Аннотация: История, рассказанная человеком, которого я назвал своим именем
ГЕНРИХ ГРУЗМАН
Д Я Д Ь К А (неоконченная история)
НАГАРИЯ
2 0 1 2
От автора
Прошу принять мои глубочайшие извинения за то, что человека, рассказ которого представлен на суд читателя, я называю своим собственным именем .Я поступаю таким образом в силу того, что не успел получить разрешения открыть подлинное имя этого человека: он неожиданно исчез с моего жизненного кругозора, оставив свою историю неоконченной, как и нежданно появился на моём жизненном пути. Разве только оправданием, и то очень шатким, может послужить то обстоятельство, что у меня с этим человеком оказалась общая профессия, - мы являлись коллегами, и на геологическом поприще судьба нас столкнула Я был настолько тронут глубиной жизненных коллизий в эпизоде его жизни, о котором он мне поведал, что, не являясь искусным рассказчиком, рискнул посвятить в это читателя..
Также мне не было разрешено обнародовать географические места происходивших событий, - назван только приволжский регион России.
.Хотя я не обладаю мастерством изящной словесности, но я знаю, что в беллетристической среде существует узаконенная мода, согласно которой автор умоляет своего читателя не верить ему, а все совпадения реальных событий с описанными полагать случайными и несущественными. Предупреждение об этом занимает место эпиграфа во множестве художественных опусов по такому шаблону: "Эта история вымышленная. Все действующие лица, имена и события порождены писательским воображением. Любое сходство с реальными людьми (как здравствующими, так и покинувшим сей мир), географическими точками и происшествиями непреднамеренно и случайно" (Кэтрин Медженди "Над горой играет свет").
Я же, напротив, прошу читателя поверить автору именно потому, что данное повествование фантастично, уникально и индивидуально. Все совпадения и сходство реальной действительности с описанной историей прошу рассматривать как ценный жизненный опыт.
Начало моей сознательной жизни было неправдоподобно успешным на обоих фронтах - общественном и личном. Сразу же после окончания института я получил самостоятельную работу в составе геологической съёмки окрестностей симпатичного городка в Поволжье. В этом же городке я познакомился с миловидной, как матрёшка, девушкой Марфой. Первое свидание, первый поцелуй и через пять дней помолвка. У родителей Марфы был большой дом, а в наследство они получили ещё целую усадьбу в соседнем городе, куда перебрались жить, а дом оставили нам с Марфой. Тесть прямо на глазах смастерил для нас маленькую баньку. При доме был большой огороженный двор, который я приспособил для стоянки транспорта своего геологического отряда. В баньке я хранил пробы и образцы горных пород. Одну комнату из трёх в доме я сдавал в аренду под контору своего отряда, который, возможно, был единственным в геологической службе страны, где производство и дом располагались в одном месте. Как новичок-специалист, я считал это обстоятельство достижением.
Итак, никаких бытийных осложнений, никаких житейских проблем, - надо ли говорить, что я до пределов, дозволенных природой, был насыщен самодовольством, самомнением и всеобщей любовью к человечеству. И всё рухнуло в одночасье.
Этот день начинался ободряюще: яркий рассвет сменился солнечной погодой, по небу неслись лёгкие обрывки белоснежных облаков, Волга плавно и державно несла свои воды, испуская солнечные блики. Я отпустил своего водителя Юру, - у него сегодня рожала сестра, - сам сел за руль и поехал в маршрут отбирать металлометрические пробы.
Погода, как часто случается в наших краях, испортилась внезапно: откуда-то накатили чёрные тучи, и враз потемнело, как ночью. Набухшие непроницаемые тучи слились на горизонте с грязно-серыми водами Волги, которые лениво начали раскачиваться. Молнии, которые зигзагами блистали в тучах, казалось, рассекали и водную гладь Волги. Я быстренько собрался домой, пока не начался дождь, - боялся застрять в грязи. И поехал к баньке, чтобы сгрузить отобранные пробы. Но банька оказалась запертой на внутренний крючок, - это меня сильно удивило: банька не топилась, и внутри было тихо. Лезвием ножа я сбросил крюк с петли и вошёл во внутрь. То, что я там увидел, огорошило меня на всю жизнь.
На лежаке обнажённая Марфа, моя жена, тряся отвисшими грудями, елозила по животу лежавшего навзничь мужчины. Мужчину я не рассмотрел, только раздвинутые волосатые ноги. Марфа была так увлечена этим занятием, что не заметила как я вошёл. Не поднимая шума, я вышел. Эта развратная ритмика, источающая дьявольское наслаждение, долгое время было предметом моих кошмарных снов. Вечером, когда я собирал свои вещи, Марфа молча смотрела, - от неё пахло алкоголем. Марфа даже не делала попытки оправдаться, ни тени смущения, ни малейшего конфуза, не говоря уже о раскаянии. Моё возмущение её поступком готово было перерасти в восхищение её наглостью. И только мать Марфы, неизвестно как прознавшая о случившимся, примчалась из своего города на мотоцикле, и рьяно уговаривала меня не уходить. Но видя, что Марфа не проявляет даже признаков вины, я стоял на своём. В конце концов, тёща бросила в лицо своей дочери "Шлюха!", отвесила ей мощную оплеуху, и уехала.
Марфу я забыл довольно быстро. Я перевёлся в другую геологическую организацию и с головой погрузился в геологическую съёмку - самую сложную, самую хлопотливую и самую трудоёмкую отрасль геологии. Мне приходилось по два раза в день переправляться по Волге, ночевать в буровых будках, в палатках, а то и на земле в спальном мешке. Рабочий день в геологии называется ненормированным и имеет диапазон от 0 до 24 часов в сутки. Такой режим не оставлял места для копанья в себе, и мой семейный опыт, стаж которого составил ровно полгода, скоро выветрился из моей памяти.
Никаких любовных приключений после этого у меня не было. Правда, будучи в командировке в Испании, у меня начали завязываться отношения с украинской туристкой, но увидев её несколько раз в обществе некоего черногорского князя, любителя группового секса, я оставил эту туристку. У меня никогда не было ни объятий, ни поцелуев, ни свиданий, а точнее, всё это было в единственном числе - с Марфой: тут первый поцелуй, тут же первое совокупление с женщиной, тут же предложение с моей стороны, тут же согласие с её стороны. Я никогда в жизни не приглашал женщину на танец. С тех пор, как стал ощущать своё половое созревание, я относился к женскому полу с некоей опаской, особенно к красивым женщинам, - они мне казались сплошь надменными и капризными. До сих пор мне мнится, что женщины одаривают мужчин своим снисхождением, но не наоборот, и для этого мужчины должны обладать чем-то таким, чего у меня не было от рождения (Отсюда измена Марфы). Я никогда не знал себя объектом женского внимания. В присутствии женщины, особенно молодой, я испытываю внутреннее стеснение, а в условиях наедине у меня возникает чувство, что женщина в этом случае меня вытесняет, выталкивает, и я спешу убраться сам. Что-то во мне есть такое, что настораживает женщину против сближения, и я осязаю прохладное дуновение, идущее от женщины. Я твёрдо знаю, что единственная женщина, которая меня любила, была моя мама.
Прошло девять лет. За это время я стал крепким профессионалом-геологом с правом самостоятельных решений, у меня появилось свободное время, и я обзавёлся увлечением (как говорят, хобби) на досуге - спортивной борьбой. Появление этого увлечения способствовало знакомство с интересным человеком - бывшим чемпионом Европы по дзюдо и одновременно неплохим драматическим тенором. В своём городке этот человек организовал прекрасный клуб борьбы (дзюдо, карате, борьба без правил), и там же был самодеятельный кружок мужского хорового пения. Поэтому в этом городке я устроил полевую базу для своего геологического отряда и для своего увлечения. Своё свободное время я отдавал занятиям борьбой и репетициям хорового пения.
И тут я встретил Марфу. Оказывается в городке, где я обосновался, жили её родители. Они умерли, и она, продав прежний дом, переселилась в родительскую усадьбу, расположенную по-соседски с моей полевой базой, через дорогу, в конце пустоши. У Марфы была своя семья: муж и двое детей-близнецов, мальчик и девочка. И новая фамилия у неё была княжеская - Прозоровская. Но Марфа пила, и разрушительное ярмо алкоголизма сказалось на внешности Марфы уже визуально, и от былой миловидности не осталось и следа. За продажу дома она получила большую сумму денег и теперь пропивала их вместе с мужем, которого полупрезрительно называли Стёпкой. Стёпка не был мелким мужчиной, но производил он впечатление озабоченного мышонка или хорька.
Но главное были дети: близнецы Галка и Вовка. "Бiсовi дiти", - так красочно охарактеризовала близнецов повариха моего отряда украинка баба Глаша. На нашей улице и в ближайших окрестностях не было какого-либо бурного или яркого события, где не участвовали бы эти "бiсовi дiти". Близнецы были неразлучны. Исцарапанные, чумазые, прокопчённые на солнце и пропахшие волжской водой, они были выражением неуправляемой стихии.
Я как-то сделал замечание Марфе:
- Почему ты не следишь за Галкой, - она же девка, а носится с мальчишками по крышам и заборам, голяком купается с мальчишками, бьёт носы мальчишкам. Какая из неё получится невеста? - Марфа молчала, неподвижно уставившись в одну точку, - обычная поза алкоголиков в трезвом состоянии.
В школе близнецы были предметом самых яростных нареканий, ибо школьная дисциплина для них была такой же вещью, как фрак для эскимоса. Я не перестаю поражаться скудоумию идеологов-педагогов, творцов этой самой дисциплины. Ребёнок до десяти лет - это сгусток невероятной энергии, которая, развиваясь, требует выхода в окружающий мир, - дети в этом возрасте не ходят, а бегают, не говорят, а кричат. Они переживают неуёмный зуд в крови, а их заставляют быть в неподвижности целых сорок пять минут.
В поведении близнецов сплелось плутовское и забавное. Так, Галка тащила всё, что плохо лежит, и её прозвали ещё Сорокой. Но в этом не было инстинктов клептомании или кражи ради обогащения, - такова была забава Галки, или плутовская потеха. В своих забавах близнецы порой затрагивают и взрослых. Так, я попался на забаве под названием "лягушка". Как-то раз я увидел посредине парковой дорожки кошелёк типа портмоне. Я нагнулся, чтобы поднять его, но он вдруг отскочил в сторону. По инерции я потянулся за кошельком, и снова он отскочил на полметра. Озадаченный я огляделся: вокруг никого не было, в кустах пели птицы. Я решительно направился к скачущему предмету, но он улетел в кусты. Оттуда послышался звонкий детский смех, а затем раздался звук убегающих ног.
На нашей улице у Вовки был злейший враг - Данила Вредный (Вредный - фамилия, а не прозвище), завсегдатай базарного бомонда, спекулянт и перекупщик. Борьба между Данилой и близнецами точилась нешуточная. Гоняться за близнецами Данила со своим аэростатным животом не мог, но пару раз подкараулил Вовку и жестоко избил его. В ответ Вовка подбросил дохлую крысу в корзинку с фруктами, которыми торговал Данила. На истерические вопли Данилы сбежалось полбазара, его тут же осмеяли, а острые на язык базарные бабки прозвали Данилу "крысиным хлопчиком".
Яблоком раздора между Данилой Вредным и близнецами были сливы. Во дворе дома Данилы росли зрелые сливовые деревья, расположенные вдоль ограды. Ветви развесистых слив ломились от зрелых плодов, крупных, как яблоки, с прозрачно-янтарным цветом сладкого сока. Детей никто не одаривал фруктами, и Вовка с Галкой самовольно угощались сливами из сада Данилы. Когда Данила был на базаре, а базар для него был рабочим местом, Вовка залазил на изгородь и ловко переходил по веткам на дерево, где быстро набивал сливами карманы и запазуху. Возвращался тем же путём.
Возмущению Данилы не было конца, тем более, что превосходные сливы из его сада, пользовались большим спросом на базаре. Брань, проклятья, угрозы разносились по всей улице, но на близнецов это не оказывало ни малейшего влияния, - как только Данила скрывался из поля видимости, Вовка забирался в сад. Из-за чего он, случалось, пропускал занятия в школе. Наконец, Данила нашёл выход. Вдоль всего забора он протянул проволоку, по которой пустил собаку на цепи. Пёс был страшного вида, и более устрашающей морды я не видел в животном мире. Любопытно, что я не слышал лая этой собаки, а дабы она была злее, Данила держал её впроголодь. В общем, чувствовалось, что пёс такой же вредоносный, как и хозяин.
Но близнецы моментально нашли противоядие: в одном конце забора Галка кормила эту собаку Баскервилей колбасными обрезками, а в другом конце Вовка обрывал сливы. Но однажды произошло совершенно непонятное: собака исчезла, и путь к сливам был свободен. Но как только Вовка забрался на дерево, раздалось пронизывающее жужжание, и на него обрушился град обжигающих уколов. На дереве был поставлен пчелиный улей, - такова была иезуитская придумка Данилы Вредного. Вовка подвёргся нападению злобных пчёл, при каждом пчелином укусе он вскрикивал от боли и отмахивался от них, но это только усиливало ярость этих страшных насекомых. Пчёлы не оставили Вовка, когда он слез с дерева, и только шлангом с водой удалось избавить Вовку от пчёл.
Через полчаса Вовка начал опухать, - на него было страшно смотреть: все черты лица были искажены, левое ухо болталось как жирная оладья, правый глаз вполовину закрыт опухолью, руки раздулись и приобрели зловещий розовый оттенок. На счастье Вовка попался на глаза школьному врачу, - она пришла в неописуемый ужас: - "Пчелиные укусы таят в себе смертельную опасность" - И утащила Вовку в свой кабинет, где мазала его мазями и примочками, а пинцетом извлекала из ужаленных мест пчелиные жала. Может быть, благодаря этим самоотверженным действиям Вовка обошёлся без болезненных последствий пчелиной атаки. После этого Вовка оставил в покое сливы в саду Данилы Вредного, но история вражды между ними на этом не завершилась. Напротив, с этого момента началось такое, от чего я даже сейчас прихожу в полное умиление, а именно: на садистскую выходку Данилы Вредного с пчёлами, Вовка, девятилетний мальчик, дал гроссмейстерский ответ.
В один день наш городок, а, как говорили, и ряд соседних, был обклеен объявлениями о том, что срочно продаётся за сходную цену дом-усадьба, состоящая из двора, четырёх комнат и полевой кухни; обращаться в любое время суток по адресу (дан адрес дома Данилы Вредного, а также телефон этого дома). Желающие стали появляться на другой день, - утром, когда я уезжал в маршрут, у дома Данилы стояло три машины, а вечером после работы я видел уже пять машин.
Вначале Данила пытался объяснить, что это недоразумение, объявления он не давал и усадьбу не продаёт. Но ему не верили, подозревая хитрости своих конкурентов, толпа клиентов не уменьшалась - приезжали, ходили, смотрели, торговались, даже давали советы Даниле, как хозяину. Попытки Данилы по-хорошему урезонить обманутых клиентов ни к чему не привели. И он перестал отзываться на стуки и визиты приезжающих, снова появился цербер на цепи. Данилу ловили на базаре, и от постоянных квартирных разговоров его торговля разладилась. Но разладилась и нервная система Данилы до того, что он подрался с приезжим претендентом на его жильё. А этот последний оказался ушлым и написал заявление на Данилу, и того оштрафовали. Я уже не помню размера штрафа, но для Данилы любая сумма денег, если её нужно отдавать на сторону, за здорово живёшь, представляется высшим наказанием.
В конце нашей улицы расположена своеобразная пустошь, поросшая сорной травой, где имеются несколько ободранных скамеек, - место, где собираются бабушки-старушки "поговорить за жизнь", некая местная "брехаловка", которая ещё называется "парламентом". На этом "парламенте" выступила тётя Дарья, домработница в семье Данилы Вредного, которая поведала общественности нашей улицы о напряжённых условиях жизни в семье Данилы. Целые сутки, днём и ночью, тарабанит телефон, звонят клиенты и претенденты, мощная Сонька, жена Данилы, уже два раза устраивала скандалы, ибо она была убеждена, что эти объявления о продаже жилья распространяет сам Данила, поскольку хочет сбежать от неё к Зоське. И оба раза Данила получал "скалкой по горбу".
Нередко споры возникали между самими приехавшими, и часто очень громкие. Данила, которому надоело разборки под своими окнами и стало невмоготу слушать, как делят его жильё, спустил на них своего пса. Страшилище не только разогнало приехавших, но и повергло в ужас всю улицу, поскольку носилось по улице, пока Данила не забрал его. На Данилу составили коллективное заявление в милицию, и его вновь осудили, - на этот раз на 15 суток общественно-принудительных работ.
Я наблюдал забавную картинку. По одну сторону улицы стояла толпа пятьнадцатьсуточников, среди которых был и Данила Вредный, с мётлами и лопатами, охраняемая милиционером, а на другой стороне улицы паясничал Вовка и издевательски свистел в свисток.
Вспоминая об эпизоде, когда мне пришлось по воле неизвестно какого случая, жить по соседству с семьёй моей прежней жены, я постоянно говорю об этой семье не в силу каких-либо собственных побуждений или резонов, а единственно потому, что эта семья, - Марфа, Стёпка и близнецы Галка и Вовка, - не вписываются не в какие рамки нормальных житейских отношений, и её нельзя считать даже семейным сообществом. Эта семья, является первоисточником или побудителем всех ненормальных событий и необычных происшествий. До определённого момента я наблюдал этот уникум со стороны, как внешний наблюдатель, а затем, вновь по воле того же случая, оказался втянутым в их семейные перипетии.
Этим вечером я торопился домой и возле дома Марфы услышал истошные крики. Я забежал в дом, который всегда был открыт, и увидел, что Стёпка избивает Вовку, а Галка вцепилась ему в рубашку и громко верещит. Стёпка одной рукой бьёт Вовку, а другой, схватив Галку за волосы, пытается отодрать её от себя. У Вовки шла кровь из носа, он пытается её зажать и остановить, и из-под окровавленных пальцев сверкает взгляд Вовки. Я прямо таки споткнулся об этот взгляд, - в нём не было ни страха, ни боли, а только ненависть и отчаяние о собственном бессилии. Я схватил Стёпку за шиворот и дернул с такой силой, что ворот оказался у меня в руке.
- Прекрати бить детей, мерзавец! - заорал я на Стёпку.
Стёпка отпустил детей и неожиданно с размаха ударил меня по уху. В голове зазвенело, но боли я не ощутил, - меня удивило, что этот сморчок, зная, что я владею приёмами боя, поднял на меня руку. Сделав ложный выпад левой, я нанёс прямой удар правой в челюсть Стёпки. Ещё два апперкота в область живота, и Стёпка покатился по полу. Я схватил его за разодранную рубаху и поставил на ноги. От ярости я потерял голос и зло прошипел в лицо Стёпки:
- Ты, ублюдок! Если ещё раз поднимешь руку на этих детей, я сделаю из тебя брюхоногое насекомое! -
В ответ Стёпка прокричал: - Так забирай и усыновляй их! -
Боже, сколько раз впоследствии я вспоминал эти слова Стёпки, и сколько мучений стоило мне стремление понять, почему Стёпка отдавал мне своих детей. А в тот момент я не вдумывался в смысл слов, а отвечал, ничего не имея в виду:
- Забрал бы, только, чтобы избавить их от тебя -
После этого Стёпка уже не применял насилия к близнецам. А у меня началась с близнецами странная дружба. Странность здесь проявляется не со стороны близнецов, - для детей этих, практически лишённых родительской ласки и внимания, - стремление к доброму к ним отношению вполне естественно. Странность заключается в моём положении в этой дружбе. Фактически я самовольно внедрился в личную область чужой семьи: Галка и Вовка настолько часто посещали мою контору и мою квартиру, что вроде бы поселились у меня, - почти каждый вечер Марфа приходила ко мне забирать своих детей домой.
По выходным дням я возил их на свои буровые вышки, пару раз катал их по Волге на арендованном катере, рыбачили, собирали ягоды и грибы, из которых моя повариха баба Глаша варила чудное варенье и вкуснейшие грибные соусы. Даже купал несколько раз. Когда я уезжал в командировки или многодневные маршруты, оставлял им ключи от квартиры для просмотра телевизора. По моему представлению повариха баба Глаша подкармливала близнецов. Близнецы называли меня "Дядькой", но это внешне грубое название звучало в их детских голосах неким ласковым прозвищем, и от этого моё сердце таяло. Всё это выходит далеко за пределы тривиально хорошего отношения к детям и обычного доброго расположения к ним.
Меня не тревожит перспектива вытеснения и замещения родительской воли, - такая родительская власть, какая досталась Галке и Вовке, другого не заслуживает. Я не могу понять, - и это раздражало меня более всего, - причину, которая заставляет меня этим заниматься. Я ощущаю какое-то напряжение в глубине своей натуры, как только начинаю думать о близнецах, и я не могу подыскать этому объяснения, не могу ответить, почему эти чужие дети имеют такую ценность для меня, почему испытываю настоящую гордость, когда вижу, как близнецы из уличных хулиганов и воителей разнузданной вольницы превращаются в обыкновенных непосед с очень живой моторной психикой. И то удовлетворение, какое я получаю от общения с близнецами, я начинаю ставить себе в укор. Тем более, я понимал, что, в общем плане, такая самовольная претензия на роль в жизни чужих детей может считаться если не преступлением, то крупной провинностью. Свой интерес к ним я истолковывал как свою врождённую любовь к детям, и как исправление несправедливости, какую они терпят от своих родителей. Но я прекрасно понимал, что такое объяснение есть не что иное, как самообман, однако не хотел задумываться, пока эта коллизия не приносила неприятностей. Но жизнь развенчала какие-либо надежды на спокойное течение.
В тот вечер Галка и Вовка пришли ко мне смотреть мультики. Вовка спокойным голосом поведал: - "Дома матка (так близнецы называли свою мать, а отца они именовали только нарицательными именами) пьяная лежит на кровати без трусов, а дядька сверху толкёт её, а другой дядька ждёт"-
Внутри у меня враз всё окостенело, сердце как-то затрепыхалось, - так я впервые ощутил у себя наличие сердца. Я постарался отвлечь внимание детей от этой темы, а на ночь домой я их не пустил. Почти всю ночь я провёл в горестных размышлениях. Я предполагал, что нравственная деградация семьи Марфы как-то заявит о себе, но я даже не мог предполагать, что она превратит свой дом в бордель. А это означало, что над детьми нависла страшная угроза, и дабы уберечь их от этой заразы, близнецов необходимо срочно изолировать от родителей.
Для меня же весь ужас такой ситуации состоял в том, что дети могут изолировать себя от родителей сами, то есть попросту сбежать из дома, а, зная независимый и решительный характер близнецов, такой исход видится наиболее вероятным. И этот исход представляется мне самым худшим путём: совсем потерять близнецов для меня совершенно невозможно. Не знаю, по какой причине, но эти дети стали мне близкими, где-то на уровне родных. Значит, необходимо их сдать в детский дом. Фу, как мерзко звучит "сдать", - как будто сдать багаж в камеру хранения. Но другого выхода я не видел. И хотя в моём воображении доминировало представление о детском доме, как филиале колонии малолетних преступников, но тут я имел возможность хотя бы видеться с близнецами.
На следующее утро я заменил за рулём своего водителя Юру, и поехал в областной центр. Первая неожиданность появилась, когда меня ознакомили с проспектом лучшего в городе детского дома. Оказывается, детский дом есть никак не аналогия колонии малолетних преступников, а совсем наоборот, - приют для проживания детей, лишённых родительского попечения. В детском доме, о котором говорится в проспекте, имеются кабинет психологической службы, сенсорная комната, зимний сад, спортивные секции, читальный зал и библиотека. И хотя всё это было неожиданно для меня, я не очень поверил этому рекламному выпуску.
Вторая неожиданность застигла меня врасплох, когда я увиделся с заведующей этого детского приюта. Стандартный облик социального работника рисовался мне в форме сухой, нервной особы с раздражённой жестикуляцией и безапелляционными взглядами. А здесь предо мной явилась представительная цветущая дама возраста 25-28 лет, с красивой причёской седоватых волос и спокойно уверенным взглядом. Именно такого типа женщин я всегда остерегался и постоянно сторонился их, и знакомым отчуждением повеяло от её слов: "Поскольку эти дети вам не родные, ваше прошение о принятии их в детский дом мы принять не можем. Но можем рассмотреть ваше заявление как сигнал наличия неблагополучной семьи. Туда будет выслана комиссия, которая на месте примет решение".
Но самой большой неожиданностью стало то, что спустя несколько дней в дом Марфы действительно прибыла комиссия в составе двух сотрудниц социальной службы и нашего участкового милиционера. Предыдущей ночью в доме Марфы была самая буйная попойка с битьём зеркал, стёкол и, кажется, мордобоем. Перепуганные дети прибежали ко мне ночью. Так что комиссия прибыла как раз вовремя, чтобы воочию наблюдать все признаки неблагополучной семьи и жуткой участи детей. Стёпка упился до бесчувствия и ещё находился в бессознательном состоянии. Растрёпанная Марфа с созревающим синяком под глазом имела жалкий вид. Социальные работники громко и раздражённо что-то разъясняли Марфе, которая со всем соглашалась и всё подписывала, - по-моему, она была не совсем вменяема. Наш участковый, из той плеяды карьеристов, которые не делают различия между вверенной ему властью и собственным настроением, категорически заявил мне, что поскольку дети не мои, я не имею права вмешиваться в их работу.
Комиссия на месте решила изъять детей - Владимира и Галину Прозоровских, девяти лет, близнецов, из семьи М. и С. Прозоровских, и поместить их в детский дом. Отправить их в детский дом сразу же. Но близнецы отказались куда-либо ехать: Вовка сидел, насупившись, а Галка тихо плакала. На близнецов это не было похоже, настолько дети были напуганы. Я заметил, как участковый свирепо задвигал бровями, - он ещё наденет на детей наручники, с него станется. Я сказал: - "Я отвезу детей"-
Они прижались ко мне с обеих сторон, и так, обнявшись, мы ехали все полтора часа до детского дома. Я переживал по поводу того, что может быть по прибытии на место. И вновь я столкнулся с неожиданностью, а точнее, с приятным сюрпризом. Встретила нас сама заведующая, - она сразу подошла к детям, и. присев на корточки перед ними, стала что-то тихо и спокойно говорить им, ласково поглаживая обеих по голове. С удивлением я видел, как дети оттаивают и отзываются на слова заведующей. Затем они втроём ушли куда-то, а по возвращению я видели, что дети даже смеялись. Заведующая взяла с полки большую картонную книгу и снова увела их куда-то. Через некоторое время, запыхавшись, прибежала Галка. Прижавшись ко мне, она прошептала мне на ухо: "Дядька, ты можешь ехать домой. А завтра обязательно приходи". Я понимал, что Галка произнесла слова, которые ей посоветовали, - Галка меня не гнала. Обиды не было, а боль была, но была и успокоительная радость: моим близнецам было хорошо в детском доме. Перед уходом я узнал имя заведующей: Нина Фёдоровна.
Я пришёл к ним назавтра, пришёл послезавтра, приходил целый месяц. На службе я стал разрабатывать новую тематику по экологии, или, как сейчас говорят, исполнять новый проект. И я постоянно нуждался в библиотечных каталогах и архивах. К тому же я увлёкся стремительно нарастающей в стране компьютерной технологией. В этом городе открылось интернет-кафе, и я стал посещать курсы по изучению электронной мировой паутины. Так что, домой я возвращался только на ночь. Нина Фёдоровна разрешала мне брать детей на определённое время. Я водил их в планетарий, в луна-парк, обязательно в кафе "Мороженое". Дети были переполнены впечатлениями от жизни в детском доме.
Но как-то раз Нина Фёдоровна после прогулки с детьми пригласила меня к себе в кабинет. Спокойно и деловито она сказала:
- Дети, Галина и Владимир Прозоровские, не являются вашими родственниками, но они есть вашими воспитанниками, а вы есть их воспитатель. Наш детский дом есть тоже воспитательное учреждение, и у нас есть свои воспитатели. Педагогика запрещает применять к одному субъекту различные воспитательные методики. Однако педагогика очень несовершенная наука, и вполне возможно, что по отношению к отдельным личностям как раз различные способы могут дать положительные результаты. Поэтому я не запрещала вам воспитывать близнецов (а вы это делаете вне зависимости от своего желания) в отрыве от общепедагогического процесса в нашем приюте. -
С широко открытыми глазами я слушал Нину Фёдоровну, настолько всё, что она говорила, было новостью для меня. Вместе с тем в её речи я чувствовал аромат подлинного профессионализма. Будучи сам профессионалом в своей отрасли, я вполне был способен уловить правоту и уверенность истинного знатока другой отрасли. Нина Фёдоровна продолжала:
-Вначале всё было замечательно. Дети были живы, бодры и даже послушны. Надеюсь, вы знаете, что значит послушание для ваших воспитанников? Но в последние несколько дней что-то поменялось. После вашего визита дети приходили в угнетённое состояние, и я замечала даже следы слёз у Галины. Вот об этом я хочу с вами поговорить. Для повышения доверия к моим словам, я сообщаю, что защитила кандидатскую диссертацию по теме "Детская психология". Так вот, детская психология являет собой вещь очень хрупкую, тонкую и капризную. До определённого возраста существенную часть психического мира ребёнка составляет память о его первых шагах в этом страшном для него внешнем мире и о его главных и славных защитниках - родителях, матери и отце. Эта память бывает положительной, благоприятной для ребёнка, и отрицательная, раздражающая и пугающая ребёнка. Положительная память обычно характерна для детей, живущих в нормальных семейных условиях, а отрицательная память бытует у детей, живущих в детских домах, ибо причиной появления детей в детских домах служит негодное поведение родителей по отношению к своим детям. Пример ваших воспитанников самый заурядный в этом плане.
Главные усилия нашей воспитательной системы направлены на то, чтобы защитить ребёнка от отрицательной памяти, не дать ей проявиться в душе ребёнка, вытеснить эту память в подсознательную сферу. Раньше, в прежнее время, как мне известно, вы и ваше поведение было основным противовесом порочному влиянию родителей на близнецов. Теперь же, как только вы появляетесь, вне своего желания, вы вызываете воспоминание о прошлом, то есть отрицательную память. У детей в этом возрасте разум ещё не способен к сознательной деятельности, не может делать выбор, да и сама процедура выбора пугает ребёнка. Близнецы не могут справиться с тем потоком отрицательной эмоции, какую вы возбуждаете только одним своим видом. Отсюда недалеко до криза. В общем, совсем того не желая, вы мешаете нашим воспитательным акциями. И потому я прошу вас уменьшить число визитов к нам, а главное, увеличить период времени между ними" -
Прочитав на моём лице реакцию на её предложение, Нина Фёдоровна мягко сказала: - "Думайте о детях, а не о себе. Прошу вас!"- Впоследствии, успокоившись, я смог оценить правоту и силу аргументов Нины Фёдоровны. Она сразила меня наповал своей психологической эрудицией, но мне была известна и другая, интуитивная сторона. Женская интуиция или женское чутьё Нины Фёдоровны внушило ей на подсознательном уровне мысль о моём женском неприятии, и она твёрдо склонилась к вытеснению меня, но никак не к сближению со мной. Нина Фёдоровна могла хотя бы предложить мне, как воспитателю близнецов, перейти на её сторону и стать под её знамёна, если уж моя методика (откуда она у меня взялась, - не знаю до сих пор) вредит её порядку, но Нина Фёдоровна посчитала нужным вытолкнуть и избавиться от меня. Такая или подобная ситуация у меня возникала почти постоянно в контактах с женщинами, и я всегда уходил первым. Ушёл я и сейчас.
На этом пришла к концу моя странная дружба с близнецами, а точнее, моё влечение к близнецам не закончилось, а прервалась на десять лет. Как мне вначале не было горько и больно, но я не сердился на Нину Фёдоровну, ибо всё перекрывала радостная весть, что близнецов я передал в руки блестящего специалиста. Огонь от близнецов я сумел потушить, но от жжения огня не избавился.
Я очень люблю русскую водку, и как напиток, и как продукт, и этим увлечением я отчасти обязан своей профессии геолога, а отчасти духу Среднерусской равнины. Но водку я употребляю только при повышенном, радостном настроении, или в особых ритуальных случаях, а в расстроенных чувствах алкоголь я не приемлю. Я не понимаю людей, которые заливают горе алкоголем. И на этот раз, после потери близнецов, я вновь прибег к испытанной панацее от душевных невзгод и сердечных сокрушений - работе и заботам. Я с таким усердием и силой вгрызался в гранит науки, что вскоре стал заметным авторитетом по экологической тематике.
Экология переживала чудное время, присущее любой науке в состоянии становления - время открытий: куда не глянь, обозреваешь клад знаний, куда не повернись, находишь месторождения ценностей. Как упоительно чувствовать себя властелином виртуальной сферы! С азартом оперируя юмором и эрудицией, смелостью и свободой, я всё более и всё основательнее погружался в могучую наркотическую манию науки, знаний и истины. Меня стали приглашать на различные конференции и совещания в стране и за границей. Мои научные статьи и заметки по экологии стали издаваться, мне платили за интервью, отзывы и рецензии. Мой украинский спонсор организовал перевод моих работ на иностранные языки за крупные гонорары, - думаю, что и себя он при этом не обидел. Мне пророчили присуждение научной степени по совокупности опубликованных работ.
Прошло десять лет. Со временем ажиотаж наукомании спал, и по мере приобретения практического опыта я убедился, что пафос всемогущества человеческого разума завышен, если не совсем ложен, а меня охватило странное состояние, похожее на психическое расстройство. Мне, совершенно неожиданно для себя, открылась картина того, что тот смысл, какой вкладывали первопроходцы науки в организацию познания, зачастую утрачивается или искажается. Необозримая великолепнейшая словесная энергия, какая проявляется в бесчисленных совещаниях, собраниях, форумах тратится впустую, с преступной расточительностью. Вместо подлинной истины доминируют цели оголтелой самопропаганды, саморекламы и самоутверждения, в результате вместо учёных на поверхности действуют предприимчивые безответные функционеры, формирующие особую касту: научную аристократию, обитающую в недрах многочисленных научных школ, обществ, союзов и научных направлений. Они держат при себе целые штаты людей, работающих для славы своих патронов, а их послушные клевреты сидят во всех учреждениях.
Деятелей, которые занимаются научными упражнениями, можно грубо поделить на два класса - теоретиков и практиков. Теоретики - это те, чьи идеи, или то, что они выдают за свои идеи, считались новыми в прошлом, а сегодня они не актуальны. Практики - те, что избытым фразам и расхожим истинам придают оттенок аристократичности, а по-другому сказать, это трубадуры демагогии. Отношения между ними царят напряжённые, но границы вежливости никогда не переступаются. И если любая другая наука есть достижение и огромное благо человечества, то экология стала величайшим укором человеку за моральный упадок научной мысли и губительное отношение к природе.
Мне кажется, что для себя я уловил первопричину разочарования в своей наукомании, а точнее, уныния духа или кризисного настроения. Наука, знание, истина представляют собой объекты коллективного толка, которые предназначаются для всех. Учёный, служащий науке, служит всем, не принимая в расчёт своих личных качеств, а воспринимая научные ценности и законы, действует в противовес своим личным данным, - во всяком случае, любая наукомания есть демонстрация превосходства коллективного над лично-индивидуальным. Личная обездоленность является самым распространённым недугом творцов научных знаний, который в экологии всё более отчётливо приобретает вид эпидемии.
Слишком поздно я понял то, о чём предостерегал великий И-В.Гёте:
"Когда в вас чувства нет, всё это труд бесцельный, -
Нет, из души должна стремиться речь,
Чтоб прелестью правдивой, неподдельной
Сердца людские тронуть и увлечь!
А вы? Сидите, сочиняете,
С чужих пиров объедки подбираете -
И будет пёстрый винегрет
Поддельным пламенем согрет"
Ущемление индивидуального сознания личности есть прямая причина творческого спада при любых обстоятельствах, а в моём случае ещё является источником психического неудобства. Атрибуты отдельной личности, - любимая женщина, любимая семья, любимые друзья, и прочие производные от "любви"- не являются рутинными параметрами существования человека, а есть исходные вечные основы каждой человеческой жизни, её личное достояние, вне которого научное творчество превращается в ремесло с низким моральным градусом.
У меня не было любимой женщины, не было семьи, не было дома, но у меня были близнецы. Когда мои стенания достигли уровня этой мысли, я почувствовал в себе нечто, подобное инкарнации (превращение, видоизменение). Я понял, что весь этот период, все десять лет, я себя обманывал: память о близнецах жила в затаенном уголке моего подсознания, регулярно облик близнецов посещал мои сны. Но я не хотел думать и не хотел вспоминать, загоняя мысли об этом вглубь сознания, ибо полагал, что погоня за истиной и поиск знаний устранили мою боль, Но это было ложью: боль не прошла, а затаилась. Оказалось, что я топтал самого себя, что пытался устранить то единственное, что "любовь" поселило в мою душу.
В геологической службе моего времени существовала льготная пенсия, условием которой был полевой стаж работы не менее 12.5 лет. У меня полевой стаж был намного больше. Я ушёл на пенсию, покинул ряд научных редакций и все экспертные советы, и стал свободным и целеустремлённым. Я знал, что близнецов в детском доме уже нет, но искать их следы я решил начать с детского дома. И я поехал в тот, памятный для меня город.
По старинке город, а точнее, детский приют, встретил меня сюрпризами. Первая неожиданность была в том, что в кабинете заведующей я увидел ту же Нину Фёдоровну, по-прежнему привлекательную, только чуть пышнее, и волосы стали совсем белыми, но уложенные по-прежнему в красивую причёску. И вторая неожиданность была в том, что встретила она меня с откровенной радостью, как будто ждала. Да, близнецы покинули детский дом три года назад. В тот момент появился закон о предоставлении жилья выпускникам детских домов. Но вы знаете, как относятся к законам у нас в провинции. Мне пришлось ехать даже в Москву. И всё же я добилась для них двухкомнатной квартиры в районном городке, на берегу Волги.
Нина Фёдоровна заявила мне: "Поскольку вы хотите встретиться со своими прежними воспитанниками, то я советую вам послушать меня, и я могу сообщить вам много интересного. Близнецы Владимир и Галина Прозоровские находились в нашем детском доме на совершенно особом положении, и, прежде всего, по моей личной инициативе"
В первый день я условился встретиться с Ниной Фёдоровной на обеденный перерыв в ближайшем ресторане. Но этот обеденный час пролетел мгновенно, Нине Фёдоровне необходимо было на службу, а по сути ничего не было сказано. Мы договорились встретиться после работы, уже как бы на ужин, и пять дней ужинали в том же ресторане, за тем же столиком. Нина Фёдоровна говорила:
-"Это были совершенно замечательные дети. У меня большой опыт работы с детьми, но таких удивительных детей у меня не было, и уже не будет. Владимир был прирождённый вожак, лидер, главарь, и первенство ему доставалось в любом коллективе без видимых усилий. Но если обычно вожаки стремятся подчинить окружающих своей воле, то у Владимира был другой идеал: абсолютная справедливость. Вы не догадаетесь, до чего он додумался: создал в нашем приюте детский Пресс-центр"-
- О-о! - крякнул я
- Да, да, - продолжала Нина Фёдоровна. - А у Галины были врождённые задатки материнства, - дети младших групп называли её "мамой" и "сестрой". Короче говоря, эти близнецы были не столько членами детского дома, сколько моими помощниками. Скажу вам больше, скажу то, о чём в нашей среде не принято говорить вслух. В моей докторской диссертации, над которой я стала работать после их прихода в моё учреждение, немало положений и примеров взято из поведения близнецов, я с ними устраивала даже некоторые эксперименты. По возможности я с радостью объявила бы благодарности этим детям, а не оппонентам и научным руководителям. Владимир и Галина всегда были вместе, но это было больше, чем спарринг-партнёры, часто я называла их "сиамскими близнецами". И всегда, когда я видела их разом, сожалела, что у них одни родители, - какая прекрасная была бы пара" -
По возрасту мне надлежит ничему не удивляться на этом свете, а я удивляюсь, что у меня в общении с Ниной Фёдоровной как бы растворилось моё всегдашнее стеснение, удивляюсь и тому, что от Нины Фёдоровны я не ощущаю прежнего прохладного веяния. Мы уже не расходились после ужина, и, если позволяла погода, прохаживались по великолепной набережной Волги. В такое время мы усаживались на облюбованную скамейку над излучиной Волги, и сидели до появления потрясающей красоты лунной дорожки на волжских водах.
Нина Фёдоровна рассказывала: - "С самого начала я обратила внимание на странное обстоятельство. В заявлении о приёме близнецов в детский дом родители указали их фамилии по отцу, но в графе "отец" поставлен прочерк. Я несколько раз пыталась получить ответ на этот вопрос, но мать близнецов упорно молчала и отводила глаза. Она ничего не говорила, но ничего и не отрицала. Я сделала догадку, что здесь таится некая тайна близнецов, что, скорее всего, у их матери до замужества была романтическая история, плодом которой стало рождение близнецов. И в этом предположении я убеждена полностью. Ибо не может быть, чтобы у таких замечательных детей отец был таким ничтожеством. Один ребёнок, в качестве исключения может быть, но сразу двое... Нет, это противоестественно. Их отец, Степан Прозоровский, по-моему, был урождённый рецидивист. Постоянно пьяный, он был судим за какое-то ограбление или воровство. Дали условный срок, но он тут же попался на таком же преступлении, - его забрали в тюрьму. И он сгинул, больше нигде не появлялся. Их мать - фантастически несчастный человек. Она была больна нимфоманией" -
-Что это такое? - спросил я
- Разновидность заболевания матки, так называемое бешенство матки. Ею пользовались все бомжи округи при живом муже. Два раза лечилась от венерического заболевания. У неё недоставало силы воли совершить самоубийство, и она решила в своём падении идти до конца, чтобы смерть наступила естественным путём. Что она и достигла.-
Чрезмерный интерес, с каким я слушал Нину Фёдоровну, я оправдывал в себе тем, что она говорила о близнецах, что для меня было слаще елейного масла. Но я сам ощущал лукавство в этом объяснении.- просто мне было невероятно приятно общаться с Ниной Фёдоровной, и тем более, что в наших беседах появились другие темы. Как-то Нина Фёдоровна неожиданно спросила:
- Вы профессор? -
Я удивился: - Нет. С чего вы взяли? -
- Я читала рецензию на вашу статью. И решила, что вы профессор или академик.-
- В своё время поговаривали о присуждении мне научного звания по совокупности опубликованных работ. Но я покончил с научными занятиями. А вас интересует экология?-
- Я считаю, что каждый образованный человек должен быть знаком с основами этой науки. -
В другой раз я спросил:
- У вас есть дети?-
- Один сын от первого мужа. Но при разводе он уехал с отцом в Австралию, и меня ни разу не посетил. Поэтому детский дом стал для меня семьёй. Второй муж был лётчик-испытатель. Разбился.-
Я размышлял: Нина Фёдоровна была два раза замужем. Опытная женщина. А какой интерес я могу представлять для неё со своим страхом женского духа? Даже, если она меня примет, то обязательно встретит мужчину, интересного для неё. Такая неординарная женщина, как Нина Фёдоровна, не может не найти то, что притягивает к себе её женское естество. И что же тогда останется мне? И вновь я буду... Нет, не буду, - больше я не выдержу такой муки. И я уехал от Нины Фёдоровны. Я рвался к близнецам, и не мог допустить, чтобы между мной и близнецами не только стояло что-либо, но даже находилось рядом. Поэтому я сбежал от Нины Фёдоровны.
По адресу, который мне дала Нина Фёдоровна, я не нашёл близнецов, - там жила семья молоденьких супругов. Но и они были временно поселены здесь, пока хозяева отдыхают на юге. О детдомовском жилье и близнецах они ничего не знали. Но в конце беседы супруга, похожая на рассерженного воробушка, вспомнила, что вроде эту квартиру отсутствующие хозяева разменяли со своей старой. А адреса старой квартиры она не знает. Хозяева приезжают через неделю. Я решил их дожидаться, а не рыскать самому по бюрократическим каналам, отыскивая адрес.
В городской гостинице, где я поселился, узнал, что в городе есть краеведческий музей, Это удивительно для районного городишки, ибо далеко не в каждом областном центре имеется подобное заведение. Я отправился в музей. Музей был создан фанатом-любителем из своей крупной усадьбы. В настоящем виде это учреждение не может быть названо типичным музеем, - это грозит ему в будущем, если за дело возьмётся профессионал-систематик. Владелец усадьбы очаровал меня своей бестолковостью, суматошностью и необузданной энергией. Ему было знакомо моё имя, и он сразу поволок меня смотреть на основную геологическую примечательность края - каменоломню чёрного мрамора першинской марки. А край, апологетом которого он выступает и во имя которого усадьбе предстоит превратиться в храм, называется Нижнее Поволжье. И хотя всё музейное хозяйство находится в зачаточном состоянии, везде намерения впечатляют больше исполнения, уже просвечивает базовое основание, на котором формируется русская провинциальная культура: природа есть первооснова культуры и культура исходит из природы. В этом состоит принципиальное отличие провинциальной культуры от городской, идущей из так называемых научно-культурных центров, когда культура внедряется в природу. Отсюда, однако, начинается философская сторона культуры, а о философии в провинции обычно не вспоминают.
Зато в провинции широко представлена проповедческая и просветительная деятельность. На собранные в пожертвованиях средства приглашаются авторитеты и знатоки из центра, которые читают лекции и выступают на тематических вечерах перед всегда забитыми залами. В городке имеется приличная аккуратная библиотека, содержащаяся в образцовом порядке. Хотя я озадачен совсем другими целями, но мне любопытно наблюдать как "варится" культура в глубинке. Увы, я вижу здесь те же грабли, на которые я наступал сам. И из этих граблей самые колючие - убеждение, что истина появляется из спора, что спор - генератор истины.. Сейчас-то я знаю, что великий Зигмунд Фрейд прав, говоря, что "спор не является отцом истины", истина не рождается из спора, истина порождает споры, что столь же мудр великий Иоганн Гёте, указывая: "Говорят, что между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема". Так что споры и дискуссии, какие обычно выдаются за критерии духовной активности, на деле есть признаки пустопорожнего словопрения, хотя и духовного, хотя и активного.
По средам, в библиотеке или музее, происходит сходка городских интеллектуалов и эрудитов, где обсуждаются случаи и события городской жизни, - это был, так сказать, штаб городского общественного мнения. Несколько человек слышали моё имя, и по их рекомендации меня с должным уважением приняли в состав этого собрания. В тот момент обсуждался курьёзный случай, происшедший накануне. В городке открылось фотоателье - филиал крупной рекламной фирмы - в основном благодаря неизвестно откуда взявшейся юной и красивой фотомодели, по фамилии Морозова. По негласно укоренившемуся правилу путь на подиум для начинающих фотомоделей лежит через постель продюсера, но Морозова сломала традицию: она не только отказала продюсеру в его домогательствах, но и выставила его за порог пинком в зад. Последнее обстоятельство боле всего импонировало местным творцам общественного мнения, и юное дарование с уважением называли "боярыня Морозова". В проспектах я видел рекламную продукцию этого фотоателье, - оно крепко впечатляет, но не фотомоделью, а работой фотографа. А Морозова действительно очень красивая женщина. Но красивые женщины не для меня, и я о ней тут же забыл.
Так что, ожидая приезда хозяев, которые обменяли жильё близнецов, я не скучал, а общался с милыми и благодушными людьми, бесконечно влюблёнными в свой край. Как-то раз, в офисе гостиницы, где я остановился, мне вручили сообщение, какое они приняли для меня по телефону от безымянного женского голоса. В записке меня просили к 7 часам вечера прийти на аллею парка к последней скамейке. Парк примыкал к гостиничному дворику, а аллея в парке была одна, - это всё, что я понимал в этой записке, остальное было покрыто мраком неизвестности. Когда я шёл по аллее к последней скамейке, увидел на дорожке большую красную коробку. Я нагнулся, чтобы взять её в руки, но коробка отскочила в сторону. Я замер, но только на миг, в следующее мгновение я подскочил и завопил на весь парк:
- Вовка! Сейчас же выходи, Вовка!
В кустах показалось смеющееся женское лицо. Я остолбенел.
- Боярыня Морозова?!
- Нет, Галка-Сорока.
Я уже не мог сдерживаться и бросился обнимать Галку. Мы вместе хохотали на весь парк.
- А где Вовка?
Галка освободилась из моих объятий и суровым голосом сказала:
-Вовки нет!
-А где он?
-В прошлом году Вовку забрали в армию. А потом пришёл гроб. Груз 200.
Белый свет померк для меня. Я безжизненно опустился на скамейку, а рядом примостилась Галка и тихо плакала, уткнувшись мне в плечо. Сжав в кулак свою боль, я утешал Галку. Не знаю, сколько мы просидели в парке, а потом пошли на кладбище, на могилу Вовки. По пути я купил бутылку водки, и на могиле пил и плакал, плакал и пил, пока совсем не упился. А я ещё бахвалился, что не заливаю горе водкой, но очень тяжёлым оказалось это горе. Оно из разряда тех ударов, что может лишить человека сознания полностью. Молодец Галка, что смогла перенести такую тяжесть.
Меня пьяного Галка привела в свою квартиру. После смерти Вовки она не могла жить в той квартире, где всё напоминало Вовку, и разменяла квартиру. А утром стала отпаивать меня кофе. Но я всегда равнодушно относился к этим экзотически напиткам. Я пыхтел, кряхтел, пересаживался со стула на стул, но Галка делала вид, что не понимает моих сигналов Я сказал:
- А?
Она ответила: - Не...
Я: - Охо-хо!
Она: - Эй!
Я: - Брр!
Она: - Тьфу!
Это наша старая игра, которую я называл "недомолвками" - общение посредством междометий. Галка не забыла её, - это очень грело на фоне жуткой боли, вонзившейся в сердце, как отравленная стрела. Галка всё поняла: "Дядька, побудь пока, я схожу за хлебом". Я знаю, за каким "хлебом" она пошла: Галка принесла водку. Когда после второй рюмки меня отпустило, я сказал Галке:
-Мне нужно знать твоё мнение, Галка. Я хочу съездить в ту часть, где служил Вовка, - у тебя же есть адрес его части? Я хочу порасспросить очевидцев. И потом, я хочу сделать памятник на могиле Вовки, но особый, не такой, как у всех.-
Галка задумчиво покрутила вилку и сказала:
- Какое счастье, что ты объявился, Дядька. Ты как будто вернул мне Вовку. Конечно, езжай. Конечно, делай. Я за тебя буду молиться.-
Я удивился: - Ты стала верующей? -
- Не совсем, но Троицкую церковь посещаю-
Это мне понравилось. И у меня началась новая полоса в жизни.
Воинская часть, в которой служил Вовка, располагалась в предгорьях Кавказа в посёлке с мудреным названием. По ходатайству моих новых приятелей в городке, областной военком дал мне рекомендательное письмо к командованию этой части. Для всех в городке Вовку и Галку я объявил своими племянниками, то есть детьми моей умершей сестры. Галка не возражала. В поездку я надел самое лучшее, что у меня было: лёгкую жёлто-коричневую куртку с широкими манжетами, которую мне подарили в Мюнхене, и узкие серые брюки джинсового типа с обилием карманов, которые я приобрёл в Китае. Правильнее сказать, одевала меня Галка, распотрошив мой баул с вещами; просто то, что нравилось Галке, нравилось мне, и наоборот. По окончанию Галка с удовлетворением произнесла: - "Дядька, какой ты у меня мужественный"- Я её поцеловал в лобик.
До вовкиной части я добрался без приключений, а приключения начались в самом гарнизоне. Седой полковник, командир части, после ознакомления с привезенной мной рекомендацией, как мне показалось, подозрительно меня оглядел, и сказал: - "Если вы хотите знать о последних днях Прозоровского, вам нужно расспросить ефрейтора Филимонова" - Вызвали ефрейтора Филимонова и явился высокий солдат с патрицианским лицом. Его рассказ звучал сухо и формально, - я понял, что он относится ко мне настороженно, как к чужому. Я вспомнил подозрительный взгляд седого полковника, и обеспокоился, что здесь скрывается какая-то тайна, в силу которой я не смогу узнать правду о Вовке. Филимонов рассказывал: "В тот день я с Прозором, то бишь с Прозоровским, получили приказ взять языка. Ночью мы переправились через реку на территорию духов и залегли возле мечети. Нам повезло: утром в первой же комнате в мечети мы натолкнулись на духа, совершавшего утренний намаз в одиночку. Когда он поднялся с колен и увидел нас, глаза у него стали квадратные и полезли на лоб. Я забил ему кляп в рот, и мы притащили его к нашим. Капитан поздравил нас и сказал, что мы можем отдыхать до вечера. Но вскоре вызвали Призора и приказали ему вновь идти на задание в составе группы сержанта Бурьянова. Оттуда принесли его гроб. Всё"
Территорию воинской части со всеми военными учреждениями отделял от посёлка высокий забор, окутанный колючей проволокой, в который был вделан контрольно-пропускной пункт с двумя наружными вооружёнными часовыми. Сам посёлок состоял из дряхлых деревянных домиков с замусоренными палисадниками. Как невырванные зубы в старческом рту торчали два каменных здания, в одном из которых находится маленькая, на удивление чистенькая, гостиница. Центром жизни посёлка служила большая пыльная площадь, похожая на пустошь, поросшая кустами сирени, сюда же открывался выход из пропускного пункта части. В садах вовсю цвела персидская сирень. От её пышных гроздьев несло терпкой сладостью и запахом пыли. Сегодня в этом центре было людно, - с лотков торговали сушеными фруктами и не совсем свежими овощами. Люди собрались посудачить.
Разговаривая, я с ефрейтором Филимоновым вышли из ворот пропускного пункта на пустошь, и уселись на свободную скамейку. Ефрейтор говорил:
- Попробуйте поговорить с сержантом Бурьяновым. Он должен видеть Прозора в последний день -
- А где этот сержант Бурьянов? - спросил я
-А вот он... -и Филимонов показал.
Из дверей пропускного пункта вывалилась фигура в камуфляжной форме. Он был пьян до того, что размахивая руками, казалось, держался за воздух, и это помогало ему стоять на ногах. Окружающие люди обходили пьяного и расступались перед ним. А он, оказавшись в центре внимания, стал кричать хриплым голосом:
-Девки, бабы, я желаю, чтобы меня отсосали здесь. Публично, на глазах у всех. Получите всё моё дембельское довольствие. Глядите, сколько бабок! - он крутил увесистой пачкой денег.
Я оцепенел: никогда и нигде я такого не слыхал. До меня донёсся презрительный шепот Филимонова: "Подонок!". А сержант Бурьянов всё больше куражился:
-Ну, что же вы? Может ты, Катька? Гляди, дурёха, какое бабло! - И он подбросил несколько купюр над головой.
Я чувствовал, как во мне начинает пульсировать что-то большое и тяжёлое. Это не было негодование или ненависть, а скорее, брезгливость и отвращение, переходящие в глубокий гнев, перед которым и убийство не кажется большим грехом. Но я опоздал. Филимонов вскочил со скамейки и громко прокричал:
-Бурьян, прекрати сейчас же! Ты слышишь?! -
Бурьян, который, видимо, был не столько пьян, сколько притворялся, повернулся к нам:
- Кто там вякает? А, это ты, Филимончик. А может ты хочешь пососать? Давай... Ты сегодня получил дембль, - вот повезёшь домой два довольствия, если, конечно, довезёшь...-
Филимонов спокойно подошёл к Бурьяну и ударил его в лицо. Я заметил, что удар был нанесен профессионально - не рукой, а всем корпусом. Бурьян упал на землю, подняв тучу пыли. Филимонов также спокойно повернулся и вернулся на скамейку.
Как только началась эта перепалка, люди на площади начали расходиться, не желая быть свидетелем намечающейся драки. Но несколько человек не уходили с площади, а, напротив, шли на площадь, как бы окружая Филимонова. Как не был силён удар ефрейтора, он не вышиб дух из Бурьяна, а только спустил пары алкоголя. Бурьян поднялся, - у него в руках засверкал горский кинжал. Его кирпатое личико, перепачканное кровью и грязью, пылало крысиной злобой. Мелкими шажками, по-бандитски грамотно держа в руке нож, Бурьян двигался к Филимонову, который стоял и ждал. Я отодвинулся чуть в сторону и стал продвигаться навстречу Бурьяну, обходя его стороной. Бурьян смотрел на Филимонова и не придал значение тому, что я зашёл к нему сзади. Согнутой в локте левой рукой я захватил сбоку голову Бурьяна и резко крутанул. Бурьян крякнул и выронил кинжал, который затерялся в пыли. Правой рукой со всех сил я нанёс удар по солнечному сплетению, а коленкой сильно ударил в грудь. Бурьян обмяк. Двумя руками я поднял это обвисшее тело и швырнул на землю. Бурьян шлёпнулся о землю, как мешок с опилками, вызвав целое облако непроницаемой пыли.
- Прикрой меня со спины! - крикнул я Филимонову, и он припечатался ко мне своей спиной.
Как я и ожидал, банда Бурьяна побоялась связываться с нами на простых кулаках. У них с собой не было никакого оружия, ибо они привыкли чувствовать себя на площади господами, и никак не ожидали встретить сопротивление. Они забрали Бурьяна и удалились в сторону казармы. Мы остались на площади одни под равнодушными взглядами часовых у КПП.
- Что будем делать, ефрейтор? - спросил я
- Бежать, - ответил тот. - Иначе через два часа здесь будет комендантская команда, и нас арестуют за нарушение общественного порядка. -
- Дельная мысль, - ответил я. - Но куда бежать? -
Филимонов задумчиво посмотрел на меня и ответил:
- Я уже в дембле, утром получил дембельское довольствие. Вечером уеду на пригородном поезде. А пока спрячусь в горах, - там не найдут. -
- У меня другая мысль. Пойдём ко мне в гостиницу. Гостиница не подлежит комендантской компетенции. Перекусим. А вечером уедим на поезде... -
-Идёт! -
В гостинице за банкноту крупного достоинства нам согласились подать еду в номер. Я заказал бутылку водки, но Филимонов, оказывается, не пьёт водку, - ему я взял апельсинового сока, а себе - стакан водки. Первым делом я поинтересовался именем ефрейтора Филимонова:
- Глеб -
- А меня зовут Генрих Григорьевич. Ну, теперь рассказывай всё, что тебе известно. -
- Мне, собственно, мало что известно, - Спокойно начал Глеб и хладнокровие этого ефрейтора просто умилило меня с самого начала. - К тому, что вам сказал, могу добавить, что Прозор был на ножах с Бурьяном. Наша солдатня любила и уважала Прозора за правду, а командованию это не подходило. Оно держало Бурьяна за ударную силу, чтобы сохранять в повиновении своих подданных, управлять и оказывать на них влияние. Сегодня мы два раза ткнули Бурьяна мордой в грязь. Бурьян уже не отмажет свой авторитет, а системе не нужна обанкротившаяся ударная сила. К тому же Бурьян уходит в дембль. На место Бурьяна система найдёт другого выродка. Но нам система не простит, что мы подняли руку на ихнего человека. Здесь вы не узнаете всей правды о Прозоре, ибо здесь территория системы. Я вам советую как можно скорее исчезнуть. А поиски начать на гражданке, начиная с Бурьяна. У меня есть гражданский адрес Бурьяна. Уверен, что Бурьян знает много, и ещё больше может показать, если за него взяться как следует на гражданке, где он лишён покровительства системы. Если вам, Генрих Григорьевич, нужен помощник, то я готов. Ради Прозора я готов на всё! -
Ефрейтор Глеб Филимонов всё больше вызывал у меня интерес к себе. Я уже подметил его внешнюю особенность: на правой стороне лба у него имеется косой шрам, который в обычном виде почти не заметен, но во взволнованном и напряжённом состоянии шрам начинает розоветь, и становится виден. Не могу сказать почему, но мне всё время хочется смотреть на его лицо, почему-то невольно я фиксирую его осанку, жесты и позы. Чтобы объяснить это не совсем, точнее, совсем, не понятное явление, я про себя назвал его психеей человеческой породы (по-гречески psyche - дуновение, дыхание; в геологии есть близкий термин - сингония, а в философии - гештальт). В своих рассуждениях Глеб поразил меня вовсе не зрелостью и их здравым смыслом, что само по себе многого стоит, а плавной и грамотной речью, где совсем не употреблялись матерные и бранные слова, что для военнослужащего кажется неестественным. Вначале я объяснял это хорошим воспитанием, данным родителями, но когда расспросил поподробнее о жизни Глеба, оказалось, что я глубоко ошибался, и в действительности всё было наоборот.
В семье Глеба был ещё старший брат, а родители постоянно ругались и ссорились, "собачились", как сказал Глеб. Пока отец не ушёл к другой женщине - кассирше в кинотеатре. А через три дня мать привела нового отца. Родители разделили детей: старший брат отошёл к отцу, а Глеб остался с матерью. Но отношения с отчимом у Глеба не заладились.
- Причина? - спросил я
- А без причины, - отвечал Глеб. - Мы органически не подходили друг другу. Я невзлюбил его ещё тогда, когда мать тайком впускала его в свою спальню в отсутствии отца. А уже при совместном проживании, по ночам, когда слышались стоны и вздохи матери, доносившиеся из их спальни, я трясся от ненависти к нему. После седьмого класса я сбежал в областной город и поступил в ремесленное училище. Жить меня взяли к себе дед и бабушка по матери. Они не хотели, чтобы я учился, - я должен был зарабатывать деньги для них. Бабушка вскоре умерла. Я ушёл в армию. Сейчас я возвращаюсь в дом деда. Найду работу и стану жить отдельно - это моя мечта. -
Вечером мы осторожно пробрались на пригородный поезд и всю ночь ехали, засыпая сидя, по очереди. В областном центре мы распрощались: Глеб пошёл на автобус, ехавший в его город через два часа, и дал мне телефон деда. Я пошёл искать скульптура Пахомова Ивана Сергеевича, которого я предназначал для памятника Вовке.
С Пахомовым, или, как его ещё называли. Пахомом или Пахомычем, я жил в одной комнате общежития в Ленинграде на острове Декабристов, где лет пять тому назад я был на месячных курса повышения квалификации от Горного института. Пахом был на таких же курсах переподготовки в творческой лаборатории какого-то знаменитого скульптура. Но если я по полдня проводил над книгами и в библиотеках, то Пахом всё это время пил, и трезвым я его не видел. К такому сожителю по общежитию я относился с нескрываемым презрением, как и к богемному образу жизни в целом. Единственное, что меня в нём привлекало, это то, что он был мой земляк, и прибил на учёбу в Ленинград из того же города, что и я.
Я арендовал в общежитии место в холодильнике и кухонную посуду, и готовил еду себе сам. В ближайшем универмаге в продаже была удивительно вкусная квашеная капуста, и я варил щи. Эти щи нравились Пахому, как питьё на похмелье, - рано утром, когда он всегда являлся домой, он лакал щи прямо из кастрюли. После этого остатки я выливал, ибо брезговал есть щи после пьяного Пахома. Но как-то раз мне случилось быть свидетелем разговора двух коллег Пахома, которые ждали его прихода в моей комнате в общежитии. По их словам, Пахом есть наиболее одарённый представитель молодого поколения ваятелей. У него имеется какое-то там особое видение мира, и у него хватает смелости и твёрдости противостоять старикам и старине. Но его увлечение алкоголем может сыграть с ним злую шутку. Помню, тогда я подумал по отношению к этим коллегам: "Порицаете пьянство Пахома, а сами пришли к нему пить водку". Кроме этих слов я слышал и другие, с неожиданной для меня оценкой Пахома. Но мне тогда это нужно не было, и я об этом напрочь забыл.
А теперь, вознамерившись сделать на могиле Вовки оригинальный памятник, я вспомнил об этом, а потому решил разыскать Пахома, во что бы то ни стало. Мой внутренний голос говорил мне, что единственно Пахом способен выполнить эту задачу. Я поселился в одноместном номере гостиницы "Волга", принял душ, постригся, побрился. И пошёл искать Пахома. Но тратить на это много времени не пришлось, ибо Пахом обитал по тому же адресу, какой он мне дал при прощании в Ленинграде.
Пахом узнал меня сразу и очень обрадовался, - для этого были веские причины: Пахом был трезв, зол и без денег. Моя бутылка водки привела его в благодушное настроение. Я сразу изложил ему цель своего визита, назвав Вовку племянником. Пахом загорелся этой идеей, и даже ударился в демагогические вещания:
- "Памятники нужно ставить не только твоему племяшу, а каждому из погибших. Необходимо создать единое панно безвинно погибшим пацанам. За что погибли? За что отдали молодые жизни? Разве на Россию нападал враг? Разве Отечество было в опасности? За что они забрали наших мальчишек? Кто они? Толстозадые генералы и худосочные политики-теоретики. Вот ихние интересы защищали наши мальчики, вот ихние-то интересы и были в опасности. Нужно создать не просто архитектурно-скульптурную конструкцию, а символическое обвинение в чудовищном преступлении, имя которого тысячи загубленных жизней." -
- Вот и создай такое обвинение, а скульптурное изображение его мы выставим на могиле моего племянника. -
Пахом помолчал и заявил вдруг трезвым голосом:
- Нет, я не могу создать такое панно. -
- Почему? -
- Видишь ли, ты, чудило. Обычную могильную плиту или трафаретный памятник я могу сделать по памяти. Но для такого монумента, который обязан иметь символическое содержание, нужен живой натурщик. Но только не такой натурщик, который научен принимать любые позы, а такой, в котором играет его внутренняя сущность, и такой натурщик не делается, он - рождается. Таких натурщиков в стране можно перечислить на пальцах одной руки, и все они схвачены великими - академиками и профессорами. Такой натурщик нам не по карману, да и работать с ними я не смог бы: уж больно капризны и самовлюблённы эти звёзды -
Здесь меня будто прострелило, все мои рецепторы как бы на мгновение захлопнулись, и я закричал:
- Стоп, Пахом! Я приведу тебе такого натурщика.-
- Где ты его возьмёшь?
- Не твоё дело! Будь завтра утром на этом месте. И у тебя будет именно такой натурщик
Я выскочил из студии и почти бегом бросился к своей гостинице. Конечно, Пахом прав, - есть натурщики от Бога, или от рождения. Вот почему меня постоянно тянуло смотреть в лицо Глеба, почему я невольно и непроизвольно следил за его жестами и позами: я ощущал идущие из него флюиды. В гостинице я нашёл номер телефона, оставленный мне Глебом, и в офисе гостиницы сделал срочный заказ на разговор по этому телефону. Но, видимо, телефонная связь здесь была не безукоризненна. И только минут через сорок в моей трубке звучал старческий ласковый говорок: "Глеб сегодня только вернулся из армии и сейчас он парится в баньке". Я представился и сказал, что когда Глеб выйдет из баньки, светлый и чистый, пусть срочно позвонит по этому телефону, - я три раза продиктовал телефон гостиницы. Глеб позвонил через час. Разговор был короткий, - Глеб, узнав, что дело касается Прозора, тут же согласился приехать. И на следующее утро мы стояли перед Пахомом.
Когда мы с Глебом добирались до студии Пахома, я, не переставая, злорадствовал про себя над Пахомом, предугадывая его реакцию на Глеба. Но то, что произошло в действительности, даже испугало меня. Пахом меня не замечал, - он впился взглядом в Глеба, его лицо посерело, круглые ядовитые глаза превратились в узенькие щелочки, пальцы рук шевелились: Пахом уже ваял.
Само собой получилось так, что мы трое оказались связанными в одну ячейку. И мне ничего не оставалось делать в этой ячейке, как самовольно взвалить на себя функции продюсера или менеджера. И я стал утверждать свои требования: во-первых, Пахом полностью переключается на создание памятника Вовке, избавляясь от всех других работ, и получает соответствующую зарплату (Пахом выразил согласие с этой доктриной); во-вторых, Глеб позирует только Пахому, полностью подчиняется графику работы Пахома, и получает соответствующую зарплату (Глеб согласился с этим); и, в-третьих, студия Пахома перебирается в мой город. Эту директиву я обосновывал тем, что могила Вовки находится в моём городе и, дескать, необходимо видеть воочию место расположения скульптуры. (Однако главную причину я держал в тайне, ибо Глеба я рассматривал не только как натурщика, и говорить об этом я не мог).
А Пахом вначале даже заартачился, возмущаясь, что нарушается его многолетняя связь с музой, существующая на этом месте. Я сказал, что в таком случае мы с Глебом уходим. Пахом взбеленился, - ухватив своей цепкой рукой меня за шиворот, он прошипел, обдавая зловонием изо рта: "Ну, ты, чудило. Такой натуры у самого Кораблёва нет. А ты "уходим"... И стал собирать свои причиндалы. Он насобирал три огромных баула, которые мы трое с трудом дотащили до вокзала. В моём же городке мы на удивление быстро нашли помещение для студии, которое, что ещё более удивительно, удовлетворило Пахома.
Рекламное агентство, где Галка служила фотомоделью, держалось в основном и целом на фотографе Иннокентии (Кеше) Петровиче Косых. То, что Кеша Косых является незаурядным фотографом, я определил с первого взгляда, увидев рекламные проспекты. Кеша был высоким сутуловатым мужчиной пятидесяти лет, с большими узловатыми руками и сосредоточенным строгим взглядом прищуренных глаз. Две вертикальные складки на щеках, похожие на трещины, и напряжённые крылья крупного носа создавали особый (едва ли не дьявольский?) облик этого человека; по крайней мере, мне всегда хотелось облечь его в чёрный развивающийся плащ. Кеша и Галка занимались рекламой и дизайном камней и горных пород в составе фирмы, если не ошибаюсь, ООО (до сих пор не знаю, как расшифровывается эта абрривиатура) "Уральские самоцветы". А если коротко, то они прославляли магию камня.
Как-то Кеша сделал большую фотографию размером с плакат, где на фоне полированного пегматита с восхитительным узором внутреннего строения камня (по-научному, тектуры), поместил зубчатые очертания вкрапления лица Галки. В ушах Галки свисали бесподобной красоты две крупные капли искристого аквамарина бледно-синего прозрачного цвета. С искрами аквамарина сочетались лучистые глаза Галки голубовато-серого цвета с перламутровым оттенком. Глаза человека делаются драгоценными камнями, а минералы превращаются в прекрасные человеческие глаза. Подобный эффект ошарашивает с первого взгляда, а при дальнейшем рассматривании приводит к какому-то тревожно-радостному настроению. Этот плакат руководство фирмы отправило на какую-то выставку или конкурс, где он занял второе-третье место (первое место не присуждалось). В нашей местной прессе написали неожиданно мудрые слова: "Если хотите убедиться в том, что красота спасёт мир, посмотрите на макет Косых-Морозовой".
Но меня лично потряс другой фотомонтаж Кеши и Галки - "Амазонитовый гранит". Амазонитовый гранит очень редкая горная порода, и состоит из серого кристаллического гранита с вкраплениями крупных кристаллов голубовато-зелёного минерала амазонита (амазонит - женский минерал, назван в честь амазонок). Рядом с вкраплениями амазонита помещено фото прекрасного лица Галки в той же цветочной тональности. Я не знаю, как этот шедевр исполняется технически, но мне ясен философский смысл: всё прекрасное в человеке исходит из природы, а прекрасное в человеке будет только то, что гармонирует с природой. Имеется ещё чудная работа - "Хрустальный блеск", - вид хрустальной посуды на фоне лица Галки. Всё это удивительные произведения, исполненные света и тени, а точнее полусвета и полутени. Хотя они и сделаны с целью предметной рекламы, но в действительности рекламировали они нечто несуществующее, лёгкое и радостное.
Заказы, предложения и приглашения сыпались на них, как из рога изобилия. Соответственно росли банковские счёта, и Галка превращалась в состоятельную даму, а ведь ей было 20 лет. Моё финансовое положение было также не из шатких: я жил на пенсию, и вполне был способен за счёт прошлых накоплений оплачивать труд Пахома и Глеба. Хотя я покинул научную парафию, но у меня осталось достаточно связей, дабы в случае необходимости обогатиться за счёт гонораров.
Глеб позировал Пахому и его графику работы нельзя позавидовать, - всё зависело от состояния Пахома: в пьяном виде он мог работать до окончания действия алкоголя, в трезвом виде ему достаточно было пару мазков. Но Глеб стойко терпел и своей настойчивостью он всё больше покорял меня. В детстве Глеб окончил только 7 классов, и я поставил ему условие, чтобы за один год он экстерном сдал экзамены за три класса, и получил аттестат зрелости. Я нашёл директора школы, который обещал помочь в этом необычном деле. А, как он сказал, это дело потому возможно, что необычно. Всё время, незанятое у Пахома, Глеб проводил в читальном зале школьной библиотеки. Я его днями не видел, хотя мы вместе сняли двухкомнатную квартиру, с отдельными входами. Глеба я решил держать возле себя, - он был мне нужен не только для целей позирования.
Сразу после приезда Пахома и Глеба в наш город, я повёл Глеба знакомиться с Галкой. Галка сидела с Кешей в студии, и они просматривали какие-то ленточные негативы. Вскоре Кеша ушёл в аппаратную. Я приступил к представлению:
- Галя, это - Глеб, последний друг нашего Вовки, они его звали Прозором, они вместе выполняли последнее боевое задание.-
При этих словах Галка вскинула вверх глаза, и в них засверкали слёзы.
- Глеб, это - Галя, родная сестра Прозора.
Глеб сказал:
- Прозор говорил, что за свою сестру он откусит голову любой змее. -
Галка кокетливо вскинула подбородок:
- А что, и откусил бы! -
Собрав негативы, она ушла вслед за Кешей. Я видел, что Глеб не произвёл впечатления на Галку. Мой план провалился. Хотя я заметил, как слегка побагровел шрам на лбу у Глеба.
В это время со мной произошёл курьёзный случай. В наш городок с просвещенческой миссией заехала из центра известная писательница. В лекции, прочитанной в переполненном читальном зале библиотеки, она экспрессивно доказывала, что основной новаторской чертой современной российской изящной словесности служит появление особого жанра - женского романа. Меня женская тема не интересовала, а прибыл я в библиотеку на встречу со своим приятелем, который почему-то задерживался.
В дискуссии после окончания лекции, как всегда горячих, громких и бестолковых, писательница вдруг обратилась ко мне:
- Я знаю, что вы обладаете критическим даром, и вы скажите что-нибудь по поводу женской темы? -
- Я не знаю женской темы -
- Женщин не нужно знать, - их следует чувствовать -
- Я их не чувствую -
- Это неправда, - позвольте вам не поверить. Мужчина осознает свой пол только тогда, когда чувствует женщину -
Я иронически перефразировал:
- А женщина осознаёт свой пол тогда, когда чувствует мужчину -
- И в этом нет адеквата. Мужчина ценит женщину в той мере, в какой женщина ценит саму себя. -
Меня нисколько не привлекала эта женская премудрость, в которой я не понимал ровно ничего. Я хотел уже вежливо согласиться и уйти, как эта дама изрекла:
- Возьмите любой женский роман и напишите на него рецензию. Ведь вы же критик. И поймёте, как много нового скрывает в себе женская тема. Вот дарю вам роман Татьяны Трониной "Две жены плейбоя" - шаблон женского романа. Напишите на него рецензию и пришлите мне.-
Озадаченный таким оборотом, я вертел в руках книгу Татьяны Тропининой "Две жены плейбоя", изданной в серии "Мужчина и женщина", вместе с визитной карточкой писательницы. И вдруг согласился. Я не знаю, почему я это сделал, - у меня были все резоны отказаться и ни одного довода соглашаться. Это был чисто интуитивный жест, а точнее, Перст Провидения, дар судьбы, который расширил мой скудный диапазон знания женской натуры и поспособствовал появлению не только моего поведения в отношении близнецов, а вернее того, что от них осталось плюс Глеб, но и давший ключ для понимания происшедших событий. Женский опус Татьяны Трониной оказал на меня оглушительное впечатление, и первый раз я прочёл роман от корки до корки, второй и третий разы - отдельные места с моментами, которые я извлёк для собственного употребления. Поэтому свою экспертизу романа Т.Трониной, которую я не стал отсылать указанной писательнице, считаю нужным показать целиком.
Фабулу романа составляет повествование о двух благополучных семейных парах, которые, однако, стали объектом супружеской измены (адюльтера). Хотя автор не очень обращает внимание на эту сторону, делая её лишь сюжетной особенностью, но адюльтер, сформировавший всю динамику романа Т.Тропининой, требует своего осознания как элемент супружеской жизни. А в другом плане существует супружеская жизнь, исключающая адюльтер. Между этими семейными композициями развивается коллизия трактата Т.Тропининой, как шаблона женского романа.
В одной паре - Лары и Игоря - ведущей силой выступала красавица Лариса (Лара) - специалист парикмахерского мастерства, а в другой паре - Елены и Константина - весельчак и балагур журналист Константин. В первой паре царит полнейшая любовь, как пишет автор, Ларе "казалось, что лучше её мужа никого нет, что он необыкновенно хорош, и всё в нём настолько соразмерно и гармонично, что им можно любоваться, как скульптурой в греческом зале музея имени Пушкина"; "...моя судьба Игорь, - говорила Лара своей матери, ...только он родной, только он самый любимый, мой мальчик с золотыми кудрями". Во второй паре такого любовного согласия не было, но и явного разлада не наблюдалось, - каждый привык жить своими интересами.
Адюльтер начался вначале между Ларой и Костей. На первых порах Лара сопротивлялась напору со стороны плейбоя Кости, но, однако, не отвергала и не прекращала эту страсть. Лара именно со-противлялась, тобто отстранялась, находясь в связи: пытаясь сохранить приличия, Лара заявляла Косте: "Всю жизнь, да, всю жизнь я любила и люблю только одного человека - своего мужа". Но когда "Костя вдруг притянул Лару к себе и поцеловал глубоким долгим поцелуем, от которого она вмиг потеряла способность сопротивляться". Лара и Костя встречались тайком, используя всякую возможность, и обманывая своих супругов. Когда Костя порывался открыться, Лара требовала оставить всё в тайне. Таким образом, этот адюльтер развивался на основе обмана и при посредстве лжи.
Лара только на первых порах была пассивной фигурой любовной интриги, а затем стала активной стороной, и первое их свидание на всю ночь организовала Лара. Так что же побудило Лару, женщину своенравную и независимую, изменить мужу, любящему и вначале любимому? Мужская сила! После встречи с Костей Лара всё чаще вспоминает слова своей матери, что настоящим мужчиной может быть только персона Костиного размера. Вот думы Лары, оправдывающие её влечение к Косте, как воплощению мужской силы: "Ох, уж эти первобытные гены - с тех самых времён, когда человек охотился на мамонтов, и счастье женщины зависело только от силы её партнёра. Да, от его силы зависело всё - и возможность съесть кусок мяса, и родить здоровых детей, и не беспокоиться о врагах".
Ночное свидание наедине Лары и Кости автор описала расхожими фразами о безумной любви с соцреализмовской целомудренностью, в той тональности, в какой любовь уже давно не описывают, тобто без эротической определённости. Если автор решилась бы на современные альковные интермедии, то было бы ясно, что именно сливает воедино два организма, - как женская похоть впитывает в себя мужскую похоть, и как мужская сила напора становится производителем женского самочувствия - наслаждения. Впрочем, даже в этом стыдливом пересказе проскальзывают искры любовного упоения - неизбежного спутника истинной любви, - к примеру: "Они уже столько раз занимались любовью, что Лара перестала ощущать своё тело - оно казалось пустым и лёгким и в нём уже ничего не было своего, всё было заполнено Костей".
Автор пишет о Ларе, совершившей супружескую измену: "Она чувствовала себя прекрасно. Да, уже давно она не чувствовала себя так хорошо - ни раскаяния, ни сожаления, ни трепетного страха перед грядущим днём. Прежняя гармония вновь вернулась к ней - она была весела и полна оптимизма. Любовь! Только о ней Лара могла сейчас думать. О любви к Косте".
Елена, жена Кости, догадалась об измене своего супруга, и тайком наблюдала это ночное свидание Лары и Кости. Но ничего никому об этом не сказала, не высказала протест против своего унижения и предательства, а только заявила Косте о своём уходе от него, вовсе не ссылаясь на его измену и никого не укоряя. Ей было нужно поставить своего мужа в неловкое положение. И только. В этом проявилась потенциальная способность Елены к адюльтеру.
Игорь, бывший муж Лары, единственный из адюльтерного квартета ничего не знал, и измена его любимой жены явилось для него жесточайшим ударом, но о нём никто не вспоминает. Лара думала: "Что будет с Игорем? Ах, а вот это должно меня волновать ещё меньше". "Игорь был слишком инфантилен, - оправдывает себя Лара. - Вечный мальчик, который идёт по жизни, мечтательно глядя по сторонам. Но он меня любил. Конечно, как же ему меня не любить, ведь я была для него секретарём, домработницей, нянькой, учительницей, и чуть ли не матерью" Но Лара, заодно с автором, лукавят: основной недостаток Игоря для них в том, что он лишён мужской силы, какой с избытком обладает Костя, просто Лара раньше, до встречи с Костей, этого не замечала. Зато Игорь был надёжен и верен в любви, - именно это качество - верность в любви - было тем, что делало Игоря незаменимым в глазах Лары в их прежней жизни. С этой верностью в любви Игорь обратился к Елене после разрыва с Ларой, - и это было единственное средство, что спасало Игоря от травмы, нанесенной ему Ларой. Игорь является наиболее поражённой стороной в этой адюльтерской катавасии, и пострадал, как носитель верности в любви: он был предан Ларой, которую он трепетно любил, и он был предан Еленой, которая ценила в любви иные качества, чем идеалистическую верность. Елена, законная жена Кости, который сошёлся в адюльтерной связи с Ларой, представляет в романе особый вид адюльтера, отличный от адюльтера Лары и Кости.
Кроме своей мужской силы мужчина обладает ещё одной ценностью в глазах женщины, а именно: жизненным опытом, общественным положением, финансовым состоянием, что в совокупности можно назвать богатством мужчины. Для олицетворения этой мужской ценности в романе выведен Фёдор Максимович Терещенко, - олигарх, магнат, меценат. Для сюжетной значимости этого действующего лица автор придумала особую хандру - дефицит любовной страсти. Предмет столь же своеобразный, сколько и смехотворный для зрелого мужчины. Для удовлетворения чего Терещенко был выведен на Елену. Елена покорила Терещенко своим искусством: она рисовала ему загадочные картинки, которые при расшифровывании были вроде вспышек фонаря, указывающих нужное направление, куда Елена как бы заманивала магната. Но и Терещенко уверенно двигался в этом направлении, ибо целью его было завоевание Елены, как женщины.
Апофеозом адюльтера Елены (линия Елена-Терещенко) является сцена в театральной ложе. Для понимания художественного значения этой сцены в композиции романа, требуется помнить, что визит в театр есть исполнение обещания Терещенко, которое он дал Елене при предыдущем их свидании в ресторане на Тверской, о свидании наедине. Стало быть, динамика отношений этой линии развивается по той же схеме, что и роман предыдущей пары (линия Лара - Костя): от ряда последовательных кратких свиданий на виду к финальной точке - свиданию наедине. Итак, любовь Игоря и Елены, на чём настаивает автор, объективно отвергается по самой природе любого адюльтера.
Терещенко и Елена в роскошном вечернем платье и высокой прической появились в театре на всеобщее обозрение, делая тем самым публичное оповещение о наличии всем понятной связи между ними. Хандра, если таковая была у Терещенко, исчезает бесследно: "Фёдор Максимович испытывает самое настоящее счастье, - счастье удовлетворённой любви. Это вам не фигли-мигли с гетерами, не благородные супружеские отправления. Сходить с ума от любви приятно. Невыразимо приятно".
Если Елена явила собой парадный внешний вид (платье и причёска) для публики, то для Терещенко в этом плане она предстаёт в обнажённом виде, - Терещенко это прекрасно понимает. Автор рассказывает: "Он увлёк Елену в глубину ложи: "Вам холодно, - прошептал он и решительно, почти силой притянул её к себе. Она растерялась и несколько минут сидела у него на коленях, прижавшись к нему всем телом. Заколка на его галстуке холодила её открытую грудь... Было бы неправдой сказать, что Елене были неприятны эти слова и эти объятия. Она чувствовала себя польщённой, ведь каждой женщине нравится ощущать себя объектом пылкой страсти, но с каждой минутой ею всё больше овладевали сомнения. Человек, у которого она сидела на коленях - милый, прекрасный, интересный и прочая, и прочая, при всех своих достоинствах не вызывал в ней ответных эмоций. Да, когда-то она подумывала о том, что неплохо бы быть ещё ближе к этому богатому и влиятельному человеку, но все те эмпирические фантазии разлетелись в пух и прах, стоило лишь ей тесно прижаться к Фёдору Максимовичу, ощутить его тело на уровне физиологии, импульсов и тому подобных флюидов".
С этого момента в повествовательной ткани рассказа Татьяны Трониной начинают пробиваться некие логические несоответствия, которые в финале превращаются в главное противоречие романа. Елена знала о видах Терещенко на себя, знала о целях, какие он преследовал, заводя её в отдельную ложу с сервированным столиком. И она согласно откликнулась на такой выход своего кавалера явившись на всеобщее обозрение в театре во всей своей красе (вечернее платье, высокая причёска) Елена о всеуслышание заявила о своём выборе. И выбор был сделан не в пользу Игоря. Этим Елена показала, как мало она считается с Игорем и не таится от него со своим выбором, ибо не может не знать, что всеобщее обозрение неизменно достигнет слуха Игоря.
А ведь с Игорем она спала в одной постели, и с ним обменивалась любовными дифирамбами: "Закрыв глаза, она целовала его (Игоря - Г.Г.) и сходила с ума от какой-то непонятной, острой, мучительной радости. Она обнимала его изо всех сил, хотя он и не думал вырываться и исчезать куда-то". Но это было вчера, а сегодня Елена в тёмной глубине театральной ложи сидела на коленях у другого мужчины. Возникает дилемма женской любви - отражение женской натуры: может ли женщина думать о любви к мужчине, сидя на коленях у другого мужчины; может ли женщина клясться в вечной любви к одному мужчине, а ходить на свидание наедине с другим мужчиной? Но именно такая дилемма прямо исходит из романа Елены и Терещенко.
Конечно, Терещенко более ценный трофей для женского тщеславия, чем верный в любви Игорь. И Елена добилась своего - Терещенко был у её ног: "Милая моя девочка! - проникновенно произнёс он. - Я готов отдать за вас жизнь. Чего вы хотите? Я всё для вас сделаю". Понятно, что Елена не преследовала каких-либо узко меркантильных целей, - мужское богатство Терещенко как таковое, само по себе есть высший знак женской доблести, которого дано достигнуть далеко не каждой женщине. Но и Терещенко добился своего: от сложившейся ситуации в театральной ложе до сексуального контакта и любовнических отношений меньше, чем полшага. Причём эти полшага осуществляться неизбежно и автоматически, уже вне воли действующих лиц. Так что все сомнения, некие эмоции, стенания о любви к Игорю, взрывные неоправданные поступки, о которых свидетельствует автор романа, пытаясь вывести Елену из адюльтера, есть не что иное, как благие фантазии, лишённые житейской объективной логики. А согласно этой самой логике другие мысли должны одолевать Елену, сидящую на коленях у Терещенко, - именно те, ради которых Елена публично известила о своей связи с магнатом.
Таким образом, вся финальная часть романа Т.Трониной, велеречиво и многоголосо повествующая о счастливой взаимной любви Елены и Игоря, о скоропостижной смерти Терещенко, является придуманным идиллическим казусом, продиктованным, скорее всего, соцреалистическим каноном, где главные конфликты сюжета обязаны приводить к удачному исходу и к торжеству положительных героев. Роман Т.Трониной знаменателен тем, что в нём ясно даны две главные установки в отношениях женщины к мужчине, хотя автор, описывая эти отношения, не считает нужным обобщить их как повсеместное явление. Итак, покорение мужской силы (линия Лары-Кости) и завоевание мужского богатства (линия Елены-Терещенко). Если последняя линия закодирована в романе под любовную идиллию между Еленой и Игорем, то первая линия изображена полно и основательно.
Когда Лара узнаёт, что в ответ на её измену Игорь ушёл к Елене, она взрывается: Лара покорила мужскую силу Кости, но, однако, не хочет, чтобы Игорь со своей верностью в любви, принадлежавшей раньше только ей, отошёл к другой женщине. Раньше Лара любила Игоря, затем она полюбила Костю и разлюбила Игоря (Лара: "Ну как я могла столько лет - целых восемь лет! - прожить с Игорем, думая, что лишь только в нём заключено моё счастье. Наверное, я не любила Игоря"), потом она разлюбила Костю и снова полюбила Игоря (Лара: "Мне кажется, Костя - лишь увлечение, а на самом деле я любила и люблю только Игоря"). Любовь в этой женской операции по покорению мужской силы похожа на денежную купюру, которую передают из рук в руки, каждый раз подгоняя обстоятельства и придумывая оправдания.
Лара предлагает Игорю снова воссоединиться, и, получив отказ, предлагает Косте убить Игоря, и сама чуть не стала убийцей Елены. Костя спивается, Лару увольняют с работы, и она оказывается в психической лечебнице, - таковы в данном случае результаты покорения мужской силы в любви. Итоги другой установки - операции по завоеванию мужского богатства (линия Елена-Терещенко) - кажутся, невзирая на то, что она исключена автором из романа, не менее печальными и убогими.
Для меня, профана по женской части, роман "Две жены плейбоя", взятый в качестве шаблона женского романа, оказался, прежде всего, познавательным, ибо я узнал о существовании апории: женская любовь - адюльтер. Это значит, что существует адюльтер как порок и женская любовь имеется без измены, но есть адюльтер как органическая составная часть женского естества. И на вопрос возможна ли супружеская жизнь без адюльтера, без измен, роман Т.Трониной отвечает - нет, невозможна, супружеская жизнь без измен нереальна.
И в таком виде я могу провести, пусть поверхностные и укрупнённые параллели и аналогии с реальными фигурами моей жизни. Глеб почти полностью совмещается с Игорем, - та же надёжность и верность во всём, как в принципах, так и в любви, а Галка-Сорока по своему своенравию и строптивости уравнивается с Ларой и Еленой вместе взятых. По мере возрастания успехов на рекламном поприще (то, чем занимаются Кеша и Галка, я не назвал бы "рекламой", а скорее "художественной фотографией"), Галку окружал всё более плотный слой (я называл их сворой) поклонников, - все сплошь кавказкой породы. Почти каждый вечер она принимает участие в попойках и вечеринках, где всегда находится в центре внимания. Её обцеловывают, - в щёчку, в ручку, в плечо, а один сумасброд целовал ей даже ноги. Из её туфелек пили шампанское. А как-то раз привезли специально изготовленную тачку, заполненную цветами, где поместили 10 бутылок шампанского, и каждая бутылка была повязана ярко-красным бантом. Чтобы отвезти эту тачку Галке домой, пригнали грузовик. Умеет шикануть кавказская публика! Домой Галку отвозили на шикарных иномарках. Я видел, что Галка не просто довольна, но и рада этому бедламу, стремится позировать и быть в центре всей этой вакханалии.
У меня сердце кровью обливалось, когда я смотрел на этот блудливый вертеп, прекрасно понимая, на каком опасном и скользком пути находится моя Галка-Сорока. Но больше всего я терзался своей неспособностью что-либо предпринять, - сумасбродка Галка отказывалась принимать какие-либо советы, назидания и внушения, - лишь вздорно и задорно смеялась. В подобной ситуации появление какого-либо плейбоя, который сможет сподвигнуть Галку на покорение мужской силы, - лишь дело времени. Это очевидно! А затем появится престарелый меценат, а на горизонте маячит судьба любовницы и содержанки. Привлечь к охране Галки Глеба? Бессмысленно! Эта банда моментально сокрушит его и будет ещё хуже. Как заставить Галку взяться за ум, ведь без её личной инициативы все попытки безрезультатны. Я был в полном отчаянии, не зная, что делать. Растравленный и истерзанный горестными видениями, я предпринял глупый шаг, единственно с целью делать хоть что-то, а не сидеть и маяться бездельем. Каждый вечер я усаживался на скамейку в палисаднике перед домом Галки, контролируя её прибытие, и готовый помешать ей впустить кого-либо в дом. Скамейка была скрыта в кустах, и выходило, что я сидел в засаде, - глупое и унизительное занятие. Но, как часто бывает в нашей жизни, нелепое оказалось самым потребным и нужным.
В тот вечер, с некоторым опозданием, к дому подкатил белый кадиллак, широкий и бесшумный, как змея. Из машины выскочили два стройных молодца, и, выпустив Галку с пассажирского места, тут же набросились на неё. Один запрокинул ей голову, пытаясь втолкнуть в её рот свой язык, а другой расстегнул молнию на юбочке Галки, юбчонка раскрылась и он отбросил её в сторону, обнажив стройные ноги Галки. Первый схватил Галку за талию, прижав её к дверце машины, а второй расстегнул свою ширинку и извлёк своё увесистое достояние. И я бросился в бой.
С разбегу, в прыжке, я совершил бросок и нанёс классический удар маэ-гэри левой ногой в голову того, кто держал в руках свой мужской козырь. Удар получился чудовищной силы: парень распластался на капоте машины, поливая кровью белоснежный кадиллак. Второго насильника я схватил за запястье руки и завернул её за спину. Под хруст рвущихся сухожилий я швырнул его оземь, под колёса машины. Галка убежала в дом. Она настолько испугалась, что, забаррикадивовшись, долго не пускала меня в дом, не веря, что это я, а не насильники. Я позвонил в милицию и доложил, что по такому-то адресу было совершено покушение на изнасилование, и я, такой-то, прекратил насилие, и готов сделать заявление. Оба пострадавшие и их машина находятся сейчас на месте по этому адресу. Окровавленную машину и обоих горемык быстро забрали, но никакого дела не завели, и заявления от меня не требовали, а я сам, по совету Галки, не стал связываться с правоохранительными органами. Ибо, как это стало обычным, у кавказцев всё "схвачено", и они элементарно откупились бы.
Три дня Галка находилась в шоке, три дня она не выходила из дома, три дня я и Глеб отпаивали её чаем, компотами и молоком с мёдом. Глеб, как обычно, молчал, но я видел по вздувшимся желвакам на скулах, и багровеющему шраму на лбу, что он был взбешён. Какое счастье, что я не вовлёк Глеба в это дело, иначе трупов было бы не миновать. Но чьих трупов?!
После болезни Галка заметно изменилась, - посерьёзнела, что ли, или, как ещё говорят, повзрослела. Исчезли ужимки легкомысленного, своенравного мотылька, летящего как и куда хочет. Она перестала посещать буйные ресторанные попойки, исчезли богатые подношения, и домой она возвращалась пешком и одна. В это время, на моё счастье, Галка тесно сблизилась с семейством своего фотографа - Иннокентия Петровича и его супруги Сусанны.
Наш городок находился в среднем течении Волги, - территории, переполненной историческими, религиозными и былинными легендами и мифами. Наш правый обрыв Волги был бугристый, суглинистый, осыпающийся. Далее, вниз по течению реки берег выполаживался, и зарастал сосново-ивовым густым лесом, который называли тайгой. В тайгу ходили по ягоды и грибы, которых, иногда, было видимо-невидимо, а иногда не было вовсе. Особенно чудесным это место было в тихую погоду на закате. Всё огромное многоцветье тонуло в тонах и полутонах, и не было ни одного законченного цвета, а всё было пронизано скромной, скрытой связью, от которой хотелось плакать. Эта пёстрая и серая прелесть, и умиротворяющая скромность навевала томительный и трогательный аромат какой-то полноты и чувственности, как соло арфы на рассвете.
У Кеши здесь было укромное местечко, и весной мы вдвоём, прихватив пару бутылок водки, лучше, если была медовуха деда Лёвки, а на закуску вкуснейшие малосольные огурчики, какие делала мать Кеши, уединялись. Отнюдь не для беседы, - мы почти не разговаривали, а только наблюдали: Кеша за окружающей природой, а я за Кешей. Физиономия Кеши как-то менялась: его крупный нос заострялся и принимал форму клюва хищной птицы, зрачки бегали в глазницах, руки были сжаты в кулаки. Кеша впитывал в себя природу, он как бы ею питался. И я понимал, что связывая на фотографиях живую Галку с неживыми минералами, он не делал открытия, а выражал свою сущность.
В самом начале нашего знакомства Кеша спросил меня: "Кто тебе Морозова?" Я посчитал нужным объяснить так, как я сам это понимал. В младенческие времена Галка с братом были моими соседями. С ними плохо обращались их родители, и я часто возился с ними, - они привыкли ко мне, я привязался к ним. Потом их отдали в детский дом. И я сейчас здесь, чтобы посмотреть, что произошло с моими воспитанниками. Но брата Вовки уже нет. Осталась одна Галка. Я не могу бросить её на произвол судьбы. В ответ Кеша произнёс слова, смысл которых я не понял тогда и не понимаю сейчас: "Галина могла быть дочерью Сусанны".
Сусанна была полной противоположностью Кеши, - среди семейных пар такие симбиозы не редкость, природа творит их якобы для равновесия. Резвая хохотушка, непоседа, насмешница, активная общественница. Именно с ней нашла общий язык Галка, и не только язык. Когда бы я ни приходил в студию, всегда видел их вместе: они шушукались, хихикали, дурачились, и, хотя Сусанне была в два раза старше Галки, но они смотрелись как две шаловливые подружки. Вначале эта необузданная вольность показалась мне несколько странной, не со стороны моей Галки-Сороки, - здесь можно было ждать любых сумасбродств, - а со стороны сорокалетней Сусанны эта непосредственность была несколько неестественной, и даже показной. Заметил я и то, что насмешница Сусанна, высмеивающая всё вокруг, никогда не касалась Кеши. Иногда эмоциональный поток Сусанны как бы натыкался на внутреннюю преграду, - острые глаза, округлившись, застывали, а возле рта появлялась болезненная гримаса. Но только на миг! А в следующее мгновение всё снова тонуло в мире эмоций. Иногда мне даже казалось, что инстинктивно я ощущаю энигму (загадку) в семействе Кеши и Сусанны, скрытый момент. Причём трагического толка. Но затем я решил, что все мои наблюдения и соображения суть не более, чем плод разнузданной фантазии и непомерного воображения. Как я мог знать что-либо, а тем более загадочное и трагическое, о посторонних людях? Я был безмерно рад, что Галка избежала богемной проказы, и мысленно возносил благодарность за это Сусанне. Только за это я готов был боготворить Сусанну, а не находить в ней критические изъяны.
Сусанна была не так красива, как Галка, и по женской стати уступала, но было у неё качество, без которого не бывает женской прелести: благоуханный неизбывный поток очарования, привлекательность окружала её подобно аромату дорогих духов. Я видел, как с упоением рассматривал Кеша свою супругу, но ответных импульсов я не видел. Дальнейшее показало, что мои предчувствия были не столь уж беспочвенны, как я их вообразил. И у Кеши были свои странности: он никогда не фотографировал Сусанну, и в его богатой фотоколлекции нет изображения жены. В их семье случались свары и ссоры, но у кого же их нет? Это уже не особенность, а повседневная реальность. К тому же Кеша пил. В своей сфере он был настоящий гений, а, скажите, какой русский гений не пьёт? Но Кеша запивал не часто, и всегда в одиночку, - иногда он уходил в тайгу на 2-3 дня на пасеку деда Лёвки. Появлялся у нас и сам дед Лёвка - колоритнейшая фигура! Приносил мёд изумительного вкуса и водку-медовуху.
Да, счастливое было время! Апофеозом этого времени стал эпизод с премией. Повышенный спрос на продукцию, рекламу которой создавали в нашем городском филиале, побудило руководство фирмы выплатить сотрудникам филиала крупную премию. Было решено по этому поводу устроить банкет. Галка рвалась в ресторан. В нашем городке было 3 ресторана, которые все управлялись людьми кавказской национальности. Я понимал Галку, - ей хотелось попозировать, покрасоваться (что возьмёшь с женщины, которой 20 лет?), но я видел, что Галкой движет и жажда мести своим прежним поклонникам, устроившим ей такую подлость. Я был категорически против ресторана именно из-за этой мести. Ибо Галка не понимала, что она имеет дело с племенем, для которого подлость и насилие к другим - норма поведения, а любой намёк по отношению к себе суть личное оскорбление. И чтобы она не задумала, в ответ она получит ещё большую мерзость. Меня поддержал Кеша, который сказал: "Как можно веселиться, когда всё время следует быть настороже, как бы чего не сотворил этот мстительный народ".
Банкет решили устраивать в помещении студии (три комнаты на втором этаже). Получился настоящий светский раут: шикарные женщины с обнажёнными плечами, открытыми грудями, голыми руками, красивыми драгоценностями, изумительными духами, эротическим шепотом. В центре этого цветника, конечно же, находились Сусанна и Галка. У обеих челка до бровей, узкое лицо обрамляют "мокрые" пряди. Косметики почти никакой, только чуть-чуть туши на ресницах, немного блеска на губах и бирюзовые тени. Глаза Галки были круглые лучистые, голубоватого цвета с перламутровым оттенком, а глаза Сусанны - узкие, чуть вздёрнутые на висках, с пляшущими чёртиками. Описать их одеяния у меня не хватает словарного ресурса, - скажу только, что платье Галки было сумасшедшее, а у Сусанны - умопомрачительное.
За день до банкета в отделе одежды городского универмага я и Глеб подобрали для него костюм-тройку нежно бежевого цвета с искристой жилеткой, бледно оранжевой рубашкой и фиолетовой бабочкой, и оставили в мастерской, чтобы одежду подогнали по фигуре. На другой день пришли за заказом. Глеб переоделся, и я просто залюбовался этой благородной мужественностью. К нашему приходу студия только заполнялась приглашёнными, мы быстро увидели Галку (такую галку было трудно не заметить): она оживлённо беседовала с какой-то группой. Я тронул её за плечо, - она обернулась к нам и увидела Глеба. Я отдал бы всё, что угодно, чтобы снова увидеть выражение лица Галки, - в изумлении она повернулась ко мне, а я показал ей язык. Галка подхватила Глеба и куда-то его утащила.
Потом мы сидели втроем за отдельным столиком, - Галка и Глеб пили чудесный волжский квас, а я втихаря пил медовуху, которую нам с Кешей накануне принёс дед Лёвка. Когда раздалась музыка, к столику подскочил седоватый финансовый директор фирмы, и обратился ко мне:
- Разрешите пригласить на первый танец вашу племянницу? - Я с достоинством ответил:
- У неё есть кавалер. - И указал на Глеба. Он спросил Глеба:
- Позвольте пригласить вашу даму на танец. - Глеб посмотрел на Галку, она кивнула. Глеб сказал:
- Пожалуйста. Но только с возвратом.-
Все засмеялись. А Галка, проходя мимо Глеба, чмокнула его в щеку. Я заметил, как начал багроветь шрам на лбу у Глеба. Я вспоминаю этот эпизод, потому что уверен, что с этого банкета Галка заинтересовалась Глебом, тобто тут они познакомились.
Да, счастливое было время, самое счастливое в моей жизни. Но я не ощущал этого счастья, - тогда я не был счастлив, ибо счастья ждал от будущего. Какая ирония судьбы! Я могу сказать: "я был счастлив", как в данном случае, но не чувствуя этого счастья, когда оно было; я могу сказать: "я буду счастлив", но не ощущая сейчас этого счастья, отнесенного к будущему. Если по опыту своей жизни я знаю, что моё счастье бытует только в прошлом и будущем, то мои несчастья всегда приурочены к моему настоящему. И несчастья сваливаются на меня внезапно и решительно. Кеша повесился! - таким стало это непонятное несчастье, свалившееся на нас неизвестно откуда, сразу после моего неощутимого "счастливого времени". Самоубийство Кеши повергло всех в шок, - лавина звонков обрушилась на наш филиал, Любопытно, что большая часть звонков принадлежала людям, не связанным непосредственно с рекламой и фотографией. Иногда во мне пробуждалась злость, - прояви хотя бы десятую часть этого внимания при жизни Кеши, этого несчастья, может быть, и не случилось.
Смерть Кеши довольно странно отозвалось во мне: я вдруг почувствовал в себе обязанность вывести причину этого поступка Кеши. Такое отношение, скорее всего, возникло в силу того, что я, и это я знаю, единственный понимал новаторскую сущность его творчества. И для того, чтобы познать эту причину, необходимо, хотя бы в общих чертах, определиться с особенностями творческого сознания Кеши. А то, что она (данная причина) обусловлена духовно-творческими факторами, а не какими-либо вещественными внешними агентами, не подлежит никакому сомнению и вытекает по определению. Я руководствовался в этом экскурсе тезисом: Кеша был гением, и причина его смерти составляет часть его гениальности.
В тех шедеврах, которые творили Кеша и Галка, управляющей силой был Кеша, но и Галка не была пассивным элементом, - это было редчайшее в духовном мире явление, которое в философии называют соответствием идеи и метода. По молодости лет Галка тут действовала на подсознательном уровне, а сознательным рулём управлял Кеша. И в совокупности творческий перл не мог не появиться, какова бы не была фабула произведения, ибо искусство здесь опирается на свои правоверные основы - природу и человека. Обычно такое духовное единение, столь тесное и полное сочетание внутренних свойств, называют любовью. Но эта любовь полностью отлична от банальной, всем известной, любви именно тем, что в ней исключаются ситуации, подобные адюльтеру. Здесь не может быть ни измен, ни предательства. Мог бы Кеша воспылать такой любовью к Галке? Я уверен, что не только мог, но и был влюблён по-настоящему. И главное тут состоит в том, что любовь Кеши не есть адюльтер, не есть тривиальное почитание двух влюблённых, а здесь речь идёт о творце и его музе.
Говорить о любви со стороны Галки вовсе не приходится, ибо человек в этом возрасте постигает бессознательные импульсы, а потому следует говорить о любви к себе, а не о любви к кому-то внешнему. В силу родственных душ бессознательная Галка отзывается на сознательный позыв Кеши - таково было status guo (прежнее положение) их искусства, и оно вполне их (точнее, Кешу) устраивало. Будучи органически и естественно слиты, как идея и метод, как творец и муза, творчество Кеши и Галки не могло существовать обособленно, в раздельных порядках. Между ними словно существовала невысказанная гармония.
Я часто встречался с Кешей, но в словопрениях мало общался с ним, ввиду его склонности к молчаливому созерцательному размышлению. Я задавал вопросы, а он отвечал. Но и по такой отрывочной информации я мог составить впечатление о характере его творческой позиции. Кеша считал фотографию искусством единения человека и природы. Я, не будучи даже любителем-фотографом, не мог спорить с достоверностью такой концепции, но, как эколог, сразу сообразил, что фотоискусство есть форма экологической гармонии человека и природы. Но Кеша пошёл дальше, и, как я выяснил из своих вопросов, он считал экологию не просто гармонией человека и природы, но и гармонией чувств внутри человека. Другими словами, Кеша проповедовал совершенно новое представление: экологию человеческой души. Про себя я назвал Кешу "врождённым экологом". Таково моё понимание самого неординарного, а точнее сказать, самого гениального человека, какого я встречал за свою жизнь
Не скрою, что я был увлечён манией вывести причину смерти Кеши из сияния этой же гениальности, - эта причина мыслилась своеобразной, уникальной и глубокой. И хотя впоследствии дед Лёвка представил более реальную и правдоподобную версию самоубийства Кеши, с которой я не мог не согласиться, моя версия остаётся со мной, как память о великом человеке.
Когда в рекламное бюро, где служили Кеша и Галка, объявился я с Глебом, Кеша моментально понял смысл нашего появления: претензия на Галку. Его музу. Со мной Кеша ещё мог бы найти общий язык. - действительно, я многое в Кеше ощущал, как нечто близкое мне. Наибольшая опасность таилась в Глебе. Кеша понимал, что Галка, как цельная натура в любви, будет любить навсегда и всё отдаст своему любимому. А это означает, каким бы не был Глеб, Кеша теряет свою музу. Будучи в своей сфере, в области фотоискусства, на вершине Олимпа, Кеша и помыслить не мог, чтобы перестать быть эмблемой высшего вкуса, а с уходом Галки такая перспектива была не просто вероятной, а житейской необходимостью. Когда прежний развратник-продюсер уволил Галку, Кеша моментально ушёл от него, и нашёл новое место для себя и Галки, но Кеша перестал бы уважать себя, если опустился бы до конкуренции с Глебом, этим симпатичным молодым человеком. Кеша не желал мертветь при жизни. Без Галки творческий потенциал Кеши затухал бы, - Кеша не хотел агонизировать, а сразу ушёл из жизни. Такова отвлечённая философия, которая стала плодом моих размышлений над причиной самоубийства Кеши. В свои переживания и размышления Кеша никого не посвящал, разве только иногда позволял себе обмолвиться во время своих запоев с дедом Лёвкой, бывшим младшим научным сотрудником института палеонтологии.
Понятно, что оригинальность и радикальность воззрений Кеши не вписывались в академические каноны искусства. Успех Кешиных работ сплошь и рядом объяснялся наличием красивой и уникальной фотомодели, тобто Галки. В некоторых крупных обзорах имя Кеши даже не упоминалось, или указывалось в качестве технического исполнителя. И когда, после самоубийства Кеши, Галка оказалась бесхозной, на неё обрушились со всех сторон, - приглашения и заказы исходили даже от наиболее авторитетных специалистов. Галкины фотосессии стали появляться не только в специфических рекламных изданиях, но и в тематических журналах и сборниках.
Но какие это были картинки, по сравнению с прежними кешиными перлами? Промакашки. У Кеши самым прекрасным предметом была природа, а человек являлся наиболее прекрасной составляющей частью природы. Современные филистёры во главу угла выдвигали красоту модели - внешний фактор. Галка жаловалась, что если у Иннокентия Петровича каждый снимок сопровождался беседой, разъяснениями и размышлениями, то теперешние специалисты ценят одно - позу, желательно с эротической двусмысленностью. Кеша творил в стиле тонов, полутонов, взаимопереходов, то теперь доминировала чёткая прямая линия и грубое геометрическое очертание. На фоне всего этого Галка, как фотомодель, теряла своё выигрышное качество - индивидуальную красоту. И картинки получались блеклые, неживые и как бы копии самих себя. Сначала медленно, а затем более заметно спрос на Галку и ёё манеру позировать стал падать.