Наверное, не зря сказал поэт: 'Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся!'. А ведь нередко можно услышать всякие 'дежурные' проклятья, типа: 'Чтоб ты сдох, чтоб ты сквозь землю провалился!'. Но попробуйте затем проследить судьбу тех, кого вы прокляли, не ужаснётесь ли вы своим словам?
Мне не дают покоя необъяснимые, подчас роковые события, инициатором которых я периодически становлюсь, проклиная кого-то или что-то. Но прежде чем поведать о событиях, происшедших при моём участии, или, вернее, по моей инициативе, приведу рассказ моего сотрудника доцента Б.Ф.Бандакова, завзятого театрала, опубликованный в журнале 'Зодиак'.
'Мой старый друг - известный актёр - был живым свидетелем того, что однажды случилось в Малом театре. На глазах моего друга и ещё двух-трёх сотрудников из техперсонала один артист грубо оскорбил великого актёра Михаила Царёва. Он жутко нахамил ему и не мог остановиться, как его ни пытались удержать присутствующие. Царёв подождал, пока обидчик 'погас', внимательно посмотрел на него и молча отошёл в сторону. Старый гардеробщик, дрожавший на протяжении всей этой безобразной сцены от возмущения и страха, сказал обидчику:
- - Что же вы наделали?! Разве вы не знаете, что с Царевым так поступать нельзя? Не дай Бог, он вас проклянёт...
На следующий же день тот артист скончался. В Малом все старожилы помнят эту историю, и, конечно же, знают, о ком идёт речь.
Уверен: многие люди даже не подозревают, что наделены от рожденья даром проклятия. Может, оно и к лучшему?'
Наверное, действительно, к лучшему, а может, и к худшему тоже. Я, например, долго не подозревая о своей 'Царёвской' способности, в принципе, мог своим невольным проклятьем совершить несправедливость - это плохо. Но потом, вспомнив, в какое состояние надо было привести меня, чтобы я, впав в транс, начал фактически защищаться, решил, что для меня самого обладать такой способностью не так уж и плохо.
Почти все характерные случаи исполнения моих проклятий, так или иначе стали известны публике. И вот как объяснил эту мою способность известный экстрасенс Николай Гончаров в своей заметке в газете 'АиФ - Есть идея!' ? 3-4, 1997.
'Ангел-хранитель у каждого свой. На протяжении всей жизни он оберегает нас и наказывает наших врагов. Это процесс отнюдь не эмоционального свойства: ты - хороший, а другой - плохой, а объективного, так как речь идёт о том, насколько ты заслуживаешь этой защиты и тем более возмездия...
Есть предположение, что ангел-хранитель - это мыслящая субстанция, которая интегрирована в нашу ауру. Организм наш - живое существо, и вокруг нас есть нечто, что нас охраняет, но охраняет осмысленно. Чем нравственнее и добрее человек - тем сильнее и надежнее защита, тем страшнее возмездие за причинённый ему вред.
Если зло посылается целенаправленно и немотивированно, то сила ответного удара возрастает тысячекратно - отсюда и количество 'жертв' профессора Гулиа. Всё, описанное профессором, происходило в момент наивысшего напряжения нервной системы и когда достигало пика - наступал мощный гипнотический 'удар' по врагу.
Так как негатив, бумерангом отосланный злоумышленнику, во много раз увеличивался, то соответствующим образом на это реагировала биоэнергетика - наступали сумеречное состояние, слабость, головокружение. Человек на время 'обесточивался'.
Сам профессор Гулиа не является при этом генератором зла и не может принести вреда людям по собственному желанию, но он обладает мощной защитой того, кого мы называем ангелом-хранителем'.
Я целиком и полностью согласен с такой трактовкой, хотя она и не объясняет 'наказаний' неодушевлённых предметов, что тоже имело место в моей практике. Однако, известно множество случаев, когда человек своей сконцентрированной волей мог вызывать, например, возгорания различных предметов, их движение, даже изменение погоды.
А теперь привожу конкретные случаи из моей жизни, причём в хронологической последовательности.
Сгоревший 'вертеп'
Первый произошёл ещё в моём дошкольном детстве, когда меня решили отдать в детский сад сразу в старшую группу. Как назло, все русские группы были заняты и меня определили в грузинскую. Но я ни одного слова по-грузински не знал! 'Ерунда, - решила мама, - значит научишься! Знаешь русский, будешь знать и грузинский!'
И тут я на себе узнал, что такое 'детская ксенофобия', да ещё кавказская! Сперва дети стали присматриваться ко мне: ни слова ни с кем не говорит - немой, что ли? Сидит или стоит на месте, ни с кем не играет. В туалет не ходит - кабинок там, естественно, не было, а в 'азиатские' я заходить стыдился. Попробовали толкнуть меня - адекватного ответа не было, драться мне было мамой запрещено. К концу дня штаны мои на причинном месте потемнели - я не мог целый день терпеть малую нужду, а в туалет - путь заказан. Я стал избегать жидких блюд - супа, чая, молока, чтобы как-то снизить тягу в туалет. Вот так и сидел на скамейке целый день или стоял у решётчатого забора, за которым находилась территория русской группы. Слышать милые сердцу русские слова, видеть своих родных светловолосых и светлоглазых людей - единственное, что мне оставалось в этом проклятом детском саду.
Постепенно злоба детей к чужаку всё нарастала. Мне стали подбрасывать в кашу тараканов, дождевых червей. Выливали суп, а иногда и писали на мой табурет за столом. Потом уже стали откровенно бить пощёчинами, плевали в лицо, не стесняясь. Я видел глаза детей, совершающих это, и до сих пор боюсь тёмных глаз, тёмных волос и лиц. Хотя по справедливости говоря, это в общем случае, необоснованно. Славянские дети тоже бывают вредные, но какое сравнение! Они никогда не подойдут к чужому ребёнку, не сделавшему им никакого зла, чтобы плюнуть в лицо. Разбить бы в кровь такому обидчику рыло, но нельзя, табу - маме слово дал! Я весь день следил, когда туалет окажется без посетителей, чтобы забежать туда и помочиться. Но это случалось так редко!
Дети заметили эту мою странность и решили, что я - девочка, раз не могу зайти в туалет вместе с ними.
- Гого, Гого! ('девочка, девочка') - звали они меня, подбегали, лапали за мягкие места и пытались отыскать отличительные от девочки части тела. Ещё бы - бороды и усов у меня ещё не было, женского бюста тоже, а детям так хотелось окончательно убедиться, что я - девочка. Теперь, как мне известно, и в детском саду и в школе группы общие, а тогда об этом и подумать нельзя было. И детские сады и школы были мужские и женские. По крайней мере, старшие группы детских садов были раздельные.
Я был загнан в угол окончательно. Однажды я стоял, прислонившись к решётчатому забору, смотрел на бегающих русских ребят и плакал. Вдруг ко мне с той стороны забора подошёл крупный светловолосый парень и спросил: 'Ты чего плачешь, пацан, обижают, что ли?' Я кивнул и быстро, глотая слова, чтобы успеть высказаться, рассказал парню, что я не знаю грузинский, что меня из-за этого бьют, что я не могу больше здесь находиться...
- Погоди немного, - сказал парень и убежал. Через минуту он был уже на территории грузинской группы, подошёл ко мне, взял за руку и повёл по двору. Вокруг столпились мои обидчики и, как зверьки, с любопытством смотрели, что будет.
- Я - Коля, вы меня знаете. Это, - он указал на меня, - мой друг. Я набью морду любому, кто его обидит! Понятно, или сказать по-грузински?
Дети закивали как болванчики, злобно глядя на меня. Я был восхищён речью Коли, но понял, что завтра мне придёт конец, и устроит его целая группа злых, как хорьков, детей.
Когда мама вела меня домой, я срывающимся голосом попросил:
- Мама, не отправляй меня больше в этот детский сад, я не буду мешать дома, не буду спускаться во двор, не буду даже ходить по комнатам. Я буду неподвижно сидеть на стуле, чтобы не мешать, только не отправляй меня сюда больше!
Но мама назвала всё это глупостями, сказала, чтобы я поскорее подружился с ребятами и выучился говорить по-грузински. Что-то оборвалось у меня в душе, положение стало безвыходным. И вдруг я почувствовал какой-то переход в другую бытность, я стал видеть всё как-то со стороны. Вот идёт женщина и ведёт за руку сутулого печального ребёнка - это меня. Солнце перестало ярко светить, всё стало серым и блеклым, как бы неживым. Я почувствовал, что наступило время какого-то решения, это время может тут же закончиться, нужно спешить.
И я твёрдо сказал про себя совершенно чужими словами: 'Этот вертеп должен сегодня сгореть!'
Тут опять засияло солнце, я оказался на своём месте - за руку с мамой, она что-то говорила мне, но я не слушал. Я распрямился, мне стало легко, я не думал больше о проклятом детском саде. Мне потом мама сказала, что я весь вечер вёл себя спокойно и тихо улыбался.
Утром я не умолял, как обычно, оставить меня дома; спокойно собрался, и мама повела меня за руку куда надо. Приближаясь к двухэтажному деревянному зданию детского сада, я даже не смотрел в его сторону, а только улыбался про себя. Вдруг мама неожиданно остановилась и испуганно вскрикнула: 'Сгорел!'
Я поднял глаза и увидел то, что уже представлял себе и лелеял в воображении. Мокрые обгоревшие брёвна, раскиданные по двору. Печь с высокой трубой, стоящая одиноким памятником пепелищу. Невысокая металлическая лестница в никуда. Отдельные люди, медленно бродившие по углям.
- Сгорел, - повторила мама, - что же теперь делать?
- Сгорел вертеп проклятый! - чужим голосом, улыбаясь, вымолвил я.
Мама с ужасом посмотрела на меня и даже отпустила руку.
- Откуда ты такие слова знаешь: 'вертеп'? Что это такое, где ты слышал это слово?
Мама забежала во двор и о чём-то поговорила с бродившими там людьми, видимо работниками детского сада.
- Пожар начался поздно вечером от короткого замыкания. Спавших детей успели вывести, так что никто не погиб!
- А ведь кое-кого не мешало бы и поджарить: не так, чтобы насмерть, а так, чтобы для науки! - подумал я про себя.
Так я и прокантовался дома до самой школы, куда меня поспешили отдать ещё в шесть лет.
Пропавший урожай и уволенный Тугай
Следующий случай произошёл гораздо позже, когда я, уже будучи студентом-отличником и спортсменом-штангистом, был по комсомольской путевке направлен на лето 1958 года на уборку целинного урожая.
В августе, по мнению совхозного руководителя, хлеба созрели до молочно-восковой спелости, необходимой для раздельной уборки. Управляющий совхозом, похожий на борова мужик по фамилии Тугай, сам приехал к нам в отделение и объявил готовность ? 1. С утра - на комбайны! Большинство комбайнов были прицепные, типа 'Сталинец-6' - его тянул трактор ДТ-54, а сзади был прицеплен копнитель. Тракторист и комбайнёр были из местных специалистов, а нас использовали копнильщиками. Комбайнёр должен был получать 100% оплаты, тракторист- 80%, а копнильщик - всего 40%.
Расскажу, что такое копнитель, и как должен работать копнильщик, чтобы вдруг никто не позавидовал лёгкой работе за 40% оплаты. Копнитель-бункер, этакий куб, размерами примерно 2,5х2,5х2,5 метра, катившийся на паре колёс, прицеплялся сзади к комбайну. В него из тяжёлой, казалось, чугунной трубы, торчащей сзади из комбайна, сыпалась солома и всякая другая труха. По бокам бункера справа и слева были дощатые мостки с перилами для копнильщика. Когда бункер заполнялся соломой, копнильщик, по инструкции, должен был разравнивать её вилами, потом прыгать внутрь и утаптывать солому ногами, а затем вскакивать обратно на мостки и нажимать педаль. Дно копнителя откидывалось, и кубическая копна вываливалась на поле. Это всё теоретически.
А практически уже с первых минут копнильщика всего так засыпало сверху соломой и пылью, что он только чесался и отряхивался. При первом же повороте комбайна, труба выходила за габарит копнителя и сбрасывала неопытного, не успевшего пригнуться копнильщика, с двухметровой высоты на землю. Он ещё должен был потом догонять комбайн и вскарабкиваться по болтающейся подвесной лесенке снова на свой проклятый копнитель.
В результате, никто не хотел работать на копнителе и вскоре все ушли с этой работы. Копнильщиками нанимали местных женщин (!), которые покорно, за нищенские деньги, выполняли эту идиотскую и опасную работу. Конечно же, никто из них не бросался самоотверженно в бункер и не утаптывал его содержимого под водопадом из соломы и половы, грозящем засыпать копнильщика с головой. Бедные копнильщицы, посыпаемые сверху трухой, сгорбившись и накрывшись с головой брезентом, сидели на мостках, изредка поглядывая в бункер. Когда он наполнялся, они нажимали педаль и копна, конечно же, не такая плотная, как положено, но вываливалась из копнителя, а днище захлопывалось для набора новой копны.
Но неужели я, изобретатель по природе, мог бы мириться с таким рабским трудом? Я просто привязал к педали верёвку, сам удобно устроился на комбайне, а конец верёвки положил рядом с собой. Для комфорта я постелил на комбайне одеяло, лежал и загорал на нём, а время от времени поглядывал: не наполнился ли копнитель? Если он был уже полон, то я дёргал за верёвку, днище открывалось и копна, точно такая же, что и у женщин-копнильщиц, вываливалась наружу. Но в отличие от несчастных женщин, я не сидел, согнувшись, весь день под водопадом из соломы и трухи на подпрыгивающем, как мустанг, копнителе, а лежал и загорал на удобном большом комбайне.
Честно говоря, я ожидал премии за такое рацпредложение, и на одном из объездов Тугаем подведомственных ему комбайнов, с гордостью показал управляющему новшество. Но ожидаемой премии не последовало. Тугай побагровел, как боров, испечённый в духовке, и заорал:
- - Так что, бабы пусть горбатятся, а ты как барчук, загорать тут будешь! - и распорядился снять меня с 'поста' копнильщика, а верёвку сорвать и уничтожить. Логика Тугая мне осталась непонятной до сих пор. А потом я, подумав, решил: какая же может быть логика у пламенного коммуниста Тугая, которому мозги заменяют инструкции из райкома партии. И я простил ему. Сам же, оставшись без работы, как и остальные экс-копнильщики, я разгуливал по бескрайним целинным просторам, постигая загадки жизни. Только стишки стал сочинять про нашего управляющего, где рифмовались слова 'Тугая - бугая', и писал их мелом, а иногда и масляной краской на любых гладких поверхностях - амбаре, кухне, доске приказов и т.д.
Не знаю, как самому Тугаю, а студентам, и особенно местным жителям, стишки понравились. Появилось и много других вариантов стишков про интимные связи Тугая с бугаём - что-что, а народ наш на безобидные шуточки горазд!
Интересно то, что настоящий бугай-то в совхозе был, жил он на ферме, откуда мы на лошади привозили молоко на кухню, и похож он был на Тугая, может даже больше чем боров.
А ещё была у Тугая собственная бахча километрах в пяти от нашего амбара. Я с приятелем Максимовым случайно натолкнулся на неё во время очередных прогулок по необозримым просторам целины.
Маленькие аппетитные дыньки- 'колхозницы' сотнями созревали там, скрытые от глаз целинной общественности. Спелые, вкусные дыни - на целине, где не то, что самых завалящих яблок - воды нормальной не было, пили рассол какой-то. Прямо на бахче поедать дыни было не с руки и мы, набрав пяток штук, пошли искать укромное местечко для трапезы. Долго искать не пришлось - прямо в поле стоял до боли знакомый мне отцепленный копнитель.
Я привычно взобрался на мостки, нажал педаль, днище открылось, и мы влезли внутрь копнителя. Чтобы получше представить себе внутренность копнителя, нужно вообразить себе маленькую комнатку, что-то вроде карцера, только без потолка и с решётчатой задней стенкой. Тюрьма, но без потолка!
Когда мы оказались внутри, днище, естественно, захлопнулось, но мы не придали этому значения - быстрее бы съесть халявные дыни. Но дух Тугая наказал нас за воровство его дынь. Мгновенно, как это нередко бывало на целине, над нами собрались грозовые тучи, сверкнула молния, и полил дождь, переходящий в град.
Мы метались по тесному копнителю, пытаясь выбраться. Но по отполированным соломой стенкам, взобраться было невозможно. Попытки взломать заднюю решётчатую стенку тоже не помогли. Мы вымокли до трусов, и уже мокрых нас избивал град. Наконец, я, взобравшись на плечи Максимова, вылез на мостки и нажал педаль. Мы освободились и затрусили домой, поливаемые остатками заканчивающейся грозы.
Мы запомнили это злодеяние 'духа Тугая' и решили отомстить ему. Назавтра мы уговорили шофёра Ваську Пробейголова (по прозвищу 'Бобби Динамит') съездить с нами на своём газике на бахчу. Набрав полкузова дынь, мы вернулись. Проезжая мимо нашего общежития - амбара, я закинул одну 'колхозницу' в открытую дверь. Видели бы вы, что там поднялось! Бедные целинники не видевшие никаких фруктов после Грузии, накинулись на дыню, как в зоопарке крокодилы на брошенный им филейный кусок мяса.
Но месть - штука обоюдоострая. Естественно, Тугай узнал, кто был автором стишков и похитителем его личных дынь. Доброхотов-стукачей нам на Руси не занимать!
И вот на доске приказов, прямо на замазанном краской месте стиха про вечный союз Тугая с бугаём, появляется объявление о собрании партийно-комсомольского актива отделения прямо у нас в амбаре. С утра, когда многие безработные студенты ещё лежали на своих нарах, к нам вошли: Тугай, Тоточава - парторг нашего факультета, неизвестная дама в кирзовых сапогах, и два местных механизатора.
Дама провозгласила, что 'есть мнение считать собрание открытым', все пришедшие подняв руки, проголосовали 'за', и фарс начался. Естественно, разговор был только о моём поведении. Как будто в разгар уборочной не было больше дел, чем обсуждать возмутительное поведение студента 'Гулии', сняв для этого с комбайнов даже механизаторов. Но инкриминировать мне стишки они не могли - не доказано; на счёт дынь тоже разговоров не могло быть - с какой это стати дыни, выросшие на 'всенародной' земле могли принадлежать только Тугаю. А вот рацпредложение моё горячо обсуждалось. Докладывал, конечно же, сам Тугай.
- В то время как наши женщины в поте лица ... - лицо, вернее, ряжка, у Тугая побагровела, на углах рта выступила пена. Мне казалось, что под фуражкой у него даже зашевелились вырастающие рожки ...
И тут я повёл себя, как говорится, неадекватно. Встав с нар, я извинился перед собранием и сказал, что мне нужно на минутку выйти. Потом товарищи рассказывали мне, что дама даже испугалась, чтобы я ненароком не повесился от позора: 'Потом отвечай за него!'. Но я не собирался вешаться. Зайдя на кухню, я разбил тройку яиц в алюминиевую кружку, насыпал туда сахарного песку, и ложкой стал сбивать свой любимый 'гоголь-моголь', или 'гогель-могель', как называли его в еврейских местечках. Так я и зашёл в амбар обратно.
Актив аж голос потерял от моей наглости. Потом заголосили все вместе: Тугай и дама - от ярости, механизаторы - от смеха, студенты - от восторга. Только Тоточава сидел молча, широко раскрыв глаза и рот. Я смотрел на этот театр абсурда, взбивал своё еврейское лакомство и почему-то спокойно думал:
- Вот приехал я сюда с благими намерениями, чуть не помер, заболев по дороге, потерял надежду на рекорд в жиме, оставил в Тбилиси невесту. Конечно, обманывал десятника Архипова, но в уборочной участвовал честно - даже рацпредложение сделал, как вообще избавиться от копнильщика (позже на комбайнах эту должность действительно упразднили), а меня тут как врага народа ...
- Погоди, - обратился ко мне Тугай, - сейчас на это времени нету, соберём урожай, а тебя отошлём с письмом в институт, чтобы выгнали тебя оттудова!
И вдруг - у меня помутилось в голове и 'наступило' то особое состояние отчуждённости, какое было знакомо мне со времени предсказания пожара в детском саду. Я увидел весь амбарный театр со стороны - кричащего багрового Тугая, чопорную даму в кирзовых сапогах, студентов на нарах, и себя с алюминиевой кружкой в руке. Чужим, громким, но бесстрастным как у автомата голосом, я заговорил чьими-то чужими словами, от которых в амбаре наступила гробовая тишина:
- Так, теперь слушайте меня! Выгнать, Тугай, надо, прежде всего тебя за то, что в данных метеоусловиях ты дал приказ косить раздельно. Тебя предупреждали, что это преступно, что надо быстрее косить напрямую. Поэтому урожай будет потерян, а тебя уволят! Выгляни за дверь - идёт снег, и это надолго; скошенные валки засыплет, и ты не подберёшь их! Это конец твоей карьере, Тугай!
Тугай, слушавший меня с вытаращенными глазами, вдруг сорвался с места и бросился к выходу. Когда он открыл дверь, все ахнули от удивления - снег, крупный снег, падающий сплошной пеленой, скрыл всё вокруг - и кухню, и многострадальный туалет, и доску приказов, и всё остальное целинное убожество ...
- ... твою мать! - глухо выкрикнул Тугай и исчез за пеленой снега. Вслед за ним бегом исчезли члены партийно-комсомольского актива. А вслед исчезающим фигурам из амбара ? 628 понеслись аплодисменты и свист студентов- целинников.
Меня всего трясло, кружка с еврейским лакомством прыгала у меня в руке, я медленно приходил в себя. Окончательно оклемавшись, я первым делом доел гоголь-моголь (не пропадать же добру!), а потом выглянул за дверь и убедился в правоте своих слов.
'Битва за урожай' была проиграна. В район приехал 'большой начальник', кажется Предсовмина Казахстана Кунаев, раздавать выговора и снимать нерадивое руководство, которое слепо выполняло указания того же Совмина. Пал 'жертвой борьбы роковой' и дружок бугая - Тугай.
Так сбылось моё второе проклятье, произнесённое, кстати, при большом числе свидетелей.
Пострадавший цех
Следующий случай, на мой взгляд, совершенно глупейший, произошёл уже во время моей учёбы в аспирантуре в подмосковном городе Бабушкине. Жил я в рабочем общежитии под названием 'Пожарка' (это было здание бывшей пожарной части). Вернее, в описываемый период я в общежитии только числился, а жил у любимой женщины Тани в доме по соседству. Раньше и Таня жила в 'Пожарке' со своим мужем - моим другом Володей. А потом супруги разошлись и место друга занял я. Таня работала крановщицей в три смены: неделю - в дневную, неделю - в вечернюю, и неделю в ночную смену. Завод, где она работала, я хорошо знал - он был недалеко от нашей 'Пожарки', я даже как-то бывал на самом заводе по делам.
Таня часто рассказывала про свой цех, там изготовляли стеновые железобетонные панели для домов. Рассказывала о сотрудниках - злом и кляузном бригадире, начальнике цеха с непредсказуемым поведением, который, по словам Тани, пытался принудить её к сожительству. О добром пьянице-такелажнике с татарской фамилией, которую, я уже забыл, и другом такелажнике - Коле, который симпатизировал Тане. Она не могла скрыть, что нравился ей этот Коля, и постоянно рассказывала про него. Глаза её при этом глядели куда-то в бесконечность с нежностью и любовью.
Я спрашивал Таню, какую роль играю я сам в её жизни. Она отвечала, что я - её любимый человек, любовник, если быть точной. А Коле она просто симпатизирует, и никакой близости между ними не было.
Однажды, когда Таня ушла в ночную смену, меня одолела ревность - а вдруг она в перерыв или когда нет работы, находит в цеху укромное местечко (ночь ведь!) и встречается там с этим Колей. Заснуть я не мог, выпил для храбрости, добавил ещё и - пошёл на Танин завод.
Через проходную прошёл легко - ночью никто посторонний на заводы не ходит. Вокруг была тьма, и только вдали горело огнями высокое, этажа в три, производственное здание, и оттуда же раздавались звуки вибрирующих прессформ, крана, идущего по рельсам, его сигналов, воздуха вырывающегося под давлением.
Я нетвёрдой походкой побрёл к зданию. По дороге мне встретился спешащий на выход человек, и я спросил у него, где цех стеновых панелей. Он указал мне на это же здание. Я нашёл дверь и вошёл в цех. Меня обдало сырым тёплым воздухом, запахом жидкого бетона, цементной пылью.
Мостовой кран был только один - стало быть, на нём Таня. Если не обманула, конечно, что ушла в ночную смену, а не гулять с этим Колей. Я вышел на середину цеха, где в формах вибрировались ещё жидкие панели. Но крановщицы видно не было, кран сновал туда-сюда, а кто им управлял - Таня, или кто другой - неизвестно.
Я заметил сидящего на какой-то тумбе маленького пожилого человечка, жующего что-то вроде плавленого сырка. Подойдя к нему, я спокойно спросил у него, кто сегодня на кране.
- Танька, - тихо улыбаясь, ответил он.
- А кто здесь такелажник-Коля? - продолжал я свой 'допрос'.
Я понял, что это тот добрый татарин, о котором рассказывала Таня. Человек поднялся, и, обняв меня за плечи, отвёл в сторону.
- Я знаю, кто ты, Таня мне всё о себе рассказывает. Она любит тебя, но у тебя жена где-то там, на Юге. А Коля - это чепуха, дурость, это чтобы разозлить тебя. Я тебе покажу его, и ты всё поймёшь.
Татарин свистнул, помахал рукой и тихо позвал: 'Колян!' К нам подошёл маленький, худенький мужичок в серой рваной майке. Лицо его было совершенно невыразительным, из носа текла жидкость, запёкшаяся в цементной пыли.
- Вот это наш Колян, ты хотел его видеть! - всё ещё улыбаясь, тихо сказал мне татарин.
Я на секунду представил в своём воображении этого мужичка с Таней в интимном действе. И вдруг мгновенно, совершенно непроизвольно, я схватил Коляна за горло и сжал его так, что у него выпучились глаза.
- Таньку не трожь, убью падлу! - не своим лексиконом заговорил я. Мужичок заголосил и стал вырываться от меня. Я схватил его за майку, которая тут же порвалась на куски. Колян шмыгнул между колонн и исчез. Татарин держал меня сзади. Я вырвался, схватил арматурину и стал ею размахивать.
- Всех убью на хер! Где Таня? Устроили здесь притон! - мне показалось, что у меня начинается белая горячка, хотя выпил я мало.
Вдруг, разъярённая как тигрица, Таня хватает меня за плечи и трясёт. Я не узнал её. В какой-то зелёной косынке, грязной робе, лицо в цементной пыли.
- Позорить меня припёрся? - плача кричала Таня, - нажрался и сюда стал ходить, как Володя! Какие же вы все одинаковые, гады! Ну, увидел Колю, доволен?
Она повернула меня к двери и толкнула в спину. - Уходи, добром прошу, утром поговорим! А сейчас уходи, не позорь меня!
Вдруг подскочил плотный, властного вида мужик и стал орать на меня.
- Это бригадир, - шепнул мне татарин, - уходи лучше, если не хочешь навредить Тане, уходи, пока не напорол беды!
Я разъярился, повертел в руках арматурину, осмотрел цех бешеным взглядом и сказал, казалось бы, совершенно глупые слова, причём каким-то чужим, 'синтетическим' голосом:
- Разрушить бы всё здесь, раскидать колонны, сорвать кран на хер!
Потом повернулся и тихо ушёл домой. Завалился в койку и заснул. А утром проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи, приговаривая:
- Проснись, cоня-дрыхуня, хулиган, алкоголик!
Надо мной было смеющееся лицо Тани - вымытое, накрашенное, надушенное. Она простила меня, она не поссорилась со мной!
Я мгновенно ухватил её за талию мёртвой хваткой и подмял под себя.
- Дверь запри! - только и успела пролепетать Таня, прежде, чем её губы вошли в мои. Двери я, разумеется, не запер. Даже потом, валялись на койке, отдыхая, и то дверь не заперли.
- Ну, увидел Колю, успокоился? - только и спросила Таня. - А бригадир с меня месячную премию снял, чтобы хахалей больше на завод не приводила, - вздохнула Таня.
Это было в конце апреля. На майские праздники цех не работал. А третьего мая Таня пошла на работу в утреннюю смену и вскоре же вернулась. Оказывается, пока не было людей, в цеху произошёл взрыв. То ли взорвался паровой котёл, из которого пропаривали бетон, то ли какой-то крупный ресивер со сжатым воздухом, но цех на ремонте и всех отпустили.
- Самое удивительное то, что мой кран сорвало с рельсов. Такое бывает только, если весь кран приподнимется, или хотя бы одна его сторона. Но что могло приподнять такую тяжесть? Неужто от взрыва котла? - удивлялась Таня.
Я вспомнил свои глупые слова ночью в цеху и поразился. Это уже в третий раз - детский сад сгорел, на целине урожай накрылся, а теперь - взрыв в цеху, и главное - кран сорвался, как я об этом и сказал! Совпадение или закономерность?
Наказанный 'зек'
Этот случай произошёл, когда мы с Таней ещё вместе жили в 'Пожарке', правда, каждый в своей комнате.
В июне, когда я все дни был на испытаниях скрепера, до меня дошли слухи, что вышел из тюрьмы бывший Танин любовник, 'гулявший' с ней ещё до Володи. Таня и про него мне рассказывала, какой он был сильный, волевой и красивый. Попал в тюрьму, выгородив друга. Таня очень страдала, потом вышла замуж за Володю. И теперь этот 'зек' на воле, в нашем городке.
Как-то я, возвращаясь домой, случайно увидел у магазина Таню с каким-то типом небольшого роста, чуть повыше её. То есть сантиметров на десять поменьше меня; это маловато для сильного красивого человека, каким мне представляла Таня своего бывшего любовника. Они что-то взволновано говорили друг другу, а потом пошли вдоль Вересковой улицы.
Я мигом забежал домой, зарядил мой пневматический, переделанный на огнестрельный пистолет, засунул его за пояс, и побежал искать 'гадов'. Я заметил, что от ярости стал как бы весить меньше - едва касаясь асфальта подошвами, я 'порхал' по дороге. Это мешало мне продвигаться быстро, так как обувь пробуксовывала. Я бегал по не мощёным улочкам городка, заглядывая в каждый подъезд.
Я представлял себе, что я сделаю, если поймаю их. Ему - пулю в лоб, а Таню... Я наступлю ей на одну ногу, а за вторую разорву изменницу на две части. Умом я понимал, что это не под силу человеку, но я так решил, и живыми они от меня не должны уйти!
Обегав весь городок, я вернулся в 'Пожарку'. Заглянув в зеркало, увидел, что у меня в глазах полопались сосуды и белки глаз стали красными, как у кролика. Я дёрнул дверь Тани, и она открылась. За столом сидела сама Таня, красивая молодая девица крепкого сложения и высокого роста, и тот тип, которого я видел у магазина.
Таня схватила меня за руку и усадила за стол.
- Это моя племянница Оля, только сегодня приехала из Мичуринска погостить у меня. А это - мой давний друг Витя, она замялась ...
- Тоже погостить приехал? - со скрытой яростью прошептал я, - так представь же и меня гостям, - посоветовал я.
- Это мой большой друг... - начал Таня.
- Не такой уж большой, но покрупнее некоторых, - я посмотрел на неказистую мелкую фигурку Виктора, его широкое лицо, на котором одна за другой менялись ужимки бывалого 'зека'. - А вообще, такой друг называется любовником, а если угодно сожителем, хахалем... - продолжать? - спросил я.
Витька вскочил и с ужимками павиана стал прыгать вокруг меня, заложив между пальцев лезвие безопасной бритвы. Я ухватился за спинку кровати, чтобы не упасть, и нанёс ногой сокрушительный удар в грудь бывшего 'зека'. Лёгкое тельце его было отброшено на стенку. От удара ногой в грудь и о стенку спиной, Витька свалился замертво. Мы бросились щупать ему пульс - удары были заметны, зеркало у рта мутнело. Жив, собака!
- Я вызову скорую помощь! - крикнул я и побежал в коридор.
- Не надо скорую! - прошептал Витька, обращаясь к Тане, - замотай мне грудь полотенцем, и я сам дойду домой.
Мы вместе с девушками туго замотали его полотенцем и закололи конец английскими булавками. Видимо, были сломаны рёбра. Витька медленно побрел из комнаты, дошёл до двери, и, обернувшись ко мне, сказал:
- А тебя я убью!
Я подскочил к нему, чтобы сделать это первым, но девушки удержали меня.
- Раньше в тюрьму загремишь, козёл вонючий! - орал я ему из объятий девушек, в полном смысле слова, не своим голосом, похожим на голос Буратино или робота из кинофильмов. У меня началось погружение в уже знакомый транс.
Витька поковылял вон.
Я принёс из моей комнаты портвейна, и мы выпили за всё сразу, в том числе и за приезд Оли, которая во все глаза, казалось восхищённо, смотрела на меня.
- А мы с Витей тебя видели, как ты летал по улицам, глаза красные, морда свирепая! Ну, - говорю я Вите, - давай прятаться, а то поймает - убьёт обоих, он зверски силён, да и пистолет у него огромный! И мы спрятались в подъезде, а ты пролетел в двух шагах от нас... - лепетала Таня.
Вдруг в дверь комнаты раздались удары ногами. Я кинулся открывать и тут же получил удар ногой в подбородок. За дверью стояли три приятеля Витьки, как потом сообщила мне Таня. Я был в нокдауне и мало что соображал.
Зато Оля не растерялась. Она мгновенно скинула с ноги приличного размера туфлю на шпильке и нанесла молниеносные удары этой шпилькой по головам нападавших. Враги залились кровью. Таня, видя это, оживилась, взяла в руки свою скалку, которую так не любил мой друг Володя, и 'добила' врагов. На шум из комнат повыскакивали соседи и добавили своё - они терпеть не могли 'бандита' Витьку и его дружков.
Некоторое время я носил с собой пистолет и нож для самообороны. Но примерно через неделю Таня сообщила мне, что звонила матери Виктора, и та поплакалась ей, сообщив, что сына снова забрали, и снова несправедливо. Кто-то кого-то зарезал в драке, а Виктор оказался крайним. Очередное проклятье сбылось!
Мне снова стало не по себе из-за своего языка, но я легко пережил это, благо тень Виктора с бритвой преследовала меня все эти дни.
'Потерянный' глаз
Следующее моё проклятье сбылось с необыкновенной точностью, причём было произнесено при большом скоплении народа. Это были сотрудники института в Тбилиси, куда я по глупости уехал работать после защиты кандидатской диссертации в Москве.
Я сразу не поладил с моим начальником отдела - Гераклом Маникашвили, и в ответ на его мелкие пакости нанёс свой 'удар'. Пока он отдыхал на море, я срочно провёл испытания нового уникального автомобиля, создание которого Геракл хотел приписать себе. Причём испытания я провёл в присутствии вице-президента Академии Наук Грузии академика Тициана Трили, курировавшего наш институт, приехавшего немецкого профессора Янте, и руководства института, не говоря уже о сотрудниках. И, конечно же, я не скрывал, что этот автомобиль - моё изобретение.
Расскажу, как всё было.
Уехал отдыхать Хрущёв - и его за это время сняли; отдых Горбачёва в Фаросе тоже стоил ему карьеры. Таких примеров множество, но они никого не учат. Если ты сам слаб, а у тебя остаётся мощный конкурент, то хотя бы не уезжай на отдых в самое решающее время! Примеры конечно, солидные, но вот вам и более мелкий пример - зная, что автомобиль практически готов, испытай его, припиши себе все заслуги, а потом езжай себе хоть к такой-то матери! Но нет, не терпится слабым руководителям сунуть голову в уже смазанную мыльцем петельку, где останется только затянуть её!
До приезда Геракла я провёл ещё несколько испытаний автомобиля с гибридной силовой установкой, составил акт испытаний, который подписали: Бут - сотрудник отдела, я, и водитель. Этот акт с удовольствием утвердил заместитель директора Авель Габашвили, в очередной раз обозвав Геракла идиотом. Ненавидел Авель Геракла люто...
Перед самым приездом Геракла я вынул из установки некоторые штифты, нарушив центрацию валов, затянул некоторые гайки и, наоборот, ослабил другие, сделав установку неработоспособной. Когда мы встретились с Гераклом на работе, он уже знал об испытаниях - видимо доброхоты позвонили.
- Как ты посмел проводить испытания без начальника отдела? - был первый его вопрос ко мне.
- Уважаемый Геракл, ты с отдыха приехал или с зоны? Почему такой вздрюченный?
- Да ты что, совсем распустился здесь без меня? - начал повышать голос Геракл.
- Батоно Геракл, если не умеешь с людьми культурно говорить, иди овец паси. У тебя, кажется, предки 'мецхваре' были! ('мецхваре' - по-грузински 'овечий пастух' - это не только профессия, но ещё прозвище тупого, малограмотного человека. Как-то Геракл обмолвился мне, что предки его пасли овец в Кахетии). Крики и визг Геракла собрали всех сотрудников отдела.
- Меня только директор уволить может, - спокойно ответил я, - как и тебя тоже. А на твои грубые слова я напишу начальству докладную!
И я быстро настрочил докладную записку на имя зам. директора по научной работе Авеля Габашвили, где жаловался на грубость и самоуправство со стороны начальника отдела Маникашвили в ответ на мою напряжённую работу в период его отдыха на море. Не теряя времени, я зашёл с этой запиской к Авелю и показал ему её. Тот внимательно прочёл докладную, пригласил меня присесть и поручил секретарше срочно вызвать к нему Маникашвили.
Пока Геракл поднимался к Авелю, тот быстро расспросил меня по существу вопроса. Тяжело дыша, Геракл вошёл в кабинет зам. директора.
- Рашия сакме, батоно Геракл? ('В чём дело, господин Геракл?') Что ты такой злой с отдыха приехал? Вот Нурбей за тебя всю работу сделал, батони Тициан остался доволен, немецкий профессор тоже, а ты ещё ругаешь его, уволить хочешь?
- Да нет, батоно Авель, никого я увольнять не хочу, просто с языка сорвалось, но я приказывал не испытывать автомобиль без меня...
- А батони Тициан приказал показать машину в действии! Немецкие профессора ждать не будут, когда ты с моря приедешь! - громко, по начальственному, пояснил Гераклу Авель.
- Батоно Авель, прошу освободить меня от работы в отделе Геракла: после таких слов перед всем коллективом, я не могу там больше работать! - твёрдо заявил я.
- Хорошо, я подумаю, в какой отдел тебя перевести, а сейчас идите и успокойтесь! - выпроводил нас Авель.
Я добился, чего хотел и весело шёл рядом с Гераклом. Тот аж лопался от злобы.
- Иуда ты, а не друг, после этого! - громко уже во дворе при зеваках заявил мне Геракл.
- Тамбовский волк тебе друг, а не я! - почти криком ответил я, провоцируя ссору при народе. Собралось во дворе уже почти пол-института. Децибелы нашей ругани всё нарастали, как вдруг Геракл использовал неспортивный приём.
- Хорошо, пусть нас двоих уволят, я хоть шофёром устроюсь работать, а ты - слепой очкарик, тебя даже шофёром не возьмут! - сморозил явную глупость Геракл. Как говорят, 'на свою же голову'.
Я рассвирепел, и вдруг наступило уже привычное для меня в этих случаях потемнение в глазах и головокружение. Почувствовав себя где-то в стороне и выше от толпы, я увидел себя и Геракла в её центре. И я услышал исходящие от моей фигуры незнакомые слова, отчётливо сказанные чужим голосом:
- Я уволюсь раньше тебя; тебя же уволят через три месяца после меня. Шофёром ты работать не сможешь, так как потеряешь глаз!
Постепенно я вошёл в своё тело, народ вокруг нас безмолвствовал. Я повернулся и молча прошёл через расступившуюся толпу. Маникашвили, также молча, ушёл в другую сторону. Я вспомнил все предыдущие случаи с таким необычным моим состоянием. Детский сад, которому я посулил пожар - сгорел. На целине я пообещал снег и потерю урожая с увольнением за это Тугая - и это исполнилось. Разозлившись почему-то на Танин цех, я пожелал взрыва и схода крана с рельсов - так всё и вышло. Пообещал бывшему любовнику Тани - Витьке скорую тюрьму, и это сбылось! Это необычное состояние всегда сопровождалось чужими голосом и словами, головокружением и потемнением в глазах, а также иногда я начинал ощущать себя где-то в стороне от места событий и смотреть на происходящее со стороны.
Я проработал ещё год, правда, перебравшись в другой отдел, и уволился из института по собственному желанию. Предусмотрительно я прошёл по конкурсу в Тольяттинский политехнический институт доцентом и уехал работать туда. Уехал я в октябре месяце, а в декабре, то есть через три месяца после моего увольнения, Маникашвили решил испытать перед начальством и 'народом' восстановленный мой автомобиль. Но Геракл ухитрился так 'восстановить' этот автомобиль, что испытания закончились достойной кинобоевика аварией, при которой едва не погибли люди. Академик Трили, как и руководство института, были в шоке. Вот 'репортаж с места событий'.
Наконец, Трили пришёл в себя. На секунду он закрыл глаза ладонью, видимо представив себе людей, стоящих на этом месте. Это был бы конец всему, конец полный, 'амба', как говорят в народе! Резко повернувшись, Трили пошёл к входу в главное здание института. Руководство заспешило за ним.
- Маникашвили и Бут - в кабинете Самсона! - с удовольствием скаламбурил Авель Габашвили, догоняя своих коллег.
Все собрались в кабинете директора - Самсона Блиадзе. Трили сел в голове длинного стола, покрытого, как и было в то время положено, зелёной суконной скатертью. Над его головой висел портрет Ленина с открытым ртом, сжимающего в вытянутой руке свою скомканную кепку, как задушенную птицу. Видимо, вождь произносил пламенную речь о необходимости отстрела реакционных учёных. Если таких, как Геракл Маникашвили, то вождь был, безусловно, прав.
Я не скажу, что Трили был мрачнее тучи, не хочу использовать набивший оскомину штамп. Но, тем не менее, это было так. Батони Тициан подождал, пока все рассядутся по местам, и молча сорвав свои очки с носа, швырнул их по столу туда, где на самом краю друг перед другом сидели бледные Маникашвили и Бут. Самсончик вскочил с места и засеменил к остановившимся в своём движении очкам; подобрав их, он осторожно понёс очки хозяину, и в поклоне подал их Трили. Тот молча взял очки и снова без разговоров зашвырнул их туда же. Самсончик бросился доставлять их обратно. Так очки проделали свой путь туда и обратно несколько раз.
Кто-то вспомнил, что Трили так швырял очки ещё один раз - когда снимал начальника отдела, устроившего по пьянке пожар в служебном помещении. Начальника сняли и отдали под суд - он 'достал' всех своими пьянками и безобразиями. Кого будут снимать сегодня - всем было ясно. Наконец к академику вернулся дар речи.
- Ну что, батоно Геракл, доигрался? - задал риторический вопрос академик. - Выжил молодого человека, так что он вообще уехал из Грузии. За год ты не смог даже повторить его опыт, имея готовую установку! Чем ты думал, когда создавал этого урода? Ведь у тебя был целый отдел в подчинении!
- Не было у меня никакого отдела, это не отдел, а сборище тупиц!
- Ах, у тэбэ нэ было атдэла? И нэ будэт! - закричал Трили, от волнения не сдержав сильный грузинский акцент.
- Пиши по собственному желанию, если не хочешь по статье! Уходи, куда хочешь, чтобы только ноги твоей у меня в институте не было! Говорят, ты хотел поработать шофёром? - съязвил Трили, - скатертью дорога!
Геракл, встал из-за стола и вышел, хлопнув дверью. За ним нерешительно засеменил Бут. У двери он обернулся, поклонился и, сказав 'до свидания', вышел, тихо затворив за собой дверь.
Я знал, что Геракл страдает придурью, но что до такой степени - не думал. Как же ещё оценить его поведение после ухода из института? Геракл, после изгнания из института, устроился мелким чиновником в Комитет по науке Грузии (был такой 'младший брат' Госкомитета СССР по науке и технике). И первым делом он вызвал с отчётом об академической науке ... самого Трили! Это стало анекдотом - сотрудники института только и говорили друг другу: 'слышал новый анекдот - Маникашвили вызвал к себе Трили!'.
И что ж, Трили пришёл и спокойно доложил об успехах академической науки. Но перед уходом на доклад, он позвонил своему другу - Председателю Комитета по науке и сказал: - Васо (Вано, Сандро и т.д.), дорогой, сделай так, чтобы этого идиота Маникашвили в твоём Комитете не было!
И не стало Геракла в Комитете; но доклад Трили он выслушать всё же успел...
Пару слов о дальнейшей судьбе моего 'приятеля' Маникашвили. После того, как его уволили уже из Комитета по науке, он запил и загулял. Вот тут-то сбылась вторая часть моего проклятья, которое слышали десятки людей. Первая его часть, если помните, состояла в том, что Геракла выгонят с работы через три месяца после моего ухода из института - и это сбылось. Вторая же часть заключалась в том, что Геракл должен 'потерять' один глаз после того, как его выгонят с работы.
И вот, в пьяной драке во время загула, Геракл и 'потерял' один глаз. Ну, не в буквальном смысле слова 'потерял' - выпал он, скажем так, сам собой из глазницы, и поминай, как звали, а выбили ему его приятели-драчуны. Пришлось вставлять стеклянный. Научный коллектив института был в шоке - проклятия опального абхаза сбываются, надо спасать Геракла - бывший 'свой', всё-таки!
И вот несколько человек из института приезжают в Тольятти (это уже поздней весной 1968 года). Находят меня в Политехническом и зовут выпить - давно, мол, не виделись, приехали, дескать, по делам на строящийся завод и нашли тебя. А выражения лиц у всех - странные. Ну, пошёл я с ними в гостиницу, выпили немного, а они как хором вскричат:
- Слуши, прасти Геракли, сними с него твои проклиати!
И рассказали о последовательном исполнении проклятий. Я пытаюсь всё обратить в шутку - не выходит: 'сними, да сними с него проклиати!'.
Ну, тогда я, как бы всерьёз, сделав страшное лицо и подняв руку вверх, провозгласил: 'Снимаю моё проклятие! Больше Геракла не будут выгонять с работы, если только ни на пенсию, и больше не будет он 'терять' своего, уже единственного глаза!'.
Компания осталась довольной, и мы, выпив ещё, расстались.
И, надо бы рассказать о последней моей встрече с Гераклом, которая состоялась в середине 80-х годов в Сухуми.
Я каждое лето навещал свою маму, которая в 80-х годах переехала жить из Тбилиси в Сухуми. Помню, я очень тосковал и скучал в этом городе. Приятелей у меня там не было, подруг тоже. Вот я и бродил вечерами по набережной Руставели, бесцельно рассматривая прохожих. И вдруг среди толпы я замечаю моего 'заклятого друга' Геракла. Весь седой, обрюзгший пожилой человек, но как я могу забыть его - он мой благодетель - из-за него я так удачно уехал из Грузии! Я в страшных снах вижу, что я ещё там, особенно в период грузино-абхазской войны - русскоязычный абхаз в окружении свирепых грузин. Это даже похуже, чем в грузинской группе детского сада! Висеть бы мне там на ближайшем платане!
Я уже жил и работал в Москве и благодаря участию в популярной телепередаче 'Это вы можете' меня узнавали не только на улицах Москвы, но и в неосвещённых общественных туалетах Сухуми. Поясняю - захожу как-то в сухумский туалет, а там кромешная темнота. Ну, я и матюгнулся изощрённо, пытаясь пристроиться к стенке. А тут голос от кого-то, сидящего сбоку: 'Профессор Гулиа, передача 'Это вы можете!', узнал по голосу!'. Я так и рванул из туалета, даже не выполнив до конца своего дела.
- Батоно Геракл, - неуверенно позвал я, - ты ли это?
Он узнал меня, несмотря на мою бороду, мы обнялись, и я пригласил его к себе домой - выпить за встречу. Жила мама почти прямо у моря, пять минут хода от набережной. Мы зашли ко мне, мама была хорошо знакома с Гераклом - мы часто выпивали у меня дома в Тбилиси. Она быстро организовала закуску, чача была, и мы выпили с Гераклом основательно. А он всё старался у меня выпытать, знаю ли я про то, что он одноглазый.
- Посмотри мне в лицо, - говорит, - находишь ли ты в нём изменения?
Глаз стеклянный так и смотрит вбок, но я делаю вид, что не замечаю этого.
- Да поседел сильно, - говорю я, - а больше ничего не замечаю!
Он начинает плести что-то про КГБ, дескать, охотились за ним, пытались убить - базу подводит под отсутствие глаза, стыдно ему, что в пьяной драке выбили. Ну и решил я над ним подшутить по сценарию грузинского писателя Нодара Думбадзе.
Мама постелила Гераклу постель в свободной комнате, он ложится, сильно выпивши, а я ему чашку с водой приношу.
- Я не пью воды ночью! - гордо отказывается от чашки Геракл.
- Да нет, батоно Геракл, это чтобы глаз положить! А то опять потеряешь и скажешь, что Нурбей виноват!
Что с ним было - это и истерика и неистовство вместе! Я же поддаю ему под дых, и приговариваю: 'Не делай гадости людям - глаза будут целее!' Поддаю по рёбрам: 'Не присваивай чужой работы - рёбра будут целее!' Наконец, положил его, побитого, на постель, и он заснул. Утром же я сделал вид обиженного:
- Ну и драчун же ты, батоно Геракл! Никак не мог тебя спать уложить - то ты под дых мне дашь, то кулаком по рёбрам - раньше ты, выпивши, смирнее был. Пришлось тебя силой укладывать! А про глаз - ни слова! Поднялся бедный побитый Геракл с постели, налил я нам по рюмочке опохмелиться, и расстались мы. Даже не знаю, жив ли он сейчас...
'Агент международного сионизма'
Идём дальше. В 1973 году я должен был защищать докторскую диссертацию в Москве на учёном совете института МАДИ. Пришло много положительных отзывов, даже из Америки от известного учёного Дэвида Рабенхорста, где он писал, что я сделал 'значительный вклад в мировую науку'. Добрые они ребята, эти американцы!
Но был и один отрицательный отзыв от 'закрытого' профессора Красина из военной организации - Бронетанковой академии. Мы не были знакомы, но он был как раз оттуда, откуда профессор Р.В. Ротенберг дал мне отрицательный отзыв на изобретённый мной первый супермаховик.
Я-то получил через двадцать лет патент на это изобретение, а Ротенберг лишь нанёс ущерб нашей стране, которая могла бы продать патент за рубеж. Все развитые страны в это время патентовали свои супермаховики, в том числе и мой 'друг' Рабенхорст из США. Но первый-то был мой, и этим патентом можно было бы торговать.
Ротенберг же вскоре после выдачи отрицательного отзыва уехал в Израиль и умер там. Я же тогда объяснил его поступок тем, что он был 'скрытым агентом израильской разведки'. Причина была для того времени обоснованная.
Хорошо, а почему же Красин, не имея никакого отношения ни к израильской разведке, ни к моей работе, даёт тоже резко отрицательный отзыв? Этого так просто не бывает! К тому же отзыв написан человеком, либо толком не читавшим работы, либо не понявшим её напрочь. Думаю, что умный Красин, если бы прочитал работу, то обязательно понял бы её.
Но в научных 'кулуарах' МАДИ мне объяснили, в чём дело. Очень жаль, что профессура наших ВУЗов так мало загружена делом - в её свободные от занятий мозги лезут такие замысловатые интриги! Профессор В.А. Илларионов, выступивший против меня, оказывается, был на своей защите докторской 'опущен' моим покровителем - 'корифеем' Б.С. Фалькевичем. Илларионов, занимаясь транспортными проблемами в пчеловодстве, был весьма далёк от науки, но мёду, да и денег, у него было предостаточно. Отзывов тоже. Но принципиальный Фалькевич, как выражались в 'кулуарах', 'раздел диссертанта до трусов', показав его примитивные сведения в науке.
Защитить-то он защитил, а Фалькевича возненавидел. А заодно и того, кого Фалькевич поддерживал, кому дал прекрасный отзыв, и с кем у него много совместных трудов - то есть меня. В то же время Илларионов был дружен с Красиным, который особенной принципиальностью не отличался, часто ездил в Грузию оппонировать диссертации, и гулял там на славу...
- Стоп, стоп - в Грузию, оппонировать! Тогда без Трили это не обходится, в одной же области знаний работаем! И я, после долгого перерыва, звоню Трили домой. Рассказываю, как живу, как считаю его своим учителем, где собираюсь защищаться, и что Красин дал мне отрицательный отзыв, а Фалькевич и все остальные специалисты, даже из Америки - положительные.
- Красин, Красин, - после долгого молчания повторил Трили, - смотри как это на него непохоже! Знаешь что, - неожиданно заключил Трили, - встреться ты с этим Красиным и расскажи, что звонил мне, и я был удивлён его отрицательным отзывом. И что я даю на твою работу резко положительный отзыв, причём пришлю его с нарочным!
Я всеми способами начал искать встречу с Красиным. И, наконец, подловил его у входа в ВАК, где у него было совещание - он был влиятельным членом ВАК. Красин оказался невысоким человеком в военной форме с полковничьими погонами. Я представился и подарил ему мою недавно вышедшую монографию 'Инерционные аккумуляторы энергии', между прочим, первую в мире по этой тематике! И сказал также, что получил его отрицательный отзыв, которому очень удивлён академик Трили...
- Трили, - удивился Красин, - а какое он к вам имеет отношение?
- Как какое? - удивился, в свою очередь, я, - он мой первый учитель, у меня с ним десятки совместных трудов, под его руководством я работал и проводил испытания. Да и вообще он - мой родственник! - не удержавшись, соврал я. Мне стало окончательно ясно, что Красин не читал моей диссертации, иначе бы он не спросил, какое отношение ко мне имеет Трили...
Красин замялся и, после раздумья, сказал:
- Хорошо, я не приду на вашу защиту и не устрою разгрома, хотя обещал... - тут он прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. Но я обещаю, что в ВАКе ваша работа пролежит долго! - почти радостно сообщил он, - меня назначают председателем секции, и я буду подробно знакомиться с вашей работой! - и дверь в ВАК захлопнулась перед моим носом.
Когда Красин весело и хвастливо сообщил мне, что его назначают председателем секции, и что он 'завалит' меня в ВАКе, 'что-то' заклинило во мне.
- Ишь, какой принципиальный выискался, - взбесился я, - в Грузии оппонируешь всякую 'плешь' за пьянку-гулянку! Губишь жизнь молодому учёному, даже не прочитав его работы! Трусливо избегаешь открытых конфликтов, да ещё хвастливо заявляешь, что тебя назначают 'большим начальником', и тогда уж ты добьёшь его!
Тут у меня помутилось в голове и наступило знакомое мне странное, потустороннее состояние. Лампы в коридорах потускнели, и я увидел в сумерках ссутулившегося молодого человека с портфелем, нерешительно стоявшего перед входом в ВАК.
- Нет, не бывать тебе председателем секции, агент международного сионизма! - послышался какой-то неживой, посторонний голос, похожий на голос роботов из фантастических кинофильмов. И слова какие-то суконные, чужие! И причём тут 'международный сионизм'?
Но нe сдержал Красин своего грозного обещания, да и не смог бы его сдержать. Не назначили его председателем секции, да и вообще вывели - выгнали, из ВАКа! Злые языки утверждали, что Красин скрыл своё еврейское происхождение, а при назначении на столь ответственные должности, компетентные органы 'роют' достаточно глубоко. Ещё не хватает, чтобы в нашей советской ВАК председателями секции были бы скрытые сионисты! Хорошо, что 'злые языки' не были в нужное время у входа в ВАК и не слышали 'вещего' роботизированного голоса. Иначе бы им стало известно, почему вдруг компетентные органы спохватились и начали 'рыть' столь глубоко!
Первый летальный исход
Итак, моя докторская степень успешно прошла через ВАК, а вскоре меня утвердили и в учёном звании профессора. Я прошёл по конкурсу в Московский автомобилестроительный институт и переехал в Москву. Тут-то я 'по уши' влюбился в очередную Тамару - Тамару Ивановну, о которой я ещё расскажу ниже, когда буду вспоминать, как меня угораздило стать 'тамароведом'. Я страшно ревновал Тамару, к сожалению, не без оснований. В Москве же я подружился с сотрудником Института Машиноведения (ИМАШ) - Моней и 'секретным' - работающим на военном предприятии - специалистом Эликом, который, как и я, часто бывал у Мони в ИМАШе.
И вот наступает момент, когда мои проклятья начинают заканчиваться летально.
Вдруг мне звонит Элик и взволнованно предлагает встретиться в ИМАШе. Встречаюсь и вижу, что мужика так и распирает от желания высказаться. Мы вышли с ним в коридор, и Элик серьёзно пожимает мне руку: 'Поздравляю тебя, ты породнился с Лениным!'
- Чего угодно ожидал, только не родства с вождём мировой революции, которого, к тому же, я принципиально не переношу. Спасибо, дорогой, может, расскажешь, как это меня угораздило! - поинтересовался я.
- Слушай сюда внимательно! - начал со своей любимой фразы Элик. У меня есть знакомый молодой генерал 'из органов' по фамилии Ульянов. Мастер спорта по вольной борьбе и с виду - качок! Правда, в голове всего одна извилина, ну от силы, полторы! Как говорят в нашем народе: 'Баим поц ликт ауф дер пунэм!' (на идиш: 'Будто 'хвостик' поперёк лба лежит'). Кстати, у него жена здесь в ИМАШе работает - кандидат наук, Ликой зовут. - И вот этот Ульянов через свою жену Лику находит меня в ИМАШе и просит свести со специалистами по вентиляции. Что он собирается там вентилировать - бомбоубежище, или скорее свой коттедж, не знаю. Но помню, что твоя Тамара...
- Которая? - перебиваю я, чтобы разговаривать предметно.
- Понимаю, ты же тамаровед! Докладываю - Тамара Ивановна, которая работает во ВНИИТоргмаше. Помню, что она как раз по работе занимается вентиляцией, и у них есть бригада типа 'шараш-монтаж' в этом направлении.
- Свожу я, значит, вчера Ульянова и Тамару в кафе 'Кудесница', что рядом, на Лермонтовской площади. Выпили по стакану коньяка, Тамару твою развезло. Но договориться успели, телефонами обменялись. Выпили ещё, она что-то ему на ушко нашёптывать стала. Потом Тамара отзывает меня и просит ключи от моей 'конспиративной' квартиры. 'Ему, - говорит, - неудобно, он женат на какой-то твоей знакомой!'
- Дал я ей ключи, не мог же отказать твоей ближайшей подруге, - всерьёз заметил хитрец Элик, - а сегодня утром здесь же в ИМАШе их мне отдаёт сам Ульянов. И хвастает:
- Не успел двери запереть, она тут же кидается на меня, валит на койку, раздевает сама. 'Ты, - говорит, - самый красивый мужик в моей жизни, одни чистые мышцы! Мой бывший тебе в подмётки не годится!' Ну, поползала она по мне, сколько надо, потом отвалилась, и мы стали выпивать. Я и спрашиваю, а кто это твой бывший? 'Да это приятель Элика, доктор наук, мастер спорта по штанге!'. Вот такая история имела место быть!
- Знаешь, Элик, - говорит Ульянов, - если бы ни вентиляцию мне в коттедж устанавливать, ни в жисть с такой не стал бы! Как баба - никуда не годится, не возбудила она меня ни капли! Да и болтушка страшная, чёрт знает, что может наговорить!
- Ну, положим, он и сам болтун порядочный, даром что из 'органов'! - высказал мне своё мнение о генерале Элик, и спрашивает:
- Что делать с Тамарой будем? Ведь это измена, предательство! - возмущённо провозгласил Элик, ударяя кулаком по перилам лестницы.
- А ничего, - спокойно ответил я Элику, - убью её как-нибудь при встрече!
А сам вскипел весь внутри - всё-таки и любил и ревновал я Тамару Ивановну бешено.
- А зачем же мне убивать свою любимую Тамару? - вдруг подумал я, - убить надо обидчика - генерала Ульянова! Или его жену 'оприходовать' в отместку - она же здесь рядом - в ИМАШе! А лучше - и то, и другое! - стал распаляться я, и вдруг отчётливо представил Тамару, ползающую по голому телу здоровяка-генерала. От ярости у меня помутилось в голове, и я, как уже бывало в экстремальных случаях, увидел себя и Элика со стороны, как бы с угла потолка.
В сумраке коридора застыли две фигуры - одна энергичного толстяка с кулаком, занесённым над перилами, а другая - моя, прислонившаяся к стенке, с понурой головой. Вдруг голова у моей фигуры поднимается, упираясь взглядом в толстяка, и произносит чужим отрывистым металлическим голосом:
- Убивать Тамару не будем! А наставим рога Ульянову! Обидчик же мой сам себя погубит!
Постепенно я вернулся в своё тело и первое, что увидел - это вытаращенные глаза Элика.
- Что с тобой, ты вроде, как бы, не в себе? - Элик трясёт меня за плечи, - да и голос у тебя стал как у Буратино! Что ты сказал - наставим рога генералу? Я - не буду, а ты - как знаешь! Это интересно, но опасно! Что, думаешь, он застрелится с досады? Да он скорее тебя сам застрелит! Ты что, серьёзно всё это, или прикидываешься?
Но бурный поток эмоций Элика был прерван - в коридор вдруг выбежал Моня и позвал меня:
- С тобой Инна хочет поговорить!
Эта Инна - сотрудница Мони, постоянно знакомила меня со всеми своими подругами, не забывая и себя. На этот раз звала она меня на какое-то застолье, которое 'имело место быть' в одной из лабораторий, запертой для посторонних.