории, вам можно доверять?
      - Да, - тихо ответил Никита.
      - Вот и замечательно. - Вертляков взял ручку и широким взмахом руки поставил на Соглашении свой огромный росчерк, а потом сказал: - Все, вы свободны, я сам отнесу бумагу директору. Желаю вам успехов.
      - Спасибо, - ответил Никита и вышел.
      Внешне Вертляков не походил на злодея, каким он представлялся Никите раньше, из слов отца. Заведующий выглядел самым обыкновенным человеком: ни рогов на макушке, ни копыт вместо туфель, и хвост не торчит из штанов. Правда, улыбка у Вертлякова была какая-то противная, слишком ироничная или даже ехидная. И этот человек когда-то унизил отца. Вынудил уйти с работы. В то время лишить человека партийного билета - значит лишить будущего. Папа хотел помешать Вертлякову с каким-то проектом. Ведь он знает этого человека со студенческих лет, когда они учились в университете. Он рассказывал, что Вертляков уже в юности слыл подлецом и, бывало, доносил на однокурсников. Значит, Вертляков ни у кого на факультете не пользовался уважением. А теперь он занимается неким темным делом, паленой водкой. Какая-то странность. Подозрительный тип. Держаться бы от него подальше.
      'И чего он так сходу набросился, - думал Никита, шагая по коридору. - Ведь я в дверь постучал. Но как он был недоволен. И этот рыжий сидел, как пришибленный. - Никита снова вспомнил немую сцену в кабинете, когда Вертляков встрепенулся и сунул какой-то пакет в ящик стола. - Как будто испугался. Значит, есть, чего бояться. Интересно, что он такое прятал? Может быть, деньги? Очень похоже на деньги. Пачку денег, вот, что он прятал. С таким ошеломленным видом можно прятать только нечестные деньги. Не зря папа ругался: обзывал его шарлатаном, взяточником и вором. Возможно, так оно и есть'. Размышляя над этим, Никита вернулся в лабораторию.
      Томский и два его ученика уже приступили к экспериментам. Никита тотчас присоединился к работе и больше о Вертлякове в тот день не думал.
      
      IV
      Осенью двор без старого тополя выглядел еще более унылым и серым. Не было больше разноцветных листьев, летающих по воздуху, будто большие бабочки, не с кем было играть ветру, который любил шелестеть в ветвях засыпающего тополя, некуда было сесть воронам в ожидании хлебных корок. Но осталась у жильцов аллергия, которая, как потом выяснилось, происходила не от тополя вовсе, а от загрязненного машинами городского воздуха; улицы были полны отслужившими срок машинами из Европы.
      Никита все больше стал ощущать, как будто ему чего-то не хватает. Он, как и прежде, читал много, и дома уже было перечитано все. В выборе книг теперь он стал более разборчив. Он уже не читал все подряд, как раньше, а почувствовав свой особенный литературный вкус, выбирал уже серьезные произведения, которые рекомендовала критическая литература на страницах толстых журналов. В том числе и те, которые никогда не обсуждались в школе по внеклассному чтению. Среди любимых писателей у него появилось множество новых имен. Теперь он зачитывался романами Маркеса, Генри Миллера, Набокова, Лоуренса, Фаулза. Но больше всего он ценил Бунина за его необыкновенную глубину и ясность, прямоту и открытость. Никита полюбил его за прекрасные, загадочные образы в рассказах, такие, которые может создать только искренний русский писатель.
      Никита во всем старался найти что-нибудь оригинальное, особенно во внешности. С некоторых пор он стал носить кожаную куртку, обильно украшенную блестящими металлическими бляхами. При ходьбе у него бряцала цепь на штанах. На шею он повязывал красный платок. Однажды он проткнул себе правую ноздрю и вставил в нее колечко. Это было маленькое серебряное колечко, которое еще не успело войти в моду в его школе, - до сих пор мальчишки и девочки носили их только в ушах по несколько штук. Учителя стали упрекать Никиту в легкомысленности. Он не возражал, но продолжал носить это колечко до тех пор, пока однажды не увидел точно такое в ноздре своего одноклассника Антона Ветрова. В ту же минуту, не говоря ни слова, Никита вышел в туалет и там, перед зеркалом, колечко вынул. Когда он вернулся в класс, урок биологии уже начался. Сопровождаемый удивленными взглядами одноклассников, Никита молча, с надменным видом, направился прямиком к Антону и шлепнул ладонью по лежащей на его парте тетради. Когда Никита убрал ладонь, на обложке осталось его колечко. После этого он повернулся к учительнице, извинился за опоздание и сел на свое место.
      - Молодец, химик! - воскликнул кто-то, и сразу получил учебником по голове от соседки сзади.
      По классу прошелестел шепот, одобряющий этот суровый поступок. Антон страшно смутился, у него даже руки задрожали. Он вообще был парень очень нервный. Сердился по любому поводу, хотя, иной раз, мог и пошутить и посмеяться с друзьями, которых у него было мало. Нет, фамильярности по отношению к себе он не выносил и всякий раз любого резко ставил на место. Об Антоне говорили, что с ним заводить дружбу - все равно, что вступать в партию избранных идеалистов. Когда Антону было лет восемь, на его глазах во дворе машина переехала колесом маленького дворового котенка, которого он подкармливал. Антон, при виде умирающего котенка, сначала замер от ужаса, а потом с ним случилась истерика. Он кричал на весь двор, обливаясь слезами, упал на землю и колотил по ней руками и ногами. Испуганная мать подхватила его и увела домой. Два дня не могли успокоить ребенка, даже врача вызывали, кололи успокоительное. Этот случай произвел на мальчика глубокое впечатление и надолго остался рубцом на раненой душе. С тех пор Антон кормил всех кошек и брошенных собак во дворе. Дома у него со временем образовался мини-зверинец: хомяки, аквариумные лягушки, канарейки и какой-то стеснительный паук-птицеед, вечно скрывающийся под корягами. Из-за двери его комнаты всегда кто-нибудь пищал, чирикал, шуршал. Антон с нетерпением ждал, когда станет совершеннолетним, чтобы вступить в партию 'Зеленых'. Таковы его планы на будущее.
      Урок вела молодая учительница биологии Голубева, она постучала указкой по столу, призвала класс к тишине и продолжила объяснение новой темы: 'Пищеварительная система человека'. Скоро, совсем скоро класс доберется до самого любопытного из всей этой нудной биологии, раздела, который вводит в краску смущения скромных учениц. Впрочем, с некоторых пор разговоры на переменах, на вечеринках и во дворах только и вертелись вокруг увлекательной во всех отношениях темы. Лобзания героев книг и кино, стройность девичьих ножек, привлекательность фигур, ароматы духов, взгляды одноклассниц и неловкая, часто неуместная, все растущая теснота в собственных штанах теперь волновали гораздо больше, чем новые игровые приставки или футбол. Туман непознанного редел и таял, обнажая таинственную прелесть, поражающую воображение. А кто-то из мальчишек в тот день поинтересовался у Голубевой в упор: 'Скажите, пожалуйста, а когда мы начнем изучать половую систему человека?' В классе грянул хохот. Голубева, старательно храня самообладание, рассеянно ответила: 'Тише, всему свое время. - И снова постучала указкой. - Успокойтесь же, наконец, я прошу вашего внимания! Итак, кто сумеет перечислить нам органы, которые отвечают за пищеварение?.. Ну же, смелее.
      Спустя некоторое время, Никита принялся отращивать длинные волосы, пока они не стали ложиться на плечи пышными волнами. Но потом ему это надоело, и однажды он явился в школу наголо стриженный. Гордо расхаживая с ощетинившейся головой, Никита объяснил удивленной математичке Семеновой, что после стрижки, волосы растут гуще. На это учительница с досадой покачала головой. Она отчего-то приняла это объяснение на свой счет и потом с минуту не могла собраться с мыслями, чтобы начать урок, и лишь рассеянно изучала классный журнал, лежащий перед ней на столе, будто видела его в первый раз.
      На перемене одноклассница Света Сорокина объяснила Никите, что он метко угодил в самое больное место учительницы, потому что Семеновой в скором времени и в самом деле придется носить парик.
      - Надо же, я вовсе не хотел ее обидеть, - смутился Никита. - Я только объяснил.
      - Ничего, пусть не задает глупых вопросов, - с достоинством сказала Света. - А тебе, кстати, так очень идет.
      - Неужели?
      - Точно говорю, - Света нежно провела ладонью по колючей макушке Никиты, и он впервые почувствовал приятное воздействие ее руки, так что приподнялись волоски на шее, словно от электричества, щекотно запрыгали по спине мурашки, и в кончиках пальцев ощутилось легкое покалывание.
      - Но я не... я собираюсь их отрастить, - взволнованно проговорил Никита и густо покраснел.
      - Ах, - вздохнула Света с очаровательной улыбкой, - ты такой славный сейчас. К чему тебе длинные волосы?
      - Я... я надеюсь, она не будет меня заваливать интегралами на контрольной.
      - Какие интегралы? Что это?
      - Так, вспомнил.
      - Ты думаешь, она знает какие-то интегралы?
      - Наверно.
      - Ах, глупенький, поверь, ей вовсе не до тебя. - Манерно взмахнула рукой. - Это вид у нее такой, как у твоих интегралов, а на самом деле сейчас ее больше интересует физик. Может, они поженятся, наконец.
      - Я очень хочу, чтобы твои слова оправдались, - вздохнул он. - Любовь сильнее интегралов.
      Света мило улыбнулась. Никита залился краской. Потом немного помялся и наконец решился:
      - Можешь еще? - умоляюще поглядел Свете в глаза и робко взял ее волшебную руку.
      - Хватит, - строго отсекла Света, - а то понравится.
      Никита удрученно кивнул и смутился своей просьбы.
      По пути в кабинет географии Света вдруг раздосадовалась: 'Дура, ведь он без матери растет, могла бы и помягче ответить. Приласкать. Ну кто за язык тянул? А он молодец. Замечательный парень. Другой бы полез приставать. А этот - характер. Эх, и зачем я так резко'.
      В следующую минуту Никита оказался среди одноклассников, которые стали восхищаться тем, как он тонко уязвил самолюбие Семеновой. Никита принимал поздравления, все еще недоумевая, к чему такая бурная радость. А между тем, случайно обернувшись, он вдруг увидел, как из директорского кабинета вышел человек респектабельной внешности, в очках, в костюме и с портфелем в руке. Закрыв за собой дверь, этот господин направился к лестнице мимо группы веселящихся подростков. И вот, когда он проходил мимо, когда поглядел в их сторону с приятной улыбкой, Никита узнал его. Это был дядя Ганс. Их взгляды на мгновение пересеклись. Никита тотчас вспомнил эти маленькие по-кошачьи коварные глазки. В следующую минуту прозвенел звонок и ребята, смеясь и пихаясь, направились в класс. Немец повернул за угол и стал спускаться. Тут в коридор вышел директор и принялся запирать свою дверь. Никита бросился к нему.
      - Аркадий Трофимович, скажите, кто этот человек? - взволнованно заговорил он. - Тот мужчина в очках. Он только что вышел от вас. Из вашего кабинета.
      - Учитель немецкого, - ответил директор, подергал дверную ручку - хорошо ли закрыта - и сунул в карман ключи. - Желает работать в нашей школе.
      Никита поежился от этой новости, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Аркадий Трофимович зашагал по коридору. Никита перевел дыхание и последовал за ним.
      - Скажите, вы взяли его?
      Аркадий Трофимович поглядел на ученика и важно произнес:
      - Нет, он иностранец. Мы не можем давать работу иностранцам без особого разрешения властей.
      - Да, это правильно, так и надо, - оживился Никита. - Ну зачем нам эти иностранцы, верно? У нас свои учителя хорошие. Не надо нам иностранцев.
      - А ты почему не на уроке?
      - Сейчас иду.
      У Никиты отлегло на сердце, и он поспешил в класс, размышляя, заметил его дядя Ганс или нет? Проклятый немец, может быть, и заметил, да не узнал. Слишком уж много времени с тех пор прошло. Вряд ли узнал. Хотел в школу сунуться, а вот и фиг, обойдется. Правильно, что Аркадий Трофимович иностранцев не принимает.
      Очередное появление дяди Ганса не произвело на Мишку какого-либо впечатления. Выслушав Никиту, он рассудил:
      - Таких, как этот немец, сотни во всем городе. Если остерегаться всех, есть шанс не попасться одному. - Потер лоб и добавил: - Хотя, я думал, его в тот раз менты все ж загребли.
      Никита то и дело пытался привнести разнообразие в свою жизнь. Как-то раз он наклеил на обложку своего дневника пляжную фотографию Ани Курниковой. Молоденькая русская красавица и теннисистка тогда ему очень нравилась, и в комнате над своей кушеткой он повесил портрет этой девочки. К сожалению, не все учителя разделяли его новые увлечения. На первом же уроке, в тот день это была химия, Медведева, получив дневник с фотографией, отклеила ее, пока Никита отвечал у доски, и спрятала в свой стол. Дневник она вернула только после урока.
      - Никита, - строго сказала Медведева, когда они остались вдвоем. - Я понимаю, тебе она нравится, но дневник - не то место, куда можно приклеивать девочек, да еще в таком... таком откровенном виде.
      - Марья Сергеевна, отдайте мне ее, эта единственная карточка, я вчера у Валенского купил. Очень дорого.
      - Хорошо, я отдам, - сказала Медведева. - Если ты исполнишь мою просьбу.
      Никита, чувствуя подвох, помолчал немного, но, понимая, что должен согласиться, тихо сказал:
      - Какую, Марья Сергеевна?
      - А такую. Обещай, что ты унесешь фотографию домой и больше не станешь лепить на дневник подобных картинок, никогда.
      Никита потупил глаза и неохотно согласился:
      - Обещаю.
      - Знаешь, Никита, я тебе верю, - с этими словами Медведева достала фотокарточку из стола и отдала ученику.
      - Спасибо, Марья Сергеевна, - проговорил он.
      - Помни, ты обещал, - сказала Медведева и улыбнулась.
      Никита быстро кивнул, сунул Аню Курникову в кармашек рюкзака и пошел из класса с хитрой улыбкой. На следующий день он приклеил к обложке дневника уменьшенную копию таблицы Менделеева.
      В школе, на уроках химии, Никита блистал не только глубокими знаниями, но и громовыми залпами своих научных экспериментов. А один из них однажды расстроил педагогические планы студентки Петербургского университета, которую направили в его класс на практику.
      Между собой ученики звали ее просто - Оленька. Своей неуверенностью и робостью хрупкая девушка с первого же урока вызвала у ребят недоверие, и вскоре они стали отпускать в ее сторону шутки и ехидные насмешки. Но хуже всего пришлось Оле в начале второй недели ее практики. В тот раз перед началом урока Никита посыпал пол вдоль классной доски, смоченными аммиаком и затем высушенными на отопительной батарее, кристалликами йода, которые нашел в школьной лаборантской, когда Медведева вышла в учительскую.
      Сначала на уроке было чрезвычайно скучно, и несколько учеников демонстративно зевали во весь рот, а кое-кто и вовсе заснул. Так продолжалось до тех пор, пока Оля не подошла к доске. И вот тут, ко всеобщему восторгу, началось: прозвучали несколько взрывов, и в воздух поднялись фиолетовые облачка дыма. Нервная девушка с визгом подпрыгнула на месте, а потом заметалась от ужаса. Глаза ее округлились, руки затряслись, на лице отразилось сплошное негодование. Оля ступала по полу, и кристаллики под ее ногами громко взрывались. В воздухе отчетливо ощущался запах йода. Испуганная, вся в слезах, практикантка выскочила из класса вспугнутой горлицей.
      - Марья Сергеевна! - воскликнула Оля, вбегая в учительскую, с большими от ужаса глазами. Она задыхалась от волнения и не сразу смогла продолжить: - Марья Сергеевна, вы представляете! Только я начала урок, подошла к доске, и тут такое началось! Я не знаю, что это было: какие-то взрывы... Я хожу, а под ногами что-то взрывается и поднимается дым... У меня... у меня все ноги синие, вы посмотрите! - прорыдала она. - Я не могу!
      - Успокойтесь, Оленька, - Поднимаясь из-за стола, проговорила Медведева, затем налила в стакан минеральной воды из бутылки и подошла к девушке. - Вот выпейте, успокойтесь, пожалуйста.
      - Я не могу! - снова проговорила девушка, сделав несколько глотков воды. - Я не понимаю, что это? Кто это мог сделать?
      - Не беспокойтесь, я догадываюсь, кто это сделал. - Медведева улыбнулась. - Это Никита Мальцев. Больше некому. Впрочем, ему простительно.
      - Как простительно? - не поняла Оля.
      - Мальчик растет, развивается, - ласково улыбаясь, объяснила Медведева, а затем с материнской нежностью погладила девушку по плечу и добавила: - Он талант. Лучший мой ученик. Но иногда он позволяет себе немного пошутить.
      Оля поставила стакан и с удивлением воззрилась на учительницу, глотая слезы.
      - Пойдемте, сейчас все уладим, - решительно сказала Медведева и снова загадочно улыбнулась.
      Тем временем класс ликовал. Как только слезливая практикантка выбежала за дверь, мальчики повыскакивали со своих мест и принялись паясничать у доски, вызывая новые взрывы. Девочки пищали от восторга и хлопали в ладоши. Пока суд да дело, пользуясь всеобщей шумихой, Савин ухитрился впервые безнаказанно залезть рукой под юбку своей пухленькой соседке Валеньке Емельяновой (оба сидели за последней партой), с робкой медлительностью он провел ладонью по гладкой девичьей ляжке до трусиков и потом обратно, подобострастно глядя в расплывшиеся от удовольствия Валенькины губы. Проделав это еще раз, он выбрался из-под юбки и, весь дрожащий от нахлынувшего возбуждения, безмозгло уставился на девушку с надеждой на продолжение. Но Валенька опомнилась и сердито звезданула Савина по затылку. Тем временем кто-то размахивал учебником, собираясь запустить им в соседа, за то, что тот схватил его тетрадь и стал дразниться, но передумал и, сердито угрожая, потребовал свою тетрадь на родину. Кто-то у доски пародировал поведение испуганной Оленьки. У Рябовой на губах лопнула и повисла розовой соплей на подбородке жевательная резинка, она собрала ее в рот и принялась надувать еще один пузырь. Кто-то стал выстукивать каблуками чечетку, вращаясь на одном месте возле учительского стола. Бурное веселье продолжалось до тех пор, пока в класс уверенным, стремительным шагом не вошла Медведева, а за ней следом осторожно вплыла Оля.
      - Все по местам! - громко приказала Медведева. - Немедленно!
      Плясавших у доски, как ветром смело, - все вернулись за столы. В классе наступила тишина. Медведева и Оля встали у передней парты, на всякий случай, подальше от доски.
      - Что вы себе позволяете! - продолжала выговаривать Медведева. - Я, конечно, догадываюсь, кто все это устроил. Но хочу, чтобы он сам поднялся и извинился перед Ольгой Антоновной. Тут она неосторожно отступила, и тотчас за ее спиной раздался взрыв.
      Класс хихикнул, но никто не пошевелился, изображая на лицах досаду.
      - Ну, мы ждем, - сурово повторила Медведева, взирая на учеников подозрительно.
      Тогда из-за парты медленно и виновато поднялся Никита и скромно произнес:
      - Это я.
      - А мы не сомневалась, Мальцев, - сердито проговорила Медведева. - Извинись, пожалуйста.
      Никита переступил с ноги на ногу, поднял глаза, посмотрел на Олю и коротко сказал:
      - Извините.
      - Хорошо, я вижу, ты честный человек, - сказала Медведева. - А теперь бери ведро, тряпку и начинай мыть пол. Ты сегодня дежуришь вне очереди. Живо!
      Никита побрел к шкафчику, достал оттуда ведро и вышел за водой.
      - Итак, дорогие мои, - обратилась Медведева к классу, - если вы не хотите видеть Ольгу Антоновну, я освобожу ее от практики в нашем классе. Ей предложат другой, более серьезный, в котором ученики не позволяют себе глупых шалостей.
      Послышались неискренние вздохи сожаления мальчиков и притворное оханье девочек.
      - Тихо! А сейчас, Ольга Антоновна, продолжайте урок. Я останусь с вами.
      Оля неуверенно кивнула. Класс недовольно замычал. А Медведева строго проговорила:
      - Если кто-нибудь из вас хотя бы один раз пикнет, - пригрозила кулаком, - выгоню вон. Вы меня поняли?
      - Да, - громко отозвался класс.
      - Вот и хорошо.
      Медведева подошла к своему столу, достала из ящичка журнал 'Химия в школе' и направилась по проходу между партами, бросая строгие взгляды на учеников. Она села на свободное место сзади, полистала журнал и, якобы, принялась читать. Оля, оправившись от конфуза, попросила всех открыть учебники. Скоро вернулся Никита с водой в ведре и, сев на корточки, начал мыть пол. Он драил его долго и тщательно. Оля повела урок дальше, то и дело оправляя коротенькую юбку и старательно избегая опасного участка возле доски, где возился трудный подросток. Никита время даром не терял, и кое-кто из одноклассников, завидуя ему, желали в эту минуту оказаться на его месте.
      - Это кто у нас опять хихикает? - раздался голос Медведевой. - Валенский?
      Смешки прекратились. Но урок не ладился. В смущении Оля совсем раскраснелась и, чувствуя неловкость, попросила Никиту сесть за парту. Это был ее последний урок в этой школе.
      Учителя давно уже вздыхали от возмутительных проделок Никиты и спрашивали друг друга: 'Куда только смотрит его отец?' - 'Парень совсем отбился от рук, дома им совсем не занимаются!' - 'Ничего, все в таком возрасте шалили, вспомните'. - 'Уверен, отец безразличен к мальчику'. - 'Да, ни на одном родительском собрании не был. Хотя, лично у меня к Никите претензий нет. Мы с ним всегда находим общий язык. Он в институт ходит, с научным руководителем занимается'.
      Ни Медведева, никто из учителей не догадывались, сколько радости Никите доставил бы отец, если бы хоть раз обратил на сына внимание. Однако Алексей Ильич не заглядывал в его дневник, не замечал длинных волос, не оценил стрижку наголо, не наказал за хулиганские взрывы на уроках химии, не видел Аню Курникову на обложке дневника и того большого плаката, что висел над постелью сына: блондинка во весь рост с гитарой - единственным предметом, который едва только прикрывал ее красивое загорелое тело. Ведь должен отец когда-нибудь потребовать его снять, заботясь о нравственном благополучии сына, но и этого Никита не дождался.
      
      V
      Немая сцена, которая произошла в кабинете Вертлякова, весьма озадачила Никиту. Теперь он размышлял, отчего все-таки заведующий был так смущен его появлением? Если Вертляков и в самом деле выдает фиктивные документы за взятку, то его следовало бы на этом поймать. Не зря ведь папа обвиняет Вертлякова в мошенничестве. Нужно поговорить с отцом. Вдруг он еще что-нибудь знает.
      Вопрос о Вертлякове мгновенно зацепил Алексея Ильича. Он оторвался от телеэкрана, поглядел на сына с недоумением и категорично произнес:
      - Этот мерзавец - преступник. По нему давно зона тоскует.
      - А с виду ничего, обыкновенный ученый, - промолвил Никита. - Неужели он способен на такую подлость?
      - Он не ученый! - воскликнул Алексей Ильич. - Он коммерсант и отъявленный негодяй! Травит народ, делает деньги на чужом горе. Занимается химическим анализом продуктов питания, в том числе и подпольного производства. Неслыханная дерзость! Вертляков - взяточник, он лепит знаки стандарта на любой товар, который ему подсовывают.
      - И все это знают? - удивился Никита.
      - Да.
      - Пап, а его можно разоблачить?
      - Вертляков заслуживает самого строгого наказания. Он должен ответить перед судом. Его следует судить наравне с убийцами!
      - Послушай, я, кажется, знаю, как остановить Вертлякова, прежде чем он перетравит весь город.
      - Я никогда не прощу ему, того, что он сделал со мной, лабораторией, всем институтом!
      - Пап, у меня есть отличный план разоблачения Вертлякова, его осудят, и ты вернешься в институт.
      - Он еще ответит за свои поступки... - Алексей Ильич больше не слушал сына, потрясая кулаками, он продолжал бормотать обвинения и выкрикивать проклятия в адрес Вертлякова, как заведенный. Тогда Никита оставил его и пошел к Мите, рассчитывая, поделится с ним своими мыслями о том, как можно раскрыть преступление Вертлякова.
      Ребята собрались во дворе на другой день. Братство четырех воинов в полном составе. Небольшой костер потрескивал, с аппетитом пожирая очередную жертвенную крысу, впервые подстреленную Мишкой в подвале. Друзья сидели вокруг костра и слушали Никиту. В глазах играло рыжее пламя мести. Мишка то и дело презрительно сплевывал в огонь.
      - Если так, он очень рискует, - серьезно заметил Коля, когда Никита закончил свой военный доклад.
      - Я со вчерашнего дня об этом размышляю, - признался Митя. - Но не могу понять, если он занимается экспертизой, получает за это деньги, зачем ему рисковать, собирая взятки за левые продукты?
      - Денег всегда мало, сколько бы их не было, - ухмыльнулся Мишка.
      - Настоящее уголовное дело, - сказал Коля, с воодушевлением потирая руки.
      - Прежде всего, нужно доказать, что это так, - предложил Митя. - Иначе выйдет клевета, что тоже нехорошо.
      - Верно, - подтвердил Коля.
      - Для меня все и так уже давно ясно, - твердо сказал Никита. - Вертляков - мошенник, и я тому свидетель. Он должен быть наказан.
      - И все же сомнения есть, - проговорил Митя, задумчиво глядя на серый дымок, поднимающийся от костра. - Мало ли что он прятал в стол.
      - Да поверьте же, от этого негодяя можно ожидать всего самого дурного, - продолжал Никита. - Он моего отца унизил, выгнал из лаборатории. А знаете, почему? Потому что папа не согласился с его коммерческими планами. Папа хотел заниматься настоящей наукой, а не анализом товаров, как на базаре.
      - Понятно, тебе хочется отомстить за отца, - сказал Коля.
      - И не только. Если незаконная деятельность Вертлякова подтвердится, его осудят, и тогда в наших магазинах станет меньше некачественных продуктов, - заявил Никита и добавил: - Я все равно докажу, что мой отец ни в чем не виноват, что его несправедливо выгнали с работы.
      - И что ты собираешься теперь делать? - спросил Митя.
      - Пойду к следователю завтра же и все ему объясню. Пусть Вертлякова проверят, - сердито ответил Никита.
      - Думаешь, им займутся? - засомневался Митя.
      - Я в этом уверен, - сурово бросил Никита.
      - Точно займутся, - подтвердил Коля. - Во всяком случае, прокуратура должна проверить. Но мы-то причем?
      - Вы можете сомневаться сколько угодно, я только хотел посоветоваться, - сказал Никита.
      Он обвел взглядом друзей, поднялся и побрел домой, убедившись, что бороться с Вертляковым ему предстоит в одиночку. Но это хорошо. Зачем ребят впутывать. На ходу мысли его потекли в стройном ритме, и он сочинил:
      Мальчик с прострелянной головой
      У кирпичной стены,
      В его глазах не видно страха,
      Он, казалось, еще был живым.
      Лужа - алая клякса,
      Растекалась корявыми ручейками,
      Никто к мальчишке не подходил,
      Только дождь шептал молитву над ним.
      'Кто же его убил?' - спрашивали пешеходы.
      'Говорят, некий скрытый маскою тип'.
      'За что?'
      'Конкурент, чтоб не стоял на пути'.
      
      Никита закопался в торжественно-печальных мечтах.
      Друзья проводили его тяжелым молчанием.
      - Как бы там ни было, а попытаться стоит, - наконец, промолвил Коля.
      - Никита прав, ему нужна помощь, - проговорил Мишка.
      - Все ты знаешь, мелкий, - заметил ему Коля с усмешкой. - Прав он или не прав, пока что неизвестно.
      - А вы разве не видите? - огрызнулся Мишка.
      - Если даже Вертляков - мошенник, - сказал Митя, - я не понимаю, что мы можем тут сделать?
      - Надо подумать, - сказал Коля. Он поднялся и стал гасить затухающий огонь песком. - Вот что. Я сегодня поговорю с папаней, - сообщил он, отряхивая руки. - Может, он что-нибудь придумает. А сейчас всё, по домам.
      На следующий день Никита отправился в милицию. Желание разобраться в загадочном деле становилось все крепче. Он мечтал разделаться с Вертляковым немедленно и не сомневался, что сможет доказать его виновность, и что обвинения отца против этого человека - справедливы. Ничего, вот осудят Вертлякова, и тогда папа сможет вернуться в свой институт, надеялся он.
      Следователь Окунев был стройного и крепкого телосложения, средних лет, с острой бородкой 'клином', короткими усиками и с выражением железного спокойствия на лице. На нем был темный шерстяной пиджак, светлая рубашка и синий галстук. Взгляд его черных глаз был настолько пронзительным, что когда он глядел на собеседника, то казалось, проникал в его самые отдаленные глубины сознания, исследуя потаенные мысли. Говорил он спокойным плавным тоном, и речь его текла гипнотически убедительно. Наверное, благодаря этому дару, на свои вопросы Окунев всегда добивался самого честного ответа.
      - Вы уверены, в том, что доктор Вертляков в тот момент прятал деньги? - спрашивал Окунев.
      - Абсолютно, - отвечал Никита. - Я видел своими глазами. Он спрятал пакет в стол, когда я вошел. Он был очень недоволен моим неожиданным появлением. И клиент его тоже нервничал.
      - Значит, вы в этом уверены? - снова спросил Окунев.
      - Да, - подтвердил Никита.
      - Любопытно, любопытно, - медленно проговорил Окунев. - Чрезвычайно любопытно. Выходит, по-вашему, доктор Вертляков подделывает документы, берет взятки, скрывает истинное качество товаров, я верно вас понимаю?
      - Не считаю, я в этом убежден, - горячо проговорил Никита. - Он подтасовывает результаты анализа. Его сотрудники об этом не знают, но догадываются. Можете их спросить.
      - Любопытно, очень любопытно, - снова сказал Окунев. - Вы, я надеюсь, понимаете, это очень серьезное обвинение. Вы понимаете это?
      - Да, - кивнул Никита.
      - Ничего вы не понимаете! - вдруг воскликнул Окунев. - Мал еще. Это вам не детская забава - человека обвинять. Знаете ли вы, что клевета - не менее тяжкое преступление, чем само это преступление? - спросил он, пристально глядя в глаза Никиты.
      - Да, и я уверен в том, что говорю, - твердо сказал Никита.
      - Ваше обвинение основано на предположениях, - заговорил Окунев дальше. - У вас есть доказательства? Нет, и не может быть. Тогда зачем вы пришли?.. Довольно, молодой человек, вы начитались 'желтой' прессы или насмотрелись детективов. Отправляйтесь домой.
      - Хотите доказательств? - резко бросил Никита. - Я достану их.
      Внезапно Окунев хлопнул по столу рукой, взял лист из пачки и протянул его Никите.
      - Хорошо, тогда вот бумага. Прошу вас, изложите все, что вам известно об этом деле, - сказал он и подал ручку. - Но помните, как бы вам самому не пришлось отвечать за этот донос.
      Никита положил листок перед собой, на мгновение задумался и начал писать.
      А в это время за окном зашелестел мелкий дождь. В кабинете сделалось сумрачно. Окунев зажег настольную лампу. Пока Никита сосредоточенно давал показания на бумаге, Окунев некоторое время наблюдал за ним, отмечая его приятные, правильные черты лица, красивые глаза и хорошенький нос. Следователь был тонким физиономистом и любил попрактиковаться лишний раз, запоминая лицо человека, который ему особенно нравится, а потом через определенное время вызывал его образ в памяти. Он был женат, но жены не любил, потому что она была некрасива - длинный нос, раскосые глаза, слишком растянутые губы почти до ушей. Парикмахеры, сколько ни бились, никогда не могли сделать этому птеродактилю мало-мальски симпатичную прическу, хотя в молодости она выглядела куда приятнее. Со временем в семье установились холодные друг к другу отношения. Насмотревшись на мальчика, Окунев глубоко вздохнул, взял лежавшую на столе пачку сигарет, вытянул из нее одну и, поднявшись из-за стола, подошел к окну. Там он открыл форточку и закурил, курил то и дело стряхивая пепел с кончика сигареты в горшок с худосочной пеларгонией, что тянулась к бледному свету пробивающемуся из-за мутного зарешеченного окна.
      На стене тикали старые часы с маятником. С улицы доносился оживленный гул машин. А потом зажужжала муха, застрявшая между рамами, вероятно, она надеялась найти спасение от холода и непогоды в кабинете. Пленница отчаянно билась о стекла, ползала, но не могла отыскать выхода из заточения. Окунев задумчиво глядел на несчастную муху и со вздохом выпускал изо рта густой белый дым.
      Никита закончил писать. Следователь закрыл форточку и вернулся за стол. Он взял у мальчика бумагу и пробежался по строчкам глазами, а потом вернул ее с просьбой:
      - Вот здесь распишитесь и поставьте сегодняшнее число, месяц, год... Хорошо... Благодарю.
      После этого Окунев положил заявление на стол перед собой и снова поглядел на Никиту проникновенно.
      - Что же теперь? - спросил тот, сконфузившись от длительного и чересчур пристального взгляда следователя.
      Окунев очнулся и проговорил:
      - Теперь мы рассмотрим ваше заявление и потом направим в институт ревизоров. Будем ждать результатов комиссии.
      - А это надежная комиссия? Долго ждать? - поинтересовался Никита.
      - Да-да, конечно, - задумчиво произнес Окунев. - Самая надежная. В ней работают очень компетентные ревизоры. Только вот еще что, молодой человек, об этом никому, ладно?
      - Конечно, будьте уверены.
      - Вот и хорошо.
      - Так, когда можно будет узнать результаты? - снова спросил Никита.
      - Скоро, - ответил Окунев и осведомился: - Скажите, мой друг, почему вы так заинтересованы в этом деле?
      - Вертляков оклеветал и унизил моего отца, - не задумываясь, ответил Никита. - Я хочу доказать, что мой отец ни в чем не виноват. Я там написал об этом. - Показал на бумагу.
       - Вот оно что, - спокойным, тихим тоном проговорил Окунев, кивая. - Любопытно, любопытно.
      - Мой отец знает Вертлякова, как облупленного, и уверен, что он заядлый мошенник, - добавил Никита.
      - Очень любопытно, весьма интересно, - опять проговорил Окунев, продолжая глядеть на мальчика в упор, пребывая в какой-то глубокой задумчивости, а потом поинтересовался: - В таком случае, почему ваш отец сам не пришел?
      - Он очень занят. Не хочет тратить время на этого подлого человека.
      - Хм, понимаю. Ну что же, разберемся.
      - Спасибо, - сказал Никита. - Я могу идти? - он уже совсем неловко чувствовал себя от слишком проникновенного взгляда следователя.
      Окунев поморгал, печально вздохнул и сказал:
      - Да-да, конечно. Мы свяжемся с вами, когда потребуется.
      Никита поднялся, пожал протянутую руку следователя и торопливо вышел из кабинета. Только теперь, в коридоре, прижавшись к стене, он смог отдышаться. В эту минуту он чувствовал себя так, словно из него высосали все силы. Не следователь, а настоящий паук или вампир.
      Набравшись терпения, Никита принялся ждать результатов проверки деятельности Вертлякова. Но к концу первой недели терпение ему начало изменять, а в середине второй оно лопнуло. Тогда Никита собрался с духом и отправился в милицию. Окунев с обычной своей проникновенностью и флегматичной медлительностью объяснил задержку данного следствия чрезвычайной занятостью, и пообещал ускорить дело по мере возможности.
      В течение следующих двух недель Никита продолжал наведываться и звонить в милицейский участок. Но тщетна была его настойчивость. Он уже начал сомневаться, так ли серьезно относятся к его делу, как обещал следователь, или все они только смеются над ним? После очередного звонка в милицию, Никите, наконец, сообщили, что комиссия приступит к делу уже в самое ближайшее время.
      Ревизоры были направлены в институт спустя месяц. Еще через две недели Окуневу поступил отчет о проверке коммерческой деятельности лаборатории доктора Вертлякова. Никите прислали повестку. Сгорая от нетерпения, он вновь появился у следователя.
      - Результаты таковы, молодой человек, - начал Окунев своим ужасно медленным, вкрадчивым голосом. - Независимая комиссия провела ревизию всей документации, касающейся деятельности доктора Вертлякова. И вот, что мы узнали... гм... никаких нарушений не выявлено.
      Никита подскочил со стула, как ужаленный.
      - Как?! - воскликнул он, не ожидая такого невероятного ответа. - Этого не может быть!
      - Успокойтесь, пожалуйста, юноша, - вежливо попросил Окунев и продолжил говорить своим противным вязким голосом: - Данная лаборатория имеет лицензию на проведение санитарной экспертизы продуктов и товаров промышленного потребления. Руководствуясь законодательством Российской Федерации, данная организация строго выполняет все предписанные им обязательства и условия договоров. Более того, документы, сертификаты, выдаваемые лабораторией заказчикам, полностью соответствуют результатам проводимых ими анализов. Документация ведется аккуратно. Уважаемой комиссией были подняты материалы за всю историю деятельности лаборатории. Нарушения не обнаружены.
      - Это неправда! - снова возмутился Никита, укоризненно глядя на следователя.
      Окунев достал из пачки сигарету, сунул ее в губы, чиркнул спичкой и закурил. Затем поднялся и подошел к окну, где между рамами валялась дохлая муха.
      - Несчастная жертва застекольной блокады, - ни с того ни с сего заметил Окунев вслух, глядя на муху брезгливо перекошенным лицом, а потом обратился к Никите: - Должен вам сообщить, молодой человек, до тех пор, пока нарушения в деятельности лаборатории не зафиксированы, мы не можем в чем-либо обвинять ее сотрудников.
      - Знаете что?! - начал Никита, с неприязнью сверкая глазами. - Я уверен в подлости Вертлякова и по-прежнему ни на минуту не сомневаюсь в этом. Заявляю вам всем! Ваша комиссия была или подкуплена, или Вертляков сумел ловко скрыть все факты своих преступлений, или вы все заодно.
      - Потише, молодой человек, - прежним, спокойным тоном проворковал Окунев и криво улыбнулся - очевидно, улыбки ему теперь не удавались. Окуневу сразу понравился отчаянный характер подростка и то, как он самоотверженно борется за честь своего отца. - Послушайте, Никита, - продолжил он, - Оставьте это дело. Вот вам мой совет. Совет старшего и опытного человека. Найдите себе занятие поувлекательней. А что касается доктора Вертлякова, он известный в городе человек. Ему нет необходимости заниматься фальсификацией документов. Ему незачем рисковать, губить свою репутацию.
      - Денег всегда мало, сколько их не имей, - вспомнил Никита Мишкины слова. - Этот человек использует любую возможность ради собственной выгоды, даже сомнительную.
      - Допустим, но вы должны понимать, если бы хоть раз произошло отравление, скажем, продуктом подпольного производства, разрешенным к продаже лабораторией Вертлякова, как вы говорите, то документы непременно привели бы в данный институт. Но подобных происшествий до сих пор не регистрировалось. Почему же вы так уверены?
      - Да я своими глазами видел, как Вертляков получил взятку, - сердито ответил Никита.
      - Довольно, у нас нет никаких оснований подозревать его только в том, что случайно видел подросток, - убедительным тоном проговорил Окунев.
      Никита вскипел:
      - Нет оснований! Нет?! Ну хорошо, будут вам основания! Я докажу, вот увидите, я найду доказательства! - Никита поднялся со стула и зашагал из кабинета прочь.
      'Прежде всего, нужно проследить за Вертляковым, - размышлял он по дороге домой. - Хорошо бы устроить ему ловушку, поймать со взяткой в руках. Только деньги нужны меченые. Стоп, а это, к сожалению, невозможно. На то имеет право только милиция. Но, похоже, милиция вообще не собирается этим заниматься. Им некогда! Тогда чем вообще занимается милиция? Ловит и избивает беспризорников? Так это проще всего. Для этого и милиция не нужна'.
      После разговора со следователем Никита чувствовал себя обманутым. В порыве негодования он дал себе слово развести Вертлякова по заслугам, чего бы это ни стоило. 'Я докажу им всем, что мы с отцом правы', - убеждал он себя.
      Вечером ребята собрались во дворе на военный совет.
      - Я знаю, что можно сделать, - сказал Коля. Он с самого начала заинтересовался увлекательной разборкой и много думал о ней. Выслушав Никитин рассказ о последнем походе в участок к Окуневу, Коля еще больше загорелся. - Вначале нужно разыскать фирмы, с которыми сотрудничает Вертляков. Потом направить к нему подставного человека, он предложит Вертлякову оформить левый продукт за крупную взятку. Если тот согласится - дело в нашем кармане.
      - Вертляков слишком осторожен, - заметил Никита. - Он не попадется на этот крючок.
      - Мы должны попробовать хотя бы так, - объяснил Коля.
      - А дальше что? - спросил Митя.
      - Если Вертляков клюнет, мы будем уверены, он мошенник. Но в милиции мы этого все равно не докажем, бесполезно, - сказал Мишка.
      - Это верно, - вздохнул Никита, - не очень-то они жаждут заниматься Вертляковым. У них времени нет.
      - Да постойте же, займутся, - продолжал убеждать Коля. - Мы сообщим главному прокурору и даже в министерство, если надо.
      - Но как ты собираешься это сделать? - спросил Митя. - Мы несовершеннолетние. Нас никто не услышит.
      - Да вы погодите, - сказал Коля. - Я говорил с папаней на этот счет. Он - человек мировой, то, что надо. Обязательно поможет. Он такие дела любит, ни за что не упустит возможности посодействовать раскрытию преступления. Сейчас нужны сведения о фирмах-поставщиках, с которыми связана лаборатория.
      - Для этого придется забраться в кабинет Вертлякова, - сказал Никита.
      - Так точно, - подтвердил Коля и подмигнул, - сможешь?
      - Да, я знаю, как это сделать, - оживился Никита.
      - Несмотря на то, что ваша идея, ребята, сумасшедшая, я все же согласен помочь, - проговорил Митя. - Если понадобятся деньги, у нас есть некоторая сумма. Магнитофон подождет.
      - Митька, спасибо тебе, - обрадовался Никита. - Но боюсь, что тех денег Вертлякову будет маловато.
      - Да послушайте, вы наконец! - воскликнул Коля. - Деньги, может быть, и не понадобятся.
      - Это почему? - спросил Никита.
      - Ты пока с документами выясни. Потом видно будет, что делать дальше, - ответил Коля.
      Проникнуть в кабинет Вертлякова оказалось несложно. Никита решил сделать это в одиночку. На занятиях в лаборатории они с Томским, бывало, задерживались до позднего вечера, когда уже в институте никого, кроме охраны не оставалось. Охранники располагались в вестибюле. На мониторе картинки от камер, обозревающих коридоры, но если в нужном месте на время выключить свет - не засекут.
      В тот день Томский и его ученики занимались получением жидкого кристалла, и были так увлечены работой, что провозились допоздна, не желая ее переносить на следующее занятие. Дождавшись подходящего момента, Никита отпросился в туалет.
      В коридорах стояла тишина. Кабинеты заперты. Все сотрудники разошлись по домам. Прежний опыт вскрывать подвальные замки Никите сейчас очень пригодился. Подсвечивая фонариком, прихваченным из дома, он ловко справился с дверным замком с помощью проволочной отмычки и перочинного ножа.
      Никита вошел в кабинет Вертлякова, затворил дверь и огляделся. Включать свет он не стал, чтобы не вызывать подозрения с улицы, и, освещая фонариком, немедленно направился к письменному столу. Два нижних ящичка оказались не заперты. Никита их сразу проверил, но ничего подозрительного в них не обнаружилось. А вот верхний был на замке. Никита снова взялся за свою верную отмычку. Если хозяин закрывает ящик, значит, ему есть что в нем прятать, рассудил Никита, ковыряясь в замочной скважине.
      Никита вспомнил, что когда-то очень давно, маленьким мальчиком, было так же увлекательно и до мурашек опасно лазить в ящиках папиного стола в поисках любопытных штучек вроде пинцетов, линз, пипеток, разноцветных лакмусовых бумажек и красивых кристаллов. Но папа за это не стал бы убивать, он только ругался, шлепал по заднице и ставил в угол. Теперь совсем другое дело, если сейчас явится Вертляков, скажем, забыл какую-нибудь бумагу или ключи от квартиры, то наверняка схватит шпиона, свернет шею, а потом бросит труп в чан с серной кислотой, чтобы скрыть следы убийства, как показывают в американских фильмах.
       Наконец замок поддался, Никита выдвинул ящичек и стал в нем копаться. Но среди бумаг лежала только пачка денег - пятьсот штук - не серьезная сумма, которую и уликой-то не назовешь, а также были там какие-то визитки, ручки и один сломанный карандаш. Ничего крамольного в этом ящичке не нашлось. Никита аккуратно закрыл его, поднялся с коленей и огляделся.
      Справа от стола находился шкаф, на полках которого рядами стояли толстые папки. Никита подошел к нему и стал снимать папки одну за другой, в надежде, что в них обнаружатся списки тех фирм, с которыми сотрудничает Вертляков. Никита просматривал бумаги внимательно. Наконец ему повезло - одна из папок была подписана: 'Поставщики'. Среди изготовителей и поставщиков продуктов питания, сразу попались несколько фирм - изготовителей мороженого. Всего их было пять. Никита переписал их адреса, телефоны, имена директоров, количество поставок и названия сортов мороженого. Вернув папки на место, Никита вышел из кабинета, захлопнул дверь и вернулся в лабораторию к Томскому, который был так захвачен работой, что забыл об отсутствии одного из своих учеников.
      Уже на следующий день четверка воинов отправилась в обход по добытым адресам. Пять фабрик мороженого находились в разных концах города, поэтому мальчикам потребовались три дня на их поиски. В конторы ребят не пропускали. Да и не нужно им этого. Главное, убедиться, что именно они поставляют мороженое Вертлякову на экспертизу. Ребятам удалось выяснить, что все предприятия действительно занимались изготовлением мороженого. Три из них оказались хорошо известными фирмами, а две вызывали сомнение, и располагались в жилых домах, где ничего похожего на производственные цеха не было. Однако из документов следовало, что мороженое изготавливали именно там. Никита ликовал: это было первое доказательство его предположений.
      - Бросаем якоря, ребята, и начинаем удить рыбу, - объявил Коля, когда они вернулись во двор, посетив последнюю в списке фабрику. - Теперь наверняка возьмем преступника за жабры.
      - Но как? - поинтересовался Митя.
      - Папаня готов сам связаться с Вертляковым вроде представителя подпольной фирмы и предложить ему взятку, - сказал Коля. - Если Вертляков согласится, то и дело с концом: пиши - доказано.
      - Теперь бы найти солидную сумму денег, - проговорил Мишка.
      - Деньги не нужны, - ответил Коля. - Папаня возьмет диктофон в карман. Ему бы только записать разговор с Вертляковым. И все дела.
      - Просто, как прихлопнуть комара, - философски добавил Митя.
      - Я бы так не сказал, Вертляков слишком осторожен, - промолвил Никита. - Если заподозрит шпионаж - ничего не получится.
      - Ерунда, папаня обещал все устроить. Он у нас кого угодно расколет на откровение. А доктора твоего и подавно сделает. А потом бери кассету с записью и дуй к своему следователю. Он тогда по-другому запоет, вот увидите, - с удовольствием проговорил Коля, предвкушая участие в увлекательной детективной истории.
      - Ты прав, идея что надо, - весело сказал Мишка.
      - Впрочем, все равно ничего лучшего мы уже не придумаем, - согласился Никита.
      Перед визитом к доктору Вертлякову, Егор Денисович - Колин отец - созвонился с ним и договорился о встречи. Поэтому в назначенный час, после обеда, заведующий дожидался представителя фирмы 'Айсберг' в своем кабинете. Егор Денисович был в дорогом костюме, взятом на прокат у своего друга, в старых туфлях, начищенных до блеска и до того лакированных, что они казались новыми, на его лице сияла ослепительная улыбка, точно с рекламы зубной пасты, а в руках он держал кожаную папку туго набитую пачками, нет, ни денег, а бумажных носовых платочков. Ни дать, ни взять - представитель фабрики сладостей с большими деньгами. Как заметил Коля, выглядел отец, будто настоящий миллионер, ну просто сказка! И тут же добавил: 'Если бы папаня не работал обыкновенным шофером, то обязательно бы стал богатейшим коммерсантом'.
      Во время беседы с Вертляковым держался Егор Денисович уверенно и раскованно. Папку он положил перед собой, чтобы профессор сразу обратил на нее внимание. Однако Вертляков был на стороже с самого начала их беседы.
      - Почему руководство направило к нам вас, а не Артема, как обычно? - недоверчиво поинтересовался он.
      - Ах, Артем!.. Да он в отпуске, - сходу придумал Егор Денисович, искренне улыбаясь. - Вчера вылетел 'Аэрофлотом', теперь на Канарах загорает. И вообще, Старцев мне здорово доверяет. Я родственник его, тоже Старцев. Понимаете? Троюродный брат. А если подробно: сын дяди двоюродной сестры его матери... или отца? Точно не помню. Но я в курсе всех его дел. Можете не сомневаться.
      Вертляков поглядел на Егора Денисовича пристально, но каких-либо примет, опровергающих сказанное, не заметил. Брат как брат. Даже похож чем-то. Наверное, такой же блестящей улыбкой или голубыми глазами. 'Стоп, разве у Старцева глаза голубые? - подумал он. - Не помню. Впрочем, это не важно'.
      Дальнейший разговор касался уже дела. Егор Денисович сотворил серьезное лицо и убедительным тоном повел речь о сертификации новой партии мороженого. Вертляков быстро потерял доверие к этому представителю, к этому троюродному брату директора фирмы 'Айсберг', но был сдержан и уверен в себе, хотя, в тот день, у него очень болела голова. На заданный ему вопрос о цене, он уклончиво сказал:
      - Стоимость проведения экспертизы прежняя.
      - Прошу вас, уточните, какую именно сумму вы хотите? - уточнил Егор Денисович.
      Вертляков назвал цену и добавил:
      - Мы выдаем сертификат в том случае, если товар отвечает Госстандарту.
      - Вы, возможно, меня не поняли, - проговорил Егор Денисович осторожно. - В последний раз, напомните, пожалуйста, за какую сумму прошла партия нашего черничного мороженого с добавлением синего красителя?
      Вертляков не сразу ответил. Он подумал, потирая виски, поглядел на собеседника с недоумением и наконец произнес:
      - Вы желаете получить документы на левый товар? Вы понимаете, что это преступление? Мне неприятности ни к чему.
      - Понимаю, - заметил Егор Денисович и, не давая опомниться Вертлякову, сразу сообщил: - Но ведь вы работали с прошлой партией? Качество красителей и добавок - прежние. Старцев гарантирует. - Поднял брови и дрожащим голосом добавил: - Да он повесит меня, не смотря на родственные чувства, если мы с вами не договоримся.
      - Наша лаборатория выдает документы в точности соответствующие результатам проведенного химического анализа продуктов, - твердым голосом повторил Вертляков.
      - Так, отлично, то есть я хотел сказать, не совсем вас понимаю. Погодите, я все же вынужден связаться с шефом, посоветоваться. Разрешите? - С этими словами, Егор Денисович поставил перед собой телефон, снял трубку и стал набирать номер, свой домашний, конечно. Подождал сколько нужно и, напустив на лицо беспокойное выражение, плотнее прижав к уху трубку, начал говорить: - Мне Старцева, пожалуйста... Что?.. Его нет на месте... А когда он будет?.. Ах, извините. Спасибо. - Положил трубку, с сожалением взглянул на Вертлякова и проговорил: - Как жаль, его нет. Будет только завтра утром.
      - Тогда, подождем до завтра? - охотно предложил Вертляков.
      - Да, придется, - расстроенным тоном промолвил Егор Денисович и разочарованно закусил ноготь указательного пальца. Недолго помолчав, он вдруг громко воскликнул: - Но жизнь гораздо проще, чем ее представляют! Понимаете? Я попробую переговорить с шефом, может быть, он согласится добавить вам за риск, а? Как вы думаете? - Похлопал по набитой папке ладонью.
      - Хм, и все-таки, я надеюсь, наш добрый скряга не станет экономить на качестве мороженого, - с улыбкой проговорил Вертляков, глядя на папку, после чего откинулся на спинку кресла. Он больше не сомневался, что этот троюродный брат разыгрывает комедию, и уверенно добавил: - А то совсем забылся, сукин сын. Подсовывает мне черти что. Ни мороженое, а сплошная синтетика! На такие изделия сертификаты мы не выдаем.
      - Понятно. И все-таки, надеюсь, мы подведем наше взаимовыгодное дело под общий знаменатель, и будет крепок наш союз, - весело изрек Егор Денисович и, поднявшись, протянул руку Вертлякову. В этот самый момент в его кармане раздался щелчок: кассета в диктофоне закончилась, и сработал механизм автостопа. Егор Денисович остолбенел на мгновение, но справился, улыбнулся и торопливо проговорил: - Ах, часы, часы. Мне пора.
      Вертляков услышал непонятный щелчок, но не сообразил, откуда он произошел. Пожимая на прощание руку, он ядовито проговорил:
      - Желаю удачи!
      - До скорой встречи! - ответил Егор Денисович, а выходя из кабинета, вдруг повернулся, помахал пальцами Вертлякову и протянул с улыбкой: - Auf Wiedersehen! - после чего скрылся за дверью.
      - Клоун какой-то, - заметил вслух Вертляков. - Подсылают безмозглых уродов. Откуда только милиция их набирает? - Он тяжело вздохнул, достал из ящичка стола средство от головной боли, налил в стакан воды из графина и запил таблетку. А потом стал думать, не сказал ли этому представителю чего-нибудь лишнего?
      От Вертлякова Егор Денисович немедленно направился к Мальцевым. Никита был в это время дома и открыл ему.
      - Ну, друг, все, веди к своему следователю, - сказал Егор Денисович.
      - Неужели получилось! - обрадовался Никита.
      - Нет, ничего не получилось. Полный провал. Он не поверил с самого начала. Больно уж скользкий этот начальник, точно угорь, - не ухватить. Хотя по лицу видно - лжет. Но дело сделано, - Егор Денисович похлопал по карману с диктофоном, - может быть, поможет, а может, и нет. Посмотрим.
      Прослушав запись разговора, следователь Окунев выключил магнитофон, самодовольно крякнул, с трудом удерживаясь от улыбки, постучал пальцами по столу и неторопливо произнес:
      - Любопытно, любопытно. - Пристально посмотрел на Егора Денисовича, рассматривая его светлую шевелюру и ярко-голубые глаза, так подобострастно, что тот смутился, и затем добавил: - А запись-то хороша.
      - Правда? Я думал, вам не понравится, - удивился Егор Денисович.
      - Нет-нет, весьма любопытно, - отметил Окунев. - Ничего обличительного в этой записи на первый взгляд не имеется, кроме, разве что, разговора о деньгах. Это могло бы послужить доказательством ваших предположений, впрочем, с большой натяжкой. И тем ни менее, я думаю, доктору Вертлякову придется уделить побольше внимания. Вы, вероятно, правы. Да... гм... В этом убеждает меня не суть разговора, а его мелодика. Предоставленная вами запись хорошо демонстрирует нам такие голосовые особенности и манеру речи подозреваемого, которые свойственны лицам, замешанным в тех или иных махинациях, но тщательно это скрывающих. - Бросил вопросительный взгляд на недоумевающего Егора Денисовича, затем посмотрел на лист бумаги, на котором делал памятки во время прослушивания, и продолжил: - Поясним: рассматривая запись вашей беседы детально, в интонациях подозреваемого можно отметить ряд существенных особенностей. Прежде всего, мы наблюдаем здесь недоверие доктора Вертлякова к собеседнику, то есть к вам. Существенный момент! Заметьте. Об этом ясно свидетельствует заданный вам вопрос: 'Почему шеф направил вас, а не Артема?' Тембр голоса, с которым произносится эта фраза, несколько понижается, что явно свидетельствует о сомнениях подозреваемого. Видно, что он пытается убедиться, являетесь ли вы лицом подставным или же действительно направлены Старцевым. Однако ваши неопределенные, весьма сомнительные объяснения все же не до конца убеждают его в том, что вы лицо подставное. Тогда он делает попытку подыграть вам, давая понять, что вы вне подозрений, и, продолжая полушутливым тоном, надеется убедить вас в своей безупречной репутации. Вот, скажем, фраза, подтверждающая это: 'Мы выдаем сертификат в том случае, если товар отвечает Госстандарту'. В ней преобладает минорная тональность, в которой слышится глубоко сокрытое замешательство говорящего. А вскоре уже явственно произносится пренебрежение к вашему сомнительному деловому предложению. Происходит смена тональности: Фа, затем - Ре мажор. Иными словами, такое голосовое варьирование вызвано желанием подозреваемого всем видом своим показать вам, что фальсификацией документов он не занимается. Этим он надеется, кроме всего прочего, проверить вашу реакцию. Ведь пока он еще не совершенно уверен в том, что вы не представитель фирмы 'Айсберг'. Заметим, что тональность фраз 'Вы понимаете, что это преступление? Мне лишние хлопоты... - или, как он сказал... да, вот: - неприятности ни к чему' не соответствует их смыслу, а следовательно, может вызвать сомнение в их искренности. Мы рассмотрим это чуть позже с других позиций. В то же время, подозреваемый не желает портить выгодных отношений с господином Старцевым, ведь он пока не полностью уверен, истинный вы представитель фирмы или нет. Щекотливая ситуация, верно?
      - Именно так и было, - ответил Егор Денисович, восхищенный такой подробной и убедительной расшифровкой диктофонной записи.
      Никита тем временем, утомленный разговором, развалился на стуле у окна, положив ногу на ногу. Теряя терпение, он угрюмо наблюдал за следователем. Длинные рассуждения Окунева наводили скуку и казались ненужными. Сейчас Никите хотелось знать только одно: заведут уголовное дело на Вертлякова или нет. Но Окунев продолжал:
      - Так вот, когда вы пытаетесь напомнить подозреваемому стоимость оформления прошлой партии мороженого, что вам якобы известно, тот называет установленную государством сумму, а не теневую, делая вид, что вас не понял. Тогда вы уточняете, намекая ему на предыдущую плату за оформление мороженого, содержащего запрещенный краситель, якобы она была гораздо выше. Его вопросительный ответ: 'Вы желаете получить документы на левый товар?' звучит с повышением звука: ре, ми, фа. Тембр, с которым произносится данная фраза, безусловно, отождествляется с недоверием Вертлякова к вашему предложению. Он снова делает вид, что не понимает вас, тем самым его напускное недоумение помогает ему маскировать свое отношение к вам, как подставному лицу. Это явный признак того, что подозреваемый пытается скрыть от вас истину. Поэтому он говорит: 'Мне неприятности ни к чему'. Эта формула произносится с той же интонацией, что и фраза 'Стоимость экспертизы прежняя' понижение звука: фа, ми, ре. Сходство очевидно. Такая реприза очередной раз убеждает нас в том, что доктор Вертляков окончательно потерял к вам доверие, - тут Окунев умолк, собираясь с мыслями.
      Зачарованный проницательностью следователя, Егор Денисович с нетерпением дожидался продолжения, он облокотился на спинку стула и сложил на груди руки. Никита, напротив, всем своим видом выражал презрение к следователю, ему было противно слушать это маразматическое словоблудие кретина. Хотелось плюнуть, выскочить из кабинета вон и никогда больше сюда не возвращаться. Но он удерживал себя от побега из уважения к Егору Денисовичу.
      Спустя минуту сосредоточенных раздумий, Окунев продолжил, поглядывая на обоих свидетелей по очереди. В какой-то момент Егор Денисович переглянулся с Никитой, и Окунев увидел его профиль. Голос следователя тотчас осекся. 'Нос, глаза, губы! Настоящий римский профиль - зависть императора!' - заметил он про себя. Профиль Егора Денисовича произвел на него сильное впечатление и вызвал прилив вдохновения. Окунев сглотнул и неторопливо заговорил дальше:
      - Что было потом?.. ага, да... тут вы принимаете решение, кстати, вполне своевременное, звонить Старцеву. Этим вы намеревались убедить доктора Вертлякова в том, что вы действительно направлены Старцевым для заключения договора на экспертизу. Тем ни менее, ваш звонок еще раз и окончательно убеждает подозреваемого в том, что вы являетесь лицом подставным, и тогда он дает вам понять, что подделкой документов он не занимается вовсе. Таким образом, если вначале вашей беседы в речи подозреваемого преобладает осторожно-нейтральный тон - ре минор, что свидетельствует о недоверии к вам, то, окончательно убедившись в том, что вы на самом деле подставное лицо, голос его меняется: начинает доминировать иная тональность - фа мажор. И только в заключительных аккордах вашей беседы, когда у подозреваемого появляется полная ясность всего происходящего, мы слышим тональность до минор, в которую внезапно врывается выразительный финал: баритональный звук нецензурного характера - ре-бемоль мажор. Здесь можно уловить отголоски некоторого беспокойства, когда Вертляков устало откинулся на спинку кресла, что хорошо видно из сопутствующего тому движению скрипа. В целом, анализируя мелодику, композицию и тембр записанной речи подозреваемого, можно сделать следующие выводы: мелодическое варьирование говорящего вызвано скрытыми переживаниями, данный тип речи свойственен тому юридическому лицу, у которого накануне побывала ревизия и, следовательно, ожидающему новых подвохов со стороны представителей власти. Проявляя осторожность, он не желает раскрывать перед вами своей нелегальной деятельности. Он маскируется, принимая вашу же игру, чтобы оставаться вне подозрения, и это ему вполне удается. - Окунев сделал паузу, взглянул на Никиту и выбил пальцами по столу торжественную дробь. - А теперь подытожим: согласно предварительной расшифровке диктофонной записи, можно с полной уверенностью сказать, мы имеем дело с очевидными признаками того, что деятельность подозреваемого противоречит ныне существующему законодательству, то есть, данное лицо причастно к тем или иным махинациям. Доктор Вертляков старательно скрывает от нас этот факт. Но вынужден отметить, что для вынесения обвинения потребуется дальнейшее детальное расследование, - заключил Окунев.
      - Я просто... просто восхищен! - воскликнул Егор Денисович, едва опомнившись от потрясающих умозаключений следователя, и важно отметил: - Вы тонкий психолог!
      - Благодарю, - Окунев манерно взмахнул рукой, изображая скромность. - Продолжительная служба в органах внутренних дел способствует развитию необходимых качеств, мыслительных способностей и дополнительных сенсорных навыков.
      - У вас хороший музыкальный слух! - продолжал восхищаться Егор Денисович. - Все эти тональности.
      - Музыка здесь не причем, - объяснил Окунев. - Это специально разработанная система расшифровки психологического состояния говорящего - РПС. Я пользуюсь ею для ведения следствия. Помогает. Но вы тоже неплохо справились, а? Троюродный брат, хм, хм.
      - Пришлось покривить душой во имя утверждения справедливости, - ответил Егор Денисович.
      Окунев с удовольствием поглядел на собеседника, проникнувшись к нему глубокой симпатией, особенно отмечая его искреннюю улыбку, золотистые волоски на висках, и опять-таки, непостижимо голубые глаза, блеск которых, так прекрасен, что воодушевляет на творческий подход к постылой работе. Голубые глаза оптимизма. Следствие во имя красоты.
      - Итак, - продолжил Окунев и снова принял серьезно-задумчивый вид, - имея в своем распоряжении запись вашей беседы с подозреваемым, считаю необходимым завести дело по факту мошенничества. Мы вынуждены начать детальное расследование коммерческой деятельности доктора Вертлякова.
      - Спасибо, - горячо сказал Егор Денисович. - Мы вам очень признательны.
      - Нам предстоит весьма нелегкая задача, - проговорил Окунев. - Надеемся на ваше содействие.
      - Благодарю за доверие. Противник хитрый, мнительный и очень жадный, - предупредил Егор Денисович.
      - Со всей районной милиции столько денег не наскрести, сколько потребуется для разоблачения вашего доктора Вертлякова, - тонко намекнул Окунев.
      - Это верно, я тоже больших денег сроду в руках не держал, - многозначительно отшутился Егор Денисович.
      - Будете использовать меченые купюры? - серьезно спросил Никита, совсем уже утомленный следственным бредом.
      - Если посчитаем нужным, молодой человек, - холодно, но деликатно ответил Окунев. - Подобная наживка в нашем деле неплохо срабатывает. Но потребуется время. Только осторожная, тщательно разработанная стратегия поможет нам выудить серьезного преступника на эту приманку, - заключил он.
      - Вы любите рыбалку? - моментально спохватился Егор Денисович.
      - Бывал, бывал, - уклончиво ответил Окунев.
      - Тогда разрешите пригласить вас на следующие выходные, - оживился Егор Денисович. - Поедим на Ладогу, хотите?
      - Да не рыбак я, - признался Окунев, любуясь здоровым румянцем на щеках Егора Денисовича. - А в прочем, можно и попробовать. Кажется, это будет очень любопытно. Благодарю вас за приглашение.
      Егор Денисович и Никита вышли из участка в приподнятом настроении.
      - Что я говорил! Странный он какой-то, этот Окунев, - сказал Никита. - Взгляд у него точно у колдуна, захватывающий. Мне казалось, он проникал внутрь меня и во мне копался.
      - Верно, дружище, - согласился Егор Денисович. - Я тоже думал, он насквозь меня разглядывает или считает пульс на моих висках. Жутковатый у него вид, точно оборотень какой-то.
      - А вы серьезно хотите с ним на рыбалку? - спросил Никита.
      Егор Денисович громко усмехнулся и ответил:
      - Брось, он все равно не поедет.
      Никита весело хихикнул.
      - Хорош окунек, - продолжал рассуждать Егор Денисович, - этот следователь по стуку клавиш в соседней комнате способен пароль доступа в компьютер определить. Слыхал я о нем. Немало хороших людей в недавнем прошлом отправил в лагеря. 'Музыкант номер семь дробь четыре'. Вот так, дружище, КГБ упразднили, а чекисты остались. Дела... - заключил он с продолжительным вздохом. Никита с интересом поглядел на Егора Денисовича. - А ведь я на Запад не только зерно возил. Прознали бы о том такие вот окуньки, и следующий мой маршрут был бы последним - в Магадан.
       - Что возили? - спросил Никита.
      Егор Денисович снисходительно ухмыльнулся, глянул на паренька и ответил:
      - Рукописи свободолюбивых писателей возил. Что были запрещены у нас, на Западе лихо печатались.
      - Рисковали, - вздохнул Никита.
      - Забей, сейчас нам тоже было нелегко. Главное, удача нас не подвела, - с удовольствием заметил Егор Денисович. - Приходит конец злодеяниям твоего Вертлякова, гнусный тип, признаюсь тебе. Но скоро его привлекут. Уверен, придется ему раскаиваться на суде.
      - Спасибо вам, Егор Денисович, - сказал Никита.
      - Не за что. Я здорово повеселился, - ответил тот и, похлопав Никиту по плечу, добавил: - Передавай привет отцу.
      - Обязательно передам, - пообещал Никита. - Я все ему расскажу, как вы ловко раскрутили Вертлякова.
      Весь вечер Никита не отходил от отца и несколько раз пересказывал историю разоблачения Вертлякова по скрытой записи. Алексей Ильич сидел в кресле. Он выглядел уставшим, сонным, безразличным. Похоже, что дело против Вертлякова его совсем не интересует. Он только прокряхтел что-то невнятное, как больной старик, когда Никита в пятый раз повторил, какую сумму просил Вертляков за оформление подпольного мороженого с ядовито-синим красителем.
      - Пап, ты представляешь!..
      - Зажгите свет, темно очень, - сонно пробубнил Алексей Ильич.
      - Послушай, пап, - продолжал Никита, щелкнув включателем, - ты должен знать, теперь Вертлякова точно осудят...
      - Э-э-э, как болит голова! - проворчал Алексей Ильич, с трудом поднимая веки.
      - К нему снова направят ревизию, - рассказывал Никита. - Следователь обещал, на этот раз Вертлякову не скрыться...
      Алексей Ильич сосредоточил свои стеклянные глаза на телеэкране, а потом, съежившись, стал жаловаться на холодную дождливую погоду.
      Мишка, развалясь на диване, наблюдал чудной разговор отца и сына, хмуро морщил лоб и презрительно поглядывал на Алексея Ильича. 'Иногда этот человек поступает безобразно, - думал он. - Но сейчас он ведет себя особенно подло. Так бы и двинул ему по морде, чтоб опомнился, пьяница. И чего Никита вокруг него скачет? Нет, не могу я понять их отношений. Странные люди, эти химики!' - заключил он.
      Перед сном, лежа в постели, Никита еще долго вспоминал последний разговор у следователя:
      - Этот идиот обещал немедленно заняться Вертляковым, - прошептал он. - Мы победили.
      - Здорово, - отозвался Мишка, тоже шепотом.
      - Мы вместе старались, - тихо произнес Никита. - И тебе, дружище, спасибо за помощь.
      - Не за что, - ответил Мишка и добавил в полный голос: - Такого негодяя даже ментам сдать приятно!
      
      VI
      В тусклый и сырой субботний вечер четверка воинов собралась во дворе. Настроение у всех было паршивое. Митя бренчал на гитаре, а потом исполнил свою недавно сочиненную песню, ожидая оценки друзей.
      Я слышу, за окном барабанит ливень.
      Я чувствую, сердце сжимает гнилая тоска.
      А мрачные строки грустят на бумаге, -
      Это реквием по нашим годам, -
      
      и так далее, в том же духе: мрачный тон песни воздействовал, как дурной сон. Ребята хмурили лоб и вздыхали.
      - Ну и стихи! Одна безнадега, - проговорил Мишка, когда Митя закончил исполнять свое творение. - Как тебе это пришло в голову?
      - Ты бы хоть предупредил, что ли, - возмутился Коля, скорчив недовольную физиономию. - Я думал, умру от горя, пока ты допоешь.
      - Песня замечательная, - возразил им Никита. - Но мне петь ее больше не надо. Я трагичных вещей не люблю.
      - Значит, никому не понравилась, - грустно заключил Митя.
      - Была бы с хорошим концом, тогда, может, и ничего, - вставил Мишка.
      - Брось, песня-то правдивая, это тоже много значит, - объяснил Никита.
      - После соленого хочется чего-нибудь сладкого, - сказал Коля.
      - Да, спой чего повеселее, а, - поддержал Мишка. - У тебя это лучше всего получается.
      - Хорошо, - сказал Митя, ударил по струнам и запел, о том, как он и она познакомились на солнечном пляже, потом сидели в кафе у фонтана, а вечером упивались морским закатом и купались в мерцающем блеске луны...
      Это куда не шло, хотя и сладковато, как потом заметил Коля.
      Никита продолжал зарабатывать репетиторством по химии. Время от времени он писал очерки, а потом продавал их в журналы и газеты. Его истории о летней и зимней рыбалке печатали охотно, правда, гонорары платили копеечные, но и они были чрезвычайно приятны. Потом Никита взялся публиковать самые лучшие 'Песни на воде'. Он переписывал тексты, вместе с Митей делали правку, а затем относил их в молодежную редакцию. На вырученные деньги друзья покупали американские доллары (так надежнее копить), которые откладывали на покупку компьютера, чтобы, наконец, можно было записывать на нем свои песни.
      Ребята сочиняли всюду: на рыбалке, в подвале или где-нибудь на Невской набережной под мостом. Митя писал к словам музыку, а потом исполнял ее перед друзьями, ожидая оценки. Очень скоро 'Песни на воде' стали охотно печатать в поэтическом сборнике с многообещающим названием 'Восходящая звезда'. Митя регулярно выступал на школьных и, однажды, на городском концертах. Митя - личность одаренная - так о нем уже не раз отзывались музыкальные знатоки, а потом его пригласили на участие в молодежном конкурсе бардов 'Балтийские струны'. За свое выступление Митя получил диплом и приз - наручные часы.
      В тот вечер после конкурса Митя был особенно счастлив. Он радовался своей первой серьезной победе и строил планы на музыкальное будущее. Одно только удручало - непонимание родителей. Он знал, что дома его ждет неприятный разговор с отцом за то, что ради концерта он пропустил математический факультатив. Отец, конечно, задаст трепку, а мама будет снова тихо стоять у окна и нервно курить. Ну и пусть, Митя обещал друзьям, что не оставит музыку даже ради спокойствия предков.
      - А может, сегодня переночуешь у меня, - предложил ему Коля. - До завтра твой отец немного пристынет.
      - Хм, вряд ли он успокоится, - отозвался Митя. - Ты хочешь, чтобы я всю ночь валялся в постели и мучился, ожидая утренней трепки? Нет, Колян, завтра будет гораздо хуже. Пусть все произойдет сейчас.
      - Да, это верно, - согласился Коля, но потом добавил: - Но ты можешь пожить у меня некоторое время.
      - Тоже не выйдет. Отец вытащит меня из вашей квартиры как щенка. Да я понимаю его. С тех пор, как погиб Иван, он сильно изменился. Переживает. А когда работу на рыбоводстве потерял, так совсем обозлился и сделался нервным. Да тут еще я с музыкой.
      - Неужели он узнает, был ты на этой долбаной математике или нет? - сказал Мишка.
      - Он каждый раз звонит Семеновой, интересуется, - объяснил Митя.
      - Да, эта дама не утаит, все отцу выложит, - согласился Никита.
      - А если Семенову угостить, чтобы не выдала, - предложил Коля. - Купим ей коробку конфет, а?
      - Спасибо, но уже поздно, - обречено сказал Митя. - И вообще, вряд ли она станет брать эту взятку. Они с отцом в сговоре.
      - Ну, дружище, тогда терпи. Здесь мы уже ни чем тебе не поможем, - сказал Коля и похлопал друга по плечу. - Искусство рождается в муках, как птица Феникс из жаркого пламени.
      - Да, Колька, так и рождается. И сегодня я буду терпеть удары кнута судьбы и снова думать о птице Феникс. Надеюсь, мне это особенно поможет, - печально улыбнулся Митя.
      - Ну и родители, - тихо проговорил Мишка, не скрывая своего удивления. - Точно деспоты, какие-то.
      Мишка по прежнему продавал разную всячину в поездах и метро, но с недавних пор стал все чаще жаловаться: 'Как же я устал от этой работы! Надоело мне все до черта. Особенно эти пассажиры, которые только цены спрашивают и щупают товар, а покупать не желают'.
      В сентябре Никита и Мишка записались в секцию борьбы и посещали ее два раза в неделю. А несколько дней спустя, за обедом, Мишка признался, что собирается заняться своим образованием.
      - Наконец ты понял, как это важно, - обрадовался Никита.
      - А что я рыжий, что ли? Вы все учитесь, а я как ущербный среди вас, - объяснил Мишка.
      - Но я ничего такого не говорил.
      - А я сам решил. Через год и начну.
      - Ты молодец, Мишка! Знаешь, это надо отметить.
      Мишка поглядел на друга с удивлением.
      - Ты о чем?
      - Пойдем в кафе. Я угощаю. Вот только позвоню Раффельду, скажу ему, химия сегодня отменяется по важной причине. Вот он обрадуется! А потом мы с тобой пойдем в кафе. Я угощаю тебя двойным мороженым и стаканом апельсинового сока.
      - Тройным мороженым, - тут же сориентировался Мишка.
      - Ладно, тройным, - согласился Никита. Потом он позвонил Раффельду и отменил сегодняшнее занятие. После этого мальчики отправились в кафе Волхова, что находилось на углу соседней улицы.
      И вновь город взволновало очередное громкое происшествие: националисты избили трех иностранных студентов университета. Двое из пострадавших, сенегалец и пакистанец, скончались сразу от полученных ран. В газетах писали, что на телах погибших живого места трудно было найти. У сенегальца вытекли глаза, у пакистанца во рту осталось кровавое месиво. Третий, тоже гражданин Пакистана, был помещен в реанимационное отделение; он к счастью остался жив. Пинали студентов армейскими ботинками, вложив в каждый удар большую ненависть к иноверцам. Газетчики и тележурналисты расписывали драму в леденящих воображение красках, сопровождая репортажи подробными снимками, которые вызывали озноб у неготовых к подобным откровениям читателей, и в один голос предупреждали, будто в наш город занесло очередную варварскую моду.
      На другой день из теленовостей стало известно, что хулиганов поймали и посадили во временный изолятор. Их было пятнадцать. Все они были в черных кожаных куртках, наголо бритые, опьяненные наркотиками. Большинство нападавших оказались несовершеннолетними, их поставили на учет и отпустили, другие три человека ожидают суда, как потом станет известно, их отправили в колонию строгого режима.
      Администрация школы немедленно спустила приказ учителям, провести в каждом классе беседу о терпимости к представителям других национальностей и разъяснить, почему важно хранить мир во всем его разнообразии.
      На большой перемене, после собрания у Марьи Сергеевны, Никита с одноклассниками курили за углом школы и рассуждали:
      - Вот дела! не повезло студентам.
      - А может, они первые начали.
      - Вряд ли, это нацисты их отделали. Разве не смотрели в новостях?
      - А что тут плохого? Наконец дали этим неграм понять, где их родина, - возразил Воронин.
      - Ты чего, упал? - возмутился Раффельд. - Ты что такое несешь?
      - Поделом досталось, - продолжал Воронин. - Чтоб они боялись. Да вы сами посмотрите, сколько черных вокруг!
      - Ну и что?
      - А то, - разошелся Воронин. - Довольно терпеть тупость нашего продажного правительства. Хватит уже неграм помогать. Бесплатные медикаменты, зерно, учителя, оружие даром отдавали. А теперь сами живем хуже всех, хуже нищих бедуинов. Власть унизила русский народ! До нищеты довела. Вот чего, - заключил он, нахмурив брови, а его длинные тонкие пальцы дрожали, сжимая сигарету.
      - Никто нас не унизил, - сказал Никита. - Это те нацисты, что студентов избили, вот они унизились.
      - Да вы что, ребята, те студенты не могут отвечать за поступки правительства, - сказала Света. - Они ни в чем не виноваты.
      - Они виноваты уже в том, что ходят по нашей земле, - дерзко отрезал Воронин.
      - Ты просто не выносим, - заявила ему Света.
      - Но зачем оружие-то неграм дарить было?! - не унимался Воронин. - Окажись ты в той Африке, тебя там оберут до нитки, а потом из Калашникова расстреляют.
      - А мы туда и не собираемся. Нам и здесь хорошо, - сказал Мухин.
      - Скоро будет не хорошо, - парировал Воронин. - Лезут сюда, как из-под земли. Нас, русских, притесняют. Уже сейчас безработица, а тут чужие едут, все рабочие места занимают. Вы только поглядите, сколько на рынке черных торгует! А китайцы у себя весь лес вырубили, теперь за нашу Сибирь взялись, эшелонами ценную древесину вывозят. Прочь надо гнать эту нечисть!
      - Сам ты нечисть, - сказал Никита.
      - Ну, ну, - ехидно ухмыльнулся Воронин. - Потом сам же, когда их тут разведется, завоешь. Вот, погоди, будешь стоять на панели с протянутой рукой, а негр, сволочь, пройдет мимо и даже на тебя не посмотрит. - Смахнул со лба челку. - А то еще и пахать на черномазого придется. Тот встанет, руки в боки, и начнет командовать: мешок сюда, мешок туда, и вдобавок будет посмеиваться от удовольствия. Каково? Ты же русский, неужели не противно? - Воронин поглядел в упор на Никиту, а потом обвел всех суровым взглядом.
      Ребята возмутились:
      - Ну ты замутил!
      - Да брехолог он.
      - Накаркаешь еще, в самом деле!
      - Пойдемте отсюда, - сказал Никита и отбросил окурок, - нечего с ним разговаривать.
      - Ну идите, идите. Еще устроят вам эти черти. Где-нибудь в подземке поджарят, - пророчески проговорил Воронин им вслед.
      Ребята направились в школу. Воронин сдержанно потоптался на месте, презрительно поглядывая в спины одноклассников, бросил на землю окурок, раздавил носком ботинка, сплюнул и тоже пошел на занятия.
      Воронин так и остался при своем мнении. Он парень умный, разбирается в политике, голова у него, как энциклопедия, только вот открытая теперь не на той странице. За последний год он очень изменился: окреп, накачался в спортзале и теперь дает одноклассникам пощупать, какие у него стали мощные бицепсы. Взгляд холодный, волосы коротко стриженые, позы надменные. Он всегда был на взводе, готов вспыхнуть по любому поводу, как спичка. А потом Воронин стал заниматься в секции рукопашного боя, там и сбрасывал всю накопленную между тренировками энергию. От души доставалось его партнерам на матах.
      'Неужели замученный гитлеровской блокадой город станет терпеть у себя новоявленных нацистов? - думал Никита. - И откуда они повылезали? Ведь еще недавно ничего такого у нас не было. Или это хулиганство, как пишут в некоторых газетах, никакого отношения к нацизму не имеет? Нет, это не правда, те газеты лгут. Раздувают скандал для собственной важности. Воронин не зря говорит, иностранцев избили намеренно. Подлый поступок. И Воронин туда же. Дома слушает китайский магнитофон, ест фрукты, собранные в Африке, носит индийскую кожу, смотрит фильмы Брюса Ли, да еще подражает ему в боевом искусстве, а потом нацистов оправдывает. И те идут убивать! Глупо все это'.
      Через несколько лет Никита увидит Воронина на Невском проспекте возле метро, в компании бритоголовых молодых людей в кожаных куртках со свастикой на рукаве, армейских ботинках с белыми шнурками и националистическими плакатами над головой. В руках Воронина газеты экстремистского содержания. А несколько месяцев спустя, его посадят за участие в беспорядках в Москве.
      Ни взрывы на уроках химии, ни музыка, ни занятия борьбой не могли избавить Никиту от какого-то печального настроения, которое все чаще овладевало им. Он не находил себе места, слонялся из угла в угол, о чем-то думал, рассуждал. Он чувствовал в себе необыкновенную энергию, которая не находила выхода. Иногда, раздевшись догола в ванной, он глядел на себя в зеркало. Занятия борьбой положительно меняли его внешность. Крепость и упругость бицепсов, напряженная твердость пресса, спокойное дыхание. Он видел, как тело его приобрело новые, совершенные черты, словно другим человеком стал, повзрослевшим.
      Когда Никита включал магнитофон, то концерты группы 'Кино' или западного Hard-Rock были слышны не только в его комнате, музыка звучала везде: в квартирах соседей, во дворе, она пробивалась сквозь уличный шум бесчисленных, как звериные стада, автобусов и машин. Магнитофон и колонки у Никиты появились недавно. Митя, из опасения, что его непримиримый отец однажды выбросит всю аппаратуру из окна, как он уже не раз обещал, отдал ее другу. Колонки были мощные, Никита включал их почти на полную силу. Казалось, он хотел обратить на себя внимание жителей небес. Но Алексей Ильич, просиживая время в кресле перед телевизором, музыку не слышал, она вовсе не мешала ему смотреть новости.
      Стыл темный осенний вечер. Алексей Ильич выпивал на кухне, Мишка, покормив Дика, остался поиграть с ним во дворе, а Никита скучал на диване в гостиной, листая тоненький журнал, один из тех, которые обычно у школьников в ужасе отбирают учителя или родители. Этот журнал он от нечего делать выменял у Валенского на редкую кассету с записью концерта группы 'Ария'.
      Полистав неприличный журнал от начала до конца два раза, Никита закрыл его и с разочарованием отбросил в сторону. Потом встал с дивана, поднял журнал, сунул его в свой рюкзак, чтобы Мишка случайно не увидел, и побрел в комнату. Тут он бросил рюкзак на кушетку, содрал со стены плакат - блондинку с гитарой, свернул и забросил на шкаф. Все эти предметы: сомнительный журнал, блондинка с гитарой, фотографии Ани Курниковой теперь казались ему фальшивыми, не достойными никакого внимания. На двери остался только старый, середины восьмидесятых годов, плакат с Виктором Цоем.
      У Никиты испортилось настроение. Не зная от чего, он испытывал неудовлетворенность собой, успехами в школе и на занятиях в химическом кружке. И ощущения эти были невыносимы, тем более сейчас, когда он не понимал, что с ним происходит. Беспокойные предчувствия и мысли кружились в его голове. Он все сильнее чувствовал бремя таких обстоятельств, от которых невозможно избавиться, от которых он очень устал. Какая-то роковая сила отравляла его существование в этом безнадежно сером мире.
      'Проклятая жизнь! - мысленно ругался он, прохаживаясь из угла в угол в своей комнате. - Хочется все изменить. Теперь наука выдыхается. В этой химии нет никакого движения. То, что мы учим, известно уже не одну сотню лет. Но всего этого мало, тем более, для победы на конкурсе в Москве. Где теперь новые открытия? Где настоящие журналы? Куда же все подевалось, черт возьми? Никому ничего не нужно, кроме денег. А Валенский у меня когда-нибудь всхлопочет. Любезничает с Юлей на виду всего класса; хоть бы постеснялся. Да он настоящий негодяй и подонок! Дождется, когда я в челюсть ему заеду'. - Вдруг из кухни послышался звон бьющегося стекла - это Алексей Ильич нечаянно толкнул стакан локтем, и тот, слетев со стола, вдребезги разбился.
      - Да сколько можно пить! - не выдержал Никита, услыхав звон, и, сжав кулаки, поспешил на кухню.
      Алексей Ильич, тяжело пыхтя, ползал на карачках и собирал осколки. В воздухе стоял запах водки.
      - Папа, я соберу, - сказал Никита, наклонившись. - Иди лучше спать.
      - Я-а са-ам! - пьяно отмахнулся от него Алексей Ильич.
      - Ты порежешься, пап! - Никита достал из-под раковины веник, совок и стал собирать стекла.
      - Ты хто тахой? - выдохнул Алексей Ильич и, подняв мутные глаза на Никиту, попытался его рассмотреть.
      - Дед пихто! - резко отозвался Никита.
      - Де-ед? - протянул Алексей Ильич, сидя теперь на полу, и протирая красные глаза. Он посмотрел на сына и сказал: - Не правда! Ты мне не ври. - Погрозил пальцем. - Дед? откуда ему тут взяться. Дед давно умер. Погиб на войне. Все умерли. Остался один только я. И мне не на-адо тут лгать!
      - Пап, пойдем в комнату, а? - теряя терпение, проговорил Никита. - Вставай, я провожу тебя.
      - Я никуда отсюда ни уйду, - категорически заявил Алексей Ильич, сидя на полу и покачиваясь. - Я здесь спать буду. У меня постели нет, дома нет, ничего нет. Я спать буду на голой земле. Не мешайте мне, това-арищ начальник.
      - Ну и спи тут, если нравится! - разозлился Никита, выбросил стекла в мусорное ведро, бросил веник под раковину и ушел в свою комнату.
      - Ну что он с собой делает?! - возмущался Никита вслух, шагая от окна к двери и обратно. - Зачем он так пьет? Работать грузчиком, таскать тяжелые мешки, ящики, лишь за тем, чтобы напиться? Разве в этом есть смысл, разве можно так жить? Лучше б я сдох, чтобы не видеть всего этого кошмара! Давно бы к ангелам попасть. Туда, где мама, бабушка и дворник Георгий. Там-то уж точно лучше будет. Забил бы меня Плотник на смерть. И зачем тогда Мишка вмешался?
      - Ты чего? - вдруг послышалось из двери. - Что ты такое бормочешь?
      Никита, погруженный в свои мысли, даже не заметил, когда в дверях появился Мишка.
      - Что с тобой? - снова спросил тот, с удивлением рассматривая друга. - Чего ты так мечешься? Иль заболел?
      - Нет, - проговорил Никита. - Я не знаю.
      - Тогда чего ты тут бормочешь?
      - Сам не знаю, чего на меня нашло. - Никита опустил глаза, сел на кушетку и схватился за голову. - Послушай, а может я и в самом деле болен? - проговорил он, чуть слышно.
      - Вряд ли. Ты, наверно, пересидел со своей химией, - предположил Мишка. - Поздно уже. Послушай совета: забудь об этом дурацком конкурсе в Москве хотя бы до завтрашнего утра и ложись спать. Иначе ты своей химией изведешь себя до помешательства.
      - Да, Мишка, наверно, ты прав, - устало проговорил Никита.
      - А химию завтра доучишь. Пропади она пропадом.
      - Хорошо, я ложусь. А ты присмотри за отцом. Он там, в кухне, сидит, собирается на полу спать.
      - Ты чего, спятил уже? Не в кухне он, а в кресле сидит и телевизор смотрит. Чего мне на него смотреть?
      На другой день Никита отыскал у себя на полке старый художественный журнал, вырезал из него портрет Александра Невского, - репродукция картины Корина, - и повесил картину на стену, на то место, где еще вчера висела блондинка с гитарой.
      - Да-а-а, - протяжно вздохнул Мишка, качая головой, когда увидел очередное изменение над постелью Никиты. - Совсем плохо с парнем.
      Тот год Алексей Ильич по-прежнему работал в порту. Выглядел он не по возрасту старым, угрюмым, поникшим. Неопрятные, с проседью, сальные волосы, вьющиеся до плеч, обветренное с морщинами красное лицо, мешки под глазами, неряшливая бородка и усы, которые он время от времени сам подстригал - создавали образ удручающий. Ходил он медленно, глядел перед собой безразличными водянистыми глазами из-под тяжелых век, словно бы не примечая ничего вокруг. Дома перед экраном болтливого телевизора Алексей Ильич пропадал подолгу, погружаясь в мысли, которые все еще волновали его. Утопал в кресле, положив нога на ногу, так что, бывало, потрепанные снизу штанины задирались выше дырявых носков. Новостные программы наводили его на размышления, иногда вызывали негодование, но чаще пугали. В такие часы вид у него был как у человека потерянного, усталого, замученного, как будто демоническому Вию уже подняли веки, и демоны сейчас бросятся растерзать несчастную жертву. Алексей Ильич не в силах был оторваться от завораживающего кружения потока сюжетов. Война в Чечне, теракты в столице, неудержимая инфляция и прочие труднообъяснимые события вращались перед его смятенным взором, словно чудовища, искушавшие Святого Антония, и не было у него креста, чтобы защититься. Алексей Ильич с горестным недоумением сожалел, отчего бывшие пионеры - ведь принимали в ленинскую организацию поголовно - и комсомольцы занимаются нынче рэкетом так умело и успешно, будто прежде учились этому в Чикаго. Теперь, вдохновленные жаждой наживы, они собирают дань в своих районах, обходя торговые палатки, мастерские, магазинчики. Бандиты чином повыше, те коммунисты, что недавно выбросили свои партийные билеты и значки в корзину, имеют положение более достойное. Сохраняя свою интеллигентность, они сделали свою жизнь безбедной, используя высокое служебное положение. Баловни удачи, рассуждал Алексей Ильич, или жертвы судьбы? Эти везучие выскочки, пуская в ход локти, с напором расталкивают окружающих, унижают всякого конкурента и делают его существование невыносимым. Такие хищники не гнушаются прокатиться по сердцу жертвы. Лезут, вертятся и давят друг друга, как тараканы, и самый прыткий из них умудряется взобраться повыше к благодатному свету и там хорошо обосноваться. Таких - единицы. Остальные подавлены, унижены, влачат жалкое существование неудачников. Кто-то не сумел вписаться в меняющуюся жизнь и теперь пропадает. Но, случается, и удачникам нездоровится. Их жизнь в опасности. Вокруг завистники, конкуренция, враги. Потому выстрелы раздаются тут и там в больших городах, повсюду. А не заблудились ли мы все?.. Нет, не заблудились. Мы зачем-то бродим по спирали, возвращаясь и снова продвигаясь дальше, иногда с добротными рывками. Сейчас весь мир наблюдает пикирующее падение России, руки потирает с ухмылкой, сочувствует для приличия, ведь им не нужна могучая соперница. А Ельцин, поворотом руля, пустил все на самотек и смотрит на происходящее сквозь пальцы. И коррумпированные чиновники считают, будто они выше закона и на простонародном горбу строят свое благополучие. Вокруг кровопролитный естественный отбор - еще один пример того, как сильны в человеке животные инстинкты. Если повезет, тогда борьба приведет к успеху, роскоши, богатству. Такова химия жизни. И в этом есть какая-то историческая закономерность. Явились новые русские. Несмотря на свои темные делишки, они щеголяют в модных костюмах, курят сигары и ездят в дорогих машинах с водителем и телохранителями. Даже не скрывают своего криминального положения. Все куплено: власть, закон, правосудие. Они обогащаются любой ценой. Стоит только дорваться до кормушки. И неужели в этом бандитском, алчном, бунтарском хаосе - во всем этом есть смысл? Есть, потому что в этой грязной звериной борьбе за существование, богатство и славу закаляется общество, отсеивается все лишнее и закладывается родовое начало. Потомки будут благодарны отцам за добытое состояние, усадьбы, британское образование. Они будут другими.
      
      VII
      Она вошла в класс, и солнечный луч, неожиданно пробившись сквозь хмурые облака, озарил стены, пол и первые парты. Она была похожа на ангела. В начале урока Медведева объявила: 'Знакомьтесь, это Марина. Она приехала с родителями из Германии. Там служил ее отец. Теперь Марина будет учиться в нашем классе'. После этого Медведева показала девушке свободное место за третьей партой и пожелала ей успехов. Класс сопроводил Марину любопытным взглядом. Она села, достала из сумки учебник, ручку и тетради. Медведева открыла журнал, полистала и начала опрос по теме 'Сплавы металлов и их применение'. Тем временем солнце скрылось за черной тучей, и вскоре по подоконнику застучал мелкий дождь.
      Место новенькой одноклассницы было в крайнем ряду справа, и Никита, вечно сидевший в центре всего класса, мог видеть только ее хорошенький затылок с двумя длинными светло-русыми косами. С той минуты, как появилась Марина, все внимание его было сосредоточено только на ней. Он даже забыл, что обещал Калугину помочь с решением нескольких задач и переправить их записочкой. Опомнился он лишь, когда Калугин сам заявил о себе: запустил в Никиту огрызком карандаша, чтобы привлечь внимание. Никита обернулся, и Калугин, разведя руки, вопросительно поглядел ему в глаза. Никита опомнился и быстро исполнил обещанное уже перед самым звонком с урока.
      На перемене Марину сразу окружили девчонки со своими пустяковыми разговорами. Никита отчаянно пытался рассмотреть новенькую среди мельтешащих одноклассниц. Но девчонки, - вот не повезло! - не отходили от Марины до конца перемены. Весь следующий урок он ждал, когда Марина хоть на мгновение обернется, чтобы еще раз увидеть ее голубые глаза, русую челку, тонкие губы. 'Красивая она, - размышлял Никита. - Хочется сидеть рядом с ней и созерцать бесконечно'. И тотчас он сочинил несколько строк:
      Глаза хорошенькой Марины
      Меня с ума свели, -
      Они, как море, роковые,
      Как небо ясное вдали.
      
      На другой перемене Никита снова не решился к ней подойти, хотя очень хотелось. А на очередном уроке он не раз ловил себя на мысли, что думает только о ней. Он все глядел на ее прекрасные косы и мечтал заглянуть в ее глаза. 'Обязательно к ней подойду сразу после урока, - решил он. - Надо придумать, с чего бы начать знакомство. Спросить о каком-нибудь пустяке? О Германии, как там люди живут. Нет, с этого, пожалуй, начинать глупо. Нужно проще, например, подойти и спросить: как дела? Господи, но это тоже выйдет тупо. Нет, так сходу нельзя спрашивать. Жаль, что ее имя сразу назвали, чего проще было бы спросить: как тебя зовут? Конечно, можно прикинуться, что не расслышал тогда, на первом уроке. Но это было бы лучше сделать раньше. Теперь это тоже глупо, все знают ее имя. Но надо же, в конце концов, с чем-нибудь к ней обратиться'.
      На следующей перемене Никита опять не сумел собраться с духом, чтобы подойти к новенькой. Он чувствовал себя так, словно растерял храбрость. Отвага, решительность, смелость - все это вдруг куда-то улетучились, и теперь он ощущал себя жалким и несчастным. Ни подошел он к Марине и на другой, и на третий день.
      Чувство, неожиданно зародившееся в нем, было призрачное и необъяснимое. Он думал о Марине на уроках, и когда выходил из школы, мечтал во дворе и дома. Мир вокруг стал как будто бы ярче, ветер свежее, облака прозрачнее и образ этой девочки мерещился всюду. Размышлять о ней было приятно.
      'Я теперь только и вижу ее, только и думаю о ней, и снится она уже. Неужели я влюбился? - спрашивал он себя. - Что это, любовь с первого взгляда? - Ухмыльнулся. - Но я даже не разговаривал с ней. Как подойти? Как сказать хотя бы несколько слов, такие, как пишут в книгах? И чтобы не вышло глупо и нудно. Нет, в книгах все гораздо проще выходит, точно как по написанному'.
      С каждым днем Никита все больше убеждался в своих чувствах к Марине. Он так много мечтал о ней, так ругал себя за трусость и чрезмерную скромность, так много фраз перебрал в голове: возвышенных, смелых и даже дерзких, что совсем растерялся. Никита мучительно изобретал все новые способы знакомства и, в конце концов, оказался в тупике. С Мишей делиться своими переживаниями он не хотел, решив, что тот еще слишком мал для таких серьезных разговоров. С друзьями об этом говорить почему-то тоже было неловко. Зачем им это? Может быть, потом. А больше спросить было не у кого. И вот уже терпение ему стало изменять. 'Самое отвратительное и ужасное, - заметил он про себя, - все мальчишки в классе на нее тоже бесконечно пялятся. Особенно Валенский, самовлюбленный красавец, белокурый, высокий и до безобразия манерный, словом, стиляга.
      'Валенский - этот юный Лель - уже на другой день, как Марина появилась в классе, нагло гипнотизировал ее своим идиотским взглядом, - с досадой вспоминал Никита, лежа в постели, не смыкая глаз до глубокой ночи. - А потом умудрился послать ей несколько воздушных поцелуев. Он ведь безмозглый, потому действует на пролом, как танк. И при всем этом без конца ей улыбается. Нет, дождется он у меня. Получит по зубам, негодяй'.
      От своих переживаний Никита потерял покой, не находил себе места, злился на Валенского за его бесцеремонное поведение. Досадовал оттого, что Марина тоже отвечает этому идиоту приветливой улыбкой. 'И все это так мерзко выглядит со стороны. Нет, я должен с ней заговорить, немедленно', - решил он.
      На другой неделе Никите повезло. Марина сама нечаянно наткнулась на него во время перемены в коридоре и спросила задание по физике на пятницу. Он едва не онемел, но живо сосредоточился, достал из рюкзака тетрадку и прочел номера заданных параграфов и задач. Марина переписала их в свою тетрадь, поблагодарила его и упорхнула на следующий урок, а Никита так и остался на месте, не смея пошевелиться. Он проводил Марину взглядом, пока она не повернула на лестничную площадку, и был чрезвычайно счастлив в ту минуту. 'Она сама подошла! Придумала же повод, ловко! Есть, чему поучиться', - сказал он самому себе и потер лоб.
      На уроке литературы Марину вызвали отвечать домашнее задание, - нужно было прочесть стих о природе одного из любимых русских поэтов. Никита не сводил с нее взгляд. Как она хороша! Вот идет к доске. Господи, как идет! Какая красивая походка, стройная, легкая. Она-то уж точно за собой следит, не то, что некоторые девчонки и причесаться с утра забудут. У нее такие замечательные косы! Наконец повернулась к классу. Она красива - точно богиня Лада, сошедшая с небес. Спокойная, естественная, решительная. Неторопливо убрала со лба локон. Читает Тютчева. А голос! Силы небесные, как она читает! Чистый, красивый голос, прямо в душу проникает. И стихотворение у нее, как специально для меня выбрала:
      Еще молчат колокола,
      А уж восток заря румянит;
      Ночь бесконечная прошла,
      И скоро светлый день настанет.
      
      Эх, жаль, ее остановили. Лариса Павловна всегда обрывает чтение, когда видит, что ученик хорошо знает стих: хочет успеть за урок весь класс опросить. У некоторых это вызывает озноб от ожидания своей очереди выхода к доске со стихом, от которого в голове нет ни строчки. Идут, точно на расстрел. Тем более теперь, после Марины, чтецы выглядят более чем скромно. Лучше бы и не выходили позориться. Ведь Марина не читала, нет, она этот стих из самого сердца доставала, будто сама его сочинила. Тютчев свои стихи для таких вот девушек и творил, специально, чтобы они сводили с ума парней, будоражили воображение. А Марина еще как будоражит!..
      'Нет больше сил терпеть эту тайную не разделенную любовь. Жить не буду, если сегодня же, после уроков, ее домой не провожу... - мечтал Никита. - Боже, что она со мной делает! Зачем она так улыбнулась? С ума сойти'.
      Когда подошла очередь Никиты выходить к доске, он уже изнемогал от нетерпения. Стих он читал, не отрывая взгляда от Марины. Класс снова притих, слушая его волнительную, как любовь, декламацию. Он читал 'Лиловый цветок' Гумилева. На сей раз, Лариса Павловна не посмела оборвать его, потрясенная, она стояла у окна и слушала с упоением. Когда Никита закончил, она расчувствовалась и протерла платком увлажнившиеся глаза. В каком-то неожиданном порыве она хотела было уже сейчас поставить 'пятерку' в четверти, но передумала, сказала просто: 'Отлично' и виновато шмыгнула носом. Класс разразился овациями. Марина, кажется, все поняла и смущенно опустила взгляд.
      На втором уроке, это была геометрия, Никита про себя заметил: 'Теперь на нее даже Мухин глазеет. Еще бы после такого красивого выступления на литературе. - Никите стало обидно за себя, что на перемене опять не осмелился подойти к ней и поблагодарить за прочитанный стих, и вообще, пора бы признаться. А ведь собирался. - Вот и Валенский с нее взгляд не спускает. Сидит, идиот, ухмыляется, глаза ей строит. Нет, довольно, пришло время его уничтожить'.
      - Мальцев!.. Мальцев! - ворвался голос Семеновой, - Мальцев, ты слышишь меня?
      Никита очнулся от своих размышлений и поднялся.
      - Ты записал новое задание?
      Никита покачал головой.
      - Сядь и прекрати мечтать.
      - Он о своих плазмокристаллоидах задумался, - проговорил Валенский с ехидной усмешкой.
      - Тише, Валенский, обойдемся без твоих комментариев, - попросила Семенова и продолжила объяснять решение новых задач.
      На следующей перемене произошла досадная сцена: Валенский, показав кулак Родионову, - этому хиленькому червячку в очках (с ним до сих пор сидела Марина) - и поменялся с ним местами. Он подсел к ней!
      'Какая дерзость! - негодовал Никита. - Это невозможно! Вот придурок! Неужели не видит, он ни черта ей не интересен. Марина даже улыбаться ему перестала, после такой дерзкой выходки. Сразу поняла, что он наглец. Нет, довольно, этого больше терпеть нельзя'.
      Вечером, сидя за письменным столом в комнате, Никита строил планы:
      'Пора переходить в наступление. Валенский, конечно, с места не двинется. Ему там теперь медом намазано. Срочно надо искать повод, чтобы мы с Мариной сели. Кстати, зачем она перестала носить косы? Ведь они ей очень шли. Надо спросить при случае. Или нет, вопрос можно и поумнее придумать. Не с прически же начинать... - Никита задумался: - Итак, если мы договоримся с кем-нибудь поменяться местами и сядем с Мариной вместе, Валенский мне этого не простит. А кроме того, пока неизвестно, хочет ли со мной сидеть Марина. Но даже если и захочет, то Валенскому это конечно не понравится. Поймает меня со своими дружками после уроков, скрутят и побьют. Но это ничего, терпимо. Главное, после этого Марина, наверняка, от него отвернется и меня заметит. Она ему скажет: 'Как ты посмел избить человека?!'. А он ей ответит: 'Ему по заслугам досталось'. А она: 'По каким таким заслугам?' А он обязательно чего-нибудь на ходу изобретет, паразит этакий, и скажет: 'За то, что на контрольной по физике формулу не подсказал'. Нет, в этом он, конечно, окажется прав, я давно уже ему ничего не подсказываю. С тех пор, как он Марине стал глазки строить. Чтоб он сдох! А она обязательно скажет: 'Сам должен учить и думать, а не надеяться на чужие подсказки'. Это она обязательно так скажет. Девчонки всегда так говорят, когда справедливыми хотят казаться. Тут ему и ответить будет нечего. И тогда она заставит его просить у меня прощение, скажет: 'Не попросишь прощения, разговаривать с тобой перестану, и больше ко мне не подходи'. А для него это будет удар ниже пояса. Валенский вообще никогда ни у кого прощения не просил. Вот это-то его точно в тупик поставит. Нет, прощение он просить ни за что ни станет. Хоть весь класс попросит. Так что можно быть уверенным - вариант в любом случае хороший. Назову его план номер один. Если ничего лучшего не придумаю, придется драться с Валенским. Выходит, даже если он с дружками меня завалит и отлупит, я в этом деле все равно не проиграю. Как-нибудь переживу', - решил он.
      Однако на другой день все вышло иначе. Никита собрался подойти к Марине после уроков. Нужно решиться, наконец, сегодня или никогда. Сделать вид, как будто случайно догнал ее на улице по дороге домой, - придумал он. - А там, чем Бог поможет.
      Валенский, едва только прозвенел звонок с последнего урока, незаметно исчез. Как выяснилось: в тот день он торопился на футбол. 'Спасибо ангелам, что отвели его подальше, - порадовался Никита. - Идиот, как он мог бросить девушку ради своего футбола. А может, у него нет к ней никаких чувств? Хорошо, если это так'.
      Стоя в коридоре у окна, Никита дожидался, когда Марина выйдет из класса, чтобы подойти к ней и проводить домой. Наконец, она вышла, но к ней сразу присоединилась Света. Впрочем, Никиту это нисколько не огорчило, напротив, даже порадовало: 'Свете можно доверять - она не подведет. В человеческих отношениях, и тем более любовных, - она знаток опытный, - рассуждал он. - У нее давно уже есть друг - Мельников из одиннадцатого класса. И они неплохая пара, хоть разница в возрасте почти два года. Не то что этот Валенский: бросил девчонку и умчался на свой футбол, гад. А Света тоже девчонка ничего, сероглазая, белокурая и довольно привлекательная. Мельников от нее без ума'.
      Девушки, весело болтая, вышли из школы. Никита последовал за ними. На улице он собрался с духом и ускорил шаг. Приближался, считая секунды.
      - Можно с вами? - тихо спросил он, когда догнал одноклассниц. - Нам, кажется, по пути?
      - Конечно, - тотчас ответила Света. - О чем разговор. Правда, Марина? Ты ведь не против?
      - Нет, пожалуйста, - ответила Марина и улыбнулась.
      Никита смущенно поднял глаза и тоже ей улыбнулся.
      'Света, ты - гений, - заметил он про себя. - Вот, умная девчонка, голова! Сразу смекнула, что к чему'.
      - Мне, кстати, надо еще в магазин зайти, - сообщила Света. - А ты проводишь Марину. Все равно вам в одну сторону. Правильно?
      Никита охотно кивнул и сказал:
      - Да, я только рад.
      - Я всегда знала, что ты настоящий джентльмен, - сказала Света и подмигнула ему.
      Когда они с Мариной остались вдвоем, Никита предложил ей посидеть в кафе 'Волхов'.
      - Это недалеко, - объяснил он. - Там всегда классное мороженое подают. Тебе, наверно, понравится.
      - Пойдем, - согласилась Марина. - Только ненадолго. Мама будет волноваться. Она всегда меня дома со школы ждет. Вот странная: так беспокоится.
      - Это ничего, - сказал Никита. - Она не зря беспокоится. В Питере сейчас одной лучше не ходить. Всякое случается.
      - Даже посреди дня? - удивилась Марина.
      - В любое время дня и ночи. Обязательно ходи с подружками.
      - С подружками? А ты разве больше не станешь меня провожать?
      - О, нет. То есть, я хотел сказать, конечно, с удовольствием, - Никита очень разволновался. - Я так сколько угодно. Послушай, а хочешь, я утром за тобой буду заходить?
      - Спасибо, буду тебе признательна.
      - Договорились. А вот и кафе, нам сюда.
      Они заняли столик возле окна с красной геранью на подоконнике. Никита взял две порции мороженого посыпанного тертым шоколадом и орехами. Они ели мороженое и смотрели на мокрую улицу. Все утро моросило. Никита то и дело робко поглядывал на Марину, потом хотел что-то сказать, но передумал. Марина поймала его взгляд и улыбнулась.
      - Хорошее кафе. Мне здесь нравится, - сказала она, осматриваясь вокруг.
      - О, да. Мы с друзьями иногда здесь бываем, - проговорил Никита, взглянул на нее, но тотчас смутился и отвел глаза.
      - А в Петербурге часто такая хмурая погода? Который день уже не видно солнца.
      - Бывает. Особенно осенью. С моря тучи приносит.
      - Но здесь такие прекрасные люди, что даже в пасмурную погоду на душе светло и тепло. Мне здесь очень нравится.
      - А ты здорово стихи читаешь. Меня захватило в тот раз. Я тоже люблю Тютчева.
      - Правда?
      - Да. А еще мне нравится Пастернак. Великий поэт. Вот послушай это:
      Мне снилась осень в полусвете стекол,
      Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
      И, как с небес добывший крови сокол,
      Спускалось сердце на руку к тебе.
      
      - Очень любопытно, - сказала Марина. - Замечательные стихи.
      Никита подумал некоторое время, ковыряясь ложечкой в мороженом, и спросил:
      - Марина, это правда, что вы с семьей приехали из Германии?
      - Да, мы уехали из Дрездена, надеюсь, навсегда, - сказала она. - Мой папа военный. Теперь его перевели служить в Мурманск. А мы с мамой здесь, у бабушки, поселились.
      - Ах, да, я читал в газетах о том, как наши войска из Германии выводят, - оживился Никита. - Мой папа страшно переживает по этому поводу.
      - Почему?
      - Да он за все, что теперь происходит с Россией и вокруг нее, переживает. Такая у него натура. - Никита вздохнул. - Смотрит новости и возмущается. Никак не может смириться с переменами в государстве. Говорит, все, что у нас делается: неправильно, бездарно, глупо.
      - А кто твой папа?
      - Он химик. Но из института ушел. Работает, где придется.
      - Как жаль.
      Никита вздохнул, упрекая себя: 'Не надо было об этом. Сам виноват, что подвел к такому разговору; теперь вот, отвечай за отца'.
      - А мне не очень нравилось в Дрездене, - вдруг призналась Марина. - Там все чужое. Мне бы не хотелось туда вернуться.
      - Вот и правильно, нечего там делать, - согласился Никита.
      - Я в Новгороде родилась, а выросла в Крампниц, - продолжала она. - Там, в школе, мы учили русскую литературу. Поэтому Россию я больше знаю по книгам. У меня сложились самые хорошие впечатления о нашей стране. Правда, не очень легко здесь живется. С мамой мы несколько раз сюда, к бабушке, выбирались, всего на пару недель. Но теперь, надеюсь, мы приехали навсегда. Я думала: люди в России особенные, щедрые, добрые, с открытой душой. И теперь понимаю, не ошибалась.
      - Да разные бывают, - откровенно сказал Никита. - И хорошие, и плохие есть, как в любой стране. Ты только одна не ходи по улицам, ладно?
      - Не буду, - ответила Марина.
      - Вы, наверное, жили в русском военном городке? - спросил он.
      - Мы долго жили в Крампниц, - сказала она. - Там я всегда ощущала себя, как на маленьком острове. Ужасно скучно. Мы иногда выбирались в Дрезден. Но только здесь, в Петербурге, я наконец почувствовала себя по-настоящему дома. Улицы Достоевского, Пушкина, Гоголя. Я так счастлива их узнавать. Петербург очень красивый.
      - Это здорово, что ты нашла свой настоящий дом, - сказал Никита. - Я очень рад за тебя.
      - Спасибо, а ты такой славный. - Марина улыбнулась ему.
      Никита смутился и покраснел, когда услышал 'славный'.
      - Света тоже говорила о тебе. Да-да, она сказала, что ты будущий академик. Тебе на самом деле так нравится химия?
      'Иногда Света говорит много лишнего', - заметил про себя Никита совершенно уже смущенный такими лестными отзывами о себе.
      - Да так, увлекаюсь, - произнес он. - Это, наверно, от отца передалось.
      - Значит, ты хочешь быть химиком, таким, как твой папа?
      - Но я никогда не уйду из института, как он. Я буду работать до конца.
      - Это замечательно. Он вероятно очень рад за тебя.
      - Надеюсь.
      - Обычно, родители счастливы, когда дети продолжают их дело.
      - Да, он. Впрочем, ему будет, чем гордится. Я готовлюсь к поездке на конференцию в Москву будущей весной. Постараюсь занять место по химии. Это его очень обрадует.
      - Здорово.
      - Я теперь много занимаюсь. Это очень важно для нас.
      - У тебя получится. Ты очень способный. Я это сразу увидела, и все в нашем классе то же самое говорят.
      Никита снова покраснел от смущения.
      - А кто твоя мама? - спросила Марина.
      - Она умерла много лет назад.
      - Боже, Никита, мне очень жаль.
      - Знаешь, иногда мне кажется, мама всегда где-то рядом, - тихим голосом сказал он. - Бывает, когда мне очень плохо, я слышу ее голос. Я не знаю, как такое может быть, но я отчетливо слышу ее. Она мне помогает. Но теперь почему-то все реже. Наверное, я теперь должен быть самостоятельным в своих поступках.
      - Как любопытно. Значит, ты можешь общаться с духами умерших близких людей?
      - Наверное. Иногда мама является мне во сне. Я знаю, она очень довольна мной.
      - Моя бабушка говорит, что дедушка до сих пор ей снится. Он умер, когда я была совсем еще маленькой. У нас сохранились его фотографии. На них дедушка молодой, красивый. - Марина печально улыбнулась. - Таким и остался.
      Потом некоторое время они молчком доедали мороженое. Никита отчаянно напрягал извилины в поисках подходящей темы, чтобы прекратить это неудобное затянувшееся безмолвие, и наконец спросил:
      - Скажи, а ты по правде не будешь против, если я стану встречать тебя по утрам возле дома? - Он проникновенно посмотрел ей в глаза. - И мы вместе будем ходить в школу.
      - Нет, конечно, если тебе нетрудно, - сразу ответила Марина и улыбнулась. - Я буду только рада.
      - Хочешь сходить в кино? - предложил он.
      - Прекрасная мысль. Я еще никогда не была в кино, здесь, в Петербурге, - призналась она. - С мамой и бабушкой мы часто ходим в театры: Мариинский, Александринский. Мама страшно любит драмы и оперы. Но кино ей неинтересно. А мне одной смотреть не хочется.
      - Тогда я узнаю, что там хорошего в кинотеатрах идет, и скажу тебе, ладно?
      - Отлично.
      - Я тебе позвоню вечером.
      - Я буду ждать.
      Тут Марина посмотрела на часы и сказала:
      - Мне пора, - голос ее прозвучал немного печально. - С тобой было очень интересно, но я должна идти.
      - Мне тоже было приятно с тобой, - ответил Никита, но потом добавил: - Можно спросить у тебя кое о чем?
      - Конечно.
      - Скажи, почему ты перестала носить косы?
      Марина весело рассмеялась и проговорила:
      - Меня все об этом спрашивают. Они тебе нравились?
      - Очень. Понимаешь, косы тебе здорово шли.
      - Это немецкие косы. То есть, они давно мне жутко надоели, вот я и подстриглась.
      - Понятно, - промолвил Никита. - Значит, ты окончательно рассталась с Германией.
      - Да, если так можно сказать, навсегда, - согласилась Марина. - Ну все, теперь я пошла. Мне действительно уже пора.
      Она поднялась из-за столика и подала Никите руку. Он тоже встал, чуть пожал ее пальцы и поглядел Марине в глаза.
      - Я провожу?
      - Нет, не беспокойся, спасибо. Я живу вон там, через дорогу, налево. Дальше я сама.
      - Тогда до встречи,- сказал он.
      - Пока, - ответила она и осторожно высвободила руку из его пальцев.
      - Пока.
      Марина улыбнулась на прощание и направилась к двери. Никита снова сел за столик и стал смотреть в окно. Марина вышла на улицу, обернулась и помахала ему рукой. Никита помахал в ответ. Потом она перешла дорогу и повернула на соседнюю улицу. Никита был чрезвычайно счастлив и долго еще не мог тронуться с места. В голове кружились приятные мысли, и он размечтался.
      'Кажется, я и в самом деле влюбился. - Он слушал, как от волнения бьется сердце. Какое-то необыкновенное чувство захватило его целиком, будто приятный сон. - Честное слово влюбился в нее! Вот дела. Я просто сума схожу по ней с того дня, как она появилась в нашем классе. Значит, бывает, чтобы с первого взгляда! Она тоже это почувствовала, я совершенно уверен. Здорово! Это какое-то волшебство. Вот сейчас брошусь за ней, остановлю посреди улицы и закричу: Я тебя люблю! - Он было спохватился, но передумал и остался на месте. - Ладно уж, успеется. Нельзя так сразу. Теперь важно придумать, как от Валенского отделаться. Он может все испортить, этот подлец. Голову кому угодно заморочит. Плохо, как плохо, что они за одной партой сидят. Мне бы с ней вместе сидеть. Но как это устроить? Тактика здесь нужна серьезная. Надо все продумать как следует, самым тщательным образом'.
      Он поднялся, расплатился за мороженое у кассы и побрел домой, одухотворенный исполненным желанием.
      
      VIII
      Поход в кино не состоялся: потребовалась Маринина помощь бабушке по дому. Никита ходил по комнате, рассуждая, как ему быть дальше. 'Теперь я уверен, Марина не равнодушна ко мне. Мы нравимся друг другу и должны сидеть за одной партой. Необходимо срочно разработать план действий, расставить силы. Поле битвы - класс. Главный противник - Валенский. Но этому хаму рассчитывать не на кого, разве что на Калугина - такого же футбольного фаната, как он сам. Остальные, я уверен, будут на моей стороне. Это большое преимущество... В чем мне уже повезло, так это в соседе. Мухину все равно, где и с кем сидеть. Ему давно все безразлично. Не зря его йогом прозвали: сидит весь в себе, точно медитирует. Отсюда следует, двигаем Мухина в первую очередь. Только вот куда? Для него место найти - легче застрелиться. Валенский с ним сидеть не станет: он терпеть его не может. К тому же Мухин прыщавый. А прыщи никому не нравятся. Надо с Юлей поговорить, может, она согласится пересесть к Валенскому. Но тогда Воронин станет возникать против Мухина и все испортит. Он точно не захочет с прыщами сидеть. Эх, значит, Мухин пусть пока остается на своем месте. Но что же делать? Надо посоветоваться со Светой, она обязательно поможет; только узнает, в чем дело и поможет. Если она не против сесть с Валенским, то и дело с концом. Света и Валенский - умора! Она живо его воспитает. Девушка с характером. Тогда Марине придется сидеть с Раффельдом. А потом, спустя недельку, другую, можно будет двигать Мухина с его прыщами. Ему-то все равно. Но Раффельд, черт, он ведь возмутится, это точно. Они с Мухиным в ссоре. Подарить ему пару кассет 'Арии', что ли? Чтобы помирился. Придется. Он подарки любит. Стоп, и так тоже плохо: незачем Марину десять раз дергать. Была бы возможность, я бы сам пересел куда угодно, лишь бы с ней. Да некуда... А если Раффельд будет возникать против Мухина и если кассеты не помогут, придется делать ход конем. Понадобится дополнительная подготовка. Кстати, ведь Мухина можно отправить не к Раффельду, а к Чижовой. А с Чижовой сидит Лена, она девушка сговорчивая. Но Чижова и Мухин?.. Нет, что-то я совсем запутался. - Никита перестал бродить из угла в угол, сел на кушетку и схватился за голову. - Все не так! Все чрезвычайно сложно! Это не пластмассовые фигуры на шахматной доске, которые безропотно подчиняются велению твоего разума, тут каждый со своим противным характером. Нет, похоже, без жертв не обойтись'.
      Думая о жертвах, Никита почему-то, прежде всего, имел в виду безобидного Мухина. Его было особенно жаль. Скромный такой парень, а тут грозят перестановки, будто он пешка, предназначенная на съедение. Мухин считал себя учеником какого-то индийского гуру по имени Рамеш, книги которого читал с упоением и два раза в день занимался медитацией. Мухин всегда был тихим отшельником, хотя неплохо проявился в футболе, и его обычно ставили вратарем. В свой внутренний мир он никого не пускал, кроме своего заочного гуру Рамеша.
      Когда Мишка вернулся домой, то мигом заметил перемену с Никитой.
      - Ты что влюбился? - сходу спросил он хрипловатым голосом.
      Никита поднял голову, воззрился на Мишку с удивлением и фыркнул:
      - С чего ты взял?
      - У тебя на лице написано, - ответил Мишка и сел на койку.
      - Что?
      - Ты себя в зеркало видел?
      - Ну и что?
      - Так вот поди и посмотри. - Мишка ухмыльнулся и облокотился на стену. - Я что угадал? Давай, выкладывай, кто она?
      - Так уж тебе все и расскажи. Ладно. Она недавно из Германии приехала с родителями. Учится в нашем классе. Зовут Марина. Доволен?
      - Значит, влюбился, - проговорил Мишка со вздохом.
      - Понимаешь, она мне очень нравится, - признался Никита, глядя перед собой.
      - А как же твоя химия? - спросил Мишка, мусоля пальцами край одеяла.
      - Что химия? - спросил Никита.
      - Ты теперь все время станешь с девчонкой проводить. Теперь тебе будет некогда, - с тоской в голосе произнес Мишка. - Я всегда знал: рано или поздно это случится.
      - Брось, мы по-прежнему будем вместе. И на рыбалку втроем поедем. Хоть на следующих выходных. Хочешь? И песни с ребятами будем петь - все, как раньше.
      Мишка улегся на койке, положил руки за голову и стал глядеть в потолок, а потом проговорил:
      - Да я ничего. Я не против.
      - Мишка, ты не беспокойся. Я вовсе не думаю вас всех бросать, - убедительно проговорил Никита. - Ты только папе пока ничего не говори, хорошо?
      - Папе, папочке, - передразнил Мишка, кривя рот. - Я ничего не собираюсь ему говорить. - С этими словами он поднялся с постели и пошел в кухню.
      Никита вздохнул и отправился следом за ним ужинать.
      На другой день Никита во всем признался Свете и поделился с ней своими мыслями о 'перегруппировке сил в классе', - как он выразился.
      - Никаких хлопот, милый, - ответила Света. - Я все устрою. Ты только не торопись.
      - Хорошо, - обрадовался Никита. - Я очень надеюсь на тебя, и спасибо заранее.
      - Не стоит, мой милый. Знаешь, а ты ей тоже очень понравился. Она сама мне призналась. - Никита поглядел на Свету в упор. - Я рада за вас обоих, - продолжала она. - Честное слово, рада. Да если бы ни мой Мельников, я бы тебя давно уже из рук не выпускала. Ты такой славный, - сказав так, она широко улыбнулась.
      Никита, услышав 'славный', опять густо залился краской смущения.
      - Наберись терпения, ладно? - сказала Света.
      Никита молча кивнул.
      Каждое утро он встречал Марину возле ее дома, потом они вместе шли на уроки и со школы возвращались тоже вместе. Иногда заходили в кафе 'Волхов' на чашку чая и стаканчик мороженого. Марина объяснила маме, что теперь ее провожает одноклассник, что он сильный и надежный человек, что переживать ей больше не нужно.
      Благодаря Свете, серьезных недоразумений между Никитой и Валенским не произошло. Она, словно шахматная королева, ускорила ход событий, разрешила задачу быстро и аккуратно так, что Валенский не успел опомниться. После выходных Марина села с Никитой, Мухин с Раффельдом, а Света с Валенским. Мирное, дипломатичное решение. Это Света договорилась с Раффельдом, что Мухин будет давать ему списывать контрольные по математике. Мухину все равно кому помогать, и Раффельд вроде бы остался довольным.
      Перед началом первого урока Валенский, пытаясь понять, в чем дело, крутил головой и удивленно моргал. Света, заметив недоумение соседа, похлопала его по плечу.
      - Дорогой, здесь было довольно прохладно, и Марина пересела подальше от двери, - объяснила она и по секрету добавила: - У нее от сквозняка прыщи по всему телу, представляешь? - Он тупо кивнул. - Красные такие, большущие! - Сказав так, Света поцеловала Валенского в закрасневшуюся щеку и, нежно поглаживая его шею, прошептала в самое ухо: - Успокойся, милый, она не стоит твоих переживаний.
      Валенский страшно изумился такому неожиданному признанию и покраснел, но так ничего и не понял. А потом, как будто с благоволения свыше, ему пришлось на три дня выехать с футболом в Москву. А когда вернулся, он уже ни о чем другом, кроме своего футбола, не думал.
      Отныне Марина сидела за одной партой с Никитой, как ему хотелось, в центре класса. Теперь они могли сколько угодно тайком держаться за руки и чувствовать успокаивающую близость друг друга. После занятий в школе они гуляли по улицам, а потом сидели в кафе, но больше всего им нравились прогулки в Летний сад. Марина много слышала об этом уютном уголке города от мамы, когда они жили в Германии, а потом, приезжая в отпуск, обязательно они ходили по садовым аллеям и рассматривали скульптуры. Теперь, осенью, Летний сад в глазах Марины приобрел особенное очарование. Аллеи были усыпаны желтыми листьями, они приятно шуршали под ногами, а мраморные статуи античных богов, будто живые, наблюдали за прохожими. Деревья сбрасывали разноцветные платья. Ветерок подхватывал листья и заставлял их плавно кружиться друг с другом в воздушном вальсе. Потом Никита провожал Марину до подъезда ее дома, и тут они прощались до завтра.
      Их привязанность друг к другу была замечена классом. Мишка оказался прав: на лице и в самом деле все чувства подробно расписаны, и поэтому ничего от посторонних утаить невозможно. У большинства одноклассников их дружба вызывала симпатию. А Никита чувствовал, будто теряет голову. 'Хочется видеть ее каждый день, - размышлял он. - Ужасно скучно и грустно, когда ее нет рядом. И когда же это прекрасное будущее наступит? Не возможно его дождаться. Для Марины я что угодно сделаю. Попросит, звезды с неба соберу и подарю ей букет из тех звезд. Как хочется быть с ней всегда! Посвятить себя целиком только ей. Она должна это знать. А потом прижать ее к себе и не отпускать уже никогда'.
      Следующий воскресный вечер они провели в кино. Шел фильм 'Устремленные к мечте'. Марина очень хотела посмотреть эту новую картину. Ее мама, Антонина Федоровна, после долгого разговора, заявила, что пойдет вместе с ними, но Марина сообщила, что билеты были взяты заранее (Никита побеспокоился за два дня), и что накануне сеанса все места уже распроданы. Антонина Федоровна тяжело вздохнула, подумала и все же уступила настойчивым заверениям дочери о том, что Никита проводит ее домой, и все будет в порядке. Тогда Антонина Федоровна взяла с дочери обещание: познакомить.
      Фильм был с пометкой: 'ограничение по возрасту - до шестнадцати', но об этом Марина предусмотрительно умолчала, а то мама точно бы не пустила. Чтобы приобрести билеты в кассе, Никите пришлось попросить об этом случайного прохожего, а в день сеанса у входа в зал он сунул бабушке-контролеру двадцать штук на лекарства. Так все несовершеннолетние делают, когда очень хотят попасть на фильм для взрослых. Обычно взятка действовала безотказно.
      Такие фильмы, как 'Устремленные к мечте', Никита не любил, он считал их слишком сентиментальным, и пошел на эту драму из-за Марины. Он решил: 'Зато у нас билеты на последний ряд, когда Марина начнет обливаться слезами, я тихонько обниму ее, прижму к себе и стану утешать, целовать ее в мокрые глаза, щеки рот и говорить разные приятные слова'. Но этой тайной его мечте осуществиться не пришлось.
      В тот вечер у Никиты состоялась еще одна встреча, неожиданная и удивительная. Они с Мариной смотрели фильм, когда вдруг в главной героине Никита узнал свою давнюю знакомую. Это была та девушка, что подарила ему перо в трамвае много лет назад.
      'Точно, это она, - заметил про себя Никита, внимательно глядя на экран. - Значит, она - не ангел, она просто хорошенькая актриса. - Это открытие его страшно разочаровало. Появилось сомнение, и он впервые задумался: - А есть ли на самом деле ангелы? Или все они, и те, что стоят над колоннадой собора - всего лишь вымысел? Но ведь так хочется в них верить. С ангелами спокойнее, когда знаешь, что они всегда рядом и могут прийти на помощь в трудную минуту'.
      После сеанса Никита проводил Марину домой. Некоторое время, прежде чем расстаться, они молча стояли друг перед другом, облитые светом уличного фонаря, в какой-то робкой нерешительности. Наконец, Никита подался вперед и поцеловал Марину в щеку, девушка улыбнулась, скрывая смущение, а потом спохватилась: все, дома, наверное, заждались.
      Когда Никита вернулся домой, Мишка стал ходить за ним и расспрашивать о картине, ему было жутко любопытно, что же там происходило между ними на заднем ряду во время сеанса.
      - Фильм оказался драматичным, как вся наша жизнь, - рассказывал Никита, пока разогревался ужин. - Там был бедный молодой художник, он страдал от одиночества, и была девушка - наркоманка, которая очень переживала потерю любимого друга: он умер от передозировки. Потом этот художник и девушка случайно встретились на кладбище. И стали вместе бороться за жизнь. Он с нищетой, она с наркотиками. Художник предложил девушке начать с ним новую жизнь, без героина, и она доверилась ему. Тогда он стал помогать ей преодолеть тягу к наркотикам. И все это на фоне мрачных, холодных, зимних улиц большого города. Представляешь? Художник рисовал пейзаж: цветущий луг залитый солнцем, речку, ивы. Красивый такой пейзаж. Он весь фильм его рисовал. Вместе с девушкой они мечтали попасть на этот луг. Они хотели уехать из города, сбежать от нищеты, от наркотиков. Но у них не было денег. Тогда художник стал рисовать ту девушку в своей картине. Она видела себя на полотне и очень радовалась. А потом ей было плохо, она очень трудно отвыкала от наркотиков. Художник очень за нее переживал, не было сил смотреть, как он за нее переживал. Просто разрыдаться хотелось. И все же она победила. Они много разговаривали и любили друг друга. А потом, в самом конце, она умирает при родах. Представляешь, как печально, в самый лучший момент взять и умереть. Но она родила художнику сына - такая вот награда за преданность и терпение. Страшный фильм. Умереть можно, какая грустная картина.
      - Не, я бы на такой фильм не пошел, - проговорил Мишка. - Больно уж тяжело все это.
      - Я тоже не люблю такие фильмы, - признался Никита. - Мне даже сейчас пересказывать его трудно. Но главное не в этом, - загадочно проговорил он.
      - А что же?
      - Представляешь, там была она!.. Там была та девушка, что подарила мне перо в трамвае. Я тебе рассказывал.
      - Где была?
      - Она играла наркоманку. Веришь?! Я не сразу ее узнал. Сижу и смотрю, что-то лицо знакомое. Где-то я видел эту актрису раньше. А потом вспомнил. Когда она лицом к залу повернулась, когда ее крупным планом показали, тут я и узнал ее!
      - Вот это да!
      - Удивительно, как такая красивая девушка может превратиться в умирающую наркоманку!.. Я тогда за нее вдвойне стал переживать.
      - Ну и что. Это ж кино, там все возможно.
      - Нет, Мишка, в жизни тоже так бывает, - с сожалением проговорил Никита.
      - А как Марина, ей-то фильм понравился? - поинтересовался Мишка.
      - Вроде понравился, - неуверенным тоном ответил Никита. - Но в следующий раз фильм буду выбирать я.
      - Это почему?
      - Представляешь, женщины вокруг нас обливаются слезами, шмыгают носом, всхлипывают. Их мужья утирают себе глаза, надеются, что никто этого не замечает, и обнимают своих рыдающих жен. Ну как тут не разреветься, когда вокруг все рыдают в два ручья. А Марина хоть бы прослезилась разок. Посмотрела всю картину, не отрываясь, и даже не всхлипнула ни разу. Вот это характер! - заключил Никита.
      - Да уж, девочка из Германии. Ничего себе, - покачал головой Мишка. - Все рыдают, а ей хоть бы что.
      - Знаешь, она все равно переживала. Она потом, когда мы вышли из кинозала, мне сама призналась, как ей было тяжело... Просто она умеет скрывать чувства. Не любит показывать слезы.
      - Значит, вы даже ни разу не поцеловались?
      - Да ладно тебе выпытывать, - возмутился Никита.
      Мишка глубоко вздохнул.
      - Странная девчонка, - проговорил он.
      Утолив любопытство, Мишка ушел в гостиную и стал ждать: скоро начнется вечерний боевик с участием отважного Сталлоне.
      На другой день Марина пригласила Никиту домой пообедать и познакомиться с ее мамой.
      - Понимаешь, она очень переживает, с кем я провожу время, - объясняла Марина. - Я рассказывала о тебе. Она хочет с тобой познакомиться. Уверена, все будет хорошо. Надо, чтобы мама увидела тебя и поняла, что ты на самом деле такой надежный друг, как я говорю.
      - Хорошо, если это так важно, я познакомлюсь, - неохотно согласился Никита.
      После уроков Марина повела его домой.
      Антонина Федоровна готовила на кухне. У бабушки страшно болела голова, поэтому она решила остаться в своей спальне. 'Вы уж как-нибудь без меня. Не буду смущать молодых людей своим старым видом', - объяснила она дочери, а потом заблаговременно удалилась в комнату и там взялась за вязание. Антонина Федоровна приготовила обед, накрыла на стол и стала ждать ребят со школы. Наконец, около двух часов, они пришли. Услыхав звонок, она на ходу сняла с себя фартук и поспешила открыть дверь.
      - Проходи, пожалуйста, - сказала Марина. - Вот, знакомьтесь. Мама, это Никита.
      - Здравствуйте, - сказал Никита. Он немного конфузился.
      - Здравствуйте, рада познакомиться с вами, Никита, - сказала Антонина Федоровна с приятной улыбкой. - Ну что же, проходите, осмотритесь пока. А я проверю, не готово ли печение. Решила испечь для вас по новому рецепту. - С этими словами она ушла на кухню, откуда доносился приятный ванильный аромат.
      В первую минуту Антонина Федоровна не произвела на Никиту большого впечатления. Маленькая, улыбчивая женщина в очках, ничего в ней особенного он не заметил.
      Марина повела Никиту в гостиную. Их квартира была тесной с очень низкими потолками. Комнаты заставлены громоздкой мебелью сталинских времен: шкафы с красивыми резными украшениями, мягкий гарнитур с пуховыми подушечками на диване, стол красного дерева и лампа с разноцветным матерчатым абажуром - вся эта мещанская обстановка с трудом втискивалась в почти кукольные габариты квартиры - табакерки, где даже дышать было затруднительно, и уже через пять минут хотелось вырваться на волю. Маринину бабушку переселили в эту квартиру сорок лет назад, после того, как ее старый большой дом, пострадавший во время войны, признали негодным для жилья и постановили снести.
      Стол был уже накрыт, осталось только разлить по тарелкам горячее. Пока мама возилась с печением, Марина достала альбом с их семейными фотографиями и видами немецких городов, которые они посещали, подала его Никите, а сама отправилась помочь на кухне.
      Никита листал альбом и рассматривал снимки с холодным безразличием. Марина на них была сияющая и очень красивая, но немецкие скверы и улицы показались ему скучными, одинаковыми и не интересными, будто скопированы со страниц туристических журналов. Мне бы тоже там жить не понравилось, - заметил про себя Никита. - Какое-то все искусственное.
      Наконец обед был готов. На первое ели суп-лапшу, на второе картофельное пюре с котлетами. Много говорили о Петербурге, театрах, о Дрездене. Потом Антонина Федоровна спрашивала Никиту о родителях. И очень сочувствовала ему, когда узнала, что он растет без мамы. А затем осторожно поинтересовалась:
      - Марина рассказывала, вы увлечены химией.
      - Да, я собираюсь работать в институте, как мой отец, - ответил Никита.
      - Вот как. Значит, ваш папа ученый?
      - Да, но сейчас ему приходится зарабатывать на складе.
      - На складе?
      - На портовом складе, он давно ушел из института.
      - Как жаль.
      - А еще Никита прекрасно разбирается в литературе, - добавила Марина. - Он пишет замечательные очерки и песни в журналы.
      - Песни? - спросила Антонина Федоровна.
      - Да, мы с друзьями сочиняем и поем под гитару, - объяснил Никита. - А самые лучшие стихи публикуем.
      - Мама, у них замечательные песни! Я с удовольствием слушала, - подхватила Марина. - А еще Никита очень любит театр, мы обязательно сходим все вместе, правда, Никита?
      Он мигом смекнул, что это какой-то хитрый Маринин ход, ведь он еще ни разу не бывал в театре, и желание там появиться до сих пор не испытывал. Но, заметив, с каким одобрением поглядела на него Антонина Федоровна, Никита, не задумываясь, ответил:
      - Конечно, я буду очень рад сходить в театр.
      - А как вам вчерашний фильм? - спросила Антонина Федоровна. - Жаль, я не попала.
      - Мне он показался слишком грустным, - признался Никита. - И все-таки, я думаю, этот фильм стоит посмотреть, хотя бы раз, после него собственная жизнь кажется не такой тяжелой.
      Антонина Федоровна чуть улыбнулась. Она сразу заметила: Никита старается казаться взрослым, но для нее он был еще ребенком, и потому, серьезный вид и деловой тон мальчика ее смешил. Но чтобы не оскорбить его чувств, виду она не подавала.
      - Ах, дорогие мои дети, неужели вы доросли до вечерних сеансов? - промолвила она с легким удивлением.
      - Почему нет, мама? - ответила Марина. - Главное, их правильно понимать.
      - Ну, я вижу, вы и в самом деле многое понимаете, - проговорила Антонина Федоровна. - Только знаете что, вы не очень-то торопитесь взрослеть. Когда будете старше, скажем, моих лет, вы поймете, что юные годы были самыми прекрасными в жизни. Поверьте, они так быстро проходят.
      - Мама, но ведь мы никуда не торопимся, - убедительным тоном заверила Марина. - Ведь ты не против, если Никита будет встречать меня и провожать после школы, правда?
      - Нет, вовсе нет, - согласилась Антонина Федоровна. - Я думаю, мне так даже будет спокойней. Я вижу, Никита надежный человек.
      От этих слов он смутился и скромно улыбнулся. Антонина Федоровна заметила его робость и сказала:
      - Пожалуйста, наливайте еще чаю. Марина, милая, поухаживай за гостем, а я вас оставлю, надо убрать посуду, - сказала Антонина Федоровна и обратилась к Никите: - Мне было очень интересно и приятно с вами побеседовать.
      - Спасибо, я был рад с вами познакомиться, - сказал Никита.
      Антонина Федоровна вышла и захлопотала на кухне.
      - Он и в правду очень милый молодой человек, - рассказывала она своей матери в тот же вечер, - Я не против их дружбы. Он такой скромный, воспитанный. Он много читает, занимается в кружке химией. В спортивную секцию ходит. Мне показалось, в нем заложена большая сила духа. Во всяком случае, в обиду этот мальчик Марину никому не даст. Нам будет спокойнее за нее, если они будут вместе. - Бабушка молча пожала плечами, продолжая свое вязание. - Он так много говорил об отце. Видимо, Алексей Ильич - выдающийся человек, ученый. Жаль, что у него такая печальная судьба. Жена рано умерла. В науке карьера не сложилась. Но сын растет замечательный. Если Россия и будет когда-нибудь процветающей, то благодаря таким вот молодым людям как Никита. Знаешь, мне кажется, я даже полюбила его, - Антонина Федоровна на минуту задумалась, но потом продолжила: - И все-таки, мама, я каждый раз убеждаюсь, какая нелепая жизнь в России. Разве такое возможно, чтобы ученый работал грузчиком? Трудно представить. Бедная страна, что с ней будет дальше? - Бабушка глубоко вздохнула и снова пожала плечами. Антонина Федоровна театрально развела руками. - Нет, ни понимаю я, что все-таки происходит с Россией? Что, в конце концов, с нами будет? Тебе ни кажется, мама, что жить здесь становится все труднее? Каждый раз приезжая из Германии, я замечала, что с годами жизнь людей скатывается по наклонной, а теперь мне делается страшно за будущее. И сколько это будет продолжаться? Живя там, заграницей, я не испытывала такого постоянного чувства тревоги, как здесь. Откуда все это? - Пожала плечами и улыбнулась. - А ведь мальчик прав. Знаешь, что он сказал? Боже, как он мудро заметил: после страшного фильма все, что происходит вокруг нас, кажется куда проще.
       - Дорогая, я стала меньше смотреть телевизор и реже выходить на улицу, и мне уже оттого легче, - проговорила бабушка. - Новости особенно расстраивают. И тебе не советую их смотреть. Ведь в Петербурге такие прекрасные театры! Нам бы почаще выходить.
      - Конечно, мама, в театр можно ходить чаще. Но это только временное облегчение. А жизнь остается по-прежнему грустной.
      
      IX
      В ту осень Марина и Никита после школы часто гуляли по желтеющим аллеям Летнего сада. Обычно они шли через Дворцовый мост над широким простором Невы, потом прохаживались по набережной перед Зимним дворцом, а дальше был сад, красивый, загадочный и волшебный. Одну такую счастливую прогулку Никита запомнит на всю жизнь.
      В тот раз они вошли в сад, словно в приятный сон. День выдался прохладный и мрачный, прохожих было мало. Так, только редкие посетители слонялись по задумчивым аллеям в поисках вдохновения, а иные торопились по делам прямиком через сад для сокращения пути, и никто не обращал на двух подростков внимания. Разве что античные боги и богини среди деревьев взирали на них со своих мраморных постаментов. Смотрят эти каменные зрители на влюбленных людей, и тогда им тоже становится тепло и не так тоскливо, даже под моросящим дождем. Прогуливаясь среди садовых статуй, Никита обратил внимание, что взоры богов стали другими, особенными, в них как будто загорелись чувства.
      Они стали собирать разноцветные листья. Никита находил и подавал Марине самые красочные - кленовые, которые природа раскрашивает с особой любовью. Марина составляла из листьев пышный букет. Никита глядел на него с воодушевлением. Как здорово гулять в осеннем саду, держаться за руки с любимой девушкой, вдыхать свежий и сладковатый запах осени и слушать под ногами шелест мягкого ковра из опавшей листвы! Какое это счастье быть с ней, разговаривать с ней, собирать букет и ловить ее сияющий взгляд! Они остановились посреди аллеи. Никита, одурманенный сильным чувством, не удержавшись, обнял ее и осторожно поцеловал в щеку. Марина улыбнулась и тоже поцеловала его в щеку. Затем, смеясь, она высвободилась из его объятий, взмахнула руками и подбросила вверх свой осенний букет. Листья, кружась и покачиваясь, опускались, ложились на землю. Сердце едва не выпрыгивало из груди. Желание было так велико, что стало нестерпимым. Они остановились друг против друга. Никита снова взял Марину за руки. Она глядела на него теперь на все согласными глазами. Тогда он наклонился и коснулся ее вишневых губ своими губами. Сначала только коснулся. Она как будто ждала этого. А в следующую минуту, не в силах больше совладать с собой, они прижались друг к другу.
      - Ты целовался когда-нибудь с девочкой? - спросила она потом.
      - Никогда, - признался он и смущенно опустил глаза.
      Она чуть улыбнулась и проговорила:
      - Я тоже никогда.
      Тут Никита глянул на Марину, схватил ее в порыве отчаянного желания и снова припал к ее губам. Долго они стояли, прижавшись друг к другу, посреди желтой аллеи между статуями Авроры и Полдня, стояли до тех пор, пока какой-то господин в темном пальто с поднятым воротником, пробегая мимо, не уронил свою папку полную документов. Листы выпорхнули из раскрывшейся папки и, подхваченные ветром, с шелестом разлетелись вокруг. Прохожий бросился их собирать. Марина оставила Никиту и, весело смеясь, принялась подхватывать разлетающиеся вокруг листки. Никита стоял в счастливом беспамятстве, не спуская с нее глаз. Марина собрала бумаги в охапку и подала их рассеянному господину. Он скромно ей улыбнулся, поблагодарил и поспешил прочь. Погуляв еще немного по саду, они вышли на набережную.
      По дороге домой Никита рассказывал увлекательные истории о рыбной ловле с друзьями. Марину смешили его рыбацкие байки, особенно та, в которой они с Мишкой вытаскивали налима из подводных зарослей. Она хихикала и обещала поехать в следующий раз на Ладогу вместе с ребятами. В подъезде они задержались, стояли, крепко обнявшись, пока где-то наверху не хлопнула дверь, и вслед за этим застучали вниз быстрые шаги - кто-то спускался. Они отшатнулись в полумрак и торопливо попрощались до утра. Марина стала подниматься, с кем-то поздоровалась, а Никита вышел на улицу и побрел домой. Продолжая испытывать волнение, он пытался удержать волшебное ощущение Марининых губ как можно дольше.
      В один из тех вечеров ребята вновь собрались во дворе с гитарой. Никита показал Марине свой двор, в котором вырос, рассказал о судьбе тополя, все то, что знал от старого дворника Георгия, и о том, как тополь однажды безжалостно спилили. После этого они в сопровождении Дика подошли к маленькому деревцу.
      - Вот этот тополь Мишка посадил, - объяснил Никита. - Саженец очень быстро растет. Сразу прижился в нашем дворе. А Мишка учит Дика сторожить. Дик уже сейчас к тополю чужих не подпускает. Он очень умный. Ты согласен, Дик? - Никита погладил пса по спине, и тот в знак преданности размашисто заработал хвостом.
      Дик весь вечер крутился возле ребят и все тыкался носом в руки Марины, пытаясь завоевать ее внимание. Марина гладила его шерсть и говорила псу что-то приятное.
      А между тем во дворе звучала гитара. Митины пальцы перебирали струны, он пел новую, сочиненную пару дней назад, 'Песню на воде'. И слова ее, на сей раз, звучали оптимистично:
      
      Мы воины темных дворов,
      Каким бы трудным ни был путь,
      Поверь в него.
      Пускай он ведет сквозь чащу и дым,
      Пускай под ногами трясина и пыль,
      Следуй за нами.
      Он проведет тебя по кручам гор,
      Где ветры вьют себе гнездо,
      Где крошатся скалы, покрытые льдом,
      Поверь в него.
      Пусть грозен твоей судьбы оскал,
      Но ты найдешь то, что искал.
      Он вознесет тебя над облаками,
      Туда, где миром Сила правит,
      На прочность духа испытает
      Тебя - раба и господина бытия,
      Поверь в него.
      И этот путь один -
      Твоим навечно станет мир.
      
      Марина подхватывала куплеты, и голос ее вплетался в повествование, как тонкие серебряные нити узора на полотне.
      - Чего в нашей музыке не хватало, так это женского голоса, - заметил Коля, когда отзвучали последние аккорды. - Я только сейчас это понял.
      - Совершенно верно, - согласился Митя, - с такой очаровательной девушкой наши песни приобрели весьма глубокий смысл.
      - Спасибо за доверие, - сказала Марина.
      - А что, может быть, нам как-нибудь вместе выступить на концерте, дуэтом, - тут же предложил Митя.
      - Ну-ну, вы не очень-то мечтайте, - с грозным видом проговорил Мишка своим хрипловатым голосом, который от этого хрипа казался еще суровее. - Обойдетесь без дуэта. Правда, Никита?
      - Ну, я не настаиваю, - сказал Митя. - Я только предложил.
      Марина весело рассмеялась и сказала:
      - И все-таки здорово с вами! Я никогда не пела под гитару в хорошей компании.
      - А какие песни вы пели в Германии? - тут же заинтересовался Митя.
      - Никакие, - ответила Марина. - То есть, мы, конечно, пели в школе, но мне это было совершенно неинтересно. Но я готова петь в вашем квартете хоть каждый день.
      - Вот это я и хотел сказать: квартетом, - поправился Митя.
      - Ты говорил, дуэт, - напомнил ему Мишка тем же суровым тоном.
      - Ты помолчи, мелкий, а то у тебя голос ломается, - заметил Коля. - Тут и без тебя все понятно.
      - Ну и что, у всех ломается, - проговорил Мишка с обидой.
      - А вот и не у всех, - подхватил Митя. - Петь надо больше.
      - Не спорьте, - сказала Марина, - давайте еще споем.
      В тот вечер они засиделись допоздна, было уже около одиннадцати, когда Марина опомнилась.
      - Вы представляете, который час! - воскликнула она. - Мне, пожалуй, давно пора.
      - Как жаль, а мы могли бы спеть еще, - сказал Митя. - Вот эту: 'Море, солнце, пляж...' - Он стал наигрывать веселую мелодию.
      - Я провожу тебя, - предложил Никита, поднимаясь со скамейки. Марина подала ему руку.
      Они попрощались с друзьями и пошли по темным улицам.
      Бледный свет фонарей едва рассеивал мрак. Редкие прохожие торопились по домам. Возле бара несколько молодых людей пьяно горланили что-то невразумительное. Один из них, с растрепанными волосами, покачиваясь на ногах и пытаясь остановить свой блуждающий взгляд на проходящем мимо пареньке, попросил закурить. Никита подал ему зажигалку. Парень поднес огонек к сигарете, затянулся и вернул зажигалку с неловким поклоном и обглоданными словами:
      - Спасбо, друх. Я т-тебя ник-нигда не забуд...
      Марина захихикала. Тогда парень обратил на нее сияющий взгляд и, манерно вскинув голову, проговорил:
      - О прекра-асная, очрват-тельна нимф, не хотит-те ль...
      Никита хмуро воззрился на него и сжал кулаки.
      - Пойдем отсюда, - торопливо сказала Марина, взяла Никиту за руку и потянула его прочь.
      - Я тольк-отел пригласить вас на танц, - прокричал шатающийся парень им в след. И потом с досадой махнул рукой.
      - Мама, наверное, волнуется, - сказала Марина, поглядев на свои маленькие круглые, как линза, наручные часы.
      - Может, мне пойти с тобой и все объяснить, - предложил Никита. - Давай скажем, что мы были на опере в Мариинском.
      - Не стоит врать, я сама ей все объясню.
      - Я надеюсь, она не очень расстроится?
      - Она доверяет мне.
      - Это уже радует.
      Подойдя к подъезду, Никита хотел поцеловать Марину, но она предупредила:
      - Не надо, нас могут увидеть из окна.
      Никита пожал плечами и сказал:
      - Хорошо, тогда до завтра.
      - Пока.
      Вернувшись домой, Никита застал отца в кресле, он смотрел новости. Никита вздохнул с облегчением, довольный тем, что папа уже несколько недель не пьет, и дома полный порядок. Мишка работает, много читает и собирается на будущий год в школу. Значит, можно спокойно жить и ни о чем не беспокоиться.
      
      X
      Пьянели осенние дни, пасмурные и дождливые, они становились короче. Тяжелое петербургское небо опускалось на землю, город расцветал огнями фонарей, окон и витрин магазинов. Надвигалась холодная, равнодушная ночь.
      Никита и Марина шли по сумеречной улице, потом через двор, затем миновали переулок и повернули в сторону школы. Им было все равно куда идти, главное быть вместе, оставаться наедине, где вокруг лишь посторонние люди, которым они безразличны. Какое-то таинственное и необъяснимое желание застигло их в школьном саду. В поисках уединения они забрались в самый отдаленный угол сада, заросший кустарниками и скрытый от прохожих, от всего города, от реальности, затопившей весь мир своей странной, мрачной повседневностью. За лето кусты обильно разрослись, и рабочие до сих пор не успели обкорнать их на зиму. Было прохладно. Залетавший в сад ветерок, покачивал ветви деревьев, срывал последние листья и забавлялся их плавным кружением в полумраке. Опускаясь, листья с шорохом касались влюбленных подростков и ложились на землю.
      В этот особенный вечер они стояли друг перед другом на ковре желтых листьев и держались за руки. Куртки нараспашку. Но холода оба не замечали. Говорить больше не хотелось. Все равно те слова, которые они пытались сказать, застывали на губах. Хотелось только быть ближе друг другу и никогда не разлучаться. Каждый новый порыв желания увлекал в мир иных ощущений и приятно кружил голову. Стремление к близости сводило с ума. Потом он целовал ее влажные губы. Она едва дышала, закрыв глаза, и руки ее нашли тепло под его рубашкой. Он осторожно расстегнул ее кофточку. Она откинула голову, взволнованная его нежной лаской. Он совсем уже потерял самообладание, задышал, сглотнул, и волнение захватило его целиком. Но что-то произошло, и Марина очнулась. В ее взгляде появилась тревога.
      - Там кто-то есть, - прошептала она, осторожно отстраняясь от его губ горячей ладонью.
      - Может быть, ветер, - проговорил Никита, целуя ее в шею.
      Тут, осторожный, мягкий шорох послышался вновь, теперь уже близко.
      - Нет, не похоже на ветер, - дрожа от волнения, тихо сказала она.
      - Кто может быть здесь в такое время? - с досадой промолвил Никита.
      Как вдруг из-за кустов, будто привидение из тумана, появилась завуч Рожкова. Никита увидел ее и оцепенел.
      'Не может быть!' - пронеслось в его голове.
      Рожкова, эта старая дева, сухая и суровая в обращении с учителями и учениками, заводилась с пол оборота, поэтому сейчас ничего хорошего от ее визита ожидать не приходилось.
      - Так-так, милые голубки, это что у вас тут происходит?! - воскликнула Рожкова. В ее голосе прозвучали злорадные нотки, хотя, можно было подумать, она больше обрадовалась происходящему, чем возмутилась.
      Марина отпрянула, застегивая кофточку и куртку. Никита обернулся, подол его светлой рубашки предательски торчал из брюк, а сердце так гулко отбивало тревогу.
      - Ага, понятно, - продолжала Рожкова, состроив злую гримасу. - И не стыдно вам?
      Смутившись, Марина опустила глаза. Никита с презрением глядел на Рожкову. 'Не может быть, - повторял он про себя. - Она-то откуда выгребла? Неужели следила за нами? Как подло!'
      А Рожкова, напустив на себя важный вид, продолжала свой обличительный монолог:
      - Это что же такое? Что вы себе позволяете? Вовремя я подоспела... - Теперь ее голос звучал жестко, даже свирепо, как ножовка по металлу. Изо рта валил пар, и можно было ожидать, что вот-вот она извергнет пламя. Но пламени не было, один лишь пар валил, и звучали громкие назидательные фразы о нравственности.
      Никита хотел что-то ответить, но дыхание перехватило в груди, он не мог пошевелиться, будто остолбенел. Ему стало неловко за себя и еще больше за Марину - так все отвратительно вышло. В его взгляде сквозило такой ненавистью, что Рожкова, взглянув на него, нервно вздрогнула. Не в силах больше терпеть ее, Никита сверкнул глазами, схватил девушку за руку, и они бросились бежать прочь. Рожкова, не высказавшись еще до конца, возмутилась их бегством и гневно прокричала в след:
      - Ну вы еще ответите мне за свое поведение! Хулиганы!
      На другой день их оставили после уроков. К директору Аркадию Трофимовичу пригласили Антонину Федоровну. Они несколько минут беседовали вдвоем, прежде чем вошли Рожкова, Никита и Марина. На мгновение в кабинете повисла тяжелая тишина ожидания. Антонина Федоровна в розовом пальто, сидела вся бледная и нервно теребила пальцами ручку своей беленькой сумочки, лежавшей у нее на коленях. Она обернулась и поглядела на вошедших. Ее лицо было печально, уголки тонких малиновых губ немного опущены, глаза влажно блестели.
      Прежде чем директор успел что-нибудь произнести, Рожкова, бросив хмурый взгляд на учеников, проговорила:
      - Вот теперь мы сможем поговорить откровенно.
      Аркадий Трофимович позволил ей продолжать. Рожкова, как на докладе, не упускала подробностей, выкладывала все, в том числе и то, чего не успела высказать ребятам вчера в саду. 'Какая бешеная собака ее укусила!' - думал в эту минуту Никита.
      Слушая завуча, Антонина Федоровна покраснела и прослезилась, было видно, какие отчаянные усилия она прилагала, чтобы не разрыдаться в голос. Убитая горем, она достала из сумочки носовой платок, протерла под глазами и высморкалась.
      - Вы только представьте себе картину, - с раздражением рассказывала Рожкова. - Вышла я из дому погулять с собачкой и вижу: идут, крепко обнявшись, и за руки держатся. Я за ними. Гляжу, они к школе направились, в сад. Я тогда привязала Жульку к заборной решетке, а сама за ними, дай, думаю, посмотрю, чтобы они ничего плохого не задумали. Так вот продираюсь через кустарник, - кстати, у меня еще будет вопрос к нашим хозяйственникам, отчего это кусты до сих пор не стрижены, рассадник наркоманов, - так вот, значит, подхожу и вижу, чем они там занимаются... А вы знаете, к чему это может привести? - она посмотрела на Никиту. - Вы подумали об этом своей головой?!
      - Вы лжете! - воскликнул Никита. - Не было между нами ничего такого, что вы навоображали себе в потемках.
      - Никита! - строго остановил его Аркадий Трофимович и пригрозил пальцем.
      - Я лгу! - возмутилась Рожкова. - Скажи, не договариваю. Я вовремя вас остановила! А то нарожали бы, - не удержавшись от злости, выпалила она то, чего вовсе не собиралась говорить.
      Тут Антонина Федоровна вскрикнула и, побледнев, закатила глаза, - с ней случился обморок. Аркадий Трофимович едва успел подхватить ее, чтобы несчастная женщина не упала со стула.
      Марина испуганно закричала:
      - Мама! Что с тобой?.. Мама! - Бросилась к ней и взяла за руку.
      - Там нашатырь, в шкафчике, вы знаете, - взволнованно проговорил Аркадий Трофимович Рожковой, схватил со стола листки бумаги и принялся обмахивать бесчувственное лицо Антонины Федоровны.
      Рожкова нашла пузырек с нашатырным спиртом, кусочек ваты, смочила его и поднесла к носу Антонины Федоровны. Бедная женщина, вздохнула и очнулась. Аркадий Трофимович поспешил налить в стакан воды из графина, накапал валерьянки и заботливо подал Антонине Федоровне. Она сделала несколько глотков, поставила стакан на стол и перевела дыхание.
      Марина всхлипывала возле матери. Никита стоял со скорбно опущенной головой, словно примерзнув к полу. Рожкова вытянулась вся, будто гранитная статуя, и надменным взором наблюдала за происходящим, сложа на груди руки. Аркадий Трофимович с беспокойством поглядел на Антонину Федоровну и спросил:
      - Как вы себя чувствуете?
      - Спасибо, мне уже лучше, - слабым голосом произнесла она.
      - Вам бы теперь пойти домой, отдохнуть, - предложил Аркадий Трофимович беспокойным тоном. - Все будет хорошо. Надеюсь, больше такое не повторится. - Он был очень взволнован произошедшим.
      Антонина Федоровна протерла платком нос и поднялась.
      - Извините, - проговорила она. - Мы пойдем.
      - Да-да, конечно, - сказал Аркадий Трофимович, он все еще находился в неловком замешательстве, провожая мать и дочь взглядом.
      Антонина Федоровна и Марина вышли из кабинета. Рожкова, проворчав: 'Безобразие какое-то!', отправилась следом за ними. Аркадий Трофимович остался наедине с Никитой и завел с ним разговор.
      - Как же это так? - спрашивал он. - Как же так?!
      Никита стоял, потупив взор.
      - Что же вы наделали? - продолжал директор. - До чего вы, оболтусы, родителей своих доводите? Никита, я бы никогда не подумал, что ты способен на такое хулиганство.
      - Не было между нами ничего, - пробормотал Никита.
      - Как не было? Вот Эльвира Петровна говорит. Она разве обманывает? Нет, зачем ей обманывать? Послушай, я, конечно, постараюсь уладить это неловкое дело. Но чтобы это в последний раз. То есть, я хотел сказать, в школе в последний раз, договорились?
      - Но я ничего плохого не сделал. Мы только поцеловались. Или уже этого нельзя?! - в сердцах воскликнул Никита.
      - Эх, видно, ты не все понимаешь. Ладно, некогда мне сейчас с тобой. Но в другой раз так и знай, накажу. Иди теперь. Я все улажу, чтобы по школе не разнеслось. А то не хорошо все это как-то.
      Никита вышел от Аркадия Трофимовича оскорбленный и, не желая никого видеть, направился в туалет, где встал у окна и в отчаянии с силой ударил кулаком по подоконнику. Гнев бушевал в нем, словно пламя. Чувствуя, как несправедливо с ним обошлись, Никита потерял покой. Разговаривают, будто с преступником. Придумали откровенную ложь. Впрочем, Рожковой это всегда хорошо удавалось. Интриганка. По заслугам учителя ее так называют. Он прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Оклеветала, да еще при Марининой маме. Теперь сами не рады, что довели мать до обморока... Вошел мелкий - кто-то из пятиклассников - и, осторожно поглядывая на Никиту, юркнул за перегородку. Наконец Никита опомнился, подошел к умывальнику, освежил лицо холодной водой и отправился прочь, домой.
      Весь вечер Антонина Федоровна беседовала с Мариной в комнате своей матери.
      - Ах, как я ошиблась в этом подростке, - причитала она. - Неужели это возможно! Я так доверилась этому мальчику. Впрочем, как все глупо вышло! Господи, ну почему так несправедливо устроен наш мир?!
      Марина решительно молчала, сидя у окна, она смотрела на улицу. Бабушка вздыхала и пожимала плечами, не прекращая вязание.
      - Я пришла в ужас, когда завуч, эта Рожкова, стала говорить о ранней беременности, - произнесла Антонина Федоровна, театрально всплеснув руками.
      - Это не правда, мама! - не выдержав, воскликнула Марина. - Рожкова, да она это придумала! Неужели ты ей веришь! - Вся в слезах Марина выскочила из комнаты.
      - Разве моя дочь способна стать матерью уже сейчас! - продолжала Антонина Федоровна печально. - Не может быть! Что нам теперь делать? Ведь она сама еще ребенок! Трудно поверить! - Она вдруг замолчала вся раскрасневшаяся, вспоминая беседу в кабинете директора. И вновь ее глаза наполнились слезами. Произошедшее тяготило сердце. - Прости, мне тяжело говорить, - произнесла она, достала платок из рукава блузки и стала протирать глаза.
      - Успокойся, дорогая, - молвила бабушка. - Мне почему-то хочется верить Марине. Я уверена, с ней ничего плохого не произошло.
      Но Антонина Федоровна была так расстроена, что до конца дня не могла справиться с беспокойством и много времени провела в комнате матери, ища у нее утешения.
      С тех пор Марине больше не позволяли встречаться с Никитой вне школы. Антонина Федоровна дожидалась дочь в вестибюле, сразу же после занятий, и потом они вместе шли домой. Одноклассники сначала недоумевали, в чем дело, строили догадки, пытались поговорить с Никитой, но тот больше отмалчивался, а когда, наконец, узнали, что произошло, прониклись сочувствием. Больше всех негодовала Света. Теперь и она Рожкову возненавидела. Лишь Валенский ухмылялся, но сразу получил от нее по шее и тогда успокоился. Света быстро создала в классе нужную атмосферу, мол, такое может случиться с любым из нас, и унимала саркастическое настроение Валенского, чтобы не вздумал потешаться над чужим горем.
      Никита возвращался домой в печальном одиночестве, ложился на кушетку и придумывал способы, вернуть себе девушку. Он очень надеялся, что пройдет время и все забудется. Тогда они смогут опять встречаться и гулять после уроков. Зато в школе они по-прежнему сидели за одной партой. Тут разлучить их никто не пытался, даже Рожкова. Они мечтали о будущем, когда же, наконец, настанет совершеннолетие, чтобы распоряжаться своей судьбой, как сами пожелают.
      Так продолжалось долгие зимние месяцы. А потом Марина сообщила Никите печальную весть. В тот день на первом уроке, это была математика, Марина выглядела очень взволнованной. Она старательно удерживала себя, чтобы не проговориться прежде времени. Какая-то тревожная мысль угнетала ее. Никита спрашивал, что происходит, но Марина просила подождать окончания урока. Никита набрался терпения. Наконец прозвенел звонок. Тогда она посмотрела в глаза Никите и тихо проговорила:
      - Мы уезжаем к отцу в Мурманск.
      Надежды, прекрасные мечты - все рухнуло разом. Никита не сразу опомнился от ее слов. Новость эта поразила его, как электричество, и он не сумел произнести что-либо в ответ. Он только смотрел на Марину каким-то испуганным взглядом. Но потом вдруг совладал с собой и резко сказал:
      - Собирайся.
      Семенова поглядела на удаляющуюся из класса пару и удивленно проговорила:
      - А вы куда? - Ее вопрос проигнорировали. - Вернитесь сейчас же! - потребовала Семенова.
      Они сбежали с уроков и долго бродили по серым улицам. Потом отправились в парк и там сели на скамейку. Они пытались понять, что происходит, и говорили о предстоящей разлуке.
      - Поверь же, наконец, тот случай в саду здесь не причем, - убеждала Марина.
      Никита посмотрел ей в глаза с недоверием.
       - Это правда, Никита. - На глазах Марины выступили слезы. Но она справилась с собой и продолжила: - Мама не хотела покидать Петербург, чтобы снова жить в военном городке. Но отец очень скучает. Он не может без нас. Они хотят быть вместе. Вчера он приехал за нами. Вот, когда я узнала, что мы уезжаем.
      Никита обнял ее и спросил:
      - Почему они не хотели тебе говорить раньше?
      - Не знаю. Мама все скрывала. А может, она сама не верила в скорый отъезд.
      - Твой отец знает о нас?
      - Нет. Мама обещала. Она ничего ему не расскажет, - Марина посмотрела Никите в глаза и добавила: - Поверь же мне, он никогда не узнает.
      С этого дня Никита сделался молчаливым и угрюмым. Он погрузился в свои печальные мысли и ни с кем не хотел говорить. Только Мишка упрямо допытывался, что с ним происходит. Тогда Никита не выдержал и во всем ему признался.
      - Вот что я тебе скажу, дружище, - рассуждал Мишка, валяясь на своей койке. - Эта разлука, на самом деле, не так страшна, как тебе кажется. Если вы любите друг друга по-настоящему, то обязательно встретитесь. Вы только подождите немного.
      - Я поеду за ней в Мурманск, - промолвил Никита, он сидел за своим столом и глядел в окно. - Мы все равно будем вместе.
      - Подожди, ты, главное, пиши ей письма, - продолжал Мишка. - И она будет писать. А потом вы обязательно встретитесь.
      Мишка умел убеждать, когда требовалось.
      Света тоже пыталась успокоить Никиту, тщательно подыскивая нужные слова.
      - Как я вам сочувствую. Мне очень жаль, - проговорила она.
      Никита печально посмотрел на нее и опустил глаза.
      - Но ты не грусти, слышишь? - В глазах сверкнула уверенность. - Это дело поправимо.
      - Что мы теперь можем сделать? - вздохнул он.
      - Я пока не знаю. Но что-нибудь придумаем, - пообещала она. - Кажется, я уже начинаю соображать.
      Спустя несколько дней школу потряс взрыв. Около полудня внезапно прозвучали оглушительные треск и грохот. Стекла в окнах продребезжали, но остались в своих рамах. Казалось, будто сама Земля вздрогнула.
      Аркадий Трофимович подскочил в своем кресле. В его голове тотчас пронеслась мысль о кавказских террористах. Он встал из-за стола и быстрым шагом вышел из кабинета.
      Вся школа на мгновение замерла с безмолвным вопросом: что это было? А потом все кинулись к окнам, выходящим на школьный двор. Там с треском взметались искры невиданного до сих пор фейерверка. Красными огнями горело разбитое сердце, разбрызгивая по снегу горящие кровавые капли. А рядом с этим полыхающим сердцем на ступеньках крыльца, понурив голову, сидел Никита. Фейерверк был сделан из полусотни маленьких петард, которые Никита сам смастерил из реактивов, добытых в школьной лаборантской.
      Марина вместе с классом выбежала в коридор и пробилась к окну. Тут отчаяние захлестнуло ее. Глаза застило, как туманом, и она на минуту закрыла их. Марина попыталась вздохнуть, но вместо этого всхлипнула, и по щекам покатились слезы. Вокруг была суматоха: все лезли к окну, бегали, что-то кричали, учителя пытались успокоить своих учеников и зазывали их в классы, но все было тщетно. Никто никого не слышал. Стоял невообразимый шум.
      Через некоторое время во двор выскочил Митя.
      - Ты чего? Что с тобой? - спрашивал он Никиту. - Пойдем отсюда. - Он повел Никиту в школу. - Что же ты наделал? Ох, и влетит тебе! - Вскоре навстречу к ним выбежали Аркадий Трофимович и Медведева.
      - Что с ним? - взволнованным голосом спрашивала Медведева. - Он не ранен?
      - Нет, - мрачно ответил Митя.
      Был холодный и тусклый день. Никита ждал Марину на стрелке Васильевского острова. Сидел, съежившись, на каменной плите под ростральной колонной, хорошенько застигнув куртку и сунув руки в карманы, чтобы не продрогнуть. Сколько еще ждать - неизвестно, она может не прийти: если родители заподозрят - не отпустят. Но ведь так важно встретиться снова, увидеться сейчас, в последний раз.
      Марина подбежала к нему, вся взволнованная, словно вырвалась из плена. Ее предупредили: поезд отправится через два часа. Никита поднялся и прижал ее к себе. Потом они спустились на пристань, где на покрытую ломаными льдинами широкую долину Невы равнодушно взирают львиные морды.
      - Мне очень жаль, что так вышло, - грустно проговорила Марина.
      - Я люблю тебя. Я не хочу с тобой расставаться, - тихо сказал Никита, глядя ей в глаза.
      - Я тоже тебя очень люблю. Но я должна ехать.
      - Это я виноват.
      - Нет! - воскликнула Марина. - Ты не виноват. Слышишь? Ни в чем. Чувствовала я, все так получится, но не смогла предупредить. Папа очень хотел быть с нами на севере. Ему даже квартиру предоставили в офицерском бараке на пять лет.
      - Я не смогу ждать пять лет, я приеду к тебе, - тихо проговорил он.
      - Никита, я вышлю тебе адрес, хорошо? Ты ведь напишешь мне? - Ее газа заблестели.
      - Я буду писать. - Его взгляд бегал по ее лицу. - Но я обязательно приеду к тебе. Я верну тебя в Питер. Тебе ведь так нравится здесь. Мы будем учиться в университете.
      - Никита, я буду ждать тебя, - сказала она, крепче сжимая его холодные руки. - Мы еще соберемся во дворе все вместе и будем петь наши песни, - сказала она.
      Он обнял ее и заговорил полушепотом, смирившись:
      - Мы будем всю ночь сидеть у костра на берегу реки. А потом взойдет солнце. Оно согреет землю и нас. Тогда проснутся и запоют птицы, они подхватят нашу песню. А ветер с лугов будет приносить запахи тысяч цветов. Мы снова будем счастливы, как раньше, - сказав так, Никита прижал девушку крепче. На его глазах заблестели слезы, он старался удержать их, но не сумел.
      Долго они стояли в обнимку и не решались расстаться. На обоих нахлынула тоска, подобно холодной волне. И заныло сердце от тяжести этой разлуки.
      - Все, - прошептала Марина, - я должна... Я должна идти. Я обещала, ненадолго, сказала, что забыла вернуть книгу подруге. А сама к тебе.
      Никита не отпускал.
      - Все, я должна идти. - Она вырвалась. - Меня ждут. Прощай.
      Марина быстро повернулась и заторопилась наверх. Она шла, не оборачиваясь - не хотела, чтобы он видел ее слезы, безудержно катившиеся по щекам.
      Оставшись один, Никита подошел к краю причала и стал глядеть на холодную долину реки. Нева несла свои мутные воды с обломками серого льда, плескала о гранит, манила за собой разбегающимися змейками волн. Никита с трудом осознавал произошедшее. Скорбь, как тяжелый камень, повисла у него в груди. Ему не хотелось больше видеть этой реки, слышать ее шепот, дышать ее влажным холодным воздухом. Он развернулся и бросился оттуда прочь.
      Никита вернулся во двор и сел на скамейку. Но и здесь стояла какая-то гулкая сырая пустота. В темных углах грязными буграми синели залежи старого снега. На карнизах хрустальными бородами висели большие сосульки, с которых почти непрерывно падали капли. Дик поскакал перед Никитой, но, чувствуя горе, уныло проскулил и улегся у ног мальчика. В отчаянии Никита не обращал на него внимание. Душу скребли острые льдины. Хотелось резать ими вены на руках, чтобы разом покончить с этой невыносимой болью, которая овладела им, чтобы никогда больше не видеть этого опустевшего, холодного мира. Но тут с работы вернулся Мишка. Он молча сел рядом с Никитой, глубоко вздохнул и предложил сигарету. Никита вынул ее из серебристого портсигара с какими-то вензелями, и они закурили, собираясь с мыслями. Потом Мишка затянулся, выпустил изо рта дым и спросил, кивнув в сторону:
      - Уехала?
      - Да, - тихо ответил Никита, рассеянно глядя в пространство.
      И снова они курили молча, не находя слов для продолжения разговора. Наконец, Никита отбросил окурок и проговорил:
      - Я теперь понял.
      - Чего ты понял? - спросил Мишка.
      - Нет в мире ни Бога, ни ангелов - все они только вымысел, - ответил Никита. И в голосе его не прозвучало никакого сомнения. - Наша жизнь безнадежна, в ней нет ни капли смысла. И никто нам не помогает, если мы сами себе не поможем. Ангелы не существуют.
      - Как не существуют? - удивился Мишка и пристально посмотрел другу в глаза. - Ты же сам говорил.
      - Ангелов нет. Есть только хорошие люди, которых почему-то называют ангелами, после того, как они умрут, - объяснил Никита.
      - Люди?
      - Да.
      - Люди с крыльями?
      - Без крыльев, но они могут летать. Потому что они сильные люди.
      - Вот это фокус!
      Вечером, когда они легли спать, Мишка рассуждал:
      - Ты только не сходи с ума, ладно. Пройдет некоторое время, и вы снова встретитесь, мне так почему-то видится. Слышишь? Я в этом почему-то уверен.
      - Она мечтала жить в Петербурге, - шептал Никита. - А теперь ее увезли в какой-то военный гарнизон. Я обещал ей, что приеду за ней в Мурманск, но...
      - Вот и правильно, обязательно поезжай.
      - Но я не могу ехать, понимаешь?
      - Как не можешь? Почему? - Мишка перевернулся на живот и поглядел на Никиту с недоумением.
      - Мишка, я боюсь, - признался он.
      - Чего боишься?! - еще больше удивился Мишка, впервые услышав, что большак чего-то боится.
      - Я не могу оставить надолго отца, - ответил Никита.
      - Почему не можешь?
      - Ты же видишь, как он пьет. Я должен быть с ним.
      - Нет, я тебя не понимаю. Ты что же, всю жизнь его пасти собираешься?
      - Я не знаю. Не знаю, что мне делать.
      - Ты должен ехать. Поверь мне. Обязательно поезжай к ней. Мы денег на дорогу накопим. Я тоже буду копить для тебя.
      - Нет, Мишка, спасибо. Я не могу. Я тебе еще не говорил, как однажды, несколько лет назад, из петли его вытащил. Он пьет, это может повториться когда угодно. Я очень боюсь за него. Я никогда не смогу забыть тот кошмар. Никогда не забуду. Он когда пьет, рассудок теряет.
      - Я знал, я догадывался об этом. Только не хотел тебе говорить. Послушай меня, дружище, с ним все будет в порядке. Я и за квартирой тоже присмотрю, пока тебя не будет, - сказал Мишка и обиженным тоном добавил: - Или не доверяешь?
      - Мишка, мне на конференцию скоро ехать, - сказал Никита. - Я когда в Москве буду, ты не оставляй его, ладно. Я буду звонить каждый день.
      - Да что же ты, как о маленьком ребенке волнуешься! - недоумевал Мишка. - Ну что с ним случится за три дня?
      Никита промолчал. Тогда Мишка снова лег на спину, вымотавшийся за целый день работы, он вскоре заснул. А Никита до полуночи маялся, его голова была полна тяжелыми переживаниями. Долго он ворочался в постели, то и дело проваливался в сон, но тотчас просыпался. И вдруг, посреди ночи Никита услышал, как его зовут. Голос был знакомый. Никита прислушался, поднялся с постели и вышел из комнаты. Тут его снова позвали, и он понял, что это Марина! Как, неужели она не уехала?! Никита стал живо спускаться по винтовой лестнице. Куда она, такая длинная, ведет, он не знал, но внизу его ждала Марина, и он заторопился к ней. Как вдруг над головой послышался шорох и хлопанье огромных крыльев, а в следующий миг обдало холодным ветром. Никита поднял голову, но во тьме никого не увидел. Спустя мгновение шорох послышался вновь. Никита снова поглядел наверх. Под самым потолком на широких крыльях пролетел демон. Это был дядя Ганс. Никиту охватил страх, он вскрикнул от ужаса и бросился бежать вниз. Демон, взмахнув перепончатыми крыльями, устремился за мальчиком вдогонку и преследовал до самой двери. Никита подергал ручку. Дверь оказалась запертой. Тогда, дрожа и взывая на помощь, Никита принялся бить в нее кулаками. Демон приближался, он шипел и клацал огромными, как у дракона, челюстями. Никита обернулся к нему лицом и прижался спиной к двери, понимая, что спасения больше нет. Настоящий дракон возвышался перед ним. И деваться от него было некуда. Дракон хищно сверкнул глазами, с ревом бросился на мальчика и схватил его когтистой лапой. Но когда он раскрыл свою клыкастую пасть, дверь внезапно распахнулась. Перед ним, озаренный ярким светом, предстал витязь на белом коне. В руке он держал длинное копье. Никита сразу узнал всадника, это был дворник Георгий. Дракон отпрянул и зарычал, выпуская из ноздрей языкастое пламя. В этот момент Георгий размахнулся и метко поразил чудовище копьем прямо в красную пасть. Дракон взревел от боли, разжал свою лапу и выпустил мальчика. Хрипя и захлебываясь собственной кровью, он взмахнул крыльями и попытался взлететь, но не смог и тяжело рухнул в ногах коня, задергался в предсмертной агонии, а потом затих. Тогда Георгий наклонился, взял за руку Никиту и помог ему сесть в седло перед собой. Конь победоносно заржал и помчал куда-то вверх, к свету. Тут Никита проснулся и, задыхаясь от кошмарного сна, приподнялся на локтях, чтобы осмотреться.
      В комнате уже светло. Скомканное одеяло валяется в ногах. Мишка все еще безмятежно спит. Никита поднялся с мокрой от пота постели и, находясь под впечатлением от битвы с дядей Гансом, побрел в кухню. Ему очень хотелось пить.
      
      XI
      Завуч Рожкова надолго запомнила возмутительный случай в школьном саду. Это происшествие никак не оставляло ее в покое, не выходило из головы и очень волновало, точно заноза, застрявшая в мозгу. А потом еще этот фейерверк - раскаленное сердце на снегу. 'Господи, страсти-то какие несусветные!' - вспоминала она с содроганием.
      Свое одиночество старая дева скрашивала работой в школе: находилась в стенах родного учебного заведения с утра и до позднего вечера. Нередко у нее случалось плохое настроение. Серая, дождливая и ветреная погода тем более угнетала Рожкову, и тогда она была особенно строга и несдержанна с окружающими людьми. Она терроризировала учителей по всей программе, не щадя ни чьих нервов, так что несчастные жертвы искали от нее спасение в классе и на дополнительных занятиях с нерадивыми учениками.
      История любви двух подростков, по всей видимости, надолго расстроила нервы Рожковой. Чувства ее были оскорблены. Нет, не будет никакого прощения этому ученику, пусть хоть вся школа его защищает.
      Когда вновь заговорили о конференции в Москве, Рожкова воспротивилась участию Никиты. А время поездки неумолимо приближалось, нужно было наконец утвердить кандидатов и собрать их в дорогу. От школы следовало отправить только двух учеников. И вот на большой перемене в учительском кабинете возник спор.
      - Позор нашей школе, если на Всероссийскую конференцию мы отправим хулигана! - заявляла Рожкова. - Я не могу этого допустить!
      - Ну какой он хулиган? - проговорил Александр Платонович. - Никита не совершил ничего плохого.
      - Ничего плохого?! - тотчас парировала она. - А что он устроил в школьном дворе? Это, по-вашему, не хулиганство? Он украл реактивы из лаборантской, чтобы устроить взрыв! А что вы скажете, если в следующий раз он подорвет школу?
      - Этот молодой человек не хулиган! - повторил Александр Платонович. - Он сильно переживает разлуку с любимой девушкой.
      - Как же это? Вы педагог с большим опытом работы можете такое говорить?! Не ожидала от вас, Александр Платонович.
      Тут вдруг завелся учитель физкультуры:
      - Да что вы, в самом деле, на парня набросились, будто он преступник какой-нибудь, заладили одно и тоже, понимаешь, хулиган! хулиган! стыдно слушать вас, ей-богу, с кем не бывает, полюбил девчонку, а вы его затравили, уверен, между ними ничего серьезного не произошло, поцеловались пару раз и довольны, с кем не бывает, молодые еще, первая любовь, это нормально, потом всю жизнь вспоминать будут, а вы развели их по разным углам, мамаша еще та, хороша, девчонку на север увезла, несчастный ребенок...
      - Замолчите, Коченков! - оборвала энергичную тираду Рожкова, схватилась руками за виски и, потирая их с мукой на лице, проговорила: - Комментатор нашелся, я еще загляну к вам посмотреть, что у вас в спортзале на уроках делается.
      - Приходите, Эльвира Петровна, всегда, добро пожаловать, я буду только рад, заодно посмотрите на потолки, - давно не белены, на стенку шведскую, собранную еще при Петре Первом, тоже посмотрите, на сетки баскетбольные, которых там нет уже пол года, я устал писать бесполезные служебные записки, - Коченков задумался, что еще привести для общей кучи, смерил Рожкову хмурым взглядом со своего двухметрового роста баскетболиста, пригладил ладонью коротко стриженые волосы и хотел было продолжить, но...
      - Да не о сетках и стенах мы говорим. О живом человеке! - вмешалась Медведева. - Это как же называется? Лучшему ученику школы запретить участвовать в конференции из-за какого-то романа с девушкой?!
      - Это не роман, а хамство, - резко возразила Рожкова. - Мальцев должен быть наказан.
      - А ведь он у нас на золотую медаль идет, - напомнила немка Пилотт.
      - Вы уже наказали парня, - снова подключился Коченков, - жестоко наказали, разлучили с девчонкой, которую любит, теперь страдает, на прошлом занятии в баскетбольное кольцо мячом не смог попасть, хотя до этого ни разу промаха не делал! удивительно меткий парень, в стрельбе из ружья недавно отличился: ниже девятки не бил! а теперь...
      - Прекратите же, Коченков! - воскликнула Рожкова. - У нас что направить больше некого кроме Мальцева?
      - От нас были заявлены два человека, Эльвира Петровна, - тихим уверенным голосом проговорил Александр Платонович, - это Никита Мальцев и Рома Новосельский.
      - Ищите замену Мальцеву, срочно, - сказала Рожкова. - Ах да, Семенова, где она?
      - Я здесь, Эльвира Петровна. - Семенова подняла голову от ученической тетради, которую якобы проверяла.
      - Помните, вы говорили: Федоров из восьмого 'Б' по математике мог бы участвовать? Почему бы и нет, он тоже способный ученик и может поехать в Москву.
      - Ах, вот оно что, - с презрением сверкнула глазами Медведева. - Вовремя вы спохватились. Замену, значит, нашли в последнюю-то минуту!
      - Что касается вас, Марья Сергеевна, то мне давно надо было к вам с комиссией прийти, - холодно проговорила Рожкова. - Почему в лаборантской химические вещества доступны ученикам? Как они у вас хранятся, если Мальцев смог бомбу собрать?
      - Хорошо хранятся, - заявила Медведева. - Важно другое, Никита устроил тогда светопреставление из самых обычных безобидных веществ. Такие в любом доме, в кладовке найдутся. Да ведь он талант после этого! Как же вы не понимаете!
      - Талант! - потеряв терпение, взвизгнула Рожкова. - Это же воровство! Вы меня извините, Марья Сергеевна, но Мальцев должен быть наказан.
      - А я согласна с вами, Эльвира Петровна, - оживилась Семенова, вращая в пальцах шариковую ручку с красными чернилами, - мы должны направить в Москву того ученика, в котором абсолютно уверены. А что если Мальцев в Москве что-нибудь натворит? Разве мы можем теперь ему доверять? Верно, Саша Федоров хороший кандидат - отличник, шахматист. Вот ему и нужно ехать.
      - Между прочим, Мальцев к этой конференции давно готовится, исследовательской работой занимается, в институт ходит к научному руководителю. Раффельд, благодаря ему, по химии подтянулся, - заявила Медведева, впившись презрительным взглядом в Семенову.
      - А я вовсе не сомневаюсь в способностях Никиты, - холодно проговорила Рожкова. - Но убеждена, за свое поведение он должен быть наказан.
      - Да что же это делается-то, однажды парень совершил ошибку, а вы всю жизнь ему хотите поломать, казнить его, что ли, теперь...
      - Погодите, Коченков, никто не ломает и не казнит. Я предлагаю наказать его за безнравственное поведение. Тем более, нашлась достойная замена.
      - Ах, как это не справедливо! - трагически проговорила Лариса Павловна, до сих пор молчавшая возле окна. - Мы убиваем прекрасное. - Всплеснула руками. - Чувства, которые мы должны были поддержать в наших детях. Чувства, которые могли бы перерасти в удивительные отношения между ними - любовь - искреннюю, настоящую... - Голос ее осекся, и она печально вздохнула не в силах больше продолжать.
      - Скажите, Эльвира Петровна, вы так выступаете против Мальцева, будто он нанес вам личную обиду. Он провинился перед вами? - спросил Александр Платонович
      - Да, он оскорбил меня, - уверенно ответила Рожкова.
      - Ни за что не поверю, - сказал Александр Платонович и хмуро поглядел на Рожкову. - Я очень давно знаю этого мальчика. Уверен, он не способен кого-либо оскорбить. Я просто не верю вам.
      - Ваше право, верить или нет. Но я считаю его поведение оскорбительным для меня, - настаивала Рожкова.
      - В таком случае, - продолжал Александр Платонович, - если Мальцеву откажут в поездке, я напишу заявление об уходе.
      - Одумайтесь, Александр Платонович, что вы такое говорите, - сказала Семенова.
      - Я всегда думаю то, что говорю, - ответил он. - И готов написать заявление уже сейчас.
      - Пишите, очень хорошо, пишите, - сказала Рожкова.
      Александр Платонович подошел к столу, сел, взял лист бумаги, ручку и стал писать.
      - Ну, может быть еще кто-нибудь желает уволиться? - сказала Рожкова, обводя взглядом учителей. - Смелее, не стесняйтесь.
      - Да, я, пожалуй, тоже уйду, - проговорила Медведева. - Я найду работу в той школе, где не создают преграды на пути к успеху лучшим ученикам.
      - Что же это твориться такое? помилуйте, репрессии у нас тут, что ли? в какое время мы живем, опомнитесь, разве...
      - Помолчите, Коченков, ради Бога! - остановила его Рожкова. - Голова от вас болит уже. Я считаю...
      Но она не закончила: в этот момент вошел Аркадий Трофимович, он поглядел на внеочередное собрание поверх очков и спросил:
      - Что тут у вас за шум? А вы мне нужны, Эльвира Петровна. Зайдите ко мне, пожалуйста.
      Рожкова чуть кивнула.
      - Так о чем у вас спор? - снова поинтересовался директор.
      - Вот, Аркадий Трофимович, никак не решим, кого из учеников в Москву отправить, - ответила Рожкова. - Это, оказывается, очень трудная задача.
      - Что значит, не решили? - удивился Аркадий Трофимович и добавил с возмущением: - Вы понимаете, уже нет времени решать! Да я уже все бумаги подписал и с утра отправил в Управление. В Москву едут Мальцев и Новосельский.
      - Как отправили? - проговорила Рожкова, при этом глаза ее округлились, а уголки губ нечаянно опустились.
      - Что значит, как? Я вас не понимаю, Эльвира Петровна. Заявки на этих учеников давно были поданы.
      - Но ведь еще... - Рожкова не договорила, трагично махнула рукой и вышла из кабинета, как ужаленная.
      Следом за ней, бросив вопросительный взгляд на директора, поспешила Семенова. Аркадий Трофимович сердито обвел глазами оставшихся учителей и тоже вышел. На некоторое время кабинет погрузился в молчание. Александр Платонович отложил ручку, взял листок, на котором писал, и разорвал его. Потом учителя разошлись по своим классам. Лишь Коченков продолжал тихо ворчать, что-то на счет дыр в спортивном зале, допивая свой остывший чай.
      Поездка в Москву состоялась.
      В столице Никита пробыл три дня. И теперь он возвращался домой ночным экспрессом. В одном с ним купе ехали Новосельский и еще два школьника из Петербурга. Сопровождающие учителя - по соседству - изредка наведывались к ним, спросить, как дела. Поезд пыхтел, перестукивал колесами на стыках рельсов, мчал полным ходом - торопился домой. Ребята очень устали, но спать не ложились допоздна: решили, что выспятся дома. Московских впечатлений у всех накопилось много, вот и разговорились, пока сон не сморил их.
      Никите долго не спалось. Всеми мыслями он был дома. Мечтал о счастливом возвращении с победой. Второе место по химии, диплом, премия. Его доклад о свойствах жидких кристаллов университетские профессора оценили высоко и рекомендовали непременно продолжить научные исследования и обязательно принять участие в конференции в будущем году.
      'Папе будет интересно, - с удовольствием размышлял Никита. - А я обязательно продолжу работу в институте. Обо мне еще будут говорить, какой выдающийся сын растет у Мальцева. Марине тоже напишу, завтра же напишу. Ей будет приятно узнать о моем успехе в Москве. Ну и вымотался же я за эти дни, умереть можно'.
      Едва ли не всю премию Никита уже потратил. В 'Доме книги' на Новом Арбате он набрал специальной литературы в основном по химии. А потом ему очень хотелось вернуться домой с подарками. В последний день перед отъездом он разыскал французский магазин на Манежной площади, Раффельд очень рекомендовал туда сходить, мол, его родители там обычно делают классные покупки, когда приезжают в Москву. Никита купил отцу рубашку, галстук и модный свитер, а Мишке - джинсы и мешок шоколадных конфет. Представляя себе отца в обновках, Никита улыбнулся в надежде, что теперь папа будет выглядеть современным человеком. 'Хорошо бы ему сбрить бороду и усы, - размышлял Никита. - А то слишком старят. Подожди, папа, Вертлякову скоро крышка. Вернешься в свой институт и будешь заведующим лабораторией, как ты хотел'. Никита представил себе, как обнимет наконец отца в новой рубашке, и тот улыбнется ему и поздравит с победой. С этой приятной мыслью Никита заснул.
      А поезд несся, рассекая темноту, и будил окрестности своими пронзительными гудками. Вскоре над горизонтом заалела заря. Над медленно светлеющими весенними лугами стал подниматься молочно-белый пар.
      Утром с большим чемоданом в руке Никита вошел во двор. После Москвы, родной двор показался ему особенно унылым и мрачным. Бросились в глаза серые обшарпанные стены, перекошенные двери подъездов, отчетливее ощущался знакомый запах подгоревшего пирога и тяжелый, болотный дух из подвалов. Хмурое небо отражалось в лужах, напоминающих серые кляксы.
      Дик, увидав друга, бросился к нему со всех лап и радостно заскулил, запрыгал. Никита остановился, поставил чемодан и принялся гладить пса, а тот по обыкновению лизал его руки и весело размахивал хвостом. Потом Дик лег на спину и подставил живот, чтобы погладили.
      - Ну ладно, довольно тебе ласкаться, - сказал Никита. - Мне бы домой скорее. Мишку, отца увидеть. И есть хочу до смерти. Со вчерашнего дня ничего не ел. Увидимся, Дик!
      На ветвях маленького тополя блестели капли, оставшиеся после ночного дождя, они были похожи на слезы. В отражении каждой капли помещался весь двор. Никита заметил, что на деревце набухли почки, а на верхушке уже распустились молодые листья. Он подошел к тополю.
      - Ну, здравствуй.
      Тополь робко качнул ветвями, уронив несколько капель.
      - А ты неплохо тут прижился.
      Тополь печально приподнял и опустил ветки.
      - Я очень рад за тебя.
      С этими словами Никита направился в дом. Дик проводил мальчика, как обычно, до крыльца, встал там и, не переводя взгляда с захлопнувшейся двери, протяжно проскулил. Хвост его, до сих пор весело ходивший веером, теперь повис уныло, а потом, как обычно, закрутился на спину. Дик растянулся у подъезда и тоскливо положил на лапы голову.
      Никита поднялся на четвертый этаж и позвонил. Вскоре изнутри раздалось щелканье замка. Дверь открыл Мишка, заспанный и усталый.
      - Ты вернулся, - вяло проговорил он.
      - Поздравляй, второе место! - воскликнул Никита, сияя.
      Мишка как-то неловко улыбнулся, пропустил Никиту и закрыл за ним дверь.
      - Первое место в Орел уехало. Но профессора сказали, если работу продолжу, обязательно будут ждать меня на конкурсе в следующем году. - Никита поставил чемодан на пол. - Так что, дружище, у меня еще достаточно времени, чтобы завоевать первое место. Как папа? Он уже на работе? Ты представляешь, я вчера чуть на поезд не опоздал, туфли ему два часа выбирал. Как я вымотался в Москве!
      Мишка испуганно посмотрел на Никиту.
      - Так папа уже ушел? - снова спросил Никита, вешая куртку на крючок.
      - Он в больнице, - тихо и угрюмо ответил Мишка и, опустив голову, добавил: - он в больнице сегодня ночью... он умер.
      - Папа? - проговорил Никита, застыв у вешалки.
      Мишка собрался с мыслями.
      - Ему вчера плохо стало, - начал объяснять он сбивчиво от волнения. - Я с ним был. Всю ночь не спал. Врачам назвался его сыном, чтоб пустили. Я думал, его вылечат. А он умер сегодня ночью...
      Никита не слушал, что теперь говорил Мишка. В голове его звенело, во рту пересохло и пощипывало язык, его охватила слабость. Он только и смог вновь прошептать: 'Папа'.
      - Все равно бы ему не помог, хоть ты и был бы с ним, - продолжал Мишка, весь дрожа, как в ознобе. - Его вечером увезли, я скорую вызывал, когда ему плохо сделалось. Я ведь не сразу понял, что с ним. У него цернос, нет, цир-рос, черт знает, что такое, после отравления, так врачи сказали. Паленкой отравился. Сказали, что давно у него с печенью плохо, а тут паленка. Мучился и не признавался. Поди, разбери, когда он пьяный. - Мишка вытер рукавом под носом и продолжил со слезами: - Никита, он звал тебя. Всю ночь звал. Бубнит, зовет. Я стоял перед ним, просил успокоиться. Но он не слушал, все тебя звал, как будто на него нашло что-то: 'Никита, прости меня! Никитушка! Сынок!..' А потом он стал меня называть Никитой. Он, наверное, думал: я - это ты и есть. Тогда я сам сказал за тебя, что все прощаю. - Тут Мишка вытер мокрые глаза и снова всхлипнул.
      - Папа, - повторил Никита, побледнев лицом. Губы его дрожали. И в следующую минуту он едва не рухнул на пол, но Мишка поймал его и потащил в комнату, приводить в чувства.
      
      XII
      Через месяц, в начале июня, во двор с тополем вошла девочка. Она была одна с большим чемоданом на колесиках. Мишка только что закончил кормить Дика и, поднявшись с коленей, направился было домой. Но тут он увидел неожиданную гостью, тотчас узнал ее и воскликнул:
      - Марина?!
      Она улыбнулась ему и помахала рукой.
      - Марина! Марина приехала! - прокричал Мишка на весь двор своим хриплым, голосом и побежал ей на встречу. - Дик, ты только погляди, кто приехал, Дик! Маринка вернулась!
      Мишка подошел к девушке и пожал ее протянутую руку. Она почему-то всегда так по-деловому здоровалась.
      - А Никита где? Он дома? - спросила Марина.
      - Нет, он в институте, - объяснил Мишка. - Какие-то кристаллы в телевизор вставляет. Короче говоря, ничего не понятно, но со смыслом. Говорит, скоро телики будут из жидких кристаллов или что-то в этом роде. Тогда можно будет сутками смотреть, и глазам не вредно. Здорово, правда? Смотри, сколько хочешь!
      Марина весело улыбнулась.
      - Извини, я в его химиях ни фига не понимаю. Да он уже скоро должен вернуться. Пойдем к нам?
      Мишка взял ее чемодан, и они пошли в дом. Потом они долго сидели на кухне за чаем, и Мишка рассказывал все, что произошло во дворе, за время ее отсутствия. Узнав о смерти Алексея Ильича, Марина очень расстроилась.
      - С похоронами отца нам Кураевы помогли, - объяснил Мишка. - И сейчас помогают, хорошие старики, добрые. Оформляют на нас двоих опекунство. Если бы не они, жить нам с Никитой в детском доме, как миленьким. - Марина грустно покачала головой, а Мишка продолжал: - Тут такое дело. Представляешь, Вертлякова собираются судить! Алексей Ильич паленкой отравился, а Никита взял ту бутылку - и к следователю. По ней и вычислили Вертлякова. Комиссия обнаружила у него поддельные документы и что-то еще. Теперь все знают, прав был Алексей Ильич, когда обвинял этого преступника. А ведь раньше никто не хотел ему верить.
      - Значит, Никита не зря боролся, - сказала Марина.
       - Теперь в институте порядок. Никите там очень нравится. И отца его хорошо вспоминают, - заключил Мишка.
      - Как печально, что Алексей Ильич до этого счастливого времени не дожил, - проговорила Марина. - Очень жаль.
      Мишка кивнул и сказал:
      - Никита слишком переживает, что его отец не стал великим ученым. Но сам-то он, конечно, станет. Он ведь упертый.
      Вдруг из коридора донесся шорох. Тотчас в комнате замерла тишина. Марина глянула на Мишку, приложила палец к губам, чтобы молчал, поднялась из-за стола и вышла в коридор. Никита сидел на корточках, развязывая шнурки, затем снял, поставил в сторону кроссовки и обернулся. Марина стояла в дверях гостиной и улыбалась ему. Он сначала застыл, ничего ни понимая, словно ему пригрезилось чудо. Она направилась к нему. От неожиданности Никита не мог ничего промолвить. Потом Мишка тоже вышел в коридор, увидел влюбленную пару в объятиях, заметил слезы блестящие на Марининых щеках, безмолвные поцелуи Никиты и смутился. Но вдруг ухмыльнулся, почесал затылок и оставил друзей наедине. Да, им теперь много чего нужно сказать друг другу, - решил он и отправился смотреть телевизор.
      Серым пасмурным вечером они вдвоем гуляли по набережной. И все не могли наговориться. Обоим все еще трудно было поверить в то, что они снова вместе. Все происходящее теперь походило на сон.
      - Я с трудом дождалась каникул, - призналась Марина. - Сдала экзамены, и вот приехала. Я не стала тебе сообщать. Все произошло в последний момент, так быстро.
      - Жаль, я бы тебя встретил, - проговорил Никита. - Значит, ты одна?
      - Да. Мама собирается приехать в отпуск. Но потом она вернется к отцу. Послушай, я думала, что умру, если не увижу тебя. Я должна была что-нибудь придумать... - она говорила и говорила. Сейчас ей хотелось рассказать обо всем сразу. - Ты не представляешь, какой там ужасный климат! Холод, мало солнца. Даже молодые мучаются с зубами. И вообще, жить там невозможно.
      - А я деньги коплю, - признался Никита. - Устроился подсобным рабочим на продовольственный склад, чтобы скорее заработать и махнуть к тебе в Мурманск.
      Марина посмотрела ему в глаза. Никита очень изменился. Она это сразу, еще при встрече дома, заметила, какой он страшно худой и изможденный сделался, но не стала об этом говорить, чтобы не расстраивать его.
      - Не надо больше работать, - сказала она.
      - Ничего, я успеваю.
      - Не надо, Никита, я буду помогать вам с Мишкой.
      Он остановился, поглядел ей в глаза и спросил уже бодрым тоном:
      - А все-таки, что же ты сказала родителям?
      - Я сказала, что... Впрочем, неважно, - ответила она. - Поверь, все в порядке. И вообще, мне поступать в университет. Я должна готовиться. А там никаких возможностей. Но главное, все позади, и мы теперь вместе.
      - Ты разве не вернешься в Мурманск?
      - Нет, - твердо сказала она. - Я буду жить с бабушкой. Она больше не может одна. А я снова буду ходить в нашу школу.
      Тут Никита задумался.
      - Значит, они существуют, они услышали меня, - тихо проговорил он самому себе.
      - Что ты сказал? - спросила Марина.
      - Так. Знаешь, я верил, что мы скоро будем вместе, - ответил Никита. - И вот случилось. - Он поглядел на Марину и улыбнулся, не в силах сдержать нахлынувших чувств, а потом обнял ее с такой силой, так крепко, словно боялся упустить.
      А тем временем, разрывая мрачные тучи, выглянуло солнце. Золотистый свет растекался по серым зданиям. Вспыхнули, засияли медью купола собора, и пробудились над колоннадой ангелы. Согретые долгожданным теплом, они оправились от оцепенения и принялись озираться с ясным взором. И небо, освободившись, наконец, от облаков, распростерлось над городом синей, сияющей бесконечностью.
      2005 год
      

  • Комментарии: 1, последний от 07/05/2021.
  • © Copyright Григорьев Дмитрий Геннадьевич (dmitri_grigoriev@mail.ru)
  • Обновлено: 18/10/2020. 726k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.