Константин Григорьев

		Эсфирь

							Поэма написана в 1987 году
					Посвящается моей ленинградской юности

1.	ЛЮДВИГ ШТИЛЬ. Университетская набережная

	Морская раковина
	моих волос,
	горбатый нос,
	длинное туловище,
	беглый зонт -
	вот мои крупнейшие приметы,
	необходимые условия дождя.

Капли стучали, как желуди или розы, падающие на скрипки моего оркестра...

	Пора рифмовать.
	Где оперлись на рака вина,
	блестящий воск,
	сон,
	художник мулов ищет,
	струясь за горизонт.
	Башен остренькие предметы
	горят, сквозь вечность проходя.
Ах, эти августовские грозы страшны, как кесарь,
	вставший в пять.
	Я увижу, кажется, ее опять...

И я увидел Эсфирь.
	Наступил век воздухоплавания -
	в том убеждала она молодого, как огонь, человека.
	Улыбаясь,
	они скрылись за угол Кунсткамеры.

2.	ИРИНА ВЕНЕЦИЯНОВА. Дворцовая площадь
	
	Теперь мне восемьдесят восемь,
	а было - одиннадцать лет,
	с меня рисовали весну,
	я не понимала своей фамилии,
	но понять душу ласточки
	помогла мне Эсфирь.
	Шелестеньем газет и листвы славилось это имя.
	Бесстрашная наездница воздуха века,
	очаровательная подруга стрижей,   
 	желтый песок скал и трав, чахлые кустики дна,

	крупные капли росы, паруса и гримаски детей
	радостно приветствовали ее деревянную летающую рощу,
	аэроплан, дающий побеги полыни.
	Ее вьющиеся волосы и насмешливый рот
	ломали ветви, как звезда Полынь.
	А все начиналось с летнего лётного поля,
	Смешных перемещающихся людей,
	- не балуйся, Оля, -
	Новых идей,
	Клетчатых кепок и крепкого кофе.
	Экзамен в четыре утра, пока еще нету ветра,
	Роман был рядом со мной,
	говорил, чтобы не волновалась.
	Так полетела она с молодым, как огонь, человеком.
  	Хрустел хворост Невы,
	львы.

3.	ПАРИКМАХЕР. Гатчинское лётное поле

	А потом начались войны и сражения.
	Простите меня, почти не умею говорить слова,
	зато имею потемневший кубок за игру в теннис,
	летом обычно я выходил туда, - коротка трава, -
	любил, знаете, наблюдать за старинной игрой тени-с.
	Я был еще очень молод, любил сочные яблоки,
	осторожно заглядывал в пыльные книги цветов,
	синим туманом морей влеком, истаптывал каблуки,
	стриг в Севастополе волосы разных цветов,
	в этом не видя своего призвания.
	Был также в Бухаре учителем рисования.
	В 1911 году действительно работал на
	Гатчинском лётном поле заводчика Щетинина
	инструктором и обучал летать Э.Волхонскую.
	Это была самая красивая из авиатрис века.
	Я был в нее безнадежно и странно влюблен.
	Когда мы кидали большие апельсины с машин,
	по условиям обязанные попасть в некий круг,
	тело свое передвинул и мой апельсин,
	но попал, вопреки расстоянию, в страну ее рук.
	Трибуны взорвались овациями, словно весна,
	как потом выяснилось, вовсе не мне,
	но она подошла: "Научите летать, я грустна".
	Я задохнулся, розовощекий и толстый, в очках,
	читающий Грина и верящий только ему, - нет, еще Тютчеву.
	...Вечером, за чаем, мы решили спешить,
	взять волей неведомое пространство, плыть, плыть, плыть,
	в перламутр утр, в небосвод вод,
	в страну Эсфири, вот.
	
	А потом некстати начались войны и сражения.

4.  Илья Багров. Происшествие в горах
    
	Огромные толстые своды,
	тяжелые своды в пыли...
	Хрустальный паук, западая,
	Меня переселит в нейлон.
	Будут вам
	трехлопастные сумбуры фон Цветера.
	
4.	БУХАРСКИЙ ЭМИР, сидя на Луне

	Она была цветком прелестным,
	изнеженным до хрипоты,
	и мне казалось очень лестным
	видеть на лестницах ее следы.
	Два лебедя, не возмущая
	лазурной прихоти воды,
	поют, себя перемещая,
	любви напрасные труды.
	Так я опасно полюбил.
	Я запретил:
	солнцу - закатываться за мечеть,
	луне - закрывать двери цветов,
	летать над моим дворцом
	молодому, как огонь, человеку -
	все это ради звезды, Луны и крыльев
	моей нумерованной души - 
	ради Эсфири.

5.	РОДНИК. Картина из частной коллекции

	Побежал бы я вспять
	через книгу Цифирь, 
	чтоб увидеть опять,
	как взлетает Эсфирь.

6.	НЕБО. Холмы страны Эсфирь

	Да, она погибла,
	улыбаясь, как птица.
	Люблю эти вечные создания,
	становящиеся серебристыми облаками.
	Ее стрекочущая машина упала в траву,
	меня покорив (как я долго живу!) -
	Я лишено счастья упасть,
     	закрывая глаза,
	
	закусив губу,
	стать тенью самого себя.

	Заслуга Эсфири в том, что она
	уронила в песок засов от золотых ворот
	Будущего.
	Прочь, медный маятник последних часов...
	И слава погибшей.

7.	ЭПИЛОГ

	И мальчуган шагает рано
	поутру,
	и плоскости аэроплана
	подрагивают на ветру.
	

    ПРОЩАНИЕ С ЭСФИРЬЮ

	Как хорошо среди роз проснуться!
	Там, где на мраморе гаснет зелень,
	Лодку толкнуть и веслом коснуться
	Черной воды золотых расселин.

	Все еще спят - Ковалев и Зуев,
	Дремлет Эсфирь, что дала мне лавры,
	Все вроде крохотных Везувьев,
	Тоже тая в себе смысла лавы.

 	И - расстаемся! Вчера - фейерверком,
	Нынче - тенистой дорогой кроткой,
	Или шестом с потемневшим верхом,
	Или посредством воды и лодки.

	Где-нибудь там, получая почту,
	Я на конверте прочту это имя,
	Но только серебряная цепочка
	Выпадет на ладонь, точно иней.

	Нет! задыхаясь, весло бросаю...
	Снова беру, но блестят ресницы:
	Спит, разметавшись в траве, босая,
	Последняя радость поэта и птицы.