Грузман Генрих
Дядька (эпилог)

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Грузман Генрих (kika36@012.net.il)
  • Размещен: 13/06/2013, изменен: 13/06/2013. 153k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дядька - антипод положительного героя. Акт возмездия. Исповедь Нины Фёдоровны

    • ГЕНРИХ ГРУЗМАН

    Д Я Д Ь К А (эпилог)

    НАГАРИЯ

    2 0 1 3

       ОТ АВТОРА
       Неоконченную историю о Дядьке я завершил на той ноте, на какой окончил в пересказе мне её истинный автор. Много лет спустя, в израильской русскоязычной прессе мне на глаза попалась статья, повествующая о шариатском суде на чеченской войне. Рассказывалось, как чеченские старейшины судили группу пленных русских солдат, и приговорили их (пленных!) к публичному отсечению головы. Среди имён казнённых значилось имя моего знакомого. Поэтому я по-прежнему храню в тайне подлинное имя автора этой истории, ибо ни в коем случае не могу допустить, чтобы имя этого замечательного человека хоть как-то ассоциировалось с таким мерзким пережитком варварства, как шариатский суд. Память категорически отказывается содержать совместно золото и грязь, блеск и тьму.
       Таким образом, окончить историю Дядьки в авторском исполнении оказывается объективно невозможно. Но здесь закрадывается сомнение: правильно ли ставить точку в этой истории именно в данном пункте? Не достоин ли этот фактический эпизод конкретной человеческой жизни ранга более значительного; не может ли он нести в себе познавательные качества художественного типа, а, по-другому, не может ли заурядный биографический штрих жизни одного человека стать мерилом для оценки эпохи?
       Родилась мысль показать Дядьку не в авторизованном, сугубо индивидуальном виде, а в художественной обобщённой форме, другими словами, завершить неоконченную историю посредством силы воображения. Тобто перевести образ главного персонажа в разряд художественного, вдохновенного продукта. Хотя и в прошлом изображения героя не могло обойтись без воображения, - как моего, редакторского, так и его, авторского, - но образ при этом не мог выйти за пределы определённых реальных границ и прецедентов. Художественный же тип тяготеет больше к виртуальной схеме, питаясь соками творческой фантазии. Кстати сказать, значимость любого писателя, как творца изящной словесности, определяется не верностью и точностью натурального описания героя в виде конкретного психологического образца, а глубиной и шириной выведения тех человеческих качеств, которые доступны только во вдохновенной консистенции, и даются как свойства художественного типа человеческой души.
       Но при этом сплошь и рядом допускается грубейшая ошибка, такая обширная и глубинная, что даже официально признаётся литературным стилем вплоть до мировоззрения. В особой степени это обстоятельство присуще советской литературе, культивирующей так называемый социалистический реализм (соцреализм). Эта ошибка проявляет себя в качестве соцреалистической куклы, известной под названием типа положительного героя. Положительный герой в соцреализме - это носитель эстетического идеала, его поведение, воззрение являются в той или иной степени образцом для читателей. Как написал один из авторов бесчисленных курсовых работ на эту тему в интернете: "Мне представляется, что положительным можно назвать героя, который может признавать свои ошибки, способен к состраданию и не боится показаться смешным, он становится положительным не установкой, внушением "я положительный герой", напротив, он всячески избегает внушения, он убеждает...". Однако постоянно упускается главное, что образ положительного героя в соцреализме суть не столько эстетический, сколько идеологический идеал, и кумиром тип положительного героя делает вовсе не набор позитивных психологических черт, а предвзятая идеология диалектического материализма.
       Персонаж Дядьки может претендовать на роль художественного типа только в том случае, если избежит этой ошибки предвзятого подхода, и если он будет представлен в целокупном виде органического сочетания положительных и отрицательных критериев, в силу чего лишается стандартно-шаблонной функции. Таков мой авторский замысел повести "Дядька" в новой интерпретации. Но жанровая трансформация повести неизбежно требует качественного изменения её содержательной части. Это обстоятельство означает, что динамика сюжета развивается на фоне событий, имеющих не локальное и узко местное значение, а определённое общественно-гражданское звучание.
       Стержневым явлением, вокруг которого закручивается сюжет повести, служит акт гибели сына Дядьки - Владимира Прозоровского (Прозора), который рассматривается в следующей апории: смерть Прозора есть одна из множества нелепостей, присущих каждой войне, либо она суть результат осознанной злой воли, попросту говоря, убийство, имеющее свою внешнюю причину. Последнее, таким образом, представляется типичной научной проблемой, которая по всем базовым признакам деликатно названа "внеуставными отношениями", и для понимания которых необходимо прибегнуть к специальному аналитическому средству.
       Как сказано в (http://precedent.tv/rubrikator-statej/ne-zhdali/1273-oficery-lvne-ustavar), 2012) "Внеуставные отношения - известный бич российских вооруженных сил. О необходимости профилактики этой напасти нам говорят уже не первый десяток лет, однако безуспешность борьбы не так давно был вынужден констатировать сам министр обороны. Тщетность всех усилий лишний раз подчеркивает то, что без постыдных прецедентов не обходится даже в офицерской среде". Содержательный статус внеуставных отношений определяется следующим образом: "Основными причинами нарушений уставных правил взаимоотношений между военнослужащими являются: ухудшение качественного состава призывников, значительная часть которых приходит в армию с уже сформированными установками на жестокость и насилие; недостаточная работа должностных лиц по наведению твердого ус­тавного порядка, слабый контроль за личным составом; разрыв между офицерским и рядовым составом, незнание истинного положения дел в солдатских казармах;  неумение должностных лиц противопоставить нарушениям уставных правил взаимоотношений систему профилактических мер, согласовать действия командиров, штабов, органов воспитательной работы, медицинской и юридической служб; несоответствие мер дисциплинарного воздействия тяжести совер­шенны проступков; попустительство нарушителям и непривлечение их к уголовной ответственности за преступления против личности военнослужащих; снижение интенсивности боевой подготовки и ее влияния на спло­чение воинских коллективов, а такие большие физические и эмоциональные нагрузки на личный состав, вызванные его острым некомплектом; слабая воспитательная работа по формированию у военнослужащих, чувства дружбы и войскового товарищества, созданию в воинских кол­лективах здоровой морально-психологической атмосферы; отсутствие четкой системы по вводу в строй нового пополнения" (http://armyrus.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=771&Itemid=2185)
       Но даже беглый поверхностный обзор отличительных черт внеуставных отношений показывает, что случай Прозора не имеет доступа к их смысловому содержанию, - это качественно иное явление, ибо здесь речь идёт о жизни и смерти человека. Тогда как то, что называется "внеуствными отношениями" на деле есть не что иное, как противоречие и несоответствие между индивидуальным личным и коллективным общим, между теми, кто командует и теми, кто подчиняется; внеуставные отношения суть неизбежные и обязательные проявления системы, основанной на принципе насилия.
       Любая система обладает аксиологическим (ценностным) характером, прежде всего, как средство упорядочивания и способ организации реальной действительности, что осуществляется через свод правил, регулирующих иерархическую соподчинённость и порядок деятельности системы. Этот свод правил и законообразных предписаний называется уставом, так что неправильно ограничивать поле внеуставных отношений только воинской службой, и тем более, российской: они всегда есть там, где система строится на подчинении одного другим.
       Что же касается советской армии, то здесь устав отражает ту систему насилия, какая была внедрена в государственное правление страны в виде классовой ленинской идеологии. Крах советского режима - это крушение устава советской армии, в котором были заложены границы и пределы этой ленинской системы насилия (на философском языке она называется системой воинствующего материализма или диалектического материализма). Распад устава советской армии, связанный с крушением советской системы, приводит к появлению особого вида внеуставных отношений, которые получили название духовного и нравственного беспредела. Именно беспределом отличаются отношения, возникшие на развалинах советской системы, от обычных и традиционных внеуставных отношений, и именно беспределом является гибель, а точнее, убийство, Прозора.
       В этой связи следует отметить ещё один штрих феномена развала советского режима, хотя прямого отношения к теме внеуставных отношений он не имеет. По своей сути, данный нюанс кажется таинственным моментом, ибо аналитическая мысль ещё не касалась его сущности, но в сюжете повести "Дядька" он играет немаловажную роль. Наиболее яркой, а, точнее, громкой, нотой в хвалебной мессе советского образа жизни пропаганда отмечала тезис интернационального единения народов всей Земли, стереотипом которого выставлялось братство и дружба народов Советского Союза. Однако буквально на следующий день после обвала коммунистического правления содружество народов СССР превратилось в свору злобных псов, в ярости набросившихся друг на друга: Фергана, Карабах, Абхазия, Осетия, Молдова, - и это перечень только самых крупных межэтнических столкновений. Последние отличались общей особенностью: при взаимной вражде они дружно поносили русский народ. В онтологии "Рассказы о чеченской войне" есть прекрасный рассказ Виктора Дьякова "Письмо", где опытная мать в письме поучает своего сына, воевавшего на чеченской войне: "...У кавказских народов, у горских в первую очередь, насилие над женщинами другой нации никогда не считалось преступлением. За насилие над соплеменницей у них по законам кровной мести положена смерть, даже ухаживание, легкий флирт чреват самыми тяжелыми последствиями. Потому они и "отыгрываются" на других женщинах, на тех, за кого некому или не принято мстить. Это является одной из основ их менталитета, в то же время служившей для них щитом от советской уравниловки, национальной обезлички. Они и в советское время при равных условиях были зажиточнее нас, а сейчас легче воспринимают рыночную стихию. Из средневековья проще войти в капитализм, нежели вернуться из нашего "социализма". Ни Российская империя, ни СССР, ни нынешняя Россия для них не являлись и не являются их страной, потому они всегда жили только для своих семей, родов, тейпов. Мы же всегда жили ради государства и заботу о самих себе перепоручали ему, надеясь, что оно нас защитит и накормит... Но помни -- они все нас ненавидят, даже если это и вполне благообразные внешне люди. Не верь им, им их "египетская тьма" всегда милее нашей, российской. Ненависть к нам наследуется ими из поколения в поколение, независимо от них самих, между нами столько крови и взаимных унижений. По-хорошему, мы не должны жить в одном государстве, но до осознания этого в нашем обществе еще очень далеко. Да, обрусели, притерлись к нам многие нерусские народы, Кавказ никогда не притрется. А на равных мы не сможем сосуществовать, всегда будем друг друга унижать, мы на государственном уровне, а они нас на бытовом"
       В 2000 году в Чечне произошло событие, навеки вошедшее в историю чеченской войны под названием "Дело полковника Буданова" На сайте (http://ups-wau.livejournal.com/1766.html) сказано:
       "Эта дикая история всколыхнула всю страну: по словам начальника Генштаба Анатолия Квашнина, участвующий в проведении контртеррористической операции полковник Буданов изнасиловал и убил восемнадцатилетнюю девушку, жительницу села Танги. Говорят, что обнародовать этот факт и сурово наказать офицера распорядился сам Владимир Путин, и впервые военное командование поспешило вынести сор из избы. Впрочем, ход расследования этой варварской выходки был жутко засекречен - военная прокуратура будто воды в рот набрала. Появились версии: а может, не насиловал? а может, не он вовсе убивал? а может, это снайперша чеченская была? Кто-то оправдывал полковника, кто-то клеймил последними словами - что произошло на самом деле, не было известно. Сейчас "МК" стали известны все подробности того рокового дня. Мы возвращаемся к этой страшной теме, чтобы расставить точки над "i". Воскресный денек 26 марта в штабе 160-го гвардейского танкового полка, расположившегося у селения Танги (в 4 км южнее Урус-Мартана), обещал быть веселым. Война для забайкальских танкистов заканчивалась -- вскоре они должны были вернуться на зимние квартиры. Впрочем, основной повод был не в радости от предстоящего возвращения домой - ехать-то еще не завтра. 26-го командир полка Юрий Буданов праздновал двухлетие своей дочери. Пьянка, учитывая пристрастие к алкоголю молодого полковника (два месяца назад досрочно присвоили), обещала быть грандиозной. За стол в полевой офицерской столовой сели в обед, в два пополудни. Собралось все командование полка: сам "кэп" и его замы - подполковник Арзуманян, начштаба подполковник Федоров, вооруженец подполковник Бобряков, воспитатель майор Силиванец, тыловик подполковник Селихов. Все свои. Присутствие четырех офицеров из управления Сибирского военного округа, приехавших в полк для инспекторской проверки, никого не смущало - все-таки на войне собрались, после боев, когда и выпить не грех. Опять-таки старое армейское правило: кто не пьет -- может заложить, а значит, пить должны все. Причем много. Темп задал Юрий Буданов, которого здоровьем бог не обидел -- бутылка командиру что слону дробина. Выпили за командирскую дочку, за самого командира, за погибших товарищей, чтобы за самих третий тост не поднимали. А дальше пошло-поехало. Справедливости ради отметим, что от праздничного стола загулявшие офицеры иногда отрывались. Полковник Буданов дважды наведывался в соседнее Танги -- развлечься. Он врывался в село на трех боевых машинах и устраивал там "зачистки" с обысками домов и задержаниями местных жителей. Ни приказа из штаба, ни запроса у вышестоящего командования на проведение "операции" не было, Полковником двигал боевой пыл и жажда мести всем чеченцам без разбора. Заодно нужно было пополнить запасы быстро иссякавшего спиртного. Искать водку у чеченцев бесполезно, законы шариата запрещают им употребление спиртного. Глава сельской администрации Шамиль Джамбулатов, попытавшийся было это объяснить, получил по физиономии. Командир полка, которому не понравилось, что "какой-то чеченец" пытается ему возражать, избил главу в присутствии жителей села и своей охраны из роты связи. Веселье в штабе продолжалось. К семи вечера проснулся боевой зуд у начштаба. Подполковник Иван Федоров запросил у командира "добро" на огневой удар по селению Танги: "Дмитрич, давай нае...ем по "чехам", что они там выхлебываются? В целях, так сказать, проверки боевой готовности". Буданов был добр: "Мочи, Иваныч, че их жалеть!" Пошатывающийся начштаба побрел выполнять боевую задачу.-- 3-з-залпом по противнику осколочными п-п-пли! Огонь, вашу мать! -- разбушевался подполковник Федоров в расположении разведроты, пушкам которой предстояло стереть обиду командира полка на непочтительных чеченцев. Исполняющий обязанности командира разведчиков старший лейтенант Багреев, видя, в каком состоянии находится командование полка и какие приказы ему отдаются (разведчик лучше других знал, что вооруженных боевиков в Танги нет), распорядился произвести выстрелы не осколочными, а кумулятивными снарядами - чтобы избежать жертв со стороны местных жителей. Но Федоров хоть и был пьян, сообразил, какие снаряды полетели в село. Выхватив нож, он с руганью бросился на старшего лейтенанта. Тот благоразумно удалился с глаз начштаба, благо, что в таком состоянии он не мог за ним гоняться. Наказывали строптивого старлея совместными усилиями. Багреева вызвали в штаб, где его жестоко избили сам командир полка и начальник штаба, Удовлетворившись, полковник Буданов приказал связать командира разведроты бойцам комендантского взвода и бросить непокорного старлея в зиндан -- глубокую яму, затянутую сверху колючей проволокой. Багреев просидел там около суток. К ночи пьянка стала стихать - пить уже не могли и завалились спать. Командир полка продолжал бодрствовать. Спиртное всегда действовало на него возбуждающе, Буданов становился агрессивным и вспыльчивым, подчиненные старались в такие моменты (а в последнее время полковник пил практически ежедневно) не попадаться ему на глаза. Около часа ночи ему надоело сидеть в штабе, где похрапывали собутыльники и не было новых развлечений. Командир приказал "седлать" БМП: "Едем в Танги", - пояснил он экипажу боевой машины с бортовым номером 391, который уже привык к неожиданным пьяным выходкам Буданова. Визит в село был недолгим -- взяли девочку. Восемнадцатилетнюю Эльзу Кунгаеву Буданов заприметил еще во время предыдущих "зачисток". С "чеченской сучкой" не церемонились, ее выхватили из дома, бросили внутрь БМП и привезли прямо к командирскому вагончику. Что творилось в вагоне командира полка в ту роковую ночь, описывать не стоит -- такие рассказы не для слабонервных. Говоря сухим языком расследования, "находясь в состоянии алкогольного опьянения. Буданов Ю.Д. изнасиловал и убил гражданку Э. Кунгаеву". Факт изнасилования подтвержден заключением судебно-медицинской экспертизы. Все закончилось к четырем часам ночи. Буданов вызвал экипаж БМП номер 391 и приказал увезти труп подальше и закопать. "Концы в воду, и никому ни слова, а то..." -- дохнул он перегаром в лица обалдевших солдат. Тело девушки вывезли за три километра от расположения полка и зарыли в землю... Бурный финал этой истории наступил на следующий день. Похмелье у участников застолья было тяжким -- все знали, что произошло что-то страшное, но боялись узнавать подробности. В это время в штабе группировки "Запад" уже узнали от местных жителей, что произошло в танковом полку полковника Буданова. Еще не веря в возможность такого дикого поступка и надеясь в душе, что все это окажется хотя бы наполовину неправдой, в Танги вылетел генерал-майор Герасимов, Первая же минута показала, что надежды генерала были напрасны. Находящийся в состоянии аффекта Буданов отрицал свою причастность к убийству девушки с,,, пистолетом в руке. Он направлял оружие на генерала Герасимова и грозил ему смертью - похоже, полковник боялся признаться самому себе в страшном преступлении. Потом он неожиданно выстрелил из пистолета себе в ногу, Еще не протрезвевший начштаба Федоров воспринял выстрел как сигнал к действиям - он поднял по тревоге разведроту и приказал окружить и защищать грудью командира полка от офицеров из группы генерала Герасимова. Казалось, еще чуть-чуть -- и он отдаст приказ стрелять на поражение... Обошлось хоть с этим. Полковника Юрия Буданова, начальника штаба подполковника Ивана Федорова и экипаж БМП арестовали. Заработала военная машина по расследованию, наказанию, предотвращению, доведению и успокоению. Проведены беседы с солдатами и офицерами, на собрании преступные действия командира и начштаба осуждены, организована работа по разминированию окрестных дорог и полей, местным жителям и семье погибшей оказана помощь продуктами питания (представляю, сколько отвалили муки и бензина!). В результате от имени жителей и администрации Танги министру обороны пошло письмо "с просьбой считать конфликт исчерпанным". В общем, все закончилось, и теперь, надо полагать, подлежит забвению. До новой выходки какого-нибудь буданова. Так проще. Не нужно напрягаться и что-то делать с армией, воюющей в Чечне, Не нужно обращать внимание на физическую и психоэмоциональную усталость офицеров и солдат, на их психические травмы и реактивное состояние, которое может толкнуть на преступление. Не только в Чечне, но уже и после войны, по прошествии многих лет, как это было и до сих пор случается с "афганцами"".
       Но оказалось, что данное описание есть информация одной версии, а иная легенда гласит прямо обратное. Полковник Буданов допрашивал чеченскую женщину-снайпера, которая отказывалась давать показания, а в гневе кричала: "Я вас убивала и буду убивать всех подряд...Найду твою дочь и её кишки на автомат намотаю". Офицер в ярости схватил женщину за горло, - она отбивалась, и в аффекте Буданов задушил женщину. Таким образом, в одном случае полковник Буданов, - по словам журналистки Анны Политковской, "убийца, мародёр, насильник и лжец", а в другом - благопристойный военный, справно исполняющий устав, но невольно подпавший под действие аффектации. Аналогично произошло с подполковником Владимиром Глебовым, командиром 119-го парашютно-десантного полка, который одновременно был представлен к званию Героя России, а военной прокуратурой объявлен уголовным преступником за "убийство мирных жителей с особой жестокостью". Но, если уголовное дело В.Глебова лопнуло и тихо почило в архивной пыли, то дело Ю.Буданова получило резонанс во всём мире. Полковник был лишён звания, всех наград и присуждён к тюремному сроку. На свободу Буданов вышел досрочно, а через 2 года был убит чеченским боевиком.
       Итак, зло растворяется в добре, а добро распыляется во зле, - таковым являет себя беспредельное бытие, наступившее после краха советской идеологии при отсутствии альтернативы этого воззрения.. Данное беспредельное бытие включает в себя все возможные внеуставные отношения и пресловутую "дедовщину" - тиранию старослужащих над новобранцами, а отдельный человек и его жизнь при этом абсолютно ничего не значит. Поэтому убийство Владимира Прозоровского, сына Дядьки, своими однополчанами не есть чем-то необычным, случайным или нелепым, а суть вполне рутинная акция, к которой пригодна шекспировская ремарка: "Что можно жить с улыбкой, и с улыбкой быть подлецом".
      

    - ХХ -

       Фактом, окончательно развеявшим наши сомнения в том, что мой сын Вовка был убит своими однополчанами, явилась встреча Глебом на турнире по карате своего бывшего сослуживца, старшего лейтенанта, причастного к тем событиям. Под хмелём он рассказал, что Вовка и Глеб были отправлены за языком в чеченский кишлак Карамангаль вовсе не для выполнения боевого задания. Они не должны были возвращаться живыми: кишлак считался одним из укреплённых пунктов, откуда не возвращались без трупов, их рейд не сопровождался страховкой или разведкой, а время было назначено в намаз, когда все духи собираются вместе в мечети. Но Вовка и Глеб выполнили задание без потерь, а Вовку тут же направляют на другое задание, и также на передовую, в распоряжение капитана Лукина, где служит сержант Бурьянов. Глеб, провожавший Вовку, говорил, что тот выглядел понуро, и меня больно задели слова Глеба о том, что Вовка был окутан предчувствиями.
       По настоянию Глеба наш рейд мы начали с сержанта Бурьянова, обитавшего в городе Киселёвске в Кузбассе. Кузбасс представляет из себя самое унылое место России, а город Киселёвск - самую унылую часть Кузбасса. Редко где захламление и надругательство человека над природой выставлены с такой вызывающей откровенностью: терриконы, карстовые провалы, заброшенные горные выработки, круглосуточно дымящие трубы, струи пара из шлангов, специфический астматический угольный воздух и запах, многочисленные свалки технических отходов, - главные приметы кузбасского рельефа. Город Киселёвск называют в печати аббревиатурой УНШ (Управление строительства новых шахт), в киселёвских разрезах проходили апробацию новые схемы эксплуатации угольных месторождений, а потому городская территория заслуживает названия лобного места природы.
       Похоже люди, обитающие на поверхности кузнецкой земли, склонны к покаянию, и я всегда поражался известной людской готовности подпасть под чары раскаивающегося грешника. И ценой своих жизней в изобилии, большем, чем где-либо в другом месте, кузбасские шахтёры каются за изощрённую и извращённую жестокость, какую они причиняют земным недрам в виде шахт, штолен, штреков, иначе, зачем во всемирной паутине объявлять, что "Киселёвск - город тружеников, новаторов и героев", когда в реальности в нём проживает и размножается племя бурьяновых. Когда мы собирались в Кузбасс, я пытался вспомнить хоть одну достопримечательность этого края, и не мог. А уже на месте я узнал об уникальной доморощенной диковине, - это дворец культуры в посёлке Тайга с нежным названием "Любавушка", где изготовляют одежду из дерева, - одежда и любавушки на фотографиях смотрелись бесподобно. Но не этим славится Кузнецкий край, а изуверским отношением к природе и шахтёрскими смертями.
       Мелкие незадачи посыпались на нас в Кузбассе, как из рога изобилия. С немалыми усилиями мы приобрели в городской гостинице двухместный номер на четвёртом этаже. Когда нам показали этот номер, у Глеба невольно вырвался вопрос: "Клопы тут есть?". К счастью, кровососов не было, но признаки запущенного, крайне неопрятного быта были налицо: трещина в умывальнике, отсутствие тёплой воды в ванне, электропотроны с вывинченными лампочками, проржавевшие металлические койки с панцирными сетками времён Второй мировой войны. Оказалось, что Глеб не знает личного имени сержанта Бурьянова, - Бурьян и Бурьян, это название сорняка настолько точно определяло ничтожную сущность сержанта, что ни у кого не возникало нужды узнать его настоящее имя.
       Поэтому для розыска этого Бурьяна пришлось обратиться в паспортный стол города Киселёвска. В городе обитало 13 семейств Бурьяновых, из них 8 особей мужского пола. Но получить этот список оказалось не так просто: начальник паспортного стола заломил за него такую сумму денег, что я в негодовании выскочил из кабинета, забыв его обматерить. Зато Глеб получил эту опись за коробку конфет у молоденькой заместительницы этого же начальника. Я объяснил Глебу: Кузбасс не только территориальная глубинка России, но и исторический реликт, - здесь ещё сохранились боярские нравы: всё получается через подношение.
       Предстояло обойти всех в списке по дворам и квартирам. Но там несказанно повезло: во второй же квартире мы столкнулись с расплывшей тёткой, с толстыми щеками, из которых торчал нос-клювик, с близкорасположенными юркими глазёнками, - копией Бурьяна. Тётка действительно оказалась матерью Бурьяна. От неё ощутимо попахивало спиртным. Бабка была очень словоохотлива, видимо, истосковалась в одиночестве, и разговорить её не предстояло труда. Она сообщила нам имя Бурьяна - Евгений Викторович. Глеб крякнул, услышав это имя, и я понял его удивление: у подонка оказалось такое красивое имя. Старуха рассказала, что месяца три тому назад приехал человек в военном, привёз с собой какие-то бумаги, какие Бурьян подписывал, и они уехали в армию. Я подхватил тему и представил нас, как сослуживцев Бурьяна, которые заехали к ней, чтобы передать подарок от сына, и достал две купюры среднего достоинства. Бабка схватила деньги и тут же направила Глеба за водкой и селёдкой. Глеб водку не пил, старуха сунула ему альбом с семейными фотографиями. Я же разделил застолье с матерью Бурьяна.
       Я поинтересовался отцом Бурьяна. Тётка фыркнула:
       - Дрянь! Он меня научил пить водку. Работал машинистом поезда. А ревнивый был, как сумасшедший, и сильно колотил меня, - за дело и без дела. А заодно и Женьку.
       Я спросил:
       - А что, были основания?
       Старуха не без кокетства повела плечами:
       - Жутко любила я щекотать яйца мужичкам. Когда мой утоп по пьянке, я только обрадовалась, и стала жить на свободе. Бывало, что за день у меня были три разных мужика. Это только мордой я не задалась, а во всём остальном у меня был полный ажур, - мужики липли ко мне. Мужичку что нужно в постели? Мужичку в постели нужна тёпленькая дырочка, а совсем не "очаровательные глазки".
       Водка оказывала заметное размягчающее влияние на мать Бурьяна: на толстых щеках проступали лопнувшие кровеносные сосуды, глазки округлились и наполнились слизистой влагой. Старуха разоткровенничалась.
       - У меня с Женькой была особая механика. Я затаскивала мужика к себе в дом, раздевала его в столовой и тащила в спальню. Пока мы барахтались в спальне, Женька шмонал одежду мужика, - брал всё ценное, окромя документов. Документы нам были ни к чему. Когда в спальне я получала своё главное удовольствие, я издавала условный знак, - в спальню вламывался Женька и истошно кричал: "Батя идёт!". Мужик вскакивал, как ошпаренный, в спешке одевался и исчезал. Бывало, убегали, даже не одевшись как следует. Но ко мне никогда никаких претензий не предъявляли. Меня иногда называли даже "мадам Бурьянова". Ценные вещи мы продавали и жили припеваючи.
       Я спросил:
       - Бурьян учился?
       Старуха тряхнула головой:
       - До восьмого класса. А потом выгнали, за драку или за кражу. Не знаю. Я в школу никогда не ходила. Так он и ботал по фене.
       - А что это?
       - Занимался воровством. Временами было трудно. Я была уже не молода, - на мужиках много не наберёшь. Работы не было. Кругом были бедные люди. И когда Женьку забрали в армию, я вздохнула с облегчением. Мне выпала льгота за сына-кормильца, и Женька присылал посылки с войны, иногда по килограмму: сувениры, браслеты, часы, телефоны, украшения и драгоценности.
       Алкоголь поднимал уровень самомнения старухи, и передо мной рисовалась омерзительная картина того, как грех бахвалился в своей непогрешимости. В этой особе было что-то удивительно неприятное - внутренняя мерзость, сочащаяся из каждой поры, и, казалось, источающая специфический запах. Отвращение заполняло меня тяжёлым чувством, и мне противно было смотреть и слушать разболтавшуюся полупьяную бабу ещё и потому, что она живо напомнила мне о чудовищно страшном происшествии, о котором мне рассказал ещё ранее Глеб. Долгое время я находился под угнетающим впечатлением этой истории, в реальность которой я отказывался верить, пока не узнал о случае с полковником Будановым.
       Основательно пьяные сержант Бурьянов и три его подчинённые рыскали на БТР по чеченскому селу в поисках дополнительного спиртного. Они вломились в крайний дом села, согнали во двор его обитателей, - трёх малолетних девочек, самой младшей из которых было 8 лет, их мать, бабушку и дедушку, - и стали требовать водки под угрозой расстрела. Но в чеченском доме никогда не бывает спиртного. Одуревшие от алкоголя солдаты заперли взрослых в подвале, а девочек изнасиловали. Однако, когда выветрился пьяный кураж, насильники запаниковали, ибо было известно, что их ожидало, если известие о содеянном разнесётся по селу. Бурьян бросился каяться начальству. И начальство нашло выход: залп дивизиона "Града" снёс с лица земли крайний чеченский домик вместе со всеми уликами, обитателями и пострадавшими. Бурьяну и его банде нечего было предъявить в качестве состава преступления. Но покровительство системы не уберегло Бурьяна от дурной славы, и шлейф ничтожества и презрения тянулся за Бурьяном во всех подразделениях, куда его переводили по службе.
       Глеб рассказывал, сколько труда ему стоило удержать моего Вовку от драки с Бурьяном, - этот подонок был всё же старше по званию. В конце Вовка публично заявил: "За чеченских девочек я из тебя душу вытрясу, выродок!" Мне нельзя забывать об обещании своего сына, но впоследствии оказалось, что об этом же думал и Глеб. После беседы с матерью Бурьяна я погрузился в пучину тягостных раздумий. Неужели человеческое зло обладает генетической природой и передаётся по наследству, ведь мать и сын Бурьяновы есть единое абсолютное человеческое зло? Или оно дано в качестве расплаты за разрушение природы, и этот бурьян произрастает в поле всяческих кузбассов и донбассов?
       Я взял у матери Бурьяна воинский адрес её Женьки, а Глеб самовольно прикарманил большую фотографию Бурьяна из альбома, мы сытно пообедали в городской пельменной, и присели в запылённом скверике. Я спросил Глеба:
       - Тебе не кажется странным, что Бурьян вновь вернулся в армию?
       Глеб ответил:
       - Именно это мне и кажется самым странным. Причём вернулся не сам, а по приглашению. Несомненно, что Бурьяну система предназначала такую роль, что за ним был отправлен персональный эмиссар. И эта роль не есть та, что он исполнял ранее, как ударную силу по осуществлению власти начальства. Мы с тобой публично ткнули Бурьяна мордой в грязь, и после такого конфуза никакой новобранец не будет бояться этой ударной силы. Система очень просто могла найти замену обанкротившемуся "ударнику". Я полагаю, что система привлекла Бурьяна на роль палача.
       Я удивился:
       -Что это такое?
       - Не могу сказать тебе точно. Я сам никогда палача не видел, но у нас о нём говорили много. Это вроде наёмного убийцы или киллера, которого система держит для особых случаев и крупных провокаций. Самая засекреченная особа в армии. Но коль скоро так, то почему Бурьян удостоился отдельного приглашения? Уж не потому ли, что у него был практический опыт по этой части, и он уже проявил себя на этом поприще? Вспомни, что Прозор был откомандирован в подразделение, где служил Бурьян, где и погиб. Тебе не хочется сделать вполне определённый вывод? К тому же Бурьян был неплохим снайпером.
       Я во все глаза смотрел на Глеба, - его логика меня парализовала почти целиком, и я был сражён не верностью логических выведений, а фактом самого их наличия. Ибо оно означало, что предпринятый нами рейд, будучи по своей сущности всё же авантюрным поступком, приобретал целенаправленный характер, имеющий вид не иллюзии и грёзы, а конкретного конечного действия. Я сказал Глебу:
       - Нам надо допросить Бурьяна.
       С такой задачей мы прибыли в часть, где по контракту служил Бурьян. Точнее, непосредственно в расположение части мы не могли попасть, а прибыли в посёлок городского типа, отделённый от военного городка мощным забором и вооружённым КПП. И оттуда нам предстояло извлечь Бурьяна. За перевалом располагалась территория, где находились вооружённые чеченцы, и посёлок, таким образом, был вроде пограничной зоны, но сами военные действия тут не происходили. В посёлке, вытянувшемся вдоль грейдерной дороги, идущей из районного центра, было теснейшее кафе с баром, которое называлось забегаловкой, продуктовый магазин, однокомнатная почта. На противоположной стороне дороги размещалась автобусная остановка, где стоял круглый стол со скамейкой - прибежище для игроков в домино, а также телефонная будка. Всё, что происходило в посёлке прямо или косвенно было связано с военнослужащими или военным городком: уходящие в увольнительную солдаты пропивали свои деньги в поселковой забегаловке или ехали на автобусе в районный центр Шатой.
       Добираясь до этого посёлка, в автобусе мы познакомились с местным жителем, который назвался смешным именем Петька-Чёрт. Небольшого роста, сухощавый мужчина средних лет, необычайно подвижный и разговорчивый, Петька-Чёрт был для нас удачным знакомством и служил кладезем нужных сведений и очень информированным гидом. В любом пограничном селении есть свой, всё умеющий и всё знающий, Петька-Чёрт, прирождённый контрабандист, доставляющий всё, что угодно и куда угодно, - своим со стороны чужих, и чужим со стороны своих, лишь бы хорошо платили. Мы представились ему натуралистами-минералогами, ищущие в горах поисковые признаки касситерита - оловянного камня. За соответствующую плату Петька-Чёрт поселили нас у себя в доме. Он убеждал нас приобрести у него оружие, - дескать, небезопасно ходить по горам не вооружённым. Я перекинулся взглядом с Глебом, и мы молчаливо пришли к выводу, что оружие нам не помешает. Я заказал у Петьки-Чёрта пистолет Макарова, из которого ещё не стреляли и который нигде не был зарегистрирован. Вечером того дня Петька-Чёрт принёс мне пистолет Макарова с двумя обоймами патронов за бешеную цену.
       Первые два дня для поддержания имиджа искателей оловянного камня мы с Петькой-Чёртом бродили по окрестностям посёлка и военного городка. Он показал нам заброшенную горнолыжную трассу и руины сгоревшей таможни. Сама трасса с началом войны пришла в полную негодность, местные жители поддерживали в готовности лишь узкоколейку, по которой ходила дрезина до того пункта в горах, где начинаются глубокие ущелья, поскольку два раза в год они устраивали охоту на дикого кабана - вепря.
       Но особенно нас впечатлили развалины здания, которое местные жители называют таможней, хотя на таможню оно менее всего походило. Обгоревшие руины этого здания располагаются в стороне от обжитых строений, на склоне пологого холма, поросшего густым колючим кустарником. Два верхних этажа были уничтожены огнём и разграблены хозяйственными людишками, которые на верхних этажах добывали кирпич, а на нижнем, сохранившимся, выламывали рамы, косяки и фрамуги со всех окон и дверей. Стекол не было нигде, как и электропроводки, и только на покосившемся крыльце каким-то чудом включалась электрическая лампочка.
       Первый этаж этой руины рассекался сквозным коридором на две части: по одну сторону располагались смежные комнаты, некоторые с балконами, выходившие во внутреннее заросшее футбольное поле с гандбольными воротами, по другую - глухая стена, а в конце коридора на всю высоту стены находился оконный проём с выбитыми стёклами и широким каменным подоконником, который с внешней стороны был положен на каменистую землю. Последним назначением этой таможни был, видимо, вещественный склад, и все комнаты завалены целыми и поломанными стульями, столами, диванами, шкафами. Крыльцо в три ступеньки выходило на широкую поляну, свободную от кустарника, на которую с основного грейдерного шоссе шла извилистая дорога, больше похожая на тропинку, длиной 1-1,5 километра. Всё это в совокупности делало таможню идеальным местом для беседы с Бурьяном, - к такому выводу единодушно и молча, мы пришли оба с Глебом. Но как заманить Бурьяна в эту "исповедальню"
       Бурьяна мы увидели в первый же день, когда он вечером заявился в забегаловку в компании троих дружков в солдатской форме. Они расположились в центре зала и шумно напивались, - чувствовалось, что они ощущали себя хозяевами. К закрытию бара все были изрядно пьяны, и более всех Бурьян. Двое подхватили Бурьяна и удалились в сторону КПП. Бармен Андрей, с которым мы, прежде всего, поспешили наладить доверительные отношения, рассказал, что бурьяновская компания довольно часто посещает забегаловку, тогда как обычно солдаты заглядывали по увольнительным, один раз в месяц. Так что, встретиться с Бурьяном наедине для нас было непростой задачей. Но выход нашёлся простой, - его подсказал Петька-Чёрт, и не между прочим, а сознательно, ибо думаю, что Петька-Чёрт догадывался о наших истинных намерений насчёт Бурьяна. Петька-Чёрт был чертовски сообразительной особой.
       Молодые солдаты, измученные на военной службе сексуальной нуждой, в свои увольнительные набрасывались не только на алкоголь, но и на доступных женщин, видящих в этом единственное средство для существования себя и своих семей, ибо работы в посёлке не было вовсе. Петька-Чёрт подсказал: "Мужика нужно удить на бабу", и указал на человека, который может этому поспособствовать - Капитолину (Капу), видимо, являющуюся бандершей у этих женщин. Капа, с которой нас свёл бармен Андрей, была широкоплечей и широкоскулой женщиной, на вид где-то под сорок. Макияжем она явно не злоупотребляла, да и тот нанесла крайне неряшливо. Почти всю помаду с небрежно накрашенных губ она уже сьела. Черты лица не слишком запоминающиеся, нормальный нос, нормальная чёлка, необычной её делала, пожалуй, волевая и властная линия сведенных тонких красивых бровей.
       Я показал Капе фотографию Бурьяна:
       - Знаешь его?
       Она бросила беглый взгляд на фото и с явным пренебрежением отодвинула её:
       -Бурьян.
       Я сказал: "Нам надо встретиться с ним с глазу на глаз. Можешь помочь?"
       - Ты хочешь, чтобы мои девочки заарканили Бурьяна для вас?
       -Да.
       -А ты можешь сказать, для чего тебе нужно встретиться с Бурьяном?
       -Нет.
       - Значит, дело серьёзное. Но это ваше дело. Меня это не касается. Но заполучить Бурьяна не выёдет: все девчонки посёлка обходят Бурьяна десятой дорогой.
       - Почему?
       - У него вирус.
       -Что-что такое?
       -Вирус СПИДа.
       Мы с Глебом были ошарашены, хотя в отношении Бурьяна это не удивительно.
       -Откуда ты знаешь?
       -Девчонки из лазарета сказали. Хотя они нацелены на офицеров, но тоже охраняются.
       -Но мы не просим, чтобы твои девчонки спали с этим подонком.
       - Бурьян много раз подбивал клинья под всех девочек в посёлке. И если сейчас обратиться к нему, то вызовет у него подозрение. И он не явится на встречу, или же явится со своей бандой костоломов. Вас это устраивает?
       - Конечно, нет.
       - Хотя, стоп! Я вспомнила. У нас есть Валька - великая вертихвостка. В своём городе она стравила грузин и армян, и дело дошло до стрельбы. Сюда она приехала к тетке, чтобы переждать скандал. Попробуй её направить на Бурьяна. Я приведу Вальку завтра к десяти утра.
       На следующее утро Капа пришла с высокой худой девушкой с сумрачным взглядом. Она была одета в капюшон с меховой выпушкой, который не снимала, хотя в забегаловке было тепло. Валька смотрела только на Глеба, хотя он не принимал участи в разговоре, а говорила она со мной и Каппой.
       Я начал:
       -Нужно, чтобы ты привела Бурьяна на таможню.
       Девушка отрицательно покачала головой:
       -А если вы захотите пришить этого Бурьяна, то я буду соучастницей? Нет, я не согласна.
       Вступилась Капа:
       - Не дури, Валька. Какое нам дело, что они хотят от Бурьяна? В крайнем случае, скажешь, что хотела потрахаться с Бурьяном на таможне, а он напился и уснул, - ты его и бросила на таможне. Даже к лучшему, что они уберут Бурана, - он со своим вирусом для нас как бельмо на глазу. Никакая девчонка не пойдёт к Бурьяну, но он может снасильничать. И тогда зараза коснётся всех....Соглашайся, Валька. Я помогу тебе. А они хорошо заплатят.
       Я сказал:
       - Так точно, - И достал деньги. - Вот, Валентина, тебе на такси, и половина за работу, остальное после исполнения. - Я обратился к Капе: "Это тебе за услуги".
       У Капы глаза заиграли, и она уверенно произнесла:
       -Вдвоём с Валькой мы справимся с Бурьяном.
       Я с уважением смотрел на эту суровую и, видимо, мудрую женщину. Заключила сделку Капа:
       - Сегодня суббота. Бурьян обычно по субботам напивается в забегаловке. А вы, - обратилась она к нам, - ждите вечером на таможне.
       Вечером я с Глебом сидел на крыльце таможни. Лёгкая дымка в августовском небе скрывала звёзды, но почти полная луна заливала бледным, бескровным светом тяжёлый, непроницаемо чёрный горный краевид. Каким-то плевком ярится горящая лампочка на крыльце. Я сижу на нижней ступеньке, а Глеб стоит на верхней, опёршись на перила. Мне хорошо виден на фоне луны острый профиль его лица. В голову лезут какие-то дурацкие мысли. Почему я не вижу, чтобы Глеб, несомненно, носитель мужественного облика, пользовался женским вниманием? Хотя, зная бешенный ревнивый нрав моей Галки-Сороки, это и хорошо. Но, с другой стороны, имея в виду уровень женского тщеславия Галки, я знаю, что она была бы очень довольна, чувствуя себя собственницей того, на что другие женщины обращают внимание.
       На тёмном горизонте блеснула светлая искорка и тут же исчезла. Блестящая точка появилась снова и снова пропала. Я с Глебом насторожился: появление светлых сигналов свидетельствует, что с главного шоссе на нашу дорогу свернула машина. Вместо точки возник луч света и погас.
       - Едут, - сказал Глеб, и тут же раздался звук работающего мотора. Вскоре, сердито буравя темноту прожекторами ослепительных фар, к крыльцу подъехала легковая машина с шашечками такси. Водитель заглушил мотор, но из машины не вышел. Выпорхнула Валька и прокричала нам:
       - Забирайте свою падаль!
       Глеб открыл заднюю дверь и в удивлении воскликнул:
       - Он, что, мёртвый?!
       - Нет. Мы с Капой усыпили его снотворным.
       Я с Глебом с трудом извлекли из машины жирного Бурьяна и погрузили Глебу на плечи. И он понёс неподвижного Бурьяна в дом.
       Я подошёл к Вальке:
       - Давай, Валентина, будем рассчитываться. - И вытащил пачку денег, - Здесь вторая половина по договору и премия за прекрасно выполненную работу. Поделись с Капой.
       Но Валька денег не взяла.
       - Денег не надо. Дай мне погулять до рассвета с тем парнем, - Она мотнула головой в сторону скрывшегося Глеба.
       Я опешил:
       - Ты что, с ума сошла? Мы так не договаривались.
       Я чувствовал, как во мне закипает гнев. Валька, неподвижно глядя на меня, говорила:
       - Здесь не с кем даже погулять. Нормальных парней нет, - сплошные уроды, наркоманы и алкаши. Знаешь, как у нас поют: "стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребят. Потому что на десять девчонок, по статистике - 3 голубых, 3 алкоголика, 2 наркомана и 1 нормальный, но женат".
       Что-то в тональности её речи меня тронуло, какая-то нота безысходности, и мой гнев улетучился. Я коснулся её руки.
       - Дорогуша моя! Не переживай так, - ты молода, красива, парни ещё надоедят тебе. У меня есть дочь, такая, как ты. Этот Глеб её муж.
       Валька тихо ойкнула.
       - А ты не горюй. Только беги отсюда. Как можно скорее беги из этого гадюшника. Приезжай к нам, поможем тебе. Возьми адрес.
       Я передал ей свою визитку. Валька взяла деньги и сказала:
       - Извини, дед. Я не знала. Ну, я поехала. Спасибо тебе.
       - Это тебе спасибо. Тебе и Капе...Стой! А ты знаешь этого водилу?
       Я указал на шофера такси, который всё время, не выходя, сидел за рулём.
       - Нет.
       - Как же ты поедешь с незнакомым мужиком ночью одна? Хочешь, я тебя провожу?
       - Не волнуйся, дед. Он получит то, что хочет, если я захочу. А если я не захочу, он получит то, чего не хочет.
       Она протянула мне левую руку, где с внутренней стороны локтя, был закреплён длинный узкий обоюдоострый кинжал-финка. Мне оставалось только мотать головой в восхищении.
       - Ну, ты - лихая девочка! Успехов тебе. - И я поцеловал её в лоб.
       В одной из комнат таможни Глеб, светя себе фонариком, которым мы запаслись предусмотрительно, соорудил из валявшихся вокруг матрацев, ложе, куда уложил неподвижного Бурьяна, связав ему руки и ноги. В противоположном углу комнаты таким же способом я сделал постель себе и Глебу.
       На следующее утро мы отыскали в хламе, которым были завалены комнаты в таможне, целые стол и четыре стула, позавтракали вкусными лепёшками и банкой тушенки "Завтрак туриста". Я выпил рюмку водки из бутылки, а Глеб пил апельсиновый сок. После этого обратили внимание на Бурьяна, который постоянно кряхтел и стонал, высказывая неудобство своего положения со связанными руками и ногами. Глеб развязал ему руки и ноги, и усадил его на стуле. Но Бурьян ещё не пришёл в себя со вчерашнего приёма снотворного, и продолжал спать, свесив голову на грудь. Когда я влил ему в глотку водку из пластмассового стаканчика, он начал оживать. Относительно скоро и даже быстро пришёл в относительно нормальное состояние.
       Когда он увидел Глеба. Его глазки расширились до пределов, дозволенных природой:
       -Филимончик?! Какими судьбами? Что ты тут делаешь?
       Глеб, глядя исподлобья на Бурьяна, отвечал:
       - Пришёл по твою душу.
       -Чё?
       - Помнишь, Прозор говорил, что он вытряхнёт из тебя душу за чеченских девочек? Вот я и пришёл трясти твою душу.
       - Ты чё, чокнутый? Какие девочки, какой Прозор, когда его давно нет?
       - Прозора нет, но есть его отец.
       Глеб указал на меня, и я увидел, как лицо Бурьяна покрывается бледным налётом, а от панического страха задрожали его руки и подбородок. Бурьян, кажется, начинает понимать, что всё происходящее не сон и не случайное стечение обстоятельств, а то, чего он боялся всё время своей жизни - возмездия. И, как всякая трусливая натура, он сбивается на наглость, козыряя показной храбростью.
       - Мне плевать на Прозора, отца Прозора и на тебя. Отпусти меня, иначе ты сильно пожалеешь.
       Глеб вплотную приблизился к Бурьяну и прокричал ему в лицо:
       -Ты стрелял Прозора?! Говори.
       Бурьян отшатнулся:
       - Никого я не стрелял. А надо было тебя завалить ещё тогда, в кишлаке.
       От удара Глеба нос-клювик Бурьяна словно лопнул, кровь хлынула во все стороны, как будто кто-то пролил сок. Бурьян упал на колени. Я схватил его за шиворот, и снова водрузил на стул. Второй удар Глеба был ещё страшнее: Бурьян, вскинув ноги вверх, перевернулся через голову вместе со стулом, и распластался на полу. Я ударил его ногой в бок, - Бурьян зашевелился и, шатаясь, поднялся на четвереньки, тряся головой, и разбрызгивая кровь, сопли и какую-то длинную слизь. Глеб прошипел:
       - Говори, гадина!
       Бурьян, задыхаясь, хрипло пробурчал:
       - Не бей. Всё скажу...
       Но говорил он не всё: пытался юлить, валил всё на посторонних лиц и обстоятельства, выдумывал и врал. Нам пришлось ещё пару раз применять приёмы ближнего боя, пока Бурьян не отправился в глубокий нокаут. Его глаза, не мигая, смотрели в потолок, а слюна, вытекающая изо рта, стала розовой и липкой. Он напоминал комара, застрявшего в паутине. Потерявшего сознание бурьяна мы отнесли на его место в углу, на кучу матрацев. Уселись за столом и молча смотрели друг на друга. Я выпил водку из пластикового стаканчика, а Глеб употреблял апельсиновый сок. Из своей полевой аптечки я достал бутылочку спиртового раствора иода и дезинфицировал порезы на костяшках пальцев, оставшиеся от "беседы" с Бурьяном.
       По крупицам и косноязычно Бурьян изложил происшедшее с убийством Прозора, и оно предстало перед нами в виде, достаточном для общего понимания. Убийство Прозора было предусмотрено и вставлено в план боевой операции, которую осуществлял батальон капитана Лукина, где служил Бурьян. Прозора определили снайпером, и он получил особое задание, для чего копал свой отдельный окоп на склоне высотки. А метров 10-15 выше по склону Бурьян и три солдата копали большой окоп для командного пункта, откуда капитан Лукин давал сигнальную ракету для начала атаки дивизиона Градов. Всем раздали маскировочные халаты с капюшоном. Прозору капитан Лукин вручил отдельный комплект халата, где в верхней части капюшона здесь была придела фосфорическая метка, которую на свету видно не было, а в темноте она ярко светилась. Об этом втайне Бурьяну сказал капитан Лукин. Начало атаки было назначено на 4 часа утра. Когда капитан Лукин выпускал сигнальную ракету, Бурьян с командного пункта стрелял по метке в окопе Прозора. Смерть Прозора была зафиксирована как жертва артиллерийского обстрела.
       Мы молчали, но каждый знал мысли другого. Наконец, я сказал:
       - Нет, Глеб, нет. Бурьян убил моего сына и я его застрелю. Но я не могу стрелять в сонного человека, - я хочу видеть его глаза. Пусть Бурьян пока отходит. А ты не должен забывать, что за тобой Галка и дети-близнецы. На всякий случай у тебя должно быть неоспоримое алиби, и ты сейчас пойдёшь в посёлок, в магазин.
       Я достал из-за пояса пистолет Макарова, передёрнул затвор и положил его в карман. Глеб вскричал "Дядька...", но захлебнулся, не зная, что сказать, а только ткнулся головой мне в плечо. Я погладил его по голове.
       - Бурьян, - продолжал я, - только пешка, шестёрка, хотя числится палачом. Главный исполнитель и производитель - капитан Лукин. И капитан Лукин сейчас у нас главная головная боль.
       - Да, - сказал Глеб.- О капитане Лукине у нас много говорили.
       Глеб ушёл, и вместе с ним испарилась вся моя самоуверенность. Меня, уже который раз, охватывает тяжёлая волна сомнений, но на этот раз такая огромная, что я пронял, что, если я не найду себе оправдания, я убью не убийцу, а себя. Кто я - убийца? Легальный убийца и у меня нет прав на жизнь? Лозунг "убийца профессионального убийцы" уже не греет меня, - это повод, но не довод. Я взмок от пота, меня знобило. Я вышел на балкон, на свежий воздух.
       Я чувствовал, что со мной творится что-то неладное: хотя оно давило на меня изнутри, я ощущал его как внешнее насилие. Я не хочу этого. Я убиваю убийцу моего сына, - так когда-то я определил свой мотив перед Ниной Фёдоровной. Я жалею, что тогда не знал слов Микки Спиллейна из романа "Ночь одиночества": "Нет ничего плохого или греховного в том, что убиваешь убийцу. Давид ведь тоже убил Голиафа. Не надо стыдиться, когда борешься с дьяволом. Главное понять это, а когда поймёшь и примешь, можешь счастливо продолжать жить и получать удовольствие от такой борьбы". Тогда убедить Нину Фёдоровну было важнее, чем убедить себя. И это мне ближе, - здесь веет благородный дух возмездия. Здесь же вопиют несчастные чеченские девочки, - они ещё не жили, а этот подонок сделал их несчастными. Конечно, убийце и ублюдку Бурьяну прощения не может быть, но является ли убийство адекватной акцией возмездия? Этого я не знаю.
       Я чувствовал, как признаки реальной жизни теряют со мной связь, и я погружаюсь, или возношусь в странное и отвлечённое состояние, которое называется, кажется, нирваной. Моя память отключается, и я не знаю, что было со мной в этом состоянии и сколько времени оно продлилось. Придя в себя, я осязал себя словно после какого-то сумбурного и тревожного сна, в пересохшем рту чуялась колючая горечь, и я постоянно сплёвывал, слегка кружилась голова. Я вышел в комнату. Тут меня поразил столбняк: Бурьяна на месте не было. Он сбежал. Он обманул меня и Глеба, искусно имитируя потерю сознания, и ускользнул. Я ещё не вышел из столбнячного состояния, когда пришёл Глеб.
       - Глеб, - сказал я убитым голосом, - я упустил его. Он сбежал.
       Я ждал от Глеба бранных слов, но он молчал и неподвижно глядел на пустые матрацы. На его щеках вспыхнул румянец, резко проступил красный шрам на лбу. Он вдруг схватил меня за руку и потянул к выходу.
       - Скорее! Я, кажется, знаю, где он...
       Мы бежали, и на ходу Глеб рассказал, что, когда он выходил из магазина, около телефонной будки на противоположной стороне улицы было непонятное оживление. Он вроде видел Бурьяна, но не поверил и не обратил внимание. Бурьяна мы увидели сразу: он сидел за круглым столом с кирпатым солдатом и пил водку. Удивительно, как можно сидеть за одним столом с человеком, лицо которого так избито и изуродовано, как у Бурьяна. Бурьян мог бы спрятаться от нас, - правда, мы бы всё равно его нашли, - но Бурьян остаётся Бурьяном: он не мог уйти от дармовой выпивки. Одну бутылки они опорожнили, во второй осталось чуть больше половины. Оба были очень пьяны. Мы с Глебом с двух сторон подсели к Бурьяну. Я заставил Бурьяна выпить ещё полстакана водки, и мы потащили его, как куль, на таможню. Неподвижного Бурьяна мы уложили на его место на матрацах. Я посмотрел на часы: было четыре часа дня. Я прилёг на свой матрац, и моментально погрузился в сон, как будто упал в обморок.
       Проснулся я аж на рассвете следующего дня, проспав более двенадцати часов. Но очнулся я оздоровлённым. В противоположном углу комнаты похрапывал Бурьян, видимо, также приходя в себя после вчерашней попойки. Но мой слух раздражали неприятные лязгающие металлические звуки, доносящие снаружи. Я встал, прошел в коридор и заглянул в оконный проём. То, что я увидел, повергло меня в дрожь: на дальней части поляны стояли друг против друга два бронетранспортёра, упершись стволами. Вокруг них метались какие-то тени. БТР стоял и на внутренней площадке, на футбольном поле.
       - СОБР, - сказал Глеб, оказавшийся рядом.
       - Что это? - спросил я
       - Спецотряд быстрого реагирования
       Я оправился от удивления и спокойно сказал:
       - Этот гнус Бурьян вчера сообщил по телефону своему начальству о нас. Это по нашу душу.
       - Похоже на то, - ответил Глеб также спокойно. И мы с ним переглянулись. Я невзначай задел ногой грязную подушку, лежащую на подоконнике оконного проёма с выбитыми стёклами. Тотчас хлестнул выстрел, и пуля впилась в подушку. Я инстинктивно отскочил вглубь коридора.
       - Снайпер, - сказал Глеб.
       Я взял длинную палочку, и пошевелили подушку, - реакция была молниеносна: два выстрела и две пули вонзились в подушку. Меня осенило.
       - Глеб, - сказал я. - Разбуди Бурьяна и скажи ему, что я хочу его замочить, а ты предлагаешь ему сбежать к своим через это окно. Я буду на балконе.
       Вначале до меня донеслись хриплые звуки резких мужских голосов, которые иногда поднимались до матерных криков. Эта перепалка длилась минут десять. Затем наступила тишина. Вдруг раздались два хлёстких выстрела, затем ещё один, и потом ещё один.
       Я вышел в коридор. На полу, скрючившись, лежал Бурьян, и из-под него расползалась чёрная лужа крови. Рядом стоял Глеб и смотрел на меня, - его хладнокровие было непередаваемым, и он твёрдо проговорил:
       - Собаке собачья смерть. Прозор, твой наказ мы выполнили. - А несколько спустя также спокойно сказал: "Теперь будут расправляться с нами".
       Я твёрдо сказал:
       - Со своими мы не будем отстреливаться. Но у нас есть два пути: первый - сдаться в плен и смириться с тем, что будет. Так сказать, довериться судьбе. И второй - самим решить свои жизни, чтобы избежать суда над нами. Всё же часть задачи мы выполнили: прямой убийца Вовки наказан. Какой путь выбираем?
       Я достал из кармана пистолет Макарова и положил на стол. Глеб не думал ни мгновения.
       - Решение должен принимать ты, Дядька, я подчинюсь любому твоему слову.
       Я задумчиво глядел на этого парня, с которым так сроднился, и произнёс:
       - Будем сдаваться.
       Немного погодя я вновь проговорил:
       - Глеб, мы не знаем, что с нами будет при сдаче. Давай сейчас попрощаемся.
       Глеб кивнул, и, положив руки ему на плечи, я сказал, глядя в глаза:
       - Глеб, ты всегда был мне родным сыном, заместо Вовки. Я тебя благодарю за это.
       Глеб взял мои руки, лежащие у него на плечах, в свои, и произнёс:
       - Дядька, у меня не было отца, роднее тебя. Своего биологического отца я даже не хочу сравнивать с тобой. Спасибо тебе за это.
       Мы крепко обнялись. Глеб снял с себя белую майку, привязал её к длинной палке и высунул в оконный проём. Тотчас раздались два выстрела, пули прошили это капитулянтское знамя, и лопались о каменные стены. Раздался грубый голос из мегафона:
       - Выходить по одному, с поднятыми руками и оружием!
       Я первым вышел на крыльцо, подняв руки с пистолетом. Следом шёл Глеб с поднятыми руками. В мегафон объявили:
       - Бросить оружие на землю.
       Я бросил пистолет. Раздалась команда: "Вперёд!". Из кустов выходили вооружённые люди и окружали нас, направив на нас автоматы. Мы двигались к спаренным БТР, где небрежно опершись, стоял высокий военный с капитанскими звёздами, окружённый группой людей. И вдруг из этой группы раздался вопль:
       - Глеб!
       Глеб вскинул голову, всмотрелся и сказал тихо:
       - А, это ты, Зима? Привет
       - Как ты здесь очутился?! - Солдат был ошарашен встречей и стал объяснять своим: "Это Глеб Филимонов. Мы с ним боролись на Олимпиаде. Это он вышиб меня из финала. У него был тренер... Стой! - заорал он, уставившись на меня. - Это он?
       - Он, - ответил я.
       Зима был так поражён встречей, что не говорил, а кричал:
       - Командир! Это не духи, и не чечня. Это наши: Глеб Филимонов с тренером. Я их знаю, я с ними боролся.
       Стальные глаза капитана буравили меня и Глеба
       - Ксива есть?
       Я отдал ему наши паспорта. Капитан медленно просматривал их.
       - Что здесь делали?
       Я отвечал:
       - В позапрошлом году на войне погиб мой сын - рядовой Владимир Прозоровский. У меня есть достоверные сведения, что его убили свои. Мы ищем убийцу моего сына и того, кто отдал приказ его стрелять.
       - Почему фамилии разные?
       - Его мать ушла от меня к другому и поменяла фамилию детей.
       - Нашли убийцу?
       - Да. Сержант Бурьянов
       -Бурьян? Это не тот ли, что с чеченскими девочками...
       - Он самый
       - Шваль паскудная!
       Эта реплика раздалась из толпы окружавших нас солдат. Капитан внимательно посмотрел в ту сторону.
       - А где Бурьян?
       - Там валяется, в доме
       - Вы его пришили?
       - Нет, его пришили вы
       - Мы?!
       - Бурьян хотел бежать от нас и попал под огонь ваших снайперов. А снайперы у тебя отменные, капитан.
       Капитан задумчиво смотрел на меня. Затем командным голосом произнёс:
       - Сержант Зимин! - Отозвался знакомый Глеба. - Отправляйся на таможню и оцени обстановку. Определи калибр.
       Зимин ушёл. На поляне воцарилась гнетущая тишина, - ситуация из тех, от которых седеют волосы. Сердце у меня колотилось бешено. Если не определят калибр пули, которой был убит Бурьян, снайперским, на нас, меня и Глеба, ляжет обвинение в похищении, избиении и убийстве военнослужащего российской армии. И в таком случае нам ничего не поможет. Глеб стоял бледный, сцепив кисти рук, опершись на какую-то подставку. В жизни мне не приходилось переживать более напряжённых мгновений. Солдаты уселись на землю вокруг капитана, меня и Глеба, почти все курили, и с интересом ждали.
       Появился Зимин. Подходя к капитану, он сказал Глебу:
       - Ты хорошо побоксировал с Бурьяном. - И обратился к командиру: "Товарищ капитан! Калибр наш".
       Мне показалось, что вздох облегчения прошёл по всей толпе солдат, и ещё мне показалось, что лёгкая улыбка проскользнула у капитана, когда он сказал:
       - Сержант Сельский, ефрейтор Фоменко. Стреляли?
       - Так точно, товарищ капитан. Два раза.
       Мы были спасены, и я ликовал. Но моё торжество тут же прекратилось, когда капитан с лёгким недоумением произнёс:
       - Что я должен написать в объяснительной по поводу этого трупа?
       Действительно, что он, командир, может сказать по поводу снайперского огня по сержанту российской армии в отсутствии террористов? Капитан оказался в стеснённом положении, и я считал, что в такую ситуацию он попал, спасая нас. Поэтому мой долг - найти и дать нужный совет, или же подсказать выход для командира в этой непростой обстановке. И я обратился к капитану:
       - Командир, можно слово?
       - Говори.
       - Бурьян - выродок даже среди ублюдков, он недостоин быть захороненным по-человечески. И тебе не нужен труп Бурьяна. Здесь есть узкоколейка, по которой ходит дрезина в горы, до ущелий. Тут место трупа Бурьяна. А духи давно охотятся за Бурьяном.
       Стало тихо. Меня несколько поразило, что задумались не только капитан, но и все его солдаты. Из этой толпы раздался голос:
       - У деда котелок работает!
       Я повернулся на голос, снял шапку, и указал пальцем на свой лоб:
       - Постучи здесь, чтобы не сглазить.
       Коротко хохотнули. Атмосфера заметно потеплела, - я уже не ощущал враждебного интереса к себе и Глебу со стороны собровцев. Капитан приказал:
       - Сержант Коваль! Возьми трёх человек, возьми брезентовую накидку, заверни туда тело Бурьяна. На БТР отвези к дрезине, а на дрезине доставь тело в ущелье и там сгрузи.
       Солдаты поднялись на крыльцо и прошли в дом. Вскоре они появились вновь, неся с трудом большой свёрток, и скрылись в кустах. Взвыл мотор БТР, стоявшего на футбольном поле, и, вздымая клубы пыли, БТР умчался по дороге в посёлок. Я тихо спросил капитана:
       - Не боишься, что могут сдать?
       Не поворачиваясь ко мне, так же тихо он ответил:
       - Это мои люди. Я в них уверен.
       Капитан продолжал меня расспрашивать:
       - Ты узнал, что твоего сына замочил Бурьян. Но ведь Бурьян мог действовать и по приказу.
       - Я знаю. Приказ отдавал капитан Лукин. Вот его я и хочу спросить, почему он приказал убить моего сына.
       - Что? - удивился капитан, и все солдаты с интересом зашевелились. - Не капитан, а майор Лукин. С его заданием мы прибыли сюда. Точнее, с таким заданием майор Лукин обратился в СОБР, а моё начальство командировало нас сюда.
       - Так точно, - ответил я - Бурьяну удалось сбежать от нас, но мы его сразу поймали. Однако он успел по телефону сообщить о нас своему начальству. Вот вы и появились. Спорю, что вам было приказано ликвидировать двух террористов.
       - Не двух, а трёх.
       - Вот паскуды, они, значит, и своего Бурьяна решили убрать.
       Среди солдат начался какой-то гомон, вначале неясный, затем более протестующий, определённый. Послышались раздражительные реплики: "Что за дела, командир!", "Нас, что, за падлу держат?", "Мы должны своих мочить!" Капитан молча слушал эти выкрики, а затем твёрдо произнёс:
       - Ясно! Кончай базар! Мы не станем полицейскими силами.
       Я внимательно смотрел на капитана, - что-то в нём магнетически притягивало мой взор. В общем, он был видной фигурой: хороший мужской рост, развитая мускулатура тела, хотя и не особо рельефная. В его движениях были те небрежность и изящество, которые характерны для уверенных в себе сильных людей, и та лёгкая естественность и свобода, присущие физически развитым людям. Но главное, что всё это казалось мне знакомым, и что-то напоминало. Далеко не сразу я сообразил, что это были черты того образа, который сформировался у меня под влиянием слов Нины Фёдоровны, показывающих моего Вовку как врождённого лидера и главаря. А у капитана я обнаружил особое качество его верховенства: он не командовал, а руководил. Свои приказы он отдавал, когда его подчинённые выговаривались. И это обстоятельство меня более всего интриговало: неужели в российской армии, погрязшей в "дедовщине", зарождается новый тип воинской дисциплины?
       Волнения улеглись. Собровцы занялись своими делами. Глеб и Зимин показывали друг другу приёмы рукопашного боя, как я определили, по системе Алексея Кадочникова. Две пары солдат боролись прямо в пыли, на земле. Остальные, видимо, рассказывали скабрезные истории и весело гоготали. Всё это напоминало живую возню шустрых щенков. "Господи! - ёкнуло у меня сердце - Дети! Мальчишки! И какая сволочь послала их на смерть, и творить смерть?!"
       Один из них задал мне вопрос:
       - Дед, у тебя есть ещё сыновья?
       - Дочь есть. Глеб её муж.
       Зимин в восторге хлопнул Глеба по плечу и спросил
       - Она красивая?
       Глеб серьёзно ответил:
       - Она самая красивая женщина в северном полушарии на данный момент.
       - Везунчик!
       Пронзительно засвистела рация. Капитан надел наушники, и, думаю, совсем не по оплошности оставил регулятор громкости на максимальной отметке, - так что разговор слышали все.
       - Седьмой слушает...
       Начальственный голос с недовольными интонациями пробасил:
       - Капитан, почему не докладываешь о выполнении задания? Ты уничтожил террористов?
       - Они сдались мне
       - Немедленно расстрелять
       - Я пленных не стреляю
       - Я приказываю тебе расстрелять их.
       - Я не обязан тебя слушать, и ты не имеешь права мне приказывать. Ты не мой начальник.
       - Тогда я сам прибуду на место. Собственноручно расстреляю террористов. И научу тебя выполнять приказы начальства.
       Связь прервалась. Капитан, не меняя выражения лица, сказал мне тихо: "На ловца и зверь бежит". Примерно минут через сорок на горизонте появилась крутящаяся точка, а затем послышался противный стрекозиный клекот, и над нами завис вертолёт. Подняв большое облако пыли, вертолёт приземлился на футбольном поле. Вскоре из кустов вышли двое: один с решительными жестами и свирепым выражением лица - майор Лукин, и другой - капитан, пилот вертолёта.
       Майор Лукин, выйдя на центр поляны, приказал:
       - Капитан! Доложи обстановку.
       Капитан собровцев спокойно ответил:
       - Минуточку, майор. - И обращаясь к пилоту, сказал: - Капитан, можешь возвращаться на вертолёте. Майора я доставлю на БТРе. Вертолёт пригодится в другом месте.
       Майор был озадачен. Но затем капризно замотал головой:
       - Я прилетел на вертолёте, на вертолёте и вернусь.
       - Майор, это моя территория и здесь командую я. - Парировал командир собровцев и приказал - Капитан! Выполняй приказание.
       Капитан-вертолётчик козырнул и скрылся в кустах. Вскоре раздался грохот вертолёта, поднялось облако пыли, над кустами взвился крутящийся аппарат и исчез в глубинах неба. Я вслушивался в эту перепалку, и во мне росло тревожное чувство непонимания какого-то скрытого подтекста. Я понимал, что капитан собровцев удаляет ненужных свидетелей. Но свидетелей чего? Стало быть, это касается меня и майора Лукина. До меня дошло, что командир даёт мне возможность задать свой вопрос Лукину. А это значит, что капитан сдал майора мне. Я пристально посмотрел в лицо капитану, - он медленно опустил веки, а затем резко их вздёрнул, и в глазах блеснула какая-то молния. Внутри у меня пропело: "Капитан, я тебя понял!", и я почувствовал, как всё моё телесное существо сжимается в единую, готовую к действию, пружину.
       Я приблизился к майору. Увидев меня, он закричал:
       - Капитан, почему в твоём расположении находятся гражданские люди? Ты - кто?!
       - Я отец рядового Владимира Прозоровского, которого ты приказал расстрелять. Я хочу знать, какие у тебя были основания убивать моего сына.
       Лукин был ошарашен и от неожиданности даже испугался: все черты лица у него заострились. Но въевшаяся привычка к начальственной безнаказанности проявила себя. И он надменно проговорил:
       - Я не собираюсь обсуждать свои приказы с гражданскими крысами. Кто ты такой, чтобы допрашивать меня?
       - Говорю тебе ещё раз: я отец солдата, которого ты убил. И не только я хочу знать причину, по которой мой сын был лишён жизни, но и все эти солдаты. - Я указал на окружающих собровцев, которые с огромным вниманием слушали мою дискуссию с представителем начальства. - Именно они проливают свою кровь в окопах, а не накапливают свои бурдюки по штабам.
       Майор Лукин рассвирепел. Он придвинулся ко мне и, обдавая меня брызгами слюны, прокричал:
       - Я плевать хочу на тебя и твоего сратого сына. А ты, жидовский прихвостень...
       Я не дал майору закончить тираду. Мощный хук правой в челюсть свалил его с ног. Но он быстро вскочил на ноги и завопил:
       - Сволочь! Ты поднял руку на офицера российской армии.
       И начал вытаскивать из кобуры наган, в волнении никак с этим не справляясь. Вмиг защелкали затворы, и на майора направилось полтора десятка автоматных стволов. Только теперь майор Лукин осознал реальную суть происходящего. Вся начальственная спесь с него слетела, выветрился агрессивный напор, и он стоял, понуро опустив плечи. Я подошёл к нему, вытащил из кобуры наган и бросил на землю.
       - Будешь говорить?
       - Ничего я тебе не скажу.
       - Тогда я тебе скажу. Советский военный порядок лопнул, как и вся советская система. И вы, начальственная камарилья, толстозадые генералы и адмиралы, утверждаете вместо ушедших новые порядки, свой устав, где солдатская масса должна исполнять роль рабской силы. Вы внедряете в армию крепостное право, которое маскируете под обычные внеуставные отношения, - дескать, ничего странного, обычные разногласия между высшими и низшими чинами. Мой сын Владимир Прозоровский был вам неугоден тем, что тоже хотел нового устава, но только на основе правды и справедливости. А тебе, майор Лукин, Прозор был ненавистен вдвойне: в твоём батальоне авторитет Прозора был выше, чем твой. И расправа над Прозором должна была стать показательной акцией против любителей правды и справедливости на армейской службе.
       Плаксивым тоном майор Лукин спросил, не веря в сказанное:
       - Вы хотите меня замочить? Меня, офицера российской армии?
       - Никто не покушается на твою паршивую жизнь. У тебя есть один путь: уйти добровольно в отставку и залечь на дно, спрятаться от своих и чужих. Чтобы не всплыла правда о твоих делах в армии. Иначе твои подельники отправят тебя в отставку. И не только в отставку по службе, но и в отставку по жизни. Слишком много ты знаешь, твой послужной список наверняка не ограничивается моим сыном. Чтобы тебя наказать, мне вовсе не требуется тебя убивать. Будешь жить в вечном страхе разоблачения, - такой вердикт вполне заслужен тобою, и над тобой будет витать призрак полковника Буданова. Есть ещё один путь, путь честного русского офицера: пуля в лоб. Но проще Иисуса Христоса снять с креста, чем ожидать такого решения от тебя.
       Я не любил и не умел много говорить, я всегда стеснялся быть в центре людского внимания. Но сейчас, здесь на таможне, была другая обстановка. За это время я как-то по-другому прочувствовал дух своего сына Вовки. Этот дух я излагаю перед этими мальчишками в военной форме, глаза которых с ожиданием и удивлением устремлены на меня. И я не мог не оправдать их ожидания. К тому же здесь я столкнулся с двумя типами российского офицерства: не с типами в физиологическом отношении, а двумя разными формациями. Одной: уверенной, даже надменной и спокойной, присущей царь-птице - ястребу или орлу, и другой формации: насторожённой, присущей воробышку, попавшему под дождь. Судьба поставила меня на ватерлинию этих формаций, и я воспринимаю такое положение, как свой долг моему сыну.
       Приехал БТР, на котором отвозили тело Бурьяна в ущелья. Старший группы доложил капитану о выполнении задания. В мегафон прозвучала команда:
       - Взвод, становись! Производится салют в честь памяти рядового Владимира Прозоровского. Заряжай - пли! Заряжай - пли! Заряжай - пли!
       Слёзы текли по моим щекам, и я не мог их остановить. Заметив это, Глеб прикрыл меня собою, чтобы другие не увидели моей слабости. После салюта я подошёл к капитану и проговорил, глядя ему в лицо: "Командир! Я этого не забуду никогда". Капитан похлопал меня по плечу.
       Солдаты стали рассаживаться на свои места в БТРах. Я неожиданно для себя выкрикнул:
       - Командир! Есть просьба.
       - Говори!
       - Подари мне бутылку водки.
       От дружного солдатского хохота стая ворон взмыла в небо. Из кабины БТРа вылетела бутылка, и я поймал её на лету. Мы с Глебом пошли по тропинке вниз к шоссе. На шоссе, однако, два грузовика проехали, не реагируя на наши сигналы. Тогда я стал голосовать бутылкой. И первый же КАМАЗ затормозил у обочины. Я полез в высокую, как горная вершина, кабину КАМАЗа, за мной устроился Глеб. Я глянул на водителя, и у меня от изумления отвалилась челюсть: такого ликующего медно-красного цвета волос я ещё не видел. Густые огненные локоны опускались почти до плеч с двух сторон курносого удлинённого лица человека, сидевшего за рулём.
       - Шеф, - обратился я к водителю. - Ты за рулём принимаешь?
       - Я за рулём не принимаю, а заправляюсь.
       - На, заправься, - я передал ему откупоренную бутылку водки.
       Он отхлебнул из бутылки и спросил:
       - Куда едем?
       - Нам нужно передать срочное сообщение. Давай туда, где есть компьютер.
       - Ясно. Едем в школу.
       Рыжий водитель, видя, что я его рассматриваю, повернулся ко мне и жестом показал, что хочет выпить. Я передал ему бутылку, и он сделал глоток этак граммов на стопятьдесят. Я в восхищении только качал головой. Школа, возле которой мы остановились, представляла собой трёхэтажное приземистое здание, окружённое бесконечной оградой. Было время школьных каникул, однако калитка в ограде школы была открыта, а во дворе стоял потрёпанный "жигуль". Рыжий водитель наотрез отказался брать у нас деньги, а принял только бутылку с остатками водки. Посигналил на прощание и уехал.
       Мы вошли в здание школы и двинулись по длиннющему коридору, тыкаясь во все двери, но они были закрыты. Открыта была дверь, на которой значилось "Учебная часть". Постучавшись, мы вошли. За огромным столом сидела миловидная женщина с красивой причёской (Когда я вижу красивую женскую причёску, у меня ёкает сердце, перед глазами возникает Нина Фёдоровна из детского приюта). Извинившись, я попросил помочь нам отправить срочное сообщение, очень важное для женщины, готовящей родить близнецов. Ничего не говоря, женщина сняла с доски ключ, и повела нас по коридору к комнате с надписью "Кабинет электронной связи". В этом кабинете стоял на столе лишь один компьютер со стареньким пузатым монитором. Для страны, находящейся в состоянии войны, и такая механизация была достижением.
       Женщина включила компьютер, и Глеб быстро отпечатал сообщение: "Задание выполнено. Живы-здоровы. Возвращаемся домой. Дядька, Глеб". Женщина была педагогом и не могла не сделать нам замечание:
       - Молодые люди, в вашем тексте имеется ошибка. Между словами "дядька" и "Глеб" не нужна запятая"
       Когда я объяснил ей истинную суть дела, женщина весело рассмеялась, и мы мило расстались.
       Впоследствии Галка рассказала мне о любопытном происшествии, случившимся с этим сообщением. Когда оно пришло, в доме находилась только Галка, - Нина Фёдоровна была в институте. Галку охватило чудовищное возбуждение: ей решительно необходимо было излить свою радость и снять напряжение от этого известия. Для Нины Фёдоровны это известие также было радостью, и затянуть с передачей этой вести ей хоть на малое время, Галка считала недопустимым. Скопировав наше сообщение на принтере, Галка вложила копию в конверт, и поехала на такси в институт к Нине Фёдоровне. Войдя в аудиторию, где читала лекцию Нина Фёдоровна, Галка вначале растерялась: она оказалась наверху большого актового зала, и вниз ступенями уходили полукруглые ярусы парт, за которыми сидели люди. В самом низу возвышалась кафедра с тремя ступенями, за которой стояла Нина Фёдоровна. Галка написала на конверте "Профессору. Срочно" и передала конверт в нижележащий ряд. Белый квадратик конверта полетел вниз, как гонимый ветром листик.
       Этот листик передают Нине Фёдоровне. Она, не прерывая своей речи, достаёт из конверта записку, и запинается, сразу не понимая смысла написанного. Нина Фёдоровна смотрит в аудиторию, видит наверху Галку, и всё понимает. Она говорит:
       - Кто староста потока?
       Встал патлатый студент.
       - Объявляю, что сейчас лекция прекращается. Оставшуюся часть темы мы рассмотрим в последующих лекциях.
       Аудитория радостно загудела, студенты повскакивали с мест и высыпали в проходы, защелкали крышки парт. Нина Фёдоровна взяла свою папку, торопливо сбежала с кафедры и стала пробираться сквозь толпу к верхнему ярусу. Встретившись с Галкой, они обнялись, и, усевшись за парту, стали плакать, утешая друг друга. Моментально вокруг образовалась толпа, предлагали вызвать "скорую помощь", но большинство были зеваки-ротозеи, которых снедало любопытство посмотреть, как плачет их профессор. А у Галки с Ниной Фёдоровной через слёзы исходила дико удручающая, специфически женская тревога, боязнь за любимых людей, мука бессонных ночей. Талант ожидания и искусство верности, - это есть то, что женщину делает женщиной, и потому без слёз женщин не бывает. "Москва слезам не верит" - глупая и пошлая пословица. Если в действительности Москва не верит слезам, то она не имеет права быть столицей. "Кто не плакал, тот не жил", - сказал замечательный поэт Леонид Завальнюк.
       Мы не сообщали нашим женщинам время прибытия домой, - мы знали, что нам ждут всегда и в любой час. По приезду в свой город мы отправились в цветочный магазин и скупили все цветы. Хозяин магазина на радостях выделили нам грузовичок для доставки цветов домой. Галка и Нина Фёдоровна стояли рядом на пороге гостиной и с ласковой укоризной смотрели, как мы сгружали букеты и корзины цветов в коридоре. После этого мы подошли к ним.
       Галка, целуя Глеба, говорила:
       - Дурачок ты мой! Зачем столько цветов?
       Нина Фёдоровна сказала, обнимая меня:
       - Сумасброд!
       На меня повеяло невыносимо трогательным ароматом, источник которого в мире есть только один - эта женщина. У меня в горле возник ком и я закашлялся. Предложили поужинать в ресторане. Но мы оба с Глебом воспротивились. Мы знали, что появись в ресторане наши красавицы, к ним тотчас же установится череда заявителей танцев. А мы готовы разнести на молекулы любого, кто сейчас прикоснётся к нашим женщинам. В эту ночь я с Ниной Фёдоровной впервые легли в одну постель.
       На следующий день я понёс в мэрию заявление о регистрации брака двух пар - Галки и Глеба, меня и Нины Фёдоровны. Я не хотел, чтобы нас регистрировали в порядке очерёдности, - сначала одну пару, потом другую, я не хотел, чтобы у кого-то хоть в чём-то был приоритет. Я просил, чтобы нас отметили одновременно, в процессе одного административного акта. Это противоречило принятым правилам, но я уговорил заведующую отделом - худую женщину с волосами морковного цвета. Сложнее оказалось с другим отклонением.
       По закону регистрация брака производится по истечении испытательного срока - месяца после подачи заявления. Но это не устраивало Галку, - её внутриутробный плод развивался, и она опасалась, что через месяц её живот обретёт выпуклую форму. Галка плевать хотела на людскую молву и общественное мнение, её пугало не мещанское осуждение свадьбы в беременном виде, а то обстоятельство, что раздавшаяся талия может испортить фасон свадебного наряда. Но и это препятствие было преодолено.
       И вот я с Глебом, одинаково одетые в чёрный костюм, белоснежную сорочку и розовую галстук-бабочку, и выглядывающие как начищенные башмаки одной пары, сидим в холе мэрии, и ждём наших невест, которых наряжают в ателье "Грёзы". Собралось немало народа, подходит ещё, среди них и репортёры. Мне очень хотелось выпить. Когда мы с Глебом надевались дома, я тайком вложил в накладной карман пиджака Глеба свою плоскую флягу с водкой. Я вынужден прибегать к таким конспиративным мерам, ибо мои дамы вознамеривались приобщить меня к сухому закону. Но сейчас извлекать флягу было не с руки.
       Наконец приехали на "лизаньке" Нины Фёдоровны наши невесты. Когда они вошли в зал, все зашевелились, а я окаменел: я никогда не видел такой красоты и даже не предполагал, что такое возможно. Я небольшой знаток женской красоты, но ощущение гармонического сочетания, того, что называют вкусом, - чарующее и оригинальное качество человеческой натуры, - мне доступно вполне. И я, ослепший и оглохший от вида этой красоты, с восторгом впитываю в себя совершенство гармонии естественного женского телесного облика и рукотворного изделия одежды. Белоснежное подвенечное платье Галки и нежно-изумрудное одеяние Нины Фёдоровны подчёркивают и выставляют божественную красоту и королевскую прелесть статного женского тела. К высокой причёске, какой увенчаны изящные головы наших невест, прикреплена жемчужной диадемой многослойная фата с широкой каймой, напоминающая водопад пены.
       Каждая из них держала у груди роскошный букет из махровых роз и пурпурных георгинов, а поверх цветов пронзительно сверкали: у одной - бесподобные перламутровые глаза Галки, а у другой - бездонная глубина голубых глаз Нины Фёдоровны. И хотя возрастной интервал невест составлял полтора десятка лет, они смотрелись как двойняшки из чудесного фильма, как возродившиеся сказочные феи-принцессы. Я глянул на Глеба: он тоже был взволнован, на лбу у него розовел шрам. Я, охрипший и безмолвный, наполнялся, как воздушный шар, самодовольством, ибо мысль о том, что красота спасёт мир, я познал самостоятельно, ещё до того, как она сделалась истиной, а сейчас раздуваюсь от гордости, что в авангарде мои любимые женщины.
       В комнату записей бракосочетаний из холла вела узкая дверь, - я открыл вторую половинку, и мы скопом прошли к столу регистраций. После рутинных ответов и вопросов, после обмена кольцами, после подписей и трафаретных пожеланий, я и Глеб подняли на руки своих невест, а они соединились свободными руками, и в таком сочленённом виде мы предстали перед собравшимися в холле. Нас встретили аплодисментами, защёлкали фотоаппараты, раздались хлопки от откупоривания шампанского, бессчетное число раз раздавался клич "горько", количеству цветов, каким нас закидали, могла бы позавидовать любая поп-звезда областного масштаба. А на следующий день в местной газете был помещён наш общий снимок, и заголовок "Отец и дочь сочетаются браком одновременно".
       Цветы мы снесли в машину и повезли на кладбище, где на могиле Вовки сделали красивую икебану. Мы выстроились полукругом перед его надгробием, мгновение помолчали, а затем я сказал:
       - Сын мой! Я и Глеб исполнили свой долг: ты отомщён, твои подлые убийцы наказаны. Спи спокойно мой мальчик! Пусть земля будет тебе пухом! Сегодня мы оформили свои судьбы, и ты вместе с нами: твоя любимая сестра нашла свою судьбу с твоим лучшим другом, я, твой отец, нашёл свою судьбу с твоим воспитателем, фактически твоей матерью. Мы просим у тебя благословения, хотя обычно так не делается. Но наша любовь к тебе выше обычных стандартов.
       Галка тихо плакала, Нина Фёдоровна спрятала лицо в букете цветов, Глеб с багровеющим шрамом на лбу неподвижно смотрел на надпись на плите. Я вытащил флягу из кармана Глеба и отхлебнул. Глаза женщин гневно сверкнули. Но меня спас Глеб: он громко икнул, как бы удивляясь моей находчивости. Женщины заулыбались, - сегодня нам нельзя сориться.
       На обратную дорогу, а нам нужно было в ресторан, Галка поменяла всех местами. На рулевом месте она усадила по-прежнему Нину Фёдоровну. Я смотрел на Нину Фёдоровну в свадебном одеянии за рулём и меня, в который раз, посещает сожаление об отсутствии Кеши Косых. Рядом на переднем сиденье она усадила Глеба, а меня запихнула на заднее сиденье, где, подобрав фату, уселась мне на колени. Нина Фёдоровна, наблюдая за этим в зеркало заднего вида, строго сказала:
       - Галина, ты уже замужняя женщина. Негоже тебе сидеть на коленях у взрослого мужчины.
       Галка, нимало не смущаясь, ответствовала:
       - В детстве я сильно любила сидеть у него на коленях. Так он лучше для меня пах отцом. Он так хорошо сказал о Вовке, что ему нужно показать, как мы его любим. - И она обхватила меня за шею.
       А я, со всех сил сжимая свою Галку-Сороку, сказал в ответ:
       -Всё равно я люблю вас больше.
       После шумной и блестящей свадьбы в нашей жизни вроде бы исчезли все трудноодолимые проблемы, за исключением одной: роды Галки. Но беременность Галки протекала без каких-либо болезненных аномалий. Я до сих пор нахожусь под влиянием известия о Галкиных близнецах: такой радости в своей жизни я ещё не переживал. Я не допускаю мысли, что может произойти нечто способное разрушить моё великое счастье.
       Галка была на пятом месяце и чувствовала себя настолько хорошо, что мы решились устроить медовый месяц. И отправились мы, по настоянию Нины Фёдоровны, на Азовское море, на Арабатскую стрелку. Это было незабываемое время! Обычно считается, что счастливые моменты жизни протекают скоротечно и пролетают незаметно, но на Арабатской стрелке всё было обставлено так чудесно, что каждый день мы упивались дивным ощущением покоя и удовлетворения и настолько полно, что к концу месяца стало недоставать элементарных житейских сложностей и каких-либо трудностей, - известно, что бесхлопотная жизнь вовсе не лучший идеал жизни.
       Вот хлопот в нашей жизни хватало. Только уладилась проблема с жильём, и мы, путём многократных разменов, заимели возможность жить под одной крышей двумя семьями - моей и Глеба, как встала трудность с работой. Собственно говоря, эту трудность легко преодолевала только Нина Фёдоровна, и по этой части она давала нам всем наибольшую фору. В стране тяжело ворочались мало кому понятные изменения, но одно было очевидным: происходило крушение старой большевистской идеологии, и из забытья в итоге стали появляться новые имена и прежде забытые, а часто заклеймённые, гении. В психологии первым таким лицом был Лев Выготский. Нина Фёдоровна, лучше всех опознанная благодаря своему учителю о методе Выготского, скоро стала крупным авторитетом по психологии Выготского, из разряда самых крупных в стране. Её лекции в институте стали публиковаться и за немалые гонорары. Изыскивались возможности к изданию книги Нины Фёдоровны о методологическом руководстве к практическому применению концепции Л.Выготского.
       Галка хотела после родов вовсе уйти со своей работы. Хотя многие отговаривали её: дескать, после родов женщины обычно расцветают и хорошеют, и у неё есть шанс стать примой не только в нашем крае, но и во всём бизнесе. Но она, замужняя женщина и мать двоих детей, стыдилась принимать участие в двусмысленных сальных фотокомпозициях. И я полностью её поддерживал, а, сказать по правде, к этому я её склонил, ибо после смерти Кеши наша городская фотореклама превратилась в грязное коммерческое предприятие.
       В самой запутанной ситуации с работой оказался я. То, чем я занимался, называется экологическое картирование, но оно не было понято чиновниками, и потому в стране не существовало такой специализации. Моя деятельность заключалась в том, что я и три мои помощники-геологи изучали по собственной методике территорию края и давали обоснованное заключение в пригодности данного участка этой территории для производственного использования. Мы определяли вид этого производства по размеру минимального ущерба, наносимого им природе и среде обитания человека, а не экономической эффективности.
       Единственным человеком, кто поверил в меня, был мой хороший приятель Егорыч, который занимал на то время место мэра нашего города, и благодаря ему я начал заниматься полевой экологией. А когда к нам начали поступать заявки на экологические исследования, Егорыч организовал в своей мэрии отдел экологии. Так что официально я значусь заведующим отделом экологии, но прекрасно знаю, что свой status quo сохраняю, пока Егорыч находится в кресле мэра.
       Глеб закончил свою кафедру компьютерного программирования, но твёрдого места работы пока не имел. Правда, Нина Фёдоровна привлекла его как специалиста по компьютерной части в свой институт. По этому поводу не могу не вспомнить забавный случай. Не помню, за какой надобностью, я по пути домой после службы сошёл с автобуса на площади, где я никогда не выходил. И сразу на противоположной стороне площади увидел Нину Фёдоровну, которая явно кого-то поджидала. Вскоре появился высокий мужчина в сиреневом плаще с капюшоном. Они, кажется, поцеловались. Нина Фёдоровна взяла его под руку, и они удалились по улице. Я бегом пересёк площадь и устремился вслед. Когда поравнялся с ними, я положил руку на плечо мужчины и крутанул его к себе. И...ошалел: на меня, также ошарашено, смотрел Глеб. Пока я с Глебом в недоумении пялились друг на друга, Нина Фёдоровна всё поняла и начала смеяться. А всё объяснилось очень просто; накануне Галка купила Глебу плащ с капюшоном сиреневого цвета, а Нина Фёдоровна обещала Глебу после занятий в институте подвести домой.
       - Ты, Дядька, оказывается, ревнив, - смеясь, говорила Нина Фёдоровна. И, подхватив нас под руки, повела на стоянку своей "лизаньки".
       Да, я оказывается, ревнив, и до сих пор не знаю, хорошо это или плохо. А знаю одно: мне хорошо, когда я вижу, слышу, обоняю, осязаю, обнимаю свою жену, когда я нахожусь в сфере таинственной виртуальной женской ауры, присущей во всём мире только одному человеку - моей жене. И мне плохо, когда этого нет. Мы уже несколько лет живём семейной жизнью, у нас уже есть дочь - живая Лизанька, - а мне не хватает ночи, чтобы насытиться своей женой, точнее, этого чувства хватает на 2-3 часа, и по утрам я здесь размещаю интересы работы. Но затем наступает состояние, как будто в моём теле отсутствует нужный орган, и я не могу думать, ни о чём ином, кроме Нины. В толпе я всегда ищу, прежде всего, её, а когда наши глаза встречаются, мы сомнамбулически движемся друг к другу. Как-то Нина Фёдоровна сказала мне, с присущей ей и сводящей меня с ума, интонацией:
       - Дядька, нам не следует публично, на глазах у всех, обниматься и прижиматься. Ты - заведующий отделом, я - профессор, и нам нужно соблюдать правила приличия, чтобы сохранить имидж солидных людей.
       Господи! Да я все правила приличия, и признаки солидности разорву, сожгу и развею по ветру только за улыбку любимого существа. Моя жена стала моей судьбой, а это значит, что лелеять и защищать её положено моим долгом, и я не имею права огорчать её отказом, и потому я соглашаюсь с просьбой Нины Фёдоровны, хотя её исполнение потребует немало моих усилий (я всегда с большой неохотой склонялся к мнению большинства, а угождать большинству есть для меня едва ли не высшее наказание). Но я вынесу всё, если буду знать, что оно не повредит эфиру, исходящего от женщины, ставшей моим добровольным роком. Я не знаю, что такое счастье, но, если озвучить моё самочувствие, то обозначится, что счастье - это быть источником радости для любимого.
       Я не веду научных диспутов с Ниной Фёдоровной, - не потому, что я менее образован, хотя в какой-то мере и это имеет место, - а потому, что она подавляет меня своей культурой речи, умением точно обозначить цель, способностью выстраивать логическую цепь доказательств. Я непроизвольно ощущаю в этом свой недостаток, и этот вкус вины спровоцировал во мне чувства к ней. Но я с радостью втягиваюсь в вольную беседу с этой возбудительницей моего спокойствия. Неожиданно для себя я обнаружил, что всегда улыбаюсь, когда говорит Нина Фёдоровна, вне зависимости от того, что она говорит. Повинна в этом, скорее всего, чарующая интонация её речи, которой я тешусь внутри.
       Скоро и нас застигла тяжёлая забота, универсальная на всём просторе Русской Земли, - пресловутый квартирный вопрос: наше семейство разрослось настолько, что нам уже стало тесно под оной крышей. Близнецы выросли, и каждому из них уже требуется отдельная комната, нашей Лизаньке нужна детская, нужен гараж на три машины - мне, Нине Фёдоровне и Глебу (Галка любила ездить в легковых машинах, но сама рулить боялась). В нашем городе мы не нашли подходящего жилья, а для пристройки не хватало денег. И нам пришлось разъехаться: Галка с Глебом и близнецами осталась на прежнем месте, а я с Ниной Фёдоровной и Лизанькой сняли новую жилплощадь. Этого никто из нас не хотел, - это было воздействие внешних обстоятельств. Мы не стали разными семьями, но очень тоскливо мне и Нине Фёдоровне было по вечерам в отсутствие хладнокровного спокойствия Глеба, весёлого щебетанья Галки, громкой возни близнецов. Особенно неистовствовал я, который привык бороться и подчинять себе внешние обстоятельства, а не быть их жертвами.
       Малолитражка-ситроен, на которой Нина Фёдоровна ездила ещё в Италии, и которую она называла "лизанька", безнадёжно устарела и пообносилась настолько, что стоимость её ремонта превышает стоимость новой машины. Для Нины Фёдоровны мы приобрели новую "мазду" бледно-красного цвета. Но выбрасывать на свалку старую малолитражку я посчитал кощунством, настолько много в нашей с Ниной Фёдоровной памяти связано с этой "лизанькой". В тайне от Нины Фёдоровны я сколотил деревянный сарайчик, где на подставке выставил "лизаньку", как музейный экспонат. Когда я пригласил Нину Фёдоровну на открытие этого музея, она рачуствовалась, расплакалась и крепко меня обняла.

    - ХХ -

      
       От автора
       Дядьку расстреляли среди бела дня у входа в его подъезд. Стреляли из двух машин. В теле Дядьки обнаружили 8 пуль, из них три в голове, - Дядька был убит наповал. Как водится, никто ничего не видел, ничего не слышал, машины скрылись, объявили нелепый план-перехват. Но так водится в ленивой и мздоимствующей милиции, - в действительности, и видели, и слышали: три дня кавказские рестораны не открывались, на вокзале было столпотворение у поездов, едущих в южном и восточном направлениях, говорят на рынке уже были столкновения, и даже видели лозунг "Волга - не Терек. Убирайтесь вон!". При гражданской панихиде, устроенной в библиотеке краеведческого музея, гроб с телом Дядьки скрылся под цветами в первые два часа. А люди шли и шли. Слёз не было, но тишина, необычная для такого скопления людей, казалось, зримо сочилась духом ярости и гнева.
       Для похоронной процессии из соседней воинской части прислали артиллерийский лафет. На кузове, покрытым алым ковром, был установлен гроб с телом Дядьки. У изголовья стоял изъеденный гневом и горем Глеб. Рядом с ним стоял его сын, один из близнецов, тонкий и стройный, как карандашик, Владимир. На противоположном конце сидели, прижавшись друг к другу, Галка и Нина Фёдоровна, скрытые под одним чёрным кружевным покрывалом. Во главе похоронной процессии двигалась детская коляска, где сидела дочь Нины Фёдоровны и Дядьки, очаровательная куколка с огромными мамиными голубыми глазами. Везла коляску дочь Галки и Глеба Ниночка - девочка неправдоподобной красоты. Встречные машины сворачивали к обочине и начинали гудеть. Над городом неслась мелодия скорби.
       Всем была известна нелюбовь Дядьки к пышнословию и пустозвонству, при захоронении речей не было, - на широких ремнях гроб опустили в могилу, и руками стали забрасывать землю в яму. Углубление, вместившее в себя тело Дядьки, было обтянуто зелёным сукном, покрывающим свежевскопанную землю. Лизаньке, сидящей в коляске, дали два камешка, и она бросила их в могилу, вызвав стук о крышку. Все аллеи кладбища были заполнены людьми, которые не торопились расходиться.
       На обратном пути Глеб вёл под руки Нину Фёдоровну и Галку, головы которых были окутаны сетчатыми чёрными накидками. Люди расступались перед ними, и они шли в людском коридоре, а следом двигались близнецы, везущие коляску с Лизанькой. Глеб неподвижно смотрел вперёд, изредка оглядываясь по сторонам. Но вдруг он остановился и всмотрелся в окружающую массу людей, что-то тихо сказал сопровождаемых женщинам, и стал пробираться в толпу, а из толпы ему навстречу следовал высокий седой мужчина в военном мундире. Когда они сблизились, Глеб протянул руку, но военный заключил Глеба в объятия. Не размыкая объятий, они перебросились парой коротких фраз. Глеб вернулся к своим женщинам, а высокий военный быстро зашагал к выходу.
       - Кто это был? - спросила Галка у Глеба
       - Он нам помогал, когда я с Дядькой искал убийц Прозора.
       - О, это давно было...
       - Да, тогда он был капитаном, а сейчас полковник. Он мне поклялся, что найдёт стрелявших в Дядьку. Теперь я спокоен: они от возмездия не уйдут.
       Галка отвернулась, чтобы скрыть вздох облегчения: теперь Глеб не покинет её для поиска убийц.

    - ХХ -

       Исповедь Нины Фёдоровны
       За свою жизнь я, по сути дела, четыре раза выходила замуж, - причём за одного мужа дважды (полагаю, что для любой женщины здесь красная черта). Но семейная жизнь у меня была только с Дядькой, - когда мы проживали совместно с Галиной и Глебом, и когда мы жили отдельно. С гибелью Дядьки это окончилось, и я получила удар, какого никогда не переживала, как будто мне мало было бед, связанных с этими замужествами. И теперь я вижу, как много у меня поводов каяться и просить прощения у Дядьки. Я должна была каждый день говорить ему, как я люблю его запах. Я обожала его привычку вскидывать голову и смотреть из-под прикрытых век, что создавало эффект пристального и одновременного застенчивого внимания. Меня приводил в умиление его характерный жест, когда он показывал, что чувствует себя виноватым: осторожно и нежно он брал мою руку своими руками и прижимал её к своей щеке. Я должна была говорить ему, как радостно мне погружаться в его густые и мягкие волосы. Но я ничего не говорила, ничего не делала, даже не чувствовала себя счастливой. Господи, ну почему устроено так, что своё счастье мы ценим тогда, когда его теряем?!
       Я отвергала Дядьку, я предавала Дядьку, я хотела уйти от него, но как только мне потребовалась помощь, я бежала к нему и не обманывалась: именно от него я получала самое действенное содействие. Не надо обладать умом Спинозы, чтобы уяснить, что мы необходимы друг другу, что Провидение создало нас друг для друга. Соединительной силой, связывающей нас воедино, были близнецы Галина и Владимир. Эти близнецы назначили характер моей жизни, но это означало, что и Дядька имеет к этому отношение, - вместе с близнецами Дядька вошёл в мою жизнь, и вместе с близнецами стал её главным персонажем. Близнецы не дали нам разойтись в критический момент наших отношений. Я знала, была убеждена и ни на мгновение не сомневалась, что, если этот чёртов мир рухнет мне на плечи, всегда рядом будет Дядька, готовый тут же оказать не просто посильную помощь, но и обезопасить меня до конца.
       Но слов благодарностей с моей стороны слышно не было, зато были дурацкие назидания по части приличий и солидности. Как будто я не знала, что следовать правилам, созданным для многих людей, для Дядьки всё равно, что глотать булыжники? Разве не мне Дядька говорил, что за одну мою улыбку он сожжет все предписания, предназначенные солидным персонам? Нет, конечно, я не была черства и равнодушна, меня переполняла благодарность и признательность к этому человеку, но я не знала, как это выразить, чтобы оно не напоминало лесть и низкопоклонство, что Дядька не признавал на корню. Я чувствовала, что попала в психологический водоворот. Моя ошибка заключалась в том, что такое состояние я оценивала негативно. Тогда как для Дядьки оно было нормальным, присущим только ему, режимом, и никакого противоречия здесь он не видел. Ибо Дядька мыслил нетрафаретно, и его головоломки касались апорий общепринятого стиля. Какое счастье, что, запутавшись в этих хитросплетениях дядькиного воззрения, я не совершила роковой ошибки, и не покинула его!
       Однако близнецы были только внешней связью, что сочленяла нас, а была ещё связь внутреннего свойства. Не сразу, но каждый раз всё больше, я ощущала, что так называемое мужское начало Дядьки, дух его мужской силы, скомпонован неординарно: вместо всем известного подавления и подчинения у него в основу положено нечто иное, которое можно назвать рыцарским благородством и чувством долга. Окончательно я влюбилась в Дядьку после рассказа Галины о том, как он спас её от позора. От позора он спас и меня. Это стремление помочь, поддержать, сострадать создаёт в совокупности благородство намерений мужской особи, а не пресловутое силовое давление, присущее традиционной мужской силе. Мой возлюбленный мужчина является мужским стандартом, олицетворяющим благородство человеческого духа, где нет места разводам, изменам, адюльтерам. "Я не умею изменять" - говорил Дядька.
       Мужской стандарт есть внутренняя связь между мной и Дядькой. Всё это я должна была сказать Дядьке, но не сказала. По ночам я боялась выпустить его из своих объятий, поскольку в последнее время меня посещали сновидения, где мой мужской стандарт ускользает из моих рук. Эти сновидения я называю кошмаром. Но что делать, если кошмар становится реальностью? Радость, энтузиазм, увлечённость - всё ушло. Вместе с Дядькой исчезло самое главное, и теперь я почти не болею за своё дело, подчиняясь хорошо знакомой рутине и профессиональным инстинктам, которые выработались за прошедшие годы. С гибелью мужа моя жизнь потеряла прежний смысл и важным для меня стала необходимость уберечь Лизаньку, и не дать горю опалить чувствительную душу ребёнка. Но прежде следует самой осознать размер моей потери, тобто исповедоваться перед Дядькой, и передать ему всё то, что я ему не сказала при жизни. Для меня стала насущной потребностью заиметь иллюзию присутствия Дядьки, чтобы перед моими глазами стояло нечто, напоминающее о Дядьке.
       Я всматриваюсь в Лизаньку и не вижу ничего, что указывало бы на Дядьку, - всё моё. Это не значит, что могучий генофонд Дядьки не отразился на Лизаньке, - это впереди, в будущем, а сейчас у ребёнка доминирует мой геном. Фотография? Парадокс в том, что Дядька, являясь тонким знатоком фотоискусства, будучи, по сути дела, идеологом творчества Кеши Косых и Галки (боярыни Морозовой), не любил фотографироваться, и его фотографий нет. Но Дядька любил водку, а не может ли этот напиток служить напоминанием о Дядьке? Не может ли водка быть, грубо говоря, браузером личности Дядьки? Когда я первый раз попробовала водку, она меня жутко обожгла, но для того, чтобы заиметь иллюзию присутствия Дядьки, я преодолела своё отвращение к водке. После двух рюмок водки наступает размягчающее состояние, и я погружаюсь в общение с Дядькой, тобто я обращаюсь к нему со своей речью, а внутри себя как бы слышу его ответы.
       Постепенно у меня выработался невольный ритуал для каждого дня. После институтских лекций я еду на кладбище, чтобы преклонить колени перед дорогими могилами Владимира и Дядьки. На каждую я кладу гвоздику. А иногда, но всегда со слезами, шепчу слова Марии Петровых:
       "Тебя уж нет, а со мною
       Что сталось, мой милый...
       Я склоняюсь над свежей твоею могилой.
       Я не голову глажу седую -
       Траву молодую.
       Не лицо дорогое целую,
       А землю сырую"
       Я целую не "траву молодую" и "землю сырую", а своё обручальное кольцо - огранённый розочкой шестикаратовый бриллиант в платиновой оправе. Самое дорогое, что, после Лизаньке, оставил мне Дядька.
       Забираю из садика Лизаньку, кормлю её дома и укладываю спать. С бутылкой водки усаживаюсь в большое кресло, в котором мы когда-то любили сидеть вдвоём с Галиной. И вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю...
       Вызывая в памяти воспоминания о Дядьке, я хочу оправдаться сама перед собою за то, что я недодала своему мужу при его жизни. Но получилось, что помимо желаемого образа Дядьки, как мужского стандарта личного значения, как предмета моего собственного вожделения, образовался универсальный запрет на мерзопакостные адюльтеры и семейные раздоры. Может это и есть моё оправдание?
       Что бы как-то утихомирить саднящую боль, я начинаю с приятных воспоминаний. А самым светлым периода моей жизни было время нашего совместного, моего с Дядькой и Галины с Глебом, медового (действительно, медово-сладкого) месяца на Азовском море, в пансионате "Арабатская стрелка". Впервые на Азовское море я была направлена родителями моего первого мужа после тяжелейших родов. Я никогда не слышала название "Арабатская стрелка" и понятия не имела, где она находится на географической карте. А теперь я вполне разделяю эминентный восторг ЮШутова. Хотя в его работе явно проскальзывают нотки рекламной риторики, всё же его слова принадлежат человеку, искренно влюблённому в Арабатку. Ю.Шутов провозглашает: "Прощаясь с Вами, читатель, хочу пожелать Вам скорой встречи с чудесными арабатскими пляжами, старинной крепостью, ласковым, теплым морем, с особой, звенящей тишиной, которую можно услышать. Природа разговаривает здесь с Вами плеском волны, шорохом ветра, ликующими или тоскующими голосами птиц. И, может быть, голоса эти запомнятся навсегда вместе с живыми картинами сияющего утреннего берега, синего неба, с ощущением легкого бриза на лице и той свежестью чувств, которая возникает у человека только наедине с морем. Море лечит. Лечит не только физические недуги, оно помогает забыть огорчения, легко снимает тяжесть с души, и даже светлая грусть, которая возникает здесь, является праздничной, и хочется быть спокойнее, добрее, чище... Не торопитесь взрывать тишину бормотаньем транзистора, ревом мотора, громкими голосами. Здесь они неуместны так же, как шум на концерте классической музыки. Ведь здесь Вы тоже слушаете концерт, который тысячи лет сочиняет для человека Природа. И поэтому ведите себя так, чтобы ничто не нарушало его торжественного и неповторимого звучания" (Ю.Шутов "Арабатская стрелка", Симферополь, 1983 http://www.onixtour.com.ua/books/2689ii97/index.htm)
       Дядька, однако, в ином ракурсе оценивал этот природный феномен. Арабатская стрелка (или Арабатская коса, Арабатка) есть песчаная насыпь шириной от 270м до 8км, отделяющая солёный заболоченный лиман на континенте - Сиваш (Гнилое море) от открытого Азовского моря. Во всех отношениях, - геологическом, гидрологическом, географическом, биологическом, климатологическом, - это образование уникально, не имеющее аналогов на планете, и по всем параметрам являет себя чудом природы. Здесь производятся промышленные разработки песка и соли. Данное хозяйствование ведётся бездумно и выполняется откровенно хищническим путём, а потому влияние человека на здешний естественный процесс чревато разрушением поразительного чуда природы. Таков главный вывод оценки Дядьки, который он сделал самостоятельно, не прибегая к ссылкам на акты природоохранительных организаций, ведущих тяжёлую и безуспешную борьбу за сохранение Крымской акватории Азовского моря в естественном виде. Дядька приобрёл кинокамеру и странствовал по Арабатской стрелке, собирая материал для обличительной статьи (правда, я не знаю, была ли такая статья написана)
       Но для нашего семейства пребывание в пансионате знаменательно в совершенно ином плане. В Геническе, городке на Азовском море, откуда автобусами развозили отдыхающих по пансионатам, мы познакомились с пожилой семейной четой из Новосибирска - Ксенией и Тимофеем. Это была самая колоритная пара из окружающих нас: гигант Тимофей с ростом под два метра и огромными руками, и Ксения, женщина среднего роста, но на фоне Тимофея она смотрелась хрупкой школьницей. Но зато лица их были удивительно похожи, и даже структура морщин на лице казалась одинаковой. Они оба являлись известными у себя дома врачами генеколого-акушерского профиля. К тому они оба были научными сотрудниками: Тимофей - член-корресподент какой-то академии, также входит в редакционную коллегию известного журнала "Акушерство и генекология", а Ксения - практическая акушерка с магистерской степенью.
       Интрига состоит в том, что Тимофей и Ксения принадлежали к когорте русских интеллигентов, которые не умеют отдыхать, не могут отключаться, не мыслят ни минуты своего существования без любимой работы, и больше всего боятся пенсии. Отдыхать на Азовское море их насильно отправили дети. Когда новосибирские доктора увидели Галину на пятом месяце, они ожили и сами пристали к нам. Так мы сделались закадычными друзьями.
       В пансионате нас поселили в маленький уютный двухэтажный коттедж, а сибиряки разместились рядом через дом от нас, в двухкомнатном номере с большой великолепной верандой, где мы каждый вечер пили чай и смотрели телевизор. Новые знакомые очаровали нас умением общения друг с другом. Как они сказали, общий семейный стаж у них приближался к 45 годам, и, когда они разговаривали между собой, мы замолкали и вслушивались: я знаю - мы учились великому искусству общения, где ровный спокойный тон дышит почтением и уважением к другому, даже когда они спорили и не были согласны между собой. По-человечески меня поражал Тимофей: огромные размеры и угловатые формы, однако, не делали его неуклюжим и топорным. Как громадный книжный шкаф на всю стенку не портил интерьера комнаты, так Тимофей умел быть домашним в любой обстановке. А доброта, присущая обычно людям большего размера, просто сочилась из его глаз. Удивительно просто и быстро, как будто они знали друг друга издавна, сошлись Тимофей и Дядька. Конечно, здесь не обошлось без общих увлечений. Мой острый нюх нередко улавливал водочное амбре у обоих. Диву даёшься, как они добывали водку при строжайшем запрете на алкогольные напитки в пансионате. На мои опасения Ксения ответствовала: "Я безмерно люблю своего Тимофея и бесконечно уважаю твоего Дядьку. И я не верю, чтобы эти замечательные люди могли увлечься чем-нибудь порочным. Пусть им это занятие послужит забавой". И мне ничего не оставалось другого, как посмеяться над своими страхами.
       Однажды я и Галина, находясь на берегу в шезлонгах, наблюдали трогательную сценку. На нашем пляже акватория Азовского моря очень мелкая, не выше пояса, и зона мелководья протягивалась до 200-250 метров в сторону моря, а уступом резко обрывалась на глубину. На этом уступе Ксения неудачно оступилась и подвернула ногу. Тимофей подхватил её на руки и понёс на берег. Для нас на берегу, Ксения в руках Тимофея смотрелась как птичка на ветке. Тимофей, склонив голову, что-то говорил Ксении, а Ксения, выставив вперёд пораненную ногу, улыбалась. Картина была живописной и создавала иллюзию того, что гигант Тимофей выносит из моря русалочку. Тогда мне на ум пришло сравнение, которое очень понравилось Дядьке: Тимофей и Ксения есть современная вариация гоголевских старосветских помещиков.
       Наибольшее удовольствие от пребывания в пансионате получал Глеб. Впервые в жизни увидев море, он с детским упоением готов был бултыхаться в воде от восхода до заката, а погода была безоблачной, тихой и ласковой. Таким же было море. Но Глеб не знал, каким жестоким и безжалостным, серым, мрачным и свирепым может быть море в непогоду. Глеб не просто загорел, а обуглился на солнце, и Галина называла его "моя копчёность".
       За Галину сибирские специалисты взялись основательно: не доверяя никому, Тимофей и Ксения каждый день осматривали Галину в медпункте пансионата, возили её в Геническ и Керчь. Я с уверенностью могу сказать, что ни одна роженица в мире, не удостаивалась такого тщательного и высококвалифицированного осмотра. А Галина, моя строптивая и своенравная Галина, вела себя, как покорная овечка. Это было удивительно, как и удивительным был дар судьбы, сведший нас с этими замечательными "старосветскими помещиками".
       Именно благодаря этому и такому приёму и обходу, Галина родила вовремя, молниеносно и практически безболезненно. В роддом мы её отправили в половину двенадцатого ночи, а в шесть часов утра мы уже знали, что она благополучно разрешилась двойняшками весом по 3100 граммов каждый. Мы все были в восторге, только Дядька ворчал, обращаясь с претензией к Галине: "Даже не дала помучиться неизвестностью". Но Дядька не может жить без психологических осложнений. Я тут же сообщила в Новосибирск, и сразу в ответ получила послание, по размеру не менее эпиталамы, насыщенного массой руководств, указаний и предписаний. Ксения с шутливой угрозой писала, что через год они с Тимофеем произведут инспекционную поездку в наше хозяйство. Но,...увы, - этого не случилось: через восемь месяцев умер Тимофей от инфаркта, а через два месяца скончалась Ксения. Я очень хотела съездить на могилку этих старосветских помещиков. Но потом узнала, что дети Тимофея и Ксении, - два сына и дочь, взрослые, обременённые семьями, - целиком перебрались на постоянное проживание в Соединённые Штаты. Мне стало очень горько: я увидела в этом символический намёк на судьбу старосветских помещиков в наше время. Только горестный факт нежданной кончины Тимофея и Ксении омрачил нашу память о медовом месяце на Арабатской Стрелке.
       Следующий пакет приятных воспоминаний касается нашего совместного проживания. Не знаю, кем был утверждён обычай отмечать дни рождения в семейном кругу без присутствия посторонних лиц. Каждый из нас дарил имениннику подарки и высказывал свои пожелания. Обычно самые шумные собрания происходят на день рождения Глеба, ибо тогда Галина демонстрирует свой новый наряд, который она в тайне конструирует целый год. Что-что, а показать себя Галина умеет, и её выход неизбежно сопровождается буйным фурором. Особенно ликует Глеб: он подхватывает свою жену на руки и носит её по комнате. Галина, обняв Глеба за шею, царственно разваливается в его руках. Близнецы пищат и путаются под ногами.
       Я и Дядька сидим за столом, тесно прижавшись, и шепчем друг другу на ухо. Он положил свою тяжёлую руку на моё плечо, а я склонила голову на его крепкое плечо. Я шепчу ему:
       - Тебе не кажется, что, хотя Галина и Глеб долгое время уже живут вместе, они сохраняют юношескую влюблённость в своих отношениях?
       Дядька скосил глаза на меня:
       - Я здесь совершенно не причём. В этом исключительно твоя вина.
       Я радостно засмеялась и чмокнула его в нос.
       Потом Галина и Глеб танцевали под видеомагнитофон. Высокие (Глеб чуть выше), статные, стройные, - они были необыкновенно хороши. Глеб вызвал мою симпатию с самого первого взгляда, но потом я встревожилась: Галина и Глеб были не просто разные, но диаметрально противоположные. Она - эксцентричная, открытая, искренняя, сумасбродная и своенравная, у которой не 7 пятниц на неделе, а все 17; и он - хладнокровный, выдержанный, спокойный и рассудительный. Могут ли такие параметры совместиться в одном сожительстве? Не слишком ли много объективных причин для трений? Но, к большому счастью, эти противоположности относятся не к разряду тех, которые, противоборствуя, разрушают, а тех, что, взаимодополняя, созидают. К тому же в реальной действительности диаметральные крайности этих людей не имеют абсолютного вида: у Глеба часто наблюдаются эмоциональные всплески, а у Галины нередко бывают периоды трезвой рассудительности.
       Я считала Глеба баловнем судьбы: какому ещё молодому человеку выпадает такая участь, - горячая любовь самой красивой женщины в городе? Глеб соответствовал этой любви, но в его поведении сквозит некий особый нюанс: тайная гордость тестем. Глеб никому и никогда не говорил о своём отношении к тестю, но достаточно повнимательнее присмотреться к поступкам и тональности его речей, как явится вполне очевидное: Глеб боготворил Дядьку.
       Самое весёлое на наших именинах наступало, когда близнецы, пытаясь подражать родителям, начинали танцевать друг с другом. А заканчивалось такое подражание обычно тем, что Владимир, по примеру своего отца, пытался поднять на руки Ниночку, и оба, под хохот взрослых, сваливались под стол.
       Наши собрания по поводу дней рождения действовали на меня умиротворяюще. Если в период медового месяца на Азовском море, меня не покидало радостно приподнятое, но всё же возбуждённое, настроение, то в домашнем кругу все заботы и тревоги теряют свои острые углы. И покой овладевает душой. Не зря семья остаётся главным увлечением человечества. И, может быть, я зря казню себя за то, что мало говорила Дядьке о своей любви к нему? Может быть, мне оставить свою любовь в тайне, как у Глеба? Но тогда она будет звучать несколько абсурдно: тайная любовь к своему мужу. Я не знаю, а у Дядьки уже не спросишь.
       Вспоминаю и о курьёзных случаях в нашей совместной, такой недолгой, жизни с Дядькой. Наиболее запоминающий из них связан с адюльтерской тематикой. В институте на меня обратил внимание, или, как говорят ловеласы, "положил на меня глаз", некий доцент с физического факультета. Он недавно развёлся со своей, не знаю, какой по счёту, женой, и искал женского утешения. В последнее время в обеденный перерыв в институтской столовой он неизменно обнаруживался за столиком со мной. Аналогично на институтских собраниях и совещаниях оказывался рядом. Прозвучало, пока как бы вскользь, приглашение на романтический ужин. Этот доцент-физик не привлекал меня ни с какой стороны, и затеянная им интрига была заведомо безуспешной. Исключительно из женского любопытства я резко не обрывала его поползновений. Но и любопытство это не дало мне удовлетворения, ибо всё закончилось до обидного примитивно.
       Как-то после лекций меня забрал Дядька, и за руль машины он сел сам. А на следующий день в обеденный перерыв мой воздыхатель говорил мне доверительным голосом:
       - Коллега, вчера я случайно увидел, что вы садились в машину некоего геолога. Хочу вас предостеречь, что он пользуется славой тайного гангстера.
       Удивительно, как я подавила в себе соблазн рассмеяться ему в лицо. Как можно непринуждённее, я объявила: "Это мой муж". Не знаю, что ему стоило от удивления не проглотить вилку. Но больше я не видела его в своём окружении.
       Вспоминаю о своих размолвках с Дядькой. Их было всего две, и память о них дорога мне, как ничто другое. Одна из них была вызвана известием о моей беременности, которое повергло меня в тихий ужас. Злая память о первых родах цепко держала меня в своём плену. Говорят, что подробности родов - боль и тому подобное - забываются, но я всё помню. Кошмары по ночам перестали меня мучить только после ярких впечатлений азовского медового месяца. Меня страшили не столько предстоящие муки, сколько вероятность превратиться в результате в физически ущербное существо - тормоз для жизни Дядьки. Я знала только один способ избавиться от этого, но когда я заикнулась об аборте, Дядька рассвирепел. Таким я его ещё не видела. Я слышала рассказы о буйстве Дяди в гневе, но мало им доверяла: я не могла представить неуверенного в себе, застенчивого человека в пароксизмах ярости. Я была испугана, но могла заметить, как моё предложение его глубоко оскорбило. Я согласилась с требованием Дядьки: рожать.
       В действительности всё произошло вопреки моему ожиданию. Через 40 минут после начала родов нас оглушил визг появившейся Лизаньки, а через два дня я встала, совершенно здоровая. Всё это совершилось только благодаря тому, что со мной постоянно был он - мой "тайный гангстер". Когда он приходил ко мне в палату, я притягивала его к себе, и прятала своё лицо в вырезе его рубашки. Так я благодарила Дядьку за то, что он не дал совершить мне мерзкий поступок. И моя признательность ему не знает границ, ибо я родила замечательную дочь Лизаньку, которую Дядька называл "аленьким цветочком", а я - перлом (от английского "жемчужина").
       Эта размолвка была по счёту второй, а первая случилась намного раньше, во время нашей поездки-прогулки на моей "лизаньке" - малолитражке. В тот раз Дядька увлечённо говорил о том, что он должен наказать моего первого мужа за то, что тот сотворил со мной. Эта увлечённость и самонадеянность вызвала у меня стоны злости. Я затормозила и остановила машину у обочины. Дядька удивлённо смотрел на меня. Я ударила руками по рулю и злобно проговорила:
       - Хватит! Почему ты не даёшь мне забыть об этом подонке? Я его вычеркнула из своей памяти, - значит, я его убила. Я прошу и тебя забыть его.
       Хотя я могла бы взглянуть на ситуацию с другой стороны: Дядька рвётся наказать моего обидчика, и это необходимо воспринимается как выражение любви ко мне, что должно радовать, но не раздражать. Однако я зациклилась только на одной стороне: до конвульсий конечностей я боялась остаться одной без своего защитника, без своего "тайного гангстера". Сама мысль отпустить Дядьку от себя даже на самое малое время, не говоря уже о рейде в Италию, извергает из меня сверлящую боль. Мне и Галине достаточно переживаний, вынесенных нами, когда Дядька и Глеб ловили убийц Владимира.
       По щекам у меня текли слёзы, и я почти кричала:
       - Ну, набьёшь ты морду этому ничтожеству, - так что же, исчезнут ничтожества на свете, или морда станет лучше? А я подорву себе нервную систему и сделаюсь неврастеничкой.
       Дядька понял меня, - не я его, а он меня, - и согласился со мной. Осторожно двумя руками он взял мою руку и приложил к своей щеке. И с тех пор он ни на один день не покидал меня. Но сейчас я совсем лишилась своего "тайного гангстера", и не знаю, как мне жить дальше.
       Наша дочь Лизанька была крупным, подвижным и очень капризным ребёнком. Утихомирить её плач не всегда получалось у взрослых сразу или в короткое время. Но зато моментально её успокаивала Ниночка, одна из близнецов Галины и Глеба. Я и Галина с огромным удивлением и интересом наблюдали, как пятилетняя Ниночка что-то шепчет годовалой Лизаньке, как она предлагает ей набор кукол, из которых Лизанька выбирает одну, и с ней засыпает. Когда мы разъехались, нам неоднократно приходилось оставлять у себя на ночь эту малолетнюю няньку, ибо без её помощи нам сложно было справиться с темпераментом нашей дочери.
       Это обстоятельство удивляло меня и с моей профессиональной стороны. Детская речь и поведение детей суть главные столпы психологической концепции Л.С.Выготского, а я всегда стремилась в своей воспитательной деятельности в детском доме добыть реальные доказательства и подлинные подтверждения учения Выготского, ибо этот русский гений, какому судьба отвела лишь 38 лет жизни, не успел завершить свою теорию. В этом контексте я, не могла не обращать внимания на особенности отношения Дядьки к близнецам, где контурно вырисовывается особый смысл некоей отцовской функции, являющей себя моментом мужского стандарта.
       Когда ещё не было на свете Лизаньки, а близнецы были маленькие и спали в одной детской, по утрам Дядька поднимал детей: входил в детскую и щекотал детей. Дети от восторга визжали и хохотали. Дом наполнялся звонким детским криком. Дядька объяснял: "Надо, чтобы с утра у детей было хорошее настроение". Весёлое настроение детей изгоняло утреннюю угрюмость и раздражительность взрослых. Завтраком детей кормил Дядька и эту функцию он не доверял никому, - здесь в ход шли шутки-прибаутки, гримасы, ужимки. Затем Дядька вел детей в садик, но они не шли и не ехали, а бежали всю дорогу наперегонки.
       Дома дети вешались и наваливались на Дядьку, и он играл с ними во все игры. Когда взрослые желают развлечь детей, они, обычно, подстраиваются и приспосабливаются к детскому поведению. Но манера Дядьки была совершенно естественной. И меня, наблюдающей за ним, неоднократно посещала мысль "Господи, да он же сам ребёнок!" И в груди у меня теплело.
       В отличие от профессиональных канонов воспитания, требующих знания и понимания детской души, Дядька не хотел знать и не стремился понимать своих внуков: он их беззаветно любил. А потому авторитарный рутинный стиль в воспитании, исходящий из непоколебимого приоритета учителя перед учениками, Дядька интуитивно, непроизвольно поменял стиль на партнёрство и дух равнозначности Именно в этом состоит credo школы Л.С.Выготского.
       У меня до сих пор стоит перед глазами сценка, которая произошла на день рождения Галины. Шестилетний близнец Владимир преподнёс своей матери в качестве подарка еловую шишку. Этот непритязательный дар вызвал у взрослых мину недопонимания и удивления. Владимир, видя, что его подарок привёл взрослых к недоумению, набычился и готовился заплакать. Перед мальчиком на корточки опустился Дядька, взял его лицо в руки, и, вытирая своими губами слёзы из глаз ребёнка, что-то тихо говорил. Владимир успокоился и склонил голову на грудь деда.
       А дело заключалось в том, что эта еловая шишка оказалась не обычной: она была изогнута в виде вопросительного знака. Детская фантазия сделала из этого искривления некое чудо. И это чудо мальчик дарил своей маме. Из взрослых только Дядька понял этот детский пассаж. Я с восторгом слушала разъяснения Дядьки, теребила его чудные, тёплые, седеющие волосы, и шептала ему на ухо: "Какой ты у меня молодец, Дядька" Боже, как я его любила тогда! Хотя я знала, что так сильно любить нельзя, что такая сильная любовь в действительности может обернуться страданиями. И вот я страдаю, и пью водку, чтобы вызвать иллюзию присутствия своего возлюбленного человека.
       Но воспитание Дядьки не нашло отклика со стороны Галины. Я её понимала и оправдывала: Галина ревновала своих детей к Дядьке, а никакая мать не может мириться с ущемлением своих материнских прав. Но было ли, то тепло, что нёс Дядька своим внукам, противовесом материнским интересам Галины?
       Я говорила Галине:
       - Галина оставь в покое Дядьку. Он замаливает свой грех перед тобой.
       Глаза Галины округлились от непонимания. Я разъяснила:
       - Дядька даёт твоим близнецам то, что не мог дать своим близнецам.
       Галина поняла, и её волшебные глазки стали наполняться прозрачной влагой. Она прошептала:
       - Извините, Нина Фёдоровна.
       (Сколько раз я требовала от Галины, чтобы она не называла меня по имени-отчеству и перешла на "ты": мы, как ни как, не только многолетние приятельницы, но и родственники. Галина говорила: "С вами у меня связаны самые тёплые воспоминания детства. Я хочу сохранить то, что каждый раз напоминало бы об этом).
       До появления моей Лизаньки, и до того, как мы разъехались, я с пристальным вниманием наблюдала за близнецами. Обладая опытом и знаниями по части созревания близнецов, я обязана была исполнять некую курирующую функцию в семействе Галины и Глеба. Я отчитывалась в своих наблюдениях перед Галиной:
       - В характер Ниночки ты передала много своего. У меня состоялось такое впечатление, что ты взяла кружку, зачерпнула из своего арсенала и вылила эти гены в генофонд Ниночки. Но есть один предмет, который потребует от тебя и Глеба напрячь всю энергию: это красота Ниночки. Она расцветает быстро и мощно, - девочку следует научить носить красоту. Необходимо оградить красоту Ниночки от такого ожога, какой постиг твою красоту в своё время. Тогда тебя спас Дядька. Но у Ниночки рядом может не оказаться спасителя. Тем более что Владимир, брат Ниночки, совершенно не похож на своего предтечу Владимира.
       Когда я смотрю на Владимира, у меня в памяти оживают строки Михаила Лозина-Лозинского:
       "Я часто плакал без причин,
       Был нежен, был без сил,
       Ибо Бог наградил
       Меня проклятием таланта"
       Владимир есть сфера особого интереса Дядьки. Нельзя сказать, что Дядька не уделяет внимание Ниночке, но она так похожа на свою мать Галину, которую Дядька знает досконально. Другое дело Владимир, - и Владимир - это экстаз Дядьки
       Наш город был взбудоражен известием, что в этом году у нас будет проведен конкурс красоты - мисс Волга и миссис Волга. Событие не очень значимое, но чрезвычайно приятное, и оно заняло место актуальной темы в интеллектуальных пересудах в городе. О его животрепещущем ранге говорит тот факт, что обычно далёкий от всякой общественности и противник публичных манифестаций, Дядька оказался втянутым в эту струю. И разразился статьёй в местной газете. В статье он писал, что Волга - это сердцевина России, и в русской речи есть множество чудесных терминов и определителей женской красоты: красавица, краса, красна девица, аленький цветочек, любавушка. И нет никакой необходимости для этой цели применять иностранные названия, к тому же "мисс" и "миссис" в буквальном значении не имеют никакого отношения к женским прелестям, а отражают семейное положение женщины.
       Разразилась бурная дискуссия, - особенно активно оппонировала Дядьке немалочисленная кавказская диаспора. Я же полагала всю дискуссию несерьёзной, - разве важно как назвать женскую красоту, главное, чтобы она была, - и считала, что Дядька зря ввязался в этот спор. Но я оказалась неправа, - полемика таила в себе серьёзные контексты, в силу которых Дядька опубликовал критическое резюме: статью "Волга - не Терек"
       Только в риторическом слововыражении Дядька не представляет ничего особенного, но в отношении критического мышления Дядька не обделён способностью к проницательному взгляду, и наделён даром сатирического склада ума с холодным презрением и язвительной насмешкой. Во всеоружии этих последних Дядька обрушился на воззрение кавказской диаспоры, которое, по его убеждению, добивается не традиционной терминологии "мисс" и "миссис", что для них безразлично, а преследует цель выхолащивания исконно русских значений женской красоты. В соответствии с чем производится фальсификация внутреннего содержания русских элементов коренного бытия в Поволжье, как истинно русского региона. Терминологическое несоответствие в данном случае имеет идеологические корни.
       Умозрение Дядьки в этой работе не было голословным. Он исходил из того, что культура, как таковая, не знает ни побед, ни поражений, она не борется с другой культурой, а только её впитывает и ею дополняется. Культура борется с бескультурьем. Искажение терминологического смысла русского содержания женской красоты и есть это бескультурье, навалившееся на нас с Кавказских гор.
       Я прочитала опус Дядьки "Волга - не Терек", и у меня тревожно защемило сердце. Я спросила его:
       - Имело ли смысл такую нейтральную тему, как конкурс красоты заострять до высшей степени и придавать ей идеологическую направленность?
       Дядька ответил:
       - Дальше молчать нельзя. Они нам вливают всякую нечисть: торгашество в самом худшем выражении, власть денег, разврат, наглость, чванство, взяточничество. Мы всё принимаем. Они подобрались и к такой нейтральной теме как конкурс красоты: призовые места тут распределяются за деньги и по знакомству. Но тебе не надо волноваться, мать моего аленького цветочка.
       И он обхватил моё лицо своими руками. Я взяла руки мужа за запястья, сняла их с лица, и положила себе на талию.
       - Ты веришь в это? - спросила я, прижимаясь щекой к его шее.
       - Если бы я в это не верил...
       Мои горестные предчувствия сбылись: на Дядьку было совершено нападение. Оно было спланировано заранее, за ним следили, и когда Дядька оказался один на безлюдной автобусной остановке, подъехала машина, из которой выскочили четверо, и набросились на Дядьку. Но нападавшие не знали, что на этой остановке Дядька договорился встретиться с Глебом. Глеб появился, когда Дядька был втянут в перепалку. Вдвоём Дядька и Глеб разметали всю банду нападавших и заставили их ретироваться, и они, захватив своего пострадавшего подельника, скрылись на машине.
       После драки Дядька и Глеб пришли ко мне домой. Я кормила их ужином и удивлялась их смешливому настроению. Дядька не только смеялся, но и потешался над нападавшими: в одном из интервью по поводу происшедшего он высказал публичную благодарность организаторам нападения за предоставленную возможность хорошо потренироваться и за избежание угрозы ожирения. Столь откровенного и вызывающего пренебрежения гипертрофированная кавказская спесь вынести не может. Они убили Дядьку.
       Дядька и Глеб ничего не рассказывали о том, что они называли рейдом возмездия, и мы с Галиной не знали, как совершалось это возмездие. В их молчании мы подозревали сговор, и это обстоятельство лишь раззадоривало наше любопытство. В тоже время мы боялись знать правду, боялись узнать нечто, что могло бы бросить тень на наших мужчин, - ведь они погружались в омут абсолютного зла. Но они оба упорно уходили от этой темы.
       Только Дядька, и то, между прочим, изложил мне:
       - Нина, - говорил Дядька, - ты должна доверять мне, должна верить, что всё, что я делаю, я делаю во имя благополучия тебя, Лизаньки, близнецов, моей Галки и её мужа. И её муж поступает также. И если нам с ним приходится заниматься неприглядными делами, то только потому, что непригляден сам мир, окружающий нас. Вам, тебе и Галке, не положено знать об этом, ваше сознание должно быть очищенным, ибо вы - матери. Именно поэтому мы вынуждены порой прибегать к такому повороту.
       Когда я слышу такие речи, я бросаюсь на шею Дядьке, и никакие правила приличия не могут остановить меня. Он кличет меня именем, нежнее которого меня никто не называл: мать моего аленького цветочка. Именно в такие моменты я особо остро ощущаю, что он (Дядька) - мой, мой мужской стандарт, мой тайный гангстер, настолько мой, что, когда его не стало, для того, чтобы заиметь иллюзию его присутствия, я приближаюсь к алкогольной зависимости.
       В тот день была ненастная осенняя погода. Мелкий нудный дождь угнетающе действовал на настроение, и всё вокруг было скользким, серым и неприятным. Я совершила свой ежедневный ритуал, - шла от кладбища к стоянке машины, спрятавшись от дождя под зонтик. И столкнулась с Галиной, которая ждала меня у машины, также прикрывшись зонтом. Мы не виделись, наверно, не меньше недели, были рады встрече, обнялись, расцеловались. Галина строго сказала:
       - Нина Фёдоровна, мы сейчас заберём Лизаньку и поедем к нам домой. И вы переберётесь к нам совсем. Вам нельзя быть в одиночестве.
       Моя милая Галина! Из моих воспитанников ты была самая умная. Именно ты, а не я, дипломированный психолог, поняла, как убийственно опасна эта тяжёлая тоска по ушедшему, разбавленная парами алкоголя. Именно ты избавила меня от помешательства, близкого к сумасшествию, которое заставило меня забыть, что у меня, кроме Лизаньки, есть внуки-близнецы, что я не просто могу, а обязана научить, показать, воспитать их в духе мужского стандарта, - и только это создаёт иллюзию присутствия Дядьки, а не водка. Присутствие Дядьки - это отсутствие разводов, обмана, измен, адюльтеров, - это свет чувства долга и звон благородства. Короче, я приступаю к исполнению полномасштабных обязанностей директора нового детского дома. Убийство Дядьки - не катастрофа, а следующий этап жизни.
       Лизаньку мы завезли в дом Галины и под неописуемый восторг передали её на попечение близнецов. Галина засела за компьютер и отправила в интернет сообщение о размене двух отдельных квартир на одну виллу, коттедж или особняк. Приехал со службы Глеб, и мы отправились ко мне домой, чтобы перевезти нужные мне вещи.
       Пока Глеб и дворник дядя Миша, которого я попросила помочь, грузили вещи, я зашла в спальню, и, не зажигая свет, села на кровать. Зашла Галина, села рядом и спросила:
       - Тяжело?
       - Очень.
       Но я тут же устыдилась: как я могла замкнуться в своём горе, когда рядом есть не менее раздирающая боль утраты отца. А о любви Галины к отцу нам всем хорошо известно.
       Галина, хлопая рукой по кровати, сказала:
       - Эту кровать нужно выставить, как музейный экспонат, так же, как вы выставили свою первую машину.
       - Фи, Галина. Это пошлость в глазах других людей.
       Галина взвилась:
       - Плевать! Нельзя считать пошлостью то, что творилось в этой кровати. Это ваша любовь и она всегда будет согревать вашу память.
       Я обняла и крепко поцеловала свою умную Галину.
       Вечером, после того, как уложили спать детей, мы собрались втроём за столом на кухне. Я стала проявлять свои директорские полномочия:
       - Нам необходимо сделать в квартире ещё одну ванную комнату, - у разнополых детей не должна быть общая ванная.
       Я говорила Глебу, но смотрела на Галину, - её колдовские глаза подозрительно заблестели. Но это были слёзы радости

    - ХХ -

       От автора
       Через месяц после похорон Дядьки на электронный адрес Глеба пришло сообщение, где был выложен отрывок передовицы чеченской газеты "Прикумская правда": "Сегодня в ночь с пятницы на субботу в окрестностях Шатоя отрядом СОБР под командованием полковника Павла Сомова была изолирована и уничтожена террористическая группа Дукуза Вахаева и пятерых его подельников. Дукуз Вахаев известен как организатор и исполнитель ряда террористических актов в Поволжье и Москве. На предложение сдаться террористы ответили отказом, и были ликвидированы. Личное участие в ликвидации принимал полковник П.К. Сомов". К этому сообщению была сделана приписка: "Глеб! Твой наказ выполнен. Павел"
       Примерно в это же время на почтовый адрес Нины Фёдоровны пришла увесистая посылка из Милана. В ней содержалась доска из белоснежного каррарского мрамора, на которой красным золотом было высечено:

    "...la loro veste egli

    Parvenza dio attribuisce all"universo"

    Dante Alighieri

    (Итальян. "...своим обличием он

    Придаёт подобие бога вселенной"

    Данте Алигьери)

       Нина Фёдоровна поняла, что это была эпитафия, посвященная Дядьке, и догадалась, кто был автором. В телефонном разговоре Нина Фёдоровна горячо поблагодарила Жана Бодью. В ответ обычно иронический и скептический Жан сказал просто: "Дона Нина! Выражаю своё искреннее соболезнование по поводу страшной утраты. Примите от меня моё безмерное восхищение Вами: Вы были достойной подругой замечательного человека. Я всегда в Вашем распоряжении"
       Наши умельцы закрепили вертикально эту плитку на двух больших шарах из угольно-чёрного першинского мрамора, и поставили её рядом с могилой Дядьки. Вместе с "Умирающим солдатом" этот монумент превратил кладбище нашего городка в достопримечательность краевого масштаба. Сюда водят экскурсии.
       -
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Грузман Генрих (kika36@012.net.il)
  • Обновлено: 13/06/2013. 153k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.