Поздней весной по битой провинциальной дороге мчался веселый голубенький микроавтобусик с надписью 'Ведомости' на борту. В нем ехали обозреватели большой провинциальной газеты Глеб Филин и Феликс Бедин. Не успев толком проснуться и привыкнуть к путешествию, они молчали и смотрели на гипнотически пустой путь, где, сколько хватало взгляда, не было видно ни машин, ни людей. Мир был ясным и зябко чистым, как словно его только что сделали, застроили домиками, застелили полями и расшили птичьими трелями, но еще не заселили людьми.
Бедин рулил, орлом глядя на прыгучую тень автобуса, тщетно удирающую от своего дребезгливого источника, Филин хохлился и курил. Эти люди до странности были сходны в своей противоположности или рознились в сходстве. Оба высокие брюнеты в очках, журналисты, выпивохи, болтуны. Они походили друг на друга, как два родных брата, один из которых закончил семинарию и стал священником, а другой пошел в разбойники, но священник вынужден скрепя сердце по-братски выполнять разбойничьи обязанности, а разбойник по совместительству читает проповеди и отпускает грехи. Проще говоря, Филин был мягкий, томный интеллигент со склонностью к полноте и меланхолии, с аккуратно подстриженной чеховской бородкой, мечтательными маслинами-глазами и привычкой долго лежать после обеда. Его хоть сейчас, без всяких изменений, можно было вставить в какую-нибудь экранизацию Чехова; по сути дела, он гораздо больше походил на Чехова, чем любой чеховский персонаж и даже сам Антон Павлович. А еще он напоминал Обломова, Нехлюдова, Оленина, взрослого Алешу Карамазова и прочих милых нашему сердцу персонажей старой русской литературы, поскольку сам был ходячим отмирающим явлением этой литературы, ее вырванной страницей, несомой по засоренным улицам затхлого бездушного мегаполиса обыденщины.
Его собрат Бедин тоже являл собой живую литературную страницу, но из другой книги. Если Филин был сплошная душа, сплошная нега и теплота, то Бедин вообще был не человек, а какой-то черт. Веселый, хитрый, едкий, ловкий черт, у которого, как у кошки, было девять жизненных запасов, расходуемых с двадцатикратной расточительностью. В противоположность мягкому, округлому Филину он был сухой, жилистый, костистый, мускулистый и сильный. Глазищи у него тоже были черные, даже еще чернее и глубже, поскольку не блестели, но смотреть в них было вовсе не так же легко. Да что там говорить, смотреть в глаза Бедина вблизи было прямо жутковато, а когда он вдруг снимал очки и приближал адски-угольные зрачки к глазенкам какой-нибудь девицы, та начинала дико визжать, роняла все из рук и чуть ли не падала в обморок - на ближайшую койку. Не за это ли ощущение сладкой жути они так обожали высокого, легконогого и страшно красноречивого, но вовсе не хорошенького Феликса? Да, Бедин был тоже литературен - еще неизвестно, кто из двух друзей был литературнее,- но в отличие от Глеба он больше читал, чем писал, отказался без боя от всяких литературных претензий после двух-трех малоудачных юношеских опытов, а затем перестал писать и статейки, по собственному желанию перешел из журналистов газеты в шоферы и, как бы это выразиться, разъездные рекламно-коммерческие агенты. Брался он только за рекламные куски за наличные.
Цель командировки была туманной. В одном из наиболее отдаленных, отсталых и непроходимых районов нашей области местными жителями было обнаружено странное явление. По разноречивым и сумбурным сообщениям, то и дело поступающим из местной администрации, получалось, что в дремучих лесах, где прежде находилась база ракетных войск, появилось неведомое племя странных людей, словно речь шла о дебрях Амазонии, а не о запущенной, но достаточно загаженной районной глубинке в полутысяче верст от Москвы. По мнению прессы, странности начались вскоре после того, как разобранные ракеты были вывезены с военной базы под бдительным присмотром иностранных экспертов, военнослужащие были эвакуированы, а территория военной базы и городка, оставленная обитателями, стала стремительно приходить в упадок. Жителей полувымерших окрестностей, с опаскою ступивших на рассекреченную почву городка, ждало горькое разочарование. Все, что могло быть хоть как-то приспособлено к хозяйству, оказалось собрано, сметено и вывезено военными с какой-то вовсе не военной, мелочностью. Ни одного унитаза, ни одной дверной ручки, ни одного шпингалета или оконного стекла не оставили солдаты за собою, как будто после их ухода городок должен был достаться не собственным обнищалым согражданам, а злейшим, непримиримым врагам, каким-нибудь монголо-американцам. Если же оставалось среди гарнизонного хозяйства что-то хоть более-менее полезное, но непригодное для вывоза - батарея отопления или приваренный намертво металлический бак, то выведено из строя: подпилено, просверлено, погнуто. Пожалуй, военные не поленились бы и заминировать свое хозяйство - пусть их, собак, разорвет, чтоб не зарились, - если бы дорогие мины не годились для более важных дел.
Пожалуй, единственным сокровищем этих мест, которое не удалось ни забрать, ни продать, ни изгадить, остались обширные лесные угодья и чистое озерцо удивительной красоты, ранее недоступное. Под защитой колючей проволоки, электронных ловушек, псов, людей и пулеметов этот заповедный уголок секретной природы, одичал и разбушевался до такой первозданной степени, что с ним не мог сравниться ни один государственный заповедник, ни один заказник или национальный парк. Сначала местные селяне, а затем вездесущие городские обладатели транспорта стали находить здесь грибы таких размеров и в таком количестве, что поползли слухи о радиоактивной мутации. Расплодилось здесь в невиданном количестве и дикое зверье. В районном листке 'Край' как-то появилось фото ошалелого от радости мужика, держащего рядом с собственным свиновато-грибным лицом гриб размером с поросенка, причем заметка оканчивается следующим примечанием: 'Некоторые маловеры считают, что невероятные размеры грибов на территории бывшей военно-морской базы Форт-Киж (конечно же, следовало напечатать 'ракетной базы') вызваны действием повышенной радиации или секретных химических веществ, которые якобы хранились на территории. (Автор заметки в запальчивости употребил слово 'территория' на протяжении двадцати строчек целых четыре раза, причем два раза с двумя 'р', а два раза с одним, за которым следовала 'е'.) Это блажь безответственных газетчиков, способная окончательно оплевать и без того донельзя оплеванные ряды наших бывших вооруженных сил и администрацию района. Эта выдумка опровергается тем фактом, что после посещения теретории изображенный на снимке грибник Иван Свищов не только не умер, но продолжает с удовольствием потчевать своим чудо-трофеем, найденным на теретории, тещу, тестя и других близких'.
В том же 'Крае' промелькнуло сообщение участкового инспектора милиции, на служебную машину которого ночью под деревом (!) совершил нападение гигантский медведь. Вот оно.
'Я находился на ночном задании в районе бывшей военной части Форт-Киж, оставил машину на несколько минут с открытой дверью и вышел подышать (!) под дерево. Погода была великолепная, ветер легко пошевеливал волосы на моей обнаженной голове (!), с которой я снял тесную фуражку, и приятно овевал оголенную кожу (!), и я не спешил возвращаться к оставленному на сиденье партнеру. Вдруг со стороны машины раздались тяжелое кряхтение, хруст и бессловесное мычание, соответствующее скорее гиппопотаму, чем моему некрупному товарищу. Сначала я из-под дерева отпустил кое-какие шуточные замечания относительно автомобиля, который может пострадать от такого шумного времяпрепровождения, но затем, когда мой товарищ отреагировал молчанием, достал табельный пистолет и решительным шагом преследовал к машине. Мой партнер спал, но, когда я упрекнул его в притворстве, возразил, что во сне на него как бы наваливалось огромное косматое существо со смрадным дыханием и горячим шершавым языком, которое он принял за меня и потому не возражал (!). Не получив никакой отдачи, существо угрюмо пробурчало что-то вроде 'бр-р-ра' и сокрушенно удалилось в направлении чащи.
Мой коллега принял данное явление за кошмарный сон, однако утром мы обнаружили огромные кучи помета и следы когтистых лап, а на близлежащих кустах висели разорванные женские колготки системы "Омса"'.
Таких сообщений из одного и того же места было немало, в них фигурировали и невиданные растения, и змеи, и олени, и даже огромная дикая кошка, что звучало одинаково абсурдно. А городские газетчики вместо того, чтобы вдуматься в суть происходящего, предпочитали потешаться над своими малограмотными сельскими коллегами, приговаривая, что скоро в их районе, как в Шотландии, заведется свое КИЖСКОЕ ЧУДОВИЩЕ, благо там есть и подходящее озеро. Но в один прекрасный день редактору областных 'Ведомостей' стало не до шуток.
По центральному телевидению промелькнуло сообщение о том, что в Безднском районе, не так уж далеко от Москвы, экс-директором местного краеведческого музея Олегом Финистом были обнаружены представители неизвестного этноса, говорящие на некоем языке славянской группы, не являющемся ни русским, ни украинским, ни белорусским, но, скорее, смахивающем на болгарский. Представители этого ПЛЕМЕНИ, которое краевед поначалу принял за секту религиозных отшельников, судя по лингвистическому анализу записанных отрывочных фраз, находились в длительной изоляции или в иноязычной среде, со времен Средневековья, чудом не утратив своей самобытности, и вернулись на прародину. Они показались Финисту доброжелательными, миролюбивыми, хотя и замкнутыми людьми. Автора провели тайными тропами в свое благоустроенное селение, щедро угостили вкусной, здоровой, но непривычной пищей, представили КНЯЗЮ и с почетом препроводили.
Лесные люди высоко оценили качество обуви Олега Константиновича и долго рассматривали, пытаясь разобраться в технологии изготовления. Одежда краеведа (джинсы, рубаха и свитер), напротив, вызвали брезгливость. Особый же фурор произвели очки. Поначалу очки вызвали у них приступы безудержного веселья, а затем глубочайшую задумчивость, доходящую до печали. Во всяком случае, явно или исподтишка представители ПЛЕМЕНИ не могли оторвать от них взглядов, пока Финист не снял их и не дал потрогать каждому присутствующему. На следующий день Олег Константинович Финист, запасшийся для исследований блокнотом, фотоаппаратом и значками, решил вернуться на место обитания загадочного народа, однако не обнаружил никаких следов пребывания людей.
Разумеется, если бы сам директор местного музея пришел в редакцию 'Ведомостей', его бы, в лучшем случае, выслушали, как сумасшедшего, загадочно поблескивая очками и незаметно переглядываясь, и отправили подобру-поздорову обратно в глушь. А может, и слушать бы не стали. Но вот то, о чем, в принципе, было известно, о чем писали и говорили по телефону местные учительницы, милиционеры и трактористы, просочилось в Москву - и превратилось из деревенской бредятины в сенсацию российского масштаба, словно по мановению волшебной палочки сухая горошина вдруг засияла алмазом. Мы без конца пережевывали жалкие события нашего провинциального болота, боясь лишний раз выйти из прокуренного кабинета на улицу, а в каких-то двух часах езды от нас происходят чудеса, о которых не брезгует упоминать ЦЕНТРАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ. И после этого мы еще смеем называть себя настоящими профессионалами!
Эту моральную затрещину еще можно было бы стерпеть, если бы события не приняли сногсшибательного оборота. В течение нескольких дней подряд в лесах вокруг Форт-Кижа бесследно исчезли три группы грибников (на самом деле их могло быть и больше). И, что самое таинственное, посланная для наведения порядка милицейская машина словно сквозь землю провалилась вместе со своим малочисленным легко вооруженным экипажем. Это были не шутки, это были криминальные сводки УВД. Тайну военной базы пора было разгадать.
* * *
Первым архитектурным сооружением города оказалась величественная кирпичная водокачка в виде ручной гранаты, возведенная под углом семьдесят пять градусов в пику пресловутой Пизанской башне. На крыше этого замечательного сооружения, украшающего пустую чистую привокзальную площадь, росла кривая чахлая береза. На избушке почтового отделения висел здоровенный замок, стеклобетонный сарай магазина был на каком-то подозрительно раннем обеде. Зато за углом магазина притаилось кирпичное заведение типа трансформаторной будки (каковой оно и было в предыдущей жизни) с крупной надписью ТРАКТИРЪ. На двери трактира была приколота горделивая надпись: 'Мы работаем'. Друзья одновременно схватились за ручку двери и потянули ее на себя. Дверь открывалась вовнутрь.
Помещение трактира было стилизовано под избу. По стенам висели в рамках старинные фотографии: сестры милосердия в белых передниках и косынках с крестами, три сидящих и два стоящих по бокам гусарских офицера в расшитых рейтузах, венгерках со шнурками и круглых каракулевых шапочках с маленькими султанами, портрет государя с раздвоенной бородой. В правом углу висела глянцевая фотография рублевской 'Троицы', из тех, что недорого продаются в киосках, а перед ней теплилась электрическая лампадка. У левой стены стояли просторный стол, застеленный чистой скатертью, и две деревянные лавки. В углу под иконкой сидел благообразный молодой дед в сером костюме, хотя и без галстука, жидкобородый, русоволосый, в синих очках. Направив лицо вверх, неподвижно улыбаясь и притопывая ногой, он наяривал на гармошке плясовой мотивчик из нескольких нот, который обычно играют наемные гармонисты на свадьбах для забалдевших пожилых гостей. Перед ним выкаблучивалась худая, простоволосая, темнолицая шалашовка с выцвевшим синяком под глазом, в демисезонном пальто цвета отъявленной охры, нитяных приспущенных перекрученных чулках и кедах. В каком-то забытьи она отбивала ногами собственный ритм, отнюдь не соответствующий ритму исполняемого произведения, словно пава, поводила плечами, потряхивала неопрятной головой и неожиданно, пронзительно, горестно взвизгивала, как от змеиного укуса. Других людей в помещении не было.
Бедин истово (хотя и слева направо) перекрестился на фотообраз, невозмутимо обошел танцовщицу и занял место в центре стола. То же самое, хотя и менее убедительно, сделал Филин, немного смазавший впечатление от набожности ироничным смешком. Слепец перестал музицировать, деликатно откашлялся и поставил приятно скрипнувший мехами инструмент к ногам. По инерции баба еще дважды грянула ногой об пол, села на самый краешек лавки, ссутулилась и сникла, словно кукла, у которой кончился завод. Наступила тишина, в которой раздавались только барабанные дроби бединских пальцев о стол да полое тиканье ходиков.
- Чу! Кто посетил нас, Глаша? - певуче произнес слепой музыкант.
- Молодые люди, - клокочуще-сиплым, голосом падшего существа ответила Глаша и одарила Филина кокетливой гнилозубой улыбкой:
- Мужчина, не угостите с фильтром?
- Чего угодно господам заезжим офицерам? - церемонно осведомился тапер, пока Глеб копался в карманах.
- Если это действительно трактир, то нам угодно перекусить, - бросил Бедин.
- И выпить, - жалобно добавил Филин.
Слепец достал из кармана колокольчик и подал сигнал, на который из-за ширмы явилась дородная служанка в кокетливом передничке с кружевами и чепце; скорость ее появления была столь разительна, словно официантка таилась в укрытии и только ждала знака, об этом же говорили румянец смущения и блеск потупленных очей. Первым делом она направилась не к клиентам, а к танцовщице. Взяв Глашу за руку, она резко повлекла ее к выходу, шипя сквозь поджатые губы и прожигая непутевую взглядом исподлобья.
- И чтоб духу твоего здесь не было, срань! - в качестве прощания сказала она, захлопывая дверь. - И вам последнее предупреждение, Олег Константинович. - И любезно пояснила клиентам: - Мы держим это недоразумение, как, знаете, в танцевальных залах держат наемных танцовщиц, чтобы разогревать публику. Но теперь я вижу, что выбор был неудачный, Глафира переигрывает, как всякая профессиональная актриса. Народу, конечно, нужна похабщина, но нельзя же превращать трактир в вокзал. Что будем кушать?
- Да у нас-то, видите ли, со средствами...- завел было Филин и чуть не вскрикнул от зверского щипка сильных бединских пальцев под столом.
- А каким ассортиментом блюд вы располагаете? - заглушил товарища Феликс.
Трактирщица загадочно улыбнулась и достала из овального кенгуриного кармана на животе мизерную записную книжку.
- Мы располагаем свежими горячими щами.
- Ни слова больше! - пылко прервал ее Бедин. - Принесите нам с коллегой по большой миске горячих щей и, пожалуй...
- Бутылку водки, - вставил-таки Филин.
- Бутылку водки и три рюмки: мне, моему ассистенту и этому почтенному джентльмену с музыкальным инструментом, который восседает в красном углу ринга... то бишь, трактира. Если не трудно, пригласите его за наш столик. Нам есть о чем потолковать.
Трактирщица занесла полученные данные в блокнот и удалилась за ширму, предоставив для обозрения обширное плоскогорье своего крупа, похожего на глыбу застывшей лавы. При небольших размерах эта аппетитная женщина была столь плотно сформирована и ладно сложена, что не тронуть ее, не ущипнуть или не похлопать можно было только в результате противоестественного волевого усилия.
- Елизавета Ивановна Попко, владелица сей харчевни, - прокомментировал незаметно выросший перед столом музыкант. - Иногда грубовата, но искупает безграничной добротой и... неоскудевающими щедротами души своей.
Филин смущенно закашлялся в кулак. Бедин прищурился, словно производя в уме математические вычисления.
- А вы, если не ошибаюсь...
Слепец по-офицерски щелкнул каблуками и с достоинством отрекомендовался:
- Кандидат филологических наук, магистр этнографии, бакалавр музыки по классу домры и жалейки, директор (теперь уже можно сказать - экс-директор) военно-исторического дома-музея Долотова, лектор историософии местного края, неутомимый собиратель и пропагандист обычаев, загадок, обрядов и прочая и прочая. Добрая половина моей жизни прошла в тюрьмах, исправительных лагерях, на этапах и выселках, стоила вашему покорному слуге зрения и большей части здоровья...
- Постойте, да вы... Финист! - осенило Бедина.
- Да-с. - Лицо этнографа передернулось. - Перед вами, в роли жалкого попрошайки и приживала тот самый Олег Финист, о котором его товарищ по ссылке Александр Сухаревич как-то заметил: 'России не бывает без глубинки, а глубинки без таких вот Финистов'.
На лице Олега Константиновича появилось выражение человека, которому приспичило в туалет.
- Вы что-то говорили насчет рюмки, так, если не западло, сделайте одолжение, только не при ней, не при Елизавете. Нет, она замечательная женщина, и без нее я бы, наверное, завял, но она хочет стать ментом, цензором, цербером... О, Лизон!
Потеснив краеведа круглым твердым плечом, Елизавета Ивановна брякнула о стол запотевшей бутылкой водки, блюдцем с нарезанным черным хлебом и, как было велено, тремя рюмками.
- Пейте, Олег Константинович, на здоровье, - угрожающе пропела она. - Вы далеко не дитя, а я вам не нянька. Пейте же сколько вам влезет и валитесь где попало в гнусных объятиях этой бездари. Но учтите, что после закрытия музыкальной школы у меня под дверью стоит целая очередь лауреатов международных конкурсов и обладателей призов, готовых за гроши валяться у меня в ногах и выполнять самые грязные и унизительные поручения, как ваша хваленая потаскуха.
Олег Константинович вероломно хихикнул.
- Она имеет в виду Глафиру, которую вы только что видели, мою бывшую супругу, подрабатывающую народной танцовщицей. Но помилуй, Лизон, за одно преступление не карают дважды, тем более - трижды. То, что произошло с нами в тот вечер, было всего лишь результатом нечаянной вспышки и подтверждает слабость человеческой натуры, которая нуждается в снисхождении. И потом, из-за этого поцелуя я перенес столько страданий, столько душевных мук... Вспомни эту сцену с неудавшимся самосожжением и когда я в течение полутора часов, ПОЛУТОРА ЧАСОВ, зимой простоял на коленях с табличкой ЛЮБОДЕЙ на шее, возле той самой падающей водокачки, которую вы, верно, проезжали по пути в наши палестины, - это одна из местных достопримечательностей, которую я безуспешно пытаюсь взять под охрану цивилизации...
- Довольно! - Из-за перехваченного волнением голоса Елизавета не выкрикнула, а выдохнула. - Довольно ваших страстишек. Когда после презентации Христианского психологического центра 'Киж' начальник районной милиции вдруг стал меня целовать и совершенно неожиданно запустил мне руку в трусики, я едва не потеряла сознания, но не раздвинула ног. Да, я отказала самому представительному мужчине района. А теперь судите сами, что я получила взамен!
Разгневанная трактирщица приоткрыла дверь, высунула руку на улицу и пощелкала пальцами.
- Лиза! - взмолился Финист, предугадывая грядущую сцену, но Елизавета осадила его одним притопом ладной коротенькой ножки.
- Можно! - Она присела на угол скамьи, закинула ногу за ногу и закурила длинную коричневую сигаретку.
Тем временем страждущий Финист подавал журналистам отчаянные знаки, означающие наливание и опрокидывание, и его знаки не остались без внимания. Прежде чем Глафира снова появилась в помещении трактира, нашими путешественниками и их знакомцем с кратчайшим перерывом было налито и выпито дважды.
Глафира осторожно проникла в зал и замерла возле самой двери, хитро улыбаясь.
- Кто ты есть? - спросила Елизавета Ивановна строго, но спокойно, покачивая ладной, расплюснутой в ляжке ногой и экономя презрение. - Чего робеешь, АРТИСТКА?
Видно было, что трактирщица может уничтожить подчиненную одним махом, одним шевелением брови, но не делает этого ради зрителей, как профессиональный боксер высокой квалификации, которому подставили новичка.
- Я есть срань позорная, последняя, конченая, - заученно ответила Глафира, лукаво стреляя глазами в Филина и, видимо, нисколько не тяготясь самобичеванием, как привычной простенькой ролью. Теперь она не казалась пьянеющему Филину такой уж некрасивой, старой и больной, наверное, это был всего лишь сценический образ, а сама Глафира могла бы сделаться и привлекательной, почти желанной при ее стройной фигуре, бесовски прозрачных глазах и густой спутанной гриве, если бы отмылась, загримировалась (а может - разгримировалась) и надела приличное платье. Или это водка всасывалась в мозг?
- Нет, я не это имею в виду. Я имею в виду: кем ты была до трудоустройства в трактир?
- Я являлась актрисой Театра Сатиры Красной Армии, заслуженной артисткой Удмуртии, лауреатом премии Комсомола и медали 'За творческие заслуги'. По результатам опроса журнала 'Жизнь за театр' я была признана открытием года, а затем стала лауреатом международного Шекспировского конкурса в городе Стратфорд-апон-Эйвон в Великобритании за лучшее раскрытие женского образа в пьесе Шекспира.
- Какого образа?
- Образа Джульетты в трагедии 'Ромео и Джульетта'. Вскоре после этого я получила приглашение от режиссера Шнейдерсона на главную роль Любочки Тумановой в фильме 'Летят голуби'.
- Кто был твоим партнером по фильму?
- Моим партнером по фильму был гениальный Бульонов.
- Сам Александр Бульонов был ее партнером по фильму! И что же?
- И я получила известие о том, что папа мой умер, а больная мама осталась одна, без присмотра, в Бездне. А через несколько дней после этого из американской киноакадемии в Лос-Анджелесе пришло приглашение Шнейдерсону, Бульонову и мне приехать в Соединенные Штаты для участия в розыгрыше премии 'Оскар' в номинации 'Лучший зарубежный фильм'. Приз тогда достался Бульонову как лучшему исполнителю третьестепенной мужской роли в лучшем второстепенном фильме, и хотя мое присутствие на конкурсе, собственно, ничего не решало, жизнь моя с тех пор пошла на спад.
Вскоре моего главного покровителя Шнейдерсона хватил инфаркт, а Бульонов перешел в иные, недоступные сферы и вспомнил обо мне лишь однажды, в телепередаче 'Былое', когда ведущий спросил его, какова судьба очаровательной девчушки, исполнившей Любашу Туманову в раннем шедевре Шнейдерсона 'Летят голуби'. Как сейчас помню, Александр Ибрагимбекович погрустнел своими знаменитыми глазами и ответил: 'Бог весть. Пришла и канула в Лету, как все мы в этом мире'. При этом он даже не смог правильно назвать мою фамилию, вместо Игрицкая сказал Язвицкая - так звали его партнершу по следующему фильму 'Здравствуйте, грачи!'.
- Кому он теперь нужен, сам-то Бульонов, - утешил Бедин. - У него, поди, нет и такой работы.
- О, не надо так говорить! - Глаза Глафиры блеснули. - Как бы то ни было, Александр Ибрагимбекович на всю жизнь останется моим кумиром и первой девиче-ской любовью. В хорошем смысле.
- Об этом тебя как раз не спрашивают, - поправила Елизавета Ивановна, недовольная вызванным сочувствием.
- И вот... - Глафира развела руками и одарила зрителей таким лучезарно-беззащитным, трогательным в своей порочности взглядом, что Филин подивился: как это он, завзятый театрал, мог принять настоящую актрису за уличную пьянчужку? К тому же теперь сквозь грим и костюм он видел ухоженную, холеную женщину, выглядевшую, судя по биографии, лет на пятнадцать моложе своего биологического возраста.
- Ведь я институтка, я дочь камергера...- Актриса выкинула какое-то совершенно непередаваемое па, выражающее одновременно и удаль, и стремление к воле, и бессилие подрезанных крыльев, метнулась на цыпочках в один угол трактира, в другой, в изысканной неловкости повалила табурет Финиста, овеяла пылающее лицо Филина крылом взметнувшейся руки и замерла на излете, в скорбной поникшей позе прекрасного, гордого, поверженного существа, низвергнутого с небес в затхлое, тусклое царство амфибий, гадов и грызунов. Слезы выступили на глазах Глеба, да и Феликс в своей романтической меланхолии мысленно произнес какое-то 'ёпть'.
- А теперь, мадам Баттерфляй, извольте-ка сделать следующее: покажите нашим гостям свою жопу! - триумфально приказала Елизавета Ивановна, поднялась с лавочки и скрестила руки на груди. Все лицо ее играло красками жизни, на щеках обозначились шаловливые ямочки, губы трепетали улыбкой.
- О, моя герцогиня, вы ставите меня в затруднительное положение, - игриво покусывая пальчик, возразила Глафира и тут же, резко повернувшись к гостям задом, взметнула полы своего безобразного пальто, оттопырила зад и несколько раз вильнула, заглядывая из-за плеча в глаза зрителям, и с очаровательным притворным смущением пожала плечами. От неожиданности друзья едва не поперхнулись: так хороша, нежна и округла была увиденная плоть, так внезапна среди коричневого безобразия старой одежды. Совсем не этого эффекта ожидала трактирщица; она поджала губы, нахмурила низкий лоб и наморщила аккуратный нос.
- А теперь, - сказала она, нервно постукивая себя по ладони мухобойкой, - теперь ты будешь у меня клевать хлеб!
Незрячий ученый сначала скрытно, а затем и явно сигнализировал журналистам, подставлял пустую стопку под невидимую вожделенную струю, но тщетно: друзьям было не до него.
- Ты будешь ползать у меня на карачках и собирать с пола хлеб! Ртом!
- Слушаюсь, сударыня!
Сбросив пальто и обнаружив под ним пестренький, очень открытый сарафан с оборками, Глаша встала на колени и, поглядывая на молодых людей из-под свешивающихся рыжих косм, хрипло заворковала смехом; при этом декольте сарафана, и без того низкое, совсем отошло и открыло взорам две грозно нависшие, полные, сливочные, прекрасные груди.
Отбросив мухобойку, Елизавета Ивановна без спроса взяла с тарелки путешественников ломоть хлеба и стала крошить его на пол, перед лицом нетерпеливо извивающейся артистки. Затем она взяла мухобойку и так саданула ею по столу перед самым носом задремывающего Олега Константиновича, что тот едва не слетел с лавки и уронил на пол свои синие очечки, мухобойка переломилась надвое.
Постанывая, облизываясь и все оборачиваясь к зрителям искаженным лицом, Глафира поползла, обнюхивая кусочки хлеба один за другим, играя с ними длинным ловким языком и урча, прежде чем поднять губами и проглотить.
- Алле! Алле! - не унималась Елизавета Ивановна, прихлопывая в ладоши и едва не плача от веселья. - Ой, не могу!
Доведенная до изнеможения слезами смеха, трактирщица достала из кармашка передника комочек сложенных банкнот, наотмашь бросила его на пол перед арти-сткой и убежала за ширму, словно боялась описаться.
- Олег Константинович, алло! - Филин деликатно потрогал краеведа за плечо, но тот уткнулся в стол, используя вместо подушки собственные руки, и не подавал никаких признаков жизни, кроме посапывания. - Мосье краевед, всего несколько вопросов!
Бедин, даже теоретически не принимавший принципов ненасильственного убеждения, вздернул слепого музыканта под мышки, как на вешалку, и, пока тот оседал в исходное положение, нанес ему два продуманных хряских удара под дых. Лицо краеведа исказилось во сне, сам же Олег Константинович, как подстреленный, стал заваливаться влево. Придав краеведу кривую устойчивость, Феликс стал щипать его своими цепкими пальцами за ноги и плечи - без толку; даже если бы огромный голодный орел слетел сейчас с вершины Кавказских гор и впился клювом в печень Финиста, это не вернуло бы его в сознание. Бедин отвесил сельскому интеллектуалу несколько смачных пощечин, придавших краски его мертвенным ланитам, а затем стал энергично растирать ладонями его уши - с таким же успехом он мог бы добывать из них трением огонь.
- Напрасный труд! - заметила Глафира, занимавшаяся переодеванием, причесыванием и раскраской со свойственным актрисам бесстыдством. - Однажды местные трактористы, у которых он растратил винные деньги, опускали его под воду на две минуты и прижигали пятки сигаретами - и все зря. Он сам очнется минут через сорок, но не раньше. А теперь вы можете его убить.
- Но он выпил всего-то граммов пятьдесят! - удивился Филин, обходя взглядом груди Глафиры, подпертые снизу черным кружевным лифчиком, который она как раз пыталась застегнуть. Щелк! Две прозрачные черные авоськи туго охватили свое грузное содержимое. Филин вздохнул с облегчением.
- Именно пятьдесят. Он выпивает ровно пятьдесят граммов, засыпает на сорок минут, а затем восстает обновленный и ищет следующие пятьдесят - независимо от того, сколько займет поиск - несколько минут или полгода. Однако эти несколько минут, или несколько часов, или несколько месяцев он спать не будет. Уж я-то знаю своего бывшего мужа.
- Вы были замужем за Финистом? Но тогда вы могли бы нам кое-что прояснить! - Филин толкнул Бедина локтем, подавая знак скорее достать диктофон.
- Я так и знала, что вас интересую не я!
Актриса подтянула чулки, нанесла последние штрихи и предстала перед присмиревшими друзьями в виде холеной, неприступной красоты дивы - настоящей леди Безднского уезда. Даже не верилось, что эта прекрасная, немного усталая и взвинченная дама в строгом, элегантном костюме только что ползала на коленях по полу и, как последняя собака, ртом собирала хлеб.
- Если вы агенты федеральной безопасности, то вы обратились не по адресу. Я ничего не могу сообщить по поводу своего бывшего мужа, за исключением того, что сказала вашим коллегам.
Брезгливо поведя плечом, актриса подхватила саквояж и энергично направилась к двери, чтобы исчезнуть навеки, если бы не расторопность Бедина, который уже распростер свои объятия на ее пути.
- Умоляю! Мы не агенты федеральной безопасности! Мы ее безвинные жертвы!
- Мы обозреватели, приехавшие расследовать некоторые обстоятельства, - нашелся, в свою очередь, Филин. - Мы независимые журналисты-бессребреники.
В наступившей тишине стало опять слышно, как отбивают секунды гулкие ходики, но на этот раз их полый гипнотический 'тик-так' перешел в пружинное поскрипывание, легкий скрежет спуска и, наконец, в плавучий, желеобразный, нескончаемо дрожащий бронзовый удар - всего один, - бом-м-м.
Артистка испытующе поглядела сначала на Бедина, который при своей развязности мог быть кем угодно, от полковника контрразведки до поездного шулера, а затем на Филина, который на любой должности мог быть только безвредным милягой, и, выведя некое среднеарифметическое, позволила себе улыбнуться.
- Я еще ни разу не встречала шпиона, который отрекомендовался бы как шпион, - заметила она. - Все вы или педагоги, или журналисты, или врачи. И умеете входить в доверие.
- Но у нас есть удостоверения! - возразил Бедин. - Вот, пожалуйста, удостоверение газеты 'Ведомости', вот водительские права, вот справка о безупречности здоровья, а вот (но это несколько не то) удостоверение инвалида войны, дающее право на бесплатный проезд в городском транспорте.
- Вы тоже инвалид? - Глафира перевела взгляд на Филина.
- Нет, я не инвалид, я Фил Глебов, то есть Глеб Филин, вот... - В попытке найти нужный документ руки обозревателя неожиданно выбросили вверх целый фейерверк визитных карточек, удостоверений, справок и бумажных клочков с телефонами, так что Глебу пришлось упасть перед недоверчивой дамой на колено и, потея и натыкаясь на ее ноги, собирать все обратно в бумажник. С порывистой легкостью школьницы Глафира присела, подхватила с пола визитную карточку и громко, сценично озвучила:
- Филин Глеб Алексеевич. Обозреватель по гуманитарным проблемам газеты 'Ведомости'. Телефон, телефакс, телетайп, телевизор... Но я не вижу никакого противоречия между вашей работой в газете и службой в разведке.
- Но тогда...- начал было Филин, теряющий голову от издевок уездной умницы, но его перебил Бедин:
- Но тогда мы совершим преступление: мы сделаем то, чего никогда не позволит себе ни один сотрудник разведки, от рядового стукача до генерала. Мы убежим отсюда, не расплатившись, а вы, о недоверчивая, можете оставаться здесь сколько угодно и объясняться с Елизаветой Ивановной насчет нашего побега. Адью!
Зорко окинув трактир стремительным прощальным взором, Бедин для чего-то сунул в карман пластмассовый стаканчик с салфетками и наполеонистым шагом покинул помещение. Филин заторопился следом, а Глафира, поняв свою оплошность, вышла за ними на порог и с сожалением посмотрела из-под ладони вслед двум заезжим шалопаям, переходящим с беглого шага на трусцу. Неужели она их больше никогда не увидит, особенно того славного бородача, который при собирании бумажек с пола по рассеянности едва не залез ей под юбку? Жаль было и очкастого ухаря, который так хищно улыбается и жжется глазами, но - она прекрасно это видела - не представляет большей опасности, чем его приятель. Как бы им, наверное. было интересно и забавно втроем, если бы нелепая случайность сюжета не развела их в самом начале! И, когда спины приятелей готовы были скрыться за углом, она крикнула им вслед:
- Мальчики, я с вами!
* * *
- Стало быть - в Бездну? Но прежде, если не возражаете, мы нанесем визит некоему Ивану Свищову из Свищовки. - Вместо переключателя скоростей Бедин совершенно случайно схватился за прохладное колено актрисы, и машина рванула по крутым спускам и подъемам холмистого приречного городка.
- Что же вы хотели узнать насчет Олега Константиновича? - спросила Глафира, как бы не замечая руки Бедина на своем колене, так что в конце концов ее пришлось убрать.
- Нас интересует, собственно, не сама биография этого человека, хотя она безумно интересна...- замялся Филин, и Бедин добавил:
- Плевать мы на него хотели. Нас интересует Киж.
- Ах вот как! - Глафира залилась таким долгим, певучим смехом. - А я-то вообразила! Детектив! Федеральная разведка! Сыщики! - Глафира промокнула углом платочка глаза и продолжила: - Дело в том, что Олег Константинович долго и упорно занимался сбором компромата против местного руководства, которые передавал в средства массовой информации и даже в суд. За ту же самую деятельность при прежнем правительстве он попал на принудительное психиатрическое лечение, а затем в тюрьму, где лишился зрения. Пришли другие времена, сменились (вернее - повергнуты были) кумиры, а Финист остался прежним поборником чего-то. Сначала новое правительство ввело его в свой состав - как известного международного мученика - в качестве символического консультанта без портфеля по вопросам культуры, фольклора и ручных промыслов, но он, несмотря на приличный оклад, очень быстро показал, что борьба есть склочное состояние ума. Он прицепился к начальству местной войсковой базы Форт-Киж, повязанному с гражданской администрацией за то, что они-де препятствуют проведению археологических исследований озера и древнего городища, на секретной территории. С тем чтобы заткнуть его правдивый рот, ему бросили должность директора военно-исторического музея-заповедника Долотова, в штабе демилитаризованной ракетной дивизии, но его назойливость по пустякам была столь велика, что ее не утолили ни увещевания, ни сдвинутые брови, ни мат районного головы Похерова. Что за дело ему до окриков, угроз и даже побоев, нанесенных подозрительным пьянчугой, если в тюрьме его обещали обесчестить и даже исполнили обещание несколько раз, а он так и не подписал знаменитую повинную петицию двадцати шести! Что за дело ему до увольнения с работы, если палачи прежнего режима втыкали ему в глаза иголки, а он не согласился выступить по телевидению со всенародным покаянием!
Наша любовь была в самом разгаре, и я гордилась своим мужем, настоящим подвижником культуры и почти святым, не склонным к тщеславию, как мои артистические сожители. Так мне казалось в ослеплении любви.
Но вскоре после его отстранения я стала замечать странные вещи. Весь полемический пыл, вся благородная ярость моего Мильтона воспламенялись лишь в присутствии свидетелей. Его святости, его праведному гневу, его обличительному пафосу не было границ, но при условии хоть какого-нибудь отклика со стороны, из прессы, даже если это стенная газета. Поразительно, как мгновенно обесцветился, скис мой Дантон после того, как его процесс 'Финист versus Форт-Киж' в областном суде был безоговорочно проигран, а в зале не появился ни один из самых мелких провинциальных репортеров.
- Помню, помню... я тогда страшно недомогал. Помнишь, после презентации? - напомнил другу Филин.
- Он был готов к тому, чтобы его ошельмовали, чтобы его вывели в наручниках из зала суда и бросили в машину, чтобы на него даже совершили физическое нападение. Но к тому, чтобы остаться незамеченным, он был не готов. Суд приговорил его к смехотворному штрафу за словесное оскорбление генерала, и на этом процесс был завершен. Командир дивизии генерал Гоплинов, голова Безднского района Похеров и начальник местной милиции Козлов курили возле здания суда, громко обменивались впечатлениями и смеялись, а мой страстотерпец по-собачьи крутился вокруг них, как бы умоляя: обругайте, ударьте, прогоните, но не оставьте без внимания! Толстые люди не удостаивали его взглядом. Для них он был не более интересным объектом, чем дворняга, которая грелась возле входа в суд. И только в последний момент, когда ответчики стали разъезжаться, а Олег суетливо приблизился к генералу, заносящему ногу для посадки в авто, чтобы продискутировать, старый вояка схулиганил: он потрепал идейного борца ладонью по редковолосой щеке и ласково пробасил: 'То-то, штатская вонючка'.
Буквально на следующий день в бухгалтерских делах дома-музея, которым заведовал Финист, обнаружились серьезные упущения. Муж был вынужден уволиться, и генерал, занявший его должность, пустил музей с молотка. Спесь Олега Константиновича как рукой сняло, он стал предупредителен, даже подобострастен с каждым встречным-поперечным. А вскоре от него, всегда бывшего поборником вегетарианства и трезвости, стало припахивать винцом. Соседки рассказали, что он зачастил в заведение Елизаветы Попковой, своей первой школьной любви, и даже играет там на гармонике за мелкие деньги. Его детище, его музей, который он так упорно отстаивал от засилия военных, к тому времени практически прекратил свое существование.
- Какая же здесь связь с таинственными явлениями Кижа? - поинтересовался Филин.
- Связь такая, что он придумал их специально, чтобы привлечь к себе внимание. Кижа нет. А скорее всего - и не было.
* * *
Известие о том, что искомое чудо отсутствует, грянуло как гром среди ясного неба. Товарищи задумались.
Действительно, если никакого кижского чуда не существовало, его следовало выдумать - на нем зиждилась идейно-хозяйственная жизнь целого района, целой области, а может, и нескольких областей. Ежели Финист и выдумал чудо, то он лишь наполнил старый, выцветший, выдохшийся миф новым, злободневным и очень своевременным содержанием, как художники Ренессанса одевали библейских персонажей в костюмы бюргеров.
Строго говоря, миф о Киже никогда не забывали и нещадно эксплуатировали в литературе. Мифы о невидимом (или исчезнувшем) граде присутствуют и в фольклоре других народов. Невидимое присутствие воспринимается мечтателями как земной рай - тем более приятный, что вокруг все рушится и гибнет. Это тот же миф о Невидимке, но если невидимая Уэлсова личность агрессивна, то невидимый социум, напротив, пассивен и миролюбив: не трогайте нас, а вы нам и даром не нужны. Отсюда всего один шаг до общин, спрятавшихся в сибирской тайге, до религиозных коммун в амазонской сельве и невидимых племен, скрывающихся в пещерах и подземельях перед лицом кровожадных варваров (цивилизаторов). Отсюда всего один шаг до Атлантиды.
Но почему Бездна, спросите вы? Почему этот почти центральный район превосходит засаженностью самые благоустроенные местности Европы? Почему Бездна, которая изъезжена и исхожена вдоль и поперек, а теперь, после разоружения, не представляет тайны даже для негров? Почему Бездна, которая если и упоминается в произведениях Лескова, Аксакова и Гончарова (она упоминается трижды), то всегда лишь мимоходом, в связи с плохим состоянием дорог? Неужели в нашем Отечестве нет более романтических мест?
Первое историческое обоснование легенды о Киже связано с именем Евграфа Долотова, естествоиспытателя, историка и поэта ХVIII века, которого иногда называют местным Ломоносовым, а я бы назвал российским Шлиманом, без Трои. Этот удивительный человек и энциклопедист, между прочим, в своих 'Уездных записках', содержащих решительно все о здешних местах, оставил следующие строки:
'Копаясь в списке летописи местного монастыря, нашел я разгадку мистерии града Кижа, известного нам по сказкам седой старины да летописям народа нашего. Сей Киж находился не где-нибудь, а в Безднском уезде, неподалеку от моего поместья!
В великое княжение Георгия Всеволодовича верстах в десяти от нынешнего городка Бездны, получившего имя свое в память о минувшей драме, действительно стояла деревянная крепостица Киж, жители коей славились по всему княжеcтву своею зажиточностью, сноровкой в рукомеслах и замкнутостью. Однако на шестой год княжения произошло здесь великое трясение земли, весьма редкое для Великороссии. Целые села канули под землю, другие были разрушены, так что отстроить их было легче на другом месте, стены местных храмов расселись, а чрез десять дней случилось необыкновенное затмение солнца и по небу бежали цветные облака в виде скачущих вершников. Воды, словно в Апокалипсисе, хлынули на мирные пастбища, и леса оказались под зыбию вод. Впрочем, сколько можно судить по записям ученого монаха, погружение сие и дальнейший потоп свершились не в одночасье, как в сказаниях атлантических. Местные жители успели убраться с опасных сих долин поживу-поздорову, потеряв лишь малую толику изрядного своего имущества, и переселились в соседнюю Бездну (либо основали это селение), смешавшись с окрестным населением и навеки утратив свои достославные оригинальные качества. Долина Кижская была через несколько месяцев поглощена подземным озером, а в сказаниях местных сохранилось завистливое предубеждение о мнимых сокровищах кижских, оставшихся на дне, в жилищах богатых горожан.
Сказание сие сохранилось вплоть до татарского нашествия и дошло до темника Могольского Бедулая (Абдулая), узнавшего о богатом затерянном граде от толмача своего, изрыскавшего окрестности Бездны, пытавшего страшною мукой наместника монастыря, но не нашедшего ничего и в досаде сжегшего мирную Бездну, не оказавшую сопротивления'. Так пишет Долотов.
До наших дней не дошло никаких письменных доказательств его гипотезы. В 1812 году в доме Долотова, где квартировал эскадрон французских кирасир, возник пожар, уничтоживший бесценную библиотеку и большую часть обстановки, второй раз дом знаменитого ученого пострадал в 1917 году, когда его разграбили местные крестьяне, и, наконец, во время Отечественной войны в нем размещался штаб немецкой танковой дивизии, разбомбленный советской авиацией. От дома фактически не осталось ничего, кроме полуразрушенных стен, когда на территории бывшей дворянской усадьбы разместился штаб ракетной базы Форт-Киж. Военные строители в сотрудничестве с учеными-реставраторами восстановили дворец Долотова по сохранившимся рисункам и чертежам и укомплектовали третьестепенными экспонатами столичных музеев, а также находками местных краеведов и школьников, в лучшем случае имеющими отдаленное отношение к эпохе Долотова, но не к его личности.
Вообще, несмотря на разносторонние способности, Долотов в свое время был известен лишь узкому кругу специалистов географии, его поэтические таланты подвергались сомнению, а по поводу его исторических изысканий Карамзин высказывался в одном из своих писем столь двусмысленно, словно речь идет не об ученом, а о ловком мистификаторе. Не исключено, что, тяготясь своей безвестностью, Евграф Тимофеевич - этот предтеча Олега Константиновича - просто ИЗОБРЕЛ историко-географическое обоснование мифа о Киже, привязав его к родному краю, благо расплывчатое состояние тогдашней исторической науки не позволяло ни подтвердить его гипотезу, ни основательно опровергнуть ее.
- И все-таки я верю, - произнес Глеб Филин, глядя в окно.
- Как он мог видеть представителей неведомой расы, если он слеп! - Глафира усмехнулась правой половиной напудренного лица.
- Он мог их слышать! Он ведь говорил о диалекте! - горячо возразил Филин, который уже начал привыкать к идее Кижа и не хотел ее терять.
Машину подбросило так, что Глафира и Филин чуть не сломали шеи о потолок кабины; Глеб при этом прикусил щеку, а Глафира незаметно пукнула.
- А что, если он вовсе не слепой? - спокойно заметил Бедин, предвидевший скачок и успевший сгруппироваться.
- Как это? - просила Глафира с оттенком неприязни.
- Мне кажется, он кое-что иногда видит. Как Паниковский.
Глафира пожала плечами.
Надпись на дорожном щите гласила: 'Свищовка - 200 м'.
* * *
Феликс притормозил возле двух плюгавых мужиков в военизированной спец-одежде, которые в сопровождении крючкохвостой коротконогой собаки шествовали к сельмагу. Ступая нетвердо, как по болоту, мужики поддерживали друг друга и шарахнулись от машины, как от черта, выскочившего на них из-под земли.
Тот, что покрепче, стянул с башки дырчатую бейсбольную кепку с надписью USA и поддернул расхлябанного товарища:
- Мы.
Феликс сдвинул брови.
- Что значит 'мы'?
- Мы Свищовы Иваны. У нас в Свищовке все Свищовы и половина - Иваны, - томно объяснил неустойчивый, обмахиваясь трубочкой газеты и обдавая Феликса густым смрадом чего-то неизъяснимого.
- Понятно. - Феликс хлопнул дверью и продолжил путь.
Свищовы тем временем отвлеклись от своей цели и заспорили, пылко жестикулируя, дергая друг друга за одежду и оглашая сельский воздух напрасными грубостями.
Вдруг дорога оборвалась. Прямо посередине ее зияла огромная красно-коричневая дырища правильной круглой формы наподобие воронки от авиабомбы, в которую, словно костяшки домино, сползли бетонные плиты дорожного покрытия. Яма смыкалась с глиняным карьером и служила оттоком для его мутно-коричневых вод, сошедших примерно на треть и обнаживших прибрежное дно. Перед самым провалом дорога была перегорожена сухим деревом, излизанным сбоку пламенем костерка, возле дерева валялись две пустые бутылки - пластмассовая из-под лимонада и стеклянная из-под водки - и стоял юный курносый милиционер в сапогах, кожаной куртке и кепи, без пистолета, но с переносной рацией. Хмурясь от избытка ответственности, он передвинул кепи с затылка на лоб, подошел к машине и по-столичному отдал честь.
- Младший сержант Свищов! Ваши документы!
При виде редакционных документов милиционер превратился из ходячего сооружения кепи, кожанки и сапог в того, кем и являлся на самом деле, - наивного, предупредительного малого, почти ребенка. Он улыбнулся и вернул головной убор на затылок.
- А я-то думал, вы из контрразведки!
Друзья переглянулись. За всю предыдущую жизнь их так часто не принимали за шпионов, как за сегодняшние несколько часов.
- Мы обозреватели газеты 'Ведомости'. Нас интересует Иван Свищов, но не ты, а этот... - Бедин показал мальчику затрепанный 'Край' с портретом счастливого грибника.
- Ванька Свинух? - Милиционер перевел глазенки с газеты на обозревателя и расцвел, словно услышал замечательную новость. - Свинуха шукаете?
Казалось, он может радоваться этому обстоятельству до бесконечности, да так бы, наверное, и произошло, если бы Феликс не окоротил его строгим прищуром.
- Есть такой или нет?
- Был, да весь вышел, - подтянулся милиционер. - Провалился под землю.
- В смысле? - Бедину это начинало не нравиться.
- Вместе с домом! - торжественно поднял палец милиционер и огляделся вокруг, хотя и так очевидно было, что здесь не было ни одного слушателя, кроме флегматичной козы, щиплющей траву на самом краю провала. - Только я обещал - никому.
- Мы обещаем, что ваше имя нигде не будет фигурировать. Просто - милиционер постовой службы, - поспешил Филин. - Зато вы сможете показывать вашей девушке номер газеты и говорить: это все я. У вас есть девушка?
- А это? - Милиционер опасливо показал на диктофон Филина, как на сулящее пакости неведомое оружие.
- А это: чик - и нету! - Филин убрал диктофон в сумку и извлек оттуда блокнот и авторучку. - Теперь легче?
- Теперь? - Лицо постового просветлело. - Следуйте за мной.
И он с козьим проворством припустился по косогору, на вершине которого стояли деревенские дома. Филин едва поспевал за резвым селянином написать.
Тем временем Глафира и Бедин спустились к пруду и романтично прогуливались по его бывшему берегу; Глафира то и дело приседала на корточки, срывая какие-то растения и показывая их Феликсу, а тот о чем-то разглагольствовал, указывая рукою то на воду, то на избы, то на небеса. Издали они казались совсем крошечными, до Глеба долетали голос Бедина и переливчатый смех Глафиры, вдруг приближенные ветром.
- Здесь было прямое место, - сообщил милиционер, выбираясь с косогора на деревенскую улицу.
- Как - прямое? - изумился Филин.
- Ну, от домов до самого пруда шло ровное поле, пацаны здесь в футбол играли, а теперь тут сделалась гора. Откос.
- Сделалась? - От предчувствия какой-то жути, в которую невозможно было поверить, у Глеба защемило сердце.
- Пошло, пошло к чертовой матери и - у-у-у! - просело! - Милиционер нахмурился и надул щеки, как бы придавая своим словам БОЛЬШОЕ значение.
Так вот в чем дело: посты на дорогах, мифические контрразведчики, бредни Финиста - все начинало складываться в некую мозаику.
Из рассказа милиционера следовало, что в селении Свищовка (ближайшем гражданском населенном пункте от военной базы Форт-Киж) произошло событие, почти дословно совпадающее с тем, что было изображено в летописи средневековым монахом и пересказано в конце ХVIII века Долотовым.
На сей раз, правда, трясения земли почти не было - если не считать покачивания лампочек на потолках, не замеченного работающими женщинами, а мужчинами принятого за легкую алкогольную галлюцинацию. Зато, точно как перед татарским нашествием, примерно за месяц до провала в небе появилось перевернутое медузообразное сияние, хорошо заметное над черными зубцами леса в ясные ночи, - комета Киятагава, особенно жуткая своим японским названием. Разумеется, никто не придавал этому астрономическому явлению такого апокалиптического значения, как после битвы на Калке, но все же смотреть на это странное светило было отчего-то муторно, и нечто гораздо более древнее и глубокое, чем астрономические знания, томило душу неизъяснимой тоской, дремучей, как волчий вой. Задним числом селяне припомнили, что из-под земли доносился отдаленный гул, похожий на канонаду, - звук, на который из-за привычной близости военной базы с ее постоянными стрельбами, сиренами и взрывами никто не обратил внимания. Днем супруга грибника Василиса Родионовна Свищова вернулась на обед с местной фабрики металлических конструкций (где работала бухгалтером), чтобы накормить обедом десятилетнего сына. Ни сына, ни своего дома она не обнаружила. А о том, что в сарае прикорнул подвыпивший Иван Свищов, вспомнили только на следующий день
Вслед за милиционером Филин зашел во двор разрушенного дома. Фасад был более-менее цел, но со стороны усадьбы зияла трехметровая воронка, полностью всосавшая сарай и заднюю комнату. Из земли на дне воронки торчали доски, кирпичи, искореженные листы железа и балки, когда-то служившие перекрытиями. На сохранившейся половине дома балки переломились и нависли, как будто крышу сверху прихлопнул ладонью разгневанный каменный великан; ясно было, что и они рухнут при первом же дожде, при первом же порыве ветра, а может - сами собой.
- Хотите, я залезу на дно ямы, а вы меня заснимете для масштаба? - предложил милиционер, но Филин не успел ему ответить, потому что во двор вторглась Василиса Родионовна Свищова (если это была она) во главе целой группировки.
По левую руку от нее ехал на велосипеде сын, которому возле калитки пришлось спешиться и уступить дорогу деду - видимо, свекру хозяйки, уже успевшему приодеться в темно-синий костюм и свежую клетчатую рубаху. За дедом в калитку проникла бабка в зелено-оранжевом байковом халате и белой косынке, резко подчеркивающей кирпичный полевой загар. На ходу она морщилась и вызывала гримасами слезы (или боролась с ними). За нею степенно, с улыбочкой, вошел и остановился пожилой человек вида совсем не деревенского: осанистый, холеный, седовласый, в дорогом спортивном костюме и толстенной золотой шейной цепи, прочность которой позволила бы использовать ее на унитазе старой конструкции. Шествие замыкал молодой, полупьяный, полуголый смуглый мужчина в джинсах, брат хозяйки.
Брат демонстрировал одну из крайностей народного отношения к средствам массовой информации - деревенский снобизм. Считая ниже своего достоинства заходить вместе со всем людом во двор, он навалился на калитку снаружи и глядел в сторону, презрительно улыбаясь, покуривая, поплевывая, поигрывая ногой и отпуская едкие замечания такой изысканности, которая должна была означать: городские пижоны имеют дело с человеком равного интеллекта и образования.
Все это надвинулось на Филина столь решительно и споро, что в голове мелькнуло: 'Будут бить'.
Вместо этого, однако, Василиса Родионовна оглядела своих спутников, аккуратный бетон дворовой площадки, наконец (с долей сомнения) - сочувственное лицо Филина, глубоко вздохнула и бухнулась перед корреспондентом на колени. И, как по сигналу, баба в оранжево-зеленом заголосила, а полуголый захохотал.
* * *
- Помоги, отец родной! - Василиса трижды ударила челом, да так основательно, что на челе ее отпечаталась зернистая структура бетона и налипло несколько песчинок. Затем она схватила руку Филина и мощно потянула ее к губам, приговаривая: - Не пил, не курил, ни разу толком не ударил!
- Это лишнее, - не отнимая руки, сказал Филин с неожиданным для себя кокетством и поправился: - Вы, верно, не за того меня приняли. Я не священник, а обозреватель газеты.
- Заурядный представитель коррумпированных средств, - прокомментировал из-за калитки брат и змеисто усмехнулся.
- А нам теперь - все одно! - Используя руку Глеба в качестве опоры, женщина поднялась сначала на одну ногу, затем - на обе и тщательно отряхнула колени своих пестрых лосин, обтягивающих тугие окорока. - Кто бы ты, батюшка, ни был, а нам без тебя один хрен - хоть в петлю лезь. Верно я говорю, мужики?
Мужики согласно закивали.
- В район жалились, в область жалились, в Москву жалились, Похерову жалились, Гоплинову генералу тож... И что? Понаехали с неделю назад с какими-то линейками-обвесами, одолитами, гороскопами-кинескопами, целились-целились, простукивали-прослушивали, набрали землицы в мешочек, водички в бутылочку и - будьте любезны. Спрашиваю: а как же насчет пособия, а они: сам виноват. Если бы его в доме прихлопнуло, мы с удовольствием, а в сарае - не положено, бытовая травма.
- Каково же их мнение о природе явления? - Филин попытался сбить рассказчиков с бесконечного жалобного направления.
- По сути дела, власть предержащим удалось сохранить относительно инцидента полнейшую безапелляционность, - обронил брат Василисы и плюнул так удачно, что ветер тут же принес его плевок назад и посадил ему же на тапок.
- Сказали, что, мол, имеем дело с подземными сдвигами тектонической природы, так, что ли, Андреич, будто Ваню моего этим вернешь. - Василиса обратилась к представительному, который, несмотря на молчание и таинственную полуулыбку, заполнял собою всеобщее внимание. Кто бы он ни был, этот Андреич, очевидно, ему достаточно было произнести что-нибудь спокойным тоном, чтобы его слова были приняты к сведению и исполнению.
- А позвольте-ка сначала документики, - выдвинулся Андреич и стал так въедливо изучать удостоверение Филина, что посеял у самого Глеба сомнение в его подлинности. - Действительно...- признал он с сожалением. - Что ж, в таком разе... Причина карстовых провалов в нашем регионе окончательно не выяснена. Полагают, на огромной глубине, где-то под бывшей военной базой Форт-Киж, располагается тектонический разлом, вызывающий смещение пород, а многочисленные шахты, используемые военными, усугубляют эти явления, вызывая сдвиги и провалы. Дело в том, что по правилам эти шахты полагалось бы засыпать или обезопасить каким-либо иным способом, например, создать подземное производство или профилакторий для легочных больных, однако исход военных был столь неожиданным, я бы сказал, стремительным, что ни о каких профилактических работах не могло быть и речи. Напоследок им даже пришлось распродавать свою боевую технику, хотя это не для прессы.
- Констатация факта, - отчеканил брат Василисы.
- И все же: что показали исследования? - не унимался Филин.
И вдруг обрел дар речи сине-полосатый свекор.
- Спи, говорят, спокойно, старый хер! Таперча, мол, попадешь под землю без гроба и оформления, даром. С печки - да под землю, след за сыном.
- Ну что ты, папа, такое плетешь! - нахмурилась Василиса.
- С рациональной точки зрения суть вопроса поставлена верно: про и контра, - дополнил ее многоумный брат, хмелея от говорения.
- А опосля приехали с мешком мандарин гуманитарных, детям раздали по два мандарина, а взрослым - по справке. Покажь справку товарищу корреспонденту, - потребовал дед.
- Такие вот справки. - Василиса Родионовна достала из кармана своего праздничного салатового пиджака, надетого на случай киносъемки, справку следующего содержания:
'Выдана Свищовой В.Р. в том, что у нее действительно отключены газ, вода и электричество до окончания геофизических исследований района военной базы Форт-Киж и прилегающих окрестностей. Оплата коммунальных услуг на указанный период временно приостанавливается.
Чрезвычайная районная комиссия'.
- То есть электричество отключают, но за него можно не платить, - подшутил Андреич.
- А отец его (Василиса кивнула на лыбящегося сына) вроде как с печки убился.
- Так что, коли нельзя переселить отсюдова нас и наших деток, так хоть бы газ включили: чайку попить, помыться перед смертью, - вдруг гаркнула оранжево-зеленая старуха.
Филин вздрогнул.
- Я думал, у вас печное отопление, - заметил он.
- Поголовный СВИНОЦИД получается, - сказал полуголый и гордо икнул.
Оторвав глаза от блокнота, Филин с удивлением обнаружил, что за время его увлекательного интервью положение на улице сильно изменилось. Если первым впечатлением от зыбучей деревни было безлюдие, почти необитаемость, то теперь по всей длине изгороди Василисиного двора плотно стояли в несколько рядов хмурые безмолвные люди, наблюдающие за Филиным с таким равнодушным вниманием, которое было хуже злобы. Почти все эти люди были глубокими безобразными стариками, долгая тяжелая жизнь которых выработала и развила до чрезвычайности что-нибудь одно: огромный живот, кривые ноги, бородавки на лице или горб, или зоб, или скрежет голоса. Даже дети, затесавшиеся среди этого паноптикума, смотрели с неприятным, чересчур умным выражением усохших стариков. Один из настоящих стариков - очень высокий, прямой и худой человек в расписной брезентовой куртке бойца строительного отряда, с голой подвижной головкой грифа на гофрированной шее, крючковатым носом и светлыми вылупленными глазами напоминал карикатурное изображение царя с картины 'Иван Грозный убивает своего сына' - после того как тирана недели две морили голодом и лишили растительности на голове от бороды до ресниц. В руках старик держал тяжелое бархатное знамя малинового цвета с желтыми кистями и крупно вышитой золотой надписью ПЕРЕХОДЯЩЕЕ. Через несколько фигур от малиновознаменца стояла приземистая баба в цитрусовом жилете дорожного рабочего и надрезанных в голенищах цементно-белесых резиновых ботах; рост этой румяной работницы без всякого преувеличения равнялся ее ширине - как вдоль, так и поперек, - а ноги были искривлены до такой степени, что в сжатом состоянии без труда пропустили бы между собою фонарный столб. Круглая строительница также была вооружена средством агитации - в ее грубой ручке был зажат свежеоструганный шест с приколоченной табличкой ГОЛОДОВКА.
Религиозным противовесом этого политического крыла была старушка о левую сторону калитки; ее бельмастые глаза напоминали матовые абажуры, к чахлой груди она прижимала очень старую икону, вернее - источенную червями коричневую доску, изображение на которой совсем исчезло от времени. Рядом со слепо верующей теснились два ребенка очень неприятного, нездорового, развратно-нищенского вида: смуглый двенадцатилетний мальчик с кривыми желтыми зубами и баяном, к мехам которого был прицеплен пакет для подаяний, и чумазая взрослая девочка, очевидно, его сестра, которая могла показаться приятной, если бы не быстрый, чересчур внимательный и осведомленный взгляд. В руках девочка держала хлеб и соль на вышитом крестиком полотенце.
Все это сборище словно того и ждало, чтобы Филин, подняв глаза, обнаружил его, как ждет толпа родственников вокруг умирающего для последних распоряжений. Почти одновременно все возбудились и что-то громко, яростно заговорили.
- Ты мне энто, ты не того - свиноцид! - резким, глухим, загробным голосом рявкнул малиновознаменный, хотя Филин вроде ничего подобного не говорил. - Вы за свой свиноцид скоро ответите, и ой как ответите!
Он поднял свой бархатный стяг на максимальную высоту и взвеял его, несколько раз энергично мотнув туда-сюда.
- Доколе издеваться-то будете, сволочи? - с какой-то странно ласковой, неуместной улыбкой вопрошала работница в оранжевом. - Сами на машинах, с блядями прохлаждаетесь, а мы? Выходит, хуже блядей?
- Но я всего лишь корреспондент, я не могу вас переселить, обустроить, обеспечить...- По ходу своего объяснения Филин понял, что эти люди собрались вовсе не для того, чтобы слушать, и любые оправдания будут одинаково бесполезны. Даже первоначальные челобитчики, родственники Василисы, через тонкий барьер забора словно зачумились толпой и поглядывали на Филина косо, неприязненно.
- Корреспонденты самые виноватые, - криво сказала Василисина мать (или свекровь),- раньше, как вас не было, и беды никакой не было - ни тебе землетрясений, ни попрошайничества, ни блядства. Кабы тогда про Ваньку мово не прописали, до сих пор бы жил.
Даже представительный потихоньку примкнул к линчевателям, понимая, что может стать ближайшей мишенью народной ярости.
- Вместо реальной помощи приехали искать сенсации на материале народного горя, - заметил он.
И все же, представительному следовало помалкивать.
- Тебе, Василь Андреич, хорошо, - взъелась Василиса Родионовна, - ты себе особняк-то вон какой отгрохал, даром что треснутый.
Андреич успел только плечами пожать, а обвинения в его сторону уже сыпались градом:
- Ты миллиарды наворовал и еще миллиарды наворуешь!
- У тебя энтот дом треснул, а в городе три нетреснутых осталось по два этажа!
- Ты от Похерова кредиты берешь, а мы в сберкассе на раскладушках ночуем, не дай-то Бог!
- А ну постойте, господа-товарищи-мужики! - Андреич строго поднял ладонь для привлечения внимания, но время строгости ушло.
С быстротой электричества искра злобы пронзила всех одновременно, и тот (или та), который в другой раз, индивидуально, затащил бы симпатичного корреспондента в гости, закормил бы его и утомил чрезмерным вниманием, а к Василию Андреевичу и близко не посмел бы подойти, теперь злобно кривил рот, сжимал кулаки и брызгливо выкрикивал подлые слова:
- Поотожрались тут на иномарках!
- Продали Россию жидам!
- А энтот, очкастый, из парижей приехал глумиться и обратно уедет мильены считать!
- И деревню-то подкопали, чтобы нам всем провалиться!
- А после фабрику американскую построить со стриптизами!
- Берии на них нету!
Мальчик-милиционер, который давно понял опасность положения и скрылся за углом разрушенного дома, выглядывал оттуда (без кепи), делал большие глаза Филину и усиленно жестикулировал в том смысле, что пришло самое время бочком продвигаться к огороду, а затем крупными скачками - прочь из буйной деревни. Ему-то (а не Глебу или Андреичу) и достался первый удар земляным комом по лбу. После этого гулкого первого удара мальчик в своей кожанке и галифе тут же упал ничком и замер на бетонном подворье, а вокруг установилась тишина осмысления, как будто толпа мгновенно отрезвела или, напротив, настроилась на беспредельное преступление.
- Ребенка-то за что...- попытался урезонить революционеров Филин, но в этот момент в него одновременно попало сразу три метательных снаряда: в колено, правый бок и бровь, голова загудела, и по левой стороне лица обильно потекла горячая жидкость.
Сквозь шум в голове, застивший зрение, Филин с удивлением увидел, как половинкой кирпича в него старательно целится его недавний коллега по интеллигентности - веселый полуголый Василисин брат, старик в студенческой куртке металлическим наконечником знамени пытается попасть в глаза Василию Андреевичу, который загораживается от тычков толстой кожаной папкой, а милиционер, обернувшийся вдруг прытким зайцем, перемахнул через забор и был таков.
'Теперь меня будут убивать', - подумал Филин со спокойствием, близким к удовлетворению, как вдруг над гвалтом побоища раздался архангельский глас Бедина:
- Газы!!!
* * *
Словно из-под земли, посреди осажденного Василисиного двора явился Феликс Бедин с голубым, немного заржавленным и облупленным газовым баллоном, вентиль которого, точно ствол смертельного оружия, он направлял то на одного чрезмерно прыткого демонстранта, то на другого.
- Газами, значит, рабочий класс! - мстительно прогудел древний студент с малиновым переходящим знаменем. - Супротив своих!
Феликс так и взвился, одним махом оказавшись нос к носу с безволосым Иоанном: большой, висячий, бананово-пористый руль Бедина вплотную с крючковатым, стервячьим клювом переходящего знаменосца.
- Объясняю для бестолковых! - Сквозь очки Феликс выпустил в ясные старческие глаза целые мегатонны презрения своими огромными антрацитовыми глазищами. - Во временном комитете борьбы за чрезвычайные ситуации, вон там... - Он ткнул пальцем в облачное небо, - в данный момент ведется бесплатная раздача газа в счет будущей гуманитарной задолженности по линии ЮНЕСКО. Пока подогнали тридцать шесть американских трейлеров из Витебска, доверху набитых стопроцентным американским зарин-заманом, - для деревень, особо пострадавших во время подземных коллизий. Вы же сами говорили, что американцы якобы хотят отгрохать на месте вашей деревни фабрику? И правильно: ГАЗОВУЮ фабрику! Так неужели ж вы думаете, что рассудительные американцы повезут за тридевять земель из Оклахомы своих капризных негров, когда здесь и так навалом почти дармового старья? Да вы хоть знаете, сколько зарабатывает в час самый бестолковый ленивый негр на обыкновенной американской газовой фабрике?
- К примеру? - с замиранием спросил трезвеющий брат Василисы.
- А к примеру, в пять раз больше, чем ваш Василий Андреич. - Феликс довольно нахально указал вентилем газового баллона на представительного начальника деревни, который пытался платком отереть загаженную броском навоза щеку и не очень-то улавливал происходящее. - И за такие-то копейки мы, белые люди, чуть не в ногах должны перед ними валяться. Разве ж это дело?
- Когда был Сталин, было все наоборот. - Знаменосец впал в приятную задумчивость. - ОНИ перед нами в ногах валялись, а мы еще подумывали, пойти на поблажку ай нет.