Аннотация: Эпизод "философского парохода". Доктрина Ивана Ильина. Доктрина Льва Толстого
ГЕНРИХ ГРУЗМАН
ЭТЮДЫ (продолжение)
НАГАРИЯ
2012
"Прежде всего снимай с очей ума твоего покровы, содержащие его в ослеплении"
ФЕОФАН ЗАТВОРНИК (Говоров)
"Человечество попыталось за последние два века создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести, и нынче эта культура являет своё бессилие и переживает своё крушение"
И.А.ИЛЬИН
ЭТЮД II. О НАСИЛИИ
Из множества "белых пятен" истории России в советскую эпоху самым парадоксальным следует считать эпизод "философского парохода": изгнание в 1922 году из страны группы лучших представителей интеллектуальной сферы России. Это свершение советской власти кажется парадоксом в силу отсутствия сколько-нибудь разумного его объяснения и причинно-следственных доводов. Расхожее оправдание, выставляемое в качестве мотивировки, о контрреволюционной деятельности русской профессуры есть не более, чем жалкая отговорка. Ибо подавляющая масса изгоняемого духовного контингента политикой не занималась, относилась к советской власти терпимо и лояльно, а некоторые даже поддерживали советский строй, - так, известный философ Николай Лосский заявлял: "Власть РСФСР я считаю подлинною государственною русскою властью, и, предпочитая государственный порядок анархии, считаю своим долгом быть лояльным гражданином, исполняющим все декреты Советской власти". А Фёдор Степун высказался в стиле своих опусов и назвал большевизм "...очень сложной религиозной и моральной болезнью русской народной души, которая, однако, безусловно, пойдёт на пользу ея духовного роста"
Загадочность этого события усугубляется тем обстоятельством, что на деле оно не является всплеском фанатичного классового сознания, а есть планомерная и целенаправленная сознательная деятельность, явно сфокусированная на решение определённой задачи. Вениамин (Бенедикт) Ерофеев даёт об этом полное впечатление, ссылаясь в оригинальной "Моей маленькой лениниане" на распоряжение главы правительства В.И.Ульянова-Ленина начальнику ВЧК Ф.Э.Дзержинскому: "К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров. Надо это подготовить тщательнее. Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг. Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей. Поручите все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ. Не все сотрудники "Новой России" - кандидаты на высылку за границу. Другое дело питерский журнал "Экономист". Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В N3 напечатан на обложке список сотрудников. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее шпионов, слуг, растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих вредителей изловить и излавливать постоянно и систематически высылать за границу. Прошу показать это секретно, не разглашая, членам Политбюро с возвратом. Вам и мне" (19 мая 1922)"(Венедикт Ерофеев "Моя маленькая лениниана" (http://www.gatehouse.ru/lenin/esho/erofeev.shtml)
Эта обстоятельная инструкция в корне расходится по своему назначению с представлением, царящим по этой части в академической историографии советского периода (см. рубрику "Философский пароход" во всемирной паутине). Вывод из наиболее документированного на сегодняшний день в этой части сборника "Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ", 2005 (составители В.С.Христофоров и В.Г.Макаров) показателен в плане общественного отношения к этому историческому эпизоду: "Один из уроков, который можно извлечь из этих событий, состоит в том, что диалог власти и интеллигенции не состоялся потому, что не был достигнут компромисс в выборе взаимоприемлемых социальных ориентиров. Ни та, ни другая сторона не были готовы к конструктивному сотрудничеству. Интеллигенция посчитала, что заявления о лояльности новой власти вполне достаточно, а у власти были совершенно другие приоритеты. Конфликт на ценностном уровне привел к тому, что власть, используя силовые методы и административный ресурс, избавилась от своих политических оппонентов".
В действительности никакого диалога власти и интеллигенции не происходило и ни о каком компромиссе между ними речь даже не шла, - здесь изначально, с момента захвата государственной власти большевиками, воцарился единственный способ общения с духовным потенциалом страны: однонаправленное давление со стороны верховной власти, для чего на базе системы ленинизма - диалектического материализма был создан динамический принцип партийности. В письме к В.И.Ульянову-Ленину от 6.09.1919 года Максим Горький писал: "Для меня богатство страны, сила народа выражается в количестве и качестве её интеллектуальных сил. Революция имеет смысл только тогда, когда она способствует росту и развитию этих сил... Для меня стало ясно, что "красные" - такие же враги народа, как и "белые". Ответ вождя международного пролетариата враз стал крылатым: "Интеллигенция не мозг нации, а г... нации".
В своём основополагающем трактате "Государство и революция" В.И.Ульянов-Ленин говорит об "...особых, над обществом поставленных, отчуждающих себя от общества, отрядах вооружённых людей (полиция, постоянная армия)", а демиургом нового общества ставится своеобразная фигура - вооружённый рабочий. Ленин говорит об интеллигенции: "эти господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать ещё лучше завтра, подчиняясь вооружённым рабочим" (В.И.Ленин "Сочинения. Том 25", 1949, с.444). Ленинское отношение к интеллигенции стало государственной политикой коммунистической власти, и было наглядно продемонстрировано при злополучных, скандальных "контактах" генсека КПСС Н.С.Хрущёва с творческой интеллигенцией во время пресловутой "оттепели" в 60-е годы прошлого столетия.
Именно эта установка была заложена в эпизоде "философского парохода", и парадокс здесь дорастает до абсурда, если задуматься над простым вопросом: зачем большевистской партии, захватившей государственную власть в стране и лишившей своего главного врага - буржуазию всех реальных рычагов существования, уничтожать истоки и источники духовных ценностей и культурной силы страны, что всегда связано с интеллигенцией, к тому же лояльно настроенной в своей массе к советскому режиму? Подобное возможно единственно в случае, когда сознательно предусматривается разрушение всей исторической системы ценностей страны. И на простой вопрос следует простой ответ: "разрушим всё до основания, а затем мы свой, мы новый мир построим". Всё многовековое ноуменально-духовное приобретение русской истории объявлялось буржуазным, а потому антагонистическим по определению пролетарским догмам. Большевистская концепция Ульянова-Ленина, философски воплощённая в систему диалектического материализма, предусматривала не только насильственный захват государственной власти, но и претензии на власть духовную, где пролетарским постулатам предоставлялся ранг мировоззренческих категорий. А поскольку носителем духовных ценностей служит интеллигенция, то последняя и стала главной мишенью, наряду с буржуазией, для большевистского разрушения "старого мира".
Одного этого общего соображения достаточно для вразумления, что в отношении эпизода "философского парохода" в среде отечественной аналитики царит глубокое непонимание сути явленного события и его значения в объёме русской культуры. Типичным образцом превратного восприятия этого факта служит опус Д.А.Гусева: "Изгнание выдающихся представителей русской культуры и науки, -- безусловно, трагической эпизод истории России XX в. Между тем, анализ с позиций сегодняшнего дня, как это и ни странно, показывает не только негативные стороны этого события. Благодаря высылке остались в живых выдающиеся ученые, которые внесли существенный вклад в развитие мировой науки, техники и искусства. Примерно такой же точки зрения придерживаются и некоторые историки Русского Зарубежья: "Благодаря Ленину, Зарубежная Россия получила когорту блестящих ученых и интеллектуалов, чья деятельность призвана была заложить основы культуры русской эмиграции". В итоге последовал вывод, доказывающий, что ничего, собственно, не было понятым в этом "трагическом эпизоде истории России": ""Философский пароход" стал знаковым явлением для российской истории мысли. Сегодня многие требуют дать однозначный ответ: отрицательное ли это событие с точки зрения культуры или положительное с точки зрения судьбы высланных. А есть ли необходимость выносить вердикт? "Философский пароход" -- факт нашей истории, его, разумеется, нельзя игнорировать при том, что идеологизация его неизбежна. Существенно здесь то, что мысль, свободная мысль, была сохранена, и диалог с ней продолжается до сих пор".
(Д.А.Гусев "Философскийпароход"(http://www.spho.ru/ob_obshestve/phil_par)Но тут возникает неизбежный вопрос: а возможна ли "русская культура" в отрыве от русской почвы, русской страны, русской традиции? И что такое "культура русской эмиграции" по отношению к русской культуре в целом?
Попытка выявить в этом трагическом эпизоде положительный момент (дескать, были сохранены жизни профессоров) похожи больше на оправдание произошедшего, но никак не объяснения случившегося, а требование "дать однозначный ответ: отрицательное ли это событие с точки зрения культуры или положительное с точки зрения судьбы высланных" поставлено некорректно, ибо исходит из смешения разных рефлективных позиций. Замышляя и предпринимая погромную акцию против русской постигающей мысли, Ульянов-Ленин менее всего покушался на жизнь профессоров, - в жертву заранее было объявлена не жизнь русской профессуры, а их мысль, их духовное учение и их мировоззренческий кругозор служили предметом ленинского прицела и расстрела. В чисто философской проекции все высланные философы принадлежали к так называемой русской духовной школе, основанной В.С.Соловьёвым, где чтился культ личности. На момент большевистского погрома русская духовная школа находилась в стадии становления, хотя уже успело громогласно заявить о себе феерическим изданием незабвенных "Вех" (1909 г.), и не было окончательно оформившимся образованием. В итоге русская духовная школа была разгромлена, а вместе с ней уничтожена русская духовная философия, - таковы последствия большевистской тактики - переноса методов и приёмов гражданской войны в чисто духовную сферу. В этом заключается смысл и содержание "философского парохода", признаки которых отсутствуют в велеречивых изъяснениях современной аналитики.
Таким образом, вопрос о сохранении жизни изгоняемых профессоров относится к теме другого аналитического плана. Действительно, то обстоятельство, что была не только сохранена жизнь целой плеяды русских мыслителей, но они получили возможность свободно публиковать свои произведения и влиться в вольнолюбивый поток европейской мысли, несомненно, имеет своё особое значение. Это значение, касающееся способа пребывания русского мыслительного корпуса в европейских условиях, имеет по отношению к теме "философского парохода", в силу высказанных ранее соображений, только внешнеформальный статус. А сама по себе тема обитания русской постигающей мысли в условиях зарубежья никак не прояснена в трудах аналитиков, авторов тезиса о сохранении жизни изгоняемой профессуры.
Не познано, что изгнанные русские творцы, лишившись своей специфической русской школы, не могли на чужбине заиметь базу для своего творческого со-общения. И, фактически, каждый из них, являя у себя на родине эпицентр оригинальных ноуменальных мыслей и идей, которые вольно сочетались в пределах русской школы с аналогичными системами, на чужбине выставлялись почти в полной обособленности. Разобщение и изоляция - таков общий удел русского мыслящего корпуса в европейских условиях. Известный русский философ И.А.Ильин, будучи очевидцем, писал о судьбе русского эмигранта в зарубежье: "Он чувствует себя извергнутым своею родною страною, - пусть безвинно, пусть за правое дело, пусть даже в виде некой "почетной ссылки"; но жизнь его фактически как бы ломается пополам и утрачивает свой органический и главный смысл. Нельзя больше жить среди своих, единым национальным дыханием, строительством и служением; нельзя больше чувствовать, думать и говорить "мы русские здесь сообща",ибо нашнарод остался там, а здесь мы с чужими, которые "по-нашему"не понимают, а нас самих еле терпят и вечно в чем-то подозревают" (И.А.Ильин "Горек хлеб на чужбине", 1950 г.) И удельный вес русского участия в общем философском движении европейской мысли той поры ничтожно мал по сравнению с мыслительным потенциалом влившегося русского контингента.
По-другому быть не могло, ибо европейская (западноевропейская) и русская философские воззрения базировались на принципиально разных гностических основах - самостоятельных концепциях о человеке: европейской концепции человека как члена человечества, и русской концепции культа личности (см. мой трактат "Человек против личности") Так что мыслительная деятельность русских духовных эмигрантов в европейском пространстве, не желающих быть эпигонами европейского направления, осуществлялась в несовместимом векториальном плане с коренной европейской парадигмой, и творческий климат на этом пространстве не совсем благоприятствовал русскому духовному дыханию.
В изложенных обстоятельствах я вижу объяснение одного из кричащих парадоксов философии XX века: теория русского философа С.Л.Франка "О непостижимом", вобравшая в себя самое великое открытие философии XX века, благодаря чему автор претендует на звание философа N1 XX века, до сих пор находится в архиве человеческой мысли: эту теорию не понимают в Европе и не знают в России. Аналогичная участь постигло самое великое открытие науки XX века - теорию биосферы русского учёного академика В.И.Вернадского, с той лишь разницей, что теорию биосферы не признали в Европе и исказили в России. А между тем теории Франка и Вернадского в совокупности опосредуют нечто такое, что обладает объективными основаниями быть эмбрионом альтернативы глобального экологического кризиса человечества.
Итак, эпизод "философского парохода" не находится в отрыве от логики исторического свершения страны в целом. В онтологическом познавательном плане эпизод "философского парохода" представляет собой прекрасный иллюстративный материал к основной характеристике ленинского учения и большевистской общественной практике - парадигме насилия, сохраняющем свои принципиальные признаки даже после крушения большевистской государственности, ленинской философии и советского режима, о чём будет сказано далее. В этом следует видеть когнитивное достоинство эпизода "философского парохода", как акта общественной жизни в период русской революции.
Более углублённый, чем принятый ранее, аналитический контекст "философского парохода", выводит на нетривиальное представление насилия, как установочно-целевого рычага человеческой практики. Что же такое - насилие? Сугубо логическое определение этого атрибута включает в себя аспект силового преодоления установленных или утверждённых канонов, мотивов, нормативов и идей. Основной упор в такой дефиниции делается на прилагательное "силовой", и здесь "сила" и "насилие" являются не просто однокорневыми морфемами, а синонимическими флексиями. Именно по такой схеме В.И.Ульянов-Ленин сконструировал свою известную теорию насилия, которая, в общем и целом базируется на априорно-субъективных допущениях, типа: "Мирного развития к социализму быть не может", или "Великие вопросы в жизни народов решаются только силой" (В.И.Ленин "Полное собрание сочинений", т.38, с.358; т.11, с.123).
Даже в ортодоксальном ленинизме существует мнение, что ленинская теория насилия является крайней, идеологизированной формой параметра "насилия" по отношению к первородному марксистскому пониманию, и такой твёрдокаменный ленинец, как академик Т.И.Ойзерман, выступал с порицанием насильственного гегемонизма в ленинской философской системе: "Характерное для всего ленинизма преувеличение роли насилия Ленин пытался оправдать соответствующей интерпретацией учения Маркса и Энгельса, которое им характеризуется буквально как "панегирик насильственной революции". При этом подчеркивалось: "Необходимость систематически воспитывать массы в таком и именно таком взгляде на насильственную революцию лежит в основе всего учения Маркса и Энгельса". Между тем в основе всего учения марксизма лежит, как известно, материалистическое понимание истории и экономическое учение Маркса. Эта истина была, конечно, хорошо известна Ленину, но он на протяжении всей своей деятельности характеризовал марксизм главным образом как учение о решающей роли революционного насилия в истории человечества. Такая интерпретация марксизма носит волюнтаристский характер. Ленинское истолкование марксизма, которое в течение многих десятилетий выдавалось в нашей стране (а частью и за ее пределами) за его единственно правильное понимание, в действительности оказалось искажением действительных воззрений Маркса и Энгельса и притом их в высшей степени существенных воззрений. Догматизация ленинского истолкования марксизма еще более усугубила это искажение".(Т.И.Ойзерман "Учение К.Маркса и идея насильственной революции"
Кажется только полезным обратить внимание на особенность ленинской системы, мимо которой с завидным постоянством проходит маститая советская аналитика. Философский экстракт ленинской теории насилия носит название системы диалектического материализма, или, по-другому, системы воинствующего материализма, которая была воплощена в реальную схему советского государства. В истории нет другого примера, где виртуальное философское сочинение имело бы столь мощное практическое выражение; советская государственность есть не что иное, как колоссальный общественный эксперимент ленинской теории насилия. С этого пункта должна начинаться любая критика и аналитика советского феномена русской истории.
Ленинский образ "вооружённого рабочего" не был отвлечённым понятием, и, как демиург насилия, не был пассивным символом, - вождь международного пролетариата требовал: "Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты" (1918 г.). Вначале "вооружённый рабочий" применял насилие, опираясь на классовый принцип, и в обществе функционировала диктатура пролетариата. Затем насилие функционально усовершенствовалось, идейно углубилось до целеполагания удержания власти, и расширилось на всё общество, включая верховные органы, и проводило генеральную операцию по искоренению "несогласных" и "недовольных". Таким образом "вооружённый рабочий", как демиург насилия и вся ленинская теория насилия совершенно закономерно и поступательно пришла к институту ГУЛАГа.
И хотя главные гностические предпосылки теории насилия - советский режим, образ "вооружённого рабочего" и институт ГУЛАГа - были ликвидированы русской земной историей в XX веке, но в XXI веке сделана попытка реанимировать в российском обществе если не букву, то дух насилия ленинского образца. Такой попыткой стала публикация в 2007 году издательством "Алгоритм" в серии "философский бестселлер" книги "В.И.Ленин. Теория насилия". Эта книга не принадлежит авторству В.И.Ленина, а представляет собой чисто компилятивный сборник цитат и апофегм (изречений) вождя международного пролетариата, в отношении которых сказано в интернет-портале "Русский журнал": :"Не столь важно, что "Теория насилия" представляет собой не лучшим образом подобранные и далеко не все связанные с собственно теорией насилия отрывки из различных работ. Реабилитировать, снять покров с радикальных, неаргументированных выпадов, основанных на сомнительной "перекормленности марксизмом-ленинизмом", - это то, к чему призваны такие издания". В предисловии к данной работе анонимный составитель посчитал нужным отметить: "Не нуждается в доказательствах и тезис о том, что философская система марксизма, развитая В.И. Лениным, была востребована миллионами людей во всем мире на протяжении всего двадцатого столетия; не отброшена она и сейчас, несмотря на ту острую критику, которой эта система ныне подвергается. Конечно, многие идеи Ленина, особенно касающиеся сиюминутных политических задач, теперь не актуальны, но часть вопросов, затронутых им, не потеряли своей остроты и в наши дни, а некоторые вопросы еще очень долго будут стоять перед человечеством. К числу таких "вечных" вопросов относится проблема насилия, его допустимости, значения в общественном развитии и в государственной жизни".
Компиляция из ленинизма не содержит ничего, что не было известно ранее, тобто не обладает когнитивной ценностью, тем не менее, знаменательна тем, что сообщает веское оправдание характеристике бывшего Советского Союза как "империи зла". Но, аттестуя таким образом насилие, исходящее из советско-ленинско-большевистского источника, западные аналитики и идеологи не только лицемерят и лукавят, но и сознательно меняют центр тяжести. Вся европейская цивилизация наряду с акциями высочайшего гуманизма служит также и носителем зла и насилия, и порождает неиссякаемую череду гениальных писателей, одарённых философов и великих творцов, обличающих вселенское зло, отличающееся от империи зла только формой проявления. Насилие и зло в реальной действительности не только широко распространены, но и сознательно культивируются и внедряются. Под ханжески-лицемерной маской человеколюбия и в силу порочного представления о смерти в демократическом обществе построена система правосудия. Сейчас демократический суд сохраняет жизнь серийным убийцам и насильникам, а их бесполезное для общества существование осуществляется за счёт тех людей, которых они истребляют. Более того. Сохраняется жизнь и педофилов - злейших врагов детей и самих ядовитых существ в Природе. Сохраняя жизнь этой категории гоменоидов, общество тем самым удостоверяет реальную значимость самых страшных преступлений против человека, или доказывает актуальность насилия в человеческом бытие. И только в фантастических романах оказывается доступным для понимания то, о чём запрещено мыслить современным законодателям, что "...с человеческой точки зрения некоторые злодеяния не прощаются никогда. Насилие. Педофилия. Издевательства над детьми. Наказание за такое - позор на всю жизнь. А как же любовь к детям? Это самая первая, изначально данная нам любовь" (Монс Каллентофт "Зимняя жертва").
Доводы против применения смертной казни удивительно легковесны, и зачастую почерпнуты из разряда argumentum ad hominem (доказательства, основанные на внушении и уговорах убеждаемого), а то и argumentum ad ignorantium (доказательства, рассчитанные на невежество убеждаемого). Образцом малой доверительности такой аргументации может служить признание бывшего палача Великобритании А.Пиэрпопта: "Плод моего опыта имеет горький привкус: я не верю, что смерть хотя бы одного из казнённых мною каким-либо образом предотвратила другие убийства. Я считаю, что смертная казнь не даёт никаких результатов. Она - только месть". В этой связи заслуживает внимания итоговый вывод очень аргументированной работы Вадима Колосова: "Думается, что смертная казнь не должна исключаться из законодательства ни одной страны. Государство должно иметь возможность в крайней ситуации применить данную меру наказания. Другое дело, следует сузить круг наказуемых деяний и, возможно, ввести обязательный элемент рецидива или количественный фактор (т.е. осужденный должен совершить не менее двух преступлений). Скажем, едва ли кто-нибудь будет возражать, если казнят террориста, взрывавшего здания, или маньяка, кровожадно убивавшего людей. Бывают такие случаи, "когда оставление человека в живых несоразмерно с теми злодеяниями, которые он совершил" (прокурор И.М.Тараканов)"
(.Вадим Колосов "Смертная казнь: "за" и "против" http://kolosov.info/yuridicheskie-stati/smertnaya-kazn)
Мораторий на смертную казнь, каким кичится демократическая власть, как показным человеколюбием, есть не что иное, как вызывающее пренебрежение к заветам древних: "Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека..."(Быт. 9:6) и ещё: "Кто убъёт скотину, должен заплатить за неё; а кто убъёт человека, того должно предать смерти" (Лев. 24:21). Если завет древних "око за око", "зуб за зуб" дополнить статьёй "смерть за смерть", то в итоге выкристаллизуется великий принцип соразмерности преступления и наказания, какой нынче отсутствует.
Сохраняя жизнь убийцам и насильникам, общество лелеет насилие, и человечество никогда не откажется от моратория на смертную казнь, ибо это означает объявление запрета на насилие в целом, значило бы отказ от насилия, как волевого концентрата человеческой души. Насилие есть адаптация индивидуальной человеческой особи к той внешней среды, действительность которой соткана из верховенства коллективного и приоритета материального. Человечество не может отказаться от насилия в принципе, поскольку не в состоянии отказаться от войн, самого древнего и самого устойчивого своего изобретения. А войны, родившись локальными и частными конфликтами, в XX веке превратились в мировые войны, тобто со временем возросли, усовершенствовались и развились.
Зло и насилие всегда и во все времена было актуально и злободневно, а в наш текущий хронон особенно животрепещуще, и во все времена рефлексия этой темы удостаивалась самых выдающихся умов человечества. Для нашей беседы таким авторитетом стал И.А.Ильин из числа наиболее одарённых мыслителей русской духовной школы, как его называют аналитики "Мыслитель с поющим сердцем", основное взыскание глубокомыслия которого ожидает нас впереди: "Ибо "зло" - не пустое слово, не отвлечённое понятие, не логическая возможность и не "результат субъективной оценки". Зло есть, прежде всего, душевная склонность человека, присущая каждому из нас, как бы некоторое живущее в нас страстное тяготение к разнузданию зверя, тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата".
Человеческая практика зла и насилия необозрима и в каждом столетии своей истории составляет максимальную удельную долю общественной жизни. А в XX столетии эта практика обзавелась таким совершенным и активным образцом насилия, как русская революция в лице русской гражданской войны. В связи с этим И.А.Ильин философствует: "...беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле, не имея в опыте подлинного зла, а нашему поколению опыт зла дан с особенною силою, впервые, как никогда раньше. В итоге долю назревавшего процесса злу удалось ныне освободить себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних препон, открыть своё лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства; мало того, оно открыто узаконило себя, формулировало свои догматы и каноны, восхвалило свою, нескрытую более природу, и явило миру своё духовное естество. Ничего равносильного и равнопорочного этому человеческая история ещё не видала или, во всяком случае, не помнит. Столь подлинное зло впервые дано человеческому духу с такой откровенностью". В контексте этой чудовищной бойни, которая называется гражданская война, не последним фрагментом выходит эпизод "философского парохода".
Порицание всей существующей жизненной действительности, не только дышащей, но и живущей насилием, и постоянно исторгающей насилие из своих пор, положено в фундамент самой своеобразной кафедры русской духовной школы, - толстовства, учения графа Л.Н.Толстого. Он пишет: "Люди уже понимают жалкую низость шпиона, палача, начинают понимать это отношение к жандарму, полицейскому, даже отчасти к военному, но еще не понимают этого по отношению к судье, сенатору, министру, монарху, руководителю, участнику революции. А между тем дело сенатора, министра, монарха, руководителя партии точно так же низко, несвойственно человеческой природе, гадко, даже хуже дела палача, шпиона тем, что оно, будучи таким же, как и дело палача, шпиона, прикрыто лицемерием...Поймите, что всякая деятельность, направленная на устройство жизни других людей посредством насилия, не может служить благу людей, а есть всегда более или менее сознаваемый лицемерный обман, под личиной служения людям скрывающий низкие страсти: тщеславие, гордость, корыстолюбие" (Л.Н.Толстой "Закон насилия и закон любви"http://klein.zen.ru/pravda/001/tolstoj/pl_tolstoy01.shtml). В своих изысканиях Толстой поставил эпиграфом слова Блеза Паскаля: "Из того, что возможно насилием подчинить людей справедливости, вовсе не следует, чтобы было справедливо подчинять людей насилию".
Гражданская война, функционально состоящая из смертельного противостояния двух полюсов (в России это "красные" и "белые"), всегда источает насилие из каждой из противоборствующих сторон. В представлении И.Ильина данное насилие странным образом расчленяется: со стороны "красных" - это абсолютное зло, скверна, предназначенная для пагубы, а со стороны "белых" - это благоденствующая справедливость (И.Ильин: "...мыслью и любовью обращаюсь к вам, белые воины, носители православного меча, добровольцы русского государственного тягла!"). Для белого движения И.Ильин возносит клич: "Да будет ваш меч молитвою и молитва ваша да будет мечом!" (Этим русский философ целиком отстраняет библейское воззвание: "Перекуём мечи на орала", издавна бывшее целевым устремлением человечества. В этом, несомненно, содержится знаки противоречия, а в том, что насилие разделяется на "хорошее" и "плохое", таятся определённые признаки парадокса).
Хорошее "белое" насилие самоиндифицируется в подавлении плохого насилия, идущего с "красной" стороны, а в итоге выкристаллизовывается постулат: сопротивление злу силою со своей идеологией. Как пишет И.А.Ильин: "Зло начинается там, где начинается человек, и притом именно не человеческое тело, во всех его состояниях и проявлениях как таковых, а человеческий душевно-духовный мир - это истинное местонахождение добра и зла... Но если, таким образом, настоящее местонахождение добра и зла есть именно во внутреннем, душевно-духовном мире человека, то это означает, что борьба со злом и преодоление зла может произойти и должно достигаться именно во внутренних условиях и преображение будет именно внутренним достоянием".
Здесь доктрина "сопротивления злу силою", которую с мощной умозрительной силой явил Иван Ильин, приходит в столкновение с доктриной, которую именуют "непротивлением злу насилием", на стороне которой стоит титаническая фигура великого русского писателя графа Л.Н.Толстого. Коллизия между этими доктринами, которая занимала заметное место в культурной жизни России первой четверти XX века, однако, до сих пор не приобрела своего аналитического знания, как судьбоносного хронона русской истории и философии. Конфликт между ними отнюдь не есть тривиальное пересечение и столкновение различных направлений, ноуменальных систем или персональных мыслителей, а суть акция парадигмального значения, схожая по значимости с величайшими спорами цивилизации: Платона и Аристотеля, Лютера и Роттердамского, Ньютона и Гюйгенса, Эйнштейна и Бора.
Тема насилия, являющаяся основной в этом конфликте, выступала на тот момент времени не столько главной, сколько мистически-роковой апорией, и ею определялся весь строй русского духопорядка периода русской революции (первая четверть XX века). В области материалистической философии насилие было опосредовано В.И.Ульяновым-Лениным в систему воинствующего материализма, который уничтожил традиционную русскую духовную философию (эпизод "философского парохода"), и привёл, в конечном счёте, к монстру ГУЛАГа. В духовной сфере тема насилия была глубоко и оригинально осмыслена графом Л.Н.Толстым, в оппоненции к которой были задействованы большинство мыслящих современников в русской духовной школе, среди которых Иван Ильин занял лидирующее место со своей концепцией "сопротивление злу силою". Не перенося на дух большевистскую догматику и философскую казуистику ленинизма, Ильин обрушился с убийственной критикой на толстовство, как целокупном учение графа Л.Н.Толстого, стержневую часть которого составляет сентенция непротивление злу насилием.
"Но именно поэтому, - пишет И.Ильин, - необходимо раз навсегда отрешиться от той постановки вопроса, которую вдвигали и постоянно вдвинули в философские неискушённые души граф Л.Н.Толстой, его сподвижники и ученики. Отправляясь от чисто личного, предметно не углублённого и непроверенного опыта "любви" и "зла", предрешая этим и глубину, и ширину этого вопроса, урезывая свободу своего нравственного видения чисто личными отвращениями и предпочтениями, не подвергая внимательному анализу ни одного из обсуждаемых духовных содержаний (напр. "насилие", "зло", "религиозность"), умалчивая о первоосновах и торопясь с категорическим ответом, эта группа морализующих публицистов неверно поставила вопрос и неверно разрешила его; и затем со страстностью, нередко доходившего до озлобления, отстаивала своё неверное разрешение неверного вопроса, как богооткровенную истину... Так случилось, что учение графа Л.Н.Толстого и его последователей привлекло к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру" (И.А.Ильин "Путь к очевидности", 1998, с.с. 330-331,326,325,335,327,329).
Антитолстовская инвектива у Ильина по эмоциональному накалу перетекает в одержимость настолько, что забывается мудрое правило древних, гласящее "nimium altercando veritas amittitur" (в сильном споре истина утрачивается), но зато таким способом опосредованно удостоверяется масштабность и судьбоносность этого спора для русской философии (и не только философии). Толстовство - объект критики И.А.Ильина - известно очень широко, с той особенностью, что использование основ учения Л.Н.Толстого на практике значительно превосходит теоретически-аналитические усилия, и основным авторитетом и автором философии толстовства остаётся сам граф Л.Н.Толстой.
Но наличествует отрасль, где учение толстовства воспринимается в полном объёме со всеми основополагающими атрибутами, - и этой отраслью, не особо жалуемой академической аналитикой, является теософия. Гений теософии Е.П.Блаватская в работе "Лев Толстой и его нецерковное христианство" интернет-журнал "Грани эпохи", N50 (лето 2012). (http://grani.agni-age.net/publish.htm) создала замечательную компиляцию учения Л.Н.Толстого, где написала: "Однако, для нас более важно обратить внимание на ту горькую картину, на которой он (Толстой - Г.Г.) рисует те ментальные страдания, которые сегодня мучают каждого честного и искреннего мыслителя, и на то, что он указывает путь, единственный путь, на котором возможно спасение. Ибо, исходя из его основной концепции, мы приходим, при тщательном и внимательном рассуждениях, к фундаментальным представлениям теософского учения...". Окончательный вывод Е.П.Блаватской симптоматичен: "Такова философия жизни Толстого, одинаковая в своей основе с учением теософии". Нелишним в этой связи напомнить, что в мистике М.А.Булгакова, таком же радикальном явлении в русской литературе, имеется аргументарная ссылка на учение Л.Н.Толстого.
В интересном портале "Новая философская энциклопедия" ((http://iph.ras.ru/elib/3029.html) суть современного понимания толстовства показана следующим образом: "В прямой полемике с законом Моисея Христос формулирует пять конкретных заповедей (Мф, 5:21-48): не гневайся; не оставляй жену; не присягай; не противься злому; не считай врагами людей других народов. Эти заповеди являются отрицательными, указывают на то, что люди могут уже не делать; центральной среди них Толстой считал четвертую ("Не противься злому"), которая налагает абсолютный запрет на насилие. Толстой дает три постепенно углубляющихся определения насилия: а) физическое пресечение, убийство или угроза убийства; б) внешнее воздействие; в) узурпация свободной воли. В его понимании насилие тождественно злу и прямо противоположно любви; заповедь непротивления является негативной формулой закона любви
Авторское изложение своего учения Л.Н.Толстой показал в трактате "Притча": "Я говорил, что по учению Христа зло не может быть искоренено злом, что всякое противление злу насилием только увеличивает зло, что по учению Христа зло искореняется добром: "благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас, творите добро ненавидящим вас, любите врагов ваших, и не будет у вас врагов". Я говорю, что по учению Христа вся жизнь человека есть борьба со злом, противление злу разумом и любовью, но что из всех средств противления злу Христос исключает одно неразумное средство противления злу насилием, состоящее в том, чтобы бороться со злом злом же. И эти слова мои были поняты так, что я говорю, будто Христос учил тому, что не надо противиться злу. И всё же, чья жизнь построена на насилии и кому поэтому дорого насилие, охотно приняли такое перетолкование моих слов и вместе с ним и слов Христа, и было признано, что учение о непротивлении злу есть учение неверное, нелепое, безбожное и зловредное. И люди спокойно продолжают под видом уничтожения зла производить и увеличивать его"
Сквозной и самой общей ошибкой русской аналитической гильдией в отношении философского творчества графа Л.Н.Толстого, а, следовательно, и концепции толстовства, сохраняющаяся по сей день, является противопоставление Толстого-писателя и Толстого-философа. Толстой - величайший писатель и ничтожный философ, - такова сентенция, успокаивающая общественное мнение в русском обществе. Толстой не является профессиональным философом, но он есть гениальный проповедник, и его внешний проповедческий стиль ставится в уравнение с банальным религиозным миссионерством, и низкая духовная отдача последнего приписывается толстовскому духотворчеству. Парадокс заключается в том, что на эту "хилую" точку зрения стали крупные русские мыслители, прославленные глубокомысленными постижениями в русской духовной школе: Н.А.Бердяев, о.С.Н.Булгаков, В.И.Несмелов, Д.С.Мережковский, И.А.Ильин, П.Б.Струве и многие другие (ради справедливости следует заметить, что в последнее время появляются суждения, опровергающие этот постулат).
В своём трактате "Лев Толстой - укоряющая совесть России" я написал, что из великих только С.Л.Франк не был причастен к поношению Л.Н.Толстого. Но я ошибся, - обнаружился ещё один великий русский философ, Лев Шестов, который написал мудрые слова: "Гр. Толстой в "Войне и мире" - философ в лучшем и благороднейшем смысле этого слова... Сказать про гр.Толстого, что он - не философ, значит отнять у философии одного из виднейших её деятелей. Наоборот, философия должна считаться с гр.Толстым как с крупной величиной, хотя его произведения и не имеют формы трактатов и не примыкают к какой-нибудь из существующих школ. Вся творческая деятельность его была вызвана потребностью понять жизнь, т.е. той именно потребностью, которая вызвала к существованию философию" (Л.Шестов "Добро и зло в учении гр.Толстого и Ф.Ницше (философия и проповедь)". Журнал "Вопросы философии" 1990 N7).
Итак, обобщая всё ранее сказанное и повторяя уже обобщённое, можно сформулировать выводы, представляющие анатомию проблемы насилия в качественно новом абрисе, требующего иного когнитивного подхода. Проблема насилия является главным вопросом любой революции, - русская революция отличается по этой части функционально и конструктивно. В материалистической сфере проблема насилия заимела гносеологическое (философское) решение - ленинскую теорию насилия (воинствующий материализм) и онтологическое решение - диктатуру пролетариата и институт ГУЛАГа. В идеалистической сфере (в русской духовной философии) проблема насилия обозначилась в двуликом виде: схеме сопротивление злу силою и модели непротивление злу насилием. Первая схема отражает точку зрения русской духовной школы в лице её крупнейших представителей, и по имени наибольшего знатока этой темы, её можно назвать доктриной Ивана Ильина. Вторая модель есть доктрина Льва Толстого. Коллизия между этими доктринами составляет судьбоносный спор в русской духовной парадигме и важнейший хронон русской истории и философии. Требуется иметь в виду, что по ходу русской революции обе схемы были уничтожены большевистской властью, - первая в форме "философского парохода", а вторая - как контрреволюционное течение.
Самая важная доктринальная особенность этих схем положена в том, что они образуют конфронтационные, гностически несовместимые макеты. Ильин на фоне своей доктрины таким способом показывает несовместимость динамики противостоящей толстовской сентенции: "Это означало бы принятие зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы, объёма и власти. Если бы, при таких условиях, восстание зла произошло, а несопротивление продолжалось, то это означало бы подчинение ему, самопредание ему, участие в нём и, наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его рассадник, - наслаждение им и поглощение им. Это было бы, в конце, - активное распространение заразы среди других людей и вовлечение их в самопогибель. Но тот, кто совсем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от порицания его; ибо порицание, хотя бы вполне внутреннее и молчаливое (если таковое было возможно!), есть уже внутреннее сопротивление, чреватое практическими выводами и напряжениями, борьбой и сопротивлением".
Аналогично Л.Н.Толстой выводит неприятие доктрины Ильина в своём трактате "Закон насилия и закон любви": "Признание необходимости противления злу насилием есть не что иное, как только оправдание людьми своих привычных, излюбленных пороков: мести, корысти, зависти, честолюбия, властолюбия, гордости, трусости, злости". И далее разъясняет: "Всякое насилие состоит в том, что одни люди под угрозой страданий или смерти заставляют других людей делать то, чего не хотят насилуемые. И потому насилуемые делают то, чего они не хотят, только до тех пор, пока они слабее насилующих и не могут избавиться от того, что им угрожает за неисполнение требуемого. Как только они сильнее, то они естественно не только перестают делать то, чего не хотят, но, раздраженные борьбой с насиловавшими и всем перенесенным от них, сначала освобождаются от насилующих, а потом заставляют в свою очередь несогласных с ними делать то, что они считают для себя хорошим и нужным. И потому казалось бы ясно, что борьба насилующих с насилуемыми никак не может соединить людей, а, напротив, чем дальше продолжается, тем больше разъединяет их. Казалось бы, это так ясно, что не стоило бы говорить про это, если бы с давнего времени обман о том, что насилие одних людей над другими может быть полезно людям и соединять их, не был бы так распространен и принят молчаливым согласием, как самая несомненная истина, не только теми, кому выгодно насилие, но и большинством тех самых людей, которые более всего страдали и страдают от насилия. Обман этот существует давно, и до христианства и после него, и оставался и остается еще во всей силе и теперь во всем христианском мире".
Итак, эти духовные конструкции, обитающие в недрах русской духовной философии, кажутся содержательно несоизмеримыми, а, между тем, целевая задача у них одна и та же: как говорит И.А.Ильин, - "Современный мир идёт навстречу духовному обновлению... Человек должен разуметь свои ошибки и заблуждения, свободно судить их, а не предаваться изжитому психозу, принесшему уже столько бед". Злостный "психоз, принесший уже столько бед" есть, несомненно, акция насилия, и без досконального знания насилия, как реального действия, психического состояния и мировоззренческой категорийности, ни о каком "духовном обновлении" речи не может идти. Преодоление или избавление от насилия и есть тот путь, который ведёт к "духовной очевидности" (И.А.Ильин), к новому человеку, которого Ильин называет "творческим человеком", а академик В.И.Вернадский - homosapiensfaber. У И.А.Ильина сказано: "Во всяком случае, мы должны и теперь уже искать верного диагноза для современного кризиса и намечать верные пути, ведущие к духовному обновлению". Решение проблемы насилия - есть, таким образом, общая цель двух русских доктрин, которые онтологически, однако, представляются некорректными.
Здравый смысл, однако, не видит в сложившейся ситуации никакой мистерии: достаточно встать на точку зрения какой-либо одной доктрины и снабдить её доказательной базой или эмпирико-фактическим материалом. Таково было правило, освящённое столетиями и именами, - другого способа получения истины до недавнего времени не было. Таков был динамический принцип "или-или": только одна точка зрения претендует на истину, противостоящая точка зрения объявляется ошибочной или порочной, и она подлежит непременной девастации (истреблению). Тем не менее, также давно известно, что данная, типично рационалистическая, теория познания, обладая повышенной продуктивностью в сфере материально-предметных знаний, имеет низкую проницательную способность во виртуальном, духовном мире. Фактически ни одна из конфликтующих доктрин в проблеме насилия, коллизия которых чревата коллапсом, не может порознь быть объявлена ошибочной, а даже наоборот, каждая из них создана в духе лучших традиций русской постигающей мысли, и может самолично выступать в качестве украшения русской духовной школы. (Не могу удержаться от ссылки в порядке примера фрагмента гностической структуры доктрины Ивана Ильина суждения о семье, какое я считаю венцом духовного богатства русской духовной школы: "Именно семья дарит человеку два священных первообраза, которые он носит в себе всю жизнь и в живом отношении к которым растёт его душа и крепнет его дух: первообраз чистой матери, несущей любовь, милость и защиту, и первообраз благого отца, дарующего питание, справедливость и разумение. Горе человеку, у которого в душе нет места для этих зиждительных и ведущих первообразов, этих живых символов и в то же время творческих источников духовной любви и духовной веры!". И это наряду со многими моментами издержек, преувеличений и просчётов, обязанных сильному спору. Полностью аналогичные случаи можно извлечь и в доктрине Льва Толстого). Отсюда следует непреложный и единственный вывод: проблема насилия непостижима для средств академической теории познания. То есть традиционная познавательная система - принцип "или-или" и способы логического выведения - при решении проблемы насилия оказываются стерильными. Где же исход?
Много веков тому назад в античных Дельфах на храме Аполлона появилась надпись "Познай самого себя" (nosceteipsum), которая сделалась крылатой. Это изречение стало лозунгом и эмблемой, которыми пользовался едва ли не каждый философ, но только в начале прошлого века австрийский мыслитель Рудольф Штайнер оказался в состоянии выкристаллизовать из этого лозунга самостоятельное учение - антропософию (anthropos - человек, sophia - мудрость). Главное открытие Р.Штайнера в учении о мудрости человека (антропософии), принесшей ему всемирную славу, состоит в признании за человеком, как гоменоидным типом, триединой структуры: тело - душа (психика) - дух. Это означает, что любая качественная особенность гоменоида будет специфически зависеть от системы координат: тела (физическая координация) - души (психическая координация) - духа (духовная координация).
Ничего удивительного нет в том, что оба оппонента - Л.Толстой и И.Ильин - одинаково и однозначно, хотя и непроизвольно, высказывают предрасположенность к антропософии своих конфликтующих доктрин. Л.Н.Толстой требует в своей апологии "Путь жизни": "Если ты хочешь достигнуть познания всеобъемлющего я, то ты должен, прежде всего, узнать самого себя", а в трактате "Закон насилия и закон любви" отметил: "Лучшая жизнь может быть только тогда, когда к лучшему изменится сознание людей, и потому все усилия людей, желающих улучшить жизнь, должны бы быть направляемы на изменение сознания своего и других людей". Та же мысль в её идейной законченности звучит в словах И.А.Ильина: "Современный мир переживает глубокий кризис - религиозный, духовный и национальный. Из него необходимо найти выход. Этот выход надо каждому из нас, найти прежде всего в самом себе, творчески создать его, убедиться и удостовериться в его верности. И только потом можно будет указать его другим. Надо самому начать быть по-новому".
Здесь необходимо указать на некий особый штрих учения Штайнера, который дружно пропустила вся аналитическая гильдия европейской философии: Штайнер признал совершенным человеком антропософского толка великого русского философа В.С.Соловьёва, основоположника русской духовной школы. В своих лекциях Штайнер специально акцентировал внимание на антропософской чувствительности русской думающей среды, хотя в недрах русской философии антропософия, как термин и как понятие, мало распространена, и вовсе не типична для когнитивной ёмкости русского духовного воззрения. Таким образом, в лице антропософского метода открывается новое познавательное средство, дающее перспективные основания для разрешения тупиковой ситуации, сложившейся в русской постигающей сфере с проблемой насилия.
Антропософское представление о триаде человека в корне меняет восприятие насилия и заставляет относиться к нему как разноликому общественному феномену. Граф Л.Н.Толстой, толкуя насилие par excellence (по преимуществу) как внешнее принуждение, не совсем прав в своём максимализме, ибо при непосредственном антропософском подходе не существует универсального единого вида насилия. И.А.Ильин разразился по этому поводу следующей филиппикой: "Однако эта единственность термина укрывает за собою гораздо более глубокую ошибку: Л.Н.Толстой и его школа не видят сложности в самом предмете. Они не только называют всякое заставление - насилием, но и отвергают всякое внешнее понуждение и пресечение как насилие. Вообще говоря, термины "насилия" и "зло" употребляются ими как разнозначные настолько, что самая проблема непротивления "злу насилием" формулируются иногда, как проблема непротивления "злу злом" или воздания "злом за злое", именно поэтому насилие иногда приравнивается "сатане", а пользование им описывается как путь "дьявола". Понятно, что обращение к этому "сатанинскому злу" воспрещается раз навсегда и без исключений; так что лучше умереть или быть убитым, чем пустить в ход насилие; мало того, один из этих моралистов пытается даже установить, что победивший силою "всегда и неизменно неправ", ибо "истина" и "Бог" всегда "в побеждённом".
Однако здесь уже неправ Ильин: в толстовстве, особенно в разделе, называемом "непротивлением злу насилием", "зло" и "насилие" не равнозначные атрибуты, - если зло есть качество, то насилие - суть характеристика этого качества; если насилие конкретно, то зло универсально; если насилие не бывает без зла, то зло бывает без насилия. Подобные modus vivendi (способ существования) насилия параметрически не входят в постигающие нормативы Ильина, ибо круг его познания и его перцепция насилия предопределены иной исходной позицией. Акт принуждения, давления, насилия Ильин опосредует новым термином - "заставление", и он постигает: "В самом слове "насилие" уже скрывается отрицательная оценка; "насилие" есть деяние произвольное, необоснованное, возмутительное; "насильник" есть человек, преступающий рамки дозволенного, нападающий, притесняющий, - угнетатель и злодей. Против "насилия" надо противостоять, с ним надлежит бороться; во всяком случае, человек, подвергшийся насилию, есть обиженный, угнетённый, заслуживающий сочувствия и помощи" В процессуальном плане явление насилия, как целокупной акции, расчленяется Ильиным на "самопонуждение", "самопринуждение", "психическое понуждение", "физическое понуждение и пресечение".
И.А.Ильин поучает: "Именно поэтому будет целесообразно сохранить термин "насилия" для обозначения всех случаев предосудительного заставления, исходящего из злой души или направляющего на зло, и установить другие термины для обозначения непредосудительного заставления, исходящего от доброжелательной души или понуждающего ко благу. Тогда, например, понятию самозаставления будут подчинены, с одной стороны, понятия самопонуждения и самопринуждения, с другой стороны, - соответствующие виды психического и физического самонасилия; и далее, понятию внешнего заставления будут подчинены, с одной стороны, понятия психического понуждения, физического понуждения и пресечения, с другой стороны, соответствующие виды психического насилия над другими; и только тогда, сквозь прояснившуюся терминологию впервые обнаруживается проблема непредосудительного заставления и его разновидностей". Несложно заметить, что глубокая рефлексия, которой Ильин подвергает насилие, как гоменоидное качество человека, сосредоточено и ограничено определёнными рамками, - а именно: координатами души (психической координацией) и координатами тела (физической координацией). Гностической особенностью, отличающей специфику данного вида координации насилия, является то, что наряду с насилием, включающий его буквальный смысл плохого насилия, имеет место хорошее насилие ("непредосудительное заставление") или насилие из благих побуждений. (Нелишним тут будет заметить, что в ленинском диалектическом материализме психическое уравнивается с духовным, тобто система воинствующего материализма лишена антропософского содержания (мудрости человека) по определению). Также несложно увидеть в определениях насилия, данных в толстовстве, особенно в трактате "Закон насилия и закон любви", фрагмент которого приведен в тексте ранее, выражение общей и целостной ауры, или духовной координации. Толстой эмоционально и художественно доказывает, что в высших духовных сферах нет и не может быть насилия ни в каких видах, - хороших или плохих, предосудительного или непредосудительного типов, - такова гносеологическая особенность координат духа, а, соответственно, когнитивный облик толстовства.
Итак, проблема насилия, по существу зашедшая в тупик в русской духовной философии, являя конфронтационную коллизию, антропософским подходом преобразуется в целостные доктрины, - психическую и духовную, - имеющие право на самостоятельное существование. Психический макет насилия И.А.Ильина базируется на признании, что "зло начинается там, где начинается человек", и, следовательно, тут зло первично. Духовный макет Л.Н.Толстого, исключающий насилие полностью, ставит во главу угла добро, и тут зло есть отсутствие добра, зло суть антидобро, и, следовательно, зло исключительно вторично. Такие параметрические данные не дают возможности слиться этим противопоставленным образованиям в одно учение или один гнозис. В таком виде до настоящего времени знают не акцию здравого смысла, а узаконенную познавательную позицию - позицию динамического принципа "или-или". Таким способом онтологически выражается непостижимость проблемы насилия в русском (российском) духопорядке.
Эта непостижимость снимается антропософским подходом. Кроме открытия триады человека, Рудольф Штайнер ввёл в антропософию особый способ мышления, хотя это последнее менее озвучено в аналитике, чем основная заслуга Штайнера, да и сам автор специально не раскрывал свою интуицию по этой части Я назвал это мышлении информационным методом Штайнера, и сущность его обобщена в сентенцию: любая вибрация серого вещества мозга человека драгоценна. Это означает, что любая мысль, если она суть продукт деятельности разума, обладает познавательной ценностью, не существует абсолютных ошибочных мнений, и каждый ошибочный аргумент, прежде всего, аргумент (см. мой трактат "Антропософия и её теория познания"). Антропософский подход (информационный метод Штайнера) приводит проблему насилия в качественно иной, функционально новый облик: доктрина Ивана Ильина и доктрина Льва Толстого не просто существуют как формальные самостоятельности (психический макет и духовный макет), но ещё они приведены в творческое сосуществование. В динамико-функциональном, методологическом плане это означает решительный отказ от традиционного принципа "или-или" и переход на принцип взаимопроникновения.
И.А.Ильин пришёл к этому самостоятельно, вне связи с антропософскими воззрениями Штайнера, и в его исследовании проблемы насилия наряду с разительной критикой толстовства наличествует аналитика другого характера. Ильин указывает, не осознавая, что осуществляет взаимопроникновение: "Нет сомнения, что граф Л.Н.Толстой и примыкающие к нему моралисты совсем не призывают к такому полному несопротивлению, которое было бы равносильно добровольному нравственному саморазвращению. И неправ был бы тот, кто попытался бы понять их в этом смысле. Напротив, их идея состоит именно в том, что борьба со злом необходима, но что её целиком следует перенести во внутренний мир человека, и притом именно того человека, который сам в себе эту борьбу ведёт; такой борец со злом может найти в их писаниях даже целый ряд полезных советов. "Непротивление", о котором они пишут и говорят, не означает внутреннюю сдачу и присоединение ко злу, наоборот, оно есть особый вид сопротивления, т.е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Их "непротивление" означает противление и борьбу; однако лишь некоторыми, излюбленными средствами. Они приемлют цель: преодоление зла; но делают своеобразный выбор в путях и средствах. Их учение есть учение не столько о зле, сколько о том, как именно следует его преодолевать".
И далее продолжает: "И вот, когда граф Л.Н.Толстой и его единомышленники призывают к внутреннему преодолению зла, к самосовершенствованию, к любви, когда они настаивают на необходимости строгого суда над собою, на необходимости различать "человека" и "зло в нём", на неправильности сведения всей борьбы со злом к одному внешнему принуждению, на духовном и нравственном преимуществе убеждения, то они следуют в этом за священной традицией христианства, и они правы. Таинственный процесс расцвета добра и преображения зла осуществляется, конечно, любовью, а не принуждением, и противиться злу следует из любви, от любви и посредством любви".
Радикализм информационного метода Штайнера познавательно содержится в его исключительно аксиологическом (ценностном) характере, и это означает, что общая оценка явления включает в себе все, даже ошибочные и порочные, положения, а потому имеющаяся информация, распределённая по трём системам координат - физической, психической и духовной, - вполне может быть мерилом своего антипода. В силу чего в психической доктрине Ивана Ильина содержится оценочная характеристика духовного макета Льва Толстого. И.А.Ильин проницательно замечает: "В центре всех "философических" исканий Л.Н.Толстого стоит вопрос о моральном совершенстве человека; от разрешения этого вопроса зависит и им определяется всё остальное; именно в ответе на него тонет и исходный страх смерти; именно опыт морального совершенства открыл ему и смысл всей жизни, и возможность заполнить ужаснувшую его вначале богопустынность современной души. Строго говоря, всё миросозерцание Л.Н.Толстого выращено им из морального опыта, который вознесён надо всем, всё судил и осудил, всё заменил и вытеснил: и религиозный опыт, и жажду знания, и силу художественно-самозаконного видения, и правосознания, и любовь к родине. Моральность стала высшей, самодовлеющей и единственной ценностью, пред которой обесценилось всё остальное. Всё учение его есть не что иное, как мораль; и в этом заложено и этим определено уже всё дальнейшее".
Итак, мораль, как высший продукт духовной координации, выглядит интуитивным кодом духовного обновления и действующим агрегатом нового сознания, - то, что было названо "культур-диалектикой". Но антропософская недоразвитость если можно так выразиться, русской духовной школы, одной из причин которой служит эпизод "философского парохода", позволяет Ильину рассматривать мораль, - продукт сугубо духовной консистенции, - опираясь на критерии жизненной психической координации, и признать за морализмом уничижительный смысл. Ильин пишет: "Именно поэтому моралист такого уклада, если только он последователен, - неизбежно будет обречён в жизни на чудовищные положения. Ибо, в самом деле, что ответит он себе и Богу, если, присутствуя при изнасиловании ребёнка озверелой толпой и располагая оружием, он предпочтёт уговаривать злодея, взывая к их очевидности и любви, и потом, предоставив злодейству свершиться, останется жить с сознанием своей моральной безукоризненности?" (И.А.Ильин "Путь к очевидности", 1998, с.с.84,329-330,673,207,347-348,346,346-347,334,341,382-383,386-387).
Но ввиду недостаточного антропософского воспитания И.А.Ильин не знает, что в психическом горизонте также наличествует параметр "морали", как первородного состояния подсознания, но другого гностического плана, чем в духовном облике. В это подсознание входят моральные принципы, где утверждается требование (не уговоры и увещевания, а императив, силовой приём) отсечь руку, занесенную для удара по ребёнку, и силой подавить злодея-насильника. Тогда как в духовном разговоре речь о насилии идти не может.
Таким образом, антропософский подход предоставляет объективные основания, что доктрина Ивана Ильина ("сопротивление злу силою") и доктрина Льва Толстого ("непротивление злу насилием"), которые традиционно воспринимались как несовместимые антагонистические представления насилия в русской духовной философии, являют собой реальные самостоятельные макеты, творческое сосуществование которых даёт базовые основы духовного обновления и культур-диалектики как нового ноосферного мышления (см. мой трактат "Диалектика личности и культур-диалектика). "Сопротивление злу силою" как таковое мыслительное открытие русского философа Ивана Ильина остаётся историческим уроком прошлого, а "непротивление злу насилием" как таковое философского перла русского писателя графа Л.Н.Толстого приобретает силу величайшей иллюзии будущего.