Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Эта книга не рекомендуется!
Во-первых, эта книга категорически не рекомендуется профессиональным программистам. Если бы это было в моей власти я бы просто-таки запретил людям этой профессии даже прикасаться к ней. Вне зависимости от того, что они предпочитают Windows или Linux, С++ или Perl. Я уже вижу эту кислую мину знатока, который заранее уверен в том, что ни я, никто другой ничего толкового все равно сказать не сможет, да и не знает ничего. Не хочу я никого переубеждать. Давай, разойдемся с миром. Ты отправишься на форум учить ламеров, а я сам по себе буду ковыряться со своими вечными истинами, которые, вообще говоря, от платформы не зависят.
Эта книга практически бесполезна для гуманитариев - они просто не поймут, о чем идет речь. Она опасна детям. Неинтересна для родителей. Противопоказана писателям (особенно сетевым). Способна вызвать неуместную эйфорию у "лириков" и легкую депрессию у "физиков".
Так кому же она предназначена? Во-первых, самому автору. Она доставила ему несколько приятных минут, когда перед ним вдруг брезжила истина, хотя в конце-концов из этой розоватой дымки проступала физиономия менеджера или заказчика, который с чего-то вдруг надумал поинтересоваться, как там вообще со сроками? и почему его биллинговая система никак не заработает? Автор благодарен этим отрывочным заметкам, за то, что они постепенно стали складываться в нечто целое. Ну, а кроме автора этот текст предназначен тебе, Читатель. Я уверен, что именно ты сможешь прочесть весь этот ворох пестрых текстов со снисходительным интересом, останавливаясь, задумавшись, хмуря брови в несогласии, но не бросая неторопливое чтение.
Так что, эта книга предназначена ровно двоим. Но поскольку автор ее уже читал, ему можно и отдохнуть. Оставляю тебя, Читатель, наедине с этим текстом, таким же неровным и необязательным, как и тот сетевой мир, куда однажды попал автор, и которому он намерен посвятить свою жизнь.
Содержание
Предисловие
Информационные часы (эссе о самоубийстве)
Дерево и сеть
Много ли человеку информации нужно?
Век информации
"Банд-вагон"
Предисловие
Эта книга посвящена цифровому миру, миру информационных глобальных сетей и тем процессам, которые в них происходят. Главное действующее лицо этого мира - человек перед экраном монитора. Он-то меня и интересует в первую очередь, и интересует куда больше, чем все микропроцессоры или магистральные каналы.
Информационные потоки окружают и омывают человека, то грозят закружить и утопить, то выносят в такие области, о существовании которых он даже не подозревал; и ставят такие проблемы, которые для старшего поколения кажутся то ли чародейством, то ли полной чепухой.
Я не претендую ни на полноту описания цифрового мира (это было бы неоправданной самонадеянностью), ни на создание пусть конспективной и контурной, но объективной картины. Объективность кажется сегодня такой же неоправданной претензией, как и полнота. Мир о котором я пишу только становится. Он взвихрен и неоформлен, а я не более чем один из его наблюдателей, возможно не самый компетентный.
Я окончил мехмат МГУ им. Ломоносова, кафедра логики и дискретной математики, и больше двадцати лет проработал программистом. Сегодня я профессионально занимаюсь интернет-журналистикой, и моя специализации - Интернет и высокие технологии. Я - субъективен, потому что стараюсь не только (да и не столько) оценить сегодняшнее положение дел и сделать правдоподобный прогноз, сколько почувствовать, что же происходит. Что-то мне нравится, что-то вызывает активное отторжение. Но я пытаюсь понять происходящее (в том числе и то, чем же оно меня отталкивает или привлекает) и увидеть его место в историческом развитии технологии и философии.
Я буду писать слово Интернет с прописной буквы, несмотря на то, что с точки зрения профессиональной это не вполне корректно.
Первый раздел этой книги ("Человек в цифровом океане") посвящен информации, тому что это такое и какую роль сыграло (и играет) в повседневной жизни человека понимание и осознание этого феномена. Здесь нет точного определения информации, но сделана попытка подойти к социальной жизни человека с информационной мерой.
Второй раздел ("Сеть: события и явления") посвящен Интернету. Здесь я пытаюсь описать только некоторые (очень немногие) стороны этого глобального явления. Я пишу о тех опасностях, которые несет исчерпывающее отражение человека в информационном пространстве, об авторском праве, сетикете (специфическом сетевом этикете), о программировании и программистах, то есть тех людях, которые эту самую Сеть создали и продолжают ее строить.
Есть очень много тем, которые в эту книгу не вошли. И это не потому, что они менее важны, а потому что невозможно сказать обо всем сразу. Важнейшая из областей развития Интернета, к которой я обязательно вернусь - это поиск, и шире - самопроизвольное движение информации в глобальных сетях. Этого не было до Интернета, это требует пристального исследования и постоянного внимания (все происходит на наших глазах и меняется каждый день).
В третий раздел ("Чудесная несвобода") я включил статьи о науке, но это опять-таки взгляд человека эпохи глобальной сети - на развитие науки, на ее границы и обоснования, и на то, нуждается ли сегодняшняя научная картина мира в Боге-Творце.
В последний раздел ("Усилие смысла") вошли эссе, в которых я касаюсь самой важной проблемы сегодняшнего цифрового мира - проблемы смысла. "Смысл" не только не сводим к "информации", он ей во многом противопоставлен. Пока мы не приблизимся к пониманию того, что такое смысл - слова или человеческой жизни, мы будем барахтаться на мелководье, пересыпая новостной сор из одной ладошки и другую. А хотелось бы двинуться дальше, туда, где на глубине - я в этом убежден, - нас ждут удивительные открытия.
Часть I. Человек в цифровом океане
Информационные часы (эссе о самоубийстве)
Размышляя над книгой Григория Чхартишвили "Писатель и самоубийство" (М., 1999, НЛО), я пришел к довольно правдоподобному, как мне кажется, объяснению феномена суицида. Конечно, это гипотеза, и я ни в коем случае не претендую на полноту исследования. Я полагаю, что исчерпывающий ответ на вопрос, почему человек приговаривает себя к смерти, вообще невозможен, по крайней мере, в рамках имманентных рассуждений, которыми я намерен ограничиться. Точка смерти, говоря математическим жаргоном, это точка разрыва второго рода, то есть разрыва неустранимого. Мы можем исследовать только ее окрестности, поскольку в ней действуют другие законы (с имманентной точки зрения - никакие не действуют, - как и в точке рождения).
Можно предположить, что в момент оплодотворения яйцеклетки стартуют биологические часы, которые отмеряют нашу жизнь. С астрономическими часами они коррелируют только в среднем - иногда они отстают (и тогда человек живет необыкновенно долго, процесс старения замедляется), иногда катастрофически спешат (и человек тогда стареет не по дням, а по часам; такой случай произошел с молодым литовцем, который в астрономическом возрасте 28 лет стал дряхлым стариком). Физическая смерть человека - это остановка биологических часов (вероятно, отсюда обычай останавливать часы в доме покойника).
Но можно предположить, что человек живет еще по другим часам - назовем их информационными. Они слабо коррелируют не только с астрономическими, но и с биологическими часами. Условное время, которое ими измеряется, это объем воспринятой субъектом информации в единицу астрономического времени - его информационная плотность. Эта плотность может колебаться в очень широких пределах: от необыкновенно большой, в редкие минуты вдохновения, - до нуля, при однообразии впечатлений и рутинном круговороте быта.
Плотность информации или информационное время - это та субъективная мера длительности, которой человек измеряет собственное прошлое, то есть всю свою сознательную жизнь. Тому, что информационное время не совпадает с биологическим, можно привести много примеров. "Но ты уже знаешь как мало успеешь за год или десять, // и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два" (Юрий Левитанский). Человек может быть очень молод и при этом совершенно зрел информационно, как семнадцатилетний Артюр Рембо, - но возможно и обратное.
Информационное время течет крайне неравномерно. С субъективной точки зрения наибольшую длительность оно имеет в детстве (и чем ранее, тем большую). Дни тянутся бесконечно - но это мы почувствуем не в детстве, а когда нам уже будет с чем сравнивать, в юности или зрелости. Может наступить такой возраст, когда дни слипаются в недели, недели в годы, и они мелькают как спицы в колесе. Чем дольше тянется время, тем быстрее оно проходит. Время, которое тянется долго - бессобытийно, тускло, скучно. Так тянется время ожидания отложенного авиарейса. Время, наполненное событиями, пролетает незамеченным. Но когда мы вспоминаем эти минуты, они оказываются необыкновенно продолжительными - столько всего они успели в себя вместить. В детстве жить необыкновенно интересно. Даже если тяжело. Мы учимся говорить на родном языке и разговаривать с людьми. Каждый из этих людей - это мир, открывающийся нам. По мере биологического и информационного роста субъективная длительность уменьшается и время течет быстрее. Средняя информационная нагрузка на каждый астрономический час снижается, но при этом в нашей жизни продолжают происходить события, которые отпечатываются в памяти, как яркие пятна на довольно-таки сером фоне: первая любовь, рождение ребенка, книга, "перепахавшая тебя всего", унижение, тяжелая неудача. Цвет пятна может быть любой - с точки зрения информативности важен не он, а только то, насколько сильно его отличие от фона. Путь по незнакомой дороге всегда длиннее обратного, даже если по наручным часам тот и другой заняли одинаковое время.
В старости человек может забыть, что было вчера, но твердо помнить стихотворение, выученное лет семьдесят назад. Из памяти выпадают огромные периоды времени, но только не детство. Наоборот, при размывании наносов информационной рутины, детские воспоминания оказываются на самой поверхности, они ярко и отчетливо стоят перед внутренним зрением. Их информационная ценность может оказаться несравнимо выше всего того, что еще вчера было единственно важным, - выше, например, профессиональных знаний человека.
Детские воспоминания человека единственны, первичны. Они принадлежат ему и только ему. Сравниться с ними может только тонкая кромка подлинного творчества (если оно случилось в жизни), которая всегда уже и слабее чем детство, или смертельная опасность, о которой часто говорят, что, пережив ее, человек заново родился. Остальные знания человека вторичны - они чьи-то, "чужие", усвоенные с той или иной степенью адекватности.
Попытаюсь сформулировать основной тезис этих заметок: точка суицида - это остановка информационных часов, когда биологические продолжают нормально идти. При остановке биологических часов (смерти) информационные часы останавливаются. Но может ли так случиться, что при продолжающемся биологическом существовании информационные часы остановятся - то есть плотность информации для субъекта станет равной или близкой нулю?
На мой взгляд, информационная смерть может наступить, когда человек утратит способность усваивать и перерабатывать информацию, например, в ситуации бесконечного повторения, когда в силу каких-то причин он не способен выйти из порочного круга повторяющихся событий и ситуаций. Об этом писал Сергей Гандлевский: "И мне явилась истина одна: // Трудна не боль - однообразье боли".
В рассказе Михаила Бутова "Памяти Севы, самоубийцы" есть такой эпизод. Герой рассказа, обнаруживший в квартире труп покончившего с собой Севы, идет на кухню и видит гору немытой посуды. Он говорит себе: я представил, как ты вошел на кухню и увидел эту гору грязной посуды, и такая беспросветная тоска одолела тебя. Я не хочу сказать, что это стало причиной, но и это тоже. Может быть, помой я утром посуду, ты был бы жив. Немытая посуда - это не только символ распада и запустения. Это символ бесконечного повторения и бессмысленности продолжения бытия. "Только вымоешь посуду // Глядь уж новая лежит. // Уж какая тут свобода, // Тут до старости б дожить. // Правда, можно и не мыть // Да вот тут приходят разные // Говорят: посуда грязная! - // Где уж тут свободе быть" (Дмитрий Александрович Пригов). В этих стихах ирония скрашивает ужас повторяющегося бытия, но ужас-то остается. Ты ляжешь спать, утром проснешься и будешь делать что-то, что не имеет для тебя никакого смысла, потому что ты это делал вчера, и позавчера, и третьего дня - малые вариации несущественны. И ты будешь это делать не потому, что ты считаешь это нужным (ты-то как раз убежден, что все это - ловля ветра и форма праха), ты будешь это делать потому, что "вот приходят разные", говорят, надо ходить на службу, надо зарабатывать деньги, славу, власть - но тебе-то все это не нужно! И потому все равно, когда это все прервать - сегодня или через семьдесят лет. Это и есть информационная смерть, могущая повлечь за собой смерть биологическую.
Для того чтобы информационные часы шли, необходимо, чтобы каждый день приносил хоть что-то новое, чтобы хоть в чем-то он был непредсказуем. И совершенно не важно, благоустроенно ты живешь или нет. Евгений Онегин жил довольно комфортно, но его жизнь была "Однообразна и пестра // И завтра то же, что вчера". И за внешней пестротой может быть скрыто такое тягостное однообразие, что, как Пушкин пишет: "Он застрелиться, слава Богу, // Попробовать не захотел" - а, судя по всему, был от этого не так и далек.
Оказывается, что так называемое суицидное поведение - не поиски смерти, а бегство от нее. Самые информационно ценные ситуации - это ситуации пограничные между жизнью и смертью (с точки зрения экзистенциализма только эти ситуации и значимы). Остальные ситуации повторны и уже многократно проиграны. Человек поднимается по нависающему склону не потому, что он ищет смерти. Когда человек рискует (и особенно, когда рискует серьезно, смертельно), он получает жизненно необходимую информацию, которая способна продлить ход его информационных часов, - чтобы жизнь не свелась к смертельно опасному повторению, в просторечии именуемому скукой и приводящему к полному опустошению и обессмысливанию бытия - к остановке информационных часов.
Самая суицидоопасная из литературных профессий - поэт. Чем существенно отличается он от других литераторов с точки зрения получения информации? Единственным ее источником для поэта является вдохновение. Это довольно странное состояние, близкое к шизофреническому бреду: "Шептать, дрожа от изумленья, // И слезы слизывая с губ" (Давид Самойлов). Но именно вдохновенье и есть главная для поэта ценность, без чего он не мыслит своего существования. Вдохновение - мгновенный процесс восприятия, а не воспроизведения, потребления, а не отдачи. Отдача будет после: "Я только завтра буду мастер" (Давид Самойлов); "Вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно - губка" (Пастернак, "Несколько положений"). О том, что вдохновение - это восприятие, говорит и Ходасевич в своей пушкинской речи, цитируя "Мы рождены для вдохновенья, // Для звуков сладких и молитв". "Звуки сладкие" и даже молитвы - это потом, это для других (Другого), а вдохновение - это для себя, это способ существования.
Больше всего на свете поэт боится потерять вдохновение. Оно неуправляемо, и потому в нем есть что-то, безусловно, магическое. В те моменты, когда поэт это состояние испытывает, он получает настолько большой объем информации, что все прочие впечатления жизни для него становятся малосущественными. Потерять вдохновение - это остановить свои информационные часы. Или почти остановить. Но поэт никогда не уверен, что вдохновение придет снова. Отсюда бессмысленное, бесплодное мыканье, ожиданье непонятно чего, непонятно от кого. "И меж детей ничтожных мира, // Быть может, всех ничтожней он". На самом деле вдохновение утрачено навсегда или просто Муза взяла паузу - никто этого не скажет. Остается терпеть и ждать.
Поэты, вопреки установившемуся мнению, люди с резко повышенным порогом чувствительности. Им необходимы очень большие информационные дозы, чтобы они хоть что-то почувствовали. Их не устраивают, не приносят удовлетворения ни спокойная семейная жизнь, ни радости отцовства или материнства, да и красивый закат, если он не ко времени, а уж тем более одуванчик этот у забора или там запах дегтя. Поэт и землетрясения-то может не заметить - не то что одуванчика. Его часы почти стоят. Он ждет. Это обычное состояние поэта, вдохновение-то редкая вещь. И это состояние ожидания предельно суицидоопасно. Трудно утешить слепого словами: "Ты не расстраивайся, ты подожди, может, еще прозреешь". Альпинист или автогонщик рискуют своей биологической жизнью - и именно этот риск дает тот информационный запас, который позволяет продолжить нормальное существование. Поэт сидит, перышком скрипит или водку пьет - и вроде бы его биологической жизни ничего не угрожает. А на самом-то деле он живет в жесточайший информационной аритмии: то невероятный скачок, то полная смертельная тишина. Ни опыт, ни мастерство помочь не в состоянии. Сиди и жди. Поэтому, может быть, как раз поэты и составляют такой большой процент героев "Энциклопедии литературицида", которую составил Чхартишвили.
Поэты или матадоры - весьма небольшая часть человечества. Потребности большей части населения в информационной подпитке удовлетворить много проще: этим занимаются шоу-бизнес и спорт. Если помнить, что человек не только биологическое, но и информационное существо, становится понятно, насколько важны для него свежие сильные впечатления. Развлечения нужны ему не меньше, чем хлеб. Вопль римского плебса "Хлеба и зрелищ!" - об этом. А ведь римский плебс был замечательно для своего времени благоустроен, о хлебе он мог не беспокоится. Но те сумасшедшие деньги, которые тратили на многодневные праздники императоры и консулы, часто превышали те, что они же тратили на хлеб (сколько стоили гладиаторские бои на настоящих судах, в специально вырытом для этого пруду, устроенные при Калигуле?). И чем человек благоустроеннее, тем важнее для него индустрия развлечений - новизна и разнообразие, противостоящие скуке, опустошенности и, в конечном счете, остановке информационных часов.
Обязательно ли их остановка приводит к самоубийству? Нет, конечно, просто это очень опасный момент. Человек может полностью смириться, сломаться - и тем не менее продолжить свое биологическое существование. Может превратиться в некое человекоподобное животное, способное еще долго существовать, а иногда и крайне опасное для по-настоящему живых людей (как герой гоголевского "Портрета"), иногда безобидное (как Шариков, вновь ставший Шариком и в стихах Сергея Стратановского говорящий о себе: "сдох во мне человек").
Обязательно ли самоубийству должна предшествовать информационная смерть? Тоже нет. Но этот другой тип самоубийства я бы назвал непреднамеренным, стихийным, совершенным в состоянии аффекта. Такому самоубийце, может быть, и нужно-то было всего лишь проспаться. Никогда не стоит торопиться с принятием необратимых решений. Эта мысль только выглядит банальностью. Слишком часто люди совершают самоубийства так, как будто бояться опоздать, - "себя свежуют второпях", как писал Арсений Тарковский. Торопятся, боясь, что в последний момент им изменит мужество и решимость. Может быть, самоубийство это тот случай, когда отвага не лучший советчик. Человеку очень трудно, если вообще возможно, отличить состояние информационной комы и действительной информационной смерти. У него нет почти никогда надежного внешнего критерия, которым он мог бы поверить свое состояние. Более того, состояние информационной комы неустойчиво, как любое постоянное состояние открытой системы. Устойчиво как раз колебательное движение. Когда говорят, что жизнь похожа на зебру или на пунктир, имеют в виду именно это. Не надо бояться, что все так и будет - отныне и присно. Не будет. Может быть, будет и хуже, но так, как сейчас, не будет, - а для нового пуска информационных часов "хуже" или "лучше" это одно и то же: лишь бы не так, лишь бы открылись коммуникативные протоки и человек снова смог жить как получатель и производитель информации. В этом смысле один из законов Мэрфи: "Если ваши дела идут плохо, не переживайте - скоро они пойдут еще хуже" - даже в такой пессимистической формулировке дает повод для надежды.
Меньше всего мне бы хотелось, чтобы читатель воспринял мои заметки как руководство к действию. Говорят, "надежда умирает последней" - я думаю, что надежда умирает только вместе с человеком, она сопутствует ему до конца. И потому всегда остается шанс прожить еще один день, за который что-то обязательно изменится, - и этого малого "чего-то", возможно, окажется достаточно, чтобы снова пошли информационные часы.
2001
Дерево и Сеть
В книге Станислава Лема "Голем XIV" мыслящий суперкомпьютер, иронически обращаясь к своим создателям, говорит: "...культуры можно создавать без счета и бессчетное множество их было создано; любая из них подчиняется логике своей структуры, а не своих авторов: изобретение по-своему лепит изобретателей". Я попытаюсь рассмотреть две такие структуры: дерево (иерархию) и сеть, сравнить их, и попробую разобраться в том, что же они собой представляют, почему они возникают, и как влияют на своих создателей.
Мишель Фуко пишет в своей работе "Слова и вещи": "Порядок - это то, что задается в вещах как их внутренний закон, как скрытая сеть, согласно которой они соотносятся друг с другом, и одновременно то, что существует, лишь проходя сквозь призму взгляда, внимания, языка; в своей глубине порядок обнаруживается лишь в пустых клетках этой решетки, ожидая в тишине момента, когда он будет сформулирован".
Я вовсе не хочу сказать, что именно сейчас настал тот самый момент, которого "ждет порядок", но мне кажется, что нужно попытаться этот порядок сформулировать, хотя бы потому, что сегодня глобальный социум переживает внутренний перелом, который связан именно с изменением порядка. И необходимо оглянуться на то от чего мы отказываемся и посмотреть на тот путь, которым мы собираемся идти дальше.
Представим наших героев: дерево и сеть.
Определенья дерева и сети. Графы
С точки зрения математики и сеть, и дерево - это графы. Всякий граф состоит из точек - вершин, и ребер - то есть линий, соединяющих эти вершины. Две вершины могут быть соединены однонаправленным ребром (стрелочкой) от вершины А к вершине B - это будет дорога с односторонним движением, но стрелочка может быть и двунаправленной. Граф со стрелочки - это ориентированный граф.
Впервые графы с конечным числом вершин и ребер исследовал Леонард Эйлер в 1736 году. Ему в этой области математики, принадлежит безусловный приоритет. Первой работой по теории графов была решенная в общем виде задача о мостах Кенигсберга. В городе было семь мостов. Эйлер задумался: можно ли пройдя по каждому ровно один раз и вернуться в точку, из которой началась прогулка? Решение этой головоломки стало началом теории графов.
Сеть - это ориентированный граф, в котором каждому ребру приписано определенное число - это может быть длина ребра, или его пропускная способность, или вес и так далее. Примером сети является схема московского метрополитена. Поскольку с любой станции метро можно доехать до любой - эта сеть является односвязной. Поскольку в вагон может войти только определенное количество пассажиров, пропускная способность этой сети конечна и не слишком велика, в чем легко убедиться в час пик.
Примеры деревьев. СССР
Мы начнем со знаменитой и заслуженной структуры, которая называется "деревом" или "иерархией".
Дерево - это граф с одной выделенной вершиной - корнем, из которой выходит конечное количество ребер. Из любой вершины графы выходит несколько ребер, а входит только одно. Все вершины дерева можно разбить на уровни. Уровень определяется количеством ребер, которые соединяют данную вершину с корнем. Вершины одного уровня никогда не соединяются. Если мы возьмем любую вершину дерева и все вершины и ребра более нижних уровней, которые соединяются с ней, то тоже получим дерево только поменьше: его называют веткой. Вершины разных веток никогда не соединяются ребрами.
Примеров, дерева можно привести много. Реальный тополь за окном - это перевернутое дерево, поскольку корень у него самый нижний уровень, а в структуре корень, как правило, находится наверху. В остальном сходство полное, если только у тополя нет вросших друг в друга веток. Другой пример дерева: система подчинения в армии. Здесь всегда существует один главнокомандующий - то есть корень - и никогда не бывает у одного офицера или солдата двух начальников, хотя может быть много подчиненных.
Но подробно мы остановимся на другом примере дерева управления. Государственное плановое хозяйство и система государственного управления в том виде, в котором оно было реализовано в СССР, это самая чистая иерархическая структура такого глобального масштаба из известных мне. В ней отчетливо проявлена не только структура самого управления, но и производства, и распределения продукции. Человек, лишенный практически начисто какой бы то ни было собственности, сам становится прозрачным до дна. В СССР дерево было простроено до конца - до закоулков человеческой души.
Жесткая иерархия планового хозяйства определялась наличием единственного собственника - государства. Только оно было способно принимать решение о выпуске продукции. Только оно контролировало результат и получало прибыль. Оно являлось единственным субъектом хозяйствования, и никакой конкуренции быть не могло. Рынок в таком случае вырождается фактически до обмена.
Но это государство оказалось необыкновенно сложным для управления. Количество управленческих связей в нем было очень велико. А дает указания В, В передает их С, но он передает не совсем то, что сказал А - при каждой передаче присутствует определенный уровень шума - уточнения, конкретизации. И когда Y приказывает Z, который должен непосредственно делать работу, Y может сказать что-то такое, что даже отдаленно приказ А не напоминает, а может быть даже ему противоречит.
Что делает такое Государство, чтобы не провалиться в полный хаос? Предельно упрощает процесс производства за счет его замораживания - то есть фиксирует собственную структуру. С какой-то, может быть, сотой, может быть, тысячной попытки процесс производства и распределения отладить можно. Но ни в коем случае нельзя вводить новые товары - для них придется заново отлаживать всю управленческую цепочку. Такой собственник хорошо делает только те дела, которые ему соразмерны. ДнепроГЭС может построить или БАМ. А вот изобрести памперсы он не в состоянии. Другими словами, он может построить дом из сырого бруса, но когда брус высохнет и осядет, он не сможет законопатить щели, потому что у него слишком большие руки, а каждая щель почему-то совершенно не похожа на другую. Но в доме, в котором через щели свищет ветер и наметает сугробы на полу, жить-то все равно нельзя, во всяком случае достаточно долго. Хоть и выглядит он красиво и ладно, правда только издали.
Многоуровневую иерархическую систему можно упростить за счет изменения нормы управления или управленческого охвата, который определяется как отношение количества руководителей к числу работников. Чем меньше норма управления, тем проще и надежнее управляется вся система. Но один человек в среднем, нормальном случае может эффективно руководить не более чем десятью работниками или руководителями более низкого уровня. Чтобы руководить 100 миллионами при такой норме управления необходимо 8 уровней иерархии - это очень много.
Норма управления определяется разнообразием задач и форм деятельности. Эффективно руководить трудом 10 ученых, занятых глубокими проблемами, конечно, нельзя. А вот 100 землекопами, роющими котлован, - вполне можно. Значит, необходимо предельно стандартизировать как самих работников - "у нас незаменимых нет", так и виды их деятельности. Самая эффективная форма организации такого типа - это ГУЛАГ. Что мы и получили.
Очень важно постоянно заботиться о чистоте иерархии и сразу же ликвидировать любые возникающие в системе горизонтальные связи. Любые связи должны быть только вертикальными. Никакое подобие горизонтального гражданского общества недопустимо. Горизонтальные структуры трудноуправляемы сверху, потому что приходится в той или иной степени договариваться не с единственным лидером, а с каждым членом пусть даже небольшого сообщества, если каждый его член имеет право голоса. Все должны смотреть вверх и ловить каждое слово своего единственного вождя. А что происходит рядом, тебе сверху объяснят. Если в многоуровневой иерархической системе возникают горизонтальные связи она становится сетью, а законы сети совершенно другие. Иерархия требует только одного - беспрекословного подчинения. Никакая активность не допустима - она искажает или даже ломает структуру.
Почему распался Советский Союз
Одной из главных причин распада СССР называлась ее федеральная структура - союз республик, обладавших, до какого-то момента только формально, всеми юридически закрепленными в конституции правами независимых государств. Но с точки зрения иерархической структуры управления такое федеральное устройство являлось для Советского Союза, кажется, единственно верным и точно отвечало требованию упорядоченности.
Национальная близость - в первую очередь языковая - является одной из самых трудно устранимых горизонтальных связей, которые недопустимы в дереве. Поэтому необходимо было так использовать эту национальную составляющую, чтобы она работала на связанность дерева, а не на его раскол. Ее следовало свести к минимуму - везде где это только возможно. Это было сделано путем введения кириллицы и насильственной русификации национальных меньшинств. Но каждое национальное образование должно было стать веткой в общегосударственном дереве, чтобы неустранимые национальные связи также были направлены к локальному национальному центру, который уже можно было бы контролировать из единого корня дерева. При этом придание внешних государственных черт национальным республикам было совершенно необходимо, чтобы такая локальная концентрация управления была предельно-полной.
Распад Советского Союза был предрешен. Ведь каждая управленческая ветка полностью повторяла все дерево и была организационно (но не экономически!) готова к самоуправлению. Как только центр потерял силу - государство распалось, как и всякое дерево без корня.
Обратная связь
Одной из самых трудных проблем в иерархической структуре является проблема обратной связи. Если сигнал сверху вниз еще проходит хотя и с искажениями, то отчет о выполнении приказа необходимый для анализа результатов и принятия следующего решения, получить удается далеко не всегда. Особенно в самом важном случае, когда результатом оказывается неудача - то есть, фактически, невыполнение приказа. Чтобы "истину царям с улыбкой говорить", нужно мужество. Иногда гонца, приносившего дурную весть, казнили.
Положение человека на ступеньке иерархической лестницы часто от такого отчета о неудаче напрямую зависит. Покинуть свое гнездо - свою маленькую вершинку - это значит погибнуть, или, в лучшем случае, оказаться аутсайдером. Особенно, если дерево всего одно, и с ветки на ветку не перепрыгнешь. Так зачем исполнитель будет говорить о неудаче? Нет, он не станет говорить и прямую ложь, но он может ограничиться фигурой умолчания или немного - самую малость - подправить сообщение. Если иерархических ступенек много и каждый на своем уровне чуть-чуть подправит действительность, то до того уровня, который принимает реальное решение, информация дойдет искаженной до неузнаваемости.
Дело еще и в том, что с нижнего уровня на верхний ведет всегда только одно ребро - от подчиненного к начальнику. А сам подчиненный получает с более низкого уровня множество отчетов, в которых он не всегда может оперативно и четко разобраться, и ошибки при составление отчета для более высокого уровня практически неизбежны. Результат будет тот же, что и в случае сознательной фальсификации: решение принимается при явном недостатке информации, при ее недостаточной достоверности.
Это никого не устраивает. И тогда начинает развиваться параллельное дерево, независящее от работающей структуры, а значит на ней паразитирующее. Это - самого разного рода контроль и надзор. В Советском Союзе это - Комитет государственной безопасности.
К дереву прививается еще одна дублирующая передачу информации ветка, которая в свою очередь страдает всеми недостатками главного дерева, но стоит как бы над ним. Появление такого рода параллельных ветвей власти стремительно осложняет систему. Такая ветка в силу своей независимости является источником более достоверной информации - она уже говорит не о своих неудачах, а о чужих, и прятать их не станет, и потому доверие ей выше. Эта параллельная ветвь становится теневым управляющим - угодить нужно уже не только непосредственному начальнику, но и опосредованному, то есть чисто контрольному органу. Это может привести к реальному кризису иерархической системы.
Система живет и иерархия изнашивается, она слишком жесткая и потому неустойчивая к малым колебаниям. Полностью остановить изменения товарного рынка нельзя - новые товары будут на него проникать. И сложность управленческой системы иерархического типа будет накапливаться. И в какой-то момент система просто перестанет работать.
Ключевский говорил, что самая лучшая форма правления - это абсолютная монархия, если бы не случайности рождения. Лучшая форма правления - всегда та, которая обеспечивает максимальную эффективность для решения поставленной задачи. И если считать главной и единственной задачей государства повышение его собственного статуса за счет роста военно-политической мощи, то ничего лучше абсолютной монархии или автократии в ее советском варианте не придумаешь. Но есть оговорка: "если бы не случайности рождения", или случайности попадания на верхнюю ступень лестницы. Если на самом верхнем уровне принято правильное решение - оно будет воплощено в жизнь, несмотря ни на какие репрессии и неисчислимые человеческие жертвы, и государство от этого выиграет. Как это было в случае, например, с Петром Великим (хотя потом никогда не удастся достигнуть согласия, что единолично принятое решение действительно было верным, а жертвы оправданными). Но отсутствие обратной связи, отсутствие торможения, может привести к катастрофе.
Человек иерархический
Советский Союз, особенно в его наиболее чистом варианте - сталинском тридцатых-пятидесятых годов, - это попытка выстроить идеальное дерево управления. Никогда в европейской истории в таких масштабах эксперимент подобной чистоты не ставился. Беды и потери этого эксперимента неисчислимы, а его недостатки и неспособность к долгосрочной эффективной работе ясны любому непредубежденному исследователю. Но откуда же тогда такая ностальгия? Почему столь многие люди с совершенно искренним сочувствием вспоминают Советский Союз?
Человек, включенный в иерархическую структуру, особенно такую глобальную как Советский Союз - это особенный человек.
Во-первых, иерархический человек - это человек бесстрашный. Та система ценностей, которой он подчинен и которой он следует в своем повседневном поведении, полностью определяется извне, а его внутренняя информационная картина, как правило, сводится к набору усвоенных, а не выработанных самостоятельно, внешних правил. Эти правила принимаются без обсуждений - на веру. Этот человек "знает как надо", потому что ему объяснили. Но ценности этого человека не принадлежат только ему: он видит вокруг себя множество людей сходного с ним типа. И потому единственным, что ему действительно дорого, является сама идеология, а любой ее конкретный носитель в том числе и сам человек, не имеет большого значения. Во имя идеологии он может принести в жертву свою жизнь. Внешняя система ценностей "съедает" человека.
Во-вторых, иерархический человек - это человек государственный. Он - винтик огромного механизма, и потому он включен в этот механизм как его обязательная часть. Здесь место красит человека, красит в свой цвет, и лучше всего, если сам человек бесцветен. Но он чувствует свою непосредственную причастность к гигантским задачам и свершениям этого механизма. А свершения эти обязаны быть гигантскими, чтобы каждый, стоящий даже на самой последней ступеньке, чувствовал гордость от своей причастности к столь очевидным победам: будь то победа в мировой войне, полет в Космос, или противостояние великим и ужасным Соединенным Штатам. Человек видит всю иерархию. Она развернута перед ним как ясная во всей перспективе лестница восхождения. Хочешь быть великим и могучим? Поднимайся по ней. И если поднимешься, если не сорвешься, ты добьешься всего, чего пожелаешь. А если ты откажешься от этого подъема, если уйдешь в сторону, то ты перестанешь существовать как элемент государственной машины, а если ничего другого нет, ты просто перестанешь существовать.
И первое, и второе - может быть очень привлекательно, другое дело, что не для всех. Человек, выбитый из своего гнезда после крушения дерева управления, полностью теряет себя. Он мог быть очень хорош на своем месте, но он совершенно не способен создать новое место. Для него сама возможность создания своего места, возможность личной реализации - горше отравы. И погибнуть не за что - все настолько мелко, что того не стоит. И причаститься не к чему - кругом какой-то сплошной низкопробный дарвинизм, одна борьба за существование. Как тут не затосковать о товарище Сталине.
Необходимость иерархий
Проблемы, которые я рассматривал на примере Советского Союза - это проблемы не только конкретной государственной системы, с подобными трудностями сталкиваются любые иерархические организации. За возможность быстро сконцентрировать усилия десятков и сотен миллионов людей для достижения определенной глобальной цели приходится расплачиваться высокой инерционностью и непрозрачностью системы.
Иерархии необходимы. Человек не может заниматься всем сразу - он вынужден делегировать часть своих полномочий наверх. Например, он сознательно отдает часть своих прав в обмен на услуги, когда уступает государству функцию суда, получая взамен охрану личности. Иерархия может быть неполной - может ограничиваться функцией внешнего контроля. Так, крупные корпорации часто делятся на систему почти независимых филиалов, каждый из которых решает свою локальную задачу, но отчитывается перед центром только в исполнении поставленной задачи - в прибыли и затратах, а в решении внутренних задач полностью автономен.
Современная рыночная экономика, экономика постиндустриального глобального общества с большим трудом согласуется с иерархической структурой управления - для современного сверхдинамичного рынка эта структура слишком тесна и неповоротлива. Сегодня необходимы совершенно другие - а именно сетевые решения, нужна другая управленческая парадигма. Всемирная сеть Интернет - это первая всеобъемлющая попытка выработки этой парадигмы.
Телефон и Интернет
Мы рассмотрим два примера сетевой структуры - товарный рынок и Сеть - с прописной буквы, то есть Интернет.
Непосредственным толчком с созданию глобальной компьютерной сети стал запуск в СССР в 1957 первого спутника Земли. Времена были тяжелые: холодная война, охота за ведьмами и много всего другого хорошего. Министерство обороны Соединенных Штатов поставило перед американской наукой задачу создать структуру связи, которая могла бы работать после ядерного удара, когда большинство коммуникаций будет разрушено. Основные идеи были ясны: нужно создать систему связи, не имеющую одного главного центра. То есть построить не дерево связи, а сеть, и построить так, чтобы пакеты данных передавались с узла на узел, чтобы сеть перекидывала их как "горячую картофелину", и только на последнем узле - приемнике - пакеты собирались в корректное сообщение. Тогда был создан DARPA (The Defense Advanced Research Projects Agency) - комитет при Пентагоне, объединивший мощные научные силы для решения поставленной задачи. Первые теоретические решения появились в начале шестидесятых годов. Тогда же начала создаваться первая глобальная компьютерная сеть - ARPANET.
Телефонное соединение по традиционной коммутируемой линии тоже происходит по сети. Но есть качественная разница между телефонным типом соединений и сетевым, например, Интернетом. При телефонном разговоре после того момента, как связь была установлена, и того момента, когда кто-то из абонентов положит трубку, договорившиеся между собой коммутаторы "держат" канал. И не важно говорят собеседники или только многозначительно молчат. Если один из коммутаторов на линии выйдет из строя или где-то на маршруте, который может иметь длину десятки тысяч километров, будет поврежден соединительный кабель, если это произойдет, разговор прервется. Это не значит, что его не удастся возобновить: возможно, следующая попытка соединения пойдет по другому маршруту и все будет нормально. Но разрыв связи произойдет.
При соединении по сети при локальном разрыве абонент ничего не заметит. Разговор будет продолжаться, потому что никакого специального канала, соединившего двух говорящих, попросту нет. Есть только одиночные пакеты, которые "летят" из одного узла Сети в другой по разным маршрутам. Вывести такую систему связи из строя очень трудно. Потому что, как правило, невозможно предсказать заранее, по каким маршрутам пойдут пакеты.
Товарный рынок
Примерно так же работает товарный рынок в условиях разделения труда. Во второй половине девятнадцатого века не только в России, но и во всем индустриальном мире, в который наша страна стремительно интегрировалась, сложилась трудная ситуация. Ее довольно подробно анализирует Маркс в "Капитале". Это - периодические кризисы перепроизводства.
Энгельс приводит такой пример. Господин А строит фабрику и производит шляпы. Он процветает, шляпы замечательно раскупаются. Глядя на него B тоже строит фабрику, и у него тоже дела идут неплохо. Затем фабрики строят предприниматели C, D, E и так далее. Шляп становится больше, чем голов потенциальных покупателей. Происходит затоваривание. Наступает кризис перепроизводства. Фабрики закрываются. Фабриканты разоряются. Безработные шляп не покупают, потому что не на что. Но через какое-то время опять появляется капиталист А1 (шляпы-то нужны), и у него опять все идет хорошо, до следующего кризиса. Классики торжественно объявили периодические кризисы неизбежностью. И предложили перейти к плановому хозяйствованию. Шляп нужно производить ровно столько, сколько нужно, и кризисов не будет, и все будут сыты, счастливы и в шляпах.
В XIX веке периодические кризисы были совершенно реальным состоянием дел, а вовсе не социалистической пропагандой. Почему же сегодня ситуация изменилась?
Решение было найдено. Представим себе этот же рынок шляп. Предприниматель К приходит на него, когда уже понятно, что рынок близок к насыщению. То есть он анализирует состояние рынка, а не бросается сломя голову тратить свои совсем нелишние деньги, как почему-то решили за него классики марксизма. Но мудрый К выходит на рынок не со шляпами, а со шляпами-штрих - немного модифицированным вариантом товара. Он, конечно, рискует. Эти новые шляпы-штрих - товар незнакомый, непроверенный, его потребительская стоимость неясна. Будет ли кто-то его покупать? В XIX веке при консервативности товарного рынка близкой к полной статике, можно было сказать уверенно - никто, не будет. Купят известное. Но мудрый К просит приговоренного к смерти надеть его шляпу-штрих и крикнуть в толпу, что в этой шляпе и помереть не страшно. И бедолага все делает как надо за небольшое вознагражденье семье. И шляпа-штрих пошла, пошла... И вот уже забеспокоились конкуренты, начали модернизацию своих фабрик. Рынок потерял статичность. Появилась реклама, появилось понятие морального старения продукции.
Те или другие капиталисты рискуют, вкладывая деньги в новое производство, кто не успел - тот опоздал и, стало быть разорился, - но это уже не катастрофично. Потому что разорились не все производители сразу, а только некоторые.
Государство вместе с тем берет на себя функцию экономической защиты своих граждан. Оно сравнительно немного производит, а занимается в основном перенаправлением финансовых потоков, полученных в виде налогов. Трансфертные платежи - это деньги, полученные в основном за счет сбора акцизов и прогрессивного налогообложения богатых. Эти деньги перераспределяются в виде социальной помощи, идут на бесплатное образование и медобслуживание. Но их цель не только в том, чтобы не доводить отчаявшихся до последней степени нужды, когда они начнут хвататься за булыжники, цель еще и в том, чтобы поддерживать на достаточно высоком уровне платежеспособный покупательный спрос населения - то есть опять давать возможность зарабатывать на продажах, только не сегодня, а завтра - и таким образом, сглаживать колебания и удерживать экономику от срыва в кризисную область.
Сказать, что здесь всегда все было хорошо и просто, никак нельзя, но эта система оказалась достаточно эффективной и устойчивой к непрерывным изменениям. Государственное управление в таком случае - просто до элементарности, по сравнению с социалистическим. Но работающий рынок - это очень сложная самоорганизующаяся система. Пример, который очень любят приводить в учебниках по экономике: в Нью-Йорке запас продуктов - на три дня. Если прекратить поставку продуктов, город через пару недель просто вымрет. Это никого не беспокоит. Потому что прекратить поставку практически невозможно. Даже если этого очень сильно захотеть. Потому что - это рынок. Потому что при хаотическом движении могут возникнуть структуры более устойчивые к возмущениям, чем жесткая иерархия планового социализма, а этого Маркс просто не знал.
Рыночная экономика похожа на велосипед - она устойчива только на быстром ходу. Если ее остановить - то есть прекратить непрерывно выбрасывать на рынок новые продукты или резко сократить потребление - она упадет. И это экономика возможного - ближайшее прогнозируемое будущее - предмет ее постоянных забот. Трансфертные выплаты, все виды страхования и кредитования - это способы оформления и благоустройства завтрашнего дня.
Этот велосипед непрерывно ускоряется. Не слишком ли он разогнался? Не приведет ли это гонка к катастрофе и распаду? Утверждать что-то однозначно нельзя. Во всяком случае, пока удавалось найти достаточно устойчивые решения. И самым важным изменением является на сегодняшний день переход от производства материальной товарной продукции к производству информационной - то, что называется переходом от индустриального к постиндустриальному обществу.
Переход к постиндустриальному обществу не означает, конечно, что люди перестанут производить материальные товары. Как при переходе к индустриальному обществу и разделению труда люди не перестали выращивать хлеб - основной продукт традиционного или патриархального общества. Но вектор развития - направление наиболее интенсивных изменений и инноваций - сменился.
Избыточность сети
Сеть вообще и товарный рынок в частности - это избыточная структура. Дерево минимально и потому очень привлекательно как абстрактная структура, но оно и неустойчиво.
Каждый узел сети связан со многими другими множеством дублирующих связей. Некоторые связи можно разорвать, и это не приведет к распаду структуры, как не прерывается передача данных по Интернету при повреждении некоторых передающих звеньев. У любой фирмы есть несколько поставщиков, которые заинтересованы в устойчивости связей. Но и у каждого поставщика есть несколько фирм, с которыми он работает. Выпадение кого-то одного из игры не влияет на работоспособность структуры.
Избыточность не нужна при статическом рынке. Но при динамике она позволяет рисковать. Более того, она заставляет рисковать, рождает конкуренцию, необходимость прогнозирования и выхода на рынок все с новыми и новыми товарами. Она же порождает товарное изобилие. Но и приводит к локальным кризисам - в каждом конкретном случае никто не гарантирует производителю, что его продукция будет востребована, а значит вся его продукция может при неудаче пойти на выброс.
Избыточность информационных связей позволяет каждому члену сообщества получить достаточно объективную картину действительности. Множество независимых источников информации хотя и дублируют друг друга, но поправляют. Здесь нет единственной информационной цепочки от исполнителей нижних уровней к верхним уровням, как это бывает в иерархической структуре. Но избыточность порождает и информационный "шум". То есть, в информации может содержаться заведомая ложь или ошибка. Но всегда существует возможность перепроверки, и эти ошибки никогда не фатальны, и нет необходимости создавать глобальные контролирующие органы. Каждый член сообщества в меру необходимости формирует свои экспертные и аналитические отделы и решает свои локальные проблемы. И задачи этих отделов несравнимо проще, чем задачи контрольных органов в иерархии, поскольку не затруднены необходимостью ориентироваться на информацию только одного уровня, потому что всегда можно добраться до любого нужного узла - необходимые связи отлажены и действуют.
Информационный субъект (Homo cyberNeticus)
При растущей динамике постиндустриального рынка узлы этого рынка становятся все более активными и независимыми. И в первую очередь это касается рынка высоких технологий и рынка информационных услуг.
Чтобы стать активным игроком, нужно не очень много. Первоначальный капитал сравнительно невелик. Средства производства предельно стандартизованы - это компьютеры, подключенные к глобальной сети и оснащенные необходимым программным обеспечением.
Конечно, все не так просто. На информационном рынке существуют и очень дорогостоящая реклама, и очень недешевое специализированное программное обеспечение. Но ситуация принципиально иная по сравнению с материальным товарным производством. И в первую очередь это касается оборотных средств - сырья, полуфабрикатов, деталей, узлов необходимых для производства продукции. Количество оборотных средств в информационном производстве ничтожно мало по сравнению с производством материального товара.
Субъект постиндустриального информационного рынка может не входить ни в одну из иерархий, но входить во множество локальных сетей. Это обеспечивает его защищенность от любого иерархического давления и диктата. Но это же делает крупную сетевую структуру административно неустойчивой. Одно дело, когда все сотрудники сидят на своих рабочих местах и их контроль прост и эффективен. Другое дело, если рабочие места разбросаны по всему земному шару. А это происходит при разных формах интенсивно развивающегося сегодня оффшорного программировании. Здесь административное принуждение совершенно неэффективно, а работает только та или иная форма заинтересованности. Причем эта заинтересованность - далеко не всегда материальная. Энтузиасты свободного программного обеспечения (open source) сплошь и рядом работают даром - потому что им интересно работать.
Человек вполне может жить то в одной стране, то в другой, а работать вообще в третьей. Как собирать налоги в этой ситуации? И кому человек должен эти налоги платить? Привязка, выраженная в номинальном гражданстве становится фиктивной. Человек де факто становится космополитом.
Максимальная независимость и активность субъекта приводит к возникновению сетевых объединений вокруг решаемой задачи и распаду этих объединений после ее решения. Строгие иерархические формы управления далеко не всегда поспевают за стремительно меняющимися требованиями. Они сложны, и чтобы начать нормально работать, часто необходимо значительное время на отладку внутрикорпоративных и внешних связей. Для того, чтобы большой иерархический проект начал приносить устойчивую прибыль, необходим долгосрочный прогноз. И те методы благоустройства будущего, о которых мы говорили, работают именно на то, чтобы прогноз сбывался. Это - ситуация динамической устойчивости. Здесь работает рыночная необходимость, а не административное принуждение. Человека все труднее заставить делать то, что он делать не хочет.
И все труднее помешать человеку делать то, что он хочет, независимо от степени законности его притязаний.
С одной стороны существуют независимые и очень активные субъекты рынка - отдельные личности или формируемые на короткий срок небольшие коллективы, с другой - крупные корпорации, обладающие огромной финансовой мощью и крайне заинтересованные в прогнозируемом развитии событий. И те и другие действуют на финансовом поле. Государство с его огромным административным аппаратом относится, конечно, к крупным корпорациям, но в отличие от них оно - некоммерческая организация. И вся его система принуждения и поощрения входит в противоречие с активностью субъектов и межгосударственной деятельностью корпораций.
Неустойчивое равновесие сети и иерархии и есть главная примета нашего переходного периода.
Сетевая парадигма
Здесь я сошлюсь на русского философа Ивана Ильина - на то противопоставление, которое он сделал в своей работе "О монархии и республике". В качестве "дерева" Ильин рассматривал монархию, а в качестве "сети" - республику.
Сеть - это культ всеобщего равенства и независимости в отличие от культа ранга и культа чести в иерархии.
Сеть - это культ личного успеха и стихия конкуренции, чему в иерархии соответствуют заслуги служения и стихия солидарности. Сетевой человек - независимый человек, и потому - одинокий. И это та цена, которую он платит за личный успех, за независимость, за победу в конкурентной борьбе.
Сеть - культ новаторства в отличие от иерархического культа традиции. В Сети нас никогда не устраивает существующее положение дел. Потому что мы с одной стороны видим лучшие альтернативы, с другой стороны мы без прежнего страха принимаемся за их реализацию - наше будущее в той или иной степени застраховано. Это - немного обжитое будущее. Оно гарантировано не потому, что неизменно, а потому что мы обладаем достаточно устойчивым прогнозом его изменений в близком будущем. Когда вожди в блаженной памяти Советском Союзе говорили об уверенности граждан СССР в завтрашнем дне, это была чистая декларация, поскольку эта уверенность основывалась на предположении неизменности и постоянства системы. Среди систем, существующих во времени, постоянных просто нет. Но есть системы с предсказуемым характером изменений. Это, в частности, - современный рынок. Сетевая структура не только захватывает устойчиво прогнозируемое будущее, но и с традицией обращается не так, как иерархия. Не существует одной единственной традиции, потому что востребованы сразу множество, и в прошлое можно двигаться по разбегающимся и пересекающимся тропинкам, не боясь потеряться. Прошлое предсказуемо как и будущее, и потому возможность неприятных встреч и открытий несравнимо меньше, чем в иерархии с ее так часто "непредсказуемым прошлым".
Страшная скорость мира
К сетевой парадигме, безусловно, относятся прозрачность границ и политкорректность - то есть равенство всех людей перед законом - без различий пола, сексуальной ориентации, национальности, цвета кожи и так далее. Сетевой человек слишком самоценен, слишком самодостаточен, он слишком дорожит собой. Возможно, он делает это вполне заслуженно - он ведь всего добился сам, и своей независимостью он дорожит больше всего на свете. Но он - боится смерти. Он настолько активен и полон жизни, перед ним всегда развернуто такое богатство альтернатив, и ему настолько наплевать на весь остальной мир, что он не понимает почему он должен умирать.
Информационное сообщение от 24.10.2002: "Госсекретарь США Колин Пауэлл выразил надежду, что ситуация в Москве разрешится мирным путем. Он сказал "Захват сотен заложников в столице России ясно показывает, в каком страшном мире мы живем"".
Страшно жить в этом городе, в этой стране и на этой планете. Человек - необыкновенно хрупкое существо. Есть положения, в которых только тот, кто готов умереть здесь и сейчас, силен и волен. И никакие другие человеческие качества не имеют цены. Ни ум, ни талант - только отвага и готовность к смерти. И такой человек становится страшен, для сетевых людей, которые передоверили право самозащиты иерархическому государству.
И что же делать? Отказаться от либеральных ценностей, от свободы личности, ограниченной только уважением к другому и признанием его права на свободу? Отказаться от прозрачности границ, от свободы передвижения, от глобальных экономических связей и всемирного разделения труда, уйти к экономической и политической изоляции, настроить железных перегородок везде, где можно и нельзя? Сделать своих граждан политически бесправными, а государство всесильным? Или отказаться от любого государства, и вернуться к тому времени, когда каждый защищал себя сам, когда функция суда была правом сильного. Все это не просто плохо, это - невозможно.
Реальный мир куда более иерархичен и неповоротлив чем чистая товарная или информационная сеть. Иерархии и ранги уходят в прошлое в том виде, в котором их исследовали Ильин или Маркс, но уйдут ли, я судить не берусь. Вполне отдавая себе отчет в том, что определяющей сегодня является именно сетевая парадигма - с ее активным субъектом, смело вторгающимся в будущее, свободным и независимым творцом, мы ни коем случае не должны забывать о существовании иерархий, которые вторгаются в сетевой рай. И это проявляется далеко не всегда в виде захвата заложников исламскими смертниками, куда чаще это картельные соглашения о ценах и разделах рынка.
"Мы живем в быстро меняющемся мире". Эти слова люди говорят, наверное, целое столетие, а то и больше. Но то, что происходит сегодня, можно назвать быстро меняющимся миром отдельного человека. Стремительно меняется проекция мира, которую видят его глаза. Человеку сегодня очень много дано, и от него как никогда многое зависит. Как сегодняшний сетевой человек распорядится своими возможностями? Сможет ли он противостоять жестким иерархическим структурам? Не заблудится ли он в глобальной паутине? Очень хочется верить, что сможет и не заблудится, что найдет самого себя и останется собой.
2003
Много ли человеку информации нужно?
Филолог и философ Михаил Эпштейн в статье "Информационный взрыв и травма постмодерна" , написанной в 1998 году, сделал попытку сформулировать главную проблему, стоящую сегодня перед человечеством. Это - проблема соотношения суммарной информации, уже накопленной на сегодня и постоянно наращиваемой человечеством, и способности человека эту информацию воспринять. Статья посвящается Мальтусу.
Эпштейн пишет: "Ровно 200 лет назад, в 1798-м, Томас Роберт Мальтус выпустил свой знаменитый "Опыт о законе народонаселения и его воздействии на будущее усовершенствование общества", где сформулировал закон диспропорции между ростом народонаселения и количеством природных ресурсов для производства продуктов питания. Население возрастает в геометрической прогрессии (2, 4, 8, 16, 32...), тогда как продовольственные ресурсы - только в арифметической (1, 2, 3, 4, 5...). Мальтус предсказал кризис перенаселенности, отрицательные последствия которого тяжело переживались человечеством в XIX и ХХ веках, особенно в странах "третьего мира". Как известно, острота этого кризиса к концу ХХ века отчасти снизилась - благодаря успехам и технологии, намного обогнавшей арифметическую прогрессию роста материальных благ, и просвещения, резко сократившего рождаемость в цивилизованных странах. Тем не менее 200 лет спустя после Мальтуса обнаруживается новая растущая диспропорция в развитии человечества - уже не демографическая, а информационная. Диспропорция между человечеством как совокупным производителем информации - и отдельным человеком как ее потребителем и пользователем".
Это диспропорция и составляет предмет тревоги Эпштейна. Философ пишет: "Основной закон истории - отставание человека от человечества. Возрастают диспропорции между развитием человеческой индивидуальности, ограниченной биологическим возрастом, и социально-технологическим развитием человечества, для которого пока не видно предела во времени. Увеличение возраста человечества не сопровождается столь же значительным увеличением индивидуальной продолжительности жизни. С каждым поколением на личность наваливается все более тяжелый груз знаний и впечатлений, которые были накоплены предыдущими веками, и которые она не в состоянии усвоить".
Такая трудная информационная ситуация существует довольно давно, по крайней мере со времен Вольтера, который говорил: "Многочисленность фактов и сочинений растет так быстро, что в недалеком будущем придется сводить все к извлечениям и словарям". А в "Дао Дэ Цзин" сказано: "Пусть государство будет маленьким, а население - редким" (Лао Цзы. Дао дэ Цзин. Гл.80). Тогда никакой перегрузки, никакой информационной травмы не будет. Наверное, уже в Древнем Китае проблема избытка информации стояла весьма остро, если автор столь древнего текста счел необходимым дать такого рода рекомендации.
Эпштейн подразумевает, что человеку для поддержания своего существования и успешной, творческой работы необходимо все большее и большее количество информации, но, на мой взгляд, это совершенно неочевидно.
К моменту ликвидации Александрийской библиотеки при императоре Аврелиане в 272-273 от Р.Х. в ее хранилищах, по современным оценкам, находилось более 500 тыс. книг (свитков). Хотя книга была много короче, чем современная (около 20 стандартных страниц), человека способного прочитать всю библиотеку не существовало уже тогда. Этим не мог, вероятно, похвастаться даже Каллимах, библиотекарь, комментатор, поэт и эрудит, потративший почти всю свою жизнь на чтение, даже ему не хватило человеческой жизни.
Ценность информации
Для разных людей объем необходимой информации абсолютно различен. И самые пострадавшие - это люди занятые междисциплинарными исследованиями, то есть те чьи интересы соприкасаются с самыми разными науками и искусствами. Информационно-впитывающая поверхность такого человека очень велика. Таким людям все интересно, и все хочется узнать, они неленивы и любопытны. Но людей с широкой границей познания не очень много. Чем уже область, в которой специализируется ученый, тем меньше информации попадает в его поле зрения. Узкие специалисты всегда страдают от недостатка информации (даже сейчас). Специальной информации просто очень мало, иногда ничтожно мало. Но верно и то, что чем уже проблема, тем меньшее число людей ею заинтересовано. Есть теоремы теории групп (даже одна из проблем Гильберта), в доказательстве которых хорошо разбираются 2-3 человека в мире. Они эту информацию производят, они же и потребляют.
Для человека важен не весь объем существующей информации, а только объем обязательной информации. Может быть, проблема не в том, что информации много, а в том, что она неверно структурирована - неиерархична. Если вся информация выстраивается в ценностную иерархию, то, зная только очень небольшую по объему, но важнейшую по ценности и смыслу часть, мы обладает почти всем ее значимым объемом. Растерянность, связанная с распадом структуры ценности знания, и приводит к ощущению необъятного изобилия информация. При этом каков абсолютный объем информации - не очень важно. Ощущение информационной перенасыщенности возникает всегда, когда происходит переоценка ценностей, более того, информационный обвал в таких условиях неизбежен. Просто, выстроив свое собственное дерево ценностных предпочтений, человек с удивлением и растерянностью видит, что оно не единственное, что вообще-то этих ценностных деревьев сколько угодно. Вот в этот момент его и настигает сомнение: а действительно ли я выбрал наиболее важную и нужную информацию, не ошибся ли я? И этого сомнения достаточно, чтобы прийти в ужас от изобилия возможностей. То есть проблема лежит в совершенно иной плоскости и только по видимости связана с очень большими объемами информации. Информационная травма не следствие давящего объема информации. Само давление есть следствие разрушенной ценностной шкалы.
Инволюция и методы сжатия информации
Эпштейн отмечает и процесс по внешнему виду обратный информационному росту - инволюцию, но тут же оговаривается: "Но инволюция создает такие уплотненные формы культуры, которые в свою очередь включаются в стремительный процесс эволюции. Критика сжимает литературные ряды, но множатся ряды самой критики, множатся метаязыки культуры, и над ними выстраиваются метаязыки следующих порядков. Инволюция все время подбрасывает новые энергоемкие материалы в топку эволюции, и разбухание культуры происходит уже не только на уровне описаний, но и метаописаний. По этой и другим причинам равновесие оказывается недостижимым, и инволюция все-таки отстает от эволюции".
Методы инволюционного сжатия информации - это методы культурной скорописи, но существуют принципиально другие формы уплотнения знаний. Это - перевод на другой язык. Этот перевод сопровождается настолько радикальным сжатием информации, что одно новое высказывание может содержать не только множество сказанных, но и тех, которые только могут быть порождены. Например, египтяне чтобы построить сарай высотой 1 метр, решали одну задачу, а для совершенно аналогичной постройки высотой 2 метра - уже совершенно другую. Чтобы вычислить площадь прямоугольника размером один на два метра, рассуждали одним образом, а для прямоугольника 2 на 3, уже другим, хотя и сходным. Причем для каждого случая писалось отдельное руководство. Можно себе представить, какой это объем информации, и вся она сводится к одной формуле. На языке алгебры мы можем сформулировать обобщающее высказывание: если A и B - длины сторон прямоугольника, то площадь прямоугольника равна произведению A на B - всегда независимо от того чему в каждом конкретном случае равны А и В.
Приведенный пример не исключение, а правило. Конечно, новая языковая конструкция сразу включается в эволюцию и порождает информацию, но она необыкновенно упрощает существующее положение дел и всегда становится мощным инструментом познания. Я полагаю, что как раз словари и дайджесты - это способы уплотнения информации, а создание новых языков и поиск инвариантов и групп симметрии это - создание совершенно новой информационной картины мира. И это делается, конечно, не с целью сократить информационный разрыв между человеком и человечеством, а, наверно, для более точного представления о мире.
Повод для тревоги
В заключении своей статьи Эпштейн говорит: "Данный этюд не претендует выйти за пределы алармистского жанра. Наученный опытом мальтузианства и экологизма, пессимистические пророчества которых все-таки не оправдались, я верю, что найдутся средства для разрешения и этого очередного кризиса... Но спасения заслуживает только тот, кто сознает опасность. Двести лет спустя после Мальтуса в повестку следующего века встает закон ускоренного производства информации и как следствие его - растущий разрыв между человеком и человечеством".
Какова действительная опасность? Эпштейн полагает, что она очень велика, что реакцией на хаотичность информации произойдет ее насильственное упрощение - вместо того, чтобы распутывать узел, принято его рубить.
То, что у нас не все слава Богу с информацией и с языком - ее главным носителем, не вызывает сомнений. Но то, что причина трудностей заключена просто в количественном росте информации, по-моему, неверно. Проблема, вероятно, не в том, что человеку для его существования сегодня нужно много больше информации (именно для настоящего существования, которое предполагает интенсивную творческую работу, знание источников, понимание сделанного коллегами). Не думаю, что этот рабочий информационный объем сильно изменился количественно. Я думаю, что проблема - и проблема нешуточная, очень трудная, которая встала перед человеком в сегодняшнем информационном мире - это проблема поиска действительно необходимой информации. Информация оказывается легко доступной только в принципе. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что найти что-то действительно нужное довольно непросто.
Информационный удар
Старшее и среднее поколения людей, успевшие пожить в СССР, испытали подряд два информационных удара, последовавших почти без паузы. Первый - был связан с рухнувшим "железным занавесом". Этот самый проклятый занавес был плотиной на пути огромных информационных потоков, от которых до нас доходили только тоненькие ручейки тамиздата. Занавес рухнул, и мы оказались в ситуации, бедного родственника, которому на голову свалилось огромное наследство - тысячи томов ценнейших книг, которые мы не прочитали во время и не усвоили по причине жесткой государственной цензуры. Мы открывали для себя писателей и философов целыми собраниями сочинений. Мы не понимали, как эти мыслители приходили и как они уходили - мы не участвовали в тех мучительных поисках, которые они вели. Мы получили окончательные выводы, доказанные теоремы. Но Гегель говорил, что результат - это мертвое тело, оставившее за собой живую жизнь - тенденцию. Нет, все и все сразу: рождение, становление, победу, опровержение, распад - все это мы видели одновременно.
Это касалось не только западных авторов, в еще большой степени это относилось к авторам всех волн эмиграции. От них нас оберегали еще тщательнее. Невероятная путаница неизбежно должна была возникнуть и возникла. И мы стали падать в информационную пучину. Это ведь только кажется, что позднее придя, мы находимся в более выигрышной ситуации. Да, мы можем не повторять сделанных ошибок, но у нас нет собственного опыта преодоления этих ошибок. А чужой опыт вообще-то в таком деле мало на что годится.
На чужих ошибках можно научиться не делать только чужие ошибки. Но они уже сделаны. На чужом опыте нельзя научиться преодолевать ошибки собственные, а как раз они-то еще предстоят. Ученые и писатели, работавшие в нормальной информационной обстановке, наделав своих ошибок, разбираясь с собственными заблуждениями могли понять, как же направлен вектор живой тенденции, он проходил через их заблуждения и питался их энергией. Они могли почувствовать не только прошлое - это можем и мы, но и будущее, а вот этого-то мы сделать никак не можем, пока весь этот опыт, которого мы были лишены не будет проварен, как соль, не отстоится и не выпадет в осадок. С одним человеком это может произойти довольно быстро, с огромным социумом неопределенно долго. И тогда этот один человек отправляется туда, где он может говорить с людьми на одном языке. И иногда это вообще единственный способ выжить - выжить информационно-творчески. У этого одного человека сумевшего усвоить, пропустить через себя огромный опыт, свалившийся нам на головы у него уже другое - не наше будущее.
Но это была только первая волна. Многие люди, жившие нормальной информационной жизнью, ее не испытали. В начале девяностых годов пришла вторая. От нее уже никто не укрылся. Это - глобальные коммуникации, символом которых стал Интернет. Что они принципиально новое принесли в наш мир? Катастрофическое снижение порога релевантности - подробности и доступности - в информационном пространстве. Информация сложенная правильными пирамидками специализаций, раздробилась и перемешалась. Ее не стало больше, но она стала принципиально доступна, и при этом очень слабо структурирована. Никто ведь не предполагал, что придется строить хранилище - то есть единый язык-описатель - для проблем теории групп и коневодства в одном флаконе. Возникла другая проблема - не как получить доступ к информации, а как среди кучи хлама выбрать нужную. Встала проблема глобального поиска и отбора. Информация взвихрена, она живет по собственным законам - нам не очень понятным, она прокачивается по Сети уже терабайтами, хотя точно известно, что из этих непредставимых объемов понадобится в деле, может быть, килобайт или два. Остальное это накладные расходы на Сеть и человека, который является по-прежнему единственным интеллектуальным приемником этого вала.
Человек в океане информации
Человеку сегодня не нужно много больше информации, чем, скажем, сто или тысячу лет назад. Человек всегда воспринимал и сегодня воспринимает примерно одно и то же количество информации, потому что человек - это всегда выбор, это - информационный фильтр. Человек определяется (и самоопределяется) не только (и не столько) той информацией, которую воспринимает, сколько той, которую он отвергает. Вот в этом-то, вероятно, и беда сегодняшнего дня: отвергнуть нужно гораздо больше информации, она стала более агрессивной.
Если количество информации, необходимой человеку, не растет по экспоненте, то вопрос противостояния человека и информационного океана можно сформулировать в терминах поиска. Человеку нужно выбрать ту и только ту информацию, которая ему нужна. Эта задача принципиально разрешима в каждом конкретном случае.
Интернет, этот информационный водоворот, делает информацию (практически любую) доступной, но возникает вопрос, а можно ли реализовать такую структуру хранения и доступа (поиска), в которой необходимая информация станет быстро находимой, а не похороненной под грудами мусора? Причем, ведь это - "мусор" только с точки зрения одного человека, с точки зрения другого - это, может быть, золотые россыпи.
Если мы попробуем организовать предметный и осмысленный поиск в Сети, мы непременно выясним, что информация не столь и хаотична, как показалось сначала. Оказывается, информация в Интернете имеет своего рода весовые коэффициенты. Иногда эти коэффициенты можно формально посчитать, например, количество ссылок на данный ресурс или число посещений. Информация организована в нежесткие (сетевые) структуры операцией гиперссылки. Если провести анализ ссылок, можно выделить виртуальные подсети в глобальной структуре. Именно так и работают сегодня глобальные поисковые системы.
Информация в Интернете будучи, свободной в едином гиперпространстве, склонна к самоорганизации - кристаллизации. Ресурсы тяготеют друг к другу, в единой ссылочной топологии проявляется даже некоторого рода метрика - близость. Движущей силой структурирования и организации информации является, конечно, общность интересов отдельных людей. Интернет позволяет объединять усилия безболезненно и ненасильственно в условиях свободной частной инициативы. Человек в Интернете активен. Он не только потребитель, но и производитель информации. И, как мне кажется, именно отдельный человек становится тем элементом структуры, который является узлом информационной сети.
Один и тот же субъект, порождая множество своих информационных двойников, способен входить в самые различные информационные сообщества, принимать самые различные обличия, реализуясь в самых разных областях, и, тем не менее, он остается собой, объединяя все свои проявления, например, на собственном интернет-журнале (блоге)
Человек - субъект-объект Сети, не только ищет, но и порождает информацию. Если он специалист в определенной области знания, то он несет ответственность перед всем сетевым сообществом, а не только перед коллегами за представление своей области. Но и сам он заинтересован в том, чтобы рассказать о своих узких проблемах, поскольку тем самым он открывается для внешнего мира, для всего сетевого сообщества, а значит способен общаться с неспециалистами в его собственном узком вопросе, а это хотя и чревато письмами дилетантов, но может вызвать неожиданный новый взгляд на проблему из сопредельной области.
Люди в Сети открыты навстречу друг другу и это самым радикальным образом меняет всю информационную структуру. Ни в одной области знания нет единственной непререкаемой иерархии, но в каждой есть динамическая становящаяся чуткая к сегодняшним потребностям система структурирования знаний.
Вероятно, я несколько упрощаю проблему, вероятно, отчасти выдаю желаемое за действительное. Но самое важное, что человек в едином информационном пространстве, которым является Интернет, будет понят, если он хочет быть понятым и способен ясно и последовательно изложить свою точку зрения.
Интернет реализует движение людей навстречу друг другу и поэтому проблема поиска нужной информации разрешима. При активной совместной деятельности нам не грозит быть похороненными под обвалом информации. Просто нужно немножко заботиться о своем деле и друг о друге и пытаться взглянуть на себя и на свои занятия несколько отстраненным, но и заинтересованным взглядом, а это уже и само по себе совсем неплохо.
2002
Век информации
Пророчество Шеннона
С самого начала развития компьютеров их возможности всегда сравнивали со способностью человека мыслить. Еще в 1953 году Клод Шеннон, один из тех инженеров и математиков, кого можно назвать основоположником теории информации и компьютеризации, писал: "Мозг часто сравнивали, иногда слишком восторженно, с вычислительными машинами. Мозг содержит 10 миллиардов активных элементов, называемых нейронами. Так как передача нервных возбуждений осуществляется по принципу "все или ничего", нейроны имеют некоторое функциональное сходство с элементами двоичной вычислительной машины - реле, лампами или транзисторами. Правда, количество клеток в миллион раз (на 6 порядков) превышает количество элементов, используемых в самых сложных вычислительных устройствах (объем памяти машин, которые имеет в виду Шеннон - ENIAK или UNIAK, - был равен 1 - 3 кб; для сравнения: современная трехдюймовая дискета хранит примерно в тысячу раз больший объем информации. - В. Г.). Мак-Каллок образно выразился, что вычислительная машина, имеющая столько ламп, сколько нейронов имеет человеческий мозг, потребовала бы для своего размещения Эмпайр Стейт Билдинг, Ниагарский водопад для обеспечения ее энергией и Ниагару для охлаждения" .
С тех пор прошло пятьдесят лет. Срок не слишком большой. Можно себе представить программиста, начинавшего работать еще в то время, когда Шеннон писал процитированную статью, и до сих пор занятого тем же делом. Сегодня компьютеры, обладающие таким объемом памяти, какой Шеннон просто отказывался рассматривать всерьез, считая совершенно фантастическим, - вещь вполне обычная. Такой объем памяти (10 гигабит) устанавливается на центральные сетевые машины (сервера) средних компаний - их десятки тысяч. В серверах крупных сетей и почтовых машинах, обслуживающих Интернет, память иногда больше на порядок. Если мы, кроме того, учтем, что объем памяти и быстродействие компьютеров по самым скромным оценкам удваиваются в среднем за два года, скоро подобную память можно будет встретить у самых банальных домашних или офисных машин. Вы смотрите на экран компьютера и понимаете, что его память не меньше, чем ваша собственная. Такой прогресс, такое изменение соотношения не может не сказаться на всей картине человеческого бытия.
Шеннон привел свой пример как заведомо убийственный - раз память компьютера никогда даже не приблизится к памяти человека, то и говорить не о чем . Мы видим, что именно в этом он ошибся. Шеннон писал о компьютерах первого поколения (до 1953 года), по существу, его прогноз - линейная футурология. Этот метод предсказания просто и прямо - "в лоб" - увеличивает существующий объем без учета возможности принципиально новых технологических решений. Линейная футурология всегда ошибается, но ошибка в миллиарды раз - даже для нее неслыханная редкость. Сегодня память размещается на кремниевом кристалле, сравнивать размер которого с Эмпайр Стейт Билдинг несколько странно. Интересно другое: этот кристалл гораздо меньше коры головного мозга. Память компьютера намного "плотнее", чем память человека. Вероятно, разница не в физических размерах, а чем-то другом гораздо более существенном.
Реальная вычислимость
Теоретическая база, на основе которой и развиваются все современные информационные технологии, была полностью подготовлена, когда о компьютерах еще мало кто думал . В начале нашего века логика пережила мощнейший прорыв, связанный главным образом с исследованиями оснований математики. Показалось, что после того, как разработана аксиоматическая теория действительного числа и теория множеств, можно и нужно добиться последней строгости и четкости в самых основах математической науки. Однако Бертран Рассел сформулировал свои знаменитые парадоксы, и совершенное, вроде бы почти завершенное здание закачалось - треснул фундамент.
Один из этих парадоксов Рассел изложил в виде загадки: "В деревне все мужчины бреются. Брадобрей бреет только тех, кто не умеет держать в руках бритву. Кто бреет брадобрея?" Ни один ответ не проходит. Ни да, ни нет. Оба противоречат условиям. Брадобрей умеет держать бритву, иначе он не брадобрей, значит, он должен бриться сам, но он не может брить себя потому, что он брадобрей, а брадобрей бреет только тех, кто бритву держать не умеет. (Один из путей, по которому пошла логика, преодолевая парадокс, - это отправить брадобрея на выселки в метадеревню.)
Не все интуитивно логичное есть область логики. Парадоксы потребовали выделить и отграничить область собственно логики, а потом четко определить понятия вычислимости и алгоритма. Мы все интуитивно понимаем, что такое алгоритм: это некоторая последовательность действий, но не всяких. "Налево пойдешь - коня потеряешь, направо пойдешь - головы не сносишь" - подобие алгоритма. А вот разговор Алисы: "Куда тебе нужно прийти?" - "Все равно куда". - "Тогда все равно, куда идти". - "Но нужно куда-нибудь обязательно прийти". - "Тогда иди куда хочешь, но только уж не сворачивай", - это, вероятно, не вполне алгоритмическое описание.
Ощущение, что некоторые последовательности однозначных действий близки к логике и математике, было уже у греков (у Аристотеля, у стоиков), но четкое понимание того, что же такое алгоритм, появилось лишь в 30-е годы. Одному из крупнейших логиков ХХ века Алану Тьюрингу, принадлежит не первое по хронологии, но самое, на мой взгляд, наглядное определение алгоритма - в виде некой формальной машины с конечным числом состояний, которая движется по бесконечной бумажной ленте, где нарисованы квадратики. У машины есть маркер, и она, перемещаясь в заданную клеточку, может ее покрасить (сделать черной, если клеточка белая) или протереть (сделать белой, если клеточка черная). Вот и все, что машина Тьюринга умеет. Самое поразительное, что любой формальный алгоритм, какой бы сложности он ни был, на этой машине реализуется.
Когда это стало ясно, Алонзо Чёрч сформулировал тезис: множество всех программ для машины Тьюринга и есть все вычислимое множество - все, что можно посчитать. Момент очень важный, практически революционный. Люди начали точно представлять себе все множество вычислимых вещей, то есть указали границы, за которыми вычислению нечего делать. Сразу же выяснилось, что есть задачи, которые машине Тьюринга (а значит, и любой другой вычислительной машине) не под силу. Анализируя одну из таких задач (процедур), С. К. Клини пишет: "Мы должны ожидать, что руководитель вычислительного центра неизбежно потерпит неудачу, если он предпримет разработку [этой] процедуры. Это опровергает представление о том, что машины могут все, которое внедряется в общественное мнение нынешними сообщениями о современных достижениях в области быстродействующих вычислительных машин. Чтобы улучшить эту процедуру или машину, нужна изобретательность, то есть вещь, которую нельзя встроить в машину" .
Неразрешимые задачи - вполне формальные, но тем не менее нереализуемые с помощью компьютера - составляют довольно экзотический класс, интересный для человека, не занимающегося профессионально математикой или логикой, прежде всего фактом своего существования. Да, компьютеры могут не все и все никогда не смогут. Но существует другой - куда более простой класс - проблем, где компьютеры практически неприменимы. Это "трудноразрешимые" проблемы - задачи, сложность которых нарастает экспоненциально, и никаких алгоритмов существенно более быстрых, чем полный перебор, для их точного решения неизвестно.
Например, задача коммивояжера: есть N городов, соединенных дорогами, требуется придумать, как их все объехать по маршруту минимальной длины. При достаточно больших N полный перебор становится нереальным, и как бы быстро ни увеличивалось быстродействие компьютера, оно все равно растет много медленнее, чем сложность задачи при росте N. И подобных задач много.
Область применения компьютера - это не принципиальная вычислимость, а реальная, то есть некоторое подмножество всех вычислимых алгоритмов. Каждый реально вычислимый алгоритм - это алгоритм, который завершается в обозримое время, причем "обозримость" в каждом случае оговаривается особо, иногда это наносекунда, иногда - год. Если для принятия решения необходимы секунды, а любой доступный компьютер будет работать дни- задача практически неразрешима. Следует отметить, что область практической неразрешимости очень быстро меняется - сегодня нет, завтра да.
Три примера применения компьютеров
Можно указать достаточно много областей знания и деятельности, где компьютер, войдя в современную жизнь, существеннейшим образом меняет ее реалии - порой даже такие, которые казались незыблемыми. Ограничимся здесь тремя примерами.
Вековая мечта человечества - создать шахматную машину (первые, придуманные авантюристами, появились еще в XVII веке и представляли собой лабиринт из связанных между собой ящиков, в которых прятался живой шахматист, успевавший переходить из одного ящика в другой, когда зрители хотели убедиться в его отсутствии). В мае 1997 года состоялся матч Гарри Каспарова с компьютером Deep Blue, в котором компьютер победил с преимуществом в одно очко - 3,5: 2,5. Реакция на это событие была самой разной - от восторженных возгласов до полного разочарования - и напомнила события и споры сорокалетней давности. В комментариях недостатка не было. Кто-то говорил, что шахматы умерли. Кто-то требовал изменения правил. Кто-то полагал, что событие это - не более чем рекламный трюк, устроенный IBM. Один из разработчиков Deep Blue назвал этот компьютер ни много ни мало "вызовом Творцу".
На мой взгляд, комментаторы прошли мимо главного результата этого уникального эксперимента, который относится не только и не столько к шахматам. Проект Deep Blue, профинансированный IBM, включал в себя создание уникального компьютера, исследование и ввод огромного количества информации (чуть ли не все гроссмейстерские партии, сыгранные за два последних столетия), сведение практически всех исследований шахматных дебютов в общую базу знаний, разработку алгоритмов оценки шахматной позиции. Проект занял много лет. В нем участвовало множество специалистов в самых разных областях знаний, в том числе и шахматисты. Задача требовала от компьютера огромного и специфического быстродействия - оценки около миллиарда позиций в минуту. Разработчики достигли успеха: лучший шахматист мира потерпел поражение. Значит ли это, что Deep Blue действительно играет сильнее Каспарова? Мне кажется, нет. В чем компьютер сильнее шахматиста? Он не волнуется, не допускает "зевков" - элементарных ошибок, от которых не застрахован даже чемпион мира, поскольку человек не может быть одинаково сосредоточен на протяжении нескольких часов. Память компьютера очень велика, и поиск стандартных решений он производит очень быстро. Компьютер делает почти бессмысленным доигрывание малофигурных, "технических" эндшпилей, здесь он наверняка не ошибется. Но при выборе оптимального решения компьютер использует строго фиксированные алгоритмы оценки позиции и не может придумать новый принцип оценки, а человек может, и если это произойдет за доской, компьютер не сумеет выбрать верное, сильнейшее продолжение, и тогда он скорее всего потерпит поражение. Для того чтобы новый принцип оценки позиции можно было реализовать в виде готового к программированию алгоритма, могут потребоваться годы труда. Неуловимая интуиция, которая подсказывает шахматисту, что эта позиция лучше, чем та, должна обрести строгое формальное описание - стать воспроизводимой. Шахматисту ничего этого часто не нужно - позиция может больше ему не встретиться никогда. Решение может быть уникальным - шахматы для этого достаточно богаты. Если шахматист знает, как именно устроены алгоритмы оценки, используемые компьютером, он может поставить перед машиной неразрешимые задачи и заставить ее играть заведомо плохо. Михаил Таль говорил, что совсем не обязательно просчитывать комбинацию до конца, важнее ее почувствовать. По словам Каспарова, если бы Deep Blue играл в турнирах, к нему бы очень быстро приспособились, нашли бы его слабые места. У меня нет никаких оснований сомневаться в правоте гроссмейстера. Так что говорить о смерти шахмат по меньшей мере преждевременно.
Дело не в том, что Deep Blue здорово играет в шахматы, а в том, что, сложив вместе огромные усилия и достижения множества людей, удалось противостоять одному человеку в реальном времени, и человеку не случайному, а сильнейшему в своей области, и область эта, безусловно, очень сложна и разнообразна, хотя, по-видимому, исчислима. Компьютер сыграл роль собирающей линзы, которая сфокусировала усилия целого коллектива людей. Сложение разнонаправленных усилий реализовать очень трудно. Если и не всегда это лебедь, рак и щука, то часто очень близко тому. В механизации физического труда эффективное сложение удалось довольно давно, но решение настолько сложной интеллектуальной задачи, как игра в шахматы, казалось неопределенно далеким. Как думать вместе об одном и том же таким образом, чтобы мысли разных людей не подавили, не нейтрализовали друг друга, а усилили, помогли и чтобы это происходило буквально одновременно? Ответ на этот вопрос в одном частном конкретном сложном случае дали создатели Deep Blue. Это и есть, как мне кажется, главный результат эксперимента.
Изобретение книгопечатания Гутенбергом привело к общему изменению информационного обмена, прежде всего к удешевлению каждого символа. Конечно, существует серьезная разница между монахом-переписчиком, который прорисовывает каждую букву, и печатным станком, даже самым примитивным, на котором можно сотни раз прокатывать однажды набранную страницу. И что самое важное (что и было собственно изобретено Гуттенбергом) страницу можно набирать по одной литере, а не вырезать на медной доске целиком как гравюру. Увеличение числа идентичных источников информации качественным образом изменило доступ к ней. Появились во множестве хранилища данных - библиотеки. Печатный станок был многократно модернизирован, но не претерпел качественных изменений: принцип образ - оттиск сохраняется и сегодня.
Массовое применение компьютеров привело не только к полному изменению отношения образ - оттиск, к переводу его в совершенно новую парадигму: образ - образ, когда производящий объект тождествен производному, но и к полному изменению понятия тиража или копирования. Если раньше, прежде чем запустить что-либо на поток, следовало сначала сделать опытный экземпляр, потом придумать технологию производства, которая сама по себе требовала множества новых идей, и только потом приступить к воспроизведению, причем в каждом случае только приблизительно повторяющему образец, а иногда очень далеко от него отклоняющемуся (это - брак, при компьютерном копировании брака нет в принципе, если только физические носители не подводят), то теперь проблема стала заключаться совершенно в обратном: не как сделать больше точных копий, а как предотвратить неразрешенное копирование.
Теперь люди во многих случаях могут ограничиться размышлением и фиксацией своей мысли в некотором оговоренном виде - в виде алгоритмов и структур данных, не задумываясь о том, каким образом полученные результаты будут тиражироваться. Ситуаций, когда этого подхода вполне достаточно, становится все больше и больше. Тиражирование программ - дело простое и дешевое, его не сравнить, скажем, с постройкой станка, даже поставленного на поток. Практически же, если продолжать сравнение со станком, здесь часто происходит тиражирование не столько самого инструмента, сколько всей технологической цепи производства - в частности, когда дело касается чисто информационного обмена: например, программ бухгалтерского учета, программ для банков и фондовых бирж, различных управленческих комплексов; и в принципе не имеет значения, на каком конкретно компьютере это реализуется.
Самое, может быть, важное заключается в том, что, в отличие от печатной продукции, компьютер тиражирует не статический образ, который он отразил, но последовательность действий. Здесь можно вспомнить слова Карла Маркса, что с дифференциальным исчислением в математику вошло движение, - с компьютерами движение стало сохраняемым и воспроизводимым. Движение вошло в отражаемый образ. Движение, действие, замороженное, но оживающее по команде - включению электрического тока, - оказалось возможно не только сохранять, но и копировать и изменять в зависимости от действий другой программы или вмешательства человека.
Чем лучше становится информационный обмен, чем он проще и оперативнее, тем дальше мы от материального носителя данных. Самый яркий пример - это деньги. Обмен некоторого твердого эквивалента затраченного труда - например, золота - на товар очень от этого эквивалента зависит: золото - это золото, а не что-нибудь другое. Когда появились ассигнации - то есть долговые бумаги банков, государственных или частных, - мы до какой-то степени абстрагировались от материала: пусть каждая бумага обеспечивается золотом, но в обороте участвует именно специальная бумага, а не сама ценность. Ассигнации, бумажные деньги, стали первым шагом перехода в процессе денежного обращения от материи к информации, которая эту материю описывает, и описывает полностью с точки зрения ее применимости. Следующий шаг был сделан совсем недавно: пластиковые карточки, электронные деньги и интернет-банкинг - расчеты через Сеть. Еще более абстрагированные от материального носителя, они в то же время приближены к конкретному обладателю денег. Средства, находящиеся на банковском счете, всегда имеют владельца. Они становятся чистой информацией о вашей платежеспособности.
В поисках реальности
Норберту Винеру принадлежит следующее "доказательство" небытия Бога: если Бог - это информация, то почему я ее не получаю; если Бог не информация, он меня не интересует. Как и всякое другое доказательство небытия или бытия Бога, это - тавтология, то есть посылка, которая уже содержит в себе заключение, и потому утверждение безусловно истинное. Винеровская сентенция для верующего звучит абсурдно: для него само устройство мира и наличие законов природы - достаточная информация о существовании Бога. Но здесь важнее другое: это "доказательство" основывается на уверенности в том, что весь универсум, все, что может нас интересовать, - суть информация, и только информация. Сама по себе информация - вещь вполне конструктивная. Ее можно достаточно строго определить, и можно высказать о ней содержательные утверждения; в конце концов, ее можно померить, что уже очень много. Основы теории информации были сформулированы в 40 - 50-е годы в трудах Шеннона, Винера и других математиков и инженеров в основном в приложении к теории связи. Тогда были даны определения сжатию, избыточности, кодированию и введено понятие бита - одно из главных, на мой взгляд, для нашей эпохи.
Бит - это элементарная дихотомия: 0 или 1, "да" или "нет", "плюс" или "минус"; информация - это битовый набор, последовательность нулей и единиц. Формальное понимание информации оказалось очень полезным и удобным. Представим себе несколько видов хранения: фотографию, магнитную ленту, виниловую пластинку, текст, напечатанный на бумаге, - можно добавить сюда и денежную купюру. Насколько отличны эти объекты, вполне очевидно. Ион серебра, намагниченный домен, виниловая бороздка, краска, бумага - а рядом можно положить компакт-диск, на котором изображение, звук, текст и банковский счет представлены в цифровом виде, то есть набором битов. Существенная разница. Можно сказать, что различные виды хранения- это иероглифы, а 0 и 1 - алфавит. Бит - алфавит бытия. Насколько проще и удобнее хранить слово в виде алфавитного набора по сравнению с иероглифическим, бросается в глаза. Аналогию можно продолжить. Умение рисовать иероглифы - искусство каллиграфии. Кисточка, тушь, рисовая бумага, вдохновение и сосредоточенность: даже небольшая ошибка может привести к разночтениям. Возможно, иногда иероглиф точнее передает смысл, но насколько же проще написать несколько стандартных символов. Квалификация машинистки несравнима с мастерством каллиграфа.
Когда мы видим последовательность нулей и единичек, мы очень мало можем о ней сказать. Например, 01001110 - что это? Вообще говоря, все, что угодно. Для того чтобы высказать какое-то реальное предположение, мы должны еще что-то знать, понимать контекст. Если дополнительно нам скажут, что это кодировка некоторого символа, - уже кое-что. Если нам укажут принцип кодирования - ASCII, - мы с уверенностью можем утверждать, что это латинская заглавная М. Битовый набор несет в себе только возможность. Реальностью он становится внутри осмысляющего контекста. Это, конечно, не новость - то же самое происходит и с символами алфавита. Но здесь снижается уровень формализации и цепочка символов оказывается способной сохранить не только текст, но и другую информацию - звук, изображение, даже действие. Причем один и тот же битовый набор может, в принципе, кодировать и то, и другое, и третье, - здесь единственно важным становится наш способ интерпретации.
Мы доходим до некоторого предела. Кажется, мы можем таким образом зафиксировать любую реальность, но если интерпретация будет утрачена, если мы потеряем ключ, этот набор превратится в чистый хаос, хранящий внутри себя только возможность смысла.
А. Ф. Лосев писал, что если всякий образованный современный человек может написать газетную статью, то всякий античный грек мог изваять вполне профессиональную статую. Можно добавить, что сегодня всякий даже не слишком образованный человек может создать вполне осмысленную программу или по крайней мере корректную структуру данных (например, с помощью тестовых процессоров или электронных таблиц). Я полагаю, что бит - это как раз тот уровень подробности или формализации, который наиболее соответствует сегодняшнему взгляду на реальность. Что было сначала - некое новое отношение к реальности и оно стало толчком для развития компьютерных технологий, либо сами эти технологии послужили основой картины мира как информации - выяснять, видимо, нет смысла: вероятно, это проблема курицы и яйца. Но компьютер как инструмент идеально приспособлен именно для такого представления о мире.
Когда античный грек ваял статую Аполлона или Пана, он занимался именно познанием предельно реального объекта, которое требовало материального воплощения. То есть грек использовал некую первичную интуицию, а затем брал кусок мрамора, объект весьма материальный, и начинал этот мрамор "идеализировать", воплощая - материализуя - бога. И созданная скульптура становилась пластической идеей.
Когда астроном в XIX веке исследовал солнечную систему и пытался формулировать законы мироздания, они являлись для него такой же предельной реальностью, как для грека олимпийские боги. И он брал тома накопленных веками наблюдений, как грек брал мраморную глыбу, и, систематизируя их, искал подлинную реальность звездного неба в строгих математических формах, которые материализовали его представление об идеале и сами были идеалом рациональности.
В информационном универсуме любой объект является битовым набором, возможно, записанной в неизвестной кодировке. Нам остается выяснить эту кодировку и превратить объект в конкретную последовательность нолей и единиц, которая будет храниться на нашем диске. Почти наверняка в сложных случаях такая последовательность не будет точной копией прообраза, но здесь то же отличие, какое было между статуей и олимпийским богом, математической формой и реальным движением. То есть мы познаем реальный объект и превращаем его в идеальную реальность - информацию.
Владимир Набоков сказал в интервью телевидению BBC: "Реальность- вещь весьма субъективная. Я могу определить ее только как своего рода постепенное накопление сведений и как специализацию. Если мы возьмем, например, лилию или какой-нибудь другой природный объект, то для натуралиста лилия более реальна, чем для обычного человека. Но она куда более реальна для ботаника. А еще одного уровня реальности достигает тот ботаник, который специализируется по лилиям. Можно, так сказать, подбираться к реальности все ближе и ближе; но все будет недостаточно близко, потому что реальность - это бесконечная последовательность ступеней, уровней восприятия, двойных донышек, и потому она неиссякаема и недостижима. Вы можете узнавать все больше о конкретной вещи, но вы никогда не сможете узнать о ней всего: это безнадежно" .
При достаточно тонкой специализации человек перестает справляться с полученной информацией, как он не может взять в руки ровно одну пылинку или "ложкой вычерпать море". "Невооруженный" человек способен иметь дело только с информацией определенного типа, информацией ему соразмерной. Для того чтобы процесс уточнения можно было продолжать, необходим компьютер. Можно вспомнить знаменитый вопрос: с какого зерна начинается куча? При компьютерной обработке само понятие "куча" не существует - компьютер пересчитывает зерна по одному, сколько бы их ни было.
Ситуация, сложившаяся в науке и обществе в середине нашего века, во многом была ситуацией ожидания. Причем было не очень понятно, ожидания чего именно, и потому сначала компьютерам предъявили не те требования, которые следовало бы. А ждали-то, как сегодня почти очевидно, именно компьютер. Вся высокая теория уже была создана. Машина Тьюринга - этот универсальный компьютер - уже исчерпал в общем виде все дальнейшее развитие. Все появившиеся в дальнейшем идеи и реализации, при необыкновенном разнообразии и многочисленности, не выходили за рамку, заданную Тьюрингом, а только предлагали те или иные частные решения общей задачи. Вопрос о принципиальных возможностях вычисления был закрыт.
Информационный вал накатывал и рос. Объемы информации и повышение точности расчетов требовали обязательных новых решений, иначе процессы становились неуправляемыми, время поиска необходимых данных с неизбежностью росло, скорость и точность реакции человека во все большем числе случаев становились неудовлетворительными.
Развитие средств связи привело к созданию теории информации. Но без компьютера человек почти не умеет работать с битовыми наборами - это не его уровень формализации. А связь уже нащупывала возможности цифрового представления сигнала и пыталась решать задачу обмена по глобальным сетям.
Мировоззрение, представляющее бытие как информационный универсум, становилось все более и более влиятельным.
Цифровой компьютер с необходимостью занял подготовленную ему нишу, хотя и, как уже говорилось, не сразу: он постепенно вытеснял разнообразные аналоговые и механические устройства и сам кардинально менялся. Наиболее, на мой взгляд, важное, что принесли компьютерные технологии, - универсальность, общий подход к решению самых разных задач.
Сегодня всякому, даже далекому от компьютерного мира, человеку ясно, что если вычеркнуть компьютеры из современной цивилизации - жизнь потечет как-то совершенно иначе, во всяком случае, куда медленнее. Вопрос, хорошо или плохо, что с каждым днем наше существование становится интенсивнее, здесь рассматривать не имеет смысла. Могло ли человечество пойти по какому-то другому пути - например, по пути сворачивания или консервации технического развития? Не исключено. Однако увеличение скорости жизни сегодня - данность, которой можно быть недовольным, но если мы не хотим выпасть из действительности, приходится принимать это как факт. А стало быть, и компьютер, играющий в новой, непредсказуемой и меняющейся на наших глазах реальности такую важную роль, достоин пристального внимания и осмысления не только с точки зрения технологии или программирования - но и философии, и культуры.
1999
"Банд-вагон"
Свою небольшую статью, опубликованную в 1956 году, основатель теории информации Клод Шеннон назвал "Банд-вагон". В названии есть игра слов: "банд-вагон" (bandwagon) в Соединенных Штатах означает политическую партию, победившую на выборах. Band - "оркестр", Wagon - "повозка". Название связано с тем, что победивший на выборах кандидат проезжал по городу в открытой машине с играющим джазом. Но в теории связи band - это полоса пропускания частот.
В своей статье Шеннон писал: "За последние несколько лет теория информации превратилась в своего рода банд-вагон от науки. Появившись на свет в качестве специального метода в теории связи, она заняла выдающееся место как в популярной, так и в научной литературе <...>. В результате всего этого значение теории информации было, возможно, преувеличено и раздуто до пределов, превышающих ее реальные достижения. Ученые различных специальностей, привлеченные поднятым шумом и перспективами новых направлений исследования, используют идеи теории информации при решении своих частных задач. Так, теория информации нашла применение в биологии, психологии, лингвистике, теоретической физике, экономике, теории организации производства и во многих других областях науки и техники. Короче говоря, сейчас теория информации как модный опьяняющий напиток кружит голову всем вокруг. Для всех, кто работает в области теории информации, эта широкая популярность, несомненно, приятна и стимулирует их работу, но такая популярность в то же время и настораживает. Сознавая, что теория информации - мощное средство решения проблем теории связи (и в этом отношении ее значение будет возрастать), нельзя забывать, что она не является панацеей для инженера-связиста и тем более для представителей всех других специальностей. Очень редко удается открыть одновременно несколько тайн природы одним и тем же ключом. Здание нашего несколько искусственно созданного благополучия слишком легко может рухнуть, как только в один прекрасный день окажется, что с помощью нескольких магических слов, таких как информация, энтропия, избыточность, нельзя решить всех нерешенных проблем".
Но самому Шеннону как раз удалось открыть сразу две "тайны природы одним ключом". Это не теория информации, это - теория электрических схем, с помощью которых реализуется чисто логическое исчисление - алгебра логики. Представив элементарные функции алгебры логики в виде электрической схемы можно построить мощное логическое исчисление. И это исчисление было построено и реализовано в микропроцессоре. И, в конечном счете, оно стало основой операционных систем, формальных языков и всего того цифрового, информационного, постиндустриального мира, в котором мы сегодня живем.
Каждый день происходит чудо: включая электрическое питание нашего компьютера, то есть инициируя элементарное чисто физическое событие, мы погружаемся в идеальный мир информации. Мы уже не замечаем это чудо, настолько оно привычно, настолько оно обыкновенно. Но когда я ловлю себя на мысли о явившемся чуде, холодок прикосновения к гениальной простоте и красоте природы пробегает по позвоночнику.
Но за весь XX век, столь богатый на открытия и прозрения только однажды математика ворвалась в реальный мир так "весомо, грубо, зримо". Хотя попыток было много, и некоторые казались столь же многообещающими, как и открытие Шеннона.