Мало кому известно имя космонавта Зверева. А между тем, несмотря на безвестность, это имя должно воссиять на небосклоне рядом с такими именами, как Гагарин, Леонов или Армстронг, но гораздо ярче. Если первый преодолел земное тяготение, второй вышел в космос, а третий ступил на Луну, то Зверев, этот чудаковатый растяпа и неудачник, ставший в свое время настоящим бичом отряда космонавтов и предметом государственной тайны, совершил нечто большее, чем все три эти героя, вместе взятые, и все человечество вообще со времен Адама. Он лично стал планетой.
25 июня 1967 года подполковник Зверев, которому в возрасте 49 лет после двенадцати лет очереди предложили участвовать в полете космической станции вторым пилотом, должен был совершить один из тех (ныне смехотворных) рекордов, которыми в то время сопровождался едва ли не каждый полет. Ему как художнику-любителю было приказано выйти на сверхпрочной веревке на орбиту и зарисовать Землю с высоты космоса, дабы, во-первых, подчеркнуть гуманитарную сущность космонавтики, а во-вторых, предотвратить рекордное появление в свет космических холстов художника-астронавта Синклера, который, по сведениям разведки, разрабатывал космический мольберт. Короче говоря, как только Зверев на привязи вылез в космос и начал раскладывать краски на своем титановом этюднике, застежка на сверхпрочном креплении синтетического троса легонько щелкнула, и не успел наблюдавший за операцией командир корабля вымолвить "ёть", как подполковник Зверев вместе со своими причиндалами превратился в точку и исчез. Исчез навеки.
О спасении не могло быть и речи. Направить ракету за Зверевым и выловить его, как отбившегося оленя, арканом? Но тогда экипажу не хватило бы топлива на обратный путь, а у самого Зверева при ловле, скорее всего, оторвалась бы голова, рука или какая-нибудь еще часть тела. Снарядить отдельную экспедицию, как сделали позднее при спасении космического пейзажиста Синклера? Но для этого потребовались бы такие средства, такие усилия всего народа, которые были несопоставимы с жалкой ценою жизней целой дивизии Зверевых. Мысль о спасении даже не пришла в голову командиру, который по-своему любил Зверева - прекрасного партнера по рыбалке.
Кто виноват? Почему сверхпрочная застежка, над которой в течение полугода бились коллективы трех конструкторских бюро и которая должна была выдерживать массу четырех средних танков, лопнула, подобно детской булавке, под весом не слишком упитанного подполковника? А главное - что и в какой форме сообщить на Землю, ожидающую рекорда? Командиру даже захотелось по-мальчишески солгать: мол, не знаю, куда подевался, - и точка. Что я, нянька, вытирать каждому нос? Но космический корабль - это не подводная лодка. Это гораздо хуже. Здесь люди не пропадают, как болонки, выйдя за угол пописать. Да и на Земле, честно сказать, хорошо знали Зверева и готовились к наихудшему. Так что командир нажал кнопку связи и просто, хрипловато сообщил:
- Алло, у меня неприятности. Подполковник Зверев вышел на орбиту и превратился в искусственный спутник Земли. Прием.
- Ax вот как... - Известный своим дьявольским хладнокровием генеральный диспетчер задумался всего на полторы секунды. - Тогда придется сообщить, что он никуда не выходил. Конец связи.
Всем известны лицемерие и цинизм, которые проявляла официальная пресса во всем, что касалось государственного престижа. О неудачной попытке выхода на космический пленэр в правительственном коммюнике не было сказано ни слова. Несуществующему Звереву была вручена звезда и присвоено очередное звание - полковник.
Но вот что странно: ни в одном справочнике по истории космонавтики вы не найдете ни имени Зверева, ни имени его партнера, ни названия и даты полета их корабля. Не сохранилось вопреки обыкновению ни одной фотографии счастливого космонавта после возвращения домой, а поскольку этот полет не отличался от других многочисленных полетов того периода, то о нем скоро забыли и зарубежные космические историки. Позднее, сверяясь с нашими хрониками, они просто вычеркнули Зверева из своих справочников как опечатку, будучи уверенными, что речь идет об одном из многочисленных несостоявшихся дублеров. На этом историю земной жизни Зверева можно считать законченной. Но это лишь первая, ничтожная часть его жизни.
В предвкушении художественной радости Зверев не заметил исчезновения корабля, занявшее долю секунды. Когда он обернулся проверить свое местоположение, ракеты уже и след простыл, и он являлся полноправным космическим телом Солнечной системы. Перед ним висела дымчатая, жемчужно-голубая, фосфорическая Земля величиною с дирижабль, а за ним - большая, матовая, с голубыми подтеками, затуманенная с краю и видная в мельчайших неровностях, ноздреватая Лунища величиною с буй. Бездна мерцала звездами - такими же, какие видим мы с Земли, но большей величины и ясности. Шарахнувшись куда-то с перепуга, подполковник перекувыркнулся, и теперь Земля оказалась у него за спиной; небосвод перевернулся, как будто наблюдатель мигом переместился с Северного полюса на Южный. При этом, хотя космонавт, наверное, куда-то мчался с неимоверной скоростью, пейзаж вокруг него почти не менялся. Он мог только ворочаться внутри него и так и сяк: с востока на запад, с запада на север и так далее, как некий пуп Земли. Вернее, пуп космоса. "Человек - это центр Вселенной" - сколько правды, оказывается, скрывалось в этом афоризме применительно к космонавтам, вывалившимся из ракет!
Сердце ухнуло. Зверев почувствовал то же, что чувствует выпавший из окна человек или парашютист, который после прыжка вспомнил, что за спиной его нет парашюта, с той разницей, что падение будет продолжаться шесть часов - до конца жизненного запаса скафандра. Словно ураган метнулся через весь сорокадевятилетний путь невезучего подполковника, от лязга закрываемой крышки люка до первого ужаса выползания из люка материнского лона - и обратно, к выходу в черную космическую дыру смерти. И этот путь слился в одно ртутно-тяжелое слово - кондец, - кошмарным рапидом канувшее в сумрак сознания. Именно это грубое, короткое, кусачее слово было, можно сказать, итогом длинной, сложной, а временами и прекрасной жизни подполковника, которая, не говоря уж о славном и долгом посмертном существовании, заслуживала томов и томов кропотливых исследований и возвышенных описаний. "Долетался", - подумалось подполковнику неким постскриптумом, неким психическим эхом - более спокойным и беспросветным.
К счастью или несчастью, смерть не наступила мгновенно, а была отложена. У Зверева отлегло, когда он вспомнил о своем жизненном запасе. "Успею еще намучиться, прежде чем задохнусь", - подумал он из-под бьющейся бурной радости выживания - оттяжки смерти хоть на минуту. Красота вокруг него молча вращалась, самая величественная и спокойная красота, о какой только можно было мечтать. Да, о которой он сознательно и бессознательно МЕЧТАЛ ВСЮ ЖИЗНЬ. Сам того не ведая, он достиг наконец цели своей жизни, полного и безусловного счастья и воли. И что с того, что это счастье, эта воля продлятся шесть часов, а не семьдесят лет? В чем, собственно, разница между секундой и тысячелетием, если то и другое должно когда-нибудь кончиться?
И знаете, чем занялся подполковник Зверев в последние часы своей жизни и занимался вплоть до самого последнего момента, того момента, когда воздух у него кончился и тело начало судорожно вбирать пустоту - заглатывать черноту небытия? Он разложил на своем титановом космическом этюднике специальные космические краски, укрепил на подставке специальный космический холст и стал писать Землю с высоты космоса.
Художник он был, честно говоря, неважный, и я, сами понимаете, не имел возможности увидеть его последней работы, но могу, однако же, поручиться, что это было одно из лучших художественных творений человечества. Именно так, в таких условиях - на тонущем корабле, в камере смертников, на падающем самолете - должны создаваться все картины, все симфонии, все поэмы. И, конечно, они должны погибать вместе со своими создателями.
С точки зрения формальной Зверев превратился в искусственный спутник Земли, но, позвольте, разве даже после смерти он не оставался ЖИВЫМ ее спутником? Дар жизни одинаков для слона и муравья, для червяка и Сократа, и с этой точки зрения не только живой, а затем и умерший Зверев, но и любой тюбик с краской в его этюднике представлял собою целую Вселенную. Скажут, что эта Вселенная существовала слишком недолго - шесть часов в виде Зверева живого, еще с полгода в виде Зверева мертвого и еще несколько лет в виде Зверева как пустого скафандра с этюдником в железных руках. Но и это неверно при отсутствии в космосе часов и такого ложного понятия, как время.
Что такое песчинка с высоты Эвереста? Что такое Эверест с высоты Луны? Что такое наша жизнь по сравнению с ничтожнейшей долей геологического периода - жизни так презираемых нами камней и что такое мгновенная жизнь микроба по сравнению с нашей вечной маетой? О чем мы, друзья мои?
А что, если еще до истечения своей человеческой жизни тело Зверева прошло историю не менее величественную, чем история Земли или любой другой планеты? Что, если за этот срок, для кого-то поистине эпохальный, микроскопические простейшие успели развиться в растения, а те в свою очередь - в более сложные существа? И вот уже под надежной защитой скафандра Зверева существует, растет и размножается целый мир - растительный, животный и, наконец, разумный мир, подлинным венцом которого становится некая микроскопическая тварь, которую назовем микроскопическим человеком. Человек с планеты Зверев так же умен, так же настойчив и вездесущ, как его земной собрат. Он быстро, если не сказать - мгновенно распространяется по всей поверхности подполковника, заселяя и возделывая даже такие труднодоступные его участки, как брови и подмышки. Создавая все новые и новые технические новшества, он нещадно эксплуатирует телесные ресурсы космонавта, качая из него кровь, вырубая заросли и без того редеющих волос и вывозя на поверхность целые килотонны измельченных костей для строительства. Они даже подбираются к тому единственному, что обеспечивает их выживание в условиях губительной космической пустоты - к оболочке скафандра, с целью добраться до нее, измельчить и растащить. Но вот на самом позднем этапе зверевской эпохи, когда от тела подполковника уже не осталось практически ничего, кроме мощей, а внутренняя поверхность скафандра покрылась бесчисленными благоустроенными мегаполисами, научная мысль зверян настолько гуманизировалась, что кое-кто начал считать нашу планету отнюдь не безжизненной, бессмысленной глыбой природных ресурсов, а напротив - огромным живым организмом, существующим по неведомым законам, результатом которых является и наше с вами, батенька, существование. Эта идея, показавшаяся поначалу романтической и абсурдной широкой публике, получила печальное подтверждение в виде кровавых кризисов и зубодробительных конфликтов между населением головы и задницы 3верева, получивших название 1, 2, 3-й и последующих Зверских войн и унесших жизни примерно половины микроскопического населения планеты. За ними последовали такие природные катаклизмы, как опустошительные, катастрофические извержения газов, унесшие миллионы жизней, и окончательное исчезновение волосяного покрова, лишившее население Зверева топлива. Гуманистические идеи консервации Зверева и постепенного перехода к иным, непочатым мирам - для начала хотя бы к мертвому спутнику Зверева планете Этюдник, из утопических бредней превратились в насущность.
Одну за другой зверяне снаряжают космические экспедиции - сначала осторожно, а затем все смелее и смелее облетая поверхность головы, плеч и боков космонавта. Соперничество головы, зада и других частей тела Зверева, которое раньше приводило к таким катастрофическим результатам, как Зверские войны, и ныне не утратило своей уродливости. На 1967 условном году жизни Зверева-планеты жители зада и головы стали практиковать всевозможные излишества в околозверевских пространствах, предназначенные, как мне кажется, удивить и обескуражить страну-соперницу, а на самом деле приводящие все к новым и новым виткам дорогостоящих излишеств и несуразностей.
Так, ценою неимоверных усилий всего седалищного народа космонавтам нижней части планеты удалось облететь ВСЕГО Зверева пятнадцать раз подряд. В ответ на это головяне высадились на Этюднике и водрузили здесь гордый флаг своей части тела. Оказываясь в явном уроне, люди Ягодиц перешли к всевозможным видам космических вывертов: они вылезали из ракет на полном ходу на сверхпрочных веревках, фотографировались на фоне Зверева, кувыркались так и сяк со знаменем в руках, составляли акробатические фигуры и даже на страшной скорости пробовали перекрашивать свои летающие посудины без всякой на то необходимости.
Казалось, эпоха космических рекордов близится к концу, и сколько ни летай вокруг умирающей планеты, ничего нового и полезного от этого не предвидится.
В это время, где-то в июле 67-го, головянин Синклер привнес в глупое соперничество держав новый, творческий оттенок. В ходе полета космического корабля "Феб" он вылез в космос на сверхпрочной веревке и сделал этюд планеты маслом с высоты открытого космоса. Весь Зверев вне зависимости от убеждений, затаив дыхание, следил за подвигом отчаянного живописца и с ужасом услышал щелчок обломившегося крепления троса, после которого отважный астронавт, размахивающий руками, исчез где-то в космосе. Астронавта вылавливали усилиями всех народов планеты - вы не представляете, насколько это прекрасное начинание сплотило и воодушевило всех зверян, - и выловили-таки больного, сумасшедшего, но живого.
Картину Синклера тоже удалось сохранить, но вместо огромной и прекрасной планеты на ней почему-то был изображен крошечный скорченный человечек, летающий в черном вакууме абсолютного безвоздушья с чемоданчиком на коленях. Свободной рукой человечек махал зрителю, как бы передавая привет или отдавая салют.