Троекратный звонок. Явился. Через зелёное поле ковра, шлёп-шлёп босиком по паркету, кто там за тяжёлой деревянной дверью? Стоит в позе Гамлета, кокетливо потупив глазки, эдакий скромник, на голове беретик, за спиной рюкзачок, спасибо, что не ранец, руки спрятал за спиной. Вдруг театральным жестом протягивает в вытянутой руке букетик незабудок, и расстояние ведь рассчитал, подлец, цветы прямо у меня перед грудью. Нашёл отмычку к сердцу, покорил с наскока, куда уж мне поперёк матушки-природы. Мост поднят, зАмок пал, входите победители, вот вам ключи от города. Это от Лены, говорит он уже по эту сторону рва. Песня без слов в моей душе обрывается, и я кляну себя за доверчивость. Конечно, это его сестра обо мне подумала, разве придёт ему в голову мысль подарить цветочек. В последний раз пришёл, не дал мне даже дверь как следует открыть, прижал её с той стороны и говорит в щёлочку тихо так: привет, ничего, что я с бабами? Какие ещё бабы, говорю, где, лицо моё твердеет. Да вот, принёс две ромовые бабы в пакетике. А теперь, пожалте вам, незабудки. От Лены. Всё время морочит меня прямо с порога, никогда не зайдёт просто, по-человечески, всегда со своими лешачьими шуточками, с приношениями-перевёртышами из дикого леса. Одарит камнем самоцветным - глядь, а это высохший листик с куста, заявится принцем в россыпи золотых огней - и вот уже сидит и занудствует надутым лягушонком.
Снял свой берет, лобик узкий, тяжёлый, над ним топорщится непослушный, звериный волос. Широкие скулы, грубые, тяжёлые черты лица, вздёрнутый нос - не человек, не зверь, серединка наполовинку, только рожек не хватает. Мощный торс, сильные руки, нежность фавна - обнимет сзади бережно и крепко, оплетёт, околдует и шепчет жарко, и целует в виски, пойдём, нимфа, пойдём, это же всё так просто, где кровать, мама не услышит, пойдём. Лица не видно, кто там за спиной, что за сила тянет в дебри? Прекрати, говорю, хочешь чаю ещё? Ну ладно, отпускает он меня, давай чаю, слушай, а у тебя покрепче нет ничего? Начинается, думаю я. Нет, нету, всё в родительской комнате, понял, чай вот пей, сыра хочешь? А он уже хихикает, мнимый соблазнитель, опять подсунул мне подарок-обманку. Давай, говорит, поиграем в девять с половиной недель, помнишь, как он её на кухне мёдом обмазывал, мы же на кухне, есть у тебя мёд? Мёда нет, сахар вон только, если хочешь. Берёт ложку сахара и сыплет мне на руку тонкую белую дорожку от сгиба локтя к запястью. Ну давай, говорю, лижи. Ведёт кончиком языка вдоль вены, исподлобья посматривая на меня глубоко посаженными глазами. Мне тепло и немного щекотно. Вдруг он останавливается, судорожно сглатывает и говорит: не могу больше, сладко. Быстро отхлёбывает чай, я смахиваю в раковину остатки сахара, и мы смеёмся, и нам легко.
В душе твоей нет якорей, ты живёшь одним днём, одним мгновеньем, и я боюсь заглядывать в твои глубины, в чёрный бездонный колодец, в непроходимую чащу твоего леса, откуда мне не вернуться подобру-поздорову. Греческий, латынь - что это, зов предков, неудачная попытка найти свой язык, родной, как эти твои родинки на теле? Нет, ты ищешь не там, ты сам это понял, всё равно тебя отчислят из-за запоев. Ты научил меня играть словами, научил любить Sex Pistols и песню My hands, научил вставать на краю пропасти, так чтобы закружилась голова, но я не пойду с тобой в лес, отпусти мою руку. Ты обречён бродить среди нас непонятым - смешной, загадочный, отвратительно-притягательный, чужой среди чужих.
Лукавство в твоих карих глазах тает, уступая место вселенской пустоте. Алло, гараж, посмотри, солнце встаёт! Ещё нет и пяти утра, но белёсое питерское небо уже засияло, зазолотилось, пронизав кухню светом нового дня. Твой взгляд на мгновение вспыхивает искорками и вдруг подозрительно теплеет. Глядя на меня сквозь полуопущенные ресницы, ты нежно берёшь мою руку в свои ладони и говоришь: дорогая, вот и наш первый рассвет вдвоём, и тут же, не выдержав, первый разражаешься смехом, донельзя довольный своей шуткой. Ну что мне делать с тобой?