Грузман Генрих
Зло и благо Xх-го века (историческая ересь)

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Грузман Генрих (kika36@012.net.il)
  • Размещен: 13/06/2012, изменен: 16/06/2012. 178k. Статистика.
  • Эссе: Философия
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новая методика исторического исследования. Карл Ясперс и Николай Бердяев. Гоменодофобия. Благо XX-го века. Зло XX-го века. Персональный облик Максима Горького. Соцреализм как идеологическое обоснование ГУЛАГа

    • ГЕНРИХ ГРУЗМАН

    З Л О И Б Л А Г О XX-Г О В Е К А (И С Т О Р И Ч Е С К А Я Е Р Е С Ь)

    Н А Г А Р И Я

    2 0 1 2

      
       "...то, что ныне признаётся истиной, имеет скрытую теперь ошибочную сторону,
       которая со временем выступит наружу; и совершенно так же то, что признано тепер теперь заблуждением, имеет истинную сторону"
       ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС
       Ересь в буквальном переводе с греческого звучит вполне благочинно: "выбор", "направление", "мнение". Однако с лёгкой руки богословов этот пристойный смысл приобрёл значение негатива высшей пробы, содержание которой возвещается как порочная и недостойная догматика, несогласная с господствующей ортодоксией, и отвержение ересей вменяется в задачу церковно-богословской мудрости. При других обстоятельствах ересь ставилась как ложное учение, неоправданно выдаваемое за истинное. Во всех случаях "ересь" синонимируется с сознательным отклонением от общепринятых порядков в познании и догматов веры в исповедальных воззрениях, - знак отрицательного качества в знаниях.
       Не углубляясь в дебри маститой науки о знаниях (науковедение) можно заметить, что испокон веков знание ошибок, недостатков, дефектов какой-либо доктрины или постулата входило в обязанность правоверных мыслителей, и даже составляло в некотором роде субстрат исторического подхода к предмету. И потому в библейские времена был сформулирован, по сути дела, закон познания как процесса. Это суждение высказал апостол Павел, понимая "ересь" (по-гречески hairesis) в смысле "разномыслия": "Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные".(1Кор. 11;19). Итак, полнота познания включает в себя в качестве органического элемента инакомысленные, тобто недостоверные, еретические с академической точки зрения, моменты.
       Один из наиболее одарённых западных мыслителей XX века Карл Теодор Ясперс сделал философское открытие, которое не было отмечено аналитическим взглядом ни его современников, ни его последователей, и не до конца оценено им самим. Только наше суматошное время, находящееся по понятиям где-то посредине между апокалипсисом, эсхатологией и концом света, заставляют обратить внимание на неординарную значимость постижения Карла Ясперса, содержащегося в гениальном трактате "Истоки истории и её цели" (1948г.). Это время К.Ясперс характеризует следующим образом: "Дискуссии, образование различных партий, расщепление духовной сферы, которая и в противоречивости своих частей сохраняла их взаимообусловленность,-- все это породило беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом. В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершался переход к универсальности".
       Историческая концепция К.Ясперса в своей целостной передаче, однако, имеет вид тривиальной хронологической последовательности исторического события с типичным историческим характером. К.Ясперс представляет: "Вся история человечества делится на три последовательно сменяющие друг друга фазы: доисторию, историю и мировую историю. 1. Длительный период доистории охватывает время становления человека -- от возникновения языка и рас до начала исторических культур. Здесь мы соприкасаемся с тайной человеческой сущности, осознаем неповторимость существования человека на Земле, перед нами встает вопрос о нашей свободе, которая неизбежно должна быть связана с прохождением всех вещей и которую мы больше нигде в мире не встречаем. 2. История охватывает события приблизительно пятитысячелетней давности в Китае, Индии, на Ближнем Востоке и в Европе. 3. С возникающего в наши дни глобального единства мира и человечества фактически начинается универсальная история земного шара, мировая история. Ее подготовила эпоха великих географических открытий, начало ее относится к нашему веку".
       Даже более того: изложенное суждение К.Ясперса вполне стандартно и не в состоянии содержать в себе аналитическую тайну, ибо идея трёхчленного строения мировой истории, так или иначе, с той или иной степенью отвлечённости, опосредования и детальности, присутствует практически у всех великих историков, и здесь нет какого-либо налёта новаторства..А радикализм, фиксирующий незаурядное дарование Карла Ясперса, как мыслителя и аналитика, заключен в представлении, обнародованном им в облике "осевого времени". В своей исторической концепции К.Ясперс оказался недостижимым для уставных историков именно в части "осевого времени", ибо в его опосредованиях последнее есть не рядовой исторической категорией, а суть комплексный философский продукт, положенный как философия истории, и потому философ категорически отказывается давать точную дефиницию "осевого времени". С позиции радикального "осевого времени" человеческая история приобретает оригинальный параметрический облик, и Ясперс излагает: "Человек четыре раза как бы отправляется от новой основы. Сначала от доистории, от едва доступной нашему постижению прометеевской эпохи (возникновение речи, орудий труда, умения пользоваться огнем), когда он только становится человеком. Во втором случае от возникновения великих культур древности. В третьем -- от осевого времени, когда полностью формируется подлинный человек в его духовной открытости миру. В четвертом -- от научно-технической эпохи, чье преобразующее воздействие мы испытываем на себе".
       Научно-философская аргументация "осевого времени" у К.Ясперса обширная и глубокая, что, однако, обособляя этот параметр мысли в высших ноуменальных критериях, делает его ещё более непонятным на фоне других духовных контингентов. К.Ясперс повествует: "Впервые появились философы. Человек в качестве отдельного индивидуума отважился на то, чтобы искать опору в самом себе. Отшельники и странствующие мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности, как бы они ни отличались друг от друга по своей вере, содержанию и внутренней структуре своего учения. Человек может теперь внутренне противопоставить себя всему миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие ему возвыситься над миром и над самим собой... Это -- подлинный человек, который, будучи связан и скрыт плотью, скован своими влечениями, лишь смутно осознавая самого себя, стремится к освобождению и спасению и действительно способен обрести его уже в этом мире в порыве вознесения к идее, в несокрушимом спокойствии души, в медитации, в понимании того, что он сам и весь мир есть атман, в состоянии нирваны, в единении с дао или в покорности воле Божьей. По своей настроенности и по содержанию веры эти пути к спасению сильно отличаются друг от друга, но общее здесь то, что человек выходит за пределы своего индивидуального существования, сознавая свое место в целостности бытия, что он вступает на путь, пройти который он должен в качестве данной индивидуальности. Он может отказаться от всех мирских благ, уйти в пустыню, в лес, в горы; став отшельником, познать творческую силу одиночества и вернуться в мир обладателем знания, мудрецом, пророком. В осевое время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью". В развитие основной мысли Ясперс продолжает: "Все это можно резюмировать следующим образом: осевое время, принятое за отправную точку, определяет вопросы и масштабы, прилагаемые ко всему предшествующему и последующему развитию. Предшествующие ему великие культуры древности теряют свою специфику. Народы, которые были их носителями, становятся для нас неразличимыми по мере того, как они примыкают к движению осевого времени. Доисторические народы остаются доисторическими вплоть до того времени, пока они не растворятся в историческом развитии, идущем от осевого времени; в противном случае они вымирают. Осевое время ассимилирует все остальное. Если, отправляться от него, то мировая история обретает структуру и единство, способные сохраниться во времени, и, во всяком случае, сохранившиеся до сего дня"....Осевое время будет постигнуто нами сообща в его значении и в нерасторжимой от этого постижения оценке и когда-нибудь обретет значение в качестве такового для человечества в целом -- таков мой тезис, который по самой своей природе не может быть неопровержимо доказан, но может быть убедительно подтвержден по мере расширения и углубления воззрений людей".
       Итак, "осевое время" К.Ясперса раскрывает свою когнитивную определённость в том, что оно "...возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга". "Осевое время", таким образом, не имеет исторической первопричины и связано с неким избирательным моментом, наступившим в результате первой доисторической фазы (периода физического и духовного становления человека). Ясперс указывает, что "Членение второй фазы отправляется от прорыва, который является по своему значению осевым временем истории. К нему и от него идут все пути". Эмбриональные пункты "осевого времени" - Китай, Индия и Европа - обладают в исследованиях К.Ясперса более, чем достаточным набором исторических фактов и факторов своего реального своеобразия, и даже позволяют датировать момент зарождения явления "осевого времени" - 500 лет до н.э. Конфуций и Лао-цзы в Китае, Упанишады и Будда в Индии, Заратустра в Иране, Моисей и пророки на Ближнем Востоке, милетская культура с целой когортой греческих мыслителей в Европе, дают в понимании Ясперса качественно целостное явление "осевого времени", являющегося в таком плане историческим периодом созревания философского сознания человеческого духа.
       Важно понимать, что заслуга К.Ясперса заключена отнюдь не в накоплении данных об эмпирической общности перечисленных историко-географических актов, что в отношении мировой культуры, известно давно и многим, а в углублении этих показателей до незнаемых особенностей духовного состояния этой же мировой культуры. К.Ясперс постигает: "... в осевое время обнаруживается параллельность, возникающая не как следствие некоего общего закона; напротив, здесь собственно историческая, единичная данность носит всеохватывающий характер, включает в себя все духовные явления. Только в осевое время существовал универсальный во всемирно-историческом смысле параллелизм в целостности культур, а не простое совпадение единичных явлений. Отдельные явления еще не составляют параллелизма, который мы имеем в виду, говоря об осевом времени". В познавательном порядке это означает, что не история определяет культуру, как принято считать традиционно, а напротив, - культура служит производителем истории; что культура не является результатом социальной динамики общества, а наоборот, - социальная атмосфера генерируется культурным пульсом людского сообщества. И этот вывод положен в постижениях К.Ясперса в качестве содержательной истины "осевого времени". А, как "универсальный во всемирно-историческом смысле параллелизм в целостности культур", он слагает великое достижение Карла Ясперса в историческом познании.
       Итак, культура выступает динамическим демиургом истории, а осевое время есть конструкт, творимый культурой, - таков общий итог духовного подвига немецкого мыслителя, с каким он встал во главе нового направления европейской философии - экзистенциализма, которому он придал вид больше культурного течения, чем философского дискурса. Однако в постигающей среде Европы философская значимость Карла Ясперса единодушно оценивается в экзистенциальном масштабе, где растворяется и культурная составляющая ноуменального творчества немецкого философа. Как сказано в электронной "Энциклопедии Кругосвет": "Ясперс оказал решающее влияние на экзистенциализм 20 в. Он стремился соединить идеи Кьеркегора и Ницше с традицией академической философии, не принимая, однако, ни "фанатизма" Кьеркегора, ни "исступления" Ницше, ни "индифферентного мышления" университетских профессоров". К.Ясперса именуют одним из духовных лидеров послевоенной Германии, тогда как, что требуется отметить для целей дальнейшего изложения, при нацистском режиме он подвергался публичным гонениям, не в пример другому корифею германского экзистенциализма - Мартину Хайдеккеру.
       Экзистенциальная философия, воспринимаемая на Западе как новое слово европейской мысли в XX веке, якобы решающей устаревшие апории классической доктрины, когнитивно базируется на преувеличенной роли existential (существование) человека над долженствованием (культуры) личности. У меня нет намерения представлять аналитический обзор воззрения экзистенциализма, как панацею европейского мудролюбия в XX веке, "Именно сегодня, - как пишет Отто фон Больнов,- когда всеобщая беда столь могущественно обрушилась на нас" (О.Ф.Больнов, - классик экзистенциализма, - имеет здесь в виду экологический кризис человечества). Но я должен в связи с этой темой констатировать о несбывшихся познавательных надеждах в отношении экзистенциальной философии. Тот же почётный профессор Отто фон Больнов заявил: "В своих следствиях эта философия, в конце концов, ввела в такое безысходное положение, что проблема её преодоления оказывается выдвинутой в центральный пункт современной философской проблематики" (О.Ф.Больнов "Философия экзистенциализма", 1999, с.15). Следовательно, для актуальной ныне проблемы нового мышления, предусматриваемого в качестве альтернативы экологического кризиса, экзистенциальная философия оказывается стерильной и непотребной.
       Не менее конкретно определил экзистенциализм представитель его французской ветви - Альбер Камю: "Все философы-экзистенциалисты предлагают бегство. Их аргументы специфичны: наткнувшись на абсурд посреди развалин разума, замкнувшись в ограниченной вселенной человека, они преклоняются перед тем, что их уничтожает, находя источник надежды в том, что истребляет надежду. Такая "надежда по принуждению" становится для них религиозным символом...Рискну определить экзистенциальный подход как философский суицид" (А.Камю "Миф о Сизифе. Бунтарь", 2000, с.с.43,51). А другой авторитет французского экзистенциализма Жан-Поль Сартр, упирая на то, что экзистенция есть существование человека, афористически провозглашает уже не недостаточность, а порочность этого миропорядка: "Мир вполне может существовать без литературы. Но ещё лучше может существовать без человека" (Ж.П.Сартр "Что такое литература", 2999, с.258). Акцент на погрешность экзистенциальной философии здесь важен с той стороны, что позволяет выявить неординарное качество ноуменальной системы К.Ясперса, состоящее отнюдь не в погружении в экзистенциальные видения.
       Выведением первоосновы "осевого времени", чем является самозначимый "человек в качестве отдельного индивидуума" или "философ", Ясперс обозревает не просто подлинную природу культуры, а именно: культуру как культа личности, но и возносит культуру в степень одного из высших, ибо универсального, объединённого параллелизмом, параметра творчески сознательного человеческого духа. В силу чего культура у Ясперса определяется не только духовной и исторической, но и географической категорией. Этим самым культура в ранге "осевого времени" Ясперса приближается к всеохватному значению культуры в Пакте Рериха, и отсюда напрашивается вывод эпохального значения об идентичности "осевого времени", взятого в кондиции культуры, со вселенским содержанием культуры в доктрине Живой Этики Рерихов, а конкретнее, "осевое время" есть интегральная часть или фрагмент культуроносного Пакта Рериха, - этого самого положительного достижения постигающей мысли и наиболее важного блага XX столетия.
       Об этом К.Ясперс написал следующее: "Насколько мне известно, попытка принять эти явления в их совокупности и тем самым установить параллельность в универсальном развитии, охватывающем всё духовное бытие тогдашнего человечества, не разу не делалось". Но мало того. Серьёзное и непредвзятое рассмотрение глубокомыслия Ясперса в области "осевого времени" показывает, что суть последнего сообразуется с сущностным наполнением теософии Е.П.Блаватской. Сей силлогизм исходит из смысла слов К.Ясперса: "Осевое время будет постигнуто нами сообща в его значении и в нерасторжимой от этого постижения оценке и когда-нибудь обретет значение в качестве такового для человечества в целом -- таков мой тезис, который по самой своей природе не может быть неопровержимо доказан, но может быть убедительно подтвержден по мере расширения и углубления воззрений людей". Качественная особенность осевого времени, аппроксимирующая его к теософии Елены Блаватской, такова: "То, что достигается отдельным человеком, отнюдь не становится общим достоянием. В те времена дистанция между вершинами человеческих возможностей и массой была чрезвычайно велика. Однако то, чем становится единичный человек, косвенным образом изменяет всех людей. Человечество в целом совершает скачок, ...связь между людьми основана не на их биологических свойствах, а на том, что они могут понять друг друга, на том, что все люди обладают сознанием, мышлением, духом. В этом состоит глубочайшее родство между людьми, тогда как от животных, даже наиболее им близких, людей отделяет бездна. Поэтому взаимосвязь между людьми и их солидарность нельзя выводить из эмпирических исследований, даже в том случае, если они дают нам какие-либо указания, или опровергать, основываясь на эмпирических данных. ...Для человека, по мере того как он осознает самого себя, другой человек никогда не есть только естественный организм, только средство. Свою собственную сущность он познает как долженствование, это долженствование глубоко проникает в его реальность, становится как бы его второй натурой. Однако оно отнюдь не столь же незыблемо, как законы природы. С людоедством покончено, однако оно в любой момент может опять появиться. Истребление людей происходило и происходит в громадном масштабе после того, как оно уже считалось невозможным. Условием нашего человеческого бытия является солидарность людей, озаряемая естественным и человеческим правом, постоянно нарушаемая и всегда вновь заявляющая о своих требованиях".
       Таким образом, познавательный ресурс философского воззрения К.Ясперса включает в себе в качестве потенциальной возможности способность раскрыться в культуроносную стихию ноосферы и Живой Этики, а, по-другому, обладает имманентной правомочностью открывать двери в будущую альтернативу экологического бедствия. Именно этой своей потенцией оригинальная умозрительная система Ясперса отличается от умственного творения всех других крупных и крупнейших европейских мыслителей XX века: философов-экзистенциалистов (О.Больнова, М.Хайдеккера, А.Камю, Ж.-П.Сартра), М.Вебера, В.Вильденбанда, В.Дильтея, Г.Риккерта, О.Шпенглера, Э.Гуссерля. Но как раз такого шага К.Ясперс и не сделал, а остановился перед этим судьбоносным выводом. Если ноуменально он постиг свою потенцию в знании культуры как дееспособной производительной силы в ноосфере, то феноменально он остался на традиционном месте, взыскуемой культуру в аспекте рациональной теории ценности (как высказался Генрих Риккерт: "...во всех явлениях культуры мы всегда найдём воплощение какой-нибудь признанной человеком ценности, ради которой эти явления ими созданы, или, если они уже существовали раньше, взлелеяны человеком"); если ноуменально он воспринимает культуру как демиурга истории, то феноменально он традиционно выводит историю в качестве гегемона культуры.
       Однако данная гностическая оплошность вовсе не является персональным дефектом мыслительного дара К.Ясперса, а скорее, по словам древних латинян, "vitium est temporis potium quam hominis" (это больше порок времени, чем человека"). Будучи правоверным философом, лояльным членом европейского мыслящего и постигающего сообщества, К.Ясперс не мог выйти за пределы общепринятого научно-философского мировоззрения, приведшего человечество в XX веке к тезису человек против личности и к глобальной экологической катастрофе (см. мой трактат "Человек против личности (о философской истине 20-го века)"). А порок нашего времени, времени новейшей цивилизации, состоит в том, что основу его мировоззрения составляет академическая историография, или, как она называется в философском регистре, материалистическое понимание истории. В научном определении последней Википедия - свободная энциклопедия точно отразила уровень и характер академического исторического познания: "...история - это наука, изучающая всевозможные источники о прошлом для того, чтобы установить последовательность событий, исторический процесс, объективность описанных фактов и сделать выводы о причинах событий". Этим очерчивается по периметру поле классической истории, на страже которой стоят такие величайшие умы Европы, как Г.Гегель и К.Маркс. Потому парадоксально, что обвинительный вердикт принципу материалистического понимания истории произнёс представитель той же философской школы - Освальд Шпенглер: "В материалистическом понимании истории господствуют законы каузальной природы; отсюда следовало, что надо нашпиговать мировую историю идеалами полезности вроде просвещения, гуманности и мира во всём мире, обозначив их как цели этой последней, чтобы достичь их с помощью "прогресса" (О.Шпенглер "Закат Европы", т.1", 1993, с. 313).
       Несложно вывести, что в академическом контексте философией истории является материализм. Староста европейской гильдии историков XX века Марк Блок назвал современную историю "запоздалым гостем в области рационального познания", а рационализм есть первейший признак материалистического мировоззрения, естественно, и материалистического понимания истории. Именно в таком, каузально-детерминистическом плане, правоверный К.Ясперс воспринимает общее представление исторического процесса, а его гностические пассажи тут не выходят за идеологические рубежи рационалистического миропорядка: "Новыми являются всесторонность, точность исследовательских методов, осмысление бесконечного переплетения каузальных факторов, а затем и объективации в совсем иных, несказуемых категориях, а именно в морфологических структурах, в закономерностях, в идеально-типических построениях".
       Итак, гностическая особенность незаурядного исторического творения К.Ясперса заключается в сосуществовании разноплановых гнозисов: стандартизированное сочинение, укладывающееся в традиционную теорию познания, и тема "осевого времени" - произведение радикального блеска и новаторского содержания. Как творец, К.Ясперс заявляет о себе с одной стороны, как дотошный исследователь, охранитель традиций, а с другой - влекомый интуицией смелый новатор. Эта вторая сторона рельёфно оттеняется на фоне аналогичного исторического экскурса, осуществлённого в недрах русской духовной философии гением великого русского философа Н.А.Бердяева.
       В голодную и холодную революционную зиму 1919-1920 годов в Вольной Академии Духовной Культуры в Москве Н.А.Бердяев читал лекции по философии истории, которые легли в основу радикально новой и качественно оригинальной концепции исторического процесса, ставшей украшением русской духовной школы. Однако в силу исторических обстоятельств концепция Бердяева не была доведена до ноуменального совершенства и осталась лишь на общетеоретической стадии: в 1922 году русская духовная школа была разгромлена большевистской властью в программе борьбы с так называемой "контрреволюционной идеалистической философией", и целый ряд (точное число неизвестно) ведущих интеллектуалов России, в том числе Н.А.Бердяев, был насильственно изгнан из страны.
       Современная реставрация исторической концепции Бердяева в нынешней российской аналитике, при достаточно большом внимании к этому предмету, не заслуживает этого названия, ибо извлечение из забвения бердяевских взглядов производится в контексте того же материалистического понимания истории, антагонистом которого они являются. Несистематизированный труд Н.А.Бердяева при посредстве авторских уложений может быть самолично опознан в аспекте условных трёх позиций: 1. генезиса истории, 2. имманентного содержания истории и 3. онтологической структуры истории.
       1.Историческое познание Бердяев начинает с утверждения о наличии особого "исторического" качества реальности, и его постигающие усилия направлены к одной цели: "опознать существо "исторического" как некоторой особой реальности, существующей в иерархии реальностей, из которых состоит бытие. Это есть опознание совершенно особого, совершенно своеобразного объекта, неразложимого на другие объекты, материальные или духовные. Конечно, нельзя смотреть на "историческое" как на реальность материального порядка, физиологического, географического или какого-нибудь другого. Точно так же немыслимо разлагать историческую реальность на какие-либо психические реальности. "Историческое" есть некоторый спецификум, есть реальность особого рода, особая ступень бытия, реальность особого порядка". Это радикальное само по себе суждение усугубляется незнаемым до того санкционированием генезиса истории: "историческое" в качестве "спецификума" зародилось в еврейском сознании. Бердяев удостоверяет: "еврейское сознание конструирует "историческое"...Идея истории приурочена к тому, что в грядущем будет какое-то событие, разрешающееся историю. Этот характер построения исторического процесса конструировался впервые в еврейском сознании; здесь впервые появляется сознание "исторического", и поэтому философию истории надо искать не в истории греческой философии, а в истории еврейства". Grosso modo (в широком плане) это означает, что бердяевское глубокомыслие вписывается в комплекс "осевого времени", ибо еврейское сознание есть его составляющий фрагмент. Этого момента не уловил К.Ясперс, а лучше сказать, - он остановился перед пониманием данного положения, из которого у Бердяева следуют опорные принципы радикальной концепции.
       2. Философским ядром этой последней и самым важным философским вкладом Бердяева в общий ресурс мировой философской мысли есть силлогизм о роли человека в истории (в понятие "человек" Бердяев, по укоренившейся традиции русской духовной философии, которая исповедует культ личности, вкладывает смысл личности или философему Я). Бердяев излагает гносеологическую сердцевину своего исторического обозрения: "Человек есть в высочайшей степени историческое существо. Человек находится в историческом, и историческое находится в человеке. Между человеком и "историческим" существует такое глубокое, такое таинственное в своей первооснове сращение, такая конкретная взаимность, что разрыв их невозможен. Нельзя выделить человека из истории, нельзя взять его абстрактно, и нельзя историю рассматривать вне человека и нечеловечески". И подытоживает: "Для того, чтобы проникнуть в эту тайну "исторического", я должен прежде всего постигнуть это историческое и историю как до глубины м о ё, как до глубины м о ю историю, как до глубины м о ю судьбу. Я должен поставить себя в историческую судьбу и историческую судьбу в свою собственную человеческую глубину"
       Этим Бердяев решительно разрушает все основополагающие редуты материалистического понимания истории, где непререкаемо царствовал и царствует коллективистский гегемон: народ, общество, революции, войны, сословия, партии. У Бердяева роль демиурга исторического процесса исполняет "действующая душа" и появляется новая константная величина - историческая личность, являющаяся по своей природе антиподом традиционному непредвзятому постороннему наблюдателю. Новый деятель привнёс с собой новую динамическую схему исторического события: "вечное входит во временное, временное в вечное" (выделено мною - Г.Г.)
       Испокон веков, с момента зарождения в греческом духе, история значилась наукой о времени, - вечность же, как таковая не имела исторического смысла, и даже рассматривалась только в одном качестве, как антипод и губитель времени. А Бердяев трактует, казалось, невообразимую конструкцию: "История есть не что иное, как глубочайшее взаимодействие между вечностью и временем, непрерывное вторжение вечности во время... История свершается не только во времени и не только предполагает время, без которого её нет, но история есть непрерывная борьба вечного с временным. Это есть постоянная борьба, постоянное противодействие вечного во времени, постоянное усилие вечных начал свершить победу вечности, свершить её не в смысле выхода из времени, не в смысле отрицания времени, не в смысле перехода в то положение, которое не имеет никакой связи с временем, потому что это было бы отрицанием истории, а победу вечности на самой арене времени, т.е. в самом историческом времени".
       В исторической симфонии вечность есть чисто русская мелодия, которая в специфической тональности озвучивает "осевое время", какое отсутствует у К.Ясперса, но предполагается его духовной потенцией: и это суть культура, конструктором которой служит "осевое время". Говоря об отношении времени и вечности, Бердяев употребил слишком сильный предикат - борьба, - на деле между ними происходит постоянное динамическое взаимопроникание, в результате которого в осадок всегда выпадает вечное, а это и есть культура. Стало быть, культура не знает ни побед, ни поражений, она не может подавлять и быть подавляемой другой культурой, - подлинная культура только обоюдно впитывается и взаимно проникается, а борется, побеждает и исчезает бескультурье или ущербная (массовая) культура.
       Таким обогащением полнится глубокомыслие К.Ясперса со стороны русского мудролюбия, но и концепция Бердяева приобретает возможность расширить когнитивный диапазон с помощью ясперовского радикализма, и, прежде всего, в отношении культуры. В этом свете оказывается малопродуктивной "биологическая" схема культуры - зарождение, расцвет, упадок, которую исповедовал Н.А.Бердяев. "И вот обнаруживается, - пишет Бердяев, - что культура не может удержаться на той серединой высоте, которой она достигает в период своего цветения, её устойчивость не вечна. Во всяком сложившемся историческом типе культуры обнаруживается срыв, спуск, альтернативный переход в такое состояние, которое не может уже быть наименовано "культурой". И тезис Бердяева - "Культура всегда бывала великой неудачей жизни" - должен считаться не ошибочным, а порочным. (К этому нелишним будет присовокупить популярное суждение О.Шпенглера, с которым Бердяев солидаризуется: "Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека. У каждой есть своё детство, своя юность, своя возмужалость и старость"). Воспринимаемая в полноте идеологии вечности, культура не может быть обратимой сущностью, и подлинная культура всегда есть удача, праздник и достижение истории, - в таком виде термин "осевое время" Ясперса не совсем точен: по своему содержательному смыслу он суть не "время", а вечность культуры.
       3.И, наконец, самая важная гностическая особенность исторической концепции Бердяева: распадение истории на историю духа (небесную историю) и историю материи (земную историю). Признаки и критерии данной дуалистической онтологии истории можно найти в сочинениях практически всех крупных историков, поскольку это свойство положено в основе исторической интуиции. Академическая же историография, оплодотворённая материалистическим пониманием истории, выделяется на историческом фоне абсолютизацией предметно-вещественных показаний и представляет собой всецело земную историю. Заслуга Бердяева состоит в том, что он первый открыто и конкретно поставил вопрос там, где, казалось, тысячелетняя историческая практика не оставила место для сомнений, вопрос об истории духа - небесной истории
       Бердяев постигает: "Что представляет собой эта небесная история? Это и есть истинная метафизическая основа истории. Небо и небесная жизнь, в которой зачат исторический процесс, есть ведь не что иное, как глубочайшая внутренняя духовная жизнь, потому что, поистине, небо не только над нами и не только в каком-то отдалении от нас, как трансцендентная сфера, почти недостигаемая, - небо есть и самая глубочайшая глубина нашей духовной жизни". И далее продолжает: "Что нужно понимать под историей небесной? В небесной истории, в глубинах внутренней жизни духа предопределяется та история, которая раскрывается и развёртывается в земной жизни, в земной человеческой судьбе, в земной исторической судьбе человечества, в том, что мы называем земной историей". Методолого-онтологический итог постижений Бердяева таков: "Небесная история и небесная судьба человека предопределяет земную судьбу и земную историю человека".
       Итак, усилиями философской европейской школы (К.Ясперс) и русской постигающей мысли (Н.А.Бердяев), - первый ноуменально и потенциально, второй феноменально и актуально, - в XX веке сформировался качественно особый взгляд на исторический процесс, новаторское своеобразие которого выражается, во-первых, в отвержении единой глобальной мировой истории, и, соответственно, в отрицании главного метода мировой истории - теории прогрессивной эволюции, и, во-вторых, в утверждении судьбы человека как темы метафизики истории. Их интегрированная совокупность слагает историческую хронологическую периодизацию, как условную последовательность событий отдельной страны, государства или какого другого коллективистского сообщества. Современная история есть обязательно коллективная летопись (история личности под названием "биография", отношения к академической истории не имеет) явлений, событий и фактов, подвергнутых экзекуции рационального (причинно-следственного или каузально-детерминистического) метода. С позиции ясперско-бердяевской исторической точки зрения рационализм и фактомания есть основные раковые опухоли традиционного материалистического понимания истории, а её условность предопределена склонностью к историческим фальсификациям и ошибочным толкованиям любого исторического хронона, - именно поэтому академическая история пестрит устрашающим количеством неурядиц, противоречий и политических спекуляций.
       Исходя из осмысления такого фактического миросостояния, Бердяев заключает: "Для конца новой истории характерно, во всех её областях, во всех её результатах, переживание глубочайшего разочарования, разочарования во всех основных стремлениях, мечтах и иллюзиях новой истории. В каждой линии новой истории мы можем найти это разочарование: не осуществилось ничто из этих стремлений, ни в области познания - в науке и философии, ни в области художественного творчества, ни в области жизни государственной, ни в области жизни экономической, ни в области реальной власти над природой". Со своей философской позиции Бердяев подытоживает: "Если смотреть на исторический процесс с точки зрения имманентного разрешения задач, которые в нём ставятся, разрешения их внутри потока времени, то нельзя не прийти к самым пессимистическим, безнадёжным результатам, потому что, с этой точки зрения, все попытки разрешения всех исторических задач во все периоды должны быть признаны сплошной неудачей. В исторической судьбе человека, в сущности, всё не удалось, и есть основания думать, что никогда и не будет удаваться. Не удался ни один замысел, поставленный внутри исторического процесса. Никогда не осуществлялось то, что ставилось задачей и целью какой-либо исторической эпохи, что преподносилось как идея, которая должна быть, так или иначе, осуществлена". В этих словах великий философ представляет историческое иносказание глобального человеческого кризиса, который называется экологическим.
       В числе доказательств, которыми Бердяев аргументирует свою эпохального масштаба мысль о неудаче истории, очень важен и любопытен следующий довод: "Действительно, христианство в истории так же не удалось, как не удалось всё в истории. Те задания, которые поставлены христианской верой, христианским сознанием, никогда на протяжении 2000 лет не были осуществлены и никогда в пределах этого нашего времени и в пределах этой истории не будут осуществлены, потому что осуществлены они могут быть лишь в победе над временем, в переходе в вечность и в преодолении истории через переход в сверх-исторический процесс".
       "Сверх-историческим процессом" Бердяев называет историческое явление, свершающееся в первично-инициативном порядке нетрадиционного духовного состояния, которое опознаётся в двуаспектной координации - через небесную историю и через земную историю. Важнейшая когнитивная особенность такой новаторской методологии состоит в том, что качественно новый взгляд на исторический процесс опирается не только на знание прошлого времени, но и на достоверное ожидание будущего времени. Бердяев оповещает: "Философия истории, попытка осмыслить исторический процесс, есть некоторое пророчество, обращённое назад, подобно пророчеству, обращённому вперёд, потому что поистине в философии истории раскрывается не объективная данность, не восприятие фактичности исторического процесса, а пророческое проникновение в прошлое, которое есть также и проникновение в будущее, потому что метафизическая история прошлого раскрывается как будущее, а будущее раскрывается как прошлое. Разрыв между ними повергает нас в тьму, делает для нас недоступным восприятие исторического процесса. Этот разрыв совершается всеми теми, которые чувствуют себя оторванными от великого исторического прошлого и не ведают великого исторического будущего, которые чувствуют это великое историческое, как им навязанное, и чувствуют историческое будущее, как для них страшное в своей неведомости, непостижимости и непознаваемости, потому что будущее - непознаваемо" (Н.А.Бердяев "Смысл истории", 1990, с.с. 12,23,14,15,28, 53,166,165,35,51,139,154,156). Взгляд в будущее - это первое знакомство с вечностью, а вечность есть праматерь культуры как культа личности.
       Исторический метод исследования действительности пользуется особым предпочтением в арсенале познавательных средств человеческого духа в силу того, что кажется перспективным способом решения актуальнейших вопросов человеческого существования: что есть мир, в котором мы обитаем (по-другому, что есть наше прошлое и настоящее) и что ожидает нас в будущем? Однако эти вопросы вовсе не есть прерогатива нашего времени (времени недавно ушедшего в небытие XX века), - в совокупности они есть то вечное томление человеческого духа, которое возникает в любое прошедшее время, когда появляется эта тема.. Весь практический исторический опыт в этом отношении умещается в одном результате: на эти вопросы никогда не давался правильный, то есть оправданный в действительности, ответ (тут таятся эмбрионы провозглашённой Бердяевым "неудачи истории"), в свете чего XX столетие оказалось не только другим, чем XIX век, но и не таким, каким ожидалось. Каждый век неповторим и каждый век имеет своё лицо, - такова историческая аксиома нашего сущего мира. Какое же лицо у недавно ушедшего XX века новой эры?
       По ходу своей исторической поступи этот век многократно менял свои имена: он был веком электричества, веком атома, веком космоса, веком кибернетики, веком Ленина, веком Эйнштейна и прочая, и прочая. В итоге данный исторический хронон ушёл в Лету, не имея своего собственного имени, и остался без того, что о.Павел Флоренский назвал "тончайшей плотью, посредством которой объявляется духовная сущность", Но это вовсе не означает, что обезличенный XX век не имеет специфического обличия, - просто подлинный лик оказался скрытым за непроницаемой чандрой наших предрассудков, упущений и согрешений. Нет никакой надобности для ведущейся беседы осуществлять ревизию последних и подвергать их аналитическому разбору, - достаточно остановиться на самом элементарном объяснении, вытекающем из самоочевидной силлогистики: ложным был метод оценки, тобто не оправдал себя способ постижения действительности, и, как следствие этого, неумение проникнуть в будущее.
       Таким образом, безличный XX век есть проявление ущербности и недостаточности традиционного материалистического понимания истории, как познавательного средства, и, следственно, суть фрагмент эпохальной "неудачи истории". Отсюда спонтанно возникает убеждение в когнитивной перспективе того нового взгляда на историю и того методического подхода к историческому познанию, какой заявляется в двух независимых источниках - европейском, намеченном Карлом Ясперсом ("осевое время"), и русском, опосредованном Николаем Бердяевым ("религиозная философия истории"). Актуальность и настоятельная потребность в знании конструктивной особенности времени XX столетия необходимо не только потому, что мы являемся очевидцами и современниками этого исторического эона, который на наших глазах из настоящего времени превратился в прошедшее время, но и потому, что, как сказано Бердяевым, "великое пророчество будущего" обязано исходить из "великого пророчества прошлого", и знание ("пророчество") прошлого есть залог адекватного познания будущего как такового, или, как ноосферного общества в онтологическом измерении. Следовательно, безличный XX век ставится когнитивным препятствием на пути к успешному преодолению глобальной экологической катастрофы, в полосу которой вступило наше время. А панацеей, в качестве опытного шага, избран новый взгляд на исторический прогресс, который в настоящий момент не имеет какой-либо поддержки со стороны мастистой исторической науки.
       Итак, гностическое восприятие XX века, предначертанное новым взглядом на историю, необходимо исходит из познавательно разобщённых координатных систем - земной истории и небесной истории. Знание земной истории в таком аспекте, казалось, не представляет ноуменальной сложности, ибо она есть не что иное, как историческое познание, данное материалистическим пониманием истории. Новый взгляд отрицает это последнее в качестве узаконенной, бытующей ныне, теории познания в истории, а признаёт его в форме объективной эмпирической базы в рамках определённой хронологической периодизации. Таким образом, земная история XX века выставляет себя как внешнепричинное, формальное выражение последовательности исторических свершений в искусственных временных границах данного хронона. Определяющим при этом служит глобальный, всеобщий характер этих внешнеформатных явлений.
       Основу эмпирической базы земной истории при нетривиальной методологии составляет бесспорный факт того, что XX век стёр с лица Земли все "тёмные" и "белые" пятна: на планете не осталось пространств, недоступных человеку, и человек одухотворил своей жизнью все экстремальные точки земной коры (или земной поверхности): два безжизненных полюса земного шара, наибольшую высоту (гора Джомолунгма - 9000 метров) и наибольшую глубину (Мариинская впадина - 11000 метров). Великий смысл этого явления заключён в том, что в XX веке впервые всё географическое естество планеты Земля, как элемента космической структуры, было охвачено человеческой волей и стало принадлежностью человеческого существования.
       Первым и единственным мыслителем, кто не только по-философски взглянул на это обстоятельство, но и создал на его субстрате оригинальное учение, был Освальд Шпенглер, последний представитель величественной классической немецкой философии. Великий философ в качестве прасимвола действующего в истории человека принципа установил стремление к покорению пространства. "Пространствомания", "устремлённость в даль", "переживание глубины", ориентирование "в-высь", "в-ширь", "в-глубь", есть диагностические целевые импульсы современного гоменоида, отличающие его от античной (греческой и римской) плоскости мышления, являющейся здесь точкой отсчёта. Шпенглер доказывает, что если античная история была одухотворена временем, то нынешняя европейская действительность оплодотворяется в истории пространством, которое он выражает термином "бесконечное пространство". И раскрывает его смысл: "Бесконечное пространство есть идеал, непрестанно взыскуемый западной душой в окружающем её мире. Она стремится видеть его непосредственно осуществлённым, и только это и сообщает бесчисленным теориям пространства последних столетий поверх их предполагаемых результатов их глубокое значение как символов определённого мирочувствование". Бесконечное пространство, став новым божеством, соответственно становится генерирующей средой, созидающей в себе и снабжающей человека характеристическими параметрами, посредством которых он, как "самостоятельная сила" принимает решения "в отношении бесконечного", и таким образом утверждается факт появления особого вида гоменоида - фаустовского человека.
       "Фаустовская группа, - толкует О.Шпенглер, - формируется вокруг идеала чистой пространственной бесконечности", и определяющий стержень, вокруг которого наматываются специфические параметры фаустовской группы, исходит из внутреннего качественного содержания человека, а не из внешних императивов. "Мы, - утверждает О.Шпенглер, - фаустовские натуры, привыкли принимать отдельного человека в целое нашего жизненного опыта сообразно его деятельному, а не пластически-покоящему проявлению. Вопрос, что есть человек, мы измеряем по его деятельности, которая может быть обращена как вовне, так и вовнутрь, и оцениваем все его частные намерения, мотивы, силы, убеждения, привычки включительно в указанном направлении. Слово, которым мы резюмируем этот аспект, называется характер". И далее продолжает: "Преодоление сопротивлений есть, напротив, типичный стимул западной души. Активность, решительность, самоутверждение здесь просто взыскуются; борьба с уютными авансценами жизни, с впечатлениями минутного, близкого, осязаемого, лёгкого, осуществление того, что обладает всеобщностью и длительностью, что душевно связывает прошлое и будущее, - таково содержание фаустовских императивов с самых ранних дней готики до Канта и Фихте и дальше вплоть до этоса чудовищных проявлений власти и воли наших государств, хозяйственных сил и нашей техники"
       Последнее в апофегме Шпенглера относится к XX веку, - и хотя генезис (зарождение) фаустовского гоменоида и его характера немецкий философ видит в глубинах средних веков новой эры, но его апофеоз, явленный, в мало сказать, колоссальном, а максимально возможном до того незнаемом проявлении человеческой психической энергии, приходится на XX век. Шпенглер употребляет ноуменальный оборот "физическое понятие энергии пространства". Именно по этому признаку, - интенсивному истечению психической энергии в обеих сферах (конструктивной и деструктивной), - XX столетию должно быть отдано авангардное место в человеческой летописи веков. Итак, фаустовский человек, вооружённый своим фаустовским характером, есть производитель земной истории XX века. Гению Шпенглера оказалось подвластным не только интуитивное прочувствование фаустовской стихии в человеке, но и осмысленнее понимание фаустовской психической установки высшего энергетического градуса. У Шпенглера сказано: "Чистое пространство фаустовской картины мира есть не просто растяжённость, но и протяжённость в даль как действие, как преодоление только-чувственного, как напряжённость и тенденция, как духовная воля к власти" (выделено мною - Г.Г.; О.Шпенглер "Закат Европы, т.1, 1993, с.с.338,459,496,497,490-491).
       Итак, духовная воля к власти есть тот двигатель внутреннего сгорания, который придал земной истории XX века неповторимый лик и своеобразное лицо в колоде хрононов мировой истории. Не следует при этом думать, что воля к власти есть порождение XX века, - данное качество относится к коренным отметинам человеческого естества, и сопровождает человека с момента его рождения. Глубокомыслие О.Шпенглера сообщило духовной воле к власти роль динамического принципа максимы бесконечного пространства (а по-другому, планетарного единения людей), - некоего идеологического компаса в деятельностном поле земной истории, которое приобрело значимый вид в XX столетии. В результате максима бесконечного пространства, помимо географического освоения Земли, обогатила земную историю этого хронона ещё одним великим смыслом: в XX веке любой житель планеты впервые получал реализуемую возможность генетической связи с каждым в отдельности членом гоменоидного сообщества Земли. Следовательно, в XX столетии оформились прочные объективные основы человеческого общежития, и только в это время мысль о том, что Земля есть единый дом человечества, наполнилась величайшим интеллектуальным содержанием и стала общечеловеческой ценностью. Таково величайшее благо, данное человечеству XX веком. Первый ноуменальный эскиз этого блага как великого смысла принадлежит гению Освальда Шпенглера, хотя не похоже, что он сам прочувствовал это до конца. Зато он убеждённо утверждает, что данный акт есть духовный подвиг фаустовского человека, и оно суть не просто заслуга, а историческая его миссия. Шпенглер извещает: "Оттого фаустовская культура была в сильнейшей степени направлена на расширение, будь то политического, хозяйственного или духовного характера; она преодолевала все географически-материальные преграды; она стремилась, без какой-либо практической цели, лишь ради самого символа, достичь Северного и Южного полюсов; наконец, она превратила земную поверхность в одну колониальную область и хозяйственную систему" (О.Шпенглер "Закат Европы. Т.1", 1993, с.522).
       Механизм интеграции, реализующий духовную волю к власти в бесконечном пространстве, однако, кроме, несомненно, положительного значения, привносит с собой и негативные казусы: в XX веке войны из локальных столкновений и частно-географических конфликтов, какими они были в прошлом, превратились в мировые войны. С помощью того же механизма интеграции естественное противостояние человека и природы разрослось в глобальный экологический кризис человечества. При этом следует иметь в виду, что любая конфронтация и каждая война есть своего рода особая форма интеграционного сочленения гоменоидов.
       Таким образом, небывалые по степени психической активности акты энергетического планетарного воссоединения и освоения в совокупности создают гештальт (образ, структура) земной истории XX века. А самой важной в диагностическом плане гностической особенностью этой исторической градации является факт того, что её гештальт, сформированный деятельностным импульсом, есть не более, чем внешняя форма, как выразился О.Шпенглер, "построение поверхностного плана", элемент "морфологии всемирной истории". Главнейшим заблуждением традиционной историографии материалистического понимания как раз и является то обстоятельство, что видимую конфигурацию данного гештальта принимали не за форму, а за содержание, и на такой базе утверждалась универсальная и всеобщая картина мира, - вначале птолемеевская, потом ньютоно-коперниковская, затем прогрессивно-эволюционная, которые последовательно одна за другой терпели крах, оставляя после себя atrocia aut pudenta (ужасное и позорное) представление о научных революциях, ошибочно воспринимаемых в качестве двигателя прогресса. В силу чего, очевидный, казалось, вывод, что XX век есть время ставшего человеческого единения, не может считаться доводом достаточной доверительности, ибо его гештальт представляет лишь формальные основания.
       Поскольку новый взгляд на исторический прогресс и процесс принципиально антиподален такому академическому воззрению, то, следовательно, осмысление общего гештальта XX века должно соответствовать главной аксиоме этого радикального подхода, который гласит: небесная (духовная) история суть первична, а земная (материальная) история суть вторична, и, следовательно, гештальт собственно земной истории XX века есть производное явление, корни которого следует искать не в буквальном восприятии, а в предначертаниях небесной истории. А имманентной сущностью собственно небесной истории "...является судьба человека в земной человеческой жизни...Потому что, поистине, в центре мира стоит человек и судьба человека определяет судьбу мира, через него и для него" (Н.А.Бердяев). А это означает, что небесная история настроена на волну индивидуальной личности, тогда как земная история воспринимает коллективистские сигналы, что духовная (небесная) стать человека, обуславливая инициативу земных процессов, не может транслировать в земной гештальт ничего, кроме духовных импульсов и нравственных сигналов.
       Однако в реальной исторической действительности XX века, которую удалось закодировать под гештальт земной истории, отсутствуют какие-либо намёки, признаки или тенденции небесноисторического обличья, святынь или преданий, и в этой сфере господствует совсем иная идеология, опосредуя которую Бердяев вывел: "Это ведёт к признанию того, что существует как бы два времени - время дурное и время хорошее, время истинное и время неистинное.. Есть испорченное время, и есть глубинное время, сопричастное самой вечности, в которой этой порчи нет. Это тот вопрос, который разделяет разные философские направления". В отношении одного из них, наиболее популярного, бытующего и сегодня, философского направления, философ сказал: "Я знаю только одно направление в этой области, которое до конца и последовательно разлагает и умерщвляет все исторические святыни и исторические предания, без компромиссов, совершенно последовательно, - это направление марксистского понимания истории".
       Марксистское понимание истории у Бердяева есть синоним материалистического понимания истории, а также экономического материализма, а также исторического материализма. Бердяевская рефлексия этого направления имеет следующий вид: "В концепции экономического материализма исторический процесс оказывается окончательно лишённым души. Души, внутренней тайны, внутренней таинственной жизни нет больше ни в чём. Заподозревание святынь приводит к тому, что единственной подлинной реальностью исторического процесса оказывается процесс материального экономического производства, и те экономические формы, которые из него рождаются, являются единственно онтологическими, подлинными, первичными и реальными. Всё остальное является лишь вторичным, лишь рефлексом, надстройкой. Вся жизнь религиозная, вся духовная культура, вся человеческая культура, всё искусство, вся человеческая жизнь есть лишь отражение, рефлекс, а не подлинная реальность". Но существует ещё научное направление - теория прогрессивной эволюции, в отношении которого русский мыслитель вынес краткий и неоспоримый вердикт: "В действительности, чисто эволюционный взгляд, последовательно проведенный, отрицает существование судьбы человека как темы метафизики истории". В понятиях бердяевского воззрения это суждение означает, что эволюционная теория лишена исторического статуса.
       Во всей этой катавасии взглядов и запутанных суждений Бердяев обнаруживает универсальную причину, вызывающую искажение исторического свойства сознания в этих научно-философских направлениях, - эта причина: принижение индивидуального человеческого фактора. Неудача истории, по Бердяеву, исходит из того обстоятельства, что в течение всего исторического времени происходило неуклонное и последовательное искажение и игнорирование судьбы человека во всех исторических эпизодах. Ущемление и подавление человеческого фактора, который в исканиях Бердяева "стоит в центре мира", лежит в основе так называемого "испорченного времени", имеющего в этих последних статус исторического явления с самостоятельной тенденциозностью. "Испорченное время", по Бердяеву, есть "...дурное, разорванное время, в котором прошлое кажется отошедшим, а будущее ненародившимся...", и когнитивным субстратом служит резкое противоречие материалистического и идеалистического сторон действительности, или, по терминологии Бердяева, "противоположение исторического и метафизического", а суть "испорченного времени" в том, что оно "не предполагает возможности явления метафизического в историческом, что исторический факт не есть только внешний, эмпирический факт, который методологически должен быть всегда противоположен всему метафизическому".
       Помимо противопоставления метафизического и исторического в историческом исследовании "испорченное время" хранит в своих недрах ещё один основополагающий момент: разрыв времени и вечности Говорит Бердяев: "Разрыв между вечным и временным и есть величайшее заблуждение сознания...". Будучи "заблуждением" сознания, "испорченное время" остаётся формой сознания, также как духовная воля к власти есть всё же духовным актом. Таким образом, испорченное время, являясь по своей сути концентрированным выражением угнетения личности, по форме принадлежит земной истории, но по содержанию относится к компетенции небесной истории. В этой предопределённости одного другим, тобто земной истории небесной и обратно, хотя гносеологически в изначальном моменте положена небесная история, состоит главное функциональное отличие нового исторического подхода от традиционного способа материалистического понимания истории во всех его разновидностях.
       Практический итог этому философствованию подвёл Н.А.Бердяев: "Время нашей мировой действительности, время нашего мирового эона, есть время разорванное; оно есть время дурное, заключающее в себе злое, смертоносное начало, время не цельное, разбитое на прошлое, настоящее и будущее. ...что мы живём в испорченном, больном времени, во времени разорванном, что это есть не что иное, как отражение разорванности нашего бытия, не вмещающего цельности" (Н.А.Бердяев "Смысл истории", 1990, с.с. 50,10,60,21,59,54,57). В таком плане переданная аналитическая премудрость бердяевской концепции непосредственно касается земной истории и прямо относится к гештальту земной истории XX века, который расширяется за счёт параметра испорченного времени (или угнетения личности). Хотя выведение гештальта земной истории само по себе является новаторским жестом, но новшества на этом не исчерпываются, и причленение к гештальту земной истории новоявленного параметра есть непременный акт нововведения в историческом познании при неординарном познавательном подходе в специфических условиях XX века.
       "Испорченное время", когда оно составляет органическую часть гештальта земной истории, как правило, выражается только ему свойственной инфраструктурой, - таковы якобинский террор, диктатура пролетариата, нацистский Холокост, хунвэйбиновская культурная революция и другие представители эпопеи угнетения личности в земных условиях, которые есть per se прежде всего указатели ad oculos (наглядно) на специфическое своеобразие отдельных конструктивных частей бесконечного пространства Земли. Если из абстрактно-отвлечённых суждений историков, так или иначе касающихся этой темы, можно уяснить, что генезис акций испорченного времени имеет древний возраст (опричнина Ивана Грозного, якобинский террор), то интенсивность и особая активность идеологии ущемления личности была показана в XX веке, причём в таком размере, что стала диагностическим критерием этого исторического отрезка. Духовное ущемление личности не может быть большим или малым, - в любом своём виде оно являет из себя деградационную силу, действующую на человека из вне, как внешний побудитель, и бывает сознательным или неосознанным, направленным или произвольным, организованным или стихийным. Яркий образец сознательного, целенаправленного и организованного угнетения и подавления индивидуальной личности демонстрирует легендарный ГУЛАГ - поражающе огромная система тюрем и репрессивных мер в отношении личности, небывалый по размаху и масштабу в истории объект действительности Советской России.
       Интегральная карта лагерей системы ГУЛаг [Материал из Википедии - свободной энциклопедии]
       Интегральная карта лагерей системы ГУЛаг, существовавших с 1923 по 1967 годы, на основании данных правозащитного общества "Мемориал"
       Система ГУЛаг была создана по личному приказу Сталина от 1929 года и получила дальнейшее развитие с 1930 года. 25 апреля 1930 приказом ОГПУ N 130/63 во исполнение постановления СНК СССР "Положение об исправительно-трудовых лагерях" от 7 апреля 1930 было организовано Управление лагерями ОГПУ (УЛАГ) (СУ СССР. 1930. N 22. С. 248). С ноября 1930 стало появляться название ГУЛаг (Главное Управление исправительно-трудовых Лагерей ОГПУ).
       Прежде всего, обращает на себя внимание упорядоченная организация элементов специального репрессивно-принудительного порядка: мест тюремных заключений и лагерных поселений, охвативших всю обитаемую территорию огромной страны. Особая инфраструктура принудительной отрасли, сопряжённая с государственными органами управления, воплощённых в реальные формы экономического структурно-иерархического соподчинения, указывает на функционирование некоего определенного ведомства. Таким ведомством и является ГУЛАГ. Вряд ли в административном хозяйстве советского государства нашлось бы иное учреждение, сравнимое по чёткости действия и выполнению поставленных целей с этим репрессивно-принудительным ведомством. При этом следует решительно отчленять это ведомство от внешне сходным с ним образований известного пенитенциарного плана как уголовно-исполнительной системы исправительного направления. В ГУЛАГе господствует совсем иное направление и противоположная идеология, - эту идеологию я обозначил термином гоменоидофобия, которой определяется открытая ненависть к людям, ориентированная на их истребление. Достаточно только одной зарисовки, чтобы понять весь ужас этого людоедского намерения: Всеволод Цаплин: "Архивные материалы о числе заключённых в конце 30-х годов": "Золото государству, конечно, было необходимо, но при его добыче главное внимание уделялось тогда уничтожению людей, а не экономической целесообразности. Уничтожение заключенных было запрограммировано и общей политикой сталинизма, и чудовищными условиями лагерного содержания, и невыносимыми условиями труда. К исходу 1938 г. на Дальстрое числилось 117 630 заключенных. В 1939 г. было завезено 70 953 человека и "фактически освобождено" (так в документе. -- В. Ц.) 26 176 заключенных. Следовательно, количество заключенных должно было бы увеличиться почти на 45 тыс. и составлять примерно 162 630 человек. Однако в действительности среднесписочная численность заключенных по Дальстрою в 1939 г. определяется в 121 915 человек. Следовательно, убыло почти 41 тыс. заключенных, то есть более 25% их возможного общего количества".
       О ГУЛАГе говорилось и говорится очень громко и очень много, - первооткрывателем этой темы принято считать А.И.Солженицына, - однако, не отрицая всех достоинств его труда "Архипелаг ГУЛАГ", требуется признать, что всё же право приоритета принадлежит не ему. В 1952 году в Нью-Йорке издательством имени Чехова была опубликована книга израильского публициста Юлия (Иегуды) Марголина "Путешествие в страну Зэ-Ка", который и есть первый "опыт художественного исследования" (подзаголовок романа А.И.Солженицына) ГУЛАГа. Известный поэт Анатолий Радыгин написал: "Почему до сих пор нигде не переиздана книга, лучше которой о советской системе расправы с телом и духом любого, кто попал под её чугунные колёса, ещё не написал никто? Я почтительно склоняю голову перед гражданским величием и крестным путём Александра Солженицына, но всё же лучшей книги, чем "Путешествие в страну Зэ-Ка", я до сих пор не читал!". К тому же Ю.Марголин сумел заглянуть в проблему ГУЛАГа глубже, чем А.И.Солженицын, - в послесловии к своему "художественному исследованию" он говорит: "То, что я пережил в Советском Союзе, - это страшный кошмар. Моей обязанностью и моим первым движением, по возвращению в Европу было - дать отчёт о пережитом и передать крик о помощи людей, отрезанных от мира. Но только здесь, среди свободных людей Запада, я понял всю глубину несчастьях тех, кто остался в заключении. Выйдя за колючую проволоку лагерей, я наткнулся на каменную стену, построенную малодушием и предательством. Я убедился, что в известных кругах, и именно в тех, чья помощь необходима в первую очередь, - не принято говорить вслух о некоторых явлениях, имеющих место в Советском Союзе. Это шокирует. Более того, это компрометирует. Не раз, а десять раз я услышал, что обвинять Советский Союз могут только враги прогресса и союзники реакции. Эта книга писалась при молчаливом и явном неодобрении моего окружения, и если бы не личный мой опыт и сила убеждения, которой я обязан пяти лагерным годам, - возможно, что я подчинился бы коллективному внушению, как это делают другие участники "заговора молчания". Воистину, в круг гоменоидофобии входит не только эшафот, но и его зрители!
       Итак, изложенного вполне достаточно для вывода аподиктической достоверности: гоменоидофобия входит действующей тенденцией в цикл общественных функций советского государства, а интегральная карта ГУЛАГа служит при этом самым наглядным и неопровержимым доказательством. Обилие лагерей и тюрем в ГУЛАГе действительно напоминает "архипелаг" - прозрачная метафора, солженицынская удача, - а, как в собственном архипелаге, каждая составная единица, будучи в известной мере индивидуализированным образованием, сочленяется в один исполинский конгломерат. Это обстоятельство не может не оказывать некое общее идеологическое воздействие на особенности земной истории советской эпохи, что, в свою очередь, порождает настоятельную потребность в научно-философском освещении феномена ГУЛАГа и связанных с ним проблем. Я не берусь за эту тему, - в силу своей важности и сложности она требует специальной и более профессиональной аналитики, - в мой замысел входит намерение обосновать эту самую сложность и важность фактическим материалом с как можно более широкой числовой статистикой, утверждающей эмпирическую значимость ГУЛАГа в советской земной истории. Для такой цели, казалось бы, достаточно вспомнить эпохальный труд А.И.Солженицына, но я дополнительно сошлюсь на следующую выдержку, имея в виду показать насколько обширна фактическая база ГУЛАГа: Анатолий Вишневский "Вспоминая 37-й" (http://demoscope.ru/weekly/2007/0313/tema03.php)
    "В частности, имеются данные о числе осужденных в Российской Федерации за 40 лет - с 1923 по 1953 год, то есть после того, как закончились кровавые события революции и гражданской войны. Оно оценивается в 40 миллионов человек. Эта оценка "весьма приблизительна и сильно занижена, но вполне отражает масштабы репрессивной государственной политики... Если из общей численности населения вычесть лиц до 14 лет и старше 60, как малоспособных к преступной деятельности, то выяснится, что в пределах жизни одного поколения - с 1923 по 1953 г. - был осужден практически каждый третий дееспособный член общества". Число осужденных по СССР в целом было, разумеется, намного большим, чем только по России. Лишь за 8 послевоенных лет - с 1946 по 1953 - по приговорам гражданских судов, вступившим в законную силу, в СССР было осуждено свыше 12 млн. человек, из них почти 4,3 млн. - приговорены к лишению свободы. При этом "характерной чертой послевоенных репрессий было... увеличение тяжести наказания. В 1940 г. народные суды приговорили на срок свыше 5 лет лишения свободы 2,1% всех осужденных, в 1946 г. - 4,0%, в 1947 г. - 18,1 %, в 1948 г. - 29,2%". Напомним, что в данном случае речь идет о гражданских судах, которые почти не рассматривали так называемые "контрреволюционные преступления", относившиеся к ведению органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД. Там была своя статистика: почти 4,1 млн. осужденных за 1921-1953 гг., в том числе около 4 млн. - за 1927-1953 гг. Из 4,1 млн. осужденных по делам "органов" около 800 тысяч было приговорено к расстрелу, свыше 2,6 млн. - к заключению в тюрьмах и лагерях, еще примерно 400 тысяч - к ссылке и высылке".
       В число достоверных фактов, подтверждающих реальную значимость феномена ГУЛАГа, я считаю необходимым включить зарисовку известного советского писателя Владимира Войновича, доказывающую идеологическое воздействие карательных служб на состояние духовной сферы советского общества. В.Войнович пишет: "Я часто думал, почему в Союзе писателей так много бывших (и не только бывших) работников карательных служб. И понял: потому что они действительно писатели. Сколько ими создано сюжетов, высосанных из пальца! И каких сюжетов! Подрывные организации, распространившиеся по всей стране. Многочисленные связи с иностранными разведками. С фашистскими, троцкистскими, сионистскими и прочими центрами. Портативные передатчики, бесшумные пистолеты, чемоданы с двойным дном, шифры, явки, адреса, валюта, секс, порнография, убийства из-за угла, подкуп, шантаж, цианистый калий, диверсии и провокации... Сколько всего напридумано ими, безвестными следователями соответствующих органов!...И вы согласитесь, что до сих пор в мировой литературе ничего подобного не читали. Какие выпуклые характеры! Какой грандиозный сюжет, как всё в нём сцеплено и взаимосвязано!" (В,Войнович "Два плюс один в одном флаконе" ЭКСМО, 2010, с.55). Во времена Войновича общий характер советского духовно-художественного производства определялся методом соцреализма, и Войнович узрел влияние ГУЛАГа на соцреализм, но ещё большим психологическим эффектом обладает обратное - воздействие соцреализма на ГУЛАГ, о чём подробнее будет сказано в дальнейшем изложении.
       Первым признаком достоверности при рационалистическом познании в любой сфере считается наличие аналогичных контингентов и подобной динамики в других пространственно-временных реальностях или другой физической данности. Для целей фактического обоснования явлений "испорченного времени" в изучении земной истории XX века может служить констатация отдельных объектов, где духовная воля к власти настолько сильна и наглядна, что доводит общество до завершающего итога: гоменоидофобии с человеческими жертвами. На данный момент никакого сомнения не вызывают три объекта: маоцзэдуновская культурная революция в Китае, полпотовский террор красных кхмеров в Камбодже (Кампучии) и нацистский Холокост ("холокост" с греческого "всесожжение") в Европе.
       Однако будущие аналитики должны стремиться более всего к выявлению не идентичности как таковой, а качественного своеобразия каждого из них. Так, в отношении маоцзэдуновского и полпотовского терроров на первой линии анализа должен быть факт того, что они приурочены к территории, где гнездятся генетические корни "осевого времени" Ясперса. Может быть, это обстоятельство стало причиной, что в Китае откровенно гоменоидофобская борьба за власть развернулась в духовной сфере культуры. Мао-Цзэдун проповедовал: "Интеллигенты всегда всё предвидят раньше рабочих и крестьян. Они всегда чутки к изменениям, быстро схватывают суть вопроса, но им, как правило, в определённой степени присуще приспособленчество. Если революционные интеллигенты хотят быть революционерами до конца, то они должны непрерывно преобразовывать себя физическим трудом. Дело в том, что образование, которое они, включая учащуюся молодёжь, получали на протяжении нескольких десятилетий, в основном было буржуазным; буржуазные идеи уже растворились в их крови, и если они не будут прилагать усилий для преобразования своего мировоззрения, то развитие событий пойдёт в обратном направлении. Я и сейчас по-прежнему считаю, что большая часть интеллигенции как в партии, так и вне её в основном всё ещё буржуазная".На сайте "Википедия - свободная энциклопедия" сказано: "Только в ходе культурной революции погибло, по некоторым данным, до 20 миллионов человек. Ещё 100 миллионов так или иначе пострадали в её ходе".
       Интернет-сайт (http://www.newcaucasus.com/index.php?newsid=1875) о режиме Салот Сара (Пол Пота): "Кампучийский режим начал преследование образованных людей. Пол Пот приказал казнить всех учителей, профессоров, воспитателей детских садов. "Красные кхмеры" также издали декрет об отмене денег и взорвали национальный банк. Малейшие признаки образованности могли стоить человеку жизни - до смерти забивали мотыгами не только ученых, писателей, артистов или инженеров, но и всех, кто носил очки. Уничтожению подверглись библиотеки, театры и кинотеатры. "Красными кхмерами" были запрещены песни, танцы, празднества". Идеология красных кхмеров определялась так называемыми правилами "Объекта S-21":
       1. Четко отвечайте на вопросы. Не уклоняйтесь от ответа.
    2. Не пытайтесь скрыть факты. Вам строго запрещено противоречить.
    3. Не делайте глупостей, отрицая факт Революции.
    4. Отвечайте на вопросы немедленно, не обдумывая.
    5. Не говорите о своей безнравственности или о сущности революции.
    6. Получая удары плетью или электрошоком, вы никогда не должны кричать.
    7. Ничего не делайте, сидите, не двигаясь, и ждите моих приказов. Если приказов нет, сохраняйте спокойствие. Когда я прошу сделать что-то, делайте это сразу же, без возражений.
    8. Не начинайте говорить о любви к Родине, пытаясь скрыть свои секреты или выгородить предателя.
    9. Если не будете повиноваться любому из моих правил, сразу же получите или десять ударов плетью, или пять ударов электрическим током".
       Несмотря на малое время существования (3.5 года) кхмерский режим уничтожил четверть населения Камбоджи - более двух миллионов человек.
       Из всех образований подобного типа и аналогичного генезиса европейская гоменоидофобия (нацистский Холокост) кажется наиболее загадочной, и, прежде всего, с нравственной точки зрения. Западноевропейская культура, находящаяся в авангарде всех достижений человеческого духа, без аналитически видимой причины опустилась до животного уровня варварской гоменоидофобии, введя этим в шок всё мыслящее человечество. Выдающийся немецкий писатель Эрих Мария Ремарк, сам жертва Холокоста, с горечью констатировал: "Человечество пошло вперёд только в одном отношении: оно научилось массовым убийствам".
       Ещё большее недоумение вызывает функциональный облик нацистского Холокоста: вся ярость человеконенавистнического угара здесь направлена против евреев, и "полное решение еврейского вопроса" (поголовное уничтожение еврейского населения), ставилось главной задачей, в решение которой исполнители вкладывали все фаустовские козыри: решительность, инициативность, организованность, - были созданы специальные воинские подразделения (ойнзатцгруппы СС) для убийства евреев, организованы особые лагеря смерти и разработана техника умерщвления людей (газовые камеры). Рейхсмаршал Г.Геринг приказывал шефу СД Р.Гейдриху: "Настоящим поручаю вам провести все подготовительные мероприятия относительно "полного решения" еврейского вопроса на тех территориях Европы, которые находятся под германским влиянием. Я обязываю вас представить мне как можно скорее проект доклада с изложением уже предпринятых мер по выполнению намеченного окончательного решения еврейского вопроса".
       Хотя антисемитизм весьма и давно развит в Европе, и враждебное отношение к евреям культивировалось христианской религией и поощрялось во всех общественных сферах, но идея планомерного истребления евреев стала реальностью только в годы нацистского рейха, составляя особенность земной истории XX века в Европе. Антисемитизм, по сути, является разновидностью гоменоидофобии, но, тем не менее, здесь не предусматривалось человеконенавистничество такого размаха, хотя сюжет выступления многих европейских антисемитов именно таков, - примером служит известный великомученик науки Джордано Бруно, который возвестил: "Евреи представляют собою племя, разносящее столь сильную заразу, нравственно столь прокажённое и опасное, что заслуживает, чтобы их уничтожали ещё до рождения". Таким образом, "еврейский вопрос", как нечто такое, что обращается в полное истребление евреев, не является следствием традиционного антисемитизма, хотя в онтологическом выражении есть не что иное, как махровый антисемитизм. И этот антисемитизм, рассмотренный в контексте гоменоидофобии, становится элементом земной истории, которая ранее ускользала от исторического обозрения. Отсюда исходит загадочная сущность нацистского Холокоста в Европе, и без вразумительного объяснения которой из земной истории Европы выпадает весь исторический хронон XX века, ибо без понимания "еврейского вопроса", который взялись решать нацистские идеологи, нет доступа к знанию земной истории Европы в XX веке, что и вменяется в обязанность новой исторической методологии.
       "Еврейский вопрос" есть единственно и, прежде всего, морально-нравственная проблема нацистского Холокоста. А фаустовский дух, которым творится Холокост и который является небесной составляющей истории Европы, отличается своеобразием и требует к себе особого подхода. О.Шпенглер провозглашает: "Общечеловеческой морали не существует... Существует столько же моралей, сколько и культур..." Стало быть, мораль суть производное, вторичное образование, какое образуется каждый раз в нужном порядке, тобто отсутствие морали также есть мораль. Отсюда у О.Шпенглера следует: "Имморальное" - это всего лишь новый вид морали, и притом с одинаковым притязанием на преимущество по сравнению со всеми прочими. Воля к власти нетерпима. Всё фаустовское стремится к исключительному господству" (О.Шпенглер "Закат Европы. Т.1", 1993, с.с.529,527)
       Духовная воля к власти пробудила в европейском духе непомерную фаустовскую страсть к покорению и чудовищную жажду господствовать, на базе которых возник Ordnung ("новый порядок", термин О.Шпенглера) со своей моралью. И такой моралью стала мораль гоменоидофобии, мораль убийства как индульгенции на истребление беззащитных людей. Необузданная энергия фаустовского естества обрушилась на евреев, ибо только евреи обладают такой духовной парадигмой, какая способна стать преградой, причём неодолимой, на пути дикого деструктивизма фаустовской мании покорения и господства. Еврейская парадигма зиждется на утверждении единой общечеловеческой морали Божеской природы. Мораль Всевышнего, обязательная для всех гоменоидов, и даже возносящая этих гоменоидов на высшее место в мире, не допускает принижения одного другим, запрещает покорение одного другим и исключает господство одного над другим. Таково духовное учение, преподнесенное в Библии (по-еврейски, в Торе и Танахе). Многовековая история антисемитизма однозначно свидетельствует о неискоренимой живучести еврейского духовного учения, перед которым оказывались бессильными все и всяческие меры и способы противоборства. С такой точки зрения загадочным является не непосредственная причина Холокоста, которая заключается в борьбе древнего еврейского духовного учения с вновь рождённым фаустовским восторгом, а то, что бонзы нацизма смогли проникнуть в глубокомыслие Торы, и понять, что преодолеть еврейскую духовную парадигму можно единственным способом, поголовно истребив всех евреев. На философском языке нацистский Холокост есть разгул вышедшего из-под контроля веры разума, опьянённого своим всемогуществом.
       Шесть миллионов трупов стали ценой этого человеческого безумства, этой морали гоменоидофобии, но духовная вера оказалась несломленной, - именно в этом результате следует видеть преимущество нового взгляда на историю перед старым академическим подходом. И эта новация не заканчивается данным результатом, и тема Холокоста продолжается в еврейском государстве Израиль. Поскольку такой оборот отсутствует в академической историографии, я сосредоточил все усилия на фактической стороне доказательной базы, положив в основу эмпирической достоверности сборник Владимира Лазариса "Среди чужих. Среди своих" изданное издательством "Спутник" в Тель-Авиве, в 2007 году.
       До создания независимого еврейского государства еврейская община в Палестине (по-еврейски, ишув), ведущая жестокую борьбу с английскими колониальными властями, проводила в отношении своих соплеменников в галуте (рассеянии) общую стратегию привлечения их на свою историческую родину. Библейский возглас "В будущем году в Иерусалиме!" был превращён в пароль воинствующего сионизма, и многочисленные еврейские эмиссары несли по весям и странам, где обитали евреи, единственный наказ: евреи должны вернуться на землю своих предков - Эрец-Исраэль. Публично и громогласно эти акции провозглашали благородную цель борьбы за самостоятельность и независимость еврейского государства, но внутри имели место более прозаические мотивы: ишув сражался за политическую власть с английским мандатом, и ему евреи нужны были как бойцы, а точнее, "пушечное мясо".
       С полной определённостью эта целевая установка проявилась после того, как появилось еврейское самостоятельное государство, куда устремились европейские евреи, уцелевшие в чудовищной Катастрофе (Холокосте). Вместо ожидаемого восторга несчастных беженцев на свою историческую родину, государство Израиль встретило чиновничьими препонами. В.Лазарис приводит характерные слова одного из посланцев Сохнута (еврейское агентство ведающего вопросами репатриации в Израиле): "Тот факт, что кто-то был в концлагере, вовсе не даёт ему право автоматически попасть в Эрец-Исраэль. Если мы привезём все эти лагеря, нам конец".
       В.Лазарис писал: "Люди без возраста, измождённые, с желтушным цветом лица, беззубые, с синими номерами, вытатуированными на руке, они казались выходцами из ада или сбежавшими из сумасшедшего дома. Особенно сабрам (по-еврейски, старожилы - Г.Г.), которые не совсем знали, что происходило в Европе с сентября 1939 года по май 1945 года, потому что в это время в Эрец-Исраэле хватало своих событий. Хватало и тех, кто теперь напоминал живым скелетам: "Мы же вам говорили, а вы нам не верили. Мы вас звали, а вы не приехали", И в ответ на робкую попытку тех, кто выжил, рассказать, что с ними было "там", они услышали: "Надо было сражаться", Пущенное с ужасающей лёгкостью в листовке командира партизанского отряда, поэта Аббы Ковнера, определение "как овцы на бойню" надолго определило отношение сабров к Катастрофе".
       Такое отношение не было, однако, субъективной акцией рядовых членов ишува (сабров), - оно насаждалось сверху на правах государственной политики. В.Лазарис сообщает: "Поэтому Моше Шарет (2-ой премьер-министр Израиля - Г.Г.) жаловался, что из Европы присылают "нежелательный элемент". Министр абсорбции Моше Шапира настаивал на "селективной репатриации" и возмущался, что "присылают всяких калек, тогда как нам нужны молодые люди призывного возраста, пригодные для войны... Конечно, если мы решим, что можно привозить кого угодно без всякого предварительного отбора, мы набьем много кораблей, но сейчас мы отбираем только тех, кто нам подходит, а не тех, кто помешает нам вести войну". А Бен-Гурион (1-ый премьер-министр Израиля - Г.Г.) требовал присылать "не стариков и детей, а молодых людей в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет, способных держать в руках оружие". Позднее, - продолжает В.Лазарис, - Бен-Гуриона обвинили ещё и в том, что европейские евреи были для него "пушечным мясом", которое командиры не жалели в самых безнадёжных и опасных операциях... По мнению Бен-Гуриона, кроме заразных болезней, тысячи бывших лагерников могли серьёзно подорвать мораль молодого государства, а также повредить в деле воспитания нового еврея. Выступая на заседании ЦК Рабочей партии в июле 1949 года, Бен-Гурион сказал, что новоприбывшие - "трудные и плохие люди, эгоисты", иначе они не вышли бы живыми из лагерей. В том же году он планировал послать бывших узников в своего рода военный лагерь, где можно будет "избавиться от деморализующего элемента". Итак, глава еврейского государства для избежавших смерти в Холокосте евреев предусматривал не что иное, как те же концлагери. В.Лазарис продолжал: "Глава поселенческого отдела Сохнута Леви Эшколь (впоследвие премьер-министр Израиля - Г.Г.) сказал, что "Эрец-Исраэль не может абсорбировать еврейских сумасшедших со всего мира". Спустя годы в оправдание такого отношения к пережившим Катастрофу была создана легенда о том, что в Войне за Независимость победили только сабры, так как евреи, пережившие Катастрофу, не умели и не хотели сражаться".
       Если бы новоприбывшие европейские евреи, уцелевшие в горниле Холокоста, умели читать на иврите, они бы узнали, что в государственных кругах их называли "пыль человеческая", "эгоисты", "паразиты", а также фигурировало мнение, что "за годы пребывание в лагерях уничтожения у них выработались такие чуждые нам качества, как чрезмерная забота о куске хлеба и недоверие к ближнему".. В.Лазарис рассказывает, что "стоило сабрам впервые услышать, из чего в Освенциме изготовляли мыло, как "мыло" стало прозвищем евреев, переживших Катастрофу". Пренебрежение к евреям, выжившим в Холокосте, было возведено, в конце концов, в Израиле в ранг религиозного постановления: духовный лидер ультраордотоксальной партии ШАС рав Овадия Йосеф утвердил канон о предназначенной гибели шести миллионов евреев как безбожников, покаранных за свои грехи. Крутой перелом в эту горестную повесть о людской черствости, бездушии и полнейшем отсутствии чувства сострадания к своим соплеменникам, внесло решение послевоенного немецкого правительства о выплате репараций и компенсаций евреям, пострадавшим в Холокосте. Тот же В.Лазарис указывает: "В трудные 50-е годы свою лепту в общий кризис внесли репарации из Германии, которые неожиданно дали возможность новым репатриантам встать на ноги. Теперь им завидовали и ещё больше не любили".
       Репарация в словарном значении означает "Денежные и натуральные платежи, производимые побеждённой стороной победителю в возмещение убытков от войны" (словарь Д.Н.Ушакова). Но еврейский народ не является победителем во Второй мировой войне, и репарации ему предназначаются в счёт компенсации за страдания и кровь евреев в нацистских лагерях смерти. Эти репарации отдают духом цинизма, ибо здесь речь идёт об оплате человеческих жизней и человеческой крови. Однако в сложившихся обстоятельствах это был единственный знак, свидетельствующий хоть о каком-то раскаянии за самое чудовищное преступление в истории. По соглашению о репарациях Западная Германия обязалась в течение двенадцати лет выплатить Израилю 750 млн долларов и 450 млн немецких марок еврейским организациям, - кроме того, Великобритании оплачивалась поставка горючего Израилю в течение двух лет.
       По всем человеческим канонам и просто чувству элементарной справедливости эти репарации и компенсации должны принадлежать только людям, выдержавшим ад Холокоста. Но израильское правительство объявило репарации формой дохода и обложило их налогом. Как говорит В.Лазарис: "Со своей стороны израильское правительство, понимая экономическую важность репараций, обязалось потратить полученные от ФРГ деньги только на капиталовложения. Репарации пошли на приобретение промышленного и сельскохозяйственного сырья железа, стали, химикалиев, станков, машин, пароходов и судов". Но автор здесь явно лукавит и пытается скрыть суть дела, ибо "немецко-еврейские" деньги, попав в промышленный круговорот, исполняют ту же миссию, что и всякие деньги в государстве, - быть средством обогащения. Итак, репарации, выплачиваемые в качестве компенсации за жизнь, страдания и муки евреев в лагерях смерти, израильское правительство использовало для своего обогащения. Не испытывая ни малейшего угрызения совести, еврейское сообщество обогащалось за счёт тех, к кому оно не испытывало сострадания и кого вызывающе считало "человеческой пылью". Ничего более кощунственного еврейская история не знала в прошлом.
       При таком неординарном взгляде ничто не мешает считать отношение к жертвам Холокоста в Израиле типично антисемитским. А это означает, что антисемитизм, как общественное явление, распадается на два типа: внутренний и внешний. Внешний тип целиком вмещается в рамках традиционного антисемитизма, где источник разрушающего действия находится во вне еврейской среды; внутренний тип характеризуется тем, что источник, губящий еврейское достоинство, располагается внутри иудейского сообщества, и историческая судьба еврейского народа насыщена образцами подобной механики: здесь и судилище пророка Иеремии, и распятие пророка Иисуса Христоса, и сожжение книг Моисея Маймона (Маймонида), и травля Уриэля Акосты, и проклятие Баруха Спинозы. В свете изложенного нового подхода также ничто кардинально не мешает объяснить всеобщую нелюбовь планетарного населения к евреям пренебрежением к племени, которое более, чем кто-либо и где-либо попирает собственные духовные ценности. Новая типология антисемитизма в корне меняет структурно-функциональный облик еврейского исторического существования, но эта тема выходит за сюжетные границы ведущейся беседы.
       Итак, террор и насилие над личностью есть ведущий рычаг и отличительная характеристическая черта земной истории XX века. Этому заключению не противоречит наличие на планете так называемых свободных демократических обществ, прежде всего, в странах Западной Европы и Северной Америки. Признание свободными демократических государств составляет наибольшее заблуждение современной историографии, ибо духовная воля к власти и фаустовская идеология суть самый могучий и наиболее действенный импульс всех видов демократии демоса. Достаточно присмотреться к любой избирательной компании - стержневой демократической процедуре - в любой стране, дабы ощутить мертвящее дыхание этого импульса: и не власть закона, а закон власти правит всей демократической стихией. Видимое различие между сущностью демократического и откровенно диктаторского устройств полагается в степени созревания властомании: диктатура возникает там и тогда, где и когда воля к власти дорастает до определённых форм гоменоидофобии, которые в других видах во всегдашних демократических образцах полнятся ложью и обманом, цинизмом и демагогией, лицемерием и фальшью. Маленький Израиль давно стал большим примером и ярким иллюстратором порочности того демократичного строя в мире, который называется демократией демоса. В.Лазарис пишет: "Место в Кнессете (парламент в Израиле - Г.Г.) давно стало синекурой... Опросы общественного мнения показали, что половина граждан испытывает чувство стыда за депутатов Кнессета. Независимо от своего поведения депутаты Кнессета надёжно защищены законом о парламентской неприкосновенности. Даже за серьёзное правонарушение на дорогах полиция не может их оштрафовать",
       Итак, направление общего хода исторического движения в земной истории XX столетия обозначилось эмпирически наглядно, и этой наглядностью стала демократия демоса, а крушение демократической иллюзии есть суть её основополагающей коллизии, которая проявляется только в проекции нового методического подхода. Следует напомнить, что quinta essentia (основная сущность) новой методологии в истории составляет небесная (духовная) история, без которой сам "исторический спецификум" (по Н.А.Бердяеву) оказывается не только неполным или недостаточным, но и в известной мере, порочным гнозисом. В чисто философском, умозрительном разрезе соотношение небесной истории и земной истории в целом укладывается в связку первичное - вторичное. Но в реальной действительности явлена иная онтологическая связь, где, хотя небесная история лежит в основе земного деяния, отсутствует прямолинейное следование в плане первичное - вторичное по каузально-детерминистическому маршруту. Небесная и земная истории (динамические акты) связаны между собой по схеме взаимопроникновения, но, тем не менее, приоритет небесной консистенции чётко соблюдается в общем историческом макете. Это должно означать, к примеру, что гоменоидофобская природа некоторых актов земной истории причинно исходит из соответствующего небесноисторического источника, точнее, из его нарушения.
       Таким образом, историография в новом виде не ограничивается повествовательной земной историей, а историческое сказание любого хронона только начинается с земной истории, хотя истоки исторического события лежат в недрах небесной истории. Гносеологическая особенность небесной истории состоит в том, что небесной истории как таковой не существует, а в таком виде она не более, чем абстракция - виртуальная отвлечённость. Сущность небесной истории положена в её содержательной определённости, и это качественное довольствие небесная история вносит в материально-вещественную земную историю, одухотворяя любую пространственно-временную координацию. Идеология небесной истории, как продукта сугубо духовного порядка, опирается, естественно, на идеальный фактор, однако гештальт земной истории XX века также включает в себя духовный параметр, - а именно: угнетение индивидуальной личности. Стало быть, небесная история на практике как бы вкраплена в земную историю, притом, что она исполняет роль первичной пружины или исходящего источника для земной истории. Такая нетривиальная конструкция единства является типичной для нового взгляда в истории, хотя вопросы типологии, периодизации и классификации небесной истории на данный момент выглядят самыми слабыми в теоретическом контексте.
       Высокий познавательный резонанс нового взгляда на историю определяется вовсе не тем, что в историческом комплексе был обнаружен новый конструктивный элемент - небесная история, и не тем, что смысл традиционной земной истории был потенциально трансформирован последней, а как раз это единство в своём когнитивном качестве обуславливает онтологическое достоинство нового подхода в историческом исследовании. А само исследование раскрывается в новом аспекте, который можно обозначить как мировоззренческий канон: каждая молекула планетарного вещества обладает своей собственной историей. Вследствие когнитивной компетенции этого канона спонтанно возникает правомерная, даже более того, настоятельная необходимость, постановки проблемы небесноисторической преамбулы ГУЛАГа, а, говоря по-другому, попытка объяснения того, как в земной истории XX века в России появилось испорченное время, время ГУЛАГа (Подобная аналитика ГУЛАГа, произведенная впервые, может быть прецедентом, но вовсе не шаблоном, для обзора аналогичных режимов хунвэйбиновской культурной революции в Китае, полпотовского террора красных кхмеров в Камбоджи, нацистского Холокоста в Европе).
       Отцы-основатели нового исторического воззрения - К.Ясперс и Н.А.Бердяев - нисколько не сомневались и блестяще показали на своей ноуменальной практике, что небесная история имеет философию своим методом исследования. А русская небесная история не просто включает в себя русскую философию, но она ею и есть в качестве начального гностического момента (см. мой трактат "О русской небесной истории"). Философская истина XX века, - человек против личности, - есть переданное в философской абстрактно-отвлечённой манере историческое состояние хронона XX века, а гештальт земной истории его - угнетение индивидуальной личности - суть прямое производное от этой философской максимы, имеющей всеобщее значение для XX столетия.
       Для конкретных пространственно-временных условий России в начале прошедшего века на роль философской истины претендовала самобытная философская система диалектического материализма. Хотя автор этой системы В.И.Ульянов-Ленин следовал иной целевой установке и утвердил не философскую истину (философему), а мировоззрение воинствующего материализма, безапелляционно отвергающего любые идеалистические порядки. Априорно ясно, что прародителем ГУЛАГа в философской плоскости выступает именно эта догма, в соответствии с чем, ГУЛАГ из аббревиатуры, по сути дела, превратился в философский знак, скрывающий в себе вполне определённые отношения, посредством которых идеологические штампы проникали во все поры духовного бытия советского периода русской истории. Особо значимый из этих штампов являлся так называемый принцип партийности. Как говорил В.И.Ленин: "...материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становится на точку зрения определённой общественной группы" (В.И.Ленин "Полное собрание сочинений. Т.1", с.418-419). Отсюда должно быть понятно в силу чего в недрах этой системы так высок удельный вес субъективно-предвзятых и демагогически-произвольных идеологических постулатов.
       Принцип партийности есть законообразная доктрина, принуждающая поведение и мышление людей и деятельность организованных группировок следовать внешним, коллективистским канонам, а также представляющая собой орудие политической и идеологической борьбы. Современный идеолог принципа партийности В.И.Овсяников изрекает: "Контекст принципа партийности очевиден - хороши все средства, доказывающие, что пролетариат, направляемый Партией, всегда прав, так как его действия служат делу прогресса. "Вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология. Середины здесь нет" (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 39)... Таким образом, современный историограф должен отдавать себе отчет в том, что он имеет дело не столько с исторической наукой в строгом академическом смысле, сколько с политической наукой. Поэтому важно отделить в исследованиях ученых их достижения в работе с историческим материалом и выводы, которые они делали под прессом идеологических установок Партии".
       (В.И.Овсяников "Принцип "партийности"..." (http://ushistory.ru/stati/17-historiography.html)
       Духовная сущность небесной истории выражается через приёмы вдохновенного и откровеннического восприятия (перцепции) и это качественно отличает её от чувственного созерцания земной истории. А это означает, что по части небесноисторической перцепции историческое познание неизбежно склоняется к сфере искусства и эстетики, где полно господствуют вдохновение и воображение, интуиция и мистика. Способы мистического созерцания и ощущения суть лучшие по продуктивности средства любого вида рефлексии небесной истории. Поэтому вдохновенное и откровенное творчество, каким является искусство как таковое, не просто гносеологически близко небесной истории, но зачастую органически с ним сливается, и, более того, предопределяется, что искусство содержит в своих глубинах исторический фактор, а история даже на поверхности козыряет моментами искусства.
       В этом состоит наивысшая эстетическая прелесть нового исторического подхода. Единство функционально-методических основ земной и небесной модификаций истории, о котором шла речь ранее, есть nervus vivendi (движущая сила) этого подхода, которая раскрывается как общность материалистического и идеалистического видов обозрения исторической действительности. Но именно эти единство и общность категорически отвергается принципом партийности, которым волюнтаристски утверждается разделение на "буржуазную или социалистическую идеологию". С наибольшей силой этот волюнтаризм сказался в сфере искусства: принцип партийности, действующий в недрах советского духовного бытия в качестве всеобщего декрета или директивы, - чистого рефлективного определения (по Г.Гегелю, "закона абстрактного рассудка"), - практически светится в функционирующем целокупном методе, - и это метод есть способ социалистического реализма (соцреализм). Если придерживаться ленинской аналитики и соответствующей терминологии, то требуется признать, что в искусстве существуют два непримиримых течения: реализм (соцреализм) и мистицизм (буржуазное направление). В последующем изложении будет дано детальное рассмотрение метода соцреализма в качестве художественного способа советского духостояния и особенности его генезиса, влияющие на характер земной и небесной истории советского времени. Но предварительно необходимо показать соцреализм в самом общем, обобщённом виде, обосновывая его раритет в форме специфического аналитического объекта для нового исторического подхода.
       Мысль о том, что метод соцреализма есть родная дочь ленинской философской доктрины, в анналах советской аналитики возносится как знак высшего отличия и ставится его главной заслугой. Д.Ф.Марков и Л.И.Тимофеев достаточно ясно обозначили это жизненное для соцреализма свойство: "Ленин фактически указал основные черты новой литературы. Он отмечал её обусловленность объективным ходом жизненного процесса, осмысление его противоречивости, его развития в острейших конфликтах. Наконец, он подчёркивал партийность оценки этой борьбы, - то, что художник сознательно и открыто становится на сторону передовых тенденций исторического развития. Подлинная творческая свобода представляет собой не произвол личности, а её осознанное действие в соответствии с требованиями реального исторического развития" ( Д.Ф.Марков, Л.И.Тимофеев "Соцреализм - социалистический реализм"
       (http://www.pseudology.org/Kojevnikov/SocRealizm.htm)
       Показательная дефиниция соцреализма дана на сайте "Википедия - свободная энциклопедия": "...соцреализм - основной художественный метод, использовавшийся в искусстве Советского Союза, начиная с 1930-х годов, разрешённый, либо рекомендованный, либо навязанный (в разные периоды развития страны) государственной цензурой, поэтому и тесно связанный с идеологией и пропагандой" А на сайте (http://www.museum-online.ru/Epoch/Social_realism) сказано: "Эстетическое понятие "реализм" было волюнтаристски соединено с политическим определением "социалистический", что на практике вело к подчинению литературы и искусства принципам идеологии и политики, к выхолащиванию самого содержания искусства. Соцреализм являлся универсальным методом, предписанным, помимо литературы, музыке, кино, изобразительному искусству и даже балету. Под его флагом прошла целая эпоха в отечественной культуре. Многие художники, чье творчество не укладывалось в прокрустово ложе соцреализма, в лучшем случае отлучались от литературы и искусства, в худшем -- подвергались репрессиям (Мандельштам, Мейерхольд, Пильняк, Бабель, Хармс, Павел Васильев и др.). "Развитие" метода привело к тому, что в 1960-е -- 1980-е годы официальные власти из огромной массы певцов соцреализма выбирали самых лояльных, осыпая их в изобилии премиями и званиями, появился даже термин "секретарская литература" (так называли произведения секретарей Союза писателей, издаваемые миллионными тиражами). Но жизнь всегда оказывалась сложней государственных предписаний и догм. Несмотря на то что, официальная критика и литературоведение причисляла к выдающимся представителям соцреализма таких писателей, как А. Н. Толстой, М. А. Шолохов, А. А. Фадеев, Л. М. Леонов, они не являлись в чистом виде таковыми (хотя некоторые их произведения вполне отвечали требования основного метода)".
       С публицистическим пафосом высказался А.И.Ревякин ("Проблема типического в художественной литературе" (http://www.detskiysad.ru/raznlit/tipicheskoe10.html) "Именно метод социалистического реализма и давал возможность не только отразить основные противоречия эпохи (общественный характер производства и частная капиталистическая форма присвоения результатов труда), но и показать пути их верного решения (ликвидация эксплуататорских отношений, революционное переустройство действительности), наметить правильную перспективу дальнейшего развития общества по пути социализма. Таким образом, появление социалистического реализма было определено объективными историческими условиями, самой жизнью, развитием классовой борьбы, новыми социально-эстетическими требованиями эпохи". В унисон, что кажется парадоксальным, выразился некогда числившийся эмблемой советского диссидентства Андрей Синявский (Абрам Терц) "Что такое социалистический реализм"
       (http://antology.igrunov.ru/authors/synyavsky/1059651903.html):
       "Социалистический реализм исходит из идеального образца, которому он уподобляет реальную действительность. Наше требование -- "правдиво изображать жизнь в ее революционном развитии" -- ничего другого не означает, как призыв изображать правду в идеальном освещении, давать идеальную интерпретацию реальному, писать должное как действительное. Ведь под "революционным развитием" мы имеем в виду неизбежное движение к коммунизму, к нашему идеалу, в преображающем свете которого и предстает перед нами реальность. Мы изображаем жизнь такой, какой нам хочется ее видеть и какой она обязана стать, повинуясь логике марксизма. Поэтому социалистический реализм, пожалуй, имело бы смысл назвать социалистическим классицизмом".... "Что такое социалистический реализм?, - спрашивает умный и язвительный Абрам Терц. - Что означает это странное, режущее ухо сочетание? Разве бывает реализм социалистическим, капиталистическим, христианским, магометанским? Да и существует ли в природе это иррациональное понятие? Может быть, его нет? Может быть, это всего лишь сон, пригрезившийся испуганному интеллигенту в тёмную, волшебную ночь сталинской диктатуры? Грубая демагогия Жданова или старческая причуда Горького? Фикция, миф, пропаганда?". Выставляя эти вопрошания, А.Терц неуклюже кокетничает, ибо ему прекрасно известно, что соцреализм отнюдь не "фикция" и не "пропаганда", а исторический факт, что "сталинская диктатура" и "грубая демагогия Жданова" связаны с соцреализмом не причинной, в парагенетической связью, тобто братской связью, исходящей от одного материнского источника, и что, наконец, соцреализм никак не "старческая причуда" Максима Горького, а его наибольший вклад в советскую историю.
       Крушение советского режима не произвело особого впечатления на аналитическую оценку соцреализма как средства художественного познания в советской литературе. И в этом нет ничего удивительного, ибо само крушение, как явление эпохального значения, до сих пор не нашло в российской общественной среде адекватного аналитического интереса и не стало объектом соответствующей рефлексии. Путаница и неразбериха, связанная с таким непониманием в отношении соцреализма, коснулась и такого активного интеллектуала, как Георг (Дьёрдь) Лукач, - видного деятеля венгерского революционного движения, главы так называемой Будапештской школы западных марксистов, которого Н.А.Бердяев назвал "самым умным из коммунистических писателей, обнаруживший большую тонкость мысли" Но даже такой высокоаттестованный мыслитель ограничивает крах советской идеологии лишь "кризисом сталинизма", а потому исповедует реанимацию социалистического реализма: "Сегодня центральной проблемой социалистического реализма является критический пересмотр сталинской эпохи. Это, разумеется, главная задача всей социалистической идеологии; в данной работе я ограничусь сферой литературы. Если социалистический реализм, который, вследствие практики сталинской эпохи, даже в социалистических странах становился нередко объектом насмешек, намерен достигнуть того уровня, на котором он находился в 20-х годах, то он должен вновь найти путь к реалистическому изображению человека сегодняшнего дня. А вступить на этот путь и пройти по нему можно лишь при том условии, что писатель достоверно, правдиво изобразит сталинские десятилетия во всей их бесчеловечности. Сектанты-бюрократы противятся этому, говоря, что не стоит-де копаться в прошлом, нужно изображать только настоящее. Что прошло, то прошло, старое полностью преодолено и вычеркнуто из настоящего. Социалистический мир переживает сегодня канун возрождения марксизма; это возрождение призвано не только восстановить искаженные Сталиным методы, но и в первую очередь дать адекватное объяснение новым фактам действительности с помощью старых и в то же время новых методов подлинного марксизма. В литературе в аналогичной ситуации находится социалистический реализм. Продолжать и развивать то, что в сталинскую эпоху превозносилось и восхвалялось как социалистический реализм, - дело полностью безнадежное. Однако я полагаю, что ошибаются и те, кто хочет преждевременно похоронить социалистический реализм, кто все те явления, которые появились в Западной Европе после экспрессионизма и футуризма, нарекают реализмом, опуская при этом определение "социалистический". Это утверждение не просто неверно (уже то, что оно могло прозвучать, свидетельствует о том, что сталинская культурная бюрократия существует и сохраняет свое влияние по сей день): оно полностью бессмысленно....Именно поэтому отмеченное выше бессмысленное требование "не копаться в прошлом" является "новейшим" вариантом, последовательным продолжением сталинско-ждановской литературной политики, новейшим препятствием на пути обновления социалистического реализма. Это требование направлено на то, чтобы помешать социалистическому реализму снова обрести способность изображать подлинные типы эпохи, изображать таких людей, которые, исходя из собственной индивидуальности и собственного жизненного пути, занимали бы свойственную им позицию по отношению к малым и большим проблемам эпохи".
       (Георг Лукач " Социалистический реализм сегодня" (http://mesotes.narod.ru/lukacs/socrealism.htm)
       Однако, невзирая на эминентное восхищение художественной способностью соцреализма, бытующей в советских литературоведческих кругах, эстетическая недостаточность метода явлена воочию, особенно в практической сфере творчества, и, как бы советская литературная критика не пыталась маскировать дефекты соцреалистического метода, они проявлены наглядно и разнообразно. Об этом свидетельствует умное заключение на интернет-сайте Философия Объединения (http://truesite.ru/ut/ut_079.html): "Можно назвать следующие причины ошибочности метода социалистического реализма. Во-первых, социалистический реализм не рассматривает искусство как "деятельность, направленную на создание красоты и радости для целого (творчество) и для самого себя (оценка), с сохранением при этом уважения к индивидуальности художника", а превращает искусство в средство воспитания людей, приспособленных к политике партии. Художники должны максимально проявлять в своем творчестве собственную индивидуальность. Поступая так, они доставляют радость Богу и другим людям. Однако социалистический реализм лишил художников их индивидуальности и стандартизировал искусство. Поэтому с помощью этого метода не может родиться подлинное искусство. Во-вторых, социалистический реализм отрицает Бога, то есть он утратил фундаментальный критерий художественной деятельности. Вместо него он устанавливает произвольные стандарты, основанные на политике партии, заставляя художников и писателей следовать им. В-третьих, поскольку красота и любовь тесно связаны, как две стороны одной медали, искусство и этика должны быть связаны столь же тесно. Однако поскольку коммунистическое общество отрицает подлинную этику любви, оно превратило искусство в нечто, не имеющее любви, то есть искусство стало просто инструментом управления людьми. В-четвертых, искусство не является надстройкой над экономическим базисом. Тем не менее, социалистический реализм рассматривает искусство как надстройку и заставляет его опуститься до состояния слуги экономической системы ("базиса"). В действительности, однако, искусство не определяется экономикой. Сам Маркс сделал признание в последней части своего произведения "К критике политической экономии": "Трудность, с которой мы столкнулись, заключается вовсе не в том, чтобы понять, как искусство и эпическая поэзия Греции связаны с определенными формами социального развития. Трудность заключается в том, что и поныне они доставляют нам эстетическое удовольствие и в некотором отношении могут служить стандартом и недостижимым идеалом".
       С позиции рассматриваемого ракурса проблемы особенность этого "умного заключения" в том, что оно получено посредством познавательных рационалистических средств традиционного материалистического понимания истории. Тогда как новаторская точка зрения предписывает рассматривать соцреализм в качественно ином когнитивном ключе через опосредование земной и небесной истории, где, по словам Н.А.Бердяева, появляется "...вопрос, какое же существует соотношение между прошлым и будущим?" Основная гностическая ошибка соцреализма, какая действует на грани преступления, состоит в том, что он, являясь методом эстетического отражения действительности, лишён исторического содержания, а потому служит идеологии испорченного, дурного, разорванного времени материалистического понимания истории.
       Н.А.Бердяев поучает: "Время нашей мировой действительности только внешне кажущимся образом несёт жизнь; в действительности - оно несёт смерть, потому что, создавая жизнь, оно повергает в пучину небытия прошлое, потому что всякое будущее должно сделаться прошлым, должно подпасть под власть этого пожирающего потока будущего и нет той реальности истинного будущего, в которую вошла бы вся полнота бытия, в которой истинное время победило бы дурное время, в которой разрыв прекратился бы и целостное время было бы вечным настоящим или вечным сегодняшним днём; потому что время сегодняшнего дня, в котором всё свершается, в котором нет прошлого и будущего, а одно лишь истинное настоящее, и было бы истинным временем" (Н.А.Бердяев "Смысл истории", 1990, с.с.54,55-56).
       "Истинное время", таким образом, представляет из себя органически неразрывное прошлое, настоящее и будущее, которое и называется вечностью, и которое реализуются через механизм наследования, а точнее, способа передачи (унаследованности) в настоящем реалий прошлого, а в будущем реалий настоящего и прошлого. Итак, новая историческая концепция приобщает историю к самому выдающемуся в современной цивилизации научному достижению - генетике, которая утверждает, что дурное время есть продукт дурной наследственности. Об этом в полный голос впервые заговорили в русской интеллектуальной среде в XIX веке, и первым философом, который обратил внимание на нынешние явления, тобто земную историю, унаследованную от негативного прошлого, был П.Я.Чаадаев ("Сначала - дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, - такова начальная история нашей юности". П.Я.Чаадаев "Первое философическое письмо", 1836г.). А.С.Пушкин написал об этом:
       "Мы малодушны, мы коварны,
       Бесстыдны, злы, неблагодарны,
       Мы сердцем хладные скопцы,
       Клеветники, рабы, глупцы"
       Очень весомы заявления такого важного в русской истории и философии деятеля, как А.С.Хомяков: "...Собор Стоглавый остаётся бессмертным памятником невежества, грубости и язычества, а указы против разбоя архиерейских слуг показывают нам нравственность духовенства в виде самом низком и отвратительном. Что же было в золотое старое время? Тут встречают нас волчья голова Иоанна Грозного, нелепые смуты его молодости, безнравственное царствование Василия, ослепление внука Донского, потом иго монгольское, уделы, междоусобия, унижение, продажа России варварам и хаос грязи и крови. Ничего доброго, ничего благородного, ничего достойного уважения или подражания не было в России. Везде и всегда были безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, личности, угнетение, бедность, неустройство, непросвещение и разврат. Взгляд не останавливается ни на одной светлой минуте в жизни народной, ни на одной эпохе утешительной..." (1839г.) Недопустимо при этом пройти мимо взгляда Ф.М.Достоевского "в некую глубь, в которую, по правде никогда не заглядывали, потому что глубь искали на поверхности"; и необходим, как говорит великий писатель (и не менее великий философ), "...поворот голов и взглядов наших совсем в иную сторону, чем до сих пор...Принципы наши некоторые надо бы совсем изменить".
       Таким образом, соцреализм по сути своей природы чужд понимания вечного, и, значит, не имеет доступа в будущее время, а по сути своей партийно-политической предназначенности не приемлет генетические отношения с прошлым в стиле преемственности и унаследования, и, значит, не обладает истинным познанием прошлого времени. Соцреализм - это бенефис конъюнктурных намерений, диктуемых текущими запросами (решения партсъездов, верховные предписания, идеологические требования). Из многих противоречий, неизбежных при данных обстоятельствах, в свете нового исторического метода основным кажется противоречие, неосознанно высказанное родоначальником социалистического реализма Максимом Горьким в сборнике статей "Несвоевременные мысли"(1917-1918г.г.). Это сочинение не является художественным произведением, а есть собрание около 50 публицистических заметок на злобу дня, где с эпической чёткостью излагаются мысли о влиянии дурной наследственности на дурное время, что методологически в корне противоречит основам соцреализма, и, следовательно, здесь Горький - писатель противостоит Горькому - публицисту. Итак, : Максим Горький "Несвоевременные мысли"
       (http://www.litra.ru/fullwork/get/woid/00278801190202423739/page/1/): ""Но нам не следует забывать, что все мы -- люди вчерашнего дня и что великое дело возрождения страны в руках людей, воспитанных тяжкими впечатлениями прошлого в духе недоверия друг к другу, неуважения к ближнему и уродливого эгоизма. Мы выросли в атмосфере "подполья"; то, что мы называли легальной деятельностью, было, в сущности своей, или лучеиспусканием в пустоту, или же мелким политиканством групп и личностей, междоусобной борьбою людей, чувство собственного достоинства которых выродилось в болезненное самолюбие. Живя среди отравлявших душу безобразий старого режима, среди анархии, рожденной им, видя, как безграничны пределы власти авантюристов, которые правили нами, мы -- естественно и неизбежно -- заразились всеми пагубными свойствами, всеми навыками и приемами людей, презиравших нас, издевавшихся над нами. Нам негде и не на чем было развить в себе чувство личной ответственности за несчастия страны, за ее постыдную жизнь, мы отравлены трупным ядом издохшего монархизма".
       "Есть и еще много грязи, ржавчины и всяческой отравы, все это не скоро исчезнет; старый порядок разрушен физически, но духовно он остается жить и вокруг нас, и в нас самих. Многоглавая гидра невежества, варварства, глупости, пошлости и хамства не убита; она испугана, спряталась, но не потеряла способности пожирать живые души. Не нужно забывать, что мы живем в дебрях многомиллионной массы обывателя, политически безграмотного, социально невоспитанного. Люди, которые не знают, чего они хотят,-- это люди опасные политически и социально. Масса обывателя еще не скоро распределится по своим классовым путям, по линиям ясно сознанных интересов, она не скоро организуется и станет способна к сознательной и творческой социальной борьбе. И до поры, пока не организуется, она будет питать своим мутным и нездоровым соком чудовищ прошлого, рожденных привычным обывателю полицейским строем"
       "Интересы всех людей имеют общую почву, где они солидаризуются, несмотря на неустранимое противоречие классовых трений: эта почва -- развитие и накопление знаний. Знание -- необходимое орудие междуклассовой борьбы, которая лежит в основе современного миропорядка и является неизбежным, хотя и трагическим моментом данного периода истории, неустранимой силой культурно-политического развития; знание -- это сила, которая, в конце концов, должна привести людей к победе над стихийными энергиями природы и к подчинению этих энергий общекультурным интересам человека, человечества. Знание должно быть демократизировано, его необходимо сделать всенародным, оно, и только оно,-- источник плодотворной работы, основа культуры. И только знание вооружит нас самосознанием, только оно поможет нам правильно оценить наши силы, задачи данного момента и укажет нам широкий путь к дальнейшим победам"
       ".Надо же понять, пора понять, что самый страшный враг свободы и права -- внутри нас; это наша глупость, наша жестокость и весь тот хаос темных, анархических чувств, который воспитан в душе нашей бесстыдным гнетом монархии, ее циничной жестокостью".
       "В силу целого ряда условий у нас почти совершенно прекращено книгопечатание и книгоиздательство и, в то же время, одна за другой уничтожаются ценнейшие библиотеки. Вот недавно разграблены мужиками имения Худякова, Оболенского и целый ряд других имений. Мужики развезли по домам все, что имело ценность в их глазах, а библиотеки -- сожгли, рояли изрубили топорами, картины -- изорвали. Предметы науки, искусства, орудия культуры не имеют цены в глазах деревни,-- можно сомневаться, имеют ли они цену в глазах городской массы. Книга -- главнейший проводник культуры, и для того, чтобы народ получил в помощь себе умную, честную книгу, работникам книжного дела можно бы пойти на некоторые жертвы,-- ведь они прежде всех и особенно заинтересованы в том, чтоб вокруг них создалась идеологическая среда, которая помогла бы развитию и осуществлению их идеалов".
       "Развивается воровство, растут грабежи, бесстыдники упражняются во взяточничестве так же ловко, как делали это чиновники царской власти; темные люди, собравшиеся вокруг Смольного, пытаются шантажировать запуганного обывателя. Грубость представителей "правительства народных комиссаров" вызывает общие нарекания, и они -- справедливые. Разная мелкая сошка, наслаждаясь властью, относится к гражданину как к побежденному, т. е. так же, как относилась к нему полиция царя. Орут на всех, орут как будочники в Конотопе или Чухломе. Все это творится от имени пролетариата" и во имя "социальной революции", и все это является торжеством звериного быта, развитием той азиатчины, которая гноит нас"
       "Революция углубляется... Бесшабашная демагогия людей, "углубляющих" революцию, дает свои плоды, явно гибельные для наиболее сознательных и культурных представителей социальных интересов рабочего класса. Уже на фабриках и заводах постепенно начинается злая борьба чернорабочих с рабочими квалифицированными; чернорабочие начинают утверждать, что слесари, токари, литейщики и т. д. суть "буржуи". Революция все углубляется во славу людей, производящих опыт над живым телом рабочего народа. А рабочие, сознающие трагизм момента, испытывают величайшую тревогу за судьбу революции. Боюсь,-- пишет мне один из них,-- что недалек уже тот день, когда массы, не удовлетворившись большевизмом, навсегда разочаруются в лучшем будущем, навсегда потеряют веру в социализм и повернут все взоры опять к прошлому, к черному монархизму, и тогда дело освобождения народов погибнет на сотни лет. Я думаю, что это будет, ибо большевизм не осуществит всех чаяний некультурных масс, и вот, я не знаю, что нам, находящимся среди этих масс, делать для того, чтоб не дать угаснуть вере в социализм и в лучшую жизнь на земле".
       "Радоваться мне нечему, пролетариат ничего и никого не победил. Как сам он не был побежден, когда полицейский режим держал его за глотку, так и теперь, когда он держит за глотку буржуазию,-- буржуазия еще не побеждена. Идеи не побеждают приемами физического насилия. Победители обычно -- великодушны,-- может быть, по причине усталости,-- пролетариат не великодушен, как это видно по делу С. В. Паниной, Болдырева, Коновалова, Бернацкого, Карташева, Долгорукого и других, заключенных в тюрьму неизвестно за что. Кроме названных людей в тюрьмах голодают тысячи,-- да, тысячи! -- рабочих и солдат. Нет, пролетариат не великодушен и не справедлив, а ведь революция должна была утвердить в стране возможную справедливость. Пролетариат не победил, по всей стране идет междоусобная бойня, убивают друг друга сотни и тысячи людей. В "Правде" сумасшедшие люди науськивают: бей буржуев, бей калединцев! Но буржуи и калединцы ведь это все те же солдаты -- мужики, солдаты -- рабочие, это их истребляют, и это они расстреливают красную гвардию"
       "Но всего больше меня и поражает, и пугает то, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, прямодушнее, не повышает их самооценки и моральной оценки их труда. Есть, конечно, люди, которые ходят "гоголем", напоминая циркового борца, успешно положившего противника своего "на обе лопатки",-- о этих людях не стоит говорить. Но, в общем, в массе -- не заметно, чтоб революция оживляла в человеке это социальное чувство. Человек оценивается так же дешево, как и раньше. Навыки старого быта не исчезают. Новое начальство" столь же грубо, как старое, только еще менее внешне благовоспитанно. Орут и топают ногами в современных участках, как и прежде орали. И взятки хапают, как прежние чинуши хапали, и людей стадами загоняют в тюрьмы. Все старенькое, скверненькое пока не исчезает. Это плохой признак, он свидетельствует о том, что совершилось только перемещение физической силы, но это перемещение не ускоряет роста сил духовных. А смысл жизни и оправдание всех мерзостей ее только в развитии всех духовных сил и способностей наших".
       "Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают её в жертву своей грёзе о всемирной или европейской революции...Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них - та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть... Все то, что я говорил о дикой грубости, о жестокости большевиков, восходящей до садизма, о некультурности их, о незнании ими психологии русского народа, о том, что они производят над народом отвратительный опыт и уничтожают рабочий класс - все это и многое другое, сказанное мною о "большевизме" - остается в полной силе".
       Особенность этого уникального на то время публицистического выступления Максима Горького заключается вовсе не в замечательных зарисовках моментов бурной русской жизни начала революции (или актах земной истории), а в том, что Горький обозначил обстоятельство, на которое он сам не обратил внимания, но благодаря которому его "Несвоевременные мысли" сделались самыми современными мыслями в русской истории и литературе. Горький указал, что действительность советского режима, который насаждают, по его словам, "реформаторы из Смольного", имеет общий деструктивный характер, и в силу своей неординарной интуиции вывел дурную наследственность для советской реальности. Таким образом, Горький стал непроизвольным первооткрывателем советского времени, как испорченного, дурного, разорванного времени, - можно сказать, что тем самым неосознанно Горький вскрыл духовную суть большевистской революции. Но он, как оказалось, не поверил самому себе и в истории советского времени Горький остался значимой величиной.
       Подтверждение Горькому пришло с другого полюса интеллектуального поля России, из Пакта Культуры Н.К.Рериха, из того бассейна, который ближе всего предполагается к источнику нового ноосферного общества: "И тот, кто вписал бы в исторические исследования геройские страницы большевизма, тот скажет отвратительнейшую ложь. Мы поражены бессмысленностью и некультурностью происходящего. Позорное самоуничтожение! Бездарная, кровавая [трагедия] с грабежами. Настоящий бунт рабов против знания. Неужели высокие принципы единства так безмерно далеки от этих дикарей?.. Во имя единства, во имя созидательной свободы, во имя законности пусть торопится народ убрать большевиков и тех предателей, которые с ними..." (Н.К.Рерих "Материалы к биографии. 1917-1919г.г.", 2008). А испорченное советское время логически просто раскрывается в систему ГУЛАГа. Писатель Владимир Войнович, который ранее наблюдал влияние идеологии карательных органов на состояние советской литературы, преподнёс, не в пример М.Горькому, осмысленное и осознанное освидетельствование испорченного советского времени. "Должен сказать, - пишет В.Войнович, - что никаких иллюзий насчёт террористической сути советского режима я давно не питал. С тех пор как сознательно пошёл на обострение своего конфликта с властями, я знал, что это очень серьёзно, и готов был к тому, что моя свобода и даже жизнь могут прекратиться в любую минуту. Я нисколько не сомневался в том, что для верхушки КПСС и для КГБ, называющего романтическим мечом революции (я бы назвал его топором), не существует преступлений, перед которыми они могли бы остановиться. Для них не существовало ни закона, ни морали. Их ограничивали только физические возможности, текущая политика и действительные на данный момент соображения целесообразности" (В.Н.Войнович "Дело N34840", 2010).
       В таком плане несложно увидеть, что самым информативным источником для понимания истории в нетривиальном виде выступает эстетическо-художественная сфера. И не должно удивлять, что проблемы исторического времени советской земной истории находят убедительное решение в искусствоведческих анналах. По этой части наиболее показательным заявляет о себе творчество великого русского писателя М.А.Булгакова. Именно сочинения М.А.Булгакова представляют собой презираемую в ленинизме опцию буржуазного (мистического) творчества, и в противостоянии с соцреализмом гнездится ценность булгаковской мистики. Хотя вся художественная продукция Булгакова (рассказы, повести, романы, пьесы) несёт в себе погребённую почву нового исторического взгляда, соответствующего императивам Ясперса и Бердяева (в этом состоит её величайшая ценность), но ключевым и опорным произведением для понимания дурного времени советского таксона является повесть "Собачье сердце". Собачье сердце есть не просто трафаретный титул повести и вовсе не рядовая метафора, а суть термин, обозначающий дурную наследственность прошлого. Стало быть, собачье сердце есть код испорченного времени и дурной наследственности, а генотип дурного времени в советской истории в повести обозначен в обличье алкоголика, вора и рецидивиста Клима Чугункина, прародителя швондеров и шариковых как хромосомных представителей советской земной истории.
       В интернет-сайте "Булгаковская энциклопедия (http://www.bulgakov.ru/s/dogheart/5/#) сказано: "Автор С. с. ("Собачье сердце" - Г.Г.) предвидел, что шариковы легко могут сжить со свету не только преображенских, но и швондеров. Сила Полиграфа Полиграфовича - в его девственности в отношении совести и культуры. Профессор Преображенский грустно пророчествует, что в будущем найдется кто-то, кто натравит Шарикова на Швондера, как сегодня председатель домкома натравливает его на Филиппа Филипповича. Писатель как бы предсказал кровавые чистки 30-х годов уже среди самих коммунистов, когда одни швондеры карали других, менее удачливых".
       А в рецензии на повесть "Собачье сердце" сказано: "Обнаружив в обществе "феномен Шарикова", Булгаков угадал наиболее массовую низовую фигуру, которая была необходима сталинской бюрократии для осуществления её власти над всеми, без исключения, социальными группами, слоями и классами нового общества. Без Шарикова и ему подобных, были бы не возможны, под вывеской "социализма", массовый разгул, организованные доносы, бессудные расстрелы, что требовало огромного исполнительного аппарата, состоящего из полулюдей с "собачьим сердцем"". В окончательном итоге требуется признать, что ГУЛАГ представляет из себя конструктивно неотвратимый элемент и непременный член земной истории советского хронона в XX веке.
       Повесть "Собачье сердце" не могла появиться в свет в Советской России при жизни М.А.Булгакова, в период апофеоза соцреализма, ибо повесть не только не совместима с соцрелизмом, но и наносит соцреализму, как творческому методу, сильнейший нокаутирующий удар. В "Собачьем сердце" Булгаков формулирует закон советской истории: "Человеку без документов строго воспрещается существовать". Итак, в противостоянии булгаковского мистицизма и соцреализма находится глубина, где гнездятся эмбрионы художественной концепции Булгакова - прелести будущей (ноосферной) русской изящной словесности. Из сказанного вытекает практический вывод: для понимания основ будущей русской литературы (или, что то же самое, концепции Булгакова) потребно рассмотрение коренной сути соцреализма, то есть того, на отрицании чего вдохновенно восходит миропонимание Булгакова. Эффективным средством анализа для этой цели априорно признаётся новый исторический подход.
       Уже обращалось внимание, что соцреализм, взятый в философском разрезе, представляет собой производное от философской системы ленинизма или диалектического материализма. А это означает, что в познавательно-функциональном плане приоритетное предпочтение тут отдано коллективистскому, или, как ещё выражаются, социальному, фактору. В этом состоит принципиальное отличие соцреализма, как постигающего средства, от нового методологического подхода, где демиургом положена историческая личность. Поэтому первоочередной задачей при анализе соцреализма с позиции нового исторического подхода есть опознание определённой личности, исполняющей роль демиурга эстетической данности. В арсенале действующих средств соцреализма такой проблемы не существует: отцом-основателем и идейным родоначальником метода социалистического реализма единодушно признаётся Максим Горький (хотя некоторые исследователи пальму первенства отдают А.В.Луначарскому с его "пролетарским социализмом").
       Уже упоминавшийся А.И.Ревякин в своём электронном сообщении эмоционально докладывает: "Задачи рабочего класса в области художественной литературы предреволюционного и революционного времени наиболее ярко воплотились в творчестве М. Горького. В произведениях Горького 90-х годов XIX в. социалистический реализм выражался как тенденция, в качестве первых зародышевых элементов. В последующих его произведениях и в особенности в повести "Мать" социалистический реализм раскрылся уже в виде отчетливо оформившегося художественного метода. Образами рабочих революционеров - Нила ("Мещане", 1901), Синцова ("Враги", 1906), Павла Власова ("Мать", 1906) и других, М. Горький впервые в русской и мировой литературе выступил писателем, понявшим, что движущей силой исторического развития является отныне пролетариат, борющийся за революционное свержение власти помещиков и капиталистов, за научный социализм, за коммунистическое будущее. Этим самым Горький положил начало качественно новой эпохе в развитии русской и мировой литературы, в художественном развитии всего человечества. Социалистический реализм как метод художественной литературы возник и оформился, следовательно, в годы предреволюционного подъема рабочего движения и первой русской революции. После революции 1905 года самым передовым направлением русской литературы становится направление социалистического реализма, возглавляемого М. Горьким. Именно оно наиболее полно выражало социально-эстетические требования рабочего класса и, постепенно ширясь, превращалось в ведущее направление.
    Это было великое открытие, обозначившее собой новый, более высокий этап развития всего мирового искусства. И вот почему В. И. Ленин, отмечая значение М. Горького, основоположника новой социалистической литературы, в 1909 г. писал: "Своим талантом художника Вы принесли рабочему движению России - да и не одной России - такую громадную пользу".
       Итак, психологический портрет Максима Горького, которым воочию должно открываться нетривиальное исследование соцреализма, предусматривает особо высокую степень достоверности фактического биографического материала его создателя. На роль опорного субстрата последнего в данной аналитике приняты мемуары Владислава Ф.Ходасевича (1886-1939 г.г.), принадлежащего к разряду самых искристых звёзд русского зарубежья эпохи первой эмиграции, бывшего многолетнего сожителя М.Горького, и представившего, на мой взгляд, наиболее проницательную и глубокомысленную психологическую зарисовку личности Максима Горького. В.Ф.Ходасевич в "Воспоминаниях о Горьком", 1989 (http://az.lib.ru/h/hodasewich_w_f/text_0340.shtml) написал: "...биография Горького-самородка, Горького-буревестника, Горького-страдальца и передового бойца за пролетариат постепенно сама собою сложилась и окрепла в сознании известных слоев общества. Нельзя отрицать, что все эти героические черты имелись в подлинной его жизни, во всяком случае, необычайной,-- но они были проведены судьбою совсем не так сильно, законченно и эффектно, как в его биографии идеальной или официальной. И вот -- я бы отнюдь не сказал, что Горький в нее поверил или непременно хотел поверить, но, влекомый обстоятельствами, славой, давлением окружающих, он ее принял, усвоил себе раз навсегда вместе со своим официальным воззрением, а, приняв -- в значительной степени сделался ее рабом. Он считал своим долгом стоять перед человечеством, перед "массами" в том образе и в той позе, которых от него эти массы ждали и требовали в обмен на свою любовь".
       И наряду с этим биограф отмечает: "Я не видел человека, который носил бы свою славу с большим учением и благородством, чем Горький. Он был исключительно скромен - даже в тех случаях, когда был доволен собой". Хотя М.Горький, как историческая личность, находился длительное время на общественной авансцене, и был постоянно на виду, его человеческая натура, психологическое естество, по существу, не была раскрыта одинаково для всех. Н.А.Богомолов написал в предисловии к очерку В.Ф.Ходасевича: "Судьба Максима Горького -- одна из самых трагических судеб в истории советской литературы. Говоря это, я ничуть не забываю, что он жил в довольстве, богатстве и почете именно в те годы, когда физически уничтожались и духовно растаптывались сотни (а пару лет спустя -- и тысячи) литераторов. ( А сам Ходасевич писал в своём очерке: "Все россказни о виллах, принадлежавших Горькому, и о чуть ли не оргиях, там происходивших, - ложь, для меня просто смешная, порождённая литературной завистью и подхваченная политической враждой" - Г.Г.). Но ведь для писателя главное -- не личное благополучие, а умение сохранить верность тем высшим идеалам, которые пронизывают настоящее искусство всегда". Здесь аналитик в корне не прав: персональная духовная содержательность исторической личности, как демиурга творчества, включает в себя все психические качества ex toto (без остатка), и, прежде всего, "личное благополучие".
       Но по касательной этот аналитик коснулся самого существенного показания личности М.Горького - трагичности, не раскрывая её сущности. Как выяснится из последующего изложения, Максим Горький есть наибольший абсурд советской действительности, очень показательный для иллюстрации парадоксального характера большевистского типа бытия, создающего специфику гештальта земной истории XX века. В истории русской литературы мне трудно подыскать другого, эквивалентного, творца эстетических ценностей, разве только "неистового" Виссариона Белинского, кто, как Горький, с таким упоением бравировал бы своими противоречиями. Горький был убеждён, что "Так называемые великие люди всегда страшно противоречивы. Это им прощается вместе со всякой другой глупостью. Хотя противоречие - не глупость: дурак - упрям, но противоречить не умеет". Самым разительным противоречием М.Горького, какого российская интеллигенция не может простить ему по сию пору, - восторженного отношения к ГУЛАГу, о чём будет сказано в дальнейшем изложении.
       Г.В.Плеханов метко заметил, что Максим Горький очень талантливый писатель, но очень слабый мыслитель. Действительно, давая необычайно сильные, яркие и образные зарисовки тёмных и тяжёлых сторон жизни, Горький являл себя гением отрицательного, бичующего и обличающего, дарования, но он впадал в наивную патетику назидательных проповедей при утверждении положительных моментов, становясь морализатором и резонёром средней руки. В своих воспоминаниях о Л.Н.Толстом Горький приводит слова великого писателя, которыми, по сути дела, разрушается вся художественная конструкция горьковской словесности. Толстой сказал Горькому: "Но распоряжаетесь вы словами неумело, - все мужики говорят у вас очень умно. В жизни они говорят глупо, несуразно, - не сразу поймёшь, что он хочет сказать. Это делается нарочно, - под глупостью слов у них всегда спрятано желание дать выговориться другому. Хороший мужик никогда сразу не покажет своего ума, это ему невыгодно... А у вас - всё нараспашку, и в каждом рассказе какой-то вселенский собор умников и все афоризмами говорят, это тоже неверно, - афоризм русскому языку не сроден" (М.Горький "Собрание сочинений. Т.18", 1963, с.с.58,60).
       Бедная мыслительная база творчества Горького вовсе не означает, что он полностью лишён мировоззренческой стороны сознания, а означает лишь недостаточность философского компонента его художественного мышления. В.Ф.Ходасевич пишет: "В начале девятисотых годов он увидел (или его научили видеть) ее (правды - Г.Г.) залог в социальном прогрессе, понимаемом по Марксу. Если ни тогда, ни впоследствии он не сумел себя сделать настоящим, дисциплинированным марксистом, то все же принял марксизм как свое официальное вероисповедание или как рабочую гипотезу, на которой старался базироваться в своей художественной работе". Публицистическая антология Горького, собранная в сборнике "Несвоевременные мысли", полнейшим образом выразила весь мыслительный багаж горьковского мировоззрения, а точнее, философскую путаницу его мыслей. Будучи единственным писателем, кто, правда, интуитивно и неосознанно, вывел наследственную основу советского времени, Горький в этом же сборнике решительно отстаивает центральный тезис марксистко-ленинской философии о революции, как универсальной созидательной силы общества. В упоении Горький глаголет: "Для меня революция столь же строго законное и благостное явление жизни, как судороги младенца во чреве матери, а русский революционер - со всеми его недостатками - феномен, равного которому по красоте духовной, по силе любви к миру - я не знаю" (1908г.). И утверждает: "Право пролетариата на вражду с другими классами всесторонне и глубоко обосновано".
       Но с наибольшей выразительностью персональный абрис Максима Горького сказался на его взаимоотношениях с верховной советской властью, которые и придали трагический оттенок его судьбе. "Несовременные мысли" Горького, особенно публицистические пассажи, сделали его едва ли не врагом советской власти, что вынудило писателя в 1921 году эмигрировать за границу, но уже в 1931 году он возвращается в Советскую Россию, чтобы стать во главе новой пролетарской культуры (правильнее, бескультурья). Этот нравственно-идеологический кульбит М.Горького достаточно полно объяснил В.Ф.Ходасевич: "Каковы бы ни были поводы горьковского отъезда из России в 1921 г., основная причина была все-таки та же, что и у многих из нас. Он себе представлял революцию свободнонесущей и гуманной. Большевики придали ей вовсе иные черты. Сознав свое бессилие что-либо изменить в этом, он уехал и был близок к тому, чтобы порвать с советским правительством вовсе,-- но лишь так близок, как бывает близок к самоубийству человек, который держит револьвер у виска, зная все-таки, что никогда не выстрелит. Несомненно, что Мара, Е. П. Пешкова и другие лица, о которых я здесь для краткости не упоминал, немало содействовали примирению. Но оно совершилось бы и без того. Причины лежали в самом Горьком. Он был одним из самых упрямых людей, которых я знал, но и одним из наименее стойких. Великий поклонник мечты и возвышающего обмана, которых по примитивности своего мышления он никогда не умел отличить от обыкновенной, часто вульгарной лжи, он некогда усвоил себе свой собственный "идеальный", отчасти подлинный, отчасти воображаемый образ певца революции и пролетариата. И хотя сама революция оказалась не такой, какою он ее создал своим воображением,-- мысль о возможной утрате этого образа, о "порче биографии", была ему нестерпима. Деньги, автомобили, дома -- все это было нужно его окружающим. Ему самому было нужно другое. Он в конце концов продался -- но не за деньги, а за то, чтобы для себя и для других сохранить главную иллюзию своей жизни. Упрямясь и бунтуя, он знал, что не выдержит и бросится в СССР, потому что, какова бы ни была тамошняя революция -- она одна могла ему обеспечить славу великого пролетарского писателя и вождя при жизни, а после смерти -- нишу в Кремлевской стене для урны с его прахом. В обмен на все это революция потребовала от него, как требует от всех, не честной службы, а рабства и лести. Он стал рабом и льстецом. Его поставили в такое положение, что из писателя и друга писателей он превратился в надсмотрщика за ними. Он и на это пошел. Можно бы долго перечислять, на что он еще пошел".
       Таков в обобщающем виде психологический типаж Максима Горького как создателя эстетических ценностей, раздираемого внутренними противоречиями и запутавшегося в противоречиях общественных. И соцреализм, являясь продукцией внутренних усилий, необходимо несёт на себе отпечатки творческой личности создателя, тогда как в традиционном виде именно личность служит отражением догмы. Горький никогда не знает, кому отдать пальму первенства в конечном итоге - личности (как в пьесе "На дне") или коллективу (как в рассказе "Двадцать шесть и одна"), но это означает, что приоритет в горьковских коллизиях автоматически принадлежит коллективу, и тем самым, писатель теряет свою художественную независимость, попадая под политический контроль.
       Однако не только в этом пункте авторская концепция соцреализма отрицает Горького, как творческую индивидуальность, а правильнее сказать, что политизированная конструкция социологического реализма, обслуживающего эстетику, если можно так выразиться, системы воинствующего материализма, поглотила в себе великого сострадальца человеческого горя, изумительного бытописателя, мастера портрета и пейзажа Максима Горького. С особой силой и полнотой, необычайной даже для горьковской художественной выразительности, сказалось это обстоятельство в рассказе "Каин и Артём"(1899г.). В этом рассказе впервые появилась сюжетная структура, ставшая нормативной формой в соцреалистическом творчестве: обязательный конфликт между положительным и отрицательным, между старым отживающим и новым нарождающимся; конфликтность есть динамический принцип соцреализма, художественная форма догматики "или-или". В горьковском рассказе эти художественные функции чётко распределены в персонажах Каина и Артёма.
       В портрете Каина горьковское описательное мастерство достигло наибольшей психологической зрелости и предельной качественной насыщенности: "Каин был маленький юркий еврей, с острой головой, с жёлтым худым лицом; на скулах и подбородке у него росли кустики рыжих жёстких волос, и лицо смотрело из них точно из старой, растрёпанной плюшевой рамки, верхней частью которой служил козырёк грязного картуза. Из-под козырька и рыжих, точно выщипанных бровей сверкали маленькие серые глазки. Они очень редко останавливались подолгу на одном предмете, но всегда быстро бегали из стороны в сторону и всюду сеяли улыбки - робкие, заискивающие, льстивые. Каждый, кто видел эти улыбки, сразу понимал, что основное чувство человека, который так улыбается, - боязнь пред всеми, боязнь, через секунду готовая повыситься до ужаса. И поэтому каждый, если ему было не лень, усиливал злыми насмешками и щелчками это всегда напряжённое чувство еврея, пропитавшее собою не только его нервы, но, казалось, и складки парусиновой одежды, - она, облекая от плеч до пят его костлявое тело, тоже вечно трепетала. Имя еврея было Хаим, но его звали Каин. Это проще, чем Хаим, это имя более знакомо людям, и в нём есть много оскорбительного. Хотя оно и не шло к маленькой, испуганной, слабосильной фигурке, но всем казалось, что оно вполне точно рисует тело и душу еврея, в то же время обижая его. Он жил среди людей, обиженных судьбой, а для них всегда приятно обидеть ближнего, и они умеют делать это, ибо пока только они могут мстить за себя. А обижать Каина было легко: когда над ним издевались, он только виновато улыбался и порой даже сам помогал смеяться над собой, как бы платя вперёд своим обидчикам за право существовать среди них".
       Противостоит ему по всем параметрам красавец и богатырь Артём, данный Горьким для олицетворения силы, - того человеческого феномена, который принуждает множество разноликих людских величин подчиняться одному деспоту, и соблюдать покойное, более менее устойчивое сосуществование с ним, как говорит Горький в отношении места обитания его персонажей, "спокойное потому, что оно охранялось страшной силой Артёмового кулака". Артёма писатель описывает другой палитрой. Обычно Артём обитал на горе за посёлком, но иногда в нём пробуждалось "что-то грозное, тёмное; его бархатные брови сурово сдвигались, смуглый лоб разрезывала глубокая морщина. Он вставал и шёл из своего логовища в улицу...". Эти обходы назывались "Артюшкиным выходом". Горький описывает: "Улица знает его повадки и уже по лицу видит, чего ей ждать от Артёма. Раздаётся предупреждающий шёпот - Артём идёт! - Красавцу торопливо очищают дорогу, отодвигая в сторону лотки с товарами, корчаги с горячим, заискивающе улыбаются ему, кланяются... Он же идёт среди знаков внимания к нему и боязни пред его силой, идёт угрюмый, молчаливый, дико прекрасный, как большой зверь".
       Достаточно просто сопоставить портреты этих персонажей, чтобы безошибочно определить на чьей стороне авторские симпатии, и кто претендует на роль положительного героя, ключевую фигуру соцреализма, в рассказе Горького. Автор не говорит в открытую, но даёт ясно понять, что сила как таковая, какая бы она не была, всегда предпочтительнее для самой жизни, в силе содержится тенденции и потенции к изменению жизни, к избавлению от людского зла и очищению от человеческого непотребства; в силе заложены предпосылки и условия революции, - такой довод имеет для Горького ранг regina probationum (царица доказательств). На этой основе легко определяются художественная значимость и фабульная канва рассказа: конфликт между Артёмом и Каином, силой и бессильем, смелостью и слабостью.
       Сюжет рассказа развивается в следующем направлении. Группа врагов-завистников Артёма ночью подло напали на него, избили до полусмерти и потерявшего сознание богатыря оттащили умирать на берег реки. Никто не помог Артёму, но он не умер исключительно только благодаря заботам "маленького жида" Каина. Удивляется этому Артём и в ответ слышит поразительные речи еврея: "Я всегда любил вашу силу... И я молил бога: предвечный Бог наш на небе, и на земле, и в выси небес отдалённых! Пусть будет так, что я буду нужен этому сильному человеку! Пусть я заслужу пред ним, и да обратится сила его в защиту мне! Пусть за него я буду сохранён от гонений на меня, и гонители мои да погибнут от силы этой!" И поклялся Артём: "А тебя за доброту буду беречь, как малого ребёнка...". Началась новая жизнь для Каина и могла бы начаться для Артёма, настолько круто менялись определяющие моменты его жизни, и. соответственно, условия его силы. До этого всегда бешеная сила Артёма обслуживала только его собственное самодурство, а не кого-либо другого, никогда эта сила не сотворяла для этого другого какие-либо добрые дела: вообще же для Артёма отсутствовала чёткая градация на "доброе" и "злое", - доброе для него было то, что ему на данный момент хотелось, а злое - то, что препятствовало исполнению его желаний. Но теперь у силы Артёма появилась благая цель: помощь слабому, и сила из стихии превратилась в управляемый механизм. В обращении к своей окружающей "братии" Артём, как всегда, громогласно изрёк: "Я всем вам говорю, - он лучше вас, жид-то! Потому в нём доброта к человеку есть... а у вас нету её... Он только замученный... Вот теперь я беру его под свою руку... и ежели какая-нибудь кикимора обидит его - держись тогда! Прямо говорю - не бить, а мучить буду...".
       Но подобный поворот событий означал, что между Каиным и Артёмом исчез бы конфликт как столкновение между силой и слабостью, а в совокупности это привело бы к утере ведущего правила "или-или". Именно недостаток философского воображения не позволил Горькому поверить в действенность данной иллюзии. В этом рассказе наиболее открыто обозначились особенность его творческой манеры: постоянно говоря о "человеческой душе", писатель воспринимает последнюю только через реальные признаки и только в чувственных критериях, всегда избегая какого-либо отвлечённого созерцания; на этом стоит социалистический реализм. Горький оперирует и доверяет только непосредственно видимым и эмпирически знаемым фактам и событиям, и последующий ход сюжета рассказа опирается на реально действующие акты. После заявления Артёма по посёлку поползли слухи и пересуды, где негласная молва осуждала глупость Артёма за дружбу с жидом, и где Артём признавался сильным дураком, которым пользуется хитрый жид; уличные трубадуры сочиняли обидные частушки. Но Артём был слишком цельной натурой, чтобы поверить подлым подспудным наветам, однако уличная молва разбудила в нём естество его силы, которое было лишь покрыто временным чувством благодарности. И спустя некоторое время Артём сказал Каину: "И. ежели тебя обидят, ты ко мне не иди и не жалуйся... я в защиту не пойду. Понимаешь? Нельзя мне это... А жалеть тебя я не могу. Нет во мне этого... я только ломал себя, - притворялся. Думал - жалею, ан выходит - так это, один обман. Совсем я не могу жалеть. - Потому что я - жид? - тихо спросил Каин. Артём сбоку посмотрел на него и сказал: - Что - жид? Мы все - жиды перед господом...". Подлинной силе противопоказана жалость - таков лейтмотив этой горьковской сцены. Жалость, сострадание, сочувствие не могут быть соотнесены с силой вовсе не потому, что объектом жалости в данном случае выступает еврей, а потому, что для силы, по Горькому, человеческая судьба не служит предметом заботы.
       В "Песне о Соколе" Горький опоэтизировал чистую силу, провозгласив, что "Безумство храбрых - вот мудрость жизни!", где без-умие объявляется мудростью, а отсутствие ума заменяется силой. Поэтому естество такой силы вовсе не касается ни судьбы человека, ни жалости к нему, ни защиты слабого, а предназначена сила для нечто качественно иного. Артём объявляет Каину: "Ты подумай, - убедительно и грустно говорил Артём, - какая моя задача теперь? Ты вот этого не понимаешь...а я должен за себя стать... Они меня избили? Помнишь?...Я теперь всех их знаю...Всех! Теперь я начну с ними расчёт...И ты мне мешаешь...- Чем я могу мешать? - воскликнул еврей. - Не то, чтобы мешать, а такое дело - озлобился я против всех людей. Вот оно что...Ну и, стало быть, ты мне теперь - лишний. Понял?"
       Но в действительности не Каин сам по себе "мешает" Артёму, а та еврейская доктрина "доброты к человеку", носителем которой является Каин, и во имя которой Артём вначале взялся оберегать "замученного" еврея. Артём поднялся на битву за свою честь и достоинство и он дышит ненавистью, а потому еврейская доктрина доброты вкупе с Каиным встала на пути и "мешает", а сам Каин становится "лишним" для воителя Артёма даже не как носитель еврейской доброты, а просто как напоминание о прежнем колебании и уступке доброте.
       Дав в рассказе "Каин и Артём) первый пробный образец соцреалистической продукции, Горький конспективно обозначил те моменты, что впоследствии составят компактную идеологию социалистического реализма. Где есть сила, там необходимо будет насилие, а где есть насилие, там в обязательном порядке стоит ненависть, - такова основная идея рассказа "Каин и Артём", где символически закодирована мысль Горького, легшая в основу мировоззренческой композиции соцреализма: для революции нужна сила, а подлинная сила есть сплав насилия и ненависти и направляется она не человеческой судьбой, а революционной целесообразностью, данной под философской афишей диктатуры пролетариата. Итак, задолго до создания системы воинствующего материализма В.И.Ульянова-Ленина Максим Горький вывел художественный адекват сути системы - ось сила-насилие-ненависть.
       Отвергая в контексте революционной силы фактор доброты вместе с еврейской доктриной, показывая Каина ничтожным и задавленным персонажем (отрицательным героем) и оправдывая пренебрежение Артёма, как положительного героя, к еврею Каину (перед расставанием Артём говорит Каину: "Больно ты - не для меня товарищ...разве мне для тебя жить? Не идёт это..."), Горький вольно или невольно, а скорее вольно, санкционирует антисемитизм. При этом санкция обладает идеологической природой, и она входит в идеологию соцреализма как составная часть; стало быть, соцреализм принципиально не чужд антисемитизма. Рассказ "Каин и Артём" есть самое антисемитское произведение русской литературы, во всяком случае, в русской беллетристике XX века нет произведения, более откровенно показывающее пренебрежение к еврею. И в этом обнажается наибольшая трещина на творческом портрете Максима Горького, ибо ни в коем случае М.Горького нельзя назвать антисемитом, а даже наоборот. В "Несвоевременных мыслях" Горький написал: "Я уже несколько раз указывал антисемитам, что если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, это объясняется их умением работать, экстазом, который они вносят в процесс труда, любовью "делать" и способностью любоваться делом. Еврей почти всегда лучший работник, чем русский, на это глупо злиться, этому надо учиться. И в деле личной наживы, и на арене общественного служения еврей носит больше страсти, чем многоглаголивый россиянин, и, в конце концов, какую бы чепуху ни пороли антисемиты, они не любят еврея только за то, что он явно лучше, ловчее, трудоспособнее их".
       Однако, по сути своей сущности, это изречение не столько направлено против антисемитизма, сколько провоцирует антисемитизм. Зато в 1919 году Горький публикует книгу "О евреях", где произносит замечательные слова: "Старые, крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему". Более проникновенно и более уважительно о евреях в русской литературе той поры не говорил никто. В этом весь Горький, как и весь соцреализм, с той лишь разницей, что, если для персонального творца допустимы индивидуальные колебания и отклонения, то для соцреализма, как творческого метода, подобные непоследовательности и противоречия исключаются по определению. Таким образом, если социалистический реализм есть детище Максима Горького, то в немалой степени Максим Горький является жертвой соцреализма. Почему-то считается истиной, что соцреализм есть производное революции, но пример М.Горького говорит, что верно и обратное: духовность соцреализма способствовала русской революции.
       Итак, из всех видений и рассуждений М.Горького на ниве теории социалистического реализма, как нового творческого метода, можно вывести кардинальный вывод: ось сила-насилие-ненависть есть становой хребет соцреализма в представлениях Горького, и именно в таком виде Горький воплощает в искусство созидательную силу революции. Родовые элементы этой оси - сила, насилие и ненависть - при наличии воли к власти обращаются в репрессии как карательные меры и мероприятия по отношению к инакомыслящим и недовольным. По всей видимости, Горький относится к тому классу стихийных психологов, кто мнит возможность наличия в человеческом организме психических свойств и качеств, негативных по форме и добродетельных по содержанию. Гирлянда однокачественных свойств, производных от одного корня, - сила, насилие, ненависть, - относятся к числу тех отрицательных показателей, которые способны исполнять одновременно и положительные функции и установки ("принудить к свободе" - чаяние В.Г.Белинского). Это обстоятельство как кажется, близко подходит к объяснению загадочного почтения Горького к репрессивным приёмам ГУЛАГа как исправительным мерам.
       После посещения заповедной зоны ГУЛАГа - Соловецкого лагеря, Горький написал в журнале "Наши достижения"(! - Г.Г.) (1929г.): "Соловецкий лагерь" следует рассматривать как подготовительную школу для поступления в такой вуз, каким является трудовая коммуна в Болшеве, мало - мне кажется - знакомая тем людям, которые должны бы знать её работу, её педагогические достижения. Если б такой опыт, как эта колония, дерзнуло поставить у себя любое из "культурных" государств Европы и если б там он мог дать те результаты, которые мы получили, - государство это било бы во все свои барабаны, трубило во все медные трубы о достижении своём в деле "реорганизации психики преступника" как о достижении, которое имеет глубочайшую социально-педагогическую ценность...Мне кажется - вывод ясен: необходимы такие лагеря как Соловки". Очень своеобразно Горький охарактеризовал чекистов-работников ГУЛАГа: "изумительной энергии людей, являясь зоркими и неутомимыми стражами революции, умеют вместе с тем, быть замечательно смелыми творцами культуры"
       Итак, великий человеколюб Максим Горький поощряет и восхищается рабским трудом, выставляя работников карательной сферы (чекистов, или иносказательно, швондеров и шариковых) "смелыми творцами культуры". Но в этом нет никакого absurdum (абсурда) или quid pro quo (недоразумение), если к этой niaiseria (вздор, нелепость) отнестись как к проявлению советского дурного времени. Заслугой нового подхода служит выведение того, что в основе испорченного большевистского режима полагается не только решительное отвержение всех и всяческих радикальных модусов и атрибутов мысли, несогласных с догмой, но и выворачивание наизнанку и постановки с ног на голову простых обыденных понятий. Уже упоминавшийся писатель Владимир Войнович, кстати, как раз В.Н.Войнович, а вовсе не А.И.Солженицын, вполне заслужил звание трубадура советского дурного времени, говорит: "Многие поколения психологов разобьют себе лбы, пытаясь понять загадку, почему люди так легко верят в то, что, чего нет, и не верят в то, что видят перед глазами. Самые несвободные люди в мире верили, что свободнее их нет никого на свете. В стране, где в мирное время в лагерях гибло больше людей, чем в годы войны на фронте, одна из самых распространённых фраз была: "У нас зря не сажают". И вот ещё интересно, что дурак дурость свою слепую имеет наглость воспринимать как вид доброты. "Что вы говорите? У нас? Миллионы? В лагерях? Каким надо быть злым человеком, чтобы такое говорить!" (В.Н.Войнович "Дело N34840", 2010)
       Таким образом, можно констатировать, что главной диагностической чертой советского дурного времени служит соцреализм в качестве идеологического обоснования ГУЛАГа. В этом заключается содержательная миссия соцреализма в искусстве как реализация политических лозунгов под руководством принципа партийности. Но в этом состоит и наибольшая историческая ересь, ибо до того в истории не ставилась цель массового подавления своих граждан внутри страны, а точнее, целеположенность гражданской войны, как момента государственного устройства и общественного развития. Итак, соцреализм есть физиологический раствор собачьих сердец. В свете нового подхода XX век выступает самым парадоксальным эоном в мировой истории. Противоречивость этого столетия, достоверность которого поддерживается пока лишь материалами русской истории, заявляет о себе тесным сосуществованием двух контрастных состояний: благо века, выраженное в планетарном единении людей, сочетается со злом века, данного в исторической ереси, в глубине которой светится философская истина XX века - человек против личности.
       В свете ранее поведанного о роли М.Горького в становлении соцреализма выражение "Максим Горький является жертвой соцреализма" может показаться излишне тенденциозным и эпатажным. Действительно, чем соцреализм может ущемить своего родоначальника? И, тем не менее, в творческом диапазоне Горького имеется некое сокровенное качество, которое из идеологических соображений было отвергнуто соцреализмом, что не может не нанести ущерба постигающему ресурсу Горького, как творца эстетических ценностей. Но дабы знать об этом, должно обладать остротой ума Владислава Ходасевича, а ещё более, широтой его аналитического дарования. Из всех биографов М.Горького только В.Ф.Ходасевич сделал особый акцент на этом качестве: "Вся его жизнь пронизана острой жалостью к человеку, судьба которого казалась ему безвыходной. Единственное спасение человека он видел в творческой энергии, которая немыслима без непрестанного преодоления действительности -- надеждой. Способность человека осуществить надежду ценил он не высоко, но самая эта способность к мечте, дар мечты -- приводили его в восторг и трепет. Создание какой бы то ни было мечты, способной увлечь человечество, он считал истинным признаком гениальности, а поддержание этой мечты -- делом великого человеколюбия.... Горькому довелось жить в эпоху, когда "сон золотой" заключался в мечте о социальной революции как панацее от всех человеческих страданий. Он поддерживал эту мечту, он сделался ее глашатаем -- не потому, что так уж глубоко верил в революцию, а потому, что верил в спасительность самой мечты. В другую эпоху с такою же страстностью он отстаивал бы иные верования, иные надежды. Сквозь русское освободительное движение, а потом сквозь революцию он прошел возбудителем и укрепителем мечты...Упорный поклонник и создатель возвышающих обманов, ко всякому разочарованию, ко всякой низкой истине он относился как к проявлению метафизически злого начала. Разрушенная мечта, словно труп, вызывала в нем брезгливость и страх, он в ней словно бы ощущал что-то нечистое. Этот страх, сопровождаемый озлоблением, вызывали у него и все люди, повинные в разрушении иллюзий, все колебатели душевного благодушия, основанного на мечте, все нарушители праздничного, приподнятого настроения".
       Уже указывалось, что соцреализм чужд мистических веяний в принципе, он отвергает эстетическую мощь надежды, не знает возвышающего воздействия идиллий, иллюзий, утопий и всего того, что имеет отношение к вечности, не понимает ценности виртуальных ощущений и созерцаний. В традиционную, узаконенную схему соцреализма не вошёл горьковский дух мечтаний и чаяний, и Горький, которого В.Ф.Ходасевич назвал "великим поклонником мечты и возвышающего обмана", по существу, был исключён из флагманского курса соцреализма. Горький потому выступает в образе абсурда советской действительности, что, будучи отцом-основателем соцреализма, в реальности есть одновременно и жертвой соцреализма.
       Принизив и очистив горьковскую беллетристику от духовных наслоений, соцреализм тем самым избавил свой художественный потенциал от духовно-нравственных тенденций. Такую чудовищную аберрацию авторского макета соцреализма впервые отметил один из наиболее глубокомысленных критиков соцреализма А.А.Якобсон, который написал: "Несколько отвлечённая в поэзии 20-х годов, обращённая к прошлому, романтически условная тенденция в 30-е годы наполняется реальнейшим житейским содержанием, обретает строго определённую злободневную направленность. Теперь мастера литературы стремятся к состязанию с мастерами заплечных дел - к состязанию на поприще последних - и претендуют на первенство в этом соревновании" (1989г.). Соцреализм реализовал немыслимую и невероятную до того в эстетическом мире связку поэт - палач. (Владимир Набоков выразился по этому поводу: "Советское правительство с очаровательной прямотой и искренностью, ничуть не похожей на робкие, неуверенные, бестолковые шаги прежнего режима, провозгласило, что литература - орудие в руках государства и последние 40 лет это счастливое обоюдное согласие между поэтом и жандармом проводилось в жизнь совершенно неукоснительно" 1958) А.Якобсон иллюстрирует это положение уродливой по своему откровенному антиэстетизму "Одой ненависти" П.Г.Антокольского, а другой советский поэт Дмитрий Семеновский добился похвалы у Горького за оду "Слава злобе". Таким образом, происходит функционально явное изменение во времени принципов соцреализма в сторону замены дореволюционной горьковской схемы сила-насилие-ненависть на конкретные политизированные критерии идеологического обоснования ГУЛАГа.
       Советское дурное время исторически, а точнее, хронологически, закончилось. И что же принёс этот конец в общество, где должно исчезнуть испорченное время, а, следовательно, спонтанно воцариться истинное время? Современный российский писатель Павел Андреев метко заметил: "Когда война кончается, из укреплений вылезают герои". Эти герои на историческом поприще рьяно порицают ушедшую советскую власть и её порядки, и во всех своих весовых категориях они являются обличителями, тобто производят исключительно отрицательные, негодующие вердикты и директивы. Среди этого хора Владимира Войновича, единственно подлинного обличителя, уже не слышно. Как не слышно ни одного утверждающего созидательного проекта, которому предстояло бы встать на место обанкротившегося соцреализма. По этой части на оперной сцене русской культуры слышится только ария единственного солиста - М.А.Булгакова, который покинул этот мир почти три четверти века тому назад
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Грузман Генрих (kika36@012.net.il)
  • Обновлено: 16/06/2012. 178k. Статистика.
  • Эссе: Философия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.