В конструкторском бюро, в котором работал Валерий Иванович, различные собрания проводились регулярно. Небольшие собрания, на уровне лаборатории или отдела, назначались в обеденное время, предполагалось, что полчаса хватит сотрудникам, чтобы поесть в столовой, а пятнадцать минут уйдут на собрание. Как правило, это были комсомольские, партийные или профсоюзные сборища. Конечно, четверти часа не хватало, прихватывали рабочее время, но начальство смотрело на это сквозь пальцы. В конце концов, сами руководители были заинтересованы в этих мероприятиях - можно сказать, что это был один из способов контроля за умами, управления общественным мнением. Начальники по определению были членами и профсоюза, и КПСС, часто именно они и вели эти собрания. Народ на такие собрания ходил. Какая разница, курить в туалете после еды или сначала покричать на собрании, а потом подымить в рабочее время. Работа ведь идет от забора до обеда... Тем более что тема собрания могла затрагивать личные интересы каждого работающего.
Например, обсуждался график летних отпусков. Все хотели отдыхать летом, у детей каникулы, на море тепло, желание вполне понятное. Но начальство не хотело, а может, и не могло отпустить всех одновременно. Составлялся график, для чего профсоюзный босс придумывал специальные формулы расчета баллов, позволяющие составить рейтинг сотрудников, имеющих право "первой ночи" - выбора отпускного месяца. В этих формулах учитывался пол работника, наличие у него детей школьного возраста, стаж работы в подразделении (при переходе в другой отдел это преимущество терялось), время отдыха в последние три года, время отпуска у супруга, пожелание самого сотрудника. Этот график утверждался на профсоюзном собрании и должен был принимать силу закона. Народ всегда был недоволен результатами расчетов, и хотя публично никто не пересчитывал формулы и реальных шансов на изменение графика по результатам протеста не было, люди все равно выкрикивали обвинения в адрес председателя профсоюзного комитета, обвиняли друг друга в подтасовках, нечестно заявленной информации. Одним словом, было горячо, причем главной движущей силой скандала всегда были женщины.
Обычно скандал начинала Жанетта. У нее был громкий, довольно низкий голос, и когда она заводилась, никто из присутствующих не мог тихо в уголке травить анекдоты про Чапаева и Штирлица. Даже люди, далекие от конфликта (холостяки - скрытые алкоголики и безуспешно ищущие женихов старые девы, которым не так важно было время отпуска), поневоле втягивались в дискуссию. Когда страсти немного утихали, в центр комнаты выходил начальник отдела Птицын, коренастый, с простодушным крестьянским лицом, и спокойным, уверенным голосом прекращал этот бессмысленный базар. С таких собраний расходились возбужденные и недовольные, но каждый имел в глубине души надежду на то, что в конце концов он все-таки уйдет в отпуск в желанный ему месяц, бросившись в ноги к начальству, во власти которого было и нарушить любой утвержденный на собрании график.
На практике в большинстве случаев так и случалось, и начальник почти всегда уступал настойчивым просьбам сотрудников, нарушая и распоряжения высшего начальства, и решение профсоюзного собрания.
Другим поводом для собрания отдела или лаборатории было распределение квартальной премии. Странный это был повод. Премию распределяли начальники групп, а утверждал начальник отдела. Но почему-то считалось, что информацию об этом нужно донести до коллектива на собрании отдела. Обсуждать здесь было нечего, решение начальства изменить было нельзя. У Валерия Ивановича было предположение, что эти собрания руководители придумали для публичного подтверждения своих полномочий. На них также утверждалась кандидатура, выдвигаемая на доску почета конструкторского бюро. Кандидат предлагался начальником отдела, народ послушно голосовал. Самым ярким примером неповиновения на памяти Валеры был случай, когда Жанетта воздержалась при голосовании по случаю выдвижения на доску жены большого начальника. Жанетта так поступила не потому, что эта жена плохо работала, все вообще одинаково не работали, просто она была против кумовства и принципиально отстаивала свою позицию. Вывешивание фотографии на доску почета сопровождалось выдачей дополнительной премией в размере двадцати рублей (средний оклад инженерного работника составлял около ста семидесяти рублей, а килограмм мяса стоил два рубля) и занесением благодарности в трудовую книжку.
Партийные и комсомольские собрания конструкторского бюро проводились после работы, и с явкой, кворумом всегда были проблемы. Ну кому интересно обсуждать коллективный договор или доклад генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л. И. Брежнева до девяти вечера, когда дома ждут голодные дети с невыученными и (или) непроверенными школьными уроками? На такие сборища народ сгоняли, взывая к чувству ответственности, под угрозой выговора. Там практически никогда не кипели страсти, поток бессмысленных тягучих фраз, включающих обороты с "углубить" и "улучшить", обволакивал мозг инженерно-технических работников, измученный непосильной работой по извлечению из памяти анекдотов во время непрерывно длящегося перекура. Лица каменели, глаза осоловело таращились на докладчика. Его заключительное слово подобно трубному зову подкидывало людей со скрипучих деревянных сидений, возвращая лицам нормальное, человеческое выражение.
Валерий Иванович вел себя на собраниях отдела тихо, не вмешиваясь в разборки по поводу отпусков и премий, и старался избегать общих собраний, отговариваясь больными детьми, учебой, дежурством в ДНД, чем угодно, только бы не слушать эту трескучую болтовню партийных активистов.
Пятнадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года было объявлено очередное общее собрание конструкторского бюро. Приглашение висело на входе в секретный отдел, мимо которого каждое утро за документами проходили все сотрудники. Из этого объявления было ясно, что собрание проводит сотрудник КГБ, майор Ренат Нигматулин, но о чем он будет говорить, было непонятно. Такого рода приглашения игнорировать было сложно. Если бы это было профсоюзное или партийное собрание, половина сотрудников могла бы не прийти, особенно если учесть, что оно проводится после работы. А это собрание объявлено на четырнадцать часов, сразу после обеда, в рабочее время. Кроме того, сотрудники КГБ, негласно наблюдающие за специалистами, допущенными к государственным секретам, никогда раньше не баловали население публичными выступлениями. Искать шпионов сподручнее незаметно, не показывая лица, не афишируя мероприятия, а тут объявлено собрание, и докладчик - майор КГБ! Поэтому в актовый зал битком набились все триста сотрудников конструкторского бюро.
В целом у инженеров и научных работников НИИ к органам отношение было настороженное, но не агрессивное. С одной стороны, многие прочитали "Архипелаг ГУЛАГ" и рассказы Шаламова и представляли, какую машину подавления и уничтожения представляют эти ребята. В то же время кагэбэшники восьмидесятых выглядели мирно, можно даже сказать интеллигентно, а ГУЛАГ, как жестоко репрессивная машина, был уничтожен во времена "оттепели", в шестидесятые. Они уже никого по простому соседскому доносу на двадцать пять лет в лагеря не отправляли, хотя статьи Уголовного кодекса все еще обещали расстрелы за антисоветскую деятельность, измену родине. Все же эти сотрудники уже больше походили на чиновников, которых сильнее волнует правильность оформления бумаг, чем поиск врагов народа.
Но Валерий Иванович считал, что его коллеги, доверяющие органам, наивные люди и что в этом тихом омуте водятся те еще черти.
У него были для этого основания. В институте он дружил с тремя студентами, родители которых, так же как отец Валеры, занимали видные должности в родном НИИ. Все учились в Московском инженерно-физическом институте и не представляли себе иной судьбы, кроме как продолжать дело своих предков по разработке новых видов смертоносного оружия. Учились хорошо, головы у ребят были светлые. Но в такие неглупые, образованные головы лезут и всякие ненаучные мысли - например, а чего это у нас выборы в органы власти безальтернативные, из одного кандидата? А почему мясо и масло продаются по талонам в такой огромной, могучей стране, в которой правят советы народных депутатов? И почему в магазине нельзя купить джинсы и кроссовки, а очередь для покупки нового автомобильного аккумулятора растянута на пять лет? Находились и ответы на поставленные вопросы. Например, что для нормального развития экономики необходим свободный рынок и конкуренция, а свобода слова, демократия и разделение властей - основа построения такой экономики. Такие мысли приходили в головы миллионам советских граждан, хоть немного знакомых с жизнью людей в развитых странах на Западе. Всеобщая уравниловка, нищета, тотальный контроль за соблюдением правил социалистического общежития, невозможность работать на себя, проявляя инициативу, создавали мертвящую, душную атмосферу. Любая компания мыслящих людей после нескольких рюмок водки приступала к обсуждению форм и сроков гибели советской системы. С точки зрения советской идеологии и советского права такие взгляды, даже если они обсуждались в узком кругу, на кухне, приравнивались к антигосударственной деятельности. Ребята болтали на эти темы в комнате студенческого общежития, под водку с портвейном, во время игры в преферанс. За столом могли меняться игроки, люди приходили, выпивали, уходили, этому не придавалось значения, потому что такие разговоры считались чем-то самим собой разумеющимся, неважным. Студенты не писали листовок, не выходили на площадь с демонстрацией, просто обменивались мнениями, но советская власть в лице ее "лучших" представителей, политической жандармерии - чекистов рассуждала иначе. Кто-то из студентов оказался стукачом и донес в КГБ. Кто это был, узнать не удалось, да это было и не просто, органы своих информаторов охраняли. Как выяснилось гораздо позже, среди сотрудников органов и даже партийных руководителей в те годы многие имели в голове похожие мысли, но это ничего не меняло. Им нужно было оправдывать свое существование, зарплату, делать карьеру. Ведь если нет антисоветской деятельности, зачем содержать в аппарате КГБ специальное подразделение? Поэтому делу дали широкий ход: дети крупных советских ученых-ядерщиков создали организацию по свержению власти, ни больше ни меньше. Хорошо, что ребят не обвинили в подготовке покушения на генерального секретаря. А поскольку в разговорах ребята часто сравнивали Россию с птицей феникс - в том смысле, что, несмотря на надругательства властей над народом, страна век от века возрождается, как та мифическая птица, - постольку им пришили создание организации антисоветской направленности под названием "Феникс".
От преследования Валеру спасло то, что он жил в родительской квартире, а не в общежитии и в ночных нетрезвых разговорах участия не принимал. Поэтому в круг подозреваемых в измене родине (а именно так и были квалифицированы следствием эти научные похмельные диспуты) Валерий тогда не попал, хотя и думал с друзьями в унисон.
У руководства НИИ случился шок, ведь родители этих молодых людей занимали ключевые должности, были допущены к большим оборонным секретам. Научная общественность в лице докторов и академиков начала борьбу за то, чтобы парней не посадили. В ход пошли коллективные письма с просьбой о помиловании, одновременно удобренные гневным осуждением взглядов молодых людей, но главную роль в этом деле сыграл звонок Андропову научного руководителя НИИ, академика, трижды Героя Социалистического Труда, лауреата всех мыслимых премий. На дворе был все-таки не тридцать восьмой и не сорок девятый год, кровожадность властей по отношению к народу несколько притихла. Однако совсем без наказания их не оставили: всех исключили из института с волчьим билетом, а это означало запрет на получение высшего образования. Но что самое ужасное, чекисты отстранили родителей ребят от допуска к секретным документам, а это означало для них конец научной карьеры и прозябание до пенсии на вспомогательных административных должностях.
Вся эта история проходила на глазах Валерия: с "революционерами" он дружил, а их родители по праздникам бывали дома у его родителей. Его допрашивали, но он ничего им не сообщил. Да и что можно было сообщать? Передавать разговоры и точку зрения друзей по интересующим КГБ вопросам? На Валеру сильно не давили, обращались вежливо, но под конец предупредили, что он у них на заметке, и ему не следует вести антисоветские разговоры, если он хочет дальше нормально жить и работать.
Контакт с органами, состоявшийся в студенческие годы, не принес Валерию Ивановичу большой радости, и по этой причине он брел на собрание с тоскливым чувством, не ожидая от выступления майора ничего хорошего. Коллеги, напротив, шли в актовый зал радостно: собрание в рабочее время - это повод вздремнуть после обеда, просто побездельничать.
Ренат Нигматулин был крепкий стройный брюнет, в сером костюме, в белой рубашке с галстуком. Колючие карие глаза внимательно шарили по залу, ни на ком не задерживаясь. Речь его была правильной, но сухой, неэмоциональной. В течение часа он рассказывал об успехах советской контрразведки, поимке американских шпионов и советских предателей. Его сообщение напоминало пересказ сюжета дешевого советского боевика: прослушки, закладки, погони, аресты, происходящие с людьми, которых в зале никто не знал. Все это мало кого интересовало. Все эти шпионские истории не вызывали в зале эмоций, они были известны из центральной печати, и лектор ничего нового, никаких интересных подробностей не сообщал.
Но затем оказалось, что это было вступление и собрание было назначено не ради пересказа детективных историй. Ренат сообщил о судьбе сотрудника института - математика, доктора наук и начальника отдела Владимира Подбельского. Его дочь училась в МГУ и на четвертом курсе вышла замуж за однокурсника - гражданина ФРГ. Бдительные органы вызвали отца и мать Подбельских и их дочь на беседу. Им был предложен ультиматум: дочь должна расстаться с представителем враждебной империалистической державы или отец и мать должны написать заявление, что они осуждают поступок дочери и обязуются не общаться с ней ни лично, ни письменно, ни по телефону. Если они не принимают ни того, ни другого предложения, Подбельский будет лишен допуска к секретным сведениям и уволен из НИИ. На принятие решения им дали несколько часов, оставив их в комнате наедине.
Валерий Иванович мысленно представил себя на месте Владимира Подбельского. У него подрастала дочь, она тоже лет через пять поедет учиться в Москву. Вся эта история могла коснуться и его семьи. Комната была на Лубянке, и Подбельские наверное понимали, что она могла прослушиваться. Вот они сидят втроем в этой комнате и не могут говорить. Мать плачет, а отец, пятидесятилетний красавец, сильный, стройный, с густой седеющей шевелюрой, молча сидит, закрыв руками лицо.
Вспомнил Валера и свою встречу с одним другом из так называемой группы "Феникс". Это было год назад, он уже представил в ученый совет НИИ к защите кандидатскую диссертацию. В столичное метро каждый день спускается миллион человек, а Валера столкнулся с Денисом в переходе между станциями нос к носу, с трудом узнал его в рабочей робе. Они поговорили минут пять, но Валера успел выяснить, что судьба "революционеров" не побаловала. Сам Денис работал дежурным на станции в метро, хотел учиться на машиниста, но по соображениям "государственной безопасности" его к этой работе не допустили. С остальными членами "группы" он виделся редко, но знал, что Вова спился и нигде не работает, а Серый работает мастером на шинном заводе, женился, живет в общежитии завода и у него трое детей.
Майор Нигматулин рассказывал историю Подбельского так же спокойно, без эмоций, как и читал лекцию об иностранных шпионах. Для него это была просто работа, он выполнял ее честно и, скорее всего, не видел в ней ничего аморального. "Мы не можем допустить, чтобы членом семьи нашего ученого-секретоносителя стал гражданин капиталистической державы", - заявил Нигматулин. По разумению КГБ, если бы Владимир или его жена писали бы своей дочери письма или говорили бы с ней по телефону, то это бы нанесло угрозу безопасности СССР, потому что Владимир, попав под влияние новых родственников, мог бы начать сотрудничество с иностранной разведкой.
Подбельские выбрали свою судьбу: дочь не рассталась с любимым человеком, отец был вынужден уволиться из НИИ и с докторской степенью пошел работать инженером на ТЭЦ.
Когда Нигматулин закончил свой рассказ, в зале наступила мертвая тишина. Каждый примерял ситуацию на себя: а как бы он поступил в подобной ситуации? Офицер долго еще объяснял собравшимся, что они должны правильно воспитывать своих детей, чтобы те не путались с вражеским элементом, но его контакт с залом был совсем утерян. Сотрудники его не слушали, погрузились в себя. Тихо разошлись по рабочим местам.
Через семь лет СССР прекратил свое существование, а Подбельский с женой уехали к дочери и внукам в Германию. Сейчас он читает лекции по математике в Англии и США.