Сорокаоднолетний специалист Евгений Августович Зализин работал завотделом в областном комитете открытий (ОКО). Евгений Августович был очень аккуратен, если не сказать больше, и не любил, когда его путают с Арменом Азраиловичем Залыжиным, заведующим отделом Областного комитета изобретений, не имеющего с Областным комитетом открытий ничего общего, кроме профессионального союза работников науки, техники и чистописания, поскольку Армен Азраилович, в отличие от Евгения Августовича, был известен всей отрасли своей беспечностью, неряшливостью и лживостью.
Так что, если бы вы захотели сделать Зализину неприятное, достаточно было спросить его между прочим, во время заполнения одной из бумаг, не приходится ли Армен Азраилович ему отцом, или дядей, или двоюродным братом, или, еще лучше, как бы ненароком назвать его Арменом Азраиловичем. После чего цель вашего визита к Зализину почти наверное осталась бы не достигнутой. Ибо, не будучи человеком злонамеренным, Евгений Августович так тщательно соблюдал дело, что едва не пресекал его.
Тем не менее, вернее, благодаря этому, Зализина ценили так, как только можно ценить служащего. К сорока одному году он занял должность, с которой мог препятствовать или способствовать уже многим явлениям науки, хотя почти не прибегал к этому. Он был подобен прилежному стрелочнику, который видит свою задачу в пропускании поезда, а отнюдь не в том, чтобы прокатиться на нем до соседней деревни. Тем более что он не имел такой возможности.
Каких только открытий — грандиозных, забавных, безумных — ни проходило через его регистрацию! И одни после этого ускоряли свой ход, другие замедляли или вовсе прекращали его, а третьи вдруг перескакивали на несколько ступенек вверх или вниз.
Здесь были колоссальные станки величиною с дом и крошечные застежки для женских подтяжек, вечные (или почти вечные) двигатели и приборы для угадывания мыслей, собачьи презервативы и механизмы для подъема спортивных гирь. Но среди этого многообразия открытий Зализину запомнилось одно.
Однажды, в самом начале двенадцатого, он сидел за рабочим столом и спокойно заполнял бланк протокола, склонив причесанную голову немного влево. Сотрудницы, как было принято в это время, кушали принесенную с собою пищу, чтобы вытерпеть жизнь до обеда, и ровно шумели. Разные служебные люди заходили в комнату и выходили из нее, забрав какой-нибудь документ, что-нибудь передав или просто осмотревшись. Строчила машинистка.
“Закончу этот протокол и приступлю к созданию следующего, — думал Евгений Августович. — Главное сейчас: хладнокровно учесть все его недостатки, дабы не допустить их в дальнейшем. А уж потом, когда оба эти протокола будут составлены и заживут, так сказать, самостоятельной жизнью...”
Составление документов представлялось Зализину невообразимо сложным, замысловатым и увлекательным делом, наподобие плаванья по бурной реке, при котором человек несведущий может проплыть самым рискованным местом, даже не заметив этого, и вдруг перевернуться там, где не видно ничего подозрительного. Ни один служащий комитета не представлял себе и половины тех значений, которые таил в себе иной документ, и это было вместе удобно и досадно. Ибо, с одной стороны, руководство чувствовало достоинство Зализина, а с другой стороны — не могло оценить его в полной мере.
Так что, если бы какой-нибудь разгоряченный отвергнутый гений из тех, что во множестве заходили в кабинет Евгения Августовича и выходили из него, назвал его бездумным, безмозглым и бессовестным конторщиком, он допустил бы такую же ошибку, как обыватель, который утверждает, что все художники-модернисты — глупые обманщики, не умеющие как следует рисовать.
“В случае сокращения работ на одну неделю, нет, на один месяц, — писал Зализин, — исполнителю выплачивается премия в размере пятидесяти, нет, пятнадцати процентов от общей суммы. В противном случае премия не выплачивается... нет, из общей суммы вычитаются пятнадцать процентов. В любом случае все права на пользование открытием переходят к Областному комитету открытий”.
Чего-то недоставало в документе, какого-то финального мазка, который бы перевернул весь его смысл в выгодную сторону. И этот финальный мазок — какие-нибудь два-три слова — готовы были возникнуть в голове служащего, так что начал еле заметно зудеть кончик языка, как вдруг... взгляд Зализина попал на нижнюю часть какого-то человека: старый желто-зеленый вытянутый свитер, засаленные русские джинсы, черные ботинки с острыми носами, похожие на семечки.
Предчувствие концовки документа отхлынуло, как не бывало. Зализин поднял взгляд.
— Могу я видеть товарища Зализина?
Перед ним стоял человек настолько неприятный, что трудно было сразу определить и выделить его неприятные особенности. Одежда, лицо, голос, запах, — все противоречило натуре Зализина настолько, насколько это возможно. Коротко говоря, он был весь какой-то неровный и колючий, как болотная кочка, да к тому же вонючий, как... Одним словом, типичный гений своего времени.
— Гоподин Зализин сидит перед вами, с авторучкой в руке, — спокойно сказал Евгений Августович, не лишенный темного юмора.
— Стало быть, ага, сейчас я, вот. — Посетитель весь как-то пригнулся (он был очень высок), заметался, завертелся, обдал весь отдел своим сильным запахом, нашел свободный стул и присел на самый край его. От близости посетителя у Зализина перехватило дух, будто его поймали и затолкнули головой в очко общественного туалета. Он отодвинулся.
— Я слушаю вас.
— Ага, так это вы, Евгений, если не ошибаюсь, Азраилович?
Посетитель как нарочно придвинулся к столу и совершенно неожиданно положил свою темную, тяжелую, грубую длань на чистую руку заведующего.
— Августович! — почти крикнул Зализин и высвободил руку.
— Августович? А Армен Азраилович Зализин разве не ваш родной брат? — пробормотал посетитель и усмехнулся.
— Залыжин не мой родной брат, он работает в совершенно другом учреждении и не имеет ко мне никакого отношения. И вообще: я впервые слышу о нем, — холодно возразил Зализин и закинул ногу на ногу.
— Ах вот как? Это не имеет значения, — сказал посетитель. Во время разговора он нервничал и все озирался, как бы ища сочувствия на лицах присутствующих. Однако сотрудницам посетитель понравился еще меньше, чем их заведующему, и они отвечали на его просительный взгляд прямыми сердитыми взглядами.
“Мы еще посмотрим, что имеет значение,” — подумал Зализин и сказал:
— Прежде всего положено представиться, не так ли?
— О да, разумеется, — встрепенулся посетитель. — Представьтесь, пожалуйста.
— Евгений Августович Зализин, заведующий этого отдела, — иронично сказал Зализин. — А вас, позвольте узнать...
— Павлик, — пробормотал этот сорокапятилетний мужчина.
— Так что же вам, наконец, угодно, уважаемый Павлик? Во имя чего вы решили оторвать меня от срочного документа?
— Сейчас я попробую вам объяснить, — сказал Павлик и надел очки, одно стекло которых было треснуто, а другое отсутствовало.
— Видите ли, уважаемый Евгений Арменович, для того, чтобы достичь значительных результатов, ученый должен правильно поставить цель. Если цель исследования не поставлена или поставлена неверно, то все усилия будут вести в ложном направлении и заводить тем дальше и быстрее, чем упорнее и эффективнее вы действуете.
Предположим, что некий ученый вывел формулу человеческого счастья, но допустил при этом крохотную ошибочку: поставил в одном-единственном месте знак плюс вместо знака минус. Ну, так уж ему захотелось. Задача-то была такая бесконечно длинная и мудреная, а ему так хотелось, чтобы все сошлось поскорее да покрасивее. И вот получилась красивая, стройная формула, в которой все прекрасно сходится, но имеется один-единственный изъянчик, который заметен только самом виртуозному специалисту. В одном-единственном пункте вместо знака минус стоит знак плюс. Но от этого весь смысл формулы меняется на противоположный.
“Как в нашем деле,” — подумал Зализин и несколько раз мелко кивнул в знак понимания.
— И вот наш ученый передает свою формулу коллективу ретивых исполнителей, которые только того и ждали, чтобы приступить к действию. Они, эти исполнители, вот-вот начали бы действовать по любой предложенной формуле, и вообще без всякой формулы, лишь бы побыстрее добиться счастья, а тут подвернулась такая прелесть, такая конфетка, а не формула.
Они приступают к самым решительным действиям, дабы во что бы то ни стало довести свое дело до конца и добиться полного человеческого счастья. Не очевидно ли, что чем смелее, решительнее, самоотверженнее они стараются, тем хуже будет результат? Как бы ни прекрасны были старания сами по себе.
— Можно потише, мужчина? — потребовала одна из сотрудниц, которой давно уже не терпелось сказать что-нибудь неприятное этому неприятному человеку. Павлик сделал резкий поворот головой на звук, пригнулся и снизил голос до шепота, который еще больше привлекал и раздражал слух.
— Поэтому прежде чем начать какое бы то ни было исследование, я задумался: а какова будет его цель.
Павлик лукаво посмотрел на Зализина через поврежденные очки и выдержал победоносную паузу, как будто уже сделал Бог весть какое открытие и ожидал в том подтверждения.
“Он сумасшедший. С ним надо повежливее,” — подумалось Евгению Августовичу.
— И вот, чудесный мой Армен Азраилович, я сказал себе: Павлик, что нужно тебе, и ему, и Армену Азраиловичу, и всем людям больше всего на свете, и что нужно для того, чтобы этого добиться? Если, Павлик, ты правильно ответишь на два эти простые вопроса, ты сделаешь девяносто процентов дела. Какова, по-твоему, цель жизни?
— Работа, процветание... — Зализин пожал плечами и слабо улыбнулся.
— Работа, процветание, — передразнил быстро смелеющий ученый, — А для чего вы каждый день работаете и, так сказать, процветаете?
Разные люди отвечают на этот вопрос по-разному, а многие вообще предпочитают не спрашивать. Ведь у каждого человека тысячи разнообразных мелких интересов, которые непрерывно меняются каждую секунду. Одному человеку кажется — он в этом совершенно уверен, — что для достижения окончательного счастья надо купить новые брюки, но вот брюки куплены, и он замечает, что у него некрасивые ботинки, и счастья как не бывало. Другому представилось, что ему необходима квартира, но вот квартира получена, и он не чает, как из нее сбежать.
Для ответа на наш вопрос надо встать не на точку зрения человека, которая всегда смехотворно ошибочна, а на гораздо более высокую точку зрения природы. Зачем нужны люди, так сказать, с точки зрения природы?
— Мне трудно об этом судить, — скромно признал Зализин.
— От вас этого и не требуется, вы не Бог, а заведующий отделом, — сказал Павлик и сочувственно погладил Евгения Августовича по колену.
— Я же пришел к выводу, что главное, если не единственное назначение человека как части природы — добывание, поглощение и преобразование пищи. Проще говоря, человек есть устройство для производства... Но здесь кушают женщины, а вы уже поняли, что я имею в виду.
Зализин выпустил из пальцев авторучку и нахмурился.
— Постойте, — сказал он, — а создание каналов, плотин, зданий и прочих сооружений? А полеты, так сказать, на Марс? Разве это не прекрасно?
— На Марс? — ученый захихикал в кулак. — Ой, ну да чего же вы все оригиналы...
— Ну хорошо, а предположим: воспитание последующих поколений, в конце концов, создание самих этих поколений? Вы меня понимаете?
— Еще бы, — изобретатель развязно подмигнул, — Если бы здесь не было женщин, которые годятся нам в дочери, я бы сказал это вслух. Вы имеете в виду...
— Я имел в виду любовь, — сказал Зализин и жарко покраснел.
— Мне симпатично ваше заблуждение, — сказал Павлик. — Но что вам, серьезному заведующему, эта девичья слабость? Так ли уж часто и охотно вы предаетесь любви в свои 42 года? Что же касается возведения и процветания... Скажите, что бы вы предпочли сейчас, не сходя с места, воздвигнуть какую-нибудь дамбу, пусть самую большую в Европе, или перекусить?
Зализин огляделся в поисках поддержки. Сотрудницы давно прекратили всякую деятельность и, развернув стулья, жадно прислушивались к разговору заведующего с ученым. Даже машинистка прервала свой пулеметный стрекот. Зализин прокашлялся и промолчал.
— И так каждый, — сказал Павлик.
Он вскочил со стула и заходил по кабинету, немного приседая на каждом своем шаге. Казалось, теперь его перестали интересовать и слушатели, и цель прихода, и его результат — лишь бы окончательно объяснить себе свои собственные намерения.
Он жестикулировал движением, напоминающим движения рук баскетболиста, ведущего мяч. Некоторые из его слов вылетали недоговоренными, а то и оставались непроизнесенными. Другие, напротив, он повторял по несколько раз, хотя они и не имели особого смысла. К тому же он заикался.
— Вот прогресс — ПРОГРЕСС, — говорил он. — На что он был направлен до меня — прогресс? А на то, чтобы передать часть человеческих функций машинам — чем больше, тем лучше. Вот руки — РУКИ. Чтобы, так сказать, избежать своей обязанности действовать руками, люди изобрели этого самого... ясно, да? Робота. А ноги? Ноги. Каждый человек обязан ходить на ногах, и чтобы избежать этой своей природной обязанности, он изобрел автомобили, вездеходы, снегоходы и эти самые... сейчас стало модно о них писать в прессе... Роллерборды.
Или компьютер. Компьютер. Разве не ясно, что это электронные мозги. Электронные августы зализины, между нами говоря?
И он со своей большой высоты сурово посмотрел на Зализина, словно прибил его к стулу.
— Стало быть, если бы целью жизни было создание машин, то целью изобретателя было бы создание робота по созданию машин, который бы полностью заменил человека, то есть, сделал его существование бессмысленным. И я не осуждаю изобретателей за это. Не мне — изобретателю изобретателей — судить их.
— Но цель жизни — не создание машин. Это второстепенное, — успел возразить Зализин.
— Вот именно: второстепенное! — ученый погрозил Зализину пальцем, позеленевшим от табачного дыма. — А каково главное назначение человека с точки зрения природы, это я вам, надеюсь, уже объяснил.
Павлик вернулся на свой стул, весь как-то сложился, свесился и сник.
— Так что же нам делать? — воскликнула одна из сотрудниц, похожая на кудрявую толстую собаку.
— Вам? Не знаю. А я выполнил свой долг изобретателя, — сказал Павлик и достал из сумки серебристый ящичек не более магнитофона.
— Это первый, пусть не совсем совершенный аппарат преобразования пищи “Гомо перфектус”, который, как я предполагаю, со временем полностью заменит человека. Положите-ка в это углубление кусочек колбаски, а сюда, под эту вороночку, подставьте-ка мисочку, баночку или кастрюльку, которая вам больше не понадобится. Спасибо.
— А что такое, вот вы сказали, хомо... — спросила кудрявая сотрудница, наклоняясь над устройством.
— Человек совершенный, — объяснил Евгений Августович Зализин, внимательно наблюдая за действием устройства.
— А-а-а-а-а, — в самое ухо заведующего покряхтывал ученый.
— А может он преобразовывать назад, в пищу? — поинтересовался практичный заведующий.
— В принципе да, но это было бы тем самым плюсиком, от которого смысл жизни изменился бы на противоположный, — грустно ответил Павлик.
Из воронки в нижней части устройства полезло преобразованное вещество.