Мне легко представить себе (а значит, и сочинить) резко отрицательную рецензию. Ткнуть пальцем в выпирающие скрепы сюжетной конструкции. Объяснить, сколько раз уже использовался главный авторский прием: перетекание (наподобие ленты Мебиуса) словесности в действительность. Указать на вторичность игры с двойниками. Отметить рациональность письма, не страхующую от стилистической небрежности. Выхватить цитаты и должным образом их откомментировать.
"- Это и есть Магнусов, Великий и Гнусный, - представил режиссера Миноров.
- Миноров, печальный и мелкий... - ответил Артем, но вражда недозрела и притворилась шуткой. Оба улыбнулись. Славные мертвецы. Я провел вечер за этой самой пишущей машинкой".
Вечера за машинкой не хватит, чтобы выявить и высмеять обертоны этого образцово-показательного фрагмента: символика, ирония, предопределенность, двусмысленность, литературность. Разноси - не хочу.
Информация о том, что заглавный персонаж повести убит при "необъяснимых, необъясненных обстоятельствах" украшает первую страницу. Описание убийства, несколько смахивающее на расправу героя "Лолиты" со своим двойником ("Это напоминало сон /.../ Наконец, совсем замусоленный и испорченный, как бы и негодный к правильному убийству, он заполз под диван, прочь от моей мучительной навязчивости"), замыкает текст. "Вечер за пишущей машинкой" (вечер знакомства повествователя с персонажами, убийцы с жертвами) помещается в середине сочинения. Куклы мнят себя кукловодами. Повествователь - согласно известным законам - отделен от автора; "Магнусов", опус без жанрового подзаголовка, написанный Олегом Хафизовым, не тождествен роману "Магнусов", сочиняемому тем, кто скрывается за местоимением "я". Кажется, у него есть фамилия.
Если скверному режиссеру Магнусову противостоит посредственный художник Миноров, то автору романа "Магнусов" ("я"), натурально, противостоит автор романа "Миноров". Фамилия его Шведов, а в его романе (благодаря которому Шведов оказался на месте нашего повествователя, то есть обвиняемым в убийстве Магнусова и Минорова) "всего один умный персонаж - некий Датский". Графоман-следователь (ещё один двойник всех-всех-всех, подобно всем-всем-всем, мнящий себя единственным творцом Истинного Мира) прочитал и роман "Магнусов", и роман "Миноров". Естественно, он перепутал жизнь и словесность - Шведов оказался убийцей, а читаемым нами роман предстал скорее его творением о Минорове, чем... И так далее до бесконечности. "Друг друга отражают зеркала. // Взаимно искажая отраженья", - надо ли говорить, что мотив зеркала заявлен на первой странице?
Нельзя оставить без присмотра и скандинавскую симметрию фамилий. Магнус - датский принц, себе на беду вляпавшийся в российскую политику эпохи Ивана Грозного. В Дании жил несколько раньше (а описывался как раз во времена Магнуса) более известный престолонаследник. Толстый, циничный и балующийся режиссурой - как Магнусов. Унылый, безутешный и ополчающийся против растленного века - как Миноров. Заметим, что Магнусов не только рыж, но и постоянно именуется клоуном. Заметим, что истинная фамилия Минорова - Вайсман, он клоун белый. Комедианты, дуэль, тюрьма, подложные письма, дядя, собирающийся мстить за племянника, - все на своих местах.
Раскрутить детектив так, чтобы мотивная свистопляска швыряла от Шекспира к Набокову, от Достоевского к Федору Сологубу, - дело нехитрое. Цитатные шарниры придают конструкции надежность. Ирония отточена, как рапира Гамлета, нож Рогожина, нож Передонова (Володина в "Мелком бесе" режут, как барана, Магнусова - как свинью). Но я, кажется, увлекся "отрицательной рецензией". Азарт "развинчивания" - дело опасное. Хафизов ведь прямо подсовывает нам прозрачные реминисценции, просчитываемые сюжетные ходы, узнаваемые решения, ведущие в дурную бесконечность.
Легко понять, что "Магнусов" не детектив, а в лучшем случае "метадетектив". Того легче углядеть авторскую неприязнь к артистическому аморализму. Убитого циника, всем существом своим провоцирующего преступление, автор назвал Артемом, дабы было возможно сокращение: Арт. "Арт"истизм требует превращения творческого человека в убийцу. Следовательно, казнь Магнусова, осуществленная его "учеником", Магнусовым и срежиссирована. Магнусов приносит себя в жертву ради "Магнусова". Кольцо смыкается. Проступает понятная мораль. Отрицательная рецензия превращается в занудно-положительную - в духе нравственного Минорова. Сочинение Хафизова выскальзывает из объятий рецензента.
Все сделано сноровисто, остроумно, энергично. Затягивает, как кроссворд. Издевка над будущим супостатом-интерпретатором запрятана не слишком глубоко. Но почему-то, зная цену любому "приему", все время крутишься около помянутого уже литературоведческого трюизма: повествователь не равен автору.
А это значит, что, кроме мира Магнусова, существует какой-то другой. Мир, в котором бродят разные люди, а не компания масок, развернутая по рецептам Фрейденберг и Лотмана. Мир, в котором есть вера, а не только Вера Крицкая, общая любовь тождественных персонажей, говорящая каждому одну и ту же пряную ложь, в каждом видящая очередную ипостась гения-циника-сперматозавра, от каждого ждущая преступления во славу свою. Мир, который уместился в пробел, выносящийся над заголовком и прикрытый сверху прежде незнакомым словосочетанием: Олег Хафизов. Мне интересно, что происходит в этом неведомом пространстве. Белый цвет может остаться пустотой, а может развернуться смысловой радугой. Последнее представляется весьма вероятным. Несмотря на то, что я читал не только Шекспира, Достоевского и Набокова, но и Айрис Мердок.