Гринберг Яков
Национальная особенность

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 01/08/2012.
  • © Copyright Гринберг Яков (griyak@hotmail.com)
  • Размещен: 14/05/2011, изменен: 12/06/2011. 430k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Национальная особенность" написана про то, что было, есть и будет севрейским народом. Книга содержитописание нескольких значимых периодов современной истории: предфашистская Германия (Предчувствие, или последний пророк), восьмидесятые годы в Москве (НИИ прошлого века, или отъездная Одиссея), современный (Проблема пацифиста) и будущий Израиль (Прогноз из 2010).
    •   Оглавление.
      
      Часть 1. Предчувствие, или последний пророк.
      Часть 2. НИИ прошлого века, или отъездная Одиссея.
      Часть 3. Проблема пацифиста.
      Часть 4. Прогноз из 2010 (реальная фантастика).
      
      Часть 1. Предчувствие, или последний пророк
      
       Справедливость без силы - пуста.
       Сила без справедливости - опасна.
      
       Миямото Мусаши, самурай
      
       Аарона пронзила ясная, отчетливая мысль: "Его необходимо убить, физически уничтожить! Вот единственно правильное решение! И сделать это должен я!"
      Аарон, проснувшись, как будто от удара, вздрогнул, вернее, дернулся всем телом, почувствовав, как судорога свела болью мышцы ног. У него перехватило дыхание, весь покрытый потом, он не мог прийти в себя: ночной кошмар сохранял в памяти пугающие образы только что пережитого ужаса. Ему приснилось, что они горели. В доме был пожар, и вся его семья: родители, братья и сестры кричали и метались в дыму, бегали, в запертой кем-то снаружи, задымленной квартире, окруженной пламенем, и не могли спастись. На окнах были решетки, двери не открывались. Он видел свою мать, сидящую прямо на полу в углу детской комнаты, она держала на руках маленькую сестренку, которая тихо и беспомощно плакала. Мать смотрела на нее разрывающим сердце взглядом, гладила по голове и пыталась успокоить какими-то обманными словами.
      Его семья гибла, и никто не мог помочь, а он, Адольф Гитлер, стоял и улыбался, удовлетворенно глядя на предсмертные муки задыхающихся в огне людей. Аарон видел его, видел так отчетливо и близко, как будто тот действительно находился рядом, хотя одновременно понимал, что их палач, который поджег дом и запер все выходы, далеко, а здесь присутствует только его злая воля.
      Аарону открылось будущее, и в нем нельзя было выжить. Ему, его семье, знакомым и незнакомым. Всему его народу был конец. Аарон осознал, что боится и ненавидит этого Адольфа Гитлера. Страх был силен, но ненависть оказалась сильнее. Ненависть победила страх, подавив чувство самосохранения. Его нужно убить. Это его, Аарона, обязанность, может быть, предназначение. Его нужно убить, чтоб сон не превратился в явь, и нет такой цены, которая была бы слишком высока.
      
      Наутро вся семья, в полном составе, уселась завтракать. Все, как всегда, шумно и весело рассаживались за столом. Аарон, студент первого курса юридического факультета университета, как старший сын, занял свое место по правую руку от отца. Аарон никогда не чувствовал себя героической личностью, скорее наоборот, он был невысокого роста, щуплый, стеснительный молодой человек, только недавно переступивший через границу детства, и поэтому постоянно ощущающий некую неуютность и дискомфортность в ответственном мире взрослых. Шустрый Давид, склонный к иронизированию всего на свете, сидел напротив него, а томная, погруженная с себя, тринадцатилетняя Дебора, отстраненно уселась рядом с Аароном. Маленькая, голубоглазая и белокурая Рахель, "наша немка", как шутливо называла ее мать, бегала между стульями и упорно повторяла, что не хочет завтракать.
      Во главе стола сидел отец семейства Исаак Бренер, изысканно одетый представительный господин сорока пяти лет с аккуратно подстриженной бородкой, владелец большого книжного магазина в центре Берлина. Он был довольно известной личностью в городе, знаком со многими издателями и писателями, для которых периодически устраивал в своем магазине презентации. Либерально настроенный, культурный человек, исповедующий идеи социал-демократии и перешагнувший через ограничения еврейской самоидентификации, он считал себя прогрессивным гражданином мира, был сведущ в политике и социальных проблемах, иногда писал статьи и литературную критику по заказу знакомых редакторов газет.
      Подавала к столу его мать Юдит. Культурная женщина, она прекрасно рисовала, кроме того, играла на фортепьяно. В воспитание Юдит вносила дух свободного либерализма, старалась привить детям чувство прекрасного, кроме того, читала все новые романы и пользовалась большим авторитетом у друзей семьи, которые часто собирались у них дома.
      - Аарон, ты что-то бледный с утра и вообще плохо выглядишь, - тут же заметила мать. - Как ты себя чувствуешь? Плохо спал?
      - Мне приснился страшный сон, - ответил он угрюмо и отвел глаза в сторону.
      - Но это не повод являться к столу с перекошенным от злости лицом, - заметил отец. - Ты уже взрослый человек, Аарон, студент университета и должен вести себя подобающим образом.
      - Такое впечатление, что ты хочешь кого-то убить, - тут же, с усмешкой вставил свою реплику пятнадцатилетний Давид.
      - Хочу! - тихо ответил Аарон, и это прозвучало, как громкий выстрел, все разом замолчали и удивленно посмотрели на него.
      - Такие шутки неуместны, особенно за столом, - строгим голосом произнес отец, заканчивая обсуждение этой темы. - Давайте завтракать.
      
       По дороге в университет Аарон начал всерьез обдумывать свое ночное решение: "Все выглядит совсем непросто, особенно в мои восемнадцать лет, - осознал он, реалистично, в деталях вникнув в проблему. - Ведь убийство человека, даже такого, как Гитлер, это, прежде всего, преодоление себя, своей внутренней сути. Совершить спланированное убийство при моем воспитании и образовании нереально! Нужно, прежде всего, переступить через некий, неясный, но пугающий своей неопределенностью, запрещающий моральный барьер, как будто, прыгнуть в страшное и неизвестное".
      "Кроме того, нет никакого криминального опыта, нет необходимых знакомств и связей. Родительские приятели - либералы и интеллигенты, его собственные друзья, в сущности, еще ничего не понимающие мальчишки, особенно в таком вопросе. С кем посоветоваться? Как это все устроить? Ведь Гитлер находится не в Берлине, значит, придется туда ехать, а на это требуются деньги. Проезд, гостиница, время, чтоб понять, где он бывает, в каком месте это осуществимо, кроме того, нужно достать оружие, по крайней мере, пистолет, не буду же я бросаться на него с ножом. Хотя, - он тут же забраковал эту возможность, - учитывая мою явно неарийскую внешность, подойти к нему на расстояние пистолетного выстрела, видимо, будет невозможно, его же все время окружают фашисты и, видимо, будет охрана, значит, нужна винтовка. Где достать хорошую, надежную винтовку? Где ее хранить? Как научиться из нее стрелять?"
       Волевое решение, которое сформировалось ночью у него в голове, приобретало черты неподъемного проекта, требующего денежные средства, специальное оборудование и соответствующую квалификацию. Ничем вышеперечисленным Аарон не обладал, но отказываться от своего намеренья все равно не собирался, хотя, видит бог, совершать задуманное ему совсем не хотелось. Спланированное убийство - это ведь не случайность, не легкое убийство в драке, когда дикарские инстинкты и желание победить, окончательно повергнуть своего противника, блокируют разум, перекрывают ответственность и здравый смысл. В его случае ни раскаянья, ни сожаления о содеянном не будет. Он знает, на что идет.
      Как беспечно и хорошо он жил раньше, как счастливо и радостно учился, просыпаясь утром без ощущения ужаса, от взятых им самим неподъемных обязательств. "Человек не ценит то малое и неприметное счастье обычного, каждодневного безбоязненного существования, которым окружен, как воздухом, а понимает и способен правильно оценить свою прежнюю замечательную обыденность, только когда попадает в передрягу, в такую ситуацию, из которой невидно гладкого выхода", - подумал он.
      Вдруг исключительно простая мысль пришла ему в голову: "Если одному мне это не осилить, то нужно найти соисполнителей "проекта", кого-либо, кто может быть в этом заинтересован и не просто заинтересован, а действительно может осуществить такое убийство. Лучшее решение - сами фашисты, ведь известно, что нет больших врагов, чем друзья по партии. Они примитивные, решительные, неотягощенные моралью, гуманизмом и законностью. Если, например, приватно объяснить Рему, начальнику штурмовых отрядов, что его все равно обвинят в подготовке покушения на Гитлера и убьют в "ночь длинных ножей", то он сделает это без всяких раздумий и, естественно, без моего участия. Все они мистики, поэтому может сработать. Вопрос заключается в том, как ему, молодому еврею, выйти на лидера чернорубашечников? Общих знакомых нет и быть не может, если там самому появиться, то они меня прибьют прежде, чем я успею рот открыть. Может, написать ему письмо или позвонить, сказать, что дело исключительной для него важности? Нет, он не поверит, и встречаться не будет. Какие у него могут быть общие дела с евреями, кроме, как бить их".
      Несколько раз прокрутив в голове эту мысль, перебрав всевозможные, даже самые невероятные способы устроить личную встречу с Ремом или с другим партийным конкурентом Гитлера, способным в нужный момент нажать на курок, Аарон понял, что это тупиковый путь, совершенно нереальный в теперешней ситуации.
       На социал-демократов надежды никакой. Аарон вспомнил своего отца и его друзей по партии, их умные разговоры про политику, мудреные слова и высокие категории. Больше всего они любят, просто обожают поговорить о великом и многострадальном немецком народе, которого совершенно не знают, не понимают и в глубине души даже побаиваются.
      Либерально настроенные интеллигенты ни на что решительное органически не способны, на что есть масса исторических примеров. Если ситуация становится действительно критической, то они прячутся по своим домам и в кругу семьи и близких друзей с надеждой ждут, когда кто-нибудь решительный каким-либо образом закроет возникшую проблему. После чего, вылезают наружу и с искренним возмущением перечисляют, какие нарушения были при этом допущены. Единственная их функция - это создание и внедрение в общественное сознание идеализированных мифов, так называемого, "морального общества", то есть объединения людей, где все возникшие проблемы можно решать только полюбовно, путем взаимных уступок, обязательно учитывая требования недовольных. Так они понимают жизнь. Ничего порочного в таком подходе, конечно, нет, весь вопрос в соотношении сил. Если в обществе демократическое большинство значительно сильнее деструктивных сил, то есть место для либерализма, но вопрос в том, что делать, если нет? Если появляется лидер, который предлагает ездить по левой стороне улицы, несмотря на то, что все ездят по правой. Или, если все участники политического соревнования остаются в рамках законности, а одному на эту законность глубоко наплевать: он рвется к власти не щадя ни своих, ни чужих? Что делать тогда? В обстановке стабильности и общего правопорядка его можно спокойно посадить в тюрьму, но, если общество ослаблено внутренними противоречиями, раздираемо радикальными идеями, демагогическими призывами к особой справедливости, то в мутной воде неразберихи и политического хаоса, законными способами с ним не справиться. Он, карлик, захватит власть, станет великаном и установит такой порядок вещей, что противодействовать ему станет невозможно, но либералов это ничуть не смущает. У них всегда один довод: "Мы не можем ставить себя на одну доску с преступниками, иначе мы будем выглядеть такими же, как они". Чистоплюйство и желание все делать только в белых перчатках лишают их возможности определить и уничтожить диктатора заранее, до момента, когда он пошлет их на эшафот. Социал-демократы способны только обсуждать ошибки и порочность власти, поэтому, кроме глубокого возмущения, его предложение не вызовет у них ничего. "Какая гадость, - воскликнут они с выражением брезгливости на лицах, - вы же предлагаете настоящее беззаконие! Политическое убийство для цивилизованного общества неприемлемо!"
      "Нет! Социал-демократы, как сообщники в покушении на Гитлера, совершенно не годятся. Либералы - не бойцы! - окончательно решил он. - Когда требуется жесткое, волевое решение, они гарантированно "утопят в законности" любую конструктивную идею".
       Остаются коммунисты, возможно, у них есть леворадикальное, боевое крыло, по образу и подобию их покровителей из коммунистической России, там ведь не только с врагами и бывшими друзьями, но и с собственным народом особенно не церемонились: расстреливали без разбора, направо и налево. Немецким коммунистам это должно быть понятно и близко по духу.
      
       "Главное, никаких поспешных действий. Дело тонкое, секретное, требует взвешенного подхода и хорошо продуманной стратегии". Поэтому Аарон не нашел на данный момент ничего лучшего, чем по привычному маршруту отправиться в свой университет. Там он, естественно, тут же встретил Боруха, его приятеля с первых дней учебы. Сын известного адвоката, он, тем не менее, не был снобом, а, наоборот, добрым, безотказным малым с хорошим, уравновешенным характером и философским взглядом на жизнь. Он прочел великое множество книг и тайно мечтал о писательской карьере, но, когда родители настояли на юридическом образовании, не стал возражать: любая учеба была ему в радость.
      - Надеюсь, ты подготовился к семинару? - спросил Борух, приветливо улыбаясь. - Сегодня у нас презумпция невиновности.
      - Несправедливый принцип, - вдруг объявил Аарон.
      - Почему?
      - Потому что он не учитывает права потерпевшего и защищает только преступника.
      - Не понял, - удивленно взглянув на своего приятеля, сказал Борух.
      - Представь себе, - начал объяснять Аарон, - на улице стоит бандит и выбирает, кого бы убить и ограбить. Или, если хочешь, другой пример, террорист замышляет пустить поезд под откос. До совершения преступления он невиновен, а после - убитых уже не оживить. А теперь, скажи мне, какая польза убитым и пострадавшим оттого, что затем его справедливо осудят по всем юридическим правилам и нормам? Вот я и говорю, что принцип презумпции невиновности несправедлив по отношению к жертве преступления. Разве нелогично?
      - Логично, но непонятно, что ты предлагаешь взамен? - ухмыльнулся Борух. - Ведь, до момента доказательства вины в суде, человек невиновен, а без преступления - нет вины! Наказания без преступления не бывает.
      - Во-первых, бывает, и тому есть в истории множество примеров, а, во-вторых, ничего я не предлагаю, это шутка. Пойдем на семинар.
      
       На следующий день, утром, вместо университета Аарон поехал в центральное отделение коммунистической партии в Берлине. У входа стояли два дюжих охранника, внимательно проверяющие документы у входящих. Аарон посмотрел на их лица и удовлетворенно подумал, что это правильное место, здесь он наверняка найдет поддержку своему "проекту".
      - Партийный билет, - попросил один из охранников.
      - Я хочу вступить в партию, - тут же произнес Аарон заранее заготовленную фразу.
      - Прием новых членов за углом, первый подъезд, - объяснил охранник и показал пальцем куда идти.
      - Но раньше я бы хотел поговорить с руководителем молодежного сектора, - твердо сказал Аарон. - Мне нужно с ним лично встретиться. Важное дело, - добавил он многозначительно.
       Охранники с иронической улыбкой посмотрели на юношу, тут же определили его национальность, и, решив, что никакой опасности он не представляет, отодвинулись в сторону, пропуская внутрь.
      - Проходи, второй этаж, товарищ Йохан Геслер.
       Аарон благодарно кивнул и вошел в помещение. Там все кипело от бесконечного "броуновского" движения множества людей, непрерывно открывались и закрывались двери кабинетов, выпихивая или заглатывая партийцев с бумагами в руках. Все куда-то спешили с озабоченными лицами, сталкивались в коридоре, показывали друг другу свои бумаги и что-то обсуждали по ходу движения. Бюрократическое сердце коммунистической партии Германии билось здесь с утра до вечера с коротким перерывом на обед.
       Аарон поднялся на второй этаж, иногда проталкиваясь через группы возбужденно спорящих между собой людей, и подошел к кабинету с табличкой: "Молодежная секция. Секретарь: товарищ Йохан Геслер", постучал в дверь и вошел.
      - Вы Йохан Геслер? - спросил он молодого человека, который сидел за столом и что-то писал.
      - Я, - ответил тот и улыбнулся хорошо натренированной улыбкой. - Вы, товарищ, по какому вопросу?
       "Настоящий партийный функционер", - подумал Аарон, глядя на подтянутого мужчину с простым, неумным, но очень решительным лицом, который вопросительно на него смотрел.
      - У меня к вам весьма щепетильное и секретное дело, - начал Аарон, подходя вплотную к столу. - Думаю, что его, прежде всего, необходимо обсудить с вашим руководством.
      - Какое дело? - спросил товарищ Йохан с некоторым недоумением.
      - Я хочу убить Гитлера, - понизив голос до шепота, сказал Аарон, - и мне нужна ваша помощь и поддержка. Я не могу это сделать в одиночку.
       Товарищ Йохан Геслер, видимо никак не ожидавший такого предложения, оторопел, бросил на Аарона испуганный взгляд, почему-то начал суетливо перебирать свои бумаги на столе, после чего резко встал и пошел к дверям.
      - Никуда не уходите, - сказал он, опасливо оглянувшись на своего посетителя, - я сейчас вернусь.
       "Подействовало, - удовлетворенно подумал Аарон, оставшись в кабинете в одиночестве. - Побежал звонить начальству. Интересно, кто у них там может принять такое решение?" В ожидании ответа он, от нечего делать, начал разглядывать плакаты, призывающие пролетариат беспощадно бороться за свои права с гидрой капитализма, которыми были в избытке увешены стены кабинета. "Этим новоявленным диктаторам самое главное - натравить одних на других, самое лучшее - большинство на меньшинство: бедных на богатых, обывателей на евреев, разделить общество на своих и чужих, то есть врагов, уничтожив которых, все прекрасно заживут. Больные люди, эти немецкие коммунисты, мало им примера России, там ведь сразу после победы над богатыми "эксплуататорами", голод наступил, нищета. Уничтожив богатых, все стали бедными. Неужели, это до сих пор непонятно?" - рассуждал он про себя.
       Секретарь молодежной секции, на лице которого было уже совсем другое выражение, там была написана решимость исполнителя важного дела, вернулся в кабинет быстрее, чем Аарон ожидал. Его сопровождали два охранника снизу.
      - Держите фашистского провокатора, - театрально выкрикнул товарищ Йохан, указывая, для большей определенности, пальцем на Аарона.
       Дюжие охранники подбежали к Аарону и выкрутили ему руки назад, несмотря на то, что он спокойно стоял в глубине комнаты и никуда не собирался убегать. Аарон остолбенел от неожиданности, боли и непонимания происходящего. Все внутри, как будто замерло, никаких чувств и эмоций кроме ужаса.
      - Я звоню в полицию, - провозгласил товарищ Йохан, испытывая душевный подъем и радостное возбуждение от проводимой им лично политической акции. - Это нельзя так оставлять! Они должны будут ответить. Призыв к убийству - уголовное преступление!
       "Он просто кретин, - глядя на секретаря молодежной секции, лихорадочно крутящего диск телефона, - подумал Аарон. - Что он делает? Уму непостижимо".
      - Я же еврей, - сказал Аарон, пытаясь остановить этот абсурд. - Какой из меня фашист? Зачем вы звоните в полицию?
      - Сколько тебе заплатили, Иуда? - истерично выкрикнул Йохан, с ненавистью глядя на Аарона. - Они делают все, чтоб скомпрометировать нашу партию в глазах избирателей, - обращаясь к охранникам, выступал он на первом в своей жизни импровизированном митинге, глаза его горели. - Но они жестоко просчитались, мы разоблачили фашистского оборотня.
       Аарону было плохо. Ему было больно, обидно и страшно. "Какая непростительная ошибка! Зачем я пришел сюда? - беспорядочно мелькали плохо управляемые мысли. - Еще ничего не успел сделать, а уже все об этом знают. Какая глупость! Полиция, следствие, допросы, тюрьма. Пропала моя жизнь, и обвинить некого. За собственную глупость нужно платить дорогую цену. "Глупость - это самое дорогое, что у нас есть!"" - сходу придумал он новый афоризм, после чего внутренне улыбнулся, успокоился и вернулся к окружающей его невеселой действительности.
       "Презумпция невиновности, - вспомнил Аарон свой последний семинар в университете, - вот что меня спасет! "Знание - это самое дорогое, что у нас есть!" - еще один афоризм, правда не отличающийся большой оригинальностью. Разговор был вдвоем, без свидетелей. Этот идиот утверждает одно, а я другое. Какие доказательства? Никаких! Ничего у них не выйдет! - окончательно осознал он. - Нет тут никакой правовой основы для возбуждения уголовного дела". Он вдруг почувствовал, что стал взрослым, освободился от юношеских комплексов, стал мужчиной, который умеет за себя постоять, поэтому, когда прибыла полиция, громко и уверено сказал:
      - Этот человек, Йохан Геслер, плохо понимает, что ему говорят. Я вообще удивляюсь, как человека с такими примитивными способностями, назначили на ответственную партийную должность.
       Товарищ Йохан сильно покраснел, утратил способность связного изложения материала и, брызгая слюной, начал выкрикивать ругательства и оскорбления против самого Аарона, партии фашистов и поддерживающих их реакционных сил Германии, которые Аарон тут же попросил внести в протокол. Полицейские, записав малосвязные показания секретаря молодежной секции, решили, что в участке с этим делом разберутся лучше, надели на Аарона наручники и, под удивленные взгляды многочисленных партийцев, высыпавших в коридор, препроводили до полицейской машины.
       В участке Аарона тщательно обыскали и обнаружили при нем учебник по юриспруденции, что вызвало некоторое удивление полицейских чинов: здесь у задержанных такого еще не находили.
      - Откуда это у вас? - во время допроса спросил следователь, с любопытством листая учебник.
      - Я учусь на юридическом факультете университета, - ответил Аарон.
      - Так что у вас там произошло? - спросил следователь, просматривая протокол задержания. - Хотите убить Адольфа Гитлера?
      - Понимаете, господин следователь, - спокойно, с улыбкой начал Аарон, - этот Йохан Геслер просто идиот. Он не воспринимает или плохо понимает, что ему говорят, поэтому возникло это недоразумение.
      - Но вы ведь предлагали ему совместно осуществить убийство Гитлера и просили материальную и техническую поддержку от его партии? - следователь нашел соответствующее место в полицейском отчете и процитировал показания Йохана Геслера.
      - Нет, ничего подобного не было. Я сказал ему, что партию Гитлера можно убить, только объединив силы коммунистов и социал-демократов, а он начал кричать, что я провокатор. Он меня неправильно понял. Никого убивать я не собираюсь, я студент, учусь в университете, и, поверьте, у меня совершенно другие цели в жизни.
      - Понятно, - коротко ответил следователь, внимательно посмотрел на молодого человека, как бы оценивая его юридический потенциал, затем, после некоторого раздумья, окончательно решил, что никакого уголовного дела из этого не получится.
       Записав все личные данные Аарона и получив его подпись под свидетельскими показаниями, он закрыл папку, еще раз пристально взглянул на подозреваемого.
      - Грамотно защищаетесь. Хорошо вас там учат, - безопеляционно высказал он свое мнение и вышел из кабинета.
       Аарон был уверен, что его освободят, но полицейский, приказав взять руки за спину, без всяких объяснений провел его по длинному коридору и посадил в маленькую одиночную камеру размером два на два метра. Там имелась короткая деревянная скамья, вмурованная в стену. Больше в камере не было ничего, только настенные надписи непристойного содержания, из которых он узнал имена следователей данного участка и их сексуальную ориентацию. Присев на скамью, Аарон попытался собраться с мыслями, но страшное ощущение необратимости происходящего не покидало его. Он сидел в камере уже часа три, но ничего не происходило. "Неужели они все же решили меня посадить?" - пессимистически думал он, иногда вставая со своего места, чтоб немного размять затекающие ноги.
      Когда засов камеры с лязгом открылся и полицейский повел его обратно, в кабинет следователя, Аарон почувствовал чуть ли не облегчение. Хотя ясности в его положении не было никакой, но любое решение все-таки лучше неопределенного ожидания. Аарона ввели в кабинет, где он увидел уже знакомого следователя, мирно беседующего с... его отцом.
      Исаак Бренер бросил на Аарона тревожный взгляд и, даже не улыбнувшись сыну, повернулся к следователю.
      - Спасибо вам большое, - закончил он разговор. - Заходите без стеснения, у нас большой выбор книг и грампластинок. Что-нибудь вам подберем, - любезно улыбаясь, весомо сказал он на прощание.
      
       Они ехали из полицейского участка молча, отец на него даже не смотрел, сидел с каменным лицом, глядя прямо перед собой до самого дома.
      - Пойдем ко мне в кабинет, - сказал он суровым голосом, не предвещающим ничего хорошего. - Садись, - приказал отец, запирая дверь на ключ.
      - Так ты всерьез решил убить Гитлера? Этот следователь оказался на редкость приличным человеком, он мне прямо сказал, что тебе не верит, а верит твоему обвинителю. Доказать, конечно, ничего нельзя, разговор с коммунистом был без свидетелей, но факт твоего намеренья организовать убийство Гитлера, ему совершенно ясен. Ты что, с ума сошел? Как тебе такое в голову могло прийти? - начал он повышать голос. - Мой сын собирается стать политическим убийцей! Только этого мне не хватало в жизни! - патетически воскликнул Исаак и даже возмущенно взмахнул руками.
      - Это не убийство, а вынужденная самооборона, - тихо сказал Аарон. - Гитлер уничтожит евреев. Может это звучит высокопарно, но я должен спасти свой народ.
      - Один студент тоже решился однажды на крайний поступок и убил эрцгерцога Фердинанда, но после этого почему-то началась мировая война. Тебя не смущает, что ты вмешиваешься в дела, где абсолютно ничего не понимаешь? Ты хоть раз подумал о последствиях такого убийства?
      - Гитлер опасен, его необходимо убить. Если ты меня выслушаешь, я объясню почему.
      - Да, интересно узнать, откуда ты это взял? - спросил Исаак, немного успокаиваясь.
       Отец уселся в кресло, уютно сложил руки на животе, сделал заинтересованное выражение лица и приготовился слушать.
      - У меня был сон, видение, - ответил Аарон. - Я увидел будущее - оно ужасно!
      - Пророк?! - впервые за время разговора улыбнулся отец. - Мой сын еврейский пророк!
      - Не знаю, может быть, - задумчиво произнес Аарон. - В одном я уверен, Гитлера необходимо убить, пока это еще возможно сделать.
      - Почему именно его? - удивленно спросил Исаак. - В мире есть множество негодяев, что же их всех убивать? Это, по-твоему, правильное решение? Если каждый начнет убивать политических деятелей, то наступит такой хаос, что невозможно будет управлять государством.
      - Тут особый случай. Согласись, что у человека, если он понимает, что его собираются убить или превратить в пушечное мясо, есть право на самозащиту, - возразил Аарон. - Получается, что во имя поддержания некого условного правопорядка, утвержденного на сегодняшний день в качестве закона, человек должен жертвовать своей жизнью. Гитлер в своей книге пишет, что во всех бедах виноваты евреи, значит, нас будут уничтожать, кроме того, что Германии не хватает жизненного пространства, значит, он будет воевать. Если законопослушный немец вдруг поймет, что вначале его законно призовут в армию, затем законно пошлют завоевывать другие страны и там законно убьют, то и в этом случае он не имеет право на беззаконие?
       - Некорректный пример, который к тому же ничего не доказывает! Войны велись всегда, но никто не имеет права на беззаконие. Демократическая практика в современной Европе на деле доказала свою эффективность. Всегда нужно попытаться понять своего оппонента, выяснить его претензии к власти и попытаться разрешить конфликт путем переговоров, соглашений, соревнования между разными политическими силами. Вот единственно правильный путь, - рассудительно произнес Исаак.
      - Как можно договориться с людоедом? - воскликнул Аарон. - Что ты предлагаешь? По-твоему получается, что жертва должна "договариваться" с потенциальным убийцей? И какие доводы ты при этом ей рекомендуешь?
      - Пойми, Аарон, в политике, как и в жизни, нет абсолютно белых или черных политиков. Все, в сущности, в той или иной степени, хотят одного и того же: власти и денег, так что договориться можно всегда.
       - Не всегда! Гитлер - опасный маньяк, он станет вождем немецкого народа, фюрером с абсолютной властью и не будет ни с кем "договариваться". Он просто уничтожит всех, кто будет выступать против его политики.
      - Как же это может произойти? Надеюсь тебе известно, что социал-демократы всегда лидируют на выборах, а вместе с коммунистами вообще обладают подавляющим большинством голосов, - уверенно сказал Исаак.
      - Вы не сможете объединиться, - убедительно ответил Аарон.
      - Почему? - удивился Исаак. - Если фашистская угроза будет велика, мы пойдем единым фронтом.
      - Нет! - твердо сказал Аарон. - Сталин не разрешит немецким коммунистам объединиться с социал-демократами. Гитлер выиграет выборы и станет рейхсканцлером Германии.
      - Почему же Сталин поведет себя так странно и непоследовательно? - поинтересовался Исаак, которому разговор с повзрослевшим сыном начал доставлять удовольствие.
      - Потому что Сталину самому нужна большая война в Европе. Он ее тоже хочет захватить, но собирается сделать это не как агрессор, а как освободитель народов от фашизма.
      - Маловероятно, - глубокомысленно произнес Исаак, пожимая плечами, - но если даже предположить, что Гитлер победит на выборах, то быстро выяснится, что фашисты не умеют управлять государством. Это ведь не то же самое, что разводить демагогию для люмпенов и орать лозунги на митингах, и их спокойно отправят в отставку.
      - Ничего подобного! - воскликнул Аарон. - Они будут управлять по-своему, для начала расстреляют всю оппозицию, а затем начнут уничтожать евреев.
      - Как это уничтожать? - изумился Исаак.
      - По закону! Методично и планомерно.
      - Не может быть таких законов, - с тревогой посмотрев на сына, возразил Исаак. - Это нереально, никогда в истории ничего подобного не случалось!
      - Это не довод, - возразил Аарон, - всегда есть события, которые случаются в первый раз. Фашисты издадут специальные законы. Евреи будут лишены всех прав, а именно, права учиться, работать, жить среди немцев и владеть имуществом. Нас запрут в концентрационные лагеря и будут травить газом.
      - Такое, по-твоему, возможно в культурной Германии? В двадцатом веке? Как при инквизиции?
      - Будет намного хуже! В культурной Германии двадцатого века евреев будут сжигать в печах, как дрова. Именно поэтому я должен убить Гитлера. Это невозможно допустить! - эмоционально произнес Аарон.
      - А народ? Немецкий народ даст убивать евреев: ученых, писателей и композиторов, которые столько сделали для Германии, которых так любят люди? Мендельсон и Эйнштейн, Гейне и Фрейд и даже Карл Маркс, которого так обожают коммунисты. Подумай, о чем ты говоришь?
      - Немецкий народ станет соучастником Гитлера и, в своей массе, поддержит программу восстановления социальной "справедливости". Им будет казаться, что если убрать евреев, забрать еврейские деньги, а также захватить и ограбить соседние страны, то они будут жить лучше и богаче. Так они будут думать, но только до того момента, пока не поймут, что сами оказались заложниками у безумца, который ведет их к катастрофе. Что их города уничтожает авиация противника, а немцев люто ненавидят и повсюду убивают как бешеных собак, что Молох войны пожирает народ Германии, но остановить "дракона", которому они отдали себя в подчинение, уже невозможно.
      - Но геноцид евреев в центре Европы невозможен! Международная общественность, европейские страны не могут допустить такого варварства. Они наверняка вмешаются...
      - Общественность молча постоит в стороне, а Европа удивиться, но тоже постоит в стороне. Вместо волевого решения о ликвидации Гитлера, они будут вести с ним переговоры, идти на сделки, но им это не поможет.
      - Что ты имеешь в виду? - спросил Исаак.
      - Гитлер завоюет всю Европу, страну за страной.
      - А Россия?
      - Сталин заключит с Гитлером мирный договор. Они будут дружить.
      - Как же это может быть? Они же враги! - изумился Исаак.
      - Они, прежде всего, бандиты, а бандитам между собой договориться совсем несложно, другой вопрос, что такой договор всегда непрочен и недолговечен, и одна из сторон обязательно предаст своего партнера. Поэтому Гитлер вероломно, то есть, предав веру Сталина, нападет на Россию и будет воевать практически со всем миром, точнее, на три фронта: с Россией, Англией и США.
      - Но у Германии нет ни материального потенциала, ни человеческого ресурса вести такую войну. Это со времен Бисмарка знает каждый школьник.
      - Правильно! Поэтому Германия будет полностью разгромлена, капитулирует и, фактически, прекратит свое существование, как независимое государство. Союзники по антигитлеровской коалиции разорвут ее на две враждующие между собой страны, семь миллионов немцев и более двадцати миллионов русских будут убиты.
      - А Гитлер?
      - Гитлер скажет, что немецкий народ оказался его недостоин, и покончит с собой. Только кому от этого будет легче?
      - Ты считаешь, что убийство Гитлера - единственное средство? Ведь всегда есть кто-нибудь другой, который сможет его заменить. В любой партии всегда есть приемник, который продолжает дело лидера.
      - Другого - не будет! Сумасшедшего маньяка заменить некем! Я вообще считаю, что демократия должна быть самозащищающейся, только это даст ей возможность выжить в современном мире.
      - Новый политический термин! Может объяснишь, что он означает?
      - Защищающаяся демократия без колебаний и сожалений отрывает головы тем политическим лидерам, которые хотят ее похоронить, - четко произнося каждое слово, ответил Аарон. - Причем, хочу особо подчеркнуть, именно убивает, а не дискутирует с ними, запрещает, публично пытается доказать абсурдность их политической платформы. Из маленькой искры может разгореться такое пламя, которое потом будет невозможно потушить. Даже бессмысленно сажать их в тюрьму, там они пишут книги и приобретают ореол мучеников идеи. Политический деятель, призывающий людей под человеконенавистнические знамена, должен пасть первым. Идеологи опаснее исполнителей, поэтому "Моя борьба" Гитлера должна закончиться, вернее, начаться со смерти автора. Это будет справедливо!
      - Но за идеи людей нельзя убивать! - воскликнул отец в изумлении. - Вся новейшая история - это, в сущности, соревнование идей.
      - Позитивных идей! За идеи геноцида, то есть истребления одних людей во имя благополучия других, которые политик пытается воплотить в жизнь, - можно и должно убить, да так, чтоб даже следа не осталось! Нельзя ждать пока идея людоедства наберет миллион последователей, и одни люди начнут обедать другими. Причем, согласись, если начать с ними диалог, то людоеды приведут тебе кучу доводов в защиту своего понимания правильного рациона.
      - Но в обществе всегда есть группы обиженных. Как они, в твоем понимании, смогут выразить свое недовольство? - возразил Исаак.
      - Они могут устраивать забастовки, демонстрации. Единственно, что запрещено, это призывать бедных убивать богатых, как это было в России, или, освобождаться от евреев, как предлагают фашисты в Германии. Вот тогда их лидера необходимо срочно убить, чтоб другим неповадно было.
      - Ты, как я понял, предлагаешь убивать такого политика скрытно, без суда и следствия? Кто, по твоему мнению, должен заниматься ликвидацией неугодного политика: спецслужбы, криминал или романтически настроенные юноши, вроде тебя? Ты понимаешь, что все это абсолютно незаконно!
      - Конечно, незаконно, зато экономично! Вместо того чтоб законно убили шесть миллионов евреев, нужно незаконно убить одного Гитлера, но для такого решения требуется особая смелость и бескомпромиссность, решительность и политическая воля, качества, которые полностью отсутствует у современных политиков. Перед их глазами всегда стоит возможное обвинение в политическом убийстве: "Как вы могли отдать такой приказ? Вы пойдете под суд, в тюрьму". А так как для реального политика его личное благополучие всегда важнее судьбы народа и государства, то попытки договориться с Гитлером будут напоминать в Европе переговоры по мирному урегулированию между волком и стадом ягнят.
      - Но политических лидеров нельзя убивать, это... - Исааку был настолько очевиден такой запрет, что он даже не мог привести соответствующий довод, - это нечестная игра, - единственно, что он смог придумать в этой ситуации.
      - Это уже далеко не игра, - тяжело вздохнув, отозвался Аарон. - Как ты думаешь, что мог сказать русский царь Николай Второй своим детям в подвале ЧК, когда перед расстрелом они, дрожа от ужаса, в последний раз посмотрели на него в надежде на спасение? Посмотрели на отца, царя, самодержца с неограниченной властью над огромной Россией! Что он мог им ответить? Что, в соответствии с законом, он не мог в свое время повесить Ленина? Или, что политических деятелей вообще нельзя убивать? По-твоему, это был бы достойный ответ своим детям перед казнью? Его дочери занимались исскуствами, а сын был тяжело больным мальчиком, - они ничего не понимали в правильной политической борьбе. Единственное честное объяснение, которое он мог дать своей погибающей семье, что он, царь Николай Второй самодержец, слабохарактерный болван, невыполнивший своего главного исторического предназначения, - он не повесил Ленина и тем самым погубил себя, свою семью и Россию. При этом заметь, западные правительства предоставляли Ленину надежное убежище, давали безбедно и комфортно у себя жить. Он был так им за это благодарен, что собирался повесить "на веревке, которую они нам сами продадут", как он выразился. О какой политкорректности можно говорить с подобными идеологами "равноправия и социальной справедливости"? Поэтому, если ты, отец, истинный гуманист и действительно считаешь, что жизнь обычного, никак не связанного с политикой человека равноценна жизни политического лидера, то обязан согласиться - спасение миллионов евреев, а также немцев, русских и других стоит жизни одного психопата Гитлера, который почему-то возомнит себя властелином мира.
       Некоторое время они сидели молча. Исаак смотрел на своего сына долгим, тревожным взглядом, после чего подвел итог разговора.
      - Послушай, Аарон, - сказал он медленно, каким-то усталым голосом, казалось, с трудом подбирая слова. - Прошу тебя, сын мой, выслушай внимательно, что я тебе скажу. Многие предсказатели пугали мир всевозможными вселенскими катастрофами, но картина, которую ты нарисовал, не укладывается ни во что, ни в здравый смысл, ни в реалии современной жизни. Германия - самая культурная страна Европы, поэтому Гитлер никогда не победит на выборах, здесь никогда не будут законно сжигать евреев в печах, и мы никогда не будем воевать со всем миром. Это все настолько невероятно, что... просто не может быть. У тебя был плохой сон, кошмар, который не имеет к реальной жизни никакого отношения, поэтому выбрось все это из головы. Тебе нужно успокоиться, отоспаться. Первый курс - всегда большая нагрузка на нервную систему. Занимайся своей учебой, а политики как-нибудь сами разберутся между собой.
       Исаак произнес последние фразы задушевным голосом отца и старшего товарища, после чего вопросительно посмотрел на сына, но Аарон насуплено молчал.
      - Окончишь университет, будешь адвокатом, - на оптимистической ноте заканчивал разговор отец. - Все будет хорошо.
      - Все будет плохо, - без выражения произнес Аарон, отводя глаза и почему-то не разделяя отцовский оптимизм.
      - Но тебе нужно учиться, а не решать мировые проблемы, в которых ты еще не разбираешься, - воскликнул Исаак.
      - Есть вещи важнее учебы.
      - А ты подумал, что, совершив политическое убийство, ты навсегда опозоришь и погубишь нашу семью?
      - Есть вещи важнее семьи.
      - Тебя же могут посадить в тюрьму! На двадцать лет!
      - Есть вещи важнее свободы.
      - Тебя убьют! - прошептал Исаак, почувствовав комок слез в горле.
      - Есть вещи важнее жизни отдельного человека, - торжественно произнес Аарон.
      - Нет! - закричал Исаак, вскакивая на ноги. - Нет таких вещей! Нет ничего важнее жизни. Ты не можешь это сделать, я никогда не разрешу и не позволю, чтоб мой сын стал политическим убийцей.
      - Извини, отец, - сказал Аарон тихим, решительным голосом, - но я обязан это сделать!
      
       Исаак Бренер приехал в центральную синагогу ранним утром, оставил машину с шофером у входа, надел непривычную для себя ермолку и вошел в помещение. В синагоге было немного людей, все в ермолках и черных длинных пиджаках, все с пейсами и бородами, одни читали толстые книги, раскачиваясь как маятники, другие вполголоса разговаривали между собой. Он почувствовал культурное отторжение, у него не было ничего общего с этими людьми. "Все-таки религия отмирает, - подумал Исаак, отстраненно глядя на молящихся. - Образованному человеку тут делать нечего".
      - Где я могу найти главного раввина? - тихо спросил он у проходившего мимо молодого еврея.
       Тот ничего не ответил, только пальцем указал на представительного дородного мужчину лет шестидесяти с ухоженной белой бородой.
      - Здравствуйте, - сказал Исаак, подходя к нему, - мне необходимо с вами поговорить, конфиденциально. Мне нужен ваш совет, вернее, моему сыну, если вас не затруднит, - он прервался и вопросительно посмотрел на раввина.
      - Прошу, - тут же получил он предложение пройти в пустую маленькую комнату, где, кроме стола и двух стульев, ничего больше не было.
      - Меня зовут Натан Штейнберг, - представился раввин. - Что вас беспокоит? - спросил он и посмотрел на Исаака спокойными, умными глазами.
      - Дело в том, что мой сын, его зовут Аарон, - сильно волнуясь и даже запинаясь, что было совершенно не свойственно этому уверенному в себе человеку, начал свое повествование Исаак Бренер, - он хочет убить одного человека, известного политика.
      - Кого? - напряженно спросил раввин.
      - Адольфа Гитлера, - понизив голос до шепота, произнес Исаак.
      - Не дай бог! Он подумал о последствиях? - воскликнул раввин в смятении. - Как он мог до такого додуматься?
      - Я с ним разговаривал, приводил доводы, даже умолял не делать этого, но ничего не помогает. Я прошу вас, может вам удастся убедить его. Он совсем ребенок, ему всего восемнадцать. Юношеские крайности, но что мне делать? Я же не могу заявить в полицию на собственного сына.
      - Я хочу с ним встретиться, - решительно сказал раввин. - Это крайне важно.
      - Спасибо, - облегченно вымолвил Исаак Бренер. - Спасибо вам большое, господин Штейнберг. Машина ждет нас у подъезда.
       Сидя рядом на заднем сиденье машины, они ехали по улицам Берлина и не разговаривали. Они думали как разрешить возникшую проблему. Пути следования их мыслей иногда соприкасались, иногда перекрещивались, но каждый из них ясно видел предупредительный знак: "Опасность!" Опасность в данный момент исходила от молодого Аарона. Опасность для семьи Исаака Бренера и для всех евреев Германии. Они понимали это каждый по-своему, но оба оценивали предельно серьезно.
       Раввин Натан Штейнберг чувствовал опасность уже давно, он с детства привык жить опасаясь, раньше детей, которые его дразнили и обзывали всякими обидными словами, а затем взрослых. Дети откровеннее, они точно выражают мысли родителей, но в последнее время ситуация в стране существенно стабилизировалась, экономика выправлялась, люди стали жить лучше и ничто, кроме хорошо организованных, одетых в особую полувоенную форму, хулиганов-штурмовиков, которые, в основном, дерутся с коммунистами, не внушало опасений. "Этот молодой, наверняка восторженный юноша, начитавшись романтических романов, решил убить лидера фашистов, этого Адольфа Гитлера, шута, клоуна, над которым откровенно смеются журналисты и политики, которого никто не воспринимает всерьез, - сосредоточенно размышлял он, - да после этого убийства евреев обвинят во всех смертных грехах, и у фашистов будут полностью развязаны руки. Тогда никто не осудит их за "стихийный" еврейский погром, то есть вместо борьбы с коммунистами они переключатся на евреев. Юноша молод и глуп, он не понимает всей сложности жизни еврейской общины в Германии".
      Они вошли в большую, красиво и богато обставленную квартиру семьи Бренер. Исаак подвел раввина к комнате сына, осторожно постучал в дверь и, услышав ответ, они вошли.
      - Аарон, я хочу представить тебе господина Натана Штейнберга, главного раввина центральной синагоги, - сказал Исаак твердым голосом, в котором, однако, угадывалось волнение. - Господин Штейнберг хочет с тобой поговорить.
       Аарон с некоторым удивлением, смешанным с любопытством, посмотрел на представительного господина в ермолке, такие люди обычно не посещали их дом, и вежливо поздоровался.
      - Прошу меня извинить, господин Бренер, но я полагаю, что нам будет удобнее беседовать наедине, без свидетелей, - сказал равин.
      - Не буду вам мешать, - тут же согласился Исаак, и, с тревогой взглянув на сына, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
      - Аарон, вы верите в Бога? - начал разговор Натан.
      Раввин смотрел на Аарона благожелательно, с мягкой, всепонимающей улыбкой умудренного опытом и знаниями человека, смотрел, как на юношу, которому нужно объяснить что-то важное, необходимое во взрослой жизни, передать, так мучительно трудно давшуюся ему самому мудрость, то есть правильное понимание внутренне противоречивых идей и мнений.
      - В какой-то степени, - неохотно произнес Аарон, предвидя, куда пойдет разговор, и зачем отец пригласил к нему этого важного раввина. - Все люди верят в бога, только одни об этом заявляют публично, а другие нет.
      - Рад, что вы так думаете, - дипломатично согласился раввин, отметив про себя, что никакого "романтизма и восторженности" тут нет и в помине, а есть вполне разумный юноша с взрослой печалью в глазах. - Ваш отец рассказал мне по секрету, конечно, о вашем намеренье. Надеюсь, вы согласны с тем, что взрослый человек ответственен перед богом и перед людьми за свои поступки?
      - Именно поэтому я должен его убить, - со вздохом ответил Аарон. - Поверьте, это было нелегкое решение, но на мне лежит бремя ответственности перед богом и перед людьми.
      - Откуда у вас такая уверенность? Ни у кого нет права убивать, и никто не давал вам право убивать! В Десяти Заповедях прямо написано: "Не будь убийцей!" - воскликнул раввин.
      - У меня есть такое право. Я видел сон, откровение, пророчество, если хотите. Я обязан спасти мой народ от истребления, как когда-то сделала Эстер.
      - Как Эстер? - удивленно переспросил раввин. - Но в "Книге Эстер" ничего не сказано про убийство. Ни Эстер, ни Мордехай никого не убили. Никто не может нарушать святой закон. Вы просто никогда специально не изучали и не знаете текста "Книги Эстер", - добавил он раздраженно.
      - Вы так считаете? - иронически улыбнулся Аарон, подходя к книжному шкафу и вынимая "Книгу Эстер".
      - Это священная книга, - строго заметил раввин, - ее нельзя читать, не покрыв голову.
      - Хорошо, - согласился Аарон, он нашел, покопавшись в шкафу, ермолку и надел ее на голову. - А теперь давайте разберем текст книги по строчкам, ничего не пропуская, логически, чтоб было понятно, что, на самом деле, сделала Эстер. Согласны?
      - Конечно. Почитайте ее вслух. Надеюсь, многое станет для вас яснее, - добавил раввин, испытывая удовлетворение при виде Аарона в ермолке, склонившегося над книгой.
      - Эстер узнала, что главный министр Аман решил истребить всех евреев государства и царь Ахашверош уже подписал соответствующий указ, - начал свой комментарий Аарон. - Тогда, по совету своего дяди Мордехая, она пригласила царя и министра Амана на длительный пир и на третий день застолья вдруг объявила: "потому что проданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель. Если бы мы в рабы и рабыни проданы были, я молчала бы, но враг не считается с ущербом царя".
      - В этой фразе извечная мольба евреев: "Не трогайте нас, не убивайте, мы выгодная собственность, полезны для власти, для государства и самого царя", - добавил Аарон.
      - Евреи жили в диаспоре, в изгнании много веков, они должны были быть лояльными к правителю, который позволил у него жить, - прокомментировал раввин. - Вы ведь согласны, что если вас пустили поселиться в чьем-то доме, то нельзя указывать хозяевам как и что делать.
      - Однако евреи повсеместно нарушали этот принцип, ґ- улыбнулся Аарон. - В чужом доме, как вы изволили выразиться, они почему-то чувствовали себя ответственными гражданами и постоянно вмешивались в жизнь "хозяев", предлагая свои решения насущных проблем, даже... внедрили в общество свою одежду: белую рубашку, черные брюки и пиджак. В современном мире к этому облику уже привыкли, и традиционная еврейская "униформа" выглядит как официально приятый стандарт для деловых людей.
      - Ну, это спорный вопрос, - мягко возразил раввин, осознавая, что разговор принял правильный характер, и первичный контакт с Аароном удалось быстро установить.
      - Это факт и оспаривать еврейское влияние на культуру, науку и, вообще, общество, в котором они жили, представляется мне нечестным и непродуктивным! - довольно категорично возразил юноша, ставя под сомнение последнюю мысль раввина. - Однако давайте вернемся к обсуждаемой нами теме.
       "И сказал царь Ахашверош, и сказал царице Эстер: "Кто это такой, и где тот, который осмелился сделать так?""
       "И сказала Эстер: "Враг и притеснитель этот - злобный Аман". И Аман затрепетал пред царем и царицею".
      - Что же это, получается? - прокомментировал Аарон. - Они мирно пируют втроем уже третий день подряд, и вдруг Эстер обвиняет сидящего рядом Амана в коварной измене, называет его "притеснителем", "злобным врагом". Неожиданная фраза! То есть, возник конфликт на вечеринке. Что должен сделать всемогущий царь, если любимая жена напрямую обвиняет главного министра? Либо сказать ей, что это не ее дело, либо потребовать от Амана объяснений. А что делает Ахашверош?
       "И царь встал в гневе своем с пира, и вышел в сад дворцовый; Аман же стал умолять о жизни своей царицу Эстер, потому что видел он, что определена ему злая участь от царя".
       - После столь серьезного обвинения, где на карту реально поставлена жизнь конфликтующих участников застолья, царь вслух не высказывает своего мнения и оставляет Эстер наедине с ее врагом? Чтоб они разобрались между собой сами? Разрешили конфликт без его участия? Как же может быть, чтоб царь вел себя так непоследовательно и глупо?
       "И царь возвратился из дворцового сада в дом пира, а Аман припадает к ложу, на котором находилась Эстер; и сказал царь: "Даже насиловать царицу хочешь в доме у меня!" Слово вышло из уст царя, и закрыли лицо Аману".
      - Абсолютно нереальная сцена, ведь есть существенная разница между расположением тел мужчины и женщины, когда он ее о чем-то просит, умоляет или хочет изнасиловать. Как же царь мог так грубо ошибиться, перепутать, что действительно делает Аман? Мое мнение - никак не мог! На самом деле, все было по-другому. Эстер пригласила их на пир, и, дождавшись момента, когда царь вышел в сад, начала соблазнять Амана, который в нетрезвом состоянии не смог правильно оценить ситуацию. Когда царь вернулся, она вырвалась из объятий Амана, начала плакать и кричать, что он хотел ее изнасиловать, что она не виновата. Царь, который увидел любовную сцену своими собственными глазами, естественно, обомлел и разгневался: во-первых, в нем взыграла ревность, а во-вторых, слуга захотел завладеть его имуществом, личной собственностью. И тут же приказал казнить Амана. Только после этого, Эстер рассказала царю, что Аман не только гнусный насильник, но также хочет погубить ее народ. Так Эстер спасла евреев! То есть Аман, верный и преданный до мозга костей своему господину, за преступление, которого он не совершал, оказался на виселице. Да у него и в мыслях не было соблазнять или насиловать царицу, когда ее муж на минуту вышел прогуляться. Что он сумасшедший? У него была жена Зереш, которую он любил. Его напоили, оклеветали и подставили под топор, то есть убили абсолютно незаконно, используя метод интриги и обмана. И правильно сделали! Молодцы! Более того, вывод, который прямо следует, из рассказанной истории, прост и ясен. "Книга Эстер" учит нас в критические моменты истории не молится Богу в надежде, что только Всевышний нас защитит, а самим решать проблему собственного выживания, причем, когда этого требуют обстоятельства, пускать в ход незаконные и нечестные приемы борьбы, ничего в этом зазорного нет. Когда речь идет о существовании народа, нет преступления против враждебной личности, которое не было бы оправдано. Именно это я хочу осуществить: убить Гитлера и спасти еврейский народ.
      - Да что вы говорите?! - воскликнул раввин. - У вас какая-то дикая, абсолютно неправильная трактовка "Книги Эстер". Ведь действиями Эстер направлял сам Бог!
      - У меня, господин Штейнберг, есть для вас встречный вопрос, - вдруг произнес Аарон, и лицо его затвердело. - Вы сами верите в Бога?
      - Я считаю ваш вопрос неуместным и оскорбительным для раввина синагоги, - холодно и отстраненно произнес господин Штейнберг, поднимаясь со своего места.
      - Тогда почему вы не верите, что я слышал голос Бога, что он приказал мне сделать это? Почему вы не идете за мной, как евреи за Моисеем? Моисей услышал голос и вывел народ из Египта, а я услышал голос и должен евреев спасти, как это сделала Эстер. Почему вы, раввин, не верите, что меня тоже направляет Бог? - начал выкрикивать Аарон.
       Раввин испуганно посмотрел на разбушевавшегося юношу и, ни слова не говоря, резко повернулся и покинул комнату. "Ваш сын болен, - объявил он родителям Аарона, ожидавшим его в гостиной, - его нужно лечить, пока не произошло непоправимое. Советую вам обратиться к какому-нибудь знакомому психиатру, обязательно еврею, если у вас такого знакомого нет, я вам помогу, у меня обширные связи. Мне больно вам это говорить, но вашего мальчика нужно как можно скорее изолировать от общества. Он опасен для вас, для себя и для всех нас".
      
      - Не отдам! Я Аарона не отдам ни в какую клинику, ґ- сжав губы и глядя на мужа обвиняющим взглядом, тихим голосом, но твердо, произнесла Юдит. - Мой сын не будет сидеть в сумасшедшем доме!
      - Пойми, Юдит, это единственный выход из создавшейся ситуации, - мягко, извиняющимся тоном возразил Исаак. - Думаешь, мне было просто на такое решиться? Аарон действительно болен, может быть, даже опасен, он не соизмеряет свои рассуждения со здравым смыслом. В его прогнозах полностью отсутствует элементарная пропорция, все видится в черном цвете, все беспредельно гипертрофированно, в общем, катастрофичный взгляд на будущее, поэтому я полностью согласен с раввином, господином Штейбергом. Ты хочешь, чтоб Аарона, в конце концов, выгнали из университета и посадили в тюрьму? Мой знакомый психиатр доктор Бург мне подробно объяснил, что у молодых людей иногда возникают психологические проблемы, но ничего страшного в этом нет. В его клинике нервные расстройства успешно излечиваются, и пациенты быстро возвращаются к обычной жизни. Аарон там отвлечется от повседневности, посидит в тишине, успокоится, получит квалифицированную психологическую помощь и, будем надеяться, быстро забудет эту свою навязчивую идею. Палаты на двоих, хороший уход, питание и внимательный персонал. Считай, что он немного поживет в санатории, что у него перегрузки от учебы. Он должен отдохнуть и придти в себя.
      
      Аарона ввели в белую комнату, где все было белое: стены, дверь, окно с побеленными решетками, покрывала на кроватях. Там находился странный, очень бледный, сутулый человек, неопределенного возраста, одетый в белую одежду и похожий на больную обезьяну, которая всего боится. Он стоял, чуть согнувшись, посреди комнаты и настороженно смотрел на Аарона и сопровождающего его санитара. Поняв, что новый пациент остается в палате, он забежал в угол комнаты и прижался всем телом к стене, как бы наглядно демонстрируя, что без всякого сопротивления уступает все пространство их совместного жилища, что ни на что не претендует.
      - Не бойтесь, - сказал Аарон, когда санитар вышел, и они остались вдвоем в палате, - я не собираюсь вас обижать, давайте познакомимся, поговорим. Как вы сюда попали?
       Испуганный человек часто заморгал, потом изобразил на лице нечто похожее на улыбку и начал медленно и осторожно покидать свое укрытие в углу, не отрывая остановившийся взгляд от глаз Аарона.
      - Меня сюда привезли давно, - наконец произнес он тихим голосом, - мне кажется, лет сто назад. Я тогда был молодым, и у меня было все, что требуется человеку для счастливой жизни, не то, что теперь, - произнес он, тяжело вздыхая.
       Сосед, медленно передвигаясь, наконец, достиг своей кровати и осторожно присел на край, так, чтоб не помять покрывало.
      - Раньше я думал, что есть вещи, безусловно принадлежащие человеку, - продолжил он свой монолог, - как руки, ноги, голова, мысли и органы чувств. Все это, если правильно понимать жизнь, огромное богатство, капитал, данный нам бесплатно от рождения, без всяких усилий с нашей стороны, им обладает каждый до самой смерти. Так я думал, но это ошибка. У человека все можно отнять. Раньше они отняли у меня общение: я стал изгоем и не мог больше разговаривать с остальными. Я пытался объясняться жестами, но это так неудобно: нельзя выразить даже простые понятия. Меня поначалу это очень угнетало, но я взял себя в руки и заставил себя перестать произносить слова. Если они не хотят меня слушать, то и я не хочу ничего им говорить. Единственно, что я не мог принять и пережить, что они отняли у меня имя. Имя дается любому человеку, прилипает к нему намертво, как его можно забрать? Но у них были такие странные законы, можно сказать, жестокая система наказания: у меня, без всякой вины с моей стороны, раз за разом, отнимали по одной последней букве имени. В конце концов, от моего имени Юлиус, полученном при рождении, имени, к которому я привык, которое стало моей неотъемлемой частью, осталось Юлиу, потом Юли, Юл, а затем вообще одна буква Ю, как будто я родился китайцем, - он невесело усмехнулся, - но они отняли и это. Мое последнее достояние, надежду на выживание, имя Ю, за которое я, в последнее время, очень держался, ведь если человека никак не зовут, то его не существует. У всего есть имя: камень называется камень, любой предмет имеет свое название, и человек всегда и обязательно имеет имя. Без имени человека как бы не существует, его нет, потому что невозможно его никак назвать, нельзя к нему обратиться. Это очевидно. Поэтому, что бы остаться в живых, я должен был как-нибудь их обмануть, придумать тайный способ назвать себя так, чтоб никто не догадался, что это мое новое имя.
       Юлиус опасливо оглянулся на дверь с глазком и, задрав рубашку по локоть, показал татуировку синего номера на своей руке.
      - Я специально сделал свое имя таким длинным, - сообщил он рассудительно, - чтоб даже, если они его найдут и начнут отнимать цифры, у меня все равно останется время, чтобы придумать еще какой-нибудь способ себя назвать, - произнес он торжествующе. - Ведь пока у меня есть имя, я еще жив!
       "Я попал в настоящий сумасшедший дом, - с тоской констатировал Аарон, садясь на свою кровать, и, чтоб выбраться отсюда, мне нужно имитировать выздоровление. С этого момента с откровенностью покончено. Теперь у меня противник - весь мир!" - решил он окончательно.
       Через три недели окончательно излечившегося больного выписали из клиники. Навязчивая идея убийства Гитлера в разговорах с лечащим врачом исчезла навсегда, поэтому родители, сердечно поблагодарив доктора Бурга, забрали сына домой, где его окружили повышенной заботой и любовью.
      
      Несколько дней Аарон наслаждался вернувшейся к нему свободой. Затем, никаким образом это не афишируя, вернулся к размышлениям о сверхзадаче, которую ему предстояло решить в одиночку.
      "Одноразового решительного действия не получится, тут требуется длительная кропотливая работа, тщательная подготовка. Нужно записаться на курс стрельбы из мелкокалиберной винтовки в каком-нибудь тире, так сказать, познакомиться с азами этого дела, - подумал он рассудительно, - наверняка, такие курсы существуют. Буду готовиться поэтапно, намечу себе план действий и постепенно буду его реализовывать. Времени на это в обрез, но делать нечего, тут нужна профессиональная квалификация. Наемный убийца - это специальность, требующая особых качеств, но ведь я всегда был хорошим учеником, отличником. Неужели невозможно научиться убивать? Только один раз!"
      Аарон решился, отбросил все личное, осознал до самого конца, что его никто не поймет, а наоборот, осудят, все, кого он любит и уважает, что теперь он Голем, изгой, переступивший через некую черту, запретную для еврея и порядочного человека. Конечно, больно и обидно терять друзей и близких, но, с другой стороны, в своем решении он был очевидно прав, это был его святой долг и никто не мог сделать это вместо него, поэтому он внутренне ожесточился и ему стали безразличны мнения окружающих.
      Наметив план действий, Аарон почувствовал себя сильным и целеустремленным человеком, почти греческим героем, которому предстоит в одиночку сразиться с Минотавром, Циклопом или Медузой Горгоной, что вызвало у него прилив романтических сил. В восемнадцать лет это естественно, поэтому прямо на следующий день, после лекций в университете, он отправился в ближайший тир, который находился недалеко от дома. Там он купил десять пулек для пневматического ружья. Расстреляв все пульки, он с удручением осознал, что попал всего два раза, да и то - в самые крупные мишени. В это время в тир зашла шумная компания молодых людей с девушками. Они купили пульки и, шутя и смеясь, пытались во что-нибудь попасть. Стрелять никто из них не умел. Девушки смехом и аплодисментами приветствовали каждый удачный выстрел своих кавалеров. Вдруг один из них решился стрелять на приз, хотя каждый выстрел стоил в пять раз дороже.
      Риска для Юргена Штрума, хозяина тира, в такой стрельбе не было почти никакого и призы годами оставались на своих местах, соблазняя новых посетителей видимой легкостью одним удачным выстрелом приобрести золотые часы или дорогую куклу.
      После нескольких неудачных попыток, парень начал возмущаться и утверждать, что выбить один кубик из плотного ряда кубиков, не разбросав остальные, невозможно.
      Юрген Штрум вышел из-за стойки, взял ружье и точным выстрелом выбил кубик так, что другие остались на своих местах, даже не шелохнулись, после чего, без комментариев, возвратился на свое место, а посрамленный стрелок вынужден был согласиться, что честно потратил свои деньги. После чего, шумная компания, удалилась.
      Аарон, увидав такой выстрел, решил познакомиться с хозяином поближе. Он дождался момента, когда в тире никого не осталось.
      - Вы можете научить меня стрелять? - прямо спросил он. - Я заплачу.
      - Из этого? ґ- удивился хозяин, с презрением посмотрев на несколько пневматических ружей, лежащих на стойке для стрельбы.
      - Нет, из настоящей винтовки, снайперской. Я хочу научиться стрелять, как индейцы у Фенимора Купера! - добавил Аарон, чтоб формально объяснить причину такого, на первый взгляд, странного желания.
      - Это будет дорого стоить, - сказал хозяин, с некоторым удивлением взглянув на юношу. - Нужна хорошая винтовка, кроме того, специальные занятия, тренировки. Снайперская стрельба - целая наука. Это не так просто, как кажется с первого взгляда.
      - Я заплачу, - тут же повторил Аарон. - Я оплачу все расходы. Пожалуйста, научите меня стрелять.
      Юрген Штрум, содержавший тир для стрельбы по мишеням, закончил войну в чине ефрейтора стрелкового батальона. За проявленную храбрость был награжден "Железным крестом" второй степени, но послевоенной жизнью своей оказался недоволен. Тир давал совсем немного денег, а больше ничего, кроме как стрелять, он не умел. Он был снайпером, а к нему, в основном, заходили мальчишки и компании подвыпившей молодежи.
       Через неделю интенсивных занятий Аарон легко выбивал все мишени в тире, через месяц он смог чисто выбить призовой кубик, после чего, Юрген достал свою снайперскую винтовку. Через три месяца, сидя в пивной, Юрген неожиданно сказал своему соседу: "У меня есть ученик. Еврей, но стреляет хорошо!" На что тот ответил, что евреев не любит и собирается пойти на выступление Гитлера, которое состоится в Клубе Ветеранов на следующей неделе. Юрген подумал немного и сказал, что тоже хочет пойти.
      
       Напротив Клуба Ветеранов стоял темный четырехэтажный дом. Посмотрев вверх, Аарон увидел, что там есть чердак с застекленным слуховым окном. Он зашел в подъезд, поднялся на последний этаж и по железной лестнице залез на чердак. Там было темно, пыльно и плохо пахло, тусклый свет, пробивающийся через небольшое окно, слабо освещал покрытые паутиной перекрытия. Натыкаясь на какие-то старые кушетки и стулья, в беспорядке разбросанные по чердаку, Аарон подошел к окну. Вся улица была как на ладони, более идеального места для стрельбы невозможно было придумать. Расстояние до входа в Клуб Ветеранов было не более ста метров, поэтому он удовлетворенно улыбнулся и подумал, что стрельба с такого расстояния совсем не проблема и промаха быть не должно.
       В указанный день Аарон, положив снайперскую винтовку в футляр и засунув его в тубус для чертежей, за пару часов до начала выступления приехал на место. Он залез на уже знакомый ему чердак, приоткрыл окно и осторожно выглянул наружу. На улице все было как обычно и не чувствовалось никакого оживления, но уже через час публика стала собираться, даже образовалась небольшая толпа перед входом. Аарон вытащил винтовку, проверил ее готовность, несколько раз щелкнул затвором и начал ждать приезда Гитлера.
       Гитлер приехал на выступление с эскортом из нескольких лимузинов, откуда сразу выскочили штурмовики со свастиками на рукавах и организовали живой щит вокруг своего фюрера, вышедшего из машины. Гитлер обернулся к восторженно приветствующей его толпе, и в этот момент Аарон спокойно, на выдохе, как учил его Юрген Штрум, нажал на курок. Пуля вошла Гитлеру в лоб, точно между бровями. "Отличный выстрел! Юрген меня бы похвалил. Однако убить человека вовсе не страшно, зря я так переживал", - отстраненно думал Аарон, наблюдая за тем, как Гитлер упал на землю, а толпа вокруг него вздрогнула и закричала. Какие-то люди бросились к Гитлеру, другие указывали пальцами на слуховое окно, за которым сидел Аарон. Штурмовики быстро побежали по направлению к четырехэтажному дому. Он услышал топот многих сапог по лестнице ведущей на чердак и страх близкой смерти захватил его. "Только бы не мучили, убили бы сразу, без пыток и издевательств", - молила его душа. Бежать он не собирался, да и было некуда, на чердак вела только одна лестница. Он закрыл глаза, чтоб не видеть предстоящей сцены. "Все-таки я это сделал. Смог сделать. Ценой собственной жизни, но смог! Ведь Моисей тоже не смог увидеть основной результат исхода евреев из Египта: не смог войти в Израиль. Пророкам, видимо, не дано использовать свои откровения с пользой для себя, но я очень надеюсь, надеюсь и верю - того, что мне открылось, уже никогда не произойдет! Не должно произойти!"
       Сквозь закрытые глаза он неожиданно почувствовал яркий свет, как будто кто-то включил лампу над головой. Его схватили за плечо. "Аарон вставай. Вставай, наконец, иначе ты опоздаешь в университет. Сколько можно тебя будить?" - с укором произнесла Юдит, тормоша сына. Аарон открыл глаза и вместо штурмовиков увидел свою мать. "Я жив, - с животной радостью осознал он. - Это был сон, и никто меня сейчас не убьет. Но я смог это сделать. Я смог его убить! Это оказалось возможным! Мой пророческий сон был для меня инструкцией, путеводной нитью, направляющей к цели. Сейчас мне это совершенно ясно".
      
       Наутро вся семья, в полном составе, уселась завтракать. Все, как всегда, шумно и весело рассаживались за столом. "Я осуществлю свое пророчество, и моя семья не сгорит в огне, все будут живы и счастливы, а будущее, которое я увидел, отменяется навсегда! Теперь я знаю, как это сделать", - удовлетворенно подумал Аарон, занимая свое место по правую руку от отца. Вдруг странная мысль поразила его: "Но если того будущего не будет, то это означает, что убийство Гитлера в глазах евреев будет всего лишь бессмысленным и жестоким актом, никак не влияющим на жизнь Германии, а только вызвавшим всплеск антисемитизма. Если меня не убьют сразу, а будут судить, что я скажу судьям? Как можно объяснить, зачем я это сделал? Я умру вовсе не героем, - четко осознал Аарон, - а оплеванным своими соплеменниками, презираемым всеми идиотом, совершившим по-молодости глупое и ненужное политическое убийство, поступок, которому нет оправдания. Ведь никто не может себе представить и никому нельзя объяснить, чего они, на самом деле, избежали, какой была бы их жизнь при Гитлере. В суде доказательств, основанных на будущем, которого, тем более, не будет, не существует. Единственный результат подобных доводов - я буду сидеть с Юлиусом в сумасшедшем доме, и рассказывать как в одиночку спас евреев Европы".
      Аарон поднял голову и обвел свою семью медленным, внимательным взглядом, рассматривая каждого, как будто видел их в первый раз. Казалось, какие-то сомнения терзают его, после чего, как человек принявший непростое решение, резко поднялся и подошел к отцу.
      - Мне нужно с тобой поговорить. Можешь уделить мне несколько минут, - произнес он строго и сосредоточенно.
       Исаак рассеяно посмотрел на сына, затем взглянул на часы, чуть поколебавшись, кивнул.
      - Пойдем в мой кабинет, - согласился он. - У тебя есть десять минут, - деловым тоном сообщил он.
       Усевшись в кресло у письменного стола, он, по своему обыкновению, уютно сложил руки на животе, с неким любопытством посмотрев на своего повзрослевшего сына, сделал заинтересованное лицо и приготовился слушать.
      - Отец, - начал Аарон, сильно волнуясь, - я хочу задать тебе один очень важный для всех нас вопрос, - он на секунду смешался, даже лицо покрылось испариной, - вернее, предложить, в общем, у меня есть неожиданное для тебя сообщение, которое касается меня и всех нас.
      - Аарон, - произнес отец задушевным тоном, почувствовав его растерянность, - успокойся, пожалуйста, и откровенно расскажи о своей проблеме. Мне ты можешь спокойно довериться. Молодые люди иногда попадают в весьма специфичные и затруднительные ситуации. Что-нибудь случилось? Любовные проблемы?
      - Отец, - повторил Аарон, сосредоточенно глядя в пол, - как ты смотришь на то, чтоб всем нам, я имею в виду всей нашей семье эмигрировать в Северную Америку. Там нам будет хорошо! Прошу тебя не отвечай сразу нет, это очень важное решение, это нужно тщательно обдумать.
      - С чего это вдруг? - изумился Исаак. - Откуда у тебя возникла такая дикая идея?
      - Там нам будет хорошо, а здесь плохо.
      - Откуда ты это взял? - воскликнул Исаак раздражаясь. - Ты в своем уме?
      - У меня есть предчувствие. Я ничего не могу тебе объяснить, но для себя решил твердо и окончательно - я уеду в любом случае. Подумай, еще есть время. Поговори с мамой, хотя, по-моему, обсуждать здесь нечего - мы обязаны уехать.
      - Но какая причина? Ни с того, ни с сего, все бросить и уехать в другую страну, за океан? У тебя есть хоть какое-нибудь разумное объяснение такому серьезному решению?
      - Повторяю, у меня есть предчувствие! У Нострадамуса не было никаких доказательств, только потомки смогли по достоинству оценить его прогнозы. Предчувствие не поддается разумному объяснению, ты сможешь осознать его справедливость только по прошествии времени. Через три месяца, максимум полгода мы должны быть там. Америка сейчас для нас единственно безопасное место, лучшая страна в мире!
      - Аарон, пойми меня правильно, ни о каком срочном отъезде в Америку для нашей семьи не может быть и речи. Вообще, я не сторонник быстрых, необдуманных решений, тем более, основанных на чьих-то предчувствиях. Взрослый человек всегда сам ответственен за свои поступки, - сказал Исаак, вставая из-за письменного стола и показывая тем самым, что разговор закончен.
      - Согласен, - произнес Аарон примирительно. - Взрослый человек всегда ответственен за свои поступки, поэтому, пока еще есть время, я прошу тебя подготовить все необходимые документы для эмиграции в Америку.
      - Зачем? - с некоторым раздражением спросил отец. - Зачем нам это нужно?
      - Затем, что когда на витринах твоего книжного магазина желтой краской напишут "Jude" и нарисуют черные свастики, ты не будешь этим возмущаться, обращаться в полицию или взывать к общественности, а вспомнишь мои слова, поймешь окончательно, что я прав и отсюда нужно быстро уезжать.
       Исаак растерянно посмотрел на сына, слегка пожал плечами, что означало непонимание и неприятие такого развития событий, однако было видно, что последние слова Аарона его озадачили.
      - Посмотрим, - неуверенно произнес отец, почему-то садясь обратно на свое место, казалось, что он более не торопится на работу, а хочет основательно поразмыслить над предметом разговора.
       "Я оказался неподходящим человеком, со слабым духом, - окончательно понял Аарон, покидая кабинет отца. - Я не боюсь убийства Гитлера, убить его, как оказалось, несложно. Я готов на самопожертвование, но проблема в том, что никто не поймет истинных мотивов моего подвига: евреи меня проклянут, и не найдется никого, кто встанет на мою сторону. Я боюсь слепой злобы толпы, ненависти со стороны людей. Пророков всегда распинают, но для меня невыносима мысль, что мне придется до конца испытать эту пытку презрением и отвращением. Еврей-убийца, который опозорил всех! Не могу так мучиться! Я прошу прощения у моего народа, вернее, скорблю вместе с ним, но я не в состоянии исполнить данное мне предназначение. Я могу попытаться спасти только свою семью..."
      
      
      
      Часть 2. НИИ прошлого века, или отъездная Одиссея.
      
       Смотреть, как тают без следа остатки грез...
      
       Максимилиан Волошин
      
       Жизнь в Москве в последней трети прошлого века сильно отличалась от прежней. Она была существенно другой. Гражданская война, начавшаяся прямо с революции, фактически полностью закончилась к середине шестидесятых, имеется в виду, что граждане одной страны к этому времени перестали массово убивать и репрессировать друг друга, более того, сам фундамент строя, основанного на насилии и страхе, уже не был монолитом, появились трещины инакомыслия, жизнь наполнялась другим содержанием. Инерция страха теряла свою энергию, а новое поколение - советский патриотизм. С древними китайцами, которые считают, что "не дай бог жить в эпоху перемен", я не согласен, хотя следует отметить, что перемены (о которых когда-то пел Цой), выпавшие на мою долю, были радостными, позитивными. Все, кто родились в России в начале века, испытали на себе такие "перемены", что врагу не пожелаешь, так что правильно родиться, то есть в нужное историческое время - это большая удача.
      Моя жизнь до и после хрущевской "оттепели" состояла, как сейчас отчетливо видно, из каких-то наивных, детских занятий: бесконечного общения с друзьями-приятелями, веселых компаний с выпивкой и без, книг, кино, которое было еще искусством, и так называемых разговоров за жизнь. А затем и работы, на которой часть новоприобретенных друзей-приятелей и находилась. Я был очень общительным, любил разных людей, причем, чем страннее, тем лучше. Моя жена только руками разводила, когда я их домой притаскивал. Периодически у нас кто-то жил, ну а в гости кто-нибудь заходил почти каждый вечер.
      Что меня всегда поражало? С одной стороны, тоталитарный режим, советский идиотизм подавления всего, профсоюзные собрания, коллективный выезд на картошку, передовицы газет, а с другой - у тех людей, с которыми мне довелось близко общаться, было исключительное свободолюбие, беспокойный дух познания. Все тогда было подчинено отношениям: "достоевщина" какая-то. Это морально, а это нет. Жили в этом, часами обсуждали, верили в благородство, справедливость, хотя по сути все были, в большей или меньшей степени, конформистами, - иначе было не выжить. Это противоречие невольно вызывало смятение в умах и отсутствие целостности мировоззрения. Конечно, подобный жизненный стандарт существовал не в милиции и не на комсомольских стройках, а в особой среде научной и технической интеллигенции, так это тогда называлось. А какие были разговоры, какие компании собирались! За книгами охотились, как за редкой дичью, на выставки километровые очереди выстраивались. Во время кинофестивалей в Москве можно было наблюдать огромное количество людей, которые днем, в разгар службы, часами простаивают у кинотеатров "Россия" или "Ударник". Густые, непроходимые толпы "стреляющих" лишний билетик. Я сам там был, видел.
      Жили в мире, вывернутом наизнанку, и, представьте себе, еще радовались, ну понятно, не демонстрациям на Красной площади и не праздничным концертам с вечнопоющим Кобзоном. Просто все были молодыми, чувства были свежими, страсти настоящими. Доходило даже до того, что людей, у которых водились большие деньги, совсем не уважали, не завидовали даже, - интересы лежали в другой плоскости, впрочем, у нас таких в окружении не было, поэтому неуважение носило чисто теоретический характер.
      Одним словом - прошлый век. Такое впечатление, что жили тогда в чем-то очень отсталые люди, не того хотели, не к тому стремились. Смешно сказать, у личности были неличностные интересы. Звучит, как абсурд. Когда-то прочел фразу: "Интеллигент - это тот, кто существенную часть своего времени проводит за занятиями, не приносящими ему в итоге коммерческий успех". Понравилась мне тогда эта мысль, запала, думал про нее долго. Сейчас с уверенностью могу сказать: "Не знаю, какой уж я там интеллигент, но то, что большую часть своей жизни занимался ерундой, - это точно".
      В Москве был особый климат, ощущение, что ты в гуще событий. Деятельным людям, мечтающим о карьере, было где разгуляться, но меня, начиная со школы, всегда серьезно волновало, - не знаю, как это попало в мою голову, - понятие моральности поступков. Это выливалось в плохо скрываемое отвращение к общественной жизни, неучастие ни в чем, что имело политический привкус. Навязанная мне несвобода превалировала, занимала непропорционально большое место в моем сознании, поэтому сам успех, карьера в "неправовом обществе" казались мне противными, требующими сделки с совестью. По телевизору виделось, что все известные, достигшие чего-то, по сути, проданные или купленные люди, - это в зависимости с какой стороны смотреть. Надо вступать куда надо, выступать когда надо, в общем, сами понимаете, так или иначе поддерживать советскую власть. Я этим заниматься не хотел. Наверное, у меня было слишком много свободы в моем нелюбимом государстве закрытого типа, где я, вообще говоря, довольно весело и беззаботно жил, учился, а в то, описываемое время, уже даже работал. Первые годы, лет десять, может даже больше, сам процесс работы был для меня удовольствием! Я про всех не говорю, только про себя.
      Работа при социализме - это особое понятие, более похожее на специфическую игру: кто хотел, кому было интересно, - работал, остальные проводили время, как в клубе по интересам. Конечно, это касалось не всех. За примером далеко ходить не нужно - моя жена, врач-педиатр, всю жизнь гоняла по участку, по двадцать вызовов в день, пешком, а потом еще тридцать - на приеме в поликлинике. Затем работала на детской "неотложке", сутками, там вообще обстановка приближалась к боевой. Я постоянно слышал "лошадиные" слова: "круп" и "ложный круп", а также "молниеносная форма менингита", - там было не до смеха. Как-то был у нас такой случай. Вечером звонок в дверь, я открываю. Соседка, Алла, двумя этажами выше, с выпученными глазами, врывается в квартиру и кричит: "Бася, там человек повесился!" Баська вскакивает с дивана, потом спокойно так, рассудительно мне говорит: "На кухне, в нижнем ящичке шкафа, стоит стерилизатор с шприцами. Наполни его водой и поставь на огонь", - и бегом, через две ступеньки, вверх по лестнице. И откачала она его, вытащила с того света. Меня тогда поразил контраст между замедленными словами и стремительными действиями, ведь видел я ее в медицинской акции первый раз в жизни. Единственный плюс - у нас в доме всегда были коробки конфет и цветы от благодарных исцеленных.
      В научно-исследовательских институтах был совершенно другой климат. В эпоху брежневского развернутого загнивания социализма существовала реальная возможность находиться в экологической нише: это когда ты на работе никуда не лез, в смысле в начальники, и тебя никто не трогал. Конечно, это не было нормой, для такого стандарта жизни был необходим соответствующий климат в институте, и, главное, бойцовский характер, позволяющий насмерть воевать с любым посягательством на личную свободу, которая тогда для меня была невероятно важна.
      После окончания института я искренне считал, что с независимостью покончено, так я себе это представлял. Тогда на экранах кино шел итальянский фильм "Вакантное место". Он меня совсем расстроил. Там было показано хмурое общество, безработица, беспросветность и мелочность бытия. Юноше, который только что закончил школу, повезло. В какой-то конторе кто-то умер и появилось вакантное место. Все сотрудники начинают перескакивать поближе к окну. Ему достается последний стол, и ясна перспектива: в конце жизни добраться до лучшего места - стола у окна. Грустный неореализм. Я такой жизни больше всего боялся, - запрут в какой-нибудь дыре и занимайся рутиной от звонка до звонка. Жуть! Поэтому на распределении, после окончания института, среди волнующихся сокурсников, мрачно шутил о том, что, по сути, речь идет о выборе клетки, и то, что она будет оловянная - "проектная", а не железная - "заводская", особой роли не играет. "Золотых" клеток - научно-исследовательских распределений - у нас не было.
      Вот такие крайние мнения наполняли голову молодого специалиста, получившего, после окончания факультета "Технической кибернетики" Московского института химического машиностроения, неожиданное распределение в крупный научно-исследовательский институт в центре Москвы. Попал, конечно, к проектантам, где увидел "кульманы", белые халаты, рулоны ватмана. Мне стало плохо! Все, что касается черчения, я ненавидел лютой ненавистью. Понятно, что чертить я не умел. Человек, как правило, любит делать то, что умеет! В курсовых проектах никакие линии у меня не сходились, штриховка была кошмарной, все смазывалось, пачкалось. Даже процесс затачивания карандашей злил и нервировал, а при слове "тушь", которую тонкими линиями полагалось накладывать на готовый чертеж, меня бросало в дрожь. "Бежать отсюда", - образовалась в голове сильная, концентрированная мысль. Я не верю в биоэнергетику такого масштаба, но, видимо, моя мысль, вырвавшись за пределы мозга, пролетела по коридору, затем по переходу в другой корпус и достигла кабинета, абсолютно незнакомого мне на тот момент, начальника исследовательского отдела, который, повинуясь ей, снял трубку, позвонил моему проектному начальнику и попросил "одолжить" только что пришедшего молодого специалиста, то есть меня, на несколько дней для срочной работы. Как еще можно объяснить этот феномен? Может, ненаправленный гипноз? Так меня на время, а на самом деле навсегда, забрали из царства белых халатов и "кульманов".
      Больше меня в проектном отделе не видели, - я обнаружил в себе способность писать всевозможные программы для вычислительного монстра "Минск-22", причем по собственному желанию, без всякой бюрократии, согласований, подписей начальства, что давало качество и скорость. Моя фраза: "Через пару дней будет готово!" поражала сотрудников, ведь при надлежащем оформлении заказа в местном вычислительном центре на выполнение работы уходило месяца три, если не полгода. Норберт Винер, отец кибернетики, когда-то сказал: "Видимо, я отношусь к последнему поколению ученых, которые работают в одиночку". Я тоже был "последним из могикан" от программирования и делал все сам, придумывал алгоритм, писал и набивал программы и числовой материал, отлаживал все на машине. Причем для нынешнего поколения программистов хочу уточнить: информация тогда набивалась на перфоленту на телеграфном аппарате - телетайпе, вводилась в оптическое считывающее устройство, и если что-то в программе было не в порядке, машина просто останавливалась с сигналом "переполнение". Думай, что хочешь. Считывай адрес останова на пульте, проверяй ячейки памяти, ищи причину. Это была работа не для слабонервных.
      Моя первая начальница оказалась интеллигентным, доброжелательным скептиком, комментирующим окружающую жизнь в иронической, но убийственной манере. Это тот редкий случай, когда хороший начальник, грамотный и моральный человек были объединены в одном лице. Я ее до сих пор люблю, и сейчас вы поймете почему. Самым сильным впечатлением после нескольких дней работы в исследовательском отделе была сцена, разыгравшаяся на моих глазах. Мы тогда сидели в большой общей комнате, наш отдел переживал ремонт. Пришли из первого отдела снимать образчик шрифта с пишущей машинки. Для тех, кто не знает, справка - в Союзе невероятное распространение получил "самиздат". Антисоветские и прочие произведения, иногда высокохудожественные статьи и целые романы перепечатывались на папиросной бумаге, чтоб получить больше копий, и начинали свой кочевой путь от одного проверенного читателя к другому. Кстати, у нас работала матерая антисоветчица Женя, а на самом деле хрупкая, маленькая женщина, которая, после "прощупывания", начала приносить мне "запретный плод". Я тогда впервые прочел Амальрика, "Последний из праведников " и, конечно, Оруэлла - "Ферму животных" и "1984". Но разговор не про это, а про пишущую машинку, вернее, ее шрифт, по которому в КГБ могли определить источник, то есть где напечатана найденная или конфискованная копия. Ну, понятно, что один новый сотрудник вызвался перепечатать образец. Остальные быстро и со значением переглянулись, - стукачей не любят, но, на всякий случай, опасаются, поэтому лучше их знать "в лицо". И в этот напряженный, даже можно сказать политический момент, прозвучал спокойный голос моей начальницы, Изиды: "А отпечатки пальцев брать будут?" Собравшиеся, человек десять-двенадцать, прореагировали на эту, с позволения сказать, шутку по-разному. Часть, среди них и ваш покорный слуга, радостно ухмыльнулась, а остальные позеленели, почувствовали компрометирующую остроту простой на вид реплики. Советские люди всегда боялись, когда возникал вопрос об их лояльности. В общем, сейчас это не очень, наверное, понятно, но тогда прозвучало здорово. Я, по крайней мере, запомнил навсегда. Потом с моей начальницей вели воспитательные разговоры, делали внушения, ведь все начальники там были евреями, а потому боялись, не хотели осложнений.
      Что я из приведенной сцены железно усвоил, так это то, что в будущем ни в коем случае не следует работать у начальника-еврея, не дай бог. Он сам всего боится, в основном, что выгонят, и "подставляться" из-за свободолюбивых сотрудников совсем не хочет. Поэтому чуть что-нибудь не то или не так, начинаются разговоры: "Вы же сами понимаете, какое сейчас положение. Зачем дразнить гусей? Почему опоздали на три минуты? Вы меня так подвели. Не ожидал!" и так далее. Мне это совсем не подходило, не хотел быть никому ничем обязанным. Отвечать, так только за себя.
      Хочу рассказать об одном боковом эпизоде, который меня там поразил. Дело касалось секретов, а точнее - промышленного шпионажа. Как-то из первого отдела принесли пачку бумаг, по-английски и с жирным грифом "Secret". Как у них там, в Америке, технология нашего производства устроена. Наши почитали, обсудили и... забраковали. Никому не хотелось ничего менять, что-то перестраивать, да и диссертации были на выходе. А я подумал: это надо же! Местный шпион, рискуя жизнью, дрожа и волнуясь, фотографировал секретные американские разработки, потом, избегая слежки, встречался с резидентом, потом с трудностями переправляли "бесценную" информацию в КГБ, а они по назначению, в наш институт, где в конце трудного и опасного пути документы попадают в мусорный ящик, правда, в мелко порезанном на специальной машине виде. Мне тогда показалось, что это смешно, какой-то идиотизм международного масштаба.
      Как говорится, вернемся к нашим баранам. Как-то институтские "умники" купили в Англии очень дорогую, мощную аналого-цифровую вычислительную машину, которую приехали устанавливать два инженера-англичанина. Эта машина нам была на фиг не нужна, но в министерстве появилась валюта, и нам предложили. Понятно, что начальство согласилось, даже не вдаваясь в подробности. Ее привезли, запустили и после отъезда англичан включали только, чтоб светилась. Она была красивая, с многочисленными цветными индикаторами, в общем, хорошо смотрелась. Никто на ней никогда не работал. Я хотел попробовать, но мне не разрешили, еще сломаю. Это продолжение темы о государственном идиотизме, но я вспомнил про тот случай исключительно из-за англичан. Я от них ожидал многого, - железный занавес приводил к романтизации людей оттуда, а они оказались серыми и продолговатыми, ничего не читали, мало чего понимали в окружающем мире, разговаривать с ними было неинтересно. Обычные, в меру счастливые западные люди, - семья, дом, хорошая машина. Тогда я сам был настолько оптимистичен, что недооценил этот бесценный опыт первого общения с представителями свободного мира.
      После истечения положенного срока я из института ушел. Главная причина - деньги, вернее, их количество, на которое жить было невозможно. Атмосфера там была замечательная, - работать с Изидой в группе, где все дружили между собой, было очень приятно и интересно, однако повысить себе зарплату, не на тридцать рублей, а существенно, можно было только переходом на другое место работы. Из молодого специалиста я превратился в ведущего программиста со стопроцентной прибавкой в зарплате. Тут нет противоречия, это тогда был единственный, кроме диссертации, путь хоть как-то улучшить свое финансовое положение. Диссертацию я решил не писать, насмотрелся на своего приятеля, Даниила, и его "хождение по мукам". Как он договаривался, какие были интриги, как, в конце концов, пройдя огонь, воду и медные трубы, все-таки защитился, но не получил подтверждения в ВАКе. В общем, вся эта "истерика", растянувшаяся на три года, оказалась напрасной. Однако он был волевой и упрямый - написал другую диссертацию, и ее уже довел до конца. Мне такой путь совсем не подходил. Добиваться чего-нибудь в муках - это не для меня.
      В новом институте отдел вычислительной техники и программирования, на мое везение, был дикой, неуправляемой структурой, в каком-то смысле вольницей, да и располагались мы отдельно ото всех. Никто из высшего начальства не мог реально представить, что мы делаем и что на самом деле можно сделать при помощи вычислительной машины "Минск-32", которая у нас тогда стояла, занимая большое подвальное помещение. Магические программистские слова типа: "не хватает оперативной памяти" или "малое быстродействие", были священны и вызывали у начальства трепет перед стремительным научно-техническим прогрессом, от которого оно, начальство, увы, безнадежно отстало. Вообще нужно сразу сказать, чтоб было ясно, начальство в новом институте было глупое, отсталое, ну как бы это лучше объяснить - абсолютно некомпетентные люди, этакий партийно-хозяйственный класс функционеров местного масштаба, большинство из которых были, как положено, кандидатами или даже докторами технических или экономических наук. Люди, далекие от того периода, засомневаются в правдивости и объективности последней фразы. Неграмотный, тупой доктор экономических наук звучит как-то нереально, но тем не менее это был факт, который понимающие толк принимали как должное.
      Прочитал и понял - нет, не то. Придется о моей новой работе рассказать подробно, а то какая-то примитивная схема получается, а не реальная жизнь. Люди сложнее ярлыков. Началось все с того, что ко мне подошла Лена Степанова из Вычислительного центра, с которой я был хорошо знаком. У нее была энергия созидания - она хотела что-то сделать, - качество, резко выделявшее ее на фоне благодушной спячки ее коллег. Предложила вместе с ней перейти на другую работу. "Там больше платят, а делать, сам понимаешь, придется то же самое - ничего!" - сказала она тогда. Лена была странная, суетливая какая-то, одинокая женщина, но в свое время закончила Физтех и любила три занятия - вязать крючком (все, что она носила, было самовязом), копаться в своем огороде на даче и писать программы. "Я-то тебе зачем там нужен?" - искренне удивился я. "Боюсь сама идти, в одиночку, на новое место, - честно призналась она, - а у тебя везде сразу полно друзей. С начальником отдела уже говорила, он тебя возьмет, там сейчас вообще-то не берут, но я про тебя рассказала, и он обещал, только хочет с тобой вначале познакомиться. Он хороший мужик, зовут его Смелов, он простой". Это она так объяснила, что с моим пятым пунктом проблем не будет. Надо сказать, самая большая загадка государственного антисемитизма, насаждаемого в стране, заключалась в том, что никуда вроде бы не брали, но везде, особенно в исследовательских институтах, было полно евреев. Новое место не было исключением. "Половинки" и "чистокровные" составляли среднее звено ответственных исполнителей, вплоть до начальников отделов.
      Смелов оказался плотным, жизнерадостным мужчиной, лет тридцати пяти, сразу перешел на "ты" и, употребляя ненормативную лексику, объяснил мне, какой тут творится "бардак", девки (программистки) совсем обнаглели, а он не может с ними справиться, потому что ничего в этом не понимает. "Я же электронщик", - сообщил он, умолчав о главном своем "достоинстве", которое заключалось в том, что на самом деле он был пьяницей, почти алкоголиком. Смелов мне сразу понравился, широкая натура. В нем была удаль, бесшабашность и презрение к дуракам, особенно когда он выпивал. Ему были "по фигу" административные приказы или партийные распоряжения сверху, хотя сам он, естественно, был членом партии. Там, наверху, в кабинетах дирекции, со свойственной ему мужицкой смекалкой, он всегда со всем соглашался, поддакивал и улыбался начальству, а спустившись в отдел, вызывал меня в кабинет, запирал дверь и матерно обзывал их козлами и баранами. Свою главную, стратегическую задачу Смелов понимал как круговую оборону нашего отдела от сторонних посягательств и прямых врагов в лице директора и его замов. Мне такое мировоззрение было понятно и близко по духу и мы отлично сработались. Я его поддерживал, как мог, все темы велись в графике, мы с Леной "левой ногой" писали все, что требовалось. Понятно, что Смелов мной вообще не руководил, скорее наоборот. Я отвечал практически за всю тематику отдела и часто говорил ему, что следует, вернее, чего не следует делать, как вести политику.
      Он любил рассказывать истории, причем никогда нельзя было с уверенностью сказать, что правда, а что откровенный вымысел. Раз он рассказал, что как-то, - ну как бы это мягче выразиться, - сексуально общался со стюардессой в подсобном помещении во время полета на высоте десять тысяч метров над уровнем моря, что, видимо, является неофициальным рекордом Гиннеса. Я захохотал, а Смелов обиделся, видимо сам в это свято верил. В другой раз на мой суд был представлен настоящий детектив о том, как когда-то в Сухуми, во время отдыха, Смелов познакомился с начальником морского порта, с которым они долго пили, а затем тот повел его на экскурсию на турецкий корабль, задержанный пограничниками. Осматривая капитанскую каюту, Смелов обнаружил там два мощных кондиционера, которые охранники по доброте душевной "уступили" ему за бутылку и которые он еще за две бутылки переправил в Москву. Звучит ничуть не правдоподобнее, чем заоблачная любовь стюардессы, однако кондиционеры "Дженерал Электрик", которые тогда в Союзе ни за какие деньги нельзя было достать, я обнаружил в нашем вычислительном центре. Так что сами понимаете, Смелов был человеком
      смелым.
      Антисемитизм в стране был, как всегда, в разгаре, но через некоторое время я устроил на работу моего безработного друга Юрку Мостового, а затем как-то образовались еще Леня Дворкин и Гриша Гринблат. Создавалось впечатление, что Смелов в своем отделе разводил евреев "на расплод", единственной русской программисткой оставалась Лена. Причем у нас на корню не было, отсутствовал, как класс, так называемый "забитый еврей", наоборот, все были молодыми, веселыми, задиристыми и никого не боялись. Парадокс страны Советов! Через некоторое время, перезнакомившись и подружившись со всеми, кто этого заслуживал, я стал себя чувствовать в институте, как рыба в воде. У нас начали собираться. Потянулись люди поговорить, поиграть в шахматы, обсудить все на свете.
      Леня, физически невероятно сильный, - он при мне поднимал двухпудовую гирю раз сорок, - в свое время чемпион Украины по классической борьбе среди юношей, был самым добродушным и ответственным, он хотел написать диссертацию, поэтому все время был чем-то занят.
      Юрка Мостовой тогда занимался йогой, либо голодал, либо ел сырую капусту и грецкие орехи, кроме того, стоял на голове и был крутым интеллектуалом. Он первым был в курсе всех стоящих культурных событий, давал читать то, что еще никто не видел, имел миллион друзей и знакомых, был похож на Коровьева из "Мастера и Маргариты", даже клык торчал, плевать хотел на чужие мнения, был предельно резким, насмешливым, но очень нежным со своими друзьями.
      Гриша то появлялся, то исчезал, он был деловым. Бывший футболист, он обладал волей и присутствием духа. Как-то с ним произошла неприятная история, он летел с женой на самолете и вдруг что-то случилось. Резкий шум сзади, стало холодно в салоне. Все заволновались. Выскочила стюардесса, увидела что-то такое в хвостовом отделении, от чего у нее глаза на лоб вылезли. Жена его, Ира, вместе со всеми стала кричать, впадать в истерику, а Гриша спокойно гладил ее по руке и объяснял, что все будет хорошо. И не оглянулся! Вот это меня поразило до глубины души. "Зачем расстраиваться, может, мы летим уже без хвоста. Сделать ведь я ничего не могу", - объяснил он мне. Оказалось, открылся люк, который с трудом, набрасывая на него веревку, экипаж все же закрыл.
      Иру, его жену, я как-то в компании рассмешил до такой степени, что у нее от смеха полились слезы, потом она хохотала и плакала одновременно, потом тушь для ресниц попала ей в глаза. В общем, еле-еле ее из этого состояния вывели, но с потерей внешности - глаза красные, лицо распухшее, без косметики. Гриша посмотрел на нее и спокойно так мне говорит: "Зачем ты изуродовал мою жену? Что она тебе плохого сделала?", на что мне оставалось только недоуменно пожимать плечами. Выдержанный человек, ничего не скажешь.
      В отделе всегда было весело и азартно. Приходили курить симпатичные барышни из других отделов, а некоторые даже приглашали к себе на чаепитие. В какие-то моменты собирались и устраивали блицтурнир по шахматам. У меня в то время был сильно развит дух дальних странствий, который можно было удовлетворять посредством командировок. Смелов легко подписывал любые направления. Все ездили куда хотели, но самой удивительной для меня была одна поездка в Армению, даже не сама поездка, а как я это организовал. Дело было так. Иду я как-то по институту и встречаю своего приятеля Юру Перельцвайга у приемной директора, он помахивает только что подписанной командировкой. "Куда едешь?" - спрашиваю автоматически, а он мне: "В Цахкадзор!". Это горнолыжный курорт в Армении. Я обалдел. "Как же тебе подписали командировку на курорт? Там ведь ни газа, ни промышленности нет", - удивляюсь, а он на меня тоже удивленно смотрит. "Там конференция молодых ученых и специалистов собирается. Уже три месяца объявление висит". Спрашивается, кто эти объявления читает? И никто не сказал, не предупредил, друзья называются. "Я тоже хочу", - говорю, а он смеется. "Неделю назад был крайний срок подачи тезисов доклада в секцию. Опоздал ты!" "Посмотрим, - отвечаю. - Вскрытие покажет!" Это у меня такой юмор. Бегу в свой отдел, звоню ученому секретарю, узнаю, какие есть секции. Он мне отвечает, но тоже говорит, что уже поздно. Сговорились они все, что ли? Выбираю у себя подходящую работу, пишу к ней тезисы и к отдельской секретарше, а она делает вид, что занята. "Марина, ты хочешь, чтоб я в Армению поехал? Скажи честно, да или нет?" Через двадцать минут с напечатанными тезисами сижу у Гандкина, председателя секции, моего шахматного партнера. Он прочитал. "Важная тема. Придется для тебя сделать исключение", - говорит и включает меня в список. Короче, еще через полчаса я махал перед носом Перельцвайга подписанной командировкой. Не имей сто рублей, а имей сто друзей!
      Институтская жизнь неслась галопом, подпрыгивая на ухабах, каждый день происходило что-то новенькое, скучно не было. Однажды черт меня дернул первого апреля всех разыграть. Настрой такой появился. "Жертвами" стали, естественно, мои друзья. Утром у входа в институт я повесил объявление, что, мол, имеются билеты на просмотр фильма "Сладкая жизнь" Феллини. Билеты можно получить у Володи - и внутренний номер его телефона. Володя - это мой ближайший друг уже много лет, сколько времени мы с ним обсуждали окружающий мир, сосчитать нельзя. Он самый умный человек, с которым мне в жизни удалось познакомиться, хотя видел я многих, перед ним даже Юрка, у которого вообще не было авторитетов, пасовал. Если бы не Советская власть, он был бы академиком. В шестнадцать лет закончил школу с золотой медалью, в двадцать Мехмат, в двадцать три - кандидат физико-математических наук. Полгода искал работу - никуда не брали, и в конце концов случайно устроился заниматься газовыми проблемами. Это о Володе, чтоб было ясно, что он собой представляет. Он зав. сектором, человек ответственный, обычно тихо сидел в своем маленьком кабинете и работал или писал статьи в солидные математические журналы и никуда не лез - не любил быть на виду, но к нам в отдел заходил регулярно. В этот исторический день к нему позвонили все, даже
      председатель месткома, и все хотели билеты. Он был в шоке. Вначале даже не понимал, чего от него хотят, потом начал отвечать, что билеты кончились. Сотрудники нервничали, заходили лично переговорить, требовали объяснений, ведь скандально известный итальянский фильм "Сладкая жизнь", хотя и получил главный приз на московском кинофестивале, был запрещен к показу, поэтому неудивительно, что, привлеченные сладкой жизнью, люди, как мухи, слетелись за билетами, забыв про все, даже про "первое апреля". В какой-то момент, не выдержав образовавшегося вокруг него ажиотажа, бесконечных требований, а затем и обвинений, Володя сбежал из своего логова, спустился к нам в ВЦ и, после моего "невинного" вопроса о лишнем билетике, неожиданно ткнув в меня пальцем, коротко сказал: "Твоя работа! Больше некому!"
      Вторым был Леня. У него была постоянная, неразрешимая жилищная проблема. Он жил с семьей в коммунальной квартире с еще одной соседкой, которая их "доставала", не мог найти обмен и периодически об этом говорил. Первого апреля я явился, потрясая маленькой бумажкой, как будто оторванной с объявления, на которой был написан городской телефон его институтского товарища Виктора. "Леня, я нашел для тебя идеальный вариант обмена. Там написано: "Срочно". Звони сейчас же", - воскликнул я. Леня посмотрел на бумажку безумным взглядом и, ввиду того, что в нашем отделе городского телефона не было, побежал звонить двумя этажами выше, к... Виктору, то есть он хотел позвонить на тот телефон, с которого говорил. Поистине, человек в остром состоянии готов творить любые безумства. "Там все время занято!" - через четверть часа сообщил он, вернувшись. "Позвони из бухгалтерии, - предложил я. - Нельзя упускать такой шанс". Бухгалтерия соседствовала с нами, и мы иногда пользовались их телефоном. Леня позвонил и сразу дозвонился. Попросил Виктора. Я стоял в дверях и наблюдал за происходящим. "Я к вам звоню насчет обмена", - начал он, слегка запинаясь и явно волнуясь, на что с другой стороны провода раздался удивленный голос его друга, с которым Леня разговаривал по внутреннему телефону раз двадцать в день: "Леня, ты что, с ума сошел?" Никогда в жизни я не видел, чтоб у человека так резко менялось выражение лица. Я убежал так быстро, как только смог. Хорошо, что Леня был отходчивым, иначе бы он меня убил.
      Жертвой для самого "кровавого" розыгрыша послужил Валя Гользберг, похожий на киноактера Дастина Хофмана. Он был способным, страшно обаятельным, любимцем всего института, кандидатом наук и все время попадал в непонятные истории, ему удалось даже дважды жениться на своей собственной жене. Мы как-то, для смеха, статью написали, где авторами были: Гринблат, Гользберг и Гринберг. Ему всегда с нами не везло. Он сидел в одной комнате с двумя тонкими красотками, я им даже когда-то написал: "У Лены и Зины талии, как у Мазины в Италии". Мы там часто пили чай, и я однажды принес какой-то примитивный тест, ну, такой вопросник, с простенькими вопросами типа: "Подаете ли вы милостыню на улице? Любите рассказывать о себе?" и так далее. Во время проверки все получились приличными людьми, "прогрессивными интеллигентами", а Валя получился "идиотом". Все начали хохотать, а Валя - покрываться красными пятнами. Сразу после этого мне удалось выиграть у него в шахматы три раза подряд, что дало серьезный повод громко объявить, что тест оказался на удивление верным. Он опять расстроился.
      В общем, понятно, что Валю любили все.
      У Вали была одна черта, над которой мы больше всего потешались, - он боялся. Он боялся вещей, о которых никто из нас даже не думал, например, что его выгонят с работы, кроме того, он боялся щекотки. Страшно. Поэтому его иногда щекотали. Он любил к нам приходить, его тянуло в наш отдел, как магнитом, но в самый разгар разговора, который, кстати, мог продолжаться неограниченное время, вдруг смотрел на часы и строго говорил себе: "Надо идти работать, а то меня выгонят из института". В общем, первого апреля я напечатал фальшивый приказ, который, предупрежденный мною Смелов с улыбкой подмахнул, и повесил его на доску объявлений нашего отдела. Приказ гласил: "Во время работы на "Минске-32" Валентин Гользберг стер МОЗУ. За это гражданина Гользберга от работы на ЭВМ отстранить и поставить вопрос о компенсации ущерба. Дата - 1 апреля. Подпись начальника отдела". Расчет был на то, что Валя на машине работал, как пользователь, и не знал терминов, хотя любой программист понимает, что перед работой стирается или обнуляется оперативная память - МОЗУ, это обычное действие, производящееся автоматически. "Меня не пускают на машину, - сказал мне озабоченный Гользберг. - Что случилось?" "Прочти приказ, - коротко ответил я, - ну, ты, Валя, даешь! Зачем ты стер МОЗУ?" Он всерьез испугался, он не знал, что такое МОЗУ. В его глазах сразу появились судебные иски на огромные суммы. Хотя меня разбирал смех, говорил я с удивленно-сострадательными нотками в голосе, подчеркивая всю серьезность его положения. "Я клянусь, - трагическим шепотом, покрываясь красными пятнами от страха, пролепетал он, вникнув в суть приказа, - я ничего не стирал! Ты мне веришь?" Можно было, конечно, сказать, что это неправда, что, хоть я и друг, но уверен, что он все-таки стер МОЗУ, а потом, после длинной паузы добавить, что и все остальные поступают так же, но посмотрев на выражение его лица, я решил, что это шутки с огнем, и пора прекращать. "Успокойся, Валя. Это шутка. Понимаешь, просто шутка. С первым апреля тебя", - сказал я, сорвал приказ с доски объявлений и разорвал его на мелкие клочки. "Видишь, ничего не осталось", - добавил я, чтоб его успокоить. "Что ты делаешь? - закричал он в ужасе. - Зачем ты порвал приказ? Теперь все подумают, что это сделал я!" В его глазах было отчаяние. Потребовались дополнительные усилия для приведения его в чувство, хотя потом, когда я его уже "откачал", он начал нагло утверждать, что все понял с самого начала и просто мне подыгрывал.
      Больше я никого не разыгрываю. Такое "первое апреля" было у меня в первый и в последний раз в жизни. Хотя для полноты картины должен сообщить, что мне однажды тоже перед отъездом в командировку вместо арбуза, который меня просили привезти из Москвы, завернули в газету нашу отдельскую двухпудовую гирю. Я чуть руку не оторвал, когда сумку с "арбузом" схватил, а приехав на место, обнаружил в своем портфеле полную пачку пустых перфокарт, килограмм на пять. "Эти бандиты с ЭВМ", - так нас любовно звали в институте. При этом все темы, работы выполнялись в срок и качественно, я сам за этим следил.
      На фоне созданного им еврейского отдела, с самим Смеловым была проблема, он был не всегда управляем, иногда его заносило. Мы честно старались его сохранить, прикрыть от всевозможных неприятностей и происков начальства! Но ничего не помогло. Не сохранили! Случилось это так. Во время ежегодного отчетно-перевыборного собрания, на котором обязан присутствовать весь актив, Смелов был, мягко говоря, не в кондиции, а если грубо определить его состояние, - он был пьян. Не падал, конечно, но лицо красное и потребность всем пожимать руки, шутить и смеяться. Пускать его на собрание было опасно, но и не пускать нельзя. В общем, решили, что ребята возьмут его под руки, посадят в зале, а со Смелова взяли клятвенное обязательство, что он будет молчать, как рыба. Поначалу все шло хорошо, директор института выступает, что-то там говорит. Смелов сидит на месте, мутным взглядом смотрит вперед, но кто знает, что он там видит. С одной стороны Леня, с другой Гриша, контролируют и страхуют, на всякий случай. И вдруг директор пошутил. В зале засмеялись, оживление прошло по рядам. Ну посмеялись и успокоились. Прошло минут пять, директор зачитывает с листа какие-то финансовые показатели, в зале тишина. И тут, как писали классики, "в толпе раздался одинокий смех"... Смелова. До него дошло! Ну, все, естественно, посмотрели на него. "Ну, дает! Ну, циркач!" - громко смеясь и поворачиваясь в разные стороны за поддержкой, неожиданно провозгласил он на весь зал. Ребят он застал врасплох, хотя они сидели рядом, но ничего поделать не смогли. Никто больше не засмеялся. Это было не смешно. "Чаша упала. Упала чаша. Что ж ты, дура, опростоволосилась, и вода течет, точно манная каша", - сказал когда-то поэт, пародируя Маяковского. Смелова мы потеряли! Несмотря на то, что в институте к нему неплохо относились, его уволили в тот же день, "по собственному желанию".
      Через много лет я случайно встретил его в метро, оказалось, что пить он перестал, женился и работает начальником вычислительного центра, чему я был крайне рад, хотя, справедливости ради, нужно признать, что кураж свой, "удаль молодецкую" он потерял и стал обычным совслужащим.
      Природа не терпит пустоты - вскоре у нас появился новый начальник. Гоголь все-таки гениальный писатель: если Смелов чем-то походил на Ноздрева, то Саша был типичным Маниловым. Он был кандидатом технических наук, высоким, с копной седых волос, очень прилично играл в шахматы и не был антисемитом, - это положительные качества, но еще он был членом партии, считал себя частью управляющего аппарата, ничего не понимал и не хотел понимать в деле, был патологически ленив и безволен до безобразия. Характерная черта - Саша по всем внешним параметрам видный мужчина с голубыми глазами, а женщины его не любили, относились, как к пустому месту. Женщины - они характер любят, чтоб личность за мужчиной просвечивала. Больше всего Саша страдал на работе от отсутствия занятий, а попросту говоря, от скуки. Например, такая сцена. Время одиннадцать, обед у нас начинается в двенадцать. Саша сидит за своим столом, напротив меня, и читает газету. Наконец, смотрит на часы, вздыхает и говорит:
      - Давай сыграем в шахматы.
      А я в это время пытаюсь понять, почему моя программа не работает. По распечатке ползаю, перфокарты с исходной информацией тасую, хочу ошибку найти.
      - Занят я сейчас, - отвечаю. - Программа не идет.
      Он смотрит на меня с недоумением.
      - Потом доделаешь, - говорит равнодушно. - Какая проблема?
      - Не могу. Понять хочу, в чем тут дело, - отвечаю, не отрываясь от распечатки.
      Он ждет минут пять, мается, потом не выдерживает.
      - Ну, я расставляю.
      - Погоди, - говорю, - не могу я бросить все на полдороги, бесит она меня, нужно закончить.
      Тут Саша не выдерживает и произносит историческую фразу, вошедшую в анналы:
      - Послушай, ты просто погряз в работе!
      Это, прошу учесть, так мой непосредственный начальник меня отчитывает и от дела отрывает.
      - Кончай, - говорит, - немедленно. Твое время уже идет, - добавляет он и демонстративно пускает шахматные часы, стоящие рядом с шеренгами расставленных фигур.
      Единственное от него спасение - занять общественной работой. Чтоб бегал по институту, в партбюро заседал, что-то там обсуждал, "картофельные" списки составлял. Это он любит: во-первых, на виду, а, во-вторых, главный. Я его сначала, по наивности, пробовал учить программированию, так он после двух занятий отказался наотрез.
      - Зачем это мне, в самом деле?
      И действительно - зачем? И так все было в порядке. Подпольная кличка у него была "Альхен" - "Голубой воришка" из Ильфа и Петрова, который воровал, а потом краснел. Это Гриша его так прозвал, ненавидел он его за мягкотелость, считал слюнтяем, слизняком и, как потом выяснилось, правильно считал. С Сашей было много смешных историй, вот, например, одна из длинного списка.
      Заходит как-то Саша в комнату, по лицу видно, расстроенный. Помаялся немного, потом делает мне знак: "Пойдем, покурим на лестницу". Это у нас было место для секретных разговоров, чтоб никто не подслушал. "Глупость я, по-моему, сделал", - говорит. "Что случилось?" - спрашиваю.
      - Понимаешь, встретил я сейчас нашего секретаря партбюро, пристал он ко мне, чтоб я написал, как Гандкин во время игры в шахматы "поливал" наших министерских начальников, называл их безграмотными баранами. Я ему про это когда-то рассказал, а теперь он пристал, как банный лист. Напиши и напиши. Ну, я и написал, а теперь чувствую, что-то не то сделал. Ты как думаешь?
      Любимое занятие советского человека было "болеть" за общее дело, за отрасль, страну, поэтому разговоры о нерадивости более высокого начальства (но ни в коем случае - не высшего!), которое мешает экономическому прогрессу, были необыкновенно популярны и поднимали говорящего с уровня "винтика в системе" до мыслящего интеллигента.
      - Саша, - слегка оторопев, говорю я ему, - с тобой же после этого никто в институте в шахматы играть не будет. Гандкина из начальника отдела выгнать хотят, компромат собирают. Ты что, не понимаешь?
      - Не подумал, - соглашается он удрученно. - Пойду, попробую забрать заявление обратно.
      Через полчаса возвращается вконец убитый.
      - Не отдает! Еще высказал мне, что веду себя непринципиально. Посидел немного потом махнул рукой.
      - А, ладно, обойдется! Чего переживать, здоровье дороже!
      В этом весь Саша. Альхен и есть, "Голубой воришка". Но, если откинуть отсутствие моральных устоев, был он улыбчивым, незлобным человеком и никому особенно не мешал. Другая история, произошедшая с ним, в которую я даже оказался втянутым, - просто роман с продолжением. Приходит как-то Саша на работу, мнется, потом мне рассказывает:
      - Влип я в историю, не знаю, как из нее выбраться. Был как-то в компании, встретил женщину, она секретарь Общества рационализаторов и изобретателей по нашему министерству. Там выпивали, в общем, разошелся я, наобещал ей с три короба, сказал, что начальник крупного вычислительного отдела и все мы можем посчитать, любую систему сделать, а она рассказала об этом заместителю министра и ко мне, с ножом к горлу, мол, давай, делай. Не знаю, как от нее избавиться. Может, поедешь, посмотришь, что им там нужно? Наверное, ерунда какая-то. Не в службу, а в дружбу.
      А мне что, мне интересно.
      - Конечно, - говорю, - посмотрю. Не волнуйся, сделаем.
      Приехал я туда, а там отношения между людьми, как в обкоме партии, как его в кино показывают. "Вам что, товарищ?" - это так она меня встретила. На меня пахнуло духом двадцатых, Смольным, "Лениным в Октябре" и еще черт знает чем. Ну, я сразу начал юродствовать: "Товарищ Помолов вызвал меня и сказал: "Товарищ Гринберг, поезжай к товарищу Матвеевой, и выясни, что наши товарищи могут сделать для их товарищей"". Произнес я эту ахинею и жду смеха, а смеха нет, норма это, так там люди общаются. "Садитесь, товарищ", - говорит спокойно. Я поначалу в это даже поверить не мог, но вот она, женщина, сидит передо мной, прическа волосок к волоску, вся официальная, подтянутая, как фашистка из "Семнадцати мгновений весны". Первый раз в жизни, видать, забрел я в такую ответственную структуру, не сразу сориентировался, а на дворе конец семидесятых! Советская идеология уже на ладан дышит. "Страшно далеки они от народа, - подумал я тогда чужие мысли. - Оторвались безнадежно".
      Сделал каменное выражение лица и слушаю товарища Матвееву сосредоточенно, а она мне объясняет, что наше министерство хочет идти в ногу со временем и поэтому требуется им информационно- поисковая система для газовой отрасли. "А сколько у вас регистрируется за год изобретений и рацпредложений?" - спрашиваю. "От десяти до двадцати", - отвечает она, не моргнув глазом. "Так ведь их можно на пальцах посчитать, рук и ног как раз хватает", - говорю с удивлением. Она хотела было вспылить, даже сказала: "Что вы себе позволяете?", но я смотрю твердо и в глазах у меня вырисовывается формулировка: "Обманом народа занимаетесь?!". В общем, сломалась она в конце концов, человеческим языком заговорила, начала объяснять, что кто-то там кому-то обещал, поэтому в план включили, и теперь уже нет выхода, нужно сделать и на ближайшей коллегии министерства доложить. Смотрит на меня просительно, волнуется. Жалко мне ее стало, в сущности, женщина привлекательная, хоть и функционер. Написал я ей систему, красиво получилось, таблицы серьезные, всякие показатели, экономические эффекты суммируются.
      Напомнило мне это случай один. Как-то были мы в крупном научно-исследовательском институте, ИАТе, на семинаре, и встретили там знакомого, он подводит нас к большому красочному стенду в вестибюле и говорит, показывая на цифру экономического эффекта: "Моя цифра! Одни "демагоги" предлагали пять миллионов написать, другие два, а я сказал - три миллиона четыреста тысяч. И все сразу согласились, поняли, где истина, - добавил он с кривой улыбкой, имитируя гордость от того, что его мера абсурда победила. - Так что это моя цифра!" Все это вместе называется социалистической экономикой, когда невозможно понять, что на самом деле происходит. Была такая справедливая фраза: "Советская власть тратит огромные деньги, чтоб скрыть информацию от народа, а потом еще большие деньги тратит на то, чтоб узнать, а что же люди на самом деле думают".
      Мне тогда казалось, вроде все, закончил, благодарности получил, устные конечно, передал товарищу Матвеевой программу, инструкцию, ан нет. Осталась последняя точка над i, попросил меня Саша с ним на коллегию в министерство поехать, сам боится, вдруг какие-нибудь подробности потребуются, вопросы к разработчику возникнут. В результате отправились в министерство вдвоем, он как ответственный исполнитель проекта, а я как "умный еврей" при большом начальнике. Смотрится неплохо, по крайней мере естественно, всегда так было.
      Меня тогда интересовало, где в Советском Союзе решения принимаются,
      потому что когда скандал какой большой или международный, то ответственных найти практически невозможно, а тут представился случай посмотреть на функционирование одного из высших органов власти своими собственными глазами. Интересно. В результате был разочарован. Замминистра, с холеной партийной прической, как будто только из парикмахерской, похожий на говорящего попугая, никаких решений не принимал, все время был хмур и чем-то недоволен, характер показывал. Почему-то наорал на товарища Матвееву публично, несправедливо и грубо. Ну и нравы у них там, наверху! Шкуру нужно иметь слоновью, иначе в советском чиновничьем мире не выжить. Я бы любого давно послал куда подальше, а она терпит, вся пунцовая стоит, голову опустила и терпит, значит, есть что терять, если такое унижение принимает безропотно. Пайки продовольственные, квартиры ведомственные, оклады персональные или еще что? Дороги, которые мы выбираем, - это и есть судьба, кто едет в первом классе - платит дороже. Человек всегда может сказать: "Нет!" В любой ситуации. Я проверял на собственной шкуре. Вся наша жизнь - это наши решения. Не на кого сваливать.
      Систему мою приняли, и наше министерство наконец пошло в ногу со временем, считает от десяти до двадцати не на пальцах товарища Матвеевой, а на ЭВМ, так что в результате все остались довольны, я же укрепился в своем прежнем мнении, что, как пел когда-то Высоцкий, "мне туда не надо". Впрочем, следует уточнить, что никто меня "туда" и не звал. Кстати, когда один мой давнишний друг, Вовка Степащенко, попытался сделать серьезную министерскую карьеру, то на определенном этапе ему стала сильно мешать украинская фамилия! Я такого даже представить себе не мог. Причем все остальное у него было в порядке, характеристика, как у Штирлица, - русский, высшее образование, в партию вступил, спортсмен, да и в шахматы играл по первому разряду. Вот такие тогда свирепствовали чиновничьи законы, так что работа "наверху" тоже была не сахар, - то, что он рассказывал, нормальному человеку выдержать было невозможно.
      Полагаю, что с моим начальником Сашей все ясно, хотя, забегая вперед, хочу сказать, что предал он меня в конце концов. В самый ответственный момент сломался и сдал со всеми потрохами. Конечно, ничего удивительного тут нет, это прямо вытекает из его характера, но я такого не ожидал. Тяжело, видимо, это ему далось, непросто, но факт остается фактом. Когда после всех лет, что мы с ним проработали, в один момент человек, для которого я так много сделал, становится личным врагом, перечеркивает все прошлое, - это, согласитесь, кого угодно удивит. Тот, кто читал "Еврей Зюсс" Фейхтвангера, может, помнит, как героя предали, унизили и как он за себя постоял, отомстил адекватно. У меня было очень похоже. Историческая эстафета. Я тогда Саше прямо сказал, почти как Талейран Наполеону: "Это больше, чем преступление. Это - глупость! И ты за это поплатишься!", а он мне на это: "Каждый выбирает свою игру". Он думал, что сильнее, что за его партийными плечами вся страна, но я ему доказал обратное. Причем, если б он ко мне по-человечески подошел, сказал, что, мол, сломали его, не может из-за меня с начальством ругаться, партийное руководство недовольно, разве я б не понял? Он на отношения наши наплевал, даже стал ко мне на "вы" обращаться, отстранено, по принципу - "ненавижу того, кому подлость сделал", потому что нужно ему было в собственных глазах оправдаться. Понять я его понял, а простить - не простил.
      Но это все потом, а пока мы жили нормальной, веселой жизнью, которую несколько портил общественный идиотник, однако в описываемое время к нему уже все привыкли и относились, скорее, с юмором. Например, встреча иностранных дружественных делегаций на Ленинском проспекте, где у нашего института было три пронумерованных столба, около которых все сотрудники без исключения должны были стоять пару часов, ожидая проезд правительственного кортежа, махать флажками двух стран и изображать собой массовость и любовь к посланникам из Индии или Польши. Для этого мероприятия все снимались с работы по сигналу из райкома. Я обычно отстаивал положенное где-нибудь в сторонке, пытаясь проанализировать, "против кого мы сейчас дружим".
      Кроме того, в научно-технических институтах присутствовали сельскохозяйственные работы. Колхоз, вернее, работа в колхозе, была неотъемлемой частью жизни любого советского человека. Весной и осенью набат в лице парторганизации призывал горожан войти в бедственное положение села и помочь. Тогда во взаимоотношениях города и деревни существовал один неразрешимый вопрос: где больше пьют? Никто не мог внятно и, главное, доказательно поддержать случайные мнения, которые всем приходилось слышать, поэтому вопрос, на мой взгляд, остался открытым, причем лавры первенства всегда передавались конкуренту. Фразы "У нас-то ладно, но как в городе пьют! Все вытрезвители переполнены" и "Село окончательно спивается! Там даже школьники младших классов регулярно выпивают" имели одинаковую популярность и укоренились, соответственно, среди населения сел и городов.
      Основная масса трудящихся горожан безропотно соглашалась на двухнедельную барщину, особые случаи "давили" общественные организации. Как-то раз я вместе с остальными колхозными отказниками подвергся "выкручиванию рук". Происходило все это коротко и жестко, по четкому алгоритму. Например, женщина не может ехать в колхоз, - не с кем оставить ребенка. "Это не причина, - объявляла комиссия, - вы же ездили в командировки". Я стоял в коридоре, наблюдая за происходящим. В кабинет, где заседала комиссия, вызывали по одному, и люди через несколько минут выскакивали оттуда, как из парилки, красные и потные. Всех "ломали", никакие доводы не работали. Что сказать, я не знал; кроме того, что ехать не хочется, никаких свежих идей не было. Вошел последним. Всех сидящих за столом членов комиссии я отлично знал. Люди как люди, но сейчас, в этот момент, они были единым целым, суровость исполнителей приговора лежала на их ответственных лицах, это была скала, стена, неприступная Брестская крепость.
      - По какой причине вы отказываетесь ехать в колхоз? - задали они стандартный вопрос и тут меня осенило. "Эврика! Я нашел!"
      - Я не могу, - сказал я сдержанно.
      - Почему? Назовите причину.
      - Я не могу, - повторил я.
      Так повторялось раз за разом, неинтересно и монотонно проходила эта партия в пинг-понг, на любой вопрос они получали один и тот же ответ: "Я не могу". События никто не форсировал, а я с постным выражением лица играл только в глухой защите. Наконец они остановились. Оказалось, что отсутствие причины - это самая убийственная причина, железный довод, который невозможно опровергнуть.
      - Наверное, что-то серьезное, - полушепотом обменялись между собой члены комиссии, и в колхоз я не поехал.
      Понятно, такое удается только раз в жизни. Колхоз - это оторванный мир. Через несколько часов езды на автобусе попадаешь в другую цивилизацию. Там все ходят в телогрейках, как будто другой одежды не существует, вода и удобства на улице, как будто человечество еще не открыло водопровод и так далее. Наш подшефный колхоз был на Оке. Когда я попал туда впервые, то увидел сказочную красоту, - голубую гладь широкой, спокойной реки, заливные зеленые луга, березовые рощи и очень большое, такое, которого никогда не увидишь в городе, небо. Светило теплое весеннее солнце, богатство природы обступало нас со всех сторон.
      - Возьмите топоры и нарубите березовых веток, - сказал хмурый бригадир в старой телогрейке и заляпанных глиной резиновых сапогах.
      - Зачем? - спросил я, так как не хотелось портить красоту.
      - Коров кормить, - с отвращением ответил бригадир и, вкрапливая смысловые слова в поток мата, объяснил, что корма кончились еще месяц назад.
      Я, сугубо городской житель, и не подозревал, что коровы едят березовые ветки. Лоси вроде да, видел как-то по телевизору, а коровы не знаю, хотя если они очень голодные, то все возможно. Через пару дней нас перебросили на другую работу и я понял первопричину коровьего голода. Задача была - очистить птичник от метрового слоя помета, вернее, сломать деревянные перегородки, делящие всю внутреннюю площадь большого помещения на маленькие загончики, где ранее находилась птица. Сам птичник был странным. Железобетонное сооружение метров шесть высотой, с раздвижными дверями-воротами, через которые потом, после того как мы внутри сломали все перегородки, спокойно въехал бульдозер и вывез весь помет наружу. В углу обширного помещения громоздились непонятные, "марсианские" механизмы из ржавеющего железа.
      - Что это? - спросил я у бригадира. - На птичник непохоже.
      - Это цех комбикормов. Три миллиона заплатили, ни дня не работал. Некомплект. Судились с заводом долго, а потом наш директор приказал сделать тут птичник, чтоб помещение не пропадало.
      Странно? Нет. Единственный вопрос, который при этом возникает: как такая система хозяйствования так долго просуществовала? В конце концов мне надоела роль Геракла, чистящего Авгиевы конюшни, и я оттуда уехал, причем в последний момент осознал, что раз я на Оке, то можно заехать в город Пущино, где отдыхали мои близкие друзья. Главное - принять решение. На попутке добрался до ближайшей пристани, но там выяснилось, что по Оке теплоходы не ходят. Вообще отменили. Из-за экологии. Только вплавь можно или на лодке с веслами. Что делать? Вижу у причала, чуть в стороне, небольшой военный корабль стоит, торпедный катер, на нем моряк копошится, не в форме, но тельняшка видна. У меня тогда был принцип: "Свои проблемы обсуждать со всеми". Подхожу.
      - Как до Пущина добраться? - спрашиваю.
      - Мы через десять минут выходим! Нам по пути.
      - Возьмете? - затаив дыхание, спрашиваю.
      - Конечно. Пара бутылок, и ты с нами, - говорит и смеется одновременно, хороший парень, сразу видно.
      Я бегом за водкой, вверх от пристани, магазин искать. "Только бы без меня не уехали", - единственная мысль. Вернулся, они еще стоят, только зашел на борт - отчалили. Ждали меня, не обманули. Корабль весь железный, мощи невероятной, скорость - дух захватывает. Люди спокойные, самодостаточные, без суеты, главное, благожелательные, все мне показали, рассказали, обедом накормили, водку вместе выпили. Красота. Идем по Оке, воду рассекаем. Команда - три матроса и капитан, который объяснил, что с катера сняли вооружение и используют его теперь геодезисты. В капитанской рубке вместо дворников на стеклах обтюратор вращается со страшной скоростью, с иллюминатора капли дождя сбивает. Я такого никогда не видел. Часа через четыре подошли к Пущину. Капитан ухарски развернул катер поперек реки и на полном ходу, с размаха, въехали мы носом на местный пляж, видимо, очень удивив тех, кто там сидел. Спустили мне трап, я оглянулся в последний раз на корабль, помахал рукой капитану и команде и подумал: "Как неожиданна и прекрасна жизнь!" Молодой тогда был, все мне было удивительно. Пришел к друзьям, рассказываю, что на военном катере приплыл, а они не верят, смеются. А как доказать? Но Пущино - город особый, через пару часов пришел отец Алика, он большой ученый, физик, и сообщил последнюю новость: "В городе произошла невиданная история. Какой-то незнакомый человек высадился с торпедного катера прямо на местный пляж". Сцена была, как из "Ревизора". Тут уж я хохотал, глядя на их лица.
      Там, в Пущине, правда, в другой раз, я совершил единственный в своей жизни безусловный поступок - девочку спас, вытащил из воды, когда она уже тонула, но это так, к слову. О Пущине следует рассказать подробней, интересное место. Задумано оно было как подмосковный научный центр, где ученые будут работать и жить. Природа вокруг замечательная, снабжение особое, чтоб в Москву быстро добраться, построили даже вертолетные стоянки, правда, до самих вертолетов дело не дошло. Ну и к чему это привело? Представьте себе, люди работают в одном месте, после работы идут в те же магазины, а потом в те же жилые дома, которые институты построили для своих сотрудников. Все время одни и те же лица, посторонних нет. Все тебя знают, о любом поступке друг другу рассказывают, и ты там поселился не на месяц, не на год, - на всю жизнь. Постепенно начинает действовать на психику. А когда наука начала разрушаться, институты закрываться, зарплату по полгода не платили, вообще караул. Прописка местная, работы нет и деваться некуда. Искусственные образования - всегда нежизненны, только понимают это, к сожалению, потом! Зато какая там была гостиница! Классная! Мы как-то с детьми на зимние каникулы в ней номер сняли, в "английские шарады " играл целый этаж, человек двадцать или тридцать, - там было полно детей из Москвы, а в ресторане подавали оленину в горшочках. И все было дешево. По городу ходил единственный автобус номер тринадцать, на нем можно было проехать две остановки и солидно посидеть в детском кафе, где подавали молочные коктейли и маленькие пирожные. Отдыхать в Пущине было очень приятно.
      В наш отдел прислали подкрепление в лице Кузьмина Станислава Андреевича, нового начальника отдела. Я когда его первый раз увидел, даже удивился: то, что обычный советский начальник не Спиноза, это ясно, но человек с лицом дегенерата плюс кандидат технических наук - это уже сильное отклонение от нормы. Всю нашу анархичную команду разделили на три лаборатории, которые стали подчиняться лично Кузьмину. Он был физически очень здоровый, с большой челюстью, и часто улыбался. После первого общения даже появилась мысль: "А может, это совсем неплохо, что новый начальник полный кретин? Спокойнее будет". Вывод, как показало дальнейшее,
      был абсолютно неверным, я жестоко ошибся. Пошла у нас такая карусель, что описать невозможно. Отдел небольшой, но человек двадцать пять было - механики с ЭВМ, телетайпистки, секретарши, да и девицы разные, вроде как программистки. Жили мы всегда мирно, дружелюбная атмосфера была, по праздникам даже устаивали банкеты, общий стол с салатами и разносолами, которые обеспечивала женская половина, а спирта у нас было хоть залейся, бутыль стояла литров на двадцать, машину протирать. Это была наша внутренняя валюта, ее еще Смелов ввел, если что нужно по делу, отливали грамм сто или двести. Одним словом, хорошо было в отделе, нормально, и как быстро все изменилось. Хоть он, Кузьмин, и идиот, но интриган оказался классный. Правильно говорят, что в каждом человеке особые способности сидят, нужно только уметь их правильно раскрыть. Он сумел. Доносы друг на друга стали писать бывшие друзья-сотрудники, объяснительные, такого сроду никто не видел. Где был, по какой причине отсутствовал на рабочем месте, а он свою резолюцию - и в дело. На меня столько накопилось, что пора увольнять. Вовлекать Сашу я не хотел. Защиты просить - слабость показывать! Саша тогда больше по общественным делам хлопотал и в конфликт наш не влезал, да и не было у него такого желания, честно говоря. Все это тянулось долго, муторно и вяло.
      Понятно, что не только из боев с начальником состоит жизнь сотрудника научно-исследовательского института. Решил я как-то поехать поучиться или, точнее, погулять, на летнюю школу-семинар в Дрогобыч. Особое место. Карпаты. Горы зеленые. Красота. Юрка тоже достал приглашение через друзей. Подписываем командировки у Кузьмина, а он вдруг тоже захотел поехать с нами. Сделал копию с приглашения, вписал свою фамилию, в итоге пришлось ехать вместе, он даже послал секретаршу и она купила билеты на поезд, в одно купе. Ввиду того, что сама мысль о долгих часах, которые придется провести в его обществе, была невыносима, я на поезд опоздал, неосознанно, конечно, чистый фрейдизм. Юрка меня ждал в купе с нетерпением, выбегал на перрон, выглядывал в окно и, окончательно убедившись после того, как поезд наконец тронулся, что едет с Кузьминым вдвоем, сразу подумал о предательстве, а я потом так и не смог ему доказать обратное. Зато там, в Дрогобыче, было классно, мы с Юркой сразу поселились вместе, а Кузьмина уговорили, что, как большой начальник, он имеет право занимать отдельный номер, что он и осуществил после страшного скандала с организаторами, поэтому видели мы его редко и издалека. Игнорировали, и он нам это впоследствии припомнил.
      Если бы Кузьмин требовал дисциплины и нормальных деловых отношений, то можно было бы как-нибудь договориться. Но он был подлый человек, хотел, чтоб мы друг друга топили. Я в его игры играть не собирался: докладные ни на кого не писал, держался отстраненно, а сломать меня он не мог. Я, например, принципиально не включал его соавтором в свои статьи. Глупость, конечно, но любой конфликт - это прежде всего увлекательная игра, где удары чередуются, эмоции цветут, все настолько поглощены ведением войны с жуткой несправедливостью, чужим злом, коварством противника, что как-то забывают про источник конфликта и его цель.
      Можно ли было избежать прямого столкновения, как-нибудь более мягко себя вести? Не думаю. Привожу пример из прошлой жизни. Я всегда курил зверски, имидж у меня такой внутренний, и как-то Баська, как врач, мне говорит, что необходимо двигаться, иначе, сами понимаете. Тут заходит сосед, Алик, наш близкий приятель, и мы сгоряча решили с ним бегать по району. На мой взгляд, абсолютно бессмысленное занятие. Три раза в неделю, практически через день, он ко мне заходил, как датчанин в "Осеннем марафоне", и мы бежали. Через пару недель я почувствовал, что у меня болят ноги, по бокам, в тех местах, где они "пристегиваются" к организму. Мне объяснили, что это с непривычки. Еще через неделю я уже от боли с трудом ходил. Пришлось резко бросить эту беготню и через некоторое время я вновь стал нормальным человеком. Это к тому, что не всем подходит здоровый, правильный образ жизни.
      Может, это не очень убедительно звучит, но я много раз убеждался в том, что никто не знает, что человеку подходит, а что нет. Не знает этого даже он сам. Были у нас соседи в доме, русские друзья-приятели, Юра с Аней. Он был толстый и добродушный, очень толстый и очень добродушный. Мог два часа стоять в очереди в Гумме за сапогами для жены. Дом содержал идеально, варил, стирал. Кто-то заморочил ему голову, что нужно похудеть, и он решил - действительно необходимо. Лег в Институт питания и похудел килограммов на сорок. Вернулся стройным и красивым. После этого стал другим человеком, как будто подменили, в смысле общения с женщинами, - сорвался с катушек и начал гулять напропалую. Имидж положительного мужа сменил на противоположный. Потом вообще развелся с Анькой и исчез. Через пару лет встречаю его случайно, он такой же толстый, как был. За что боролся, спрашивается? Обрадовался нашей встрече страшно, затащил меня куда-то посидеть и рассказывает, что все у него в порядке, женился вторично, только проблема одна мучает, покоя не дает. В той компании, в которую он попал, никто не знает, каким он был в молодости, воспринимают его неверно, а объяснить невозможно. "Никто там не видел меня молодым, не понимает, кто я на самом деле", - сказал печально. Наверное, это глобальная проблема всех эмигрантов или репатриантов, если хотите, - отрыв от среды обитания. Нам ведь понятно, что мы не такие, как выглядим, а им нет.
      Поэтому логика, элементарный расчет, как сделать себе лучше, в реальной жизни не всегда работает, - эмоции глушат мозги, как динамит рыбу. Но не у всех. Меня всегда поражало, что есть очень практичные люди, с виду, может, ограниченные, но расчет у них железный. Работала у нас секретаршей молодая, розовощекая девица Марина, которая, в соответствии с рекомендацией журнала "Работница", каждый день по расписанию, в два часа дня, сосредоточенно съедала яблоко для поддержания цвета лица, и был у нее жених. Все по-серьезному, к свадьбе готовились. Как-то вечером звонит он по телефону и приглашает к себе, а она приболела, чувствовала себя неважно, потому отвечает, что приехать не может. "Может, все-таки приедешь?" - спрашивает он неуверенно еще раз в конце разговора. "Точно не приеду. Не могу. Болею я", - отвечает она, встает с постели и через всю Москву едет к нему и, естественно, застает его с другой девицей. Лишнюю фразу он сказал по телефону, вот и поплатился. Чистый расчет, помноженный на женскую интуицию.
      В конце концов наступил "момент истины" - Кузьмин приглашает меня к себе, гадко улыбается и говорит, плохо скрывая радость. "Директор вызывает. Нас обоих". Приходим в кабинет директора института Мамылева, перед ним пухлая папка с моими выговорами. Он без вступления, с ходу говорит мне: "Так работать нельзя. Вы не подчиняетесь начальнику отдела. Делаю вам последнее предупреждение. Еще одно замечание, и будем увольнять". А я посмотрел на него и подумал: "Играть, так ва-банк!" Беру со стола чистый лист бумаги, вынимаю ручку и говорю: "Зачем увольнять? Я сейчас сам напишу заявление об увольнении по собственному желанию, но при условии, если мой начальник отдела скажет, чем мы занимаемся. Без подробностей, конечно. Просто краткое содержание тем, работ, которые отдел выполняет. Своими словами объяснит, что мы делаем, зачем существуем. Если сможет, то я на ваших глазах, прямо сейчас пишу заявление". Директор наш моим словам очень удивился, но автоматически переводит взгляд на Кузьмина, мол, давай, а тот автоматически переводит взгляд... в окно. И молчит. Директор смотрит на Кузьмина, ждет и не может поверить в то, что ответа не будет. Не укладывается такой факт в его голове, - начальник отдела не знает, чем отдел занимается, это уже ни в какие ворота не лезет. Но наконец дошло, осознал. Кузьмин молчит до конца, как партизан, даже если пытать - все равно не скажет. Поднимает на меня глаза Мамылев, вздыхает тяжело и устало говорит: "Идите, Гринберг, работайте". Я говорю: "Спасибо", скромно встаю и выхожу без лишних слов. Еще не успел закрыть вторую дверь кабинета (у директоров почему-то всегда двойные двери), - слышу крик: "Ты что, не можешь выучить название тем?!" Видать, у Кузьмина "рука" очень сильная была, в смысле поддержки сверху, потому что по всем законам, писаным и неписаным, после этого разговора должны были его уволить, а так разошлись вничью, - никого не уволили. Тоже неплохо, хотя я считаю, что победил по очкам.
      Примерно через полчаса, не больше, после того разговора, вызывает Кузьмин меня к себе в кабинет и закрывает дверь на ключ. Я еще подумал: может, он бить меня собирается, совсем с ума сошел. Здоровый он битюг, но я тоже не мальчик, почти метр девяносто ростом. Со мной когда-то случай на эту тему произошел забавный. Я тогда с бородой ходил, "шотландкой". Как-то еду в метро, вдруг чувствую на себе взгляд пристальный, смотрит на меня мужичок маленький, пьяненький. Ну смотрит, и черт с ним, думаю, а он вдруг как заорет на весь вагон: "Не перевелись еще богатыри на земле русской!" Вагон захохотал, и я со всеми. Чувство юмора было у людей сильно развито, сразу поняли, что тут смешного.
      Так вот, запер он дверь, сел за свой стол, помолчал, подумал, а потом спрашивает меня грустно: "Почему вы меня совсем не уважаете?" У меня слезы из глаз чуть не полились. Пробы на нем ставить некуда, сволочь патентованная, а туда же, уважения хочет. "А за что вас, собственно, можно уважать? - слегка ошалев от такого вопроса, спрашиваю риторически. - Давайте разберемся, оценим вас по существу, по достоинству, раз такой у нас разговор зашел. Как ученый - вы ноль, это вам и без меня ясно. Как администратор еще хуже. Смотрите, что в отделе творится - сплошные интриги, доносы. Все перессорились, грызня, а вы это поддерживаете и даже вдохновляете. В деле ничего не понимаете, это факт. Разве так выглядит хороший, грамотный начальник? Мое мнение - нет! Поэтому путь один: если вы хотите моего уважения, то скажите мне, что в вас хорошего, и я вас за это буду уважать. Может, вы детей любите или животных, а пока, извините, не вижу в вас ничего достойного".
      После этого разговора "по душам", как ножом отрезало, перестал он меня замечать, травить. Отношения только официальные, ни одной докладной больше не написал. Разошлись на этом наши дороги в разные стороны, но Юрку он все-таки уволил по статье - "За систематические прогулы". В один день оформили приказ и все. Увольнение произвели резко, не учли только одного, - на всем, что делал Кузьмин, всегда лежала печать идиотизма, поэтому, когда через пару дней позвонил начальник отдела ЕГС и узнал, что Юрку уволили, то
      чуть инфаркт не получил. ЕГС - это единая газоснабжающая система страны, а Юрка делал ее оперативные расчеты на ЭВМ, и самое главное, больше никто этого делать не умел. Юрка вообще очень сильный программист, тянул всю систему, а там матрицы по размеру в оперативную память не влезали. Ну понятно, крики, вопли, не знаю, какими словами Кузьмину приватно объяснили в дирекции, что он "подставил" весь институт, но думаю, что "идиот" было самим мягким. В результате вызывает меня директор к себе в кабинет, сажает за стол и просит, чтоб я, "пользуясь товарищескими отношениями с Мостовым", поехал к нему домой и уговорил его передать систему расчета ЕГС другому сотруднику! "Конечно, за деньги. Мы ему заплатим, как за консультацию, обучение" - добавил он нервно. "А зачем увольняли?" - не удержался я. Мамылев только руками развел, ведь приказ об увольнении подписывал он сам, а объяснять мне, с чьей подачи, то есть кто такой Кузьмин, директор, видимо, посчитал излишним, ведь всего несколько дней назад мы втроем в этом кабинете собирались и все себе уяснили.
      Теперь, надеюсь, вы поняли, почему в начале повествования я назвал наших начальников дураками, - а как еще можно назвать людей, которые рубят сук, на котором сидят, а понимают, что "нарубали", только после того, как начинают падать? Кузьмина из института через некоторое время все-таки выгнали, то есть культурно предложили другое место подыскать. Такие кадры, понятно, на дороге не валяются, нашел он себе что-то. Видимо, масштабнее, крупнее, где его способностям нашлось более достойное применение, а мы все вздохнули с облегчением.
      Чтоб не создалось ложное впечатление, хочу оговориться, что выгоняли с работы при социализме крайне редко, так что приведенные случаи, это скорее исключение, чем правило, определенный гуманизм там все же присутствовал. Пугали - да, выгоняли - нет. У нас по коридору часами взад и вперед ходил странный мужчина по прозвищу "Луноход", он был тихим психом, со справкой, что-то бубнил себе под нос, но все равно работал, держали его на должности, жалели. "Пока его держат, ты в безопасности, - сказал я как-то Гользбергу, - все-таки ты более адекватный".
      Валя Гользберг на деле оказался самым адекватным из нас всех - он уехал первым. Уволился сам! Подал документы, за два месяца получил разрешение, оставил квартиру в центре Москвы, рядом с улицей Горького, и уехал искать счастье в Америке. С Валиным отъездом институт как будто опустел, по инерции я заходил в его комнату, пил чай с барышнями, но без Вали это было уже не то. Радость исчезла. Валя создавал вокруг себя светлую атмосферу. Как-то мы отдыхали вместе на юге, в Сухуми. Сказочное место было, кстати говоря, пока там танки не начали стрелять. Мы с Володей жили в одной комнате, а Валя с женой рядом, за стенкой. Наташа - женщина престижная, ей общий пляж не подходил, поэтому мы, чертыхаясь про себя, тащились по жаре лишние триста метров на пляж для иностранцев. Как-то к нам подходит переводчица, чешка, поболтать, скучно ей стало со своими французами. Поговорили про то, про се, потом посмотрела она на нас и говорит: "А что вы тут делаете, почему не уезжаете? Евреи везде хорошо живут, и в Америке, и в Европе". Валя сразу про себя решил, что это провокация (на пляже?!), побледнел сквозь загар и выдал перл: "У каждого свой час икс!" На полном серьезе, чтоб запутать врага! Я от его секретного ответа чуть от смеха не умер. Хорошо было с Валей, интересно.
      Потом уехал Гриша по такому же сценарию. Гриша меня вообще удивил. Когда он начинал у нас работать, он был молодым специалистом, хотел поступить в аспирантуру. Антисоветских настроений у него не было, хотя интерес к "специальной" литературе, которую я ему время от времени приносил, был. После "Эксодуса" он "созрел", сказал, что жить в этой стране нельзя, и попросил сделать ему вызов. Получив нужные бумаги, на следующий день уволился, подал документы в ОВИР и уехал осуществлять безграничные возможности в Америке. Без колебаний, без проволочек. Решил и сделал, причем там со временем он действительно сильно разбогател, так что, видимо, чувствовал, за чем едет.
      Потом Юрка Мостовой, который на моей свадьбе всерьез доказывал Баське, что ехать никуда не нужно, потому что в культурном отношении весь остальной мир, по сравнению с Москвой и Ленинградом, - это деревня. У него было двойное подданство души: школу он закончил на Неве, а после авиационного института остался в Москве. Достали и его в конце концов. Кузьмин постарался, и вообще материальные условия у него были очень неважными, зато там он стал бизнесменом международного масштаба. Я лично всегда знал, что Юрка очень способный.
      Тогда правилом хорошего тона считалось, что перед подачей заявления на выезд нужно уволиться с работы, чтоб не подводить тех, кто тебя там держал. Юрке было проще, а все остальные действительно предварительно уволились. Я эту логику не понимал и не принимал. Евреев начальников у меня не было. Никому из своих начальников я ничем не был обязан, они мне - да, а я им - нет. Так я считал. Единственный человек, кто меня взял на работу, Смелов, давно был вне игры. Поэтому я оказался первым, кто подал заявление на выезд в Израиль внутри стен института. Кроме того, мне было интересно, что будет.
      Сейчас, когда кто хотел уехать, уехал, причем по приезде на новое место жительства выяснилось, что не все в бешеном восторге, тема борьбы за выезд поблекла, безнадежно устарела и плавно переместилась в область исторического предания, но, с другой стороны, это было, что тоже невозможно скинуть со счетов, по крайней мере для тех, кто это физически пережил.
      Вначале ничего не изменилось, выдали мне характеристику, что я в общественной жизни участия не принимал, - это была святая правда, и оставили в покое, работаю, как прежде, по тому же графику. Год прошел, подошло время аттестации, - это специальная комиссия, которая, по итогам предыдущей работы, решает, соответствует работник занимаемой должности или нет. Проформа типа соцобязательств. Это для всех, но не для меня, где исход был предопределен - несоответствие занимаемой должности просто бросалось в глаза. Учитывая ситуацию, я основательно подготовился, хотелось создать трудности и дискомфорт в душах моих судей, ведь никто не любит делать прямые подлости, даже прикрываясь соображениями более высокого порядка. Аттестация получилась забавной, похожей на защиту диссертации или выступление соискателя на награду. Как выяснилось, моя работа включала в себя более половины всей тематики отдела. Хвалебные отзывы заказчиков, полученные заранее и приобщенные мной к пояснительной записке, - все это впечатляло. Более того, я заготовил капкан на начальника отдела, который был заместителем председателя комиссии, вскользь упомянув нечто, что ему позарез
      было нужно, и он позорно схватил наживку, начал меня спрашивать, как это можно получить, мол, ему это необходимо для работы.
      Комизм ситуации заключался в том, что они должны будут единогласно проголосовать, что я на свою должность не гожусь и ей не соответствую. И это на фоне девиц, которые, с трудом промямлив что-то о текущей работе, - все равно полностью соответствовали. Тяжело было комиссии, морально тяжело, два часа заседали и в конце концов в муках решили - нет, не соответствую. Я на них не в обиде, тут не было сюрприза, я знал о результате заранее. Может, они даже хотели мне помочь, поскольку по поводу других сотрудников решение принималось в течение пяти минут, в тут они вон сколько времени между собой разговаривали, значит, было о чем, но не смогли решить по-другому, не было у них такой возможности. Что делать, советские люди. Я им не судья, напротив, на этом заседании я был обвиняемым, которого примерно наказали, чтоб другим неповадно было.
      По поводу результата, который известен заранее, могу рассказать замечательную историю, развернувшуюся на моих глазах. Как-то заехал к нам приятель со своим другом, медиком-аспирантом. По телевизору начинается конкурс красоты, прямая трансляция. Выходят претендентки, ну все как положено, и вдруг аспирант говорит: "Победит семнадцатый номер. Я ее спонсора знаю, недавно лечился у нас, он мне все объяснил". Я аспиранту тогда не поверил, мало ли что рассказывают, да и девица ничем не примечательна. Смотрим дальше, конкурс идет строгий, зал полный, жюри солидное, девушки волнуются страшно, отсев непрерывный, но семнадцатая в лидирующей группе держится железно, все преграды преодолевает. Потом осталось четыре претендентки, потом две, а потом семнадцатая побеждает. Крики изумления, слезы новой королевы красоты, а я посмотрел на аспиранта и подумал: "Или простое совпадение, что маловероятно, или... черт знает что!"
      После моей аттестации началась серия многосторонних переговоров. "Если у меня из зарплаты заберут больше чем пятьдесят рублей, я палец о палец больше не ударю, из принципа", - сказал я Саше и он понял, что так оно и будет. Меня должны были понизить в должности, на что я был согласен. Вопрос заключался в том, насколько понизят мою зарплату. Саша пошел к замдиректора со списком работ, которые я вел в отделе, и передал ему мои слова про пятьдесят рублей. Тот сам решать не хотел, дело ведь с политическим душком, поэтому передал вопрос директору, а Мамылеву брать на себя ответственность было тоже ни к чему, поэтому он собрал директорат, которому было предложено ответить на принципиальный вопрос - что важнее, зарплата Гринберга в сто пятьдесят рублей или выполнение тематики института? Дело даже не в том, чтоб решить, а чтоб потом не отвечать, если что. Бюрократический подход. Самое удивительное - были различные мнения. Саша, например, почувствовав, что вся работа может в одночасье свалиться на него, был согласен с тем, что понижение моей зарплаты на пятьдесят рублей вполне достаточно и разумно. Один из зам. директоров, я тогда интересную тему по информатике разрабатывал, которую он курировал, тоже оказался "за". В общем, как всегда, начальники не договорились, вопрос остался открытым. На следующий день Саша вызывает меня на секретный разговор, покурить на лестницу и говорит возмущенно:
      - В райкоме был утром, встретила меня в коридоре первый секретарь - Соломатина, пригласила к себе в кабинет и, как мальчишку, отчитала: "Евреев поддерживаешь, за сионистов заступаешься, - говорит, а замы ей поддакивают, смеются. - Может, сам в Израиль собрался?" Антисемитка она та еще, так грубо со мной еще никто не разговаривал. Просто в хамской форме, с оскорблениями, как будто я ее слуга, мальчик для битья. Вчера вечером был директорат, а утром она уже в курсе. Кто сообщил? Как ты думаешь?
      - Какая разница, - говорю.
      Проходит еще несколько дней, может неделя, вызывает меня директор и объявляет:
      - По результатам аттестации вы не можете занимать должность ведущего инженера, поэтому я вынужден перевести вас на должность инженера с окладом в сто рублей.
      - Виктор Михайлович, - говорю спокойно, хотя внутри все закипело, - вы согласны с тем, что во время аттестации не было претензий к моей профессиональной деятельности или квалификации, поэтому в должности инженера я могу претендовать на высшую зарплату, сто пятьдесят рублей.
      - Согласен, - отвечает директор, - но в институте сейчас нет денег на максимальные зарплаты.
      Вернулся к моей первой зарплате, с чего начал после института. Сто рублей в месяц. Опять стал молодым специалистом, по второму кругу. Если б было куда уйти, ушел бы, но, как мудро заметил один мой знакомый: "В СССР есть только один работодатель!" Для тех, кто не жил в то время, объясняю: "Государство - это единственный работодатель", и если с ним поссориться, то идти больше не к кому, так что выбор у меня оказался небольшой, а если откровенно, то вовсе его не было, и директор это отлично понимал. Единственное, что ни Мамылев, ни я в тот момент не знали, - я оказался способен на безумные поступки.
      Был такой фильм: "Альфа-60", французский, в Союзе запрещенный, потому как показывался там тоталитарный режим, хоть и фантастический, но все равно неприятно. Там власть на планете захватила ЭВМ и казнила людей направо и налево за их душевные проявления. Под видом торговца прилетает туда секретный агент, чтоб эту систему разрушить, остановить как-нибудь, но ЭВМ его тут же вычисляет и спрашивает удивленно: "Как же ты, мелочь пузатая, собираешься со мной бороться?" А он ей отвечает: "Нелогично! Это единственное, чего ты понять не можешь", и начинает палить из двух стволов во все, что движется и не движется. И побеждает. Сказка, конечно. Фантастика, но с намеком.
      - Но я с такой зарплатой не согласен, - сказал я ему, на что он только пожал плечами, мол, денег всем не хватает.
      Обиделся я. Нехорошо они со мной поступили, нечестно, издевательством пахнет. Пренебрежение какое-то. Половину зарплаты отняли. Так мы не договаривались. Прекратить работать тоже оказалось невозможно. Приходят сотрудники, интересуются расчетами, не могу же я всем заказчикам объяснять, что меня обидели и поэтому... и вообще роль обиженного мне не подходит. Написал крутую жалобу. В министерство. Приезжали оттуда разбираться, не помогло. "Все законно", - говорят. Тогда открыл я КЗОТ - Кодекс законов о труде. Впервые в жизни, и прочел, что работник, несогласный с изменениями в оплате или в условиях труда, имеет право подать заявление о своем несогласии в администрацию, которая обязана рассмотреть его заявление в недельный срок. Так там было изложено. Я написал заявление, копию себе, и отдал его в отдел кадров. "Смелый, как тигр, глупый, как лошадь!" Так началась великая, я бы даже сказал, историческая борьба глухонемых со слепыми. Никто ничего не понимал. Ни я, ни они не ведали, что творим, куда идем, в общем, блуждали мы совместно, но независимо друг от друга, в темноте
      юридической безграмотности. Думаете, это редкое явление? Ничего подобного, такая борьба происходит на каждом шагу, - смею утверждать, что это вообще самая распространенная форма конфликта в мире, ведь незнание и непонимание - фундаментальные понятия в любой цивилизации.
      Смысл моего заявления был для меня ужасен, ведь между строк там было написано следующее - либо в недельный срок меня восстанавливают в прежней должности, либо увольняют на законном основании, то есть на основании моего же собственного заявления. Третьего не дано. Не слабо, особенно для человека, которому больше некуда идти. Можно в добром здравии, если еще не полностью сошел с ума, такое написать? Но дуракам везет, - это тоже важная часть жизни. Если не подозреваешь об опасности, она и пройдет мимо, даже в твою сторону не посмотрит. Начальник отдела кадров, Сурина, на мое заявление никак не прореагировала, молча расписалась в получении и спокойно положила его в стол. Такая же "грамотная " оказалась, как и я. Через неделю плюс один день, как учил КЗОТ, в случае отсутствия ответа нужно было подать заявление в комиссию по трудовым спорам, о существовании которой в институте я не подозревал, поэтому опять пришел в отдел кадров. Приняв от меня новое заявление и положив его поверх первого, Сурина подняла на меня глаза: "Вам не надоело?" - спросила она издевательски. Гроза всего института, она даже не подозревала, что держит в руках собственный приговор. Через два часа она рыдала. Плакала настоящими слезами. Об этом мгновенно узнали все, - это было ЧП. Оба моих заявления лежали перед директором, а институтский юрист Бондарев, хороший человек между прочим, потом меня постоянно консультировал, объяснял Мамылеву, что теперь, по закону, он обязан отменить результаты аттестации и вернуть мне прежнюю должность и, соответственно, старую зарплату. И все это только потому, что заявление неделю лежало без движения в столе начальника отдела кадров. Еще вчера директор мог бы меня спокойно уволить, а сегодня уже нет! И разницу в зарплате за три месяца из своего кармана придется выплатить. Это кого угодно взбесит. Мой директор после таких "откровений" совсем лицо потерял. Вызвал меня и говорит доверительно: "Давай будем считать, что сегодня - это вчера". Я на него посмотрел и говорю вежливо, чтоб не обидеть: "Даже если б я согласился, сегодня - это не вчера!" Вернули мне все: и должность, и зарплату, так что у истины - кривые пути, извилистые очень. Причем, если вы думаете, что Мамылев мне врагом стал смертельным, то заблуждаетесь.
      Прошло месяца два, работаю я как-то на ЭВМ, время часа четыре, все разошлись по домам, никто не мешает, вдруг отрывается дверь, и в вычислительный центр входит наш директор, а за ним человек десять-двенадцать незнакомых мне и ответственных, судя по лицам, людей.
      - Вызовите начальника отдела, - тихо говорит директор, подходя ко мне.
      - Его нет, - так же тихо отвечаю я.
      - Заведующего лабораторией.
      - Его тоже нет.
      - А кто есть? Где они все? - спрашивает он раздраженно, на что я только пожимаю плечами. - Разрешите представить вам нашего ведущего сотрудника, - громко говорит Мамылев, обращаясь к группе ответственных товарищей, и представляет меня, а они, как потом выяснилось, из партийно-хозяйственного контроля.
      Эта организация получила широкие полномочия и пыталась вневедомственно проверить работу разных учреждений, чтоб уяснить себе вроде бы очевидный факт - почему все перестало работать. О том, что социализм загибается, стало известно уже на самом верху. Рассказал я им про наши "выдающиеся" достижения, да так, что сам Мамылев "открыл рот от изумления". Вопросы, ответы, перспективы - все, что хотели услышать, - услышали. Когда уходили, один говорит вполголоса другому: "Видимо, это единственный отдел, который тут действительно работает". Только за ними закрылась дверь, я звоню Юле Куликовой из месткома. Она была ответственной за детский сектор и занималась списком сотрудников, направляемых на зимние каникулы в подшефный пионерлагерь. Это не была повинность, записывался кто хотел. Нам как раз некуда было отправить детей на каникулы, поэтому я, учитывая мое идеологически ненадежное положение в институте, претендовал на самую низкую, а на деле - самую лучшую должность в лагерной иерархии - рабочий кухни. Мамылев меня из первоначального списка вычеркнул собственноручно, и теперь, после моего "красочного выступления", я решил осуществить вторую попытку, справедливо полагая, что оказал директору личную услугу.
      - Юля, иди к Мамылеву с лагерным списком. Ситуация изменилась. Сейчас он мне разрешит.
      И разрешил, не смог отказать. Директором летнего пионерлагеря был некто Рудько, интересная личность, я его до конца так и не понял. Не потому, что глубокий, - неожиданный. Один мой приятель как-то образно сказал, что главное понять "обойму" человека, - не то, что человек делает, а что может сделать, что в него заложено. "Обойму" Рудько я не понял, был у него очень "рваный" стиль поведения, необъяснимый. Знал ли он, что я "в подаче"? Не знаю, думаю, что да, но ни разу ни словом, ни намеком этой темы не касался. Работа там была простая: после завтрака, обеда и ужина мыть посуду на весь лагерь, пятнадцать отрядов. Был у нас здоровый такой посудомоечный комбайн, "троглодит", как я его прозвал. Один работник ставит грязную посуду на транспортер, а другой снимает чистую с другой стороны, но у Рудько не хватало персонала, и я предложил ему мыть посуду одному, в одиночку.
      - День мою, день гуляю. Идет?
      - Это нереально, - сказал он тогда с сомнением. - Как же ты будешь одновременно ставить и снимать?
      - Давайте попробуем, если не справлюсь, так сразу отменим. Чем вы рискуете?
      Это был спектакль, представление. Яркое, красочное шоу. Так весело я в жизни не работал никогда. Помните Чаплина на конвейере, так это меркнет по сравнению с тем, что я вытворял. В клубах пара, вырывающегося из "троглодита", в белой самурайской повязке на голове, на которой местная художница нарисовала мне третий глаз, я метался вдоль транспортера, судорожно ставя и снимая тарелки и чашки. Ограничитель, который останавливает ленту, когда посуда доползает до края, я снял - никаких остановок быть не должно. Частота пробегов и реверсов четко синхронизировалась со скоростью подачи. Первое время поварихи кричали "в голос", когда тарелки подползали к концу и угрожающе наклонялись, готовясь упасть на бетонный пол, нервы у них не выдерживали, но у меня все было рассчитано по секундам. В последний момент я их (тарелки, конечно, а не поварих), подхватывал, собирал в стопку и бегом относил в шкаф для чистой посуды. Конечно, как в любом настоящем театре, у меня были зрители, пионеры толпой собирались около окна раздачи и изумленно следили за быстро бегающим человеком, жонглирующим посудой. Им это казалось смешным, они даже пытались меня как-нибудь отвлечь, сбить с ритма, чтоб хоть что-нибудь разбилось. Дети. Им удалось сделать это только один раз, но я ударил по падающей чашке ногой, продав ей горизонтальный импульс движения, после чего она покатилась по полу, только ручка отлетела. У меня тоже была актерская гордость. Когда человек на сцене, он входит в роль и ведет себя соответствующим образом. Особенно когда зрители - дети.
      Над своей кроватью в общежитии я повесил плакат, весь лагерь был в лозунгах, и я не хотел отставать: "Труд создал из обезьяны человека не для того, чтоб превратить его в лошадь!" Старший пионервожатый как-то зашел ко мне что-то спросить, увидел плакат и сказал строгим голосом: "Это необходимо немедленно снять!" Балбес двадцатилетний, новая поросль политработников. Я на него посмотрел скучными глазами. "Уйди отсюда, Игорь, и никогда впредь сюда не заходи". Он побагровел и побежал к Рудько жаловаться. И ничего, тишина. Лозунг остался на месте.
      Кстати, будучи рабочим кухни, я открыл новый закон, неизвестный широкой публике. Сформулировать его можно примерно так: "Существенный избыток продукта приводит к резкому снижению возможности его потребления". Не понятно? Ну, скажем, я люблю яблочный сок, но если его в чане осталось литров двадцать, то пить невозможно. Или выбрасываешь котлеты, нетронутые и вроде вкусные, штук сто, прямо с противней, еще теплые, так даже попробовать не хочется. Видишь гору съестного - теряется аппетит. Почему так, не знаю, но закон проверялся на различных продуктах - работает железно. Может, это частный случай всем известного перехода количества в качество? Да и в жизни так, у кого всего много - не ценит.
      А с Рудько продолжение было такое. Как-то вызывает он меня к себе в кабинет.
      - Есть партийное задание, - говорит.
      - Это не ко мне, - тут же реагирую, - я беспартийный.
      Он смеется и спрашивает неожиданно:
      - Будешь Дедом Морозом на Новый год? Личная просьба.
      - Буду, - отвечаю, слегка обалдев от неожиданности.
      Моя дочь потом призналась, что такого Деда Мороза в жизни не видела, даже представить себе не могла, что такое бывает. Тогда было жутко интересно, ощущение праздника. Ко мне на следующий день в столовой подошла девочка из младшего отряда и тихо говорит: "Я знаю, кто вы. Вы были Дедом Морозом". Я на нее посмотрел внимательно. "Ты догадалась?" Она серьезно так кивает. "Ты кому-нибудь об этом рассказала?" - спрашиваю. "Никому!" - говорит. "Обещаешь мне, что не расскажешь?" - спрашиваю я испытующе. "Обещаю!" - отвечает она на выдохе и смотрит, не отрываясь, прозрачными, невероятно правдивыми, голубыми глазами прямо мне в глаза. Потом, при случайных встречах, мы неуклонно соблюдали конспирацию, всю остальную смену между нами была тайна, которую она крепко хранила, хотя наверняка ей было трудно и тяжело, ведь, по ее мнению, больше никто об этом не знал. Много вам удалось встретить взрослых людей, которые могли бы повторить подвиг этой семилетней девочки? Это "обещаю!" запомнилось мне навсегда. Вообще встречаются в жизни пронзительные фразы. Как-то один довольно обычный парень в поезде рассказал мне, что недавно развелся с женой. "Мы с ней смеялись над разными вещами", - произнес он задумчиво, когда пытался сформулировать, почему. И все сразу стало ясно.
      Потом я еще раз, уже беспрепятственно, поехал в пионерлагерь летом, на две смены. В конце первой смены подходит ко мне официантка знакомая и рассказывает, что Рудько ее не оставляет на вторую. Я подумал: неспроста это, и посоветовал ей подписать у Рудько бумагу, что работой ее он доволен. На всякий случай. Эта дуреха приходит к нему, а он спрашивает: "Кто научил? Яков?", а она ему: "Ой, как вы сразу догадались?" Лучше с умным потерять, чем с дураком найти! Так Рудько мне потом говорит между делом: "Не нужно мне политику портить. Я ей хотел "телегу" на работу послать, работала хуже некуда, а ты не дал". Неудобно мне стало, некомфортно. Это так меня "заложили", по наивности или глупости, не знаю, чего там было больше.
      Однако и на старуху бывает проруха. Случилось однажды, что я человека "заложил", точнее, почти "заложил". Одно время был у нас в институте начальником отдела кадров хмурый мужчина, Чуганов. Неглупый человек, по лицу сразу видно, посему недолго он у нас, кстати, задержался. Так вот, однажды я опоздал на работу, хотел хоть раз приехать вовремя, к началу, и опоздал на пять минут, а в проходной проверка, во главе с начальником. Облавы для поднятия дисциплины при Андропове расцвели пышным цветом и дошли до того, что людей хватали на улицах, в кинотеатрах и банях, - они должны были объяснять, почему в данный момент не на работе. "Объяснительную мне на стол", - сухо сказал Чуганов. Расстроенный, иду к себе в отдел мимо приемной директора, оттуда выскакивает Тоня, личная секретарша Мамылева. "Опоздал? - спрашивает, глядя на мое понурое лицо, я, естественно, киваю, а она: - Не расстраивайся. Сегодня человек двадцать опоздало, если не больше, с транспортом что-то. Я тебе сейчас мигом объяснительную напишу". Сказал я Тоне спасибо, покрутился немного у себя, потом захожу к начальнику отдела кадров. Чуганов мою объяснительную перед собой положил, посмотрел на нее внимательно и говорит:
      - Садитесь, разговор у нас будет серьезный. Вот вы, Гринберг, подали заявление в Израиль, показали свое истинное лицо, и отношение общественности, сотрудников к вам должно быть соответствующим, осуждающим. Правильно я рассуждаю? Согласны вы со мной? - говорит без всякой злости, спокойно и заинтересованно на меня смотрит.
      - Нет, - говорю, не очень понимая, куда он клонит, - не согласен, потому что отношения между людьми сильнее политики. А на что вы намекаете?
      - Я на то намекаю, что ваша объяснительная напечатана на пишущей машинке директора института. Это как прикажите понимать?
      Я в шоке. Никогда не думал, что так можно вычислить. Отпираться бесполезно, только злить его. Тоню, чувствую, подвел жутко. Посмотрел я на него серьезно и говорю.
      - Профессиональный вы человек, Валентин Иванович. Уважаю. Но неужели вы действительно думаете, что этими проверками, пишущими машинками можно вопрос по сути решить?
      Он аж взорвался.
      - Да ты знаешь, кем я был? - нервно перешел он на "ты". - Думаешь, я не вижу, что кругом творится?
      Разволновался, говорил долго, оказалось, что тоже недоволен, правда, совсем с другой стороны, сталинистом он был ярым, "пикнуть никто не смел, распустились все, порядка нету" и так далее, потом в сердцах порвал мою объяснительную и отпустил без выговора, который мне в то время был совсем ни к чему. Вот какие бывают разговоры с начальниками отдела кадров. К Тоне я на всякий случай сразу забежал и рассказал о случившемся, как я ее невольно подвел. "Плевать я на него хотела", - абсолютно спокойно отреагировала она на мое волнение, доказывая своим ответом, что Чуганов, к счастью, был в чем-то очень прав, - изменилось общество. Но не совсем, конечно; отголоски сталинизма еще чувствовались. Как-то делал я халтуру, "левые" расчеты для Губкинского института, оптимизация нефтеносных районов или что-то в этом роде. За очень небольшие деньги. Однажды их симпатичная и пунктуальная сотрудница опаздывает на встречу и рассказывает, что по дороге ко мне решила позвонить, а в телефонной будке нашла антисоветскую листовку в защиту Солженицына. Так она была вынуждена ее в милицию отнести, потому и задержалась. Видимо, в каких-то ячейках мозга доносительство считалось у нее составной частью гражданского долга.
      - Зачем? - спросил я пораженный, женщина вроде бы производила впечатление нормальной.
      - А если это специально подложили, чтоб меня проверить? - объяснила она страхом свой патриотизм.
      Мне сразу вспомнился роман Ганса Фаллады "Голый среди волков". Там один немец, после гибели сына на Восточном фронте, решает бороться с фашизмом в одиночку и повсюду разбрасывает написанные им открытки протеста. Думает, что откроет людям глаза и что то изменится, а тоталитарные граждане все найденные открытки сразу в полицию сдавали. Не думал я, что в жизни с подобным явлением можно столкнуться. Смотреть на нее после этого не мог, продукт оболванивания в чистом виде.
      Последним аккордом в отношениях с Рудько была моя поездка в Москву. Между сменами можно было либо остаться в лагере, либо уехать домой на три дня. Мы с детьми решили уехать. Я предварительно договорился с шофером, Васей, который жил в соседней комнате в общежитии, что он нас довезет, и в день отъезда мы с детьми садимся в его микроавтобус. Настроение отличное. Вася за рулем. Подъезжаем к центральному зданию администрации, а там человек сорок стоит с вещами. Все ехать хотят. Рудько руководит посадкой, и первое, что он делает, это высаживает нас из автобуса, меня и моих детей. На глазах у всех. Оказывается, у него был список, кому он заранее разрешил. Дети расстроились жутко, да и мне, когда высаживают, совсем не нравится. Сделал я зверское выражение лица, детей успокаиваю и думаю параллельно. Можно, конечно, на рейсовом автобусе до железнодорожной станции доехать, но до остановки пилить километра три, а уже темнеет. Вдруг Рудько подходит ко мне и тихо говорит: "Подожди в сторонке". Наконец, микроавтобус, сопровождаемый многочисленными недовольными криками оставшихся, отправляется в Москву. Публика расходится. Мы ждем, неясно чего, но ждем. Рудько тоже уходит со всеми. Я чувствую себя идиотом, дети смотрят на меня, а я не знаю, что им ответить. Через некоторое время Рудько возвращается.
      - "Икарус" ждет у ворот лагеря. Вас довезут до вокзала в Серпухове, а дальше на электричке. Счастливого пути.
      Мы тихо уехали из пионерлагеря на огромном туристическом автобусе втроем. Мои дети и я. Почему Рудько это сделал, я так и не понял. Он от меня никак не зависел, особого гуманизма я за ним тоже не замечал. Жесткий и требовательный начальник, без сантиментов. Самое смешное в этой истории, что микроавтобус, из которого нас выгнали, по дороге сломался, и счастливые поначалу обладатели ограниченного числа мест прокляли все на свете, четыре часа "загорая" на шоссе и ожидая пока Вася его починит. Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, особенно в дорогах, которые изначально кажутся выигрышными.
      Еще одно наблюдение, которое в пионерском лагере особенно бросается в глаза, - обилие начальников. Для простого рабочего кухни - это бич, настоящее испытание. Шеф-повар и врач, медсестра и старший пионервожатый. Все начальники, все хотят тобой руководить, управлять, требуют каждый чего-то своего. Лагерь - это вообще модель социалистической системы, вроде бы что людям нужно, отработали месячную смену и по домам, ан нет, подсиживания и доносы, скандалы и взаимные подкопы, все это там процветает, все это там в порядке вещей.
      Ясно, что во внелагерной, обычной, гражданской жизни также повсюду начальники. Милиционер, председатель ЖЭКа, участковый врач - все они решают дать или не дать, удовлетворить или нет. Однажды я столкнулся с медициной лоб в лоб. Холостой тогда еще был, молодой. Ничего у меня никогда не болело, ни на что не жаловался, но однажды заболела у меня голова. День болит, другой. Таблетки принимал, чуть отпустит - и опять. Через неделю я уже разговаривал с трудом и от полной безысходности решил пойти к врачу в районную поликлинику. У меня к врачам подозрительное отношение и даже могу объяснить почему. Я когда в институте учился, видел, с кем учусь. Половина вообще от всех понятий были отрублена, ничего по сути не понимала, часть - середняки, со страшным скрипом тянули, но дипломы получили, конечно, все. В общем, если серьезно говорить, на факультете немного было способных, думаю процентов десять-двадцать, не больше, из которых нормальных специалистов можно было сделать. Так, сопоставляя по аналогии свой факультет с медицинским, исходная выборка ведь та же самая, получается, что, обращаясь за медицинской помощью, приходится доверять свой организм практически любому, или, точнее, неизвестно кому. Может, он ненормальный, или пьет сильно, или малограмотный, на одни тройки еле-еле учился, а ту болезнь, от которой я страдаю, вообще прогулял. Это ж какую смелость надо иметь, если, конечно, в суть дела вникнуть, чтоб к неизвестному врачу обращаться? Может, он тебя так "полечит", что потом спасти трудно будет.
      Врач, издерганная женщина в белом халате, была окружена группой практикантов. После короткого выяснения, что у меня болит и что не помогает, она удивилась: "А что же вы от меня хотите?" "Я хочу, чтоб не болела, - тихо сказал я, с трудом ворочая языком, - с такой головной болью просто невозможно ходить на работу". "Бюллетень я вам не дам", - выделив главное, сказала, как отрезала, и начала, нисколько не смущаясь, объяснять будущим медикам, как распознавать симулянтов, типичный представитель которых находился как раз перед ними. Когда у человека что-то сильно болит, он не может активно доказывать свою правоту, поэтому добиться чего-либо от врача в ослабленном виде практически невозможно, - врач сильнее. Симулировать может только очень здоровый, у больного на это нет сил. У меня оказался гайморит, но узнал я об этом только спустя два дня.
      Шло время, но разрешения из ОВИРа не приходило. Афганская кампания ввода ограниченного контингента войск смешала все карты. Запах холодной войны проникал в самые отдаленные сферы жизни и прежде всего в государственную политику по так называемому тогда воссоединению семей. Единственная законная возможность уехать из страны Советов все более переходила в область мифов. Казалось, что выезд закрыт навсегда. Ждать всегда противно, а ждать разрешения на выезд противно вдвойне. Сколько времени можно жить на чемоданах? Год, два, десять? Тем, кто работал сторожами и лифтерами, было вообще грустно: ни работы нормальной, ни перспектив. Причем, самое парадоксальное, что общих точек с еврейством, кроме общей истории и некоторого количества друзей-евреев, у меня нет, в синагогу не хожу, религией особо не интересуюсь, идиша не знаю, моя жена из Вильнюса, другое дело. Еврейскую культуру, если она ни переросла в мировую, не люблю, как любую другую национальную культуру, все эти костюмы нелепые, танцы примитивные, песни. На лица исполнителей фольклора достаточно посмотреть, неважно, русские они, украинские или еврейские. Все эти притопывания, прихлопывания, хороводы, шутки народные дурацкие мне неинтересны. Я просто искусство люблю, неважно где сделанное, но чтоб было настоящее, живое, с мыслями, чувствами. Может, я не прав, но по идеологическим мотивам даже женщину полюбить невозможно.
      Однажды спонтанно, даже не знаю почему, отказался идти на голосование и прямо заявил агитаторам, что не буду голосовать в знак протеста против произвола ОВИРа. После этого демарша пришел ко мне домой руководитель избирательной кампании нашего района, культурный человек, прагматичный очень, зам. директора какого-то завода.
      - Я заинтересован в стопроцентном голосовании. Что я могу для вас сделать? - конкретно спросил он.
      - А я заинтересован получить разрешение из ОВИРа, - в тон ему сообщил я.
      - Если вы согласитесь сегодня проголосовать, я передам ваше заявление председателю избирательной кампании Москвы, члену ЦК - Промыслову.
      - Согласен, - отвечаю, не раздумывая.
      Весь разговор занял пару минут. Мы пожали друг другу руки, довольные быстрым решением, я взял паспорта и пошел голосовать за всю семью, тогда это было возможно, а он тоже выполнил свое обещание. Через несколько дней нас вызвали в ОВИР, в связи с запросом Промыслова. "Вот и все, - самонадеянно объявил я тогда, - мы уезжаем!" Ни черта! Помусолили, нервы потрепали и опять отказали. "Если Промыслов для них не указ, значит, выезд окончательно прикрыли", - понял я.
      Положение "отказников" - тех, кто подал документы на выезд в Израиль, но не получил разрешение, было, мягко говоря, сложным. В основном безработные или сторожа, истопники, лифтеры (тогда, при социализме, еще не знали, что любая работа почетна, если за нее деньги платят), они были обижены на советское общество, которому себя противопоставляли, и общественно-политический строй, который ненавидели, и мечтали только об отъезде. Крайние случаи, как то: отказ от гражданства, попытка угона самолета, демонстрации под лозунгом: "Отпусти народ мой!" особого влияния на власти не оказывали. "Отказники" мечтали о чуде. В этой связи хочу привести случай, произошедший значительно позже. Прилетаю как-то из Израиля в Москву в командировку, прохожу таможенный контроль. "У вас с визами не в порядке, - заявляют мне, - одна закончилась вчера, а следующая начинается только завтра". Дырка в один день между визами оказалась. Некоторые, которые Россию не знают, могут подумать: "Ерунда, видно ведь, что с завтрашнего числа виза есть, причем на целый месяц. Можно как-то оформить". Глубокое непонимание российской природы, - граница, святое понятие, для меня оказалась на замке. Депортировали меня, выслали то есть. С опозданием во много лет сбылась голубая мечта "глухих" "отказников" о выдворении из государства, которое их любило "странною любовью", так, что ни за что не хотело с ними расставаться. На мои возражения, привлечение к обсуждению местного руководства авиакомпании "Эль Аль ", объяснения, просьбы и вообще полное отсутствие наличия желания возвращаться на том же самолете обратно, последовало убедительное: "Хотите в наручниках лететь, мы вам это мигом устроим". Это сказал деревенского вида лейтенант пограничных войск, которому на мои доводы, на мои деловые встречи, на меня самого и мою фирму было так глубоко наплевать, что это выходило за общепринятые рамки межгосударственных взаимоотношений.
      В институте все, казалось, привыкли к моему положению, но у театра, даже если он театр жизни, свои собственные законы. Безумный режиссер перепутал драму с комедией, исполнителей главных ролей со статистами, - выпустил на сцену Сашу в роли Яго. Роль, абсолютно для него не подходящая, нет у него драматизма, целеустремленности, да и характера, внутренней злости не хватает. Ну какой из Саши, классического Манилова, злодей, но, с другой стороны, раз человек решил сыграть роль предателя, значит, был у него свой интерес, сверхзадача. После всей этой истории с моим понижением оказался он как бы замаранным перед райкомом, лично перед первым секретарем райкома. Честно говоря, не думаю, что кто-то мог об этом вспомнить, но то ли Саше показалось, то ли ему намекнули, что его прошлая позиция может повлиять на перевыборы на должность зам. секретаря по идеологии в партбюро. И решил он реабилитировать себя в глазах райкома, доказать, что свой в доску, совсем меня не защищает, а наоборот преследует по собственной инициативе. Причем никаких узких мест, напряжений между нами не было, буквально на пустом месте принял решение, и началось это представление, - не трагедия, не комедия, не трагикомедия, а так, чистый фарс.
      - Зайдите в отдел кадров, - объявляет он мне, обращаясь официально, на "вы".
      - Что случилось, Саша? - спрашиваю, сразу не расшифровав "чужие" нотки в голосе.
      - Зайдите, там узнаете.
      Удивился я такому обращению, почувствовал - что-то не так, иду в отдел кадров, а там вместо Суриной давно сидел молодой парень, Селезнев, временно исполняющий обязанности начальника. Приглашает вежливо в кабинет и показывает Сашину бумагу, а там написано: "Прошу уволить Гринберга по статье за систематические прогулы". Юркина формулировка, по которой его Кузьмин в свое время выгнал, ко мне по наследству перекочевала. Всего я мог ожидать, но не этого. Человек к предательству никогда не готов, что еще раз доказывает - все мы оптимисты, рассчитываем только на лучшее, ну в крайнем случае, на хорошее.
      - Ну, что скажете? - спросил молодой начальник, пытаясь изображать опыт и понимание.
      - Что я скажу? - начал заводиться я. - Вперед, увольняйте. Думаю, что это доставит вам еще и личное удовольствие.
      - Ну зачем вы так? Вы же понимаете, что мы всего лишь пешки в чужой игре, - изложил он своими словами "обожаемую" мною философию "винтика", человека, который, будучи мельчайшей частью системы, не знает и не понимает, что на самом деле происходит, и поэтому, естественно, не отвечает за свои действия и поступки.
      Когда он сказал про пешки, я вспомнил аналогичную фразу из забавной книги: "Квадраты шахматного города". Там раненый герой, после неудачного на него покушения, гневно бросает президенту страны: "Я не хочу быть пешкой в вашей грязной игре!", на что тот спокойно отвечает: "А вы не пешка. Вы конь! И вас уже съели, на прошлом ходу". Неплохая фраза для тех, кто понимает... в шахматах.
      - Лично я себя пешкой не считаю, - назидательно заявил я тогда молодому начальнику, - и вам не советую.
      - А может, я имел в виду пешку, идущую в ферзи, - нашел он правильный выход, выкрутился достойно, и отпустил меня без последствий.
      Дело заключалось в том, что Саше в каком-то смысле не повезло, он опоздал со своим заявлением, потому что не владел всей информацией. Примерно месяца за два до его возродившейся вулканической активности к нам в институт пришел сотрудник КГБ разговаривать со мной о... театре, и происходил этот высокохудожественный обмен мнениями в кабинете начальника отдела кадров. "Оставляю вас наедине", - сказал тогда Селезнев, пятясь назад, от своего стола, через всю комнату до двери кабинета, и льстиво глядя на гэбэшника. Первый раз в жизни видел, чтоб люди так ходили, спиной вперед. "Он его элементарно боится", - решил я тогда и оказался прав. Ни на какие собственные резкие решения по отношению ко мне Селезнев был уже не готов, а вдруг "оттуда" позвонят и спросят: "Кто разрешил? Почему не согласовали?"
      Разговор о театре с представителем силовых структур возник отнюдь не случайно. Появилась в нашем кругу такая сверхидея - сделать домашний театр, причем ввиду того, что вокруг крутились "отказники", спектакль должен был пробуждать еврейское самосознание. Появилась идея - сделали. Юра Родный, мой близкий друг, играл римского легионера, вращал глазами и радовал меня неописуемо глубоким вхождением в образ врага. Юра - эрудит, прекрасный шахматист, человек парадоксального ума, ему принадлежат великие фразы: "ракетно-ядерная гражданская война" и "мировушка" - слово, обозначающее мировую войну, о которой тогда периодически говорили. Сценарий написал один знакомый искусствовед, Олег, который, оставшись без основной работы, подрабатывал, экскурсоводом, возил в туристическом автобусе по Москве "гостей столицы" и обычно заканчивал полуторачасовое путешествие на Красной площади словами: "Вы видите перед собой кремлевские звезды. Они из рубина. Олицетворяют советскую власть. Работают по принципу флюгера". И проходило, никто не обращал внимания. Домашний спектакль - странное действо, а еврейский спектакль в условиях Москвы начала восьмидесятых - более чем странное занятие, особенно если в нем задействовано человек десять артистов, а также сочувствующие и прочие. В этом спектакле каждая деталь была фантастична и как-то несовместима одна с другой. Спектакль "Отчет легата" был создан на базе книги американского коммуниста Говарда Фаста "Мои знаменитые братья" про восстание Маккавеев. Основная идея представления - лучше умереть, чем подчиняться врагу, трактовалась с позиций религиозной непримиримости, хотя режиссером был абсолютно светский человек, насколько это было возможно, имея фамилию Левин. Несмотря на всю эту мозаику сам спектакль получился классным. В нем была особая энергетика, страсть, смелость и движение. Мне досталась роль Маккавея, руководителя восстания, репетиции проходили в квартире моей мамы, которая была в отъезде, поэтому в КГБ, долго не думая, пришли к выводу, что подготовка вооруженного восстания евреев опасна в любом случае, несмотря на то, что направлена против римлян и осуществляется в домашнем театре.
      Это совсем не смешно, как может показаться с первого взгляда. Много лет спустя, в девяностом году, я участвовал в самой крупной в Москве демонстрации под лозунгом: "Фашизм не пройдет!" на Крымском валу, это когда нагнетали слухи о еврейском погроме, а начальник милиции, я сам видел по телевизору, на прямой вопрос ведущего: "Скажите, будет погром или нет?", ответил, что подобной информацией не располагает. "Память" тогда раскручивали, чтоб интеллигенцию запугать. Власти во время демонстрации струсили капитально, по всему периметру Кремля - конная милиция, бронетранспортеры, военные. Когда демонстрация закончилась, мы с Баськой поехали на край Москвы забирать посылку, что давно хотели сделать. Почта неожиданно оказалась закрытой. На стук в дверь появилась испуганная женщина и сообщила, что ей позвонили из дирекции и приказали почту срочно закрыть. "Но мы так долго к вам ехали", - попросил я. "Ладно, заходите быстро, чтоб никто не видел", - ответила она. Смысл прост. Все, кто тогда управлял страной, представляли себе переворот по образцу Октябрьских событий, революции, то есть в первую очередь захватываются: почта, телеграф, телефон и т. д., по ленинскому списку. Поэтому все почты в Москве были закрыты заранее, чтоб восставшие не захватили. Понятно? Вот оно, настоящее
      партийное мышление.
      С гэбэшниками общение происходит всегда по одному сценарию: вначале угрозы, а если не проходит, то есть человек не поддается, то нормальный разговор. Сотрудник КГБ, который занимался моим делом, был, по-видимому, не высшей категории. Физически очень развитый, он тем не менее производил впечатление болвана, причем сильно пьющего болвана. Нашего режиссера, Левина, например, допрашивали прямо на Лубянке в присутствии генерала, часа четыре, а мне какой-то второсортный достался. Он только рот открыл, что, мол, театр подпольный, националистический, антисоветский, а я тут же спрашиваю: "Вы специалист по театру? Читали "Театральный роман"? Ах, не читали! Так вы же к разговору не подготовились. Это непрофессионально". Дошло до того, что когда в конце он произнес стандартную фразу: "Вы обещаете, что о нашем разговоре никто не узнает?" (Это спрашивается для того, чтоб в следующий раз иметь преимущество, мол, "сами обещали и всем растрепали, нехорошо обманывать старших".) Я на его вопрос ответил утвердительно, мол, "обещаю, никому не скажу ни слова, если вы мне тоже обещает язык за зубами держать, то есть разговор наш останется строго между нами". Он аж растерялся. "Я начальству должен доложить, - говорит. - Я же на работе". Ну, я, естественно, руками развел, мол, тогда, извините. "Если вы не обещаете, то и я не обещаю". Такой был у нас диалог.
      "Тупой мне попался соперник, неразвитый", - подумал я в кабинете начальника отдела кадров после первой нашей встречи. Когда на следующий день мы опять "случайно" встретились утром на другом конце Москвы, на автобусной остановке около моего дома в Чертаново, мне стало не смешно. Я начал так часто встречать своего нового знакомого и в таких разных местах, что от этих "неожиданностей" перестал спать, то есть ложился, как обычно, спал часа два-три, а потом ни в одном глазу. Чай ночами пил, курил, гулял вокруг дома, даже выпивать пробовал - не помогает. Действует такая неотступность на психику. Театр они разгромили. Ликвидировали полностью как враждебный класс, только премьеру удалось сыграть, и все. Распался театр. Тупые, а профессионалы настоящие, работу свою знают. У маминого подъезда дежурила милиция и никого из наших на репетицию не пускала, а если договаривались у кого-нибудь другого репетировать, так в указанное время милиция появлялась там тоже. Кого-то выпустили в Израиль, кого-то запугали, и мой театральный роман на этом завершился. Я вспоминаю о нем с любовью, редкое состояние души там было, даже наши примадонны между собой дружили, что, согласитесь, в настоящем театре не часто встретишь. Развалился театр нереализованной мечты, такое раз в жизни бывает. Своего визави я встречать резко перестал, видимо, переехал он в другой район, больше я его никогда не видел. Сон тоже восстановился, что меня крайне обрадовало, потому что не спать много дней подряд - это небольшое удовольствие.
      Остался последний и решительный бой, с Сашей. Получив в отделе кадров: "Пока воздержимся" на свое предложение о моем увольнении, Саша удивился и изменил тактику. Он решил применить советский метод ведения борьбы и подключил общественность. Впервые в институте, в нашей лаборатории, происходило показательное собрание по публичному осуждению моего поступка. "Осуждаем, осуждаем, все как один осуждаем", - шутливой скороговоркой произнесла Лена Степанова необходимый текст и посмотрела на Сашу, мол, достаточно, но ему этого было явно мало. "Поломанные" в долгих предварительных разговорах девицы несли какую-то ахинею. Они так нервничали, что я всем своим видом пытался их успокоить, мол, всем ясно, проформа. Мы проработали вместе много лет. Подруги, можно сказать. Потом выступила Тамара, бывшая учительница, она вначале к "Минску-32" даже подходить боялась, так я с ней долго занимался. И вдруг, то ли от нервности, то ли от испуга, ее понесло. "Я не хочу, чтоб его сын стрелял в моего сына!" - как-то истерично провозгласила она. И это мне не понравилось: ни смысл высказывания, ни выражение ее лица. "Успокойся, Тамара, никто ни в кого стрелять не собирается. Мы мирные люди", - говорю, пытаясь спустить на тормозах, а она, как удила закусила, отвечает мне резко: "Не нужно меня успокаивать, лучше сам подумай хорошенько, что ты делаешь". После такого личного выпада благожелательность моя улетучилась, я посмотрел на нее пристально, подумал, как она советовала, и говорю:
      - Попрошу фразу про перестрелку наших детей внести в протокол собрания как открытую пропаганду войны.
      - Где же тут пропаганда войны? - спрашивает Саша, улыбаясь.
      - Тамара призывала Советский Союз начать войну против Израиля, - сообщил я свое понимание ее фразы. - Общей границы между нашими странами нет. Как наши сыновья могут стрелять друг в друга? Только после интервенции. Или ты, Тамара, думаешь, что Израиль может сам напасть на Советский Союз? Советую тебе хорошенько подумать перед ответом, потому что открытый призыв к войне - это уголовное преступление, а я с тобой уже не шучу, и протокол собрания пойдет прямо к прокурору, благо свидетелей у меня достаточно, все слышали твои слова, все подтвердят.
      На этой страшной фразе Сашина инициатива была окончательно похоронена. Тамара оказалась морально не готова к подобному повороту событий, ей, при подготовке выступления, никто не объяснил, что она сама может подвергнуться нападению, она искренне считала, что может высказывать любую критику от лица народа, но сама она в безопасности. Меня всегда поражает наивность людей, которые, нанося удар, как-то не задумываются над тем, что будет ответ. Удар - это ведь еще не нокаут и не шах и мат, всегда есть контригра. Протокол, во избежание инсинуаций с моей стороны, Саша на глазах у заплаканного общественного обвинителя собственноручно разорвал и выбросил в урну. Не получилось идеологически правильной акции, а он так старался, столько времени и сил ушло на подготовку, причем внутренний парадокс текущего момента заключался в том, что, отговорив положенное, нельзя было, как прежде, сесть за стол и сгонять пару партий в шахматы, а они призывно красовались на шкафу, и верные часы, как всегда, рядом. Посмотрел Саша на шахматы, потом на меня, и вздохнул разочарованно, ведь больше в отделе играть было не с кем.
      "Если враг не сдается, ну и черт с ним!" - так Саша понимал логику борьбы, но со мной он руководствовался другим соображением: не получилось на этот раз, получится в другой. Долго переживать по одному поводу он не умел, здоровье дороже. Вроде бы какой из него противник, но это только на первый взгляд. У Саши было одно неоспоримое преимущество по сравнению со всеми остальными - он меня тоже хорошо знал. Все мои повадки, привычки. Мы с ним в командировки вместе ездили, один раз чуть не утонули под Ташкентом, когда сдуру решили переплыть какую-то местную речку, а там течение оказалось сумасшедшее, и вообще много лет не просто знакомы, а тесно общаемся. Я всюду опаздываю, - это мое уязвимое место. Для меня, например, самая страшная вещь на свете - это вовремя приходить и работать от звонка до звонка. Много раз пробовал, волю напрягал, - за пять минут до начала прийти не могу, хоть убейте, особенно эта особенность мешает, когда на свидания опаздываешь, причем регулярно, что какой-то отдельной причиной объяснить невозможно, а каждый раз придумывать новые звучит неубедительно. Вот на этом пятачке и развернулись главные боевые действия. Хронометрировать меня стали и тем самым раздражать, бесить даже. И не придерешься, вдруг Саша, сам патологический бездельник, дисциплину начал требовать, причем все мои возможные ответы, жалобы, выяснения отношений ему только на руку, этого он по сути и хочет: шум поднять, чтоб его обвинили в преследовании евреев и, главное, чтоб в райкоме об этом узнали, причем антисемитских настроений у него в характере нет, отсутствуют начисто, это проверенный факт его биографии. Поначалу я надеялся, что ему первому надоест эта канитель, контролировать - это ведь тоже работа, ан нет, преследовать начал регулярно, приходил до начала работы и записывал, когда я появляюсь, когда выхожу.
      Скользкая это тема - преследование евреев, или, по-простому, антисемитизм, неадекватное к ней отношение, я бы даже сказал, необъективное. Причем с обеих сторон. С любой стороны передергивание карт происходит, факты приводятся односторонние, тенденциозные, все всегда подгоняется под требуемую теорию. Болезненное явление, потому и реакция непропорциональная. Как-то присутствовал я на встрече с конгрессменами США, пригласили знакомые, которые, несмотря на праздничную фамилию Май, были еврейскими отказниками-активистами. Там публика до того разошлась, описывая всевозможные ужасы преследования евреев в СССР, что у высоких гостей, видимо, создалось впечатление о невозможности простому еврею в Москве выйти на улицу и сходить в кино. В институты не принимают, на работу не берут и вообще ненавидят. Не мог я с этим согласиться, неправда это, хотя любому, кто в Союзе жил, очевидно, что в институты не принимают, на работу не берут и некоторые действительно ненавидят, но все вместе это неправда, ложь даже, психология гетто, потому что, как ни крути, в России, да и в других республиках, евреи всегда были не только самой культурной частью общества, но и самой активной, то есть, повторяясь в третий раз, могу с уверенностью утверждать, что в некоторые институты принимали (мы ведь закончили) и на хорошую работу брали (не все работали сторожами), ненавидело меньшинство - патологические личности, а в основном нет, и друзья неевреи были у всех, и смешанные браки...
      Для примера: начальник нашего планового отдела с красивой фамилией Соболева рассказала мне однажды, что у нее муж еврей, Паризовский, увлекается нумизматикой и как-то во время демонстрации коллекции их сосед, увидев древнюю римскую монету первого века нашей эры, невольно воскликнул: "Поразительно! Мы же тогда еще по деревьям лазили", на что Паризовский строго возразил: "Это вы, извините, по деревьям лазили, а мы уже Книгу написали!"
      Мне как-то сотрудник КГБ, который меня допрашивал о театре, на полном серьезе пытался доказать, что советская власть, руками КГБ сдерживая демократическое движение в стране, на самом деле сдерживает погромы, которые вот-вот должны начаться во главе с русской патриотической организацией "Память", то есть при свободе выбора, отказе от силового режима сдерживания евреев сразу перебьют. "Вы клевещете на русский народ, - сказал я ему тогда, - если будут свободные выборы, черносотенные организации в России ничего не наберут, мне это очевидно". Как их КГБ ни разыгрывало, как ни раскручивало, ничего не получилось. "Память" заняла свое законное место, объединяет кучку сирых и убогих, уже никуда не рвется, сидит тихо, а ведь в свое время пытались их представлять, как одну из главных политических сил страны. На площади Пушкина стояли их ребята и живописно, как будто все видели собственными глазами, расписывали изумленной публике, как евреи ночью! на кладбище! распиливали святые христианские кресты! тем самым жутко унижая православных, а их лидер, Васильев, в это время объяснял по телевизору, что русский народ притесняют иноверцы. Давали им трибуну, поддержку, деньги - не помогло!
      Как-то в компании "отказников" обсуждали эту тему, мол, нужно бороться, привлечь общественность. Я возражал: "Антисемитизм - это "греческий огонь", чем больше льют на него воду, привлекают внимание, тем он сильнее разгорается". Мне кажется, что рядом с их зданием нужно, образно говоря, строить другое, чтоб люди видели - оно красивее, выше и, вообще, привлекательнее. Необходимо создавать позитивное, а не тратить силы на борьбу с "ветряными мельницами". Один маленький Жванецкий перевешивает всех больших антисемитов России и Украины вместе взятых. Так мне потом мой гэбэшник заявил, что очень неправильные и вредные у меня соображения, что я воспринял, как косвенное доказательство своей правоты.
      Глупо и неверно утверждать обратное, что антисемитизма не было вообще. Был - и бытовой, и государственный, все с этим так или иначе сталкивались. Самая яркая встреча с этим отрицательным пережитком прошлого произошла у меня в новогодний вечер, когда я часов в восемь возвращался с работы, нагруженный проектором для показа любительского фильма моей начальницы Изиды, экраном в металлическом круглом футляре для его показа и набитым портфелем с парой бутылок спиртного. Я ехал в автобусе, сдавленный со всех сторон так, что человеку, не жившему в то время, невозможно объяснить, как. Через несколько метров от меня, в салоне автобуса, некий голос громко объяснял кому-то, что "все наши беды от евреев, и Гитлер вас не добил, а жаль" и т. д. и т. п. По полной программе. Автобус хранил молчание, никто не пытался возражать, тот, к кому обращались, тоже не отвечал. Я не мог двинуться с места, а доказывать оппоненту его ошибку на расстоянии не хотелось, но когда мы вышли из автобуса на одной остановке, я поставил на снег проектор, экран и портфель, подошел к слегка подвыпившему "оратору" и дал ему по морде. Без объяснений, в надежде, что он сам выстроит логическую цепочку. Он упал. Я повернулся к нему спиной, в обратном порядке взял свои предметы и пошел домой, к подъезду. Вошел в лифт, нажал кнопку своего этажа, но перед тем как двери закрылись, в лифт ворвался мой, как выяснилось, недобитый противник и драка, вернее, толкание и пихание продолжились в тесной кабине. Когда мы приехали на мой этаж, то мне удалось, вырвавшись из кабины лифта, развязать себе руки: поставить на пол проектор, экран и портфель с бутылками, которые я ни за что не хотел бросать, - то есть наступило время настоящего второго раунда. Несколько ударов и... на шум из квартиры выскочила моя жена Баська.
      - Ты просто зверь! - закричала она мне. - Ты же ему все лицо разбил! - Идите сюда, - это адресовалось ему, - я вас перевяжу. У вас лицо в крови.
      - Это мой враг! - ошеломленный таким неожиданным поворотом, воскликнул я с обидой в голосе. - Почему ты его жалеешь?
      - Человеку больно, он еле стоит на ногах. Никогда не думала, что ты такой зверь, - это мне. - Зайдите к нам, пожалуйста, вам нужна срочная помощь, необходимо остановить кровь. Не бойтесь, он вас больше не тронет, - это к нему она подходит и хочет завести в нашу квартиру.
      Я себе сразу представил продолжение. Кровь остановила, перевязала, потом необходимо чаем напоить, чтоб человек в себя пришел, успокоился после стресса, а, учитывая наступающий Новый год, неудобно не предложить остаться за компанию, вдруг ему совсем некуда идти. Такой у нее характер, помноженный на клятву Гиппократа. Реакция обиженного и оскорбленного была странной, как все в этой истории. Видимо, контраст между членами одной еврейской семьи был настолько резким, что он потерял ориентиры антисемитизма. Он поднял упавшую шапку, нажал кнопку лифта и, ни слова не говоря, навсегда покинул нашу лестничную площадку. Кто знает, может, отношение к евреям у него несколько изменилось. Я привел этот случай, конечно, не для того, чтоб показать, какой я сильный и смелый, а для того, чтоб было понятно - еврейская реакция на происходящее всегда противоречива, неоднозначна и, можно сказать, парадоксальна в своих проявлениях. Не было момента в истории, чтоб евреи были единодушны, даже из египетского плена не все хотели уходить.
      С другой стороны, когда "все, как один, а один, как все", мы тоже проходили и поняли, прочувствовали на себе тот удивительный прогноз: "Есть такой закон природы, колебательный закон. Если все шагают в ногу, мост об-ру-ши-ва-ет-ся!". Обидно, что те марширующие Александру Галичу до наших дней не дали дожить, хотя думаю, что он очень удивился бы. "МОСТ" - действительно обрушился, "МММ" и коммерческие пирамиды - пали, зато наезды и крыши - появились. За всем этим как-то затерялись его крамольные идеи, да и какие могут быть идеи в обществе потребления, кроме как побольше заработать и поменьше заплатить! Скоро вообще будет непонятно, о чем Галич пел, почему пел бесплатно, вроде бы известен, но никогда не входил в десятку лучших хитов, и как получилось, что, уехав за границу, все же пострадал от... самодержавия. Наступает Золотой век чистых, хорошо промытых рекламным шампунем мозгов, идет третья мировая психологическая война культур, в которой все участвуют, но не все это осознают. Расслабленное человечество развлекается и танцует, причем каждый народ свое, под национальную музыку, патриотизм опять поднялся в цене, развился чрезвычайно, обожание себя доходит до крайности, деградации и дегенерации уже никто не замечает, никто не замечает, никто не замечает...
      Тут я хочу остановиться, дух перевести. Глобальные вопросы, конечно очень важны, но частная жизнь тоже влияет. Самые большие проблемы у человека все-таки происходят в рамках отдельно взятой семьи. Как-то ко мне около большой синагоги, куда периодически приходили пообщаться отказники, подошла женщина в возрасте.
      - Вы еврей? - спросила она, придирчиво оглядывая меня снизу вверх.
      - Да, а что?
      - Чистокровный?!
      - Насколько мне известно, чистокровными бывают только лошади и собаки. Про чистокровных евреев я слышу первый раз в жизни, - произнес я, но на нее мой юмор не произвел никакого впечатления, она точно знала, что ей нужно.
      - Есть девушка. Золото. Уже закончила институт, - приступила она к главной теме.
      - Вы бы вначале спросили, женат ли я, - и засмеялся от неожиданности, - а про чистокровность и породистость уже потом.
      Как эта сваха, отъезд евреев из России был путаным и бестолковым. Внутри каждой еврейской семьи об отъезде говорили, но никто толком не представлял себе главное: что там все будут эмигрантами, это в первую очередь, а потом уже инженерами, врачами или просто обычными, нормальными людьми. Эмигрант - он всегда, с одной стороны, диссидент, потому как в оппозиции к незнакомому укладу жизни, а с другой - лимитчик, который, как любая лимита, завидует и хочет себя проявить, доказать местным, которым это совсем не интересно, что он умнее и успешнее. Так обычно и случается, хотя некоторая часть новоприбывших по разным причинам теряется в дороге, не оказывая, впрочем, заметного влияния на впередиидущих. "Отряд не заметил потери бойца", не до того было.
      "Ехать сейчас, подождать еще или вообще оставаться?" - было центральным вопросом целого поколения. Принятие решений вообще сложная проблема. Меня когда-то поразил принцип Беллмана, который можно вольно трактовать так: если в жизни существуют реальные критерии, то во время развилок на пути следования никогда нельзя быть уверенным, что твой выбор оптимален, то есть что дороги, которые мы выбираем, ведут к действительной цели. Это становится ясно только в самом конце, - образно говоря, нужно прожить жизнь, чтоб понять, правильно ли ты ее прожил, была ли допущена ошибка в выборе маршрута, критериях, путях их достижения. Согласитесь, несколько запоздалый анализ, хотя, может, так оно и лучше.
      Но это все теории высокие, принцип Беллмана в жизни вообще неприменим, а на практике критерий простой: "Если не знаешь, как правильно поступить, не делай ничего!" Чтоб не усугублять ситуацию. Именно этим я тогда и занимался, сидел тихо, насколько это было возможно, и не рыпался, не знал, что с Сашей делать, ведь любое мое сопротивление идет ему на пользу, любой скандал, протест или жалоба. Он только того и ждет. Заколдованный круг получается - так жить нельзя и изменить ничего невозможно. Хотел я с ним договориться - не удалось, он воспринял это как проявление слабости, что меня вообще повергло в изумление. Примитивное сознание не признает компромиссов. Что ж, каждый выбирает свой путь. Он выбрал тропу войны, причем его интересы лежали в плоскости некоторого улучшения своего имиджа, а для меня это был вопрос выживания. Неравная цена игры для партнеров. Мне сообщили по секрету, что директор, атакованный бесчисленными Сашиными жалобами, собирается подписать приказ о моем увольнении, это только вопрос времени, ждут удобного момента. В общем, мне надоело все время находиться в глухой защите - проигранная стратегия, и я решился на резкие действия, на контратаку. Последствия невозможно было просчитать, но я полагал, что некоторые козыри у меня на руках тоже есть. Письмо к первому секретарю райкома, товарищу Соломатиной, с обвинением ее в разжигании антисемитизма в районе. Как? Не слабо? Понятно, что я не самоубийца, поэтому письмо было написано как бы со слов моего начальника, там я цитировал то, что он мне сам когда-то рассказал. От себя сообщал только, что мне трудно поверить - "неужели райком, в вашем лице, может быть рассадником антисемитизма в районе, однако поведение моего начальника серьезно настораживает, ведь он травит меня, как бы выполняя вашу установку, то есть действует, прикрываясь вашим именем. Мне хочется верить в то, что вы в этой грязной кампании не замешаны, что вас оклеветали, и, на самом деле, все это личная инициатива моего начальника. Прошу вас это подтвердить".
      Вот такое письмо я собственноручно напечатал после работы на пишущей машинке и отнес в райком, где вручил милиционеру у входа, - не членов партии в райком не пропускали. Следующий день прошел спокойно, а через день Саша все утро отсутствовал, пришел только после обеда и по его лицу я сразу понял - уже получили, письмо дошло до адресата. Предателей никто не любит, даже если они закладывают исключительно по глупости. Соломатина, как действующий партийный работник, должна, просто обязана была вспомнить, что она действительно говорила Саше приведенные в письме фразы. При этом, с ее стороны, было совершенно естественно спросить у Помолова, как же я об этом узнал, каким образом? Не ожидал Саша такого разговора с первым секретарем райкома партии, в самом кошмарном сне присниться не могло, и, главное, ответить ведь ей нечего, оправдаться невозможно. Короче, часа в три Саша меня к телефону подзывает: "С вами будут говорить из райкома партии". Таким тоном, как в сталинских фильмах, с придыханием: "С вами будет говорить лично товарищ Сталин", а сам трясется, белый стоит, аж с синевой. Дошло наконец, что мы тут не в игрушки играем и не в одни ворота.
      - С вами говорит инструктор райкома партии, вы что там, с ума сошли? Что вы тут понаписали?
      - Послушайте, инструктор, - отвечаю, - я с вами в таком тоне разговаривать не буду. Вы не умеете с людьми общаться. Как вас там только держат, в райкоме? Не получу от вас вразумительный ответ, напишу в горком. До свидания.
      И кладу трубку. С партийными органами первый раз общаюсь, а выяснилось, что они точная копия КГБ, те же приемы дешевые: прежде всего попробовать задавить, сломать, а потом уже, если не получится, разговаривать. Сообщающиеся сосуды. Носители коммунистического духа, когда-то бродившего по Европе и, видимо, по ошибке забредшего на окраину, в Россию, плавно перетекают из одной структуры в другую. Я их приемчики наизусть знаю, изучил. Проходит минут сорок, опять звонок, голос вкрадчивый, тихий.
      - Говорит второй секретарь райкома. Внимательно прочитал ваше письмо. Клевета на первого секретаря. Подсудная клевета. Вы понимаете, с кем вы имеете дело? - произносит он все это с давлением, но не раздражаясь, как будто мнение свое высказывает.
      - Да, - отвечаю, - звучит серьезно: "Первый секретарь райкома партии против обвинения в антисемитизме!" Это не только для суда, вообще скандал на всю страну, невиданное дело, - это я сказал для того, чтоб объяснить - нет у Соломатиной возможности в суд на меня подать, не будет партийный работник в такую глупость влезать никогда, и я это понимаю. - Однако вы наверняка заметили, в письме содержатся только цитаты из сообщения моего начальника, поэтому все претензии к нему.
      - Мы разговаривали с Помоловым, - сказал секретарь, - он отрицает факт разговора с вами.
      - Значит, он вас обманывает.
      - Но товарищ Соломатина тоже отрицает, что говорила с Помоловым на эту тему.
      - Значит, Помолов обманул меня и оклеветал первого секретаря. Именно это, на мой взгляд, наиболее достоверное объяснение произошедшего.
      Возникла пауза. Карты лежали на столе открытыми, нужно было подводить итоги, ведь моя потенциальная угроза обратиться в горком была для них крайне нежелательна - вопрос ведь скользкий, тут никогда нельзя предугадать реакцию начальства.
      - Что вы хотите? - наконец спросил он.
      - Единственное, чего я хочу, - чтоб Помолов оставил меня в покое, не травил, не издевался. Я хочу спокойно и продуктивно работать, пока мне не дадут разрешение на выезд. Неужели это слишком много?
      - Вас больше не будут преследовать, - весомо заявил он.
      - А какие доказательства?
      - Мое слово.
      - Спасибо вам, - сказал я, и вопрос был решен.
      Слово свое он сдержал. На следующий день на внеочередном заседании партбюро Сашу с треском вывели из его состава. Его партийная карьера закончилась, а вместе с ней развалилась основа, база его положения в институте, все, на чем он стоял. Директор гуманно дал ему два месяца на поиск другой работы. С Сашей было покончено. Он заплатил за предательство, заплатил тяжелую цену, проиграл больше, чем мог выиграть. Это глупая асимметричная игра, когда ставят на кон свое благополучие в надежде выиграть грош, завершилась для него полным крахом. Такая ставка приемлема только для безумца, который не верит даже теоретически, что может проиграть. Мне казалось, что Саша исчез из моей жизни навсегда, но это было не так. Он появился. Кто-нибудь может угадать, зачем? Ни за что! Никто и никогда! Думаете, чтоб отомстить? Нет. Высказать врагу, что тот погубил его жизнь? Опять нет. Какие еще варианты? В общем, примерно через полгода после его фактического увольнения Саша приехал в институт, зашел в наш отдел, подошел ко мне и сказал: "Кто старое помянет..." - и руку протягивает. Руку я его пожал, не мог отказать, и он это знал заранее, изучил меня капитально. Посидели, попили кофе, покурили, поговорили мирно о том о сем, причем Саша опять перешел на "ты", а потом сделал он мне предложение неожиданное, невероятное: "Иди ко мне работать! Я тебе зарплату выбью персональную. Не пожалеешь". Говорит серьезно, не моргнув глазом на то, что у нас было. Изумил он меня, потряс даже. Выяснилось следующее: нашел он себе хорошую работу, но начальник попался ненормальный - дело требует, а у Саши с этим, сами понимаете, напряг. Попал в ситуацию. Начальник волевой, никаких там "еще не разобрался" не принимает. Вспомнил Саша время золотое, как все годы в нашем институте прожил спокойно, без всяких проблем. "Яш, тут вот тема на нас свалилась, так ты посмотри", - это все, что он знал и умел. Замечательно жил, людьми руководил, собрания вел, в командировки ездил, картофельные кампании устраивал. Вернуть захотел старое, войти в ту же воду еще раз. Понял, почем фунт лиха, пожалел, что сам, собственными руками, перепилил тот сук, на котором спокойно сидел много лет. А что ему делать? Делать нечего. Надавил собственной ногой на собственное горло и пошел меня на работу звать. Меня-то он знает, уверен, что не подведу. В сущности, я зла на него не держу. Слабый человек - это не преступление, если б общество от него подлостей не требовало, он бы приличным человеком выглядел. В шахматы играл неплохо и вообще...
      Последним начальником у меня в Союзе был я сам. Когда в конце восьмидесятых появились первые ростки капитализма, организовали мы с друзьями частную компьютерную фирму, меня выбрали директором. Описывать это не хочется. Когда появились большие деньги, то выяснилось - это большая проверка, а Юрка Мостовой еще в молодости сказал: "Людей проверять не нужно, они этого не выдерживают!"
      Отъезд мой продолжался одиннадцать лет - с семьдесят девятого по девяностый год.
      
      
      
      
      Часть 3. Проблема пацифиста
      
       Я никого убивать не могу, в смысле, не хочу. Ни людей, ни животных. Характер такой или воспитание, не знаю, но жить так мне комфортнее, чтоб без насилия, крови и переживаний, то есть насекомых, скажем, комара или муху запросто могу прихлопнуть, а вот бабочку уже нет. Жалко! Пусть летает, красивое создание. Если всерьез задуматься про мое особое отношение к этому вопросу, то становится ясно, - в моем сознании убийство любой твари зависит от вреда, который от нее в данный момент исходит, то есть, если она меня не кусает, я ей не палач. Можно наблюдать настоящее мирное сосуществование меня и природы. Так жить гармоничнее. Может, это немужское поведение, но жестокость невынужденного убийства для меня неприемлема. Охота - отвратительна! Какой-то пережиток дикарских времен. Мясо тебе нужно, пойди в магазин и купи. Даже рыбная ловля неприятна. Во-первых, по-моему, жутко скучно часами смотреть на этот поплавок, а, во-вторых, какая-то жестокость там тоже присутствует. Как-то видел случайно, как на пирсе ловят рыбу на удочку. Я, понятно, просто шел мимо и этим мероприятием не интересовался, но вдруг один поймал. Рыба была необыкновенно красивая: серебристо-блестящая, тонкая и длинная, как змея. Она коротко сверкнула в воздухе и упала на землю. Рыбак деловито вынул нож, вырезал из извивающегося туловища живой! рыбы кусочек, нанизал не удочку, забросил в море и тут же поймал следующую. Я был в шоке. Запомнил эту сцену навсегда, к сожалению. По-моему, так нельзя, не должно такого быть!
       Следует отметить, что я никого не осуждаю. Про охоту и рыбную ловлю столько хорошего написано: тут и Хемингуэй, и Толстой, и Тургенев, которого в отсутствии гуманизма заподозрить никак нельзя. Просто у меня на этот счет особое мнение, я даже передачу "В мире животных", когда одни пожирают других, смотреть не могу, потому что переживаю, сочувствую боли и отчаянью поедаемых. Вообще, не нравится мне запланированная жертвенность дикой природы, хотя рецепта как это изменить, естественно, нет ни у кого.
       Нужно оговориться сразу, живу я в городе, поэтому с природой никак не связан, практически не соприкасаюсь, единственно, кого удается наблюдать так это уличные кошки, голуби, да еще всякие случайные пернатые, вроде ворон и воробьев, иногда встречаются. Однажды какая-то сумасшедшая птица влетела к нам в квартиру. Она навылет пролетела сквозь кухню, влетела в комнату, с размаха ударившись об оконное стекло, упала на пол и начала метаться. У моего предельно ленивого тибетского терьера Томми неожиданно проснулись охотничьи инстинкты, и он с лаем бросился ее ловить. Я с криком: "фу!" бросился за Томми, пытаясь предотвратить сцену загрызания уже совершенно обезумевшей птицы на моих глазах. Птица беспорядочно летала по комнате, натыкаясь на мебель, светильники и стены, и еще раз попыталась протаранить окно, которое я не успел открыть. Все остальные бегали за ней и друг за другом, лаяли, кричали, а некоторые даже размахивали руками. Наконец, к моей неописуемой радости, птица "взяла себя в руки", подумала, и, найдя единственно правильное направление, вылетела из комнаты, а затем и из квартиры через кухонное окно. Убийство было предотвращено, хотя после этого Томми посмотрел на меня разочарованно, даже с некоторым осуждением, не понимая причину моего столь активного противодействия естественной с его стороны попытки защитить наш дом от сторонних посягательств. Вот вам наглядный пример цивилизованного решения вопроса: птица улетела, в дом вернулось исходное спокойствие, то есть проблема была разрешена без кровопролития, что, по-моему, самое важное.
       Так я жил, так я думал, но в один прекрасный день все переменилось, то есть не сразу, конечно, - изменение жизненных установок всегда требует некоторое время на осознание и осмысление факта, что старая модель или мораль уже не работает. Со своими принципами расставаться очень нелегко: ты их пригрел, выкормил, убедился в их справедливости, и они, в конце концов, стали частью тебя самого, а кому охота заниматься членовредительством?
       Она появилась неожиданно и без предупреждения, как все крупные неприятности в нашей жизни, вышла из комнаты и легкой трусцой проследовала на кухню. Маленького размера, серой масти и с длинным хвостом. На мой взгляд, ничего отвратительного или страшного, что практически узаконено, как первая реакция людей во взаимоотношениях с этими животными, в ней не было, имеются в виду, конечно, домашние условия, если увидишь ее в поле, или где-нибудь еще, то отвращения никакого, там она воспринимается спокойно, как часть живой природы. Меня она не боялась, не замечала даже, создавалось впечатление, что она спешит по каким-то своим делам и ей глубоко наплевать, как к ней здесь относятся окружающие.
      - У нас появилась мышь, - сказал я громким голосом, чтоб оповестить о том, что в нашей квартире поселился новый жилец, во избежание возможных парадоксальных проявлений, ведь из литературы известно, что женщины иногда реагируют на этого маленького грызуна весьма эмоционально.
       В этот момент, видимо, услышав и правильно поняв, что я сказал, из спальни выскочила наша собака и с громким лаем побежала за незваным гостем. Мышь бросилась удирать, резко увеличив скорость, но у входа на кухню Томми ее все-таки догнал. Выхода не было, расправа была неминуема, и тогда случилось невероятное. Как заправский скалолаз, мышь запрыгнула на косяк двери и поползла вертикально вверх. Томми неистово лаял, встав на задние лапы и упершись передними в стену. Затаив дыхание, мы с изумлением смотрели на схватку, развернувшуюся на наших глазах. Силы противников были явно не равны: наша собака выглядела рядом с мышью, как динозавр. Мышь доползла до самого верха, немного проползла по верхней части косяка и остановилась. Теперь она неподвижно висела туловищем вниз, удерживаясь на всех своих лапах. Собака неистово лаяла. Мы не знали что делать. Пауза затягивалась. И вдруг мышь упала. Она свалилась с двухметровой высоты, мягко шлепнувшись об пол, прямо рядом с Томми. Собака в испуге отскочила в сторону, а затем с радостным рычанием бросилась на своего врага. Я страшно напрягся и подумал, что сейчас наступит кровавая развязка этого поединка, однако, каким-то непредсказуемым образом мышь все-таки вскочила на лапы, неожиданно подпрыгнула на месте, уходя от зубов нашего вконец обезумевшего пса, и быстро убежала в безопасное место, за кухонный шкаф. Собака бросилась за ней, но достать ее из-за шкафа было уже невозможно. И тут произошло еще одно невероятное событие, еще более впечатляющее, чем эквилибристические упражнения мыши под куполом нашей квартиры, - собака заплакала! Она выла, скулила и не находила себе места от обиды и унижения. Ее оскорбили прямо в ее собачье сердце. Никогда не мог себе представить, что собака может так переживать, рыдать, без слез, конечно, но со всей горечью поруганной добродетели. Томми, видимо, чувствовал себя нагло обманутым сторожем дома, который прилюдно, при свидетелях не смог исполнить свой профессиональный собачий долг. Действительно обидно, с ним можно согласиться и посочувствовать, но я, честно говоря, вздохнул с облегчением, понимая, что конфликт разрешился наилучшим образом, и никто не пострадал. Томми, разрывающий на части эту маленькую мышь, кровь на кухне - это не самое лучшее впечатление перед сном, так что, по-моему, все закончилось благополучно. Так я тогда подумал.
      - Сделай что-нибудь, - сказала жена. - Я не хочу жить среди мышей.
      - Во-первых, - возразил я, - есть только одна мышь, а, во-вторых, после того, что она сейчас пережила, я уверен, что она сама от нас уйдет и больше не вернется, ведь Томми напугал ее до полусмерти.
      - Я в этом сильно сомневаюсь, - сказала жена, почему-то не разделяя мой оптимизм. - Если в доме появились мыши, то их так просто не возьмешь, вернее, не выгонишь.
      - Посмотрим, - не вполне уверено произнес я в ответ. - Подождем пару дней, может она больше не появится, найдет себе место поспокойнее.
       Как любил говорить мой приятель: "Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра". Он был феноменальный лентяй, то есть философ в душе, и его афоризм был, конечно, справедлив, что неоднократно проверялось на практике, однако есть такие проблемы, которые со временем многократно увеличивают усилия, необходимые для их преодоления. Такие проблемы желательно решать, образно говоря, вчера, то есть, до момента их появления. Так жизнь устроена. Но это понимаешь, к сожалению, только потом, и в тот вечер я наивно подумал: "ну, завелась в доме мышка, что в этом такого страшного?" и, без всякой задней мысли, спокойно отправился спать. Однако, по прошествии нескольких дней ситуация начала усугубляться. Томми, как привязанный, дежурил на кухне, периодически лаял на шкаф, все время подозрительно обнюхивал углы и, вообще, потерял покой. Пришлось по ночам плотно прикрывать дверь на кухню, потому что он будил нас своим громким лаем, чего раньше за ним не замечалось. Мышей больше мы не видели, но их присутствие в нашей квартире было очевидно. Они у нас жили скрытно, на нелегальном положении, как "пятая колонна", ели все, что можно было съесть, а также все, что нельзя.
      - Я так жить не могу! Они, в конце концов, нас съедят..., - с ужасом произнесла жена, увидав обгрызенные полиэтиленовые пакеты, в которые мы собирали мусор.
       Тогда я понял, что отступать больше некуда, решительно сел за свой компьютер и набрал текст поиска: "Борьба с мышами". Получил 1.600.000 ссылок на статьи, где обсуждался этот вопрос! Это меня, честно говоря, удивило. Оказывается - это проблема всего человечества! Серьезная проблема, раз про нее так много пишут. По-научному называется дератизация - борьба с грызунами.
      - Есть "Универсальный ультразвуковой стационарный отпугиватель мышей", - произнес я громко, прочитав первое, что бросилось в глаза. - Может, нам это подойдет? Система работает без всякого физического насилия, нужно только включить устройство и мыши в панике убегают. Генератор страха. Наверняка, они у военных патент украли, чтоб деньги заработать. А что, идеальное решение!
      - Там сказано "универсальный". Это что означает? Что он на всех действует? Может, мы тоже из нашей квартиры убежим? А о Томми ты подумал? Как он это перенесет? Бедная собачка, - сказала жена и от избытка чувств погладила Томми по голове. - Нет, эта система нам не подходит, мучить собаку я не позволю, поищи что-нибудь другое, попроще.
      - Есть химические методы, то есть яды всякие, но это точно не для нас, - сказал я, просматривая статьи в списке. - "Отравляющие вещества - в жизнь!" - хорошенький лозунг.
      - Ни в коем случае! - воскликнула жена. - Томми может отравиться!
      - Я вообще удивляюсь, - объявил я, изучив несколько десятков статей, - почему никто не предлагает нервнопаралитические газы или нейтронную бомбу ограниченного кухонного действия. Тут все выступают за войну на уничтожение! Против врага все средства хороши?
      - А что еще делать с мышами? - осторожно заметила жена.
      - Мышей нужно удалить, но не травить газом или ядом, не взрывать и не резать пилой на куски. Ты со мной согласна? - спросил я вызывающе.
      - Я согласна, - ответила жена. - Я тоже не люблю насилие.
      - Поэтому вывод, который невольно напрашивается, - сказал я примирительным голосом, - все-таки придется воспользоваться старыми дедовскими средствами, то есть, либо завести кошку, что при наличии собаки сделать невозможно, либо ловить мышей в мышеловке. Ничего другого, приемлемого я, лично, не вижу.
      - Сделай что-нибудь, - повторила жена свою первоначальную просьбу и сделала страдальческое выражение лица. - Я так жить не могу!
       На следующее утро я поехал покупать мышеловку.
      - У нас завелись мыши. Что вы можете посоветовать? - спросил я.
      Продавец, молодой веселый парень, так радостно улыбнулся моему откровению, как будто услышал хорошую шутку. Это был его заработок. "Если бы он мог, то сам разводил бы мышей и подкидывал их в дома", - подумал я, глядя на его довольную физиономию.
      - Мыши? Это бывает, - удовлетворенно произнес он. - Могу порекомендовать вам "липучку". Дешево и сердито! - и протянул мне некую упаковку.
      - А как это работает? - спросил я.
      - Очень просто! Клейкая картонка кладется на пол, в центр положите кусочек сыра или колбасы. Мышь подходит к приманке и прилипает.
       Я представил себе эту сцену: беспомощная, прилипшая к картонке мышь, в мучениях умирающая от голода. Страшная смерть.
      - Есть что-нибудь другое? - поинтересовался я, откладывая "липучку" в сторону.
      - Конечно, - ответил он. - Простая мышеловка механического действия. Взводится пружина и, когда мышь касается приманки, ее прихлопывает так, что ломает кости позвоночника. Очень проста и надежна в употреблении.
      - Может, у вас есть что-нибудь, чтоб ее просто поймать, но не убивать и не калечить, - попросил я.
      - Конечно, - ответил он и посмотрел на меня с некоторой иронией, - есть безболезненные средства, одобренные Обществом по охране животных, - он сам засмеялся своей шутке. - Например, клетка. Мышь заходит внутрь, пробует приманку и дверца захлопывается. При этом никакого ущерба для ее здоровья и благополучия нет. Это, надеюсь, вам подходит? - спросил он с интонацией явной провокации в голосе.
       Не понимаю, почему люди так несерьезно и пренебрежительно относятся к неприятию насилия. Я не хочу жить с мышами, но из этого вовсе не следует, что я хочу их увечить или убивать. Мое единственное желание, это удалить их из нашего дома, нам нужны разные территории для проживания.
      - Эта, наверное, подойдет! - не вполне уверенно произнес я, крутя в руках среднего размера металлическую клетку из толстой белой проволоки. - А что потом делать с пойманной мышью?
      - Мочить в сортире! - неожиданно громко объявил он свое мнение и оглушительно засмеялся. - Как завещал нам президент Путин.
       "Грубый юмор и парень этот простой и примитивный, не понимает, что в жизни есть высшие соображения, а не только утилитарная полезность", - раздраженно подумал я, заплатил за покупку и, с чувством исполненного долга, поехал домой. Там я распечатал мышеловку и, на всякий случай, решил вначале прочитать инструкцию, понять которую оказалось совершенно невозможно. "Пособие по сборке и использованию устройства" меня просто взбесило. Такое впечатление, что эти инструкции пишутся для марсиан, инопланетян, которые впервые прилетели на Землю и должны разобраться, как тут все устроено. Там даются такие объяснения, что человек вообще перестает понимать, о чем идет речь, при этом используются сложные формально-канцелярские обороты речи, что создает впечатление, что это машинный перевод с какого-то другого языка. Интересно, кто их пишет, эти пособия по использованию? С отвращением выбросил инструкцию в помойное ведро, легко собрал мышеловку, пользуясь исключительно здравым смыслом, поставил ее на пол, около холодильника, выключил свет и, крепко прикрыв кухонную дверь, чтоб Томми их не спугнул, отправился спать.
       Утром обнаружил в мышеловке крупную мышь. Удивительно, но эта штука действительно работает! Меня это обстоятельство крайне обрадовало, появилась надежда, что удастся очистить дом от всех этих тварей, причем бескровно, без физического насилия, методом простого, точнее говоря, принудительного выселения из квартиры. Удовлетворенный найденным решением, я положил мышеловку в черный полиэтиленовый пакет и вынес ее во двор, там у нас имеется небольшой палисадник. Убедившись, что вокруг никого нет, осторожно открыл дверцу и выпустил мышь на свободу. Убежала, даже не поблагодарив, а ведь я фактически спас ей жизнь. Весьма довольный своим методом, вернулся домой. Так началось соревнование между темпом депортации мышей и темпом их рождаемости. В Интернете нашел данные: пять пометов в год, число детенышей в помете от трех до пятнадцати, то есть, если усреднить, то от одной пары за год рождаются около пятидесяти мышей. Меня это обрадовало: темп выдворения мышей из квартиры заведомо опережал их рождаемость. Теперь каждый день я проделывал ту же самую операцию, вставал ранним утром и выносил пойманное за ночь, причем иногда в клетку попадали сразу две, а один раз даже три мелкие мышки, видимо, они спутали мышеловку со столовой и забежали перекусить всей компанией. Все было хорошо, но в один момент найденная и отлаженная мною схема борьбы с мышами окончательно и бесповоротно сломалась: меня на месте "преступления" застукал мой сосед с первого этажа. Он высунул голову в окно и сразу начал кричать:
      - Вы с ума сошли! Что вы делаете? Зачем вы выпускаете мышей? Вы хотите, чтоб они по всему дому разбежались?
      - Что же мне делать? - начал я оправдываться. - Я не могу их убивать.
      - Это не наше дело, - продолжал он возмущаться. - Вы не имеете права их выпускать. Нам не нужны ваши мыши. Сегодня же соберу собрание жильцов, люди должны узнать, что вы тут вытворяете. Безобразие! Вы же подвергаете всех нас опасности.
       Есть такой тип людей - "общественники", они всегда интересуются своими соседями, кто как живет, на что, моральный облик и прочее. Их хлебом не корми, дай понаблюдать за рядом-живущими. Именно на такого я нарвался. Он, конечно, раструбил эту новость по всему дому, и через пару дней меня вызвали на собрание жильцов, где я почувствовал себя школьником, который разбил окно. Все были мною возмущены, на меня кричали, меня обвиняли, обсуждали мое ненормальное поведение и, в конце концов, вынесли обвинительное заключение. Причем, на мое предложение: "Давайте, я буду ловить мышей, передавать вам, а вы будете с ними разбираться так, как считаете правильным. Вы ведь хотите мне помочь?", все ответили отказом, добровольцев не нашлось, и никто не захотел в этом участвовать. Тогда я предложил отвозить мышей за город и выпускать там, но общество единогласно отказало мне в доверии. В результате, собрание решило, что теперь все будут следить за моими действиями, и если меня еще раз поймают с мышами, то примут соответствующие меры. В общем, меня публично осудили, и теперь я изгой. Стоит мне выйти из квартиры со свертком, как тут же совершенно "случайно" встречаю кого-нибудь на лестнице. "Мышей выносите?" - спрашивают и на полном серьезе требуют, чтоб я предъявил содержимое пакета. Совсем с ума сошли. Может, я неправ, даже могу признать, что в чем-то я неправ, но никто не захотел войти в мое положение, никто меня не поддержал. Обидно, ведь я такой же жилец, как и все остальные, просто я столкнулся с проблемой, от которой у всех головная боль, которая никому не нужна.
       Вынос мышей пришлось прекратить, мышеловка, за ненадобностью, была приведена в нерабочее положение и убрана на холодильник. Что делать я не знал. Оказалось, что борьба с мышами без насилия - невозможна, они - другая цивилизация, не понимают гуманного к себе отношения, плевать хотели на все, что для меня дорого, и единственно, что им нужно - это жрать и размножаться. Я их нисколько не осуждаю, пожалуйста, занимайтесь этим всем, но не в моей квартире.
      За неимением лучшего продолжения, решил попробовать последний шанс, последнюю надежду: я решил от них отгородиться. Мы крепко закрыли дверь, отделяющую кухню от остальной квартиры, перестали покупать продукты, готовить и начали питаться на стороне, как в дни нашей студенческой юности. На кухню вообще перестали заходить, даже не интересно было посмотреть, что там происходит.
      - Если в доме не будет никаких продуктов, они скоро уйдут, - неуверенно предположил я. - Не могут же они жить, не питаясь.
       Однако, через неделю нашего раздельного проживания, я увидел ее в комнате. Как она преодолела запертую кухонную дверь, уму непостижимо? Среднего размера мышь спокойно прошлась по диагонали и скрылась за книжным шкафом. Томми на нее не реагировал. Наша собака, которая вначале облаивала каждую отдельную особь, ошеломленная их непомерно возросшим количеством, окончательно замолчала, жалась к нашим ногам, не отходила ни на шаг, а по ночам жалобно скулила, лежа возле кровати, видимо, боялась. Мы были тоже напряжены, но держали себя в руках и панике не поддавались. Однажды приснился мне страшный сон: я лежу в кровати, сплю, вдруг открываю глаза, а рядом с моей головой сидит крупная мышь и, не отрываясь, смотрит на меня. Я проснулся от крика жены и увидел мышь, которая пробежала по нашей постели. Жена смотрела на нее с ужасом, прижимая руки ко рту.
      - Я не могу здесь жить, - умоляюще прошептала она. - Давай, уедем. Куда угодно. Я согласна на все. Они нас съедят! - она заплакала.
      - Уже съели, - невесело пошутил я, обнимая и пытаясь успокоить жену, рыдания которой начали напоминать истерику. - Обещаю, утром мы уезжаем. Снимем гостиницу, а потом найдем себе другое место для жилья. Мир большой.
       Мы не спали всю ночь, боялись выключить свет, а утром, собрав необходимые вещи, покинули наш, оккупированный мышами, дом. Томми, видимо, почувствовав, что мы уезжаем, весело подпрыгивал и крутился возле нас. Томми - сдался. Я - сдался. Мыши оказались сильнее. Мы признали свое поражение, капитулировали без боя, уступив противнику свою территорию. Нужно отдать им должное: они оказались смелыми существами, способными выживать и размножаться в любых условиях, не признающими никакие компромиссы и не считающиеся с потерями. Оказалось, что отступлением с кухни их не остановить.
       Некоторые могут подумать, что это маразм какой-то: цивилизованного человека, у которого есть все средства для защиты, выгнали из дома примитивные твари. Другие скажут, что у меня ярко выраженный комплекс вины перед слабыми и голодными, ведь можно было с мышами с самого начала эффективно бороться. Таким критикам могу ответить, что для меня лучше покинуть свой дом, чем утопить живую, дергающуюся мышь в унитазе. Что делать, я пацифист, насилие мне отвратительно, и никакие обстоятельства не заставят меня убивать. Гуманизм - превыше всего! На известный моральный вопрос Достоевского: "Что бы вы вынесли из горящего дома: картину Рафаэля или котенка?", я однозначно и без всяких сомнений отвечу, что котенка. Но в современном мире, где все подчинено практичности и рациональности, это мало кто понимает.
      Я запер квартиру, погрузил вещи в машину. Томми радостно запрыгнул на заднее сидение. Жена села рядом со мной и тихо заплакала, да и мне было невесело. Отъезжая, я оглянулся на дом, в котором мы прожили много лет, и злорадная мысль невольно посетила меня: "Теперь мои соседи сполна испытают на себе все то, в чем обвиняли меня". Справедливость восторжествует, но от такой справедливости мне, честно говоря, становится как-то не по себе...
      
      Послесловие автора.
       Этот рассказ не основан на реальных событиях или фактах. Просто, недавно посетила нас знакомая из Америки и рассказала, что как-то ночью в ее машину, припаркованную возле дома, залезли суслики (или тушканчики) и сгрызли изоляцию на всех проводах, то есть всю электрическую часть. Утром машину было невозможно даже завести. Ремонт обошелся ей в кругленькую сумму, но сделать с сусликами (или тушканчиками) ничего нельзя, так как они находятся под охраной государства, а законы в США граждане стараются соблюдать. Меня эта история настолько поразила, что я решил написать душераздирающую бытовую драму про тридцатидневную войну с мышами.
      
      
      
      Часть 4. Прогноз из 2010 (реальная фантастика)
      
      Глава 1.
      
      Вначале возникло смутное чувство какой-то неуверенности и беспокойства, затем ощущение неосознанной тревоги, а через пару дней стало ясно, что за ним следят. Самое удивительное - это были китайцы! Они следовали за ним повсюду: встречали на выходе из отеля, провожали до университета, где проходила конференция, терпеливо ждали у служебного входа, торжественно охраняемого по этому поводу нарядом полиции, и провожали обратно. Если он выходил из отеля прогуляться, то пара китайцев, сидевших за столиком в фойе, сразу вставала и неотрывно сопровождала его по любому маршруту, более того, они дисциплинированно заходили во все кофе и магазины, куда он спонтанно заглядывал. Причем, его преследователи наверняка менялись для конспирации, но этих тонкостей профессиональной слежки он оценить не мог: все они были для него на одно лицо, только одни постарше, другие помоложе.
      Если бы он был коренным израильтянином или любым "западным" человеком, то никакой слежки конечно б не заметил, спокойно наслаждался бы местным комфортом, прекрасной погодой и благоустроенной жизнью известного ученного, приехавшего в Дрезден на международную конференцию. Однако, кроме того, что он родился евреем, он еще прожил первые свои тридцать три года в России, то есть чувство опасности у него присутствовало, как на врожденном, так и на приобретенном уровне. Хотя его поколение уже не репрессировали, и никого из близких и знакомых не посадили, повышенная чувствительность к опасности во всех ее формах в его душе осталась навсегда.
       "Понятно было бы, ну хотя бы как-то объяснимо, если это были бы арабы, ну хотя бы русские, но почему китайцы? - подумал он с недоумением и даже с некоторым раздражением. - Тупые все-таки эти последние приверженцы коммунизма, неужели не понимают, что даже самая высококвалифицированная слежка китайских спецслужб - это абсурд! В Германии их невозможно не заметить, они здесь выделяются на местности, как инопланетяне. Однако все-таки очень интересно, что им от меня нужно? Зачем ко мне проявляется такое пристальное внимание?"
      Конечно, следовало, в соответствии с рекомендациями инструкции: "Как израильтянину вести себя за границей", обратиться в оргкомитет конференции или в израильское консульство, неординарная ситуация требовала чьего-то вмешательства, но он подумал, вернее почувствовал, что никакой реальной опасности от китайцев не исходит. Поэтому внутренне улыбнувшись, представил себе, как после возвращения домой расскажет жене и детям про напряженные будни агента Бориса-007 и про приключения, которые невольно выпали на его долю. "Действительно, в такое трудно поверить, просто невозможно, хотя, - тут же предположил он с присущим ему юмором, - в случае, если этих китайцев наняла Аль-Каида, то тогда другое дело".
      Борису стало любопытно. Вообще говоря, он был серьезным ученым, но все друзья считали его большим остряком и очень веселым человеком, душой компании. Борис Рахман когда-то закончил биологический факультет МГУ в Москве, затем защитил кандидатскую диссертацию и планировал спокойно и всерьез заниматься наукой. Однако на каждую отдельную судьбу подчас влияют события, с первого взгляда, никак с данным, конкретным человеком не связанные.
      Именно в это время на мировых рынках началось резкое падение цен на нефть, быстро приведшее к бюджетному дефициту в СССР. Начал ощущаться, как говорят экономисты, быстрый рост необеспеченной товарами денежной массы, с одной стороны, и острая нехватка продуктов питания, с другой. Наступили смутные времена, когда уже никто не знал, чем может закончиться экономический кризис. К удивлению многих опытных людей, вместо привычного закручиванья гаек при участии КГБ или еврейского погрома, активно инициируемого организацией "Память", произошел неудавшийся государственный переворот, повлекший за собой неожиданный распад СССР, государства, которое, казалось, построено на века. Социализм сталинского типа отдал концы и был бесславно похоронен вместе с партсобраниями, Политбюро, КГБ и всем социалистическим лагерем в придачу, но попутно, в качестве побочного эффекта, подверглась забвению советская наука.
      Престижное положение ученых в обществе оказалось подорвано галопирующей инфляцией, повсеместным и стремительным наступлением идеологии потребления и всеобщими рыночными отношениями, в которые научные сотрудники, как правило, не вписывались. Наука рухнула, похоронив под своими обломками судьбы многочисленных кандидатов и докторов наук, которые на своей основной работе вообще перестали зарабатывать деньги, на которые можно жить. Если после революции, в качестве ответной меры на исчезновение вещей и продуктов, появилась мешочники, то теперь некоторые ученые пошли в челноки, то есть, по сути, это были те же мешочники, но международного масштаба. Многомесячные задержки в выплате зарплаты в академических и научно-исследовательских институтах неизбежно привели к вынужденному оттоку грамотных людей в более прибыльные сферы деятельности, как то: криминал, бизнес и политику, которые со временем настолько перемешались, переплелись и срослись, что стали трудноразличимыми.
      Ни первое, ни второе, ни третье Бориса не привлекало, поэтому он, за неимением подходящих занятий и при отсутствии ясных перспектив, уехал в Израиль, где вскоре начал преподавать в тель-авивском университете. За двадцать последних лет Борис значительно продвинулся в области прикладных биологических исследований и считался специалистом высокого класса, а десять лет назад защитил докторскую диссертацию и был утвержден на должность заведующего лабораторией "Инженерной генетики" института Вейцмана. Среднего роста, обычного телосложения, с уже седеющими волосами, но еще веселый и подвижный, он не выглядел на свои пятьдесят три года и до сих пор пользовался определенным успехом у женщин, которым в последнее время не злоупотреблял.
      Вернувшись после очередного дня работы конференции в номер отеля и оставив свой китайский эскорт в фойе, Борис решил, как было издавна заведено во время командировок, позвонить домой. Жена ответила почти сразу.
      - Привет, дорогая. Как у тебя дела? Чем занимаешься?
      - Ничего особенного. Только что вернулась домой, устала, как собака. Как ты? Как твой доклад?
      - У меня все в порядке. Доклад прошел отлично, были вопросы, обсуждения, в общем, приняли хорошо. Как дела у ребят?
      - Бен был вчера с Соней в театре, а Маора закинули ко мне. Давид все время чем-то занят, дома не бывает, и невозможно с ним поговорить.
      - Ну, передавай всем привет. Я через пару дней вернусь. Рейс уже подтвердил, прилетаю поздно ночью, так что встречать не нужно. Доеду сам. Целую. Пока.
      Положив трубку, он прошелся по номеру, затем включил телевизор. Пощелкав пультом, остановился на новостном канале CNN. Последние комментарии гласили: Иран в очередной раз проигнорировал предупреждения США и объявил о форсировании своей ядерной программы. Россия заявила, что Иран имеет право на мирный атом. Китай считает, что новые санкции против Ирана не решат проблему, а только усугубят противоречия. Заседание Совета Безопасности ООН отложено по просьбе Лиги арабских государств.
      Борис разочарованно вздохнул. "Дело идет к мировой войне, - в очередной раз подумал он, выключая телевизор. - Неужели они там не понимают, чем всё это закончится?" Он вынул из папки развернутую программу конференции, сел в кресло возле журнального столика и углубился в изучение тезисов завтрашних докладов, однако через некоторое время обнаружил себя... проснувшимся. Посмотрел на часы, почти одиннадцать. Спать больше не хотелось, но возникло ощущение голода. Спустился в ресторан, там веселье было в самом разгаре: публика танцевала, громко играла музыка. Кстати, китайцев в фойе не было. "Социалистическая организация труда в действии: смена закончилась, и все дружно отправились спать! - иронически подумал Борис, к своему постоянному сопровождению он уже начал привыкать. - Найду какое-нибудь тихое кафе, там и перекушу", - после недолгих колебаний окончательно решил он и вышел из гостиницы.
      В такой тихий, теплый вечер приятно неторопливо пройтись по улице, глядя по сторонам и отмечая специфические черты, готовящегося ко сну незнакомого города. Борис дошел до первого светофора и метрах в ста от перекрестка увидел небольшой уличный палисадник и светящую рекламу кафе, он инстинктивно ускорил шаг и уже через несколько минут вдыхал притягательный запах горячей пищи. Был будний день, поэтому в кафе сидело всего несколько посетителей, некоторые что-то ели, другие пили пиво и смотрели футбольный матч по телевизору. Борис сел за свободный столик, заказал пиво и популярную в Германии закуску: сосиски с тушеной капустой. Официантка, молодая симпатичная блондинка в белоснежном открахмаленном переднике, приятно улыбнулась, принимая заказ. Выпив несколько больших глотков холодного пива, Борис с аппетитом приступил к трапезе.
      В этот момент в кафе ввалилась ватага шумных молодых парней лет семнадцати-восемнадцати. По смуглым лицам и палестинским клетчатым шарфам было нетрудно угадать их национальность. Они сели за стол и принялись, толкаясь и смеясь, что-то громко обсуждать между собой по-арабски, явно мешая слушать футбольный репортаж. Однако местные болельщики, оглянувшись пару раз на веселую компанию, судя по всему, решили с ними не связываться, то есть, не высказывая никакого недовольства, молча и отстраненно продолжали наблюдать за матчем. Вдруг один из парней, случайно взглянув на Бориса, почему-то задержал на нем свой взгляд, затем что-то сказал своим друзьям. Компания оглянулась и посмотрела в том же направлении. Его разглядывали, молча, напряженно и внимательно, как будто изучали.
      Борис почувствовал сильный дискомфорт, граничащий с неясной и еще неосознанной опасностью, ему стало неприятно от этого неблагожелательного внимания, даже появилось ощущение смутной угрозы, поэтому он быстро допил свое пиво, рассчитался с официанткой, оставив ей щедрые чаевые, встал и направился к выходу из кафе, но ему преградили дорогу.
      - Israelite? - услышал он вопрос, тон которого сразу вызвал у него цепь весьма негативных ассоциаций.
      - Я не израильтянин, - с невольной запинкой ответил он по-английски и почувствовал в душе какое-то смятение. - Я... из России.
      - У меня там отец учился, в Серпухове, - неожиданно сказал один из парней. - Красивый девушка, я тебья лублю, - добавил он на ломанном русском и засмеялся.
      Борис на всякий случай тоже улыбнулся.
      - Красивая девушка, - четко и медленно, разделяя слова на слоги, повторил он, решив слегка подправить произношение.
      - А ты из какого города? Где живешь? ?- продолжил разговор парень.
      - В Москве, - довольно сухо ответил Борис, заканчивая разговор, и попытался выйти из кафе.
      - Смерть Израилю! Смерть евреям! - вдруг произнес его собеседник, после чего, обступив Бориса, это же начала скандировать вся арабская компания.
      Места для вежливых улыбок в душе Бориса не осталось, он испытал приступ тихого бешенства, все осторожности были мгновенно забыты. "Fuck you!" - тихо, но разборчиво произнес он, отодвинул, стоящего перед ним парня, и с угрюмым выражением лица вышел из кафе. "Какие же они все-таки идиоты, - подумал он. - Красивые, здоровые ребята, им бы учиться, жениться, детей воспитывать, а у них всё одно на уме. Что они с евреями не поделили? Чем им Израиль мешает? Вроде бы живут в Германии, не голодают... Промыли им в мечетях мозги капитально".
      Вечер оказался испорчен. Борис торопливо пошел обратно по направлению к гостинице, но они его догнали. Причем в самом неподходящем для него месте - в маленьком скверике, который зеленой листвой маскировал происходящее от случайных прохожих. Двое забежали перед ним, не давая выйти на освещенную часть улицы, а трое оставались сзади, отменяя возможность отступления. Борис почувствовал, что на него охотятся, более того, что его уже загнали в ловушку, западню, обложили со всех сторон. Каждый из нападающих был явно физически сильнее, так что сопротивление не давало много шансов. Убежать он не мог, кричать, как выяснилось, тоже: от испуга голос перестал его слушаться. Он просто застыл на месте, как в столбняке, и не знал, что делать, причем, судя по тому, что никаких улыбок больше не было, а в руках у преследователей появились ножи, его положение казалось безнадежным. "Сейчас они меня будут долго бить, а затем войдут в раж и убьют. Глупо, бессмысленно и, главное, это происходит не на палестинских территориях в Израиле, куда можно по ошибке заехать, а в центре культурной Европы", - мелькали последние мысли. Молодые арабы медленно, явно смакуя панический страх своей жертвы, сдвигались...
      
      Глава 2.
      
      Стенограмма специального заседания правительства Израиля.
      Присутствовали: Биньямин Натаниягу - премьер-министр, Сильван Шалом - зам. премьер-министра, Авигдор Либерман - министр иностранных дел, Эхуд Барак - министр обороны, Габи Ашкенази - начальник Генерального штаба ЦАХАЛа, Меир Даган - директор МАСАДа.
      Б. Натаниягу. Господа, сегодняшняя встреча целиком посвящена проблеме иранской атомной бомбы. Политического решения пока не видно: санкций, судя по всему, так и не будет, кроме того, по мнению специалистов, предлагаемые санкции не способны остановить ядерную программу, так что можно ожидать появления атомной бомбы уже в следующем году. Учитывая известный факт, что Иран также ускоренными темпами развивает свое наступательное ракетное оружие, а также непрекращающиеся прямые угрозы из Тегерана, всё это представляет очевидную опасность для самого существования государства Израиль.
      А. Либерман. В своем последнем выступлении Государственный секретарь США Хиллари Клинтон успокоила нас, заявив, что если Иран бросит на Израиль атомную бомбу, то будет стерт с лица земли, так что теперь мы все можем спать спокойно.
      М. Даган. Она сама в это не верит! После Хиросимы американцы уже ни на кого атомную бомбу бросить не могут. Это ее заявление - чистый блеф!
      А. Либерман. Ахманиджад это тоже отлично понимает!
      С. Шалом. Внешняя политика президента Барака Обамы заключается в имитации активных действий. Давно ясно, что сделать они ничего не могут, и США уже фактически примерились с появлением у Ирана ядерного оружия. Придется нам атаковать самим...
      А. Либерман. Американцы ввязываться в новую войну не хотят, они по горло увязли в Афганистане и Ираке, но проблема заключается в том, что и нам они не хотят давать свободу действий.
      Э. Барак. Хочу подчеркнуть, что нападение на иранские ядерные объекты означает для Израиля не только полномасштабную войну с Ираном, которую неясно, как затем остановить, но и военные столкновениями с его сателлитами: Сирией, Хизбаллой, а также Хамасом. Кроме того возможен массированный обстрел Израиля ракетами с территории самого Ирана, который будет трудно предотвратить.
      Б. Натаниягу. Так что вы, как министр обороны, предлагаете?
      Э. Барак. Нужно все конкретно обдумать и тщательно взвесить все возможные последствия атаки. Это очень ответственное решение. Военный конфликт с Ираном может привести нас к катастрофическим последствиям.
      Б. Натаниягу. А какое по этому поводу мнение начальника Генерального штаба? У нас есть возможность провести чисто такую операцию? В свое время для уничтожения иракского ядерного центра было достаточно одной атаки.
      Г. Ашкенази. Исходя из военного аспекта, полностью уничтожить иранские ядерные объекты возможно только используя американские глубинные бомбы, иначе подземные заводы продолжат свое функционирование.
      Э. Барак. Американцы в отношении продажи этих бомб пока колеблются, нет у них четкой стратегии
      А. Либерман. Американцы будут в нерешительности, пока на них не нападут, как при Пёрл-Харборе, или 11 сентября! История повторяется. Пакистан смог сделать свою атомную бомбу фактически у них под носом...
      Б. Натаниягу. Действительно странно, как американцы позволили Пакистану тихо и без всяких санкций разработать собственное ядерное оружие?
      М. Даган. Могу дать историческую справку. В 1976 году в Пакистане началась программа создания "исламской атомной бомбы" под руководством ученого-физика Абдул Кадир Хана, который украл секретную документацию из европейского ядерного центра, где сам до этого несколько лет работал. В 1978 году в Пакистане было испытано первое взрывное устройство. Затем ЦРУ заподозрило Кадир Хана в продаже ядерных технологий заграницу, но он был национальным героем, а с Пакистаном, как со стратегическим союзником в войне с Афганистаном, американцы ссориться не могли. Только в 2004 году Кадир Хана посадили, причем под домашний арест, но до этого он успел передать секреты производства атомного оружия Ирану, КНДР и прочим. Кстати, ядерный потенциал Пакистана составляет сейчас примерно пятьдесят боеголовок.
      А. Либерман. Теперь американцы пожинают плоды своей узколобой и близорукой политики!
      Б. Натаниягу. Я не вижу смысла критиковать ни прошлую, ни нынешнюю политику США, так как других реальных союзников у нас на сегодняшний день нет! Так какие будут предложения по поводу ядерной программы Ирана?
      С. Шалом. Мы не можем позволить Ирану разработать атомную бомбу, поэтому нужно самым серьезным образом подготовиться к атаке на его ядерные объекты, кроме того, службе тыла необходимо провести все необходимые мероприятия.
      Б. Натаниягу. С одной стороны, все минусы и опасности прямого конфликта с Ираном видны, но бесконечно ждать, что Америка, Европа или кто-то другой решит эту проблему за нас, мы тоже не имеем права.
      Э. Барак. Кроме того, прошу учесть, что в случае налета формально и фактически мы будем агрессорами, со всеми вытекающими из этого последствиями.
      М. Даган. Теоретически лучшее решение - это политическая дестабилизация иранского режима: массовые выступления студентов, оппозиция выводит народ на улицы, полиция отказывается стрелять по демонстрантам и, в конце концов, регулярная армия выступает против Стражей иранской революции. Небольшая гражданская война может разрушить атомную программу Ирана основательнее, чем самые продуманные и эффективные налеты израильской авиации.
      Б. Натаниягу. Ну, это пока только мечты, желаемые предположения. Спасибо. На сегодня всё. Прошу всех присутствующих отнестись к иранской ядерной проблеме предельно серьезно и взвешенно, история нам этой ошибки не простит! На карту поставлено само существование нашей страны!
      
      Глава 3.
      
      Молодые арабы надвигались на Бориса медленно и неумолимо, в их руках опасно светились ножи, а в глазах была ненависть и жажда крови. "Откуда такая жестокость? Почему у них такое презрение к чужой человеческой жизни? Что я сделал этим мальчишкам? За что они хотят убить человека, которого пять минут назад вообще не знали? - подумал Борис, панически предчувствуя, как лезвие ножа глубоко входит в его живот. - Это будет больно, невыносимо больно!" Его ноги стали ватными, тело плохо выполняло команды мозга, а удары сердца глухо отдавали в висках.
      В этот момент две тени метнулись из-за кустов наперерез ножам, отсекая его от нападающих. Борис вначале даже не понял, что произошло, но китайцы, которых он за сегодняшний вечер ни разу не видел, как нельзя кстати, вмешались в конфликт. Уже через несколько мгновений стало ясно, что ни численное превосходство, ни физическая сила, ни ножи не дают никакого преимущества палестинцам. В борьбе с профессионалами они оказались слабейшей стороной. Китайцы были на порядок быстрее, их точные, отработанные до совершенства удары, которые они наносили руками, ногами, локтями и даже вытянутыми пальцами рук, казались несильными, но вели прямо к цели. Несостоявшиеся убийцы, еще несколько мгновений назад, не сомневающиеся в легкой победе над безоружным евреем, с короткими стонами один за другим валились на землю, после чего их беспощадно добивали коротким ударом кулака. Казалось, китайцы не дрались, а сосредоточенно выполняли положенную программу действий по ликвидации угрозы объекту, за который они отвечали. Через пару минут все было кончено: молодые арабы лежали на земле без признаков жизни, убежать никому не удалось. Борис стоял на месте, как в столбняке, и не мог прийти в себя. Таких переживаний в своей академической жизни ему испытывать ещё не доводилось.
      - Пойдемте со мной, вам нельзя здесь оставаться, - сказал один из спасителей, беря его, как ребенка, за руку, - машина нас ждет.
      - Вы их убили? - с ужасом спросил Борис, глядя на неподвижные тела, в беспорядке валяющиеся на земле.
      - Нет, конечно, просто отключили на время, - с неожиданной улыбкой отозвался китаец, - здесь нельзя убивать.
      - Это правильно, - неожиданно согласился Борис, к которому возвращалось его обычное благоразумие, он даже почувствовал облегчение, что не оказался замешанным в групповом убийстве.
      Он позволил увести себя с места инцидента и покорно сел в машину, даже не поинтересовавшись, куда его везут и зачем. Только через некоторое время, обнаружив, что они едут по неизвестному ему маршруту, Борис почувствовал настоятельную потребность прояснить ситуацию.
      - Куда мы едем? - уже полностью придя в себя, спросил он. - Мне нужно в гостиницу. Куда вы меня везете?
      - Вам нужно поговорить с одним человеком, - ответил его спаситель. - После этого мы отвезем вас обратно.
      Они остановили машину рядом с небольшим домом на окраине Дрездена, у входа стоял китайский охранник, мимо которого они безмолвно прошли. После чего Бориса провели в комнату, оформленную в китайском стиле, и предложили присесть на низкую кушетку. Девушка в традиционной национальной одежде, несколько раз поклонившись, приветливо улыбнулась, поставила перед ним фарфоровую пиалу с зеленым чаем и сразу вышла. Он сделал несколько глотков и некоторое время сидел неподвижно, собираясь с мыслями, ведь за последний час произошло больше неожиданных событий, чем за многие годы его жизни, так что было над чем подумать. "Всё это напоминает довольно примитивный приключенческий фильм, когда героя хватают, привозят в некое неизвестное место и... начинают пытать", - вдруг неожиданно пришло в голову непрошеное сравнение. Вскоре дверь открылась, и в комнату решительно вошел немолодой китаец довольно плотного телосложения. По его манере держаться сразу стало ясно, что он тут начальник.
      - Меня зовут д-р Вонг. Надеюсь, вы не очень переволновались? - спросил он. - Моим ребятам очень своевременно удалось вмешаться в возникший конфликт и тем самым оградить вас от больших неприятностей.
      - Да они спасли мне жизнь! - эмоционально воскликнул Борис. - Еще минута и вам не было бы с кем разговаривать.
      - В таком случае вы должны быть нам благодарны.
      - Я благодарен, - с искренним чувством воскликнул Борис. - Очень благодарен, только не знаю, как это можно выразить.
      - Рад слышать, - склонил голову в легком поклоне китаец. - Я вам могу помочь с выбором. Дело в том, что нас интересуют ваши профессиональные достижения. Вы можете отблагодарить нас, согласившись на сотрудничество. Как говорится, услуга за услугу.
      - Вы хотите меня завербовать? - внутренне напрягся Борис, приготовившись к твердому отказу.
      - Нет, это не входит в наши планы, - первый раз улыбнулся д-р Вонг. - Нам будет вполне достаточно выполнить один совместный проект.
      - Если речь идет о работе, почему бы вам просто не написать мне письмо? К чему такая конспирация?
      - Потому что это заказ на проведение секретного проекта, - спокойно объяснил китайский начальник. - Мы должны быть в вас уверены. Необходимо, чтоб во время ваших исследований не было никаких утечек информации. Это очень важно.
      - Я ненавижу насилие и из моральных соображений не работаю на войну, то есть не занимаюсь засекреченными темами, - с неким вызовом ответил Борис. - Поэтому, мне кажется, вы обратились не по адресу.
      - Я не предлагаю вам работать на войну. Речь идет о мирной, я бы даже сказал гуманистической идее! Мы предлагаем вам разработать метод генетического управления рождаемостью.
      - Что-о?
      - Почему это вас так удивляет? Настало время, когда такую важную государственную задачу, а именно, кому иметь детей, а кому нет, вправе решать не отдельные люди, как было испокон веков, а только государственные органы. Короче говоря, нам необходимо перейти к практике централизованного регулирования прироста населения.
      Борис опешил. Такого предложения он никак не ожидал.
      - Не понял, - удивился он. - Как вы себе это представляете? Партсобрание, в соответствии с показателями выполнения плана указанного работника, будет решать, можно ему заводить ребенка, или нет? - Борис не мог устоять, чтоб не намекнуть на своё критическое отношение к системе централизованного принятия решений в современном Китае.
      - Примерно так, - ничуть не обидевшись или просто не поняв иронической подоплеки вопроса, согласился д-р Вонг. - Рождаемость должна регулироваться сверху, в соответствии с потребностями народного хозяйства. Старый лозунг: "Одна семья - один ребенок", начал себя изживать, в настоящее время нам требуется более гибкая и продуманная политика в планировании семьи.
      Борису очень захотелось изложить свои взгляды по поводу коммунистической морали, в соответствии с которой, по его глубокому убеждению, люди - это мусор под ногами Истории, но критиковать идеологию своих спасителей было неэтично, поэтому пришлось ограничиться чисто профессиональными возражениями.
      - Ну, и как вы себе это представляете? Каким образом современная генетика может вам помочь решить свои демографические проблемы? - с трудом сдержав невольную улыбку, поинтересовался он.
      - Честно говоря, на эту мысль нас натолкнули появившиеся в последнее время довольно многочисленные публикации о возможном влиянии на человека генетически модифицированных продуктов.
      - Не понял!?
      - Ну, если генетические продукты могут оказывать влияние, то инженерная генетика может повлиять на человека целенаправленно!
      - Я вас не очень понимаю, можете объяснить подробнее, какие цели вы преследуете? Что хотите получить?
      - Конечно! В идеале нам нужна следующая система деторождения: все мужское население страны делится на две категории: первая - может зачать ребенка, вторая - нет! - серьезно, без тени сомнения в правильности выдвигаемого предложения, начал объяснять китаец. - Женщины разбиваются на три группы, скажем, альфа, бета и гамма. Они будут отличаться тем, что альфа может рожать любое количество детей, бета - только одного ребенка, а гамме рожать детей вообще не положено.
      - Вы хотите проводить селекцию на людях, вернее, уже на детях? - искренне удивился Борис.
      - Именно так! Мы хотим за несколько поколений существенно улучшить генофонд нации. Это задача на перспективу, и это наше право, однако на Западе всегда находятся люди, которые нас неправильно понимают, вернее говоря, не могут согласиться с нашим подходом к проблеме. Они наверняка устроят шумиху в газетах, будут обвинять в попрании прав человека и попытаются настроить против нас мировое общественное мнение, поэтому все работы должны быть строго засекречены.
      - Подобное государственное регулирование не очень подходит к человеческому обществу! - не мог не высказать своего мнения Борис. - Ваша идея хорошо применима, скорее, в современном животноводстве: кто-то имеет право сильно размножаться, а кого-то забраковывают и забивают на мясо. Ваш подход нарушает один из основных принципов не только человеческого общества, а, вообще, всего живого, ведь стремление к размножению - это основной инстинкт! Как вы можете его отменить?
      - А что плохого в том, что люди перестанут плодить неполноценное потомство? - д-р Вонг недоуменно пожал плечами. - Ведь на этот счет даже существует специальная наука. - Он достал какую-то папку, коротко заглянул в нее и процитировал: "Евгеника - есть генная теория, применяемая практически с тем, чтобы улучшить генный материал человеческого вида или устранить генный мусор".
      - Евгеника - лженаука! - возмущенно заявил д-р Рахман. - Это известно всем серьезным ученым.
      - Вы так в этом уверены? - спросил д-р Вонг и с сомнением покачал головой. - А как же тогда трактовать следующую фактическую информацию? - он нашел в своей папке нужную запись. - В первые десятилетия XX века законы о принудительной стерилизации были введены сторонниками евгеники в США, Канаде, Швеции, Дании и целом ряде других европейских стран. Стерилизации, как правило, подлежали пациенты с психическими заболеваниями, а также лица, склонные к асоциальному поведению: наркоманы, алкоголики, в некоторых случаях - уголовники-рецидивисты.
      - Но большинство законов о принудительной стерилизации были отменены к середине семидесятых годов, - эмоционально заявил д-р Рахман. - Люди - это не лошади и не собаки, чтоб искусственно улучшать их породу. Что вы хотите получить? Общество-муравейник, населенное людьми-солдатами, людьми-рабочими и людьми-профессорами?
      - Вы рассуждаете с точки зрения отдельного, эгоистичного человека, которым руководят природные инстинкты, а у нас главное - государственный подход! Индивидуальному капиталистическому мышлению, которое всегда нацелено на удовлетворение собственных потребностей, такой подход недоступен. Мы думаем над тем, каким наше общество будет через пятьдесят, сто лет, а западному обывателю ближе лозунг: "После нас хоть потоп!" Вы согласны с моей точкой зрения?
      - Хорошо, а как вы объясните своим людям, что они, по каким-то вашим критериям, не могут иметь детей? Как вы себе это представляете?
      - Никому ничего не нужно объяснять. Люди на определенном этапе, скажем, получают таблетку или обязательную прививку, которая определяет их дальнейший статус. Лучше всего, если разработанное вами генетическое средство будет иметь избирательное воздействие, чтоб его можно было вводить в человека путем добавки к пище или воде. Нам нужны полноценные, высокоразвитые, дееспособные граждане. Как в Древней Спарте!
      - Однако вы теоретически хорошо подготовились, - скептически улыбнувшись, прокомментировал Борис последнюю фразу.
      - Могу привести цитату из Платона, - нисколько не смутившись, заявил д-р Вонг, - из книги "Республика": "И я полагаю, что юноши, проявившие достоинства и верность в войне, или в чем бы то ни было, должны получать почести, и награды, и в частности, более щедрую свободу соития с женщинами; это, в то же время, будет хорошим поводом получить от таких мужчин как можно больше детей". Полагаю, что Платон для вас авторитет?
      - "Платон мне друг, но истина дороже!" - сказал когда-то Аристотель, и я с ним сейчас очень согласен.
      - Однако хочу добавить к моему предложению весьма существенную деталь, а именно, за реализацию этого перспективного плана мы предлагаем вам большие деньги, точнее, любые деньги.
      Последняя фраза Бориса почему-то возмутила. "Что, он меня за дурака принимает?" - подумал он, чувствуя, как в нем невольно поднимается эмоциональное сопротивление против всего этого безумного безобразия.
      - А что означает в вашем понимании "любые"? - вкладывая весь имеющийся у него сарказм, поинтересовался он.
      - Любые - это означает любые! - невозмутимо ответил китаец.
      - А если я попрошу..., - начал, было, Борис, сделал паузу, закатил глаза к потолку, как бы размышляя о сумме контракта, после чего, резко встал. - Я не вчера родился, уважаемый, и морочить себе голову не позволю. Когда о деньгах говорят в таких терминах, я понимаю, что меня тут просто водят за нос.
      - Сколько вам нужно? - медленно и предельно серьезно спросил д-р Вонг, доставая из внутреннего кармана пиджака чековую книжку. Он вынул золотую перьевую ручку и вопросительно посмотрел на своего собеседника. - Когда о деньгах говорят в таких терминах, я не спорю, а выписываю чек! Во сколько вы оцениваете интересующее нас исследование?
      Борис Рахман сильно напрягся, даже почувствовал каплю пота, которая предательски сползла с виска и поползла по щеке. Вытереть ее он не мог. Похоже, что весь этот запредельный бред оказался реальностью. Была последняя надежда на всякие банковские уловки: фальшивая чековая книжка или, скажем, чек без покрытия, но внутренний голос говорил, что перед ним находится ответственный человек, должностное лицо, за которым незримо стоит большое государство, и выписанная сумма будет вполне материальна и назавтра может оказаться на любом банковском счету, включая его собственный. "Миллиона долларов хватит на... - он понял, что считает про себя, на сколько времени можно полностью обеспечить все расходы лаборатории. - А если попросить два? Или пять? А как эти деньги вложить в банк без подозрений? Может, взять наличными? В чемодане, как в фильмах про наркотики, - и сразу отверг эту мысль. - Вывозить такие деньги в чемодане - это настоящий абсурд, сейчас таможенный контроль в аэропортах сумасшедший, начнут задавать всякие вопросы, интересоваться откуда, сумма-то огромная! Может, открыть счет в зарубежном банке, например, в той же Германии, и никто ничего не узнает. Нет, нельзя, вернее, не стоит сейчас называть конкретную сумму, этим я выдам себя с головой! Нужно отложить, подумать, сделать точный расчет, а так нельзя, это невозможно выдержать..." - мелькали, переплетаясь между собой, беспорядочные мысли и гигантские суммы денег.
      Китаец, похожий на большую фарфоровую куклу, отстраненно сидел на своем месте, без движения, с ручкой в руке, склонив голову, как прилежный ученик в классе, и терпеливо ждал ответа.
      - Давайте для начала, в качестве аванса, скажем, сто тысяч долларов! Два открытых чека на предъявителя, без имени, - вдруг выпалил Борис, который не мог закончить разговор без впечатляющей личной компенсации за все свои переживания. - Мне нужно всё взвесить, подумать, это сложный вопрос, вернее, никем еще не исследованная научная проблема. Такие вещи нельзя решить на ходу.
      - Рад началу нашей совместной работы, - произнес его новый компаньон, дважды аккуратно вписал в чеки по пятьдесят тысяч долларов, поставил дату, подписался и с многозначительной улыбкой, сопровождаемой вежливым поклоном, передал чеки и свою визитную карточку Борису.
      - Нам нужно будет заключить с некой фирмой формальный договор на проведение для нее финансируемого научно-исследовательского проекта. Все необходимые подробности, то есть план работы, этапы, а также график и объем платежей я вам сообщу дополнительно, - рассудительно сказал Борис, пряча чеки во внутренний карман пиджака.
      - Мы сделаем всё возможное для успешного завершения проекта, - заверил д-р Вонг, вставая.
      - Надеюсь, вы понимаете, что быстрого и гарантированного решения тут нет и быть не может. Нужно подумать, посмотреть статистику, пока весь этот проект выглядит, как весьма проблемная задача.
      - Я все понимаю, д-р Рахман, мы вас не торопим. Этот проект рассчитан на будущее! Еще раз позвольте выразить вам свою благодарность, - закончил разговор д-р Вонг, пожал Борису руку и позвонил в маленький колокольчик.
      Дверь немедленно открылась, и вошли знакомые китайцы.
      - Отвезите д-ра Рахмана в гостиницу, - приказал д-р Вонг.
      
      Глава 4.
      
      Прилетев в аэропорт им. Бен Гуриона около двенадцати часов ночи, Борис неожиданно для себя увидал своего младшего сына, который терпеливо ожидал его в небольшой группе встречающих.
      - Ну, зачем? - сказал он, подходя и обнимая Давида. - Уже поздно, я же просил, чтоб меня не встречали, добрался бы на такси.
      - Уехать без тебя? - спросил Давид, улыбаясь. - С благополучным возвращением. Как долетел?
      - Спасибо за проявление сыновних чувств, - сказал растроганный вниманием Борис и тоже улыбнулся. - Долетел вполне нормально.
      Хорошие у него получились дети. Конечно, они выросли очень разными, но каждого из них он любил, и оба были ему интересны. Они родились в Москве и по-русски говорили чисто, практически без акцента. Это было узаконено и принято раз и навсегда - дома разговаривали по-русски. Исключения делались только в случае, если кто-то из гостей говорил только на иврите. Вообще русский язык после большой алии девяностого года приобрел в Израиле чуть ли не государственный статус. Кроме того, что по кабельному телевидению транслировали главные российские телепрограммы, к их услугам был ещё специальный местный телеканал и две-три радиостанции, вещающие по-русски, не говоря уже о многочисленных русских газетах и журналах. "Русские аристократы имеют тенденцию сохранять русский язык вне России, - когда-то объяснил этот феномен Борис. - Так было в эмиграции после революции в начале двадцатого века, так произошло и после горбачевской контрреволюции в его конце! Только получилась одна маленькая неувязочка: современные российские аристократы духа оказались... евреями!"
      Они сели в машину и выехали с винтовой стоянки третьего терминала аэропорта. Это урбанистическое сооружение двадцать первого века построили сравнительно недавно, и Бориса всегда удивляла смелость инженерного решения: к третьему терминалу на разных уровнях подходили железная дорога, автомобильные подъезды и многочисленные выходы к самолетным трапам.
      Давид уверено гнал машину по многократно испытанному знакомому маршруту, они выехали с территории аэродрома на скоростное шоссе. Борис на секунду закрыл глаза и вдруг почувствовал себя дома и в безопасности.
      - Знаешь, - вдруг неожиданно для себя сообщил он сыну, - а меня ведь чуть не убили в Дрездене!
      - Шутишь?- повернув голову, недоверчиво переспросил Давид. - Как это могло случиться? Кто это был?
      - Немецкие арабы, почти школьники, лет по семнадцать, - тяжело вздохнул Борис, невольно вспоминая пережитый стресс. - Все это произошло, как в настоящем триллере, с погоней и дракой.
      После чего, Борис рассказал пораженному сыну всю свою детективную историю. Давид напряженно слушал. Вначале на его лице было написано некоторое сомнение, как будто он еще неокончательно решил, верить отцу или это очередной розыгрыш, однако после демонстрации вещественного доказательства, слегка присвистнул и восхищенно произнес:
      - Ни фига себе! Ну, ты, отец, даешь!
      - Что я мог сделать? - невольно начал оправдываться Борис. - Я попал туда случайно, просто вышел вечером перекусить, не мог даже представить себе, что в Дрездене может такое случиться.
      - Я эту публику знаю, насмотрелся в армии, - серьезно прокомментировал Давид. - Если они чувствуют свою силу и безнаказанность, то убьют без колебаний. У них даже по отношению к своим нет сантиментов, а убить еврея вообще почетно, можно потом хвастаться, но китайцы молодцы, настоящие бойцы, - с ноткой восхищения в голосе произнес он. - Вдвоем против пятерых с ножами, и никому не дали уйти. Это круто! Ты не запомнил случайно, что они там делали? Как действовали?
      - Поверь, мне было не до того, - сухо ответил Борис. - Запоминать их приемы карате в той ситуации мне как-то в голову не пришло, - добавил он, удивляясь ребяческим интересам его вроде бы повзрослевшего сына.
      - А как ты будешь работать с китайцами? - Давид сразу почувствовал, что сказал что-то лишнее, поэтому попытался перевести разговор на другую тему. - Они теперь тебя в покое не оставят. Почему не отказался?
      - Отказаться после того, как тебе жизнь спасли? Я еще отдышаться не успел. Нет, отказаться тогда было нереально! Кроме того, они предложили за исследование большие, вернее, любые деньги!
      - Разве так бывает? - с сомнением спросил Давид.
      - Бывает! - Борис помахал в воздухе двумя чеками. - Сто тысяч долларов! Если бы я попросил миллион, то они бы тоже дали! - уверенно добавил он.
      - Что же ты не попросил? - удивленно воскликнул Давид. - Я бы сразу стал сыном миллионера. Ты о детях подумал? - вроде бы укоризненно, но с большой долей иронии, добавил он.
      - А как в Израиле, не имея ни личной фирмы, ни контракта, вложить на свой счет в банке миллион долларов? Как ты себе, умник, это представляешь? Причем, вложить так, чтоб на простые вопросы, типа "Откуда?" и "За что?", нашлись бы такие же простые ответы. Есть такая организация в Израиле, которая называется "Налоговая инспекция". Над этим ты подумал, будущий сын миллионера? Чеки по пятьдесят тысяч долларов - это предельно возможные суммы, которые можно вложить не привлекая ее внимания!
      - Да, на пару классных машин нам хватит! Спортивную "Мазду" - мне, а Бену - какую он захочет.
      - А меня ты, значит, из премиального списка уже вычеркнул, - с некоторым укором в голосе спросил Борис, взглянув на сына.
      - Не обижайся, папа, это я пошутил.
      - Если проект пойдет удачно, то не только тебе на машину, на всё хватит.
      - У тебя есть понятие, как его осуществить? - спросил Давид, удовлетворенно кивая головой в знак согласия.
      - Что-нибудь придумаю, - не очень уверено промолвил Борис, - хотя, понимаешь, у них там предлагается абсолютно людоедский подход. Они хотят создать такое общество, где сам факт зачатия ребенка является особой привилегией и доступен не всем! Одним словом - коммунисты! Такого построения государства за всю историю человечества еще не было. Где-то детей продавали в рабство, где-то их у родителей отбирали и воспитывали отдельно, известен даже особый случай, когда царь Ирод всех младенцев приказал убить, но давать людям рожать детей только по особой привилегии, исходя из интересов государства, - это вообще что-то запредельное!
      - А меня такое вовсе не удивляет. В Китае людей всегда было много, - прокомментировал Давид. - Насколько я знаю, при коммунистическом режиме людей за людей никогда не считали, я помню, что ты мне про Россию рассказывал, про репрессии. Китай, как мне кажется, недалеко от них ушел. Что они конкретно от тебя хотят?
      - Понимаешь, они хотят создать улучшенное поколение китайцев. Путем селекции, без изъянов, без дефектов! Размножаться, образно говоря, будут только отличники боевой и политической подготовки. Бред, конечно, полный, но эту задачу можно трансформировать во что-нибудь более удобоваримое, видоизменить и переформулировать, например, люди с тяжелыми генетическими или психическими отклонениями от нормы не должны иметь возможности к репродукции. Такую этическую и одновременно научную проблему можно уже дискутировать: основные моральные нормы соблюдены, и звучит не так страшно.
      - Ну, тебе виднее, - сказал Давид, останавливая машину около дома.
      - Давид, хочу предупредить тебя, пока никому ни слова, хотя думаю, что ты сам понимаешь, насколько всё серьезно. Я на тебя надеюсь, не подведи, а что на эти деньги купить, мы потом решим.
      Они поднялись в квартиру. Борис зашел первым, поцеловал жену.
      - Не поверишь, Тома, в какую Одиссею я попал в Дрездене, - начал он.
      - С тобой всегда что-то происходит, - довольно улыбнувшись, сказала жена. - Пойдемте на кухню, я кое-что приготовила к твоему приезду. Давид, помой руки, - строго добавила Тамара, увидев, что сын норовит схватить со стола кусок пирога.
      - Тамара, ты иногда вспоминаешь, сколько ему лет? - вступился за сына Борис.
      - Руки нужно мыть в любом возрасте, кстати, это относится к тебе тоже.
      - Хорошо вернуться в домашний уют, правда, папа? - иронически произнес Давид и они, многозначительно переглянувшись, пошли в ванную мыть руки.
      
      Глава 5.
      
       Человек может всё, но не всё ему можно позволять!
      
      В преддверье каждого Нового года газеты заполняются объявлениями о всевозможных распродажах всего, что только можно в этом мире купить за деньги. Икра и водка, последние модели бытовой техники, электроника вперемешку с косметикой ведущих фирм, а также одежда, представленная полуголыми манекенщицами, манят и соблазняют потребителя невиданными скидками.
      Однако есть товар, который всегда идет без рекламы и без скидок, по полной цене. Это - прогнозы! Мажорное настроение населения небезуспешно пытаются испортить многочисленные профессиональные предсказатели "ужасного" будущего. Торговцы страхом нашли свою нишу в новогодней распродаже. Ежегодные прогнозы ученых-климатологов ожидаемо включают предупреждения о глобальном потеплении, экономисты угрожают девальвацией всех валют, журналисты предрекают социальные беды, а астрологи каждый год оценивают вероятность мировой войны!
      "Почему все они так запугивают население? - может спросить неискушенный читатель. - Да потому, - ответит искушенный, - что "гибельные" прогнозы - это такой же бизнес, как любой другой, даже лучше". Благополучные прогнозы оказались невыгодным товаром, а продавать страх - это весьма прибыльное занятие, за него, как выяснилось, платят действительно большие деньги. Когда со всех сторон пугают, люди начинают бояться и готовы заплатить втридорога за спокойствие, сохранение здоровья, безопасную жизнь и экологически чистые продукты.
      Кому, кроме самой науки, были когда-то нужны климатологи? Долгое время - никому! Но с какого-то момента они выбрали правильную стратегию: начали запугивать обывателя пагубным влиянием жизнедеятельности человека на грядущие изменения климата и очень преуспели в этом. Главное, им удалось сформировать нужное общественно-политическое мнение: катастрофические результаты беспечной жизни - не за горами! В мире без них уже не обойтись. Их вытащили из безвестности, и они теперь правительственные эксперты, обсуждают международные договоры, строят модели Апокалипсиса и выгодно их продают. Причем корпоративные интересы в данном вопросе оказались даже выше национальных, то есть российские и американские климатологи дружно поднимают мировую планку страха, получая щедрые дотации с обеих сторон. Происходит это уже много лет, но привыкнуть к тому, что крах экологической системы Земли приближается семимильными шагами, невозможно, что заставляет прогрессивное человечество внимательно прислушиваться к ежегодным прогнозам специалистам.
      Спорить с новоявленными пророками-климатологами - пустая трата времени и сил, ведь озоновый слой, парниковый эффект, глобальное потепление и прочие специфические понятия гипнотизируют политиков и завораживают публику, поэтому для удовлетворения мирового мазохизма им охотно дают трибуну для ежегодного предостережения человечества. Более конкретных действий, конечно же, никто не предпринимает, потому что это невыгодно, никакие договоры страны подписывать не хотят, выбросы углекислого газа в атмосферу не снижают, но очень и постоянно волнуются по поводу уже столь близкого конца света.
      Население, в отличие от правительств, по большому счету, с необратимо приближающимся концом света как-то смирилось, по крайней мере, создается ощущение, что им уже практически никого нельзя испугать. "Главное, чтоб войны не было, экономический кризис, наконец, закончился, а конец света мы как-нибудь переживем", - обычно в этом случае говорят опытные, много пожившие люди.
      
      Глава 6.
      
      Д-р Борис Рахман встречал Новый год в Израиле, как привык встречать его в России. Без елки, конечно, хотя и елку, при желании можно было купить, но с салатом Оливье, холодцом, икрой и шампанским. Приглашали друзей, садились за стол, вместе с уже выросшими детьми, и праздновали. Более того, "русские" навязали эту традицию коренным израильтянам, которые тоже охотно начали отмечать кроме осеннего еврейского Нового года, еще один Новый год, календарный.
      Прошло уже полгода с начала фантастических событий, приведших к началу работ по китайскому проекту в лаборатории инженерной генетики. Положительных результатов пока не было, но уже наметились некоторые конструктивные подходы. Короче, в голове д-ра Рахмана сформировался путь, по которому следует идти. Его партнер д-р Вонг вел себя идеально: тут же исполнял все просьбы и пожелания и, вообще, всё необходимое для исследования. Причем, следует отметить, он действительно обладал большой властью и влиянием, и когда Борису потребовался "китайский" биологический материал, то работники китайского посольства в Тель-Авиве безропотно подчинились далеким приказам из Пекина.
      С официальным оформлением проекта никаких проблем не возникло. Пришлось, конечно, чтоб не вызывать ненужных вопросов, законспирировать поставленную задачу, но это было нетрудно сделать, график платежей китайской стороной выполнялся неукоснительно, чеки д-ра Вонга были с некоторым интервалом во времени вложены на личный счет Бориса, так что, можно сказать, всё прошло довольно удачно.
      Со своими моральными проблемами Борис справился относительно легко, особенно после того, как его счет практически единовременно увеличился на сто тысяч долларов и, кроме того, на него ежемесячно стала поступать весьма внушительная добавка, в несколько раз превышающая основную зарплату. Перед ним была сформулирована профессиональная задача, которая, как любая сложная шахматная композиция, поначалу казалась неразрешимой, но решение было, оно существовало всегда и обязательно, нужно только как следует подумать и найти.
      Д-р Рахман долго думал, искал и, похоже, нашел. Единственный доступный путь - это генетические манипуляции с бактериальными клетками. Он начал исследовать проблему доставки чужеродной ДНК в клетки-мишени на основе вируса. Цель - создание трансгенного организма с новыми свойствами, другими словами, создание генетически модифицированного человека.
      Такой задачи в лабораториях мира, насколько было известно из открытой печати, еще никто не ставил, это был прорыв в будущее, кроме того, само исследование захватило его предельной сложностью экспериментов, которые он методично начал проводить месяц назад. На сегодняшний день он уже знал, чего хотел, то есть сумел не только поставить задачу, но и сформулировал стратегию успеха, серию опытов, которые могли с высокой вероятностью обеспечить приемлемый результат.
      "Первооткрыватель - это всегда особый человек. Видимо, неспроста мне выпало разыграть эту "китайскую карту", есть в этом какой-то таинственный и скрытый от меня смысл", - невольно размышлял он о непостижимых зигзагах собственной судьбы.
      Конечно, о настоящей цели проекта никто из сотрудников не знал, д-р Рахман сообщил только, что на конференции в Дрездене случайно вышел на чиновников из ООН, которые готовы вкладывать деньги в передовые биотехнологии. Ни про китайцев, ни про регулирование рождаемости разговора не было, они занимались общими проблемами генетики, а как на финишной прямой вырулить на нужный результат знал только сам Борис.
      - Ты слишком много работаешь! - такими словами в последние недели начала регулярно встречать его после работы жена. - Какой толк в деньгах, если ты света божьего не видишь. Не забывай, ты уже не мальчик, всех денег не заработаешь, а здоровье всё равно дороже "всего золота мира".
      Борис это понимал, более того, приходя вечером, как выжатый лимон, он ругал себя последними словами. Тупо сидел за столом, что-то съедал, рассеянно ковыряя вилкой, и, не имея сил даже смотреть телевизор, шел спать. Последняя мысль, которая обычно приходила перед падением в сон: "Всё! Нужно завязывать с такой работой. Это действительно идиотизм какой-то! Не вижу жену, ни с кем не общаюсь, постепенно превращаюсь в трудоголика. Подсел на работу, как наркоман на иглу!"
      Однако на следующий день выяснялось, что это были лишь добрые намеренья, которыми, как известно, вымощена дорога в ад. Он просыпался, быстро завтракал и, чувствуя некий зуд, похожий на желание алкоголика опохмелиться с утра, торопился в лабораторию. Сотрудников он заразил своим азартом и, кроме того, вызвал подлинный трудовой энтузиазм, волевым решением увеличив всем зарплату на пятьдесят процентов и выплатив невиданные доселе премиальные в конце года! Раз деньги лились рекой, то он не понимал, почему их не использовать. Все научные сотрудники в лаборатории были из России, даже лаборанты говорили исключительно по-русски. Одно время Борис пытался с этим бороться, требуя на работе говорить на иврите или хотя бы по-английски, но потом махнул рукой, ему самому так было проще. "Еврейский филиал Российской академии наук", - обычно провозглашал Эдик, сорокалетний биолог из Новосибирска, когда к ним заходил кто-нибудь посторонний.
      - Ты уже видел новую аспирантку из лазерной лаборатории? - спросил он у Бориса, заходя в его кабинет. - Шведка пальчики оближешь! - закатив глаза к потолку, мечтательно произнес он. - Лет тридцать, не больше. Внешность - кинозвезда! Я с ней уже познакомился, она приехала по обмену. Хотел переманить ее сюда, но она не соглашается.
      - Ты, перед тем, как такое предлагать, лучше меня бы спросил, а вдруг я случайно тоже не согласен, - улыбнулся Борис. - Только шведки в нашей лаборатории тебе не хватает для полного счастья. О чем ты только думаешь?
      - Стареешь, Боря, стареешь прямо на глазах. Забываешь основной лозунг надежной коммуникации: "За связь без брака!"
      - Одни женщины у тебя в голове, Эдик. Доиграешься, Нинка что-нибудь узнает, и будет тебе долгая и мучительная смерть, посредством отрезания...
      - Всегда ты испортишь настроение! - в сердцах произнес Эдик, сразу утратив игривый тон. - А я, между прочим, во вчерашнем эксперименте использовал температурно-чувствительные мутантные плазмиды и получил две тысячи копий на клетку, причем без нарушений жизненно-важных функций. Что ты на это скажешь?
      - Молодец, скажу! Действительно, молодец!
      В этот момент в кабинет, предварительно негромко постучав, вошла их лаборантка Лена.
      - Техники запустили новый электронный микроскоп. Потрясающий! - произнесла она на выдохе. - Хотите посмотреть, там разрешающая способность сумасшедшая. Интересно, сколько он может стоить?
      - Довольно дорого! - ответил Борис. - Последняя американская модель, но мы теперь люди небедные и можем себе такое позволить. Пойдем, Эдик, посмотрим, что он умеет делать.
      Лена работала у них сравнительно недавно, всего пару лет, она была молодая, симпатичная, несколько застенчивая женщина, постоянно нацеленная на поиск достойного мужчины, который, в соответствии с последним гороскопом, был обязан вскоре появиться на горизонте. Регулярно задаваемый провокационный вопрос Эдика: "Кто кого при этом осчастливит?", оставался без ответа или комментариев, Лена обычно только загадочно и томно улыбалась. В процессе ожидания достойного соискателя руки и сердца, она обсуждала с Эдиком различные морально-нравственные проблемы, а также вела нескончаемый спор по принципиальному этическому вопросу: "Допускает ли гармоничный брак супружеские измены?" Ввиду того, что стороны придерживались ярко выраженных полярных точек зрения, спор этот, как выразился однажды Борис, не имеет рациональной основы и напоминает переговоры о мире с палестинцами.
      Лена, чтоб как-то усилить свою позицию, однажды нашла и распечатала Эдику семь заповедей Ноя, которые должны соблюдаться всеми народами. Они включали в себя запрет на идолопоклонство, запрет прелюбодеяния, запрет на убийство людей, запрет есть плоть с душой, то есть употребления в пищу мяса или крови от не умерщвленного предварительно живого существа, запрет богохульства, запрет воровства, и требование о создании справедливой судебной системы.
      - Чушь! - неуважительно и без всякого пиетета к моральному кодексу древнего человека отозвался Эдик на эту, проверенную веками мудрость. - Послушать Ноя, так получается, что прелюбодеяние такое же преступление, как убийство! Если на практике применить такую юридическую норму, то все взрослое население страны должно будет сидеть в тюрьме! - он радостно засмеялся.
      - Не нужно всех мерить по себе. Не все мужчины такие порочные, - тут же возразила Лена, - есть и порядочные!
      - Нету! - с энтузиазмом воскликнул Эдик. - Я, по крайней мере, не встречал! Но, с другой стороны, к чести Ноя нужно отметить, что он даже не заикнулся о справедливой политической системе, видимо уже тогда понимал, бессмысленно требовать того, чего на практике не существует!
      
      Глава 7.
      
      В пятницу вечером семья собиралась на семейный ужин. Это была давняя традиция, в которой всегда участвовали его маленькие дети, потом повзрослевшие дети, потом дети со своими подругами и, наконец, старший сын Бен начал приезжать с женой Соней и внуком Маором, которого они, чтоб было проще общаться со сверстниками, назвали местным именем. Маор был тихим, погруженным в себя семилетним мальчиком, который, тем не менее, действовал и рассуждал как взрослый человек. У него были свои увлечения, свои пристрастия в еде и, главное, особое чувство собственного достоинства, что невольно заставляло окружающих относиться к нему с уважением.
      Годы бежали, но семейная традиция сохранялась. Садились за стол, который по такому случаю был празднично сервирован, открывали бутылку вина для женщин, а водка, виски и коньяк в доме Бориса были всегда, и начинали трапезу. Борис любил эти шумные вечера, когда после нескольких блюд и рюмок Бен и Давид начинали рассказывать какие-то забавные истории и все смеялись. Было хорошо!
      Сегодняшняя встреча была особой. Борис придумал сделать-таки детям подарок-сюрприз. "Куплю Давиду спортивную машину, которую он хочет, пусть выпендривается перед своими девицами, получает от жизни удовольствие, а Бену - джип или мини-автобус, у него семья, пусть сам решает. Настало время выполнять обещания, нужно детей немного побаловать. У меня в их годы вообще никакой машины не было, ни спортивной, ни обычной, даже и не мечтал", - решил он, после получения очередного денежного перевода из Китая.
      - Знаешь, у Маора какие-то невероятные способности к запоминанию, - сказал Бен отцу, когда сын вышел в другую комнату поиграть на компьютере. - Он запоминает любой текст, любые цифры, например все телефоны своих однокашников, знает наизусть. Учителя говорят - уникальный ребенок!
      - Да что там учителя? Твоя мама говорила то же самое прямо со дня его рождения, - тут же вспомнил Борис. - Правда, Тома? Ты ведь первая стала утверждать, что твой внук - настоящий гений?
      - Маор очень способный ребенок, но ранимый, его нужно оберегать от стрессов, - назидательно сообщила Тамара. - Он нежный мальчик, а особая память, если она не подкреплена творческими способностями, - тяжкое испытание и может создавать дополнительные трудности. Я совсем не уверена, что это большое благо, хотя английский можно начинать учить прямо сейчас.
      - Я когда-то в Москве в эстрадном театре "Эрмитаж" совершенно случайно попал на выступление одного человека с феноменальными умственными способностями. Он мгновенно перемножал любые многозначные числа, запоминал ряды номеров и даже мог сразу подсчитать количество букв в стихах, которые ему зачитывали. После этого вечера я больше никогда в жизни не видел ни его афишу, ни его самого. Куда-то он исчез, а человек был замечательно интересный. Но такие люди обычно сложные, нервные и странные, со своими противоречивыми внутренними комплексами. Я помню, когда Вольф Мессинг был уже очень пожилым человеком, я пошел на его выступление. Он там свел с ума весь зал! Это же невозможно как-то подтвердить, может ли он действительно прочесть мысль другого человека, или нет? Это его: "Думайте! Думайте!" я запомнил навсегда. Очень особый, своеобразный был человек!
      - Все-таки иметь хорошую память - это кайф! - вдруг вмешался Давид. - Я, например, несколько дней назад начисто забыл, что у меня назначена встреча. Потом перед этой подругой было жутко неудобно.
      - Не нужно так часто менять девиц, - тут же высказалась Тамара. - Выбери одну и тебе уже не придется вспоминать, с кем ты проводишь сегодняшний вечер, в крайнем случае, она тебе это сама напомнит.
      - Именно этого мне, мама, делать пока совершенно не хочется, - улыбнулся Давид.
      - Хватит уже, Давид, хватит тебе гулять, пора угомониться и завести семью. Бери пример с брата.
      - Да оставь, Тома, его в покое, пусть мальчик погуляет, пока есть такая возможность, - вмешался Борис. - Кому это мешает?
      - Ты всегда на его стороне, - с наигранной обидой высказала свое мнение Тамара. - Соня, пойдем поговорим на кухне. В который раз убеждаюсь, что мужчины в жизни ни черта не понимают. Доказанный факт!
      - Ну, что с твоим проектом? Продвигается? - спросил Давид, когда женщины вышли из комнаты.
      - Продвигается нормально, без задержек! - благожелательно глядя на сына, ответил Борис. - Ты какую машину хочешь?
      - Ты серьезно, папа?
      - Вполне серьезно! Кстати, Бен, это тебя тоже касается. Я решил сделать вам внеочередной подарок. Давайте прямо сейчас посмотрим в интернете. Выбираете модель, которая вам нравится, и я вам ее тут же покупаю! Не ожидали? - довольный произведенным эффектом, торжественно объявил Борис.
      - Мне нужно с Соней раньше посоветоваться, - неуверенно произнес Бен и после минутного колебания и топтания на месте пошел на кухню.
      - Ты видишь, - тут же ехидно высказал Давид, - во что превращается нормальный человек после женитьбы, а мама меня все время агитирует. Ты же сам нам рассказывал, что хорошее дело браком не называют. Мне кажется, что в его семье наступил явный матриархат, там же всем заправляет Соня, а Бен полностью попал под ее влияние. Меня иногда это просто бесит, я даже хотел ему прямо сказать, во что он постепенно превращается, но мама отговорила. Короче, такой жизни, чтоб все время от кого-то зависеть, я не хочу!
      - Не надо никого осуждать, Давид, придет время, сам женишься. Как говорили когда-то московские барышни: "Никуда не денешься, влюбишься и женишься"! Ну, ты готов выбрать, как сейчас принято выражаться в молодежной среде, подходящую тачку?
      - Всегда готов! - быстро ответил Давид. - Приятно чувствовать себя сыном миллионера. Мне, пожалуйста, если тебя не затруднит, спортивную "Мазду", желательно кирпично-красного цвета, но учти, она относительно дорогая.
      - Меня сейчас дороговизной не испугаешь! Можешь считать, что у тебя уже есть спортивная машина!
      - Кстати, ты не хочешь купить новую квартиру или дом? Я от кого-то однажды слышал или читал, - Давид улыбнулся, - что люди, которые спонтанно дарят сыновьям дорогие автомобили, обычно живут в виллах у моря.
      - Оставь, Давид. У нас хорошая, удобная квартира, зачем искать что-то другое. Я в квартирном вопросе страшный консерватор. Вот если ты женишься, то тогда я сразу куплю тебе новую.
       С кухни вернулась Тамара.
      - Я на твоем месте Давида бы так не баловала, - заметила она. - Давайте пить чай. Кому кофе?
      - Мы тут посоветовались, - нерешительно сказал Бен, появившись, наконец, в обнимку со своей любимой женой.
      - И решили, что нам нужно подумать более основательно. Через несколько дней мы дадим ответ, - взяла на себя инициативу Соня. - Выбор подходящей машины - это все-таки серьезное дело!
      Давид тихо засмеялся и незаметно от брата и Сони подмигнул отцу.
      
      Глава 8.
      
      Созданная по инициативе ООН, комиссия Голдстона расследовала военные преступления Израиля в Газе во время проведения операции "Литой свинец". Были опрошены пострадавшие палестинцы, аккредитованные в Газе корреспонденты газет, которые непосредственно наблюдали за военными действиями, а также члены Хамаса. Вывод комиссии: "В ходе военных действий Израиль проявил неоправданную жестокость по отношению к мирному населению, что можно квалифицировать, как военное преступление".
      В связи с этим фактом, в некоторых европейских странах против премьер-министра, министра обороны, начальника генерального штаба, а также некоторых высших офицеров Армии обороны Израиля были поданы судебные иски.
      В соответствии с нормами международного права Израиль должен компенсировать ущерб, причиненный Палестинской автономии. Встречный иск об ущербе причиненными 2000 ракет "Кассам" (минометные снаряды не учитывались), которые в течение последних 18 месяцев были выпущены по израильским городам и населенным пунктам, рассмотрен не был.
      Кроме того, израильское правительство согласилось выплатить компенсацию в размере десяти миллионов долларов за ущерб причиненный зданиям ООН в Газе. Довод о том, что из зданий, принадлежащих миссии ООН, а также из школ и густонаселенных кварталов, велся огонь по израильским частям и производились запуски ракет, о чем у израильской стороны имеются соответствующие видеоматериалы, в расчет принят не был.
      Министр обороны Израиля сделал необходимые выводы из последнего военного конфликта и приказал прикомандировать к каждому оперативному штабу военного юриста, который проверял бы все отдаваемые приказы на их соответствие международным нормам. Открытые высказывания некоторых высших офицеров ЦАХАЛа, что, мол, так воевать вообще невозможно, учтены не были.
      Кроме того, сенсационная статья, опубликованная в одной из шведских газет, утверждала, что солдаты ЦАХАЛа, во время проведения операции "Литой свинец", вырезали у палестинцев органы для последующей продажи в США. Хотя публикация не нашла каких-либо фактических подтверждений, она вызвала сильный международный резонанс, была перепечатана практически во всех арабских газетах в качестве установленного факта и спровоцировала крайне негативное отношение к Израилю в либеральных кругах Западной Европы.
      Министр здравоохранения Израиля осудил клеветническую кампанию в прессе и призвал международное сообщество и организацию "Врачи без границ" перестать беспочвенно обвинять израильтян в нарушении гуманитарных норм.
      
      Глава 9.
      
      Электронный микроскоп оказался настоящим чудом. Все сгрудились вокруг, по очереди заглядывая в существенно приблизившийся микромир.
      - Давай пригласим шведку, она такого точно не видела, - тихо сказал Эдик, наклонившись к самому уху Бориса, и многозначительно подмигнул ему. - Нужно налаживать международные контакты.
      - Только ненадолго, - сдался Борис. - Пять минут на демонстрацию микроскопа, десять минут на кофе и разговор. Договорились?
      - Конечно, - оживленно потирая руками и часто кивая головой, тут же согласился Эдик. - Ну, я пошел.
      Эдик быстрым шагом вышел из лаборатории и через несколько минут вернулся в сопровождении женщины, при взгляде на которую Борис впервые в жизни пожалел, что ему уже за пятьдесят. Теперь он не осуждал Эдика за проявленную активность, за желание быть галантным и предупредительным, за раздражающую манеру всё время заглядывать ей в глаза и глупо улыбаться, он понимал его. Пройти мимо такой красавицы и не заговорить, что-нибудь не попросить и не попытаться завязать отношения, для настоящего мужчины было просто невозможно. Видимо, она знала, какой эффект производит ее внешность, поэтому избегала кокетства, держалась подчеркнуто серьезно, с достоинством, только чуть-чуть улыбнулась при рукопожатии с Борисом. Вся встреча заняла не более десяти минут. Кристина познакомилась с сотрудниками, заглянула в микроскоп и, отказавшись от кофе, молча выслушала эмоциональные объяснения Эдика, после чего, сославшись на то, что ее ждут, холодно поблагодарила за интересную демонстрацию прибора и покинула лабораторию. Эдик, конечно, тут же бросился ее провожать.
      На Бориса встреча со шведкой произвела резко негативное впечатление. Во-первых, он почувствовал, что его фактически проигнорировали, а, во-вторых, что шансов понравиться или хотя бы заинтересовать ее, у него нет. Комплекс неполноценности, который возникает у любого мужчины при тупиковом общении с красивой женщиной, вдруг проснулся и дал о себе знать. Борис попытался найти женский эквивалент слову "сноб", но кроме "гордячка" ничего в голову не приходило. "Что она из себя корчит? - раздраженно вспоминал он их короткую встречу. - Сидит, небось, в каком-нибудь захолустном университете, занимается ерундой, в которой вдобавок еще не очень-то разбирается, а мнит себя аристократкой в седьмом поколении. Ноги ее больше не будет в моей лаборатории".
      - Ты ей понравился, - с ходу объявил Эдик, вернувшись. - Она сказала, что ей нравятся умные мужчины, а когда я, естественно, поинтересовался ее мнением обо мне, она ответила, что я, конечно, тоже умный, то ты еще и талантливый!
      - Это из "Карлсона, который живет на крыше"! Шведские сказки она, как выяснилось, читала!
      - Что?
      - Ну, Карлсон говорит домомучительнице, что, мол, способных много, но он еще и талантливый! Неужели ты не помнишь этот мультик? Когда он захотел выступить на телевиденье, - криво усмехнувшись, сказал Борис, почувствовав, тем не менее, что последнее сообщение вызвало у него гамму весьма приятных ощущений.
      Настроение резко улучшилось, поэтому, когда на следующий день, выезжая со своей стоянки, он увидел Кристину, которая направлялась к довольно-таки далекому центральному входу, то решил ее подвезти. Институт Вейцмана - это город в городе, он занимает обширную территорию. Борис въезжал туда только на машине, а Кристина шла пешком, причем ей приходилось тащить большой рюкзак и коробку. "Какая же она все-таки красивая! Лицо, фигура, походка, царственная женщина!" - в очередной раз пришло ему в голову.
      - Здравствуйте, Кристина, садитесь, я вас подвезу, - сказал он любезно, останавливаясь и открывая дверцу машины. - Как устроились на новом месте?
      Ее холодноватая отчужденность сразу исчезла, она была довольна, что встретила знакомого предложившего помощь, и не скрывала этого. Он положил ее вещи на заднее сиденье, причем рюкзак оказался действительно тяжелым. "Подвезу ее не до выхода из института, а прямо до места. Нужно быть джентльменом и помочь иностранке", - решил он про себя, часто и с удовольствием поглядывая на свою спутницу.
      - Мне сегодня повезло с транспортом! Спасибо, д-р Рахман. Как видите, все свое ношу с собой! - она засмеялась. - Сняла квартиру в центре городе, перевожу вещи, - объяснила Кристина. - Ненавижу общежитие! Просто не в состоянии там жить, наверное, я выраженный индивидуалист.
      - Пригласите на новоселье? - автоматически поинтересовался Борис, который почему-то вдруг вспомнил молодость, вернее, просто ощутил прилив сил и вдохновения, как на первом свидании.
      - Конечно, - Борис почувствовал на себе ее внимательный, оценивающий взгляд, - вы будете первым из приглашенных, - произнесла она уже довольно серьезно. - Благородные поступки я не забываю, - сказала она многозначительно, подкрепив свои слова благодарной улыбкой.
      Это был сигнал! Пароль, позволяющий пройти первый невидимый заслон женской самозащиты. Намек на то, что его выделили из группы остальных, по достоинству оценили и каким-то образом собираются отблагодарить, а молодая, красивая женщина, как известно, может отблагодарить мужчину только одним образом!
      Борис ощутил странное волнение, выразившееся в резком повышении кровяного давления и частоты пульса. "Может, прямо сейчас? Похоже, что она согласится. Не в машине, конечно, а помочь затащить вещи в квартиру, а там, немного смелости, натиска...", - всплыли из прошлого воспоминания о давно одержанных победах. Он задержал дыхание, стараясь ничем не выдавать лавину сумбурных чувств, обрушившихся на него.
      Кристина, которую он хотел начать целовать прямо сейчас, казалось, не догадывалась о вулканических страстях, бушующих в груди д-ра Рахмана, она спокойно смотрела в ветровое окно, периодически сообщая по ходу движения, куда нужно ехать и где поворачивать.
      Чем хороши и интересны отношения с женщиной до первого секса? Своим непредсказуемым финалом! Это особая игра, в которой мужчина выступает (или ему это только кажется) одновременно, как зритель, режиссер и участник представления. Что будет делать женщина, когда дело дойдет до тела, предсказать невозможно, что придает новым любовным отношениям ожидаемую неожиданность. Все ее улыбки и намеки могут оказаться дымовой завесой или дезинформацией, и в самый ответственный момент она может сказать: "потом", "не здесь", "не сейчас", "я так не хочу", а может даже возмутиться: "Как вы можете?", "Прекратите сейчас же!", "Что вы себе позволяете?", то есть птица, которая, казалось, была уже в руках, выпорхнула и улетела.
      Причем, справедливо и обратное. Вроде бы холодная и отстраненная женщина, от какого-то слова, легкого поцелуя или простого случайного прикосновения может полностью потерять рассудок и самоконтроль, забыть всякую сдержанность и в одно мгновенье превратиться в страстную сексуальную партнершу.
      Определить к какому классу женщин относится данная конкретная особа, можно только опытным путем, что представляет определенный риск для экспериментатора, ведь заранее нельзя точно предсказать последствия его активных действий, то есть, по сути, соблазнение женщин это особый вид экстрима, наиболее захватывающее занятие в жизни мужчины, по крайней мере, некоторые с неугасаемым интересом занимаются этим в течение многих лет.
      Невозможно, в этой связи, не отметить, что непредсказуемое поведение женщин является, на самом деле, единственным интригующим и привлекательным элементом соблазнения. Если на секунду представить себе, что сбылась вековая мужская мечта, и все женщины - сразу согласны, то на земле воцарится невыносимая скука. Исчезнет интрига, и переспать с новой женщиной станет так же просто, как выпить стакан воды. Звезды кино, например, которые всегда окружены роем поклонниц, безусловно согласных на сексуальные отношения со своим кумиром, не хотят, бояться, и избегают случайных отношений. Так уж в этом мире повелось, что чем доступнее женщина, тем менее она привлекательна, но с этим тезисом можно спорить.
      Согласие женщины на сексуальные отношения, - это прямое признание ею каких-то особых достоинств партнера. Успешное соблазнение женщин входит в обойму самых уважаемых мужских качеств, это что-то вроде медали "За мужскую отвагу". Кроме того, каждое отдельное соблазнение, резко поднимающее настроение и собственную значимость, является несомненным актом самоутверждения. Настоящий актер - это человек с тысячью лиц, а настоящий мужчина - это человек с тысячью женщин, что косвенно подтверждается мировой литературой и признается негласным общественным мнением. "Чем интереснее мужчина, тем больше у него должно быть любовниц!" - косвенно утверждают Казанова и Джеймс Бонд, так что самый привлекательный имидж настоящего героя - это самец!
      Что бы там не говорили моралисты, очевидно одно, миром правят власть, деньги и секс, причем замечено, что из этой тройки желаний человеку всегда чего-то недостает, но особенно остро и чувствительно воспринимается все-таки нехватка секса.
      Когда они вошли в квартиру, Борис про себя уже всё решил. "Будь, что будет!" - отчаянно подумал он и, как бросаются с обрыва в воду, обхватил Кристину и страстно поцеловал. Мысль о том, что он женатый человек, заведующий лабораторией, а Кристина - аспирантка, причем иностранная, почему-то даже не пришла в голову. О том, как принято соблазнять женщин в Швеции и насколько его действия соответствуют ее моральной норме, он не знал, в данный момент его беспокоила только ответная реакция. Кристина остолбенела от неожиданности, ведь не было сказано никаких предварительных объясняющих слов, какое-то время даже довольно пассивно сопротивлялась, но затем в ее голове, казалось, перегорел какой-то важный предохранитель. Ее тело страстно прильнуло к нему, потом она начала сама его целовать, затем, окончательно потеряв самоконтроль, торопясь и волнуясь от нетерпения, содрала с себя и с Бориса всю одежду, в беспорядке разбрасывая ее по сторонам. Затем она стонала в его объятиях, заламывала руки и меняла позы, полностью погружаясь в бурную стихию секса. Они начали на диване, затем переместились на пол, а закончили на столе. Такой страстной и чувствительной женщины за всю свою жизнь он еще не встречал.
      Вечером в постели у себя дома он долго лежал с закрытыми глазами и никак не мог заснуть. Порнографические картины недавнего секса с Кристиной раз за разом прокручивались в памяти. Это наполняло его, с одной стороны, приятным удовлетворением, ощущением полноты жизни, а, с другой стороны, гордостью за свое молодецкое, героическое поведение, приведшее к неожиданному обладанию этой невероятно красивой молодой женщиной.
      "А Эдик утверждал, что я постарел!" - улыбнулся он про себя и заснул сном абсолютно счастливого человека.
      
      Глава 10.
      
      Через пару дней Борис решил, что настало время продолжить отношения с Кристиной. Понятно, всё это время она не выходила у него из головы, но он не мог вести себя, как мальчишка, форсировать события и демонстрировать ей свою зависимость. Поэтому, скрепя зубами, выждал положенные два дня, и только после этого начал искать приличный предлог для встречи. Своего номера телефона он ей не дал, да и ее номер не спросил, ведь они работали практически рядом, так что могли встретиться в любой момент. С руководителем лазерной лаборатории он был довольно хорошо знаком и иногда по-приятельски заходил к нему перекинуться парой слов. Однако когда он окончательно созрел для любовной встречи, в кабинет вбежал запыхавшийся Эдик.
      - Кристина уехала, - сходу объявил он.
      - Как уехала? - оторопел Борис.
      - Представляешь, я позавчера заходил к ним, и мне сказали, что она на работу не пришла. Вчера - то же самое, а сейчас сообщили, что она вообще уехала два дня назад и стажировку проходить не будет. Написала уже из Швеции и официально отменила курс!
      - Не может быть! - Борис не мог поверить и, главное, не мог такое принять эмоционально. - Как же так?
      - А вот так! А у меня на нее были определенные планы...
      - Не попрощалась, ничего не сказала, - отстраненно, как будто рассуждал вслух, произнес Борис.
      - Ты хотел, чтоб с тобой попрощались персонально? - удивился Эдик и внимательно посмотрел не опрокинутое лицо его друга-начальника.
      - Нет, - смешался Борис, - просто я подумал...
      - Что подумал? У тебя с ней что-то было?
      - О чем ты говоришь? Ты в своем уме? - резко возразил Борис, понимая, что выдает себя своим волнением.
      - Похоже, что было. И не надо так горячиться, - недоуменно пожал плечами Эдик и вышел из кабинета.
      Борис остался сидеть за столом, тупо глядя в одну точку. Такого поворота он никак не ожидал, просто не мог себе представить. Кристина, метеором сверкнувшая в его размеренной жизни, так же неожиданно исчезла из нее навсегда. Причем, судя по тому, что рассказал Эдик, на следующий день после их встречи она не явилась на работу, то есть купила билет и сразу улетела в Швецию. "А квартира, которая была снята накануне? Она же собиралась там жить", - недоумевал он.
      "Почему? Что подтолкнуло ее на такое внезапное решение? Может, ей стало стыдно, и она не хотела со мной больше видеться? Но, уехать и ничего не сказать? Возможно, что-то случилось дома, и ее срочно вызвали", - задавал он себе вопросы, строил предположения, но внятного объяснения произошедшему не находилось.
      Кого-либо спрашивать, интересоваться причиной столь неожиданного отъезда аспирантки из соседней лаборатории д-р Рахман не мог, это могло вызвать такую же подозрительную реакцию, как у Эдика. Представить расспросы о Кристине в форме простого любопытства, было невозможно, поэтому ничего не оставалось, как сжать челюсти и молча переживать свою потерю, смиряясь с обстоятельствами, как подобает настоящему мужчине.
      В конце концов, он женатый человек, проживший со своей женой, которую по-своему любил, много лет. Хотя всякое в жизни случалось, но о разводе он никогда всерьез не думал. У него двое детей и один внук. Семья. И ставить под удар все внутрисемейные отношения из-за одной случайной связи он не мог, просто не имел права позволить себе так распускаться. Ни перед собой, ни перед женой, ни перед сотрудниками и близкими людьми. Поэтому Борис с головой ушел в исследования, реализуя там весь свой эмоциональный потенциал. Ведь известно, что когда человек много работает и сильно устает, эмоции как бы тупеют и отступают на второй план.
      Неожиданно другое переживание свалилось на него, взволновало до такой степени, что внезапный отъезд Кристины как-то померк и был вытеснен на периферию сознания. Ему опять стало казаться, что за ним следят. Всплыло в памяти то уже почти забытое ощущение постоянного присутствия чужих глаз, от которых нельзя уйти, спрятаться или убежать. Конечно, это были не китайцы, но практически сразу после внезапного исчезновения Кристины, появились они. Наверное, он бы их еще долго не замечал, но опыт, приобретенный в Дрездене, сделал свое дело. Он уже знал, что такое возможно, его рецепторы обладали повышенной чувствительностью и оказались остро настроенными на волну слежки.
      Они появились внезапно, как намек, как утренний туман, как дымка в ночи, как нечто, на чем не фиксируется взгляд, незаметные, ничем не выделяющиеся европейского вида мужчины, которых он раньше никогда не видел. Они мелькнули перед глазами, когда он выезжал с домашней стоянки на работу, и тут же исчезли, растворились в утренней суете недавно проснувшегося города. Потом он поймал себя на том, что при возвращении домой, в машине, которая его любезно пропустила, - довольно редкое явление в Израиле, - сидели те же люди. "Я их уже видел утром", - неожиданно осознал Борис, и в его восприимчивой нервной системе включился сигнал тревоги. Причем, если появление китайцев в Дрездене вызвало лишь недоуменную, ироническую улыбку, то эти европейцы, несмотря на то, что всё происходило, так сказать, в родных стенах, в Израиле, внушали ему настоящий страх.
      Вечером он несколько раз подходил к окну и смотрел на улицу перед домом. Почему-то появилось навязчивое ощущение, что они где-то рядом. "Кто они такие? Что им может быть от меня нужно?" - постоянно спрашивал он себя. Ответа не было, более того, от навалившейся на него слежки невозможно было отвлечься, переключиться на что-нибудь другое, она, как рыба-прилипала, сопровождала все его мысли. Он думал про слежку, когда шел спать, думал про нее, когда без намека на сон вставал посреди ночи, и ему мерещилось, что агенты затаились около входной двери и пытаются открыть замок. Он долго колебался, прежде чем посмотреть в глазок, затем, для полной гарантии, осторожно приоткрывал дверь и каждый раз убеждался, что там никого нет. После практически бессонной ночи, выходя их дома на следующее утро, он получил наглядную возможность убедиться, что ощущаемая им слежка - это не галлюцинация, не плод воспаленного воображения, а реальность. Удалось рассмотреть их поближе и более внимательно. Выше среднего роста, спортивного телосложения, на вроде бы равнодушных, а на самом деле напряженных лицах, казалось, аршинными буквами было написано: "Осторожно! Спецслужбы!" Никакого сомнения в этом не было. Единственный вопрос: они израильские или нет? Спонтанно возникшее желание обратиться за помощью в полицию он немедленно отверг. Это выглядело бессмысленно и откровенно глупо. Что он мог сообщить полиции? За мной следят, проверьте, пожалуйста, кто они. Свои или чужие? Однако дальнейшие события развивались таким стремительным образом, что никуда обратиться он не успел. К нему прямо на стоянке подошли вчерашние незнакомцы, одетые в однотипные серые плащи.
      - Д-р Рахман? Нам нужно с вами поговорить, - сказал один из них по-английски, но с сильно выраженным немецким акцентом.
      "Это не Моссад", - тут же осознал Борис. Ему вдруг захотелось закричать: "Помогите! Меня забирают!" Закричать неприлично громко, на всю улицу. Чтоб оглянулись люди, собралась толпа, чтоб кто-нибудь помог. "Может действительно вызвать полицию? - подумал он. - На меня напали незнакомые люди!"
      - Кто вы такие? - осторожно поинтересовался он, испытывая какую-то слабость, нехорошее предчувствие.
      - Мы вам потом всё объясним, - тихо ответил другой.
      - Садитесь в свою машину, - приказал первый. - По дороге мы можем спокойно поговорить, без лишних глаз и ушей.
      - Что вам нужно?
      - Послушайте, д-р Рахман, выполняйте, что вам говорят. Сядьте в машину. Мы не собираемся причинять вам вреда, - он сделал весомую паузу, - если, конечно, вы будете вести себя разумно.
      - Но почему я должен с вами куда-то ехать? Почему я обязан выполнять ваши приказы? - стал заводиться Борис.
      - Послушайте, д-р Рахман, - агент подошел к нему вплотную, - именно это мы хотим вам сейчас объяснить.
      - Но между нами нет ничего общего.
      - Пока нет, - многозначительно произнес агент.
      - Я не хочу иметь с вами никаких дел! - немного истерично заявил д-р Рахман, чувствуя, что ситуация выглядит безнадежной и они от него ни за что не отстанут.
      - Придется иметь! - криво улыбнувшись, ответил мужчина.
      Он быстро посмотрел по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, достал из бокового кармана фотографию, при взгляде на которую у Бориса Рахмана потемнело в глазах и, образно говоря, земля разверзлась под ногами.
      
      Глава 11.
      
      Исламский взгляд на Израиль (по материалам палестинских источников).
      
      К Израилю нужно относиться, как к государству, в котором нет необходимости ни для человечества, ни для самих евреев. Сегодня это государство становится слишком опасным для всех. Помимо того, что оно узурпировало святыни двух мировых религий (христианства и ислама), его политика чревата угрозой новой мировой войны, втягивания христианского Запада в тотальный конфликт с исламским Востоком, что, на самом деле, противоречит их общим интересам.
      Израиль, как маленький остров посреди арабо-мусульманского океана, существует до сих пор только благодаря военной и политической поддержке США, однако военной мощи Израиля недостаточно, чтобы выдержать суммарный удар объединенного арабского мира. От такого удара Израиль защищают США, под прикрытием которого Израиль ведет свою агрессивную политику по отношению к мусульманам. В итоге Европа и христианский мир становятся заложниками сионистских амбиций Израиля и еврейского лобби США. Это происходит в то время, когда большинство элит Европейского Союза и ответственные американские политики выступают за продуктивный диалог с миром Ислама, за мирное сосуществования двух крупнейших цивилизаций.
      У Европы и христианского мира (включая США) есть свой интерес на Ближнем Востоке, и этот интерес заключается в многостороннем сотрудничестве с миром Ислама. Этот интерес слишком значим для нас и для всего человечества, чтобы пожертвовать им ради взбалмошных амбиций международного сионизма. Интересы евреев не могут быть поставлены над интересами целого мира, поэтому Израиль, как требуют основные демократические прицепы, должен подчиниться большинству.
      Развязывая Израилю руки на агрессию в отношении арабов, христианский мир тем самым признает право еврейского лобби навязывать ему свою политику, диктовать условия и правила игры. Напротив, осуждая Израиль и солидаризируясь со справедливыми требованиями арабского мира, европейцы дают понять Израилю, что его интересам не позволено идти вразрез с нашими стратегическими задачами. Абсурдно считать такую позицию антисемитизмом.
      Люди прекрасно понимают, - Израиль не является чем-то необходимым для мирового еврейства, он является излишеством, амбициозным проектом, реализация которого в нынешних условиях слишком дорого обходится мировому сообществу. В конце концов, любой еврей может найти место в какой-нибудь другой стране вне Палестины, где он будет иметь нормальное жилье и достойную работу. Но любой палестинец вне своей родины не более чем беженец, иммигрант, в лучшем случае, имеющий средства к пропитанию за счет пособий в западных обществах. В своей массе палестинские беженцы, живущие в палаточных лагерях Ливана и Иордании, лишены даже этого. А значит, свое государство в Палестине является необходимостью для арабов и излишеством для евреев.
      
      Официальная статистика государства Израиль.
      
      Израиль - это 100-ая по размеру страна с населением менее чем 1/1000 от мирового, при этом:
      - Имеет самое большое в мире количество учёных на 10,000 населения: Израиль - 145, США - 85, Япония - 70, Германия - 60.
      - Имеет самое большое в мире количество научных работ - 109 на каждые 10,000 чел.
      - Имеет самое большое количество зарегистрированных патентов на душу населения.
      - Имеет второе место в мире (после США) по количеству технологических компаний (3,500).
      - Имеет самое большое в мире количество компьютеров на душу населения.
      
      Глава 12.
      
      Борис взглянул на фото и обомлел, на несколько секунд потеряв дар речи. Он испугался так, как никогда ранее. Это был особый вид страха, создавалось впечатление, что он находился в ступоре, в настоящем психологическом шоке. На цветной фотографии был запечатлен сам Борис Рахман во время кульминации его полового акта с Кристиной. Мужские и женские вещи были в беспорядке разбросаны повсюду, подчеркивая страстность и спонтанность сексуальной сцены. Качество порнографической фотографии было отменное, все было видно, как на ладони, причем особенно впечатляло выражение лица самого Бориса. Кроме того, с первого взгляда бросалось в глаза явное эстетическое несоответствие. Голые тела сильно отличались друг от друга: красивая молодая женщина с совершенной фигурой и впечатляющим бюстом, с одной стороны, занималась сексом с очень обыкновенным, полноватым, немного обрюзгшим, поседевшим мужчиной в летах, с другой. Первое, что мог предположить сторонний наблюдатель, глядя на такую фотографию, он - стареющий любитель молодых девушек, а она - дорогая проститутка.
      Такого Борис не ожидал, не мог представить себе даже в самом кошмарном сне. Его тайная жизнь, измены, сексуальные секреты, скрытые в особых, потайных местах памяти, вдруг, помимо его желания и воли, вылезли наружу, трансформировались в осязаемую реальность, превратились в фотодокумент, доступный для всеобщего обозрения. Он представил себе реакцию жены, детей и близких друзей, злорадные улыбки завистников и недоброжелателей, после чего захотелось не только навсегда исчезнуть из привычного мира людей знакомых людей, но вообще умереть, - перенести такой позор было невозможно.
      - Поедем? - спросил агент, внимательно следивший за д-ром Рахманом, за выражением ужаса, которое появилось на его лице и легко наблюдалось со стороны.
      Борису не оставалось ничего, как молча кивнуть и безропотно занять место водителя. Один агент сел рядом, другой разместился сзади. Борис завел двигатель и резко рванул с места, ему вдруг захотелось одним махом закончить всю эту жуткую, безвыходную ситуацию, в которую он попал.
      - Только без глупостей, д-р Рахман, - произнес первый агент, словно угадывая направление его мыслей, - авария со смертельным исходом тут никому не нужна.
      - Что вы собираетесь делать с этой фотографией? - затравлено спросил Борис, сбавляя скорость и медленно выруливая на улицу.
      - Возможно, что ничего. Это зависит в первую очередь от вас. Прежде всего, давайте спокойно обсудим создавшуюся ситуацию, а потом уже решим, что делать дальше. Может, мы найдем компромисс.
      Они ехали по указываемому агентом маршруту, а мысли Бориса были далеко, они вернули его к началу того злополучного вечера. Необходимо было понять, как взрослый ответственный человек, которым он привык себя считать, дал себя так провести, позволил одурачить, в общем, повел себя, как неопытный, зеленый юнец. Где были его глаза? Почему не сработал жизненный опыт? Как случилось, что обыкновенная проститутка устроила с ним такой дешевый спектакль, заманила в западню, из которой ему уже не выбраться? Почему он не понял, не почувствовал, в конце концов, что его фотографируют? До сегодняшнего дня он относился к себе, как к неглупому человеку, в чем с этого момента начал сильно сомневаться.
      "Replay!" - дал он команду своему мозгу, и "порнофильм" его памяти пошел сначала. Борис увидел себя, выходящего из институтского здания. Для того чтоб попасть на автостоянку, нужно обойти корпус, то есть пройти мимо окон лаборатории, где Кристина в это время находилась. Значит, она увидела его и вышла с вещами наперерез. А дальше все покатилось по отработанной программе. Он не мог не предложить свою помощь, не поехать в ее квартиру, не занести вещи, а когда они остались наедине, спровоцировать "спонтанные" интимные отношения было уже делом техники, а техникой, как он смог вскоре убедиться, она владела в совершенстве. Всё встало на свои места, с логикой поведения Кристины он разобрался. Осталось понять цели людей, которые ее на это задание послали. Ясно, что она была пешкой в более сложной игре, связанной с компрометацией и шантажом самого Бориса, в игре, в которой его сейчас принудили участвовать, хотя еще не ясно, на какую роль его пригласили. Единственный очевидный вывод: игра здесь велась всерьез и по-крупному, ведь организация такой сложной, многоходовой операции очевидно требует высокой квалификации. Нужно найти подходящую женщину, нужны определенные связи в научных кругах, чтоб правильно оформить приезд аспирантки в соседнюю лабораторию, нужно все грамотно устроить, организовать. "Такое дело под силу только разведке, - подумал Борис. - И, судя по всему, - это немцы!"
      Они проехали проспект Кинг Джордж, повернули на улицу Аленби. Самый центр Тель-Авива. Остановились у обыкновенного старого жилого дома с персональной стоянкой на две машины.
      - Пойдемте, нас ждут, - сообщил агент.
      Борис, сопровождаемый двумя мужчинами, вышел из машины, и они пешком поднялись на второй этаж. Видимо их действительно ждали, потому что дверь в квартиру предупредительно открылась, как только они поднялись на лестничную клетку. В дверном проеме стоял красиво одетый белокурый человек лет тридцати пяти с яркими голубыми глазами.
      - Входите, д-р Рахман, я вас уже давно ожидаю, - приветливо улыбаясь, сказал он по-английски.
      Борис вошел в квартиру молча, без всяких улыбок, с каменным выражением лица.
      - Спасибо, ребята. Подождите здесь, - произнес начальник по-немецки, спокойно, но уверенным, командным тоном.
      После чего, он проводил Бориса в отдельную комнату и плотно прикрыл за собой дверь, оставив сопровождающих агентов снаружи.
      - Садитесь на диван, я полагаю, вам будет там удобно, - сказал он любезно по форме, но довольно жестким, не подразумевающим возражений, голосом. - Вы можете называть меня Гюнтером. Я давно хотел с вами встретиться, но к нашей встрече нужно было, так сказать, основательно подготовиться, - он сдержанно улыбнулся.
      Гюнтер подошел к стенному шкафу, вынул оттуда какую-то папку и сел за невысокий журнальный столик, расположенный в паре метров от дивана. Открыл папку, пролистал несколько страниц и бесцеремонно, словно забыв, кто перед ним сидит, погрузился в чтение. Борис почувствовал себя, как на допросе. Возмущаться методами шантажистов было глупо и бесполезно, но, с другой стороны, позволить обращаться с собой настолько неуважительно Борис тоже не мог, поэтому, не выдержав затянувшейся паузы, резко спросил:
      - Может быть, вы объясните, в конце концов, кто вы такие и что вам все-таки от меня нужно?
      - Не опережайте события, д-р Рахман. Если я вас сюда пригласил, то очевидно, - он сделал весомую паузу, - собираюсь подробно объяснить и кто мы такие и что нам нужно, - нехотя оторвавшись от чтения, холодно произнес Гюнтер.
      - Вы меня не пригласили, а шантажируете, вернее, собираетесь шантажировать, - не выдержал Борис.
      - Это верно! - неожиданно легко согласился немец. - Рад, что вы это быстро поняли и, главное, достойно приняли, а то некоторые ведут себя в подобных случаях некрасиво: падают на колени, умоляют о снисхождении или наоборот, устраивают нам форменные истерики со слезами и криками, начинают обвинять нас в подлости и коварстве, - он слегка улыбнулся, - пытаются даже оскорблять. С подобными субъектами не очень приятно общаться, хотя, конечно, нам не приходится выбирать.
      - А вы считаете себя честными и благородными? - не выдержал Борис.
      - Мы - люди особой профессии, у нас свой кодекс чести, - объяснил Гюнтер. - Если нужно заставить человека на нас работать, то есть несколько проверенных веками методов: можно человека купить, можно запугать, но некоторые приемы вербовки действительно напрямую связаны с женщинами.
      - Я шпионить против Израиля не буду! - вдруг твердо заявил Борис. - Вы этого никогда не добьетесь!
      - Почему вы все время забегаете вперед, д-р Рахман? Вам кто-нибудь предлагал стать нашим тайным агентом? Откуда у вас такие фантазии?
      - Тогда зачем вы меня сюда привезли? - изумленно спросил Борис, который перестал понимать суть происходящего.
      - Я хотел узнать, так сказать, выяснить из первых рук, как продвигается ваш китайский проект?
      - Что-о? - у Бориса от удивления даже на секунду сбилось дыхание.
      Он с изумлением смотрел на Гюнтера и не мог понять, каким образом немцы могут быть связаны с китайцами.
      - Откуда вы знаете про этот проект?
      - Поверьте, не от д-ра Вонга! - Гюнтер улыбнулся одними кончиками губ. - Просто, когда они следили за вами, мы следили за ними! Нас этот проект тоже очень интересует, особенно после того, как сотрудники китайского посольства один за другим прошли исследование в лаборатории. Насколько нам известно, они сдавали кровь и еще что-то, анализ слюны, по-моему. Ну, так как продвигается проект?
      - Этого я вам сказать не могу, - твердо заявил Борис, - у меня по отношению к китайским заказчикам есть конфиденциальные обязательства.
      - Хотите посмотреть фильм? - вдруг спросил Гюнтер.
      - Какой фильм? - не понял Борис.
      - Фильм с вами и Кристиной в главных ролях. Уже есть весьма интригующее название: "Заведующий лабораторией подрабатывает в порно-бизнесе!" Ролик готов, можно разместить его в Интернете, после чего, вы в мгновенье ока станете мировой знаменитостью! Партнеры там играют с подлинной страстью, так что успех гарантирован! Хотите посмотреть?
      После этих слов Борис окончательно понял, что попал в капкан, из которого ему уже не вырваться никогда. Можно было хорохориться, возражать, показывая свой характер, но до определенного предела, далее он был вынужден безропотно выполнять их приказы. Для любого свободного человека обращение в рабство - это трагедия, а для такой свободолюбивой личности, как Борис, это была настоящая катастрофа. Он осознал, что свободное прошлое невозвратимо, что с этого момента над ним всегда будет висеть Дамоклов меч. Он почувствовал ненависть к своему беспечному отношению к жизни. "Сколько веревочке не виться..., - самокритично подумал Борис, вспоминая отношения со своими прежними любовницами, а также мимолетные интрижки на стороне и легкие случайные связи. - Всегда проносило и вот - наступила расплата за многолетнюю аморальность!"
      
      Глава 12.
      
      - Что вы хотите? - спросил он глухим, затравленным голосом. - Что именно интересует вас в китайском проекте?
      - Вот так будет лучше, - примирительно произнес Гюнтер. - Для вас лучше, д-р Рахман! - многозначительно добавил он. - Давайте я вам спокойно расскажу, что мы, на самом деле, от вас хотим.
      - Окей. Я вас слушаю.
      - В двух словах, мы хотим, чтоб вы исполнили для нас проект, типа китайского. Он абсолютно секретный, но я вижу, что вы ответственный человек, на которого можно положиться. Если вы удачно его выполните, то обещаю вернуть вам оригинал фильма с Кристиной и все негативы фотографий. Кроме того, мы готовы заплатить практически любую сумму денег, которая понадобится для проведения работ. Как видите, всё в ваших руках.
      Тоненький луч надежды забрезжил в сознании д-ра Рахмана. Получается, ему не нужно умирать от стыда и страха, не требуется становиться предателем, от него не ждут ничего, кроме работы, его профессионального уменья. Как ему все-таки повезло, что он оказался настолько востребованным! Ему нужно постараться сделать этот чертов проект и снова стать свободным! Его обостренное сознание отметило единственную забавную деталь во всем малоправдоподобном кошмаре, который стремительно разворачивался вокруг него. Немцы, как в свое время китайцы, тоже предлагают "любые деньги"! "Они там сговорились между собой, что ли?" - невольно пришло в голову.
      - Я согласен! - чуть быстрее, чем требовали приличия, заявил он. - Я готов сделать для вас любой проект, который в моих силах!
      - Отлично! Значит, договорились! - Гюнтер встал, подошел к Борису и пожал ему руку. - Я знал, что вы умный человек!
      Гюнтер сел с ним рядом на диван. Сейчас они находились на одном уровне, и Борис перестал ощущать, что с ним разговаривают свысока.
      - Вначале только факты, - сказал Гюнтер, открывая папку. - Первый факт: в Германии тридцать пять процентов всех новорожденных не являются немцами. Факт второй: из Германии ежегодно уезжают сто пятьдесят тысяч немцев. Факт третий: за последние годы в Германию въехали более четырех миллионов мусульманских иммигрантов, которые имеют низкий уровень общего развития, плохое образование, не хотят или не могут интегрироваться в немецкое общество, но размножаются ускоренными темпами.
      Он оторвался от чтения и посмотрел на реакцию. Д-р Рахман внимательно слушал, пытаясь представить себе, что за этим последует. Немного помолчав и не услышав мнения Бориса, Гюнтер продолжил чтение.
      - В Германии, среди немецкого населения, рождаемость составляет семь человек на тысячу, а рождаемость среди мусульман составляет сорок человек на тысячу! Разница поразительна! В мусульманском мире не было промышленной революции, они, в своем большинстве, ментально остались в средневековье, поэтому устройство семьи там не претерпело больших изменений. Мусульманская женщина не тратит столько времени на учебу, карьерный рост, реализацию своих способностей, она понятия не имеет, что у нее тоже есть социальные права, и как следствие рожает каждые три года двоих детей, поэтому, в соответствии с прогнозом, в течение одного поколения количество мусульман в Германии утроится!
      Он в волнении встал.
      - Это главный пункт! Я как-то наблюдал на автобусной остановке такую многодетную мамашу. У нее было, по-моему, пять или шесть детей в возрасте от года до восьми. Дети красивые, здоровые и подвижные, но что они там вытворяли? Они непрерывно толкались, отнимали друг у друга какую-то игрушку и очень шумели. Вдруг мальчик шести лет укусил свою восьмилетнюю сестру и тут же получил оплеуху в ответ. Они начали одновременно плакать, затем драться, катаясь по земле, уступать никто не собирался. Их мать, которая вроде бы должна воспитывать элементарную культуру поведения у своих детей, без особого интереса некоторое время наблюдала за их междоусобной борьбой, потом нехотя подошла и разняла их. Было видно, что она привыкла к шуму, к скученности и к постоянным конфликтам. Окружающие смотрели на поведение этой семьи с удивлением и отчуждением, однако, это характерная картина нашей современной жизни. Их демография нас прикончит! Пройдет еще одно-два поколения и исламизация Европы закончится. Сейчас мы говорим о двадцати миллионах, но вскоре их будет сорок! Я для сравнения посмотрел на статистику Палестинской автономии, где размножаются на казенные деньги. Начиная с 1967 года население Западного берега и сектора Газы выросло с 450 тысяч до 3,3 миллиона, то есть более чем в семь раз! Это самый высокий показатель рождаемости в мире!
      Нас ждет то же самое, нам не помогут ни защитительные законы, ни традиция, ни религия! Нам не поможет ничего! В немецких школах будут преподавать на турецком или на арабском языке. Если в классе их будет больше, то это законное требование, будут молиться по пять раз в день, - Гюнтер раздраженно скривил губы, затем нервно встал, прошелся по комнате, но, быстро взяв себя в руки, тут же сел обратно на диван рядом с Борисом. - Это ненормальное явление, такое невозможно допустить в культурной Германии, признанном центре просвещенной Европы! - вкрадчиво и довольно эмоционально, что трудно было ожидать от этого рационального человека, заявил он.
      - А сжигать евреев в печах в культурной Германии было можно? - не выдержал Борис. - Или вы уже всё забыли?
      - Нет, я не забыл. Это была ужасная ошибка и страшное преступление, несмываемое черное пятно на нашей истории. Этого у нас никто не может забыть. Как написал один испанский журналист: "Бедная Европа, ты променяла шесть миллионов евреев на двадцать миллионов мусульман! Неравноценный обмен, если учесть какой вклад евреи внесли в нашу культуру!" Я с ним согласен на сто процентов. Мы тогда доверились этому маньяку Гитлеру, и от осознания собственной силы, величия Германии и непогрешимости фюрера коллективно сошли с ума. Вследствие этого потеряли совесть, разум и чувство меры, что закончилось настоящей катастрофой для немецкого народа и страны, однако после окончания войны Германия одумалась и глубоко раскаялась. Немцы в своей массе очень сожалеют о случившемся.
      - Да, я с вами согласен, я разговаривал со многими немцами, и все в один голос утверждают, что не знали о масштабах уничтожения еврейского населения в Германии. В общем, осуждают себя за Холокост.
      - Это даже в школе проходят, и отрицание Холокоста - уголовное преступление. Однако тоталитаризм закончился, сейчас другой век, другие проблемы и сейчас уже нам самим угрожает национальное и культурное вымирание.
      - Ограничьте иммиграцию! - предложил Борис.
      - В соответствии с нашими иммиграционными законами это невозможно сделать, законы едины для всех. Наша промышленность и городское хозяйство требуют определенное количество низкооплачиваемой рабочей силы для не вполне престижных видов работ, которую должна была обеспечить иммиграция. Вместо этого на деле получается, что безработная мусульманка печатает по ребенку в год и припеваючи живет со своим мужем на детские социальные пособия, то есть за счет немецких налогоплательщиков. Это постепенно превращается в норму, - он сделал паузу, - точнее, в норму для нее, и в проблему для нас. В какой-то момент ситуация станет неуправляемой, что неминуемо приведет к стычкам на национальной и религиозной почве, а может и к гражданской войне. Мы уже видели репетицию мусульманского бунта во Франции, когда недовольные молодые иммигранты из предместья Парижа, вместо благодарности за предоставленное им французское гражданство, за пару недель в качестве протеста неизвестно против чего варварски и бессмысленно сожгли несколько сотен легковых машин.
      - Они утверждали, что во Франции к ним относятся как к людям второго сорта, что для них нет подходящей работы.
      - Томас Мальтус был прав, когда написал: "Бунтующая толпа, в которую, как правило, собирается излишнее население, возмущенное своими страданиями, но понятия не имеющее об истинной их причине, из всех чудовищ - самое убийственное для свободы".
      - Так что вы предлагаете? - осторожно поинтересовался Борис. - Каким образом я могу вам помочь?
      - Мы хотим, чтоб у иммигрантов был только один ребенок, - тихо, почти шепотом, вкрадчиво произнес Гюнтер. - Не шесть, не восемь и не десять, а один! - он внимательно посмотрел прямо в глаза Борису. - Такой темп деторождения может в спокойной обстановке, не нарушая демократические нормы, решить все наши проблемы.
      - Как этого можно добиться? - невольно поинтересовался Борис. - А если женщина захочет иметь не одного, а нескольких детей? Как ей можно запретить, ведь демократическая Германия - это не тоталитарный Китай!?
      - Как сказал когда-то Герберт Спенсер: "Вскармливание ни на что не годных за счет годных есть крайняя степень жестокости. Это - намеренное накопление несчастий для будущих поколений". Вы, я надеюсь, понимаете, о чем идет речь?
      - Понимаю! - согласно кивнул д-р Рахман. - То есть понимаю, что вы хотите, но не понимаю, как это можно сделать.
      Гюнтер долгим испытующим взглядом посмотрел на Бориса, затем покопался в своей папке, нашел нужную ему страницу и прочел:
      - В апреле 1976 года в Индии была принята новая, гораздо более жесткая программа планирования семьи, в которой основная роль отводилась уже принудительной стерилизации мужчин. По выражению тогдашнего премьер-министра Индии Индиры Ганди, "некоторыми привилегиями личности можно пренебречь во имя человеческих прав нации: права на жизнь, права на прогресс". Тогда принудительной стерилизации подверглись мужчины, имевшие двух и более детей.
      - Вы предлагаете насильственную стерилизацию? В современной Германии? - удивленно спросил Борис.
      - Да, именно так, только не насильственную, а скрытную, без публичного декларирования. Я привел данный пример для того, чтоб показать - это не новая проблема для человечества. Вам, фактически, предлагается сделать то же самое, что практиковалось в Индии, - стерилизовать мужчин, у которых уже есть один ребенок.
      - Но мусульмане, проживающие в Германии, относятся к разным народам и национальным группам. Насколько я знаю, там у вас есть турки, арабы, выходцы из Северной Африки и другие.
      - Не понимаю, почему вас это смущает?
      - Потому что для каждой национальности нужно строить свою генетическую модель. Это весьма трудоемкое дело. Где я возьму образцы биологического материала? Нужно сделать разные анализы, провести соответствующие исследования.
      - Д-р Рахман, - серьезно и ответственно заявил Гюнтер, - все необходимое для работы мы предоставим вам по первому требованию. С лабораторными анализами проблем тоже не будет, в Германии есть биологические центры и лаборатории с первоклассным оборудованием и квалифицированным персоналом.
      - Может, стоит им поручить выполнение этого проекта? Удобно, и все под рукой, - для проформы предложил Борис, не очень надеясь на положительный ответ.
      - У нас, к сожалению, нет человека вашего уровня, то есть ученого, который был бы в состоянии решить эту, насколько я понимаю, довольно сложную научную проблему. На вас вся надежда! Спасите немецкую нацию!
      - Парадокс, что вы просите об этом еврея! ?- не выдержал д-р Борис Рахман. - Мир полон абсурда! ?
      - Насчет абсурда готов согласиться. Никогда не говори никогда, но, со своей стороны, я обещаю, что после успешного завершения проекта на вашем личном счету в банке появится семизначная сумма!
      
      Глава 13.
      
      Освобождение Палестины от еврейского присутствия.
      
      Начиная с 1948 года, все палестинские лидеры боролись за освобождение Палестины от еврейского присутствия. Они считали Палестину своей, а приехавших евреев - захватчиками, которые живут на их земле, поэтому само понятие "Освобождение Палестины" означает: "Освобождение Палестины от еврейского присутствия"! Уже более полувека палестинцам внушают, что компромисс невозможен, поэтому деньги арабских и прочих спенсеров предназначены не на нормальные, хозяйственные цели, а всегда и только на войну.
      Евросоюз призывает к образованию независимого, демократического и жизнеспособного государства Палестина, которому собирается пожизненно платить за лояльность. ЕС заранее согласился не признавать изменения границ после 1967 года. Однако палестинские лидеры хоть и согласны получать бесконтрольные деньги от всех заинтересованных сторон, все-таки не могут и не хотят изменить Палестинскую хартию и признать право Израиля на существование.
      
      Палестинский информационный центр. Новостная лента.
      
      "Движение ХАМАС никогда не признает "Израиль" и будет продолжать сопротивление оккупации, несмотря на международное давление. ХАМАС отвергает оккупацию и отказывается признать законность сионистского образования! Приоритет по-прежнему будет за укреплением и развитием Сопротивления", - заявил председатель политбюро ХАМАС Халед Машаль, кроме того он потребовал включить Израиль в список террористических организаций.
      
      Трое детей в возрасте от 4 до 7 лет задохнулись на рассвете в пятницу в своем доме, еще двое братьев и сестра серьезно пострадали от паров работающего на газе генератора. Смерть этих маленьких детей - следствие и результат трехлетней осады Сектора Газа, которому не хватает электроэнергии.
      
      Министр по делам религий и религиозного имущества в правительстве национального единства Палестины предупредил, что в оккупированном Иерусалиме евреи распространяют среди арабов наркотики. Он призвал арабских жителей быть бдительными и организовывать "народные заградотряды" сионистским распространителям "дури", ибо "наркозависимость - это тайное оружие сионизма. Подавив наркотиками волю народа, с ним можно делать всё, что угодно. Такими методами пользовались нацисты на оккупированных территориях!"
      
      Азми аль-Шуухи, председатель палестинского общества защиты потребителей, заявил, что "Израильские" оккупационные силы используют земли Западного берега реки Иордан в качестве свалки для своих "ядовитых отходов".
      
      Каждую пятницу еврейские войска активизируют свою преступную деятельность, так как именно в этот день к Священной мечети съезжаются множество верующих для проведения совместной молитвы. "Израиль" всеми силами пытается помешать молящимся с Западного берега въехать в оккупированный Иерусалим, и только иногда пропускают граждан старше 50 лет, видимо, потому что пожилым будет трудно дать достойный ответ на издевательства еврейских негодяев.
      
      Во время заседания британские парламентарии Джереми Корбин и баронесса Дженни Тонг говорили о страданиях палестинского народа, который не может позволить себе нормальной жизни, особенно, после "израильской" войны. Заместитель главы попечительского совета "Аль-Ауд" Гассан Фаур отметил, что "начиная с 1948 года, и по сей день, продолжается кровавая история палестинского народа".
      
      Главный либераст (А.Либерман - министр иностранных дел) сионистского образования, вероятно, воспользовался советом коллег из Моссада, когда заявил премьер-министру Турции, что "Израиль" применит ядерное оружие против Газы.
      
      Называть "просвещенным" образование, которое думает, ведет себя и действует, как нацистская Германия - это оскорблять язык. Называть "Израиль" "просвещенным" - это все равно, что называть гестапо или СС "невинными ребятишками, играющими в бойскаутов".
      В действительности же, "Израиль" не является ни просвещенным "государством", ни демократией. Истинная демократия не станет убивать детей и подростков "гоев", чтобы украсть затем их органы для продажи в Америке для трансплантации еврейским пациентам.
      
       ***
      
      Прочитав последние известия, новости и статьи Палестинского информационного центра, лучше понимаешь язык, ментальность и моральный облик постоянного израильского партнера по мирным переговорам. Как сказал один американец: "Если она плавает как утка, крякает как утка и выглядит как утка, то это утка!"
      
      Глава 14.
      
      - По-моему, ты окончательно забыл, что у тебя есть семья.
      Тамара была не просто раздражена, она негодовала. Борис, всегда тонко чувствовавший настроения жены, сразу понял, что разговор предстоит нешуточный.
      - Понимаешь, дорогая, у меня есть обязательства, - попытался он в который раз объяснить причину столь позднего возвращения домой.
      - Но твоим детям и особенно внуку непонятно почему тебя никогда не бывает дома. Мы ждали весь вечер, потом не выдержали и сели ужинать, а затем Бен и Соня уехали, им завтра надо рано вставать. Ты конечно большой ученый, - с явной провокацией в голосе заявила она, - но игнорировать собственную семью непозволительно даже нобелевским лауреатам. Признайся, ведь я права?
      Тамара была умной женщиной. Когда они познакомились на какой-то студенческой вечеринке, она не произвела на него сногсшибательного сексуального впечатления, но она была спокойной, уравновешенной натурой и как-то так получилось, что вскоре они попали в одну компанию, затем начали встречаться, а через несколько месяцев поженились. У нее было здравое и конструктивное мышление, позволяющее находить выходы из самых запутанных житейских ситуаций, за что ее крайне уважали окружающие. Немного безалаберному и импульсивному Борису была нужна именно такая женщина, с ней он чувствовал себя спокойно и уверенно. Известно, что природа семейных отношений построена по принципу дополнения: каждый в своей будущей половине интуитивно ищет то, что у него отсутствует или не хватает. Поэтому, можно сказать, Борис нашел подходящую для себя жену.
      - Ты права, - глядя на Тамару виноватыми глазами, пробормотал Борис. - Единственное реальное оправдание, которое приходит мне на ум, что хотя я возвращаюсь домой поздно, зато трезвым, то есть не пою песни, не бужу соседей, не буяню и не дерусь. Ты просто не знаешь, как тебе со мной повезло, и в каком виде приходят домой другие мужья, то есть что-то хорошее, если покопаться, во мне все-таки есть!
      - С тобой невозможно разговаривать серьезно, - улыбнулась она. - Ты голодный? Хочешь что-нибудь поесть?
      - Давай, попьем чаю, - удовлетворенно предложил Борис, чувствуя, что гроза на этот раз прошла мимо. - Как твои ученики? - спросил он, чтоб окончательно перевести разговор на неисчерпаемую для Тамары тему.
      Жена его была по специальности учителем английского языка. Когда они приехали в Израиль, то быстро выяснилось, что ей придется конкурировать с преподавателями, для которых английский - это родной язык. Это были репатрианты из Америки, Англии, Канады и ЮАР. Казалось, шансов нет, и придется менять специальность, но Тамара была упорная и волевая, она начала преподавать в школе и быстро выяснилось, что совершенное владение разговорным языком на уровне родного вовсе не означает аналогичных познаний в области грамматики, времен и структуры построения предложения. Ее теоретическая подготовка оказалась на голову выше коллег, то есть, можно сказать, она знала и, главное, могла передать свои знания в английском языке лучше англичан. Это дало ей возможность за короткое время стать весьма востребованным учителем в школе и репетитором с большим количеством частных уроков, ведь экзамены по языку требуют не лондонского произношения, а конкретных знаний!
      Кроме того, она упорно и методично занималась английским со своими детьми, что нечасто встречается в среде учителей, поэтому Бен и Давид получились трехъязычными и свободно разговаривали на русском, иврите и английском. Они приехали в Израиль в возрасте десяти и шести лет соответственно и за двадцать лет успели окончить школу, пройти службу в армии, причем оба хотели служить только в боевых частях, а затем совершить обычный для демобилизованных израильских солдат полугодовой круиз заграницу. Давид выбрал популярный Дальний Восток и успел побывать в Индии, Бирме и Непале, а Бен на восемь месяцев отправился по странам Южной Америки.
      "Главное, чтоб ты вернулся, вернулся здоровым и не наркоманом!" - каждый раз повторяла Тамара в качестве напутствия. Она волновалась страшно, ей казалось, что отпускать мальчиков в какие-то далекие, страшные страны нельзя, там они, не зная ни языка, ни местных обычаев, могут потеряться или попасть в какую-нибудь жуткую историю. Кроме того, было известно, что молодежь вдалеке от родителей, знакомых и вообще всяческого контроля, не только занимается сексом и медитацией, но теряет голову от свободы и интенсивно покуривает наркотики. Бывали случаи, когда после такого путешествия, они с трудом возвращаются к нормальной жизни. Но их ребята вернулись домой в полном порядке, чем очень обрадовали Бориса, который хотя внешне не показывал волнения, но почувствовал себя значительно спокойнее, когда дети были рядом. Бен загорел, хорошо выглядел и пытался все время вставлять в разговор испанские слова, а Давид с воодушевлением рассказал, с каким восторгом он в Непале съел простую мясную отбивную после пяти месяцев пребывания в вегетарианской Индии.
      - Надеюсь, теперь ты лучше будешь ценить домашнюю пищу, - сказала тогда Тамара, целуя сына.
      - К хорошему быстро привыкаешь, - равнодушно заметил Давид и тут же убежал по своим делам.
      Бен после возвращения вообще объявил, что где-то в Гватемале нашел девушку, которая приехала с ним в Израиль, и теперь они будут жить вместе, для чего он уже ищет квартиру на съем.
      - Ты нашел девушку в Гватемале?- спросила Тамара каким-то странным голосом, с придыханием. - Она индианка?
      - Мне кажется, что вряд ли, - неопределенно ответил Бен. - А что, у тебя есть какое-то предубеждение против индейцев? Хороший, древний народ. Не ожидал от тебя, мама, такого национализма!
      - Что значит "вряд ли"? Ты даже не потрудился узнать национальность своей новой подруги? Как же вы будете общаться, разговаривать? - с трудом сдерживая эмоции, спросил Борис.
      - Думаю, что по-русски, хотя она может и на иврите! - засмеялся Бен, не выдержав волнения родителей.
      Оказалось, что где-то на перевале в горах он встретил группу израильтян, среди которых была Соня, которая настолько ему понравилась, что он изменил свой маршрут, и дальнейшее путешествие они продолжили вместе. Через полгода совместной жизни они поженились и теперь приходили в гости втроем, с маленьким Маором, который свободно, без всякого напряжения разговаривал на двух языках. Причем, следует отметить, что женитьба и рождение ребенка не помешали обоим получить высшее образование. Соня стала социологом, а Бен специалистом по компьютерам, что дало ему возможность успешно пройти несколько туров тяжелого конкурсного отбора и попасть на интересную и высокооплачиваемую работу в фирме "Моторола".
      
      Глава 15.
      
      Конечно, он неправ, тысячу раз неправ, что не видит свою семью, своего единственного внука, но новый немецкий проект окончательно поглотил все свободное время, притом что старый, китайский тоже никто не отменял. Борис был довольно щепетильным человеком по части собственных обязательств и долгов. Сто тысяч долларов были уже оприходованы, каждый месяц он получал от китайцев дополнительные платежи, поэтому, перестать заниматься их проектом, у него не было морального права. Что касается немецкого проекта, то, хотя они расстались с Гюнтером на позитивной, можно сказать, дружественной волне и договорились о совместной работе, Бориса это не очень обнадеживало, его порнофильм лежал в сейфе, ожидая своего часа и обещая немедленно возникнуть из небытия, как только его немецкого партнера что-то не устроит.
      Д-р Рахман чувствовал себя, как человек, неожиданно получивший отсрочку в проведении над ним страшной экзекуции - кампании разоблачения, которая в буквальном смысле выставляла его голым перед толпой. В общем, при неблагоприятном развитий событий его ожидал такой позор, который невозможно было перенести, и это заставляло просыпаться в холодном поту ночью и со всей серьезностью относиться к немецкому проекту днем.
      В какой-то момент, поняв, что захлебывается и никаких сил уже не хватает, он вызвал Эдика в свой кабинет и передал ему подготовительную часть китайского проекта. Разговор занял пару часов, во-первых, нужно было передать информацию про всю содержательную программу исследований, а, во-вторых, все-таки сохранить в секрете предполагаемый результат. Это объяснение было похоже на балансирование на проволоке, ведь Эдик вовсе не дурак, кроме того неплохой специалист, поэтому пришлось сочинить сложную и красивую легенду про ни кем не афишируемый международный проект по разработке возможных альтернативных вариантов управления рождаемостью в мире. В качестве примера, мол, был выбран Китай, как страна с наибольшим народонаселением, то есть перспективная для такого рода эксперимента. Работа, якобы, проводится под эгидой ВОЗ - Всемирной Организации Здравоохранения, входящей в состав ООН, но данное исследование весьма деликатное, затрагивает интересы некоторых третьих стран, поэтому д-ра Рахмана конфиденциально попросили не публиковать результаты. Далее он, подчеркнув фактически неограниченное финансирование, цинично добавив: "Если бы не деньги, я бы никогда не согласился". В общем, Эдик пару раз ехидно ухмыльнулся, но, в конце концов, обозвав ооновских чиновников некрасивыми словами за безграмотность и идиотские темы исследования, проглотил наживку и принял легенду за чистую монету.
      С этого момента китайский проект фактически перешел под патронаж Эдика, причем вскоре выяснилось, что новая функция ему нравится, и он полностью погрузился в текущую работу, даже начал, поставив в известность Бориса, интенсивно переписываться с д-ром Вонгом от имени д-ра Рахмана. Результатом этой новой активности, к полной неожиданности Бориса, оказалось то, что через некоторое время львиную долю биологических экспериментов стали проводить в самом Китае, существенно разгрузив технический персонал лаборатории.
      - Раз их выбрала ВОЗ, то они должны испытывать не только гордость, но и ответственность, то есть заинтересованность в результатах, - прокомментировал новый порядок работы по китайскому проекту Эдик, - а это означает, что тоже должны поработать. Поэтому я подумал, почему бы не перекинуть в Китай проведение всех экспериментов по сбору и накоплению статистики по биологическому материалу? Это трудоемкая и к тому же рутинная работа, а лабораторная база, как оказалось, у них есть.
      "А почему Гюнтер до сих пор не выполняет своих обязательств и не открывает лабораторию в Германии? - вдруг вспомнил Борис. - Им этот проект нужен, пусть поработают, а я могу руководить отсюда. Эдик прав, нужно изыскать возможность проведения большей части экспериментов непосредственно там. Весь исходный материал у них под рукой, а техническая база заведомо не хуже, чем в Китае. Гюнтер обещал, что всеми возможными способами будет способствовать проведению работ. Пусть докажет это на деле".
      Они встретились на той же конспиративной квартире, где произошло их знакомство. Гюнтер был приветлив и предупредителен.
      - Как гласит старая библейская истина: "Лучшая политика - это политика кнута и пряника!" Я с этим, в сущности, согласен на сто процентов. Ваш кнут лежит у меня в сейфе, я уверен, вы о нем периодически думаете и сделаете всё возможное, чтоб я его оттуда никогда не вынул, а в качестве пряника я открыл в банке "Дисконт" секретный счет на предъявителя. На три миллиона юро, причем, прошу учесть, это не конечная сумма, а начальная. Надеюсь, вам будет нетрудно догадаться, что предъявитель - это вы! Я вам уже говорил, что это очень важный проект для нашего государства, поэтому с денежным обеспечением проблем не будет. Думаю, что при таком финансировании, наш проект будет продвигаться ускоренными темпами.
      - Деньги в работе еще никому не мешали, - осторожно высказал свое мнение Борис. - Могу, со своей стороны, поблагодарить немецкое правительство за создание благоприятных условий по продвижению проекта.
      "Три миллиона юро - действительно много, - удовлетворенно подумал Борис, - а если ещё учесть китайские вливания, то, похоже, я действительно стал полноценным миллионером. Настоящей радости в душе, конечно, нет, только беспокойство и страх, но всё равно, пока живешь нужно надеяться на лучшее".
      - Как видите, я соблюдаю все наши предварительные договоренности. Теперь ваша очередь. Вы подготовили отчет о проделанной работе? - спросил Гюнтер.
      - Да, подготовил, - сказал Борис, - но в нашем первом разговоре вы также обещали содействовать проекту, а вспомогательная лаборатория в Германии до сих пор не открыта. Поверьте, это совершенно необходимо сделать.
      После чего, д-р Рахман изложил Гюнтеру свою модель дальнейшего сотрудничества, из которой следовало, что основная часть биологических исследований будет проводиться прямо в Германии.
      - Я подготовлю подробную методическую инструкцию, в соответствии с которой вы сможете выполнить всю подготовительную работу. Это сократит время на сбор биоматериала, обработку статистики и, соответственно, намного ускорит основной проект.
      - Тут есть проблема в вопросе обеспечения секретности. Мне нужно проконсультироваться со специалистами, - подумав секунду, ответил Гюнтер, - но думаю, мы найдем подходящую базу для исследований и примем ваше предложение. Готовьте инструкцию.
      - Она готова! - быстро ответил предусмотрительный д-р Рахман, вынул из портфеля папку и положил ее на стол.
      - Должен сказать, мне импонирует ваш стиль работы, - улыбнулся Гюнтер.
      - Все заинтересованы в скорейшем завершении проекта, - глубокомысленно закончил встречу Борис. - Буду ждать вашего решения.
      - Да, д-р Рахман, подождите немного, две-три недели, максимум месяц. Я надеюсь на положительный результат. Никаких возражений, как вы понимаете, с моей стороны нет, единственное препятствие заключается в том, что нужно найти действительно надежное место для ваших экспериментов. Никаких утечек информации быть не должно, поэтому придется об этом заранее позаботиться. Любая ошибка в нашем деле стоит дорого, ведь никогда заранее неизвестно кто работает в данной лаборатории, каких он взглядов и что сможет понять из нашего проекта на основании первичной информации. Поэтому, прежде всего доскональная проверка всего персонала подходящего нам места.
      - Буду ждать вашего решения, - повторил Борис.
      Они встали, улыбнулись друг другу и крепко пожали руки, как при расставании поступают друзья или хорошие знакомые, однако каждый из них точно понимал, что дружбой здесь и не пахнет.
      Ясно, что получить такие деньги, а под этот проект немецким правительством было выделено двадцать миллионов юро, можно было только под острый государственный интерес, а также личные обязательства Гюнтера и гарантии его высокопоставленного начальства. Для соблюдения полной конспирации, деньги были "спрятаны" от посторонних глаз в бюджете Федерального министерства исследований и технологии, а затем переданы в фонд прямого финансирования программы по разработке нового метода оздоровления населения. Лишь нескольким компетентным лицам в правительстве было известно истинное назначение проекта, который проходил по ведомству Федеральной разведывательной службы под кодовым названием "Следующее поколение" и с особым грифом секретности: "Совершенно секретно. После завершения проекта всю сопутствующую документацию немедленно уничтожить".
      Д-р Рахман рисковал, мягко говоря, только своей репутацией, а Гюнтер - карьерой и головой. По сути, они были врагами, но врагами, скованными одной цепью.
      Через месяц Гюнтер преодолел-таки бюрократические проблемы своего ведомства и нашел подходящую лабораторию в Германии, которая начала проводить исследования генетического материала по программе и под руководством д-ра Рахмана. Работа шла нормально, в течение полугода сотрудники немецкой лаборатории провели анализ ДНК более чем трех тысяч выходцев из Сирии, Ирана, Ирака и Турции. Статистическая обработка дала неожиданный результат, они установили, что практически у ста процентов арабских жителей Ближнего Востока была отмечена специфическая мутация хромосомы Y. Впоследствии, при тщательном анализе уже значительно большей выборки испытуемых, выяснилось, что такая особенность вообще характерна для всего арабского мира. Это был ключ к сердцу проблемы!
      "Если есть общий признак, то осталось найти, как на него воздействовать", - подумал тогда д-р Рахман. Для него очень слабо, но забрезжил свет в конце туннеля! Появилась надежда, что фильм, который угрожающе ждал своего часа в темноте сейфа Гюнтера, никогда не будет извлечен на свет. "Нужно найти решение, - как заклинание повторял про себя Борис. - Решение необходимо мне как воздух!"
      
      Глава 16.
      
      История ближневосточного мирного процесса.
      
      Со времени провозглашения государства Израиль в 1948 году арабские руководители не соглашались на прямые переговоры. Только через тридцать лет под патронажем президента США Д.Картера израильским премьер-министром М.Бегином и президентом Египта А.Садатом было подписано соглашение в Кемп-Дэвиде, где обе стороны заявили об окончании состояния войны между ними. Израильско-египетский мирный договор единодушно осудили остальные арабские страны, и А.Садат был убит во время военного парада в Каире.
      Распад Советского Союза и война в Персидском заливе привели к изменению соотношения сил на Ближнем востоке, что позволило начать в 1991 году в Мадриде переговоры между всеми сторонами, вовлеченными в арабо-израильский конфликт. В результате был заключен мирный договор между Израилем и Иорданией и промежуточное соглашение между Израилем и ООП (Организация освобождения Палестины).
      В 1993 году на лужайке перед Белым домом состоялось подписание совместной израильско-палестинской Декларации о принципах мирного урегулирования. Кроме И.Рабина и Я.Арафата, документ подписали министр иностранных дел Израиля Ш.Перес и ответственный представитель ООП М.Аббас. Президент США Б.Клинтон подписал договор как свидетель и спонсор.
      Первая палестинская интифада началась по приказу Я.Арафата в 1987 году и официально завершилась подписанием Соглашения в Осло и созданием в 1994 году Палестинской автономии.
      Вторая интифада (Аль-Аксы) началась по приказу Я.Арафата в 2000 году. В Израиле во время второй интифады террористами было взорвано 19 городских автобусов, несколько ресторанов и магазинов. Только во время одного террористического акта у входа в русский молодежный клуб-дискотеку "Дельфинариум" погибли 7 ребят и 14 девушек в возрасте 14-17 лет и 120 было ранено.
      Ясир Арафат является одним из известнейших радикальных политических деятелей, которому, тем не менее, удалось превратить террористические акты против мирного населения в легитимную форму политической борьбы. Возглавляемая им Организация освобождения Палестины была принята в ООН в качестве наблюдателя, а самого Я.Арафата встречали в разных странах как главу государства. В 1994 году Я.Арафат получил Нобелевскую премию мира!
      Объяснение этому простое. Если врага нельзя победить, то его покупают, если нельзя купить, то его пытаются уговорить, хоть в какой-то форме принять систему западных ценностей, обещая в этом случае всевозможные блага и почести. Любой намек на согласие воспринимается мировым сообществом как большой успех. Так было во Вьетнаме, когда министр иностранных дел Северного Вьетнама получил в 1973 году Нобелевскую премию мира, подписав договор о перемирии, а затем коммунисты, видимо очень удивляясь наивности западной демократии, спокойно и с чистой совестью наплевали на этот договор и захватили Южный Вьетнам. Так было с Арафатом, который спокойно подписывал различные договоры о мирных намерениях, на деле оставаясь верным и последовательным террористом, и до конца жизни продолжал организовывать взрывы в местах наибольшего скопления населения, так будет с Бин Ладеном, если он вдруг согласится на перемирие в Афганистане.
      Моральные аспекты при авторитарной власти рассматривать бессмысленно. К примеру, Арафат всю жизнь ездил по миру с протянутой рукой и собирал деньги для страдающих и голодающих палестинцев, а после его смерти выяснилось, что он оставил личное состояние порядка миллиарда долларов.
      Председатель палестинской автономии Махмуд Аббас считается умеренным политиком, с которым можно договориться. Он защитил кандидатскую диссертацию в московском филиале Института востоковедения Академии наук СССР по теме "Секретная связь между нацизмом и сионизмом" в конце 1982 года. Директор института Е.М. Примаков напутствовал и вдохновлял молодого палестинского ученого, а представители еврейских кругов обвинили Аббаса в том, что в своей работе он приходит к выводу, что Холокоста на самом деле не было.
      Когда М.Аббас после смерти Я.Арафата занял его место, то быстро выяснилась его главная проблема - у него не было авторитета его предшественника, он не внушал страх, то есть не имел всей полноты власти в автономии! Я.Арафат мог в острый момент дискуссии с оппонентами вынуть пистолет, и руководители больших кланов и мелких группировок сразу понимали - может запросто пристрелить! А как еще можно навести минимальный порядок среди соратников, если все они террористы? А умеренного М.Аббаса американские умники заставили играть по демократическим правилам, то есть провести в Палестинской автономии честные и открытые выборы, которые он тут же проиграл Хамасу. Власть разделилась, у Газы и Восточного берега появились свои руководители, покровители и спонсоры, которые заказывали совершенно разную музыку. Воинственная Газа обстреливала Израиль ракетами и получила войну, а Восточный берег в конфликт не вмешивался и только традиционно осуждал Израиль за жестокости во время проведения в Газе операции "Литой свинец".
      - Все-таки Аббас значительно лучше Арафата, - однажды глубокомысленно заметила Лена. - Мне кажется, что с ним, в конце концов, удастся договориться.
      - Договориться о чем? - тут же вмешался Эдик.
      - Ну, о мире, конечно. Теперешнее состояние ни войны, ни мира не может продолжаться вечно, нужно попытаться прийти хоть к какому-нибудь согласию. Пусть организуют государство.
      - И как ты представляешь себе это государство? У него будет свободная граница, свой аэродром, армия?
      - Пусть они делают там, что хотят!
      - А беженцы? Четыре с лишним миллиона приедут в автономию и начнут кричать, что они там задыхаются.
      - Это уже не наше дело!
      - Заблуждаешься! Мы будем полностью виноваты в их плохой экологии, перенаселенности и отсутствии работы, в их бедности и дикости. Только мы! Поэтому для того, чтоб решить свои гуманитарные проблемы они, как это у них принято, начнут вооружаться. Иран, Россия, Китай и прочие поставят им все необходимое для современной войны, включая ракеты, которые смогут достать любую точку Израиля, и следующий военный конфликт, увы, будет уже с другим количеством жертв с нашей стороны.
      - Так что же можно сделать? Всегда и только воевать?
      - Решение этой проблемы лежит совсем в другой плоскости. Я лично предложил бы им один раз за всю историю многострадального палестинского народа выбрать лидера, который, наконец, поймет, что с Израилем нужно не воевать, а дружить. Палестинцы занимаются своим сельским хозяйством и работают в Израиле, а израильтяне вкладывают деньги в инфраструктуру соседней Палестины, открывают там заводы и предприятия с дешевой рабочей силой. Обеим сторонам такая кооперация крайне выгодна. Если тут будет мир, то за несколько лет мы будем первыми в регионе по туризму, а по уровню жизни может быть догоним... Америку. Никита Хрущев обещал, а мы догоним! - Эдик сам засмеялся своей шутке. - Три главные религии, палестинская восточная экзотика и израильский сервис, теплая погода и море, бесконечные песчаные пляжи и гостиницы на любой вкус, да тут будет настоящая ближневосточная Швейцария! Но лидер, который только заикнется о дружбе с Израилем, обречен, его сразу убьют фанатично настроенные патриоты-идиоты, - раздраженно закончил Эдик.
      - Так, по-твоему, у этой проблемы нет никакого решения?
      - В политической области решения нет, а в военной... тоже нет! Мы не можем раз и навсегда их победить, а они, в силу навязанной догмы о святой палестинской земле, которую они обязаны освободить от неверных, не могут прекратить на нас нападать. К примеру, все эти годы, начиная с сорок восьмого года, муллы периодически требуют от своих прихожан встать на защиту главной арабской святыни - мечети Аль-Аксы, которую израильтяне собираются якобы вскоре разрушить. И этот трюк до сих пор железно работает! Каждый раз начинаются волнения в Иерусалиме, канал CNN с удовольствием демонстрирует, как арабские подростки бросают камни, раненые с обеих сторон. В общем, этот конфликт неразрешим до тех пор, пока они по-соседски, как это принято у индейцев, не выкурят с нами трубку мира. Самое смешное и парадоксальное когда понимаешь, какая у них наступит черная, беспросветная жизнь, если осуществится их заветная мечта, то есть если предположить, что они, в конце концов, выгонят отсюда евреев, захватят и ликвидируют государство Израиль.
      - Ну, думаю, что, во всяком случае, лучше той, которую они ведут в лагерях палестинских беженцев, - неуверенно высказала Лена.
      - Ошибаешься! - эмоционально воскликнул Эдик. - Им сразу все, включая ООН, перестанут помогать, давать деньги, лечить и учить, они будут уже никому не нужны и не интересны. Просто еще одно бедное арабское государство среди остальных, за что им платить, если тут даже нефти нет? В результате денег нет, израильское производство они тут же разрушат, то есть, работы тоже не будет, не будет ничего, кроме четырех с половиной миллионов новых ртов, которые нужно кормить. Они сразу разграбят магазины, склады и всё! Арабские страны торжественно отпразднуют с ними победу над Израилем и образование великой Палестины и... забудут про них навсегда, они выполнили свою функцию! Обвинять в своих бедах им будет уже некого! Да тут со временем начнется настоящий голод, затем стихийный бунт, междоусобная резня, затем палестинцы, как отчаявшиеся африканцы, будут вынуждены бежать в поисках лучшей доли в соседние страны, где братья-мусульмане встретят их на границе не горячими объятиями, а огнем из пулеметов на поражение. Причем в отличие от старых добрых времен взывать к мировой общественности будет бессмысленно и невозможно, так как никаких международных корреспондентов поблизости уже не будет. Средства массовой информации максимум сообщат, что палестинцами была предпринята очередная попытка прорыва границы с Сирией, столько-то убитых! И все воспримут это спокойно и с пониманием, как законные и оправданные действия сирийской стороны.
      - А мне кажется, что есть много палестинцев, которые хотят только нормальной и мирной жизни, они вовсе не террористы, а забитые люди, мужчины, стремящиеся заработать немного денег и накормить свои семьи, они обычные рабочие, их привозят на специальных автобусах, я иногда вижу, когда они собираются рядом с моей остановкой. Хорошие, простые люди и нет в них ничего страшного.
      - Это верно, - сдержанно заметил Эдик, хотя было видно, что от последнего возражения Лены, он начал "заводиться". - Кругом ведь, в сущности, хорошие люди, которых, как известно, значительно больше, чем плохих! Все это знают, все эту богатую мысль впитали в раннем детстве с молоком матери. И среди одиннадцати миллионов немцев, проголосовавших за Гитлера, наверняка было много хороших людей, русские идеологи революции и репрессий вообще были душевные ребята, идейные, честные, всегда болеющие за народ, за общее дело, кроме того сразу вспоминаются хорошие работницы, простые труженицы производства, призывающие с трибуны беспощадно расстреливать "врагов народа" и "убийц в белых халатах". Да все, в общем, хорошие! Плохого народа не бывает, нет такого понятия! А если взять, к примеру, простого палестинского юношу-шахида, он же настоящий патриот, думает, как помочь семье, сердцем болеет за свой угнетенный народ, за который готов отдать жизнь. Что может быть благороднее? Если бы у тебя, Лена, была возможность пристрелить его до того, как он дернет за кольцо, ты бы что сделала?
      - Почему ты мне такое предлагаешь? Я никого убивать не собираюсь, - возмутилась Лена. - Я же женщина!
      - Мне всегда было интересно, хорошие люди - это кто? - продолжил Эдик. - Обыватели, стоящие в стороне от толпы и не получающие ни удовольствия, ни даже простого удовлетворения от казни? Или может они интеллектуалы, вроде Раскольникова, который проверил на прочность интуитивно понятную всем нормальным людям заповедь, которая в точном переводе с иврита звучит как "Не будь убийцей!", а затем долго мучился и переживал, когда убедился в ее справедливости, или, вышедшие из простого народа, честные и порядочные следователи ЧК и Гестапо? Уверен, что такие тоже были! Ты, Лена, как думаешь, были? - Эдик вопросительно посмотрел на свою собеседницу, но так как ответа с ее стороны не последовало, решил подвести под разговор итоговую черту. - Но если отвлечься от высоких категорий и перейти к обычной повседневной жизни, то мне почему-то кажется, что мнения простых, хороших людей обычно совпадают по оригинальности и уровню содержательности с мнениями воспитанников старшей группы детского сада!
      - Всё! Я на тебя обиделась! - демонстративно заявила Лена, вынула из пачки сигарету и отправилась курить.
      
      Глава 17.
      
      На работу добраться в последнее время стало совершенно невозможно. Раньше Борис тратил на дорогу минут двадцать, ну от силы полчаса, а теперь поездка могла длиться час или полтора. Полицейские проверки на пути следования стали частым, если не сказать повседневным явлением жизни. Везде искали террористов и везде были многокилометровые пробки, которые заблокировали движение во всех направлениях. Искали террористов, но чтоб, не дай бог, никто не подумал про дискриминацию, обыскивали машины евреев. "Израильская политкорректность попахивает идиотизмом, - думал Борис, дисциплинированно открывая багажник машины при въезде в институт. - Меня десять раз в день проверяют в любом крупном магазине, банке и вообще в любом учреждении. Я каждое утро приезжаю на свою постоянную работу, охранники не меняются, все мне знакомы и я с ними здороваюсь, но, тем не менее, они каждый раз проверяют багажник моей машины. Что они там ищут? Кому может прийти в голову, что я в один прекрасный день провезу бомбу и взорву институт, где работаю? Абсурд! Но логика досмотра работает везде и всегда, поэтому евреи все время обыскивают евреев, только для того, чтоб потенциальные террористы знали: ни в какое учреждение, ресторан или кинотеатр с бомбой войти нельзя!
      После окончательного прекращения мирных переговоров с Израилем на палестинской улице возобладали крайние, экстремистские настроения, что, в конце концов, вылилось в объявление третьей интифады. Все благие намеренья были забыты напрочь, и шахиды опять начали взрывать себя в городских автобусах и на остановках. Последние известия по телевизору стало невозможно смотреть, они, в основном, были посвящены информации о том, где был совершен очередной теракт, сколько погибших и раненых там было. Все показывалось по когда-то установленной и кем-то раз и навсегда утвержденной программе: репортаж с места теракта, короткий опрос спасшихся или очевидцев, затем репортаж из больницы, пару интервью с родственниками погибших и так каждый день.
      Израильское общественное мнение начало быстро сдвигаться вправо. Требования найти какое-нибудь решение или разбомбить верхушку Хамаса и ФАТХа звучали все громче, но Америка и Евросоюз настойчиво призывали Израиль проявить сдержанность и не идти на поводу у террористов. Ответственность за действия террористов никто не нес, создавалось впечатление, что они попадали в Израиль не из Палестинской автономии, а прилетали из какой-то другой галактики. Россия в очередной раз предлагала срочно начать новый переговорный процесс, причем была готова принять там участие в качестве посредника.
      - Ты слушал последние известия? - возбужденно спросил Эдик, как всегда без стука входя в кабинет.
      - Нет, а что случилось? Новый теракт?
      - Они объявили независимость! В одностороннем порядке, но все арабские страны их тут же признали.
      - Это же безумие! - пробормотал Борис. - На что они надеются? Это же прямой путь к новой войне.
      - А их это не... колышет. Они же конченые фанатики и идиоты. Им на свой народ наплевать с высокой колокольни, - эмоционально высказал Эдик наболевшее мнение. - Что они сделали со своими беженцами? Это же уму непостижимо! Так ненавидеть собственных сородичей! С сорок восьмого года палестинцы, которые говорят по-арабски и исповедуют мусульманство, живут в арабских странах на положении заключенных, изгоев. Они содержаться в лагерях беженцев, и за все это время никто не дал им гражданство и свободу передвижения.
      - И, видимо, неплохо живут, если учесть, что их численность возросла с восьмисот тысяч до четырех с половиной миллионов, - вяло возразил Борис.
      - О чем ты говоришь? Шестьдесят лет в лагерях! Они, кстати, так быстро размножаются только потому, что не чувствуют никакой ответственности за свое потомство, им не нужно думать как его прокормить. Уже несколько поколений палестинцев живут на иждивении ООН, но все они воспитаны так, что ненавидят за это не своих братьев мусульман, а евреев и Израиль.
      - Ты знаешь, я вдруг подумал, что все твои рассудочные соображение про мусульманский мир бессмысленны и не имеют никакого практического значения. Предположим, что ты тысячу раз прав, ну и что? Кого-нибудь это волнует? Ведь основная проблема вовсе не в правде и не в справедливости! Главное, что их много, очень много. Они заставляют с собой считаться не потому, что правы, а потому, что их миллиард.
      - Ну и что? - запальчиво возразил Эдик. - Количество народонаселения следует считать главным доводом? С каких пор демография стала основным козырем в политике?
      - Победить миллиард невозможно - это факт, который нельзя проигнорировать! Поэтому курдам, которые, в принципе, хотят для себя такую же независимую страну как палестинцы, в перспективе ничего не светит, - у них не тот противник! Курды, в отличие от палестинцев, реально существующий древний народ, но их никто не поддерживает, никто не говорит об их исторических правах, у них в мире вообще нет ни одного союзника. Подумай, о каких категориях справедливости тут можно говорить? Народ - есть, страны у него - нет, и не будет, а ООН - молчит и будет молчать. Почему так происходит? Да потому, что курды, хоть сами мусульмане, воюют против мусульманских стран! Любое выступление курдов против Турции, Ирака, Ирана и Сирии - это проявление экстремизма и терроризма, а точно такое же выступление палестинцев против Израиля - это справедливая национально-освободительная борьба. В современном мире приняты и узаконены двойные стандарты, двойная мораль, поэтому поддержка палестинцев на Западе считается благородным делом, а за поддержку курдов, которых, кстати сказать, пятьдесят миллионов человек, можно запросто загреметь в тюрьму! Арафат получил всемирное признание и Нобелевскую премию мира, а лидер курдов Абдула Оджалан получил высшую меру наказания, которую турецкое правительство гуманно заменило ему на пожизненное заключение, хотя действовали они абсолютно одинаковыми методами. Но, возвращаясь к проблеме нашего региона, следует признать, что, объективно говоря, выгнали палестинцев отсюда евреи, так что формальная причина для ненависти у них все-таки есть.
      - Типичная демагогия! А кто выгнал отсюда евреев? Давай тогда восстанавливать историческую справедливость с самого начала! С царя Давида, Соломона и с времен Второго храма! - воскликнул Эдик. - Если бы евреи, да и многие другие народы, начали вспоминать, откуда их выгоняли и при каких обстоятельствах, то все ходили бы друг у друга в должниках. Кстати, ты привел хороший пример с курдами. Мне кажется, что была такая страна Курдистан, которую в свое время ближайшие соседи разодрали между собой на части, а теперь никто не хочет ее курдам возвращать, вместо этого сирийским, иранским и прочим захватчикам значительно проще и спокойнее требовать уступок от Израиля, чтобы он всем всё вернул.
      - Причем добровольно! - не мог удержаться от ехидного замечания Борис.
      - По-моему, единственный раз за всю свою многовековую историю евреи добровольно ушли только из египетского плена, во всех остальных случаях нас преследовали, убивали и принуждали к бегству. Да, - Эдик ухмыльнулся, - совсем недавно мы добровольно вышли из СССР, причем заметь, при всем несходстве фараонов с советскими партийными лидерами нас поначалу тоже не хотели выпускать, хотя мне до сих пор не ясно почему. Особой любви к евреям в Политбюро, по-моему, не было! Но с палестинскими беженцами всё обстоит не так просто...
      Эдик подошел к компьютеру и быстро набрал какой-то текст.
      - Послушай, что тут написано, - сказал он и начал читать с экрана. - Ближневосточное агентство Организации Объединенных Наций для помощи палестинским беженцам было учреждено в соответствии с резолюцией Генеральной Ассамблеи. Агентство открылось 1 мая 1950 года и с тех пор удовлетворяет гуманитарные потребности палестинских беженцев на Ближнем Востоке. Это единственная группа вынужденных мигрантов в мире, к которой применяется правило признания беженцами потомков, родившихся за пределами страны, то есть, другими словами, - оторвался он от экрана, - ООН узаконил бессрочное заключение палестинцев и все их будущие поколения в лагерях и навечно обязался содержать их там! Можно сказать, что ООН приговорил палестинских беженцев, их детей, детей их детей и так далее к пожизненному заключению в лагерях!
      - А зачем ты мне это все читаешь? - недоуменно спросил Борис.
      - А затем, - эмоционально произнес Эдик, - что Ближневосточное агентство - это одна из крупнейших и дорогостоящих программ Организации Объединенных Наций, она продолжается уже шестьдесят лет и не имеет шансов когда-нибудь и чем-нибудь закончиться, потому что, как обеспечить нормальную жизнь для палестинских беженцев, которых не желает принимать ни одна арабская страна, не знает никто. Эта программа имеет многомиллионный бюджет и в ней занято более двадцати пяти тысяч сотрудников, а сейчас перед ооновскими чиновниками неожиданно замаячила уникальная возможность эту программу торжественно прикрыть, причем на законных основаниях, без нареканий со стороны прогрессивного человечества.
      - Это как?
      - Перевезти всех беженцев в Палестину, закрыть лагеря и некому будет помогать. Поэтому ООН в числе первых выступит за признание нового государства Палестина и будет с пеной у рта настаивать на необходимости и законности возвращения палестинских беженцев на свою историческую родину!
      - А что ООН получит взамен, - возразил Борис, - ведь известно, что Палестина - изначально недееспособное государство. Им придется точно также содержать палестинцев на их новом месте проживания.
      - Но это будет уже совсем другая программа. О них заботилось Ближневосточное агентство ООН, а теперь они умывают руки. Если беженцы вернулись обратно, значит, нет нужды в лагерях, а это автоматически означает, что нет программы помощи беженцам, то есть агентство можно ликвидировать, а миллионы - сэкономить! Конечно, ООН будет палестинцам помогать, но уже не так, как прежде. ООН будет испытывать сильное желание переложить львиную долю забот о новом государстве на ближневосточных нефтедобывающих спонсоров, Евросоюз, США и прочих заинтересованных в поддержании мира в регионе.
      - А причем тут мы? Что ты так психуешь?
      - Ты что, не понимаешь? - воскликнул Эдик. - Все эти четыре с половиной миллиона, в конце концов, хлынут в Израиль, который они ненавидят! Вернуться в Израиль - это же главная мечта обитателей палестинских лагерей! Для этого арабские страны их там держали в заложниках все эти шестьдесят лет и не давали ассимилироваться. Ты представляешь, что тут начнется?
      - Да кто это допустит? - мрачно возразил Борис. - У тебя, Эдик, от страха появились какие-то катастрофичные прогнозы, чего раньше за тобой не замечалось.
      - А почему нет? Тем людям, которые сидят у нас в правительстве, лично я совершенно не доверяю. Такое впечатление, что они малообразованные, неумные и занимаются своими собственными делами или межпартийными склоками. Они мне напоминают начинающих игроков в шахматы, которые думают только над своими ходами, поэтому "неожиданные" ответы противников их крайне удивляют и раздражают. Кстати, надеюсь, ты помнишь, как наш премьер совместно с президентом практически одновременно предстали перед судом, правда, один за взятки, а другой по обвинению в изнасиловании своих сотрудниц. Отличная компания тогда подобралась на Олимпе израильской политики! Высший свет или, вернее, полусвет, неясно как их теперь правильнее называть. Смех, точнее говоря, стыд и позор!
      - Да, оставь их в покое. У политиков свои игры, а у нас свои. Скажи лучше, что там с китайским проектом? Какие новости?
      По поводу китайского проекта у Бориса по мере углубления в проблему возникли некоторые сомнения, быстро переросшие в твердую уверенность, что он не хочет, и не будет исполнять этот проект в полном объеме. Коммунисты не могут лишать человека права иметь детей. Это, что бы там не говорил д-р Вонг, абсолютно аморальная вещь, и он, д-р Рахман, не может в этом участвовать. Как-то раньше Борис об этической составляющей проблемы глубоко не задумывался, была интересна новая постановка задачи, но давать коммунистам в руки такой инструмент власти над людьми он лично не хотел.
      Борис осознал, что ни за что не хочет создавать систему привилегированного деторождения, поэтому он внутренне наотрез отказался разрабатывать метод генетической стерилизации китайских мужчин. С женщинами было еще сложнее, то есть альфа-группа, которая может рожать сколько угодно, проблем, естественно, не вызывала, гамма-группа, которая вообще не может иметь потомства, была исключена из проекта по причине аналогичной мужской, то есть, фактически, в теме исследования оставалась только бетта-группа, которую ограничивали одним ребенком. Но в Китае "одна семья - один ребенок" - принятая норма жизни, и все этого правила дисциплинированно придерживаются. Короче, в какой-то момент Борис понял, что китайский проект выродился в абсурд, вернее, про себя он похоронил его окончательно и бесповоротно.
      Конечно, можно было объяснить, что теоретически невозможно избирательно "сломать" определенную часть Y-хромосомы у мужчин и двух X-хромосом у женщин, не нанося ущерба всему организму, поэтому полная генетическая стерилизация крайне опасна и будет иметь неконтролируемые последствия. В одном из своих писем он даже намекнул д-ру Вонгу на возникшие проблемы, но выяснилось, что китайская сторона прекращать проект не намерена, и их, по большому счету, интересуют перспективные исследования в этом направлении, а не сиюминутный результат. Поэтому обреченный на забвение проект продолжал под руководством Эдика вялотекущее движение в неизвестном направлении.
      Так думал д-р Рахман, но, как выяснилось, научно-административный потенциал Эдика он недооценил. При отсутствии надлежащего интереса и, главное, контроля со стороны шефа Эдик развил бурную деятельность, завалил китайские лаборатории бесконечными сериями новых экспериментов и, в конце концов, кое-что понял. Во-первых, до него каким-то образом дошло, что Борис не рассказал ему полную правду о настоящей цели проекта, и которую ему, несмотря на законспирированный характер переписки с д-ром Вонгом, все же удалось раскрыть, а, во-вторых, он-таки придумал, как можно на теоретическом уровне обеспечить генетическое бесплодие без всякого ущерба для общего здоровья человека. Эдик предложил формулу нового типа вируса, который имел поистине уникальные свойства. Никто в мире ничего подобного еще не видел. Вирус обладал аэрозольным механизмом передачи и чрезвычайно быстрым распространением в виде пандемии. К нему были восприимчивы все возрастные категории людей. Источником инфекции являлся любой больной человек. Больной был заразен с первых часов заболевания, активная часть которого бессимптомно продолжалась в течение суток, а пассивная несколько лет. Несмотря на то, что самого заболевания заразившиеся почувствовать не могли, проникая в кровь мужчины, вирус вызывал мутацию Y-хромосомы, проявляющуюся в виде необратимых поломок в механизме сперматогенеза, ответственном за мужское бесплодие.
      - Раньше я хотел вывести тебя на чистую воду, но потом решил, что, в сущности, это твой проект и не мое дело, а через некоторое время мне самому стало жутко интересно, возможно ли вообще эту китайскую страшилку осуществить теоретически, и оказалось, что да, можно!
      - Ты шутишь? Ты это действительно сделал? - невольно удивился Борис, тем самым косвенно признавая и подтверждая правильность обвинений своего заместителя.
      - Сделать-то я сделал, но не до конца. Единственное непонятное место, - признался Эдик, - как и каким образом дифференцированно воздействовать на нужный контингент, чтоб вирус влиял на того, на кого нужно влиять, а остальных обходил стороной. Кроме того, - улыбаясь, добавил он, наглядно демонстрируя полное понимание поставленной задачи, - д-р Вонг не может формально указать признаки разделения на группы.
      - Как это не может? - утрированно изумился Борис, уходя от объяснений мотивов прежней дезинформации Эдика по этому проекту. - Я могу подсказать. Главный признак - это процент перевыполнения плана!
      - А если серьезно?
      - Ты описал эту новую форму вируса?
      - Конечно! Вот полное описание этого монстра.
      - А теперь, - провозгласил д-р Рахман, - я кладу твое описание в свой сейф, и мы о нем забываем навсегда! Понял намек? А д-ру Вонгу напиши, чтоб продолжал искать формальные признаки.
      - Ты на меня скинул этот проект только потому, что сам не захотел этим заниматься? - вдруг спросил Эдик. - И мне ничего толком не рассказал. Почему? - добавил он с некоторым упреком.
      - Понимаешь, Эдик, я по этому проекту повязан обязательствами, как новорожденный пеленками. Я извиняюсь, но это все, что я могу тебе по этому поводу сказать.
      - Все-таки жаль, что это неосуществимо.
      - Ты серьезно? - с тревогой посмотрев на коллегу, спросил Борис.
      - Да нет, конечно, я создал эту теорию исключительно из любви к искусству.
      - А зачем? Какой в этом прок? Ты думаешь, что китайцам в действительности такой вирус может пригодиться? Чтоб партийные чиновники, образно говоря, могли залезть к каждому в кровать? Представь сам, какую людоедскую жизнь они там у себя устроят. Как, по-твоему, нужно коммунистам давать такой инструмент власти? Размножаться только по разрешению месткома...
      - Ясно, что не нужно, даже опасно, но мне стало интересно, осуществим ли вообще главный пункт китайского проекта, и теория получилась довольно красивая! Успокойся, Борис, во-первых, я о твоем проекте никому не расскажу, мы же друзья и всё останется между нами, а, во-вторых, надеюсь, ты-то понимаешь, что моя теория - это чистая абстракция. Кстати говоря, я в процессе работы подумал, что если бы был программистом, то обязательно создал бы компьютерный вирус - убийцу детских игровых программ. Как я их ненавижу, но сын играет, не отрываясь, и ничего с этим не поделаешь!
      - Да оставь его в покое. Пусть играет, во что хочет.
      - Так он на эту чушь убивает массу времени, часами сидит и щелкает по клавишам. Я на это смотреть не могу!
      - Пойми, Эдик, сейчас существенно другое поколение, перелом культур. Нам их уже сложно понять, у нас с тобой в детстве интернета не было. Нам уже друг друга становится трудно понять, - как-то устало добавил Борис и сразу уехал домой, он сегодня клятвенно обещал жене вернуться в приемлемое время.
      
      Глава 18.
      
      Давид получил повестку о внеочередном призыве в армию, сосредоточенно собрал свои вещи и, коротко попрощавшись с родителями, отбыл на военную базу. Многие израильские солдаты-резервисты оставили свои семьи и отправились служить, ведь только за последние две недели от терактов погибло более ста человек. После одностороннего провозглашения независимого палестинского государства, политическая ситуация начала складывалась не в пользу Израиля, который оказался зажатым между непрекращающимися терактами и обстрелами с территорий, с одной стороны, и невозможностью адекватного ответа, с другой.
      Государство Палестина было признано большинством стран мира, немедленно стало постоянным членом ООН и Лиги арабских государств, а на церемонии инаугурации первого президента присутствовали президенты и премьер-министры из многих стран. Однако самопровозглашенное государство, несмотря на всеобщую поддержку, имело давние и неразрешимые противоречия со своим соседом, которые оно привычно пыталось разрешить старым и проверенным методом интифады. После одновременных взрывов двух рейсовых автобусов в центре Тель-Авива, где погибли семьдесят человек, как пассажиров, так и прохожих на улице, израильское правительство под давлением прокатившихся по стране стихийных демонстраций возмущенных жителей, собралось на экстренное совещание, которое, тем не менее, проводилось за закрытыми дверями. В результате многочасового обсуждения, вопреки настойчивым рекомендациям США и Евросоюза проявлять максимальную сдержанность по отношению к молодому государству, министр обороны отдал приказ о бомбардировке палестинского правительственного комплекса. Причем, впервые атака была проведена без предварительного уведомления противника. Зданию был причинен значительный ущерб, среди палестинцев двадцать человек были убиты и пятьдесят ранены. Как заявил ответственный палестинский представитель: "Эта варварская атака явилась следствием той справедливой борьбы, которую ведет против израильских агрессоров весь палестинский народ. Наш ответ захватчикам палестинской земли будет еще сильнее".
      На следующий день по требованию Палестины и Лиги арабских государств было созвано внеочередное заседание Совета Безопасности ООН. Израиль был осужден за прямую агрессию против соседнего государства. Россия и Китай потребовали принять резолюцию о введении против Израиля немедленных экономических санкций, Великобритания и Франция при голосовании воздержались, США - проголосовали против, но, тем не менее, вопрос об осуждении израильской агрессии был перенесен на заседание Генеральной Ассамблеи ООН.
      Объяснения Израиля, что, фактически, агрессия со стороны палестинцев идет уже давно, и каждый день от рук террористов гибнет гражданское население, в расчет принято не было. В свою очередь Палестина объявила, что у нее нет армии и флота, и попросила мировое сообщество защитить от агрессора ее территорию, а также воздушные и морские границы. Несколько арабских стран, в том числе Сирия, Иран и Ливия, уже выразили готовность принять участие в международном воинском контингенте. Израиль на это заявил, что не допустит на территории Палестины никаких иностранных войск, а все суда, которые попытаются нарушить водную границу страны, будут потоплены.
      Через неделю Давид вернулся домой в увольнительную, усталый, не выспавшийся и злой.
      - В армии творится черт знает что! - с порога раздраженно заявил он. - Хаос страшный, а командир боится отдать какой-нибудь приказ! И что самое ужасное - правильно боится, могут посадить! Теперь перед каждым своим приказом он должен проконсультироваться с полковым юристом.
      - О чем ты говоришь? - недоуменно спросил Борис.
      - Принятой границы фактически нет. Мы считаем, что граница проходит в этом месте, а они считают, что в трех километрах за нашей спиной. Что, в таком случае, мы должны охранять - неясно! На нас напали арабы с территорий, - возбужденно продолжил он. - Орущая толпа, человек пятьдесят. Они начали бросать камни, а потом пошли на нас с железными палками, но наш офицер приказал отходить. В таком случае непонятно, зачем нас туда вообще послали, если стрелять запрещено, даже в воздух. Только при условии, если тебе угрожает непосредственная опасность для жизни. В общем, мы оттуда еле ноги унесли! Израильского солдата теперь противник не боится, наоборот, его можно ударить или бросить в него камень, и ничего не будет. Наш джип даже обстреляли вдогонку. Так воевать невозможно - происходит полная деморализация воинского духа, - раздраженно закончил он и пошел спать.
      - Давай уедем из Израиля, - вдруг повернувшись к Борису, всерьез предложила Тамара. - Что-то всё это мне не нравится. Плохая ситуация, и мне кажется, что она будет еще ухудшаться.
      - Куда же мы поедем? - нерешительно спросил Борис. - Нас, вроде, нигде не ждут.
      - Да куда угодно, - решительно заявила она. - Хоть в Европу, хоть в Америку, на крайний случай можно даже в Москву вернуться. У тебя есть деньги с этого китайского проекта, а дети молодые, знают язык. В общем, не пропадем! Купим квартиру и будем жить. Ты разве не видишь, что здесь происходит?
      - Я-то вижу, но неужели ты не понимаешь, что наших сыновей сейчас за границу никто не выпустит? Они же военнообязанные! Ты хочешь уехать без детей?
      - Нет, - сдавленным голосом ответила Тамара, - без детей мы никуда не поедем.
      На следующее утро Давид с аппетитом позавтракал, улыбнулся родителям и уехал в свою часть. Больше они его не видели. Раньше позвонили, а затем пришли какие-то важные офицеры из его полка и сообщили, что их сын Давид Рахман погиб. Они говорили об отваге, о том, что он погиб в бою, выполняя приказ, и будет, видимо, посмертно награжден, но до Бориса их слова доходили как сквозь туман или невидимый барьер. Он слышал слова, но не понимал смысл происходящего. У него страшная трагедия, его обычно сдержанная жена, закричала так, что он за неё испугался, а теперь она плачет и ни с кем не хочет разговаривать. Лежит и плачет.
      Потом весь день звонили и приходили друзья семьи, друзья Давида, ребята и девушки, которые с ним учились, служили и работали. Назавтра его похоронили на военном кладбище. Было много штатских и военных, молодых и пожилых. Борис и пришедшая в себя Тамара, Бен и Соня с маленьким Маором стояли вместе и принимали соболезнования знакомых и незнакомых людей. Им пожимали руки, говорили какие-то добрые, утешительные слова, а затем офицер громким голосом троекратно скомандовал своему отделению: "Пли!", прозвучали траурные залпы, солдаты опустили Давида в могилу и засыпали землей. Тамара уже не могла сдерживать рыданий, ей стало плохо с сердцем, и Бен увез ее домой. Борис должен был задержаться на кладбище до окончательного завершения траурной церемонии. Затем офицер отвел Бориса в какое-то офисное помещение, где он должен был подписать какие-то документы.
      Когда все закончилось, и Борис направился к своей машине, то увидел пожилого мужчину, который внимательно слушал последние известия по миниатюрному радио, вставленному в ухо, и напряженно пересказывал содержание жене: "...на Прибрежном шоссе, пятнадцать минут назад. Они впервые использовали базуку, прямое попадание. Машина сгорела, четверо погибших, трое взрослых и ребенок. Машина зарегистрирована на имя Бена Рахмана. Ищут террористов, полиция оцепила весь прилегающий район".
      Борис, не веря тому, что только что услышал, плохо слушающимися дрожащими руками вынул мобильный телефон и набрал номер жены, номер не отвечал, он набрал номер Бена - молчание. После этого Борис Рахман окончательно понял, что у него больше нет семьи. Никого.
      
      Глава 19.
      
      Весь день непрерывным потоком шли люди, ученики и сотрудники Тамары, друзья и знакомые Бена и Сони, но в начале одиннадцатого вечера, когда все ушли и наступила тишина, раздался звонок какого-то запоздалого гостя. Борис удивленно посмотрел на часы, затем преодолев минутное колебание, все же открыл дверь. Перед ним стоял Гюнтер в темно-синем строгом костюме и черной рубашке без галстука.
      - Позвольте выразить вам мои искренние соболезнования по поводу гибели вашей семьи, - произнес он. - Примите мое глубокое сожаление о постигшей вас трагедии. Прошу прощение за столь поздний визит, но я завтра уезжаю и хотел бы кое-что вам передать.
      - Проходите, - пригласил его Борис.
      - Я хотел попрощаться и передать вам ваш компромат, - Гюнтер протянул Борису сверток, завернутый в темный полиэтиленовый пакет. - Тут оригинальная кассета с фильмом и все негативы фотографий. Они, как я понимаю, уже неактуальны и никому более не нужны.
      Борис взял пакет и молча, даже не открыв и не проверив содержимое, выбросил в помойное ведро.
      - Вы можете уделить мне несколько минут, д-р Рахман? У меня есть для вас некая конфиденциальная информация.
      - Хотите что-нибудь выпить? - вместо ответа устало спросил Борис, жестом приглашая гостя сесть.
      - Спасибо, ничего не нужно. Дело в том, что немецкое посольство эвакуируется, впрочем, как и все остальные дипломатические представительства. У Израиля более нет международного прикрытия, короче говоря, Запад устал от вашего постоянного противостояния с мусульманским Востоком и сделал свой выбор. Все, включая США и Европу, от вас отвернулись, точнее говоря, переключились на проарабскую политическую ориентацию, то есть фактически закрыли глаза и смирились с тем, что здесь неминуемо произойдет.
      - Меня это вовсе не удивляет. Во время Холокоста произошло то же самое, все, включая США и Европу, как вы точно выразились, закрыли глаза и смирились с тем, что нацисты делают с евреями. Геноцид целого народа, произошедший при активном или пассивном содействии местного населения, никого по-настоящему не взволновал. Надеюсь, вы помните, чем такая политика закончилось для самих европейцев?
      - Мы сейчас не будем вспоминать историю, - решительно произнес Гюнтер и сделал резкое движение рукой, как бы подводя итоговую черту под прошлыми событиями. - Дело в том, что я обладаю закрытой информацией и не имею права вам этого говорить, но Израиль - обречен! Я, формально говоря, не имею права вам этого предлагать, но можно устроить ваш неофициальный выезд в Германию вместе с сотрудниками нашего посольства, вылет самолета завтра утром. Ответ за вами, точнее, вы должны дать его прямо сейчас, мне нужно многое успеть сделать. Я понимаю, у вас огромное горе и сейчас на столь срочный и безотлагательный отъезд трудно решиться, но подумайте, д-р Рахман, над моим предложением предельно серьезно и ответственно, другого такого шанса у вас не будет.
      - Я никуда не поеду.
      - Борис, - Гюнтер впервые назвал его по имени, - вы понимаете, что я пытаюсь спасти вашу жизнь?
      - Понимаю. Спасибо вам, но я никуда не поеду, - повторил он.
      - Извините меня, д-р Рахман, но вы, по моему мнению, совершаете непоправимую ошибку, - разочарованно заметил Гюнтер, вставая с места.
      - А я считаю, что вы, то есть весь западный мир совершает непростительную ошибку.
      - Мы с вами уже когда-то обсуждали, что история полна парадоксов, - несколько отстраненно произнес Гюнтер.
      Они холодно пожали друг другу руки, Борис проводил гостя до выхода.
      - Скажу вам честно, я очень разочарован, - сказал Гюнтер на прощанье. - За этот проект я отвечаю головой, но компромат утратил всякую силу, деньги для вас сейчас тоже не приманка, а других рычагов воздействия у меня нет. Мне очень жаль, что наш совместный проект закончился безрезультатно, и вы отказываетесь продолжать исследования в Германии. Заверяю вас, что вам там будет хорошо, и мы могли бы еще поработать вместе. Может, передумаете? - сделал он последнюю попытку.
      Борис отрицательно покачал головой.
      - Прощайте, Гюнтер. Хочу сказать вам напоследок, что вы зря так расстраиваетесь. Моя работа над проектом вовсе не закончена!
      - А как же я, в таком случае, смогу получать результаты? - удивленно спросил немец, уже стоя на лестничной площадке.
      - Вы их увидите! - ответил д-р Рахман и закрыл дверь.
      После ухода последнего запоздалого посетителя, он подошел к окну. Гюнтер, перед тем как сесть в машину оглянулся и дружески помахал ему рукой. На улице, на стоянке напротив дома, стояла кирпично-красная спортивная "Мазда", которую он недавно подарил своему сыну. Борис посмотрел на нее, закрыл глаза, прижался лбом к холодному оконному стеклу и заплакал. В первый раз за всю свою взрослую жизнь он не мог удержать в себе эту боль, и она выливалась из него безостановочным потоком слез.
      Через два дня после отъезда Гюнтера в аэропорту им. Бен Гуриона произошел крупный теракт: при заходе на посадку переносной ракетой "Стрингер" был сбит самолет израильской компании Эл Ал. После этого все иностранные авиакомпании объявили о немедленном прекращении полетов в Израиль.
      Совет Безопасности ООН принял историческое решение о возвращении палестинских беженцев, после чего началась их перевозка из лагерей соседних арабских стран в Палестину на судах, идущих под флагом ООН и сопровождаемых эскортом военных кораблей и самолетов НАТО. Израильское правительство заявило резкий протест в связи с односторонним решением проблемы палестинских беженцев, но вынуждено было починиться требованиям Совета Безопасности. На экстренном и бурном совещании кабинета министров, продолжавшимся несколько часов, большинством голосов было принято, что входить в прямой военный конфликт с войсками НАТО невозможно. Возвращение палестинцев в свое государство, в конце концов, осуществилось.
      ООН, а также гуманитарные организации со всего мира стремились облегчить положение новоприбывших, был организован непрерывный подвоз палаток, теплой одежды, питьевой воды и продовольствия, однако количество репатриантов непрерывно росло, поэтому перед правительством Палестины встал вопрос о возвращении их на свою историческую родину. Разделительная стена между государством Палестина и Израилем была подорвана сразу в нескольких местах, и в проломы хлынули толпы палестинских женщин с детьми на руках. Израильские солдаты в них не стреляли. Все мировые телекомпании вели в прямом эфире репортажи с места эпохального события в истории Ближнего Востока, а многочисленные корреспонденты интервьюировали счастливых палестинских беженцев, после столь долгого отсутствия, наконец вернувшихся на свою родину. Политические комментаторы в студии CNN во время передачи последних известий сравнили произошедшее событие по значимости с разрушением берлинской стены.
      Д-р Рахман не очень интересовался тем, что происходит за стенами лаборатории, там, по отрывочным замечаниям сотрудников, пока они еще приходили на работу, происходило что-то ужасное. Он не хотел отвлекаться, он работал. Он работал днем, когда все сотрудники обсуждали пугающие новости, и ночью, когда в лаборатории становилось совсем тихо. Домой идти не хотелось, его там уже никто не ждал. Оказалось, что новая теория генетической стерилизации, разработанная Эдиком для китайского проекта, как нельзя лучше подходит для немецкого. С непреодолимой для Эдика проблемой выделения особой группы Борису удалось справиться, то есть не только найти нужное теоретическое обоснование, но и практически воплотить его в серии особых опытов, которые он самостоятельно провел в лаборатории. Формальный признак выделения нужной группы, который никак не мог сформулировать д-р Вонг, у Бориса был - специфическая мутация хромосомы Y, осталось вывести чистую культуру нового типа вируса, способного изменить генетическую информацию Y хромосомы. Д-р Рохман не зря считался признанным специалистом в генной инженерии, за три недели беспрерывных экспериментов он, в конце концов, сконструировал, что хотел - устойчивый штамм, способный преодолеть противовирусную защиту клетки.
      Постепенно лаборатория пустела, сотрудники думали уже не о науке, а о спасении своих семей. Палестинские беженцы заполонили всю страну, они не хотели жить в выделенных для них правительством Израиля специальных местах, поэтому силой захватывали понравившиеся им квартиры и дома, выгоняя или убивая на месте прежних жильцов. С сопротивляющимися жителями, а также с полицией, которая пыталась навести порядок, палестинцы вступали в ожесточенную перестрелку, оказалось, они были хорошо вооружены. Обитатели палестинских лагерей беженцев хотели немедленной материальной и моральной компенсации за свои многолетние страдания по вине израильтян, поэтому за стенами института Вейсмана обильно текла еврейская кровь.
      
      Глава 20.
      
      - Как ты думаешь, Боря, ещё есть возможность как-нибудь спастись? - спросил забежавший в лабораторию Эдик, после чего вздрогнул и испуганно замолчал.
      Они синхронно повернули головы по направлению к центральному входу. Оттуда послышался оглушительный взрыв и частая беспорядочная стрельба.
      - Зачем только я приехал в этот Израиль?! Какая глупость! - воскликнул Эдик и выбежал из кабинета.
      Борис увидел в окно как он сел в свою машину и на большой скорости поехал к запасному выезду из института Вейцмана. Борис с сожалением посмотрел ему вслед и подумал, что даже если Эдику удастся вырваться наружу, то это ему вряд ли поможет.
      - А ты зачем приходишь на работу? - автоматически спросил он Лену, которая в своем белом халате привычно сидела возле их нового микроскопа. - Лаборатории ведь больше нет!
      - Мне дома еще страшнее, - смутившись, ответила она. - Тут все-таки люди, охрана...
      В этот момент человек десять молодых арабов с автоматами в руках, озираясь по сторонам, медленно вошли в лабораторию, было видно, что в подобном месте они находятся первый раз в жизни. В основном высокие, здоровые ребята, они напомнили Борису ту компанию, которая чуть не убила его в Дрездене. Палестинцы с любопытством осматривали помещение, различные приборы, непонятные устройства, микроскопы, стеклянные шкафы с колбами и реактивами, затем их взгляд остановился на Лене. Лена заметно побледнела от страха, почему-то поднялась с места и инстинктивно прижалась к стене. "Нежная женщина, пугливая, - невольно подумал Борис, глядя на нее с жалостью. - Было бы лучше, если бы ее здесь не было".
      Главарь группы, коротко посовещавшись со своими бойцами, подошел к Борису и что-то спросил по-арабски, указывая пальцем на центрифугу. Борис отрицательно покачал головой и развел руками в знак непонимания. "Застрелят сразу или им все же интересно кто я и чем занимаюсь? - подумал Борис. Поняв, что с мужчиной содержательного разговора не получится, компания переключилась на Лену. К ней подошли несколько парней, что-то сказали по-арабски, погладили по белокурым волосам, потрепали за щеку, а затем, обменявшись между собой короткими фразами, взяли за руки и повели в другую комнату.
      - Нет! Не надо! Ради Бога, не нужно! - от страха она даже не осознавала, что говорит с ними по-русски.
      Потом она стала упираться, вырываться и молить о помощи, у нее подкосились ноги, и она бессильно опустилась на пол, но один из парней легко подхватил ее на руки и вынес из лаборатории под одобрительный смех остальных. В глазах у Лены появилась непередаваемая словами боль, мука и обреченность, как у еще живой коровы, которую грызут волки. Из соседней комнаты послышались звуки ударов, разрываемой одежды и надрывный крик грубо насилуемой женщины.
      "А чего я собственно жду?" - вдруг подумал Борис. Он подошел к своему сейфу, открыл его, набрав специальный код, и, не обращая внимания на вооруженных людей, с любопытством следящих за его действиями, достал ампулу с выведенным штаммом и сломал ее. Палестинцы внимательно следили за его действиями. Заподозрив недоброе, они начали, резко жестикулируя, что-то громко обсуждать между собой, причем один из бойцов, с ненавистью взглянув на Бориса, приготовился дать по нему очередь из автомата, но командир, посмотрев по сторонам, судя по всему, запретил ему стрелять в лаборатории. Потом они по очереди осторожно понюхали бесцветную жидкость в ампуле, и, не обнаружив ничего подозрительного, ушли.
      С этого момента, вне зависимости от дальнейшей судьбы самого д-ра Рахмана, судьба арабов в мире была предрешена. Смелые парни-победители, несколько минут назад покинувшие лабораторию инженерной генетики института Вейцмана, стали невольными распространителями вируса особо летучего инфекционного заболевания, которое пройдет по всей планете незаметно, но впоследствии невозможно будет зачать ни одного арабского ребенка.
      "Что же теперь делать?" - подумал Борис. Он заглянул в соседнюю комнату. Растерзанная Лена с маской боли и отвращения на лице, раскинув ноги и руки, неподвижно лежала на письменном столе, ее горло было перерезано, и кровь тонкой струйкой стекала на стол и капала на светлый линолеум пола. "Бедная Лена, она так и не дождалась своего жениха, - Борис нерешительно потоптался на месте, не зная, что предпринять дальше. - Поеду к морю, - вдруг подумал он, обводя глазами свою окончательно опустевшую лабораторию, - посмотрю на волны, на прибой".
      Борис выехал из института Вейцмана, куда он в свое время мечтал попасть, и где ему было так интересно работать. Центральные ворота оказались открытыми настежь, возле них лежали трупы охранников. Арабов уже не было. Шоссе, ведущее к морю, выглядело непривычно тихим и пустынным, вдоль дороги валялись сожженные машины и трупы людей. Радио молчало, ни новостей, ни музыки на израильских каналах поймать не удалось. Выстрела он не услышал, только почувствовал, как пуля пробила дверцу машины и его сердце, а до моря оставалось совсем немного, оно уже виднелось за ближайшими дюнами. Машина, потеряв управление, замедлила движение и съехала на обочину. Он продолжал сидеть на своем месте с закрытыми глазами, без сил откинувшись в кресле, и не мог двинуться, каждый вздох причинял боль. Борис медленно умирал, отчетливо сознавая, что помощи ждать неоткуда, что умирает он в полном одиночестве, оставшись без близких людей, без семьи, и во всем мире не осталось никого, кто будет переживать, страдать и плакать после его смерти. Ему не удалось сохранить свое потомство, и его генотип оказался окончательно и безвозвратно утерян - бессмысленная, тупиковая жизнь с точки зрения эволюции.
      "Конец!" - почувствовал он, удивляясь, что смерть пришла к нему без особых страданий. В недавно образовавшейся стране Палестина, около спокойного, теплого, голубовато-синего Средиземного моря заканчивалась земная жизнь Бори Рахмана, того доброго и веселого еврейского мальчика, который когда-то давно родился в Москве, был отличником в школе, с детства увлекался биологией и не любил насилие.
      После болезненного вздоха выкатилась невольная слеза. Собрав последние силы, он с трудом приподнял голову и посмотрел в окно. Перед ним появилась невероятно красивая, ярко светящаяся, похожая на мираж картина мира, который он оставлял навсегда. Внизу - зеленая сочная трава и золотисто-желтые песчаные дюны с узкой полоской синего моря, вверху - высокие тропические пальмы на фоне чистого, прозрачного голубого неба, а прямо перед ним - юноша из солнечных бликов, который на белом осле ехал в сторону Иерусалима.
      Борис в последний раз выдохнул воздух, закрыл глаза и умер.
      
      
      20 февраля 2010 года
  • Комментарии: 1, последний от 01/08/2012.
  • © Copyright Гринберг Яков (griyak@hotmail.com)
  • Обновлено: 12/06/2011. 430k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.