Грубман Владимир
Две улицы

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Грубман Владимир (tipavovan@mail.ru)
  • Размещен: 09/09/2020, изменен: 09/09/2020. 30k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:

      
      
      - Когда прилетел из Киева?
      - Сегодня, в час ночи. Подожди, переставлю камеру. (Говорим мы по Скайпу, хотя проще было бы съездить в Тель-Авив и поговорить по-человечески).
      - Со всеми повидался?
      - И да, и нет.
      - Как это так? - поразился Дани, мой старинный друг.
      - Да с Марфой поругался еще в Борисполе. Сразу спросил про Женьку. Как это все случилось? Отвечает: Женька была там.
       - Где там? - спрашиваю. - На Майдане? На Институтской?
       - Ее больше нет. Ничего другого ты от меня не услышишь.
      Я не выдержал - обругал ее последними словами. А она спокойно так отвечает: Одичал ты в Израиле. У вас что, старых друзей всегда так встречают?
      И тут лицо ее сжимается гармошкой, и начинает она реветь, как обиженный ребенок. Я ее утешаю, пытаюсь как-то извиниться. В общем, мы идем впереди, в обнимку, голова ее на моем плече. Ребята ничего не могут понять. Потом, слышу, Ленчик говорит: "Расчувствовалась Марфа. Давно с Вовкой не виделась". Понял, называется.
      - Берегут они тебя, - заметил Дани. - Поэтому и не говорят ничего.
      - Марфа потом сама мне позвонила, через несколько дней. Сказала, что она давно уже не Марфа, и даже не Мартьянова. И не полковничья дочка. У нее есть свое имя и своя судьба. Ну что я мог сказать?
       "- Танька, прости меня, дурака.
      - Ты мечешься, а я не знаю, чем тебе помочь. У самой сердце не на месте. Женька была моей лучшей подругой. Но тут другая жизнь. Вот так она живется. И не спрашивай больше ни о чем.
      - А тебе как живется?
      - Все пошло шкереберть. Помнишь еще это слово?
      - С каких пор пошло?
      - Кажется, что всегда так было".
      Такой разговор по Скайпу вполне мог бы состояться - но в Киев я тогда не полетел. Так ли уж нужен самолет для того, чтобы попасть в родной город? Очутиться ранним утром в Борисполе или Жулянах - это подходит скорее для туристов. Мои прогулки всегда начинаются на Липках.
       * * *
      - Я - Женя. У меня на даче растет мак, и если я не приеду его полить, то он погибнет.
       - И часто ты туда ездишь?
      - Никогда я туда не езжу.
      - А где твоя дача?
      - В автобусе.
      Ну и дура! - подумал я со все категоричностью шестилетнего человека. Позже выяснилось, что дача действительно представляла собой списанный автобус, к которому приделали веранду - такие дачи получали в Конча-Заспе врачи скорой помощи. С Женькой мы познакомились у фребелички. Это была группа для тихих прогулок в Мариинском парке. Бег, прыжки, громкий смех и другие проявления жизни не поощрялись. Конечно же, мы сразу отбились от этой скучной группы. Женька привела меня на Козловскую гору. Гора эта показалась мне огромной, а склон ее - головокружительным. Неподалеку был частный дом, где жили десятка два кошек и огромная дружелюбная собака. Мы познакомились со всеми, выпили полкастрюли холодного вишневого компота и выслушали малопонятную историю хозяйки дома. На следующий день Женька обещала показать "тайную пещеру", а я собирался познакомить ее с пожарниками, которые знали меня и пускали в свою машину. Пожарная команда располагалась на месте нынешней гостиницы "Киев". С большой неохотой вернулись мы на главную аллею парка, где застали странную картину. Наши родители и заплаканная фребеличка передавали друг другу какой-то продолговатый тюбик и что-то высыпали на ладони. Сейчас я понимаю, что это был валидол. Скандал, который устроили мне дома, был устрашающим. Он, правда, не шел ни в какое сравнение с тем, который случился на следующий день. Зная из книг, что в тайных пещерах всякое может случиться, я захватил с собой половину настоящего пистолета и пугач, стреляющий маленькими, но увесистыми пульками. До пещеры мы так и не добрались, потому что какая-то маленькая ябедница, увидев половину пистолета, побежала исполнять свой гражданский долг, но не исполнила, потому что получила в спину залп из пугача. В общем, из тихой группы нас изгнали, а я на всю жизнь закаялся брать в руки стрелковое оружие.
       Что было потом? Школа, в которой нас учили разным полезным вещам, а в первую очередь - вранью и двоемыслию. Мы росли, и нас окружал прекрасный город, мир был разноцветен и многозвучен, роскошная череда парков спускалась от наших домов до Днепра. Женька (она же Жека и Жука) была рядом - и нам двоим было абсолютно точно известно, что она - самая красивая. (Сейчас мне кажется, что я был похож на музейного смотрителя, приходившего в течение десяти лет подряд в один и тот же зал Модильяни - и видевшего те же самые портреты Жанны Эбютерн. Жанна и Жанна, большое дело). Может, я бы так ничего и не понял, если бы мы не очутились в осенней кленовой аллее, и солнечный луч - единственный из триллионов лучей, посланных светилом, не сбежал бы по багряным листьям, темному золоту волос - и мне прямо в глаза не ударили бы этот жар и эта сладость. (Так музыкант, уловив этот единственный луч, неспешно достает из футляра инструмент и начинает играть для себя. И мысли, которые пробегают в его голове, поистине удивительны: Здесь надо помнить, что мир еще не создан, а это место можно пройти на одном умении, а тут едва-едва (что бы это значило?), и здесь - не одиночество человека во Вселенной, как все думают, а просто ожидание снега. А здесь - бывает так, что снисходит дух).
       Я поцеловал ее, и почувствовал легкий вкус шоколада на губах. Она отвела правую руку, в которой держала эскимо, и мы взлетели куда-то - между красных листьев и шершавых стволов, - как птицы, подхваченные порывом чистого октябрьского ветра. А когда вернулись на землю, эскимо уже истаяло, в руке осталась тоненькая деревянная палочка.
       * * *
       Окончание школы мы отмечали в старой доброй "Кукушке". Наша компания расположилась в чудесной летней беседке.
      - Ты, конечно, пойдешь в мед, как твои родители? - спросила Марфа у Женьки.
      - В Киевский мединститут? Рыжих туда не берут.
      - Как это так? Я вот тоже рыжая, - удивилась Марфа.
      - И людей с таким носом тем более не берут.
      - А какой же нос там нужен?
      - Курносый нос, еще лучше нос картошкой. И папа-профессор с таким же носом. И мама с бульбой. И собака - бульдог.
      До Марфа что-то начало доходить.
      - И что теперь с этим делать? Ты же всегда хотела стать врачом?
      - Обязательно стану! Поеду в какой-нибудь Крыжополь - и поступлю.
       Я никогда не представлял себе Женьку врачом. По-моему, она была слишком жалостливой. Брошенный котенок или щенок на полдня выводили ее из равновесия. Однажды на Чоколовке я увидел, как она сует мятые рубли какому-то чумазому алкашу. - Ему на бинты не хватает, - объяснила Женька. Конечно, врач должен быть милосердным, но не может же он умирать вместе с каждым пациентом. Это должен быть человек с холодной головой - а у нее и голова, и сердце были горячими.
       Оркестр заиграл медленный танец, и Женька шепнула: Пойдем потанцуем! Вальсируя, мы двинулись к средине зала.
       - Все о мединституте думаешь? - спросил я.
      - Просто беда, - ответила она. - Танцевать ты никогда не научишься.
       Вечеринка наша подошла к концу. Опали толстые кожаные бока портфеля, подпираемые прежде бутылками портвейна. Официант делал вычисления в блокноте, высунув от усердия кончик языка.
      - Прощай школа - здравствуй тюрьма, - напутствовал всех Фил, известный циник.
      Мы вышли на Парковую дорогу. Ресторан, сияя огнями, как прогулочный кораблик, незаметно отчалил и удалился в полную темноту.
      - Праздник продолжается, - сказала Женька, - пойдем налево. И мы, вместо того чтобы повернуть, как все нормальные люди, к Петровской аллее, а там и к Крещатику, отправились в сторону Зеленого театра. Недаром же глухая ночь по-украински глупа ніч. Кто гуляет в этих местах в такое время? Но Зеленым театром прогулка не кончилась. Мы зачем-то двинулись в сторону Аскольдовой могилы. До поры до времени деревья неохотно расступались, но казалось, что кромешная тьма вот-вот сомкнется перед нами. Так оно и случилось - Женька безвозвратно растворилась в глухом шуме деревьев. Начались поиски, ауканье, на которое никакое, даже самое захудалое эхо не откликалось. Но длилось все это недолго.
      - Вот здесь еще не искал, - услышал я откуда-то знакомый голос, и белые руки проворно втащили меня прямо в темноту. Видно, судьбе было угодно, чтоб в эту ночь ни одна живая душа не потревожила нас на склонах Днепра. Ни влюбленные парочки, ни соловьи, ни милиционеры с дружинниками - никто. Мы поднимались по ступеням блаженства, и только комары напоминали нам, что мы все еще на грешной земле. "Звери алчные, пиявицы ненасытные!" - вспомнилось мне из школьной программы.
      
      
       * * *
       Как все влюбленные, мы были бесприютны. Ангелы любви сбивались с ног, чтобы отыскать для нас хотя бы временное пристанище. Какие только ключи не побывали в моих карманах - здоровенные сувальдные и "Буратино", маленькие английские, связками и россыпью. Как-то раз я даже получил крошечный серебристый ключик, на котором неизвестные умельцы разместили оригинальное матерное напутствие. Самое маленькое временное жилище представляло собой гостинку размером полтора метра на два. Турист из какой-нибудь далекой страны, наверное, решил бы, что это специальное жилье для лилипутов, хотя и для лилипутов оно было бы маловато. Самой большой была квартира важного генерала, кажется, командующего войсками округа - четырехметровые потолки, балкон, на котором можно было проводить всякие парады и смотры, не отлучаясь в войска. У меня было сильнейшее желание сфотографироваться в парадном генеральском мундире - и отослать фото своему дяде, который искренне считал, что армия сделает из меня человека. И написать что-нибудь по-военному четкое, из Суворова: "Зри в части - семью, в начальнике - отца, в товарище - родного брата". Но, конечно, рыться в чужих шкафах я не стал.
      Однажды чуть не произошел настоящий конфуз. Вскоре после нас в большую квартиру на улице Горького пришла "одна возлюбленная пара", с другим комплектом ключей. Вторую спальню они почему-то не заняли, а попросились на кухню, туманно заметив: "У нас все с собой".
      - Знают толк в извращениях, - отметила Женька с интересом.
      Рай в этом шалаше закончился очень быстро. Нахлобучивание одежды и бегство напоминали съемку рапидом, - в духе раннего Гайдая. Тот, кто присутствовал однажды при варке маковой соломки или ханки, никогда не забудет эту невыносимую вонь, а тот, кто не присутствовал, - мало что в жизни потерял.
       * * *
       Сейчас мне кажется, что тогдашняя наша жизнь была вполне беззаботной. Может быть оттого что я - человек, который все замечает последним. Мы посвящали свое время кинофильмам и выставкам, путешествиям по империи от Таллина до Фанских гор, свадьбам бесчисленных друзей и подружек. "И проводят время жизни за сравнительным анализом вина" - похоже, это о нас написал когда-то БГ. Я учился, Женька работала где-то на Левом Берегу, в конторе с непонятным распорядком дня. Частенько ее привозила домой красная "шестерка". За рулем был неприятный тип, деловар, годившийся Женьке в отцы. Время шло - и в рассказах Женьки этот добрый дядя вырастал в какую-то очень важную фигуру - он улаживал все проблемы, исполнял заветные желания и выхватывал свой кошелек из кармана проворнее, чем Джеймс Бонд - "Вальтер". И сама она помаленьку заговорила его голосом: "Какие мы были дураки - не знали, что надо просто занести денег!" "Интересный мир открывается вокруг, когда машина в ремонте". "Цена вопроса? - Нет проблем!" И это Женька, которая терпеть не могла всякую буржуазность! Пару лет назад раз мы отправились к моему другу Максу, богемнейшему из художников. И она забраковала его с порога, даже картины не захотела смотреть. Макс, поджидая нас, сидел у телевизора с чашкой клюквенного киселя. - И это художник! - возмутилась Женька, - где ты видел, чтобы интеллигентные люди пялились в этот ящик! И кисель! - А что, по-твоему, должен пить художник? - Не знаю - абсент, перно. Да хоть шмурдяк!"
       Тоненькое колечко, которое я подарил когда-то, сменилось на безымянном Женькином пальце тяжелым перстнем. А на запястье появился цыганский браслет - в том месте, где сходились три голубых лучика.
       В июне мы собирались поехать в Крым, но Женька позвонила и сообщила, что это уже "неактуально" (еще одно чужое слово). Надо встретиться и поговорить. Встретились и поговорили - в ресторане "Родник" в Голосеево. Это был самый длинный разговор в моей жизни. Вместил он в себя и слова любви, и горькие слезы, и всякие упреки - без меры. В какой-то момент мы обнаружили, что все разошлись, пришла ночь, а мы сидим посреди леса и продолжаем беседовать.
      - С ним я смогу создать семью. Я чувствую себя защищенной. Он твердо стоит на ногах.
      - Какая-то хрень из журнала "Работница", - возмутился я. - Очень твердо стоит на ногах? Может, переместить его центр тяжести? Поговорить, так сказать, по душам?
      - Сядешь, - ответила Женька. - Отправишься на борьбу с елками. У него все схвачено.
      - Ладно, - сказал я ей, - чего нам с елками бороться. Будем спать под ними.
      - Спать я дома буду. Такси всю ночь ходят. Пошли отсюда.
      
       * * *
       Через пару месяцев я получил необычное приглашение на свадьбу - записку, которая начиналась и заканчивалась словами "Прости меня". Если бы между этими словами ничего не было! На занятия я не пошел, покружил по парку - и отправился в буфет Дома Офицеров. Единственным посетителем был мой сосед по двору Витек - подводник, капитан-лейтенант, недавно списанный на берег.
      - Подплаву привет!
      - Адмиралу швейцарского флота - здравия желаем!
      - Ты уже, вижу, принял на борт. Как сухопутная жизнь?
      - Разбой и пиратство кругом. Одни измены. А на глубине этого не было.
      В разговор вмешалась бабушка, собиравшая винные бутылки под столами и обращавшая пустую тару обратно в живительный портвейн.
      - А скажи, морской, бывает любовь без измен? Ждет моряка любовь на суше?
      - Цель не обнаружена, - ответил Витек достаточно резко.
      - А ты на перископной глубине? Горизонт? - это уже я спросил.
      - На перископной. Горизонт чист. Цель не обнаружена.
      Витек, похоже, готовился к погружению в свои пучины, а я отправился домой, прихватив в магазине бутылку водки. Напиваться мне не хотелось, но требовался какой-то логический инструмент, чтобы разобраться в выпавшем на мою долю безумии. Мама терпеть не могла водку в доме, но записку видела и ситуацию понимала. Женьку она очень любила. Поэтому и сказала только:
      - Горячего возьми поешь. Не пей много.
       * * *
       Что мы знаем о любви? - спросил я себя, наливая водку в рюмку. (Может быть, мои тогдашние представления были наивными, но они не изменились до сих пор).
       Влюбленные на пике своих отношений превращаются в почти совершенное двуединое существо, которое объединяет все их лучшие свойства. Этот всесильный человек умеет обонять беду и отводить ее, лечить прикосновением руки, проникать в сны и осязать музыку. Но великолепный двуединый человек недолговечен - иногда он ломается сразу после рождения ребенка, или через несколько лет. Причины могут быть самые разные - время делает свое дело, или вмешивается зло - подлый умысел, клевета, зависть. Ломается такой человек, как камень - абсолютно несимметрично. Влюбленные, разделившиеся таким образом, - это уже совершенно другие люди, которые несут осколки чужой судьбы.
       Я налил себе еще водки, и подумал: Почему женщины так любят всяких подонков и проходимцев? Может быть, это часть какого- то грандиозного божественного замысла - предотвратить вырождение человечества. Ведь если добрые и порядочные будут выбирать только самых лучших, то круг сузится и пойдут родственные браки, гемофилия и всякие прочие неприятности. С другой стороны, при такой поляризации, подонков всегда будет больше, в стаи они сбиваются очень ловко, и хороших быстро уничтожат, так что опять все кончится вырождением.
      - Ладно бы еще какие-нибудь веселые и бесшабашные, - подумал я, - гусары и контрабандисты, - но почему же этот бабай в красной машине?
       Ни на какую свадьбу я, конечно, не пошел, и Женька исчезла из поля зрения. Всего через полгода кто-то из наших рассказал, что ее муж "сел по малокрадке", и они быстро развелись. Пару раз видел ее в кафе "Хрещатый яр" - среди околокиношной молодежи, вроде помощников оператора и переносчиков треноги. Потом она уехала из Киева и поступила в мединститут - то ли в Омске, то ли в Томске. А потом и я уехал в Израиль.
      
       * * *
      - Ты в Тель-Авиве?
      От удивления я чуть не выронил мобильник. Этого не может быть потому что этого не может - как там дальше?
      - Жука, сколько мы с тобой не говорили? Пятнадцать? Двадцать лет?
      - Вроде того. Жарко очень. Давай на пляж сходим?
      - На Центральный? - продолжил я ностальгическую игру. Сколько раз мы говорили это друг другу в Киеве!
      - Я не знаю, где у вас Центральный. Тут, кажется, один большой длинный пляж. Зонтики желтые и красные, камень в море с большим израильским флагом.
      - Бат-Ям! Это Бат-Ям!
      - Приезжай в Бат-Ям, а потом иди туда, где красные зонтики, к самому морю.
      Мы встретились, обнялись и расцеловались.
      - Какая ты! Совсем не изменилась!
      - Чистое золото - что ему сделается, - усмехнулась она.
      В стороне от волнореза, там, где море живое и бурное, мы качались на волнах и болтали обо всем на свете. В Киеве Женька прекрасно плавала, тренировалась в динамовском бассейне, но потом бросила в один день. "Посмотрела на этих чемпионок в душе - это же ужас! Неужели и у меня будут такие плечи и такие ручища! Да никогда!"
      - А теперь - мороженое! - попросила Женька. - Все двадцать четыре удовольствия! Хочу "кофе наоборот" и зеленое мороженое в хрустящем стаканчике!
      Мы сидели в прохладном кафе у моря, когда я вдруг почувствовал, что заперт внутри каких-то огромные песочных часы, которые наклонялись и покачивались. Голову мою сжимали большие тиски. На какое-то мгновение я отключился, но скоро пришел в себя.
      - Голова болит? - спросила Женька. - Где именно?
      - Вся.
      Проверила пульс, покачала головой, но ничего не сказала.
      - В груди, в руках нет болей?
      - Нет.
      - Уши не заложены?
      - Как после душа.
      - Какое у тебя давление обычно?
      - Нет у меня никакого давления!
      - Может, у тебя вообще сердца нет? Ладно, полежи немного в тени, и поедем в гостиницу. Тут, на набережной. Давление померим. Я машину поведу, тебе сейчас не надо.
      - Женька, я уже в порядке.
      - Куда спешить! Лежебоки - вообще самые здоровые люди!
      - У тебя машина - автомат? - спросила она, когда мы подошли к стоянке. - Замечательно!
      - Женька, давай я поведу - страховка же только на меня.
      - Ерунда, тут недалеко.
      Доехали мы быстро, правда снесли по дороге здоровенный мусорный бак и подрезали таксиста, который страшно удивился и даже высунулся из окна, чтобы посмотреть на нас.
      - Жука, ты давно за рулем? - поинтересовался я.
      - Знаешь, все никак права не получу. Училась- училась, сдавала раз сто, потом надоело.
      - Жука, ты серьезно?
      - Ну что мне ваша полиция сделает? С женщины какой спрос...
       - Снимай футболку и ложись на кровать, - сказала она, как только мы вошли в гостиничный номер.
      - Джинсы тоже?
      - Босяк ты!
      Она послушала мое сердце, точь-в-точь как ее мама слушала меня в детстве, - без трубки, ухом.
      - Теперь давление померим, - сказала Женька, - и ловко набросила на мою руку серую удавку.
      - Ты даже на отдыхе не расстаешься с этим аппаратом?
      - Иногда самой нужен.
      Серебристый столбик урча пополз вверх, а потом бросился вспять, и Женька сказала: "Уф! Напугал ты меня! Сейчас таблетку дам" - и вышла в коридор за водой.
      - Заходи, мой хороший, - услышал я через минуту. - Это еще кто такой?
      Дверь раскрылась, и перед Женькой важно прошествовал чудесный дымчатый кот. Он прыгнул на столик, а Женька разместилась рядом и стала что-то писать.
       - Это твоему лечащему врачу. Заодно объясни ему, как ты попал к педиатру.
      - Жека, так ты детский врач!
      - Ненормальный педиатр, у которого нет своих детей. Зато весь наш класс у меня перебывал со своими чадами.
      - А для души у тебя кто?
      - Только Марфа! Добрая, безответная - таких уже нет нигде. Муж через неделю после свадьбы гастроли ей устроил. Рванул в Питер, с девками и двумя чемоданами вина. Любила она хорошего парня, художника - так его застрелили средь бела дня, на улице. Никто сих пор никто не знает почему, может, перепутали с кем-то.
      - А менты? Они же все в друзьях ходили!
      - Те еще друзья! Как папа закрыл глаза, так сразу перестали ее замечать.
       Я лежал на белоснежной Женькиной кровати. Она сидела у изголовья, выгнув лебединую шею, совершенно как Жанна Эбютерн на картинах Модильяни. Но глаза были совершенного другими - темный янтарь переливался отблесками солнца, клонившегося к закату.
      - Хотела вот тебя спросить. Помнишь наш разговор в "Роднике", в Голосеево?
      - Еще бы! Забыть не могу!
      - Если бы ты узнал тогда, что я жду ребенка, женился бы на мне?
      - Сиюминутно!
      - А если бы не знал этого, а просто понял, что я хотела быть с тобой?
      - Тоже сиюминутно!
      - А мысли о женитьбе не приходили тебе в голову?
      - Все откладывал на потом. Ну и дурак же я был!
      - Мозговая деятельность пациента улучшается!
      - Знаешь, много лет назад оказался я в больнице. На соседней койке лежал работяга, который рассказал очень необычную историю. Вышел он после второй смены - а перед ним две совершенно одинаковые улицы, никаких различий. Он выбрал одну из них - и очнулся уже на больничной койке.
      - Да, это известный случай в неврологии.
      - Больше всего его поразило то, что не существовало никакой подсказки, и, значит, никакого выбора тоже не было. Делать в больнице нечего, и он все раздумывал над тем, что могло бы случиться, если бы он не пошел по этой улице. Только перед самой выпиской он сказал мне: Знаешь, и та, вторая улица тоже была неправильной.
      - А помнишь, давным-давно ты подарил мне "Маленького принца" Сент-Экзюпери и надписал фиолетовыми чернилами, с кляксой: "Зорко одно лишь сердце, самого главного глазами не увидишь". Я не расстаюсь с этой книгой. Только жалко - когда взрослеешь и начинаешь что-то понимать в жизни, оказывается, что ты уже все выбрал и прошел по всем неправильным улицам, как твой работяга. Да что там улицы - оказывается есть полным-полно неправильных городов.
      - Поехали ко мне, в Иерусалим.
      - Не могу, вечером улетаю домой.
      - А когда же ты прилетела?
      - Позавчера - или вчера это было?
      - Когда же мы встретимся?
      - Теперь уже не знаю.
      И тут она сняла с безымянного пальца продолговатое кольцо, перевернула, высыпала из него какие-то маленькие таблетки и проглотила их. Неужели это все так закончится? Неужели бывает на свете такая пошлость?
      - Нет, нет, - заорал я во все горло. - Нет!
      Испуганный кот скатился со стола, и, отойдя на безопасное расстояние, выгнул спину и хрипло зарычал.
      - Напугал ты нас, - спокойно сказала мне Женька.
      - А зачем этот перстень Медичи?
      - Это диабет. А я - человек слабовольный . И врач невежественный. Однажды чуть не бросила свою работу - когда умер ребенок.
      - Что ты такое говоришь? Твой ребенок?
      - Пациент, на моем участке. Изменение статуса тимуса - это страшная вещь, ребенок уходит без всяких видимых причин. Я его не наблюдала - на заводе была медсанчасть, но мне пришлось идти к его родителям, в рабочее общежитие. Дора, наш хирург, вызвалась пойти со мной. Она фронтовичка была, ничего не боялась. Просто сказала: одной нельзя, убить могут. А там и вправду - кошмар - люди совершенно обезумевшие, молча наступают на нас. Помню, забегали в какие-то комнаты, нас выталкивали отовсюду. Потом оказались на кухне замызганной. Нас придавили к плите, но Дора из перекошенного ящика выхватила хлебный нож и приставила одному из них прямо к глазу: Сейчас Кутузова сделаю!
      Те отступили. Слышу, один говорит: Намаханая какая-то.
      Они же меня потом домой принесли.
      - Что они с тобой сделали? - спросил я.
      - Пришлось с ними пить всю ночь. Очнулась потом в свой кровати, невредимая, завернутая в синюю плюшевую скатерть - видно, вчетвером несли, за углы. Первая мысль была: откуда в общаге такая скатерть? Ну не дура ли?
      А потом накатило - так тошно стало, и захотелось все бросить и забраться на край света, потому что ничего я не умею и никому я не нужна. Эти дети - они же совершенно беспомощные! И я вот так, в чем была, - побежала на вокзал и взяла билет на владивостокский поезд. Но потом успокоилась, вернулась с полдороги.
      - Жека, - сказал я, - сколько стоит не полететь сегодня в Киев?
      - Ну откуда ты взялся такой на мою голову? Кто так с женщиной разговаривает? Какая разница, сколько стоит. Не дороже денег.
      - А как надо разговаривать с женщиной, чтоб она никуда не улетела?
      И тут зависли все компьютеры в аэропорту Бен Гурион, разом погасли информационные табло, и все пилоты замерли, сжимая штурвалы в руках. Даже воздушные шарики в руках у встречающих потянулись к земле.
      - Когда-то ты знал. Тогда, на Чортовом мостике.
      И я нагнулся к ее уху и слово в слово повторил то, что когда-то говорил на Чортовом мостике, на днепровских кручах.
      - Совсем другое дело, - сказал она.
      
       * * *
       Женькину врачебную записку я обнаружил только через месяц, совершенно случайно, в одном из внутренних карманов сумки. Написана она была округлым почерком девочки-отличницы.
      "Пациент абсолютно здоров. Может посещать детский/взрослый коллектив, заниматься любой работой, кроме нудной и плохо оплачиваемой. Рекомендуемый режим питания: сибаритский. Показаны: море, свежий ветер, все радости жизни ad libitum."
      А внизу, как будто другой, задрожавшей рукой: "А я? "
       * * *
       Ищу Женьку, брожу по киевским улицам. Но что-то с ними творится - они раздваиваются прямо на глазах. Справа - неподвижная Институтская, где знакомо каждое дерево - слева такая же улица, перегороженная баррикадами, простреливаемая снайперами. Правая улица выводит на благоустроенную площадь, а левая (если доберешься живым) - на развороченный Майдан, где люди с самодельными щитами каждую минуту ждут атаки. Они научились ничего не бояться. В одних палатках молятся, в других - поют. На правой стороне - заветные звуки и запахи моего города: стук падающих каштанов, вокализ соловьев в Ботаническом саду, запах канатов на днепровской пристани, минуты перед грозой на Выдубичах, когда фиолетовые, налитые облака смыкаются с облаками сирени. На левой - звучит набат Михайловского монастыря, несут раненых в монастырь, ждут штурма. Где сейчас Женька? Может быть, снайпер уже берет в руки винтовку, которая, как ракета с инфракрасным наведением, сама находит источник тепла - карие, с золотым искорками, глаза, темную медь волос над красной курткой медслужбы.
      Возвращаюсь к Мариинскому парку, где все и началось. Передо мной две улицы.
      Когда-нибудь эти улицы соединятся. И тогда мы встретимся.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Грубман Владимир (tipavovan@mail.ru)
  • Обновлено: 09/09/2020. 30k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.