"Нечего и говорить о том чрезвычайном подъёме давления жизни
в биосфере, которое создано появлением в биосфере путём эволю-
ционного процесса homo sapiens, в той его форме, которую, может
быть, правильно назвать, соединяя термины Линнея и Бергсона и
придерживаясь тройного названия вида, Homo sapiens faber - его
мысль - есть новый факт, возмущающий вековой, геологически вековой, уклад биосферы"
"В этом геологическом процессе - в основе своей биогеохимическом -
отдельный индивид живого вещества, людской совокупности - крупная
личность - учёный, изобретатель, государственный деятель - может
иметь основное решающее и направляющее значение, проявляется как
Говорить об академике Владимире Ивановиче Вернадском (1863-1945г.г.) как о "загубленном гении России" кажется не только странным, но, в известной мере, недобросовестным приёмом, рассчитанным на сенсационный эпатирующий эффект. Ибо как учёный, академик В.И.Вернадский был отмечен в советской науке, которой в силу сложившихся обстоятельств принадлежат все его постижения и достижения, всеми превосходными знаками признания и почитания. Его научный авторитет был устойчив и непререкаем на протяжении всей жизни, а слава учёного, зародившись на жизненных начальных этапах, не умирает и по сию пору, спустя шесть десятилетий после смерти. Отец Павел Флоренский кратко и точно охарактеризовал Вернадского: "один из самых глубоких натуралистов нашего времени в мировом масштабе". В.И.Вернадский дал геологии больше теоретических разработок, чем все остальные теоретики вместе взятые со времён Чарльза Лайеля, не принимая при этом в расчёт ещё соседствующие области биологии и астрономии.
Так что за основу следует взять слова С.Р.Микулинского: "Вернадский был учёным-энциклопедистом, и ему нет равных в ХХ в. по разнообразию областей, в которых он оставил глубокий след"(1988,с.20). Но как раз этим обстоятельством и изумляет жизнь В.И.Вернадского, (здесь нет, надобности уточнять, какая жизнь, ибо для Вернадского жизни вне науки не существовало и последняя в его лице имела фанатично преданного служителя, который, избрав в самые ранние юношеские годы науку смыслом жизни, уже не изменял своему культу). Судьба учёного являет собой уникальнейший опыт весьма необычного способа того, как гения истребляют не отвержением, а загубляют сознательным извращением и сокрушают избыточной славой и славословием.
Жизненная эпопея В.И.Вернадского, а соответственно количество созданных им духовных ценностей, имеет особенность в том, что протекала в двух мирах, а по научной лексике, в двух системах координат - царской и советской. В царское время проходил начальный, созревательный этап жизни Вернадского, а на советский период приходится большая часть зрелой творческой деятельности учёного. Знание характеристических параметров научного климата каждого из этих этапов является обязательным условием для понимания не только личного вклада творца, но и степени трагичности его реального существования как элемента творчества. А для монументальной фигуры В.И.Вернадского необходимость в подобной исторической преамбуле усугубляется многократно, ибо через творцов такого класса осуществляется подлинное познание конкретного исторического времени. В контексте этого последнего оценочные параметры из жизни Вернадского приобретают значение царских или советских критериев, в соответствии с которыми время жизни В.И.Вернадского чётко распадается на два резко различных цикла: первый - со времени рождения до 1914 года (начала Первой мировой войны) и второй - с 1914 года до момента смерти.
Первый этап жизни В.И.Вернадского принадлежит закату знаменитой эпохи европейской цивилизации, которая в литературе была названа "золотым веком" европейского либерализма. Главным результатом этой эпохи было становление до формульной чёткости комплекса либеральных и гуманистических ценностей, обоснованных морально-нравственными критериями. Однозначно определился смысл либерального принципа как "совокупность интеллектуальных и культурно-нравственных установок, ориентированных на признание личности, её свободы и самореализации высшей ценностью культуры и общества"
( "Современный философский словарь", 1998; выделено мною - Г.Г.); человек стал первейшей либеральной ценностью. Этот сверкающий фейерверк европейского духа был лишь слегка отмечен в истории на фоне революций, войн, освободительных битв конца ХУ111 начала ХХ веков. Философия того времени стала самой активной из бурно развивающихся отраслей человеческого духа, создав ослепительную непрерывную гирлянду имён великих философов, а само мудролюбие переродилось, став наукой о человеке. Философия спонтанно выступала в роли полномочного представителя истинного либерализма во всех дисциплинах духовного творчества, и оказывало мощное реформирующее воздействие на европейскую науку, чего европейская аналитика до сих пор не замечает. О содержательной насыщенности и когнитивной ёмкости европейской философии времени западного либерализма достаточно красноречиво говорит её внутренняя полнота, состоящая из двух систем: идеалистической, нашедшей свой апофеоз в философии Л.Фейербаха: "Бог есть человек, человек есть Бог", и материалистической, заимевшей свою формулу в философии К.Маркса: "Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание". Но самое главное, что также не было замечено аналитической гильдией Европы, состояло в том, что европейские мыслители par excellence (по преимуществу) немецкой школы коллективно создали произведение дивной красоты - концепцию человека как члена человечества, о которой речь пойдёт в дальнейшем изложении.
Реформирующее влияние либеральной философии на характер научного творчества в Европе сказалось в девальвации когнитивной мощи ньютоновской картины мира. Приходила в упадок эра классической науки , где законодательно господствовали декреты Ньютона,- "гипотез не изобретаю", "физика, бойся метафизики!", ньютоновы абсолюты,- где отвлечённое теоретизировывание если не отвергалось на корню, то его разрешающая способность ставилась ниже экспериментального опыта, и где, наконец, разрыв между философией и наукой был диагностическим признаком ньютоновского научного мышления. В середине Х1Х века в Европе незамеченным прошло неординарное явление: в 1859 году было опубликовано "Происхождение видов путём естественного отбора" Чарлза Дарвина; в 1866 году появились "Опыты над растительными гибридами" Грегора Иоганна Менделя; в 1867 году был издан первый том "Капитала" Карла Маркса; в1869 году увидел свет Периодический закон химических элементов Д.И.Менделеева. Итак, в течение десяти лет, тобто исторически одномоментно, появляются эпохальные работы, совершившие кардинальные перевороты в своих отраслях знаний. В совокупности это не может не означать, что "золотое десятилетие" Х1Х века фиксирует грандиозный перелом в мировой науке, а эффект "золотого десятилетия" не знает аналогов в истории науки ни до, ни после того. Радикализация научного мышления, таящаяся во глубине неразгаданной тайны "золотого десятилетия", имеет себя подлинной первопричиной крушения величественного здания ньютоновой науки и физической классической картины мира.
Загадочность "золотого десятилетия" полностью испаряется, если признать его вершиной "золотого века" либерализма в Европе. И отсюда следует, что новая европейская наука необходимо должна строиться на либеральных основах и каждая научная дисциплина должна иметь в виду человека как главную либеральную ценность. Нобелевский лауреат Илья Пригожин ясно отразил этот основной императив либеральной науки: " Природу надлежит описывать так, чтобы стало понятно само существование человека. В противном случае научное описание, как это случилось с механистическим мировоззрением, обретает своего двойника в человеке как автомате, наделённом душой и поэтому чуждом природе"(1986,с.131). Это вовсе не значит, что человек должен стать предметом изучения в каждой науке, а значит, что каждый объект познания, создающий специфику науки, - физическое тело, атомное ядро, химический элемент, минерал, горная порода, биологический организм,- должен изучаться как адекват человека, то есть как духовное ядро системы. Такая колоссальной сложности задача стояла перед В.И.Вернадским и русский академик гениально решил её в своей теории биосферы Земли. Уже в том, что из панегирического шума, окружившего имя великого учёного после его смерти, была изъята данная тенденция как научная миссия духотворчества Вернадского, сказываются потуги сознательного загубления русского научного гения, а отнюдь не банального непонимания.
Слабость историко-философской аналитики эпохи европейского либерализма проявляется не только в том, что ею не был замечен акт создания западной концепции человека как члена человечества, но и феномен "золотого десятилетия", а потому она не могла знать о русской реакции на либеральное потрясение духовного мира Европы. А русский отзыв на европейское брожение умов был столь же звучен, как и оригинален, и с этим отзывом выступил Владимир Сергеевич Соловьёв. Вл. Соловьёв первый из русских мудролюбцев заговорил о философском мышлении как целостном мироощущении. В 1874 году в своей магистерской диссертации под красноречивым титулом "Критика западной философии" и в дальнейшем в сочинении "Оправдание добра"(1897г.) Вл. Соловьёв представил человеческий фактор как необычайно разносторонне отрефлексированное философское тело, но главное, что эта рефлексия дала компактную и оригинальную "нравственную философию", ставшую кодом самобытного русского духовного воззрения. Авторству. Вл. Соловьёва принадлежит инициативный почин по внедрению в русскую духовную среду главных либеральных ценностей и результатом следует считать появление самостоятельной и самочинной русской духовной философии, ибо здесь было дано специфическое представление и особенное толкование духовных потенций либеральных констант - мышления и человека. В итоге Вл Соловьёвым были заложены начала своеобразного философского гнозиса, исходящего из критического усвоения западной философии и который впоследствие усилиями его многочисленных последователей развился до целокупности русской духовной школы. Центром тяжести и гносеологической сердцевиной последней стала целостное и также коллективное, ноуменальное произведение, которое требуется называть русской концепцией человека. В свою очередь, эта концепция, обладая самобытными особенностями, принципиально отличными от аналогичной европейской сентенции, легла в основу некоего несхожего и даже противопоказанного системе европейского либерализма и гуманизма воззрения, которое я назвал "русским либерализмом" .Наука В.И.Вернадского представляет собой яркий и до настоящего времени самый полный образец русской либеральной науки. Именно в этом свёрнуто неисповедимое новаторство, гениальное предощущение и поразительная смелость научного мышления русского учёного. Необходимо утвердиться в мысли, что научная миссия и либеральный дух науки В.И.Вернадского вовсе не есть персональный продукт неординарного творца, а суть прямой отклик гениального ума на запросы и потребности науки и истины, помноженный на врождённые качества собственного таланта, а, говоря по-другому, производное духовного климата мыслящего сословия России. Только в таком аспекте время жизни В.И.Вернадского станет мыслиться как конструктивный эпизод исторического времени России.
Рефлексия этого времени, дающая его отражение через науку Вернадского, невозможна вне даже беглого сравнительного анализа основ западной концепции человека как члена человечества и русской концепции человека, на фоне которого чётко явятся контуры русского либерализма в его качественном отличии от либерализма западного. Генетические корни европейской концепции человека как члена человечества, как ни странно, таятся не в недрах самой европейской философии, а связаны с начальными моментами формирования христианской церкви. Гностические основы концепции обнаруживаются в патристике главы отцов церкви Августина Блаженного (У в.н.э.), а последующая разработка идеи человека осуществлялась поступательно в лоне классической немецкой философии, начиная с трактатов её патриарха Иммануила Канта. Завершение западная концепция получила в трудах Освальда Шпенглера, который создал чеканный образ человека как члена человечества, назвав его "фаустовским человеком". И он же, проголосовав на выборах в Германии в 1933 году за Адольфа Гитлера, поставил историческую точку на классической немецкой философии.
Доктринальную полноту и содержательную ёмкость концепции однозначно и эмоционально выразил великий философ И-Г.Фихте. Этот мыслитель, утверждая, что "уже нет человека - есть только человечество, нет отдельного мышления, или любви, или ненависти, а только мышление, любовь и ненависть друг в друге и друг через друга", приходит в конечном итоге к убеждению: "величайшее заблуждение и истинное основание всех остальных заблуждений, завладевших нашей эпохой, состоит в том, что индивидуум мнит, будто он может сам по себе существовать и жить, мыслить и действовать, и думает, будто он сам, данная определённая личность, есть мыслящее в его мышлении, тогда как на самом деле он - лишь единичная мысль единого всеобщего и необходимого мышления". А потому: "Сообразно с этим разумная жизнь состоит в том, что личность забывает себя в роде, связывает свою жизнь с жизнью целого и приносит первую в жертву последней,... существует лишь одна добродетель - забывать себя, как личность, и лишь один порок - думать о себе"(1993,т.11,с.с.221,381,392; выделено мною - Г.Г.)
Итак, личность умирает в человеке, а человек умирает в человечестве, - такова аннотация европейской концепции человека как члена человечества. Неприятие и устранение индивидуального слагает идеологически солирующую тему в европейской симфонии мудрости, но избавление от индивидуального не может быть самоцелью в философии как науки о человеке. Заслуга западной концепции в том, что она поставила главное противоречие этой науки: в философии оно имеет вид личность - коллектив, в психологии - вид - род, в биологии - организм - популяция. Вся познавательная эффективность европейского учения о человеке сосредоточена на том, что в отношении личность - коллектив наибольшая сила преподчения отдана коллективному члену, а принижение или устранение индивидуального происходит в качестве следствия или в угоду этой максимы. Человек в западной концепции также передан в коллективистских градациях, как среднестатистическая величина, как юридическое лицо и, наконец, как обладатель всеобщих человеческих прав. Один из великих соавторов западной концепции Фридрих Шеллинг поучал: "...все мои действия направлены на нечто такое, что в качестве конечной цели может быть осуществлено не отдельным индивидуумом, а только всем родом; во всяком случае, все мои действия должны быть направлены на это. Успех моей деятельности зависит, таким образом, не от меня, а от воли всех остальных, и я нисколько не продвинусь к достижению этой цели, если к ней не будут стремиться все"(1998,с.596).
Совершенно в ином смысловом качестве звучит декларация человека в философии Вл.Соловьёва: "Личность человеческая - и не личность человеческая вообще, не отвлечённое понятие, а действительное, живое лицо, каждый отдельный человек - имеет безусловное, божественное значение"(1999, с.42; выделено мною - Г.Г.). Итак, в русском философском извещении утверждается то, что решительно отрицается в западном учении - индивидуальное качество человека; русский либерализм ставит во главу угла "живое лицо", "каждого отдельного человека", "личную мысль", тобто именно то, что для европейского либерализма признаётся чуждым и запрещённым. Данное разногласие выходит далеко за пределы допустимого в аналитическом процессе тривиального противостояния во мнениях. Вл.Соловьёв придаёт индивидуальной человеческой личности статус "безусловного, божественного значения", а это означает, что человеческая особь, взятая в качестве особенной индивидуальности, есть абсолютное, а всё остальное - относительное и условное. Эта чисто русская максима выражена. Вл. Соловьёвым на философском языке: "Человеческая личность, и, следовательно, каждый единичный человек, есть возможность для осуществления неограниченной деятельности, или особая форма бесконечного содержания...Человеческая личность бесконечна: это есть аксиома нравственной философии"(1996, с.202). В частности это значит, что, если в европейской концепции принижение личности исходит следствием из возвеличивания коллектива, каковое суть последствие из первичности самого отношения личность-коллектив, то в соловьёвском глубокомыслии индивидуальная личность заведомо выставлена первичной persona regis (высшая персона), а всё остальное, в том числе коллизия личность-коллектив, вторично.
Такие полярно разнородные основания создают субстраты не только для познавательно разных концепций человека, но и для идеологически несовместимых мировоззренческих схем. В западной концепции человек как член человечества каждая личность воспринимается как человек, а в русской концепции человека любой человек мыслится как личность, и именно в сфере концепции человека разворачиваются различные знамёна, дающие разные поля предикации с разными установочными целями. В совокупности из данной коллизии спонтанно выступает противоречие, двигающее каждую концепцию в самостоятельном, параллельном курсе, а другими словами, ХХ век как эон истории приобретает свою философскую истину: человек против личности. В.И.Вернадский, блистая гениальной интуицией, представил в лице своей науки единственное естественно-научное обоснование этой философской истины. Создав новый образ Homo sapiens faber (человек мыслящий созидающий), Вернадский в конденсированном виде ввёл духовно-русские тенденции в материалистическую науку естествознания и с непонимания этого уникального качества его гнозиса началась чудовищная диффамация всей науки академика В.И.Вернадского.
Верхоглядство русского аналитического цеха, проглядевшего феномен русской концепции человека и сопутствующей поблематики, не может не удивлять, ибо духовное потрясение русского общества, элементом которого стала русская духовная философия, в тот момент (начало ХХ век) воочию напоминало вулканический взрыв. Очевидец Н.А.Бердяев, один из лидеров русской духовной школы, писал: "В России в начале века был настоящий культурный ренессанс. Только жившие в это время знают, какой творческий подъём был у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души" (2001, с.682). Во время "русского философского ренессанса" (термин принадлежит Н.А.Бердяеву) можно насчитать не менее четырёх десятков первоклассных и оригинальных мыслителей, творящих на философском пространстве России по соловьёвскому проекту,- такой концентрации духовной энергии не знает никакая другая философская национальная школа,- и можно не сомневаться в участии в этой эпопее духа В.И.Вернадского.
Все крупные русские духовные деятели, обладающие собственными философскими системами, составляли персональные дефиниции и определения "индивидуальной человеческой личности" как главного субъекта познания и центрального ядра системы; провозглашали своего рода манифесты личности, аналогичные изложенному соловьёвскому манифесту. Культ личности, - так возможно терминологически обозначить данный феномен, и культ личности стал синонимом русской концепции человека. ( В своё время полуграмотный секретарь коммунистической партии СССР Н.С.Хрущёв выступил с резким порицанием "культа личности", безбожно спутав его с "культом личной власти". Поражать здесь должно не невежество коммунистических бонз,- для них это геральдический знак, - а то, что до настоящего времени святыня русской духовной философии употребляется в негативном хрущёвском смысле).
Свой манифест личности и свой культ личности высказал и В.И.Вернадский и в письме 1892 года он представил основательно сформулированное ens entium (сущность сущностей) своего убеждения, издающего чисто соловьёвский аромат: "В явлениях текущей жизни каждая личность тем более имеет влияние на жизнь, тем более ведёт к победе мысли (т.е. гармонии и красоты), чем сознательнее постоянно и серьёзно она ищет проявления основных идей в окружающей текущей жизни, чем непреклонее и яснее оценивается каждое явление со стороны общих, дорогих ей принципов и чем более выясняет себе, что именно с точки зрения Мысли и Идеи значит каждое событие текущей, будничной жизни, что надо делать, чтобы оно шло по пути идеи и мысли. Тогда каждая личность в своей жизни является отдельным борцом проникновения сознания в мировые процессы, она своей волей становится одним из создателей общего закона, общего изменения, изменения сознательного, тех или иных процессов, и этим путём участвует в глубоком процессе - переработки мировых явлений в целях, выработанных Сознанием". Этим суждением Вернадский недвусмысленно и откровенно высказывает свои философские предпочтения и свою принадлежность к русскому духовному лагерю.
После того, как были приоткрыты личный архив и переписка Вернадского, выявился удивительный факт: Вернадский с молодых лет осознавал своё предназначение и смолоду серьёзно готовился именно к мыслительному творчеству, и этот случай, во-видимому, не имеет аналогов в мировой науке. В 1882 году студент В.И.Вернадский записал в дневнике: "Человек настоящего времени представляет из себя геологическую силу, и сила эта сильна именно тем, что она возрастает, и предел её возрастанию нам не видно". Итак, идеи, посредством которых академик В.И.Вернадский сказал самое громкое слово в естествознании ХХ века и которые актуальны и сегодня, владели учёным ещё на самой заре его сознательной жизни и в неизменном виде служили генератором научных творений на протяжении всей жизни учёного. Должно, и не может не восхищать то, с какой серьёзностью и обстоятельностью, совершенно не свойственным юношескому возрасту обычного человека, молодой Вернадский переводил эти обширные идеи в продуманную цель и осмысленное мировоззрение жизни; 19-летний вьюнош Владимир непринуждённо изрекает гениальное интермеццо - "человек - геологическая сила". Тогда как современная теоретическая геология в силу своего познавательного потенциала не может не считать эту мысль non sens (нелепостью), хотя вслух не говорит об этом (о чём будет сказано в последующем). Эмпирической геологии не дано понять, невзирая на все словесные выкрутасы, как человек, которому природой положено быть либо психологической, либо биологической, но никак не геологической, силой, может стать действующим рычагом в независимой от человека геологической стихии. Человек - геологическая сила есть торжествующий гимн науки Вернадского.
В совокупном виде это непременно означает, что в лице В.И.Вернадского русская интеллектуальная среда имела далеко не ординарного творца научных знаний, вовсе не стандартного сотворителя научных теорий, научных идей или научных мнений, а полновесного научного лидера - автора целокупных наук и научных направлений, типа Исаака Ньютона или Альберта Эйнштейна. Академиком, если признать за этим термином значение высшего качества научного ранга, Вернадский не становился так, как это принято в общеположенном порядке за счёт постепенного накопления научных знаний и последовательного приобретения научного опыта, - Вернадский родился академиком, а научное проницание суть врождённый дар, полученный Вернадским от Бога. В дневниковой записи от 1920 года учёный записал: "Я поставил себе вопрос о моем положении как ученого. Я ясно сознаю, что я сделал меньше, чем мог, что в моей интенсивной научной работе было много дилетантизма - я настойчиво не добивался того, что, ясно знал, могло дать мне блестящие результаты, я проходил мимо ясных для меня открытий и безразлично относился к проведению своих мыслей окружающим. Подошла старость, и я оценивал свою работу, как работу среднего ученого с отдельными, выходящими за его время недоконченными мыслями и начинаниями. Эта оценка за последние месяцы претерпела коренное изменение. Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь - как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. Сейчас я сознаю, что это учение может оказать такое же влияние, как книга Дарвина, и в таком случае я, нисколько не меняясь в своей сущности, попадаю в первые ряды мировых ученых. Как все случайно и условно. Любопытно, что сознание, что в своей работе над живым веществом я создал новое учение и что оно представляет другую сторону - другой аспект - эволюционного учения, стало мне ясным только после моей болезни, теперь" (Интенрнет-сайт "Дневники В.И.Вернадского"). Вернадский есть гений, забронированный Провидением для России, и который Россия утеряла по ходу своей истории. Вернадский не состоялся как научный лидер, ибо в истории науки за Вернадским не числится ни собственной научной школы, ни особого научного направления; аналогом Ньютона или Эйнштейна Вернадский является в потенции, но никак не в действительности. К тому же Вернадский не состоялся и как академик в полнозначном смысле. Как бы не был велик диапазон научных интересов учёного, как бы глубокомысленны и разнообразны не были его теоретические достижения и эмпирические наблюдения, какое бы большое познавательное значение не имели его искромётные догадки в отдельных отраслях, наука Вернадского не представляет собой систематизированного, однородного и завершённого монолита, а состоит из ряда ноуменальных и глубокомысленных блоков и разработок, ни одна из которых не воплотила в себя завершённого авторского замысла. И даже в таком, если можно выразиться, конспективном виде, наука Вернадского стяжала непреходящую хвалу и высочайшую репутацию, которые, однако, имеют себя не столько во славу русской науки, сколько служат её живым укором. В том, что Вернадский не смог реализовать себя как научный лидер, именно в том, что он не смог дать оформленный облик своего научного подвига и составить цельное завещание своей научной эпохе, тобто в том, что необозримый потенциал мысли и ума Вернадского не получил своего полного воплощения в научной действительности, должно видеть наибольшее загубление самого великого русского научного гения. Первопричины этого явления и вся побудительная мотивация данного обстоятельства таятся в недрах того исторического времени, на которое пришлась вторая половина жизни В.И.Вернадского.
Как бы не было противоречиво и неоднозначно историческое время, к которому причисляют "золотой век" европейского либерализма и в состав которого входит первая часть жизни В.И.Вернадского, оно по своей сущностной природе являлось духовным и все общезначимые параметры этого времени, в том числе и те, что научный деятель Вернадский мог почерпнуть для своей науки не из себя, а из вне, обладали духовным смыслом или были замешаны на духовных дрожжах. Взаимоотношения и пертурбации внутри духовной парафии были проблемами другого порядка, и к числу этих проблем относится коллизия русского и европейского либерализма. Совершенно другой и полностью противоположной консистенцией обладает время, пришедшее на смену либеральному времени в результате крутого переворота, совершенного Первой мировой войной в 1914 году. Этот хронон стал временем господства материального фактора, который сместил или уничтожил духовную ипостась по всему периметру исторического времени и обеспечил торжество в обществе разрушительных тенденций: это было время самых разрушительных в человеческой истории войн, которые впервые из локальных превратились в мировые; это было время самых кровавых в истории человечества революций и национально-освободительных битв; и, наконец, это было время торжества власти силы и силы власти. Человек утратил свою либеральную ценность и стал объектом силы и предметом власти. В.И.Вернадский ушёл из жизни в 1945 году, в знаменательное время окончания Второй мировой войны, тобто вторая часть жизни учёного совпала с апогеем этого деструктивного эона, пришедшего на смену либеральному веку, и который в ореоле своих разрушительных и антигуманистических тенденций продолжается и в наше время. Должно быть понятно, что такая духовная до мозга костей личность, как Вернадский, не могла не пострадать от грубого варварства этого милитаристского века.
Будущий историк отметит как особенность появившегося в 1914 году исторического, но не хронологического, времени то обстоятельство, что последнее во всём ореоле своих отличительных качеств впервые заявило о себе в России, и Россия с лихвой и по-своему блестяще выполнила свою историческую миссию, создав в лице большевистского режима яркую и самую крайнюю форму этого деструктивного времени. Другая аналогичная разновидность этого времени - фашистский режим в Европе появился позднее и Уинстон Черчилль, несомненно, прав, заявляя, что "фашизм был тенью или уродливым детищем коммунизма". Тот факт, что последовавшее военное столкновение между большевизмом и фашизмом стало Второй мировой войной, свидетельствует не о коренных различиях между ними, а как раз об органическом сходстве, как прозелитах одной системы, где контакт по типу столкновения, и прежде всего военного, является обычной формой борьбы за существование или принципа самоутверждения за счёт уничтожения другого. Общим врагом для обоих режимов служил духовный фактор, а общим явлением для них обеих стал погром духовных ценностей, накопленных в собственных странах. Потому наибольшее число человеческих жертв, насильственно лишённых жизни в это время, принадлежит странам с данным режимом - России и Германии, где более всех была развита философская мысль.
Крушение большевистского режима в России произвело неизгладимое впечатление в мировой истории и рассматривается как одно из знаменательных событий ХХ века, но оно оценивается только как свершившийся исторический факт. Ноуменально-философской аналитики данный факт не имеет по настоящее время. Никак не поддаётся осмыслению, что русская коммунистическая организация общества принадлежит к уникальным созданиям и советское государство есть единственное в истории человечества, которое было теоретически предсказано заранее и осуществлено ad captum (из головы, умозрительно), но не ad oculos (наглядно) как обычно. Это богатое последствиями обстоятельство прежде всего означает, что воздвигнутая усилиями ума система воинствующего материализма, созданная В.И.Ульяновым-Лениным и ставшая социальной основой большевистской государственности, обладает вполне определённым философским обоснованием.
Этим русская большевистская держава принципиально отличается от нацистской германской модели и потому, не в пример последней, её основа и элементы сохранились в настоящее время в государственном масштабе, невзирая на крушение своей онтологической формы.
Философской сердцевиной системы воинствующего материализма или ленинизма является так называемая философия диалектического материализма, и среди советских аналитиков твёрдо была укоренена догма, что она генетически исходит из политэкономического учения Карла Маркса. Но в русском духовном воззрении бытовало мнение, что нет большего заблуждения, чем полное уподобление ленинизма западному марксизму. Говорит Н.А.Бердяев: "Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа. Коммунизм должен быть преодолён, а не уничтожен"( 2001, с.710; выделено мною - Г.Г.). А ленинизм Бердяев определяет как помесь Карла Маркса со Стенькой Разиным. Генетические корни русского большевизма, а равно системы воинствующего материализма, как полагали деятели русской духовной доктрины, свёрнуты в традиции русского народничества. Русское народничество же per se сильно как общественно-политическое движение и существует единственно благодаря обожествлению и вознесению коллективистской воли народа и коллективизация, то есть подгонка под общенародный, а в действительности - единодержавный, стандарт есть типичная процедура и практика русского народничества.
Подобная коллективизация по замыслу была подряжена на роль генеральной стратегии жизнедеятельности системы воинствующего материализма. Под знаменем коллективизации в советской России осуществлялась непримиримая борьба с инакомыслием и поголовная коллективизация совершалась в ударном темпе не только и даже не столько в сельском хозяйстве страны ( пресловутые колхозы, совхозы, МТС), сколько в гуманитарной сфере, сфере идеального и духовного,- искусстве и науке. Печальной памяти постановления и решения партии и правительства в области советской литературы, музыки, театра, кино, злопамятная "лысенковщина", и даже злокознённые "чистки" партийного, государственного и военного аппарата есть коллективизация в своей активной форме как сакционированное стремление изъять, устранить, убрать всё то, что не соответствует по тем или иным параметрам идеологическим канонам и предустановленным догматам и правилам системы воинствующего материализма. В тактическом отношении стратегия массовой коллективизации чинилась под идейным руководством официального декрета - принципа партийности, который был дефинитивно усовершенствован академиком Б.М.Кедровым, числящимся знатоком наследия В.И.Вернадского: "Принцип партийности в философии означает неуклонную и беспощадную борьбу с позиций последовательного материализма против фидеизма и его философских прислужников, против идеализма во всех его проявлениях, непримиримость к малейшим уступкам идеализму и агностицизму, решительную критику всякого рода философских шатаний и отклонений от материализма"(1959, с.66) (Догматизация, служащая внутренним содержанием принципа партийности, принимает на практике порой курьёзные формы. Так, нарком (советский министр) Н.В.Крыленко в речи на открытии международного шахматного турнира, в частности, заявил: "Мы должны раз и навсегда покончить с нейтралитетом шахмат. Мы должны раз и навсегда осудить формулу "шахматы ради шахмат"...Мы должны организовать ударные бригады шахматистов и начать немедленное выполнение пятилетнего плана по шахматам"). В более развёрнутом виде философское осмысление явления и понятия коллективизация дано в последующем изложении.
Таким способом, способом насилия, большевистский режим в советской России творил свою новую пролетарскую культуру, которая, будучи непосредственным производным диктатуры пролетариата, не может быть названа культурой в строгом смысле этого слова. Должно быть понятно, что для большевиков после захвата политической власти в стране главным противником являлась не поверженная буржуазия как класс, а активное русское духовное сословие, тобто русская духовная философия и русская духовная школа, обладающие противостоящим мировоззрением. Хронологически дату разгрома русской духовной школы обычно связывают с эпизодом "философского корабля", когда в 1922 году декретом Ульянова-Ленина были высланы на корабле из России 120 лучших представителей русского духовного мира. Однако фактическое начало большевистского погрома следует сместить к моменту прихода большевиков во власть, и таким актом стало заточение в Петропавловскую крепость и казнь в 1919 году великого князя Н.М.Романова - выдающегося русского историка, президента Русского исторического и Русского географического обществ, совершенно не причастного к политической деятельности. По свидетельству М.Горького, при подписании декрета о расстреле великого князя В.И.Ульянов-Ленин произнёс: "Историки не нужны революции!",- весьма красноречивое признание, характеризующее общекультурный уровень русской революции.
Прецедент побоищу русской духовной школы случился в истории лишь однажды: в 529 году византийский император Юстиниан указом ликвидировал знаменитую афинскую школу философов, просуществовавшую около тысячи лет. Семь философов во главе с комментатором Аристотеля Симплицием нашли приют у персидского царя Хозроя 1, в 533 году им было разрешено вернуться на родину без права преподавания. Русские духовники такого разрешения не получали и ни один из высланных творцов духовных ценностей на родину не вернулся, но они не исчезли на чужбине, даже наоборот, - их наиболее значительные сочинения были созданы и опубликованы в изгнании и, казалось, что их деятельность протекала тут более успешно, чем на многострадальной родине. Но это внешнее впечатление глубоко обманчиво, ибо русские духовники вынуждены были творить в условиях духовного климата Европы, порождённого идеями и идеалами западной концепции человека как члена человечества, с которой русская концепция культа личности находится в глубоком идеологическом разводе. Важно, что в этот отрезок истории (время между Первой и Второй мировыми войнами и послевоенное десятилетие) западная духовная парадигма переживала свой самый жестокий кризис, что ещё более усугубляло творческое одиночество русских мыслителей. Хотя русские духовные деятели и не испытывали на Западе духовной деспотии,- но они были лишены духовного со-общения и творческого со-участия между собой, другими словами, избавлены от тех положительных достоинств, которыми обладает истинная духовная школа. Один из самых значительных представителей русской духовной школы Н.А.Бердяев горевал в конце жизни: "Мне готовят Нобелевскую премию, я имею теперь звание доктора, я стал известен во всём мире, кроме своей родины".
Это обстоятельство показывает новую грань в судьбе тех русских духовников (философов, учёных, гуманитариев), которые остались верны культу личности и которые в силу тех или иных причин не покинули своей родины, где также отсутствует духовная школа, но наличествует духовная деспотия принципа партийности и волюнтаризм насильственной коллективизации. Здесь во всю ширь заявляет о себе фактор советской науки как феномен - детище исключительно советской действительности и изделие сугубо политической природы. Как феномен сей фактор выпадает из своеобразной теории общественного сознания - стержневого гнозиса ленинской философии воинствующего материализма. Общественное сознание, взятое в концептуальной целостности, представляет собой наибольшую философему (философскую проблему) и самый путаный элемент системы воинствующего материализма. В.И.Ульянов-Ленин заявляет: "Общественное сознание отражает общественное бытие - вот в чём состоит учение Маркса"(1961,т.18,с.343), но в сочинениях Маркса и Энгельса отсутствует словосочетание "общественное сознание" в форме понятия определённого смысла, а если присутствует, то в качестве термина вольного содержания; Г.В.Плеханов же отвергал объективную реальность такого сознания в целом,- у него сознание всегда индивидуально.
Совсем иной контекст заложен в основание теории общественного сознания в системе воинствующего материализма, где само общественное сознание распадается на целый ряд конкретных форм: право, мораль, искусство, наука, религия, философия. И через содержательную ёмкость конкретных форм общественного сознания удостоверяется роль и назначение этого вида коллективного сознания в пролетарском обществе. Б.А.Чагин пишет по этому поводу: "Социальная функция конкретных форм общественного сознания характеризуется политико-идеологической установкой класса, выражающей его потребности и интересы. Через призму классовых интересов формы общественного сознания отражают общественные отношения и вместе с тем являются средством борьбы того или иного класса...Таким образом, формы общественного сознания в антагонистическом (пролетарском - Г.Г.) обществе выступают в качестве духовного орудия классовой борьбы"(1982, с.109). Таким образом, наука в образе формы общественного сознания предназначается для исполнения помимо чисто научных ещё политических функций и кроме системы знаний ей предписывается быть "средством борьбы" и "духовным орудием". Эти вненаучные надстройки над коренным свойством науки делают советскую науку, которую в теории общественного сознания называют социальным институтом, в показаниях науковедения аномальным образованием и в таком качестве реальное существование социального института не может не казаться некоей мистерией, которая не имеет своего аналитического диагноза. Социальный институт и его роль в советском периоде жизни В.И.Вернадского будет преподнесен в дальнейшем изложении в качестве слитного, нераздельного конструкта, а более подробную теоретическую его характеристику я помещаю в раздел о другом загубленном гении России - академике Н.И.Вавилове, в творческой судьбе которого социальный институт оставил более информативные следы.. Итак, социальный институт в системе воинствующего материализма (ленинизма) дан как универсальное средство принижения, вплоть до полного подавления, индивидуальных моментов при доминировании всех видов коллективистского актива в научно-познавательной сфере. В.И.Толстых определяет в тематическом сборнике "Общественное сознание и его формы"(1986), что "Общественное сознание - в качестве особой внутри себя организованной действительности, то есть определённых структурных форм и схем деятельности, - противостоит индивидуальному сознанию и воле, так что с его требованиями, принципами и ограничениями вынуждены считаться все без исключения "(1986, с.36). Следовательно, социальный институт есть особым образом организованный коллективный орган, созданный для регламентации и контроля деятельности и поведения индивидов и групп учёных на базе директивных руководств и норм, соответственно канонов коллективизации. В таком контексте социальный институт становится роком и монстром в научной судьбе В.И.Вернадского именно как гениального, тобто самостоятельного творческого продукта "индивидуального сознания и воли".
Великие русские философы, оказавшиеся после революции за рубежом (Н.А.Бердяев, С.Л.Франк, И.А.Ильин, о.С.Н.Булгаков, Н.О.Лосский. Л.Шестов и многие другие) прилагали немалые усилия, чтобы в отсутствие русской духовной школы и находясь в неблагоприятствующем духовном климате, сохранить философскую весомость русской святыни - человеческую индивидуальную личность. В.И.Вернадский же, действуя также в отсутствие духовной школы и находясь в удушающем духовном климате, вводит русское понятие человека в науку и тем самым не только сохраняет, но и дальше развивает русское духовное исповедание, погружая его в недра материалистической науки естествознания. Если миниатюра Вернадского о Homo sapiens faber и откровение "человек - геологическая сила" не безупречны с русско-духовной стороны, о чём будет сказано в последующем, то со стороны социального института личностные пассажи Вернадского не могут быть оценены иначе, как вызов тому комплексу ноуменальных догматов, на котором зиждется конструкция социального института в системе воинствующего материализма. Другими словами, воззрение культа личности в исполнении Вернадского по своей природе есть не что иное, как удар по идеологии принципа партийности, классовому подходу, стратегии коллективизации, тобто по ключевым опорам философского обоснования системы воинствующего материализма. Этим учёный доказывает, что несмотря на разгром русской духовной школы, идеология последней - культ личности- не только сохранилась, но и находится в духовном строю, обретая свои духовные виды.
Подобные сентенциями кажутся умозрительными и необоснованными, настолько разительны расхождения прорефлексированных основ творения Вернадского и официального уровня социального института (советской науки), которой, тем не менее, учёный весьма прославлен и увековечен. Однако опубликование даже части в своё время не допущенных к печати фрагментов работ Вернадского и особенно его эпистолярного наследия полностью снимает сомнения в этом отношении. Эти последние свидетельствуют, что радикальность научных взглядов Вернадского не есть особые малопонятные зигзаги неординарного ума мыслителя, а проявление цельного мировоззрения и убеждённой гражданской позиции учёного.
Подборка выдержек и цитат из напечатанных журналом "Новый мир" писем и дневников В.И.Вернадского (1988 г. N3; 1989 г.N2 и N12) однозначно указывает на сюжетную единую линию: "А социализм основан всегда на подчинении личности благополучию (эконом//ическому//) большинства"(17.08.1899 г.); "Создали божков из приходящего и потеряли из политических стремлений гораздо большее - религиозную веру и нравственное чутьё"(10.03.1923 г.); "Это было бы действительно подчинением ненавистному для меня коммунизму"(22.06.1923 г.); "Не только коммунисты, но и все социалисты - враги свободы, т.к. для них личность человеческая исчезает перед целым"(20.04.1924 г.); "...мы совсем никогда не были затронуты социализмом - всегда видели в нём проявление насилия над человеческой личностью. Уважения к человеческой личности нет и не может быть в социализме", "...понимали варваризацию, вносимую в жизнь социализмом"(2.11.1923 г.). Венцом этого умонастроения звучит у Вернадского нечто, подобное гимну: "Я уверен, что всё решает человеческая личность, а не коллектив, elite страны, а не её демос, и в значительной мере её возрождение зависит от неизвестных нам законов появления больших личностей"(21.08.1924 г.). Номотектическое выражение этого гимна,-"Решают личности, а не толпа"(14.06.1927 г.), - положено в основу тонкого аналитического наблюдения Вернадского: пульсации периодов усиления и упадка научной мысли в истории определённой страны. Вернадский спрашивает: "как, в самом деле, уловить причины появления близких талантов приблизительно в близкое время и последующий за их появлением упадок? Великие художники, музыканты, учёные появлялись плеядами и надолго после --иногда...навсегда - иссякала в этой области работа и движение человеческого духа. Стоит вспомнить философов, почти современников - Гоббса., Декарта, Спинозу, Лейбница; художников - Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микельанджело Буонароти и т.д., и т.д. Есть ли в этом на первый взгляд хаотичном и непонятном явлении правильности? Чем регулируются законы развития человеческого духа?" В ответе на эти вопрошания раскрылось философовское нутро учёного Вернадского: "Едва ли можно свести объяснение этих явлений к влиянию среды и внешних причин, так как среда, и эти внешние причины в конце концов сведутся к тем же самым проявлениям личного гения"(1988, с.177). Именно фигура "личного гения" вызывает наибольшее раздражение у адептов социального института, ибо в мире воинствующего материализма нет более презренного, чем некое индивидуальное существо. И социальные адвокаты по делу В.И.Вернадского - С.Р.Микулинский и И.И.Мочалов - сочли необходимым предостеречь общественное сознание от "заблуждения" Вернадского, снабдив процитированный фрагмент своими примечаниями: "Этой ошибочной точки зрения, приписывающей решающую роль в истории личному гению, психологическому складу личности и т.п. последовательно Вернадский в сущности никогда не придерживался. На рубеже Х1Х-ХХ в.в. у него можно встретить положения, явно отдающие предпочтение народным массам как главной движущей силе истории. В дальнейшем возобладает именно эта линия развития социально-исторических воззрений Вернадского"(1988, с.304)
Однако действительная, а не желательная, сущность "социально-исторических воззрений Вернадского" направлена как раз против содержания советского социального института того времени, презрение к которому русский академик высказал в фактической зарисовке открыто: "Идёт окончательный разгром высших школ:
подбор неподготовленных студентов- рабфаков, которые сверх того главное время проводят в коммунистич//еских// клубах. У них нет общего образования и клубная пропаганда кажется им истиной. Уровень требований понижен до чрезвычайности - Универсистет превращается в прикладную школу, Политех//нические// Институты превращаются в техникумы. Понижение образования чрезвычайное и объясняется "демократизмом". Уровень нового студенчества неслыханный: сыск и доносы. Висит (Москов//ский// Университет) объявление, что студенты должны доносить на профессоров и следить за ними - и гарантируется тайна. Друг за другом следят: при сдаче задач (Петербургский политехнич//еский//) студенты доносят преподавателям на товарищей" (30.09.1923 г.).
Эпистолярное творчество Вернадского, как всякого крупного мыслителя, не стоит особняком от общего мыслительного тонуса и не является особым разделом в его научном комплексе. Два важных, мировоззренческого ранга, положения выражены здесь Вернадским с эпистолярной откровенностью: 1. неприятие социалистического идеала и 2. материализм Вернадского не соответствует воинствующему материализму Ленина. В связи с этим возникает нелепый, но житейски оправданный вопрос: как мог академик В.И.Вернадский, будучи убеждённым политическим врагом режима и к тому же бывший министром Временного правительства от партии кадетов П.Н.Милюкова, сохраниться в условиях большевистского террора? Этот вопрос, собственно, не входит в компетенцию науки, ибо логика деспотии неисповедима, но социальный институт берётся решать его и устами академика А.Л.Яншина, бывшего на тот момент вице-президентом АН СССР, ответствует: "В.И.Вернадский уцелел, может быть, именно потому, что он оставался в тени"(выделено мною -Г.Г.). Сему научному сановнику, немало потрудившемуся в своё время на страже тоталитарных порядков в советской науке (см. раздел о Н.Е.Мартьянове), просто невдомёк что значит для мыслителя типа Вернадского быть "в тени", вне научного общения и свободного мыслеизъявления. Другой загубленный гений России князь П.А.Кропоткин это прекрасно понимал: "Человек сильного ума, в котором бьёт ключом интеллектуальная жизнь, естественно стремится излиться. Мыслить, не имея возможности делиться своими мыслями с окружающими,- не доставляет никакого удовольствия...У человека крупного ума мысль кипит ключом: он щедро расточает её направо и налево. Он страдает, если не может делиться своими мыслями, распространять их во всех направлениях. В этом для него - вся жизнь"(1999, с.832). Не требуется слишком много фантазии, чтобы представить условия творца, созидающего столь глобальную теорию, в изоляции от мировой науки и под прессом чуждой идеологии. Сила духа академика оказалась равной мощи его научной мысли.
Ясно без всяких сомнений, что социальный институт весьма нуждался в материалистической науке Вернадского, ибо академик настолько много внёс во все разделы русского естествознания, что без него последнее попросту не существовало бы. Но в то же время для социального института было смерти подобно предоставить научному сочинению Вернадского авторскую свободу. Опубликование ранее закрытых материалов, касающихся жизни и творчества Вернадского, высветило тот способ, какой был принят социальным институтом в данной ситуации и какой в чисто научном измерении не может быть определён иначе, чем чудовищным преступлением. С горечью свидетельствует академик Б.С.Соколов: "Часто - слишком часто - в 60-80-е годы, издавая впервые по рукописям (и даже переиздавая ранее уже публиковавшиеся!) материалы из творческого наследия Вернадского, редакторы и составители прибегали к изъятиям из текстов "неудобных" мест. Унылая фигура умолчания стала постоянной гостьей на страницах трудов нашего великого учёного..." (журнал "Новый мир", 1989, N12; выделено мною - Г.Г.). Итак, плотная цензура всего достояния Вернадского с целью подведения его под корень канонов системы воинствующего материализма, - таково оказалось намерение социального института; к примеру, И.И.Мочалов с соавторами сообщили мотивацию цензора, запретившего издание выдающейся работы Вернадского "Научная мысль как планетное явление".- "...наука не может быть планетарным явлением, поскольку тогда стирается принципиальное отличие советской науки от буржуазной"(1988).
Курьёз стал горькой действительностью жизни В.И.Вернадского во втором её периоде, а сама жизнь протекала, собственно, в условиях домашнего ареста на фоне "унылой фигуры умолчания". Академик В.И.Вернадский прославлен, в том числе и социальным институтом, как создатель уникального и всецело оригинального научного творения в естествознании, но никто не задумывается над тем, что В.И.Вернадский является автором ещё одного, столь же неповторимого, научного подвига: творцом своей собственной жизни в условиях тягчайшего прессинга советской цензуры. Русский гений В.И.Вернадский является титаном в его буквальном древнегреческом понимании - герой без героических фраз и поз. Но чтобы приобщиться к подлинному духу мыслительных исканий великого учёного, необходимо понять Вернадского в первую очередь не как учёного - естествоиспытателя, или, как он себя называл, натуралиста, а как философа с совершенно определённым, и именно - русским, уклоном. В таком свете появится истинная, во всяком случае, неизвестная причина трагичности жизни В.И.Вернадского.
1. В.И.ВЕРНАДСКИЙ КАК ФИЛОСОФ. Становление Вернадского как творца научных ценностей пришлось на весьма знаменательную в истории науки веху: крах классической науки Ньютона - Галилея. Вернадский стал современником той фазы крушения, когда классическая парадигма уже утратила свой когнитивный авторитет, а новая наука, истоки которой, как считается, таятся в теории относительности А.Эйнштейна и теории квантов М.Планка, ещё не сформировала своего познавательного механизма. Краткая характеристика этого времени содержится в словах французского философа Абеля Рея, на которые ссылается Ленин: "Крах традиционного механизма или, вернее, та критика, которой он был подвергнут, привела к следующему положению: наука тоже потерпела крах. От невозможности держаться попросту и исключительно традиционного механизма заключили к невозможности науки". Тут появился крылатый тезис Ленина: "Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм"(1961, т.18,с.с.270,332). Требуется понимать, что Ульянов- Ленин имел в виду не традиционную диалектику, материнские корни которой размещены в античной натурфилософии, а тот "диалектический материализм", что стал двигателем внутреннего сгорания в сформированной им догматической системе воинствующего материализма, и который, как и всё, что возникает из краха и зачинается на развалинах разрушенного, не имеет преемственных связей с прошлым. Считается, что банкротство классической научной картины обязано краху системы ньютоновских абсолютов (эфира, времени, пространства, движения, энергии), тобто методологической части физической науки Ньютона, а альтернатива вызрела в недрах той же физической науки - теориях Эйштейна и Планка. Но мало уделяется внимание тому факту, что в действительности происходит смена одной, ньютоновской, системы абсолютов на другую систему, куда входят постоянство скорости света, постоянная Планка, уравнение Дирака, уравнение Шрёдингера, критерий Лоусона и прочая.
Удивительное дарование Вернадского направляет научный взор в другую, нефизическую, сторону и его интуиция нащупывает изъян ньютоновского идеала в другом качестве: в основополагающем для классической идеологии отчленения науки от философии, разделения теории и эксперимента и, как говорит Вернадский, "...темп такого отхождения охваченной гением Ньютона науки от философии с каждым годом усиливается". Мышление русского учёного освещает проблемное поле целиком: "Отказ от ньютоновских идей является не менее крутым поворотом, чем было их принятие. Он кладёт грань между двумя мировоззрениями, как положила такую грань для мировоззрения новых веков и средневековья победа И.Ньютона".Эта-то мировоззренческая причина и оказывается в основе распада классической модели мысли, а не смена физических макетов. Совмещение науки и философии Вернадский числит первым признаком нового неклассического мышления и для демонстрации наглядного образца обращается к фигуре великого философа И.Канта. В изящном эссе "Кант и естествознание"(1904 г.) Вернадский ставит общую задачу: "Общий вопрос в истории человеческой мысли, возбуждающий интерес к выяснению положения Канта в естествознании его времени, есть вопрос об отношении между наукой - точным знанием - и философией".Отсюда Вернадский выводит глобальную перспективу науки: "...что мы входим в этот новый период, и перед человеческой мыслью начинают слагаться новые горизонты, которые потребуют от неё новой созидательной философской работы. Это - дело ближайшего будущего". Было бы глубоким заблуждением видеть в данных суждениях какую-либо оппоненцию идеям Планка, Энштейна, Лоренца и принижения их роли в создании новой неклассической науки. Напротив,- мало кто из научных деятелей в то время всеобщего нигилизма относился к Альберту Эйнштейну с почтением большим, чем Вернадский, и мало кто из них решился бы на такие слова: "...теория относительности, в корне меняя ньютоновские модели мира, вводит нас в новый мир идей; всех последствий этого шага мы не можем себе сейчас даже и представить"(1988,с.с.190,220,180,200,220).
Радикально мыслящий Вернадский, выведя философию из ньютоновского забвенья, не отдаёт, однако, предпочтения ни науке, ни философии, а прогресс усматривает в их созидательном альянсе: "Несомненно, эти области человеческого сознания находились и находятся в теснейшем взаимодействии друг с другом, и было бы делом бесплодным и неблагодарым оценивать большее или меньшее значение философии для развития и роста науки или науки для развития и роста философии. Их взаимная, непрерывная связь и взаимное - неразделимое - влияние есть исторический реальный факт, едва ли подлежащий в этом смысле сомнению"(1988, с.180). Это положение сформулировано Вернадским как научный манифест и легло в основу его научного мировоззрения, во многом предопределив новаторский характер научного подхода учёного: "Всё становится для меня яснее неизбежность философской работы и для естествоиспытателя невозможность отойти от неё...Несомненно, философские вопросы никогда не прекращали захватывать мою мысль, я постоянно возвращался к ним"("Записи. 1920-е годы". Архив АН СССР).
Наука первой половины ХХ столетия, когда формировался научный кодекс Вернадского, отличалась почти повальным тяготением творцов научного знания к философии, - Мах, Пуанкаре, Эйнштейн, Бор, Гейзенберг обращались к философскому методу, нарушая негласный запрет классического познания, отнюдь не из праздного интереса.. В философии они искали способы осмысления познаваемых природных закономерностей и путей дальнейшего движения к истине, инстинктивно ощущая недостаточность существующей экспериментальной познавательной схемы. Однако при этом философия применялась, во-первых, как дополнительный способ определения достоверности полученных знаний, а не метод приобретения новых знаний, и потому "накладывалась" на готовые научные теории со стороны. Во-вторых, в обязанности философии в этом случае вменялись лишь гносеологические функции в виде правил и приёмов научного мышления, тогда как онтологическая (эмпирическая) часть находилась под неусыпной опекой эксперимента, где не было никакой надобности в философском подходе. В этом философизм Вернадского разительно отличается от философского подхода современных ему создателей научного знания. Философская позиция являлась для Вернадского исходной, ибо в силу природного новаторского дара он не мог удовлетвориться теми знаниями, какие извлекались физическими законами из натурального геологического бытия. Малейшее внедрение в стихию природных геологических явлений увлекало в водоворот исторических связей и отношений, охватывающих онтологическую и гносеологическую стороны познания. "... смотрю на значение философии в развитии знаний совсем иначе, чем большинство натуралистов, - писал он в письме Н.Е.Вернадской, 1902 г., - и придаю ей огромное, плодотворное значение. Мне кажется, что это стороны одного и того же процесса - стороны, совершенно неизбежные и неотделимые. Они отделяются только в нашем уме. Если бы одна из них заглохла, прекратился бы живой рост другой...".
На философскую сторону воззрений Вернадского обращали внимание все исследователи его творчества ( из числа самых значительных - Б.М.Кедров, 1977; И.И.Мочалов,1970,1988;И.В.Кузнецов,1977;С.Р.Микулинский,1983,1988; В.П.Казначеев, 1989; Ю.В.Олейников, 1987; и другие),но с общей тенденцией - подвести философское наследие учёного под корень догматов официозного диалектического материализма. (Исключение здесь составляет эмоциональное выступление академика Б.С.Соколова, 1988). В этой экзегетике обращают на себя внимание пассажи, где, якобы в виду слабого знания марксистско-ленинской философии, Вернадского наставляют на верный философский путь, - так, Ю.В.Олейников пишет: "Ещё в 80-е годы прошлого столетия учёный познакомился с философским и политическим учением К.Маркса, но сразу не воспринял ни его политическую программу, ни его революционное диалектико-материалистическое учение..."(1987, с.107). По этому поводу необходимо знать, что марксистско-ленинский диалектический материализм Вернадский "не воспринял" ни сразу, ни потом, и можно смело сказать, что никто из ведущих естествоиспытателей-материалистов не интересовался учением диалектического материализма так глубоко, как Вернадский. Да и нелепо предполагать, что мыслитель такого ранга и при его отношении к философскому методу, не попытался бы познать философию, ставшую в его стране узаконенной формой мышления. Всесторонняя опознанность предмета породила у Вернадского своеобразное к нему отношение, о котором мы узнаём из ранее запрещённых фрагментов его сочинений: "Диалектический материализм, в той форме, в какой он проявляется реально в истории мысли, никогда не был изложен в связном виде его творцами - Марксом, Энгельсом и Ульяновым-Лениным...В основу советской государственной философии были положены частью полемические сочинения, которые их авторами - Марксом, Энгельсом, Лениным, Сталиным -их выступления по практическим и политическим вопросам жизни, в которых философия занимала иногда второстепенное место - никогда не предназначались для такой цели. Это были, во-вторых, черновые тетрадки, извлечённые из оставшихся после их смерти рукописей, нередко рефераты и конспекты, связанные с чтением философов, которые никогда не были исторически, научно, критически изданы...В-третьих, положение усложнялось тем, что авторами этих философских исканий были или люди, реально обладавшие диктаторской властью в небывалой раньше глубине и степени, и притом считавшие философскую идеологию диалектического материализма исходной основой своей политической и практической деятельности, или лица, как Маркс и Энгельс, свободной критике в нашей стране по той же причине не подлежащие. Фактически их выводы признаются непогрешимыми догмами, защищаются всем аппаратом государственной власти"(1988, с.74-75). Не была скрыта от Вернадского и суть идеологии воинствующего материализма: "В этом случае наша научная мысль сталкивается с обязательной философской догмой, с определённой философией, которая, как мы это видели, не имеет устойчивого изложения. Эта догма, при отсутствии в нашей стране свободного научного и философского искания, при исключительной централизации в руках государственной власти предварительной цензуры и всех способов распространения научного знания - путём ли печати, или слова - признаётся обязательной для всех и проводится в жизнь всей силой государственной власти"(1988, с.75).
Подменяя истинное значение философского содержания научной мысли Вернадского предвзятым стремлением, его современные аналитики впадают иногда в карикатурное изображение предмета: "Философская тенденция в научном творчестве В.И.Вернадского была настолько сильна, что пытаясь бороться с ней (! - Г.Г.), стремясь не дать ей возможности стать доминирующей (! - Г.Г.), учёному приходилось сознательно (! - Г.Г.), но не без внутренних колебаний и сожаления, идти по пути жестского ограничения (! - Г.Г.) философского полёта своей мысли...В этих внутренних противоречиях, по-видимому, типичных для всякого крупного натуралиста-мыслителя, лежит причина известной отрывочности многих философских экскурсов В.И.Вернадского, мозаичности его отдельных философских мыслей, как бы вкрапленных в основной научный текст, но отнюдь не чужеродных ему, входящих в него в качестве органически связанных с ним составных частей"(из редакторского предисловия к труду В.И.Вернадского "Философские мысли натуралиста",1988). Как могут "отрывочные" и "мозаичные" мысли стать органически составными частями текста и как можно бороться с органически связанными составными частями?! И уж в совсем обидном свете представил философскую деятельность Вернадского Б.М.Кедров: "В годы формирования своих научных интересов, своего мировоззрения, он был вынужден сталкиваться по преимуществу с такими современными ему философско-социологическими течениями, которые носили глубоко реакционный характер и были в корне чужды подлинной науке. Это была по преимуществу модная вульгарная социология и не менее модная идеалистическая философия, нередко прямо смыкающаяся с теологией, с религиозным миропониманием. Вот почему очень часто, говоря о философии вообще, Вернадский на деле имеет в виду эту идеалистическую философию, в корне враждебную науке, в данном случае естествознанию"(1977). Эти слова академик Б.М.Кедров, входящий в когорту самых звучных адептов системы воинствующего материализма, произнёс в статье с тенденциозным титулом "К вопросу об эволюции мировоззрения В.И.Вернадского". Но в действительности никакой "эволюции" у Кедрова не получилось, ибо настоящее мировоззрение Вернадского располагается в пространстве, идеологически враждебном воззрениям Кедрова, и перед ним стояла задача выявления не эволюции, а трансформации мировоззрения В.И.Вернадского в догматизированные формы ленинского диалектического материализма. Для этого советский аналитик использовал примитивный, но единственный, способ: обвинить в ложности и враждебности те философские источники, которыми Вернадский пользовался как учёный.
Таким образом, не умея разобраться с философской составляющей научной мысли Вернадского, апологеты социального института не могли ухватить постигающую мощь познания Вернадского, которое даже вне философского поля, а в чисто онтологической плоскости, кажется противоречивым до парадоксальности. При сугубо рациональном рассмотрении методология науки Вернадского представляется не творчески сплавленным альянсом философского и научного методов, а противопоставленным агрегатом этих способов мысли. Вернадский извещает, что, с одной стороны: "Философия всегда заключает зародыши, иногда даже предвосхищает целые области будущего развития науки...", с другой стороны: "В этом смысле научная деятельность до известной степени предшествует философской работе..."; с одной стороны: "Аппарат научного мышления груб и несовершенен; он улучшается, главным образом, путём философской работы человеческого сознания", с другой стороны: "Натуралист должен из своего мировоззрения в научной работе выбросить из употребления представления, которые вошли в науку только из чуждых во многом ему областей духовной жизни - из философии или религии"(1988).
Известно, что никто не относится с таким почтением к основам своей науки как пионеры и реформаторы научных знаний, и, как подлинный новатор, Вернадский исходил и отталкивался от научно узаконенных начал классической науки как накопленного багажа мудрости. Вернадский неоднократно называл себя натуралистом-эмпириком и подчёркивал, что его мысли предназначаются также для натуралистов-эмпириков. Его научное творчество насквозь пронизано логикой классического познания и он неотступно следовал той столбовой дорогой, которую сам чётко обозначил: "Стоя на эмпирической почве, я оставил в стороне, сколько был в состоянии, всякие философские искания и старался опираться только на точно установленные научные и эмпирические факты и обобщения, изредка допуская рабочие научные гипотезы"(1988, с.504). В таком плане Вернадского смело можно признать методологом классической ньютоновской школы и тут же поставить ему в вину, как ноуменальное противоречие, обвинение Ньютона в принижении философии в научном творчестве.
Но для Вернадского никакого противоречия тут не существует, ибо познавательная сущность его творческого метода заключает в себе как признание положительных свойств классического образа, так и отвержение исживших себя качеств; когда учёный оперирует с классическими истинами, он в соответствии с духом классицизма отстраняется от "философских исканий", но когда Вернадский воспроизводит мысли и идеи, выходящие за уровень классического познания, он ищет опору в философском методе. В подобной умственной механике, которая требует не ординарного механика, а гениального специалиста, одинаково владеющего рациональным мышлением и интуитивным озарением, Вернадский выразил предвосхищение того постигающего способа научного проницания, какое пришло на смену классическому духостоянию ньютоновской картины мира. В таком контексте самопроизвольно видится некая любопытная особенность, имеющая значение для науковедения и истории науки. Прославленный принцип относительности, составивший нулевой цикл нового неньютоновского миропредставления, был зачат во чреве европейской физической науки, тогда как в лице Вернадского явлен некий русский адекват, вышедший из недр естествознания, и как самобытное образование несёт в себе ряд моментов, которые, как будет показано в последующем изложении, и в настоящее время кажутся непозволительной вольностью.
При более достойном внимании к методологии Вернадского, чем это демонстрирует социальный институт, можно ощутить некое почтительно-трепетное отношение учёного к прошлому не как к таковому и не как к ушедшей реальности, а как к историческому уроку. Мало кто из великих творцов научных знаний мог извлекать из исторических уроков прошлого столько информационного богатства, как Вернадский, в результате чего он создал оригинальную дисциплину - историю научных знаний. Как раз такая доктрина прошлого дала его научному мышлению именно философскую полноту и всеобщность и история научных знаний позволяла видеть любое научное потрясение в общетотальном аспекте. Вернадский полагает: "Мы присутствуем сейчас при развёртывающемся явлении, лишь изредка наблюдаемом в истории человечества, единожды встречающемся в сотни лет, но не единственном, а одном из многих, раньше бывших...В этой дали времён шёл тот же процесс роста человеческого разума. Он шёл по тем же законам, по каким идёт и ныне, так как мы видим всюду, что настоящее есть закономерное проявление прошлого, как бы далеко оно от нас не отстояло"(1988, с.214). Такое постижение представляет собой невидимый, но ощущаемый почти на каждом шагу, рубеж между пролетарской наукой, к которой тщатся причислить науку Вернадского, и первоавторским научным созиданием Вернадского. Существенно, что доктрина прошлого не принадлежит авторству Вернадского,- это есть фрагмент русского духоположения и момент русской мыслительной традиции, - ещё Александр Пушкин учил, что "Уважение к минувшему - вот что отличает образованность от дикости" и ещё: "Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим". Это последнее показательно в качественном отношении для пролетарской науки.
Творческое отношение к прошлому позволило Вернадскому установить, что характер получаемых знаний находится в прямой зависимости от качества творческого метода познания и что цельная и компактная научная информация гарантируется таким творческим подходом, при котором последний составлен двумя, чётко разграниченными и достаточно своеобразными, слагаемыми. С.Р.Микулинский, самый продуктивный интерпретатор творчества Вернадского, писал по этому поводу: "Вернадский различал два типа историко-научных исследований. Первый - "прагматическое изложение", когда даётся строгое и точное описание событий и фактов, теорий, открытий в их временной последовательности. Он высоко ценил такую работу, поскольку она создаёт фактическую основу, эмпирический материал истории. Но таким путём, считал он, можно получить лишь представление о внешней стороне хода развития знаний. Он называл этот тип исследований "внешней историей науки". Прагматическое изложение развития знания, писал Вернадский, даёт "только одну сторону развития мысли. Оно не даёт нам ясного понятия об её эволюции". Второй тип исследований - это исследования, в которых ставится задача выяснить "законы развития мысли человечества", раскрыть пути и закономерности научного познания, его эволюцию, понять связь между различными явлениями, фактами, событиями, описываемыми в истории науки"(1988, с.41).
Данное извещение есть сухая фиксация факта и ничего более, ибо без внимания остаётся то, что Вернадский не просто "различал" два типа исследований, а сотворял их, создав для каждого основополагающие, типа конституальных, критерии. Для "прагматического изложения" такие критерии укладываются Вернадским в целое уложение: "Едва ли я ошибусь, если приму, как неизбежное и не требующее никаких доказательств для натуралиста-эмпирика положение, как неразрывно связанное со всем его мировоззрением и с его способом работы убеждение, что всё в окружающем нас мире, к чему только он может подойти с научным анализом или с научным синтезом, всё одинаково укладывается в рамки закономерности"(1988, с.214). Иной мыслительный пульс предусматривается Вернадским для другого типа исследования, где идеологически превалирует философское мироощущение, но не в порядке замещения или вытеснения одного другим (науки или философии), а в форме излюбленной новаторской модели Вернадского через взаимопроникновения. Вернадский утверждает: "иногда приходится слышать, что роль философского мировоззрения и даже созидательная и живительная роль философии для человечества кончена и в будущем должна быть заменена наукой. Но такое мнение само представляет не что иное, как отголосок одной из философских схем, и едва ли может выдержать пробу научной проверки. Никогда не наблюдали мы до сих пор в истории человечества науки без философии и, изучая историю научного мышления, мы видим, что философские концепции и философские идеи входят как необходимый, всепроникающий науку элемент во всё время её существования. Только в абстракции и в воображении, не отвечающем действительности, наука и научное мировоззрение могут довлеть сами по себе, развиваться помимо участия идей и понятий, разлитых в духовной среде, созданной иным путём. Говорить о необходимости исчезновения одной из сторон человеческой личности, о замене философии наукой, или обратно, можно только в ненаучной абстракции"(1988 с.58).
Приоритет в открытии двухслойной функциональной структуры научного знания, - в настоящем называются "эмпирический уровень" и "теоретический уровень", - единодушно отдаётся европейской науке, давшей в итоге новую отрасль знания - науковедение или социология науки. Но это знаменательное событие случилось в Европе много позже опытов Вернадского, а на его родине мода на социологию науки развернулась широко также много позднее смерти учёного. Советские науковеды (В.С.Степин, А.И.Ракитов, В.С.Швырёв, И.В.Кузнецов и другие), переводя, цитируя и дублируя иностранных авторов, и помыслить не могли, что в недрах русской науки затаилась самая совершенная конструктивная модель научного знания. А впрочем специалисты по социологии науки, пребывая в социальном институте, не очень-то нуждались в новациях Вернадского, ибо логика воинствующего материализма увлекла их совсем к другим берегам, где научная истина не значилась в неоспоримом фаворе. Один из таких авторитетов В.С.Швырёв утверждает: "...мы можем квалифицировать теоретическое и эмпирическое исследование как два в равной мере возможных и необходимых способа познавательной деятельности в науке, но не первичность одного перед другим"(1978). У Вернадского отсутствует такой категорический императив и его мысль движется по иному логическому маршруту: любое научное исследование начинается с твёрдо удостоверенного эмпирического факта, данного в опыте, эксперименте или наблюдении, и этим выводится первичность эмпирического уровня познания. Последующее развитие знания приводит к появлению теоретического уровня, который приобретает приоритетное значение и становится не только самостоятельным, но и производит свои собственные эмпирические доказательства, формируя первичность теоретического слоя знания - высшее достижение любой науки. В таком плане сказывается основная особенность методологии Вернадского, имея в виду философскую специализацию его научного мышления: философия присутствует в методологии Вернадского и как метод (философский метод), и как теория (собственно философия - способ мышления).
Догматическая диалектика воинствующего материализма не приемлет такую сложную взимооборачиваемость составных элементов знания. Однако забвение методологии Вернадского обязано отнюдь не только данному обстоятельству, а связано с принципиальными расхождениями в теоретической области, что, в свою очередь, вытекает из кардинальных различий исходных философских моделей. Тот же В.С.Швырёв сообщает: "Теоретическая модель может выступать, таким образом, в разных формах,...однако, главным определяющим признаком её является то, что она представляет собой некоторую чёткую фиксированную связь элементов, предполагает определённую структуру, отражающую внутренние, существенные отношения реальности...Итак, в основе всей мыслительной деятельности по развёртыванию теоретического знания на теоретической стадии науки лежат теоретические модели реальности, теоретические идеализированные объекты, некоторая исходная теоретическая онтология"(1978).Силлогистика Швырёва строится или опирается на некие "теоретические модели", отражающие "существенные отношения реальности", "отношения реальности", а в обобщённом виде - "исходная теоретическая онтология". Последняя ставится ключевым понятием, ибо есть не что иное, как закодированное первенство материи, реальности - генеральная максима воинствующего материализма. Теоретическая сфера в науке Вернадского отнюдь не всегда содержит и не обязательно опирается на "отношения реальности", а в своём высшем достижении - понятии ноосферы адресована будущему, где реальности ещё нет и уж тем более нет "теоретической онтологии", а достоверность которой гарантируется силой мысли, сотворяющей "теоретические модели", но не реальности, а виртуального мира. Тут я только фиксирую данный факт, оставляя на последующее изложение обстоятельное рассмотрение его как противоречия между наукой Вернадского и социальным институтом. Здесь же данный факт необходимо обернуть иным ракурсом, дающим полное представление о созидательном (faber) характере творчества Вернадского.
Вернадского можно назвать самым крупным учёным среди философов, но неправильно называть самым крупным философом среди учёных, ибо философов среди учёных не существует,- философ всегда внутри учёного, и пример Вернадского в этом более, чем знаменателен. Самобытность Вернадского проявилась в создании некоего гибрида между научной мыслью как представителем строго организованного познания и философской мыслью как выразителем отвлечённого и вольного умозрительного творчества и назвал сей конструкт "научным мировоззрением". Так что научное мировоззрение выставляется Вернадским в нетрадиционном виде и имеет себя в качестве философского конденсата в научной среде. Данное обстоятельство лежит в основе методологии Вернадского, высвечивая созидательные тенденции его помыслов и определяя grosso modo (широком плане) неклассический облик его науки. Итак, в лице научного мировоззрения Вернадский создал новый, ранее неведомый, предмет познания, расположенный на стыке трёх отраслей знания - науки, социологии науки и истории науки, и по определению включающий в себя две части - философскую и научную.
Научное мировоззрение, будучи генератором созидательных тенденций в творческом методе Вернадского, само подвергается аналитической рефлексии со стороны этого последнего. И Вернадский ставит познавательные задачи, формулируя их в виде вопросов: "Что такое "научное мировоззрение"? Есть ли это нечто точное, ясное и неизменное, или медленно, или быстро меняющееся в течение долгого, векового развития человеческого сознания? Какие явления и какие процессы научной мысли оно охватывает?"(1988, с.46). Из ретроспективного исторического обзора состояний и достижений научной мысли в человеческой цивилизации, какое Вернадский предпринял в поисках эмпирически достоверной базы в понятии о научном мировоззрении, учёный получил в итоге основополагающее суждение: "Отделение научного мировоззрения и науки от одновременно или ранее происходившей деятельности человека в области религии, философии, общественной жизни или искусства невозможно. Все эти проявления человеческой жизни тесно сплетены между собою, и могут быть разделены только в воображении" и далее в продолжение мысли Вернадский фиксирует, что "...само научное мировоззрение не есть что-нибудь законченное, ясное, готовое; оно достигалось человеком постепенно, долгим и трудным путём. В разные исторические эпохи оно было различно"(1988, с.58, 47). Смысл основополагающего суждения Вернадского означает, что единой и универсальной дефиниции научного мировоззрения не существует, ибо нет единого и универсального стимулятора и возбудителя научного постижения, но в каждом конкретном случае научное мировоззрение выступает предопределяющим фактором, катализирующим прогресс знания, и его действительное осмысление именно в этом качестве является результатом аналитической спецификации для определённой историческоё эпохи в развитии науки. У Вернадского определено: "именем научного мировоззрения мы называем представление о явлениях, доступных научному изучению, которое даётся наукой; под этим именем мы подразумеваем определённое отношение к окружающему нас миру явлений, при котором каждое явление входит в рамки научного изучения и находит объяснение, не противоречащее основным принципам научного искания"(1988, с.51-52).
Данное толкование научного мировоззрения, которое до Вернадского бытовало даже не в форме термина свободного пользования, а как произвольное словосочетание, не было понято и принято социальным институтом. Эмиссары последнего отметили в примечании к лекциям Вернадского по истории науки: "Понятие "научного мировоззрения" В.И.Вернадский употреблял в несколько ином смысле, чем это принято в нашей литературе. Научным мировоззрением он считал совокупность достигнутых естествознанием результатов исследований, имеющих широкое значение, т.е. совокупность раскрытых наукой фундаментальных законов и фактов. Только в таком смысле и следует понимать его утверждение о том, что мировоззрение во все эпохи оставалось научным, хотя от эпохи к эпохе оно существенно менялось"(С.Р.Микулинский и И.И.Мочалов. 1988, с.279-280). Но "достигнутые естествознанием результаты исследований" не включались Вернадским в своё понимание научного мировоззрения, а служили для него не более, чем стартовой позицией, и здесь налицо попытка (очередная!) подвести философские искания великого учёного под генеральную догму воинствующего материализма о верховенстве и первородстве реального (материального) фактора, выхолащивая из рассуждений Вернадского прочувствованную мысль о некоем нематериальном инициативном возбудителе живой научной думы.
Хотя синтетическая логическая структура основополагающего суждения Вернадского, сплавленная из философского и научного компонентов, и дала оригинальное представление о научном воззрении, но своеобразие всей структуры заложено в особенностях именно философского компонента. Ибо тут раскрывается философская специализация Вернадского как мыслителя и отсюда исходят флюиды
неприятия социальным институтом этого последнего, а соответственно, и авторского толкования понятия о научном мировоззрении. Вернадский постигал в процессе исследования философской составляющей научного мировоззрения: "Великие создания философского мышления никогда не теряют своего значения. Рост философской мысли, исходя из положений старых систем и развивая их, в то же время как бы раскрывают в них новые и глубокие стороны, новые проявления бесконечного...Они так же бесконечны, и их понимание так же безгранично, как бесконечно всё, к чему прикасается человеческий дух. И теперь можно вдумываться в эти системы и читать произведения древних философов, находя в них новые черты, находя в них такие отпечатки истины, такие отражения бесконечного бытия, которые нигде, кроме них, не могут быть найдены. Никогда они не могут раствориться целиком и без остатка передаться новым, на их почве народившимся, созданиям человеческого мышления. Они глубоко индивидуальны и вследствие этого непроницаемы до конца; они дают постоянно новые отражения на вновь зародившиеся - хотя бы под их влиянием - запросы. Толпа индивидуальностей не уничтожит и не заменит целиком жизни, проявления и отношения к окружающему отдельной личности; потомство индивидуальностей, на них взросшее, не уничтожит и не заменит вечных и своеобразных черт своих предков"(1988, с.62-63).
Отсюда ясно выводится общая философская специализация Вернадского: уставными опорами мудролюбия Вернадского ставятся категории "безграничного" и "бесконечного", что совокупно раскрывается в понятие "вечного"; человеческая мысль, данная в философской ипостаси, вечна и бессмертна, - такова первая философема в мыслительном кодексе учёного. Прямым следствием этой философемы служит мысль, что правом на вечность и пропуском в бессмертие обладает исключительно индивидуальное сознание и состояние, а коллектив ("толпа индивидуальностей") никогда по этому признаку не может быть идентифицирован с "отдельной личностью", которая единственно создаёт научную мысль. Впрочем, подобные помыслы являются составными элементами уже второй философемы Вернадского, трактующей о верховенстве особенной (единичной) человеческой особи: "В философском творчестве всегда выступает вперёд углубление человека в самого себя, всегда идёт перенос индивидуальных настроений наружу, выражение их в форме мысли. При необычном разнообразии индивидуальностей и бесконечности окружающего мира каждое такое самоуглубление неизбежно даёт известные новые оттенки, развивает и углубляет различным образом разные стороны бесконечного. Во всякой философской системе безусловно отражается настроение души её создателя. Философские системы как бы соответствуют идеализированным типам человеческих индивидуальностей, выраженным в формах мышления"(1988, с.65)
Таким образом, природа философского мышления Вернадского, применяемого им в научном творчестве, бесспорно принадлежит к компетенции русской доктрины культа личности и имеет в её недрах вполне реальные прототипы. Первая философема Вернадского генетически несомненно связана с исторической концепцией Н.А.Бердяева о взаимодействии времени и вечности, а вторая философема идеологически созвучна учению С.Л.Франка о человеческой личности как творце культуры - вершине философской мысли ХХ века. Необходимо при этом иметь в виду, что сочинения Н.А.Бердяева "Смысл истории" и С.Л.Франка "Непостижимое" появились в изгнании и во времена Вернадского не публиковались на его родине, а самому Вернадскому был закрыт выезд за границу Советской России. Так что умозрительные видения и интуитивные галлюцинации Вернадского должно считать не столько усвоенными, сколько самородными интенциями, и обязанными не столько творческим контактам с русскими мыслителями, сколько родовой принадлежностью к русской духовной школе.
В этом отношении очень красноречив эпизод из биографии В.И.Вернадского. В 1902 году для работы над "Очерками по истории современного научного мировоззрения" Вернадский удалился в уединённое место под Копенгагеном и случайно там оказались два выдающихся представителя русской духовной философии - П.И.Новгородцев и князь С.Н.Трубецкой; последний в то время был ректором Московского университета и редактором популярного журнала "Вопросы философии и психологии". Оба с восторгом приняли исследование Вернадского и часть его под названием "О научном мировоззрении" была издана в том же году в журнале Трубецкого. Первый и очень расширенный комментарий на работу Вернадского принадлежит другому видному деятелю русской духовной команды - Л.М.Лопатину, который опубликовал эссе "Научное мировоззрение и философия" (в том же журнале Трубецкого 1903 г. N69-71; 1904 г. N80). Этот житейский эпизод даёт совершенно однозначный ответ на вопрос, который, судя по всему, стал проклятием для социального института и который так и не был им решён - о подлинной философской консистенции мышления В.И.Вернадского
Следовательно, философское образование академик В.И.Вернадский получил в русской духовной школе и он как мыслитель не только исповедовал русскую духовную веру, но и усилил философию культа личности своими постижениями из сферы естествознания. Самолично об этом академик заявил в едва ли не самом оригинальном произведении мирового естествознания "Философские мысли натуралиста", если эту многосложную работу прочитать сообразно авторскому замыслу. На этом фоне кажутся нелепыми и ничтожными рассуждения о "реакционных" и "в корне враждебных науке" философских течениях, с которыми якобы сталкивался Вернадский в "годы формирования своих научных интересов".
Раскрывая онтологическое содержание своих двух философем, тобто давая решение этих философских проблем, Вернадский показал своё видение философского характера натуралиста, без которого невозможна исследовательская миссия натуралиста. Достоинство философского характера натуралиста Вернадский выставляет через провозглашение торжества созидательной установки или критерия faber в каждой научной мысли. Здесь Вернадский сделал три великие открытия, - ни одно из них, однако, не было задокументировано академической аналитикой как добыча живой мысли. ПЕРВОЕ. Исходя из нетривиальной идеи о научной мысли как природном планетарном явлении, Вернадский определяет: "В ней самой есть черты, только природным явлениям свойственные. Прежде всего это видно в том, что ходу научной мысли свойственна определённая скорость движения, что она закономерно меняется во времени, причём наблюдается смена периодов её замирания и периодов её усиления". Здесь Вернадский обнаруживает пульсацию мысли как динамический принцип сочетания противоположностей ("периодов её замирания" и "периодов её усиления"). Хотя понятие "пульсация" как способ сочленения противоположностей корнями уходит в натурфилософию Аристотеля, "пульсация" не была прорефлексирована как явление и имело хождение в качестве термина произвольного толкования. Вернадский углубил понятие пульсации научной мысли, связав чередование интенсивностей научной активности с человеческим фактором, но дальше эмпирической фиксации данного явления учёный не пошёл. Вернадский отметил: "Однако основным является нарождение талантливых людей и поколений. По существу этот факт вызывает возможность взрыва научного творчества; без него ничего не может быть. Если даже такие сосредоточения талантов в немногих поколениях бывали и в промежуточные периоды, но не выливались во взрывы научного творчества из-за неблагоприятных условий, наличность таких пульсаций талантливости в смене поколений всё же должна быть прежде всего для того, чтобы были взрывы творчества. Я не могу здесь останавливаться на сколько-нибудь полном анализе этих явлений. Я хочу только отметить все известные факты. Всюду и всегда в истории всех наук мы видим, как на протяжении одного, двух, трёх поколений одновременно появляются талантливые люди, поднимают на огромную высоту данную область духовной жизни человечества и затем не имеют себе заместителей. Иногда надо долго ждать, чтобы вновь появились равные им умы или равные им таланты; иногда они не появляются"(1988, с.с. 215,217). Незадолго после смерти В.И.Вернадского другой загубленный гений России Н.Е.Мартьянов в трактате "Размышления о пульсациях Земли" вывел пульсации в неорганическом мире как универсальный закон взаимодействия природных систем, и в таком свете пульсации научной мысли по Вернадскому или пульсации духа приобретают самостоятельное принципиальное значение. "Принципиальное" именно потому, что пульсации вещества такого формата составляют сердцевину русской неклассической либеральной науки. (В дополнение к иллюстрациям реальности явлений пульсаций в области научной мысли (периоды ослабления и периоды массового появления талантов) можно сослаться на удивительный факт: за короткий период в начале ХХ века из стен лютеранской гимназии Будапешта вышли: Я. фон Нейман - величайший математик ХХ столетия, "самый быстрый ум века", как его называли; Дьердь Хевеши (Нобелевская премия за 1943 год); Деннис Габор (Нобелевская премия за 1971 год); Юджин Вигнер (Нобелевская премия за 1963 год); Лео Сциллард (премия Эйнштейна за 1959 год); Эдвард Теллер - отец американской бомбы. Дабы усилить загадочность этого факта, следует добавить, что четверо из этих гениев, вышедших в одно время и из одного гнезда, были евреями).
ВТОРОЕ. Вернадский пишет: "Мы постоянно наблюдаем в истории науки, что та или иная мысль, то или иное явление проходят незамеченными более или менее продолжительное время, но затем при новых внешних условиях вдруг раскрывают перед нами неисчерпаемое влияние на научное миросозерцание". В этом есть онтологическое раскрытие первой философемы Вернадского и в своём постижении учёный открывает, что неожиданно много того, что ныне признано обыденным и неоспоримым, на момент своего рождения было отвергнуто и считалось ошибочным или порочным. Вернадский утверждает: "Имена учёных, труды которых были встречены с пренебрежением при их жизни и оценены много позже, иногда долго спустя после их смерти, очень многочисленны", "...в истории науки мы нередко видим многократное открытие одного и того же явления, повторение одних и тех же обобщений. В этих открытиях видны одни и те же черты, иногда они до мелочей повторяют друг друга, а между тем в них не может быть и речи о каких бы то ни было заимствованиях" и ещё: "...мы видим, как постоянно одно и то же открытие, одинаковая мысль вновь зарождаются в разных местах земного шара, в разные эпохи, без какой бы то ни было возможности заимствования"(1988, с.с.76,77,75,76).
Вернадский рассказывает в своём открытии, "...что даже громко высказанная, легко доступная мысль и теперь долгие годы, иногда десятки лет, не оказывает своего влияния или только изредка встречает понимающих и развивающих её дальше сторонников". Жизнь гения - генерального конструктора мысли - именно благодаря своим независимым идеям, как правило, есть жизнь изгоя общества, числящего его в разряде "скомороха", "чудака", а то и просто "безумца" - существа с-ума-сошедшего, а потому не только приниженного и отвергнутого, но часто физически уничтожаемого. Но после смерти гений вдруг приобретает немалую славу, его идеи и мысли, прежде порицаемые, формируют научный и общественный климат, а сама личность гения становится объектом обожания (любопытно, догадывался ли великий учёный, что говорит и о себе?!).
И, наконец, ТРЕТЬЕ, и главное, - действие второй философемы; у Вернадского сказано: "Вся история науки на каждом шагу показывает, что отдельные личности были более правы в своих утверждениях, чем целые корпорации учёных или сотни и тысячи исследователей, придерживавшихся господствующих взглядов. Многие научные истины, входящие в состав современного научного мировоззрения, или их зародыши проповедовались в прежние века отдельными исследователями, которые находились в конфликте с современным им научным мировоззрением...Истина нередко в большем объёме открыта этим научным еретикам, чем ортодоксальным представителям научной мысли. Конечно, не все группы и лица, стоящие в стороне от научного мировоззрения, обладают этим великим прозрением будущего человеческой мысли, а лишь некоторые, немногие. Но настоящие люди с максимальным для данного времени истинным научным мировоззрением всегда находятся среди них, среди групп и лиц, стоящих в стороне, среди научных еретиков, а не среди представителей господствующего научного мировоззрения. Отличить их от заблуждающихся не суждено современникам. Несомненно, и в наше время наиболее истинное, наиболее правильное и глубокое научное мировоззрение кроется среди каких-нибудь одиноких учёных или небольших групп исследователей, мнения которых не обращают нашего внимания или возбуждают наше неудовольствие или отрицание"(1988, с.71-72). И особо, с категоричностью закона, Вернадский утверждает: "На каждом шагу видно влияние отдельных личностей и борьбы с ними. На этом зиждется рост и прогресс научного мышления"(1988, с.73; выделено мною - Г.Г.).
В этой насыщенной сентенции светится, однако, не столько эмпирическое открытие, сколько грамматизированное credo русской духовной доктрины- главенство отдельной человеческой личности, данное в специфических признаках истории научной мысли. Но для понимания философской сути научной деятельности академика В.И.Вернадского необходимо сосредоточиться как раз на эмпирическом уровне его постижений, поскольку именно в этой части с наибольшей ясностью выражает себя несовместимость научного мировоззрения Вернадского с императивным социальным институтом. Наиболее авторитетный из современных адептов последнего В.Ж.Келле полно излагает то основополагание, которое генерирует принципиальные расхождения: "Представление науки в качестве социального института связано с отвлечением от индивидуальных личностных черт научной деятельности" и далее: "Научная творческая деятельность как труд всеобщий несёт на себе личностный отпечаток. Но институциональный подход к этой деятельности выделяет в ней не это личностное начало, а её связь с разделением труда, профессиональность, соответствие нормам данного института"; это последнее и есть главное, "ибо для института важно не само по себе наличие личности, а то, что она способна профессионально осуществить в соответствии с принципами, ценностями и нормами социального института науки"(1988, с.с.108,111).
Итак, система воинствующего материализма жестко регламентирует структуру науки, где творческая деятельность исключает индивидуальную функцию, а творец научных знаний теряет приоритет самозначимого мышления из себя. Потому социальный институт рассматривает в качестве главного и злостного противника именно независимую мысль и её носителя, тобто как раз то, что в научном мировоззрении В.И.Вернадского значится в ранге высшего достоинства. В итоге Вернадский постиг, что в основе научного мировоззрения как генератора научной истины помещается главнейшее отношение личность - коллектив и со-отношения между членами этого отношения двигают ход, но не всегда прогресс, развития научной мысли. Вернадскому удалось опосредовать то, что было ясно лишь отдельным гениальным провидцам в науке. Автор первой русской философской системы А.И.Герцен, как назвал его Н.Е.Мартьянов, "умнейший человек Земли Русской", писал: "Не всегда истина на стороне учёных. История и современные явления показывают нам, что большая часть толчков и преимущественно главные толчки в науках давались людьми, не принадлежащими к сфере специально учёных людей, и что специалисты-учёные всегда почти являлись самыми злейшими врагами, самыми неумолимыми гонителями всякой новой идеи и истины...". Великий итальянский криминалист Чезаре Ломброзо в сочинении с красноречивым титулом "Политическая преступность" отметил:
"... академии защищают нас от гениальных людей и от нововведений в науке и литературе. Нет ни одного открытия, которое они приняли бы и поддержали; всё новое жесточайшим образом преследуется академиями, и всегда с успехом, благодаря тому, что их поддерживают общественное мнение плебеев и правительства, тоже по большинству плебейские"(2003, с.421).
Итак, три великие открытия Вернадского вовсе не непоняты и отнюдь не забыты, а сознательно преданы забвению, тобто попадают под акцию загубления, а сама акция в таком свете видится как политический эксцесс, осуществлённый с помощью и при посредстве социального института.
Философская составляющая мышления Вернадского, таким образом, вовсе не ограничивается тривиальным философствованием или произвольным отвлечением мысли, а строго восприняла в себя особенности философской схемы мышления, базирующейся на вдохновенном (интуитивном) способе, во всём ореоле отличий этой схемы от научого, рационального по природе, причино- следственного выведения. В собственно логических признаках такую двойственность можно грубо обозначить как аподиктическое рассуждение против дискурсивного, и в потенцию своего творческого метода Вернадский включает и религиозный момент, что вызывает наибольшую неприязнь со стороны социального института. Вернадский утверждает: "Рост науки неизбежно вызывает в свою очередь необычайное расширение границ философского и религиозного сознания человеческого духа; религия и философия, восприняв достигнутые научным мировоззрением данные, всё дальше и дальше расширяют глубокие тайники человеческого сознания"(1988, с.62). Однако способ философского мышления Вернадского, имея в виду его определяющую роль в структуре научного мировоззрения учёного, где ему предписаны собственные, отличительные признаки, не может быть целиком уравнён с тем вдохновенным (по типу откровения) способом, какой изначально противопоставлен сугубо научному (рациональному) виду. Философский подход Вернадского обладает самодельными признаками и философское созерцание русского учёного для удобства пользования я условно называю квазиоткровенным.
Итак, творческое горение гениального учёного раскрывается в двойственном плане: эмпирическая часть охватывается традиционным, аподиктическим, рациональным мышлением, а теоретический раздел создаётся посредством квазиоткровенного познания. Двойственность творческого подхода составляет отличительную особенность
всей науки Вернадского, - от методологии до мировоззрения, - и по признаку этого качественного своеобразия наука Вернадского не имеет аналогов не только в советской науке, но естествознании в целом. In corpore (в полном виде) сочинение Вернадского превосходит по этой части даже теорию происхождения видов Ч.Дарвина, числящейся эталоном научной полноты в естествознании. Самобытность дарования Вернадского как академика от Бога и создателя научных ценностей по совокупности своих свойств произвело некое особое, до того не знаемое в научной среде, ноуменальное произведение, составившее в силу своей радикальности нулевой цикл концептуальной специфики неклассической русской либеральной науки или русский адекват нового неклассического миропредставления. В таком контексте, следовательно, теория биосферы Земли - душа всего научного постижения В.И.Вернадского - выступает первым и полным, хотя и незавершённым, образцом русской либеральной науки с неклассической сущностью. Но таковой теория биосферы является лишь в потенции, а в действительности, в объёме действующих реалий, она не может претендовать на роль неклассического радикального свершения человеческого постигающего разума.
В силу всего ранее сказанного не должен удивлять сам собой разумеющийся вывод, что столь широко популяризуемая в советской науке теория биосферы Земли Вернадского, - под таким видом не очень-то глубокомысленный социальный институт преподносит главное научное достояние Вернадского, - не может соответствовать её истинному шедевральному содержанию, а если и имеет какое-либо отношение к авторскому оригиналу, то, при учёте "фигуры умолчания", лишь в искажённом виде: теория биосферы Вернадского, а соответственно, и весь научный монолит Вернадского, подана в системе воинствующего материализма в тенденциозном, идеологически деформированном, облике. Данное обстоятельство делает неотложной необходимость рассмотрение теории биосферы Земли В.И.Вернадского в принципиально новом, а точнее, сообразно авторскому намерению, освещении как первой науки неклассического цикла.
2. ТЕОРИЯ БИОСФЕРЫ ЗЕМЛИ В.И.ВЕРНАДСКОГО. "Биосферой" великий геолог Эдвард Зюсс назвал область обитания живого вещества планеты и с тех пор биосфера существовала в качестве рядового структурного элемента концентрически-оболочечного строения земного шара наряду с земной корой, мантией и земным ядром, отличаясь лишь крайним периферийным положением по отношению к центру Земли, который служит началом системы координат в классической геологии. Хотя сентенция о биосфере по признаку происхождения вышла из чрева геологии, но под воздействием проникающей способности своего подхода Вернадский безмерно расширил познаватеельные рамки биосферы далеко за пределы геологической науки, включив в её сферу биологию и астрономию, сделав теорию биосферы опорным стержнем неклассического естествознания. В советской науке на это обстоятельство обратил внимание только академик Б.С.Соколов, который писал: "Величайшая заслуга Вернадского в том, что он, используя, по существу, весьма образную метафору, вложил в понятие "биосфера" совершенно новый смысл. Его учение о биосфере - несомненно, одно из крупнейших обобщений естествознания XX в. Ни Ж.Б. Ламарк, ни Э.Зюсс, ни Й. Вальтер - никто из естествоиспытателей XIX в., рассуждавших о "сфере жизни", даже в отдалённой мере не мог предвидеть фундаментального значения развившегося позднее понятия биосферы для жизни современного человечества. Оно неизмеримо шире таких расплывчатых, хотя и модных понятий, как" окружающая среда", "географическая оболочка" и .т.п.... Только введя понятия о "былых биосферах", "геологической вечности биосферы" и одновременно о "пределах биосферы" как пространственно-временном поле существования самой жизни, Вернадский создал новое учение о биосфере - величайший из синтезов современной науки, открыл новые пути её всё более глубокого познания. Одновременно это учение - и современная философия естествознания, и руководство к действию, т.е. к поведению человека в геобиосферной системе, достигшей за многие миллионы лет определенного равновесия, устойчивости и надёжности."(1988, с.с.7,10).
Только в силу традиции творение Вернадского о биосфере называется "теорией", ибо оно не систематизировано и не консолидировано в самостоятельное образование, каким приличиствует быть научной теории, и весь огромный пакет знаний, добытый Вернадским, - от истории науки до радиоактивного распада и каолинового ядра, - включается в объём познания биосферы. Даже открытие новой науки геохимии в исканиях Вернадского стало средством изучения биосферы, хотя со временем геохимия превратилась в маститую и авторитетную самостоятельную дисциплину. В силу этих причин произведение Вернадского кажется правильным если не называть, то помышлять о нём как философии биосферы, о чём академик Б.С.Соколов, единственный в советской науке, известил во всеуслышание, но так и остался неуслышанным.
Стартовую позицию в познании Вернадского слагают две axioma - самоочевидные положения, не требующие доказательства:1.Биосфера включает в себя не только живое, но и неживое (косное) вещество: "Биосфера не есть только так называемая область жизни. Это резко сказывается в её веществе. Вещество её состоит из семи глубоко разнородных частей, геологически не случайных"(1989, с.235) и 2. между живым и косным веществом наличествует неразрывная и постоянная связь: "Биолог должен считаться с тем, что на нашей планете в биосфере существует не жизнь, от окружения независимая, а живое вещество, т.е. совокупность живых организмов, теснейшим образом связанная с окружающей её средой биосферой - мощным геологическим фактором, от биосферы неотделимым" и резюме: "...неразрывность живого организма с окружающей средой не может сейчас возбуждать сомнений у современного натуралиста"(1987, с.с.269,180). Эти axioma Вернадский опосредовал в структурную формулу биосферы: живое вещество - биокосное вещество - косное вещество. Единодушно отмечают как наибольшую научную заслугу Вернадского, что в своей триаде Вернадский дал далеко не только лаконичную запись и кодовое выражение сущности биосферы, не только метод изучения биосферы, но и познавательный результат научных упражнений на этом поле. Действительно таково зримое формальное значение Вернадского и для обычного научного деятеля оно слагает немалую заслугу. Но дело в том, что Вернадский изначально не является обычным деятелем и для его необычного дарования обычные заслуги есть только внешняя формула или отправной пункт для персонального постижения, несоразмерного с общепринятым традиционным форматом. Именно этим и знаменательна триада Вернадского и именно это великий учёный не успел (или ему не дали) изложить в систематизированном виде с присущей ему обстоятельностью, а потому подлинное авторское содержание триады Вернадского суть terra incognita (таинственная земля). И, как следствие этого, зримые основы неклассической русской либеральной науки также относятся к разряду incognita.
К счастью, помимо отдельных фрагментов и обрывков мыслей, разбросанных по разным сочинениям, Вернадский оставил после себя цельное научное мировоззрение и действенный творческий метод, снабжённые философским оружием вполне определённого, - а именно, русского, - калибра. Это обстоятельство позволяет с большой долей вероятности воспроизвести то, что в силу тех или иных причин не озвучил великий учёный. В отношении триады Вернадского эта операция осмысления невозможна без знания общих особенностей науки, пришедшей на смену ньютоновскому классическому познанию. Кардинальный переворот при данной смене произошёл на базе того, что ньютоновский мир детерминированных зависимостей, обусловленных аристотелевскими причинно - следственными связями, был замещён миром случайных (стохастических) связей, регламентируемых теорией вероятностей Больцмана - Эйнштейна. Реальные противоположности, бывшие ранее жесткими детерминантами с почти фаталической тенденцией (аристотелевская максима необходимости), превратились в равноправные самостоятельные субстанции, вступающие в соотношения с собой, - так, к примеру, в квантовой физике определяющей является связка частица-волна, аналогично в дарвиновской биологии - связка организм-среда, а в логике - тезис-антитезис. Общим для всех связок подобного типа служит двучленная структура, объединяющая противоположности разного знака и не нуждающаяся в каких-либо переходных или промежуточных образованиях, поскольку теория вероятности оперирует с конечными величинами, способными создать матричные модели.
В совокупности это вылилось в наиболее важное достижение посленьютоновской науки - в системный подход. Что означает: в противоположность аристотелевско-ньютоновской методологии изучению подвергается не отдельное тело или явление, а системная совокупность себетождественных величин, структурно-функциональная иерархия и соподчинённость познавательных уровней. С наибольшей наглядностью это положение нашло отражение в геологических науках, где выстроен сложный многоэтажный комплекс соподчинённых объектов познания: система атомов (геохимические элементы) - система геохимических элементов (минералы) - система минералов (горные породы) - система горных пород (генетические типы) - система генетических типов (геоформации) - система геоформаций (континент) - система континентов (планета). Уровни биологической организации укладываются в ряд (по А.В.Яблокову и А.Г.Юсуфову, 1976): гены - особи - популяции - биосфера, а у К.М.Завадского (1968) дана несколько утяжелённая схема соподчинённых связей организмов: организм - популяция - биоценоз - биосфера. Таким образом, иерархическая пирамида уровней познания есть незыблемый бастион новой науки, освободившей человечество от ограниченного ньютоновского мировидения, а совершенной конструкцией такой пирамиды служит знаменитая Периодическая таблица Д.И.Менделеева.. Такова величественная поступь новой науки, выступавшей на смену классическому ньютоновскому образу со стороны европейской физической науки, но в русском естествознании В.И.Вернадский проповедует совсем иные порядки.
Триада Вернадского, будь она замечена, внесла бы немалый переполох в научный bean mond ( высший свет): с одной стороны, сделав систему трёхчленной за счёт некоего промежуточного, принадлежащего обеим крайностям, элемента, Вернадский расширяет поле предикации системного подхода и становится родоначальником системного анализа в русской науке. А, с другой стороны, центр тяжести этой структуры Вернадский помещает в "третий элемент" и тем ставит под сомнение прочность физической системной концепции, исключающей влияние транзитивных (переходных) образований. Вернадский излагает: "Биокосные естественные тела характерны для биосферы. Это закономерные структуры, состоящие из косных и живых тел одновременно (напр. почвы), причём все их физико- химические свойства требуют - иногда чрезвычайно больших поправок, если при их исследовании не учтено проявления находящегося в них живого вещества"(1939, с.11).
Через биокосные вещества в природе Вернадский выходит на едва ли не наибольшую мистерию своего учения: определение роли живого вещества в истории планеты и установление закономерности распространения живого вещества на земной поверхности. А итог формулируется на правах закона: "По существу живое вещество охватывает своим влиянием всю химию земной коры и направляет в ней, почти для всех элементов, их геохимическую историю"(1983, с.208). Но поскольку особенности живого вещества не подлежат компетенции физического цикла наук, то и физическая системная идеология не подходит для биосферы в принципе, хотя отдельные совпадения имеют место, а Вернадский удостоверяет для биосферы особый системный подход, специфика которого зиждется не столько на трёхчленной конструкции объекта познания, сколько на том, что она сцентрирована на промежуточном элементе или, как говорят в философии, третьей реальности. Вернадский невольно и негласно показал, что проблема третьей реальности есть ключевая проблема неклассической русской науки и, как проблема, зародилась в недрах русского духопостижения.
Впервые срединный элемент или третья реальность был возведён в ранг научной константы И.М.Сеченовым, давшего мысль, как физиологическое явление, в необычном на то время виде: подлежащее - связка - сказуемое. Великий физиолог отмечал: "Подлежащим и сказуемым могут быть два предмета, или предмет и его качество, или, наконец, два качества, а связка всегда выражает отношение между сопоставляемыми друг с другом предметами (т.е. подлежащим и сказуемым)...Мысли, как членораздельной группе, соответствует членораздельное чувственное впечатление, в котором представлены не только эквиваленты подлежащего и сказуемого, но и эквивалент связки"(1947, с.с.344,379). Требуется, таким образом, понимать, что зачатки системного подхода, который предназначается для неклассической русской науки, таятся в лоне сеченовской психо-физиологической системы. Итак, структурно-функциональное сходство между триадой Сеченова и триадой Вернадского есть не что иное, как сходство в строении духовной сферы, по Сеченову, и природной сферы, по Вернадскому, тобто обладает неким универсальным значением и претендует на концептуальную тотальность в качестве русской триады, или триады Сеченова-Вернадского, или эмбриона системого подхода в русской либеральной науке. Но это не всё, и даже не главное.
Будучи универсальным уложением, русская триада не может не иметь своего философского выражения, но философемой она будет только через срединный член, ибо крайние полюса давно осмыслены в своей конечности (начиная с античной натурфилософии и кончая европейским экзистенциализмом). В русской духовной философии создано учение о третьей реальности, которое, невзирая на свою незавершённость, относится к числу наиболее ярких достижений русского духовного лагеря, и выражено оно самыми выдающимися представителями русской школы в их наиболее значительных сочинениях: это - С.Л.Франк с учением о "Непостижимом" - вершине философской мысли ХХ века, и отец С.Н.Булгаков с учением о Софии - изящнейшем творении русского умозрения. Франк, философски оприходуя идею о наличии в реальном бытие явлений, непостижимых для рационального познания, указывает: "В этом смысле непостижимое, очевидно, не есть "и-то-и-другое", ни "либо-либо"; оно не есть ни то, ни другое;...непостижимое основано на третьем начале - именно на начале "ни-то-ни-другое". Оно есть бытие безусловно отрешённое, - ...абсолютное единство, которое хотя и обосновывает, как бы порождает из себя многообразие всего, но само именно в качестве чистого единства возвышается над всяким многообразием". Эту философскую премудрость Франк опосредует в принцип антиномического монодуализма, которым удостоверяется право на особое бытие, связанное с третьей реальностью: "Одна вещь не есть иная, но в то же время она - иная. Следовательно, реальность всегда троична или триедина: но третье - самый высокий уровень, синтез - абсолютно трансрационально, невыразимо никаким понятием или суждением и является, так сказать, самим воплощением непостижимого" и умозаключает: "...этот антиномический монодуализм принимает для нас характер триадизма, троичности реальности. В этом и заключается самое глубокое и общее основание, почему человеческая мысль постоянно, в самых разнообразных философских и религиозных своих выражениях приходит к идее троичности как выражению последней тайны бытия"(1990, с.с.295,316).
Понятие о Софии (Божественной Софии) всецело принадлежит русскому духословию и составляет одно из концептуальных и диагностических отличий русского духовного постижения от аналогичного западного духопроницания. Автором этого понятия был Вл. Соловьёв, который в своих отвлечённых видениях понимал под Софией средство доставки истины в познающую душу и у него София определяла динамическую связь Бога с душой. София приобрела популярность в русском философском духотворчестве как предмет самого абстрактного и наиболее отвлечённого помышления, - таковы диатрибы отца П.Флоренского и А.Ф.Лосева. Глубокомыслие отца Сергия Булгакова впервые придало определённость Софии именно в качестве динамической связки: "Но поставляя рядом с Собою мир вне-Божественный, Божество тем самым полагает между Собою и миром некую грань, и эта грань, которая по самому понятию своему находится между Богом и миром, Творцом и тварью, сама не есть ни то, ни другое, а нечто совершенно особое, одновременно соединяющее и разъединяющее то и другое...Занимая место между Богом и миром, София пребывает и между бытием и сверхбытием, не будучи ни тем, ни другим или же являясь обоими зараз"(1994, с.с.186,188). В такой парадоксальности празднует свой триумф острая мысль отца Сергия: София есть третья реальность, пришедшая из нереальности.
Отец Сергий, по сути, превратил идею Софии в идеологию Софии и сделал русскую триаду конструктивным фрагментом русской духовной доктрины, показав учение о структуре человеческой мысли И.М.Сеченова принадлежностью последней. Отец Сергий известил: "Связка придаёт значимость сказуемому, осуществляет его значение как раскрытия природы подлежащего, из идеального переводит в реальное. Как Я не содержит в себе никакой мысли, но есть лишь подлежащее, субъект, так же связка, не содержащая ничего кроме отношения между подлежащим и сказуемым, свидетельствует о реальности сказуемого в подлежащем, устанавливает бытие подлежащего в сказуемом. Связка выражает собой онтологический момент, свидетельствуя о бытии, делая сказуемое причастным бытию подлежащего. Она есть само это бытие в самой его общей и всеобъемлющей форме. Она есть природа субстанции, взятой не в её частной, особенной, но всеобщей и всеобъемлющей форме"(1993,т.1, с.367-368). (Справедливости ради следует заметить, что первоавторство представления о третьей реальности принадлежит не русскому духопостижению, а удивительному польскому математику И.М.Гоэнэ-Вронскому, который с 1803 года стал говорить об особом "Законе Творения", где солирующую
роль исполнял срединный элемент или, как он его называл, "элемент нейтральный". Знаменательным здесь является факт того, что западная философия полностью проигнорировала новаторство Вронского, и только представитель русской духовной школы игумен Геннадий в своей блестящей диссертации (1956 г.) восстановил историческую справедливость и показал философское значение "Закона Творения" и особенно "элемента нейтрального" Вронского).
Итак, натуралист Вернадский, введя в естествознание представление о третьей реальности (акт Софии, антиномический монодуализм, элемент нейтральный), имел за спиной мощные и убедительные философские основания, почерпнутые им в библиотеке русской духовной школы. Биокосный компонент, который в триаде Вернадского исполняет роль связки, учёный теоретизировал в форме процесса связывания, придав ему статус организатора биосферы. Момент организованности обычно упускается при современной интерпретации теории биосферы, а между тем в этом пункте свёрнуто самое радикальное постижение Вернадского: живое вещество как демиург биосферы. Элемент организованности биосферы создаёт геологическим процессам, проходящим в земной коре, и биосфере в том числе, как её верхней части, и являющимся по своей природе стихийными, а точнее, управляемыми своими естественными законами, совершенно незнаемый до того целеположенный характер, отличный от фатальной эволюционной цели. Придав живому веществу роль организатора биосферы, Вернадский вывел во главу угла нематериальную субстанцию и тем самым окончательно оформил начала философии биосферы.
У Вернадского сказано: "Я буду употреблять для выражения существующего единства биогеохимических процессов жизни с атомной картиной мира слово организованность. Под этим понятием, не предрешая формы и характера организованности, а тем более их происхождения, я буду понимать существование в пространстве соотношения, научно точно количественно и качественно определяемого, между организмами и той средой, в которой они живут. Организованность обозначает, что эта среда - биосфера - не случайна, имеет определённое строение, сопряжённое с явлениями жизни". И ещё, с большей определённостью и убеждённостью великий учёный заявляет: "Земная кора и биосфера, составляющая её верхнюю часть, не есть случайное явление в нашей планете - это проявление закономерной структуры, согласованной в своих частях, и часть этой планетной организованности составляет охваченное жизнью вещество - совокупность всех организмов, т.е. живое вещество. В этой организованности функции живого вещества строго определённые"(1992, с.с.213,106).
Отец Сергий называл Софию "организующей силой" и именно в этом качестве третья реальность проявилась в теории биосферы Вернадского, которую возможно назвать, в русских духовных терминах, софийным, а правильнее, историкософийным образованием. В таком разрезе выступает аналитически неосвоенная грань в многограннике учения о биосфере академика В.И.Вернадского. Биосфера есть среда жизни и для Вернадского данное определение имеет силу научного термина, а не вольного риторического изъявления, и его внутренний смысл раскрывается в признаках Софии - основного динамического уложения движения духа в концепции русской школы. София возникает "ниоткуда" - таково содержательное свойство этого духовного параметра, а для конечных естественных систем, типа биосферной триады Вернадского, это означает, что София возникает внутри системы и, будучи системоформирующим признаком, София сплавляет полярные противоположности в сопряжение исключительно в зависимости от внутреннего конкретного состояния, структуры и вещества данных контрагентов.
Следовательно, внешние эволюционные силы или эволюционные факторы не имеют определяющего значения для софийной динамики биосферы, а другими словами, эволюция не является фактором изменения,- эволюция суть регистрационная величина развития. Если вглядеться поглубже в смысл постоянно употребляемого Вернадским термина "эволюция", то станет ясно, что учёный имеет в виду не универсальный внешний генератор, как требуют каноны спенсоровского представления об эволюции, а факт любых изменений, и "эволюция" и "изменение" у него синонимируются, или замещают друг друга. Отсюда вытекает, что сами факторы эволюции также подвержены изменению, и, следовательно, требуется признать изменение изменения (в биологии академик И.И.Шмальгаузен оперирует суждением об "эволюции факторов эволюции" или проще - эволюции эволюции). Итак, жизнь как эволюция эволюции в биосфере - таков софийный смысл биосферной логии Вернадского.
Если структурная триада Вернадского, невзирая ни на что, приобрела в науке благоприятную аудиторию, то дальнейшая её разработка, приведшая через биокосный срединный компонент к знанию организованности биосферы, судя по всему, не достигла полного понимания. Это не может и не должно удивлять, - пока позитивная наука не пришла к осознанию третьей реальности, как важнейшей динамической константы мира, новация великого натуралиста остаётся вне онтологической определённости. Но другое дело в области русского духовного познания, где представление о третьей реальности, предвосхитив естественное знание, приобрело облик Софии, и дерзновение отца Сергия выходит на отвагу академика Вернадского, усматривая в его биокосном элементе своё оправдание, доказательство и достоверность. А в качестве геологического (онтологического) примера биокосного образования Вернадский указал на почву.
Эмпирической геологии известно немало других, помимо почвы, производных биокосного генезиса: каустобиолиты, органогенные и рифогенные породы, водоносные горизонты, коры выветривания. Даже более того. Классическая геология, не отдавая, правда, отчёт в этом, знает и процесс формирования биокосных горных пород - это седиментогенез, который знается только в целом как процедура образования осадочных пород. Последнее, взятое в определениях Вернадского, есть не что иное, как неразделимое генетическое единство осадочного (косного) и живого вещества, и в настоящее время нет серьёзных исследователей, которые отрицали бы мысль Вернадского о непрекращающемся воздействии импульсов живой жизни на ход осадочного процесса, даже в случае таких специфических пород, как эвапориты. И тем не менее в осадочной геологии, познающей осадочную оболочку Земли (в ходу ещё термин "стратисфера") в её разительном отличии от подстилающих оболочек земной коры - гранитной и базальтовой, - нет признания определяющей роли живого вещества в осадочном слое планеты.
А.Б.Ронов и А.А.Ярошевский, ведущие специалисты по этой части в советской науке, исключают полностью последнее и считают источником осадочного вещества породы подстилающих оболочек коры, и пишут: "Существенной особенностью осадочных пород является отчётливо выраженное отличие их состава...от среднего состава пород "гранитной" оболочки..., являющихся одним из главных источников вещества осадков (по крайней мере последних 1.6 млрд.лет истории Земли). Оно проявляется прежде всего в резко повышенном содержании в стратисфере и непосредственно с нею связанной гидросфере воды, углекислоты, органического углерода, а также серы, хлора, фтора, бора и других избыточных летучих, что рассматривается всеми геохимиками как указание на выделение летучих непосредственно из мантии при её дегазации...Другой важной особенностью состава осадочных пород является высокое содержание в них кальция, что до сих пор остаётся самой загадочной чертой геохимии поверхностных оболочек. Весьма характерно также сдвинутое в пользу калия отношение натрия и калия, не компенсируемое избытком натрия в океане, что приводит к некоторому дефициту натрия в стратисфере и гидросфере вместе взятых относительно "гранитной" оболочки. Эта особенность является также проблемой, требующей специального исследования"(1978, с.395-396). Привлечение фактора живой жизни если не решило бы эти загадки, то, во всяком случае, сняло бы напряжённость проблемы, но, как будет показано в дальнейшем, казённая геология не в состоянии сделать подобное допущение. Итак, согласно логике рассуждений Вернадского, осадочная оболочка представляет собой третью реальность общепланетарного значения и , что особо важно, обладает собственными отличительными признаками не только в отношении к другим оболочкам земной коры, но и в космическом масштабе, тобто слагает индивидуальное свойство Земли как планеты в составе Солнечной системы и космических аналогов этого земного качества во Вселенной не наблюдается.
Хотя почва как геологическое образование пространственно и структурно входит в состав геологического разреза осадочной оболочки, но познавательное отношение к почвам в академической геологии совершенно непонятное: в четвертичной геологии (раздел геологии, изучающий почвы) исследуются почвы древнего возраста, какие погружены на глубины внутри осадочной толщи, - так называемые погребённые или ископаемые почвы, - и при познании ископаемых почв исключается такой параметр, как плодородие. Тогда как плодородие поставлено в основополагание почвы, располагающейся непосредственно на дневной поверхности и служащее объектом сельскохозяйственного труда. Великий почвовед В.В.Докучаев выделяет два типа почв - "геологическую почву" и "агрономическую почву". Плодородие образует уникальное свойство почвы, какого нет в других естественных телах и именно плодородие определяет собой основную качественную характеристику почвы как третьей реальности. Нет смысла искать какие-либо зависимости между Софией и плодородием почвы, - это одно и то же, данное с одинаковой определённостью, но в разных знаках: София есть метафора плодородия, а плодородие есть аллегория Софии. В качестве третьей реальности почва сказалась наиболее выразительным образом в материально-экономической сфере, где плодородие (софийность) почвы превратило её в самодостаточное экономическое тело - землю, которое, в свою очередь, обуславливает принципиальное различие между земледельческим трудом и индустриальным производством и полагается в основе извечного конфликта земельной ренты и промышленного капитала.
Должно быть понятно, что Вернадский имел в виду отнюдь не "геологическую", а исключительно "агрономическую" почву, и именно в том постигающем ракурсе, в каком она была опознана в логии его учителя В.В.Докучаева. Почвоведение Докучаева (а также его сподвижников, наиболее выдающиеся из которых - П.А.Костычев и К.Д.Глинка) есть не просто неординарное сочинение блистательного учёного, а суть вершина специфически русского научного направления, называемого русским дарвинизмом в его принципиальном отличии от номинально аналогичного европейского дарвинизма (о чём будет детально доложено в последующих разделах). Но, по всей видимости, Вернадский ввёл в теорию биосферы почвенные идеи своего учителя не только по этой причине, а в связи с тем, что во чреве докучаевского гнозиса впервые зашевелился зародыш русской либеральной науки.
Вернадский воспринял в полном объёме представления Докучаева о почве как особом естественном предмете и идеология третьей реальности у Вернадского зиждется на суждениях Докучаева, "...что почва есть такое же самостоятельное естественноисторическое тело, как любое растение, любое животное, как любой минерал, - что это естественноисторическое тело должно изучаться прежде всего как такое, не преследуя каких-либо утилитарных, прикладных целей; что оно есть результат, функция, совокупной взаимной деятельности следующих агентов-почвообразователей: климата данной местности, её растительных и животных организмов, рельефа и возраста страны или абсолютной её высоты, наконец, подпочвы (т.е. грунтовых материнских горных пород). Все эти агенты-почвообразователи, в сущности, совершенно равнозначащие величины и принимают равноправное участие в образовании нормальной почвы - почвы, находящейся in situ"(1949, с.496; in situ - на месте, имеется в виду агрономическая почва). Это завещание учителя Вернадский аннотировал следующим образом: "Он называл почвой сложное тело, которое является результатом взаимодействия между климатом, подстилающей горной породой, организованным миром, в ней и на ней живущим, рельефом местности. Он указывал, что своеобразное тело, которое при этом получается, ни в каком случае не может быть рассматриваемо как механически- рыхлая, изменённая верхняя часть подстилающей почву горной породы"(1992, с.335).
Вернадский акцентировал внимание на новаторских моментах докучаевского почвоведения: наличия почвенных зон, которые по своей природе принадлежат естественной истории, и особенно на утверждении Докучаева, "...что в мире царствует, к счастью, не один закон великого Дарвина, закон любви, содружества, самопомощи, особенно ярко проявляющийся в существовании наших зон, как почвенных, так и естественноисторических"(1949, с.499-500). Отрицание закона борьбы за существование, который не совсем обоснованно приписывается теории естественного отбора Ч.Дарвина, есть не просто оппозиция определённому научному положению или закону. Борьба за существование определена концептуальной стратегией биологии как науки, названной "дарвиновской", и её непризнание как бы выводит оппозицию за пределы поля предикации биологической, дарвиновской, концептуры. Для социального же института в биологии борьба за существование значит больше, чем научное познавательное направление, и этот закон в системе воинствующего материализма имеет силу мировоззренческого постулата, ибо здесь гнездятся научные корни насилия, породившие в итоге диктатуру пролетариата. Свою императивную претензию социальный институт сформулировал словами Я.М.Галла: "Исключение борьбы за существование из числа факторов эволюции по существу подрывает всю теорию естественного отбора как биологической концепции, так как лишает селективный процесс пускового механизма, оставляя без объяснения направление и темп отбора"(1976, с.129-130). По этой причине учение Докучаева, а вкупе с ним и деятельность замечательного труженика русской науки К.Д.Глинки, в своё время было объявлено социальным институтом "лженаукой", наряду с теорией относительности и кибернетикой.
Звучание фактора взаимной помощи как антитезиса закону борьбы за существование есть чисто русский мотив, ибо научный закон взаимопомощи был рождён в русской духовной среде (об этом подробнее сообщается в разделе об академике Н.И.Вавилове). Однако в сочинении Докучаева нет призывов к замене второго первым, хотя тенденция высказана вполне внятно, и одно только это ставит русское почвоведение, оформившееся под ноуменальным протекторатом В.В.Докучаева, в положение идейного несоответствия с научным официозом, и прежде всего с дарвиновской биологией, - так прозвучали первые звуки эмбриона русской либеральной науки. У Вернадского также отсутствует живая работа непосредственно в русле закона взаимопомощи, но, как будет показано в последующем изложении, тенденция Докучаева была переведена Вернадским в потенцию, к тому Вернадский в силу известных обстоятельств вынуждался действовать в определённой мере конспиративно, намёками, оставляя многое между строк. И если говорить о научной преемственности науки Вернадского, то она всецело исходит из почвоведения Докучаева и принадлежит, в первую голову, русской тенденции в его учении, которую Вернадский доводит до состояния способности, могущей проявиться при известных условиях.
В формировании научного гнозиса Вернадского о биосфере Земли можно выделить три научные силы, задействованные в творческом методе учёного, опирающегося на эмпирическую биосферную триаду: геологию (косное вещество), биологию (живое вещество) и идеологию третьей реальности (науку Вернадского, выходящую из русского почвоведения Докучаева-Костычева-Глинки). Соответственно чему кажется продуктивным представить рефлексию теории биосферы Вернадского в двух аспектах - геологическом и биологическом.
А. ГЕОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. Никто не отличается почтением и уважением к достижениям своей науки больше, чем пионеры-новаторы и смелые реформаторы. Создавая теорию биосферы на базе геологических знаний, Вернадский чутко ощущал основную парадигму геологического познания, элементы которой в части, касающейся взаимоотношения живого и косного вещества, состоят из двух частей: 1. подчинения геологических процессов законам точных наук (физики, химии, механики) и 2. ведущей роли в геологическом взаимодействии внешнего источника. Понимая геологию как науку развитого эмпиризма, Вернадский прозорливо определяет эпицентр, вокруг которого концентрируются все эмпирические знания в геологии. Учёный отмечал: "В первом приближении можно основываться на учении о термодинамических равновесиях - гениальном создании американского математика и мыслителя В.Гиббса. В.Гиббс в термодинамических равновесиях принимает за параметры температуру и давление"(1983, с.69). Температура и давление, как субстанции физического бытия, подчинённого физическим законам, в форме так называемых РТ-условий или РТ-параметров исполняют в геологической теории роль генератора и внешнего возбудителя движения практически во всех видах геологического процесса, выступая геологическим аналогом ньютонова "первотолчка" в естественной эволюции земного вещества.. (Ниспровержение физического гегемонизма в геологии служит основополагающей идеей в трактате о пульсациях Земли другого загубленного гения России - Н.Е.Мартьянова, о чём будет подробно изложено в соответствующем разделе данного цикла).
Во всех разделах геологической науки лишь та гипотеза заслуживает право на внимание, которая подводит данное геологическое явление под конкретные РТ-показатели, дающие определённые динамические физико-химические равновесия - высший результат теоретической мысли в академической геологии. Другими словами, чем более собственно геологический феномен получает физико-математический вид, тем более достоверным считается геологическое познание (в геологическом обиходе имеет широкое хождение такая уродливая разновидность, как математическая геология). Нарушение сложившегося равновесия и последующее стремление к новому равновесию - такова в обобщённом виде схема геологического взаимодействия. Этим современная геология демонстрирует свою верность классическому идеалу науки, проповедуя освящённый столетиями и именами эмпирический способ познания, хотя современный багаж эмпирических знаний уже давно находится в конфликте с официозными теоретическими установками, в том числе по части РТ-условий.
В концентрированном виде РТ-значения составили в геологическом цикле наук так называемый гидростатический принцип, согласно которого принята и рассчитана концентрически-слоистая модель планеты. Суть этого принципа состоит в прогрессирующем и повсеместном усилении температуры и наростания давления земных недр с глубиной по направлению к центру планеты, - как иронически заметил Н.Е.Мартьянов, "...километры глубины и атмосферы давления рассматриваются как эквиваленты, не подлежащие сомнению"(1968, с.18).Конструктивными сегментами и закономерными блоками такого упорядоченного устройства земного шара выступают геосферы и земные оболочки и Вернадский утверждает: "И геосферы и земные оболочки можно рассматривать как области разнообразных динамических физико-химических равновесий, стремящихся достигнуть устойчивого состояния, непрерывно нарушаемого вхождением в них чуждых данному динамическому равновесию проявлений энергии. Возможность отождествления геосфер и земных оболочек с явлениями физико-химических равновесий, характеризуемых определёнными параметрами, с которыми связываются все наблюдаемые в них явления, позволяет опираться в геохимии на теоретические построения физической химии"(1983, с.69).
В академической геологии биосфера может быть понята только по сути её эмпирической природы и априорно воспринимается как рядовая и конструктивная единица общей геосферно-оболочечной структуры планеты, отличаясь лишь своим периферийным положением на границе с газообразной атмосферой, а наличие в ней жизни рассматривается как акциденциальное, но никак не субстанциальное, свойство данного образования. При этом данная декларация сплошь и рядом расцвечивается научным орнаментом, взятым из арсенала теории биосферы Вернадского. Однако сходство здесь чисто формальное и по видимости номинальное, а содержательное представление о сущности биосферы к Вернадского и в классической геологии кардинально различны: в официальной геологии весь облик биосферы, - границы, внутренняя динамика, история в составе земной коры, - определяется не внутренними факторами, как у Вернадского, а детерминируется внешними РТ-условиями. Поэтому суждения о статусе живого вещества в биосфере, - генеральной динамической инстанции у Вернадского, - здесь не просто антиподальны, но даже антагонистичны.
Один из авторитетов эмпирической геологии - А.И.Перельман (кстати, во всеуслышание объявивший себя учеником Вернадского) удостоверяет, что "В ходе длительной эволюции (более 2 млрд. лет) живые организмы приспособились к различным условиям внешней среды и чутко реагируют на все её изменения" и "Поэтому живое вещество можно рассматривать как своеобразный "довесок" к атмосфере"(1968, с.44,24). Такой постулат действует в осадочной геологии, а в другом разделе геологии, в петрологии, он приобретает иную форму и выражен В.В.Кесаревым: "Биосфера, как и другие сферы, возникла на общих основаниях формирования земной коры за счёт глубинных продуктов органического синтеза" и ещё: "Газовая оболочка Земли - земная атмосфера - могла сформироваться за счёт поступления на поверхность глубинных газов и паров"(1976, с.с.55,51; выделено мною - Г.Г.). Из области магматической геологии это доктринальное мнение донёс В.М.Синицын: "В целом живое вещество в ландшафтной сфере выполняет роль своеобразного фермента, активизирующего геохимические продукты и убыстряющего движение вещества в круговороте"(1972, с.65). А Вернадский озвучивает нечто принципиально иное: "Жизнь создаёт не только газы, но всю земную атмосферу, так как все главные газы её в своей господствующей массе биогенны - и кислород, и азот, и углекислота"(1983, с.255). Следовательно, оппоненция взглядам Вернадского носит характер общетеоретического воззрения, а отнюдь не частных мнений в геологии, и оно гносеологически откровенно не соответствует концептуальной ёмкости творения Вернадского. Отсюда следует вывод, очевидный в такой мере, в какой парадоксален: биосферное учение Вернадского, зародившись в недрах геологической среды, оказалось непостижимым для академической геологии и даже эмпирическая сердцевина науки Вернадского - триада Вернадского - не воспринято эмпирической геологией в авторском смысле.
Если важнейшие положения теории биосферы Вернадского не имеют корректного выхода в классическую геологию, то для освоения чисто геологических фактов, то бишь реальных явлений геологической эмпирии, в биосферном учении Вернадский создал особый методологический аппарат. Этот последний состоит из иерархически соподчинённых структурных единиц эмпирического знания: эмпирические обобщения (аналитические суждения); эмпирические принципы (выводы из аналитических суждений, у Вернадского - это знаменитые два "биогеохимические принципы") и эмпирические законы наблюдаемости (синтетические суждения); в совокупности это даёт своеобразное "эмпирическое познание" (по В.С.Швырёву). Каждой ступеньке в этой иерархии великий учёный преподносит методологическое разъяснение: "Таким образом, эмпирическое обобщение, раз оно точно выведено из фактов, не требует проверки. Оно может существовать и быть положено в основу научной работы, даже если оно является непонятым и противоречит господствующим теориям и представлениям. Только такие эмпирические обобщения, основанные на всей совокупности известных фактов, а не гипотезы и теории, положены мною в основу дальнейшего изложения. 1) Никогда в течение всех геологических периодов не было и нет никаких следов абиогенеза (т.е. непосредственного создания живого организма из мёртвой, косной материи). 2) Никогда в течение всего геологического времени не наблюдались азойные (т.е. лишённые жизни) геологические эпохи. 3) Отсюда следует, что, во-первых, современное живое вещество генетически связано с живым веществом всех прошлых геологических эпох и что, во-вторых, в течение всего этого времени условия земной среды были доступны для его существования, т.е. непрерывно были близки к современным"(1988, с.20-21).
Разъяснения Вернадского по поводу эмпирических законов наблюдаемости, которые являются высшим синтезом в эмпирическом познании и высшим проявлением абстрагирующей научной деятельности в эмпирической области, приближаются к мировоззренческим основаниям научного творчества автора: "Мы должны всегда различать положительные научные факты от неизбежно гипотетических, космогонических предположений, даже если эти последние излагаются в научной форме. Я не сомневаюсь в их полезности для успехов науки, но они по точности и по значению совершенно несоизмеримы с фактами наблюдения и опытов. Нельзя опираться на космогонические выводы, когда нет соответствующих точных эмпирических фактов, подтверждающих без всяких сомнений космогонические выводы или их вызывающих"(1983, с.250).С этой позиции следующие констатации Вернадского имеют вид эмпирических законов наблюдаемости в биосферной концепции: 1. "Эволюционный процесс присущ только живому веществу. В косном веществе нашей планеты нет его проявлений". Этот силлогизм Вернадский выделяет петитом, считая его, по всей видимости, главным и базовым. 2. "...процессы в живом веществе идут резко по-иному, чем в косной материи, если их рассматривать в аспекте времени. В живом веществе они идут в масштабе исторического времени, в косном - в масштабе геологического времени". 3. "Различие между живыми и косными природными телами так велико, ...что переход одних в другие в земных процессах никогда и нигде не наблюдается"(1977).
Благодаря стараниям Э.И.Колчинского к этому перечню эмпирических законов необходимо добавить суждение о биотическом круговороте вещества в биосфере. Действительно, биотический круговорот элементов утверждается Вернадским как одна из основных особенностей биосферы: "Мы видели, что история большинства химических элементов в земной коре...характеризуется замкнутыми круговыми процессами"(1983, с.81). Утверждение этого положения составляет пафос анализа Колчинского и он видит в этом явлении динамический механизм эволюции биосферы: "Уже развитие примитивных флоро-фаунистических комплексов и начальная их дифференциация вели к возникновению особых биогенных циклов в сложных круговоротах вещества и процессах превращения энергии. Эти биологические циклы развивались на базе большого геологического цикла круговорота веществ, наиболее ярко проявляющегося в круговороте воды и в циркуляции газов атмосферы. Формирующиеся трофические отношения в зарождающейся биосфере способствовали изыманию элементов из большого геологического круговорота и вовлечение их в новый, меньший по сравнению с исходным биотический круговорот"(1990, с.167).
Комплекс собственно эмпирических достижений Вернадского (эмпирические обобщения, эмпирические принципы и эмпиричечские законы наблюдаемости), положенные им в основу эмпирического раздела теории биосферы, однако, не коррелируются с аналогичным эмпирическим материалом классической геологии. В этом состоит наиболее парадоксальная , неопознанная, черта всей науки Вернадского в геологическом аспекте. Не приходится сомневаться, хотя аналитически это не удостоверено, что триада Вернадского стала родоначальником мощного методологического средства в геологии - системного анализа. Но развитие последнего пошло в классической геологии в направлении, не совмещаемым с биосферной методологией Вернадского. Процессуальная часть традиционного системного подхода в геологии, как свидетельствует специалист по геохимическим системам Б.И.Смирнов, связана с выбором в анализируемых объектах базового свойства, то есть тождественного свойства, служащего основанием связи. Этот, так называемый системообразующий признак впоследствии преобразуется в системообразующее отношение, которое Смирнов называет подмножеством F(s) и формулирует: "Подмножество F(s), объединяющее факторы общие для некоторой группы элементов, выступает в качестве регулятора целостности последней. Если мощность F(s) слишком мала или равна нулю, данный комплекс элементов не может быть назван системой - это конгломерат, компоненты которого ничем не связаны друг с другом, кроме сонахождения"(1977, с.16). Эмпирические показатели живого и косного вещества, которыми оперировал Вернадский, обладают столь различными ключевыми характеристиками и их отличительные признаки проявлены на всех уровнях - структурном, морфологическом, генетическом и, что особенно важно для такого исторического образования, эволюционном, - что в них становится невозможным выделение ни системообразующего признака, ни системообразующего отношения (подмножество F(s) ). Итак, рефлексия Вернадского биосферы в качестве системной организации живого и неживого вещества не имеет подтверждения со стороны современного системного анализа в геологии.
И далее. Категорическое утверждение Вернадского об отсутствии эволюционного процесса в косном веществе, никак не говорит о лишении такового в мире косного вещества или геологической реальности. Суждения великого учёного должны пониматься в сравнительном плане и эволюция органического мира в сравнении выступает несхожей и отличной от эволюции неорганического мира, и для доказательства Вернадский применяет фактор времени: "историческое время" для органической эволюции и "геологическое время" для неорганической эволюции. Поскольку точные науки, формирующие парадигму классической геологии, лишены внутреннего исторического качества, то радикализм В.И.Вернадского на лицо. (Н.Е.Мартьянов, низвергая монополизм физических законов в геологии, исходит из гностической максимы: время есть философский камень пульсационизма. А сама эта максима, как видно, рождена в эмпирических недрах биосферного гнозиса Вернадского, но Мартьянов об этом не знал). Как раз в этом пукте эмпирия биосферы когнитивно расходится с содержательным смыслом эмпирической классической геологии. Однако Вернадский, как подлинный творец научных ценностей, твёрдо стоявший на позиции преемственности, не мог отбросить все устаревшие моменты и гносеологические максимы своей науки, и он склонялся к признанию ряда несущественных показателей классической геологии,- как-то: биотический круговорот и постоянство биомассы в биосфере, которые сами по себе спонтанно со временем выветривались из геологической теории.
Итак, расхождения эмпирического содержания фактического знания биосферы Вернадского с канонами эмпирической классической геологии имеют не случайный, а принципиальный методологический характер. А сами классические положения, не состыковывающиеся с ноуменальными постижениями Вернадского, в ретроспективном плане имеют следующий вид. 1. Эволюция неорганического (косного) вещества составляет один из развивающихся разделов современной геологии , но нигде и никогда это развитие не связывается со специфическим "геологическим временем", а геологическая эволюция полностью отождествляется с биологической эволюцией. Академик А.Н.Заварицкий писал: "Разные горные породы с этой точки зрения не являются отдельными независимыми объектами изучения. Они представляют результаты общего эволюционного процесса и так или иначе связаны между собой генетически. Идея эволюции даёт воможность (подобно тому, как это имеет место в биологических науках) устанавливать взаимные соотношения горных пород и располагать в определённом порядке отдельные их виды и группы"(1961, с.6-7).В тематическом сборнике "Эволюция магматизма в истории Земли" записано резюмирующее заключение: "Эволюция магматизма является наиболее важной закономерностью, проявленной за все периоды геологической истории Земли (начиная от отдельных вулканов и даже вулканических потоков или интрузивных тел до магматических ассоциаций долгоживущих складчатых областей)"(1987, с.424).
2. "Азойные" или бесжизненные стадии, отсутствие в которых органической жизни считается диагностическим признаком, твёрдо обосновались в геохронологической шкале ранних этапов истории Земли как лунные (нуклеарные) и катархейские эры. 3. В силу и соответственно этому абиотическое возникновение живой материи стало общим местом всех материалистических теорий происхождения жизни (бифуркации Морозова, диссипативная организация Пригожина, гиперциклы Эйгена, теории А.И.Опарина, Дж.Холдейна, С.Миллера и другие). М.Д.Голубовский пишет: "В биологии непременным атрибутом материализма считается абиогенез: возникновение жизни на земле из косной материи"(1990, с.85). 4.В своём суждении Э.И.Колчинский выводит биотический круговорот вещества, поставив его механизмом эволюции биосферы, из большого геологического круговорота. Однако последний имеет весьма низкий научный вес в геологической теории. Идея, высказанная В.И.Лебедевым и Н.В.Беловым о геологической аккумуляции солнечной энергии и её диссипации в глубинах условиях при редукции октаэдрического состояния алюминия в тетраэдрическое, которпая, как можно понять Колчинского, составляет основу сентенции о круговоротах не получила распространения за пределами специальных разделов геохимии. Правда, некоторое время в теоретической геологии имела хождение некое производное идеи Лебедева и Белова - о переходе на глубине осадочных пород в кислые магматические расплавы, влившееся в общую концепцию гранитизации. Резкая критика в адрес этой концепции привела к её трансформации в отношении исключения представления о геологическом круговороте, а последние выступления специалистов не оставляют сомнения в невозможности осадочной гранитизации, - как высказались А.Ф.Белоусов и А.П.Кривенко: "Выплавление магм на глубине всегда идёт за счёт кристаллических пород и обычно путём последовательного перехода в расплав определённых комбинаций минералов (котектик)"(1983, с.11). Показательно, что в воззрениях о геологическом круговороте живому веществу отводилась малозаметная и настолько незначительная роль, что В.М.Синицын, представивший самое развёрнутое сочинение о круговоротной механике в гелогических процессах, не употребляет термин "биосфера", заменив его расплывчатой "ландшафтной сферой". А роль живого вещества в ландшафтной сфере расписана в виде "довеска к атмосфере" и только катализатора, но никак не активной силы, как у Вернадского. Если у Вернадского живое вещество имеет себя первичной инициативой в генерации атмосферы и гидросферы планеты, то в суждениях геологического круговорота оно есть вторичное из атмосферы и гидросферы (геологическая присяга на верность догме - материя первична, а жизнь вторична!), как толкует тот же Синицын: "Доминирующая роль воды и газов в составе живого вещества даёт основание видеть в нём своеобразную материальную форму совместного существования вещества атмосферы и гидросферы"(1972 с.65).
Широко распространённые в геологии так называемые ритмичные, цикличные и периодические процессы со всё большей определённостью обнажают своё коренное качество, соответствующее не модели круговорота, а спиралеобразному сочетанию новообразований и унаследованности. Но в классической геологии не желают отказаться от идеи круговорота, а принимают её в более усложнённой форме, и М.М.Камшилову удалось установить, что "В силу самой природы жизни биотический круговорот не может быть полностью замкнутым, последующие витки круговорота не совпадают с предыдущими. Биотический круговорот оказывается спиралью - великой спиралью жизни"(1974, с.54-55). 5. В числе непосредственных признаков биосферы Вернадский неоднократно указывал на постоянство физического объёма биомассы в биосферы, считая, по всей видимости, этот признак неотъемлемым качеством биосферы. Э.И.Колчинский, осторожно высказываясь о том, что точные количественные расчёты изменения биомассы планеты являются задачами будущих исследований, приводит, тем не менее, достаточно большое количество вычисленных данных, чтобы проблема склонилась в пользу слов академика Н.М.Страхова: "Завоевание континентов сопровождалось резким возростанием общей биомассы живого вещества: она по крайней мере удваивается. В океане также продолжается рост биомассы и расползание живой материи по дну - бентос захватывает новые участки глубокого дна, продвигается в пелагическом направлении и планктон, что несомненно также увеличивает биомассу морских организмов"(1971, с.549).
В итоге очевиден общий вывод: эмпирическое наследство Вернадского находится в противоречии с эмпирической базой классической геологии, а то, что принято в теории Вернадского, не имеет оправдания в теории геологии. А это означает только одно; - созидая теорию биосферы, Вернадский преступил священный закон эмпирического (классического) познания: если факты неверны, то теория должна быть ложна. Этот закон лапидарно высказал профессор Корнелий Ланцош, близкий друг Альберта Эйнштейна: "Наблюдения подтверждают закон, предложенный Ньютоном, и больше говорить здесь не о чём". Противоречие науки Вернадского обладают положительным, а не отрицательным, эффектом, ибо, согласно открытию Вернадского, научная мысль, полученная как подлинное знание, вечна и бессмертна. Позитивный смысл тут содержится в том, что своим отрицательным, по отношению к существующему научному мировоззрению, качеством оно провоцирует и стимулирует дальнейший рост знаний. Открытие Вернадского, взятое в гносеологическом разрезе, должно быть соотнесено с грандиозной тайной мировой науки: величественная перипатетическая научная система мира Клавдия Птолемея была воздвигнута на ложном факте о неподвижной Земле, помещённой в центр мироздания, но в течение полутора тысячелетия оказывала мощнейшее положительное воздействие на облик научного познания.
Как истинный реформатор, Вернадский питает почтение к эмпирическим заслугам геологии и в теорию биосферы принимает геологические факты, обработанные совершенным методологическим аппаратом с учётом эмпирических канонов традиционной геологии. Но эмпирическое познание Вернадского вошло в неодолимый конфликт с новейшими эмпирическими приобретениями геологии, - и в этом состоит непреходящая, невидимая и по настоящему парадоксальная, заслуга великого русского учёного. Даже идеально сработанное фактическое познание не застраховано от летального исхода (об этом было известно ещё Ф.Энгельсу и его слова, адресованные физическим наукам, вполне приемлемы для геологического цикла: "...что в этой области господствует односторонняя эмпирия, та эмпирия, которая сама, насколько возможно, запрещает себе мышление, которая именно поэтому не только мыслит ошибочно, но и оказывается не в состоянии верно следовать за фактами или хотя бы только верно излагать их и которая, таким образом, превращается в нечто противоположное действительной эмпирии"(1955, с.84)).Этим Вернадский наносит сильнейший удар по узаконенному геологическому познанию в целом и выступает со строгим укором в адрес академической геологии, застрявшей в стане классической науки и продолжающей верно служить её божествам - эмпирическому факту и физическим принципам.
Неклассическая наука не может ограничиваться эмпирическим познанием, с этого только начинается познавательный ход современного научного постижения, - таков негласный и невысказанный тезис, таящийся в противоречии науки Вернадского. Ценность этой апокрифичекой максимы сокрыты в том, что за ней просвечиваются начала методологии нового типа, не признающей фактоманию ньютоновского научного мировоззрения. Вернадский не мог сказать открыто, но дал понять отчётливо, что эмпирическое познание в своём чистом виде недостаточно, что факт как таковой вовсе не есть гарантия истины, что знание, опирающееся на факты без вольного полёта мысли, ложно, и что, наконец, пришёл конец ньютоновской эпохе "hipotheses non fingo"("гипотез не изобретаю"). В этом следует видеть не глубокомысленные эскапады неординарного ума, а осмысленные и целенаправленные экзерциции (упражнения) по выработке методологической базы неклассической русской науки.
Как и многие другие конституальные моменты его творения, данные методологические усилия Вернадского идейно коренятся в содержательной полноте русской духовной доктрины. Филиппика Льва Шестова, самого оригинального духовного мыслителя русской формации, полно показывает сущностные претензии неклассической методологии: "Историки хотят думать, что они вовсе и не "судят", что они только рассказывают "то, что было", извлекают из прошлого и ставят пред нами забытые или затерявшиеся во времени "факты", суд же приходит не от них, а сам собою, или даже что сами факты несут с собою уже суд. Тут историки не отличаются и не хотят отличаться от представителей других положительных наук: факт для них есть последняя, решающая, окончательная инстанция, после которой уже некуда апеллировать. Многие из философов, особенно новейших, не менее загипнотизированы фактом, чем положительные учёные. Послушать их - факт есть уже сама истина. Но что такое факт? Как отличить факт от вымысла или воображения? Философы, правда, считаются с возможностью галлюцинации, миража, фантастики сновидений и т.д. И всё же мало кто даёт себе отчёт в том, что, раз приходится отбирать факты из массы непосредственных или посредственных данных сознания, это значит, что факт сам по себе не есть решающая инстанция, что в нашем распоряжении ещё до всяких фактов есть некие готовые нормы, некая "теория" которая является условием возможности искания и нахождения истины. Но что это за нормы, что это за теории, откуда пришли они и почему мы им так беспечно вверяемся? Или, может быть, нужно иначе спросить: да точно ли мы ищем фактов, точно ли факты нам нужны? Не являются ли факты только предлогом или даже ширмой, заслоняющей собой совсем иные домогательства духа? Я сказал, что большинство философов преклоняется пред фактами или пред "опытом", но ведь были и такие - и далеко не из последних, - которые ясно видели, что факты в лучшем случае лишь сырой материал, подлежащий обработке или даже переработке и сам по себе не дающий ни знания, ни истины"(2001, с.7-8).
В многосмысленном гнозисе Вернадского нет более выразительного примера резкого расхождения новаторского подхода учёного с методологическим догматизмом официозной науки, чем геохимия, отцом- основателем которой он числится. И "унылая фигура умолчания" дополняется здесь не менее грустной позой непонимания. Вернадский определил: "Геохимия - история химических элементов нашей планеты - могла возникнуть лишь после окончательного выявления новых понятий об атоме и о химических элементах...Геохимия научно изучает химические элементы, т.е. атомы земной коры и насколько возможно - всей планеты. Она изучает их историю, их распределение и движение в пространстве-времени, их генетические на нашей планете соотношения"(1983, с.с.15.14; выделено мною - Г.Г.). Итак, во главу угла Вернадский ставит "новые понятия об атомах и о химических элементах", имея в виду трансформацию научного сознания в связи с крушением классической науки и появлением новых приоритетов. Квазиоткровенное мышление Вернадского, - персональное приобретение учёного в этом процессе, - непринуждённо вводит эти "новые понятия" в базу доктрины адеквата человека, тобто атом и химический элемент необходимо обращаются в духовное ядро системы. Следовательно, геохимия изначально задумывалась Вернадским в качестве либеральной науки. А это, в свою очередь, неизбежно выводит на переднюю линию аналитики индивидуальные качества объекта познания. Вернадский постигает: "Каждый химический элемент отвечает для нас особому атому или атомам, определённо точно отличным по своему строению от других атомов, соответствующих другим химическим элементам. Атом науки ХХ в. не есть атом древних мыслителей - эллинов и индусов - или мусульманских мистиков средних веков и учёных нашей цивилизации последних четырёх столетий. Это совершенно новое представление, новое понятие...Может быть, было бы правильнее дать "атому" ХХ в. новое название. Это можно было бы сделать без всякого ущерба для исторической правды...И мы в ХХ столетии являемся свидетелями расцвета этого рода новых наук - наук об индивидуальных атомах - физики атомов, радиологии, радиохимии и последней выявившейся - геохимии, небольшой части астрофизики"(1983, с.с.12,13; выделено мною - Г.Г.).
Итак, авторское понимание Вернадским сущности геохимии, как новой науки ХХ века, можно передать в опосредовании: геохимия есть индивидуальная история атомов и химических элементов в естественных условиях. И это кардинально противоречит тому, что извещается западными родоначальниками геохимии - Ф.Кларком в Америке и В.М.Гольдшмидтом в Европе, которые предназначали геохимию для изучения распространения и миграции атомов и химических элементов в земной коре. Собственно говоря, европейские учёные вычленили из истории Вернадского статистическую характеристику и во главу угла поставили поведенческую функцию атомов и химических элементов, и в таком качестве геохимия вошла в геологический цикл наук на правах важнейшей научной отрасли. Это качество было узаконено как основное содержание геохимии во всех учебниках и справочниках (к примеру, "Советский энциклопедический словарь"(1985) в статье "Геохимия" излагает: "наука, изучающая хим. состав Земли, распространённость в ней хим. элементов и их стабильных изотопов, закономерности распределения хим. элементов в разл. геосферах, законы поведения, сочетания и миграции (концентрации и рассеяния) элементов в природных процессах").
По сути дела, европейской науке, вознесшейся на субстрате квантовомеханических и кибернетических представлений, органическую часть которой составляет геохимия в её хрестоматийном виде, понятие истории не потребно в принципе, а для геохимии даже вредно. Научный мир не увидел новаторства в смелых пассажах Вернадского и не понял его. А суть миро-зрения в том, что, если атом называется никелем и занимает в таблице Менделеева клетку N28, то, где бы не обретался этот элемент - в недрах Земли, в океане, атмосфере, минералах, породах или живых тканях - он всегда остаётся узником своей клетки и в планетарных условиях действует только в соответствии с параметрами, какие обеспечивает ему номер клетки. Собственное имя ему, по сути , и не требуется, - он вполне может обойтись своим номером, а вся его история мыслится в последовательных перемещениях (так называемые миграции, концентрации или рассеяния), где поведение атома строго регламентируется физико-химическими законами (типа закона Гиббса или РТ-постулата) и математическими уравнениями. Последние являются важнейшими в геохимии, взятой в качестве статистической модификации, - излюбленного полигона для неприглядной операции под названием "математизация геологии".
Квантовая механика и астрофизика категорически утверждают, что для преобразования или генезиса атомов (химических элементов) необходима огромная температура, которая недостижима в условии маленькой планеты Земля, и термоядерные реакции могут происходить только в недрах (типа Солнечной) систем. Подавляющая часть известных атомов образовалась в результате Большого Взрыва в Космосе, - так называемый процесс нуклеосинтеза, - и с тех пор атомы только количественно перераспределялись, но не перерождались качественно. Так что физическая концепция изначально не приемлет для атомов понятия истории, взятого в строгом понимании термина, а Вернадский, как бы в насмешку, вводит новый термин "бренность атомов", предусматривая как раз исторические пертурбации атомов и ссылаясь на известный процесс радиоактивного распада в недрах Земли. Следовательно, геохимия, представляемая её первородителем академиком В.И.Вернадским, и геохимия, принятая к действию академической геологией, образуют два различных института, разнопрофильность которых особо выпукло выступает в отношении геохимии к биосфере.
Если эмпирическая геология, культивирующая статистическо-информационную европейскую разновидность геохимии, выставляет её в качестве самостоятельной дисциплины, имеющей весьма опосредованное и отдалённое отношение к биосфере, то наука Вернадского впитывает в себя историчность атомов и химических элементов в геохимии как средство эмпирического познания биосферы, и геохимия для Вернадского в полной мере, не считая исключительных случаев, оборачивается в биогеохимию, то бишь геохимию живого вещества. Постулат, обеспечивающий динамическую активность биогеохимии по Вернадскому, представлен учёным двумя знаменитыми биогеохимическими принципами: "Этот первый биогеохимический принцип, как я его называю, гласит: биогенная миграция химических элементов в биосфере стремится к максимальному своему проявлению..."; "Этот биогеохимический принцип, который я буду называть вторым биогеохимическим принципом, может быть сформулирован следующим образом: эволюция видов, приводящая к созданию форм жизни, устойчивых в биосфере, должна идти в направлении, увеличивающем проявление биогенной миграции атомов в биосфере"(1989, с.с.123,126).Итак, процесс, осуществляющий реальную динамику геохимии, назван Вернадским "биогенной миграцией земных атомов" ("биогенной миграцией химических элементов"), а его теоретическое обобщение выглядит как вступление к философии биосферы: "Жизнь, поистине, является одной из наиболее могучих геохимических сил нашей планеты, а вызываемая ею биогенная миграция атомов представляет форму организованности первостепенного значения в строении биосферы"(1989, с.127)
Непонимание Вернадского по части геохимии в общем и целом коренится в физическом постулате о генетическом постоянстве и неизменности атомного состава Земли, откуда и суждение Вернадского о "биогенной миграции" отождествляется с транспортабельной функцией атомов и химических элементов. Потому в большой науке, в частности казённой геохимии, стерилизуется или попросту игнорируется глубокомысленное постижение великого учёного: "Геохимия доказывает тесную связь живого вещества с историей всех химических элементов, она нам являет его как часть организованности земной коры, совершенно отличную от косной материи"(1983, с.251; выделено мною - Г.Г.). В основе этого постижения гнездится смысл возвещения Вернадского об "индивидуальных атомах", в свете которого "биогенная миграция атомов" есть не что иное, как индивидуальная история атомов или группы атомов - химического элемента, где транспортабельная способность атома становится либо конечным последствием, либо побочным эффектом.
Самое полное представление о новаторском даровании Вернадского как автора биогеохимии даёт блистательно составленная им геохимическая история марганца, взятого в качестве индивидуального атома. Биография марганца подана им во всех возможных ракурсах и аспектах- генетическом , парагенетическом, минералогическом, петрологическом , седиментогенном, - но апофеозом стало биогеохимическое лицо марганца - прекрасный образец квазиоткровенного мышления Вернадского. Вернадский сообщает: "Марганец даёт минералы, он находится в состоянии рассеяния, он входит во все живые организмы и в природные воды. Соединения, наиболее богатые марганцем, содержат до 77% металла (например, минерал манганазит MnO). Вместе с тем он находится в состоянии чрезвычайного рассеяния, например, всегда в наиболее чистых соединениях кальция...Марганец присутствует в каждом организме, в каждом микробе, в количестве, совершенно для нас неуловимом, и вместе с тем он на земной поверхности даёт скопления в миллионы тонн. Его история в каждой из земных оболочек совершенно разная" и продолжает: "В силу этого история марганца в земной коре кажется запутанной; в одном и том же минерале атомы марганца отличаются разной валентностью и очень различными химическими свойствами"(1983, с.с.83,86). Валентность элемента и его химические свойства есть главнейшие диагностические критерии, по которым один элемент отличается от другого и которые служат индивидуальными признаками самого элемента, и следовательно, в природных условиях марганец наличествует в форме различных и разнотипных элементах - окислах, солях различных кислот, двух-, трёх- и четырёхвалентных соединениях; свою лепту вносит и геологическое время - кембрийский марганец далеко не однотипен с марганцом плейстоценового возраста. Понятно отсюда стремление Вернадского назвать "атом ХХ в." другим именем..
Таким образом, в естественной истории отсутствует строго обозначенный атом марганца, облик которого определён местом в таблице Менделеева под N25, - этим номером именуется лабораторный марганец, а природный марганец несёт в себе множество модификаций и самая важная и определяющая, - Вернадский особо настаивает на этом, - из них является биогеохимическая. Вернадский умозаключил историческую сводку по марганцу: "Мы теперь можем сказать, что в биосфере миллионы тонн марганца находятся в непрестанном биогеохимическом движении, входят и выходят из живого вещества...Таким образом, живое вещество играет очень большую роль в геохимической истории марганца, оно совершенно преображает её, вызывает создание новых, сильно окисленных его соединений. Можно видеть в марганцевых организмах, в бактериях, специальное приспособление живого вещества к исполнению этой функции, последствия которой проявляются в многочисленных геохимических процессах; их влияние сказывается на истории всей планеты"(1983, с.с.93,95; выделено мною - Г.Г.). Я особо выделяю последнее, ибо в этой мысли свёрнут идейный замысел геохимии Вернадского в её авторском биогеохимическом представлении. Это обстоятельство тем более заслуживает упоминания, что новаторский опыт Вернадского исторического исследования по типу биографий атомов имел продолжение только в творчестве его любимого ученика - академика А.Е.Ферсмана, о котором будет сказано в дальнейшем. Но поскольку кончина постигла одновременно учителя и ученика (1945 год), то оказывается, что геохимия как история атомов и химических элементов ушла в историческую память, вытесненная статистической геохимией, а шедевральные геохимические миниатюры - этюды о судьбе и жизни отдельных атомов, созданные Вернадским и Ферсманом, до настоящего времени не имеют аналогов.
Итак, впитывая в эмпирическую ткань биосферной теории природный феномен плодородия почвы, Вернадский вобрал в свой научный багаж тенденцию к неприятию главной доктрины академической биологии - борьбы за существование. А с другой стороны, в лице геохимии как истории атомов и химических элементов логия Вернадского обзаводится той же тенденцей, но к непризнанию академической физической схемы мироздания. В совокупном виде наука Вернадского заявляет о себе как самостоятельное ноуменальное образование, находящееся в скрытой оппозиции к доктринальному строю современной научной картины мира, а потому таящее в себе предпосылки и начала некоего нетрадиционного научного видения, какое требуется быть названным неклассической русской либеральной наукой.
Б. БИОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. Вошло в аналитическую привычку делить биосферу Вернадского на две как бы самостоятельные части - живая субстанция и косная субстанция. Несколько утрируя, можно подумать, что в геологическом аспекте сосредоточена эмпирическая часть биосферного учения Вернадского и это соответствует природе академической (классической) геологии, но нельзя сказать, что теоретическая часть его воплощена в биологическом аспекте. Ибо, во-первых, академическая биология не в состоянии воспринять весь теоретический радикализм науки Вернадского и прежде всего с философской стороны, а, во-вторых, структурное строение знания Вернадского непосредственно не подпадает под общезначимый стандарт эмпирическое - теоретическое, хотя он значится тут в пионерах. Биологический аспект здесь ценен и необходим тем, что живая жизнь, являющаяся главной заботой Вернадского, составляет предмет познания в биологии, и на этом формальном базисе глубокомысленные экскурсы учёного находят лучшее понимание, если не по части рецептивности (восприимчивости) суждений, то в отношении постановки проблем.
Великий Сеченов ещё в 1860 году провозгласил: "Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен; поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него, Так как без последней существование организма невозможно, то споры о том, что в жизни важнее, среда ли, или самое тело, не имеют ни малейшего смысла"(1952, с.553). В биологию это положение ввёл на правах основополагающего постулата академик И.И.Шмальгаузен: "Мы уже рассмотрели дарвиновский принцип естественного отбора в свете новейших данных и видели, что он основан на сложнейшем неразрывном взаимодействии внешних и внутренних факторов. Организм и среда совместно определяют эволюционный процесс"(1983, с.135).Поэтому триада Вернадского - скелет его теории биосферы, который в геологии если и встречает понимание, то исключительно в формальном порядке, - в биологии, казалось, должен просто влиться в фундамент теоретической части науки. Но софийное содержание триады Вернадского тут же выводит её из поля предикации академической биологии, тот же результат ожидает и отношение Вернадского к ключевому понятию современной биологии - понятию эволюции. При всех новациях, внесённых биологией, вооружённой дарвиновской идеей, в общепринятое спенсеровское понятие эволюции, в силе остаются спенсеровские критерии: исходный пункт эволюции и общая динамическая схема развития. Динамически эволюция раскрывается в бесконечность, двигаясь в направлении максимального совершенствования и предполагая некую начально-примитивную величину, воплощённую в понятие о первоисточнике эволюционного движения. Это последнее несущей конструкцией пронзает все научно действующие системы и имеет различные наименования: архе Анаксимандра, первосущность Аристотеля, первотолчок Ньютона, первопричина Лайеля, первоатом Гамова, начальные условия в космогонии; Низами чудными строками передал это ощущение:
"Мне тайну разъясни
Первичного движенья
Для нас его закон -
Начало постиженья"
А у Вернадского отношение к этому "закону постиженья" нескрываемо ироническое: "Это часто забывают, считая, что, раз наблюдается закономерно протекающий процесс изменения организмов, перехода одних их построений с ходом времени в другие, этот процесс должен был иметь исходный пункт, к которому можно прийти, уходя в глубь времени"(1988, с.134).
Биологическая часть творения Вернадского,- именно та, где живая жизнь поставлена не только предметом познания, но и методом познания, - зиждется на небольшом количестве априорных допущений, данных в квазиоткровенной манере Вернадского, тобто несистематизированно, в форме отдельных озарений ума. Вместе с тем данные откровения глубокомыслия достаточно легко допускают сочетания в две важнейшие аксиомы биосферы: 1."...живое вещество является одной из форм нахождения химических элементов" и "На земной поверхности нет химической силы, более постоянно действующей, а потому и более могущественной по своим конечным последствиям, чем живые организмы, взятые в целом"(1926, с.25) и к тому же: "Живое вещество есть самая мощная геологическая сила, растущая с ходом времени"(1965) и 2. "Пределы биосферы обусловлены прежде всего полем существования жизни"(1926).
В совокупности эти аксиомы раскрываются в положение доктринального значения: "Живые организмы с геохимической точки зрения не являются случайным фактом в химической организованности земной коры; они образуют её наиболее существенную и неотделимую часть"(1983. С.51).
Утверждение "могущества" органической материи в природе переводит живое вещество из производных в разряд действующих факторов, вследствие чего биосфера выпадает из иерархически соподчинённой схемы строения планеты, созданной на основе законов классической науки. Аксиоматийное умозрение Вернадского имеет в своей базовой основе эмпирический закон наблюдаемости, то есть очевидно реальную совокупность фактов, зафиксированную и задокументированную многочисленными и разносторонними наблюдениями. Явив таким зримым и непреложным способом своё самобытно - несравнимое естество, биосфера потрясла естествознание каскадом открытий, которые до настоящего времени не признаются научной достоверностью, хотя не имеют каких-либо серьёзных контрдоводов, - современное естествознание не решается произвести требуемых учением Вернадского кардинальный пересмотр своих опорных начал.
- --
Из числа биосферных открытий Вернадского на первое место следует поставить выведение субъекта-носителя того нового качества, какое русский учёный предусматривает для биосферы как среды жизни. Вернадский говорит: "В то же самое время каждый организм является самодовлеющим целым, отдельным и независимым от других. Каждый организм является в биосфере активным нарушителем её энергетического и материального строения. Можно с энергетической точки зрения назвать организмы энергетическими биоцентрами (1992, с.222). Радикальная новация этого извещения Вернадского не произвела должного впечатления в большой науке, возможно, в силу того, что дана в форме отвлечённой философской сентенции, говорящей о философском воспитании Вернадского: организм как "энергетический биоцентр" есть биосферный эквивалент русско-духовного культа личности, есть специфическая модель доктрины адеквата человека - первейшего признака либеральной науки. В гнозисе Вернадского случается неоднократно, что ключевые моменты системы, какие не имеют подтверждения со стороны академической науки, нежданно получают поддержку в анналах русского духовного воззрения; так и интенция об "энергетическом биоцентре" находит смысловую парафразу в словах М.О.Гершензона - одного из идеологов русской духовной формации: "В каждой живой особи есть чувственно-волевое ядро, как бы центральное правительство, которое из таинственной глубины высылает свои решения и действует с непогрешимой целесообразностью. Каждое такое ядро, т.е. каждая индивидуальная воля - unicum в мире, всё равно, возьмём ли мы человека или лягушку; и сообразно с этим нет ничего более своеобразного, как мироотношение каждого живого существа. Всё, что живёт, живёт индивидуально, т.е. по-особенному в каждом существе и абсолютно цельному плану"(1991, с.90). Вернадский, демонстрируя мощные задатки лидера науки, расширяет этот постулат, придав ему принципиальное звучание, на атом и химический элемент и создаёт науку геохимию как историю персональных "энергетических биоцентров".
В западном дарвинизме активность и самобытность динамики живого вещества передаётся термином "виталическая сила" и её действие знаменитый Жорж Кювье назвал "сложным вихрем"; Вернадский цитирует высказывание Ж.Кювье: "Жизнь представляет, таким образом, более или менее быстрый, более или менее сложный вихрь, направление которого постоянно и который всегда захватывает молекулы, обладающие определёнными свойствами; но в него постоянно проникают и из него постоянно выбывают индивидуальные молекулы, так что форма живого тела для него существеннее, чем его вещество. Пока это движение существует, тело, в котором оно имеет место, живо, оно живёт. Когда движение окончательно останавливается, тело умирает"(1983, с.52) Превалирование формы над содержанием было характерным свойством для методологии классической науки и в разрезе биологии оно привело к тому, что, по словам Вернадского, "...в общем оставляли в стороне не только вещество - молекулы, но также действие организма на окружающую среду, т.е. движения молекул среды, существенно необходимые, по мнению Кювье, для жизни"(1983, с.52). Таким образом, для западного дарвинизма опорным являлось дихотомичное отношение организм - среда, в первооснове которого заложено понимание определённой субстанции живого вещества, обособленного от равнозначной субстанции окружающей среды, и естественный отбор выводится как органический вид взаимодействия противоположных начал. Совершенно иное структурно-функциональное и генетическое толкование живой динамики преподносит Вернадский в своей теории и по поводу "вихря" Кювье высказался: "Этот вихрь вызван к жизни самим организмом. Нужная для него сила таится в самом организме. Процесс этот - самое важное проявление автономии организма в окружающей его среде. Химическое влияние каждого отдельного организма проникает далеко в окружающую среду, за пределы
организма"(1992. С.125).
Постоянно упирая на первоосновное для своей теории положение о неразрывности связи организма и среды, Вернадский столь же настойчиво декларирует ведущую роль органической жизни в этой связи и предусматривает такую организацию для биосферы в целом, где органическая часть исполняет роль отнюдь не ординарного сообщника или пассивного соучастника, а как раз приобретает функцию ударной силы в земной коре. Вернадский не мог использовать термин "виталическая сила", который для социального института был эмблемой "реакционного идеализма", и учёный изобрёл выразительные и более фигуральные синонимы: "напор жизни", "давление жизни", "всюдность жизни", "экспансия жизни", "растекание жизни", - словоформы, смысл которых раскрывает содержание прилагательного "энергический" к существительному "биоцентр". Вернадский поучает: "Растекание жизни - движение, выражающееся во всюдности жизни, есть проявление её внутренней энергии, производимой ею химической работы...Оно есть проявление прежде всего автономной энергии жизни в биосфере. Эта энергия проявляется в работе, производимой жизнью - в переносе химических элементов и в создании из них новых тел. Я буду называть её геохимической энергией жизни в биосфере"(1989, с.26). И далее, в продолжение темы: "Несомненно, климатические изменения в геологическом времени идут в биосфере в течение более 2 млрд. лет по крайней мере, причём жизнь в биосфере не уменьшается по своей мощности, но расширяется и проникает в новые, ранее безжизненные области планеты. Её значение увеличивается в ходе геологического времени. Её проявлением является эволюционный процесс изменения организмов в ходе геологического времени, а её значение проявляется прежде всего в "напоре жизни", который выражается в резком механическом воздействии на окружающую среду живого вещества"(1987, с.46).
Став планетарным явлением, жизнь у Вернадского превратилась в главную сюжетную линию исторического развития планеты Земли и геологическая история под воздействием жизненного фактора качественно преобразилась. Эти умозрительные выводы из огромного фактического материала логически споспешествуют зачатию первого великого постулата Вернадского: жизнь вечна на Земле. Раз зародившись, жизнь не прекращалась ни на иоту времени в геологической истории планеты, невзирая на великое множество губительных катастроф и деструктивных катаклизмов, изобиловавших в этой истории, - ни один элемент сугубо геологического мира (минерал, порода либо формация) не может сравниться в этом с жизнью как виталической силой. Долгое время это открытие существовало в классической геологии, не афишируя себя, как априорное допущение смелого ума, ибо внутреннее, философское содержание этого открытия смертельно опасно для генерального уложения социального института - догмы "материя первична, жизнь (сознание) вторична". Но истина всё же заявляет о себе с эмпирической достоверностью и В.Б.Кадацкий, не пытаясь вникнуть в философские глубины, наблюдает, "...что реальные природные вариации на Земле, в том числе и климатические, за обозримое геологическое время, по крайней мере с момента появления живого вещества, никогда не выходили за рамки, угрожающие существованию организмов" и недоумевает, не зная ответа: "почему эстафета жизни за миллиарды лет, несмотря на всевозможные катаклизмы, ни разу не прерывалась; и, наконец, каким образом поддерживались благоприятные для жизни природные условия столь длительное время?"(1986, с.с.64,15)
На вопросы, вызвавшие неумеренные сомнения современного натуралиста, был дан однозначный ответ самим Вернадским: "благоприятные для жизни природные условия" были созданы и создаются самой жизнью, - в этом состоит второй великий постулат Вернадского. Вернадский писал: "Уже в 1912 г. я отметил замечательную черту в строении нашей планеты, что все газы, образующиеся в биосфере, теснейшим образом связаны своим происхождением с жизнью, с живым веществом, всегда биогенны и изменяются главным образом биогенным путём"(1987, с.222). Но не только базовый газовый состав биосферы создан живым веществом, но и внутреннее структурно-функциональное строение атмосферы, как единственной обители жизни, обусловлено созидающими радиациями живой жизни, и Вернадский утверждает: "Газы биосферы всегда генетически связаны с живым веществом, и земная атмосфера им определяется в своём основном химическом составе"(1989 с.54).
Далее Вернадский выводит: "Всякий организм совокупности (т.е. живого вещества) постоянно, неудержимо захватывает прямо или косвенно лучистую энергию Солнца и превращает её в свободную, т.е. способную производить, химическую энергию. Значительная часть лучистой энергии Солнца, достигающей земной поверхности, таким образом, захватывается и превращается в новую форму". И мало того, - оказывается, "что живое вещество собирает в земной коре солнечную энергию и этим путём изменяет геохимические процессы глубоких геосфер земной коры"(1983, с.с.63,128). Академическая наука, признавая факт преобразования лучистой энергии Солнца органической материей (теория фотосинтеза), не способна отвести первично-инициативную роль в этом процессе живому веществу, равно как при формировании атмосферы действующая и определяющая сила традиционно принадлежит космическому (астрономическому) фактору. Но консервативная традиция не имеет в мыслях Вернадского аргументарного веса и он отмечает, что "Газовая атмосфера Земли едва ли поэтому является созданием фазовых равновесий планетного вещества, не есть астрономическое явление, но есть выявление химических и биогеохимических процессов земной коры...Земная атмосфера (тропосфера) не есть астрономическое явление в своей основе"(1992, с.с.230,235). Аналогично нетрадиционно выявляет Вернадский генетически прочную связь живого вещества с водной оболочкой Земли (гидросферой): как жизнь невозможна без воды, так вода неотделима от жизни. Вернадский исходит при этом из идеи постоянства массы воды на планете, и вода, по Вернадскому, "является не только постоянной, геологически вечной, но она является единым связанным целым. Я буду его называть водным равновесием земной коры"(1983, с.126). Следовательно, между водой и жизнью в биосфере существует постоянная динамически организованная связь, и этим Вернадский опровергает узаконенную точку зрения в геологии о том, что источник основного объёма воды в гидросфере располагается в глубинных недрах Земли, откуда она транспортируется на поверхность вулканическими процессами (так называемая ювенильная концепция или гипотеза дегазации мантии Земли).
Итак, биосфера, находясь под умственным протекторатом русского учёного, оформилась в своеобразное образование, которому трудно подобрать иное определение, как дом жизни, и это сооружение состоит из трёх неразъединимых этажей: атмосферы, гидросферы и литосферы (осадочной оболочки). Такой познавательный образ биосферы не нашёл благосклонного отношения ни в одной из заинтересованных отраслей - геологии, биологии, астрономии, климатологии, и только в среде непризнанного пульсационного воззрения Н.Е.Мартьянов почти слово в слово воспринял новацию Вернадского: "Именно жизнь создала атмосферу и гидросферу. Именно её деятельность определила "циркуляцию вещества в биосфере". И, следовательно, зародившись на далеко не жемчужной планете, именно жизнь и превратила её в жемчужину, необходимую для появления человека"(1996). А самобытность феномена Вернадского обеспечивалась тем, что полновластной хозяйкой дома поставлено живое вещество, и в номотектическом закреплении этого положения проявился триумф квазиоткровенного мышления Вернадского. Подвергнув определённому когнитивному синтезу предыдущие два великие постулата, Вернадский получает третий великий постулат: закон живой жизни. Формулировка этого постулата лишена чеканной доктринальной формы и категоричности закона и в авторском виде подана: "Жизнь создаёт в окружающей её среде условия, благоприятные для своего существования"(1987, с.47; выделено мною - Г.Г.)
По многим линиям нацеливая, предусматривая и упреждая мысль на этой истине жизни, Вернадский, тем не менее, не берётся за отдельную рефлексию её смыслового содержания, хотя выставляет непререкаемый в геологическом мире аргумент эмпирической достоверности - геологическую (палеонтологическую) летопись. Вернадский пишет: "Взятая в целом палеонтологическая летопись имеет характер не хаотического изменения, идущего то в ту, то в другую сторону, а явления, определённо развёртывающегося всё время в одну и ту же сторону - в направлении усиления сознания. мысли и создания форм, всё более усиливающих влияние жизни на окружающую среду"(1989, с.127; выделено мною - Г.Г.). Силлогистика закона живой жизни несёт в свёрнутом виде философские (теоретические), научные (эмпирические) и методологические противопоказания не только учреждениям социального института, типа геологии, биологии, климатологии, но и базовым элементам системы воинствующего материализма. Идиома Вернадского "энергетический биоцентр" с вызывающей прямотой указывает на сферу, где таятся философские корни науки Вернадского и которая была настолько чужда духу воинствующего материализма, что большевистский режим вынужден был изгнать эту сферу за пределы страны, - речь идет о русской духовной школе. С непринуждённой откровенностью закон живой жизни озвучивает (horribile dictu (страшно сказать) для материалиста-ленинца), - верховенство нематериального, чисто идеалистического фактора.
В сугубо научной плоскости закон живой жизни означает:1.Эволюция, если называть так органическую часть всеобщего развития, проходит под эгидой жизни и является функцией внутренней активности живого вещества, тобто не жизнь открывается как результат эволюции, а эволюция суть последствие жизни; 2.Не жизнь приспособляется к внешним условиям, а внешние обстоятельства приспосабливаются жизнью для своих потребностей. Таковы главные следствия закона живой жизни Вернадского. Дарвиновское открытие естественного отбора, который непосредственно докладывает о свободном поведении организма в среде своего обитания, оказывается не менее, чем онтологическим доказательством закономерности, отмеченной Вернадским.
Беря в биологическом аспекте биосферы все изложенные новации Вернадского в комплексе и в философском контексте, необходимо следует признать, что живое вещество, как объект познания, рассматривается Вернадским в понятиях, концептуально отличных от академической биологии, тобто биосфера Вернадского принадлежит к некоей иной биологии. Это отличие, помимо непринципиальных разночтений, содержательно состоит из кардинальных различий в основополагающих моментах: представлении о конкретном субъекте-носителе и воззрении на динамику естественного отбора. Субъектом-носителем в академической биологии принята так называемая популяция - совокупность или население однотипных организмов, ещё называемых биоценозом; в общем моменте понимается "Популяция как элементарная эволюирующая единица" (И.И.Шмальгаузен). В таком качестве популяция принципиально не сходится с субъектом-носителем, заявленным Вернадским в лице "энергетического биоцентра", и между ними наличествует та полярная разница, какая существует между коллективом и индивидуальностью.
Подобная разнозначимость субъектов-носителей необходимо приводит к ещё более разительным расхождениям по второму пункту. Основным динамическим принципом естественного отбора в современной биологии традиционно утвердилась борьба за существование, реально действующая в виде механизма элиминации (уничтожения, подавления) неприспособленных особей. Академик И.И.Шмальгаузен определил: "Борьба за существование всегда связана с элиминацией менее приспособленных особей и только через эту элиминацию ведёт к естественному отбору, т.е. переживанию и размножению особей, наиболее соответствующих данным условиям существования. Элиминация является обязательным выражением всех форм борьбы за существование"(1946, с.117). В коренном отличие от изложенного биосферный кодекс Вернадского не содержит понятий о "приспособленных" и "неприспособленных" организмах, здесь каждая особь есть "энергетический биоцентр", а потому нет никакой надобности в механизме элиминации.
А само явление приспособления, рассматриваемое в учении Вернадского с позиции закона живой жизни, выводится в полном противоречии с канонизированной схемой адаптациогенеза (учения о приспособлении), принятой в традиционной биологии как основной механизм видообразования. Следовательно, по Вернадскому, не организм есть результат приспособления (адаптации), а приспособление (адаптация) суть продукт жизни организма, и не борьба за существование определяет смысловое содержание этой жизни, а взаимная помощь спороднённых особей даёт ей направление, и потому представление об элиминации исключено из теории биосферы Вернадского целиком и полностью. Таким образом, мысль своего учителя В.В.Докучаева о взаимопомощи в органическом мире Вернадский в противовес борьбе за существование расширил до идеологического фундамента теории биосферы, чем обозначил неклассический статус своего учения, а в лице последнего и неклассическое направление в естествознании.
В русле этого направления Вернадский оценивает познавательный уровень современной ему биологической науки: "Изучая живые организмы, биологи в большинстве своих работ оставляют без внимания неразрывную связь, теснейшую функциональную зависимость, существующую между окружающей средой и живым организмом. Ясно сознавая организованность организма, они совершенно не учитывают организованность среды., в которой живёт организм, т.е. биосферы. Эта среда представляется им инертной, от организма не зависимой, - как хорошо и ярко выразил Клод Бернар - космической. Так, изучая организм, они изучают не природное тело, а идеальный продукт своей мысли. Это - часто удобный, даже необходимый приём научной работы, очень распространённый в естествознании. Следуя ему, сложные явления природы заменяют упрощёнными моделями, идеализируют эмпирические выводы или факты, от них отходят. Материальный треугольник не есть треугольник геометрии, "атмосфера" физики не есть окружающая нас тропосфера, животное или растение биолога не есть живое, реальное тело, не есть природный организм...Живой организм биолога в "космической среде" в огромном большинстве случаев резко отличается в своём научном охвате от реального тела эмпирического значения - живого организма биосферы. Целые области биологических проблем в общем оставались и остаются вне кругозора биологии"(1983, с.51-52,53).
Но с наибольшей силой неклассическое мышление Вернадского раскрылось в вопросе о происхождении жизни на Земле. Почти все многочисленные теории и гипотезы возникновения жизни так или иначе имеют в качестве преамбулы представления о начальных примитивных органических формах, возникших в маловероятных и чуждых им условиях косного вещества. К примеру, концепция Л.Л.Морозова (1984) основана на лабораторно выведенном признаке живого - наличии киральной чистоты или нарушении зеркальной симметрии; аминокислоты живого вещества суть L-изомеры, а сахара есть D-изомеры. В неорганическом веществе действуют так называемые рацемические смеси, содержащие равное число левых и правых изомеров, и факторы, которые препятствуют возникновению ассиметрии, являются мощными и разнообразными, а факторы, способствующие возникновению киральной системы, - исчезающе малыми. Задача, по словам В.П.Казначеева, состоит в том, что "Необходимо, следовательно, проанализировать в эксперименте маловероятное событие, превратить в многократно усиленную последовательность событий, напоминающую цепную реакцию"(1989, с.73).
В таком виде данная задача определяет проблему происхождения жизни как концетуально ключевой гнозис материалистической философии и решение этой проблемы приобрело в материализме характер ритуального обряда, исходящего из общего логического стереотипа и предопределённых гностических заготовок. Каждая гипотеза при их пугающем изобилии должна обладать рядом обязательных условий: 1.Живое вещество необходимо происходит из неживого - процесс абиогенеза, в соответствие с чем естественная история Земли разделяется на два мегаэона - криптозойский (бесжизненный) и фанерозойский (органический); 2.Первичные формы жизни необходимо должны быть примитивными, элементарными, и возникать дискретно, то есть в отдельных пунктах пространства и времени; 3.Процесс развития жизни необходимо должен двигаться в направлении превращения первичного маловероятного события в механизм действующего аппарата природы; 4.Законом на всех стадиях необходимо должно быть приспособление к меняющимся внешним условиям - процесс адаптациогенеза.
В теории биосферы Вернадского отсутствует что-либо похожее на академическую теорию либо гипотезу происхождения живой природы, - и это симптоматично, ибо этим учёный даёт понять, что генезис жизни есть проблема духовная, а не генетическая. В этом контексте Вернадский решительно отвергает одну из опор материалистического воззрения - процесс абиогенеза и замечает: "Проблема абиогенеза, создания homunculus-а не может интересовать геохимика; может интересовать и имеет значение только проблемы создания комплекса жизни в биосфере, т.е. создания биосферы". Вернадский извлекает из небытия и реанимирует задавленный мощью материалистического мировоззрения принцип Реди, сформулированный в ХУ11 столетии: "Omne vivum e vivo"(всё живое из живого), ибо, как он замечает: "Это было отрицание самопроизвольного зарождения и абиогенеза и провозглашение непрерывного единства живого вещества в окружающей нас среде - в биосфере - с самого его начала, если таковое было". Подобные заявления вовсе не являются данью прошлого либо голословными изречениями широкомыслящего творца, - Вернадский излагает итоги аналитической работы в рамках собственного, тобто исторического, геохимического подхода: "Изучая геохимическую историю углерода, мы не видим в ней следов абиогенеза; нигде не существует органических соединений, независимых от живого вещества, которые свидетельствовали бы о существовании такого процесса в течение геологического времени. Геохимия доказывает тесную связь живого вещества с историей всех химических элементов, она нам являет его как часть организованности земной коры, совершенно отличную от косной материи. Нет в её данных места для абиогенеза, для произвольного саморождения. И нет признаков его существования".Из эмпирического принципа Реди Вернадский делает основание для своего первого великого постулата, поскольку "кажется совершенно законной идея вечности жизни", и выставляет комплексную преамбулу для своего познания происхождения жизни на Земле: "Живое вещество всегда, в течение всего геологического времени, было и остаётся неразрывной закономерной составной частью биосферы, источником энергии, ею захватываемой из солнечных излучений - веществом, находящимся в активном состоянии, имеющим основное влияние на ход и направление геохимических процессов химических элементов во всей земной коре"(1983, с.с.250,251).
Задача Вернадского в противоположность материалистического догмата формулируется в иных терминах: "с геохимической и геологической точек зрения вопрос стоит не о синтезе отдельного организма, а о возникновении биосферы"(1983, с.250). Тут на передний план выдвигаются забытые суждения Вернадского о "жизненной среде" и "монолите жизни", как о системном сочленении всего живого со средой своего обитания: "1) Жизненная среда не может быть сведена к морфологически единому организму, когда - то населявшему планету, живая среда не может быть морфологически однородна...2) Уже в связи с этим живая среда не могла произойти из единого одноклеточного организма, принесенного из космической среды..." И следует вывод, отрицающий преамбулу всех материалистических теорий происхождения жизни: "3) Неизбежно допустить, что, может быть и менее сложная жизненная среда сразу создалась на нашей планете как нечто целое в догеологический её период. Создался целый монолит (жизненная среда), а не отдельный вид живых организмов, к какому нас ложно приводит экстраполяция, исходящая из существования эволюционного процесса...Необходимо допустить одновременное создание ряда организмов разной геохимической функции, тесно связанных между собой, т.е. допустить абиогенез монолита жизни - задача экспериментально немыслимая" (1989, с.137).
Жизнь возникла вместе со средой своего обитания и экспериментальное воспроизводство примитивного первоорганизма - фикция, - таково резюме воззрения Вернадского, на каком базируется всё здание учения о биосфере. Логика учёного здесь прямо противоположна общепринятому научному мышлению: в приложении к концепции Морозова, по Вернадскому, всё должно быть наоборот - предпосылка зарождения жизни содержится в максимальной вероятности нарушения зеркальной симметрии и эти факторы будут наиболее активными. Но даже для формальных сторонников Вернадского новаторство такого мышления оказывается не под силу, как, к примеру, для М.М.Камшилова: "Развитие биосферы на нашей планете обязано маловероятному сочетанию благоприятных факторов как в начале формирования жизни, так и в течение последующих 3-3.5 млрд. лет"(1979, с.225).
Итак, Вернадский предусматривает, что не многоактное воздействие материальных факторов друг на друга с последовательным появлением новых факторов, а одновременно изменившееся динамическое состояние всей планеты вынуждало материальные агенты взаимодействовать по-новому и приводило к появлению биосферы, именно как системы, как органическое сочленённое единство живого и косного вещества. Однако учёный не показал механизм такого взаимодействия, - во всяком случае, техника биотического круговорота здесь явно не приемлема. Сама постановка Вернадским проблемы возникновения жизни в виде биосферы исключает классическую предпосылку всякого движения - внешнее воздействие, опосредованное в "первотолчке" Ньютона. По Вернадскому, источник активности переносится во внутрь организма, системы, объекта, что есть по своей сути не что иное, как объективные дрожжи принципа саморазвития - головного принципа пульсационной гипотезы и русского пульсационизма (М.М.Тетяев, М.А.Усов, Н.Е.Мартьянов). А это, в свою очередь, означает, что внутренняя активность сообщает системе определённое динамическое состояние, под влиянием которого протекает процесс возникновения нового качества или явления, и что в корне меняет стратегию естественного взаимодействия тел.
В русле классической ньютоновской механики стратегия взимодействия определяется так называемым законом инерции Ньютона-Галилея: всякое движение, а также его изменение, происходит только под воздействием внешнего источника. Принцип саморазвития делает внешнюю активацию моментом внутренней генерации, а стратегия контактирующих тел переходит со схемы взаимо-действия на схему со-действия. Биосфера, став результатом перехода всей планетной системы в новое динамическое состояние, воспроизвела и новую действующую силу - живое вещество, а точнее, она возникла вместе с этой силой, но обеспечила максимально возможные условия для её прогрессирующей и ускоряющей деятельности, - в этом заключён динамический смысл данной геосферы. Это обстоятельство опосредовано Вернадским в форме понятия "биогенной миграции атомов и химических элементов", а динамически обусловлено двумя биогеохимическими принципами.
Следовательно, функционирование живого вещества на планете неизбежно должно создать новый динамический режим, который и будет отражать внутреннее содержание биосферного динамического состояния как особой стадии естественной органической (геохимической) истории. В этом состоит глубочайший смысл мысли Вернадского о воздействии живого вещества на все параметры геологической среды. Не изменяя физического облика геологических агентов и при отсутствии какого-либо внешнего материального возбудителя, живое вещество вынуждало все действующие атрибуты земной коры взаимодействовать (а точнее, содействовать) в новом направлении, то есть формировать условия для своего существования. При этом Вернадский обнаруживает специализацию организмов в данном процессе и выделяет особо функциональные "организмы - концентраторы химических элементов": "Таким образом, нам известны по крайней мере от 17 до 19 химических элементов, концентрирующихся в живом веществе. Эта концентрация приобретает ещё большее значение в силу факта, что эти организмы, концентраторы специальных химических элементов, не являются какими-нибудь редкими телами в природе. Наоборот, организмы-концентраторы встречаются в больших количествах, дают значительные массы вещества и тем самым играют видную роль в экономии биосферы"(1982, с.228).
Направление эволюции, таким образом, сориентировано в сторону изменения динамического состояния системы, которое должно разрешиться появлением нового явления и нового динамического типа эволюции (парадигма "эволюция эволюции"). Таким новым динамическим типом биосферы, по Вернадскому, стала ноосфера, но, главное, подобную эволюционную новацию у Вернадского осуществляет сила из разряда живого вещества и такой силой стал человек. Показав объективные предпосылки и давая знать о духовной необходимости появления человека, Вернадский внёс в вековечную, популярную и актуальную, но от этого не перестающей быть какофонией, проблему человека своё оригинальное видение, какое он нарёк: человек как геологическая сила. Переход биосферы в новое состояние, являющееся важнейшим рубежом геологической истории, не может являться и не является только прерогативой самой биосферы, тобто взаимодействия внутри системы живое - косное.
Являясь несомненным результатом эволюции самой системы, это состояние в той же мере выражает результат взаимодействия между всеми геосферами в объёме планетарной системы. Это обстоятельство позволяет рассмотреть теорию биосферы шире авторских пределов и увязать учение Вернадского с непризнанной пульсационной концепцией Н.Е.Мартьянова, которая увидела свет лишь в 2003 году и о чём будет доложено в соответствующем разделе данного цикла. Пульсационная геология видит историю Земли в последовательности общепланетарных пульсационных актов, состоящих из смены динамических состояний планеты. Осадочная оболочка, как неотъемлемая часть биосферы, возникла и стала такой же ведущей осью в эволюции одного из них - в платформенно-геосинклинальную динамическую стадию геотектогенеза. Следовательно, живое вещество биосферы существовало внутри платформено-геосинклинального состояния планеты и формировало динамический режим этой стадии. Внутренняя эволюция биосферной системы ознаменовалась возникновением человека, который и стал действующим лицом в условиях изменившегося динамического состояния биосферы и планеты, превратившись в новую геологическую реальность.
Если необходимы свидетельства о наличии в советской науке негласных запретов на научную продукцию, выпускаемую академиком В.И.Вернадским, то смелая гипотеза о происхождении жизни на Земле служит красноречивым примером этому, - в соответствующих разделах советской науки отсутствует даже упоминание о ней, не говоря уже о научной оппоненции. А между тем своим гнозисом о генезисе жизни на Земле Вернадский как бы мимоходом разрешил наибольшую мистерию классического экспериментаторского познания , имеющую вид проклятия, - о демоне энтропии Известно, что любое тело отдаёт в окружающий мир часть своей внутренней энергии, оказывающейся, таким образом, бесполезной для системы тела. Энтропия определяется как средство беспечной траты внутренней энергии в рамках так называемого цикла Карно и как мера деградации энергии из полезной в рассеянную, которая обладает тенденцией к возростанию (интеграл Клаузиуса). Энтропия есть злая сила, творящая хаос из порядка, и благодаря ей "мир неумолимо приговорён к тепловой смерти" - таков вердикт высокоавторитетных Людвига Больцмана и Анри Бергсона. Жизнь как природное явление постоянно заводит академическую науку в тупик, а благодаря демону энтропии тупик кажется непреодолимым и самым непроницаемым. Ибо энергия, отдаваемая жизнью в окружающую среду, не только не утрачивается для организма, но, напротив, становится источником его жизнедеятельности. Один из светил европейской теплофизики П.Шамбадаль уныло констатирует, "что явления живой природы несовместимы с законом возростания энтропии, который управляет физическим миром"(1967, с.275). На сколько научный мир был шокирован жизнью, как природной реальностью, очевидно свидетельствует Э.Шредингер, значившийся в лидерах современной квантовой науки, который, задавшись специальной целью, в трактате "Что такое жизнь с точки зрения физики?", вынужден был склониться к полумистическому решению: признанию некоей "отрицательной энтропии", посредством чего организм черпает порядок из окружающей среды.
В противовес такому физическому миропорядку концепция жизни и её происхождения Вернадского прочно опирается на идею об организме, как организаторе биосферы, как производителе, а не потребителе, порядка. Экспансия жизни, по данным Вернадского, безгранична, а потому перспектива мира прямо противоположна энтропийно-физическим предначертаниям, и отношение Вернадского к энтропийной картине мира, резко контрастировало с общепринятым шаблоном современной ему науки. Вернадский вещал: "Природные явления, выраженные энергетически, обыкновенно сводятся к принципу Карно. Мы знаем, что они всегда связаны с деградацией энергии; количество свободной энергии, способной производить работу, падает с каждым природным явлением. Энергия рассеивается в виде тепла, - энтропия мира, как говорил Клаузиус, увеличивается, и уровень тепла выравнивается. Если мир имеет границу, если совокупность природных явлений конечна, - из этого должен воспоследовать конец мира, - уравнивание энергии, которое не позволит проявиться никакому природному явлению, связанному с энергией. Долгое время эти выводы считались достоверными следствиями, законом природы; не находили исключений из этого правила, приведшего к важным научным открытиям".Позиция Вернадского в этом кардинальном пункте современной ему науки, таящем последние отголоски классического ньютоновского миросозерцания, была отнюдь не нигилистически-критиканской, а, как и всё в его научном творчестве, эмпирически обоснованной и фактически задокументированной.
Русский учёный убеждённо утверждает: "Проявления жизни являются эмпирическим фактом, с трудом входящим в рамки других природных явлений в аспекте принципа Карно. Уменьшение энергии, её рассеяние в виде тепла, не имеет места в жизни (такой, как мы её понимаем) зелёных хлорофильных растений или автотрофных микробов, взятых в природном аспекте, т.е. неразрывно от биосферы. Наоборот, в силу факта существования этих организмов количество свободной энергии, способной производить работу, очевидным образом увеличивается к концу их жизни в окружающей природе, в конце концов с ходом геологического времени. Свободный кислород, изготовляемый зелёными растениями, каменный уголь, образующийся из их остатков, органические соединения их тел, питающие животных, движения и другие физические и химические проявления, очень различные и многочисленные, представляют выявления новой деятельности энергии, не сопровождаемой никоим образом деградацией исходной лучистой энергии Солнца. Эта энергия перешла в такую форму, которая создаёт организм, обладающий потенциальным бессмертием, не уменьшающим, а увеличивающим действенную энергию исходного солнечного луча"
Выводное умозаключение Вернадского тут важно не столько как научное мнение само по себе, сколько как выражение нового научного мирообозрения, сформулированного русским натуралистом: "Энтропия Клаузиуса не имеет реального существования; это не факт бытия, это математическое выражение, полезное и нужное, когда оно даёт возможность выражать природные явления на математическом языке. Оно верно только в пределах посылок. Отклонение такого основного явления, каким является живое вещество в его воздействии на биосферу, в биосфере от принципа Карно указывает, что жизнь не укладывается в посылки, в которых энтропия установлена". И в качестве естественного закона поставлено философское суждение Вернадского: "Живое вещество становится, таким образом, регулятором действенной энергии биосферы" (1983, с.с.252,253,254,255; выделено мною -Г.Г.). В 1977 году глава Брюссельской школы теплофизиков Илья Пригожин был удостоин Нобелевской премии за цикл работ, где в числе прочего показано, что энтропия есть сила, творящая порядок из хаоса, а вовсе не наоборот, как прежде считалось Р.Клаузивиусом и Л.Больцманом.
Итак, суждения Вернадского о происхождении жизни на Земле, которым в строгом сюжетном понимании не пристало называться гипотезой либо концепцией, а скорее всего, идеологической схемой, дающей оригинальное видение проблемы в свете идеологии доктрины "адеквата человека", служат завершающим аккордом того раздела биосферной теории, где объектом познания положено живое вещество в образе органической жизни ("биогенная миграция атомов и химических элементов"). Следующим тематическим разделом науки Вернадского выступает та часть теории биосферы, где объектом познания выставлено живое вещество в образе человека и которая была названа ноосферой (сферой разума). Сентенция о генезисе живой жизни помимо оригинальных и новаторских помышлений гениального автора явилась также когнитивным рубежом в его творчестве, поскольку сделав пульсацию динамических состояний мотором эволюции эволюции биосферы, в частности, "монолита жизненной среды", Вернадский доказал необходимость появления в биосфере особого состояния - ноосферы и человека как носителя и демиурга этого состояния.
Возведение человеческого фактора в ранг действующего агента естественного процесса в биосфере стало ноуменальным следствием из профетического прозрения Вернадским происхождения жизни на Земле и онтологическим последствием великого закона живой жизни.. Это обстоятельство выглядит подсудным актом в глазах большой науки, которая рассматривала человека в естествознании не более, как своеобразную вещь в природе, не уйдя далеко от античного натурфилософского взгляда древних греков. И этим русский учёный обозначил зону размежевания между своим учением о биосфере и академической биологией, которая застыла перед человеком как биологическим явлением. Без понимания этого обстоятельства нет пути к осознанию нетрадиционной новаторской роли науки Вернадского в объёме всего цикла естествоиспытательских наук, а также к выяснению внутренних особенностей его собственного гнозиса, сделавших его самобытным явлением русской науки.
Динамической основой биологического взаимодействия, тобто поведения организма в неорганической внешней среде, а также отношения с себетождественными особями, является процесс адаптации (приспособления) и адаптациогенез служит главным механизмом видообразования - генеральной операции эволюционной биологии. При всех дискуссируемых вариантах отношения среда - организм социальный институт безапелляционно выбирает одну позицию, credo которой изложил П.К.Анохин: "В этом отношении организация живых существ представляет собой в полном смысле слова отражение пространственно-временных параметров их конкретной среды обитания"(1978, с.13). Однако человек, взятый как биологический вид, безоговорочно не вписывается в биологическую адаптационную схему: человек не только приспосабливается к окружающей среде, но обладает способностью приспосабливать внешнюю среду к свои потребностям, - и даже более того, делает это последнее целью и смыслом своей жизни. Итак, в области человека линия органической эволюции претерпевает крутой перелом и, как пишут Н.П.Депенчук и В.С.Крисаченко: "Если вся предшествующая эволюция заключалась в приспособлении организмов к окружающей среде, то теперь наступил этап, когда живое приспосабливает окружающую среду к своим потребностям"(1987, с.207).
В этой кризисной ситуации социальный институт не нашёл ничего лучшего, как изъять человека из природного органического мира, тобто из среды биосферы, и объявить его "сверхбиологическим" существом, - как извещает академик И.Т.Фролов, один из ведущих специалистов по гуманитарной теме в социальном институте: "Следовательно, специфика человека как биосоциального существа состоит в том, что его превращение в существо "сверхбиологическое" в основном высвободило его из-под власти эволюционных механизмов"(1983, с.84). Понятно, что манёвр со "сверхбиологическим" человеком не может избавить биологию не только от реальных противоречий в явлениях адаптации и видообразования, но и от антиномии собственного взгляда, которая отчётливо видна в свете воззрения Вернадского: закон живой жизни Вернадского не приемлется социальным институтом для всего органического мира, но неожиданно проявляет своё действие в гоменоидной сфере. Тем самым обнаруживается исторический и генетический разрыв между человеком и нечеловеческой природой, который спонтанно предписывается принципом "сверхбиологического" состояния человека и которым необходимо инкриминируется установка человека в природе - быть повелителем и покорителем природы. В совокупности это определяет гносеологический субстрат парадигмы воинствующего материализма в естествознании - опоры социального института, на отрицании которого базируются исходные моменты теоретической части науки Вернадского - учения о ноосфере.
3.УЧЕНИЕ О НООСФЕРЕ ЗЕМЛИ В.И.ВЕРНАДСКОГО. Строгие науковеды не решились бы совокупность знаний о ноосфере, сообщаемых Вернадским, назвать учением в общезнаемом виде как систематизированном своде суждений и умозаключений, связанных посредством логического выведения. Представляемые Вернадским ноосферные знания и не могут быть оценены в системе традиционных измерителей духовных ценностей, ибо получены они с помощью нетрадиционных средств: квазиоткровенного мышления и научного мировоззрения русской духовной формации. Это значит, что некоторые теоретические концепты Вернадского, имеющие значение состемообрзующих суждений, вовсе не обладают рангом таковых в разрезе академических науковедческих требований социального института. К числу таковых относится методологическое обобщение Вернадского установочного типа: "Реально это единство человека, его отличие от всего живого, новая форма власти живого организма над биосферой, большая его независимость, чем всех других организмов от её условий, является основным фактором, который в конце концов выявился в геологическом эволюционном процессе создания ноосферы"(1989, с.194). "Единство человека", под которым Вернадский понимает целостный приоритет человеческого фактора в биосфере, показывает, что учёный вовсе не расширяет поле предикации академической науки о человеке - антропологии на естествознание, а имеет в виду особое качество человека - человека как духовную категорию, как носителя и создателя научной мысли. Это духовное предпочтение Вернадского, культивируемое им в материалистическом естествознании, выставляется социальным институтом наибольшим заблуждением учёного, попыткам очищения от которого посвящены par excellence (по преимуществу) многочисленные интерпретации и экзегетические обзоры сочинений Вернадского в советской науке.
Методологическим новшеством в учении Вернадского необходимо считать выведение нового параметра эволюции, взятого из арсенала пульсационной механики, - динамического состояния; тобто фактором эволюции, по Вернадскому, служит не внешние активы и источники, а неумолкающий внутренний пульс системы, имеющий в биосфере трёхчленное строение. Учёный пишет: "Это новое состояние биосферы, к которому мы, не замечая этого, приближаемся и есть "ноосфера"(1988, с.503; выделено мною - Г.Г.). Этим прежде всего удостоверяется исторический характер ноосферы. После того, как новое динамическое состояние планетарной системы породило биосферу с живой жизнью, Вернадский прорицает исторически новое динамическое состояние, но уже биосферы, - ноосферы и нового ведущего - человека. Вернадский настойчиво взывает к пониманию того, что переход от биосферы к ноосфере суть процесс природный и естественный, осуществляемый со стихийной необходимостью, но базой этого процесса служит духовный рост человека. В свете этого требуется произвести уточнение понятийной и терминологической базы учения, чего Вернадский, по понятным причинам, сделать не мог. Логика помышлений Вернадского предусматривает, что пульсация динамических состояний земной материи непосредственно производит НЕ биосферу и НЕ ноосферу, а, в первом случае, "монолит жизни" или живое вещество, которое в силу закона живой жизни формирует среду своего обитания - биосферу, а, во втором случае, человека, но не первородного гоменоида, а мыслящего существа, средой обитания которого предназначается творимая им посредством того же закона, ноосфера как сфера разума. В условиях жестского прессинга головной догмы социального института - первичность материи и вторичность сознания - Вернадский не мог высказать вслух своих мыслей о когнитивном превосходстве нематериальной инстанции. Но это не должно означать, что с появления ноосферы отмирает биосфера как таковая или же ноосфера, как новая оболочка, покоится на биосферном субстрате, - а значить это должно только одно: ноосфера суть стадия развитой биосферы и одновременно развитого человека.
Вначале свою рефлексию Вернадский строил на человеческом факторе в образе коллективного "цивилизованного человечества", явно в унисон с гносеологией западной концепции человека как члена человечества, и он написал: "Изучение истории человечества приводит к непреложному и чрезвычайно важному заключению, что цивилизованное человечество является огромной новой геологической силой в истории планеты...Ибо, изучая историю атомов - химических элементов - в биосфере, геохимия на каждом шагу сталкивается с цивилизованным человечеством, как с новой геологической силой, меняющей, по-видимому, коренным образом извечный, стихийный ход геологических процессов. То, что особенно останавливает внимание геохимика, это - всё увеличивающийся темп влияния человеческой жизни на земные химические процессы: невольно создаётся впечатление о возможном, в ходе времени, коренном их изменении под влиянием этой новой народившейся на нашей планете геологической силе. Возможно, что с появлением цивилизованного человечества на нашей планете создалась сила, которая заставляет совсем иными пуями двигаться геохимические планетные процессы"(1989, с.173). А в форме итогового заключения звучит суждение: "В последние тысячелетия наблюдается интенсивный рост влияния одного вида живого вещества - цивилизованного человечества - на изменение биосферы"(1989, с.185).
Однако академик В.И.Вернадский не был бы русским духовником, если бы основополагание своего гнозиса доверил коллективному абоненту, да и судя по смысловому содержанию его размышлений, словоформа "цивилизованное человечество" впечатляет не столько как научный термин, сколько как сводный знак общего значения. А познавательную ёмкость своего постижения русский учёный передаёт через индивидуализацию "цивилизованного человечества" в форме научной мысли человека. Именно это последнее определяет собой и оригинальность, и уникальность, и самобытность научного творения Вернадского, который ноосферу или сферу разума сделал составной частью естествознания. У Вернадского сказано: "Эволюционный процесс получает при этом особое геологическое значение благодаря тому, что он создал новую геологическую силу - научную мысль социального человечества. Мы как раз переживаем её яркое вхождение в геологическую историю планеты...Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние - в ноосферу"(1989, с.185). В другом месте учёный расширяет и конкретизирует свою мысль: "Научная человеческая мысль могущественным образом меняет природу. Нигде, кажется, это не проявляется так резко, как в истории химических элементов, как в структуре биосферы. Созданная в течение всего геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает всё сильнее и глубже меняться под влиянием научной мысли человечества. Вновь создавшийся геологический фактор - научная мысль - меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты. Очевидно, эта сторона хода научной мысли человека является природным явлением"(1988, с.215). Отсюда исходит эпохальное заявление Вернадского: "А так как среда жизни есть организованная оболочка планеты - биосфера, то вхождение в неё, в ходе её геологически длительного существования, нового фактора её изменения - научной работы человечества - есть природный процесс перехода биосферы в новую фазу, в новое состояние - в ноосферу"(1989, с.205).
Для духовника Вернадского словосочетание "научная мысль", хоть и есть научная конкретизация положения "цивилизованного человечества", но в собственном философском освещении, а таковое для Вернадского существует только в облике русской духовной формации,- суть не более, чем абстракция, тобто обобщённое опосредование некоего духовного свойства индивида, суть которого в его определённости. Вернадский не мог обойтись без пояснения: "Научная мысль сама по себе не существует, она создаётся человеческой живой мыслью, есть её проявление. В мире реально существуют только личности, создающие и высказывающие научную мысль, проявляющие научное творчество - духовную энергию"(1988, с.216). Итак, человеческий фактор, которому Вернадский придаёт определённость научной мысли, несёт в себе содержание индивидуальной мысли, но именно научного качества, тобто созидая научные ценности. Вернадский излагает свои постижения: "Человек ввёл в структуру планеты новую форму действия живого вещества на обмен атомов живого вещества с косной материей. Раньше организмы влияли на историю только тех атомов, которые были нужны для их роста, размножения, питания, дыхания. Человек расширил этот круг, влияя на элементы, нужные для техники и для создания цивилизованных форм жизни. Человек действует здесь не как Homo sapiens, а как Homo sapiens faber"(1983, с.257).Философский смысл соображения Вернадского закодирован в приставке faber (созидание, сотворение), которая на самом деле не прилагательное (не прилагается), а коренное существительное - существо мысли творца, выявившего особое качество человека, а точнее, новую грань в ореоле более глубоко познанного предназначения человеческой личности. Homo sapiens есть ранг человека как члена человечества - продукт и достоинство западной концепции человека, а в отличие Homo sapiens faber представляется созданием Вернадского, с которым он входит в поле предикации русской концепции человека. Вернадский провозглашает: "Homo sapiens faber - его мысль - есть новый факт, возмущающий вековой, геологически вековой, уклад биосферы"(1989, с.126).
Употребляемая Вернадским форма "человек" не может быть уравнена с понятийно насыщенным термином западных мыслителей, ибо в духовном плане русский учёный имеет в виду расширительное значение и пользуется ею в качестве термина вольного содержания, но в научно-конкретном смысле данная норма превращается у него в строго осмысленную идиому. Для Вернадского человек - это носитель и демиург научной мысли, и эта последняя не есть обобщённая отвлечённсть, но сугубо индивидуальная константа, обязательно с созидательными функциями, через которые раскрывается самозначимость отдельного человека. Человек - faber есть имя научной мысли, которую Вернадский кладёт в основополагание своего гностического сооружения как человеческий фактор, которому предназначается роль организатора мира биосферы. Человек, следовательно, организует и направляет все изменения в геологической среде биосферы, а потому он становится в данном процессе НЕ духовной и НЕ биологической, но как раз геологической силой. Утверждение Вернадского, что "С человеком, несомненно, появилась новая огромная геологическая сила на поверхности нашей планеты", следует числить в ряду главных достижений эпохи. Скрупулёзно строгое понимание термина "человек как геологическая сила" должно включать в себя смысл того, что человек потому обращается в геологическую силу, что он есть и духовная, и биологическая стать одновременно. В этом плане закон живой жизни Вернадского является поведенческим регулятором человека как геологической силы в биосфере.
Будучи в историческом аспекте стадией развития биосферы, ноосфера онтологически знаменует собой высшую степень организованности биосферы, - в этом состоит первое отличительное свойство ноосферы. Учёный исходит из того, что с появлением цивилизованного человечества, одухотворённого научным сознанием, - а более точные исторические координаты: момент рождения научной мысли с сознанием человека-faber, отчленяющегося от сознания человека-sapiens, - на планете появилась сила, "которая заставляет совсем иными путями двигаться геохимические планетные процессы" и "Естествознание есть одна из тех сил, которой человек переделывает биосферу - переводит её в новое состояние, в ноосферу"(1989, с.180). Эта сила зарождается внутри биосферы и действует в режиме природного стихийного процесса не потому, что привносит в динамический контур биологического взаимодействия новый материальный фактор, а благодаря тому, что заставляет функционировать прежние отношения биосферы в другом ритме, пульсе и направлении, то есть организовывает отношения объективной реальности в соответствии с целевой установкой человека как геологической величины. Созидательная целевая установка есть душа и сердце Homo sapiens faber, который в своей целостности становится главным производителем ноосферы и в том же качестве человек приобретает право быть геологической силой.
Организованное преобразование биосферы под воздействием научной мысли, взятое в ракурсе истории, привело, однако, к созданию в реальном режиме исторического времени фаустовской науки и фаустовской действительности, тобто фаустовского мира с торжеством sapiens, но отнюдь не faber, которому по определению чужды любые деструктивные катаклизмы типа войн, революций, освободительных битв. Но ноосфера принадлежит исключительно faber и Вернадский узаконивает это положение, выводя второе отличительное свойство ноосферы: ноосфера суть сфера будущего. Глубокомыслие учёного и философа полагается здесь в том, что sapiens и faber суть один и тот же процесс научной мысли, но протекающий под духовным руководством разных установок. Вернадский досконально обосновывает действующие пружины, причины и цели исторически неизбежного перехода в новое ноосферное состояние, но само наступление эпохи ноосферы относит к будущим свершениям человечества, а нынешние ноосферные знаки есть следы, ориентиры по пути следования: "Ноосфера есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. Он может и должен перестраивать своим трудом область нашей жизни. Перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше. Перед ним открываются всё более и более широкие творческие возможности. И, может быть, поколение моей внучки уже приблизится к их расцвету. Здесь перед нами встала новая загадка. Мысль не есть форма энергии. Как же может она изменять материальные процессы? Вопрос этот до сих пор научно не разрешён"(1988, с.509).
Таким образом, в противовес реально существующему и активно действующему фаустовскому человеку "человек созидающий" Вернадского относится к ирреальному миру и представляет сферу мыслимого существования. Ноосфера, по своей познавательной сущности, является ни чем иным, как научным прогнозом и исторической перспективой человечества, но в то же время, по своей духовной природе, в настоящем исполняет облагораживающую миссию побудительного стимулятора и несёт в себе функцию целевой установки, противной ныне узаконенной фаустовской установки на борьбу за существование и господство человека в природе. Итак, учение о ноосфере, взятое в первородном авторском помышлении, есть не столько онтологическая вершина научной теории биосферы Вернадского, сколько credo его философии биосферы. В познание биосферы учёный интуитивно вложил философскую содержательность русского духовного мироощущения, выразив последнее ex professo (со знанием дела) в онтологические знаки и понятийные фигуры. Этим самым Вернадский распространил русскую концепцию человека на всю живую субстанцию и ввёл русское понимание человеческой жизни в институт живой жизни. Но поскольку русское понимание онтологизируется в признание за человеческой личностью ведущей функции процесса или состояния, то и Вернадский выставил подобный vis tegro (внутренняя движущая сила) биосферы в человеческом измерении, и им стал человек как геологическая сила, а Homo sapiens faber поставлен антитезой фаустовскому человеку. В этом состоит вклад великого натуралиста в русскую духовную философию, а его биосферную теорию возможно понимать, как расширенный онтологический раздел русской концепции человека.
Данный разрез ноосферы делает творение Вернадского уникальным и самобытным не только в собственно научном аспекте, но и в чисто философском контексте, выступающим особенно контрастно на фоне западной концепции ноосферы, выполненной Е. Ле Руа и Т. де Шарденом. Известно, что под влиянием лекций В.И.Вернадского в Сорбонне и Париже (1922-23 г.г.) французский математик Е. Ле Руа выступил с утверждением, что "существует человеческая сфера, сфера размышления, мысли в собственном смысле слова, сфера духа или ноосфера"(Le Roy E., 1927). Кроме термина "ноосфера", который Вернадский позаимствовал у французских мыслителей, и самой общей дефинитивной схожести в определении этого термина, других точек соприкосновения русской модели ноосферы Вернадского и западного представления не имеется. (Ссылка Вернадского на авторов западной концепции ноосферы всегда имеет в виду этот общеформальный, а не содержательный, аспект и даётся в описательном, а не когнитивном, порядке, - примером служит одно из основополагающих суждений Вернадского: "История науки и техники, вместе взятые, может быть рассматриваема в геологии и биологии как история создания на нашей планете в биосфере новой геологической силы - человеческого труда и мысли. Эта геологическая сила, медленно создававшаяся геологически длительно, в нашем столетии получила яркое проявление, и на наших глазах превращается, как выразились Леруа и Тейяр де Шарден, в ноосферу, т.е. охватывается научно-технической мыслью и переходит в новую геологическую стадию"(1988, с.271-272). Ничего, кроме почтения к научным коллегам, что совершенно естественно для интеллигента такого ранга, в суждении Вернадского нет. Но только не для социального института, который усматривает тут немалый идеологический грех, - как тогда выражались, "прислужничество перед буржуазной наукой", - и В.А.Анохин писал: "В.И.Вернадский, игнорируя материалистическую, марксистскую философию, заимствовал термин, а в известном смысле и понятие "ноосфера" у представителей идеалистической философии, что было определённой данью идеалистическому мировоззрению"(1982, с.38-39). C'est tour dire - этим всё сказано). Состояние брожения, наступившее в интеллектуальной среде Европы после Первой мировой войны, а точнее, после краха всех либерально-гуманистических идеалов, обусловившего эту мировую бойню, вызвало жгучий интерес к идее ноосферы как сферы человеческого разума, как иллюзии некоей панацеи от всеобщего безумия человечества. Время жесточайших катаклизмов первой половины ХХ века - войн, революций, гражданских смут, освободительных коллапсов, - почти целиком лишило спасительной веры в человечество как коллективного мудреца. Европейский разум, не отвергая полностью коллективный учредитель, взял на вооружение некоторые его свойства, в частности, научную мысль и общечеловеческие права, и европейская скарбница мудрости обогатилась новой разработкой - философией экзистенциализма, составной частью которой стала концепция ноосферы в редакции Т.де Шардена. Идеологии экзистенциализма (М.Хейдеггер, К.Ясперс, Ж-П.Сатр, А.Камю) выпало на некоторое время стать чаянием интеллекта Европы о возрождении человека, павшего в результате всеобщего деструктивизма и нигилизма ХХ века, термин "ноосфера" приобрёл роль прожектора, освещающего будущую перспективу человечества, а сочинение Т.де Шардена стало едва ли не бестсселером и социологической модой.
В "Современном философском словаре"(1998), в статье "Ноосфера" Д.М.Федяев сделал удачную аннотацию трактата Т.де Шардена: "Жизнь характеризуется: а) "изобилием", благодаря которому проявляется эффективность борьбы за существование; б) "изобретательностью", определяющей совершенство структуры живых организмов; в) "безразличием к индивидам"; г) "тенденцией всеохватывающего единства"...С появлением человека психогенез сменяется и поглощается более высокой функцией - вначале зарождением, затем последующим развитием духа - ноогенезом. Соответственно выделяется и новый покров Земли, "мыслящий пласт" - Н. С её появлением Земля "меняет кожу" и обретает душу...Т.о. мы снова приходим к науке - со-знанию рода, всеобщему разуму". Таким образом, здесь налицо набор концептуальных основ, типичных для полновесного классического гнозиса: "эффективность борьбы за существование", "безразличие к индивидам", коллективный пафос - "всеохватывающее единство", "всеобщий разум" и наука как "со-знание рода". К тому же де Шарден, уверенный, что ноосфера, как и любая сфера, обязана иметь свой центр, нарекает оный "точкой Омега" и помещает сюда особый параметр - "всеобщую любовь", тобто любовь с коллективистской функцией. Точка Омега у де Шардена есть полная копия классических "первоисточников"(архе, первосущности, первоатома и прочая), а "всеобщая любовь" суть иносказание коллективно дискредитированного человечества, ибо она предназначается, по Д.М.Федяеву, для понятия об утопическом "всемирном государстве".
В этом контексте должно быть очевидно, что ноосфера Вернадского не может коррелироваться с ноосферой де Шардена ни по одному из оснований, ни порознь, ни тем более совокупно. Вернадскому принципиально чужда концептуальная конструкция заданной модели во всех проекциях, ибо русский духовник противостоит здесь адепту западной концепции человека как члена человечества. Вернадский в корне не приемлет "безразличие к индивидам", отвергает "эффективность борьбы за существование", утверждает не прогрессивную однонаправленную эволюцию по линии психогенез - ноогенез, а единственно эволюцию эволюции, где ноогенез суть тот же психогенез, но в особом состоянии, и, наконец, определяет науку отнюдь не как "со-знание рода", а исключительно как "со-знание вида". Итак, ноосфера де Шардена - производное западного воззрения и ноосфера Вернадского - продукт русского научного постижения принадлежат двум различным полюсам познавательного пространства человеческого духа..
В итоге следует, что как эмпирическая часть теории биосферы Вернадского не вмещается в академическое прокрустово ложе традиционных наук физического, биологического и геологического цикла, так теоретическая ноосферная часть полярно расходится с аналогичной европейской ноосферной генерацией в науках гуманитарного цикла. Здесь особо должна быть выделена геологическая отрасль знания как та обитель, откуда произросла биосферная эпопея Вернадского и которая, тем не менее, оказалась неприспособленной для радикальных новаций Вернадского. Для современной геологии кажется grande profundum (великая тайна) не только сентенция Вернадского о человеке как геологической силе, но и вся логия Вернадского в её новаторской ноосферной целокупности. Понятие "человек как геологическая сила" чуждо геологической науке по традиционному определению, ибо она не может ввести человека в разряд собственно геологических сил, участвующих в магматизме, метаморфизме, тектогенезе, седиментогенезе; в геологии человек закономерно воспринимается не как агент, а как жертва землетрясений, извержений, трангрессий и регрессий, эрозионной стихии. Геология как наука заканчивает свою познавательную миссию там и тогда, где и когда появляется человек как природное явление. Следовательно, Вернадский, имея в виду огромный деятельный эффект человеческого фактора в биогенной миграции атомов и химических элементов, ставит вопрос о расширении традиционных познавательных границ геологической науки за счёт человеческой данности. (Вернадский реанимирует забытые мысли А.П.Павлова и Ч.Шухерта: "Они сочли возможным принять такое проявление Homo sapiens за основу для выделения новой геологической эры, наравне с тектоническими и орогеническими данными, которым обычно такие деления определяются"(1989, с.190).Кстати, подобное стихийно осуществляется в геологической практике).
Как далеко не ушла наука Вернадского от классической геологии, но всё же коренные предпосылки радикализма великого русского учёного таятся в недрах геологической дисциплины, которая снабжает все теоретические вымыслы фактическим материалом, и прежде всего в области геохимической деятельности человека.. Самый талантливый ученик Вернадского академик А.Е.Ферсман назвал геохимическую деятельность человека "техногенезом", а саму оболочку биосферы, поражённую активным технологическим творчеством человека, - "техносферой".Этим Ферсман онаучивает умозрительное утверждение своего учителя: "Человечество, как живое вещество, неразрывно связано с материально-энергетическими процессами определённой геологической оболочки Земли - её биосферой. Оно не может быть от неё независимым ни на одну минуту"(1988, с.505). В доказательство Ферсман представил прелестный этюд о промышленной биографии химического элемента железа, повторяя не только методический путь исследования своего учителя , но и теоретические выводы в отношении энтропии.
Ферсман повествует, демонстрируя немалый художественный талант: "И, наконец, вмешивается в геохимию железа сам человек, стремясь наперекор законам энергетического равновесия расплавить в условиях земной поверхности чистый металл, с гораздо большим запасом энергии, чем более устойчивое окисное его соединение, борясь против законов энтропии природы, сохраняя, защищая и покрывая железо от неизбежного хода природного процесса в сторону увеличения энтропии системы. В этой борьбе человека с законами природы, в успехах металлургии и химии, в создании новых устойчивых равновесий твёрдых сплавов, в механической защите железа оловом, цинком, краской, металлами - хромом, никелем, фосфатами - он открывает пути в защите железа от окисления, замедляя темпы увеличения его энтропии: создавая свои высокоэнергетические системы, он их использует в новом направлении и в новых подходах промышленности и хозяйства. В идеях Анри и Джинса, как бы ни спорны были их построения, человек продолжает победный путь над энтропией Вселенной, и железо - этот замечательный элемент, сочетающий устойчивость ядра с гибкостью строения наружных оболочек электронов, превращается в его руках в мощный рычаг борьбы с природой, борьбы с обесцениванием её материи, с рассеянием её энергии, рычаг борьбы за завладение и подчинение своей воле и своей мысли той единицы космоса, неразрывно слагающейся из вещества и энергии, которую мы называем атомом"(1937, с.368-370).
Громко озвученная патетика "борьбы" человека с природой и упоение "победами" человека на этом фронте отражает здесь публицистический пафос официального курса человека на "покорение" природы. Но ферсмановское воодушевление, стимулированное побуждениями его учителя, делает, однако, такой пафос ложным, ибо Ферсман передаёт восторг не от грубого насилия над природой, а от результатов со-трудничества человека и природы, в собственно ноосферном режиме Вернадского. Поэтому прямое уравнивание техносферы и ноосферы, получившее широкое хождение в советской геохимии, - А.И.Перельман безапелляционно заявил: "Та часть нашей планеты, которая охвачена техногенезом, представляет собой особую сложную систему - ноосферу"(1979, с.269), - противоречит коренным началам геохимии Вернадского-Ферсмана, невзирая на не совсем последовательные заявления последнего. Невольно техносфера стала той реально действующей инстанцией, где расхождения в понимании воззрений Вернадского и официозной точкой зрения в науке приобретают не только выразительный, но и принципиальный характер, где геохимия, ставшая генеральной дисциплиной геологического цикла, открыто заявляет об отказе от истории Вернадского-Ферсмана и переходе к эмпирии Кларка-Гольдшмидта, или, говоря в другом ракурсе, пренебрежением русской моделью в угоду западного макета.
Современная техносфера, которую ещё называют сферой взаимодействия общества и природы, обладает сложной внутренней структурой и собственной историей, зародившсь где-то в недрах ХУ111 столетия. Но сторонников отождествления техносферы и ноосферы не настораживает тот факт, что В.И.Вернадский, обладая огромнейшими познаниями в области истории технического знания, не упоминает о ноосфере ни в связи с промышленной революцией ХУ111 века, ни по поводу грандиозных успехов техники Х1Х-ХХ веков, которые были видны Вернадскому достаточно, чтобы отнести ноосферу к будущему состоянию биосферы. М.С.Микулинский отмечает: "То состояние человеческого общества, которое он назвал ноосферой, по мнению Вернадского, только зарождается. Его расцвет наступит только тогда, когда станет возможным основанное на научных знаниях сознательное управление общественными процессами и взаимодействием общества и природы в глобальном масштабе"(1988).Если придерживаться определений, содержащихся в "Современном философском словаре"(1998), где под ноосферой понимается "сфера взаимодействия природы и общества, в которой человеческий разум при посредстве технически оснащённой деятельности становится определяющим фактором развития", то можно быть убеждённым, что "взаимодействие общества и природы в глобальном масштабе" уже наступило. И этот рубеж ознаменовался самым ярким феноменом ХХ века - научно-технической революцией (НТР), в содержательном поле которой происходит развитие и становление техносферы в её специфически-концептуальной форме, называемой в науке "экосистемой". А синтезированный процесс взаимодействия общества и природы В.М.Николин и М.С.Матлак называют "нообиогеоценозом"(1987, с.15), эклектически спаяв воедино ноо, био и гео.
Итак, техносфера, взаимодействие общества и природы, экосистема, НТР - суть различные наименования или, если угодно, синонимы того объекта, с которым отождествляется ноосфера Вернадского. Здесь отчётливо выступает первое принципиальное положение, препятствующее осуществлению данного отождествления: техносфера как детище НТР суть явление настоящего времени, разворачивающееся на наших глазах и охватившее своей деятельностью весь земной шар, тогда как ноосфера относится к будущему времени и, как сказал Вернадский: "Я считаю, что мы не можем в нашей работе не учитывать неизбежных тенденций будущего и с этой точки зрения отделять историю науки от истории техники"91988, с.272).Итак, отделение науки от техники лежит в основе несовмещения техносферы и ноосферы.
Вторым принципиальным положением, ещё более препятствующим слиянию техносферы и ноосферы, служит то обстоятельство, что в настоящей техносфере человеческий разум "становится определяющим фактором развития", базируясь на ответственности законов, по преимуществу наук точного или физического цикла, тогда как недостаточность физического знания, прежде всего по причине приниженности в нём индивидуально-человеческого фактора, красной нитью проходит в учении ноосферы Вернадского. Достаточно вникнуть в смысл хотя бы одной из основополагающих деклараций Вернадского, чтобы ощутить идеологическую несовместимость проблемного поля науки Вернадского - nervus vivendi (движущей силы) ноосферы с когнитивными заботами физического познания - quinta essentia (основной сущностью) НТР и техносферы. Вернадский повествует: "Напрасно стал бы человек пытаться научно строить мир, отказавшись от себя и стараясь найти какое-нибудь независимое от его природы понимание мира. Эта задача ему не по силам; она является и по существу иллюзией и может быть сравнена с классическими примерами таких иллюзий, как искание perpetum mobile, философского камня, квадратуры круга. Наука не существует помимо человека и есть его создание, как его созданием является слово, без которого не может быть науки. Находя правильности и законности в окружающем его мире, человек неизбежно сводит их к себе, к своему слову и к своему разуму. В научно выраженной истине всегда есть отражение - может быть, чрезвычайно большое - духовной личности человека, его разума"(1988, с.221).
Современная техносфера или научно-техническая революция ХХ века создала самую яркую особенность этого времени, вписавшую данный хронон навечно во всемирную летопись, и эта особенность - глобальная экологическая катастрофа человечества. Суть экологической катастрофы состоит в том, что промышленное производство человека, удовлетворяя материальные потребности, одновременно разрушает благоприятную для существования человека как биологического вида внешнюю среду или, точнее, структуру биосферы. Тема НТР и экологического бедствия человека исключительно обширна и у меня нет возможности касаться её (в другом трактате "Философия геологии" я подробно рассмотрел её и вывел формулу экологической катастрофы - знание против сознания), и я сошлюсь только на высокоавторитетное мнение председателя экологической комиссии ООН профессора И.Ятамару, который в конце ХХ века подсчитал, что человечество погубит себя в ближайшие 200 лет.
Должно быть очевидным, что в свою ноосферу, как будущую обитель знания, Вернадский не мог допустить техносферу, где знания выступают против сознания, и самым активным протестантом здесь заявляется Homo sapiens faber - хозяин ноосферы, по Вернадскому. Степень отпора Вернадского можно определить, если сравнить новаторские пропорции знания Вернадского с тем пониманием биосферы, какое наличествует в казённой геологии и какое приспособлено к требованиям современной, порождающей экологический катаклизм, техносферы. Достаточно полно это последнее дано в рефлексии В.И.Николина и М.С.Матлака: "Современная область биосферы включает верхнюю часть литосферы, гидросферы и нижние слои атмосферы. Здесь осуществляется круговорот веществ и превращение энергии, вызванное каким-либо внешним вмешательством, вызывает ответную реакцию экосистемы, которая либо перестраивается, приспособляясь к изменившимся условиям, либо погибает. Во втором случае возникшая ситуация характеризуется как экологическая опасность или даже как экологический кризис"(1987, с.10; выделено мною - Г.Г.).
Это означает, что внутреннее содержание техносферы, выделенной академиком А.Е.Ферсманом в соответствии с онаученными духовными установками Вернадского, не сообразуется с качественной сущностью современной техносферы, а, следовательно, необходимо считаться с двумя функциональными типами техносферы: реальной техносферой, действующей ныне в биосфере как инструмент НТР, и некоей виртуальной техносферой, предназначаемой для будущей ноосферы. Вопрос о виртуальной техносферы является основным вопросом в учении о ноосфере Земли и он стоит как чисто онтологическая проблема, ибо теоретически и гносеологически он блестяще разрешён академиками В.И.Вернадским и А.Е.Ферсманом, из новаторских поползновений которых выкристаллизовался основной динамический принцип ноосферы - человек как геологическая сила. Расшифровывается это таким образом, что Homo sapiens faber - отец-основатель ноосферы - осуществляет свою faber-миссию непосредственно в природной геологической обстановке, руководствуясь не техническими законами, а исключительно законом живой жизни, тобто своими собственными потребностями, и таким способом человек заявляет о себе как геологической величине. Следовательно, виртуальная техносфера несёт в себе в свёрнутом виде принцип человека как геологической силы. На этой умозрительной ноте обрывается учение о ноосфере и завершается творческая деятельность выдающихся русских учёных-натуралистов - В.И.Вернадского и А.Е.Ферсмана, которые скончались в один год (1945 год).
Итак, основной вопрос ноосферы спонтанно раскрывается в синтез человека и природы. При этом априорно ясно, что такой синтез должен иметь особую внутреннюю консистенцию, качественно отличную от промышленного взаимодействия общества и природы, каковое зиждется на противоборстве человека с природой, ведомого человеком во имя своего господства и с целью покорения природы. Именно такую синтетическую консистенцию представил академик Б.Б.Полынов в лице своей теории ландшафтов и, следовательно, основной вопрос ноосферы теоретически был решён и дан Полыновым через посредство особого атрибута - так называемого геохимического ландшафта. Однако учение о ландшафтах Б.Б.Полынова осталось незавершённым, а его идеи и замыслы не получили ни продолжения, ни понимания (прежде всего, понятие о геохимическом ландшафте), ни, тем более, развития. Академик Борис Борисович Полынов (1877-1952 г.г.) в 30-е годы подвергался тюремному заключению и научной дискриминации и также принадлежит к когорте загубленных гениев России.
Отождествление ноосферы с реальной техносферой относится к чисто научным заблуждениям и объясняется отсталым научным мировоззрением эмпирической геологии. Но даже в этом заблуждении биосфера, как объективная реальность, остаётся, - исчезают Вернадский и Ферсман. Но творение Вернадского подвергается деформации и искажению иного порядка, при котором исчезают и ноосфера, и Вернадский: речь идёт об отождествлении ноосферы и коммунизма как осознанном политическом действии. В условиях, когда европейская интеллектуальная корпорация после грандиозных катаклизмов ХХ века прониклась тревогой за общественное состояние человека и явился жгучий интерес к футурологическим предсказаниям типа ноосферы как будущей сферы разума, делом чести социального института стало выставление своей фундаментальной догмы о коммунизме в виде светлого будущего человечества в требуемом спасительном ракурсе и привлечение такого авторитета, как Вернадский, в качестве научного обоснования. Таким образом, воочию поставлена чёткая политическая цель и потому практически весь аналитический запал соответствующей направленности был сосредоточен почти исключительно на ноосферном разделе учения Вернадского. Отождествление ноосферы и коммунизма в той или иной форме, по существу, стало сквозным рефреном подавляющего числа комментариев трудов В.И.Вернадского.
В.П.Казначеев говорит об учении Вернадского о ноосфере: "Это учение следует рассматривать как гениальное естественно-научное обобщение закономерностей космопланетарной эволюции планеты Земли". Не совсем понятна суть "космопланетарной эволюции", но совершенно прозрачна ложность сделанного из этого соображения заключения о том, что с воззрением о ноосфере "...у учёного органически связаны его борьба против идеалистических философских течений, против субъективистских явлений в истории естествознания". Если бы не поразительный, но обязательный, догматизм деятелей социального института, то сей автор должен бы знать, что главные конструкты науки Вернадского - понятия о Homo sapiens faber и о ноосфере как сфере научной мысли - есть самые идеалистические образования в естествознании и этим обусловлен новаторский флёр всех ноуменальных сказаний Вернадского, а также должен бы видеть открыто демонстрируемую Вернадским принадлежность к наиболее идеалистическому лагерю в русской философии - русскому духовному воззрению. Казначеев продолжает: "При этом очень важно помнить, что в своих общенаучных обобщениях В.И.Вернадский даёт конкретно-научное образование закономерного характера преобразования биосферы Земли в ноосферу. Последняя понимается как состояние планеты, которое осуществляется по мере утверждения социалистической системы в глобальном масштабе"(1989, с.с.12,15,22,). Здесь используется логический приём, типичный для институциональных толкователей Вернадского: при истинных посылках (у Казначеева - суждение о закономерном характере перевода биосферы в ноосферу) следует ложное умозаключение (у Казначеева - суждение о "социалистической общественной системе" как моменте ноосферы). Намеренно ошибочное умозаключение в логике называется софизмом и софистикой пронизана вся силлогистика уравнивания ноосферы с коммунизмом. По отношению же к творчеству Вернадского она совокупно есть не менее, чем non sens (нелепость), ибо нелепо инкриминировать коммунистические побуждения учёному, у которого неприязнь к социалистическому идеалу выражена на уровне отвращения, а тезис "все социалисты - враги свободы" постален едва ли не научным credo .
Несколько иная софистская схема для процедуры отождествления ноосферы с коммунизмом представлена Ю.В.Олейниковым, который помещает ложный тезис в посылочную часть своего суждения. Первая посылка последнего гласит: "В.И.Вернадский же, исследуя с естественнонаучных позиций проблему влияния человека на природную среду, сделал вывод о необходимости коммунистических социальных преобразований", а вторая посылка более широкого профиля излагает, что "Именно с социализмом, открывающим возможности для планомерного, целенаправленного развития науки и техники и максимального использования их в интересах народных масс, связывается теперь сознательное стремление к построению ноосферы". На этой основе конструируется общий вывод с претензией на универсальный императив: "В этом смысле становление ноосферы и коммунизма есть единовременный естественноисторический процесс, который имеет одинаковую социальную направленность"(1987, с.с.118,116,124).
Но большинство аналитиков не считают нужным для данной процедуры прибегать к каким-либо логическим выведениям, а пользуются декларативными извещениями, типа: "ноосфера выступает в качестве естественной основы коммунизма, а коммунизм - в качестве социального воплощения ноосферы"(Ю.М.Манин,1979, с.133) или "Необходимая предпосылка ноогенеза - коммунистическое преобразование общества"(М.М.Камшилов,1979, с.232). Политизация ноосферы порой достигает неконтролируемых размеров, как это позволил себе академик А.Л.Яншин: "Ноосфера является результатом слившихся в единый поток двух величайших процессов современности: в области научной мысли, с одной стороны, и социальных отношений - с другой. Поэтому создание ноосферы возможно лишь как следствие прочного союза тех сил, которые являются основой этих процессов, т.е. союза науки и трудящихся. Сейчас мы видим, что в странах социалистического содружества такой прочный союз уже существует, и всё более ясные следы этого союза мы наблюдаем в жизни большинства развивающихся стран"(1988, с.501). Демагогичность данной декларации, нашедшей достойную оценку в факте коммунистического крушения в России, может быть достаточно полезной, если к нему подойти как к реальному опыту и историческому уроку, тобто воспользоваться методологическим приёмом, культивируемым В.И.Вернадским в истории науки.
Стремление деформировать воззрения В.И.Вернадского, предпринимаемые со стороны науки - социального института, включает в себя и попытки фальсифицировать учение Вернадского, то есть стремление подвести под это учение нечто ему обратное, осуществляемое в рамках того же социального института. Такая попытка в развёрнутом виде представлена в последнее время авторитетным знатоком проблемы ноосферы в советской науке Н.Н.Моисеевым. Этот автор начинает с того, что "Основное содержание учения о ноосфере, часто называемое биосферно-ноосферной концепцией Вернадского, трактуется как переход от биосферы к ноосфере, который должен неизбежно произойти. Более того, в ряде работ говорится о том, что такой переход уже давно начал происходить - с того времени, как человек стал всё более активно вмешиваться в процессы, протекающие в окружающей среде. Мне кажется, что такая трактовка учения о ноосфере не только упрощена, но и искажает его глубинный смысл"(1989, с.99). А "глубинный смысл" учения о ноосфере, по Н.Н.Моисееву, состоит в том, что "...утверждение о неизбежности перехода биосферы в ноосферу мне представляется неправомочным: он не может произойти автоматически, человечество должно оказаться способным его осуществить"(1989, с.100). Но уже сама преамбула новой трактовки безапелляционно устраняет В.И.Вернадского от соучастия: "Благодаря стохастичности (изменчивости), изначально присущей нашему миру, предсказать более или менее точно особенности нового состояния невозможно, - невозможно в принципе! Будет ли место для человека в этой новой биосфере? Ответа пока нет"(1989, с.98). Столь решительное отрицание предсказательного способа мышления полностью обезоруживает Вернадского как учёного, а сомнения в гуманистической перспективе человека повергает Вернадского в нокаут как философа. Почему-то синонимируя стохастичность не со случайностью, а с изменчивостью, на базе которой отвергается предсказательный подход, Моисеев столь же решительно начинает предсказывать "особенности нового состояния": о том, что переход биосферы в ноосферу осуществляется не в силу естественных причин, а под воздействию сознательной воли человека, опирающегося на так называемый экологический императив - "совокупности ограничений и запретов, выполнение которых необходимо для дальнейшего прогресса человека, развития биосферы, их совместной эволюции"(1989, с.100); о том, что появление ноосферы произойдёт не эволюционно-неизбежным историческим путём, а благодаря осознанному поведению людей, руководимых Разумом: "Согласно биосферно-ноосферной концепции Вернадского, процессы развития природы и общества должны стать направляемыми Разумом"(1989, с.112).
На точке зрения Н.Н.Моисеева можно было бы не задерживаться, ибо в принципе она трактует ту же излюбленную тему "сверхбиологического" человека, который призван господствовать и властвовать в природе, если бы автор не пошёл дальше своих единомышленников и не вскрыл самую роковую черту этого понимания. Последовательность Моисеева заключена в том, что он делает совершенно логичный вывод из всей совокупности воззрения о "сверхбиологическом" человеке: "Разум на определённом этапе развития планеты может стать основным фактором её развития и определить наступление эпохи ноосферы"(1989, с.106; выделено мною - Г.Г.) Таким образом, Разум, в сентенции Моисеева полностью уподобляясь известному Абсолютному Духу, несёт свою миссию "основного фактора" ноосферы вне человека, чем определяется "сверхбиологическое" состояние. И более того, Разум у Моисеева переростает рамки даже Абсолютного Духа: "Он должен быть способен расширять своё воздействие на окружающую среду и перестраивать своего носителя - человека"91989, с.118). Отчленённый от человека, а потому противопоставленный ему, Разум в новой трактовке ноосферы обладает единственной перспективой - быть божеством, ибо воздействуя на окружающую среду и перестраивая человека, Разум приобретает монопольные черты надреального ("сверхбиологического") существа.
4. В.И.ВЕРНАДСКИЙ О ГЕОЛОГИЧЕСКОМ КОНТИНУУМЕ. Со времени эллинских мудрецов утвердилось невысказанное правило, что любая наука может претендовать на статус совершенного и законченного знания, если она предоставляет новый взгляд на мир и принимает участие в научной картине мира. Греки первыми стали организовывать научное знание, конструируя особую естественную совокупность непрерывно связанных явлений, находящихся под протекторатом научного знания и сознания, или континуум, который больше известен под названием научной картины мира. Этот космологический подход древние греки воплотили в перипатетическую картину мира Клавдия Птолемея, осуществив ослепительный прорыв человеческого духа и создав вечный мавзолей доблести античного ума. Научные потрясения, перевороты, реформации (вульгарно называемые научными революциями) приобретают статус эпохальных только в случае кардинального изменения научной картины мира и соответственно внутренней структуры научного континуума. Вернадский, сообразно своему урождённому дарованию лидера науки, создавал новую форму научной совокупности знаний в биосфере, сочетающую в себе геологическую и биологическую дисциплины. Vis activa (побуждающая сила) для Вернадского явилось то обстоятельство, что его наука НЕ коррелируется ни с академической геологией, ни с традиционной биологией, и Вернадский, стало быть, создал научный континуум для своей науки. А поскольку последняя опирается на основополагающий тезис о человеке как геологической силе, то учёный сотворял специфический геологический континуум. Соответственно этому творец проводит рефлексию фундаментальных атрибутов континиуума - время и пространство, доказывая наличие в реальной геологической природе не общепризнанных констант физической картины мира, а самобытного геологического времени и специфического геологического пространства, за что не брался ни один теоретик естествознания ни до, ни после Вернадского.
Говоря о пульсирующем характере изменений природного состояния, эмпирически известном в геологии, и акцентируя внимание на необратимости эволюционного процесса, также эмпирически зафиксировано законом Долло в биологии, Вернадский прозревает в этом незнаемый ракурс и заключает: "Можно видеть, что она (необратимость - Г.Г.) связана с особыми свойствами пространства, занятого телом живых организмов, с особой его геометрической структурой, как говорит П.Кюри, с особым состоянием пространства" И факты, известные эмпирически, но не объяснённые теоретически, он кладёт в доказательную базу своего умозаключения: "Почвы и реки девона, например, иные, чем почвы третичного времени и нашей эпохи. Это область новых явлений, едва учитываемых научной мыслью"(1977, с.с.21,18). Суждения Вернадского о геологическом континууме могут служить хрестоматийным образцом синтеза научного и философского мышления, того, уже не разъединимого постижения, какое в теории всегда знаменует ослепительный взлёт человеческой мысли. Но чем более ослепляющим кажется пожар знаний, разожжённый одиноким творцом, тем более мощные средства тушения обрушиваются на него, - эта закономерность, увы, также сказалась на великом русском натуралисте.
Уже в 1938 году Вернадскому было известно, что "Мы переживаем сейчас в науке чрезвычайно важную эпоху её развития. Впервые объектом исследования является время, долгие века находившееся вне её кругозора. Это обстоятельство характеризует науку нашего времени и отличает её от науки Х1Х столетия. Сейчас становится ясным, что время есть чрезвычайно сложное проявление реальности, и содержание этого понятия чрезвычайно различно...Представление Минковского и его предшественников о времени, как о четвёртом измерении пространства, есть математическое отвлечение, логически не имеющее почвы в научной реальности, фикция, не отвечающая реальному содержанию науки, её представлению о времени. В геометрии, конечно, время может быть выражено вектором. Но явно такое его выражение совсем не охватывает всех его свойств в природных явлениях, изучаемых натуралистом, и ничего ему реального в смысле знаний не даёт. Оно ему не нужно. ...удобно отличать реальное пространство природы - в данном случае биосферы - от геометрического пространства, как пространство физическое, как это, кажется, предложил впервые Гельмгольц. Точно также и время натуралиста не есть геометрическое время Минковского и не время механики, и теоретической физики, химии, Галилея или Ньютона"(1992,с.259-260).Из этого умозрения следует следующий мандат: геологическое время - это не физическое время Эйнштейна, а особое "реальное время натуралиста", и геологическое пространство - это не физическое пространство Минковского, а особенное "реальное пространство натуралиста", которые в качестве опорных осей формируют самостоятельную систему координат - геологический континуум, объективно и когнитивно несовместимую с римановым физическим континиуумом.
В научных текстах Вернадского отсутствует данный мандат в авторском изложении, ибо на этом пункте прервалась постигающая деятельность великого учёного. Однако же оставшееся наследие учёного предоставило достаточно, чтобы без особого напряжения вывести замысленный, но не завершённый, когнитивный кодекс натуралиста в облике геологического континуума, и прийти к выводу об уникальности духовного подвига академика В.И.Вернадского. Возможно, неоконченность и незавершённость величественной былины Вернадского не следует считать познавательным недостатком, а лучше склониться к мудрости библейской истины, что есть время разбрасывать камни и есть время собирать камни. Может быть, время Вернадского есть время разбрасывать камни идей и мыслей, намёков и предположений, невысказанных истин и скрытых смыслов, а наше время есть время собирания разбросанных гением камней, попытке чего и посвящается следующее "Послесловие".
"У меня нет никаких сомнений относительно выдвигаемых
мною доктрин; все мои сомнения относятся только к
стилю и к расположению материала; больше всего я
боюсь, что, может быть мне не удалось ясно показать,
каковы те взгляды, которые я хотел бы отдать на
суд беспристрастного исследования"
Давид РИКАРДО
При необозримом богатстве научного наследия академика В.И.Вернадского как-то в стороне остаётся момент, какой по своей познавательной ёмкости вполне претендует на роль основополагающей характеристики творческого портрета Вернадского. Вернадский не только учёный, тобто творец научных ценностей, и не столько натуралист, то бишь исследователь и первооткрыватель тайн природы, а именно мыслитель в ранге мудролюбия, то есть философ. По творческому сочленению научных и философских знаний Вернадский не знает себе равных не только в естествознании, но и в научной сфере в целом. Вернадский был первый, кто во всеуслышание заявил о подобной методологии, и единственный, кто достиг на этом поприще блистательных успехов. Кровная и неразрывная связь сочинений Вернадского с идеалистической русской духовной философией, хоть не декларируется, но взыскуется учёным постоянно, - Вернадский приобщён к русскому духовному вещанию в такой степени, в какой отстранён от системы воинствующего материализма. А между тем Вернадский, как творец самой обширной теории в естествознании и как деятель самой материалистической из всех наук, не может не быть материалистом, и здесь не должно видеть парадокса..Вернадский, по существующей в философии градации, является уникальным творцом, совместившим в себе одновременно черты идеалиста и материалиста (тем самым доказывая несуразность и непотребность данной градации), и как материалист он примыкает не к ленинскому диалектическому материализму, чей догматизм отвращает учёного, а многочисленные и настойчивые попытки по обращению Вернадского закончились всемерным провалом, а к иной материалистической системе, бытующей в русской философии в конце Х1Х - начале ХХ веков и которую Н.А.Бердяев забыл приобщить к русскому философскому ренессансу, - материалистической системе Г.В.Плеханова
Следовательно, будучи идеалистом, Вернадский кровно связан с русской духовной философией, но как материалист, он раскрывается в материалистическую систему Г.В.Плеханова - великое достижение русского духа, входящее в состав русской духовной доктрины. Великий философ и крупный общественный деятель Г.В.Плеханов (1856-1918 г.г.) образует весомое звено в цепи загубленных гениев России и социальный институт изъял из системы Плеханова все внутренности, оставив за этим философом только роль, в действительности совершенно малосущественную, талантливого распространителя марксизма в России. Плеханов явился в истории русской философии первооткрывателем общественного феномена, который он назвал "общественной психологией" или "общественным мнением", и в противовес отдельным догадкам, заявляющим о себе ещё в античное время, а в известной мере в противоположность известному "Общественному договору" Ж.-Ж.Руссо, выступил зачинателем учения об общественном мнении. Как раз этого, а также положений о географическом материализме, социальный институт не может простить Г.В.Плеханову, ибо они не подпадают под догматизм воинствующего материализма, да и в целом Плеханов был стойким идеологическим противником В.И.Ульянова-Ленина и не признал Октябрьский переворот.
Однако, если парадокса не существует в том, что материалист Вернадский, отвергнув ленинскую схему воинствующего материализма, стал близким к философскому материализму Плеханова, то парадокс наглядно присутствует в том, что последний никак не отозвался на это обстоятельство, а точнее сказать: авторы "спороднённых" систем нигде и никогда не пересекались, не ссылались и не вспоминали друг о друге. Нелепо думать, что оба творца, пребывая как современники в одной стране и обладая оба феноменальной эрудицией и широчайшим кругозором, ничего не знали друг о друге. Стало быть, наличествовал некий веский и объективный повод для разобщения и он обнаруживается достаточно просто: признание социалистического идеала Плехановым и отрицание социалистического идеала Вернадским. При этом требуется знать, что в конце Х1Х - начале ХХ веков общественная жизнь России была предельно наэлектризована политикой и подобное разночтение именно в политической плоскости приобретало характер принципиального расхождения, а потому крупный политик своего времени Г.В.Плеханов (политика была роковой страстью великого мыслителя) не обращал внимания на деятеля науки В.И.Вернадского, равно, как и наоборот.
А между тем при несколько углублённой рефлексии оказывается, что социалистический тезис, употребляемый в норме идеала, именно в этом качестве не обладает требуемыми критериями и относится скорее к разряду лжеидеалов. На более глубоких уровнях у обеих проницаний бытует не просто нечто однотипное, а одно и то же плодоносное ядро, которое и называется этими авторами одинаково - свободный человек. Имея в виду свободного человека, Плеханов рассуждает о роли личности в истории и преподносит общественное мнение как степень зрелости свободного человека, а у Вернадского свобода человека выступает необходимейшим условием научной мысли. Особенность тут заключена в том, что и Плеханов, и Вернадский НЕ доказывают необходимость или наличие свободного человека, а берут эту константу как данность, как действующую преамбулу, ибо представление о свободе и свободной личности обладает в русской духовной доктрине специфически русской нормативной формой. Русская духовная школа несёт в себе философию свободы как диагностическое свойство и выставляет необычайно звучного глашатая - Н.А.Бердяева, которого называют "философом свободы" (из многих трудов и учебников этого автора достаточно назвать некоторые с примечательными титулами - "Философия свободного духа", "О рабстве и свободе человека", "Философия свободы"). Только один факт использования свободного человека в качестве действующего персонажа в ноуменальных упражнениях делает Плеханова и Вернадского членами одной масонской ложи - русского духовного корпуса, а эта спороднённость по мощи на порядок превосходит любые политические расхождения.
Итак, Плеханов обосновывает принципиально новое для материалистической философии положение: через общественное мнение - принадлежность свободного человека - реализуется роль личности в истории на современном этапе человеческой цивилизации, и этой концептуальной базе основывает учение об общественном мнении. Но, аналогично Вернадскому, его логия не подходит под номенклатурные признаки учения как такового, - скорее всего, это следует называть апорией Плеханова, ибо в порядке постановки вопроса философ сформулировал только противоречивые составляющие особого общественного конструкта. Плеханов утверждает: "1) Общественное мнение управляет миром; оно определяет взаимоотношение членов общества; оно создаёт социальную среду. 2) Человек - продукт социальной среды, его мнения определяются особенностями этой среды". Последующие уточнения основной мысли приводят к следующему силлогизму: "Для диалектических материалистов мнение людей, конечно, управляет миром...Но это не противоречит тому, что "общественное мнение" имеет свои корни в социальной среде и в конечном счёте в экономических отношениях; это не противоречит тому, что всякое данное "общественное мнение" начинает стареть, как только начинает стареть вызывающий его способ производства. Экономика формирует "общественное мнение", которое правит миром". И, наконец, ещё одно суждение: "Чтобы понять историю научной мысли или историю искусства в данной стране, недостаточно знать её экономию. Надо от экономии уметь перейти к общественной психологии, без внимательного изучения и понимания которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологий"(1956,т.11, с.с.134,178,247). Итак, с одной стороны, - общественное мнение, которое "управляет миром", а следовательно, и экономикой; с другой стороны - экономика, формирующая общественное мнение, и, значит, влияющая на мир, и, наконец, с третьей стороны - некое взаимодействие между экономикой и общественной психологией, - такова материалистическая апория Плеханова.
Поставив свободного человека производителем научной мысли, Вернадский со своей стороны также наталкивается на трудно разрешимый казус (апорию). Учёный обнаруживает эмпирическую закономерность, что научно обогащённые личности появляются в истории науки редко и хаотично, тобто совсем не показательны для людского сообщества: "Ибо мы знаем, что такие личности в общей массе человечества всегда редкое явление, не всегда имеющее место. Надо ждать иногда века, чтобы после ухода из жизни вновь появились люди, способные уловить нить, оставленную ушедшими...Иногда надо долго ждать, чтобы вновь появились равные им умы или равные им таланты; иногда они не появляются"(1988, с.с.216,217). Следовательно, люди, обладающие "духовной энергией", редки, случайны и не характерны для человечества, что видимо противоречит априорному постулату о постоянной и неиссякаемой духовной активности человека, и не соотносится с доктриной о научной мысли как планетарном явлении, действующего со стихийной неизбежностью. Своё противоречие Вернадский обозначает чисто натуралистически: "Мы не знаем пока, почему, как и отчего происходит такое нарождение талантливых людей, орудий научной мысли, и их скопление в близких поколениях, отсутствие их в других"(1988, с.217). Итак, содержание научной мысли в понимании Вернадского составляет ключевое смысловое затруднение ноосферного учения, или, другими словами, идеалистическую апорию Вернадского.
Таким образом, творческий эффект сочетания двух систем зависит от того, будут ли данные апории суммироваться в одну общую либо каждая из них станет решением или средством для решения другой. Важно, что решения проблем, скрытых в потенциале каждой из апорий, нельзя найти в авторских первоисточниках, ибо обе системы - Плеханова и Вернадского - обрываются как раз на данных моментах, но именно на этом этапе, на стадии постановки задачи, между этими системами наличествует полярное разногласие, какое и не позволило сблизиться, несомненно, самым ярким деятелям русского духовного общества, разрушенного большевистским режимом. Синтез апории Плеханова и апории Вернадского является главной задачей, оставленной в наследство гениальными русскими мыслителями.
Итак, первым шагом на пути этого синтеза является осмысление общественного мнения, как общественного параметра, в условиях ноосферы. По утверждению Вернадского: "Биосфера ХХ столетия превращается в ноосферу, создаваемую прежде всего ростом науки, научного понимания и основанного на ней социального труда человечества"(1975,кн.2,с.31). В соответствие с утверждениями Плеханова это означает, что ноосфера формируется на базе превращения научной мысли в общественное мнение, а научный труд обретает характер социального явления. Как элемент общественного мнения, свободный человек выступает с претензией на ведущую динамическую роль в ноосфере и в таком качестве научная мысль кажется способной преобразовать геобиологическую совокупность биосферы в некие "начальные" структуры ноосферы. По сути дела и воочию любая оформленная научная мысль, каждая онаученная идея несёт в себе зачатки "элементарной" почки ноосферы, а главным механизмом преобразования биосферы в ноосферу Вернадский называет "научный аппарат". Однако рефлексия Плеханова отвергает столь гладкий ход процесса с такими радужными перспективами. Ни научная мысль, ни научный аппарат, по Плеханову, не могут единолично олицетворять общественное мнение в полном спектре и широкого общественного круга, поскольку в данных атрибутах выступает общественное мнение узкой, в общественном масштабе, группы людей, а именно профессионального научного слоя, что является в известной мере иной проекцией социального института.
Уравнивание общественного мнения с ноосферой, где эволюирующей ячейкой выступает научная мысль, с этих позиций неизбежно приводит институт общественного мнения в состояние, где приоритетным будет научное мнение, тобто форма специализированного сознания, адекват классового сознания. Ещё А.И.Герцен предупреждал, что "Республика учёных - худшая республика из всех когда-либо бывших, не исключая Парагвайской во время управления ею учёным доктором Франсиа"(1948, с.60). Плеханов решительно выступал против господства в общественном мнении каких-либо особых форм сознания, а особенно кастовых и групповых, за что подвёргся обструкции со стороны советской аналитики. А сам Вернадский блестяще доказал ведущую роль отдельной личности в научном познании, а отнюдь не корпораций, гильдий или академий учёных.
Следовательно, приобщение доктрины ноосферы как сферы научного мандата, по Вернадскому, к институту общественного мнения в истолковании Плеханова привело обе системы не к схождению, а к расхождению по, казалось, существенным концептуальным моментам. Но, как и предыдущее политическое, это расхождение оказывается на деле видимым и формально поверхностным. Расхожее понимание ноосферы как сферы разума или научной мысли не пригодно для плехановского воззрения в силу того, что предикат "разум" не может быть общественным мнением из-за своего своеобъемлющего контекста, а предикат "научная мысль" не в состоянии обеспечить достаточную полноту общественного мнения из-за своего узкопрофессионального аспекта. Другими словами, русский философ Плеханов по когнитивному содержанию своей логии органически не приемлет западную концепцию ноосферы, которую выражали Э. Ле Руа и П. де Шарден и у которой учение Вернадского, также будучи содержательно несовместимым с европейской схемой, позаимствовало только термин и дефинитивное определение ноосферы.
Присматриваясь к сочинениям Вернадского с такой точки зрения, можно без труда увидеть, что смысловое значение термина "научная мысль" сплошь и рядом выходит в текстах Вернадского за рамки тривиального содержания научной мысли как таковой и под этим термином у русского учёного скрыто нечто иное, превосходящее значение научной мысли как единозначного источника знаний, поставленного во главу угла у Э. Ле Руа. К примеру, говоря о признаках ноосферного состояния в современной биосфере, Вернадский отмечает: "...надо выдвинуть влияние ещё одной черты нового времени - распространение единой культуры, или во всяком случае доступность единой культуры для всех стран и для всех народов, для всего человечества...Нельзя не отметить, что и здесь развитие науки является одним из главнейших факторов, если даже не самым главным фактором, обусловливающим единство человеческой культуры. Ибо научное знание есть единственная форма духовной культуры для всего человечества..."(1989, с.162; выделено мною - Г.Г.) Итак, вполне очевидно, что, говоря о ноосфере как сфере научной мысли, Вернадский предполагает на самом деле ноосферу как сферу культуры, а в самой научной мысли функцию источника культуры определяет важнейшей и первейшей перед функцией источника знаний. Таким образом, русское понимание ноосферы, выведенное независимо друг от друга Г.В.Плехановым и В.И.Вернадским, не адекватно первоисточнику Э. Ле Руа.
Понятно, что, взятая в чисто духовной ипостаси, культура относится к более высокому уровню и другому рангу духовных сущностей, чем научное сознание, которое она включает в себя как свою составную часть. Это положение, затуманенное в суждениях Вернадского с терминологической стороны, настолько ясно по смысловому содержанию, что возможно вывести своеобразное авторское определение культуры, лежащее в основе ноосферной вариации культуры: культура - это природа (биосфера) в человеке. Этим фиксируется факт наличия оригинального качества культуры, свойственной ноосфере, когда она понимается не столько сферой научной мысли, сколько сферой культуры. Мыслится, что рефлексия ноосферной модификации культуры принадлежит будущим прелестям аналитических упражнений. Здесь же есть место только для эмпирической констатации признаков ноосферной культуры и для устранения с когнитивной помощью этой последней апорий Плеханова и Вернадского, которые до настоящего времени существуют как самозначимые независимые атрибуты.
Однако свободный человек, став главным действующим лицом в системах Плеханова и Вернадского, уже не согласен мириться со своим раздельным существованием в автономно независимых областях, - и в этом сказывается отнюдь не субъективная воля какого-либо творца, а вполне объективные, если можно так выразиться, потребности русского духовного осязания индивидуальной личности. Культ единичной особи, - сугубо русская идея, - приняв форму свободного человека, уже не может быть отвлечённым индексом теоретического умозрения, имея перед собой такие необозримые пространства жизнедеятельности, как общественное мнение Плеханова и ноосферную перспективу Вернадского. Он неотвратимо ощущал в себе силу и настоятельную потребность соединения этих пространств в единое поле своей объективации, понукаемый к тому пафосом faber. Следовательно, творческий синтез апорий Плеханова и Вернадского спонтанно выдвигается как объективная основополагающая задача теоретизирования ноосферы в новом определении сферы культуры.
Решением идеалистической апории Вернадского становится некая сентенция, какую можно вывести в качестве непосредственного следствия из того понимания культуры ("культура есть природа в человеке"), которое великий натуралист интуитивно вкладывал в термин "научная мысль" во всех своих инновациях, и это следствие гласит: в ноосфере культура слагает форму организованности (или в обобщённом виде - форму государственности). В свете этого суждения вспышки и прорывы неординарной научной энергии, которые осуществляются в истории науки спорадически и хаотично и которым Вернадский не мог подыскать рационального объяснения, всегда есть шедевры культуры и пропедевтически представляют собой первофеномены высшего ноосферного состояния духа, а на фоне засилия настоящего и прошлого они суть проблески будущего. Но как только эти проблески теряют аромат будущего свершения, они лишаются ноосферного статуса стимула и маяка, погружаясь в общий фон для последующих проявлений, а как шедевры культуры они остаются в вечности. Хаотичный и беспорядочный характер их появления необходимо закономерен, ибо, как правило, они рождаются не рациональным следованием мысли, а вдохновенными извержениями духа, и по этой причине научная мысль в биосфере неидентична научной мысли в ноосфере, иначе ноосфера не была бы духовно отличима от биосферы и она не могла бы представлять собой высшую ступень последней.
Чисто умозрительное представление даёт необычайно сложное переплетение в ноосфере противоположных тенденций: организованности и рациональной поступательности, с одной стороны, и вдохновенных интрузий и новообразований, - с другой стороны. Только квазиоткровенный способ мышления Вернадского мог справиться с такой сложностью. Не вдаваясь в неясные для него детали, Вернадский описывает этот умозрительно видимый процесс, упирая на созидательный (faber) характер общей целевой установки: "Научная работа этих эпох имеет яркий созидательный, а не разрушительный характер. Строится и созидается новое; оно для своего созидания часто использует, перерабатывая до конца, старое. Обычно выясняется, неожиданно для современников, что в старом давно уже таились и подготовлялись элементы нового. Часто сразу и внезапно это старое появляется в новом облике, старое сразу освещается...Это есть образ созидания, но не разрушения, образ невидного нам раньше, но явно закономерно шедшего процесса, ожидавшего для своего выявления своего завершения. Такой ход научного сознания наблюдается всегда, на всём протяжении истории мысли. Он лишь более интенсивен и охватывает большую область в периоде переломов. Всегда для него характерно созидание нового и сохранение ранее достигнутого"(1988, с.215-216).Итак, Вернадский мыслит науку культурой, ибо культура всегда была демоном созидания, культом faber, а культуры разрушения не существует. Учёный также выводит конструктивный мотив, по которому организовывается культура, - "созидание нового и сохранение ранее достигнутого", - что подразумевает форму государственности в ноосферном обществе.
Ещё более сложные ноуменальные катавасии отмечаются в материалистической апории Плеханова, которая возникла на базе неопределённости и противоречивости отношений общественного мнения и экономики. По сути дела, проблема тут возникла в силу того, что Плеханов в параметре "экономика" наряду с общезнаемым и неопровергаемым её значением выявляет некий нетривиальный контекст. Общезнаемое значение "экономики" составлено так называемыми политэкономическими учениями и в грандиозном виде представлено теорией Карла Маркса.. Исторически непреходящая заслуга марксизма таится в том, что К.Маркс с огромной ноуменальной силой доказал экономическую природу бытия современного человечества. Ключевой и опорный тезис экономического бытия человечества гласит: экономика - это природа для человека. Самый блестящий апологет и соавтор марксизма Фридрих Энгельс разъяснил: "Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своей обобществлённой жизни. Законы их собственных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут подчинены их господству"(1948, с.267; выделено мною - Г.Г.).
Насилие человека в природе, предусматриваемое марксистской доктриной и экономическим тезисом человечества, в данном отношении не может не ущемлять свободу человеческой личности, особенно как производителя общественного мнения по Плеханову. Всяческие насильственные императивы прежде всего идут во вред самой личности, - если это уложение исходит из общетеоретических духовных предписаний, то современная экологическая катастрофа свидетельствует об этом со всей наглядностью эмпирической очевидности. Марксистская установка на господство в природе воочию олицетворяется в реальной техносфере и прямым курсом приводит к глобальному экологическому бедствию человечества. Понятно, что Вернадский, сооружающий ноосферное сообщество под созидательным знаменем faber, не может допустить сюда человека с задатками хищника.
У Плеханова нет прямых отрицаний категоричности экономической установки на господство в природе, но в его рассуждениях на этот счёт явственно звучат немарксистские рулады. Оригинальное учение Плеханова, называемое "географическим материализмом", насквозь пронизано нетрадиционными нотами, из которых возможно составить опосредование, являющееся по смыслу антитезисом марксистскому потребительскому тезису о человеке - повелителе природы. Новаторский плехановский модус гласит: экономика - это человек в природе. В расшифрованном виде это означает, что человек в природе, будучи свободным, обладает правом выбора и может склониться не только к общественно действующему экономическому принципу, но и к целевой установке, противной стратегии покорения природы. Хотя у Плеханова нет силлогически выраженного предпочтения, но явная симпатия к последнему отчётливо ощущается как индивидуальная позиция. Ранее подобное предпочтение в воззрении Вернадского было условно определено как виртуальная техносфера и в этом проявилась прочная точка соприкосновения двух апорий, общим основанием для которой стала стойкое неприятие деструктивизма традиционной политэкономии или реальной техносферы. Именно реальная техносфера осуществляет свою общественную функцию через диктат над общественным мнением, культивируя свою первичность и исключая решающее влияние общественного мнения, а тем более, взаимодействия между общественным мнением и экономикой, что ожидается Плехановым.
Ожидание Плеханова сместилось, таким образом, в сектор виртуальной техносферы Вернадского и отсюда вытекает идеологически связующая спороднённость главных уложений двух систем: у Вернадского - культура - это природа в человеке, у Плеханова - экономика - это человек в природе. Следовательно, апории Плеханова и Вернадского сливаются в одном знаменателе - культуре и именно культура становится важнейшим, если не единственным, динамическим рычагом в институте общественного мнения. Со своей стороны общественное мнение даёт новый выход культуре на общественную арену: культура всецело охватывает процесс общественного мнения в его целокупности, будучи определителем и одновременно определяемым общественного мнения, а также продуктом взаимодействия. Разрешение материалистической апории Плеханова, равно как и в случае с идеалистической апорией Вернадского, приводит к появлению новой сугубо ноосферной максимы: ноосфера есть общество, где культура выступает производительной силой.
Итак, в недрах русского континуума за счёт горения и бурления исключительно русского духа предъявлено представление, неизвестное в академической культурологии, декорированной именами, теориями и традициями, - ноосферная разновидность культуры, которой презентуется ноосфера per se как сфера культуры. Как видно, особый вид культуры в ноосфере базируется на двух парадоксальных с традиционной точки зрения опорах: 1.ноосферная культура как форма государственности и 2.культура как производительная сила ноосферного общества. Обе опоры при всей их взаимоисключаемости и взаимодополняемости сплавлены в единый гештальт (целостное образование) "пламенной страстью" созидания или законом faber и главный действующий персонаж здесь - человек-творец (Homo sapiens faber, по Вернадскому).
Культурное духотворение человека в ноосфере не есть, однако, собственнический продукт вольного ноуменального производства таких гениев отвлечённого мышления, как Плеханов и Вернадский. Хотя в их творениях отсутствуют указания на подобный инновационный оборот, но оказалось, что их тенденции и потенции имеют непосредственный выход в русскую духовную сферу. Русская духовная философия включает в себя в качестве одной из познавательных ценностей и украшения русского духа изысканное учение