Гуреев Евгений Михайлович
Верка - мистическая повесть

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Гуреев Евгений Михайлович (chekanovandrey@mail.ru)
  • Размещен: 03/04/2007, изменен: 08/08/2009. 124k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Лабиринты
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Реал-мистик, мелодрама, трагедия. - Мужики - все дураки! И, вообще, мужики не люди. Бог не дал им души, и поэтому все их переживания - это всего лишь мычание загрустившего теленка..., - Верка замолчала. - Ну а если мужик..., - Ниночка запнулась. - Ну, знаешь, вешаются же из-за любви? ... Ну что, пошли сдирать кожу с мужиков?! - и Ниночка задиристо направилась к двери. Всех мужиков задерем. Да это мы с тобою - серые волки! ... Верка летела сквозь космическое пространство, и душа ее, слившаяся с телом, окуналась в симфонию звёздных излучений. Симфония трогала, потрясала, поочередно бросая Душу в глубины всемирной интуиции и вознося на вершины ослепительно сияющего сознания и понимания того, что произойдёт, происходит и происходило.

    • Евгений Гуреев.

      

    Незавершённый круг - круг незавершённый

      
      

    (реал-мистик)

      
      
       0x08 graphic
    Часть 1. Влюбленный мужчина ждёт от женщины либо обмана, либо награды, либо пощечины. Менее всего он ждёт соболезнования и, тем более, - равнодушия. Не получается с наградой - пусть обманет. Но если обманет, ставки сразу же повышаются, и начнется выяснение истины. Не захочет обмануть - так дойдет дело до пощечины в прямом и в переносном смыслах. А потом - снова по кругу, пока какая-нибудь сторона не устанет и не сделает решительный шаг. Куда?
       Верка раздавала одни пощечины. Но мужики к ней всё равно тянулись, надеясь получить высокий приз. Да и разве можно пройти мимо такой женщины?
       При наличии внутреннего достоинства и ума - и весьма незаметная женщина может сделать с собою такое, что мужчины будут бредить ею и считать первой красавицей своей жизни. Что же касается Верки, то помимо перечисленных качеств и желания использовать их в указанном направлении (которое появилось у неё несколько лет тому назад), обладала ещё и природной привлекательностью. Впрочем, не будем говорить об её многочисленных внешних и других физических достоинствах.
      -- Мужики - все дураки! И, вообще, мужики не люди. Бог не дал им души, и поэтому все их переживания - это всего лишь мычание загрустившего теленка..., - Верка замолчала.
      -- Ну а если мужик..., - Ниночка запнулась. - Ну, знаешь, вешаются же из-за любви?
      -- Ну так что же? Телёнок тоже может упасть в канаву, на то он и телёнок.
      -- Как же так можно говорить, Верка, да ты что? Даже теленка - и то жалко.
      -- Теленка, может быть, и жалко, а мужиков - нет.
      -- Верка, да вокруг тебя столько парней и женатых мужиков крутятся, ухаживают за тобой. Я вот даже не знаю, в кого влюбиться, чтобы иметь шанс.
      -- Дурочка! - Верка обняла Ниночку и поцеловала.- Если влюбишься, сама отобьешь у меня мужика, - и снова голос стал жестким: - А мужики? - так это они за мною ухаживают, а не я за ними. А не хотят, пусть проваливают, счастливой дороги! А ты, что, нюни собираешься перед ними распустить? Теленку что нужно: травку пожевать или мамку пососать. Так ты чем, травкой или "сиской" стать хочешь?
      -- Нет, я тебя не понимаю: ты что, никогда не любила? А-а, понятно: любимый мужик бросил?
      -- Может, и любимый; может, и бросил. А может, я его бросила. Только какое это имеет значение? Всё равно, мужик - телёнок, а мы девки, бабы - дуры!: телёнка в королевскую корону запихиваем.
      -- Ну ладно тебе, Верка! Телёнок да телёнок, уж, что-нибудь другое придумала бы! А то этот, как ты говоришь, телёнок, пришьет тебя завтра вечером где-нибудь за углом. Тогда уж, скорее, - это волк серый, а не телёнок.
      -- Ну да, если шкуру с теленка содрать, там и серый волк может оказаться.
      -- А ты же, Верка, сдираешь эти шкуры?...
      -- Сдирала и буду сдирать. Уж лучше пусть серый волк, так хоть ясно, чего ждать и что в руки брать.
      -- Ну всё! Перестань чушь пороть! - Ниночка даже привстала с дивана, хотя ещё и не собиралась уходить. - Кто он?
      -- Он?
      -- Ну, который ушел.
      -- Он не ушел, я сама его прогнала.
      -- Было за что?
      -- За Любовь.
      -- За любовь? За чью любовь?
      -- Ни "за чью", а вообще - за любовь. Любил бы - вернулся.
      -- Прогнала мужика, чтобы проверить его любовь?! А теперь сама мучаешься и мужиков мучаешь?! Ну, ты ненормальная!
      -- Нормальная, даже очень нормальная. Раз не вернулся, значит, - не любил. Я в этом вопросе - черно-белая: любовь или жалкое притворство, третьего не дано.
      -- А может, он мучился, губы себе кусал, да не мог из-за гордости?
      -- Вот и я говорю: не мог. И выбрал ее, гордость. Так пусть с этой бабой и живет. Это ты, Ниночка, дура. Если мужик любит, он и губы себе перекусает, и башку отвернет, и, всё-таки, с отвернутой головой к бабе своей вернется. Ты, Ниночка ещё наплачешься с ними. Эх ты! Я тебе правду о них говорю. Губы он себе искусал! Это я искусала себе губы, ревела в подушку и кричала вот в этих четырех стенах: "Вернись!" Кричала ведь - не вернулся. Не услышал! Видимо не в том эфире кричала. Он же очень умный, воспитанный, образованный, у него всё по полочкам разложено. Крик человеческий у него и то на амплитуды разбит. Он все эти звуки ещё и проклассифицирует: одни у него в воздушной среде передаются, другие - в водной, третьи - по телефонным проводам. Вот только в безвоздушном пространстве звуков нет, а я хотела, чтобы он меня в безвоздушном пространстве услышал. Ведь я и была в безвоздушном пространстве.
       Ниночка впервые увидела на глазах Верки слёзы.
      -- Ладно, - Верка встала.
      -- Может ты в чем-то, Верочка, права, но ведь если так, то ты же никого не сможешь полюбить. А тебе ведь жить и жить, - закончила она тихо.
      -- Может, и права, а может ...
       Верка посмотрела в окно. Какие большие и красивые июльские облака проплывали над её домиком! И похожи они были на мужчин: умных, настоящих - которые проносились высоко над ней, не видя, не замечая ее, и уплывали куда-то вдаль - капитаны небесных кораблей, как любила говорить в далеком Веркином детстве её мама. А она, обольстительная женщина, отвергла их всех: и правых, и неправых - потому что большинство были ничтожествами, сволочами, да нет, просто безмозглыми телятами, пасущимися около её дома и редко когда поднимавшими голову в небо. А ведь есть же, должны быть хорошие мужики. Но уже не увидит Верка таких вблизи и не прикоснется к ним своими губами.
       Сине-белая туча с темным дном нависла над её домом. Верка усмехнулась своим мыслям. Вот если бы этот небесный капитан спустился бы сейчас к ней, а там посмотрим, что делать. Верка явно загадывала невозможное. Последнее время она это частенько делала, как бы желая убедить кого-то невидимого из своего подсознания, что все кончено и ничего, и никогда не будет.
       Невозможность загадываемого была всегда столь очевидной, что Верка не сомневалась в своей окончательной победе над этим невидимым оппонентом.
       - Ну так приди! - Верка не узнала своего собственного голоса, так как этот невидимый внутри неё придал интонации окраску ожидания и надежды, вопреки всему тому, чему она его учила.
      -- Вера! - испуганно окликнула её Ниночка.
       И тут ураганистый ветер ворвался в открытое окно, и из тучи выпал и забарабанил по крыше дождь. Несколько его крупных капель через окно попали Верке на лицо.
      -- При-ше-л! - изумилась Верка. "Как же я, умница, изучавшая в университете и математику, и логику, оплошала? Почему не предусмотрела такой вариант?" - с досадой подумала она. И тотчас же поняла, что это и не досада вовсе, а какая-то детская потаенная радость, такая же, как бывает у этой самой Ниночки. А Ниночка, хотя и взрослая девушка, а, по существу, - ребенок.
      -- Да ты чего, чего ты говоришь?
      -- Ничего, просто загадала. Так - мерещится всякое.
       Верка подумала: "Ну и ну! Какой-то дождик, а я ... ?!" Льет он себе и льет независимо от нее, Верки, и на крыши соседних домов, и на прохожих. Вспыхнувшая, было, надежда на что-то лучшее как-то быстро угасла, повинуясь Веркиной логике. Но нет, что-то там, в глубине души, тлеет, разгорается. Глупо, как глупо приходит надежда. И, всё-таки, почему бы не поверить, что это знак?
       Дождик внезапно прекратился, ещё раз изумив Верку. Похоже, он не очень-то хотел изливать себя на головы прохожих и быть исполнителем Веркиного скептицизма.
      -- Ну что, пошли сдирать кожу с мужиков?! - и Ниночка задиристо направилась к двери. Она была в гостях у Верки в её домике, окруженным небольшим садом. Завтра Верка надолго уезжает в город, к своей больной маме - а Ниночка помогала ей укладываться в дорогу.
      -- Иди, а я не хочу, устала. Пробуй сама, - неожиданно для себя резко отреагировала Вера.
      -- Ну да ладно, ещё успеем завтра посдирать - обе, вместе! Всех мужиков задерем. Да это мы с тобою - серые волки.
       Смеясь, Ниночка коснулась дверной ручки.
      -- Ну всё! - Верка стукнула попавшейся под руку книгой по столу.
      -- Верка!... - Ниночка обернулась.
      -- Прошу, иди! Потом поговорим, - уже тихо и почти с мольбой попросила её Верка.
      
       Часть 2. Следующий день выдался таким же умеренно солнечным и с мощными кучевыми облаками. Вера уже приняла решение остаться у матери надолго. Насколько надолго? Может, навсегда. Это решение было лишь частью другого, более сложного решения, которое вызревало в Веркиной душе, начиная со вчерашнего дня. Она не могла ещё точно сформулировать его. Понятно только одно: так, как она живет, жить больше нельзя. Появились надежда и решимость изменить свою жизнь. А за домом пока Ниночка присмотрит. Она девушка хорошая, умная, порядочная.
       Ни с кем, кроме Ниночки, Верка и прощаться-то не хотела. Вот только ещё он, Марсианин.
       Никак иначе она не могла называть того странного человека, который и жил-то как-то не как все, и ей особенно не надоедал, но иногда умудрялся писать ей стихи.
       Она не запоминала эти стихи специально. Но некоторые строчки она сейчас вспомнила:
       "Не тревожь ты меня, не тревожь! Отливается медью закат. Отдаю я Луне медный грош, Не вернуть уж мне радость назад...". То ли после, то ли перед этим шли другие строчки: "Напоил я тебя не вином, Просто ветра в бокалы налил. Под развернутым звёздным шатром Ненароком свечу затушил", "Не тревожь ты меня, не тревожь! По ручьям убегут феврали. Мне приснится прекрасная ложь И с зарею растает вдали".
       Да она, Верка, растает, но она уже не хотела быть ложью, даже прекрасной. Она позвонит Марсианину и обо всем расскажет. Он должен её понять, на то он и Марсианин. Не могла она его ни наградить, ни обмануть, ни дать пощечину, как другим мужикам. Быть равнодушной или соболезновать тоже не могла и не хотела. Она вообще не знала, как вести себя с ним. Поэтому с "ним" всегда была предупредительно осторожной - но ведь это не качество, а всего лишь характеристика качества. А качество она додумывала на ходу. Получалось что-то не очень убедительное и не очень понятное для обоих. А вообще-то она была ему благодарна и ставила его над всеми мужиками и бабами как нечто неприкасаемое в половом смысле, хотя не Ангел же он, в самом деле.
      -- Ну всё, надо звонить.
       Марсианин слушал молча. Потом сказал, что сочувствует ей и что у неё всё получится. Он даже одобрил её решение не возвращаться. О своей любви почти не говорил, видимо, не хотел расстраивать Верку, но она понимала, чего это ему стоит это молчание. Единственное, что он сказал (уже в конце разговора), что хорошо, что она, Вера, Верочка, есть на белом свете, а все остальное - неважно, и пожелал ей успехов и всего наилучшего.
      
       Часть 3. Верка посмотрела на часы и очень расстроилась, что Ниночка не пришла. Как же так - время вышло, а Ниночка не пришла её проводить? Может, случилось что? Что же делать? Схватив чемодан, Верка побежала к Ниночкиной тетке.
       Тетка, как всегда, очень радушно встретила Верочку (так она ласкательно всегда её называла, как и свою племянницу) и сказала, что Ниночку вечером по телефону вызвали к заболевшей сестре. Сестра жила в соседнем селе, и рано утром Ниночка пошла туда пешком. Идти-то не менее семи километров. Ну вот и задержалась.
       Немного успокоившись за Ниночку и решив, что нужно будет сразу же связаться с ней по приезде в Москву, Верка направилась на "вокзал" - так громко называли жители селения назвать небольшой сельский вокзальчик, именно из-за того, что на нём останавливались по какой-то давнишней, никем не нарушенной традиции, не только пригородные электрички, но и многие "порядочные", "большие" поезда.
       До прихода поезда осталось минут тридцать. Так чисто и светло давно не было в Веркиной душе. Она удивлялась своему открытию: нужно что-то изменить в себе - и мир изменится. Все будет хорошо! Нужно верить. И только нет-нет, да екнет Веркино сердце из-за того, что не попрощалась с Ниночкой! Предчувствие? - Чушь какая! Да ладно, встретятся они ещё с Ниночкой, наобнимаются, наговорятся.
       Объявили поезд. Нет, не Веркин - другой, из Москвы. Задумавшись, Верка смотрела на вагон остановившегося поезда, а видела мамин домик на окраине Москвы.
       Что она, Верка, сделает? Подойдет к маме, обнимет, расцелует ее, и признается, что любит жизнь и ее, маму, давшую Верке эту жизнь. Мама поймет, что дочка изменилась. Мама поверит ей. Она всегда ей верила. Потом и Ниночке позвонит и будет говорить с ней долго, очень долго, не считаясь ни со временем, ни с суммами, которые предстоит заплатить за междугородку вот, не отъехала, а уже соскучилась по Ниночке!.
       Она не сразу осознала, что происходит. В её мечтательном видении стоит мужчина и очень внимательно смотрит на неё. Небесный капитан? Да нет, не в мечтательном видении, - в реальности, на перроне. С чемоданом.... Он вышел из вагона подошедшего поезда: из Москвы, кажется.... Стоит и смотрит на неё!... Андрей?!
       Верка окончательно очнулась. Перед ней и в самом деле стоял Андрей - во всей своей яви и плоти. Живой Андрей! Андрей, которого она когда-то звала, плача в подушку, и не дозвалась. Небольшое внутреннее усилие, небольшое злорадство: "Явился!" Как ждала она этого мгновения - и ничего! Совершенно - ни-че-го! Она его не любит!... ...? Уже не любит! Всё кончено. Что-то вроде внутренней усмешки - и как-то разом полегчало! Ощущение свободы, словно какая-то пружинка в глубине души лопнула. И пустота, но не темная, давящая, а какая-то светлая, открытая для других, но не для него, Андрея. Верке показалось, что пружинка лопнула давно, а, может быть, все-таки - сейчас?
       "Неужели это он - "небесный капитан"? - пришло ей в голову, и уже - горькая усмешка в сердце. - Да нет же, нет!"
       Конечно же, она подойдет, поздоровается. Куда-то исчезла прежняя боль, но да не в радости она от встречи, а все думала: "Как это будет, если будет?"
      -- Вера! - как-то выдохнул Андрей.
      -- Здравствуй.
      -- Здравствуй.
       Так - без лишних эмоций, но вполне по-дружески, как хорошие приятели. Но..., но Андрей?! Андрей смотрит на неё "во все глаза". Что-то похожее на сожаление о пронесшейся любви, или что-то вроде надежды шевельнулось в груди Верки, тихо прокричало и замокло. А Андрей -стоит и смотрит!
      
       Часть 4. Что же она такое есть эта Верка? Несколько мгновений, пока Андрей ставил свой чемодан, а Верка поправляла свою прическу, они молчали.
      -- Ну как дела? - спросила Верка.
      -- Работаю, - пауза - и добавил: - жена Людочка, дочка Машенька - семь лет, в школу пойдет. Защитился. А у тебя? - спросил он, сомневаясь, о том ли спрашивает. Как обычно, он думал о деликатности своего вопроса. Да причем тут деликатность? Разве об этом (?!) нужно спрашивать женщину, которую любил, и которая его любила?
       Да и только ли спрашивать? Перед ним стояла необыкновенная женщина с красивым и умным лицом. Более того, было во всем её облике, в движениях нечто такое, что Андрею трудно было оторвать свой взгляд от неё. Он даже изумился, что именно её любил и в то же время, получается, совершенно не знал. И чувствовал Андрей, что вновь влюбляется, по-новому влюбляется. Неужели можно второй раз влюбиться в одну и ту же женщину? Да нет же, это была Она и не Она. Перед ним не просто необыкновенная женщина - королева, совсем, совсем незнакомая, хотя и была когда-то его Веркой. Следовало бы поцеловать её как хорошую знакомую, друга бывшего, ведь не все же ниточки порваны.... Нет, ни на что иное, кроме слов, он не имеет сейчас права.
       Это же он, Андрей, виноват - подсказывало ему сердце. Это он - дурак. Ведь не может быть виноватой такая женщина. Не может!
      -- А у меня?... А у меня вот... - чемодан! - она посмотрела на часы и твердо сказала: "Прощай"
       У Андрея досадливо и тоскливо ёкнуло сердце.
       "И это все?" - подумал он. Она даже не назвала его Андреем. Тонкая нить надежды на взаимопонимание оборвалась где-то внутри. "Конец, - подумал Андрей, - больше я её не увижу".
       Женщин у него было немного: Вера да жена Людочка. Но в женщинах он понимал: в том смысле, что настоящую женщину всегда видел, независимо от её внешности. Хотя - не до женщин ему. Работа, конференции, деловые встречи! Чистой наукой теперь не позанимаешься. Коммерческие отношения неизбежны, если ты хочешь, чтобы твоя лаборатория не только существовала, но и могла что-то реально делать.
       Еще в относительно молодом возрасте он многого добился. Вообще-то, он был мужик не влюбчивый, но Веру Излинскую любил. Да и она вроде любила его. Но что-то не ладилось. Он никак не мог понять, чего ей нужно было: любил, ухаживал, дарил цветы, интересовался её проблемами, помогал, чем мог помочь, мог поговорить и о музыке, и о науке... и никогда не навязывал ни своих интересов, ни своих решений. Короче - интересовался, пытался интересоваться, всем, что только могло её занимать. Интеллигентный, воспитанный, тогда совсем ещё мальчик. Умная мама. И все завидовали Излинской Вере - он это знал, но никогда не зазнавался. Просто любил ее: и как женщину, и как товарища. Так что же ещё было нужно? Впрочем, догадывался! Какого-то сумасшествия, непредсказуемости, чего-то необъяснимого - тайны!
       Наверное, последнее было несвойственно его характеру. К тому же - наука, требующая собранности, отдачи. её он любил не меньше Верунчика-Верки (так он иногда любил говорить: "Верунчик, - люблю!" Она, смеясь, перебивала его: "Не Верунчик, не "Верочка" - Верка! Не люблю прилизанность - Верка я! Когда эта непонятная Верка его прогнала, он долго переживал. Считал, что она не права - хотел так считать. Но пошел бы на все уступки - только бы вернуться к ней. Одного так и не смог понять: что же конкретно ему, Андрею, нужно было сделать? Он писал диссертацию и думал о ней, о Вере, а просто вот так сойти с ума и совершить безумный поступок не мог.
       А она не захотела ничего объяснять. Ей ли, Верке, объяснять такие вещи в научной стилистике, словно излагать научную концепцию перед серьезной аудиторией?! Пусть думает сердцем, а не ушами - решила она. Но не сердца, простого человеческого сердца было её нужно, а чего-то большего чего, что она и сама для себя боялась выразить словами.
       Андрей заставил себя завершить диссертацию. Потом он встретил Людочку. Людочка ловила его взгляды, восторгалась каждому его слову. Милое существо, кошечка с большими миндалевидными глазами. Нежный, ласковый ребенок. И он полюбил ее.
       А Верка! Верка постепенно уходила из его жизни. И однажды он понял: ушла навсегда. Осталась внутренняя горечь и какая-то досада на Верку, на жизнь: "За что?"
       Жили с Людочкой хорошо: "душа - в душу". Наука отнимала немало времени, но когда Андрей освобождался, он отдыхал в Людочке и только в Людочке.
       И вот сейчас он смотрит на Верку ! И удивляется этой женщине! Все его прежние догадки об её внутренней красоте, жившие больше в его подсознании, чем в сознании, вдруг ожили. Он видел перед собою не просто очаровательное существо (Людочка тоже - само очарование) - это было нечто выше. И если Людочка - милый, добрый ребенок, то Верка - княжна! принцесса! царица! Понимает ли это стоящая перед ним "женщина"? Да он сам ничего не понимает. Ведь не колдовство же, в самом деле? Так что же тогда? "Если считать её женщиной, - проносились в его аналитическом могу мысль, - то кто же все остальные, кого мы привыкли считать женщинами?"
       Впервые Андрей осознал, что потерял нечто вроде величайшего подарка Небес, запретного для недостойных, нечто такое, царственное и божественное, к чему его душа не была готова, но без чего, как сейчас выясняется, душа просто не может жить. И только сейчас понял, что не мог не любить Верку все эти годы! Да, он считал, что его жизнь состояла из науки и Людочки да ещё недавно родившейся дочки - вдруг, оглянувшись в прошлое, прозрел: он продолжал любить эту женщину, в том числе - и в Людочке, в том числе - и в науке. И наука, и Людочка просто бы растаяли без нее, Верки, незримой опоры его жизни. И сам бы растаял.
       И, как больно, что всё кончено. Конечно же, Андрей не мог бросить работу и жену. Несмотря ни на что, не мог! Да и Верочка, Верунчик, Верка - нет, не простит она ему, что не выдержал испытаний, которое она преподнесла ему!
       "Верка! Верка!" - впервые весь его организм прокричал внутри него с такою тоской и сладостной болью, что могло показаться, что и Верка услышала. А Верке показалось, что кто-то идет к ней внутри её самой. Так мог идти только Небесный Капитан. И вдруг исчезло.
       А сердце Андрея снова пронзило чувство, что он больше никогда не увидит Верку.
       Нужно было вернуться к ней, свершить нечто сумасбродное, чтобы понять её и чтобы она поняла его. Почему он этого не сделал раньше?
       "А почему ты не можешь сделать этого сейчас?" - как бы спрашивало Андрея таинственное облако над головой, на которое он обратил свой взгляд. Что мог ответить Андрей на такой вопрос? Разве мог Андрей строить свое счастье на несчастье других? Да и какое это было бы счастье: мучиться по оставленным тобою людьми? Поэтому и не расслышал Андрей вопроса, не захотел услышать. Опоздал он на свой поезд. Опоздал на 10 лет.
       А Верка подняла чемодан и пошла по перрону. Она взглянула на темное облако, нависшее над её головой, и ещё раз невесело подумала: вот и явился мой Небесный капитан - для прощания с ним. Но что-то запротестовало в её душе. Нет! Нет! не для этого она на этом перроне. Она будет счастливой! И приплывет к ней её Небесный капитан, или она сама к небу приплывет. И Верка поняла, что только что разорвалась внутренняя пружина - теперь она свободна! Так вот зачем эта встреча! Вперед, Верка!
       А Ниночка? А Марсианин?
       Часть 5. А Марсианин уже шел ей навстречу с розой. Это было неожиданно, но она нисколько не удивилась. Она удивилась лишь себе: как могла предположить, что Марсианин не придет её провожать?
       Подошел к ней и улыбнулся. Держал он себя свободно и достойно. Но Верка-то знала, что за ужас кошмарный творится в душе этого человека. Со стороны даже могло показаться, что их связывают интимные отношения. Она не могла сказать ему: "прощай". Сказала: "до свидания!". Он её понял и тоже сказал: "До свидания".
       А мысленно он всегда с ней прощался - при каждом расставании. Сутки без общения с Веркой казались ему непреодолимой вечностью, в которой он метался; и никаких сил не было, чтобы успокоиться. И вот - только стихи. Ей стихи! Это были своеобразные встречи с нею, даже взаимность какая-то. Но, написав, понимал, что это иллюзия, самообман: никогда не будет любим он ею и не она в этом виновата, а предначертание, судьба.
       Так это же разум знал, твердый, непоколебимый разум. А в сердце-то - маленький огонек надежды. И только поэтому в сердце светло, а не мрак кромешный. И только поэтому сердце ещё может плакать. Никто и не поверит, что взрослый мужчина плачет в своем сердце? И кто поймет, что этот плач больше, чем плач ребенка?
       Он старался не надоедать. Вера, Верочка, Верунчик! Он понимал её всю. Даже она не могла себя понимать так, как он. Он давно уже видел в ней и прозрел в стихах ту светлую надежду жизни, которая открылась бы со временем и ей. Поэтому он её и полюбил за эту таящуюся искорку жизни. И лишь затем полюбил её внешность, голос, походку, её друзей.
      -- Спасибо тебе, что ты есть! - сказал он.
       Поезд подошел. И он подал Верке чемодан.
      -- Передай Ниночке привет! И скажи ей, как только приеду в Москву, позвоню, - и будто бы опомнившись, добавила тихо: - и Вам позвоню.
      -- Спасибо!
       Туча разрослась и почернела. Верка уже не загадывала желаний. Она вошла в тамбур. Поезд тронулся. Верка помахала Марсианину рукой и прошла в вагон. Она могла бы задержаться в тамбуре ещё несколько секунд, прощаясь с Марсианином, но это было бы не в её характере.
       А Марсианин взмахнул ей один раз рукой, и, не дожидаясь ухода поезда, повернулся и пошел по перрону....
      
       Не успела Верка войти в купе, как крупные капли дождя забарабанили по окнам вагона.
      -- Опять ты? - произнесла она вслух, обращаясь к кому-то там, наверху, и не замечая сидевшую в купе даму, её попутчицу.
       Верка успела увидеть спину идущего по платформе Марсианина.
       - Прощай, мой "Небесный капитан"! - с какой-то тоскующей теплотой прошептал внутри неё её собственный голос, и она удивилась, почему вдруг вырвалось это "прощай". - Прощай и здравствуй! - поправилась она, обращаясь уже не к марсианину, а к какому-то другому, ещё неизвестному, но уже близкому ей человеку.
       И Верка опять уловила что-то вроде знака в этом внезапно хлынувшем дожде. Впрочем, она была уже в другом измерении, в другой Вселенной. Порвала она и с привычным временем, и с привычным пространством. И уже знала, независимо от каких-либо примет, что приедет в большой город и найдет там своего Небесного капитана. И подойдет он к ней с букетом белых роз. Нет, Верка вовсе не была мечтательницей. Мечта была, неясная, зовущая, а мечтаний не было. Но вот что-то нахлынуло на неё. Может от усталости, а может от отчаяния, глубоко запрятанного в подсознании.
       И ей было не до того, какой смысл сокрыт в дожде, поливающем сейчас перрон. Поезд медленно шел по изгибающемуся пути, поэтому Верка всё ещё видела спину уходящего Марсианина - как долго это длится, и лишь на одно мгновение её посетила мысль, что дождь, может быть, касается и его судьбы.... Усмехнувшись, подумала, что Марсианин - не Андрей, он может.... Да нет, она просто уверена, что он найдет её, Верку, куда бы она не уехала. И нечего ей за него волноваться. И стихи для неё ещё напишет, и передать их ей захочет. Передаст! Жаль, что она не может полюбить Марсианина. Очень жаль.
       Она представила его своим Небесным капитаном и ещё раз усмехнулась, а дождь стучал по крыше вагона и по стеклам все сильнее, и Верке казалось, что он стучится к ней, и что-то ей хочет сказать.
       И так ей стало жалко этого дождя оттого, что его капли не упали на её волосы и на её лицо. И снова стало жаль и Марсианина, и Ниночку.
       Наконец-то Верка заметила пристальный и напряженный взгляд сидевшей в купе дамы. На фоне всего пережитого что-то не очень понравилась Верке эта дама, с первого взгляда не понравилась. А может, просто настроение?
       - Вы меня знаете? - спросила, наконец, дама.
       - Нет, а почему Вы решили, что я вас знаю?
       - Вы же сказали: "Опять ты?"
      -- Да нет же, извините, я просто - о своём! - засмеялась Верка.
       Дверь купе открылась, и в дверном проеме возник Абдель, а за ним, как всегда, стоял Грызун.
       У Верки даже похолодело внутри. Зачем они здесь? Почему?
       Нет, она никогда не боялась всех этих Абделей, Грызунов ... . Претензий на первенство в жизни у них хоть отбавляй, а и имен-то нет - одни клички. Кто они такие? Их и презирать-то - много чести для них. Она словно обо что-то споткнулась: да, и сама могла стать такой же - слишком любила жизнь, свободу, пространство и чуть, было, не сорвалась..., но ведь не захотела же, не "стала"! В этом она была выше их: жизнь любила! А в другом? Да, конечно же, - мама, любящая мама. Какой бы была Верка без неё? И все же Верка сама себя делала с помощью маминой любви. А Ниночка? В трудной семье воспитывалась - и какая девчонка! Даже матерного слова от неё никто никогда не слышал. Хрупкая, ранимая, а ведь тоже сама себя сделала. А эти? В каком-то смысле Верка чувствовала себя судьей по отношению к ним. А в каком-то - вину за весь род женский: почему не любили их, не воспитали, не чувствовали ответственности?
       Верку желали, её домогались. Абдель денег не жалел на подарки, Верка же холодно отвергала их. Денег-то у него достаточно, но неужели мог он всерьез рассчитывать на Веркину любовь? Верке даже по-своему жаль было и его, и других надоедливых "ухажеров". Краткого общения с ними было достаточно для её сильного, а, может, слабого характера, как бы в знак общности происхождения всех людей, а сверх того - это не в её силах, не в её принципах, а она могла постоять за свои принципы.
       Об Абделе ходили разные слухи. Не то, чтобы Верка им просто не верила, ей трудно было представить, что все эти нравственное убожество, чуть ли не крысиная порода (Верка ещё верила в их недоразвитое до гадливости человеческое начало) может совершать какие-то большие злодеяния. Ей, такой умной, образованной, воспитанной и немало уже видевшей в жизни, почему-то казалось, что дерзкие (вплоть до злодейства) поступки могут совершать лишь неординарные личности, "темные герои". А здесь, по Веркиным представлениям, - мелкота. Поэтому, наверное, Верка и не боялась их всех. А порой жалела, и каждый раз, до очередной гадости, была снисходительной к ним. А потом взрывалась, воспитывала - они лишь ухмылялись в ответ.
       Но она уже порвала с ними, полностью порвала и из мыслей выкинула, а они здесь, перед ней. Вот почему похолодело внутри.
       Абдель посмотрел на Веркину соседку.
       - Гуляй! - произнес он после некоторой паузы.
       Дама была не из робких, но, взглянув на Абделя, очень точно оценила обстановку. Поняла, кто перед ней. Спорить с такими она не будет, а эта..., её новая попутчица сама, видимо, ввязалась, пусть и распутывается.
       - В пятое купе! - голос Абделя не терпел возражений.
       "Странно, - подумала Верка, - а что, собственно, странного? Вынул деньги, подкупил проводника".
       Дамочка, с предательским холодом посмотрев ещё раз на Верку, взяла сумки и вышла.
      -- Что Вам? - резко и холодно спросила Верка.
       Развалившийся напротив Абдель не сводил с неё своих холодных рыбьих глаз и злорадно усмехался. Грызун сел вплотную к Верке и задышал ей в лицо. Никогда ещё эти "люди" не вели себя так в её присутствии. Неужели они думают, что она в их власти? Не бывать этому!
       Но что-то случилось. Откуда они узнали, что она в поезде, что уезжает? Ниночка! Она же одна знала. А где она? И Веркино сердце заныло.
       Абдель все ещё усмехался
      -- Ну как, уезжаешь, Верунчик? - и Абдель грубо дотронулся до её груди.
      -- Убери! - Верка отвела его руку. - Почему ты здесь? Говори!
      -- Значит, есть дело. От Абделя так просто не уезжают.
      -- От Абделя? Не уезжают? - Веркины глаза сузились. - Причем здесь "Абдель"? А откуда ты взял, что я твоя собственность?
       Грызун встрепенулся, ожидая реакции хозяина. Казалось, он был готов вцепиться Верке в горло. Но Абдель молчал, продолжая пожирать Верку глазами.
       - Вы что же, следили за мной?
      -- Нет, красавица, это Ниночка рассказала. - издевательски пропел Грызун.
      -- Что?!
      -- Ниночка, говорю, рассказала.
      -- Где Ниночка?! - резко прервала его Верка и обернулась к Абделю.
      -- Ниночка - там, в сырой земле отдыхает, - ласково и со вздохом пропел Грызун, - шкурку с неё сняли и - положили.
      -- Что ты сказал, сволочь? - Верка могла бы принять это за очень дурной розыгрыш, но она вдруг вспомнила свой последний разговор с Ниночкой. О чем они говорили? Злословили о мужиках, шкуры с них собирались спускать. И это совпадение резануло Веркино сердце. Что он такое сказал? - А ну, повтори!
      -- А чего повторять-то - спроси Абделя.
       Абдель улыбался, показывая свои золотые зубы. А что если и впрямь они что-то сделали с Ниночкой?
       - Ты у нас умная, интеллигентная, доказательства любишь. Шкурку мы тебе принести не можем, а вот.... На, смотри, стерва! - вдруг заорал грызун и, сжав левой рукой Веркины щеки, бросил перед ней на столик фотографию безжизненно распростертой, обнаженной Ниночки, кольцо (такое было только у Ниночки) и глаз!!! Это был глаз! Верка вскрикнула и онемела на какое-то время.
       - Вы что такое, ничтожества, говорите! Как Вы смеете такое говорить?
       - Значит, не веришь? Думаешь, что слабаки? Да вот тебе, вот, побожусь перед тобой, что ... разделали так... - и Грызун сделал крест перед изумленной Веркой.
       Такие слова и "божится" - да это же воистину уроды какие-то! Как же она их не разглядела ранее? Неужели они могли это сделать?! Внутри Верки всё похолодело и сжалось, словно в судороге.
       - Теперь тебя судить будем! - орал Грызун.
       Не сразу, а как-то насильственно, через силу, через тошноту, через моральную рвоту вошла в Верку страшная невероятная в себе правда. Свет потух - мгла - потом резанул свет другой, холодный, беспощадный, циничный.
       Ниночка! - хотелось закричать, зарыдать, забиться в истерике. Нечеловеческой силой она сдерживала себя. Что же это, Боже?! Что эти нелюди сотворили?! Она попыталась ещё раз не поверить! Но как можно было не поверить? Эти фотографии и этот глаз, этот чудовищный глаз, когда-то принадлежавший человеку. Может это и нечеловеческий глаз? Может всё - подделка? Но фотографию, такую фотографию трудно подделать. Какие-то детали - можно, но распластанную с каким-то неясным, но беспощадным налетом смерти Ниночкино тело не подделаешь. А если это случилось, как не поверить остальному? Да и колечко, такое, как у Ниночки, сразу не подберешь. И снова страшный Иудин крест, свершенный Грызуном а напротив - отсутствие Ниночки на вокзале перед отъездом Верки.
       Ну нет, эти нелюди от нее, от Верки, не уйдут. Это не они ее, а она их судить будет. Страшным судом будет судить. Она чувствовала, что на мгновения становилась прежней Веркой, только ещё более собранной и решительной, а потом снова срывалась. Никогда она не боялась этих, с позволения сказать, мужиков. Менее всего она боялась их сейчас, когда ужас содеянного ими и её Веркино отчаяние подступали к самому горлу и готовы были задушить Верку. Ей не хватало воздуха. Нет, она будет сильной. Она будет сильнее этих тварей - всегда была сильнее их. Но только сейчас она понимала, как эти твари опасны. Ниночка! Это же она, Верка, во всем виновата! И этот разговор про сдирание шкур.... Вот и содрали.... В натуре! Живьем! Сволочи! Нет, "сволочи" - для других. Для них и слов у Верки не находилось.
       Мысли путались. Это все из-за неё, из-за Верки. Они пытали Ниночку! Что ещё? Зачем? Почему? Для чего все это? Чтобы отомстить ей, Верке? Через Ниночку? Она не понимала. Она понимала только одно: перед нею (что они делают: сидят, стоят, пребывают - даже для описания их состояния не находилось нужных слов) - твари, как будто и не Господом созданные, а сотворившие и выволокшие себя из преисподней на Землю. Кто их звал сюда? Сволочи!
       Она смотрела на не прекращающий смеяться рот Абделя. Сам он никогда не смеялся, а рот смеялся. Она и раньше замечала это, это было неприятно, но особого значения она этому не придавала. А нужно было бы. Может, не случилось бы тогда этого кошмара. Так значит, всё это правда. Теперь нужно сосредоточиться. Нужно собраться, и победить. Сейчас она должна вспомнить все, что можно вспомнить, понять все, что можно понять. И - победить! "Думай, Верка, думай! Любая мелочь может пригодиться". "Грызун!..." - она вспомнила, как мужики голые выбегали из бани, не обращая внимания на проходившую мимо Верку. Врезалось в память: на ягодицах Грызуна пять крупных родинок, образовавших букву "Г". ещё тогда невзначай подумалось: как это соответствует его прозвищу! Верка должна использовать это. "Как? Думай, Верка! Иди навстречу опасности и думай. Думай и иди!" Обращаясь к Грызуну, Верка спросила:
      -- Значит, судить меня будешь, Грызун? Что же ты не судил меня раньше, в постели, когда я твой ... чуть не оторвала? - в постели Верка с мужиками вообще не лежала, если не считать одного раза - но это был Андрей, а то, что она говорила сейчас, это был её отчаянный и одновременно, как ей казалось, беспроигрышный ход. Она уже предчувствовала, что скажет дальше, через долю секунды она будет это знать. - Татуировку "Грызун" на твоей ягодице тебя мама поставила? А ты не смог тогда загрызть меня. Думаешь теперь тебе твой Абдель поможет?
       У Грызуна глаза выкатились из орбит.
      -- Ты что, стерва, когда это было? - но голос явно сорвался. Обескураженный Веркиным знанием его интимных подробностей, он понял, Абдель ему не поверит, и ему Грызуну уже не жить. Он продолжал смотреть на неё вытаращенными глазами, понимая, что оправдываться в такой ситуации перед Абделем совершенно бесполезно.
       Верка как раз и надеялась на какую-то реакцию Абеля, которой можно будет воспользоваться. Может быть, удастся схватить револьвер со столика, и тогда она будет диктовать этой мрази свои условия. Может, что-то ещё - Верка сориентируется по ходу.
       Нет, не сработало. Хитрая, опасная тварь сидела перед нею. Через несколько часов, была уверена Верка, если Верка не опередит события, Грызун будет валяться мертвым - Абдель ему не простит. А до этого...! Сейчас же Абдель, прищурив глаза и кривя губы, явно не хотел поддаваться на Веркину провокацию. Наверное, он раскусил ее. Не в отношении Грызуна, а в отношении её дальнейших намерений. Было ясно, что Абдель хотел сначала расправиться с нею. И лишь выполнив эту задачу, выполнить следующую. Но нет, не бывать по Абделю!
      -- Ну что, хочешь на меня ещё раз, голую, посмотреть? - и Верка рванула с себя платье.
       Рот Абделя снова смеялся, а глаза его, немигающие глаза внимательно и в упор глядели на нее, глядели нагло - он принимал новые условия игры, и сквозь привычный холод пробивался азарт охотника. Это и нужно было Верке.
       Абдель поднял револьвер со столика, направил дуло куда-то выше Веркиной головы, а потом снова положил на столик, дулом от Верки, как бы поддразнивая её (то ли к тому, чтобы она попыталась схватить пистолет, то ли просто играя: давай, мол, милая, раздевайся; пока раздеваешься - ты вне опасности). Азарт! А она, Верка, - мститель! Она отомстит не столько за себя, сколько за Ниночку.
       Она сбросила лифчик и, резко взмахнув им перед лицом Абделя, выбросила его в форточку. Сбросила трусики и, хлестнув ими по лицу Грызуна, который продолжал сидеть с выпученными от ярости и одновременно бессильными глазами, тоже выбросила в форточку.
       Абдель застыл. Даже его постоянный смех как-то застыл. Как-никак, он много лет добивался Верки....
       Теперь - самое главное! Нет, она не должна промахнуться. Она не промахнется. Сейчас она была полностью прежней Веркой и была одна беспощадная непререкаемая Веркина воля уничтожить этих на всех уровнях, на всех семи уровнях, как сказали бы на Востоке.
       Она доверилась кому-то, кто действовал в ней от её имени, по её поручительству, действовал четко и решительно. А, может, это она, Верка, действовала от имени и по поручению высшего Судьи, хотя его имя она сейчас даже мысленно не решалась произносить.
       Вот оно! Последнее оставшееся на ней одеяние - полупрозрачная комбинация. Быстро! Очень быстро! Чтобы они не опередили ее! Надо суметь это сделать. её тело, её умное тело пока действовало безотказно. Абдель и даже Грызун, как завороженные, смотрели на нее, на её последние движения. Последние перед тем, как все решится. На какую-то долю секунды она поняла: они в её власти. Медленно подняла комбинацию и сняла её через голову. Верка, голая Верка, - перед ними! Вожделение их мечты. Резким движением, будто направляя снятое белье к форточке, она бросает его на голову Абделю. Вот оно! Она судья! Она палач! Или Тот, от имени которого она действует. Револьвер в её руках. Абдель ещё не успел сдернуть Веркину комбинацию с лица, а мгновенное Веркино решение пустить ему пулю в его поганый лоб меняется. Это было бы слишком легким наказанием для этой твари. ещё не полностью осознавая свое решение, она наклоняет револьвер и стреляет Абделю в живот, в живот с его черной икрой и заморскими винами. Грызун и моргнуть не успел, как получил три пули: по одной в каждую ногу и в руку. Стрелять Верка умела давно. Пригодилось! На шум вбежал Глина - и он здесь. Верка уложила его выстрелом в голову. Абдель выл от боли, грызун стонал, изрыгая проклятия:
      -- Сука, стерва! Падла-а-а-а! Загрызу!
       "На то и Грызун", - усмехнулась про себя Верка:
      -- Сейчас загрызешь своего барина! Ползи к нему, тварь!
      -- Падла! Я тебе...!
      -- Ничего не сделаешь! Это я пробью твою башку и твой "инструмент". Делай, что говорю! - и уже тише и почти ласково: - В живых оставлю, - никогда ещё Верка так не лгала.- Ползи, тварь!
      -- Па...длаааа, сука! Су...ка! - кричал Абдель, корчась от боли. - Я те..бя достану...сука!
       Она схватила Грызуна за больную от выстрела руку (откуда у неё взялась такая сила) и швырнула его к Абделю.
      -- Нож в левом кармане, вынимай! - приказала она, направив револьвер на голову Грызуна.
      -- Зачем?
      -- Операцию будем делать!
      -- Сука, сука! - надрывался сквозь хрип и стона Абдель.
       Грызун, превозмогая боль, и ужасные ругательства своего господина, чьим верным слугой, рабом он был уже не один год, вытащил из его кармана финский нож, который Абдель носил просто так, ради шика.
      -- Режь!
      -- Что, кого? (сука, сука - это единственное, что мог ей противопоставить сейчас Абдель.)
      -- Режь живот этой мерзости! Или башку твою прошибу. Ведь ты знаешь, как это делается? Не правда ли? Над беззащитной девчонкой глумились, нелюдь поганая. Как над кроликом каким-нибудь! Делай крест! Два разреза! Ну?!
       Грызун полоснул.
      -- Сук ...ки! Су.. - это все что мог Абдель.
      -- Сдирай кожу ножом!
      -- Не могу! Не получится! - сквозь стон в отчаянии прокричал Грызун.
      -- А с Ниночкой получилось!
      -- Это неправда! Не было этого! Убили. ... Случа...йно. А кожу... - нет, это Абдель придумал.
      -- Врешь!
      -- Не было этого1 Не бы - ло -о-о! - Грызун попытался подцепить угол кожи ножом, у него не получилось, нож выпал из руки Грызуна.
      -- Подними!
      -- Не могу!
      -- Тогда - зубами! Ну?! - Верка приставила пистолет к самой голове Грызуна!
      -- Не мо-гу-у-у!
      -- Грызун, падла-а-а, всё ты ...мо-жешь, забыл как ...с Нинки ...?
      -- Давай! - и Верка с силой ткнула дулом револьвером в висок Грызуна.
       Грызун прикоснулся губами к кровавой ране и схватил зубами кусок кожи.
      -- Твари!... Смотри в глаза! - приказала Верка грызуну. Когда он поднял глаза на Верку, он понял, что для него всё кончено. Верка выстрелила ему в голову, перезарядила револьвер и положила его дуло в раскрытый от боли рот Абделя - рот, который как бы все ещё улыбался, какой-то зловещей и жуткой усмешкой. И ей показалось, что он ещё продолжает смеяться над нею, над Веркой и над всем миром, над всем чистым и светлым, что было в её жизни.
       Глядя в его полные ненависти и ужаса глаза, произнесла на удивление себе спокойно голосом, в котором можно было услышать и прокурора, и судью, и палача:
      -- За Ниночку! - и выстрелила.
       Пистолет был с глушителем. Однако шум и крики в купе постепенно привлекли внимание. Когда открыли дверь купе, увидели очень красивую обнаженную женщину с пистолетом в руке и трех мертвых мужиков.
      
      
       Часть 6. Судили Верку в районном центре долго и трудно. Ей вменялось в вину убийство из-за ревности, но с отягчающими обстоятельствами. Дружки Абделя несомненно этому посодействовали. Куда-то исчезли вещественные доказательства: фотография убитой Ниночки, "глаз" и Ниночкино колечко. Нашли-таки, где Ниночка была зарыта. К Веркиному облегчению (странно, что при таких обстоятельствах ещё может быть какое-то облегчение!) глаза у Ниночки были целыми, и кожу никто не снимал. Она умерла от сильного удара в голову. Но это как раз и стало дополнительным обстоятельством против Верки: мол, сама и ударила по голове - и никаких наемных убийц не надо. Потом поставили под сомнение и версию Веркино адвоката, что, поскольку Верка узнала страшные подробности убийства Ниночки, она от этого пришла в полувменяемое состояние: какое "состояние", какие "подробности", когда никаких этих "подробностей" быть не могло. Итак, выдумала всё Верка и оправдательно объяснить свои "зверские" поступки по отношению к убитым мужикам ей уже было и нечем.
       Да, всё было подстроено. Кого-то запугали, кого-то подкупили, кто-то был ко всему равнодушен, а кто-то - просто дурак.
       Ее провели в какую-то комнатушку, раздели, положили на скамью. И тут она испробовала офицерского ремня. Мужиков было много, они стояли и смотрели, как Веркины ягодицы покрываются красными полосками.
      -- Одевайся! - офицер бросил ей одежду. - Вот что, княжна, мы с тобой сейчас - не по правилам. "По правилам" - будет хуже.
       И Верка поняла, что будет хуже.
      -- Пусть голая идет! - крикнул тот, кому она дала пощечину. - Мужиков, стерва, голой стреляла. Моя бы воля, я её суку...
       Офицер, было, замешкался: - Вот дурак, и впрямь, чуть не подумал, что она княжна, - и вспомнив судебную сопроводиловку, очнулся.
      -- Пусть идет.
       Верку повели. Больше всего Верка боялась, что её поведут мимо незакрытых зарешеченных мужских камер, которые она уже успела заметить. Так и случилось. Она шла мимо десятков мужских глаз и глоток.
       В другое время она прошла бы уверенной походкой и с гордо поднятой головой. Но сейчас это ей не удавалось, будто что-то надломилось внутри. Она шла, изо всех сил пытаясь держать высоко голову и еле сдерживая слёзы, а в голове её билось: "За что? За что? Зачем?" - и никак не могло никуда ни вырваться, ни найти ответа. её тело словно качалось от ударов невидимыми плетьми, которые оскверняли её грудь, ягодицы, живот, все её крепкое женское тело. Крики и гогот разрывали кожу, проникали внутрь до селезенок, до почек, - до её костей. Казалось, что все внутренности были вывернуты наружу. её сердце, её любящее Веркино сердце, представлялось ей мешочком, бьющимся на потеху толпы.
      -- Смотри, бабу голую ведут!
      -- Ну дают вертухаи!
      -- Да они её пороть водили!
      -- Эй, баб пороть стали! Вот житуха-то!
      -- Эй, давай других баб, потолще...!
      -- Ничего и эта сойдет, г... меньше!
      -- За что они тебя, цыпа?!
      -- Смотри, какая у неё ...!
      -- На ж...смотри, вон как расцеловали, э-эх!
       Верка шла на свою голгофу. Вот только креста тяжелого не было. Один лишь маленький крестик на груди. Этот крестик был единственным Веркиным одеянием. Его тоже хотели снять во время порки - Верка не дала. "Нельзя пороть с крестом",- сказал кто-то.
       - Может, и судить нельзя с крестом? - и её пороли.
       Если бы не этот крестик, то она, видимо, превратилась бы сейчас в животное.
       Верка собралась. её лицо и взгляд приобрели решимость. "Держись, Верка!" Походка стала более твердой. "Держись Верка!" - и она вспомнила смеющееся лицо Абеля, Ниночку, маму.
      -- Эй, мужики, перестаньте, у бабы - крест на груди! - заорал во всю мочь кто-то из заключенных.
      -- Она с этим крестом в голом виде мужиков стреляла, сука! - выкрикнул охранник.
      -- Каких мужиков?! Падла, стерва!
      -- Она им животы вспарывала.
      -- Самой, падле, живот вспорем. Посмотрим, что там у неё за дерьмо! Сука, падла! Грехи свои замолить хочешь, паскуда?!
       Ее, Верку - тело которой мечтали увидеть многие мужики, но не смели даже дотронуться до неё - её вели совершенно раздетую на показ всем, как какое-нибудь животное в цирке. её заставили подняться на лестницу. Затем бросили её вместе с одеждой в одну из женских камер.
       - Вы что, мать твою, Вы что с девчонкой сделали?! - услышала она, как в бреду, возмущенные голоса женщин. - Им все можно, - вот напишу в организацию объединенных наций.
      -- Заткнитесь, а то и с вами будет то же самое.
      -- Попробуй!
      
       Ей помогли одеться. И Верка заплакала, зарыдала, упав на пол. За многие годы после расставания с Андреем она не позволяла себе этого. И вот теперь - за все эти годы. За все! За всё! За неоправдавшиеся надежды.
       Тело её билось в рыданиях. "Небесный капитан! Небесный капитан!" - Верка больно ударяла кулаками об пол.
      -- Пусть выплачется,- сказала одна из женщин. И погладила Веркины волосы. Верка зарыдала ещё сильнее. Она уже не могла себя сдерживать. Она говорила и говорила какие-то несвязные фразы. Женщины мало что понимали, за исключением одного: настрадалась. Некоторые женщины тоже тихонько заплакали. О своем! Молоденькая девушка не выдержала и заплакала почти навзрыд. Плакали, скорее, не женщины, а их поломанные жизнью и мужиками судьбы.
      -- Хватит! - резко выкрикнула высокая морщинистая женщина. - чего нюни распустили? Нельзя нам распускаться. А она пусть выплачется!
       Если бы Верку привели в эту камеру обычным образом, навряд ли, она могла рассчитывать на особое сочувствие - Верку приняли. И, хотя в том не было особой необходимости, та морщинистая женщина, которая заставила всех замолчать, крикнула: "Кто тронет ее, - прибью!"
       Верка спала на своих нарах, и ей снился сон: по коридору их тюремной камеры шел Иисус, шёл на Голгофу. Тяжело сгибаясь под тяжестью неимоверно большого креста, он качался из стороны в сторону, останавливался. На его лбу выступили кровавые капли. Толпа страшно кричала, и из ртов вылетали шипящие от жара камни и впивались в руки, в плечи..., а он шёл. Потом Верка увидела его лицо перед собою. Он смотрел на неё молча и внимательно. Она протянула к нему свои руки. Она видела эти протянутые руки! Вдруг Лицо исчезло, и пошел кровавый дождь. Верка заплакала во сне. И вдруг пошел такой большой светлый июльский дождь сквозь Солнце, и появилась умершая мать. Улыбаясь, мать подошла, положила Веркину голову себе на колени, погладила волосы, как та женщина в камере, только гораздо нежнее, сказала: "Ничего не бойся!" Она ещё раз улыбнулась и продолжила, словно зная Веркины мысли: "Ты найдешь своего Небесного капитана, и он тебя уже ищет"
      -- Кто он, мама? - спросила Верка.
      -- Он тебя ищет. И всё, что ты увидела - правда! Прости, дочка!" - и мама, почему-то ставшая грустной, растаяла. А дождь, проливной дождь, шел и шел, пока Верка не проснулась.
      
      
      
       Часть 7. Первые дни тюрьмы давались Верке тяжело. Всё, что произошло с ней, казалось кошмарным, неправдоподобным сном. Хотелось проснуться. Но когда дошло до Верки, что это невозможное - явь, сущность ее, Веркиного, бытия, и сущность бытия всего мира - уже не проснуться, а уснуть хотелось, спать и видеть иллюзии, а в них - и Небесного капитана. Не может же он, в самом деле, существовать в этом ледяном, изуродованном мире с его железобетонной, непреодолимой мертвой логикой и одновременно с вопиющей абсурдностью и алогичностью. Перед Веркиными глазами проплывали ожившие картины Сальвадора Дали. Да, этот человек умел видеть. Он постиг мир. Между алогичностью и смертью - знак равенства.
       Наступила первая ночь, когда Верка уснула. Во сне она видела маму. Они шли по ярко - зеленому лугу и цветы на своих длинных ножках выпрыгивали из травы, приближая свои головки к их лицам, и радостно смотрели на них. Верка босыми ногами вошла в голубое озеро, сбросила одежды в воду и поплыла. Мама махала ей рукой, а Верка плыла, и ласковые волны смывали с неё все пережитые печали.
       Проснувшись утром, она снова захотела уснуть. Поначалу Верку не трогали. её отрешенность оценивали как результат потрясения. Она, и в самом деле, была невменяемой. Но когда отрешенность затянулась, это стало раздражать.
       А когда заметили, что характер отрешенности изменился, и молодая женщина хочет существовать не в камере, не с ними, а в сновидениях, к ней стали придираться зло и жестоко. Верка игнорировала: ей не нужна была реальность мира. Есть другая, более высокая, - это реальность сна, и теперь она признавала только ее. Сон стал жизнью. Явь... - явь умерла.
       И чем больше в этом она утверждалась, тем больше пробуждалось в ней прежнее, думающее, размышляющее о мире философское сознание. Как давно это было? ещё в детстве. Верка любила размышлять в одиночестве. Читала, переживала, писала. Но размышляла - больше. Потом был философский факультет.
       А затем..., затем была жизнь! Все было при ней - ум, сердце. Не было одного - одиночества, высокое одиночества единения со всем миром. Слишком много людей рядом. Слишком часто - рядом. Не просто людей, а всеобщей пустой суеты. И вот теперь она - одна, снова одна. Но не набирается почему-то прежняя высота. Наверное, всё же кто-то должен быть рядом - от нее, от высоты. Где Марсианин, где Андрей, где все друзья? Почему их нет? Впрочем, это чисто теоретический вопрос, - Верке никого и ничего не хотелось, и бывшая её детская высота была недостижимой даже в желаниях. Всё осталось позади в каком-то призрачно-нереальном мире, в космических глубинах другого пространства и времени. Верка возвращалась к себе другим человеком, с опытом пребывания в материи, и она должна суметь постоять за себя, за свое новое, неизведанное одиночество. Она справилась с Абделем, она справится со всеми, кто будет мешать ее.
       Со всеми? Верка сначала изумилась своей мысли. Почему же тогда она здесь? Почему её пороли и провели голой перед мужиками, перед этими вытаращенными глазами и орущими глотками?
       И вдруг поняла она, что почему-то не захотела, не хотела бороться. Всё бы смогла и вдруг отступила, ушла добровольно с поля боя: в заточение ушла. Почему? Нет, ещё не в состоянии ответить она на этот вопрос. Верка ещё не понимает Верку.
       Постепенно она научилась просыпаться в этом мире, но уже в таких его аспектах, которых никто, кроме нее, не видит.
       И она сделала, как хотела. От неё отцепились, поняв, что это всё ещё та женщина, что положила троих мужиков, хотя, по всем соображениям, сама должна была быть на их мертвом месте. Скажем так - её стали тихо уважать. А Верка получила свободу думать, уноситься в анализ свих мыслей и всего, что происходит в подлунном и надлунном мирах, углубляться в тайный союз прошлого и будущего.
       И, конечно же, вспоминалась Алька, с которой когда-то они учились в одном классе. После школы Верка поступила в университет - Алька тоже где-то училась. Внезапно их пути пересеклись. Верка стала работать секретарем-референтом в солидном философском журнале, а Алька вошла в номенклатуру и заведовала каким-то отделом на третьем этаже девятиэтажного здания областной администрации. Получилось так, что женщины встречались по работе. На этом их общение обычно и ограничивалось. Как-то раз в разговоре с Алькой Верка, полушутя, назвала Алькин отдел комнатушкой. Алька обиделась. Верка отнеслась иронично к этой "буре в стакане воды", но комнатушкой этот отдел больше никогда не называла. А вообще, Алька со школьной поры сильно изменилась.
       Застенчивая, неуверенная в себе девушка приобрела характер, осанку, и стала, можно сказать, красавицей, располагавшей к себе мужчин. То ли потому, что Верка составляла ей конкуренцию по части внимания мужиков, то ли, по разности отношения к жизни, мало-мальски приятельских отношений между женщинами так и не сложилось.
       Верка не смогла до конца понять: то ли мужики были без ума от Альки, то ли Алька - от них. Разные слухи ходили об Альке, в этой связи. Верка к ним не прислушивалась. Мало ли что говорят! Вот и о ней самой, бог знает, что можно услышать. По природе смелая и рисковая, Верка свободно держала себя с мужчинами, может быть, даже слишком близко к себе подпускала , это и рождало, наверное, разные догадки и предположения. Сначала Верка обижалась - она ни одному мужику пальцем к себе прикоснуться не разрешала (они-то, как раз, считали её неприступной) - а тут такое..., но потом - перестала обращать внимание. Возможно, и об Альке лишнее болтают. Но когда об Альке ей доверился один из местных номенклатурщиков, холодок набежал на Веркино сердце. Номенклатурщик, видимо, питал симпатии к Альке (да и к ней, к Верке, что-то зачиналось), и под хмельком поведал он Верке, что Алька "пошла в разнос". По его версии, Алька уложила в постель не одно высокопоставленное лицо (впрочем, о Верке такое же говорили!), а теперь стала класть в постель кого попало: грузчик смазливый с улицы забежит, а через день - второй у неё в постели окажется...
       - А Вам завидно?! - нашла дерзость ответить Верка. - Вы ревнуете?"
       Это ошарашило чиновника, а Верка в очередной раз с возмущением подумала, что вот ведь мужики попользуются женщиной - а пока пользуются, она для них хороша - а потом сквернить начинают. Они-то чем лучше? И вообще терпеть она не могла предательства. Женское это дело оценивать женщину с точки зрения любовной морали, а не мужское. Подлецы, предатели, эгоисты, сластолюбцы! Не им судить, не им, не мужскому племени! Но в следующую очередь она сердилась уже на женщин: зачем они позволяют о себе так, зачем позволяют таким (!), зачем дают повод?
       И обида за женщин, за Альку сменилась внутренним гневом. А номенклатурщик, сначала опешивший, решил - что раз всё понятно - пойти на откровенность. И стал плакаться, ругать Альку. Верка уже не вслушивалась - она думала о своём. Но последняя фраза привлекла её внимание:
       - Ее, стерву, по улицам голой нужно провести! - в сердцах выпалил мужик.
       - Ну и проведите! Болтать только умеете!" - вскипела Верка. Нет, не хотела тогда она этого. Просто нужно было оборвать разговор, и не нравились Верке современные мужчины: трепачи какие-то, истерички, полумужики, полубабы (существ хуже не придумаешь!), парни по ночам звериными, истеричными голосами визжат - женское воспитание, конечно, но это мужиков не оправдывает - в юбку вместо штанов залезли, а вылезти не смогли - вот и решила она болтуна на свое место поставить.
       За счет Альки? Но не думала она, одержимая своим презрением, что они, мужики, способны на большее, на большую гадость. Мужчина, если в двух словах, по изначальной Божественной идее это сила и благородство - понимала она. И они показали силу - это всё, на что их хватило. А где же благородство? Она-то и силы-то не предполагала, да и не надо было предполагать. Не для жизни все это - сила одичалая! Животные!
       Голую Альку, напоив какой-то гадостью, неизвестные парни вывели на улицу, накинув на неё всего лишь синюю кофточку, любимую Алькину синюю кофточку. Какой-то мужик подбежал к ней, сжал ей щеки рукой, и, глядя в её большие, мутноватые, но наполовину соображающие беспомощные глаза, выкрикнул: "Достукалась?!"
       Отомстили! Кому? Женщине! Верка была потрясена! Это было первое её большое потрясение в жизни перед тем, как произойдёт второе, в котором она и сейчас все ещё находится.
       С библейских времен повелось, что женщину винили в искушении Адама. Но ведь Бог дал Адаму женщину в помощники и соединил их в одной плоти. Разве не должен был Адам, когда Ева принесла плод запретный, помешать разделению, защитить жену, как себя, и не дать вкусить плода смертного? А уж, если она успела вкусить, просить Бога за обоих и в ад пойти, чтобы с другой половиной своей плоти разделить ответственность за случившееся. А что сделал он? Сам вкусил, а потом пальцем показал: - Вот, она, жена виновата!
       Уже тогда свершил предательство и лгать научился. Вот и произошел распад плоти единой, вот и стали половинки враждовать. Для взаимного искупления вины стал мужчина господином жены своей, да не понял этого. И была Воля через принижение женщины внушить мужчине тяжесть вины его, так что и не принижение это вовсе: и господин жены своей Господу должен уподобиться и исполнить неисполненную в тот роковой момент заботу свою и заботиться о жене, и любить ее, а не быть своевольником. Не произвол вкладывается Творцом в понятие господина ("Господина")! - но то задача, которая мужикам не по зубам оказалась.
       И ничего не поняло племя мужское, власть свою утвердить решило и над женами, и над птицами, и над всем живым: охотится, стреляет, жен унижает. А, в конечном итоге, сам попадает под власть женскую да не божественную, а ту, обольстительную, что от "плода" досталась. Кичится, тужится, а вырваться не может. В липучке какой-то барахтается и ещё больше зла миру причиняет.
       Верка чувствовала, как эмоции временами снова охватывают ее, и в эти мгновения она становится прежней Веркой, решительной и рвущейся к деятельности. Она понимала, что многое в её рассуждениях - от эмоций, и скрупулезный философский анализ подтвердил бы искажающее влияние эмоциональности, но ведь в глубинной сущности она права, и все эмоции из сущности этой, пусть словами неверно выраженные, но - для сердца они, для Веркиного сердца. А у сердца свой разум, оно не ошибается. На втором круге не ошибается!
       А на первом? Когда сердце, во всём правое сердце, вырывается вперед разума, думала Верка, на человеческие действия находит затмение и происходит трагедия. И не узнает истина сердца себя ни в словах, ни в делах, поскольку клич её проходит не через свет разума, а через темное наваждение. Вот и получается, что сердце и разум также разделены, как и женщина с мужчиной.
       И какая-нибудь женщина - а сердце, если не мертво, кричит и вопиет, а иногда слабеньким слабым голоском пытается докричаться - не сердце своё слышит, а газетные хитросплетения да мнение толпы - лукавую подмену, и воспитывает сыновей своих будто бы по сердцу, а на самом деле - эгоизм, лицемерие, притворство. Игрушку для себя воспитывает, собственность свою, а не служителя человечеству. Мужское призвание и есть служение человечеству - думала Верка. А женское? А женское призвание - служить призванию мужскому.
       Верка всегда была за мужское воспитание мальчишек. Женщина должна воспитывать своего мужчину, а мужчина - сына. Вот такая простая схема. Но одновременно сложная внутри. Жене воспитывать мужа - мужу охранять жену. И от соблазнов тоже охранять, и прощать, чтобы снова и снова иметь возможность защитить ее. И пусть жена воспитывает мужа так, чтобы и не заподозрил он об этом, и думал, что это он воспитывает жену свою. И все встанет на свои места, и сгладит женщина острые углы мужской натуры, и не захочется мужику в зверей стрелять ради забавы. Это начало. А потом и друг в друга стрелять перестанут. Сначала Авель убил животное, затем Каин убил человека. Всё отсюда. Первый убивал по наивности, полагая, что Богу именно это угодно, и смягчился Бог, второй - из-за зависти, и был Бог разгневан. Убрать первое - уберется и второе. Может быть, Верка ошибалась, может быть, ставила телегу впереди лошади..., но нужно что-то делать, а сначала нужно начать анализировать, выдвигать гипотезы, мыслить .... О такой программе мечтала Верка и для себя. А Небесный капитан? В ней жили как бы две Верки: одна для себя, запрятанных в каких-то уголках её ума и тела, другая - для всего человечества. И Верка не знала, как их соединить, когда наступит время? А, может, потому и не наступит? Реальна ли она, Верка?
       И снова мысли вернулись к Альке и к тому общему, что свершилось в их судьбах, судьбах совершенно разных людей, с непохожими характерами, поступками и жизненными позициями.
       После разговора с влюбленным номенклатурщиком Верка нашла возможность подойти к Альке и спросить:
       - Почему терпишь слухи, которые о тебе ходят? - Верка хотела спросить о другом - это было всего лишь начало.
      -- Слухи? - Алька стала ироничной и даже злой, потом как-то легкомысленно. - Ну и пусть себе ходят, - потом, подумав, снова произнесла зло и с вызовом: - А как иначе в люди пробиться?
       И Верка поняла, что есть какая-то доля правды в слухах. Пусть только доля, но Верке и этого достаточно, чтобы встать в некую внутреннюю оппозицию этой женщине.
       - Я бы так не смогла, - задумчиво ответила она.
       - А я вот смогла! И что? Не я одна. Певцы, артисты - разве не то же самое? И никто не осуждает, восхищаются даже. Вспомни, я же не такой была. Да не нужны мне мужики вовсе!" - разозлилась вконец она. - Но я жить хочу, радоваться жизни и дело делать. А попробуй, когда мужики стоят рядами и плату требуют, на всех уровнях, на всех этажах!
       И Верка всё поняла. Ей не хотелось ни спорить, ни осуждать. Это был путь Альки, но не ее, Веркин, путь. По-своему, Алька была права: были у неё идеи, знания, желание работать, воля. А попробуй - без постели! По-своему, по- человечьи, - права, но не по божественному. И Бог ей судья! Ну и гады же эти мужики!
       И только сейчас после всех этих событий Верка ощутила, что нужно было вмешаться, защитить Альку: она же умеет защищать других, себя не умеет - других умеет. Но нет, совсем не знает она, как нужно было вмешаться в этом случае. Но ведь вмешалась же, только - каким образом и на чьей стороне, может, и подтолкнула мужиков к этой расправе над женщиной. А вмешайся она с другой стороны, сердце и ум всё подсказали бы, да воли у Верки не хватило. Этого себе простить она не могла.
       А жизненный выбор, который сделала Алька, как это ни больно теперь звучит - это для Альки. А Верка решает вопрос по-своему. Так думала она тогда, после разговора. Она будет сражаться! Сражаться за свое счастье и не позволит похотливой, самоуверенной плоти лапать себя, обозревать и комментировать её тело. Нет, Верка не стремилась в верхи, но желание доказать правоту, показать пример овладело ею. Ну не получится - возьмет и уйдет. А почему, собственно, не получится, ведь не все же женщины, взошедшие на вершину, шли Алькиным путем. Несомненно, кто-то восходил иначе, не без мужских глаз, не без начальных домоганий, но по-королевски, с достоинством, заставив, в конце концов, мужиков не тела домогаться, а стараться видеть свою королеву, слышать голос ее, да носить в своих мечтах. Это и есть воспитание мужчины. И здесь мало ругать мужиков, но и самим нужно осознать свою ответственность. Каждый виновен по-своему, каждый ответственен по-своему.
       Так ясно Верка представила себе такую вот женщину, настолько облик её стал правдив и реален, что она окончательно поняла: такие женщины существуют.
       Вместе с тем осознала и горькую истину: не для всех эти женщины оказались примером. Не пошли за ними другие. И за нею не пойдут. Стоит ли тогда ломать себя и сражаться в тех делах, к которым она никогда не стремилась(?) - и она отступила.
       Все это теперь в прошлом, и жизнь Альки надломилась, и Веркина - тоже. Миша, Алькин муж, подсмеивался над слухами о своей жене, скорее всего, он просто непрерывно прощал Альку. Сам он тоже был не "положительный герой", но Верка сочувствовала ему. Женщины в него влюблялись, липли, не обращая внимания на его нехолостое положение. Сначала он сопротивлялся, но, когда видел, что женщина жить без него не может, жалел ее, уступал - а, в конце концов, это заканчивалось привязчивостью и влюбленностью. В результате - женщин у него было более чем достаточно, и он уже не знал, что делать с этим богатством. Отвергнуть, оттолкнуть их не мог, да и навряд ли хотел. Встречаясь с одной женщиной, он страдал, что рядом нет остальных, страдал, что как бы совершает незримое предательство к ним всем, но ничего поделать с этим, естественно, не мог. И времени уже не хватало на всех. Верка видела, как ему трудно, и было просто жаль мужика, при всем её ироническом отношении к мужской половине. А Алька тоже все знала и терпела.
      
       Часть 8. Когда об Альке стало все явно, Михаил пришел в состояние стресса. В порыве он ушел из дому, но через некоторое время простил и вернулся. Он-то простил, да любовь не простила.
       И стало холодно в его сердце. Костер любви потух, и не мог с этим Михаил ничего поделать. Да нет, не потух - кажется, тлело еще. А кто бы это мог точно определить? Только время.
       Не могла Верка наблюдать тот первый момент, когда вновь вспыхнула любовь Михаила к своей жене, так как покинула Алька столицу и перебралась в подмосковный городок. Прошло время - и Михаил вернулся к ней. Для этого ему тоже пришлось покинуть Москву.
       Верка часто ездила в командировку в тот городок, где жила теперь Алька. Однажды они встретились на улице. Верка удивилась перемене, произошедшей с этой женщиной. Куда-то исчезли её горделивая осанка и бьющая в глаза красота. И все же проглядывалось в её облике чувство внутреннего достоинства, уже иного какого-то качества, не того, что было ранее. Будто переболела тяжелой физической болезнью, постигла внутреннее смирение и уместила в нём все, что называется человеческим достоинством. А это для Верки уже было неожиданностью. Если бы не Миша - что было бы с Алькой? Сама бы не справилась - в такие моменты Верка осознавала, что Небесные капитаны существуют в реальности - хотя иначе и быть не могло, ведь Верка не какая-нибудь пустая мечтательница! - и это смягчало её отношение к мужскому роду. И ощущение внутренней благодарности к Мише за Альку, как тепло, расходилось по всему Веркиному телу.
       Алька не сразу заметила, кто перед ней стоит, а когда заметила, в ней будто бы что-то надломилось. Она попыталась восстановить душевное равновесие и как-то виновато улыбнулась.
      -- Здравствуй, Вера.
      -- Здравствуй, Алечка! - Верка подалась вперед и обняла ее, а внутри себя радовалась и за Альку, и за Мишу. Все-таки было и в Альке что-то из Веркиного характера, некий стержень внутренний.
       Вспомнила Верка, что все слухи об Альке взял на себя Михаил. Он "сознался" друзьям, что это он распространял слухи о своей жене из-за ревности. Не всякий муж способен на такое. Верка уже тогда зауважала его. Сейчас же прониклась к нему ещё большим уважением. Спас он ее. После того случая и описать невозможно было Алькино состояние, казалось, пропадет женщина, сопьется или что ещё похуже. Летела в пропасть, а он - подхватил.
       Алька пригласила свою знакомую в гости. И первое, что увидела гостья, войдя в квартиру, это образки святых, а в углу - икона Иисуса. Взглянула Верка на икону и снова, как во сне - капли кровавые на лбу его выступили и исчезли. К чему бы это?- Верка вздрогнула, но пересилила себя и сосредоточила внимание на Альке. Сильно все же изменилась Алька. Поговорили немного. Потом и Миша пришел. А когда Алька вышла минут на двадцать, Верка поговорила с ним по душам, поблагодарила за Альку и всё же прямо с настойчивым упреком спросила его, как же он оставил в Москве женщин, любивших его? Упрек означал только одно: зачем он обнадеживал их с самого начала? И поразилась чистосердечному ответу: нет, он не оставил их, просто ему стало гораздо сложнее встречаться с ними, в столицу приходится, например, то и дело ездить. И пожаловался на катастрофическую нехватку времени. Нет, ничего не изменилось, Миша остался верен себе.
       Вот тебе и минус, подумалось Верке. И всегда так: стоит только очень хорошо подумать о человеке, как обязательно найдется нечто подобное тучке, закрывающей Солнце. Правда, Солнце все равно светит, а в тучке вдруг и просвет обнаруживается. Конечно, Верка не смогла бы - с таким мужем, но ведь то, что других женщин жалеет - тоже какая-то заслуга, вот он и просвет. На этом и нужно остановиться.
      
       Сидя в тюрьме, Верка имела время размышлять над своей судьбой. Алька, вот, вела довольно рискованный образ жизни, но сейчас всё хорошо, кажется. А она, Верка, с ней-то почему так плохо? За что наказание, или что это еще? Неужели всё это нужно пройти ей, и испробовать то же самое, что и Алька. но только Альке - урок, явный урок. А ей?
       А, может быть, - тоже урок, только более трудный, и виновата, она не менее, а более Альки? В чем-то - сильно виновата, но обнаружить вину свою не может.
       И она анализировала свою жизнь, пытаясь постичь, что же в ней не так и где сокрыта вина? Или миссия? Сын Божий пришел на Землю страдать. Не в наказание ему Голгофа, а для свершения дела великого. Какой жребий выпал на её долю, обычную женщину, красивую, умную, но все же обычную, если брать по космическим масштабам? Все эти размышления отвлекали Верку от непосредственности её сегодняшнего положения, от той западни, в которую она попала.
       Мама этого не знает - несколько лет назад она из-за болезни потеряла рассудок. "Хорошо, что её разум не дожил до этих страшных дней", - думала Верка. Страшная оценка - слёзы на глаза наворачивались, когда Верка так думала - а что делать? Не вынесла бы всего этого мама. Очень впечатлительная, переживающая не столько за себя, сколько за других, женщина, она не впадала ни в сентиментальность, ни в экзальтацию. В жизни вела себя естественно и просто, а природная интеллигентность все равно чувствовалась, но никогда не выпячивалась на передний план. Любили они друг друга и были, к тому же, большими друзьями. " Верочка, девочка моя", - любила называть её мама. Когда дочку спрашивали о её подругах, то на первом месте она всегда называла именно маму.
       Мама, как и Верка, родилась в Москве, с отличием окончила школу, а затем филологическое отделение МГУ. Потом вышла замуж. Молодой художник, о картинах которого было немало разговоров среди московской элиты, влюбился в неё до безумия, и об этом вскоре узнала вся Москва. Мама тоже была влюблена, и отказалась от блестящей литературной карьеры ради мужа и будущей семьи. Поначалу брак казался удачным: не только мужем и женою были они, а - возлюбленными, друзьями, коллегами, взаимной мечтою были, матерью и сыном, отцом и дочерью. Но не может хорошее длиться вечно на грешной Земле. И что-то случилось. То ли из завистников кто-то приложил усилия.... То ли возлюбленные смотрели на жизнь теми же глазами, что и друг на друга, а этого нельзя было делать, чтобы не испортить зрения. То ли, в силу человеческой природы проявилось то, что изначально в каждом пребывало незримо: "И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги ...".
       Как бы там ни было, но на третьем месяце беременности жены Георгий (так звали Веркиного отца) пришел домой пьяный и закрылся в своей комнате. Затем мама узнала, что у него крупные неприятности на работе, и вообще какие-то интриги, обструкция его картин и ещё что-то, что он ранее усиленно скрывал.
       Прошел месяц, и у него появилась Марина, легкомысленная женщина, любящая вино и развлечения. Отец стал пропадать. Неделями не появлялся дома, а, появившись в пьяном виде, мучил маму обвинениями в том, что она считала его талантом, гением, а он всего лишь бездарь и неудачник. Для мамы удар был страшный. Кто-то потом рассказывал, что она пыталась закончить жизнь самоубийством. Верка отказывалась верить, а мама никогда об этом не говорила.
       Отец ушел из дому. Это было шоком для любящей жены. Потом как-то всё наладилось: вернулся и пить почти бросил. Тут родилась Верочка, и отец души в ней не чаял. А она любила обоих: и маму, и папу - и вроде бы всё было хорошо. Папа писал картины, о них снова говорили, брали у него интервью. Друзья, гости, творческие вечеринки, поездки, встречи.
       Мама успевала и на работе, и по дому. И с Верочкой по душам поговорить, и отцу помочь. А теперь и не понять, как это маме удавалось. Но пряталось где-то отложенное несчастье. Выпрыгнув один раз на волю, оно напугалось людей: и маму, и отца, и всех, кто им пришел на помощь - и поспешило скрыться, дождаться своего часа и снова выпрыгнуть.
       И выпрыгнуло. Отец вновь запил. Теперь уже не от непризнания, а от славы своей, скорее всего. Лишь поначалу слава кажется привлекательной, затем надоедает и становится понятным, что не умещается смысл жизни в ней одной. Ведь смысл этот, говорила себе Верка, выше земной жизни.
       И только там, в заоблачных высотах, за пределами космических пучин и следует его искать. Это лишь в физическом пространстве далеко, а в духовных слоях, в сердце - совсем близко. Но у многих на сердце препоны стоят какие-то; даже на любящих сердцах они есть. А значит, любовь эта и красивая, и сильная - ещё не Божественная любовь, а только на подступах к ней. А препоны и помешать могут. Мудрым сердцам убирать их - думала Верка - значит, и сердцу нужно учиться. Отец не смог этого. Чего-то не хватило. Когда в его жизни снова появились женщины, мама не пустила его домой. Он жил у своих приятелей-художников и у этих женщин, наверное. Иногда он приходил домой к дочери. Мама его пускала для этой цели, но сама уходила. Он садился около Верочки и начинал гладить её волосы и целовать их.
       А заканчивалось тем, что Верочка сама гладила папины волосы, как у ребенка, и тихо упрашивала его вернуться домой. Говорила, что мама простит, что любит, и что он, конечно, любит маму. А он жаловался ей, Верочке, на жизнь, плакал иногда. Говорил, что любит их всех, но не понимает, что происходит, чего-то ему недостает, дышать ему не хватает в этой жизни, все испробовано, и всё - не то.
       Понимала Верочка, что заплуталось душа его и с духом в разладе. Хотела помочь отцу, стала читать философскую и религиозную литературу, а потом пыталась объяснять, что делать и как жить. Тогда она знала, как жить (а, может, всего лишь казалось, что знала), да не могла убедить, возможно, - не успела.
       - Что ты знаешь о жизни, ты ещё ребенок, - слышала она в ответ.
       "Это теперь я, как ребенок", - думала Верка. - Куда все ушло? Каким образом сама заплуталась?
       Не смогла помочь ни отцу, ни себе - и однажды отца не стало: повесился у себя в художественной мастерской. А через какое-то время у мамы - инсульт. Большая нагрузка дома и на работе, смерть мужа дали о себе знать.
       Это были тяжелые дни для Верочки. Но так страшно, как сейчас, тогда не было - друзья и родственники окружили её дружеским участием, согрели теплом своих сердец. Почему сейчас всё не так? Где друзья, где они все? Как сговорились. Или её просто нетерпеливость гложет? Придут и помогут. Верка сама себе поможет, пусть только придут. Да что же все-таки происходит? Верка не находила ответа. Пока не находила, но найдет и все расставит по своим местам. Иначе быть не должно. Иначе, зачем она, думающее и мыслящее создание Творца, - здесь, на этой Земле.
       Верка просыпалась к обычной жизни. Просыпалась постепенно, неуверенно - через свои воспоминания.
       Тогда, после смерти отца, ей было жалко и его, и маму, и себя. И весь безучастный мир жаль было. Да не совсем уж безучастный - и помогает, и участвует, только почему-то всегда с запозданием. Жалко и весь мужской род стало. Почему же все они, из этого рода, такие беспомощные? Даже сильные - беспомощные. Может потому, что женщина и мужчина вдали друг от друга встали? Лежать рядом умеют, а вот стоять...?! А как же мама? Она всегда рядом была, совсем рядом - не помогло, не спасло. Кто-то третий должен ещё стоять. Да не кто-то, а Тот, чье имя всуе говорить не следует. И Он всегда рядом, если того хотят двое.
       Вот отсюда, от отца, а затем и от Андрея - её отношение к роду мужскому. Поняла она, как беззащитны мужчины, силой своей кичащиеся, бесстрашием и готовностью их, женщин, защищать козыряющие. Войны и погромы одни - какая это защита? И не от силы это, а от бессилия. И Верка, будучи ещё девочкой, старалась помочь и мальчикам, и взрослым мужчинам. Объясняла она им, воспитывала, стараясь не задеть мужского самолюбия, а задевала все равно. её уважали, любили, но, задетые, не могли не иронизировать. И прозвище "Верка" - от иронии той произошло и закрепилось за ней. И не в обиде была Верка. В этом имени своем разучилось слышать она: "Вера, Верочка" - да, так оно и было.
       Когда в жизни её появился Андрей, она как бы нашла своего Небесного капитана. Так мама говорила ласково своей дочурке: "Встретишь ты однажды своего Небесного капитана,...". А потом этот разрыв и нелепая смерть отца. И вспыхнуло Веркино сердце: "Да нет никакого Капитана, не могут они, не желают! Женщины должны сами брать судьбу в свои руки, решать, дело делать!"
       Небезучастным было её сердце к жизни, и не могла она простить безучастность чужую. И мужчин отвергла она в своем сердце и принизила. Да нет, не стала она жестокой и могла пожалеть мужчину и зауважать его, если он был на расстоянии от неё и близких ей людей (не физически, а на более тонком уровне). Но, как только приближался, настораживалась она, ожидая удара или глупости. А когда в жизнь вторгались, то сердце снова вскипало.
       А поскольку внутренние преграды были непреодолимыми, то на внешнем, материальном уровне она сняла их. Это и было её первой ошибкой. Появились всякие Абдели.... Она и их пыталась воспитать, помочь им. Они это поняли, как доступность Верки. И в "Верку" совсем иное содержание вложили. А как обожглись, так и возненавидели.
      
       Часть 9. Ненависть полыхала около Верки холодным пламенем. Да не замечала этого Верка, ибо было в ней другое пламя - пламя любви, не жгущее, но согревающее, способное противостоять пламени адскому.
       Но что случилось? То ли любовь померкла в сердце Веркином, то ли полыхание Ада обступило её и обрушило на неё всю свою злую силу - а человеческая любовь слаба для такого противостояния?
       Перебирала Верка все грехи свои большие и малые. Взглянуть на других людей - грешат не меньше, больше. Но, видимо, с неё спрос особый: "Кому много дано, с того больше и спросится". Верка не обижалась за это на Господа и готова была нести высокую долю ответственности, более того, стремилась к этому. Но что-то ещё нужно было понять в себе и в людях - во всей человеческой жизни. Жизнь это не только воля и желание, но и творческий процесс, познание мира умом и сердцем. А Верка чувствовала, что есть рядом что-то, что дается, не получается его понять. Вот и случилась беда.
       А если и это не поможет, беда не поможет? "Сначала было слово..." - у Верки тоже всё начиналось со слова. Ей стало казаться, что слова её стали живыми, она не просто произносит, а рождает их, порою не задумываясь, что же дальше-то будет, а они уносятся в мир и творят в нём свои дела. Может, и хорошие творят, да не отслеживала она этого. А вот плохие не просто в глаза бьют, а всю жизнь переворачивают. И она снова вспоминала про "телят", "волков", про Ниночку и Альку. Стоит в сердцах сказать что-то резкое, а сказанное возьмёт да исполнится. А если перечень исполнений не закончился? - мало ли что наговорила Верка в своей жизни.
       Она мучительно пыталась вспомнить и понять, кому и что могла ещё сказать такого "судьбоносного": маме, Андрею, марсианину, Альке, Мише, другим знакомым и друзьям. Маме, мамочке - нет, хорошее только говорила. И опять больно ударила в сердце мысль: "Хорошо, что мама без сознания, хорошо, что не знает, что с её единственной дочуркой происходит". - И уже другая мысль: "А если мама ждёт ее?"
       Раньше Верка встречалась со своей мамой, то и дело наведываясь в Москву и заходя к тете Ане, которая сразу же после маминого инсульта твердо сказала: "Будет у меня", - и всё делала, чтобы поставить Веркину маму на ноги и вернуть ей разум. "Ничего не знает, ничего не осознает", - вздыхала Аня. Но Верка чувствовала, что когда она сама начинала говорить с мамой, мама слышала её и всё понимала. Верка замечала слабый признак румянца на щеке, легкое подрагивание век и что-то ещё - какой-то невидимый, но внутренне ощутимый контакт. И она разговаривала с мамой, потому что чувствовала, как она радуется, сопереживает, что-то одобряет, о чем-то грустит.
       Почему она не осталась с мамой, как тетя Аня? Почему решила, что редких наведываний к маме будет достаточно? Может, и за это платит Верка? За то, что тетя Аня сказала: "Езжай и не о чем не беспокойся", - и уменьшила Веркины колебания. За то, что мама еле видимым подрагиванием век убеждала её в том же. Убеждала?! Это ей, Верке, так хотелось думать. Она, Верка, - преступница, черной краской измазана. Одна половина её светлая, а другая - чернее не бывает. Верка закусила нижнюю губу и слёзы показались на её глазах. Все мамы желают счастья детям - плохих мам Верка и вовсе мамами не считала - вот и её маме сердце подсказывало: "Пусть живет дочка, - а где-то ещё глубже кричало, - А мне-то что делать?!"
       Почему так устроено, что не могут люди быть счастливы, не сделав кому-то другому больно? За первородный грех, конечно, такое испытание. Не между грехом и безвинностью выбираем, а между грехами разными. И не каждому понять дано, и не каждому дано посоветовать, что выбрать именно этому человеку, именно в этих обстоятельствах. Экзамен и учеба одновременно - испытание большое.
       Эти истины, казавшиеся для неё простыми, Верка поняла давно, но её пытливому философскому уму хотелось продвинуться дальше, постичь большее. А оно опять маячило перед нею и не давалось. И вдруг мысли понеслись в другую сторону: опять она кого-то осудила. "Плохие мамы - не мамы?!". Да что такое "плохие"? Может быть, - больные, заплутавшиеся, отчаявшиеся? И опять её мысли, облаченные в словесную форму, куда-то понеслись, вдогонку за осуждением, только догонят ли? И чем это опять закончится? И стала опасаться Верка мыслей своих. Но как их контролировать? Не научилась она этому, и не всегда сердце с умом в согласии пребывают.
       Еще немного - и время повидаться с мамой. Верке нужно быть на свободе, иначе мама поймет, что дочки нет рядом, что случилось что-то страшное. Не могла Верка допустить этого. Нужна ей свобода, ради мамы нужна. "Ниночка и мама!" - думала она о них постоянно и не находила покоя. "Ниночка" - почему Ниночка? Почему Ниночка, почти ровесница была для верки не просто подругой, а, Верка даже сказать себе стеснялась, кем-то вроде дочери. Да, да, именно так и было. Может, предчувствие, что других "детей" Верке не иметь?
      
       Часть 10. Разные пересуды были в селе, и хотя женщины не осуждали Верку за обилие вертевшихся вокруг неё мужиков, поскольку знали, что она их всех "отшивала", какого-то знания и понимания Веркиной "популярности" им явно не хватало, поэтому разговоры на эту тему были весьма осторожными. Тем не менее, все сходились на том, что Верка чья-то жертва. Жалели, вздыхали и расходились: вот те и мужики! - что с женщиной сделали!
       Марсианин бросился вслед за Веркой. В том городишке, где находилась Веркина тюрьма-колония, он снял гостиницу и стал добиваться встречи с Веркой. Да, он был готов помочь ей и морально, и как угодно ещё. Правда, он не совсем понимал с чего начать, но что нужно встретиться с Веркой, увидеть её глаза, сказать, что всё это неправда и никто не верит в её виновность, сказать, что он готов на все, на любую жертву, только чтобы Верку оправдали и выпустили. Впрочем, его чувства здесь не имеют никакого значения, он не хочет навязывать себя ей, но помочь просто обязан.
       Эти мысли роились в его голове, когда он шел в очередной раз на приём в административный отдел колонии. Его мысли оборвались, когда резко заскрипели тормоза, и он почувствовал удар и потерял сознание. Через три дня, так и не придя в сознание, он умер в местной больнице. А дома осталась ещё одна тетрадочка со стихами, посвященными Верке, со стихами, в которые проникла горечь не только его раненого любящего сердца, но и за Веркину судьбу, и восходящие на ещё более высокие пьедесталы его любви.
       А Верка? - она никогда не узнает ни о смерти Марсианина, ни о его новых стихах и не вспомнит никогда его, если не считать единственного раза, когда вспомнит разом их всех, влюбленных в нее, вспомнит и горько усмехнется про себя: где же все они, любившие ее? Впрочем, ей никто теперь не был нужен.
       Андрей, забросив все свои дела, тоже бросился на помощь. Материалы Веркиного дела ему получить никак не удавалось, но переговорить он сумел со многими и без особого труда вышел на Абеля и компанию. Но и те были не столь наивны, чтобы не заметить, что они стали объектом пристального внимания. Это им было совершенно ни к чему, и однажды утром, когда Андрей вышел из гостиницы, его ждали. Подойдя поближе и попросив закурить, нанесли несколько ножевых ударов, и не стало больше Андрея, который когда-то очень любил Верку и которого она любила, и у которого было впереди ещё столько жизненных планов и столько проектов...
       Был ещё один человек, для которого история с Веркой не была историей за семью печатями. Известный в округе криминальный авторитет по имени "Крутой", прошедший боевую закалку в известных сражениях 80-х и 90-х годов прошедшего столетия, и получивший воинские награды за свершенные подвиги, а теперь возглавляющий своё собственное сражение за какую-то одному ему ведомую правду, с первого своего знакомства влюбился в Верку. Как и многие другие, пробовал за ней ухаживать, галантно, с достоинством - никакая иная женщина не устояла бы.... А Верка? - она хорошо к нему относилась и не более. Это не столько задело Крутого, сколько приподняло эту женщину в его глазах. И он отошел в сторону - он не из тех, кто воюет с женщинами, пытаясь заставить их силой влюбиться в себя. А чувство осталось. Вот позови она его - и он прибежит, ворвется к ней....
       Когда вся эта история с Веркой случилось, Крутой был в отъезде. Приехав и узнав о произошедшем, он через сутки определил все позиции и понял, что к чему и чьими руками всё сотворено пахнет. Абеля и нескольких дружков уже не было в живых, но осталась его шакалистая банда. Во всяком случае, Ниночку насиловали и убивали почти всей бандой и к Веркиному несчастью все имеют отношение. "Этим не жить! - решил он, - как и тем, кому они хорошо заплатили в судебном процессе". Но сначала освободит ни в чем не виновную женщину....
       Увы, времена в России наступали иные: времена Абелей, ...- им везло, им помогал любой случай, на них работало всё, что сложилось в стране. Короче - это их времена - это надо понять. Поэтому даже не по вине Абелевской шайки, а просто, по причине настроенности самого времени, машину Крутого занесло и после её столкновения с другой машиной в обеих лежали трупы людей.
       Время Абеля это не время Марсианина, не время Андрея и не Веркино время. Так как же быть с Небесным капитаном, которого ждёт Верка?
      
       - Верка, чего сидишь, обедать пора! - крикнула ей Марийка (так звали одну из заключенных). Марийка убила своего мужа утюгом, когда тот, вдребезги пьяный, зверски избивал её семилетнего Кольку. Следователь, как рассказывала Марийка, зевал, читая её дело, - слишком обыденно (не Веркиному делу чета). Теперь Марийка отбывала длительное тюремное заключение.
       Пьяни на Российской земле полным-полно, что не мужик - то пьянь. А если не пьянь, то карьерист или самодур невообразимый. И уж совсем редко - телёнок или святоподобный. А "Небесный капитан" ("Вот заело", - подумала Верка) - немного их, а для Верки - всего один или вообще ни одного. Пьяный же мужик - как таракан или крыса - такое же изобилие, только вывести - труднее. Впрочем, черных тараканов напускают иногда на рыжих "пруссаков", лучше уж черные: страшнее, массивнее, да не везде лазают.
       Вот и наркотики, как ни страшно звучит, не везде "лазают". И снова заметила Верка, что пророчествует. Нет, не желает Верка, чтобы так вот клин клином вышибать. Не с пьянью нужно бороться, не с наркотиками - убери одно и всё заполнится другим, убери то и другое, так для развращенного ума и пустого сердца третье что-то найдется, ещё более страшное, если не для телесной оболочки "ума" этого, так для окружающего всего - сексуальное людоедство, например.
       За полноту сердца и ум глубокий - вот за что нужно бороться. Не пустые, никчемные интересы воспитывать, а высокие по духу, глубокие по уму. Мудрость сердца воспитывать нужно. И снова ударило Верку, ошпарило ледяным кипятком: а она сама? где её дети, которых она воспитывала бы? почему их нет?
       И тут за тюремным окном потемнело, сверкнуло молнией, загрохотало, и хлынул такой ливень, что казалось, что новый Всемирный потоп обрушился на Землю, чтобы смыть с неё всю грязь. И новая молния так осветила камеру, что Верке почудилось, что Небесный капитан дал ей знак. Не дождем, так лучами огненными прорвался! Все ближе и ближе приближался он к Верке, казалось, ещё немного и... - и все наоборот происходит! Захватывающая дух надежда - и крах всех ожиданий. И опять трепещет сердце.
      -- Верка, очнись! - снова крикнула Марийка, - идешь обедать или нет? А то без тебя всё слопаем.
       Марийка все последние дни - веселая. Все догадывались: влюбилась! И с мужиком -хорошо. Но как ей это удалось в тюремных условиях, и что за мужик - точно ещё не определили.
      -- Иду, а ты сегодня совсем счастливая, - заметила Верка.
      -- Ну скажешь! - и вынула Марийка газетный лоскуток, тщательно обрезанный и раскрашенный по краям.
       Все знали, что она почему-то хранит этот бумажный листочек, на котором изображена улыбающаяся Мона Лиза кисти Леонардо да Винчи; часто вынимает и смотрит на изображение. Ну никак Марийка не могла пойти в столовую, не взглянув на Мону Лизу! Блуждающая улыбка мелькнула на лице ее, и Верка почувствовала удивительное родство двух улыбок.
      -- О чем она улыбается? - весело спросила Марийка, заметив пристальный Веркин взгляд и показывая на Джоконду.
      -- А знаешь, - вдруг пришло в голову Верке, все ещё пристально глядевшей не столько на Мону Лизу, сколько на Марийку, - только это наш бабий секрет: Мону Лизу спросили о смысле жизни, а она улыбнулась в ответ: запретный плод, мол, давно уже съеден.
      
       Часть 11. Петр, точнее - Петр Алексеевич, достаточно известный писатель и журналист - возраст приближался уже к сорока годам - успевал многое: и романы писать, и разбираться в сломанных судьбах людей, направляя всю свою энергию, весь пыл своего сердца на восстановление попранной несправедливости. Не успел он одного - обзавестись семьей, да и женщина.... Его привыкли считать общественным деятелем, даже политиком, и мало кто подозревал в нём романтика, а он особенно и не старался этого показывать. Когда-то в юности он увидел во сне прекрасную женщину и понял, что это Она, его идеал, который он встретит - должен встретить в своей жизни - если только.... Он не знал, что скрывается за этим "многоточием".
       История с Абелем и Крутым, дошедшая до него, показалась ему ещё более странной и неоднозначной, чем все странные и неоднозначные истории, с которыми ему приходилось иметь дело ранее. И он решил разобраться в ней: судьба женщины, которая оказалась центром произошедших событий, взволновала его.
       Первые же расследования убедили его, что женщина эта - очередная жертва беспощадного в своем равнодушии и корыстолюбии обществе. Но было и некое обстоятельство, которое привлекло его к этой истории. А именно, ознакомившись с материалами дела - ему не посмели отказать в этом - он стал испытывать необъяснимую симпатию к женщине. Его просьбу о встрече с ней тоже удовлетворили, хотя, как он понял, без особого желания.
       Накануне запланированной встречи один из охранников предупредил Верку, чтобы ничего лишнего не говорила. Более того - сделать так, чтобы этот человек перестал "копать" дальше, иначе Верке несдобровать - будет похуже порки, пусть она поднапряжет мозги и пофантазирует на этот счет. Верка уже ничему не верила. Выполнять данные ей наказы она не собиралась, но и ждать помощи от какого-то там корреспондента или писателя.... - ни во что такое она не верила и никакой помощи ни от кого не ждала. Да и кто бы мог помочь изменить её прошлое? Разве лишь Небесный капитан - да существует ли он вообще? Не выдумка ли это Верка?
       Им дали час. У Петра было какое-то предчувствие, и когда в камеру для свидания вошла женщина (даже не взглянувшая на него), он узнал в ней ночное видение, однажды явившееся к нему во сне и с тех пор жившее внутри него непонятным ожиданием. Это был необычный сон. Небесное видение: прекрасная и загадочная "инопланетянка" с большими глазами смотрела на него с надеждой и любовью и протягивала к нему руки: словно желая раскрыть перед ним бездны Вселенной и помочь покорить их, и сама, просящая помощи, как пойманная золотая рыбка. И вот, будто молния ударила. Он вздрогнул внутренне, а затем как-то очень даже спокойно сказал себе: "Вот - и она!"
       Это должно было случиться. Пётр смотрел на нее, не спуская глаз, а она села напротив - не поднимая головы, а когда подняла, взгляды их встретились. До неё сначала не доходило, почему этот незнакомый ей человек, этот пришелец из какого-то иного, нетюремного мира, так смотрит на неё. Наконец, она очнулась, очнулась и привычная Веркина интуиция и стала изучать пришельца. За последние 20000 лет (так оценила она свой срок заключения в тюремной камере) она впервые проявила симпатию к мужчине. Он стал ей интересен сначала тем, что не заметила она в его взгляде того похотливого хищнического мужского интереса к женщине, который всегда просматривала ею в мужиках. Затем заметила мужскую силу, равную человеческому достоинству - может, она ошибается? Наконец, заметила его интерес к ней и как к женщине, и как к человеку - неужели её Веркино сердце способно оттаять от ледяного отчуждения к мужскому полу и увидеть в мужчине то, что она давно хотела увидеть? - долго же она этого ждала! Да она не просто интересна ему - он же восхищен ею! Внутренняя сила всколыхнула внутри Верки невидимые волны, они ударили по каждой её клеточке, по её затаённым желаниям и вновь родили в неё женщину! Она одёрнула себя и попыталась обуздать эти силы: Нет, нет! - он ещё не знает, "какая" она! Вот станет всё на свои места.....! И тотчас же почувствовала в себе надежду, что этого не произойдёт, и напугалась этой надежды - нельзя себя так расслаблять, нужно собраться и утихомирить внутреннюю стихию. Но не получалось. Надежда вспыхнула ещё и ещё, и ещё раз, независимо от Веркиного желания.
       Пауза длилась очень долго, наконец, Петр Сергеевич представился и поздоровался с нею.
       - Вера Георгиевна..., - он говорил, задавал ей вопросы - она что-то автоматически отвечала, а сама с любопытством изучала его. Его мысли, его интонации - всё ей нравилось в нём, и лицо - тоже. Такого ещё не было. Кто он?
       Разговор длился долго, но Верка навряд ли потом вспомнит все подробности разговора: кто-то другой слушал и отвечал за неё. А она...?
       Петр уже всё понял в Веркиной истории. И не только истину, заключённую в ней - самое главное, он понял, что должен и может сделать, как бы трудно это ни было - ему не впервые преодолевать трудности. А вот, что ещё? А ещё - согласится ли она стать его женой? Сорок лет уже, а не получилось: много интересных женщин было рядом - а почему-то тянул с женитьбой. Некогда что ли было, или не нашел он ту, единственную? А когда однажды он сказал себе: "Нужно жениться", - его остановили. Вот то самое ночное видение и остановило. И он понял: "Всё или ничего!" Или он дождется этой прекрасной незнакомки или просто останется верен своей мечте. Вот так, именно сейчас весь мир перевернулся и здесь в тюремной комнатушке в течение одного часа он решил для себя задачу всей свой жизни: просить руки у женщины, которую знал всего один этот час- час этот длиною во всю его заполненную делами жизнь.
       - Ты будешь на свободе, Вера! - сказал он тихо.
       И уже вставая, совсем тихо и даже как-то робко, но очень отчетливо:
       - Я восхищен Вами!
       И Верка поверила, окончательно поверила этому человеку.
       В свою камеру она шла, как обычно, а душа её летела: сначала в камеру, потом под её потолок. Потолок вдруг распахнулся, и душа вылетела наружу и сразу же - к белым летним кучевым облакам. А там он, её Капитан! И только сейчас Верка поняла: Он пришел! Тот, которого она ждала, - пришел! Войдя в камеру, Верка легла на свое место, на живот, уткнулась лицом в подушку, и слёзы - немного, совсем немного. Пожалуй, не слёзы радости, но освобождения, облегчения - уже всё вроде бы решилось. И дело даже не в том, что она выйдет отсюда, а в том, что её Небесный капитан...! Ей хотелось запрыгать от радости, ей захотелось засмеяться, и это чуть было не вырвалось из нее, но она вспомнила, где находится, что камера не пуста, что её просто не поймут - и заставила себя сдержаться.
       Да, она же совсем забыла: он завтра обещал придти, он придет завтра!
       Веркина восторженность была замечена. Сокамерницы поняли, что произошло что-то неординарное, но никто не решился ни о чём спросить. И только одна из них, выполняя негласное поручение группы, через какое-то время поинтересовалась:
       - Подруга, произошло что-нибудь?
       - Сама не знаю, - был Веркин ответ.
       Отбой. Пора спать. Верка думала, что не уснет, но тяжесть "20000 лет", проведенных ею здесь, навалилась на нее, а Надежда нежно погладила её по волосам, и Верка провались в темную доброжелательную темноту, чтобы утром проснуться совсем другой. А потом придет он - её Небесный капитан. Верка была счастлива.
      
       Часть 12. Петр покидал колонию и привычным взглядом отметил "сторожей". По своему многолетнему опыту работу он их определял сразу. Они всегда отслеживали его поездки, действия, иногда навязчиво маячили перед ним, предупреждая. Но никогда не осмеливались. Вот и сейчас кто-то из заинтересованных лиц опекал его.
       -Когда-нибудь осмелятся, - подумал он, захлопывая за собою дверцу машины.
       Ночью Верка внезапно проснулась. Она вспомнила, что с ней случилось: нет, это не сон. Она поняла, что это реальность, мечта - сбывается, уже сбылось! Облик матери возник перед нею
       - Мама, я счастлива! Мамочка, как хорошо! Он пришел, представляешь, мой Небесный капитан пришёл. Он пришел, мамочка.
       Мама улыбалась. Как жаль, что Верка не может обнять её и расцеловать. Верка восторженно смотрела на мать и не сразу заметила, как материнское лицо изменилось. Оно смотрело на Верку холодно и отчужденно.
       - Мама, что случилось? Что-нибудь с Петром? Он погиб? Его убили? Мама?!
       Мама продолжала смотреть холодно и отчужденно. Потом лицо её исказилось какой-то гримасой, и на нём появилась кровь. Материнское лицо отвернулось от Верки.
       - Мама, что с тобой?! Мама, не уходи! Ты меня не узнала? Это же я, твоя Верка! Мама?! Ты же любишь меня?! И я люблю тебя. Когда я так счастлива, не уходи!
       Мать обернулась, посмотрела на Верку с сожалением: она была явно чем-то расстроена. Потом резко махнула в Веркину сторону рукой и исчезла.
       И тут прозвучало такое непостижимое в данной ситуации - зачем оно - "Аборт!"
       - Где я, что со мной? Что происходит? Я хочу выйти из этой тюрьмы, хочу выйти на свет! Мама! Это же я, твоя Верка, не убивай меня, мама! Это же я твоя Верка, видишь, как всё хорошо должно закончиться. Я хочу жить! Ради этого я хочу жить. Не разлучай меня с моим капитаном. Не делай этого, не делай аборта! Мама, я должна родиться. Все это должно произойти, мы будем счастливы. Последний раз увидела Верка окровавленное лицо своей матери, темное, черное, и поняла, что это всё. И никогда не будем Верки, и никогда не будет всего того, что с ней должно было произойти. И никогда уже не будет у неё Небесного капитана. А что будет с ним? - хотелось крикнуть Верке, прежде чем она потеряет своё сознание.
       - Ну вот и всё, передавая щипцы медсестре, - произнес врач. Пациентку увезли в палату.
       - Ну как? - спросила её женщина, лежавшая на соседней койке и тоже ожидавшая аборта.
       - Всё, - говорить Анне Васильевне не хотелось. В последний момент ей показалось, что кто-то кричит и зовет на помощь. Конечно, показалось - нервы. Имя даже выбрали для ребенка: "Верочка!" - да не судьба, видно, так сложились обстоятельства.
       - Не нужно было имя-то заранее давать, а то мучиться будешь.
       - Нужно жить, - произнесла другая женщина, - сделанного не воротишь
       - Да, нужно жить! - вздохнула Анна Васильевна.
      
       Часть 13. Петр тронулся, сторожа остались на месте. Не успел он отъехать и метров пятьдесят, как ослепительная вспышка ослепила глаза, ворвалась в сознание Петра - и громыхнул взрыв....
       Врагов у него было много и большая, длинная очередь тех, кто готовился стать его врагом. Поэтому милиция отнеслась к случившемуся, как к должному - никто не удивился.
       - Петра убили, - как давно ожидаемое событие пронеслось в отделении милиции.
       - Дохлое дело, - произнес следователь, - ну что ж, займемся им.
      
       Она летела сквозь космическое пространство, и душа ее, слившаяся с телом, окуналась в симфонию звёздных излучений. Симфония трогала, потрясала, поочередно бросая Душу в глубины всемирной интуиции и вознося на вершины ослепительно сияющего сознания и понимания того, что произойдёт, происходит и происходило. Все цвета 777-мицветной радуги, исходившие из пространства и его временных измерений, то полыхали, то нежно таяли в такт симфонии, потом возникали в виде ослепительного космического фейерверка. Вот голубой, розовый, золотистый накрыли друг друга, потом разошлись, свернувшись в трубочки-лепестки, и ветром понеслись навстречу Ей, как бы приветствуя её появление в этих местах и ту задачу, которую Душа поставила.
       Женщина ощутила, как космический ветер пронзил тело, придав ему энергии и решимости лететь дальше к звёздным скоплениям Галактики. Ещё немного - и тело коснется звёзд, и они пронзят его маленькими иголочками, высекая из него одухотворенные искры, что останутся там, на околозвёздных и околопланетарных орбитах. Это будет второй этап погружения в материю. Потом наступит третий этап: освоения физического мира.
       А вот и Солнце - одна из звёзд на пути Женщины и одна из целей её путешествия, маленький светящийся шарик, окруженный золотистым ореолом с исходящими из него голубыми сферами, которые, расширяясь, исчезали в далёких пространствах. И чарующие звуки исходили от них, когда они, как пальцы неведомого музыканта, скользили по невидимой клавиатуре космического пространства.
       Женщина успела подставить руку и шарик, повинуясь изгибам её ладони, проскользнул по ним, и пролетел сквозь сердце. Женщина ощутила его теплый след и почувствовала неизъяснимое блаженство, когда вспыхнувшие в теле искры закружились вокруг планет.
       Через искорки, летевшие к Земле, Ей передавалась теплота планеты, на которой родятся женщины, чувства и мысли которых будут близки её собственным. Многие из этих женщин, воплощённых в различных временах и точках пространства, никогда не встретятся, но незримая связь будет между ними, очень разными и всё же одинаковыми в своей корневой основе. И будут они ощущать единство душ своих, устремлений и помыслов. И судьбы их тугим узлом завяжутся в одну единую Судьбу, несмотря на всё их кажущееся различие, ибо их корень, их сущность - Она сама, Душа ее. Это Она - царица Клеопатра, Галатея, Мона Лиза, Джульетта Капулетти, Жанна Д*Арк, и другие!
       Одни женщины выйдут из чрева пребывающих на Земле земных матерей, другим не удастся этого сделать по трагическим земным обстоятельствам, и искорки, предназначенные им, коснутся сердец музыкантов, художников, писателей, и, воплотившись в их творчестве, будут жить жизнью литературных героев, смотреть с художественных полотен, звучать в музыкальных произведениях. И будет их Судьба частичкой её космической судьбы, частичкой единения пространств и времен безграничного космоса. И будут они смеяться и плакать, радоваться жизни и проклинать ее. Будут любить, и будут любимы. Ими будут восторгаться и их будут убивать. Они захотят родиться, а над чревом, из которого появляется человеческая жизнь, уже занесен меч и не каждому ребёнку суждено явиться на свет. И страдания неявленных миру детей станут болью её и тоской, и господь Бог примет эту боль в Сердце своё Божественное. И будет Она просить за них Господа по делам их, свершенных в Великом саду планетарного Искусства. И смилостивится Всевышний, и признает все жизни свершёнными, а души состоявшимися перед лицом Вечности, перед лицом Ада и Рая и в назидание земным матерям и отцам.
      
       И вдруг, по велению какой-то глубинной воли, перед её взором появился голубоватый шар. Земля! Да-да, та самая Земля, на которой Верка должна была родиться. её взор нащупал точку на поверхности планеты и сразу же точка расширилась, приблизилась к ней многоэтажными домами, рвущимися в то высокое пространство, которое им было недоступно, но о котором они все втайне мечтали.
       Это была столица одного из крупнейших государств этой планеты. А вот он этот дом.... Мама, здесь должна быть её мама. Верка уже видела сквозь стены две аккуратные, до боли знакомые комнатки. Мамы дома не было. Сосредоточившись, Верка собралась и оказалась в квартире. Оказывается, такое возможно по всевышнему Промыслу. Она здесь.
       С удивлением, щемящей радостью и грустью смотрела она на родные стены, точнее - могли быть родными. Всё знакомо, всё узнаваемо, но заранее Верка не знала, что именно она увидит. Она подходила и смотрела на картины, развешанные по стенам, села на диван, взяла авторучку, и слёзы выступили у неё на глазах: она впервые держала это небольшое устройство и подумала, что могла бы учиться в школе и могла бы научиться писать литературные произведения - её бы было о чём рассказать.
       Увидев блокнот, она раскрыла его и, попробовала написать: "Мама...!" - у неё получилось. А что если...: взять и остаться здесь? Нет, невозможно - Верка поняла, что всё это сосредоточие её желаний. Сейчас она посмотрит, поймет и уйдет - исчезнет в далекий космос. Единственно, что ей нужно сделать: взять с собою это имя: не как идею, а как осуществлённую реальность.. Она попробует. Не отдавая отчета, она дописала то слово, о котором думала: "Верка".
       Тут она увидела альбом, лежащий на этажерке. Она подошла, взяла альбом и открыла. Вот это мама, это бабушка...! Верка усмехнулась: могли бы ими быть, а так...? Чужие люди? По крайней мере, для них она совершенно чужая. Ей хотелось плакать: как же так?! "Мама, это же я, твоя Верка, ты же мечтала обо мне, Вы же с отцом мечтали. Почему?"
       Это фотография отца. Почему такое чужое лицо? Он не хотел ее, Верку? Она вглядывалась в лицо отца: "Да, это он меня не захотел". Захотелось попросить прощения у него: ей показалось, что чем-то она его обидела. И вдруг всё поняла: настоящего её отца нет в этом альбоме. Верка вытерла слезу...
       "Мама!" - Верка снова посмотрела на материнский портрет. Под портретом была дата: 1964 год. Именно в этот год и была зачата она, Верка. "Мама, зачем ты так, зачем?" Лицо матери посмотрело на неё с такой любовью и состраданием, а потом замкнулось и отреклось, снова отреклось от Верки. Потом мама второй раз взглянула на Верку с портрета и слеза - настоящая слеза - Верка её увидела и поняла: Свершилось! - именно это было нужно Верке! Верка закрыла альбом. Какая неимоверная тяжесть свалилась с её сердца. Наконец-то ей стало легко. Вот теперь - всё! Верка ещё несколько раз прошлась по комнатам и уже безо всякой боли и грусти потрогала родные, но незнакомые вещи, погладила мишку, висевшего на стене. Вздохнула. Космическое пространство наполнило ее, голубой шарик стал уменьшаться в размерах, превратился в точку, но остался в Веркином сердце. Теперь она имела полное право носить это имя "Верка"!
      
       Анна Васильевна вернулась домой раньше обычного: что-то говорило ей, что нужно вернуться. Сердце рвалось. Задержала соседка. Та стала жаловаться на сноху, на сына, на здоровье - не выслушать было неудобно. Казалось, всё - наговорились, Анна Васильевна уже поворачивалась идти, но соседка какими-то незримыми веревками останавливала ее, что-то вспоминала ещё про свою сноху.... Наконец, Анна Васильевна поняла, что сейчас что-то должно случиться и если не пойдет домой, то опоздает, а, может, уже опоздала.
       - Извини, сердце не на месте, срочно домой надо!
       - Да, что случилось-то?!
       Но Анна Васильевна, уже не отвечая, опрометью поспешила домой. Чем ближе подходила, можно сказать, подбегала она к дому, тем сильнее билось сердце. Запыхавшаяся, она спешно открыла дверь в квартиру. Она не понимала, что случилось: все вещи были на месте.... Но не в этом дело: что-то незримое, но изменилось, но что? Анна Васильевна обошла все комнаты - успокоения не наступало. Внезапно взгляд её упал на семейный фотоальбом: он всегда лежал на этажерке во вполне определенном положении. Анна Васильевна всегда за этим строго следила. А сейчас?! Такого быть не могло - не мог же он сам вот так переместиться по этажерке. Дрожащей от волнения рукой Анна Васильевна взяла альбом, открыла его на первой попавшейся странице: что-то она сейчас увидит?! Когда она прочитала: "1964 год", - сердце её ёкнуло. Она уставилась на свою фотографию и увидела запечатленную слезу. Быть того не может. Анна Васильевна в спешке нашла очки, ещё раз посмотрела на фотографию: слеза, настоящая слеза! Откуда она здесь? Господи, прости! - это же Верочка дает мне знак! Прости... И тут она увидела на диване раскрытый блокнот - странно, почему сразу не заметила? Она схватила его, поднесла к глазам и прочитала: "Мама...! Твоя Верочка".
       Анна Васильевна вскрикнула, схватилась за сердце и упала в обморок.
      
       Часть 14. 35 лет спустя.
       Однажды, когда Верка училась в выпускном классе, ей приснился сон. Она почувствовала свою сопричастность Вселенной.
       Верка нашла своего небесного капитана. Они поженились. Он приносил её розы, а ещё он приносил нечто, что связывало Верку со всей бесконечной Вселенной, со звездами, с которыми она чувствовала тайное родство - и никогда не подводил её в этом и не позволял её разочароваться в таком своём предназначении.
       И в самом деле, всё пошло хорошо, казалось бы - счастливый конец. Как мы любим счастливые концы. Но жизнь почему-то смотрит иногда иначе. Однажды вечером раздался звонок. Почему-то ёкнуло Веркино сердце.
      -- Квартира Неверовых?
      -- Да?! - какая-то заминка в телефоне.
      -- Вы жена Неверова Андрея?
      -- Что-нибудь с Андреем?!
      -- С ним... плохо. Сердечный приступ, - Верка замерла. - Вызвали скорую. Увезли его. Очень тяжелое состояние.
      -- Где? Куда увезли? - и снова заминка.
      -- "Молодежная", кажется, "115". Больница. Он там. Вам нужно туда поехать.
       Всю ночь Верка не могла уснуть. Она торопила ночь: быстрее, быстрее, быстрее. О, какая долгая ночь! Наконец-то. Верка едва дождалась семи утра. Город большой, "Молодежная улица" где-то в Заозёрном районе. Улицу предстояло ещё найти. Верка очень торопилась. Пассажиры автобуса, который шел в "Заозерный район", пожимали плечами:
       - Больница? Может, напротив универмага?
       Ей посоветовали выйти на какой-то остановке. Она шла, скорее бежала и спрашивала случайных прохожих, где тут больница? Многие удивленно пожимали плечами и сочувственно провожали её взглядом. Они тоже куда-то все торопились. Пожилая женщина с каким-то сострадальческим лицом и умными, добрыми глазами, взглянув на Верку, обомлела: "Да на тебе, милая, лица нет. Что случилось?
      -- Больницу ищу. Где-то здесь больница должна быть. Мужа вчера отвезли.
      -- А адрес какой?
      -- "Молодежная", вроде бы - "115". Никак найти не могу. Всех спрашиваю - никто не знает про больницу.
      -- Сто пятнадцать? - женщина пристально посмотрела на Верку. - А как звать-то тебя?
      -- Вера Андреевна.... Верка.
      -- А меня - Мария. Вера Андреевна, Верочка, - женщина как-то нежно дотронулась до её плеча, - знаешь, я тебе что скажу.... А что с мужем-то?
      -- Сказали - сердечный приступ... на работе.
      -- Нет здесь больницы, - женщина сделала паузу и снова дотронулась до Веркиного плеча, как бы стараясь поддержать, приободрить Верку. - Морг здесь.
       Верка сначала даже не поняла, наверное, не хотела понять, не готова была понять: ей же больница нужна, причем здесь морг? И вдруг что-то дошло до нее, докатилось - страшное.
      -- Где морг?
      -- По номеру 115. Это морг. Может, ошибка? Ты, Верочка, всё правильно поняла?
      -- Пра-ви-льно! - Верка вдруг ощутила, что она кричит. Зачем она кричит, почему с вызовом? На кого кричит, на что? - Правильно, - повторила она уже тихо. Всю ночь она даже мысли не допускала о ... - о чём угодно, но только не об этом. Мир превратился в хаос и закружился в её голове, кружение дошло до сердца, и Верка упала - женщина не успела даже подхватить.
       Очнулась Верка от резкого запаха, который исходил от какого-то пузырька, который держала женщина. Человек в белом халате щупал Веркино запястье, Она поняла: мерил пульс. Кто-то придерживал её в полусидящем положении, рядом стояла "скорая". Почему она, Верка, здесь? Ах, да! Сколько же времени прошло? Нужно встать и идти. Идти туда, где Андрей. Увидеть его.
      -- Сейчас, сейчас встану.
       Ее поддерживали, помогли встать. Мария все ещё была здесь. У неё же свои дела!
      -- Вера, постой здесь. Сейчас я схожу, всё узнаю. "Да, да, пусть сходит, всё узнает, - подумала Верка, - нет, нет, она сама, сама пойдет и узнает. Быстрее, быстрее туда! Сила собственного призыва, порыва, подняла Верку, заставила сделать несколько шагов..., и снова всё закружилось. Нет, пусть идёт Мария. Пусть узнает. И снова - провал в небытиё. Когда Верка вторично открыла глаза, Мария уже стояла рядом и держала Верку за локоть.
      -- Вера, пойдём! Тебе надо увидеть его. Он ждёт тебя там. Пойдём. Держись.
      -- Он там?
      -- Да.
      -- Значит, там! Там! Вот и всё. Всё определилось. Теперь она дойдёт. Теперь можно не спешить. Нет, нужно спешить.
      -- Пойдёмте, я хочу его увидеть. Где он? - она уже не помнила, как подошла к его телу. Это был он, Андрей.... Это был он.
      -- Она всё могла, она всё могла сделать для него. Она защитила бы его от пули, бросилась бы лечить от самой беспощадной болезни. Но здесь, здесь она была бессильна. Она подняла глаза к небу и увидела там женское лицо, смотревшее на неё с укором, которое никто больше из присутствующих не увидел. Сначала ей показалось, это было собственное её лицо, но потом она поняла, вспомнила, что видела это лицо в своих снах, в тех самых странных снах, когда снился поезд с какими-то ужасными людьми, потом - какая-то мрачная тюрьма....
      -- Почему ты смотришь на меня так? Разве я могу что-нибудь сделать? Если бы я могла?! Разве ты не видишь, что я больше, чем кто-либо хочу, чтобы он жил?
      -- Женщина словно не приняла её доводов, и разочарованное и укоризненное лицо её стало удаляться и таять в далёких небесных глубинах.
       Три дня Верка была, как в бреду.
       Ей хотелось заплакать, зарыдать: "Да оставьте же меня все!" А ей говорили: "Поплачь". Только-только готов был вырваться крик из её груди, но она снова теряла сознание. Когда Андрея похоронили, она не хотела уходить от могилы. Жизнь без него была пуста, а в пустоту не хотелось уходить. Она сидела возле могилки и тихо, закусывая нижнюю губу, с чуть намечавшимися слезами плакала. Губы кривились, и она кусала их. Подруги не стали её уводить, а ожидали поодаль. Они её понимали. Прошел час, два. Наконец, Верку прорвало. Она заревела, закричала. "Наконец-то", - тихо произнесла одна из подруг. Уже темнело, и появилась первая звезда. А Верка плакала и плакала. Обратив свой взор к небу, она увидела, как пролетела и сгорела звёздочка-метеор. И она вспомнила девочку Иллу, назвавшую сгоревшую звёздочку своим именем. И вот теперь она, Верка, назовет эту звёздочку-метеор как "Вера и Андрей", "Вера Андрея". Они сгорят, но сгорят вместе. А пока: пока она жива, он тоже будет пребывать на Земле особым образом существования. Там - на небе, и здесь - вместе с нею: тихо, ненавязчиво, незаметно ни для кого, а только для её Веркиного сердца. Жизнь снова приобретает смысл.
       . Жить...! Жить, не зацикливаясь на прошлом, не отделяя его от течения времени. Уйдут частности, но всё самое сущностное и ценное останется в Веркиной жизни, чтобы излучать свет любви в окружающий мир. Только это имеет смысл. А прекрасное, которое однажды случилось, было, есть и будет, ибо прекрасное - вне времени.
      
       Женщина вновь рассредоточилась по Вселенной. Звёзды, галактики пролетали сквозь её прозрачное тело, а женщина с горечью думала о том, что не смогла передать частичку своей миссии той Верке, которой посчастливилось родиться на Земле.
       Она с укором смотрела на неё с Неба: "Почему сдалась? Почему не вернула любимого человека к жизни? Оставалось одно последнее усилие - но ты доверилась безволию мира и его догмам. А я так на тебя рассчитывала!"
       И ей стало немножко жалко и себя, и земную, реальную Верку, которую она полюбила. Ну что ж, земная Верка возвращает своего Небесного капитана иным способом - способом, доступным ей. Ну а разве она, небесная Верка, всё может? Если бы только могла... ! И она поняла, что у каждого своя миссия на Земле, свои силы и возможности. И никто собственную её миссию за неё осуществить не может.
       Она ещё раз сконцентрировалась и пролетела сквозь атмосферу земли, окончательно простилась с Землей, чтобы вновь достигнуть масштабов всей Вселенной...
       И вдруг поняла, что земная Верка и Небесный капитан ещё встретятся, обязательно встретятся в космических просторах; и она, не родившаяся на Земле Верка, этому причастна - может, в этом теперь её новая миссия?
       0x01 graphic
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Гуреев Евгений Михайлович (chekanovandrey@mail.ru)
  • Обновлено: 08/08/2009. 124k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.