Разносторонняя и многоплановая работа шла над всеми сразу томами и параграфами книги, - ее воплощения в словах множились. Плодящиеся версии, толкаясь и хвалясь хоть одной сдвинутой или переставленной буквой, текли по телефонным проводам и железным нервам серверов, ища себе убежище от вражеских интриг. Злые и глупые силы, разлитые в воздухе, не дремали: трещали и летели на помойку последние дискеты, слетали с колес перегретые винчестеры - подводила смазка. Рушились электростанции, даже предвечные электроны от напряжения линяли, теряя чистый цвет. Однако нет преград для светлой мысли. Пронзительные откровения - пусть закодированные, завернутые и безжалостно зажатые в архивы тупыми и кривыми программами, - кочевали с компьютера на компьютер, отражались от спутников и прочих небесных тел, кружась в космических лучах безумной дискотеки. Излишне любопытным неземным существам тоже не поздоровилось, от боли спасали лишь недосягаемая искренность и добрые намерения.
Печатные станки, привыкшие лишь к низменным делам, с грохотом глотали рукопись в короткие паузы между выборами народных депутатов. Календари, агитки и плакаты, оплаченные грязными деньгами и кровью обманутых вкладчиков, пытались влезть между нетленными по идее страницами книги, лепили пятна на бумаге второго сорта и рикошетом отскакивали в головы невинного народа. Затем незащищенные листы томились в коридорах, бездарно тратя время - столь драгоценное для будущих читателей, изнывавших в неведении и погибавших от духовной жажды. Работники издательств и типографий смеялись над непонятыми строками, совали обрывки в карман. Слишком много хорошего сгинуло в подвалах и складах, так и не увидев залитого солнцем мира людей.
Книга сиротливо лежала на прилавке каменном, пустом и холодном здании древнего университета. Обложка и многие страницы были истерты до дыр, но никто не мог ее купить, а плелся прочь, пораженный с первого взгляда на открывшийся разворот. Ведь далеко не каждый день здесь можно было опереться на плечо Автора, который бы помог присесть и не упасть. Так они и проходили мимо, лишь немного прикоснувшись к тайне, чтобы забыть о ней на долгие века. Однако отпечатки пальцев хранили их имена для будущих событий.
Очереди в книжный супермаркет возникали утром, на серо-голубом рассвете, в напрасной надежде. На вывеске красовался застывший циферблат. Мало кто выдерживал напряжение, слабые просто теряли надежду. Человеческого общения там не возникало, каждый делал свой судьбоносный выбор сам. Голод слова сменялся обычным стремлением завтракать и жить. Холодный и острый ветер постепенно развеивал толпу, оставляя окурки, записки, номера. Дело довершали дубинки равнодушных полицейских, бледным дозором идущих при бое часов.
Магазин Одной Книги открывался с началом сумерек, намекая на приход субботы; несмотря на снятый запор, свет не зажигался. Хотя вход располагался где-то в центре Парижа, попасть в такой магазин было большой удачей - никакой рекламы не было, даже полстрочки в путеводителях. Полки, заставленные стройными рядами переплетов, тянулись до лепного потолка, усеянного звездами, и взгляд, устремленный вверх, тщетно искал на них человеческого разнообразия. Блуждая по лабиринтам торговых залов, посетители упорно искали кассу и чаще всего выходили с пустыми руками.
Ведущими архитекторами закулисы был детально разработан и более масштабный план, который предусматривал расселение жителей центрального района города. Проект включал в себя величественный триптих: Литературное кафе 'Посеянное', Магазин 'В' и Театр-филармония 'Тернии'. Фонтаны обязательно. Предпринимались также попытки оскорбить Книгу. В Городе открывались многоэтажные магазины, торговавшие книжной поп-культурой. Но снова закрывались, а Книга открыта до сих пор.
Переговоры о возможной реализации Книги в муниципальном магазине проходили не торопясь. Туманно упоминались новые идеологические реалии. Импозантная директриса благочестиво самоустранилась, скрывшись за дубовыми дверями своего кабинета. Решение вопроса было поручено смешанной комиссии товароведов. Восторженные дамы листали книгу, не хватало только картинок. Однако для страховки назначили второе заседание, где взял слово припозднившийся мужик с бородой, похоже из обращенных художников. Глядя исподлобья, он посвятил свою речь единственно верной религии. После это все было ясно. Зачитанные экземпляры вместе с уверениями в вечной дружбе были смущенно возвращены Автору.
Встречи с читателями проходили в тесных переходах учреждений, их предваряли странные письма и звонки по телефону. Но самих встреч было гораздо меньше, чем предупреждений, а потому уже ничто не воспринималось всерьез - даже секретный пароль, придуманный посетителем, его маскарадный костюм или невидимая повязка на лбу, глазах и ушах. Отягощенные грузом старых грехов и фантазий, они были склонны скорее к хитрой коммерции, чем к искренней и честной расплате. Их коварные подарки и подношения позволили бы открыть новый музей ужасов и преступлений режима, найдись под него достойное помещение, обитое черно-красным бархатом.
Скромный читатель А. продолжал задавать свои простые вопросы, и я напряженно старался ответить. Ощущение пустоты в области живота и болезненность в висках усиливались. Постепенно становилось ясно, что ему нужны совсем другие книги. Подходящие старые издания давно сданы библиотеками в утиль или сгнили на чердаках и антресолях ушедших в другие миры интеллигентов, а новые даже не написаны - на это у меня уже не было ресурсов. Поэтому я продолжал говорить, теряя смысл своих слов, и беседа медленно утихала, а вслед и моя тоска. И в это время он пытался взглядом мне залезть под ребра, чтобы прощупать раны.
Потенциальный читатель К. схватил книгу с энтузиазмом и даже бросил в уплату тяжелый кошель с золотыми дублонами. При дальнейших встречах он старательно избегал этой темы, лишь иногда подмигивал. Тем временем жизнь его изменилась, он стал чувствителен к мистическим потокам и обращался к гадалкам, стремясь ускорить свою судьбу. Еще чаще случалось, что деньги и даже бескорыстную помощь обещали представить позднее, но исчезали навсегда на сибирских просторах. Ввиду занятости ближним кругом, я не слишком беспокоился о судьбе ветреных последователей, хоть повод был, и кажется серьезный.
Со стороны Щ. прозвучали чуть ли не обвинения в невольном растлении малолетних неугасимым огнем. Пару раз извиниться было нетрудно, но оправдываться в каждом слове я не мог (точнее, быстро уставал), а потому угрюмо молчал. Это оказалось удобно обоим собеседникам: слушая, я лишний раз убеждался, как мало разумного в нашем мире. Сошлись мы на возможности снабдить книгу подробными комментариями, академическими примечаниями и робкими оговорками. Сам он за этот труд браться упорно не хотел, а потому задача была оставлена грядущим поколениям святых отцов и талмид-хахамов.
Кому недоставало малого толчка, - те обретали совершенство, творили чудеса, писали стихи и холсты, говорили речи и пророчества. Здесь благодарность в самом деле была неуместна. Однако ее не поступало и от прочих читателей, включая тех блаженных, что удивленно принимались пить пиво или дзенский чай с еще большим удовольствием. Побочные явления - утрата чувства долга, памяти и, в конечном счете, умения читать - в расчет не брались, почти никем и никогда. Не принявшие составляют давящее и тягостное большинство. Они ведь с самого начала не хотели слушать, пылая жаждой славы для себя. Им очень плохо, хуже чем раньше, в детской невинности. Как бы то ни было, после и вследствие изложенных событий мир уже не тот, обратной дороги не видно.
И вот последний ящик с книгами. Кое-кто был готов выложить солидную сумму, чтобы держать этот груз под спудом или даже сжечь. Укрыть материал в постоянном и надежном месте казалось невозможным, приходилось носить портфель с собой или просить о временной подмоге случайных спутников, фатально склонных к потерям. Камера хранения на недалеком вокзале приобретала смысл, лишь если получалось подобрать проверенный и точный шифр, да и то мой старый чемодан входил в ячейку боком. Еще удачно, что стертый 15-копеечный кружок годился при любой инфляции и курсе акций. Почта вела себя и вовсе интересно: посылки путешествовали по городам и материкам, чтобы однажды трудными путями свалиться в исходный пункт. Зарыли мешок с остатками пожелтевших листов под деревом. На стволе отмечен крестик, который и спустя века белел едва заметным на фоне корабельной рощи, что выросла вокруг.