Осёл, он тот же конь, но менее амбициозный. Конечно, у осла не та стать, не тот скок, не та грива, зато он как-то человечнее. Осёл есть конь неудачников. Поэтому для своего странствия Хаямов решил ангажировать осла.
Ослы в Монтебеле водились. На них приветливые девушки катали малышей по каменистой улочке, когда свет в городке гасили из экономии и прохожие превращались в торопливый цокот каблучков, укромные перешептывания да летающих светляков сигарет. А уж поскольку за деньги в Монтебеле возможно почти всё, а остальное возможно бесплатно, то Хаямов полагал, что и с ослом у него сложится.
Вышло, однако, иначе. Один осёл оказался уже занят катанием. Его вела под уздцы девушка в монашеском капюшоне - мерзлявая, как все местные жительницы, которые начинают утепляться, едва воздух охлаждается на несколько градусов ниже привычной жары. Другой осёл сыскался перед спуском на набережную. Его владелица напоминала одалиску своими газовыми шальварами, бойкими глазами, пышными формами и расшитой феской. Выслушав пожелание Хаямова, она внимательно изучила его лицо, очевидно, на степень опьянения, и ответила:
- Вот же ж!
Что означало отказ.
Когда Хаямов попытался прицениться к ослу в пункте проката лошадей, его просьба была принята за чрезвычайно остроумную шутку и поднята на смех. И неизвестно ещё, чем бы закончился этот вечер, если бы он пометался по улице, выпил и передумал, как за его плечом раздался хрипловатый голос:
- Куда изволите ехать?
Перед ним стояло щуплое существо - то ли мужиковатая девушка, работающая под парня, то ли женственный юноша, красивый, как девушка. Существо было одето в оранжевые шаровары, узкие в низу и просторные в мотне, и оранжевый балахон с узорами. Смоляные волосы заплетены в многочисленные войлочные косички - дреды. Лицо смуглое, как у мулата, или как у мулатки, а может - сильно загорелое. Ноги босые и грязные. Груди и бедра отсутствуют.
- Мне до вышки, знаешь?
- Как не знать.
Существо мотнуло головой в сторону кривого проулка, в смысле: "Следуй за мной". Хаямов повиновался. Вдруг ему почудилось, что из печной темноты за углом на него обрушатся ослепительные вспышки ударов, но остановиться он отчего-то не мог и не хотел. За углом его поджидал ослик, привязанный к рекламной конструкции.
- Как зовут? - справился Хаямов, почесывая осла за свалявшимся ухом.
Отчего-то это показалось ему важным.
- Сашкой, - отвечало существо.
- Тебя или осла?
- Обоих.
Это имя могло принадлежать как мужчине, так и женщине, как ослу, так и ослице, но Хаямов не собирался придавать этому значение.
- Только я Сашку поведу под уздцы, - сказало существо. - Вы можете упасть, а он ускОчет в горы. Так уже бывало.
- Разумно, - согласился Хаямов. - Сколько я тебе должен?
- Нисколько.
С рекламной конструкции Хаямов взгромоздился на крутобокого Сашку, ухватившись за его сальную гриву, осёл шумно вздохнул, и они тронулись враскачку.
Нынешний Монтебель не имел решительно ничего общего с тем городком, который Хаямов посетил двадцать два года назад. Если бы его переместили сюда с завязанными глазами, раскрутили, а затем спросили: "Где ты?", он бы честно ответил: "Не знаю. В раю". Тогда Монтебель и назывался иначе, хотя по-своему неплохо - ПГТ Улётное, в честь первых отечественных опытов по аэронавтике, которые проводились в этих небесах, где воздушные струи составляют столь благоприятное переплетение, что буквально носят воздушные шары, планеры, парашюты, дельтапланы и иные безмоторные летающие средства.
Название Монтебель представляло собою романизированный перевод с татарского названия поселка, расположенного в этих краях до конца XIX века - Красивая Гора. Это поэтичное название было придумано и закреплено за городком известнейшим из его обитателей, мирискусником Валерианом Кокошиным, который возвел здесь, посреди убогих саклей, свою знаменитую Башню Гениев. Эта Башня символизировала, по замыслу Кокошина, воссоединение языков в их стремлении к Абсолюту, утраченному человечеством в его материалистическом ослеплении. И каждый из многочисленных гениев, охотно посещавших обитель хлебосольного Кокошина, обязан был вклеить в кладку башни свой именной кирпич, способствующий мировой гармонии.
Строительство Башни Гениев, впрочем, довольно приземистой, не прекращалось и по сей день, и экскурсоводы благоговейно демонстрировали туристам кирпичи с автографами Андрея Белого, Брюсова, Максима Горького, Мережковского и других деятелей, которые являлись гениями, либо считались таковыми в период своей земной славы. А попутно сообщали конфиденциально, что в свободное от кладки время декаденты охотно предавались медитациям, радениям, вакханалиям и иным групповым свинствам, столь характерным для богемы Серебряного века, как и всех прочих веков.
Двадцать два года назад Хаямов разбил палатку на диком берегу Голубой Бухты, минутах в сорока ходьбы от цивилизации. Ходили слухи, что все там ходят нагишом, и эти слухи оправдались. Обнаженные юные нимфы сбегали с холмов и бросались в прозрачные волны лагуны, а затем нежились на песке, но под боком у них обязательно бдел дюжий кортехо, что не способствовало знакомству.
В компании их было трое: Хаямов, штатный зайчик детского театра Антошкин и Ася, ставшая невестой Антошкина после того, как Хаямов ею пренебрег. Сразу по прибытии путешественники обнаружили, что у них прохудилась керосинка. Хаямов попытался заделать брешь при помощи презервативов, припасенных на всякий случай и, как обычно бывает, не пригодившихся, но горючий газ оказался гораздо въедливей сперматозоидов и проникал сквозь резину. Растительности в горах почти не было - одна сухая трава цвета хаки. Так что в первый день обед приготовили на остатках дров, брошенных у кострищ местными отдыхающими на пикниках. А потом приходилось тащиться пять верст по горам за консервами и водой, оставляя Асю в палатке в качестве Пенелопы.
Путь в Улётное был долог, но приятен. По долинам и по взгорьям друзья как бы проводили обзор всех неформальных молодежных течений, какие существовали в стране на тот период. Томные хиппи, буйные панки, вяленые адепты йоги и кожаные металлисты в цепях и заклепках, вызывающие благоговейный испуг прессы - все они гнездились по берегам, лежали, бродили и обменивались глубокомысленными идеями. Особенно привлекательно было стойбище хиппи, у которого навстречу им выходили девушки с обнаженными грудями и просили глоток воды или сигарету, на тогдашнем сленге - аскАли.
Вечером делили на троих две банки консервов, бутылку водки и горсть сигарет "Прима", купленных врассыпуху у таксистов, пели, дурачились, решали кроссворды - и это всё. Никаких иных развлечений. Люди вроде интеллигентные, они даже не удосужились посетить знаменитую Башню Гениев или поклониться могилке Кокошина, признанного кумиром передовой интеллигенции. Голенький пупсик Антошкин в одних носках на ошпаренных солнцем ногах лепил из сырого песка куличики, Хаямов упражнялся в китайской гимнастике тайцзицюань, Ася демонстрировала пограничным патрулям свою щёточку, порхая голая по мелководью.
Однажды на высоком округлом холме Хаямов нашёл сброшенную полупрозрачную кожу змеи, похожую на пупырчатую товарную упаковку. Обозрев синеватый массив Карапет-Дага, напоминающий запрокинутый профиль Джона Леннона с альбома "Представь себе", он начал спуск и впервые обнаружил, что боится высоты. Вернее - боится своего нестерпимого желания броситься с высоты вниз, и эта тяга парализует его ужасом. Кое-как, самым позорным образом, он сполз с горы задом наперёд.
Покидая Улётное, они остановились передохнуть под вышкой, за которой начиналась цивилизация. Эта вышка метров пяти высотой стояла посреди пляжа - слишком далеко от воды, чтобы с неё нырять, и явно не для наблюдения за утопающими дикого пляжа, не имеющими права на государственное спасение. Антошкин предположил, что вышка эта была возведена для младшей группы местной команды ныряльщиков, которые на первых порах отрабатывают технику прыжков без воды, и уж затем выжившие после этого сурового испытания удостаиваются чести нырнуть в воду. Хаямов возразил, что в этом случае пляж вокруг вышки был бы усеян костями ныряльщиков, а не пустыми бутылками и бумажками. Ася предположила, что когда-то, в палеозойский период, с этой вышки действительно ныряли, но с тех пор поверхность мирового океана значительно сократилась, и береговая линия отступила. В разгар этой дискуссии Хаямов услышал сверху прелестный голосок:
- Это летать.
Сегодня, двадцать два года спустя, Хаямов затруднялся вызвать в памяти образ той девушки, который долго стоял перед его глазами после возвращения на пасмурную Русь. Вся она была какая-то воздушная, невесомая, развевающаяся, как Бегущая По Волнам местного писателя Александра Грина, да к тому же на голове её колыхалась медуза широчайшей волнистой шляпы с летящей по ветру лентой. Словом, неземная красота.
- Мы за билетами, - шепнул ему на ухо Антошкин и заговорщицки потрепал друга по гульфику.
Ася и Антошкин с вещами потащились к пристани покупать билеты на пароходик, курсирующий до железнодорожной станции, а Хаямов остался при вышке, зачарованный.
- Вы умеете летать? - нашёлся он наконец.
- Конечно, - отвечала красавица, словно речь шла о танцах. - Могу и вас научить, если вы сюда подниметесь.
- Может, лучше вы ко мне? - взмолился Хаямов, с упавшим сердцем вспоминая вчерашнее свое восхождение.
- Как знаете! - отвечала девушка, разводя крылья летящих рукавов в потоках ветра.
Содрогаясь от ужаса, Хаямов сделал несколько шагов вверх по истлевшим деревянным ступеням, несколько дощечек выпало, и через брешь в лестнице пришлось перебираться ползком. Он посмотрел на крошечный белый окурок, лежащий на земле, и весь сжался. В это время со стороны пристани раздался двойной зов Антошкина и Аси:
- Хаямов, пароход отправляется! Ты едешь или остаешься с незнакомкой?
Поспешая к пристани с неудобным рюкзаком за плечами и тяжелой палаткой под мышкой, потный Хаямов дал себе слово вернуться сюда - неважно, через какой срок - и полюбить самую прекрасную, самую воздушную, самую неземную девушку, какая только есть в природе.
На набережной царил какой-то карнавал. Было тесно от прохожих, но все предупредительно расступались перед осликом Хаямова, приветствовали оригинального наездника и фотографировали его. Несколько раз Сашке приходилось останавливать осла для фотосессий с туристами и их детьми. Кто-то сунул в карман Хаямова двадцать гривен, принимая его за платную фотомодель.
А таковых на набережной хватало. Какие-то молодые люди предлагали прохожим погладить мартышку, попугая, питона, белоснежную горлицу и ужасного беркута, а затем сфотографироваться с животными по сходной цене. Чуть дальше можно было сделать фото с двумя лучезарными неграми в набедренных повязках, которые, при малейшем интересе с вашей стороны, подхватывали вас под руки и вопили: "Акуна матата! Мумба-юмба! Барбамбия-киргуду!" И повсюду вас предлагали нарисовать, разрисовать, татуировать, заплести, помассировать.
Вот девушка в костюме клоуна наигрывает на маракасах, а другая клоунесса при помощи полотенца изображает ветер двум изумленным малышам.
- Я думал, думал, но ветер дунул, - говорит клоунесса, колыхая полотенцем, вдруг падает на спину и кубарем катится по набережной. Дети визжат от страха и восторга.
- Купи хренотень, будет девка каждый день, - апеллирует к Хаямову старая матрешка в алой расписной шали до земли и раскидистом венке из каких-то сухих растений, придающем ей сходство с саксаулом. Она пытается всучить наезднику какой-то сероватый веник, обладающий, по её мнению, мощным эрогенным действием.
- Купи букет, стоять будет много лет, - уверяет она и ковыляет дальше, нисколько не смущенная очередным отказом.
На зеленом игровом столе лежит в обнимку с металлической гитарой седовласый старик - то ли мертвый, то ли смертельно уставший от полувекового хиппизма. Невзрачные стражи порядка с надписью МИЛИЦIЯ на спине проходят мимо этого зрелища с полнейшим равнодушием. Они кажутся здесь какими-то лишними и немного печальными - лишенные преступных радостей своих злых российских коллег. Продавщица танцует за прилавком. Пожилой господин в серой шерстяной юбке ниже колен выбирает бусы под цвет своей панамы. Играет на веранде группа Deep Purple, отличающаяся от оригинала только возрастом - музыкантам лет по двадцать. На каждом шагу пиво, вино, коньяк, шашлык-башлык, какие-то восточные яства, сами названия которых неизвестны Хаямову.
Осёл сам собою приостановился подле Башни Гениев, которой Хаямов отчего-то не приметил двадцать два года назад. "Отметиться, что ли, в музее?" - подумал Хаямов, и существо Сашка на его мысль отвечало:
- Нечего там делать.
Напротив Башни возвышался памятник Кокошину, очевидно, позднейшего, постсоветского изготовления. Мирискусник был изображен в длинном хитоне с просторными рукавами и фартуке мастерового. Его длинные кудри были схвачены плетеной повязкой, а широкое бородатое лицо и приземистая фигура придавали ему сходство с пекарем. В правой руке Кокошин держал мастерок, в левой - кирпич для возведения Башни Гениев. "Да он же..." - подумалось Хаямову.
- Типичный масон, - подтвердил ословод, угадывая и эту мысль Хаямова.
Чем глубже по набережной, тем харчевни становились проще, а народ оборванней и вольней. Хаямов начинал узнавать Улётное прежних дней. Они перешли по узенькому мостику какой-то поток, спустились по бетонным ступеням на темный пляж, и Хаямов вдруг вспомнил всё, как бывает после жестокой пьянки, когда ты не можешь понять, кто ты такой, где находишься и что натворил накануне, а затем находишь в кармане женскую заколку, и от её болезненного укола, к твоему стыду, вытягивается вся цепочка вчерашних поступков - диких и непростительных.
Люди на берегу не просто напоминали тех, с которыми Хаямов знался двадцать два года назад. Это были те же самые персонажи, которые, в отличие от Хаямова, сохранились в прежнем возрасте. Девушки точно так же плели, вышивали и лепили какие-то феньки, пытаясь их продать, а поскольку покупателей не находилось, дарили так. Оборванные, грязные, засаленные парни, похожие на нищих, как в Ареопаге, кружком обсуждали проблемы бытия, а один, самый грязный и пьяный, скукожился между ними. Две юные девушки, все в косичках и фенечках, мирно спали в обнимку посреди всего этого гвалта в ворохе тряпья. Кто-то играл на флейте. Рядом жадно целовались три человека. Вышка стояла на том самом месте, где Хаямов оставил её двадцать два года назад.
Существо Сашка припарковало осла к вышке, под которой сидело по-турецки небольшое общество живописных молодых людей в пыльной одежде. Хаямову предложили стакан ледяного красного вина, от которого приятно вязало зубы.
- Мне кажется, мы с вами встречались, - предположил юноша в полосатом пледе, а скорее - половике, накинутом на плечи. Он говорил с сильным акцентом, угадать который Хаямов затруднялся.
- Если только я вас здесь зачал двадцать два года назад, - сострил Хаямов.
Шутка понравилась. Принесли ещё вина. Юноша в половике расписывал плечо Хаямова приятной холодной кисточкой. Чуть поодаль кто-то зудел на бурятской мембране. Моря совсем не было видно, оно слилось с небом в общую печную сажу. Звёзды сверкали всё ярче и пошевеливали; мир уютно сужался, в груди теплело. Существо Сашка поглядывало на Хаямова с загадочной усмешкой, словно держало на уме какой-то секрет.
- А ты... - обратился к нему Хаямов с вопросом, который давно вертелся у него на языке.
- Мальчик или девочка? - опять догадалось существо Сашка. - Не то и не другое. Я ангел.
- Ах, вот как, - Хаямов не удивился, не такой был день.
- Не пора ли нам полетать? - предложил ангел Сашка.
- Да, разумеется, - покорился Хаямов.
Направляясь к вышке, он предчувствовал, что этого ему не миновать.
Хаямов погладил осла и полез за Сашкой на вышку. Сердце его забилось сильнее обычного, но в темноте сравнения с поверхностью земли не было заметно, и страх не наступал. Оступившись на трухлявой ступеньке, Хаямов вцепился в железный поручень. Вдруг у него мелькнуло, что этот так называемый ангел заманил его на вышку, чтобы спихнуть, а после ограбить его мёртвое тело. Но эта мысль только подстегнула его. Они взошли на скрипучую шаткую площадку, напоминающую марс парусника. Взошла луна, пустившая через морскую рябь сплошную серебряную тропу.
Хаямов присел было посреди площадки, но ангел Сашка настоял, чтобы они расположились на самом краю и могли болтать ногами. Хаямов на полусогнутых подобрался и сел рядом с Сашкой. Страха всё не чувствовалось. Как по волшебству, Сашка извлек откуда-то пластиковый сосуд, в глубине которого тлел оранжевый огонёк, и предложил Хаямову:
- Тяните отсюда.
Хаямов глубоко вобрал из отверстия приторный щекотный дым и задержал его в легких, покуда хватило терпения. Голова наполнилась лёгкостью, как купол воздушного шара, и начала взлетать.
- УЛЁТНОЕ, - вспомнилось Хаямову прежнее название поселка.
Они долго смеялись этой остроумной шутке.
- ВЫЗВЕЗДИЛО, - пошутил со своей стороны и Сашка. И уж от этой хохмы они чуть не надорвались.
Потом взгрустнулось. Хаямов вдохнул ещё волшебной отравы, оперся на отставленную назад руку и запрокинулся. Голова легко кружилась. Перед глазами стояла какая-то молочная мгла, по которой плавали интересные разноцветные узоры, как в детской мозаике. Хаямов разбирал эти узоры до тех пор, пока не почувствовал, что его тело осталось сидеть на вышке, а сам он куда-то пошёл.
Он идет по Монтебелю, безусловно, настоящему, но не нынешнему. Мостовая вымощена отполированными лобастыми булыжниками. Вдоль улочки стоят кирпичные домики в два и три этажа, украшенные башенками и балконами, с нависающими верхними ярусами и шпилями на черепичных крышах. Возле низеньких дверей сидят бородатые бюргеры в красных колпаках и шляпах, с глиняными кружками и трубками в руках. По улице ходят барышни с подносами, в чепцах и широких кукольных юбках до земли. На подносах лежат букетики фиалок. Ног барышень не видно, как будто они передвигаются на колёсиках. На скале над улицей возвышается зАмок с множеством башенок, галерей и бойниц, словно слепленный из сталактитов. С какою-то невероятной зоркостью, словно через подзорную трубу, Хаямов разглядывает каждый кирпичик, каждый узор этого диковинного сооружения, которое, оказывается, находится в Монтебеле.
Дальше, однако, дорога портится. Вдоль земляной улицы, кое-где присыпанной щебенкой, стоят косые темные избы с черными пустыми окнами, похожими на беззубые рты. На дощатом подиуме играет фальшивую пронзительную музыку какая-то гаражная группа, её слушают парни и девки, расположившиеся на засаленной дерюге. Обстановка привычная, нехорошая. И тут ему навстречу выбегает девушка, та самая, которую он искал, но никогда не встречал в жизни. Девушка юная, стройная, гибкая. У неё свежее личико, яркие серые глаза и остренький правильный нос. Девушка с распростертыми руками набегает на Хаямова, как бегут к любимым после долгой разлуки, и бросается ему на шею.
- Ураааа! Наконец-то! Ты откуда? - спрашивает она, обнимая его за плечо.
- Я из Монтебеля, - отвечал Хаямов, обнимая её за талию, гибкую и скользкую под маечкой. В обнимку они идут вниз по улице. Хаямов счастлив.
- А теперь куда? - спрашивает девушка.
- Я на гору.
- Но ты, конечно, попадешь на нее не как все люди?