Эта душераздирающая история произошла в студенческом общежитии МИИТа в Москве 2-й Вышеславцев пер., 17. Раньше перед входом в это общежитие был памятник Ленину (между прочим, я за бутылку водки сделал на этом памятнике стойку на руках!). Теперь же почему то вместо этого памятника стоит нелепейший памятник птичке с гармошкой. Готовилась в это время Спартакиада Профсоюзов СССР и спортсменов из республик Закавказья должны были летом разместить именно в этом общежитии. На время сборов меня - мастера спорта по штанге поселили вдвоем с акробатом-перворазрядником Толей.
И вот прибыли остальные спортсмены, пустующие комнаты заполнились, в общежитии стало людно, зазвучала речь на всех языках народов СССР. В соседнюю с нашей комнату поселили трех спортсменок из Армении - то ли толкательниц ядра, то ли метательниц диска. Огромные такие тетки, килограммов по сто двадцать, несмотря на молодость. Глаза огромные, черные, волосы курчавые, кожа смуглая.
- Вот с такими - не хотел бы оказаться в койке? - пошутил Толя и, как оказалось, достаточно пророчески. Теткам не си делось у себя в комнате, они то и дело ходили в своих криво стоптанных шлепанцах на кухню и обратно, громко разговаривая через весь коридор по-армянски:
- Че! Ха! Ахчик, ари естех! Урэс гнум? Инч бхавунэс? Глхткотрац?! - гремели "мелодичные" армянские словечки из края в край этажа.
Как то утром мы с Толей принимали душ в нашей "закон ной" мужской душевой. И вдруг туда одна за другой ввалились наши спортивные тетки ("телками" назвать их даже язык не поворачивается!) и на ломаном русском говорят:
- Женски душевой весь польный, ти не протиф, мы здесь моимся? - и плотоядно хохочут - откажись, попробуй!
Мы с Толей забились в крайние кабинки, правда, кабинок, как таковых, и не было, были только коротенькие перегородки, тетки же заняли всю середину. Мы стояли под душем, глупо улыбались и не знали, как достойно исчезнуть.
А дамы не терялись. Намывшись, они стали бриться. Нет, не подумайте, что они стали брить себе бороду и усы, хотя и это следовало бы сделать. Они сперва стали брить ноги, на которых росла черная курчавая шевелюра. Затем, поднявшись повыше, побрили поросшие черной проволочной щетиной лобки и ягодицы, на которых тоже курчавились волосы, правда, пожиже, чем на ногах. Такой же густоты волосы были и на животах. Наши с Толей взгляды поднимались вверх вместе со станком безопасной бритвы, срезающей шерсть, мохер или меринос (не знаю, что ближе к истине!) с тел наших "граций". И, наконец, мы увидели то, что перенести было невозможно - меж арбузных грудей с темнокоричневыми, почти черными, сосками свисала вьющаяся шевелюра, напоминающая пейсы у ортодоксального иудея.
Мы прикрыли наши донельзя поникшие достоинства ладонями и, сгорбившись, под улюлюканье наших дюймовочек, вы бежали в раздевалку. Наскоро вытершись и сбросив с ног на липшую курчавую шевелюру (бежать то приходилось почти по ковру из бритых волос!), мы, дрожа то ли от холода, то ли от животного ужаса, бросились к себе в комнату и заперли дверь.
После нашего позорного бегства из душевой соседки начали просто издеваться над нами. Подловят иной раз кого-нибудь из нас в коридоре, одна спереди, другая сзади, и начинают сходиться, расставив руки. Глаза черные горят, рты приоткрыты, сквозь крупные зубы слышится то ли смех, то ли рычание. Рванешься вперед или назад - обязательно схватят и облапают вдвоем, сладострастно приговаривая: "Иф, иф, иф..." Тьфу, ты!
Мы: штангист, мастер спорта - я и акробат перворазрядник - Толик, чувствовали себя несчастными девственниками, попавшими в какое-нибудь африканское племя. Бить по морде? Неудобно как-то, да и явно проигрышно. Жаловаться коменданту - засмеют на всю жизнь. Оставалось запираться и не попадаться, что мы пока и делали.
Вечерами мы с Толей обычно принимали стимулирующий массаж в стиральных машинах. Поясняю. В подвале общежития располагалась студенческая прачечная с огромными стиральными машинами активаторного типа. Это были баки из нержавейки с большую бочку величиной, в боках которых вращался активатор - небольшой диск с гладкими выступами. Вечером, когда прачечная почти всегда была свободна, мы запирали дверь на щеколду, набирали в стиральные машины теплой воды, садились в них и включали активатор. Вода приятно массировала кожу, разминая мышцы лучше любой джакузи!
И еще одно надо пояснить для полноты картины тех драматических событий, которые уже нависали над нами. У меня в тумбочке была початая бутылочка с зеленым ликером "Бенедиктин". Но бутылочка была с секретом - в нее я налил "тинктуру кантаридис" из шпанских мушек. Так вот, я добавил чуть-чуть этой настойки в ликер, и когда мы с моей девушкой, уже потушив свет, быстро выпивали по маленькой рюмочке "любовного напитка", ночь наша после этого была активной почти до членовредительства. Толя знал, что в тумбочке у меня ликер, но не ведал его секрета.
И вот однажды вечером (думаю, что это была пятница тринадцатое число!) я налегке пошел в прачечную подготовить машину - вымыть ее, залить воду и т. д. Толя должен был спуститься следом за мной. Я уже набрал воды, а Толя все не шел. Минут через десять он вбежал с полотенцами и рассказал:
- Только я вышел из комнаты, наши тетки, уже поддатые, обступили меня и затолкали обратно в комнату. "Где твой друг? - говорят - хатым с вамы выпыт!" Я и объяснил, что мы должны белье постирать в прачечной и что ты уже ждешь меня там. "Тогда давай водка!" - потребовали они. Я им и отдал твою бутылочку ликера... Что же повергло меня в такой ужас и что могло произойти дальше?
- Бежим отсюда, они знают, где мы! - закричал я, пытаясь выскочить вон. Они же, наверное, выпили мой ликер со шпанскими мушками, теперь нам конец! Но уже было поздно.
Дверь распахнулась и наши три грации с бесстыжими улыбочками на красных губах, шатаясь, вошли в прачечную. Тинктура кантаридис из бутылки с ликером возымела свое роковое действие. Две грации прошли вперед, а последняя заперла дверь на щеколду и часовым встала возле нее. Дамы, скинув халаты и оказавшись в одних стоптанных шлепанцах, привычно раз двинув руки, двинулись на нас, как толстые привидения. Мы осмотрелись - помещение подвальное, бежать некуда. Припертые к стенке, мы приняли бойцовскую стойку.
- Гаянэ, - обратилась одна из обнаженных дам к нашему часовому, - иды аткрой двэр, крычи, зави помощ! Нас хатят изнасиловат!
- Че!!! (Нет!!!) - завопил я Гаянэ, которая уже пошла отпирать щеколду, - ариестех, ни бхави! (иди сюда, не кричи!) Де лайте - инч узумес, лав? (что хотите, договорились?) - кричал я на диком армянском. Я представил себе, что будет, если нас поймают в подвале с этими голыми чудовищами. Поверят ли, что жертвы насилия - мы, а не наоборот? Поэтому я крикнул Толе, чтобы он не "ломался", а сам добровольно лег на стопку сложенных занавесей в углу.
- Шмотки скидавай! - приказала "моя" гигантша, а Толика его "пассия" просто подхватила, как ребенка, и поволокла в угол.
Я покорно скинул майку, тренировочные брючки, закрыл глаза, зажал зубы и замер, лежа на спине. Я почувствовал, что на меня ложится что-то вроде гигантской породистой свиноматки с колючими бедрами, икрами и животом ("Небось, после того раза не брилась!" - мелькнуло у меня в голове). Хуже всего то, что "свиноматка" чуть не задушила меня своими арбузными грудями, нависающими как раз над моими ртом и носом.
Я понял, что она пытается вставить мне в рот свой черный сосок, который я хорошо запомнил с момента душа с бритьем. Я замотал головой, как уже насытившийся молоком младенец, и моя гигантская "кормилица" прекратила эти попытки. И тут меня буквально обжег липкий, засасывающий, пахнувший бенедиктином и водкой густой поцелуй, от которого я чуть не ли шился сознания. Я мычал, мотал головой, пытаясь высвободить губы из высоковакуумного засоса. Моя насильница попыталась раздвинуть своим языком мне зубы и просунуть его мне в рот. Но и этот маневр не удался. Тогда она, надавив на меня всей тяжестью, стала использовать меня по прямому сексуальному на значению. Я знал, что если она не удовлетворится, то может вытворить что угодно, и поэтому отчаянно помогал ей. Поэтому я собрал все силы и, как последняя проститутка, имитировал оргазм.
Видимо, получилось натурально, потому что вскоре оргазм охватил и ее. Удивительно только, что я остался жив после такого и что на ее вопли никто не прибежал. Моя насильница (подруги называли ее Ахчик, но это могло и не быть именем, это слово по-армянски означает "девочка", "девушка") медленно сползла с меня, не забыв "отвесить" прощальный густой поцелуй, и с рук на руки передала уже раздетой и готовенькой Гаянэ.
"Это несправедливо, - все возмущалось во мне, - а Толик? Почему мне - две, а ему - одна?" Но Толик с его напарницей сопели и ворочались в углу и, видимо, не без взаимного удовольствия. К моему ужасу я оказался не готов к сеансу с Гаянэ.
"Сейчас перевяжут шнурком, и тогда конец!" - успел подумать я, но все обошлось более гуманно. Гаянэ, более мелкая из трех гигантских подруг, быстро восстановила мою потенцию оральными упражнениями, и началась моя "вторая смена". Удивительно, а может, и грешно, но акт с Гаянэ был мне менее противен, чем первый. Она не душила меня своими сосками, не пыталась протиснуть язык мне в рот, а совершала привычные и непринужденные сексуальные движения, которые были мне близки и понятны. И случилось то, чего я не мог никак ожидать - у меня произошел самый натуральный оргазм! Гаянэ, видимо, не ожидала этого, но быстро подстроилась и, прежде чем я окончательно лишился сил, успела удовлетвориться. Не так громко и бурно, как Ахчик, но оргазм явно ощущался. Я даже ответил на ее прощальный поцелуй.
Мои дамы растормошили Толикину партнершу, и все три грации быстро покинули прачечную. Мы с Толиком, жалкие и "опущенные", сели в стиральную машину и минут десять приходили в себя, промывая царапины и ссадины на своих телах. Но как нам свою поруганную честь то было успокоить!
В такую 'душераздирающую' историю я попал именно благодаря 'волосатым' армянкам-спортсменкам. И после этого я должен верить Арсену Хачикяну, что 'эти жещины' - лучше любых других, с ними настоящий 'секс'! Испытать ему бы самому этот 'секс', не то бы сказал!