А.В.Котов создал неизданный трактат: "Моисей Матвеевич Рубинштейн (1880-1953). Историко-биографическая справка о жизни профессора Московского университета, первом ректоре Иркутского университета, видном российском учёном, авторе научных трудов по педагогике, психологии, философии". Но неправильно полагать, что рассказ А.В.Котова касается только М.М.Рубинштейна, - автор писал и о себе, ибо он сотворил открытие: изъял из пучин советского забвения выдающегося представителя того высочайшего уровня русского познавательного духа, какого этот дух достиг до октябрьского переворота 1917 года.
Как и всякий деятель гуманитарного плана, которому волей судеб довелось жить в двух эпохах, - царской и советской, - Рубинштейн обладал биографией высокого драматического накала. Роль в показе этой драматургии автора житейского описания Рубинштейна велика, и оценить размер тщательности и добросовестности А.В.Котова, как биографа, сложно, да и сделать это может только тот, кто знает что значит работать в советских хранилищах и архивах, какие неимоверные усилия требуют поиски сведений в условиях советской бестолковщины и тотального пренебрежения к рядовому человеку. Своё восхищение житейским подвигом М.М.Рубинштейна я хочу предварить возданием должного его биографу А.В.Котову, который пренебрёг ложным пафосом профессионального величия непредвзятости в биографическом мастерстве, и своё отношение к субъекту биографии построил на почитании, уважении и любви.
В биографическом повествовании Котова нет слепого благоговения к фактам, датам, хронологическим отметкам и внешним судьбоносным знакам, - этим молекулам стандартной биографии, - а всё принесено на алтарь внутреннего духовного значения Рубинштейна - человека, учёного и мыслителя. Но в то же время, данное повествование является биографией, тобто жизнеописанием посредством хронологических чисел и воздействия внешних величин. И непохоже, чтобы автор испытывал при этом какой-либо дискомфорт, противоречие или парадокс. Я менее всего хочу внедриться в эту виртуальную, к тому же неведомую мне творческую механику, - свой замысел я вижу в том, дабы, усиливая особо важные моменты творчества Рубинштейна, а, также привлекая не использованные Котовым приёмы, многократно повысить ценность сделанного им открытия о значении М.М.Рубинштейна в русской духовной культуре, - той культуры, что была в своё время сметена большевистским произволом, и дефицит которой так остро ощущается в наше время.
В 1909 году М.М.Рубинштейн издал первую книгу "Идея личности, как основа мировоззрения. (Критическо-философский очерк)". Показательно здесь не только то, что Рубинштейн впервые заявил о себе на философской стезе, как мыслитель, но и в самое знаменательное для русской духовной философии время - момент выхода в свет сборника "Вехи" (1909 г.). Сборник "Вехи" стал судьбоносным возвещением хартии русского самостоятельного философского воззрения, возросшего из идеи личности, как гоменоидной индивидуальности. Своим утверждением, что "...исходным пунктом для философии может и должна быть человеческая личность во всей её полноте", Рубинштейн не только приобрёл пропуск в специфическую русскую духовную школу, основанную В.С.Соловьёвым, но и добыл себе место среди соавторов сугубо русской философской концепции человека как культа личности.
В "Философии человека" Рубинштейн пишет: "Что такое это "Я", личность, это определяется не только тем, что она есть, но в большей мере тем, чем она хочет и стремится быть, чем она делает себя. Перед нашим "Я" в этом отношении безграничные перспективы, - и отрицательные вплоть до уничтожения себя, и положительные, как возможность все более высокого и ценного. Как говорит Вл. Соловьев, "человеческая личность - и, следовательно, каждый единичный человек, - есть возможность для осуществления неограниченной действительности". Мы вполне присоединяемся к его утверждению, что эта мысль должна быть аксиомой, но не только этики, а вообще всей философии: возможность эта настолько велика, что личность действительно может мыслиться в идеале безусловной". Также, как соловьёвская дефиниция человеческой личности служит для русской духовной философии незыблемой формулой, так для педагогики Рубинштейна она была непоколебимым credo.
Итак, непосредственно выявляются самые сильные моменты постигающего познания Рубинштейна, - русская духовная философия, и тезис, который исполняет роль мировоззренческой категории, - это "...человек не в виде отвлечённого элемента, который постоянно пытаются вложить в "Я", а живая конкретная личность". На таком субстрате Рубинштейн решает свои профессиональные задачи. К примеру, таким способом Рубинштейн избавляется от извечной коросты педагогики - психологизма, и он пишет: "От психологизма можно избавиться только тогда, когда будет дан реальный живой познаватель и реальный живой предмет философского размышления". Рубинштейн утверждал, что он получил "философию, рождённую из педагогики", но скорее, учёный произвёл педагогику из философии, ибо центральным принципом построения теории педагогики Рубинштейн определяет идею "целостной личности" На базе этого целокупного гоменоида в единый фундамент попадает весь комплекс психологических и педагогических наук, как акция человеческой культуры.
Рубинштейн вольно формирует педагогическую систему: психологию, физиологию этику, эстетику, но центральной дисциплиной учёный поставил радикальную педагогическую психологию, а центральной категорией была определена "живая человеческая жизнь". Именно потому, что "живая человеческая жизнь" выступает основным объектом познания, научная отрасль становится философской дисциплиной, и Рубинштейн оказывается зачинателем не педагогической психологии, а философии педагогики. В своей книге "Очерк педагогической психологии в связи с общей педагогикой" (1913 г.) Рубинштейн непосредственно заявил в этом отношении: "Какая философия более плодотворна для педагогики, это уже вопрос системы педагогики и об этом можно спорить. Но ему предшествует другой вопрос, может ли педагогика обойтись без философского фундамента, и вот существо дела заставляет ответить решительным отрицанием". Новоиспеченная философия педагогики (педагогическая психология) Рубинштейна в жанровом и познавательном виде перекликается с попытками русского педагога и писателя XIX века В.В.Розанова создать в объёме русского воззрения "философию просвещения" на тех же самых основаниях.
А.В.Котов записал в биографическом обзоре: "Центральной категорией педагогической психологии у М.М. Рубинштейна являлась "живая человеческая личность", рассматриваемая в системном единстве, в неразрывной связи множества (четырех) своих явлений: как естественное существо (часть природы); как социальная личность (член семьи, общества, государства); как индивидуальная личность; как культурная личность (член царства чистой культуры). По существу, книга "Очерк педагогической психологии в связи с общей педагогикой" - не просто учебник по педагогике и педагогической психологии, выдержавший 4 издания (1913, 1916, 1920, 1927 гг.), - в ней изложена концепция целостной педагогической системы.... Историческая значимость этого произведения в том, что в нем, впервые, основным принципом построения психолого-педагогической теории стал личностно-центрированный принцип, зарождавшийся в российской психологии, педагогике и философии. Предпосылками создания личностно-центрированной педагогики и педагогической психологии для Рубинштейна М.М. явилось скрупулезное, критическое изучение и осмысление истории педагогических идей со времен древнегреческой культуры до начала ХХ века"
Однако автор биографии здесь не совсем точен: "личностно-центрированный принцип" в педагогику ввёл не Рубинштейн, а В.В.Розанов, который изложил общую методологическую максиму: "Личность - вот его высшее глубочайшее определение; и отвечая этому определению, каков бы ни был тип школы, система образования только та одна будет образовательною, где не будет нарушен этот принцип индивидуальности" (В.В.Розанов "Сумерки просвещения", 1990, с.92). "Философия просвещения" Розанова выглядит как теоретическое образования, основывающееся на трёх принципах: индивидуальности, целостности и единстве. Тут речь не идёт о каких-либо приоритетах или рациональных открытиях, а о духовном установочном миросозерцании, которое каждый автор приобретает самостоятельно, а генератором его является русская концепция человека как культа личности, и лекции о нём читаются в русской духовной школе, - просто В.В.Розанов оказался в рядах этой школе несколько раньше, чем Рубинштейн.
Но между тем А.В.Котов допускает в своём жизнеописании Рубинштейна крупное упущение, хотя я не признаю за ним вины в этом. Котов полностью исключает из биографии Рубинштейна факт иудейства и его принадлежность к формации русского еврейства. Понятно, почему Котов решил обойтись без упоминания еврейства Рубинштейна: имеется неприятное свойство, - как только упоминается слово "еврей", тут же заявляется понятие "антисемитизм". Но это с нееврейской стороны, а с еврейской - в противовес антисемитам - появляется бахвальство и возвеличивание еврейской особи, кто бы она не была. Евреи в Израиле, которых я называю профессиональными евреями, на любое еврейское имя (а более еврейского имени, чем Моисей Рубинштейн, не бывает) вскидываются, как боевой конь на звук трубы, - и они разыскивают еврейские имена на Луне, дабы возвеличить их на фоне других, они устраивают жаркие дебаты по поводу того, еврей ли генерал армии И.Д.Черняховский. И А.В.Котов, как добропорядочный русский интеллигент, тактично избегает этой отвратительной темы, и я, уставший стыдиться своих соплеменников, благодарен за это Котову.
Истина и необходимость требуют обратиться к еврейской тематике, никак не касаясь антисемитизма, и раскрыть удивительные особенности, которые Рубинштейн, как еврей, вкладывает в свои научно-философские постижения. Рубинштейн в полную меру использовал своё врождённое еврейское качества - веру в иллюзию. Иллюзия в еврейском мышлении выступает такой действительной формой диалектик, такой сугубо духовной динамической реальностью, какой не обладает никакая иная внеличная форма. Будучи нереальной и виртуальной, иллюзия определяет практически всю действительную объективность еврейского бытия: иллюзия личности по-еврейски называется мессия, иллюзия коллективизма называется царство Божие, иллюзия мощи отвлечённой мысли называется каббалой. Великий В.С.Соловьёв первый перевёл еврейскую иллюзию на философский язык: "Внутренно требуя совершенного соединения с абсолютным Добром, мы показываем, что требуемое ещё не дано нам и, следовательно, нравственный смысл нашей жизни может состоять только в том, чтобы достигать до этой совершенной связи с Добром или чтобы совершенствовать нашу существующую внутреннюю связь с ним" (В.С.Соловьёв "Сочинения в двух томах. Том I", 1988, с.543; выделено автором).
Рубинштейн придал ноуменальное звучание самой популярной и самой поносимой иллюзии - социалистическому идеалу. Крах социалистической системы в России стал закономерным итогом политико-экономико-социального монополизма и государственного фетишизма, тобто реально-предметной диктатуры (диктатуры пролетариата). Из властного уродства категорического империала социалистического идеала Рубинштейн непринуждённо сделал духовную фигуру иллюзии, конструкцию которой обрисовал Зигмунд Фрейд: "Для иллюзии характерно её происхождение из человеческих желаний, в этом отношении она приближается к психиатрической бредовой идее, но, кроме более сложного построения бредовой идеи, отличается от неё в другом. В бредовой идее мы подчёркиваем, как существенную черту, её противоречие с действительностью, в то время как иллюзия не обязательно должна быть ложной, т.е. невозможной для реализации, и не обязательно должна находиться в противоречии с действительностью" (З.Фрейд "Я и Оно", 1999, с.889-890).
А.В.Котов отметил: "В 1925 году в предисловии к одной из своих книг Рубинштейн так определял свое отношение к социализму: "Я не политик и не могу указать конкретных форм решения политической и социальной мировой проблемы, да это и не нужно, но я с первых моих педагогических работ с 1909 года со всей определенностью заявлял, что интересы педагогики ведут меня прямым путем к социалистическим воззрениям. Повторяю, это убеждение рождено у меня не сегодняшним днем: я о нем говорил в своих педагогических работах тогда, когда многие мои суровые критики об этом или ничего не знали, или спокойно молчали" Рубинштейн точно отметил свойство социалистического идеала как иллюзии в еврейском значении: "Социализм должен стать миросозерцанием или его совсем не будет". Это означает, что социалистический идеал должен обладать не материалистической, а идеалистической природой, тобто в основе противоречить традиционному марксистскому пониманию научного социализма. Рубинштейн решительно излагает самый еретический взгляд в этом последнем: "Первой и основной преградой на пути к социалистическому мировоззрению является материализм как мировоззрение". Тогда как в узаконенном образе социализма и во всех разновидностях социалистического идеала социализм и материализм, не только являются синонимами в правовой плоскости, но и адекватны друг другу в философском разрезе.
Но главный удар по догматизированному и обанкротившемуся социализму Рубинштейн нанёс, опираясь на свою философскую квалификацию: "Идея ценности человека как личности должна стать альфой и омегой социалистического мировоззрения". Так, Рубинштейн был единственный из современных ему мыслителей, кто возложил в центр социалистического идеала индивидуальную личность по первородному библейскому (еврейскому) подобию, и первый из учёных, кто изложил новое идеалистическое социалистическое мировоззрение, очень близко приближающееся к ноосфере. Принято считать социалистическое учение (по преимуществу, марксистское) еврейским произведением, а всю порочность действующего социалистического идеала приписывать к злокозням мирового еврейства. Эта фальсификация, которой козыряют антисемиты-невежды и раввины-мракобесы, была блестяще разоблачена Моисеем Рубинштейном, и в этом состоит его первая заслуга.
После революции М.М.Рубинштейн, как и многие образованные евреи, был воодушевлён коммунистическими перспективами и открытым им социалистическим мировоззрением, считая своим долгом "...пойти рука об руку с Советской властью в деле восстановления и нового строительства". Это был интересный и загадочный период истории русского еврейства и советской власти - момент так называемой "большевизации" евреев. По поводу этой ситуации В.И.Ульянов-Ленин писал: "Большое значение для революции имело то обстоятельство, что в русских городах было много еврейских интеллигентов. Они ликвидировали тот всеобщий саботаж, на который мы натолкнулись после Октябрьской революции. Еврейские элементы были мобилизованы после саботажа и тем самым спасли революцию в тяжёлую минуту". Однако "еврейские интеллигенты" были склонны и к своей, еврейской идеологии - сионизму. В конце 20-х и начале 30-х годов советская власть развернула широкую компанию по искоренению сионизма и сионистов, и тем отстранила от себя лучшие еврейские умы. (Хотя А.В.Котов не упоминает о сионизме Рубинштейна, но вряд ли приходится сомневаться, чтобы такой эрудированный мыслитель мог пройти мимо столь значительного явления, как сионизм в России, которым, кстати, немало интересовались и в среде русской духовной философии)
А.В.Котов пишет: "В начале 1931 года М.М. Рубинштейн был арестован. Скорее всего, его арест связан с небезызвестным "процессом промпартии", на котором привлекались к ответственности по сфабрикованным материалам многие ученые и инженерно-технические работники, в том числе П.А. Ларичев, видный педагог, в последующем членкор АПН РСФСР. Этот процесс состоялся как раз в конце 1930 года. Примерно в это же время М.М. Рубинштейна арестовали и, без предъявления обвинения, содержат в тюрьме около полугода. В августе 1931 г. его направили в ссылку в Казахстан, в Алма-Ату. Единственное послабление, которое удалось выхлопотать родственникам (через Екатерину Пешкову - жену А.М. Горького), это разрешение выехать к месту ссылки без конвоя (не по этапу). Вдали от семьи, в полной неясности ближайшего будущего, М.М. Рубинштейн и в ссылке продолжал вести педагогическую деятельность".
Ленинская система воинствующего материализма (или философия диалектического материализма) базировалась не столько на приобретении новых научных ценностей, сколько на разгроме старых, идеологически непотребных шедевров, - и этим советская власть занималась регулярно с первых дней своего появления. Я полагаю, что первый выстрел прогремел в начале 1919 года, когда В.И.Ульянов-Ленин распорядился о расстреле выдающегося русского историка великого князя Николая Михайловича Романова, совершенно не причастного к политической деятельности. При этом вождь революционного пролетариата произнёс знаменательную фразу: "Революции историки не нужны!". А.В.Котов сообщает: "После публикации передовой статьи "Первое предупреждение" в газете "Правда" от 21 августа 1922 года, начался резкий поворот российской науки на "единственно правильное" - материалистическое направление. В науку пропускались ученые, уверовавшие в марксистско-ленинское мировоззрение или ученые, сумевшие переключить стрелку на путь "истинного" мировоззрения - материализм. Так, история стала свидетелем торжества тоталитарной идеологии "одной партии" над всей российской наукой, в т.ч. и психологией. А через 10 дней, - 31 августа 1922 года, - в печати появляется сообщение о высылке из страны "контрреволюционных элементов" в их число попали известные ученые: С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, И.А. Ильин, Н.А. Бердяев, Л.М. Лопатин, П.А. Сорокин, Б.П. Вышеславцев и др."
14 марта 1936 года в Москве открылась сессия Академии Наук СССР, оставшаяся в памяти как "Мартовская сессия", где был осуществлён запрограммированный идейный погром научной школы физических наук академика А.Ф.Иоффе. В советскую физику был заброшен лозунг: "Законы Ньютона нельзя починить, а их надо заменить, над чем и должна работать марксистско-ленинская мысль" (Е.П.Егоршин Журнал "За марксистско-ленинское естествознание", 1932 г., N1). В это же время начались гонения на биологов-генетиков школы академика Н.И.Вавилова, которые завершились грандиозным побоищем советской науки на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Здесь был заброшен другой, чисто разбойничий, лозунг: "Нам нечего ждать милостей от природы, взять их у неё, - вот наша задача" (И.В.Мичурин). Академик Н.И.Вавилов был умерщвлён в Саратовской тюрьме в 1943 году.
В постановлении ЦК ВКП (б) от 4 июля 1936 года очередь дошла до наук педагогического цикла, которые пополнили число провозглашённых с Кремлёвской звонницы лженаук. В журнале "За промышленные кадры" (1936 г., N17) в статье с красноречивым титулом "Антисоветский тип в роли советского учёного" некий С.И.Архангельский, как свидетельствует А.В.Котов, "клеймит позором М.М.Рубинштейна: "...лже-профессора, клеветника на советскую власть, на коммунистическую партию, на советскую молодёжь". Советские цензоры науки бдительно стерегли творческую продукцию М.М.Рубинштейна и не оставляли его в покое до последних годов его жизни. А.В.Котов демонстрирует любопытный документ: "Цитируем протокол заседания кафедры психологии МГПИ им. Ленина N 19 от 08.02.51 г.: "...доцент Козлов говорит о том, что проф. Рубинштейн совершил огромную ошибку. Ошибка не в том, что когда-то писал Моисей Матвеевич порочную, не советскую книгу. Эта книга идеалистическая. Причем, здесь нет чистой концепции, здесь сочетаются спонтанность, биологизм, фатализм. Идеи, которые собраны в книге, вредны, но и живучи. Фрейдизм, ницшеанство - теоретический конек американской психологии и педагогики. По этому-то эта книга и рассматривается с точки зрения читателя 1951 года. Мы не допускаем мысли, что проф. Рубинштейн сделал это сознательно, но так как он подошел к своей работе политически не чутко, безответственно, то он совершил политическую ошибку". (Протокол N 19 заседания кафедры психологии от 8 февраля 1951 г. /арх. МГПИ/). "Аутодафе" было осуществлено по всем законам утвердившегося тогда жанра разоблачения "скрытых врагов": обвинительные речи рецензентов, возмущенные реплики старших членов кафедры проф. Корнилова и проф. Левитова, вынужденное покаяние проф. Рубинштейна, которому, на самом деле, не в чем было себя обвинить. Книга "Психология юности" вообще не содержала идей, которые стали основанием для обличительных речей".
Существует расхожее мнение, что в условиях несвободы, притеснения и обструкции со стороны верховной власти невозможна творческая научная деятельность. Действительно, общий познавательный уровень, сотканный коллективными усилиями учёных, в таких стесняющих обстоятельствах, не может быть высоким, и речь о поисках истины здесь попросту не идёт, ибо истины тут не приобретаются, а теряются. А.В.Котов привёл поразительный образец, показывающий общее состояние советской психологической науки в это время: " "Дискуссия вокруг проблемы психики и сознания в конечном итоге сводились к задаче построить "диалектико-материалистическую психологию", которая якобы была бы свободна от недостатков ранее господствовавшей субъективной психологии. Сами участники дискуссий порой характеризовали ее следующим образом: Павлов не признает рефлексологию Бехтерева; Бехтерев не признает никакой психологии и обвиняет Корнилова в субъективизме; Корнилов обвиняет Павлова, Бехтерева и Енчмена в механистическом материализме, а Блонского в бихевиоризме; Челпанов упрекает Корнилова в незнании марксизма; Франкфурт уличает Павлова и Бехтерева в позитивизме и эклектике, а Челпанова в извращении марксизма; Троцкий в опытах Павлова видит путь к материализму; Бухарин в опоре на рефлексологию усматривает опасность агностицизма и позитивизма. В одних работах доказывалось, что коллективная рефлексология служит научной базой марксизма в объяснении индивидуального и общественного сознания. В других же трудах такой базой называли теорию рефлексов Сеченова, которая почему-то противопоставлялась учению Павлова. Много споров шло о том, как трактовать ту или иную естественнонаучную концепцию с точки зрения марксизма, что следует брать из них в качестве научного факта, а что должно быть отвергнуто как ошибочный мировоззренческий вывод. Участники дискуссий сходились только в одном: каждый считал, что именно его взгляд соответствует марксизму". (Цитируется по Э.И. Колчинский. "Несостоявшийся "союз" философии и биологии", 1991)"
Однако помимо коллективного фактора, в научной деятельности принимает участие и индивидуальная характеристика учёного, - и наличествуют очень веские мнения, отдающие в научном деле пальму первенства именно индивидуальной константе вне коллегиальной академии учёных. Академик В.И.Вернадский, занимаясь историей научных знаний, по сути, сделал открытие: "Вся история науки на каждом шагу показывает, что отдельные личности были более правы в своих утверждениях, чем целые корпорации учёных или сотни и тысячи исследователей, придерживающихся господствующих взглядов. Многие научные истины, входящие в состав современного научного мировоззрения, или их зародыши, проповедовались в прежние века отдельными исследователями, которые находились в конфликте с современным им научным мировоззрением... Несомненно, и в наше время наиболее истинное, наиболее правильное и глубокое научное мировоззрение кроется среди каких-нибудь одиноких учёных или небольших групп исследователей, мнения которых не обращают нашего внимания или возбуждают нашего неудовольствие или отрицание" (В.И.Вернадский "Труды по всеобщей истории науки", 1988, с.71-72). Но советские науковеды твёрдо стояли на коллективистской, партийной, точке зрения, и Вернадский был им не указ, ибо сам относился к числу "опальных идеалистов".
Благодаря А.В.Котову, составившему столь содержательное жизнеописание М.М.Рубинштейна, оказалось возможным использовать биографию выдающегося учёного, со всех сторон опутанного идеологической цензурой, партийной критикой и лишённого, по сути дела, простора творческой свободы в советское время, в качестве образца, на примере которого возможно увидеть главный стимул и генератор подлинного научного творчества, каким является индивидуальный духовный потенциал, а не обладание коллективной свободой. Перед индивидуальным потенциалом творца научных ценностей пассуют все и всяческие внешние цензурные и запретные приёмы. Дело в данном случае облегчается тем обстоятельством, что и основным объектом научного познания у Рубинштейна взят тот же индивидуальный духовный потенциал, - как сказал учёный: "для философии нет и не может быть ни отвлечённого субъекта, ни отвлечённого объекта; в ней может быть речь только о живом познавателе, о конкретном "Я" и живом предмете познания".
Нужно принять во внимание, что как раз это время стеснения и цензурного произвола (20-е - 30-е года) было временем самого бурного расцвета творческого потенциала Рубинштейна: этот период ознаменовался появлением эпохального труда, состоявшего из двух частей - "Историко-критических очерков" (1926 год) и "Философии человека" (1927 год). Педагогическая психология (или философия педагогики), - дитя, достижение и духовный шедевр Рубинштейна, - в своём главном, философском, контексте, необходимо должен пониматься как особая вариация русской философской sanctumsanctorum(святая святых) - культа личности. Особенностью духовной школы русской идеалистической философии является то, что у каждого крупного русского философа, обладающего собственной философской системой (В.С.Соловьёв, Н.А.Бердяев, о.С.Н.Булгаков, С.Л.Франк, В.И.Несмелов, граф Л.Н.Толстой, князь Е.Н.Трубецкой, Н.О.Лосский и другие) имеется в наличие уникальная собственная дефиниция личности. И невзирая, что данные дефиниции в семантическом отношении разные, по смыслу они все верны. Рубинштейн на этом фоне выделяется своим лицом: дефиницию "целостной личности", "конкретного "Я", "живого познавателя", тобто своей личности, учёный расширяет и углубляет до целокупной логии.
Представление об этой логии можно получить из следующей апофегмы учёного: "Личность несет в себе творческую мощь, и эта творческая мощь выявляется в двух направлениях: в росте и обогащении самой личности и в росте и обогащении мира. Она обогащает самую себя с каждым шагом расширения и углубления своих интересов. Здесь будет вполне к месту вспомнить вундтовский закон возрастания духовной энергии, который говорит о том, что "духовная мощь индивидуальности, помимо других источников, растет вместе с развитием психики благодаря этой дивной способности души отстаивать самое себя от власти времени" ... Творческая мощь бытия действительно не только не истощается в процессе мирового развития, но она растет вместе с ним. Личность, рождая идею, мысль, идеал и т. д. и веря и утверждая их, создает новую действительность не только в себе и для себя, но и рождает новую реальную силу, идущую в мир. Наши силы, широта и мощь убывают от сомнения в себе и возрастают от веры в себя и в свои идеи. Если герои Шекспира были только плодом творческой фантазии отдельной личности, то потом, раз возникнув, они стали жить и, по мере своей художественной полноты и ценности, вошли в действительность, в причинную цепь, они действуют и сами помогают творить. Пусть они создались по реальному или мнимому поводу, это нисколько не меняет существа дела. Е. Н. Трубецкой передает, со слов своего брата С. H Трубецкого, что Вл. Соловьев однажды по близорукости принял скорлупу деревянного пасхального яйца, надетую на палочку, за одиноко растущий цветок; С. Н. Трубецкой разрушил эту иллюзию в тот момент, когда Соловьев, вдохновившись воображаемым одиноким цветком, слагал о нем прочувствованное стихотворение. В личности ничтожный повод, ложно понятое явление, может породить великое творение, и тогда, прежде всего сама личность становится больше, глубже, творчески сильнее, потому что к полноте ее действенной силы прибыли новые звенья"
И продолжает: "Таким образом, совершенно отпадает возможность смешения понятия личности, этого субъекта с индивидом и опасение индивидуалистической атомизации. Личность (как и структура) мыслима только там, где устанавливается какое-либо соотношение с объективными ценностями, где имеем перед собой направленность живого индивида на осуществление этих ценностей. В этом смысле можно сказать, что этот субъект ни в каком случае нельзя называть субъективным и основывать на нем упрек в субъективизме; личность в нашем понимании получается только в сфере и в связи со всей объективной широтой естественной и социально - культурной среды. Индивид и индивидуальность только тогда становятся личностью, когда они оказываются в более пли менее сознательном и действенном отношении к объективным ценностям, когда они получают то или иное положительное культурное и социальное содержание. Вот почему отчужденность от сфер истины, добра, красоты и справедливости равносильна, прямо пропорциональному опустошению личности и впадению ее в состояние самое большее голой индивидуальности; в этом случае, прежде всего, исчезает социальный элемент, без которого личность немыслима. Истина, красота, добро, справедливость, долг и т.д. - все они насыщены императивным духом, все они требуют действия, все они предполагают среду, и из всех них целым пучком вырастают социальные требования. В то время как индивид и индивидуальность можно мыслить изолированно, личность в изоляции немыслима, - без объективных, культурных и социальных моментов ее нет. Опасность крайней формы "Индивида и его собственности", этой крайней формы индивидуализма не только в том, что он угрожает гибелью и распадом социальной среды и общности, но что на этом же пути в силу отрыва необходимого элемента неминуемо идет и гибель, и распад личности самой не в меньшей, если не в большей мере. Может быть антикультурная и антисоциальная индивидуальность, но не может быть в принципе (не фактически) антикультурной и антисоциальной личности. Пользуясь образным пояснением, можно было бы сказать, что как человек физически сферичен, дан в пространстве во всех измерениях, так и личность необходимо дана во всех измерениях, - душевном, духовном, культурном, социальном, в прошлом и в будущем и в настоящем"
В отличие от русских духовников-классиков поле предикации "личности", как таковой, как самостоятельной величины, в постижениях Рубинштейна расширено и углублено. В "Философии человека" Рубинштейн излагает оригинальную дифференциацию человека. "Эти четыре группы свойств составляются из принадлежности человека к четырем сферам фактического существования: природы, индивидуальности, социальных образований и той идейной сферы, которую мы в собственном смысле могли бы назвать культурой: 1. человек - детище природы, 2. он - индивид, 3. он - социален, так как нормально он не мыслим вне взаимоотношений с ему подобными в семье, обществе, народе, государстве, человечестве и т. д.; и не только в настоящем времени, но и в их прошлом, удержанном памятью и наследственностью, и 4. он - сочлен культуры в том отношении, что он причастен в большей или меньшей мере к той идейной массе, где даны самосознание, ценности, цели, задачи, добро, истина, красота и т. д. Все эти сферы в нем не только не исключают друг друга, но наоборот, - все они пополняют друг друга и в личности существуют как единое, хотя и подвижное, но неразрывное целое, и в каждом акте, помысле все они так или иначе проявляют себя, при чем, конечно, та или иная сторона может быть в роли направляющего или центрального фактора, но не исключая остальных. Сложные взаимоотношения этих сторон и входят в то необозримое целое, которое мы называем конкретной личностью. Но понятие это не исчерпывается теми искусственно выделенными группами элементов, на которые мы только что указали. Уже само самосознание является ярким показателем действенного характера нашего "Я". Тут прежде всего слышится голос нашего непосредственного самоощущения и немыслимость жизни при ином допущении. И здесь предпочтение должно быть отдано непосредственному свидетельству живой жизни, подкрепленному теми соображениями, на которые мы указывали раньше, а именно, - что "Я" есть не теоретическая идея просто, а функция, структурное переживание".
Эта глубокомысленная сентенция дополняется им философским созерцанием: "Всё дело в том, чтобы понять, что воли, как воли, нет, а есть личность, проявляющая волю; ума или мышления нет, а есть личность, проявляющая соответствующие акты и т.д. Нормальная личность, - т.е. пока она есть, не допускает нарушения своего единства в настоящем своём составе, но она недопускает его и в плоскости последовательности, она есть связь переживаний и состояний в их чередовании и взаимоотношении, как и в их одновременности".
Таким образом, в совокупности непосредственным образом должно вывести, что титанические усилия Котова-биографа ознаменовались блестящим успехом: привели к изъятию из забвения не просто персональное мнение, а целого духовного гнозиса - пласта знаний об индивидуальной личности или отдельного живого лица, из того раздела, что составляет "ум, совесть и честь" русской идеалистической философии, и что Соловьёв называл "философией абсолютного". Однако в этом последнем редакция Рубинштейна содержит в себе момент, который вызывает настороженность. Необузданная эрудиция Рубинштейна может повлечь за собой нежелательный эффект и требует некоторого предостережения. Рубинштейн с почтением повторяет слова И.Г.Фихте, что "единое, чисто истинное, это - моя самодеятельность, единственный непосредственный бесспорный предикат, присущий мне". И далее излагает воззрение немецкого философа в своей интерпретации: "Даже в самом простейшем восприятии, в самой элементарной реакции дана эта активность; в нашей жизни нет пассивности, есть только степени активности, пониженные до незаметности для нас, но и в неподвижном состоянии производится затрата и взаимодействие сил; тем более активно бывание в нашей духовно - душевной жизни. Но эта самодеятельность не слепая, это не движение или изменение, а именно деятельность, т. е. направляемое целями деяние и изменение. Бесцельность способна вполне раздавить и уничтожить личность. Цели эти даются не только раздражениями из внешнего мира и не только внутренними переживаниями, не только идеями и принципами, и всей сферой культурных интересов, но и тем, что личность самоцель, - что особенно важно отметить, как мы это увидим в дальнейшем изложении. С утратой этого свойства "Я" или личность перестают существовать. Эта идея пропитывает всю суть и всю сферу личности; она дана в ее самосознании, она - же говорит и в инстинкте самосохранения, она слышится во всех иных целях, поставляемых личностью, - это та черта, которая дает право говорить о личности - человеке, как о величайшем эгоисте, в лучших, святых своих помыслах и деяниях стремящемся к себе, как самоцели, хотя бы это было стремление спасти душу свою или обрести царство Божие".
Система гениального мыслителя И.Г.Фихте настолько глубокомысленна, что до настоящего времени не осознана до конца, и в её составе находится самый загадочный элемент, названный автором "яйность" - интуитивное прочувствование личностного состояния человека, которое он не смог рационально обозначить. Рубинштейн познал из этого постижения как раз то, что Фихте ощущал как "яйность", но которое само по себе не выражает сущность его философской системы "наукоучения". А это последнее определено предметом "назначение человека", чем и прославился Фихте в классической немецкой философии. Фихте стал генеральным конструктором европейской концепции человека как члена человечества. Его авторству принадлежит законодательный постулат концепции: "величайшее заблуждение и истинное основание всех остальных заблуждений, завладевших нашей эпохой, состоит в том, что индивидуум мнит, будто он может сам по себе существовать и жить, мыслить и действовать, и думает, будто он сам, данная определённая личность, есть мыслящее в его мышлении, тогда как на самом деле он - лишь единичная мысль единого всеобщего и необходимого мышления" (И.Г.Фихте "Сочинения в двух томах", 1993, с.381).
Это означает, что европейское представление о "назначении человека" идеологически, органически и функционально чуждо воззрению русской философии, в том числе, естественно, и Рубинштейна. В таком контексте суждения И.Г.Фихте могут восприниматься только избирательно, ибо здесь противопоставлены два главные элементы мира: человек и личность.
Если по когнитивному качеству рубинштейновский гнозис о личности может быть в первом приближении соотнесен с хрестоматийной работой в русской философии по этой части - монографией "Наука о человеке" В.И.Несмелова, то в тематическом плане перекрывает это последнее и выходит на поле, присущее только русскому мудролюбию - теме общение духов. Этой теме посвящена философская система Льва Толстого, но более всего, в изощрённом постигающем ритме эта фабула рассмотрена С.Л.Франком в философском шедевре "система я-ты". Поразительно здесь то, что одинаковые мысли, вплоть до словесного подобия, оба мыслителя высказывают независимо друг от друга: М.М.Рубинштейн в 1927 году в России, а С.Л.Франк в 1939 году в Париже. У Рубинштейна сказано: "Свое "Я" предполагает чужое "Я". Вне среды себе подобных "Я" немыслимо; даже выросши и потом оказавшись изолированным, оно неизбежно угасает или подрывается. Без среды человек, даже оставаясь способным жить животной жизнью, никогда не становится личностью; если бы он был только среди объектов, "Я", личность была бы невозможна. Субъект, "Я" действительно, как это глубоко правдиво констатирует Г.Г. Шпет, соотносителен прежде всего не объекту, как учит современная философия, а субъектам, свое "Я" чужим "Я"". И Рубинштейн заключает эту тему: "Без "ты" нет "Я" и наоборот. Коренная ошибка и заключается в том, что исходят из "Я" обособленного, своего, т. е. отвлеченно взятого, меж тем как первоначальная живая позиция это не изолированность "Я" или в сущности "все как я". "Я" обособленное есть не исходный пункт, а продукт длинного пути развития, выделения и ограничения. "Я" есть нечто добытое".
И, наконец, последнее, и, наверное, главное: сконструированную им дефиницию культа личности Рубинштейн предопределяет свободой. У Рубинштейна конкретика личности не мыслится без абстракции свободы, - и подобное аномальное отношение к свободе Рубинштейн воспринял из русского духовного арсенала. В русской духовной доктрине параметр свобода поставлен в совершенно особый и отдельный счёт, - нет ни одного русского философа, какой не витийствовал бы в отношении свободы. Великий русский философ Н.А.Бердяев, ставящий свою независимость превыше всего, гордился, когда его называли "пленником свободы". Он вещал: "И я действительно превыше всего возлюбил свободу. Я изошёл от свободы, она моя родительница. Свобода для меня первичнее бытия. Своеобразие моего философского типа прежде всего в том, что я положил в основание философии не бытие, а свободу" (Н.А.Бердяев "Самопознание", 1991, с.56).
В таком же духе М.М.Рубинштейн познаёт свободу: "В сущности, проблема свободы личности могла бы быть по всей справедливости отнесена к числу тех вопросов, которые достаточно поставить, чтобы получить тотчас же ясный и непреложный ответ из непосредственной действительности, с нашей субъективной точки зрения она не нуждается в доказательстве; она выражается проще всего и безапелляционно в действии и утверждается действием и деятельностью; она из царства жизни, а не теории, и никакая теория не сможет устранить ее, потому что устраняя ее, она в самом акте отрицания - minimum - будет утверждать ее, - потому что речь идет не об интеллектуальном элементе, а о живом акте, слитом из сознания, чувства, воли и органического agens'a....Свобода в своей сердцевине есть способность действовать по самоданному закону или принципам, - эта мысль в различных вариациях является господствующей. Даже определение свободы у детерминиста Спинозы не противоречит этой мысли: свобода это способность действовать по побуждениям своей собственной природы. Пусть у него при таком понимании свободен только бог, суть дела от этого не меняется... Свобода не есть произвол, а только особый вид причинности, где место взаимоотношений, причины и следствия пополняется взаимоотношением цели и средства. Здесь не только нет места произволу, но необходимость, необходимость разумной мотивированности, составляет неотъемлемый элемент свободы. Свободе противоположна только принудительность... Таким образом свобода не исключает причинности, а весь вопрос сводится к тому, можно ли остановиться на личности, как на достаточной причине данного поступка, или же необходимо идти дальше во внешний мир и внешнюю принудительность. Причинность как принцип того, что одинаковые действия при тех же условиях вызовут одинаковые следствия вовсе не является врагом свободы, потому что если бы этого не было, то невозможна была бы целесообразная, т е. свободная деятельность; совершая что-либо, я отнюдь не имел бы представления о том, что получится или даже, что может или должно получиться в результате моего поступка. Без признания принципа причинности, очевидно, рушится и идея ответственности, неразрывно связанная со свободой; тогда нет и не может быть способности, да и возможности поступать по принципам".
Рубинштейн не решает проблему свободы, а лишь ставит проблему свободы, и "причинность" также не есть объяснение свободы, а только одна из позиций, где может находиться неуловимое ядро свободы.
Итак, А.В.Котов вернул к жизни незаурядного философа и учёного М.М.Рубинштейна. Но огромный пакет философских и научных ценностей, заключённых в гнозисе Рубинштейна, ставит за ним особую историческую проблему, о которой не догадывается даже проницательный Котов. Крушение советского бытия, составленного из советской государственности, советской экономии, советской социологии, есть исторически свершившийся факт. Тогда как о крахе советской идеологии говорить не приходится. Хотя вслух не произносят о ленинизме, сталинизме, диалектическом материализме, но в ноуменальном пространстве наличествует конгломерат реликтов, атавизмов, рудиментов ленинской системы воинствующего материализма, во всяком случае, первичность материализмаукоренена прочно. Однако идеологическое фиаско обанкротившегося советского бытия неизбежно, - это вполне прогнозируемый акт. Но какова альтернатива?
В этой связи следует мысль о реабилитации русского духовного тезиса о культе личности, - и в этом видится совершеннейший резон: крах того, что загубило русскую доктрину, создаёт полную гарантию возрождения. Действительно, русская философия индивидуальной личности (философия абсолютного), как наивысшее и последнее достижение человеческого духа, не может пропасть втуне. Следовательно, проблема создания новой, послесоветской, послекоммунистической, идеологии неразрывно связано с воссозданием русской духовной философии. При этом следует иметь в виду, что современные громогласные философские проповеди в России ("Культурный центр Покровские ворота", "Исследовательский семинар "Философские среды", "Дом А.Ф.Лосева" и многие другие) даже не ставят задачу возрождения, а являются попросту философскими посиделками.
Требуется понимать, что русские творцы духовных шедевров, какие были в своё время высланы из России, не подвергались в Европе гонениям, и обладали всеми правами коллективной свободы. Но они творили в чуждом климате европейской идеологии концепции человека члена человечества - антипода русской идеологии культа личности. Репатриированных русских мыслителей не понимали в Европе, хотя признавали и чтили, - они не обладали в Европе своей духовной школой, не имели своего круга взаимопонимания, того, что они имели у себя на родине в России (именно поэтому В.И.Вернадский в 20-е годы не захотел оставаться в свободной Европе, а вернулся в несвободную советскую Россию). Творческая деятельность русских мыслителей в Европе была разобщённой, творческое общение между собой не имело когнитивного эффекта, а их перлы мысли не подпадали под действие "системы я-ты".
Однако, как не парадоксально, но именно в современной России, при нынешней идеологической неразберихе и уродливо-суррогатных искажениях мысли, находятся два имени, которые заявляют о своём унаследованном философском достоинстве: академик В.И.Вернадский и профессор М.М.Рубинштейн. Вернадский с самого начала показал себя творцом новой формации и из его уст впервые забрезжил образ нового мира - ноосфера. Имя М.М.Рубинштейна, возвещение о котором, после почти полувекового забвенья, стало подвигом А.В.Котова, определило собой всё богатство русского духовного потенциала, сохранившегося в радикальном преемственном духе, вкупе с трогательной мыслью об идеалистическом социалистическом идеале. В таком значении М.М.Рубинштейн демонстрирует свой исторический статус. Парадоксом здесь является не то, что два русских естествоиспытателя вышли на один гениальный результат, а то, что два гения, соотечественники и современники, жившие в одной стране и в одно время, не могли сойтись в одном творческом поиске.